Провинциальное болото, Бострем Юлий Карлович, Год: 1876 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

МОСКВА.
Типографія Ф. Іогансонъ, у Красныхъ вор., д. б. Іогансонъ.
1876.

ПРОВИНЦІАЛЬНОЕ БОЛОТО.

Былъ лтній вечерь. На бульвар одного приморского города, въ сторон отъ гранитнаго пьедестала, на которомъ, въ римской тог и съ протянутой къ морю рукой, стоялъ бронзовый начальникъ и основатель града — игралъ хоръ военной музыки и игралъ довольно плохо, но не для музыки собрались сюда гуляющіе: музыка служила только предлогомъ собираться публик въ извстные дни на бульвар, чтобы потолкаться, поболтать, показать свои наряды, да поглядть на блестящіе экипажи, въ которыхъ гордо разъзжаетъ разряженная бдность и позолоченное ничтожество, банкиры и ихъ фаворитки, мстные львы и львицы и разные эксплоататоры человчества, съ аристократическою и неаристократическою наружностью (неизвстно, отчего ливрейные писатели прошлаго принимали кровнаго аристократа за масштабъ, за образецъ красоты). Эксплоатируемые-же индивидуумы, въ потертыхъ сюртукахъ и изношенныхъ сапогахъ, мрачно ходили въ боковыхъ аллеяхъ, придумывали средства, какъ бы съ своей стороны эксплоатировать обладателей этихъ блестящихъ экипажей. Взаимная эксплоатація эта — законъ природы: такъ, небольшія звзды занимаютъ свой блескъ у большихъ планетъ, послднія у еще большихъ, величественныя моря и океаны не стыдятся занимать воду у небольшихъ рченокъ, а рченки у почти незамтныхъ источниковъ, больше-же и малые пруды у облаковъ и т. д. Впрочемъ, очень даже часто случается, что прудъ, потянувъ слишкомъ много воды изъ облаковъ, прорываетъ плотину и утекаетъ, исчезая неизвстно куда. Борьба всхъ противъ всхъ — вотъ девизъ нашей жизни: или ты меня съшь, или я тебя съмъ. И такъ, не имя ничего боле добавить къ характеристик этого приморскаго города, такъ какъ коммерческіе города лишены большей частію историческихъ воспоминаній, кром, можетъ быть, умышленныхъ и неумышленныхъ банкротствъ извстнйшихъ фирмъ, которыя вамъ въ подробности передастъ какой нибудь старый бухгалтеръ или кассиръ — я продолжаю свой разсказъ на тему: ‘борьба изъ за хлба, любви и тщеславія’.

Рзко отличался въ толп отъ прочихъ гуляющихъ не только своимъ парадомъ, но и фигурой, старикъ Григорій Кириловичъ Фастыкъ. Опираясь на толстую сучковатую палку собственной фабрикаціи, онъ робко расхаживалъ въ толп, описывая большіе вольты при встрч съ нарядными дамами, чтобъ какъ нибудь не задть ихъ, сворачивая съ дороги всмъ франтамъ, словомъ, ему было не ловко, тсно въ этой ему непривычной сфер. Все видимое имъ казалось ему такъ дико, такъ ново: Григорій Кириловичъ не былъ ужь 30-ть лтъ въ этомъ город, о которомъ онъ такъ много слышалъ отъ своего сосда, помщика Раценкова, успвшаго въ короткое время прожить въ этомъ город вс деньги, взятыя имъ въ земскомъ банк: у капиталовъ нтъ отечества. Григорій Кириловичъ, врачъ городской жизни, относился о ней съ злой ироніей, городскихъ-же жителей, да и всхъ, не занимающихся полевымъ хозяйствомъ, онъ называлъ людьми пустыми и праздными. Всю жизнь свою онъ прожилъ въ деревн безвыздно, одинокимъ, а такъ какъ утонченныя умственныя наслажденія были недоступны его уму, то единственнымъ его развлеченіемъ, на которое онъ истрачивалъ два раза въ годъ по двугривенному, было — заставлять передъ собою плясать медвдя. Фастыкъ приходилъ въ неописанный восторгъ, когда медвдь, кряхтя и пыхтя, тяжело подпрыгивалъ на одномъ мст, или, прихрамывая, показывалъ, какъ крестьяне на барщину хаживали. Ревъ медвдя и цыгана, бряцанье цпи, лай дворняшекъ — все это пріятно ласкало его не очень утонченный слухъ. Другихъ удовольствій онъ не зналъ. Правда, разъ его очень распотшила обезьяна, которую показывалъ шарманщикъ, но это ужь было слишкомъ давно, кажется, лтъ пятнадцать тому назадъ.

Пройдя раза два взадъ и впередъ по бульвару, Григорій Кириловичъ слъ, кряхтя и утомленно, на скамейку, посматривая иногда съ ироніей, даже съ нкоторымъ сожалніемъ на проходящую толпу гуляющихъ. При этомъ онъ иногда такъ странно и хитро ухмылялся, будто-бы лишь ему одному извстны вс тайныя пружины, приводящія въ дйствіе жизненный механизмъ.— ‘Ну что у меня теперь въ деревн длается? думалъ онъ. Врно шельма Гришка до моей наливки добрался, ну, а Архипъ ужъ ни зачто не упуститъ случая пощеголять въ моей новой венгерк…. Канальскій народъ…. Фу, какъ расфуфырились! продолжалъ онъ, глядя на гуляющихъ, и уперевъ подбородокъ на палку. Ну что, еслибъ дать этимъ франтамъ въ руки косы, а барышнямъ серпы, да въ поле ихъ, на жару, хе, хе, хе…. Умора! Комедія!… Все народъ мелкій, дрянной.. И даромъ не принялъ бы ихъ на работу, только знали бы какъ переводить борщъ, кашу и галушки…. Пожалуй, вотъ этому, что рядомъ со мной на скамейк сидитъ, далъ бы я сорокъ копекъ въ сутки на экономическихъ харчахъ’…. При этомъ Фастыкъ косо посмотрлъ на возл него сидящаго студента, Иванъ Ивановича Провалина. Думая, что можетъ быть сосдъ обидлся этимъ косвеннымъ взглядомъ, Григорій Кириловичъ приподнялъ свою соломенную шляпу, поклонился студенту, отрывисто проговоривъ: ‘извините-съ’.

— За что?

— Такъ-съ, ничего… Прекрасная стоитъ у насъ погода….

— Гд тамъ! отвчалъ студентъ. Тротуары, мостовая и крыши раскалились какъ утюгъ…. жара невыносимая, пыль…. Да и мы сами pulvis et umbra sumus.

— И и когда то зналъ Цицерона, продолжалъ Фастыкъ, услыша латинскую рчь, но забылъ….

— И хорошо сдлали… Я скоро также наврное забуду этихъ сдовласыхъ старцевъ-классиковъ, но пока они мн необходимы: безъ ихъ протекціи мн нельзя перейти на слдующій курсъ….

— А!… Такъ вы студентъ?

— Да.

— Очень, очень радъ…. А не знаете ли вы какого нибудь студента, который согласился бы пріхать на лто въ деревню къ моему сосду, помщику Раценкову… Сынишко его провалился на экзамен: нужно будетъ его приготовить къ вторичному экзамену…. Не учится — каналья: въ гусары хочетъ поступить, а теперь гоняетъ голубей и стравляетъ собакъ.

— А жалованье какое?

— Пятьдесятъ рублей въ мсяцъ.

— Пожалуй, я согласился бы….

— Ну, такъ махайте къ намъ въ хохландію, завтра чуть свтъ я собираюсь въ дорогу…. Согласны хать со мной?

— Я охотно принимаю ваше предложеніе, и тмъ боле еще, что я давно страдаю хроническою болзнью — безденежьемъ. Гд же отыскать васъ?

— Я остановился у еврея Чижика, знаете?

— Знаю.

На слдующій день, Фастыкъ и Провалинъ выхали изъ города. Важно сидлъ Фастыкъ въ своемъ старомодномъ экипаж, постоянно посматривая на него съ худо скрытою гордостью. Въ богатомъ дынями и арбузами узд считался этотъ экипажъ одинъ изъ лучшихъ, сосдніе помщики жалли только о томъ, что экипажъ этотъ, стоя въ сара, служилъ главнымъ мстопребываніемъ воробьевъ. И въ самомъ дл, не одинъ, а можетъ быть сотни воробьевъ съ гордостью смотрятъ на него, какъ на мсто своего рожденія, на свое отечество. Было уже довольно поздно, когда наши путешественники выхали изъ города. Причина замедленія была та, что Фастыкъ приказывалъ останавливать лошадей почти передъ каждой лавочкой, посылая кучера то за орхами, кресаломъ, губкой, гвоздями, то опять за шафраномъ для старой Наталки, ладономъ для повара, словомъ все за предметами нужными, которые онъ забылъ купить въ торопяхъ. Купивъ еще въ послдней лавочк нсколько связокъ бубликовъ, они уже окончательно выхали изъ города. Григорій Кириловичъ, усвшись опять съ птушьей важностью въ экипажъ, и набросивъ на себя шинель, съ когда то бархатнымъ, но теперь до того засаленнымъ и блестящимъ воротникомъ, что въ немъ отчетливо, какъ въ зеркал, отражалась задняя часть экипажа — началъ думать о томъ, какъ бы застать Архипа въ своей венгерк, а Гришку съ наливкой, Провалинъ-же не думалъ ршительно ни о чемъ, а молча смотрлъ то на красный поясъ кучера, то на его новый картузъ, сшитый изъ мелкихъ треугольниковъ, или же на золотыя украшенія гармоники, купленной кучеромъ съ эротическою цлью плнять на вечерницахъ деревенскихъ красавицъ.

Вдали засверкала лентой рка, а по обимъ сторонамъ ея — хаты, мельницы и скирды.

— Ну, вотъ мы и пріхали….

— Куда? спросилъ Провалинъ.

— Въ хохландію, домой, отвчалъ Григорій Кириловичъ, пытливо поглядывая на Провалина, хорошо, какъ Богъ послалъ…. ну, и мстность славная: лски, терны, камыши, болота….

II.

Степи, курганы, пыльная дорога, чумаки, вороны, евреи-шинкари — и опять курганы, чумаки, вороны и евреи-шинкари — вотъ путевыя впечатлнія Ивана Ивановича Провалина. Усталые и измученные дорогой, они прибыли наконецъ въ деревню Берестовку, управляемую Фастыкомъ. Провалинъ былъ до того утомленъ, что легъ тотчасъ-же спать, но вышеисчисленныя путевыя впечатлнія, да еще красный поясъ, новый картузъ и гармоника, на которые онъ волей-неволей долженъ былъ въ теченіе четырехъ дней обращать свое вниманіи — не давали ему уснуть, Фастыкъ-же, не отдыхая, отправился тотчасъ-же по хозяйству. Онъ нашелъ сотни упущеній, которыхъ въ дйствительности и не было, но, по его предположенію, они должны были быть: вдь онъ такъ долго былъ въ город…. Возвратясь домой, онъ засталъ у себя цлую толпу бабъ: Гапка пришла за лекарствомъ для больного сына, Наталка за досками для гроба, Зозулиха, птичница,— съ доносомъ, что арапка и каштанчикъ задушили трехъ индюковъ и т. д. Григорій Кириловичъ выслушалъ всхъ хладнокровно и выбранивъ сперва Зозулиху за худой присмотръ, началъ утшать плачущихъ Наталку и Ганку, приводя не впопадъ и неправильно тексты изъ священнаго писанія, прихлопывая при этомъ постоянно арапникомъ. Когда бабы ушли, Фастыкъ началъ осматривать и поврять свой гардеробъ: все, повидимому, было въ должномъ порядк, только новая его венгерка была пропитана запахомъ сивухи, а изъ кармана торчали трубка и кисетъ, сшитый изъ разныхъ ситцевыхъ лоскутьевъ — неоспариваемая собственнность Архипа….

Отдохнувъ сутки, Григорій Кириловичъ похалъ съ Провалинымъ къ помщику Раценкову. Госпожа Раценкова, женщина 45 лтъ и всомъ около 7-ми пудовъ, приняла ихъ въ гостинной, гд хранились боченки съ свжепросолеными огурцами, а вс четыре угла были завалены громаднйшими тыквами, арбузами и дынями, на полу-же этой гостинной, лниво щипя перья, сидли беззубыя и полуслпыя старухи, отмахиваясь отъ докучливыхъ мухъ и по временамъ съ завистью поглядывая на мягкій диванъ, гд дремали дв борзыя собаки, вытянувъ свои острыя морды на переднія лапы.

— Прошу садиться, сказала Катерина Егоровна Раценкова, сбивая рукою пыль съ кожанныхъ креселъ.

Но какъ только Фастыкъ и Провалинъ подошли къ кресламъ, штуки три гончихъ, обнюхавъ пришедшихъ, оскалили на нихъ свои блые и острые зубы.

— Не бойтесь, ничего….

— ‘Что за грязь!’ подумалъ Провалинъ, глядя на грязный полъ, задымленный потолокъ и на заплеснвшія, тусклыя и радужныя стекла, облпленныя присохшими мухами.

— Извините, что у насъ сегодня (сегодня равносильно съ словомъ всегда) такой безпорядокъ, но мы люди простые, деревенщина…. Чистоту никакъ не удержишь…

Незлобный Провалинъ извинилъ ей отъ души эту грязь. ‘Вдь это, думалъ онъ, не наши городскіе, искусственные люди, а дти природы, той природы, которая воспроизводитъ свои лучшіе плоды и цвты изъ гнили, изъ разлагающихся органическихъ тлъ…. Только физіономія Раценковой мн что-то не нравится: она походитъ очень на мою бывшую хозяйку, женщину злую и безъ всякой поэзіи, заставившую меня за неакуратный платежъ — выбраться зимой изъ квартиры’.

— А!… Константинъ Константиновичъ! вскрикнулъ Фастыкъ, обращаясь къ только что вошедшему съ двумя огромными арбузами подъ мышками помщику Раценкову.

— А!… Мое почтеніе, отвчалъ Рацеиковъ, высокій мущина съ окладистой бородой, давно изъ города?

— На дняхъ пріхалъ…. Учителя вамъ привезъ….

— Ну, а гувернантку?

— Это ужъ не по моей части, сказалъ смясь Григорій Кириловичъ, — помщица Гусакова, которую я встртилъ въ город, общала отыскать вамъ ее.

И тутъ пошли распросы о город, о цнахъ на хлбъ и т. под. Разговоръ этотъ былъ прерванъ приходомъ Саши, старшаго сына Раценкова, мтившаго въ гусары.

Когда Саш Раценкову окончилось 16-ть лтъ, то родители и тетки его, посл долгихъ и шумныхъ семейныхъ совщаній о будущности и карьер Саши, ршились наконецъ спросить объ этомъ его самаго. На вопросъ ихъ, чмъ онъ желаетъ быть — Саша лаконически отвчалъ: ‘ничмъ’. ‘Врно предназначено быть ему извстнымъ писателемъ, художникомъ или поэтомъ, ршила г-жа Раценкова, потому что вс эти люди ничто, не получаютъ чиновъ, даже мундира не носятъ…. Такъ можетъ быть, Сашенька, ты хочешь быть писателемъ, поэтомъ, художникомъ?’

— На что мн искусство, литература и поэзія, отвчала. Саша, когда ихъ нельзя сть: нтъ, я ужъ лучше въ гусары поступлю.

— И хорошо сдлаешь, подтвердила мать,— будешь ротмистромъ, какъ твой отецъ.

Посл этого замчательнаго совщанія, ршили подготовить молодаго дворянина Александра Рацинкова (такъ онъ подписывался на тетрадяхъ) къ вступительному экзамену въ юнкера.

‘Кажется — идіотъ, подумалъ Проваливъ, глядя на долговязаго Сашу, много трудовъ будетъ мн стоить изгнать изъ его конусообразной головы псовую охоту, воробьинныя гнзда, гончихъ и лягавыхъ собакъ, голубей, рысаковъ и иноходцевъ….’

— Что за молодецъ — гусаръ будетъ Саша, думала также въ свою очередь мать, любуясь сыномъ, вс барышни будутъ въ него влюбляться…. Придетъ, шаркнетъ, зазвенитъ шпорами, приподниметъ высоко плечи, закрутитъ усы…. прелесть, чудо!’

На слдующій день внесли изъ кухни громадный некрашенный столъ, облпленный мстами засохшимъ тстомъ, и поставили его въ гостинную, гд старухи щипали перья, а борзыя и гончія собаки дремали на диван и креслахъ, потомъ принесли заплеснвшую чернильницу, въ которой сотни мухъ умирали черной смертью, заржавленное стальное перо — и ученіе началось, сперва туго, потомъ туже и все туже: умъ молодого человка, мтившаго въ гусары, къ ужасу Провалина, работалъ заднимъ ходомъ…. Ученіе это прерывалось иногда громкимъ оханьемъ, званьемъ или единодушнымъ и заунывнымъ пніемъ щипающихъ перья старухъ, а чаще всего — громкимъ лаемъ гончихъ и борзыхъ, бросавшихся при малйшемъ шум въ двери на дворъ — и опять обратно на диванъ, на стулья.

— А что, вы уже успли подготовить къ экзамену моего Сашу? спросила дня три спустя Екатерина Егоровна, обращаясь къ Провалину.

— Нтъ еще, отвчалъ сухо Провалинъ.

— Пора, пора… ну, а когда начнется танцклассъ?

— Какой танцклассъ? спросилъ удивленно Провалинъ, я не танцую.

— Какъ!… Не тан-цу-ете?… Вдь вы знали очень хорошо, что онъ готовится поступить въ гусары.

— Ужь на этотъ счетъ вы не безпокойтесь, Катерина Егоровна, раздался сзади ее чей-то сиплый голосъ, въ Сибири я былъ первымъ танцоромъ, лихимъ мазуристомъ, разъ даже передъ начальникомъ качучу танцовалъ…. ужъ не безпокойтесь…. Инженеръ, да чтобы не танцовалъ!… Куда вашимъ гусарамъ!…

Раценкова оглянулась: передъ ней стоялъ въ оборванномъ халат, въ резиновыхъ калошахъ, не мытый, грязный, весь въ пуху и пошатываясь на ногахъ — отставной инженеръ, а теперь сельскій писарь и учитель — Дмитрій Ивановичъ Шабановъ.

— Ишь нализался…. врно прямо изъ кабачка? проговорила Раценкова, глядя съ презрніемъ на Шабанова.

— Какія вы странныя — ей-Богу!… Какія вы все слова употребляете, а еще считаетесь образованной дамой…. Во первыхъ, я не нализался, а хмленъ, вовторыхъ, я не былъ въ кабачк, а въ питейномъ заведеніи, ну, а это большая разница!

— Зачмъ пришли?

— Во-первыхъ, чтобы посмотрть какіе успхи сдлалъ мой бывшій ученикъ, а во-вторыхъ,— за табачкомъ.

— Нтъ табаку.

— Неправда, Катерина Егоровна, есть, вотъ въ этомъ сундук дв шубы обложены табакомъ, продолжалъ Дмитрій Ивановичъ, вынимая изъ кармана клочекъ старой газеты, служившей ему вмсто папиросной бумаги.— Ну, а ужь на счетъ того…. на счетъ танцкласса не безпокойтесь!… Сашенька вашъ уже будетъ такимъ лихимъ мазуристомъ, что — ай люли!… Когда мы укрпленія строили въ Сибири….

— Гд вы научились пьянствовать, добавила Раценкова.

— Ахъ, Боже-мой!… Опять это неприличное слово…. Вы не слушайте ее, обратился Шабановъ къ Провалину, нагинаясь къ его уху, женщина она необразованная, приличія никакого не знаетъ, подаетъ гостямъ водку въ такихъ маленькихъ рюмкахъ, какъ наперстокъ.

— Скажите, пожалуйста!

— Ей-Богу!

— Мама, мама — гости дутъ! вбжала съ крикомъ Наташа, меньшая дочь Раценковыхъ, и споткнувшись о порогъ, упала вмст съ большимъ кувшиномъ на полъ, кувшинъ разлетлся въ дребезги, молоко разлилось но гостинной. Въ то время, какъ Катерина Егоровна любезно принимала гостей, а сабаки лизали разлитое молоко, Дмитрій Ивановичъ, пользуясь общей суматохой, тихо растворилъ шкафъ, отыскалъ въ немъ графинъ съ водкой и смлыми, грандіозными и геніальными глотками осушилъ его до дна.

— Постойте, Дмитрій Ивановичъ, мы все барын разскажемъ, съ завистью напустились на него щипавшія перья старухи.

— Говорите — старыя ребра!… Клячи сдлистыя….

‘Далеко-же пойдетъ просвщеніе при подобной обстановк, подумалъ грустно Провалинъ, вставая изъ за стола и уходя изъ комнаты. Нечего винить крестьянъ, когда у нихъ такіе представители грамотности.’

III.

‘Конечно, думалъ Провалинъ, не буду я уже имъ боле подчиняться, а то они пожалуй сдлаютъ еще изъ меня акробата. Правду говоритъ Мишле, что какъ только человкъ покорится обстоятельствамъ — онъ погибъ. Счастье еще, что во время подвернулся Шабановъ съ своимъ танцклассомъ: онъ увряетъ, что у Саши прекрасный почеркъ въ ногахъ, и что изъ него выйдетъ отличный и лихой мазуристъ. Разумется, маменька въ восторг и, въ знакъ признательности, щедро награждаетъ Шабанова табакомъ, которымъ были покрыты шубы для предохраненія отъ моли, ну, а зато на меня смотритъ звремъ…. Не моя вина…. Этотъ Саша идіотъ, положительно идіотъ: его учить все равно, что мертваго лечить. Нтъ, ужь лучше я отправлюсь къ прикащику и займусь съ его дочерью, Лизой: я увренъ, что она сдлаетъ громадные успхи…. вдь она двочка бойкая и способная, не чета долговязому Саши. Жаль только, что отецъ Лизы такъ напираетъ на славянскій языкъ….’

И Провалинъ отправился къ прикащику, врне — къ Лиз. Онъ не ошибся: она дйствительно длала большіе успхи…. Но всему бываетъ конецъ. Наступила осень: Провалину нужно было отправляться въ университетъ. Еще до отъзда, Провалинъ вздумалъ проэкзаменовать своего ученика, въ присутствіи Катерины Егоровны. Не смотря на то, что вопросы Провалина путали Сашу, не пробуждая въ немъ мыслительныя силы — экзаменъ, по мннію Катерины Егоровны, удался хорошо.

Уложивъ вещи въ небольшой чемоданъ, Провалинъ отправился къ Фастыку, чтобы проститься съ нимъ. Фастыкъ, по обыкновенію, стоялъ на возвышенномъ порог, съ арапникомъ въ рукахъ — и бранилъ пасечника омку за то, что онъ, за отсутствіемъ Кривой Зозулихи, отказался доить коровъ. ‘Когда ты нанялся, то долженъ выполнять все, что прикажутъ…. И еслибъ я заставилъ тебя весь день дверьми скрипть, продолжалъ онъ, то ты долженъ — чортовъ сынъ — скрипть…. вотъ что!’

Просидвъ у Фастыка до сумерокъ, Провалинъ возвратился не домой, а къ Лиз. Много слезъ пролило дитя природы, прощаясь съ Провалинымъ, который ее страстно обнималъ и прижималъ къ своей блой лтней жилетк, съ стальными пуговицами, умоляя ее не забыть его, а главное — почаще писать письма. ‘Я непремнно пріду на слдующее лто къ теб, но только будь мн врна, не забывай меня, сказалъ онъ ей, обнимая ее въ послдній разъ, ради Бога, пиши мн только почаще’. На слдующій день Провалинъ ухалъ въ городъ.

Мсяцъ спустя, къ комнату Провалина вошелъ почтальонъ и принесъ три письма. Одно изъ этихъ трехъ писемъ, въ куверт собственной фабрикаціи и запечатанное наперсткомъ тотчасъ-же бросилось въ глаза Провалину: письмо это было отъ Лизы. Она писала ему, что отецъ ея умеръ, и что она теперь служитъ горничной у Раценковыхъ, а также, что арапку, любимую собаку Провалина, закусала на смерть одна чабанская собака, словомъ, все печальныя извстія.

Прочитавъ это безграмотное письмо, онъ пришелъ въ неописанный восторгъ отъ этого посланія. ‘Правда, почеркъ не красивъ, даже уродливъ, замтилъ онъ, но письмо это писали руки, которыя привыкли къ труду, къ усиленному труду’.

На слдующій день Провалинъ написалъ Лиз предлинное письмо и прислалъ ей по почт золотое кольцо и брошку.

IV.

Въ грязной комнат, въ грязномъ халат и въ резиновыхъ калошахъ, за деревяннымъ столомъ сидлъ сельскій писарь и учитель Дмитрій Ивановичъ Шабановъ и тщательно развертывалъ окурки папиросъ, чтобы изъ нихъ составить одну цлую. Счастливые дни, когда онъ отплясывалъ съ будущимъ гусаромъ мазурку, и за это получалъ табакъ отъ Катерины Егоровны — прошли невозвратно. Тихо заскрипли двери и въ комнату, съ письмомъ въ рукахъ, вошла Лиза.

— Вотъ я, Дмитрій Ивановичъ, получила отъ господина Провалипа письмо и подарокъ….

— Ну….

— И пришла къ вамъ, чтобы вы прочитали мн его….

— Вотъ еще!… стану я портить глаза….

Лиза бросила на столъ двугривенный.

— Ну, ужь давай его сюда.

Лиза подала ему письмо, а Дмитрій Ивановичъ, закуривъ папироску, началъ внимательно читать его.

— Вы Дмитрій Ивановичъ, вы ужъ постарайтесь написать за меня отвтъ, продолжала Лиза.

— А сама разв не можешь написать, а?

— Да вы-то знаете, какой у меня скверный почеркъ…. притомъ, вы написали мн первое письмо къ нему.

— Ну?

— Такъ если я теперь сама напишу, то Провалинъ тотчасъ-же замтитъ, что письмо написано другимъ почеркомъ и разумется, не повритъ, чтобы письмо это было отъ меня.

— И это правда, но даромъ я писать не стану — дудки!… Это не блины печь, а тутъ нужно будетъ поработать головой, сердцемъ, чувствомъ…. чертовская работа!… Ты влюблена, а я изволь писать, да переживать вс адскія муки любви изъ за тебя. Правда, у меня есть книга, новйшій письмовникъ дли влюбленныхъ, изъ котораго я кое что и выпишу, но этого мало еще…. Въ книг этой, напримръ, ничего не упомянуто о звздахъ и лун, о цвточкахъ душистыхъ, ну, а безъ этого никакъ не обойдемся, а чтобы писать объ этихъ предметахъ, нужно необходимо знать астрономію, ботанику, даже и анатомію…. А какъ ты думаешь, легко достались мн вс эти науки, а?… Когда мы строили въ Киргизскихъ степяхъ укрпленіе, то я написалъ для дочери нашего командира такое письмо, что она на слдующій же день замужъ вышла — вотъ что! Правда, когда я писалъ это письмо, то тутъ-же на стол стояла и выпивка, и закуски разныя….

— Да и я васъ, Дмитрій Ивановичъ, не забуду….

— Что ты не забудешь, то этому я, пожалуй, и поврю, ну, а на счетъ того, на счетъ выпивки — не ручаюсь: у вашего брата на этотъ счетъ плохая намять…. А безъ выпивки нельзя: порядокъ этого требуетъ. Ну да ты не останешься въ убытк, потому что предметъ твой щедрый господинъ…

На слдующій день было отправлено Провалину письмо, а чтобы въ немъ скрыть грамматическія ошибки, то Дмитрій Ивановичъ съ умысломъ написалъ его не четко, но зато эротическій стиль этого письма былъ неподражаемо хорошъ. Tакъ-же дала Лиза отъ себя росписку Шабанову, въ которой предоставлено было ему право получать съ почтовой станціи вс письма и посылки, присылаемыя на ея имя.

Прошло полъ-года. Угрюмо ходилъ Дмитрій Ивановичъ по своей грязной комнат, заглядывай въ сотый разъ во вс углы, подъ столъ и скамью — но напрасно: окурковъ папиросныхъ не было…. Онъ подошелъ къ штофу, понюхалъ отверстіе, приподнялъ его, встряхнулъ — пустой. Скрестивъ съ отчаяніемъ на груди руки и выставивъ впередъ ногу, обутую въ резиновую калошу, молча и неподвижно стоялъ Шабановъ передъ пустымъ штофомъ, съ страшной пустотой въ груди: онъ, какъ Гамлетъ, которому нтъ мста ни на неб, ни на земл, ршалъ важный вопросъ: пить, или не пить? Простоявъ еще нсколько минутъ въ раздумьи, онъ громко вскрикнулъ: ‘пить, пить и пить!… Какъ это я, червь ничтожный, продолжалъ онъ съ увлеченіемъ, дерзнулъ такъ легкомысленно подвергнуть подобный важный вопросъ на собственное обсужденіе.’

— Митрій Ивановичъ, раздался у дверей голосъ десятскаго, Грицка Кривоножки, старшина прислали за оброчными деньгами.

— Ну ладно — проваливай!… Скажи, пришлю: не собралъ еще всхъ денегъ, получу — пришлю… Вотъ что!

— Ужь вы постарайтесь, Митрій Ивановичъ, Катерина Егоровна, помщица, пристаетъ къ старшин и къ старост: говоритъ, мировому посредственнику будетъ жаловаться…

— Хоть самому рогатому!… Не собралъ еще, отвчалъ сердито Дмитрій Ивановичъ, затворяя за десятскимъ дверь, проваливай! Вотъ теб и на!… Вишь, оброчныя деньги имъ нужны… ухнули, улетучились — вотъ что!… Ищите ихъ у Хаима въ каба… т. е. въ питейномъ заведеніи: он лежатъ въ зеленомъ сундук… Однако скверная исторія… А все эта глупая надежда на Лизу: я думалъ, что она потянетъ деньгу отъ Провалина. Эхъ, женщины! Он, кажется, для того только и созданы, чтобы пакостить намъ… Вдь онъ посл моего письма еще боле привязался къ ней, а она возьми, да и выйди замужъ за управляющаго Фастыка, за этого стараго сыча, впрочемъ, нечего горевать, дло поправимое: если она дура, измнила Провалину, то изъ этого не слдуетъ еще, чтобы и я также измнилъ ему… Буду писать ему разумется, отъ имени Лизы, любить его, изъясняться въ любви, а главное — попрошу деньженки… Одна лишь та будетъ разница, что моя любовь къ нему будетъ по матеріальне… Сажусь и пишу! заключилъ онъ восторженно, ну, а получу деньги, заплачу оброчныя, а на остальныя — выпивка, закуска соленая…

И Дмитрій Ивановичъ тотчасъ-же принялся писать слдующее письмо:

‘Милый и безцнный другъ!

‘Не сердитесь на меня, что я такъ долго не писала вамъ. О если-бъ вы могли знать мое ужасное положеніе! Часто думаю я себ, что еслибъ онъ зналъ о моемъ несчастій (я потеряла 30 рублей, которые мн поручилъ г-нъ Раценковъ передать управляющему Фастыку), то наврно выручилъ бы меня изъ бды…’

Тутъ Дмитрій Ивановичъ остановился, чтобы проврить написанное. ‘Ого-го! вскричалъ онъ, съ первыхъ-же строкъ — и деньги… И, кажется, ужъ слишкомъ напираю на эти 30 рублей. Впрочемъ, оставимъ все безъ поправки, потому что изложеніе ясное… хорошо!… Теперь необходимо немножко помечтать’.

‘Деньги эти, продолжалъ писать Шибановъ, для меня бдной двушки, составляютъ большую сумму (‘Фу, ты, господи, замтилъ при этомъ Шабановъ, опять я съхалъ на деньги!’). Но несчастье это я перенесла бы съ легкостью, еслибъ могла хоть одну минуту отдохнуть на вашей груди. Безъ васъ я исхудала какъ скелетъ. Если-бъ вы пріхали, да увидли меня…’

Шабановъ не дописалъ. ‘Ну этого еще не доставало-бы, если онъ пріхалъ, да увидлъ меня… Сохрани Богъ!… Комедія вышла бы бессарабская… Теперь можно, кажется, этакъ въ десяти строкахъ изъясниться ему въ любви, потомъ — тонкій намекъ на деньги, а тамъ — на почту, получить деньги, заплатить оброчныя, ну разумется, выпивка, соленая закуска…

‘О, теперь понятно мн ея молчаніе, сказалъ Провалинъ, прочитавъ письмо, бдненькая, даже по ея очаровательному почерку, бглому и неровному, замтно, сколько стоило ей трудовъ ршиться сообщить мн это извстіе’.

На слдующій день Провалинъ отослалъ ей деньги и письмо, съ общаніемъ пріхать на Троицу въ деревню.

‘Ну нтъ, братъ, шутишь! Проговорилъ Дмитрій Ивановичъ, складывая письмо Провалина, очень тебя нужно здсь… И безъ тебя хорошо! Впрочемъ, его нужно предупредить…’

Отвтъ былъ слдующій:

‘Вчера я пережила страшную сцену, ради васъ я потеряла мое честное имя. Не прізжайте, потому что вы ужь не застанете меня здсь: я оставляю этотъ край навсегда! Обнимаю васъ въ послдній разъ. Лиза.

Извстіе это поразило Провалина, какъ громомъ. Долго стоялъ онъ, съ письмомъ въ рукахъ, посреди комнаты, какъ статуя безъ всякаго движенія. ‘Нтъ, мн что-то не вриться, проговорилъ онъ наконецъ изнеможенно, чтобы ена ршилась ухать, не повидавшись со мною. Прочту еще разъ ея письмо — и тогда…’ Провалинъ началъ снова читать это роковое посланіе. ‘Это что такое?’ невольно вскрикнулъ онъ, прочитавъ на слдующей страниц слдующія строки, писанныя той-же рукой: ‘Въ No-скую волость, 5-го мироваго участка. Честь имю заявить волостному правленію, что оброчныя деньги 50 рублей, съ такихъ и такихъ-то крестьянъ еще не взысканы. Сельскій писарь Дмитрій Шабановъ’.

Теперь Провалину сдлалось все понятно: его любила не Лиза, а любилъ сельскій писарь Дмитрій Ивановичъ Шабановъ. ‘Ду-уракъ-же ты, Провалинъ!… Нтъ, еще хуже — идеалистъ! проговорилъ онъ съ досадой, а все-же таки а поду на Троицу въ деревню, чтобы обнять ее, нтъ, не ее, а Шабанова: вдь онъ такъ страстно любилъ меня, ха. ха. ха… Ну, да и я же хорошъ!’

Провалинъ постилъ еще разъ деревню, повидался съ Фастыкомъ, женой его, съ Раценковой, не умвшей никакъ удержать чистоту, и съ сыномъ ея, Сашей — гусаромъ, Дмитрій-же Ивановичъ не бросился при встрч съ Провалинымъ въ его объятія, какъ это онъ ему общалъ въ своихъ письмахъ, а робко стоялъ въ сторон, съ опущенными глазами, какъ подобаетъ скромной двиц. Перемнъ, нововведеній Провалинъ не нашелъ ровно никакихъ: все таже грязь, все таже тишина — тишина мертваго провинціальнаго болота….

РАЗСКАЗЫСТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

ПРОВИНЦІАЛЬНОЕ БОЛОТО.

Читайте также:

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА