Публицистическая дятельность К. Д. Кавелина.
Публицистическая дятельность К. Д. Кавелина.
В. Мякотинъ.
‘Русское Богатство’, No 9, 1902
Публицистическая деятельность К. Д. Кавелина, Мякотин Венедикт Александрович, Год: 1902
Время на прочтение: 33 минут(ы)
Русская публицистика насчитываетъ себ уже не мало времени. У нея есть свое прошлое, богатое содержаніемъ и во многихъ отношеніяхъ поучительное. Но полная исторія этого прошлаго остается еще ненаписанной и врядъ-ли даже можетъ быть написана въ скоромъ времени. Въ силу ряда причинъ, далеко не всегда зависвшихъ отъ доброй воли изслдователей, историческому изученію подвергались пока лишь отдльные эпизоды минувшей жизни русской публицистики. На одномъ изъ такихъ эпизодовъ разсчитываемъ и мы остановить вниманіе читателя въ настоящей стать, посвящаемой разсмотрнію работъ недюжиннаго публициста, дйствовавшаго на литературной арен въ тотъ знаменательный моментъ, когда старые лагери западниковъ и славянофиловъ сходили съ нея, уступая свое мсто представителямъ новыхъ общественныхъ теченій. К. Д. Кавелинъ не принадлежалъ къ числу нашихъ перворазрядныхъ публицистовъ и въ настоящее время его публицистическія произведенія успли уже утратить свой непосредственный интересъ. При всхъ своихъ частныхъ достоинствахъ они являются теперь въ гораздо большей мр любопытнымъ памятникомъ той эпохи, къ которой они относятся, нежели наслдствомъ, сохраняющимъ свою цну и въ современной жизни. Но памятники прошлаго нердко помогаютъ понять явленія настоящаго, и въ этомъ смысл названныя произведенія Кавелина также имютъ извстное значеніе. Для выясненія послдняго нтъ надобности, конечно, разбирать содержаніе этихъ произведеній во всхъ его подробностяхъ. Совершенно достаточно остановиться на тхъ идеяхъ и тхъ пріемахъ, которые легли въ основаніе публицистической дятельности Кавелина и обусловили собою ея важнйшіе результаты. Характеристикою этихъ идей и пріемовъ мы и займемся на слдующихъ страницахъ.
На поприще публицистики Кавелинъ выступилъ уже посл того, какъ его научные труды доставили ему громкое литературное имя, и первыя его публицистическія работы были тсно связаны съ тмъ общимъ возрожденіемъ русской жизни, какое наступило вслдъ за окончаніемъ Крымской компаніи. Посл неудачнаго исхода войны, явно выказавшей всю отсталость Россіи, всю несостоятельность ея государственныхъ и общественныхъ порядковъ, мысль о необходимости коренной реформы этихъ порядковъ сдлала значительные успхи не только въ широкихъ кругахъ общества, но и въ правительственныхъ сферахъ. Убжденные сторонники такой реформы, еще недавно находившіеся въ опал и почти лишенные возможности высказывать свои мннія, вновь вздохнули свободне, а не прекращавшійся подъемъ общественнаго настроенія съ каждымъ годомъ окрылялъ ихъ надежды, побуждая ихъ вмст съ тмъ отъ теоретической критики стараго строя переходить къ работ, направленной на созданіе новыхъ порядковъ жизни. Въ свою очередь и литературно-общественные кружки, сложившіеся въ предшествовавшія десятилтія, получили теперь возможность развить боле энергическую дятельность, выдти на боле широкую арену и искать на ней практическаго приложенія для своихъ идей.
Къ тому времени, когда открылась такая возможность, кружокъ западниковъ, къ которому принадлежалъ Кавелинъ, усплъ, однако, потерять всхъ своихъ главныхъ вождей. Блинскій уже нсколько лтъ покоился въ могил, Герценъ находился за границей и могъ вліять на бывшихъ друзей лишь издали, главнымъ образомъ, путемъ своихъ литературныхъ произведеній, жизнь Грановскаго оборвалась какъ разъ въ моментъ наступленія новой эры для русскаго общества. Эти потери отразились и на самомъ характер кружка. Лишившись своихъ вождей, онъ очень скоро утратилъ и прежнюю свою сплоченность, а вмст съ тмъ въ новыхъ обстоятельствахъ многіе его члены обнаружили наклонность къ сближенію съ людьми другихъ партій и кружковъ. Кавелинъ однимъ изъ первыхъ вступилъ на путь такого сближенія. И въ прежніе годы, когда онъ объ руку съ Блинскимъ велъ полемику со славянофилами, эта полемика не мшала ему питать извстныя симпатіи къ представителямъ славянофильскаго ученія. Друзья подсмивались надъ этими симпатіями и Грановскій еще въ послдній годъ своей жизни укорялъ Кавелина за ребяческое довріе къ противникамъ {‘Я до смерти радъ,— писалъ онъ Кавелину по поводу предпринятаго славянофилами изданія ‘Русской Бесды’,— что они затяли журналъ… Я радъ потому, что этому воззрнію надо высказаться до конца, выступить наружу во всей красот своей. Придется снять съ себя либеральныя украшенія, которыми морочили они такихъ дтей, какъ ты’. T. Н. Грановскій и его переписка. М. 1897, т. II, 457.}. Но не стало Грановскаго,— и надъ его могилой Кавелинъ поспшилъ завязать дружескія сношенія уже съ Погодинымъ. ‘Время теперь такое,— писалъ онъ послднему 3 ноября 1855 г., вернувшись въ Петербургъ съ похоронъ Грановскаго,— что всмъ честнымъ и благомыслящимъ людямъ въ Россіи надобно забыть о взаимныхъ неудовольствіяхъ, личныхъ, литературныхъ и научныхъ, и оставить несогласіе въ образ мыслей на второй планъ, а на первый — единство, довріе взаимное, соглашеніе хоть въ томъ, въ чемъ согласиться можно, а такихъ пунктовъ гораздо больше, чмъ кажется съ перваго взгляда. Теперь больше, чмъ когда нибудь, можетъ быть столько же, сколько въ 1612 г., Россія требуетъ врной службы отъ своихъ сыновъ и знать не хочетъ ихъ маленькихъ несогласій. Вы не словами, а длами доказали и доказываете, что слышите это требованіе денно и нощно, и потому, будучи точно также настроенъ, я чувствовалъ глубочайшую потребность поговорить съ вами наедин хоть одинъ вечерокъ и видитъ Богъ, какъ мн досадно и больно, что это не удалось’… Такимъ образомъ, та публицистическая дятельность, или, врне, то безконечное прожектерство, какому предавался въ 50-хъ годахъ Погодинъ въ своихъ рукописныхъ ‘письмахъ’ и какое лишь раздражало и смшило Грановскаго, въ Кавелин вызвало, напротивъ, симпатію и уваженіе. Онъ приглашалъ Погодина стать ‘звеномъ замиренія’ между различными партіями и счелъ нужнымъ подлиться съ нимъ своими завтными публицистическими планами, тмъ самымъ какъ бы давая съ своей стороны залогъ такого примиренія и указывая почву для него. ‘Я составляю понемногу,— писалъ онъ,— нчто въ род программы того, что бы у насъ должно было быть иначе. Этого конспекта будетъ много тетрадей и обнимать онъ долженъ весь нашъ бытъ… Готово объ управленіи центральномъ, мстномъ, земскомъ и сословномъ, о суд и участіи выборныхъ въ длахъ управленія. Написана въ треть статья о крпостномъ прав государственномъ и помщичьемъ. Этой стать приписываю особенную важность и потому работаю очень обдуманно. Готовъ по крайнему убжденію моему отдать все свое, да вдобавокъ принять лтъ на 50 теперешней неурядицы и беззаконія въ Россіи, если бы этими жертвами можно было купить въ пять лтъ совершенное освобожденіе мужика съ тою землею, которою онъ теперь владетъ, безъ обиды для барина, т. е. съ выкупомъ… А кром того набросано такъ, для памяти, и объ церковныхъ длахъ, и объ народномъ просвщеніи, объ иностранцахъ, инородцахъ, о сословіяхъ, о совершенной необходимости сохранить неограниченную власть государя, основавъ ее на возможно широкихъ мстныхъ свободахъ и участіи всхъ въ мстныхъ длахъ и управленіи. Все это со временемъ должно быть обработано въ статьи’ {Барсуковъ, Жизнь и труды М. П. Погодина. XIV, 201—2, 202—3.}.
Выполненіе этой обширной программы публицистическихъ работъ заняло у Кавелина всю жизнь, но одна изъ нихъ, и именно та, которой онъ самъ придавалъ ‘особенную важность’, была имъ закончена сравнительно скоро. Въ томъ же 1855 году, къ которому относится приведенное письмо, Кавелинъ довершилъ обработку своей извстной ‘Записки объ освобожденіи крестьянъ въ Россіи’, въ которой онъ доказывалъ необходимость немедленнаго освобожденія крестьянъ съ землею и предлагалъ проектъ выкупа крестьянскихъ надловъ у помщиковъ при помощи государства. Эта записка, первоначально ходившая по рукамъ лишь въ рукописи, а затмъ напечатанная въ большомъ извлеченіи Чернышевскимъ въ ‘Современник’ безъ имени автора, получила широкое распространеніе и дала серьезный толчокъ разршенію вопроса о крестьянской реформ. Вмст съ тмъ не прошла она безслдно и въ жизни самого Кавелина: она вызвала къ нему упорную ненависть крпостниковъ и отразилась, повидимому, и на его служебномъ положеніи, но съ другой стороны она же доставила его имени широкую популярность въ обществ и выдвинула его самого въ первые ряды дятелей крестьянской реформы {Самъ Кавелинъ и свое увольненіе въ 1858 г. отъ должности преподавателя при тогдашнемъ наслдник объяснялъ исключительно напечатаніемъ этой записки, особенно настаивая на томъ, что такое напечатаніе было произведено Чернышевскимъ ‘безъ его согласія и вдома’ (Сочиненія К. Д. Кавелина, I, 5. прим. 1). Не мшаетъ замтить, однако, что Кавелинъ горячо просилъ споилъ пріятелей возможно шире распространять его записку (Барсуковъ, Жизнь и труды М. П. Погодина, XIV, 214—16). Съ другой стороны, у насъ есть и свидтельства, нсколько иначе объясняющія увольненіе Кавелина,— см., напр., Записки Оома, Р. Архивъ, 1896, No 6, 248 61).}. При всемъ томъ содержаніе этой ‘Записки’ было довольно скромно, особенно за предлами главной ея мысли о необходимости освобожденія крестьянъ и сохраненія ими своихъ земельныхъ надловъ. Самъ авторъ усматривалъ въ этой скромности главное достоинство своей работы, обезпечившее ей практическій успхъ, и тщательно подчеркивалъ это обстоятельство, объясняя друзьямъ пріемы составленія ‘Записки’ и основную ея тенденцію. ‘Я убжденъ и сердцемъ, и умомъ, и всмъ моимъ существомъ,— писалъ онъ Погодину,— что изъ всхъ вопросовъ — вопросъ, изъ всхъ золъ — зло, изъ всхъ несчастій нашихъ — несчастье есть крпостное право. Не то, чтобъ мало было у насъ худого и отвратительнаго и безъ того, но все, что вы ни возьмете, прицплено къ этому коренному злу и легко измнится къ лучшему, когда его не будетъ. Отъ того-то, только что царствованіе смнилось, я сталъ писать объ этомъ предмет большую статью въ самомъ примирительномъ тон, съ одною мыслью свести всхъ къ соглашенію, а не къ вражд, я живо представилъ себ, что бы я сталъ говорить, еслибъ былъ закоренлый помщикъ, и чего бы потребовалъ, и такъ дале, старался войти въ мысль мужика и правительства. Плодомъ этого была большая статья, больше въ вид программы… По примирительному своему характеру она принята даже самыми заскорузлыми и деревянными помщиками весьма хорошо’ {Барсуковъ. Жизнь и труды М. П. Погодина, XI, 213—14 V.}…
Представленіе Кавелина объ успх его записки среди самыхъ разнообразныхъ круговъ общества, не исключая и крпостническихъ, было, положимъ, нсколько преувеличено, но стремленіе добиться такого успха, несомннно, существовало у него и замтно отразилось на характер его труда. Отстаивая въ послднемъ такой порядокъ освобожденія, при которомъ крестьяне сохранили бы полностью находившіеся въ ихъ пользованіи надлы, онъ въ то же время доказывалъ необходимость выкупа у помщиковъ не только земли, но и личности крестьянина. По его словамъ, выплата помщикамъ ‘денегъ за одну землю, не принимая въ разсчетъ крпостныхъ людей, была бы весьма несправедлива и неуравнительна’. ‘Владльцевъ,— проектировалъ онъ,— слдуетъ вознаградить за выкупаемыхъ у нихъ крпостныхъ самымъ простымъ и самымъ справедливымъ образомъ: оцнить крпостныхъ съ слдующею имъ землею по существующимъ на мст цнамъ, какъ можно добросовстне, какъ можно ближе къ истин, и затмъ выдавать всю выкупную сумму сполна, при самомъ отчужденіи крпостныхъ изъ частнаго владнія’. Въ соотвтствіи съ этимъ общимъ правиломъ онъ предлагалъ установить и личный выкупъ дворовыхъ, не сопровождаемый надленіемъ ихъ землею. Съ другой стороны, онъ находилъ, что ‘нельзя ни предлагать, ни даже желать’ немедленнаго общаго выкупа крпостныхъ на всемъ пространств государства, и утверждалъ, что такой мр должны предшествовать мстные опыты и добровольныя сдлки помщиковъ съ крестьянами. ‘Примирительный характеръ’ Кавелинской ‘Записки’ шелъ, впрочемъ, и дальше. Авторъ ея самымъ ршительнымъ образомъ заявлялъ свое согласіе съ тмъ мнніемъ, по которому ‘значеніе и вліяніе должны принадлежать въ Россіи не массамъ, а просвщенному и зажиточному меньшинству, представляемому дворянствомъ’. ‘Нельзя,— говорилъ онъ,— не раздлять убжденія, что значеніе и вліяніе должны принадлежать не толп, а образованнйшему и зажиточнйшему сословію. Если это справедливо для всхъ странъ въ мір, то тмъ боле въ примненіи къ Россіи, гд просвщеніе такъ мало развито въ большинств народа’. Но достиженіе дворянствомъ того положенія, на которое оно иметъ вс права претендовать, немыслимо, пока существуетъ крпостное право, создающее непримиримый антагонизмъ между высшимъ сословіемъ и массою народа. За то, какъ только рухнетъ крпостное право, дворянство займетъ это положеніе, сдлавшись естественнымъ и достойнымъ доврія представителемъ народа, ‘потому что, имя одни и т же интересы съ простымъ народомъ, оно будетъ имть вс способы защищать ихъ для себя и вмст для черни’ {Сочиненія Кавелина, т. II, Спб., 1898. 46, 48, 78— 9, 7 2—3, 66, 67, 71—2.}.
Эти послднія утвержденія — относительно того благодтельнаго вліянія, какое должно было оказать уничтоженіе крпостного права на процвтаніе русскаго дворянскаго сословія, были еще съ большею ршительностью повторены Кавелинымъ два года спустя, въ его ‘Мысляхъ объ уничтоженіи крпостного состоянія’. Отмна крпостного права, сопровождаемая полнымъ вознагражденіемъ владльцамъ за вс понесенные ими, вслдствіе освобожденія, потери и убытки, поставила бы дворянъ, по его словамъ, ‘нравственно и юридически, въ нормальныя отношенія къ простому народу, чмъ и было бы положено незыблемое основаніе для образованія у насъ консервативнаго аристократическаго начала, котораго недостатокъ такъ теперь ощутителенъ во всхъ отношеніяхъ’. Наряду съ предсказаніемъ столь стройной гармоніи интересовъ различныхъ классовъ въ будущемъ, только что названное произведеніе содержало въ себ и любопытныя указанія на счетъ тхъ путей, по которымъ слдовало идти къ установленію такой гармоніи. Авторъ рекомендовалъ въ дл взысканія съ крестьянъ недоимокъ по выкупнымъ платежамъ не останавливаться передъ ‘видимою жестокостью’, передъ ‘спасительною и своевременною строгостью’, но ‘постановить строгія мры и примнять ихъ безъ послабленія’. ‘Такъ можно, напримръ,— указывалъ онъ, установить отдачу неисправныхъ крестьянъ въ отработку помщикамъ, отъ которыхъ они откупаются, можно, когда это не влечетъ за собою ущерба для владльца, переселять неисправныхъ въ другіе губерніи и края, а землю продавать съ публичнаго торга’. Съ другой стороны, ‘распоряженіе о выдач крестьянамъ ссудъ (отъ правительства) на выкупъ должно быть сдлано секретно и держимо въ тайн отъ крестьянъ… Пусть кредитъ является въ вид милости правительства, а не общаго правила, иначе возродятся притязанія на ссуды не только со стороны бдныхъ и безпомощныхъ крестьянъ, но даже со стороны богатыхъ, имющихъ полную возможность выкупиться своими средствами, безъ посторонней помощи’. Дло въ томъ, что крестьяне надются на выкупъ ихъ средствами правительства. Поэтому, хотя они и подчинятся выкупнымъ платежамъ, ‘понимая ихъ справедливость въ отношеніи къ помщикамъ’, но подчинятся неохотно и будутъ копить недоимку, ожидая, что правительство сложитъ или заплатитъ ее. Между тмъ, ‘такія мысли опасно поддерживать въ 25 милліонахъ крпостного народонаселенія. Напротивъ, надобно со всею строгостью и настойчивостью, для ихъ же счастія, проводить мысль, что они могутъ стать свободны лишь вслдствіе собственныхъ усилій и жертвъ, правительство же только облегчаетъ имъ пути къ тому, не принимая на себя выкупа. Такимъ только образомъ освобожденіе крпостныхъ будетъ вмст и ихъ воспитаніемъ къ гражданской жизни’. {Тамъ же, 98, 99—100.}
Такимъ образомъ, въ то время, какъ дворянству общались немедленное и полное вознагражденіе всхъ его потерь и большія выгоды въ будущемъ отъ уничтоженія крестьянской крпости, которое должно создать единство интересовъ между высшимъ сословіемъ и крестьянской массой, крестьянъ рекомендовалось воспитывать для гражданской жизни путемъ строгаго принужденія въ исправному платежу помщикамъ выкупа за землю х за свою личную свободу. Во всемъ этомъ было много безусловно-искренней наивности, хотя была и своеобразная тактика. Драгоцнное сокровище гражданской свободы, которое предстояло пріобрсти крестьянамъ, своимъ блескомъ ослпляло глаза писателя и это обстоятельство подчасъ лишало его возможности спокойно и безпристрастно взвсить все значеніе той цны, какою онъ предлагалъ купить это сокровище. Съ другой стороны, стремленіе во что бы то ни стало привлечь къ длу освобожденія симпатіи владльческаго класса вело къ такимъ доказательствамъ выгодности освобожденія для этого класса, при которыхъ если не юридическіе, то экономическіе интересы крестьянина отступали уже совершенно на второй планъ передъ пользами помщика. Съ особенной реальностью этотъ ходъ мысли и вытекавшія изъ него послдствія были вскрыты въ одной любопытной стать Кавелина, оставшейся ненапечатанною въ свое время и появившейся впервые лишь въ недавнемъ полномъ собраніи его сочиненій. Въ этой стать, носящей заглавіе: ‘Уставная грамота’ и относящейся къ той пор, когда крестьянская реформа начала уже приводиться въ исполненіе, Кавелинъ поставилъ себ задачею доказать, что при извстномъ благоразуміи и терпніи помщикъ всегда почти можетъ заключить достаточно выгодное для себя полюбовное соглашеніе съ крестьянами. Для иллюстраціи этой мысли онъ подробно и съ чувствомъ полнаго душевнаго удовлетворенія разсказывалъ о томъ, какъ ему удалось добиться ‘выгоднаго’ соглашенія съ крестьянами своего самарскаго имнія, добровольно принявшими четвертной надлъ. Много лтъ поздне самъ Кавелинъ съ горечью говорилъ о тхъ людяхъ, которые ‘выдумали злосчастные сиротскіе надлы’. {Сочиненія К. Д. Кавелина, II, Спб. 1898, 689—718, 652.}
И въ собственныхъ проектахъ крестьянской реформы, и въ своихъ совтахъ по поводу осуществленія принятаго правительствомъ плана освобожденія Кавелинъ шелъ, такимъ образомъ, на извстныя жертвы въ пользу владльческихъ интересовъ. Но нельзя было бы сказать, что готовность къ такимъ жертвамъ вытекала у него изъ вполн яснаго сознанія могущества классовыхъ интересовъ и признанія необходимости считаться съ ними и длать имъ нкоторыя уступки ради осуществленія хотя части своихъ плановъ. ‘Примирительный характеръ’ кавелинскихъ проектовъ имлъ нсколько иной источникъ. Правда, у Кавелина, какъ и у нкоторыхъ другихъ писателей 40-хъ годовъ, можно порою встртить фразы, какъ будто свидтельствующія о признаніи великаго, если не первенствующаго, значенія матеріальнаго фактора въ жизни народовъ. ‘Никогда,— писалъ онъ въ 1865 г.,— ни въ какой стран въ мір обществомъ и государствомъ не двигали безплотныя идеи… Только интересы, положеніе длъ приводятъ за собой перемны, а отнюдь не книжки и мысли’ {Тамъ же, 157.}. Но самъ Кавелинъ и большинство его сверстниковъ вкладывали въ подобныя фразы не совсмъ тотъ смыслъ, какой связали бы съ ними представители позднйшихъ поколній. Такія заявленія, какъ только что приведенное, нисколько не мшали Кавелину всецло оставаться на почв тхъ идеалистическихъ представленій о сущности историческаго процесса, какія были усвоены имъ изъ нмецкой исторической и философской литературы, и онъ рдко сходилъ съ этой почвы даже при обсужденіи вопросовъ экономическаго быта. Защищая въ 1859 г. русское общинное землевладніе, онъ въ этой защит руководился, наряду*съ экономическими соображеніями, и иными аргументами, въ его глазахъ едва-ли не боле важными. Сама по себ личная земельная собственность еще не представлялась ему ненормальной и въ общин онъ видлъ не естественнаго ея наслдника, а лишь необходимый регуляторъ ея уродливыхъ и, однако, неизбжныхъ крайностей. ‘Личная собственность, какъ и личное начало,— говорилъ онъ,— есть начало движенія, прогресса, развитія, но оно становится началомъ гибели и разрушенія, разъдаетъ общественный организмъ, когда въ крайнихъ своихъ послдствіяхъ не будетъ умряемо и уравновшиваемо другимъ организующимъ началомъ землевладнія’. Усматривая это другое начало въ общин, писатель вмст съ тмъ главное ея значеніе видлъ не въ прегражденіи пути къ образованію пролетаріата, а въ уменьшеніи нравственнаго вліянія послдняго на массу населенія. По его словамъ, ‘при существованіи общиннаго землевладнія, разумется въ надлежащей пропорціи съ личною поземельною собственностью, опаснаго для общественной экономіи перевса людей бездомныхъ никогда быть не можетъ, какъ бы народонаселеніе ни увеличилось’. Но, ‘если вокругъ густыхъ массъ осдлаго и домовитаго сельскаго народонаселенія обростутъ многочисленные слои бездомныхъ людей, въ этомъ еще нтъ большой бды. Бда, когда въ быту, въ привычкахъ, въ убжденіяхъ массы сельскаго населенія исчезнетъ понятіе о домовитости, о ничмъ нетревожимой осдлости, о прочности его ежедневной жизни. Когда масса народа глубоко пустила корни въ землю, создается крпкій бытъ и крпкіе нравы, которые сообщаются и остальному народонаселенію, каково бы оно ни было. А въ нравахъ вся сила народа, въ нихъ тотъ геній его, который на дл исправляетъ недостатки законовъ и упрежденій и спасаетъ общество въ годины великихъ бдствій. Везд, гд сельскія массы домовиты и прочно-осдлы, он являются самымъ охранительнымъ общественнымъ элементомъ, о который сокрушаются вс невзгоды, вншнія и внутреннія. Отвоевывая мало-помалу изъ-подъ сельскаго класса почву, къ которой онъ приростаетъ по своему положенію, исключительная личная собственность поражаетъ нравы и крпость народную, устойчивость массъ въ самомъ ихъ источник’ {Сочиненія К. Д. Кавелина, II, 186.}.
Исходя изъ этого туманнаго и расплывчатаго представленія, позволявшаго переносить экономическіе вопросы въ нравственную сферу, и замнять заботу о нормальныхъ условіяхъ труда заботою о поддержаніи крпкихъ нравовъ въ народной масс, трудно было, конечно, придти къ строгому различенію классовыхъ интересовъ и въ правильной оцнк ихъ взаимныхъ отношеній и ихъ вліянія на общественную жизнь страны. Въ публицистическихъ построеніяхъ Кавелина такая задача была въ сущности не столько разршена, сколько обойдена и оставлена въ сторон, и это обстоятельство въ значительной мр опредлило собою характеръ конечныхъ выводовъ писателя. Дйствительность скоро убдила Кавелина въ ошибочности его разсчетовъ на симпатіи дворянства въ крестьянской реформ, показавъ ему, что громадное большинство дворянства питаетъ очень мало желанія разставаться съ крпостнымъ правомъ, и во всякомъ случа не склонно считать освобожденіе крестьянъ съ землею сколько-нибудь выгоднымъ для себя. ‘Дворянство,— писалъ онъ Погодину въ начал 1859 года,— гнусно, гнусно и гнусно. Оно доказало, что быть душевладльцемъ безнаказанно нельзя: профершпилили и совсть, и сердце, да и умъ вдобавокъ’ {Барсуковъ. Жизнь и труды М. П. Погодина, XV, 515.}. Но этотъ горькій урокъ практической жизни мало повліялъ на Кавелина и не поколебалъ его теоретическихъ взглядовъ. Дальнйшее ихъ развитіе продолжалось въ однажды усвоенномъ примирительномъ направленіи и, незамтно для самого Кавелина, быстро отводило его какъ отъ бывшаго его учителя въ общественныхъ вопросахъ — Герцена, такъ и отъ молодыхъ дятелей ‘Современника’, съ которыми его временно сблизило было его участіе въ разршеніи вопроса крестьянской реформы. Еще въ 1859 г. Кавелинъ выступилъ съ горячей апологіей дятельности Герцена {Тамъ же, XV.}, но уже три года спустя между старыми друзьями произошелъ рзкій разрывъ и они разошлись по различнымъ дорогамъ.
Въ короткій промежутокъ времени съ 1855 г. по 1861 г. русское общество успло пережить многое. Разъ начавшееся реформаторское движеніе непрерывно разросталось вширь и вглубь, привлекая къ себ все новыя силы и пріобртая все большую опредленность. Освобожденіе крестьянъ нанесло первый серьезный ударъ господству старыхъ порядковъ, но этотъ ударъ въ сознаніи общества не былъ ршительнымъ и не могъ быть послднимъ. Правда, реакція, ознаменовавшая послдніе этапы крестьянской реформы, сильно охладила возбужденныя надежды и ожиданія, но тмъ настоятельне вставалъ передъ мыслящею частью общества вопросъ о дальнйшемъ направленіи общественной и государственной жизни и о тхъ формахъ, въ какія она должна была вылиться. Кавелинъ съ своей стороны попытался дать отвтъ на этотъ вопросъ и изложить свою общественную программу. Съ этою цлью онъ въ 1862 г. выпустилъ за границей анонимную брошюру: ‘Дворянство и освобожденіе крестьянъ’.
Вопросъ о ближайшемъ будущемъ Россіи былъ поставленъ въ этой брошюр въ форм вопроса о томъ положеніи, какое достанется дворянству посл крестьянской реформы, и о той роли, какую можетъ и должно сыграть это сословіе въ общей жизни страны. Авторъ какъ нельзя боле ршительно высказывался противъ того мннія, согласно которому вслдъ за паденіемъ крпостного права должно было послдовать и уничтоженіе дворянства. Онъ соглашался, что служебныя и другія привилегіи должны исчезнуть, но въ его глазахъ уравненіе дворянства въ гражданскихъ правахъ съ массою народа еще не вело къ уничтоженію сословія. Неизбжность существованія русскаго дворянства на будущее время, по его мннію, вытекала изъ ‘общаго, всемірнаго закона’, въ силу котораго ‘въ каждомъ обществ непремнно нкоторая его часть выдляется изъ массы народонаселенія и въ томъ или иномъ вид первенствуетъ надъ нею’. Если въ этомъ утвержденіи сословія смшивались съ классами, то въ дальнйшемъ незыблемость и вчность сословныхъ и классовыхъ дленій общества доказывались, совершенно въ дух кн. М. М. Щербатова, простою ссылкою на прирожденное неравенство людей. ‘Неравенство сословій,— по словамъ Кавелина,— дано не обстоятельствами, а самой природой человка и человческаго общества, и причину его открыть не трудно. Люди по физической природ, по умственнымъ и другимъ своимъ способностямъ неравны между собою со дня рожденія. Изъ этого прирожденнаго неравенства вытекаетъ и неравенство вншней ихъ дятельности’. Съ другой стороны, ‘то, что человкъ творитъ во вншнемъ мір, становится его собственностью, которую онъ оставляетъ посл себя дтямъ или завщаетъ близкимъ, отсюда источникъ неравенства’. Это послднее неравенство, имущественное, обладаетъ не меньшею прочностью, чмъ физическое. ‘Его, повидимому, прекратить очень легко: стоятъ только отмнить собственность и наслдство. Такія предложенія длались соціалистами, но они оказались совершенно не осуществимыми, потому что противорчатъ закону свободы, столько же непреложному, какъ законъ общежитія’. Права собственности и наслдства ‘для огромнаго большинства людей лучшій плодъ и награда трудовъ и усилій’, и безъ нихъ большая часть человчества перестала бы трудиться и. впала бы въ ‘умственную и нравственную апатію’. Въ этихъ двухъ правахъ ‘выражается свобода человка, которая ему такъ дорога, безъ которой онъ становится животнымъ, а общество человческое — стадомъ барановъ’. Въ свою очередь имущественное неравенство обостряетъ плоды неравенства физическаго, такъ какъ люди обезпеченные пользуются большею возможностью развитія своихъ способностей и талантовъ, чмъ неимущіе. ‘Итакъ,— заключалъ публицистъ,— природныя свойства и собственность суть неискоренимый, вчный источникъ неравенства людей и различія высшихъ и низшихъ сословій во всхъ человческихъ обществахъ, во вс времена, на всхъ ступеняхъ развитія’ {Сочиненія К. Д. Кавелина, II, 109—114.}.
Прибгая въ своемъ анализ явленій общественной, и въ частности экономической, жизни къ столь упрощеннымъ пріемамъ изслдованія, Кавелинъ и свой общественный идеалъ строилъ на почв тхъ же наивныхъ понятій вульгарной политической экономіи. Въ основу этого идеала онъ полагалъ гармонію интересовъ сословныхъ и классовыхъ группъ, въ его представленіи нисколько не нарушаемую ихъ раздльнымъ существованіемъ. Не имя возможности отрицать существованія вражды между различными классами, онъ видлъ, однако, въ этой вражд не проявленіе естественнаго антагонизма классовыхъ интересовъ, а исключительно результатъ неправильнаго поведенія высшаго класса, который, ставъ господиномъ и ‘облнившись’, начиналъ ограждать свое положеніе привилегіями и насиліемъ. При нормальныхъ же условіяхъ, по его мннію, высшій классъ, отказавшись отъ привилегій и духа касты, могъ сохранить свое положеніе и тсную связь съ другими классами. Эту мысль онъ иллюстрировалъ примрами французскаго и англійскаго дворянства, опять-таки смшивая при этомъ понятія сословія и класса {Тамъ же, 114—15.}.
Вооружившись такимъ критеріемъ, Кавелинъ обращался къ русской жизни. Въ Россіи, по его указанію, высшее сословіе никогда не имло большой силы и самостоятельности, благодаря отсутствію у него тсной связи съ народной массой. Вельможество московской эпохи, ‘не имло корней въ народ, было ему чуждо, стояло къ нему почти враждебно’ и было поэтому легко раздавлено верховною властью. ‘Съ реформы Петра В. паденіе вельможества очистило остальному дворянсту путь къ высшимъ государственнымъ степенямъ и власти’. Съ этой поры вплоть до 1825 года дворянство находилось въ крайне благопріятныхъ для него условіяхъ. ‘Къ несчастью, крпостное право поставило это сословіе въ фальшивое, щекотливое положеніе къ цлой половин сельскаго народонаселенія имперіи’. Между тмъ, дворянство ‘всми силами схватилось за это несчастное право, держалось за него до-нельзя и цлымъ рядомъ ошибокъ, бывшихъ неизбжнымъ, роковымъ послдствіемъ этой основной коренной ошибки, дошло до теперешняго безсилія и ничтожества’. ‘Печальную картину,— говорилъ писатель,— представляетъ исторія русскаго дворянства за послдніе полъ-вка. Озабоченное одною мыслью удержать за собою крпостное право, оно въ царскихъ совтахъ упорно сопротивлялось всякимъ полезнымъ реформамъ, прямо или косвенно затрогивавшимъ крпостной вопросъ, подъ вліяніемъ той же задушевной мысли оно мало-по-малу стало во враждебное отношеніе къ литератур, къ наук, къ университетамъ и просвщенію, во всемъ стало тормозить развитіе народной жизни, гд и какъ и сколько могло. Въ мстномъ управленіи оно начало избирать въ представители своего сословія, въ полицію и суды только тхъ, которые защищали помщиковъ и ихъ драгоцнное крпостное право, не заботясь и не думая ни о чемъ остальномъ. Стремясь неудержимо все дале и дале по этому роковому пути, дворянство присвоило исключительно одному себ печальную привилегію рабовладнія, какъ будто нарочно хотло на одномъ себ сосредоточить всю силу народнаго негодованія, оно затруднило другимъ классамъ вступленіе въ службу и переходъ въ дворянство и чрезъ это стало все боле и боле смыкаться въ исключительно привилегированное сословіе. Не имя матеріальной необходимости работать и трудиться, оно отвыкло отъ труда и посл нсколькихъ лтъ службы предавалось покою и совершенному бездйствію въ своихъ имніяхъ. Даже воспитаніемъ стало оно пренебрегать, вслдствіе того, что крпостное право и другія привилегіи освобождали его отъ необходимости вести трудовую жизнь. Дти невольно заражались примромъ родителей. Словомъ, наше дворянство снова повторило исторію нашего стариннаго вельможества, только уже не въ политической, а въ гражданской сфер’. Самое образованіе, проникавшее изъ Европы, при такихъ условіяхъ обращалось скоре не на пользу, а во вредъ сословію, прививая къ нему лишь ‘вншній лоскъ образованности, привычки довольства, комфорта и разврата’. Разоренное такими наклонностями дворянство прибгло къ ссудамъ подъ свои имнія, но кредитъ, служившій лишь для продолженія роскошной не по средствамъ жизни, повелъ ‘къ окончательному разоренію большинства помщиковъ’. ‘Посл того дворянству оставалось одно изъ двухъ: или приняться снова за службу и на счетъ казны и просителей поправить свои дла, избгая въ то же время кредиторовъ и тюрьмы, или налечь на крестьянъ и пополнять дефициты огромными оброками и усиленными работами подданныхъ. Одни прибгли къ первому изъ этихъ способовъ и тмъ уронили всякій кредитъ къ служащимъ дворянамъ, другіе обратились ко второму, все боле и боле раздражая противъ дворянства сельское населеніе, третьи не пренебрегали обоими способами, находя, вроятно, соединеніе ихъ наиболе для себя выгоднымъ’. Наконецъ, наступилъ моментъ, когда крпостное право было признано явно непримиримымъ съ дальнйшимъ прогрессомъ государственной жизни. Но и тутъ ‘дворянство отнеслось къ вопросу объ освобожденіи крестьянъ нехотя, отрицательно, пассивно, и было обойдено. Ему остались на долю одно напрасное стованіе и безсильная злоба’ {Тамъ же, 119, 120—1, 122—3, 124—5.}.
Трудно было бы съ большимъ мастерствомъ набросать въ немногихъ штрихахъ такую яркую и справедливую картину историческаго развитія русскаго дворянства. Но чмъ ярче была эта картина, чмъ большею врностью дйствительности она отличалась, тмъ мене оправданнымъ являлся переходъ писателя отъ изслдованія прошедшаго къ сужденіямъ о настоящемъ. Вступая на почву современности, Кавелинъ какъ будто забывалъ о воспроизведенныхъ имъ самимъ условіяхъ недавняго прошлаго и во всякомъ случа почти не считался съ ними. Благодаря этому, онъ изъ изслдователя общественной жизни, изучающаго развитіе въ ней тхъ или иныхъ процессовъ, незамтно для самого себя обращался въ моралиста чистой воды, поученія котораго могли имть тмъ мене значенія, что въ основ ихъ лежало очень малое знакомство съ дйствительнымъ характеромъ тхъ фактовъ, къ какимъ они были пріурочены. Указывая, что за уничтоженіемъ крпостного права неизбжно должно послдовать постепенное уравненіе дворянъ во всхъ гражданскихъ правахъ съ другими сословіями, Кавелинъ намчалъ вытекавшее отсюда измненіе характера дворянства. Изъ привилегированнаго, наслдственнаго и боле или мене замкнутаго сословія, принадлежность къ которому опредлялась рожденіемъ или пожалованіемъ, оно должно было обратиться въ классъ землевладльцевъ. ‘Зерномъ, главнымъ интересомъ, около котораго сгруппируется это сословіе, будетъ,— утверждалъ Кавелинъ,— крупное землевладніе’. Съ этимъ фактомъ измненія характера дворянства писатель связывалъ самыя розовыя предвиднія и ожиданія. ‘Гибельная разобщенность классовъ прекратится,— предсказывалъ онъ.— Дворянство, переставъ быть замкнутымъ сословіемъ, будетъ принимать въ себя новые элементы изъ другихъ классовъ и выдлять изъ себя въ низшіе слои народа т, которые стали ему чужды. Вслдствіе этого весь народъ составитъ одно органическое тло, въ которомъ каждый будетъ занимать высшую или низшую ступень одной и той же лстницы, высшее сословіе будетъ продолженіемъ и завершеніемъ низшаго, а низшее — служить питомникомъ, основаніемъ и исходною точкою для высшаго. То, чему весь міръ удивляется въ Англіи, что составляетъ источникъ ея силы, и величія, то, чмъ она такъ справедливо гордится передъ прочими народами,— именно правильное, нормальное отношеніе между низшими и высшими классами, органическое единство всхъ народныхъ элементовъ, открывающее возможность безконечнаго мирнаго развитія посредствомъ постепенныхъ реформъ, длающее невозможною революцію низшихъ классовъ противъ высшихъ,— все это будетъ и у насъ, если только,— прибавлялъ писатель,— дворянство пойметъ свое теперешнее положеніе и благоразумно имъ воспользуется’. Положеніе русскаго дворянства представлялось Кавелину даже гораздо боле прочнымъ, нежели дворянства англійскаго. Условіемъ, сообщавшимъ высшему сословію въ Россіи эту особую прочность, было въ глазахъ писателя освобожденіе крестьянъ съ землею. ‘Этимъ,— утверждалъ онъ,— мы заране навсегда избавляемся отъ голоднаго пролетаріата и неразрывно съ нимъ связанныхъ мечтательныхъ теорій имущественнаго равенства, отъ непримиримой зависти и ненависти къ высшимъ классамъ и отъ послдняго ихъ результата,— соціальной революціи, самой страшной и неотвратимой изъ всхъ, потрясающей народный организмъ въ самыхъ его основаніяхъ и во всякомъ случа гибельной для высшихъ сословій’. Благодаря надленію крестьянъ землею классъ землевладльцевъ навсегда останется въ Россіи первенствующимъ сословіемъ и землевладльческіе интересы будутъ служить въ ней главнымъ основаніемъ для распредленія населенія на общественные разряды и группы. Такимъ образомъ, заключалъ Кавелинъ, русскому дворянству предстоятъ ‘общественное положеніе и будущность, какихъ ни одно высшее сословіе не имло ни у одного народа. Надленіе всхъ крестьянъ землею дало ему гранитный, несокрушимый фундаментъ, общеніе съ другими классами сдлаетъ его законнымъ представителемъ страны, а преобладаніе землевладльческихъ и земледльческихъ интересовъ свяжетъ его неразрывными узами съ большинствомъ народонаселенія, имющаго т же самые интересы, и навсегда сохранитъ за нимъ значеніе высшаго сословія’ {Тамъ же, 126—9.}.
Полное отожествленіе интересовъ мелкаго и крупнаго землевладнія, представителей труда и обладателей ренты, игравшее такую важную роль въ этихъ предвиденіяхъ будущаго, само по себ уже сообщало имъ чрезмрно идиллическій характеръ, разрывая связь между ними и реальною почвою дйствительности. Но эта связь становилась еще слабе, чтобъ не сказать — призрачне, благодаря другой сторон разсужденій писателя. Рисуя широкіе горизонты будущаго, онъ вмст съ тмъ не видлъ никакой необходимости въ коренномъ измненіи условій настоящаго. Необыкновенная широта и значительность цлей въ его планахъ страннымъ образомъ сочетались съ чрезвычайною скромностью и бдностью средствъ. Общая дворянству въ Россіи такое положеніе, какого оно не имло нигд и никогда, Кавелинъ не предлагалъ ему, однако, добиваться какихъ-либо политическихъ реформъ и, напротивъ, считалъ вс реформы такого рода ршительно ненужными. Дворянству, по его мннію, надобно было лишь ‘позаботиться о сохраненіи за собою своихъ-имній, о возможномъ сближеніи со всми классами народа, о пріобртеніи возможно большаго вліянія на мстныя дла и управленія’. Въ свою очередь все это могло быть достигнуто очень просто. Запутавшимся въ длахъ дворянамъ слдовало бросить службу и заняться хозяйствомъ въ своихъ имніяхъ. Для сближенія съ другими классами ‘не нужно ни тратъ, ни чрезмрныхъ усилій: отсутствіе всякаго чванства и спси, ласковость, твердое знаніе дла, врность въ слов и честность въ разсчетахъ,— вотъ качества, которыя требуются для того, чтобы снискать общее къ себ довріе и благорасположеніе въ массахъ народа’. Наконецъ, для пріобртенія вліянія въ мстности дворянству, по утвержденію писателя, достаточно было пользоваться уже имвшимися у него правами ‘не во вредъ себ, не для извлеченія минутныхъ выгодъ и личныхъ протекцій, а на общую пользу, для упроченія за собою виднаго и почетнаго нравственнаго положенія въ глазахъ цлой губерніи’ {Тамъ же, 132, 132—133, 134—6.}. Вопросы соціальнаго и политическаго быта переводились такимъ путемъ на почву обыденной морали и на ней уже получали свое ршеніе, по необходимости являвшееся въ этихъ условіяхъ крайне узкимъ и обращавшееся въ мало соотвтствовавшую дйствительной жизни идиллію.
Такой характеръ указанной программы очень мало затушевывался попытками ея автора доказать историческую необходимость проектируемаго имъ пути и поставить свои совты и ожиданія въ тсную связь съ конкретными условіями русской дйствительности текущаго момента. Эти попытки и не шли въ сущности дале общихъ, неопредленныхъ и подчасъ противорчивыхъ ссылокъ на требованія историческаго развитія, трактуемаго при томъ исключительно съ идеалистической точки зрнія. Доказывая неизбжное наступленіе прогрессивныхъ законодательныхъ реформъ помимо всякихъ измненій политическаго строя, Кавелинъ ссылался на ‘силу обстоятельствъ и вещей’, требующую какихъ реформъ, на то, что послднія всюду были ‘не столько плодомъ прекрасныхъ чувствъ и благородныхъ мыслей, сколько результатомъ неотложныхъ, практическихъ потребностей’ и, довольствуясь такими ссылками, не считалъ нужнымъ входить въ анализъ ‘обстоятельствъ и вещей’, своей силой ведущихъ къ реформамъ {Тамъ же, 138.}. Во всякомъ случа, отвлекая историческій процессъ ‘отъ желаній однихъ и сопротивленія другихъ’ и связывая его развитіе исключительно съ ‘неотразимыми практическими нуждами’, писатель не придавалъ ему матеріалистическаго характера. Сами по себ взятыя, матеріальныя условія быта играли въ представленіи писателя второстепенную роль, и Кавелинъ какъ нельзя ясне высказалъ это, вернувшись черезъ три года къ вопросу объ общественной роли дворянства въ Россіи. ‘У насъ,— писалъ онъ,— есть матеріалъ въ дворянств, дв капли воды сходный съ тмъ, какой господствовалъ въ Англіи въ XVIII вк… Это элементъ достаточныхъ мстныхъ землевладльцевъ… Къ этому превосходному элементу, сильному и прочному, присоединяется у насъ, къ великому нашему счастію, сильное, громадное, въ высшей степени консервативное мужицкое сословіе,— консервативное потому, что оно, къ счастью, теперь тоже землевладлецъ. Гд въ мір лучше условія для государственной жизни’?.. ‘А между тмъ,— не особенно послдовательно прибавлялъ писатель,— изъ этихъ превосходныхъ условій у насъ ничего не выходитъ, и не выходитъ единственно потому, что дворянство не понимаетъ, да и не хочетъ понимать своего положенія: протестуетъ, сердится, проживается на вздоръ, держитъ себя особнякомъ и по возможности устраняется отъ труда и работы на общее дло въ провинціи’ {Изъ письма къ А. Л. Корсакову. Сочиненія Кавелина, II, 168.}. Такимъ образомъ, въ конечномъ итог формы соціальнаго быта въ представленіи Кавелина не только не имли первенствующаго значенія, но всецло зависли отъ настроенія дворянскаго сословія, и главною задачею своей эпохи онъ признавалъ пересозданіе этого настроенія въ указанномъ выше направленіи.
Программа, проникнутая такимъ наивно-примирительнымъ духомъ, столь неопредленная и колеблющаяся въ своихъ исходныхъ пунктахъ и столь неясная въ своихъ результатахъ, естественно, не могла найти себ большого сочувствія среди людей, обладавшихъ сколько-нибудь твердыми общественными взглядами. Особенно враждебно встртилъ ее Герценъ. Въ его глазахъ брошюра Кавелина явилась не то вызовомъ, который авторъ бросалъ своимъ старымъ друзьямъ, не то ложнымъ тактическимъ пріемомъ, въ основу котораго было положено сознательное лицемріе. Самъ Герценъ хорошо зналъ цну союза общественныхъ силъ и умлъ ограничивать свои практическія требованія отъ данной минуты наиболе существенными пунктами, но это ограниченіе никогда не переходило у него въ умолчаніе объ основахъ его убжденій и тмъ боле въ отреченіе отъ нихъ. Къ тяжелому и горькому разочарованію, какое доставилъ ему громогласный отказъ близкаго друга отъ этихъ убжденій, присоединилось еще досадливое раздраженіе, вызванное непонятною для Герцена наивностью Кавелина въ обсужденіи вопросовъ государственной жизни. Подъ вліяніемъ этихъ чувствъ Герценъ въ очень рзкомъ тон потребовалъ отъ Кавелина объясненій, онъ-ли, дйствительно, авторъ брошюры ‘Дворянство и освобожденіе крестьянъ’, и ршительно поставилъ ему свой ультиматумъ, требуя отреченія отъ этой брошюры или отъ прежней близости. Напрасно озадаченный Кавелинъ взывалъ къ воспоминаніямъ старой дружбы, напрасно онъ пытался привести свои теоретическіе взгляды въ связь съ недовріемъ Герцена къ политическому развитію Запада, напрасно уврялъ, что онъ больше и лучше всхъ цнитъ мысли Герцена и находитъ въ его произведеніяхъ мудрость, скрытую отъ массы читателей и едва-ли не отъ самого автора. Герценъ не пошелъ на уступки, нарушавшія цльность его принципіальныхъ взглядовъ. Разрывъ состоялся и бывшіе друзья разошлись по равнымъ дорогамъ, на которыхъ имъ не суждено было боле встрчаться.
Вскор посл того, послдовавшее за крестьянскою реформою введеніе земскихъ учрежденій дало поводъ Кавелину высказать свои взгляды еще съ большею полнотою и отчетливостью. Горячо привтствуя ‘Положеніе о земскихъ учрежденіяхъ’, какъ удовлетворившее ‘одну изъ самыхъ первыхъ, настоятельнйшихъ потребностей посл упраздненія крпостного права’, онъ вмст съ тмъ находилъ, что ‘достоинство этихъ учрежденій опредляется совсмъ не обширностью самоуправленія, которое они предоставляютъ, а правильностью ихъ организаціи и полнотою той доли самостоятельнаго завдыванія мстными длами, которая дается уздамъ и губерніямъ’. Въ смысл же самостоятельности мстнаго самоуправленія новымъ закономъ, по убладенію писателя, было ‘сдлано все, что нужно, и больше длать не слдовало’. Если бы ‘Положеніе о земскихъ учрежденіяхъ’ не предусматривало возможности неудачъ мстнаго самоуправленія и не устанавливало надъ послднимъ правительственнаго контроля, оно, продолжалъ Кавелинъ, ‘показалось бы намъ не серьезнымъ законодательнымъ актомъ, а скоре программой на французскій манеръ, которая Богъ знаетъ что сулитъ, а на дл даетъ мало, очень мало, почти ничего’. Но,— утверждалъ онъ,— ‘этого-то декораціоннаго характера и не иметъ Положеніе: оно производитъ преобразованіе осторожно, предвидитъ доброе и худое, и именно въ этомъ несомннный залогъ, что мы вступаемъ на новый путь безъ колебаній и сюрпризовъ’ {‘По поводу губернскихъ и уздныхъ земскихъ учрежденій@. Сочиненія, II. 736, 755, 756.}. Этотъ оптимизмъ вытекалъ не только изъ темперамента писателя, но имлъ подъ собою и нкоторое теоретическое основаніе, стоявшее въ тсной связи со всми взглядами Кавелина на характеръ общественной жизни. Оставаясь врнымъ духу органической школы историковъ и юристовъ, Кавелинъ считалъ прогрессъ неизбжнымъ, но придавалъ ему вполн безличный характеръ и вмст съ тмъ склоненъ былъ сильно преувеличивать его необходимую постепенность. Благодаря такой точк зрнія эволюція учрежденій представлялась ему чмъ-то совершенно самостоятельнымъ и отдльнымъ отъ жизни личностей, создающихъ эти учрежденія и пользующихся ими. ‘Въ жизни и развитіи учрежденій,— писалъ онъ,— наши прихоти, желанія, мечты и ошибки участвуютъ гораздо меньше, чмъ мы обыкновенно думаемъ. Учрежденія имютъ свое начало, свое продолженіе и свой конецъ помимо нашей воли, очень часто даже помимо нашего сознанія’ {Тамъ же, 765.}. Такая точка зрнія, явившаяся, какъ результатъ реакціи противъ свойственныхъ XVIII вку представленій о безграничной мощи единичнаго человческаго разума, въ свое время могла имть и, дйствительно, имла большой смыслъ въ примненіи къ явленіямъ прошедшаго, помогая уловить ихъ генетическую связь. Но когда тотъ же самый взглядъ прилагался къ фактамъ текущей жизни, его условность и искусственность рзко выступали наружу. Въ этомъ отношеніи и о Кавелин можно было повторить то, что было сказано объ его нмецкихъ учителяхъ: какъ они, онъ хорошо понималъ прошлое, но, какъ они же, плохо вглядывался въ настоящее и мало понималъ потребности будущаго. Разъ общественная жизнь въ ея цломъ и въ частности развитіе учрежденій признавались стоящими вн всякой зависимости отъ идеаловъ и стремленій людей, всецло подчиненными ‘неизмннымъ законамъ, которыхъ люди не могутъ передлать’, то тмъ самымъ содержаніе совтовъ, съ какими писатель-публицистъ могъ бы обратиться къ своимъ современникамъ, будь то отдльныя личности или цлые общественные классы, сводилось въ простой морали. И, дйствительно, увщанія, съ какими Кавелинъ счелъ нужнымъ обратиться къ русскому обществу по случаю введенія земскихъ учрежденій, не шли дальше проповди азбучныхъ моральныхъ истинъ. Но при этомъ стремленіе писателя согласовать свои собственныя желанія съ безусловнымъ преклоненіемъ передъ фактами внесло въ его проповдь и нкоторыя фальшивыя ноты. Признавая не только естественнымъ, но и желательнымъ тотъ фактъ, что ршительное преобладаніе въ земскихъ учрежденіяхъ досталось на долю дворянства, Кавелинъ вмст съ тмъ убждалъ послднее не преслдовать исключительно свои сословныя выгоды, и прецеденты для такой дятельности сословія находилъ въ прошломъ. Мы не можемъ забыть, говорилъ онъ между прочимъ, о томъ, что ‘большинство мировыхъ посредниковъ, взятыхъ изъ среды дворянства, подвергалось нареканіямъ не за излишнее пристрастіе въ интересамъ своего сословія, а, напротивъ, за излишнее увлеченіе въ пользу интересовъ освобождаемыхъ крестьянъ’. ‘Какъ ни дурно всякое пристрастіе,— продолжалъ писатель,— но, ужъ если безъ него нельзя обойтись, то лучше же пристрастіе, противъ своихъ сословныхъ выгодъ, чмъ близорувое, узкосердечное, себялюбивое, черствое пристрастіе въ ихъ пользу, пусть люди, живущіе со дня на день, думаютъ объ этой роли дворянъ и дворянства въ дл освобожденія, какъ хотятъ, мы считаемъ ее положительной заслугой этого сословія, которая не забудется’ {Тамъ же, 767. ‘Теперь,— писалъ самъ Кавединъ одиннадцать лтъ спустя,— вошло въ моду говорить и повторять, что дворянство совершило безпримрные въ исторіи подвигъ самоотверженія, уничтоживъ собственными руками крпостное право въ лиц мировыхъ посредниковъ и принеся на алтарь отечества свое матеріальное благосостояніе. Подождали-бы, по крайней мр, пока вымретъ поколніе, видвшее своими глазами, какъ происходило освобожденіе крестьянъ, и тогда бы пустили въ ходъ эту самохвальную фразу!’ Тамъ же, II, 885.}. Едва-ли, однако, Кавелинъ могъ такъ скоро забыть и то, какъ относилось громадное большинство дворянства въ дятельности мировыхъ посредниковъ, и то, какъ онъ самъ оцнивалъ роль дворянства въ дл освобожденія крестьянъ.
Прошло посл того шестнадцать лтъ,— и Кавелину пришлось сознаться въ полномъ крушеніи своихъ розовыхъ надеждъ и ожиданій, построенныхъ на столь ненадежномъ фундамент. ‘Крестьяне,— писалъ онъ о земскихъ учрежденіяхъ въ 1880 г.,— изъ нихъ почти исключены, ихъ тщательно и долго оттирали и, наконецъ, оттерли. Люди хорошіе, знающіе и опытные, къ земскому длу посл всего того, что съ нимъ длалось, расхолодли и отъ него отшатнулись, а висли въ нихъ густой массой почти исключительно дворяне, въ большинств или совершенное ничтожество, или бывшіе крпостники, которые продолжаютъ и по сей день вздыхать о блаженномъ старомъ времени, когда имъ жилось легко и привольно, и стараются не мытьемъ, такъ катаньемъ, по возможности подобрать и сохранить крохи, уцлвшія отъ роскошнаго стола, унесеннаго у нихъ изъ-подъ носу 19 февраля 1861 г.’. ‘Вы въ Петербург,— продолжалъ умудренный житейскимъ опытомъ писатель,— воображаете, что крпостное право умерло, похоронено и память о немъ исчезла? Очень ошибаетесь! Оно живетъ еще во взглядахъ, понятіяхъ, привычкахъ и помщиковъ, и крестьянъ, и если будетъ, какъ было до сихъ поръ, поддерживаться администраціей губернской и петербургской, то проживетъ еще долго. Исчезло только мелкое дворянство, среднее, уцлвшее отъ Погрома эманципаціи, и крупное пропитались понятіями промышленниковъ и коммерсантовъ, для которыхъ нажива, во что бы ни стало, есть высшій и единственный идеалъ. Кто посмышленй, бывалъ за границей, читалъ кое-что, тотъ уметъ прикрывать хищническіе аппетиты громкими фразами, позаимствованными изъ политической экономіи и жаргона европейскихъ буржуа, но подкладка все та же, крпостническая. Этотъ слой господствуетъ теперь въ большинств земствъ и давитъ не только крестьянство, но и порядочное меньшинство изъ дворянъ всею тяжестью своего вліянія и своего имущественнаго превосходства’ {‘Письма изъ медвжьяго угла’. Сочиненія Кавелина, II, 831—2.}.
Но если въ своей критик земской дятельности Кавелинъ до извстной степени сходился съ наиболе послдовательными сторонниками идеи мстнаго самоуправленія на русской почв, то иначе сложилась съ годами положительная сторона его воззрній. Пережитый опытъ, разбивъ его прежнія упованія, не научилъ его точне распознавать реальныя силы русской дйствительности и вмст съ тмъ не ослабилъ, а скоре даже усилилъ, ту долю безсознательнаго консерватизма, какая и раньше была въ его взглядахъ. Самыя неудачи, постигшія опытъ земскаго самоуправленія, онъ склоненъ былъ относить не столько на счетъ тхъ условій, какими былъ окруженъ такой опытъ на практик, сколько на счетъ юной русской общественности, проявившей, по его мннію, въ этомъ случа скудость своихъ нравственныхъ силъ. Сообразно этому воспитаніе въ обществ такихъ силъ и являлось въ глазахъ писателя наиболе важной задачей, которую онъ прямо противополагалъ кореннымъ реформамъ государственнаго быта, какъ затрогивающимъ лишь поверхность жизни.
Подобный выводъ подкрплялся для Кавелина и рядомъ другихъ соображеній. Съ самаго начала своей литературной дятельности онъ охотно указывалъ на тотъ фактъ, что Россія по своей соціальной структур отличается отъ государствъ европейскаго Запада, и приписывалъ этому факту чрезвычайно большое значеніе. Съ теченіемъ времени такія указанія пріобртали въ его устахъ все боле настойчивый и рзкій характеръ и къ концу семидесятыхъ годовъ мысль о коренномъ различіи Россіи отъ Запада, не позволяющемъ ей усваивать себ государственные порядки послдняго, заняла центральное мсто въ общественномъ міросозерцаніи Кавелина, какъ бы вернувшагося на этомъ пункт къ доктрин славянофильства. Бурный и стремительный потокъ русской общественной жизни въ шестидесятыхъ годахъ, быстро оставившій за собою старые споры западниковъ и славянофиловъ, на время, правда, унесъ было въ своемъ теченіи и Кавелина. Хотя послдній и сторонился отъ слишкомъ тснаго союза съ тми элементами литературнаго и общественнаго движенія, которые самъ онъ называлъ ‘крайними’, онъ все же стоялъ къ нимъ довольно близко и испытывалъ на себ ихъ воздйствіе. Подъ ихъ вліяніемъ онъ вышелъ за предлы тхъ вопросовъ, которые охватывались старымъ западничествомъ и славянофильствомъ. Его общественный кругозоръ сталъ въ эту пору шире, его представленія о развитіи русской жизни сдлались боле конкретными. Но въ существ своемъ новое идейное движеніе, подставлявшее на мсто абстрактныхъ философскихъ терминовъ соціальныя и экономическія явленія, оставалось чуждымъ Кавелину. Врный ученикъ нмецкой идеалистической метафизики, онъ уже не усплъ или не сумлъ усвоить себ новаго реальнаго міровоззрнія. Взамнъ того онъ поспшилъ забыть о самомъ существованіи послдняго, какъ только его проявленія въ жизни пріобрли мене властный характеръ и широко разлившаяся было рка общественнаго движенія стала входить въ боле узкіе берега. Начиная съ семидесятыхъ годовъ, Кавелинъ либо совершенно игнорировалъ то идейное теченіе въ русскомъ обществ, литературными выразителями котораго служили сперва ‘Современникъ’, а потомъ ‘Отечественныя Записки’, либо же третировалъ это теченіе, какъ простое и необдуманное подражаніе европейскимъ образцамъ, на русской почв лишенное всякаго смысла и значенія. Въ этомъ отношеніи онъ не колебался даже сопоставлять взгляды названной части литературы съ стремленіями крайнихъ реакціонеровъ, находя между тми и другими полную аналогію въ ихъ безпочвенности. Въ его представленіи все содержаніе умственной жизни русскаго общества сводилось къ борьб западническихъ и славянофильскихъ воззрній, и цлью собственной дятельности въ эту пору онъ ставилъ синтезъ этихъ противорчивыхъ программъ. Въ сущности же этотъ мнимый синтезъ все боле отклонялъ его въ сторону славянофильства.
До нкоторой степени такой поворотъ назадъ, къ пройденной уже однажды стадіи, явился результатомъ послдовательнаго развитія взглядовъ, присущихъ Кавелину и ране, въ эпоху его ревностнаго западничества. Та органическая школа, ученикомъ которой выступилъ Кавелинъ въ своемъ истолкованіи русской исторіи, вообще склонна была разсматривать жизнь всякаго народа, какъ прямолинейное развитіе народнаго духа, не допускающее ни уклоненій въ сторону, ни какого-либо воздйствія извн. Всецло воспринявъ это воззрніе, Кавелинъ въ первые годы своей писательской дятельности лишь исходилъ изъ него въ своихъ доказательствахъ закономрности русскаго историческаго процесса, но не пытался закрплять результаты прошедшаго въ настоящемъ, указывая, наоборотъ, на возможность безконечнаго и разнообразнаго развитія, которое должно было, по его взгляду, приблизить русскій народъ къ западно-европейскимъ націямъ. Но съ годами Кавелинъ измнилъ этому первоначальному пониманію указаннаго воззрнія и придалъ ему боле консервативное истолкованіе, все рзче проводя демаркаціонную линію между народнымъ и общечеловческимъ, русскимъ и западно-европейскимъ развитіемъ и ршительно настаивая -на необходимости созданія строго-самобытной національной культуры. Окончательно сложились его взгляды въ этомъ направленіи къ концу семидесятыхъ и началу восьмидесятыхъ годовъ.
Названные годы, бывшіе временемъ остраго кризиса русской жизни, дали сильный толчокъ публицистической дятельности Кавелина. Отзываясь на запросы текущаго дня, онъ напечаталъ за это время рядъ статей публицистическаго содержанія въ русскихъ журналахъ и издалъ за границей и въ отечеств нсколько большихъ произведеній, посвященныхъ обсужденію важнйшихъ вопросовъ внутренней жизни Россіи. Въ этихъ произведеніяхъ не было недостатка въ удачныхъ и врныхъ критическихъ замчаніяхъ относительно господствовавшихъ въ русской дйствительности порядковъ, но вся эта, нердко блестящая, критика частностей вытекала изъ такихъ общихъ представленій, которыя своею неясностью и ошибочностью парализовали ея силу и обращали положительную программу писателя въ безсодержательную утопію. Основное положеніе, на которомъ строилъ Кавелинъ все зданіе своихъ разсужденій по поводу необходимыхъ Россіи реформъ, заключалось въ утвержденіи, что ‘соціальный строй русскаго государства, въ которомъ нтъ рзко различенныхъ и враждебныхъ другъ другу сословій, кастъ и общественныхъ слоевъ’, обрекаетъ на безплодность вс попытки коренного государственнаго преобразованія и допускаетъ возможность лишь административныхъ реформъ. По отношенію къ послднимъ проекты Кавелина въ свою очередь не заходили особенно далеко. Проектированная имъ программа включала въ себя лишь частичныя преобразованія высшихъ государственныхъ учрежденій въ вид приданія имъ нкоторой самостоятельности и пополненія ихъ состава выборными отъ земства членами, установленіе несмняемости и судебной отвтственности членовъ администраціи и суда и предоставленіе нсколько большей независимости органамъ мстнаго самоуправленія и сравнительно большаго простора — печати {См. проектъ 1877 г. въ ‘Политическихъ призракахъ’ (Сочиненія, II, 964 и слд.) и проектъ 1881 г. (‘Бюрократія и общество’, тамъ же, 1073—4).}. Дальше этихъ предловъ Кавелинъ уже не шелъ. Мало того,— онъ ршительно утверждалъ, что такая программа не только соотвтствуетъ положенію страны, но и заключаетъ въ себ максимумъ желаній всего русскаго общества, равнымъ образомъ не желающаго выступать за ея предлы. ‘Что у насъ желаютъ свободы печати,— писалъ, напримръ, онъ въ 1881 г.,— есть клевета и напраслина на Россію. Отдльныя лица, и то весьма немногочисленныя, дйствительно ея желаютъ, но огромное большинство не только простого народа, но и образованныхъ и полуобразованныхъ слоевъ, о свобод печати я не помышляютъ, и если говорятъ о ней, то только не умя, по незнанію и малому политическому развитію, называть вещи ихъ собственными именами’ {Сочиненія, II, 1070.}.
Исходя изъ тхъ же самыхъ построеній, Кавелинъ писалъ и главный трудъ послднихъ лтъ своей жизни — ‘Крестьянскій вопросъ’. Въ этой книг опять-таки разбросано не мало цнныхъ мыслей, удачныхъ и мткихъ обобщеній, но за всми ими не трудно разглядть чисто утопическую основу разсужденій автора. Послдній въ своемъ труд отправляется отъ того утвержденія, что ‘въ крестьянств ключъ нашего національнаго существованія, что въ немъ разгадка всхъ особенностей нашего политическаго, гражданскаго и экономическаго быта, что отъ матеріальнаго, умственнаго и нравственнаго состоянія нашего крестьянства зависли и будутъ зависть успхи и развитіе всхъ сторонъ русской жизни и что потому на устройство и развитіе его должны быть направлены, прежде всего, вс усилія правительства и частныхъ лицъ’. Но, выставляя такое утвержденіе, авторъ вмст съ тмъ отказывался видть въ немъ основаніе для какой-либо вполн опредленной соціальной и политической программы, выведенной изъ интересовъ даннаго класса Въ русской дйствительности онъ не усматривалъ никакихъ реальныхъ интересовъ, которые стояли бы въ противорчіи съ интересами крестьянства, и то обстоятельство, что послдніе въ государственной и общественной жизни оставались на заднемъ план, объяснялъ исключительно ‘слабымъ развитіемъ русскаго національнаго самосознанія’. Изъ факта отсутствія въ Россіи крпкихъ и сильныхъ сословій онъ заключалъ объ отсутствіи въ русской жизни классовъ и классовыхъ интересовъ, и это давало ему возможность придать русскому соціальному вопросу вполн оригинальную на видъ постановку. ‘Въ томъ-то и дло,— утверждалъ онъ,— что у насъ вс интересы, вс направленія, вс общественные слои, вс теоріи и воззрнія, вс общественныя положенія, словомъ, вс разнообразныя явленія русской жизни имютъ свой центръ тяжести въ крестьянств, изъ него исходятъ и къ нему сходятся, но въ то же время демократическій принципъ совершенно чуждъ нашему соціальному строю’. Такимъ путемъ на мсто соціальнаго принципа подставлялся національный, и писатель открыто и ршительно настаивалъ на необходимости подобнаго подмна. ‘Не демократическій принципъ, которому у насъ нтъ мста, какъ и аристократическому,— говорилъ онъ,— а русскій національный интересъ, польза родины и государства, помимо всякихъ предвзятыхъ теорій, заставляютъ обратить вс помыслы, вс средства и усилія прежде всего на устройство, обезпеченіе и поднятіе у насъ крестьянства’. {Сочиненія Кавелина, II, 677, 679—80, 582.}
Въ сущности сведеніе соціальныхъ задачъ къ національнымъ не было, конечно, совершенною новостью. Въ то время, когда Кавелинъ писалъ свой ‘Крестьянскій вопросъ’, оно было лишь крупнымъ шагомъ назадъ, къ той эпох, когда въ наук всецло господствовала идеалистическая метафизика органической школы. Не новы оказались и результаты такой постановки вопроса. Отыскивая основанія для своей программы не столько въ реальныхъ явленіяхъ жизни, сколько въ глубинахъ народнаго самопознанія, Кавелинъ мечталъ о великой исторической миссіи русскаго народа, которому, по его убжденію, предстояло выразить въ своей жизни совершенно новую, неизвстную другимъ народамъ идею. ‘Одно изъ двухъ,— говорилъ онъ,— или русское государство есть призракъ, фантомъ, случайно возникшій, который долженъ исчезнуть, не оставя посл себя другого слда, кром громаднаго матеріальнаго факта, подобнаго другимъ колоссальнымъ созданіямъ Азіи, или намъ суждено представить и осуществить новую соціальную и политическую комбинацію и чрезъ нее завоевать себ право на историческое бытіе между другими культурными народами. Никакой середины въ этой дилемм нтъ — и быть не можетъ’ {Тамъ же II, 698.}. Но самая неопредленность и расплывчатость этихъ мечтаній въ значительной мр содйствовала тому, что выводимая изъ нихъ практическая программа отличалась крайнею скромностью. Въ такую программу Кавелинъ, въ качеств наиболе существенныхъ ея пунктовъ, включалъ уменьшеніе крестьянскаго малоземелья путемъ прирвки сельскимъ обществамъ земли по числу ревизкихъ душъ до размровъ высшаго надла, установленнаго положеніемъ 19 февраля 1861 г., поднятіе благосостоянія крестьянской массы при помощи уменьшенія податей и созданія мелкаго кредита, сохраненіе общиннаго землевладнія съ отмною передловъ, оставленіе за крестьянствомъ, по крайней мр, на время, его отдльнаго гражданскаго существованія и улучшеніе народнаго образованія путемъ повышенія уровня народной школы и открытія для интелллигенціи, и въ частности для учащейся молодежи, возможности сближенія съ народомъ. Для проведенія же въ жизнь всей этой программы, не шедшей дале частичныхъ поправокъ къ существующему положенію вещей, писатель рекомендовалъ крайне своеобразное средство. Исходя изъ того соображенія, что провести коренную реформу при помощи однихъ административныхъ органовъ немыслимо, онъ не видлъ возможности опереться въ этомъ дл и на общественныя силы. Послднія, по его мннію, были слишкомъ разъединены ‘крайнимъ разнообразіемъ мнній и взглядовъ, не успвшихъ еще сложиться въ ясныя, боле или мене опредленныя направленія общественной мысли, безчисленными недоразумніями, дробящими русскую мысль на мелкіе кружки и категоріи, которые не имютъ между собою ничего общаго и живутъ въ постоянной вражд’. Предсказывая вредныя послдствія такой разобщенности для общественнаго дла, Кавелинъ не мене опасался и того, что въ немъ можетъ повториться то преобладаніе ‘частныхъ, личныхъ и случайныхъ интересовъ’, какое онъ усматривалъ въ существовавшей земской и сословной организаціи общественныхъ силъ. Наконецъ, отъ самихъ крестьянъ, ‘по низкой степени ихъ культуры’, онъ не ожидалъ ‘никакого полезнаго участія въ проведеніи на мстахъ крестьянской реформы’. Въ виду всего этого онъ считалъ совершенно необходимымъ ‘придумать коррективъ, достаточно сильный и дйствительный, чтобы обезпечить и государству, и народнымъ массамъ дйствительное выполненіе закона по его букв и духу’. Въ выбор подобнаго корректива ярко сказались характерныя особенности общихъ взглядовъ Кавелина.
‘Такимъ коррективомъ,— писалъ онъ,— могло бы служить участіе въ крестьянской реформ всхъ людей въ государств, сочувствующихъ длу, въ состав правильно организованнаго общества, примыкающаго въ своей дятельности въ высшихъ правительственныхъ сферамъ. Вс искренно преданные крестьянскому длу люди, разсянные по лицу имперіи, не входящіе въ составъ административныхъ и общественныхъ органовъ и дятелей реформы, могли бы принять дятельное, хотя и косвенное, участіе въ ея осуществленіи, въ качеств членовъ такого общества. Единственной задачей его должно быть ни больше, ни меньше, какъ содйствіе правильному, точному и справедливому приведенію въ исполненіе крестьянской реформы въ тхъ предлахъ и въ томъ направленіи, какъ она задумана правительствомъ и выражена въ изданныхъ имъ съ этой цлью законахъ и постановленіяхъ. Содйствіе общества реформ главнымъ образомъ должно заключаться въ наблюденіи за примненіемъ ея на мстахъ. Не имя права прямо вмшиваться въ дйствія правительственныхъ и общественныхъ органовъ, которымъ поручено ея веденіе, оно должно быть уполномочено знать, что длается, доставлять свои свднія и выражать свой взглядъ на то и другое дло и возбуждать, въ законномъ порядк, преслдованіе за нарушеніе законовъ и постановленій, относящихся къ реформ. Но чтобы дйствительно принести пользу своею дятельностью, общество само должно съ особенною разборчивостью выбирать своихъ членовъ, агентовъ и корреспондентовъ и тщательно исключать изъ своей среды какъ тхъ, которые только принимаютъ на себя личину сочувствія, на самомъ же дл суть тайные враги реформы, такъ и тхъ, которые, изъ какихъ бы то ни было побужденій, не желаютъ строго сообразоваться съ цлью общества и вздумали бы выйти изъ предловъ реформы, указанныхъ правительствомъ. Одной изъ главнйшихъ обязанностей членовъ общества должно быть публичное наблюденіе другъ за другомъ, чтобы въ этомъ отношеніи оно не подвергалось никакимъ нареканіямъ и чтобы личный его составъ вполн и во всхъ отношеніяхъ соотвтствовалъ своему назначенію… Какъ личный составъ, такъ и вс дйствія и распоряженія общества должны быть извстны высшему правительству. Архивы его и переписка должны быть для него всегда открыты’. Такимъ образомъ осуществленіе задачъ, продиктованныхъ всею исторіею страны, заложенныхъ въ глубин народнаго самосознанія оказывалось возможнымъ лишь путемъ устройства общества, по своей организаціи близко напоминавшаго то общество ‘любителей статистики’, о какомъ упоминалось въ одномъ изъ очерковъ Салтыкова.
Самъ Кавелинъ, повидимому, совершенно не замчалъ злой ироніи, какая заключалась въ этомъ несоотвтствіи цлей и средствъ. По крайней мр, когда одна нмецкая газета прямо указала ему на это обстоятельство, назвавъ проектированное имъ общество дикимъ, онъ нашелъ возможнымъ взять назадъ лишь отдльныя выраженія, но не суть своей мысли. ‘Вамъ,— говорилъ онъ въ письм въ редакцію этой газеты,— показался дикимъ взаимный контроль членовъ общества другъ за другомъ. Очень можетъ быть, что я дурно выразилъ совтъ — не терпть въ состав общества ни враговъ крестьянскаго дла, прикидывающихся его ревнителями, волковъ въ овечьей шкур, ни людей, которые бы хотли идти дальше цли, для которой общество устроено, и тмъ могли бы существенно повредить его дятельности. Другой мысли въ моемъ, можетъ-быть, неловкомъ, выраженіи не было и не могло быть’. {Тамъ же, II, 585—7, 588, 588—9, 598.} Для автора этихъ словъ очевидно, оставалось непонятнымъ, что перемна выраженій нисколько не устраняла неловкости самой его мысли. Мечты о перестройк русской жизни ради полнаго воплощенія въ ней національнаго принципа, соединенныя съ обусловленнымъ тмъ же принципомъ преклоненіемъ передъ существующими фактами и крайнимъ недовріемъ къ общественнымъ силамъ, заводили мысль писателя въ глухіе углы, и Кавелинъ выбирался изъ нихъ лишь при помощи такихъ проектовъ, которые онъ, по собственному сознанію, могъ облечь лишь въ ‘неловкія’ выраженія и которые постороннимъ представлялись дикими. Уже одно это могло бы свидтельствовать о непрочности занятой имъ позиціи, если бы даже не существовало боле прямыхъ и сильныхъ доказательствъ такой непрочности.
Таковъ былъ заключительный итогъ публицистической дятельности Кавелина. Подводя этотъ итогъ, писатель въ очень многихъ и существенныхъ пунктахъ близко подошелъ къ тому ученію, съ которымъ онъ рзко полемизировалъ при своемъ выступленіи на литературную арену, къ идеямъ стараго славянофильства. Правда, такое совпаденіе не было полнымъ и безусловнымъ. Кавелинъ мене розово, чмъ славянофилы, смотрлъ на прошлое и настоящее русскаго народа и ожидалъ отъ послдняго въ будущемъ большаго положительнаго творчества. Съ другой стороны, Кавелинъ относился къ западно-европейской жизни безъ того пренебрежительнаго высокомрія, которое такъ часто звучало въ отзывахъ славянофиловъ. Тмъ не мене онъ, въ полномъ согласіи съ духомъ славянофильства, утверждалъ, что ‘западные европейцы забыли внутренній, нравственный, душевный міръ человка’, и находилъ въ этомъ ‘корни болзни, которая точитъ европейскую цивилизацію и подкапываетъ ея силы’. ‘Западный европеецъ,— писалъ онъ еще по этому поводу,— весь отдался выработк объективныхъ условій существованія, въ убжденіи, что въ нихъ однихъ скрывается тайна человческаго благополучія и совершенствованія, субъективная сторона въ полномъ пренебреженіи’. Въ соотвтствіи съ этимъ онъ и свои чаянія отъ будущаго русскаго народа опредлялъ согласно съ славянофильствомъ. ‘Мн думается,— говорилъ онъ,— что новое слово, котораго многіе ожидаютъ, будетъ заключаться въ новой правильной постановк вопроса о нравственности въ наук, воспитаніи и практической жизни и что это живительное слово скажемъ именно — мы’ {‘Письмо . М. Достоевскому’. Сочиненія. II, 1039—40, 1032.}. Отсюда и тотъ повышенный интересъ къ вопросамъ личной нравственности, какой проявлялъ Кавелинъ въ послдніе годы жизни, съ большимъ усердіемъ, хотя и безъ особеннаго успха, разрабатывая эти вопросы въ спеціальныхъ трудахъ, посвященныхъ проблемамъ психологіи и этики.
Въ общественномъ міросозерцаніи Кавелина, перемнившаго на своемъ вку немало литературныхъ лагерей и успвшаго позаимствовать кое-что почти отъ каждаго изъ нихъ, несомннно, была значительная доля эклектизма. И тмъ не мене, какъ видно изъ сказаннаго, истинные корня этого міросозерцанія, соединявшаго въ себ націоналистическія мечтанія съ преклоненіемъ передъ результатами исторіи и преувеличенную оцнку личной нравственности съ противоположеніемъ ея формамъ общественной жизни, лежали въ той метафизик національнаго духа, которой не чуждо было первоначальное западничество и на почв которой особенно пышно расцвло славянофильство. Но если въ моментъ зарожденія славянофильства эта метафизика еще пользовалась извстнымъ научнымъ авторитетомъ, то къ той пор, когда появились публицистическія произведенія Кавелина, такой авторитетъ ея былъ уже подорванъ въ самомъ корн. Благодаря этому публицистическая дятельность Кавелина не привлекла въ себ вниманія боле сознательной и активной части русскаго общества и въ значительной своей части оставалась даже вн ея кругозора. Но нельзя было бы сказать, что эта дятельность не имла никакого вліянія на всхъ вообще современниковъ Кавелина и что послдній стоялъ между ними совершенно одиноко. Среди литературно-общественныхъ партій семидесятыхъ и восьмидесятыхъ годовъ существовала и такая группа, для которой Кавелинъ явился однимъ изъ первыхъ и самыхъ видныхъ ея теоретиковъ. Это была именно та фракція народничества, которая группировалась въ свое время вокругъ ‘Недли’ и программа и названіе которой за послдніе годы столько разъ, неумышленно и умышленно, переносились на партіи, имвшія очень мало общаго съ нею. Воспринявъ основныя воззрнія Кавелина, названная группа въ позднйшей своей дятельности немало, правда, дополняла ихъ, нердко впадая при этихъ дополненіяхъ въ такой же эклектизмъ, какой былъ свойственъ и самому Кавелину. Но ‘се же она никогда не порывала окончательно съ существомъ взглядовъ послдняго. Въ силу этого обстоятельства публицистическія произведенія Кавелина сохраняютъ за собою извстное право на вниманіе людей, интересующихся историческимъ развитіемъ русской общественности. Вскрывая въ наиболе отчетливомъ вид теоретическую подкладку дятельности указанной группы, эти произведенія въ значительной мр разъясняютъ и причины того кратковременнаго успха, какой выпалъ на ея долю вслдъ за крушеніемъ дятельныхъ партій семидесятыхъ годовъ, и смыслъ пораженія, постигшаго ее немедленно вслдъ за вновь начавшимся оживленіемъ русскаго общественнаго движенія.