Просветитель, Лейкин Николай Александрович, Год: 1905

Повесть
Время на прочтение: 89 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. А. Лейкинъ

Просвтитель.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Товарищество ‘Печатня С. П. Яковлева’, 2-я Рождественская, домъ No 7
1905.

I.

Надъ узенькой и извилистой рчкой Поплюевкой, протекающей въ крутыхъ берегахъ, раскинулось село Антропово съ храмомъ въ золотыхъ крестахъ на синихъ куполахъ, съ базарной площадью, со школой въ двухъэтажномъ дом, съ фельдшерскимъ пунктомъ и тремя домами мстныхъ богатевъ, отличающихся зелеными ставнями и расписанными воротами съ фонарями на нихъ, зажигаемыхъ, впрочемъ, только въ особенно важныхъ случаяхъ.
Вотъ и сегодня на однхъ воротахъ горитъ керосиновый фонарь, а въ дом, прилегающемъ къ нимъ, сквозь сердцевидныя отверстія въ ставняхъ блещетъ яркій свтъ и на улицу доносится арія тореадора изъ ‘Карменъ’, хрипловато напваемая граммофономъ. Фонарь горитъ по случаю прізда въ Антропово изъ Петербурга владльца дома Капитона Карповича Самоплясова, молодого человка, недавно унаслдовавшаго отъ своего отца и этотъ домъ въ сел, и большой извозчичій дворъ въ Петербург съ нсколькими десятками городскихъ парныхъ и одиночныхъ закладокъ. Самоплясовъ родился въ Антропов. Онъ сынъ мстнаго крестьянина, впослдствіи разбогатвшаго отъ извоза въ Петербург. Онъ и раньше, при жизни отца, прізжалъ сюда погулять недльки на дв-на три, жилъ тихо, ходилъ по болоту или въ лсу съ ружьемъ въ сообществ съ мстнымъ учителемъ, посщалъ дома священника, земскаго врача, казеннаго лсничаго, присутствовалъ на деревенскихъ посидлкахъ, при чемъ покупалъ двушкамъ и парнямъ угощенія рубля на три и узжалъ обратно въ Петербургъ. Прізжалъ онъ до сихъ поръ скромно, скромно и узжалъ, раздавъ рублей десять бдной деревенской дальней родн, приходившей на поклонъ къ богатому родственнику, сыну богатя-тысячника. Нын-же, посл смерти отца, пріхалъ Капитонъ Самоплясовъ въ Аптропово съ пышностью. Его самого и пожитки привезли со станціи на четырехъ подводахъ, и былъ онъ не одинъ. Съ нимъ были какой-то не старый еще господинъ съ длинными рыжими кавалерійскими усами и съ краснымъ носомъ на сильно помятомъ лиц, въ статскомъ плать, но въ военной фуражк съ краснымъ околышкомъ, и старикъ съ бульдогообразной бритой физіономіей и сдой щетиной на голов, и Самоплясовъ звалъ его Колодкинымъ, а усатаго господина въ военной фуражк именовалъ ‘бариномъ’. Тетка его по матери, бдная вдова Соломонида Сергевна, проживавшая въ деревенскомъ дом изъ милости вмст съ дочерью Феничкой и караулившая домъ, диву далась, когда стали выгружать изъ подводъ все привезенное съ собой Капитономъ Самоплясовымъ. Колодкинъ, принимавшій съ подводъ счетомъ ящики, корзины, чемоданы, сундуки и узлы, насчиталъ двадцать восемь мстъ. А когда стали все это распаковывать, то тетка то и дло поражалась и ахала на привезенное. Тутъ были мдная, фарфоровая и хрустальная посуда, подушки, лампы, ружья, сбруя, ковры, граммофонъ, музыкальный ящикъ, закуски-консервы, вино, фрукты, шубы и громадный сундукъ съ платьемъ и бльемъ.
Очевидно, Капитонъ Карповичъ пріхалъ ужъ не на дв недли, а на боле долгій срокъ. Такъ ршила и тетка его Соломонида Сергевна, потому что прежде Капитонъ Карповичъ ничего подобнаго съ собой не привозилъ, являлся онъ налегк съ однимъ чемоданчикомъ, привозя только чаю, лимоновъ, сахару и разв бутылку коньяку и питался стряпней тетки: ею самой ‘загнутыми’ пирогами, пряженцами съ творогомъ, яичницей да спаренной въ горшк курицей — вотъ и все. Тетка предполагала, что такъ и теперь будетъ, а какъ только племянникъ расположился съ ‘бариномъ’ въ четырехъ комнатахъ дома, обмеблированныхъ по-городски, хотя и съ самой скромной обстановкой, стоявшихъ до него запертыми, она тотчасъ же, подавъ самоваръ, обратилась къ нему съ вопросомъ:
— Ну, что-жъ, стряпать-то мы будемъ для тебя, Капитоша, сегодня къ ужину? Есть у насъ солонина. Можно окуньковъ достать и ушицу теб сварить. Сапожникъ тутъ у насъ на сел рыбу ловитъ и у него всегда въ садк рыбка есть.
Племянникъ улыбнулся.
— А на этотъ счетъ, тетенька, у меня теперь свой мажордомъ есть, — отвчалъ онъ.— Нарочно мы своего собственнаго мажордома привезли изъ Петербурга.
— Мажордомъ?— протянула тетка.— Фу, какое имя-то трудное… Сразу и не выговоришь.
— Мажордомъ не имя, тетенька, мажордомъ служба. Изволили видть человка съ обезьяньимъ ликомъ, который ящики распаковывалъ — вотъ это и есть у меня мажордомъ Калина Колодкинъ. Вотъ это и есть его должность и обязанность. Нарочно его изъ трактира сманили.
— Обязанность? то-есть какъ это? Прости глупую старуху, не понимаю…— недоумвала тетка.
— А такъ, что онъ у меня и поваръ, и камардинъ, и егерь, и за лакея служитъ.
— Камердинеръ, а не камардинъ, — поправилъ его ‘баринъ’, подергивая усы.— Какъ это ты запомнить не можешь!
— Ну, не оговаривай… Не всяко лыко въ строку…— огрызнулся Самоплясовъ.— Поваръ и слуга на вс руки…
— Прислужающій? Понимаю, понимаю…— заговорила тетка.— Вишь, какъ ты нынче!.. Какой важный сталъ… Со своимъ поваромъ пріхалъ. А я думала, что это твои гости…
— Да вотъ на манеръ гостя…— кивнулъ Самоплясовъ на ‘барина’. Позвольте вамъ представить… Аристархъ Васильичъ Холмогоровъ. Когда-то на своихъ рысакахъ леталъ по Петербургу, потомъ у покойника папеньки лошадей помсячно бралъ… а затмъ верхнимъ концомъ внизъ — и готова карета. Тысячу рублей и сейчасъ долженъ.
Холмогоровъ пожалъ плечами, отвернулся и пробормоталъ:
— Зачмъ-же такъ? Ты не очень… Все-таки, я твой гость…
— Ну, какой-же гость! Во-первыхъ, я тебя взялъ для компаніи, во-вторыхъ, ты мой адьютантъ, а въ-третьихъ, ну, пожалуй, хоть чиновникъ по особымъ порученіямъ что-ли. А все-таки, тетенька, вы съ нимъ познакомьтесь… Физіономія личности замчательная… Нтъ такого лакея-татарина въ петербургскихъ ресторанахъ, какого-бы онъ по имени не зналъ и его вс знаютъ. Нтъ такой полудвицы въ Петербург, которая-бы ему не была знакома. Аристархъ Васильичъ Холмогоровъ… А это тетенька моя Соломонида Сергвна Поддужникова.
Холмогоровъ всталъ, шаркнулъ ногами по-кавалерійски и протянулъ руку. Протянула свою руку и тетка, предварительно обтеревъ ее о передникъ и проговоривъ:
— Извините, господинъ… Въ мук у меня рука-то… Тсто я валяла… Думала на завтра пирожокъ вамъ съ капусткой…
— Женщина очень недалекая, но честная, — продолжалъ Самоплясовъ про тетку.— Честная и добрая… Могла-бы такъ сруководствовать, что очень и очень многое, что у насъ есть тутъ, къ пальцамъ у ней прилипло, но она только что сыта здсь съ дочкой своей Феничкой. Сыта да крышей прикрыта. Говорю прямо…
— Милый мой, да нешто я посмла-бы…— вставила свое слово тетка.
— Ну, вотъ за это вамъ честь и слава. За это я вамъ и Феничк вашей и привезъ въ гостинецъ на платье. Буду ужо разбираться въ чемодан, такъ получите, А здсь у меня, Аристархъ Васильичъ, какое ни на есть да хозяйство: дв коровы, конь, овцы… Сама она шерсть прядетъ, чулки мн вяжетъ и въ Петербургъ присылаетъ.
— Поросеночковъ парочку выкормила къ твоему прізду и завтра теб поклонюсь, — похвасталась тетка.
— Мажордому все это, мажордому. Самъ я ни до чего не касаюсь. Сейчасъ и обратитесь къ нему… Вотъ адьютантъ, — указалъ Самоплясовъ на Холмогорова, — тамъ мажордомъ. Отправляйтесь сейчасъ къ мажордому и разскажите ему, какая провизія у васъ есть. Стряпать надо.
— Хорошо, хорошо… Можно курицу.
— Постойте, постойте… Пошлите сейчасъ за учителемъ, скажите, что я пріхалъ, и просите его сюда, — прибавилъ Самоплясовъ.— Удивительно, что онъ не идетъ до сихъ поръ.
— Вчера справлялся о теб. Вчера справлялся, когда ты прідешь. Сейчасъ Феня сбгаетъ за нимъ.
— Ну, съ Богомъ, съ Богомъ…
Тетка вышла изъ комнаты.

II.

Черезъ полчаса учитель сельской школы Арсеній Пантелеевичъ Мишукъ вбжалъ къ Самоплясову и радостно воскликнулъ:
— Капитоша! Другъ! Какъ это я тебя прозвалъ! А вдь я тебя встртить хотлъ и караулилъ.
— Здравствуй, Арсентій Пантелеичъ!— радостно сказалъ Самоплясовъ, вставая.
Два пріятеля расцловались. Учитель отступилъ шага на два отъ Самоплясова и, въ упоръ смотря на него, заговорилъ:
— Покажись-ка, покажись-ка… Что это ты какъ-будто какой-то особенный, на французскій манеръ сталъ? И бородка другого покроя, и прическа не та, что была прежде…
— Есть тотъ грхъ, пообкарнался маленько по новомодному, — сознался Самоплясовъ.— Ну, да что тутъ! Была-бы душа на прежній фасонъ, — прибавилъ онъ.— Присаживайся! Хвати чаю съ коньячишкомъ. Впрочемъ, сначала познакомься. Мой адьютантъ и чиновникъ по особымъ порученіямъ…
— По имени, по имени…— перебилъ его Холмогоровъ, не поднимаясь съ мста и сидя, развалясь, въ кресл.— По имени и по отчеству. Я тебя старше вдвое, а потому долженъ быть уважаемъ. Нечего прозвища-то придумывать.
— Да погоди. Чего-жъ ты перебиваешь! Я еще не договорилъ. Аристархъ Васильичъ Холмогоровъ. Баринъ, знакомься съ учителемъ! — крикнулъ Самоплясовъ, видя, что Холмогоровъ сидитъ, не шевелясь и попыхиваетъ сигарой.
Холмогоровъ, не поднимаясь, неохотно протянулъ учителю два пальца.
Учитель назвалъ себя и слъ, продолжая смотрть на Самоплясова.
— Совсмъ ты на французскій манеръ преобразился, — снова началъ онъ.— И костюмъ этотъ… и галстукъ красный..
— Такъ портной одлъ, — отвчалъ Самоплясовъ.— Пиджакъ, какъ пиджакъ… Сренькій, для путешествій… Въ вагон перваго класса хали, такъ нельзя-же въ чумазой одеж…
— Ахъ, даже ужъ и перваго класса? Такъ… А когда-то я тебя въ третьемъ провожалъ.
— Позвольте, господинъ учитель… — вмшался въ разговоръ Холмогоровъ.— То было прежде, а это теперь. Нельзя-же ему теперь сквалыжничать, если онъ посл смерти отца до полумилліона состоянія получилъ.
— Ну, ужъ ты наскажешь!— махнулъ ему рукой Самоплясовъ.
— Да конечно-же… А то меньше, что-ли! Домъ каменный въ Петербург, извозчичій дворъ… Если по шестисотъ считать закладку… Пятьдесятъ закладокъ… Да лошади…
— Брось…
— Нечего бросать… Вдь у тебя въ Петербург подъ посланниковъ экипажи-то отпускаютъ. Да въ процентныхъ бумагахъ ты получилъ… Вотъ и смотри на тебя, на извозчичьяго сына!..
— Коньячку?— предложилъ Самоплясовъ учителю.— Выпьемъ коньячку-то гольемъ на радостномъ свиданіи. Коньякъ финь-шампань… дорогой…
— Не могу… Перепилъ…— отстранилъ учитель бутылку.
— Врешь! Перепелъ птица, а ты учитель, — не отставалъ Самоплясовъ.
— Нтъ, въ самомъ дл, три дня пили, и я только что отдышался. Не могу… Претитъ. Надо пообождать…— отказывался учитель.— Тутъ у насъ свадьба была — ну, три дня и бражничали.
— Чья свадьба?
— Лавочникъ Глазастовъ дочь выдавалъ.
— Настеньку? Да вдь у ней нога косолапая.
— Подъ платьемъ-то не видать. Кром того, вдь приданаго дв тысячи.
— Вотъ какъ! Кто-жъ женился на ней?
— Васютка, мельника Чубарова сынъ.
— Ну, на мельницу-то годится. Да выпей ты коньяку-то рюмку!— приставалъ къ учителю Самоплясовъ.
— Давай! Разв ужъ что ради свиданія. Больше года не видались.
Учитель махнулъ рукой и выпилъ.
Оба пріятеля любовно смотрли другъ на друга. Оба были почти однихъ лтъ — двадцати шести-семи, но учитель казался старше. Учитель былъ брюнетъ, краснощекій, южнаго типа, съ крупнымъ носомъ, съ кудрявой бородой, густо засвшей по щекамъ отъ самыхъ висковъ, и носилъ длинные волосы. Самоплясовъ былъ блондинъ, остриженный по послдней мод, съ расчесомъ на лбу и заостренной бородкой, съ сро-голубыми телячьими глазами. Роста онъ былъ ниже средняго, видъ имлъ тщедушный, тогда какъ учитель былъ средняго роста, съ крупными руками и ступнями и отличался широкой костью. Новая, срая съ синими клтками, пиджачная парочка была на Самоплясов съ иголочки. тогда какъ на учител мшковато сидлъ изрядно поношенный уже черный сюртукъ, довольно грубаго сукна.
— Какъ-же ты это пить-то бросилъ, когда я сюда пріхалъ?— сказалъ Самоплясовъ.— А я пріхалъ сюда пировать. Я дв корзины хорошаго вина сюда привезъ. Хочу облаву устроить въ лсу, назвать гостей со всхъ волостей… По номерамъ всхъ разставить… Помнишь, какъ братья Клыковы?.. А затмъ, угощеніе на мст, на коврахъ.
— Дорого обойдется, Капитоша, — замтилъ учитель.
— Да вдь не дороже денегъ. Я, братъ, пріхалъ сюда покутить во всю… Въ Петербург мы все время по папеньк тризну правили и панихиды служили, а ужъ теперь смерти его минуло полгода. Не все-же плакать и печаловаться.
— Ну, ты въ Петербург и до полугода не особенно печаловался по отц, — сказалъ Холмогоровъ
— Баринъ! Не обрывай! Не люблю этого! Адьютанты обязаны съ почтеніемъ.
Самоплясовъ полушутя, полусерьезно погрозилъ Холмогорову пальцемъ.
— Тыговоришь: Клыковы…— У Клыковыхъ прислуга, поваръ, егеря… продолжалъ учитель.— Положимъ, егерей мы найдемъ…
— А я своего собственнаго мажордома привезъ! — похвастался Самоплясовъ.
— Кого?— переспросилъ учитель.
— Ма-жор-до-ма… Поваръ, лакей, егерь — что хочешь! И швецъ, и жнецъ, и въ дуду игрецъ. Нарочно изъ трактира сманили. Когда-то у графа Заходнова служилъ. Вс порядки охотничьи знаетъ. Неужто не видалъ его въ кухн? Онъ тамъ стряпаетъ.
— Ого, какъ ты нынче!
Учитель прищелкнулъ языкомъ.
— А что-жъ изъ этого? Хочу пожить. При покойник папеньк-то вдь съ курами въ коробу сидлъ. А теперь поверчусь малость турманомъ да и приму кончину праведную: женюсь, — похвастался Самоплясовъ.— Ты, Арсеній, еще не женатъ?
— Нтъ еще. Да и на комъ, позвольте?
— А вторая-то дочка у лавочника есть. Та не косолапая.
— Не подходитъ для моего обихода, Капитоша! Не того фасона, я планъ себ составилъ.
Учитель вздохнулъ.
— Еще по рюмочк!— крикнулъ Самоплясовъ и сталъ разливать коньякъ.
Учитель не прекословилъ.

III.

А въ это время въ кухн съ громадной русской печкой и маленькой плитой въ дв канфорки на шестк печи стряпалъ для Самоплясова ужинъ мажордомъ Калина Колодкинъ. Толстенькій, коротенькій, курносый, съ полусдой срой щетиной на голов и на давно небритомъ лиц, онъ удивительно походилъ на бульдога. Даже глаза у него были бульдожьи на выкат, и когда онъ открывалъ ротъ, во рту виднлись такіе-же клыки, какъ у бульдога. Одтъ онъ былъ въ блую канаусовую куртку и, вооружась двумя ножами, рубилъ на кухонномъ стол мясо для битковъ къ ужину при свт двухъ маленькихъ жестяныхъ лампочекъ, поставленныхъ на полку. Рядомъ съ нимъ въ горшк, поставленномъ на кухонной табуретк, тетка Самоплясова Соломонида Сергевна Поддужникова мсила тсто для завтрашняго пирога. Колодкинъ недружелюбно на нее косился и говорилъ:
— И тсто теперь не вашъ департаментъ, а мой. Совершенно напрасно надсажаетесь.
— То-есть какъ-же это такъ?— сказала обидчиво тетка.— А если я его хочу пирогомъ моей стряпни попотчивать? Я ужъ привыкла къ нему, и знаю, что онъ любитъ. Всегда готовила.
— Любилъ, а не любитъ. Не станетъ онъ теперь вашего сть.
— Отчего?
— Оттого, что на поварской стряпн набаловавшись. То, что вы разсказываете, было прежде, а это теперь. Позвольте… Нешто вы можете настоящую слойку тста сдлать?
— Слойки не могу… Это точно… А простой подовый пирогъ…
— Ну, стало-быть, и бросьте… Завтра у насъ къ обду особое меню. Борщокъ въ чашкахъ, къ нему дьябли. Бросьте…
Тетка недоумвала, помахивая рукой въ тест.
— А что-же я-то буду длать теперь?— спрашивала она.
— А теперь вы можете быть при мн на манеръ судомойки.
— То-есть какъ это судомойки? Я ему родная тетка. Тетка по матери. Это для меня даже обидно, — растерянно проговорила она.
Калина Колодкинъ пересталъ рубить мясо, сталъ его сгребать ножами въ одну кучку и спросилъ:
— А мн не обидно для него стряпать? Вдь когда-то я поваромъ у графа Заходнаго былъ! Во всхъ его охотничьихъ отъздахъ стряпалъ. Да какого еще графа-то, дай Богъ ему царство небесное! Деньги! Ничего не подлаешь.
— Ну, я-то отъ него денегъ не получаю.
— Напрасно-съ. Должны брать, пока онъ въ сил. А то другіе растащутъ. Берите.
— Ну, что вы говорите! Вотъ еще что пророчите. Онъ у насъ не изъ такихъ, кажется.
— А я вамъ говорю, что именно изъ такихъ. Я на своемъ вку видалъ виды… Попадались такіе папенькины наслдники. Врно-съ… Зачмъ вы такіе удивительные глаза длаете? Не стоитъ-съ.
— Кутилъ разв въ Петербург?— робко спросила тетка.
— Дымъ коромысломъ!— отвтилъ Колодкинъ, и опять зарубилъ мясо, наклонился къ Соломонид Сергевн и проговорилъ тихо:— Да ужъ и теперь изрядно порастащили. Сюда отдышаться пріхалъ.
Тетка поставила горшокъ съ тстомъ на столъ, сла на табуретку и спрашивала:
— Баринъ этотъ, чтоли, его обираетъ? Вотъ который съ нимъ-то пріхалъ.
— Баринъ этотъ что! Этотъ баринъ совсмъ прогорлый. Когда-то порхалъ, но на рожонъ наткнулся и теперь Богомъ убитъ. Онъ разв только брюхомъ вынесетъ да при Капитон Карпыч существуетъ, и то въ черномъ тл. А есть другіе….
— Мужескаго или дамскаго пола?— интересовалась тетка.
— И того, и другого сословія достаточно, — подмигнулъ Колодкинъ, опять оставилъ рубить и сказалъ:— А вы, чтобъ вамъ не сложа руки сидть, приготовьте мн на завтра свеклы на борщокъ. Свекла есть?
— Все, все есть. У насъ всякаго овоща достаточно. Вдь свой огородикъ, сама съ дочерью ухаживаю.
— Толкуйте! А вотъ томатовъ нтъ.
— Да мы про такое и не слыхивали.
— Ну, то-то. Стало-быть и похваляться нечего. И артишоковъ нтъ.
— Не слыхивали, не слыхивали про такую сндь. Вы что-же: давно у него живете?
— А вотъ сманилъ онъ меня сюда изъ трактира. Я спеціалистъ по селянкамъ… Я черезъ этого самаго барина у него, что вотъ съ нимъ пріхалъ… черезъ господина Холмогорова… Когда-то у него жилъ, когда онъ въ сил былъ. Въ охотничьемъ компанейскомъ дом жилъ, потому я и егерь, я и къ столу подать…— разсказывалъ про себя Колодкинъ.— А только меня нигд подолгу теперь не держатъ.
— Отчего?
— Испорченъ. Пью запоемъ. Женщина одна испортила, съ которой я жилъ. Испортила и померла, и теперь некому съ меня этой порчи снять — ну, я и не могу вылчиться. А пробовалъ.
Соломонида Сергевна покачала головой.
— Скажите, какое несчастіе!— добродушно проговорила она.
— Лчился и никакого толку. Спринцовали въ меня микстуру, давали порошки — и только хуже. А когда въ запитіи — виднія одолваютъ.
— Виднія? Скажите!
— Да, виднія. Все что-нибудь кажется… Вы, къ примру, ничего не видите, а мн кажется.
— Что-же вамъ кажется: хорошее что-нибудь или худое?
— Всякое… Иногда старцы, ангелы, святые… а то дьяволы… бсы… То маленькіе, то большіе… И всегда на печк…
— То-есть какъ это на печк?
— А сидятъ будто они на печк, эта печка идетъ на меня и падаетъ.
— Господи Боже мой! И часто это съ вами?..
— Со мной-то? Раза три-четыре въ годъ, и потому меня нигд больше двухъ мсяцевъ не держатъ… Недли дв пью, недлю боленъ и недлю отдыхаю… Брюква у васъ есть?— спросилъ вдругъ Колодкинъ.
— Это-то есть. Что въ простомъ обиход требуется — все есть.
— Ну, отлично. Стало-быть, къ биткамъ мы дадимъ обжаренный картофель и брюкву шоре. Эхъ, плита-то у васъ ужъ очень мала! Только Калина Колодкинъ и можетъ состряпать на такой плит! А то ни одинъ поваръ не возьмется. Ну, гд тутъ расположиться? Битки, окуни о’гратенъ. А я умю. Я на охотахъ привыкъ. Грибы маринованные въ уксус у васъ есть?— опять задалъ онъ вопросъ.
— Въ уксус? Есть. Грибки блые такіе, что ахнете, — отвчала Соломонида Сергевна.
— Ну, и грибовъ давайте. А томатовъ нтъ. Безъ томатовъ у повара руки связаны. Хорошо, что я три банки съ собой захватилъ! Да, на этой плит въ дв канфорки трудновато…
Колодкинъ уперъ руки въ бока и смотрлъ на плиту.
— Ну, ужъ какъ-нибудь. Мы на плит мало… Мы все больше въ печк. Какъ-нибудь сможете, — говорила тетка.
— Не какъ-нибудь, а на отличку изжарю… Я привыкъ… При покойник граф я на охот не только на такой плит стряпалъ, а стряпалъ на земл, прямо на угольяхъ… На угольяхъ жаришь, а на рожнахъ надъ огнемъ въ котл, бывало, варишь. Цлый обдъ на кострахъ-то готовили. Ну, несите-же сюда скорй брюкву-то…— прибавилъ Колодкинъ и сталъ чистить окуней.
Соломонида Сергевна, запасшись фонаремъ, направилась съ Феничкой въ подвалъ за овощами.

IV.

На слдующій день утромъ прізжіе спали долго. Самоплясовъ проснулся въ одиннадцать часовъ и вышелъ изъ своей спальни къ утреннему чаю въ синемъ шелковомъ халат съ желтой оторочкой, а Холмогоровъ валялся еще дольше и, проснувшись, потребовалъ, чтобъ Колодкинъ подалъ ему кофе въ постель. Спалъ онъ въ отдльной отъ Самоплясова комнат. Самоплясову было скучно пить чай одному. Онъ заглянулъ въ комнату Холмогорова и не утерплъ, чтобы не упрекнуть его.
— Сколько у тебя чванства, такъ это даже удивительно! Разв я затмъ тебя взялъ съ собой въ деревню, чтобы ты куражился и носъ отъ меня воротилъ? Я тебя взялъ для компаніи. А гд эта компанія, если ты даже чай пить со мной не желаешь! И вчера тоже… Сидишь надувшись, словно мышь на крупу. Ни одного отъ тебя веселаго слова!..
— А я къ теб въ шуты пошелъ, что-ли? Я пошелъ къ теб, чтобы тонъ теб задавать, чтобы отполировывать тебя, сраго мужика, — огрызнулся Холмогоровъ.— Да… Чтобы показать теб, какъ богатые люди жить должны.
— Врешь. Никто тебя въ шуты не рядитъ, но какъ адьютантъ, ты долженъ быть при мн.
— Понравилось дураку глупое слово, а онъ и носится съ нимъ, какъ съ писаной торбой. У меня голова болитъ. Я нездоровъ. Не могу сейчасъ встать.
Холмогоровъ продолжалъ валяться въ постели. Самоплясову было скучно одному. Онъ думалъ одться и идти къ учителю, но были будни и учитель былъ занятъ до двухъ часовъ дня въ школ съ учениками. Онъ позвалъ къ себ тетку Соломониду Сергевну.
— Выпей со мной чайку-то, тетенька, да разскажи что-нибудь про деревню, — сказалъ Самоплясовъ.— Пріхалъ я въ свой домъ на родину, а ты хоть-бы слово…
— Да ты теперь такой баринъ сталъ, что я къ теб и подступиться боюсь, — отвчала тетка, присаживаясь къ столу.— Вонъ у тебя кафтанъ-то какой! У нашего попа рясы такой парадной нтъ, — кивнула она на халатъ.
— Эхъ, тетенька! Надо-же когда-нибудь пожить въ охотку и помянуть благодянія покойнаго папеньки. Помотаюсь малость и буду искать въ Петербург невсту. Женюсь и стану наживать деньги, какъ покойникъ папенька наживалъ.
— Да, теб слдуетъ, слдуетъ поминать папеньку-благодтеля, — проговорила тетка, наливая себ чаю.— Слдуетъ и здсь помянуть, на родин его. Отслужить въ нашей церкви заупокойную обдню, а потомъ поминки блинами и киселемъ. Мн ужъ говорили сегодня про это, приходили и говорили. Даже прямо спрашивали, когда поминовеніе будетъ.
— Ну-у? Кто-же это спрашивалъ? — удивился Самоплясовъ.
— Да ты еще почивалъ, какъ здсь ужъ была ступа непротолченая нашихъ родственниковъ. Пришли и желали тебя поздравить съ пріздомъ. Очень удивились, что ты спалъ, а я имъ и говорю: ‘онъ теперь въ барины вышелъ, вамъ, говорю, не пара, ‘вонъ, говорю, стряпуна’ себ привезъ и баринъ, говорю, у него на служб, на манеръ какъ-бы управляющій’. Ну, вотъ и спрашивали, когда поминки по отц править будешь. Придутъ еще… Въ обдъ придутъ. Я сказала, что только къ обду встанешь. Вотъ они и спрашивали, когда поминки будутъ.
Самоплясовъ почесалъ затылокъ и сказалъ:
— Дйствительно, надо заупокойную обдню отслужить и покормить здшнихъ.
— Да какъ-же… Непремнно слдуетъ. Сколько ты отъ папеньки капиталовъ-то получилъ! Вдь одинъ единственный наслдникъ, — проговорила тетка.— Сестрица твоя Клуша — ну, да та выдлена при замужеств.
— Однако, все-таки, по духовному завщанію я ей выдалъ пять тысячъ.
— Ну, что пять тысячъ! Капля въ мор при твоихъ капиталахъ.
— Вы, тетенька, не очень про капиталы-то здсь распространяйте, а то въ чужихъ рукахъ кусокъ всегда великъ кажется. Просить начнутъ родственныя-то связи эти самыя…
— Да ужъ и то просить приходили. ‘Похлопочи, говорятъ, Соломонида Сергвна, чтобъ намъ хоть-бы какихъ-нибудь обносочковъ посл покойника’. Одинъ проситъ шубу, другой шапку и жилетку, третій пальтишко.
— Гд-жъ у меня тутъ одежа! Не везти-же было съ собой всю папенькину ветошь для раздачи. Да и какіе такіе у него были наряды особенные! Весь свой вкъ ходилъ онъ съ засаленнымъ брюхомъ, — пробормоталъ Самоплясовъ.— А я пришлю сюда потомъ, что найдется, пришлю, а вы потомъ раздадите.
— Да вдь и такъ… помимо одежды… Вотъ Матрена Игнатьевна хочетъ просить у тебя на лошадь, чтобы ты лошадь помогъ ей купить.
— Ужъ и лошадь сейчасъ! Жирно будетъ. Одной лошадь, другой корову, третьей на избу… Достаточно и того, что рубля два-три на горячее дамъ. Ну, купитъ чайку и кофейку…
— Ну, будемъ такъ говорить, что Игнатьевна-то теб только по отцу въ сватовств приходится, а Авдотья-то Алексвна теб тетка двоюродная.
— Какая Авдотья Алексвна?— задалъ вопросъ Самоплясовъ.
— Авдотья Алексвна Закорузлова, сестра моя двоюродная. Еще что дочка-то въ Петербург въ прислугахъ…— припомнила ему тетка.
— Да разв и она была здсь, эта Прасковья Алексвна?
— И-и-и, что тутъ перебывало съ семи-то часовъ утра! Чуть свтъ забрезжился — а ужъ он лзутъ! ‘Мы, говорятъ, поздравить его съ пріздомъ и съ наслдствомъ’… Да и не врятъ, что ты спишь. Лзутъ. Спрашиваютъ меня, что я получила. Ну, я показала имъ мои и Феничкины гостинцы отъ тебя.
Капитона Самоплясова какъ-бы что укололо.
— Вы, тетенька, не обижайтесь. Та матерія, что вы на платье вчера отъ меня получили, само собой, а окромя того вы отъ меня за вашу честность пять большихъ золотыхъ кругляшковъ получите.— сказалъ онъ.— Пятьдесятъ рублей за ваши хлопоты и хозяйство. Мерси. Позвольте, я васъ поцлую.
Онъ чмокнулъ тетку и прибавилъ:
— Да вотъ-съ вамъ, чтобы не откладывать въ дальній ящикъ.
Пять большихъ золотыхъ были отсчитаны.
— Спасибо, спасибо теб, — сказала тетка, завязывая деньги въ кончикъ ситцеваго головного платка.— Эти деньги теперь мн о-охъ какъ кстати! Вдь я Фенюшку-то норовлю замужъ сладить. Женихъ наклевывается.
— Ну? Кто такой?
— Не изъ нашего онъ села, а изъ чужой деревни, но человкъ хорошій, непьющій. Климовъ Петръ Андреичъ. По лтамъ въ Петербург, въ приказчикахъ на пароходахъ живетъ.
— Не знаю такого, не знаю…— отозвался Самоплясовъ.
— Да гд-же теб знать! Питеръ великъ, а изъ деревни онъ чужой. Да и живетъ-то здсь только по зимамъ, когда пароходство кончается. Бывалъ, сколько разъ у насъ… Блины лъ. На святкахъ ряженымъ прізжалъ съ товарищами… На посидлки зимой-то тоже сюда прізжаетъ.
— Такъ давайте его сюда скорй, давайте! Вотъ пока я здсь — мы и свадьбу справимъ! — воскликнулъ Самоплясовъ. — Феня двушка хорошая.
— Хорошая-то хорошая, милый мой. Ужъ я ее въ большомъ страх держу, а только все-таки безприданница, а онъ человкъ служебный, деньгу прикапливаетъ. Ну, конечно, онъ льстится боле изъ-за того, что вотъ она сестрой двоюродной теб приходится. Думаетъ, что ты поможешь на приданое.
Самоплясовъ прикусилъ языкъ.
‘Однако, тутъ деньжатъ-то порядочно повыгрузить придется’, — подумалъ онъ.
Тетка выпила чаю и опрокинула чашку на блюдечко, положивъ на донышко огрызокъ сахару.
Въ кухн послышались шаги и тенористый возгласъ, спрашивающій:
— Дома прізжій-то?
Затмъ раздался звукъ сбрасыванія тяжелыхъ калошъ, а потомъ покрякиваніе, покашливаніе.

V.

Въ комнату вошелъ священникъ, тощій, высокій, съ рыжеватыми жидкими волосами, довольно нарядно одтый въ синюю шерстяную рясу съ рукавами на шелковой подкладк и съ наперснымъ крестомъ.
— Батюшка Іовъ Андреичъ! — воскликнулъ Самоплясовъ, вставая.— А я сейчасъ только воображалъ къ вамъ идти и объявиться, что пріхалъ.
— Здравствуйте, многоуважаемый Капитонъ Карпычъ, здравствуйте! Съ пріздомъ…— въ свою очередь говорилъ священникъ высокимъ теноромъ и отеръ губы носовымъ платкомъ.
Они расцловались троекратно со щеки на щеку.
— Садитесь пожалуйста…— придвинулъ къ нему стулъ Самоплясовъ и спросилъ:— Какъ вы узнали, что я пріхалъ?
— Да вдь по селу давно уже прошла молва, что вы собираетесь пріхать. А о прізд вашемъ мн еще вчера сообщили мои собственные пострлята. Я про ребятишекъ. Вдь носятся по селу-то день и вечеръ. Ну, вотъ вчера и услышали вашу пвчую машину.
— Граммофонъ?
— Да, да, граммофонъ этотъ самый… Нашъ становой приставъ тоже привезъ себ изъ Петербурга. Такъ вотъ постояли, послушали около вашего дома, прибгаютъ домой къ ужину и говорятъ: Капитонъ Карпычъ пріхалъ и машину съ музыкой привезъ. Машина у него играетъ на разные голоса. Вдь тутъ, говорятъ, у васъ около дома цлое гулянье было, столько народа собралось. Я по шелух отъ смячекъ вижу. Сплошь засорено.
— Да, да… Вообразите, я нарочно и заставилъ граммофонъ пть, чтобы дать знать, что я пріхалъ.
— Вчера узналъ и вчера еще порывался къ вамъ идти, но разсудилъ, что посл ужина уже поздно идти. А .сегодня у насъ литургіи нтъ, и вотъ я къ вамъ…
— Такъ, такъ… Тогда, по всмъ вроятіямъ, ужь и доктору Гордю Игнатьичу дали знать, что я пріхалъ?
— Земскому врачу Клестову? Наврное. Я сейчасъ шелъ мимо, такъ его тарантасикъ около фельдшерскаго пункта стоитъ. Сегодня пріемъ больныхъ тамъ. Тамъ фельдшеръ ему наврное ужъ скажетъ. Вдь для насъ, сельскихъ обывателей, вашъ пріздъ событіе. Еще-бы… Питерецъ пріхалъ!
— Отецъ Іовъ, чайку?— предложилъ Самоплясовъ.— Да вотъ не хотите-ли съ петербургскимъ печеньемъ?
— Пилъ ужъ, два раза пилъ сегодня. Впрочемъ, чай не порохъ, не разорветъ. Съ вами могу сокрушить стакашекъ.
— Вы съ коньячкомъ не прикажете-ли для запаха? Со сливочками отъ бшеной коровы. У меня привезенъ коньякъ отличный.
— Рановато будетъ. Не по уставу… Нтъ, ужъ я лучше такъ, — проговорилъ священникъ, придвинулся къ столу и протянулъ руку къ стакану чаю.
— Адмиральскій часъ пробилъ, такъ по всякому уставу разршаются вс хмелевые напитки, — послышался изъ сосдней комнаты хриплый голосъ Холмогорова.
Священникъ вопросительно взглянулъ на Самоплясова. Тотъ отвчалъ, понизивъ голосъ:
— А это у меня баринъ. Барина я одного свихнувшагося съ собой привезъ для компаніи и держу на манеръ какъ-бы въ адьютантахъ… Очень ужъ скучно, отецъ Іовъ, одному-то… Баринъ хорошій былъ когда-то, но произошелъ… до нитки произошелъ… А я прямо отъ скуки…
— Поврю…— кивнулъ священникъ.— Но отчего-бы отъ скуки не избрать вамъ иное цленіе?— улыбнулся онъ.— Въ лтахъ вы теперь настоящихъ для этого… Подруга жизни будетъ самой лучшей цлительницей отъ того недуга, который вы называете. Она внесетъ въ жизнь полноту и отраду, прогонитъ скуку. Конечно, вамъ здшнія двицы не годятся. Но въ Петербург, я думаю, невстъ не занимать стать. Можно и капиталъ къ капиталу…
Улыбнулся и Самоплясовъ.
— Подумываю, ваше преподобіе Іовъ Андревчъ, подумываю, — отвчалъ онъ, — но прежде надо перебситься. Вкушу жизнь — и аминь. Вдь при покойник папеньк, откровенно говоря, я свта не видлъ. Мужчина онъ былъ строгій…
— Ахъ, да… Честь имю поздравить васъ съ полученіемъ наслдства!— спохватился отецъ Іовъ и сталъ обими руками пожимать руку Самоплясова.— Да, почтенный былъ старикъ! Досточтимый… И даже изъ досточтимыхъ-то досточтимйшій… Какой капиталъ сынку оставилъ!
— Въ чужихъ рукахъ, батюшка, всякій кусокъ великъ кажется. Есть кой-что… на хорошее прожитіе хватитъ, коли разныхъ безобразіевъ не длать, но не такъ этотъ капиталъ великъ, чтобъ ужъ очень.
— Все-таки, должны денно и нощно молить объ упокоеніи его души. И какъ отецъ, и какъ благодтель… Нашъ храмъ сельскій тоже время отъ времени щедротами его держался.
— Я дамъ малую толику на поминовеніе.
— Сорокоустъ я правилъ. Тетенька ваша заказывала.
— Я слышалъ. Но и кром того хотлъ-бы я помянуть его здсь, какъ слдуетъ. Конечно, полугодовой день кончины его ужъ прошелъ.
— Сроки тутъ ни причемъ, Капитонъ Карпычъ. Да, достойнйшій былъ человкъ вашъ покойный батюшка Карпъ Федосичъ!
— Заупокойную литургію хочу васъ просить отслужить послзавтра. Кром того, поминальный столъ думаю устроить для здшнихъ дальнихъ родственниковъ, — сказалъ Самоплясовъ.
— Слдуетъ, Капитонъ Карпычъ, непремнно слдуетъ, — поддакнулъ священникъ.
— Ну, то-то… Пускай ужъ не обижаются!
Самоплясовъ махнулъ рукой.
— Устроимъ мы все это чинъ-чиномъ, — продолжилъ священникъ.— Хоръ у насъ теперь, благодаря учителю Арсентію Мишуку, хорошій. Къ ученическимъ дискантамъ и альтамъ самъ онъ теноръ, а мой дьячокъ Кузьма и лавочника сынъ баса поютъ. А ужъ родственники ваши и то проговаривались и роптали, что никакого поминовенія не было. Конечно, заупокойная литургія и сорокоустъ по покойник были, но позвольте, разв они объ этомъ мечтаютъ? Народъ простой, срый.
— Закачу я имъ теперь кормежку, закачу!— говорилъ Самоплясовъ.— Кстати, я и стряпуна съ собой привезъ настоящаго.
— Ахъ, даже и стряпуна прывезли?— широко открылъ глаза священникъ.— Слышалъ я, ребятишки мн говорили, что съ вами пріхали двое — господинъ какой-то и прислужающая личность, но мн не могло представиться, что это стряпунъ.
— Конечно, я привезъ его только для потхъ своего мамона, но все равно, пускай и имъ стряпаетъ.
— Да вдь имъ разв много надо, чтобы утшиться? Велите сдлать щи изъ солонины, да пирогъ съ капустой, такъ имъ и за глаза. Ну, конечно, полъ-ведерка вина купить надо. А насчетъ своей-то утробы вы какъ будто прежде прихотливы не были?— задалъ вопросъ священникъ.
— То было, батюшка, прежде, а теперь, гршный человкъ, избаловался. Да и пріхалъ я сюда не для того, чтобы монашествовать, а чтобы всласть пожить и моихъ добрыхъ пріятелей угостить. Вотъ когда-нибудь милости просимъ пообдать. Поваръ на славу. Все по графамъ жилъ. Пущай ужъ…
— Всенепремнно, мой любезнйшій, всенепремнно. Я тоже мамонъ-то потшить охочъ, но, само собой, моя попадья со стряпухой не могутъ по настоящему. А вамъ, при вашемъ капитал, отчего-же? даже стыдно было-бы, если-бы вы себ въ разносолахъ какихъ-нибудь отказывали. Такъ заупокойную-то обдню послзавтра?— спросилъ отецъ Іовъ, вставая и протягивая Самоплясову на прощанье руку.
— Куда вы? Оставайтесь позавтракать, — остановилъ его Самоплясовъ.— По всмъ вроятіямъ, докторъ придетъ. За нимъ даже послать можно къ фельдшеру.
— Не могу сегодня, не могу. Отсюда я въ школу на урокъ, а затмъ къ своимъ щамъ. У меня сегодня урокъ Закона Божьяго, — отказывался священникъ.— Ну, къ мамъ милости просимъ. Священникъ поклонился и ушелъ.

VI.

— Калина!— закричалъ Самоплясовъ. — Калина Васильичъ!— повторилъ онъ окликъ.— Калина Колодкинъ!
Онъ захлопалъ въ ладоши, но никто не показывался.
Наконецъ показалась тетка Соломонида Сергевна.
— Ты это стряпуна своего кличешь, что-ли, Капитоша?— спросила она.
— А то кого-же? Но не называйте его пожалуйста стряпуномъ. Этимъ вы всю обдню портите. Онъ мажордомъ. Такъ осъ въ этомъ чин и долженъ быть, — отвчалъ Самоплясовъ.
— Да вдь самъ-же ты его нсколько разъ… А такъ на язык проще.
— Я дло другое… Я могу его и маркитантомъ назвать. Даже кашеваромъ. Позовите его! Гд онъ?
— Да онъ на ледник копошится. Такое кушанье затялъ къ обду, что мн и не выговорить. Черное что-то такое. Неужто ты, Капитоша, будешь кушать? Черное, какъ кофей.
— Это? Ахъ, да… Это моя любимая да. Но я забылъ, какъ она называется. Адьютантъ! Какъ эти колобки-то называются, которые я люблю? крикнулъ Самоплясовъ Холмогорову въ другую комнату.
— Шофруа… Шофруа изъ дичи…— откликнулся тотъ.
— Да, да… Я ему тетеречку дала. У насъ Василій Уклейкинъ стрляетъ, такъ дешево ихъ продаетъ.
— Ну, такъ вотъ Калину Колодкина сюда!.. И пусть онъ будетъ мажордомъ. Такъ его и по деревн называйте.
— Въ деревн-то у насъ, голубчикъ, такого слова и не выговорятъ.
— И не надо. Но пускай все-таки привыкаютъ и просвщаются. Я, тетенька, сюда пріхалъ хоть и погулять, но все-таки хочу и просвщеніе сдлать для здшняго деревенскаго сословія. Такъ пожалуйста мажордома сюда! Зачмъ онъ тамъ запропастился!
Появился Колодкинъ съ своимъ грузнымъ тломъ на короткихъ ногахъ, одтый въ блый беретъ, блую куртку и довольно грязный передникъ. Онъ соплъ и отдувался, тяжело дыша.
— Колодкинъ! Надо будетъ, братецъ ты мой, намъ въ ящикахъ разобраться и достать вс нужныя вещи, которыя мы съ собой привезли, — обратился къ нему Самоплясовъ.— Во-первыхъ, гд у насъ телефонъ? Гд электрическіе звонки? Все это надо поставить по мстамъ, а то мы фасонъ дома портимъ.
— Все это такъ, все это совершенно врно, ваше степенство, — согласился Колодкинъ, — но вдь я долженъ обдъ стряпать для вашей чести.
— Насчетъ обда сегодня ты можешь не очень… Приглашенныхъ никого нтъ. Разв докторъ прідетъ, такъ я буду просить его остаться. А разобраться въ товар, который мы съ собой привезли, надо, господинъ мажордомъ.
— А чтобы вамъ, ваша честь, посл обда? Все-таки, легкое меню я долженъ исполнить. Борщокъ съ дьяблемъ, шофру изъ дичи, на жаркое поросенокъ жареный. И то ужъ меню не настоящее…
— Ну, трафь…— согласился Самоплясовъ.— А телефонъ ты мн все-таки достань. Я не знаю, въ которомъ ящик онъ уложенъ, Прідетъ докторъ, такъ мы сообща какъ-нибудь его, можетъ быть, устроимъ.
— Телефонъ, ваша честь, тамъ-же, гд и ваша подозрительная труба.
— Ну, ты и достань его. Я хочу такъ его провести, чтобы къ тетеньк въ мезонинъ, а затмъ къ теб въ каморку, чтобы съ тобой переговариваться. А то вотъ сейчасъ кричу, хлопаю въ ладоши, и никто не является. Достань его и положи на столъ.
— Слушаю-съ. Обдъ-то къ двумъ часамъ?
— Къ тремъ. Я сейчасъ пойду по селу променажъ длать.
Колодкинъ удалился исполнять требуемое.
— А завтракъ разв у насъ не будетъ?— опять послышался изъ другой комнаты голосъ Холмогорова.
— Какой теб завтракъ, если ты до полудня валяешься! — откликнулся Самоплясовъ.— Выходи сюда и закуси чмъ-нибудь холоднымъ. Теб закусокъ подадутъ.
— Ну, ужъ этого, братъ, я не люблю. Когда ты меня звалъ съ собой въ эту деревенскую берлогу, ты общалъ, что культурная жизнь будетъ: въ часъ дня горячій завтракъ, въ шесть часовъ обдъ… — ворчалъ Холмогоровъ.
— Врешь. Никогда я теб этого не говорилъ.
— Богъ мой! Ты мн общалъ даже хорошія иностранныя сигары посл каждой ды давать курить. Я изъ-за этого только и похалъ.
— Дай на мст-то оссть и устроиться, какъ слдуетъ. Заведемъ и горячіе завтраки. Аристархъ Васильичъ, ты телефонъ наладить не сумешь?— перекликался съ Холмогоровымъ Самоплясовъ.
— Сапоги себ сшить отъ меня еще не потребуешь-ли? Я, братъ, не мастеровой.
— Ну, стало-быть, самому вмст съ докторомъ придется телефонъ налаживать. Вотъ, телефонъ-съ поставимъ, — обратился Самоплясовъ къ тетк, стоявшей въ дверяхъ. — Поставимъ и покажемъ здшнему деревенскому срому люду, какъ можно по проволок разговаривать — и будетъ это для нихъ просвщеніе. Вы, я думаю, тоже не знаете, что такое телефонъ?— спросилъ онъ.
— Слыхать, слыхала про него, но видать не видала, — отвчала тетка.
— Ну, то-то. Вотъ увидите и даже разговаривать со мной будете. Здсь только изъ нижняго въ верхній этажъ разговаривать будете, а въ Петербург у меня на извозчичьемъ двор телефонъ, такъ я по всему Петербургу разговариваю по телефону. За десять верстъ. Даже боле…
— За десять верстъ!— удивилась тетка.
— Теперь Петербургъ съ Царскимъ Селомъ, съ Петергофомъ, съ Москвой разговариваетъ по телефону, а отъ Петербурга до Москвы шестьсотъ верстъ. Да… — разсказывалъ Самоплясовъ, войдя въ роль.
— Боже милостивый!— покачала головой тетка.
— И здсь, въ деревн, если-бы протянулъ проволоку къ священнику или даже къ доктору Клестову — и то могъ-бы съ ними разговаривать. А докторъ въ пятнадцати верстахъ отъ насъ, — пояснялъ Самоплясовъ.
— За пятнадцать верстъ? Святители!
— Да въ Петербург мн изъ Царскаго Села за двадцать пять верстъ кричатъ въ телефонъ: ‘пришлите къ царскосельскому вокзалу парную коляску къ пяти часамъ для графа Согрева!’ Ну, мы и посылаемъ. Кром того, покажу здшнимъ крестьянамъ астрономію.
— Астрономію?— недоумвала тетка.
— Да, какія звзды на неб въ увеличительномъ размр и какія планеты есть. Такая труба у меня, и я привезъ ее съ собой.
— Ну?!
Къ тетк Соломоыид Сергевн присоединилась ея дочь, хорошенькая Феничка и тоже слушала Самоплясова.
— Знаете-ли вы, что на неб среди звздъ есть Песъ?— ораторствовалъ Самоплясовъ.
— Ну, ужъ этого не можетъ быть, Капитоша… Заврался. Зачмъ-же насмхаться-то надъ нами. Брось, — махнула рукой тетка.
— А я вамъ говорю, что есть. Астрономія эта самая доказываетъ, что есть. Мн въ Петербург знакомый студентъ показывалъ вотъ въ эту самую трубу, что я привезъ. Съ чердака мы смотрли, и я въ лучшемъ вид его видлъ. Среди звздъ.
Феничка захихикала и спросила:
— Зачмъ-же, братецъ, онъ тамъ шляется?
— Вотъ дура-то! Не шляется онъ тамъ, а это звзда… Звзда такъ называется. Даже и не звзда, а созвздіе. Чего ты смешься-то? Чего смешься? Вдь ты срое невжество изъ себя представляешь.
— Ну, Капитоша, не поврю и я, чтобы на неб песъ былъ, — сказала тетка.
— Да не живой песъ, а звзды Пса. Понимаете, звзды. Про звзды Блой Медвдицы слыхали?
— И про медвдицу не слыхали. Да и не можетъ этого быть, чтобы зврье къ святымъ угодникамъ на небо попало.
— А я вамъ говорю, что есть и Левъ, и Змя, и Слонъ, и Крокодилъ. Это все звзды. Ну да, я вижу, что васъ не вразумишь. Невжество невжествомъ и останется, — закончилъ Самоплясовъ. — Тетенька, я пойду въ пріемный покой къ доктору Гордю Игнатьичу, — прибавилъ онъ и сталъ надвать щегольской нагольный полушубокъ съ расписной и расшитой грудью.

VII.

Но Самоплясову не дали спокойно выйти на улицу. Въ сняхъ, на лстниц и подъ навсомъ двора ждали его разные деревенскіе родственники и родственницы, которыхъ тетка Соломонида Сергевна не допускала до племянника, говоря всмъ, что онъ спитъ.
— Здравствуй, Капитонъ Карпычъ, — сказалъ ему въ сняхъ худощавый съ темнымъ лицомъ и бородой клиномъ пожилой мужикъ въ нанковомъ сромъ казакин, опоясанномъ краснымъ кушакомъ, въ подшитыхъ кожей валенкахъ и въ шапк, изъ которой торчали и вата, и пухъ.— Съ пріздомъ тебя…
Мужикъ снялъ желтой кожи старую рукавицу съ правой руки и протянулъ руку.
— Здравствуй, Семенъ Яковлевъ, здравствуй, — отвчалъ Самоплясовъ, неохотно принимая его жесткую руку.— Что скажешь хорошенькаго?
— Да вотъ поздоровкаться пришелъ и поздравить съ пріздомъ тебя и съ капиталами. Какіе капиталы-то получилъ! Страсть! Вотъ черезъ эти капиталы и спсивъ сталъ.
— Чмъ-же спсивъ-то?— сказалъ Самоилясовъ, не останавливаясь и спускаясь съ лстницы въ нсколько ступенекъ на дворъ, — но тутъ-же натолкнулся на женщину въ заячьемъ шуга съ головой, закутанной въ пестрый байковый платокъ.
— А тмъ, что вотъ вмсто того, чтобъ впуститъ къ себ родственника да чайкомъ попотчивать и стаканчикъ ему поднести — ты его держишь въ сняхъ, какъ пса… шелудиваго, прости Господи!
— Да я сегодня проспалъ долго, со вчерашней дороги уставши, а потомъ проснулся, такъ до того ли мн было! Нужно одться… Вотъ бгу къ доктору повидаться. А что до угощенья, то это все получите полностью послзавтра посл заупокойной обдни. Приходи къ обдн. Здравствуй, здравствуй…— здоровался Самоплясовъ съ кланявшейся ему женщиной въ заячьемъ шуга и поздравлявшей его съ пріздомъ.
— Капитонъ Карпычъ! Али не узналъ? Вдь я теб родственницей прихожусь, — удивленно произнесла женщина въ шуга.— Матрена Игнатьевна я…
— Помню Матрену Игнатьевну, помню… Я и сказалъ: здравствуй…
— А что-жъ по имени-то не повеличалъ? Я тебя — Капитонъ Карпычъ, а ты только: здравствуй.
— Да нынче эти величанья-то даже и не въ мод. А вотъ посл завтра по упокойник папеньк обдня, такъ ты и приходи за поминальный столъ, Въ старой изб кормить будемъ.
Родственница Самоплясова стояла въ недоумніи.
— Ну, господинъ Самоплясовъ! Хорошо-же ты родню принимаешь!— воскликнула она, видя, что Капитонъ Карповичъ уходитъ со двора.— А я-то, дура, сижу да жду, когда племянникъ принимать меня будетъ честь честью, какъ родственникъ. — Странное дло! Не обниматься-же мн съ тобой сейчасъ у меня въ дом, если мн по нужному длу къ доктору идти надо.
— Странно такъ и разговаривать, Капитонъ Карпычъ… Докторъ или я?— обидчиво говорила женщина.— Докторъ теб чужой человкъ, а я какая ни-на-есть, хоть и дальняя, но все-таки тетка.
— Полно врать-то! Никогда ты мн теткой не была.
— Ну, не теткой, такъ въ сватовств — а все-таки родня. Покойный мужъ мой съ твоимъ батюшкой хлбъ-соль водили! Да… А ты даже и не поцловался съ вдовой-то его сирой…
Самоплясовъ хотлъ юркнуть черезъ калитку на улицу, но изъ-подъ навса вышли два мужика — одинъ черный въ армяк изъ домашняго сраго сукна, а другой въ рваномъ полушубк, и загородили дорогу.
— Къ твоей милости, Капитонъ Карпычъ… Поздоровкаться пришли и поздравить съ пріздомъ, — заговорилъ мужикъ въ сромъ армяк.— Дай Богъ счастливо… Клементій я… Нешто не помнишь Клементія?
— Помню, помню… Здравствуй…— проговорилъ Самоплясовъ, протягивая руку и тому и другому мужику. — Вотъ послзавтра по папеньк обдня заказная будетъ и заупокойный столъ, такъ приходите.
— А я Захаръ Семеновъ. Не помнишь меня, господинъ Самоплясовъ?— назвалъ себя мужикъ въ полушубк.— Ты махонькій ко мн въ колодецъ птуха загналъ и утопилъ.
— Ну, и отлично. Вотъ и приходите послзавтра поминать папеньку.
Самоплясовъ уже вышелъ на улицу. Мужики не оставали отъ него.Мужикъ въ сромъ армяк, Клементій, говорилъ:
— Придемъ, придемъ. На будущемъ угощеніи благодаримъ покорно. А не дашь-ли ты намъ сейчасъ на вино, чтобы для твоего прізда за здоровье твое намъ выпить?
— Слдуетъ, слдуетъ, Капитонъ Карпычъ. Ужъ на полтинникъ разорись… — поддерживалъ просьбу мужикъ въ полушубк.— Послзавтра за упокой будетъ, а сегодня за твое здоровье съ прізда.
Самоплясовъ шлепалъ по грязи по направленію къ фельдшерскому пункту, и чтобы отвязаться, остановился, вынулъ изъ кошелька нсколько мелочи и далъ. Т благодарили.
Подскочилъ къ Самоплясову третій мужикъ въ нанковомъ казакин — Семенъ Яковлевъ — и заговорилъ:
— А я что-же за обсвокъ въ пол, господинъ Самоплясовъ? Давай ужъ и мн сколько-нибудь на выпивку… Давай по случаю прізда… давай. Т теб чужіе, а я все-таки родня… Хоть и дальній, но родня.
— Ахъ, народъ, народъ!— процдилъ сквозь зубы Самоплясовъ.— Родственникъ тоже. Ну, вотъ, возьми, родственникъ, двугривенный и выпей.
— На этомъ благодаримъ покорно. Да не осталось-ли хоть тулупчика стараго посл покойника?
— Посл, посл. Я вдь не завтра узжаю. Еще увидимся.
Самоплясовъ сунулъ ему двугривенный и ускорилъ шагъ. Попадались по дорог ветхія, срыя, закопченныя избушки съ развалившимися воротами, попадались исправныя избы, попадались и избы богатевъ съ расписными ставнями и коньками на гребняхъ крышъ. Въ окнахъ избъ виднлись бабьи лица и кланялись ему. Самоплясовъ то и дло поднималъ руку къ своей мерлушковой срой скуфейк и кланялся направо и налво. Поражало обиліе мелочныхъ лавочекъ въ сел. То и дло виднлись вывски ‘мелочная лавка’. На окнахъ лавочекъ стояли расписныя чашки, восьмушки съ чаемъ, рюмки, а на рюмкахъ лимоны. Навстрчу ему попалась розовенькая, свженькая, миловидная двушка съ подоткнутымъ подоломъ ситцеваго платья, въ резиновыхъ калошахъ, надтыхъ на полусапожки, въ красныхъ шерстяныхъ чулкахъ, въ кофт и желтомъ платк на голов. Она несла на коромысл два деревянныя ведра съ водой, смшалась, покраснла и остановилась, давая дорогу Самоплясову. Самоплясовъ залюбовался ея миловидностью, прищурился, скосилъ глаза и пробормоталъ вслухъ:
— Любопытный кусочекъ… Вы чья, мамзель, будете?
— Мартына Егорыча дочка… Я васъ чудесно знаю, Капитонъ Карпычъ, — отвчала она, скромно опуская глазки.
— Постараемся увидться съ вами. Зовите къ себ на посидлки.
— Что-жъ, мы съ удовольствіемъ… Даже рады очень.
Самоплясовъ прошелъ дальше. Стояла глубокая осень. Выпадалъ ужъ и снгъ, таялъ, а потому улица была сильно грязна. До фельдшерскаго пункта оставалось очень недалеко, какъ вдругъ около него очутился заячій шугай, а изъ пестраго байковаго платка выглядывало морщинистое лицо Матрены Игнатьевны.
— Не ласково ты принимаешь родню свою, Капитонъ Карпычъ, — сказала она.— Вдь я къ теб съ просьбой шла, хотла въ ноги поклониться. У меня, сироты, лтось лошадь пала. Помоги на лошадь. Мы тетеньк твоей Соломонид Сергвн по частямъ все честь честью отдалимъ.
— Ладно, ладно. Вдь не сейчасъ-же я узжаю. Я здсь недли три проживу, а можетъ быть и больше. Зайдешь какъ-нибудь, переговоришь съ теткой Соломонидой, а она мн доложитъ.— отвчалъ Самоплясовъ и сталъ переходить по мостику черезъ придорожную канавку къ изб, на которой вывска гласила: ‘Антроповскій медицинскій пріемный покой’.

VIII.

Земскій врачъ докторъ медицины Гордй Игнатьевичъ Клестовъ уже кончалъ пріемъ амбулаторныхъ больныхъ, когда Самоплясовъ вошелъ въ амбулаторію. Амбулаторія была небольшая комната при квартир фельдшера, съ низкимъ потолкомъ, оклееннымъ глянцевой блой бумагой, даже съ неоштукатуренными стнами, обитыми картономъ, на который и были наклеены обои, и покатымъ отъ ветхости дома поломъ, когда-то крашенымъ, но не только обтертымъ, но даже выбитымъ сапогами съ гвоздями посщающихъ амбулаторію больныхъ. Грязь, занесенная больными съ улицы, комками лежала на половицахъ. Было темно отъ маленькихъ оконъ. Даже о малйшей гигіен не могло быть рчи. Въ амбулаторіи осталось только двое больныхъ: сидлъ мужикъ съ обвязанной тряпицей рукой и баба показывала доктору Клестову грудного ребенка. Докторъ Клестовъ въ бломъ коленкоровомъ халат внимательно осматривалъ ребенка въ грязныхъ вонючихъ пеленкахъ. Около него въ такомъ-же халат суетился фельдшеръ, губастый и носастый еврейскаго типа пожилой человкъ.
— Что это, макъ? Я вижу зернышки мака.. Зачмъ-же ты ребенка макомъ поишь!— возмущался докторъ.
— А чтобы не блажилъ и спалъ лучше, — невозмутимо отвчала баба, — Сосдка посовтовала.
— Не смть этого длать! Не смть! Макъ — ядъ для ребенка.
— Какой-же ядъ, баринъ, если мы его димъ.
— Ну, пожалуйста не разсуждай. Вотъ я сейчасъ дамъ лкарства и будешь давать его по половин чайной ложечки ребенку. Но не больше полуложечки.
— Мазать?
— Пить, пить. Въ нутро… Три раза въ день. На зар утромъ, въ обдъ и на ночь. А животикъ оберни ему чмъ-нибудь теплымъ. Овчинка есть — такъ овчинкой, а нтъ — фланелькой или чмъ-нибудь шерстянымъ. Да раза въ два сложишь… и обвяжи потомъ…
Докторъ сказалъ фельдшеру латинское названіе лкарства и крикнулъ:
— Слдующій!
Къ столу, около котораго находился докторъ, приблизился мужикъ съ больной рукой и сталъ развязывать тряпицу.
— Грязно держишь, грязно… Я вдь сказалъ теб, чтобы тряпица всегда была чистая, — говорилъ докторъ.
— Да вдь не напасешься, ваша милость, — отвчалъ мужикъ.
Войдя въ амбулаторію, Самоплясовъ, дабы не мшать доктору, стоялъ въ дверяхъ и внимательно слдилъ за докторомъ и разсматривалъ его.
Докторъ Клестовъ былъ пожилой человкъ небольшого роста, лысый, съ замтной сдиной на голов и въ бород, въ очкахъ, съ русскимъ носомъ луковицей. Повернувъ голову къ дверямъ и видя, что кто-то стоитъ у косяка, онъ воскликнулъ:
— Еще есть кто-то? Послушайте! Зачмъ-же вы опаздываете! Вдь у меня пріемъ только до часу!
— Это я, Гордй Игнатьичъ, — откликнулся Самоплясовъ.— Я… я не больной.
— Кто вы?— задалъ вопросъ докторъ, плохо видя его черезъ очки.
— Я, Капитонъ Самоплясовъ. Но жду своего термина, пока вы освободитесь.
— А, Капитоша! Очень радъ, очень радъ… Здравствуй… Съ пріздомъ… Я слышалъ, что ты пріхалъ, и полчаса тому назадъ разсчитывалъ уже быть у тебя, да вотъ больные одолли.
— За этимъ и зашелъ къ вамъ, Гордй Игнатьичъ, чтобы тащить васъ ко мн пообдать.
— Спасибо, голубь, спасибо. Сейчасъ вотъ я кончу пріемъ и съ тобой расцлуюсь. Садись. Подожди.
Самоплясовъ прислъ на лавку.
Вскор докторъ кончилъ осмотръ руки мужика, веллъ фельдшеру промыть рану, засыпать ее іодоформомъ, сбросилъ съ себя халатъ и, очутившись въ черной пиджачной пар, подошелъ съ сіяющимъ лицомъ къ Самоплясову.
— Здравствуй, другъ Капитоша, здравствуй! Съ пріздомъ тебя… Съ полученіемъ наслдства… Я слышалъ, что ты богачъ теперь сталъ, — говорилъ докторъ и поцловалъ молодого человка.— Надолго пріхалъ?
— Да какъ поживется, Гордй Игнатьичъ. Папашеньку покойника хочу здсь помянуть, да порошу на зайца хочу справить. Вотъ собирайтесь: походимъ и погуляемъ.
— Да, да… По первой пороши на зайца лучшая охота, — проговорилъ докторъ, закуривая папиросу.
— Кром того, облаву въ лсу хочу устроить. На господскій манеръ, — сказалъ Самоплясовъ.
— Ну?! Это ужъ дйствительно по-барски, — согласился докторъ и прибавилъ: — Впрочемъ, ты теперь богатый человкъ, можешь ворочать капиталами.
— Въ чужихъ рукахъ всегда кусъ бываетъ великъ, Гордй Игнатьичъ. А если есть достатки какіе, то отчего-жъ не побаловать себя!
— Это ты врно, это ты правильно, — согласился докторъ.— Хуже на своихъ достаткахъ лежать, какъ собака на сн. Какой ты франтъ, Капитоша! Какой на теб тулупчикъ аховый.
— Для здшней деревенской жизни справилъ-съ, чтобы на охоту ходить. А въ Петербург посл смерти папашеньки я ударился во всю, нашилъ себ одежи по послдней мод и даже во фрак хожу. Теперь ужъ никто не скажетъ, Гордй Игнатьичъ, что я не цивилизованный человкъ. Конечно, папенька при жизни много по одеж мшали…
— Да вдь цивилизація не въ одеж, Капитоша, — перебилъ его докторъ.
— Знаю-съ, Гордй Игнатьичъ, но и одежа тоже. Въ Петербург по платью встрчаютъ, по уму провожаютъ. А для разнаго домашняго образованія и чтобъ вс свтскіе порядки знать, какъ и что по тому и къ чему идетъ, я взялъ себ барина для компаніи и образованія.
Докторъ выпучилъ глаза отъ удивленія.
— Какого барина?— спросилъ онъ.
— Баринъ онъ прогорлый-съ, когда-то въ военной служб служилъ, большіе капиталы пробросалъ, всякіе порядки и что по тому слдуетъ онъ въ лучшемъ вид знаетъ. Вотъ пойдемъ ко мн, такъ я васъ съ нимъ познакомлю.
— Это ты, Капитоша, напрасно длаешь, — покачалъ головой докторъ.
— Да пожалуй, что и такъ, докторъ, потому онъ оказался безпокойный человкъ и характеръ у него очень строгій, но ужъ ничего не подлаешь, коли пригласилъ, — отвчалъ Самоплясовъ.— Впрочемъ, можетъ статься, я его и спущу съ Богомъ по морозцу отсюда. Ну, дамъ ему отступного, что-ли, — прибавилъ онъ.
Докторъ, на скоро вымывъ руки, началъ надвать на себя пальто съ бараньимъ воротникомъ и, улыбаясь, говорилъ:
— Пойдемъ, Капитоша къ теб, пойдемъ… посмотримъ, какого ты такого барина пригласилъ себ для образованія. Кажется, что ужъ на первыхъ даже порахъ ты наглупилъ среди твоего богатства. Ахъ, Капитоша, Капитоша!
— Очень можетъ быть, Гордй Игнатьичъ, но вдь по своимъ понятіямъ я соображалъ, что такъ будетъ лучше…— отвчалъ Самоплясовъ.
— Прощайте, Христофоровъ, я ухожу, — сказалъ фельдшеру докторъ. — А ямщику скажете, чтобы онъ лошадей часа черезъ два подалъ къ Самоплясовымъ. Я тамъ буду.
— Слушаю-съ.
Докторъ хотлъ уходить изъ амбулаторіи, но Самоплясовъ остановилъ его:
— Позвольте, докторъ. Надо и съ фельдшеромъ Герасимомъ Ермолаичемъ поздоровкаться, сказалъ онъ, — подошелъ къ фельдшеру и протянулъ ему руку. — Идемте, Гордй Игнатьичъ, — обратился онъ къ доктору.
И они стали выходить на улицу.

IX.

Входъ въ комнаты Самоплясова былъ одинъ, черезъ кухню. Ведя доктора Клестова по лстниц, Самоплясовъ говорилъ:
— Теперь почаще назжать буду сюда изъ Питера, такъ надо будетъ вторую лстницу сдлать, парадную, чтобы чистый входъ былъ. Крылечко крытое, съ улицы, съ птушками и разными птицами и стекла цвтныя думаю вставить… Совсмъ особый видъ и вкусъ будетъ.
— Ого, Капитоша, какъ ты разсуждаешь! кряхтлъ докторъ, взбираясь по лстниц. — А прежде ничего этого не замчалъ и всмъ доволенъ былъ.
— Да вдь папепька покойникъ человкъ срый былъ и не замчающій, такъ замчай или не замчай, въ т поры все равно ничего-бы не вышло. Пожалуйте, Гордй Игнатьичъ, — распахнулъ Самоплясовъ передъ докторомъ дверь, обитую рогожей, и тутъ-же прибавилъ: — И дверь эту надо приказать сукномъ или клеенкой обить вмсто рогожй, а то — безобразіе.
Въ кухн Колодкинъ украшалъ блюдо шофруа фигурками, вырзанными изъ кореньевъ. Самоплясовъ обратился къ нему и сказалъ:
— Ну, мажордомъ, поторапливайся, да подавай обдать. Я гостя почетнаго привелъ.
— Извольте прежде закусывать. Я легкій горъ-девръ подалъ, — отвчалъ Колодкинъ. — А обдъ вслдъ за симъ…
— Ого, какъ ты нынче кутишь, Капитоша! Да у тебя даже поваръ, — проговорилъ докторъ, сбрасывая съ себя пальто на руки встртившей ихъ Соломониды Сергенны, и поздоровался съ ней.
— Не поваръ, а мажордомъ-съ. Не для одной стряпни, а для всего обихода его взялъ изъ Петербурга, — поправилъ доктора Самоплясовъ.
— Ахъ, даже изъ Петербурга!..
— И можно даже такъ сказать, докторъ, что знаменитость. Позвольте вамъ рекомендовать: Калина Колодкинъ. Все по графамъ жилъ, на охот все въ походныхъ кухняхъ при нихъ стряпалъ, вотъ я и подцпилъ его. Своего дла искусникъ уму помраченье, но одинъ грхъ — заливаетъ за галстукъ по временамъ, — шепнулъ онъ доктору.
— Не узнаю тебя, Капитоша, не узнаю! — бормоталъ докторъ. — Но прежде всего, ты мн дай помыться. А то въ амбулаторіи-то ты меня заторопилъ, а я и не умылся настоящимъ манеромъ. Только руки..
— Пожалуйте, Гордй Игнатьичъ. Изъ Петербурга на сей предметъ особый складной умывальникъ привезли. Вдь прежде здсь изъ простого рукомойника надъ грязнымъ ушатомъ умывались. А я ужъ какъ началъ полировку, такъ все одно къ одному… Есть и одеколонъ.
И Самоплясовъ привелъ доктора къ себ въ спальню, гд стоялъ умывальникъ, надъ умывальникомъ висло зеркало, а на зеркал было перекинуто полотенце съ красными вышитыми концами. Докторъ умывался и говорилъ:
— Ты, Капитоша, только поменьше полировкой-то хвастайся. Да и вообще… Прости, что я теб это говорю, но вдь я тебя съ мальчиковъ знаю.
— Да вдь хорошей цивилизаціей отчего-же не похвастаться, Гордй Игнатьичъ? А я стараюсь, чтобъ все въ точку было, по-европейскому.
— А ты все это длай, но помалкивай насчетъ цивилизаціи-то. Ужъ какая у тебя цивилизація! Далеко еще намъ до нея.
— По крайности стараюсь. Вотъ мыло-то Сапонатъ.
Докторъ отеръ руки о полотенце и вышелъ въ гостиную, она-же и столовая. Стоялъ столъ, дйствительно хорошо сервированный и приготовленный для четырехъ персонъ. Столовое блье отличалось свжестью, серебряные ножи, вилки, ложки были съ иголочки, фарфоровая посуда была дорогая, и около каждаго прибора стоялъ полный комплектъ обденнаго хрусталя. На отдльномъ столик была поставлена холодная закуска изъ пяти-шести предметовъ и два сорта водки.
— Закусить-съ…— предложилъ доктору Самоплясовъ.
Докторъ Клестовъ поразился.
— Ну, смотри, какой онъ сервировкой запасся!— говорилъ докторъ, потирая руки и вглядываясь въ накрытый столъ. — И какихъ хлопотъ стоило все это сюда привезти!
— Да вдь ужъ одинъ разъ въ жизни живемъ, Гордй Игнатьичъ, — отвчалъ Самоплясовъ. — А ежели я получилъ капиталъ и чувствую склонность вотъ къ этой самой циви… Виноватъ-съ… Ну, какъ тутъ не скажешь этого слова, если вы сами хвалите и вызываете! Конечно-же, хочется по полированному жить. Въ ресторанахъ въ Петербург видишь все хорошее — ну, и стараешься потрафрить. Да и баринъ этотъ самый у меня, адьютантъ по особымъ порученіямъ, такъ совтуетъ. Да гд онъ? Аристархъ Васильичъ!
— Я здсь! — откликнулся Холмогоровъ и вышелъ изъ сосдней комнаты, подергивая себя за длинные усы. — Гд это ты запропалъ? Ждалъ, ждалъ я и ужъ не вытерплъ и заморилъ червячка.
— Вотъ онъ сихъ длъ искусникъ и мой совщательный членъ! — проговорилъ Самоплясовъ.— Позвольте познакомить.
— Холмогоровъ…— назвалъ себя Холмогоровъ.
— Докторъ Клестовъ… здшній земскій врачъ…— отрекомендовался докторъ.
— Дворянинъ Холмогоровъ… Фамилія, которая встрчается еще при Грозномъ… Отставной штабъ-ротмистръ…— продолжалъ Холмогоровъ.— А все это я къ тому клоню, что у содержателя извозчичьяго двора Самоплясова я ни адьютантомъ, ни чиновникомъ по особымъ порученіямъ никогда не былъ да и не буду. Не буду! Слишкомъ много чести для него.
Самоплясовъ нсколько растерялся.
— Гмъ… Зачмъ-же ты сюда со мной пріхалъ?— спросилъ онъ Холмогорова, красня.
— Я? Въ гости пріхалъ. Ты звалъ меня — я и пріхалъ. И это-то считаю для тебя за большую честь.
— Ну, для компаніи… Все-таки для компаніи. А для компаніи и адьютанты и чиновники по особымъ порученіямъ всегда здятъ, — старался смягчить Самоплясовъ.
— Врешь. По служб они здятъ, чтобъ состоять при особ. Да вдь при какой особ-то! При особ въ генеральскомъ чин. А ты разв генералъ?
— Самъ-же ты, Аристархъ Васильичъ, назвалъ меня разъ генераломъ, а себя адьютантомъ — такъ вотъ я изъ-за чего, — оправдывался Самоплясовъ.
— Въ насмшку генераломъ назвалъ, въ насмшку. А ты, дура съ печи, и поврилъ? Очень глупъ ты, коли ужъ такъ… А адьютантомъ твоимъ я себя никогда не называлъ.
— Ну, да что тутъ разговаривать! Дло-то плюнуть стоитъ. Выпьемте, господа. Вотъ закусочка стоитъ.
Самоплясовъ старался замять разговоръ. Докторъ Клестовъ очутился въ неловкомъ положеніи и не зналъ, что говорить.
— Выпить?— сказалъ Холмогоровъ.— А вотъ это дло другое… Это можно…
— Ну, въ такомъ случа будь виночерпіемъ и разливай…— нашелся Самоплясовъ.— Докторъ, пожалуйте по рюмочк.
— Виночерпіемъ могу быть въ компаніи. Это дло десятое…— согласился Холмогоровъ и началъ наливать въ три рюмки.

X.

Только что стали садиться за столъ, прибжалъ учитель Мишукъ. Онъ буквально прибжалъ изъ своей школы, былъ запыхавшись и весь красный отъ пота.
— Кончилъ. Распустилъ своихъ мальчишекъ, говорилъ онъ и тутъ-же сообщилъ, что и батюшка, отецъ Іовъ, вслдъ за нимъ идетъ.
— Тогда придется подождать. Пускай они вдвоемъ догонятъ насъ у закуски, — сказалъ Самоплясовъ и веллъ ставить пятый приборъ, что Колодкинъ сейчасъ и исполнилъ.
— А насчетъ облавы я все уладилъ, — продолжалъ учитель, выпивъ водки и закусывая сардиной.— Сотскій все устроитъ и будетъ это все подъ наблюденіемъ нашего волостного писаря Взорова. Но разумется, надо и Взорову дать встать на номеръ, потому что охотникъ онъ тоже страстный, и кром того, какъ хочешь, и начальство тоже… Пятьдесятъ человкъ сотскій сгонитъ бабъ и мужиковъ для загона.
— Взорова я съ удовольствіемъ приглашу, — отвчалъ Самоплясовъ.— Я даже люблю Взорова. Вотъ, баринъ, у кого стиховъ-то въ башк понасажено!— отнесся онъ къ Холмогорову.— И стихи все самые что ни-на-есть скоромные… И къ чему угодно у него стихи и прибаутки. Такъ и садитъ, такъ и садитъ! Да вдь къ мсту…
— Циникъ…— процдилъ сквозь зубы докторъ про писаря.— И безсмысленный циникъ..
— Зато, Гордй Игнатьичъ, охота черезъ него удастся. Здшніе бабы и мужики неохотно идутъ на облаву, избаловавшись. А онъ пошлетъ сотскаго и сгонитъ, — сказалъ учитель.— А Капитонъ Карпычъ ужъ отъ своихъ щедротъ дастъ по тридцати или сорока копекъ. Онъ и егеря Пафнутьева подсдобитъ. А у того и рогъ есть.
— Рогъ-то и мы съ собой привезли, — похвастался Самоплясовъ.
Онъ отправился къ себ въ спальню и затрубилъ въ мдный охотничій рогъ, а затмъ послышались звуки трещетки.
Очевидно, все это ему нравилось, было для него внов и тшило его.
— Совсмъ ребенокъ… Совсмъ мальчишка…— презрительно усмхнулся Холмогоровъ, подергивая свои усы.
— Всякая музыка у насъ есть. Все съ собой привезли… — похвастался Самоплясовъ, выходя изъ спальни, и пустилъ въ ходъ граммофонъ, который тотчасъ заплъ задавленнымъ, хриплымъ голосомъ какой-то цыганскій романсъ.
Въ это время вошелъ священникъ отецъ Іовъ.
— Трапезуете?— спросилъ онъ, держа лвую руку на желудк, а правою поправляя волосы.— Я тоже зашелъ насчетъ трапезы поговоритъ, но только поминальной.
— Милости просимъ, батюшка… Пожалуйте…
— Не садимся за столъ и ждемъ васъ… Вотъ сюда прошу приссть, — предлагалъ Самоплясовъ и поставилъ ему стулъ.
— Да насчетъ этой-то трапезы вы меня оставьте… Я ужъ дома похлебалъ и подзакусилъ, а вотъ поминальная-то трапеза за упокой вашего папаши…— продолжалъ священникъ.— Меня сейчасъ волостной старшина нашъ Распоркинъ надоумилъ. Вдь трапезу-то для здшней родни будете устраивать… А родни у васъ уйма. Вс объявятся родней. Такъ предлагаетъ онъ вамъ волостное правленіе. Тамъ храминка о шести окнахъ. Тамъ и земскій судитъ, тамъ мы и чтенія христіанскія устраивали.
— Ну, что-жъ, чего-бы еще лучше! Спасибо Распоркину, — сказалъ Самоплясовъ.
— Столъ я дамъ, у насъ имются при церкви для освященія куличей въ Пасху доски и козлы… Мы ихъ вокругъ церкви ставимъ. Прекрасно и благообразно выйдетъ.
— Отлично, отлично… И вамъ большое спасибо, батюшка. Какой вы хлопотунъ!
— Да вдь для своихъ-же… А васъ я считаю все равно что роднымъ. Вдь мальчикомъ махонькимъ ко мн бгали… Теперь покрыть ежели столы на манеръ скатеретокъ, такъ у моей попадьи холсты найдутся. Вымоете и потомъ возвратите, — развивалъ свою мысль отецъ Іовъ, наскоро выпивъ водки и отправляя себ въ ротъ соленыя закуски.
— Холстовъ-то и у насъ, пожалуй, хватитъ. Чего вы безпокоитесь! Надо будетъ только у тетеньки Соломониды Сергвны спросить, — говорилъ Самоплясовъ.
— Холстовъ у насъ хоть отбавляй…— откликнулась изъ-за дверей тетка, помогавшая Колодкину подавать на столъ и очевидно прислушивавшаяся къ разговору.— Вотъ только разв насчетъ посуды. Нельзя-же имъ хорошія тарелки и миски давать. Перебьютъ.
Отецъ Іовъ хоть и сказалъ, что дома ‘хлебалъ и подзакусывалъ’, но пилъ и лъ съ большимъ аппетитомъ, чокаясь съ учителемъ.
— Насчетъ посуды я обдумалъ, — продолжалъ онъ, прожевывая кусокъ и садясь за обденный столъ.— Посуда плевое дло. Глиняныхъ чашекъ и ложекъ для щей вы наберете у лавочника Василія Иванова Молочаева. Ну, и стакановъ или кружекъ… А ножей и вилокъ имъ не надо. Зачмъ ножи и вилки? Вдь въ сущности имъ главное вино и пиво при поминовеніи.
— А остальное неужели ни во что не цнятъ? засмялся Холмогоровъ, взявъ со стола съ закуской сыръ и отрзывая себ кусокъ.
— Право, не цнятъ. Здсь такой народъ. Да и везд онъ одинаковъ, — отвчалъ отецъ Іовъ.— Помянуть по-ихнему — выпить. А остального и не надо, пожалуй. Вдь пирогъ, щи и кисель. Другихъ разносоловъ, я думаю, Капитонъ Карпычъ не будетъ имъ длать. Ну, кутья… А для всего этого и деревянныхъ ложекъ довольно. Вилки для простого народа руки… А пить такъ онъ и изъ берестяного стакана склоненъ.
Колодкинъ во всемъ бломъ — въ куртк, передник и колпак — длалъ все по ресторанному. Онъ принесъ къ столу кастрюльку, обернутую полотенцемъ, и тутъ-же при обдающихъ разливалъ въ бульонныя чашки борщокъ, а тетка Соломонида Сергевна подавала ихъ каждому и предлагала дьябли на тарелк.
— Но только изъ-за храминки-то въ волостномъ придется вамъ, многоуважаемый, и старшину Распоркина пригласить на поминовенье-то, — обратился отецъ Іовъ къ Самоплясову.
— Всенепремнно. Какъ-же иначе? Старшина, — отвчалъ Самоплясовъ.
— Вдь у васъ, по всмъ вроятіямъ, поминовеніе-то будетъ двоякое, то-есть дленіе на козлищъ и овецъ?
— А то какъ-же. Вотъ всхъ друзей моихъ приглашу къ себ на обдъ, сюда, а тамъ ужъ будетъ тетенька Соломонида Сергвна распоряжаться. Нешто возможно вмст! Васъ попрошу сюда съ матушкой пожаловать. Отца дьякона съ супругой. Лсничему Ивану Галактіонычу Кнуту надо записку послать. Старшину… лавочника Молочаева, мельника, повитуху нашу, учительницу. Этихъ всхъ сюда.
— Писаря не приглашайте. Фанаберіи много въ голов, а толку мало, — шепнулъ отецъ Іовъ.
— Нельзя. Онъ мн облаву устраиваетъ, бабъ въ лсъ сгонитъ.
Отецъ Іовъ взялъ чашку съ борщкомъ и нюхалъ.
— Что значитъ поварская-то стряпня! Ароматъ… — произнесъ онъ.— Это какъ называется? Не супъ де шассеръ?
— Борщокъ, — отвчалъ Самоплясовъ.
— Борщокъ, борщокъ. То-то свекольникомъ-то отражаетъ! То борщъ, а это борщокъ.
— Повара, говорятъ, и изъ черепахи могутъ такой супъ приготовить, что языкъ проглотишь, — сказалъ учитель.
— А то какъ-же… Супъ тортю… первая гастрономія…— откликнулся хриплымъ басомъ Koлодкинъ. — А только его можно и не изъ черепахи соорудитъ. Тотъ-же вкусъ.
— А изъ чего?
— Бычьи хвосты и телячья головка.
— Ну, такъ вотъ ты и сооруди, Колодкинъ, къ поминальному обду, — отдалъ приказъ Самоплясовъ.
— Нельзя, ваше степенство.
— Отчего?
— Не полагается. Не законное меню выйдетъ. Для поминальнаго обда идетъ по положенію или супъ прентаньеръ или уха… Иначе фасонъ обда испортишь, — далъ отвтъ Колодкинъ.
Подали второе блюдо: шофруа.

XI.

Колобки и стопочка шофруа изъ дичи, какъ неизвстное блюдо, произвели на гостей недоумвающее впечатлніе, чему очень радъ былъ Самоплясовъ. Даже докторъ Клестовъ, положивъ себ на тарелку этого кушанья, разсматривая его, произнесъ:
— Фу, какая мудреная да! Не знаешь даже, какъ ее и сть — вилкой или ложкой.
— Любимое мое кушанье, Гордй Игнатьичъ, — отвчалъ Самоплясовъ, сіяя отъ удовольствія.— На манеръ студня это.
— Ври больше!— ядовито ухмыльнулся Холмогоровъ.— Даже сравненія-то сдлать не умудрился… На манеръ студня! Похоже!
— Ну, не такъ сказалъ. Ну, что-жъ изъ этого? А все-таки посл водки да чудесная.
— Мудрено, дйствительно мудрено состряпано, — покачивалъ головой отецъ Іовъ, пробуя кусочекъ.— Какія ухитренія, подумаешь, производятся для потхи чрева. А все-таки вкусно… деликатесъ.
Учитель лъ молча. А докторъ опять сказалъ:
— Дивлюсь я на тебя, Капитонъ, какъ это ты усплъ такъ въ короткій срокъ насчетъ хитроумной ды насобачиться! Вдь всего только полгода, какъ отецъ твой отошелъ къ праотцамъ.
— Вотъ мой учитель и наставникъ, — указалъ Самоплясовъ на Холмогорова.
— Поди ты! По прежнему ты въ дл вкуса эіопомъ остался! — махнулъ рукой Холмогоровъ.
— Конечно, мн до тебя далеко, устрицъ сть не могу, но все-таки я много того…— отвчалъ Самоплясовъ.
— И не моги!— кивнулъ ему докторъ.— Лучше будетъ, много лучше. Вспомни, какъ мы съ тобой по болоту въ прошломъ году за утками бродили, и ты бралъ съ собой на закуску ватрушку съ брусничнымъ вареньемъ теткиной стряпни.— Капитоша съ ватрушкой куда проще и миле былъ. Чего улыбаешься? Да… Я правду говорю… Простота и естественность, братъ, лучше. А теперь ты какой-то не настоящій, вывернутый, какъ я посмотрю…
— Знаете, вдь и я съ вами согласенъ, хоть и считаюсь его менторомъ, — поддакнулъ Холмогоровъ.— Что правда, то правда…Именно выверченный. Стремится къ лаку и полировк, а на самомъ дл въ какую хочешь галандру его пускай, все равно шершавымъ останется.
Самоплясовъ первое время оказался какъ-бы облитымъ водой отъ этихъ словъ и нсколько пріунылъ, но хвативъ, большую рюмку мадеры, черезъ минуту спрашивалъ Холмогорова:
— Баринъ! Господинъ профессоръ по части ды и выпивки! Какого вина гостямъ посл шофруа-то предлагать? Посл рыбы блое идетъ, посл мяса красное вино, ну, а посл холоднаго изъ дичины что полагается по астрономіи?
— Гастрономіи, а не астрономіи, — поправилъ его Холмогоровъ.— Астрономія звзды небесныя…
А я какъ сказалъ? Я и сказалъ гастрономіи, поправился Самоплясовъ, вспыхнувъ.
— Нтъ, ты сказалъ: астрономіи. Ну, значитъ ошибся, значитъ перепуталъ.
— Я всегда эти слова перепутываю. А астрономія я знаю, что звзды… Вдь у меня-же есть труба небесная… здсь… стола привезена. Такъ какое-же вино по ас… то бишь, но гастрономіи?
— Какое хочешь. Нтъ указаній. Какое кому по вкусу… Можно даже венгерское пить.
Холмогоровъ сказалъ это съ важностью и чувствомъ своего достоинства.
— Господа гости! Рыбы у меня нтъ. Обдъ сегодня безъ рыбы!— воскликнулъ Самоплясовъ. — Такъ выпьемъ рейнвейнцу… Гастрономія ничего объ этомъ не говоритъ.
— Безъ мудреныхъ словъ, Капитоша, безъ мудреныхъ…— предостерегалъ его докторъ.— Говори проще… Будь прежнимъ Капитошей, а то я тебя не узнаю.
А Самоплясовъ, не слушая его, уже разливалъ гостямъ по рюмкамъ рейнвейнъ.
Въ конц обда, посл сладкаго, Колодкинъ подалъ кофе и фрукты. Самоплясовъ принесъ ящикъ сигаръ и, предлагая доктору одну изъ нихъ, сказалъ:
— Настоящая Гавана-съ… Я такъ, Гордй Игнатьичъ, разсуждаю, что если кто хочетъ угостить своихъ пріятелей и въ сил, то отчего не угостить по настоящему!— похвастался онъ и тутъ-же прибавилъ:— Но сегодня у меня конфузъ: обдъ безъ рыбы… Конечно, обдъ незваный, но безъ рыбы… И вы, гости дорогіе, меня извините.
— Полноте, полноте… Какъ вамъ не стыдно!— заговорилъ отецъ Іовъ.— Закормилъ на славу, да еще извиняется! Пиръ Лукула, а онъ извиняется.
— На поминальномъ обд, батюшка, ужъ поправимся. Форменный обдъ сдлаю.
— Не поправитесь…— вмшался въ разговоръ прислуживавшій у стола Колодкинъ.— Насчетъ рыбы не поправитесь.
— Отчего?— спросилъ Самоплясовъ.
— Оттого, что рыбы здсь нтъ. Какая здсь рыба! Вчера изволили за ужиномъ кушать. Окуньки въ три вершка, что мальчишки деревенскіе на удочку ловятъ. Разв это рыба! А настоящей парадной рыбы здсь нтъ.
— Барина въ уздъ завтра за рыбой командируемъ!— вскричалъ Самоплясовъ.— А рыба должна быть, въ город она есть.
Холмогоровъ, сидя откинувшись на спинку стула, пустилъ длинную струю сигарнаго дыма и насмшливо отвчалъ:
— Такъ я теб сейчасъ и похалъ въ уздный городъ за рыбой. Дожидайся!
— Странно! Но если мн для обда требуется?
— Посылай другихъ. А я теб не батракъ достался.
— Вона! Эво, какъ люди-то разсуждаютъ!— прищелкнулъ языкомъ Самоплясовъ.— А еще адьютантомъ сюда пріхалъ!
— Да кто теб сказалъ, что я у тебя адьютантомъ? Выбей ты эту дурь у себя изъ головы!
Холмогоровъ разсердился, съ шумомъ отодвинулъ стулъ и вышелъ изъ-за стола.
Самоплясовъ былъ уже изрядно разгоряченъ виномъ и сказалъ ему:
— Не горячись, не горячись! Печенка лопнетъ. Ну, не адьютантомъ похалъ, такъ для компаніи. А для компаніи — все другъ для друга. Я для тебя, а ты для меня… За компанію монахъ женился.
— Такъ опять-таки не провизію-же закупалъ…
— Однако ты мою провизію шь, мою провизію куришь.
— Дуракъ! Еще сметъ попреки длать!— пробормоталъ Холмогоровъ и удалился къ себ въ комнату, хлопнувъ дверью.
Всмъ остальнымъ сдлалось очень неловко, хотя они и продолжали еще сидть за столомъ.
— Я вамъ, многоуважаемый, причетника Кузьму пошлю въ городъ за рыбкой, дайте только лошадь, — сказалъ отецъ Іовъ, весь красный отъ вина.
— Въ лучшемъ вид, батюшка. Даже пару возьмемъ на почтовомъ двор, потому насчетъ рыбы мн не хочется ударить въ грязь лицомъ.
— Вотъ и отлично. И онъ вамъ отличныхъ судаковъ привезетъ. Да въ город у насъ и осетрина хорошая найдется. Кузьма купитъ. Что угодно купитъ. Онъ мужчина ходовой. А только вотъ что: не отложить-ли вамъ поминанье-то денька на два? Вдь, пожалуй, послзавтра не успете. И провизію закупать, и стряпать. Хлопотъ много. До субботы-бы…
— А что-жъ, до субботы, такъ до субботы… День хорошій, настоящій поминальный, — согласился Самоплясовъ.
— А въ воскресенье облава? Не подойдетъ, чтобъ два дня подъ-рядъ!— воскликнулъ учитель.
— А кто намъ мшаетъ облаву на слдующее воскресенье отложить? Я вдь здсь съ мсяцъ проживу.
— А вдругъ снгъ большой выпадетъ, такъ какая тогда облава!
— Не выпадетъ, другъ. Наохотимся вдоволь еще. А обдъ поминальный я хочу на славу сдлать. Ужъ длать, такъ длать и помянуть папеньку на отличку, чтобъ не ударить въ грязь лицомъ. Правду я, Гордй Игнатьичъ?— обратился Самоплясовъ къ доктору.
Докторъ Клестовъ ничего ему не отвтилъ на вопросъ, но подошелъ къ нему, положилъ руку на плечо и проговорилъ:
— Ахъ, Капитоша, Капитоша! Дивлюсь я на твою перемну. Совсмъ ты не тотъ, какимъ былъ прежде. Не люблю я такихъ.

XII.

Наступили уже сумерки, когда гости разошлись. Прозвонилъ бубенчиками отъзжающій докторъ Клестовъ, жившій верстахъ въ пятнадцати отъ села Антропова. Ушелъ священникъ Іовъ Андреевичъ Свтильниковъ, взявъ деньги на рыбу для поминальнаго обда, общавъ за нею послать въ уздный городъ причетника Кузьму. Послднимъ уходилъ учитель Мишукъ. Онъ торопился на спвку заупокойной обдни, которую назначилъ сегодня въ пять часовъ вечера. Уходя, онъ говорилъ Самоплясову:
— Да что-бы теб нотъ намъ пожертвовать! Въ нотахъ мы терпимъ скудность большую. Все, что у насъ есть — переписанное, а переписано плохо.
— Могу, могу… Отчего не пожертвовать, — отвчалъ Самоплясовъ.
— Да и вообще теб надо что-нибудь сдлать съ просвтительной цлью для нашего сельскаго населенія въ память твоего покойнаго отца.
— Да вдь ужъ вчера сказалъ, что сдлаю. Ну, и сдлаю. Дай мн оглядться-то. Я когда. халъ сюда, такъ воображалъ объ этомъ. Хочешь, я устрою посидлки для дамскаго пола у меня въ дом? Созову всхъ антроповскихъ двицъ, закачу имъ угощеніе, танцы подъ настоящую музыку… Аристофонъ у меня есть… привезенъ. Граммофонъ тоже… Сначала программа для увеселенія публики… Какъ въ клуб, напримръ, въ Петербург… А потомъ танцовальное отдленіе. Танецъ кекъ-вокъ… Баринъ покажетъ имъ этотъ новомодный танецъ. И пріятно и для здшнихъ двицъ будетъ полировка и просвщеніе.
— Ну, какое-же это просвщеніе! Я не объ этомъ просвщеніи говорю, — сказалъ учитель.
— Да это только для начала… А потомъ можно и на другой манеръ. Ну, приглашу лсничаго Кнута, и онъ покажетъ двушкамъ всю эту самую астрономію на неб въ мою трубу… То-есть гд какая звзда, гд какая планета и какъ он называются. Трубу я отличную привезъ, чтобъ съ лсничимъ заниматься, а онъ мастакъ этого дла…
— Какія-же это посидлки, если одн двушки! Это ужъ монастырь какой-то. На посидлкахъ двушки и парни. А здшніе парни, самъ знаешь, какіе! Придутъ полупьяные, натопчутъ теб грязи въ комнатахъ, — возражалъ учитель.
— Ну, и парней пригласимъ. Пригласимъ такихъ, которые почище. Не вс-же они въ грязныхъ сапогахъ. Я знаю такихъ, что и калоши резиновыя носятъ.
— Срость… Вс они срость и невжество, даже и т, кто въ калошахъ ходитъ.
— А вотъ среди насъ, полированныхъ, и они отполируются. Ты имъ тоже какое-нибудь, стихотвореніе Некрасова прочтешь. Помнишь, что ты мн читалъ когда-то? И будетъ музыкально-танцовально-литературный вечеръ. Правильно я? Согласенъ?
— Ну, да объ этомъ потомъ. Прощай!
Учитель ушелъ. Самоплясовъ остался одинъ. За обдомъ онъ изрядно выпилъ, и теперь хмель тяжело выходилъ изъ его головы: боллъ затылокъ, стучало въ виски, во рту было сухо. Онъ прилегъ отдохнуть, думая заснуть, но не спалось. За стной кряхтлъ Холмогоровъ и кашлялъ раскатистымъ кашлемъ. Самоплясовъ поднялся, спросилъ себ зельтерской воды и сталъ переругиваться черезъ стну съ Холмогоровымъ.
— Считаешься пріятелемъ, а не хочешь за рыбой для обда създить! Какой ты пріятель! Ты, стало-быть, не пріятель, а только карманная выгрузка, — говорилъ онъ.
— Прошу не называть меня такой кличкой! Я этого не потерплю!— закричалъ Холмогоровъ.
— Да конечно-же только изъ-за денегъ пріятелемъ считаешься! Чтобъ сорвать, урвать или взять въ долгъ безъ отдачи!
— Ты долженъ за честь считать, что я иногда у тебя беру по-пріятельски! — еще больше возвышалъ свой голосъ Холмогоровъ.— Ты и я! Я родовитый дворянинъ, а ты разбогатвшій мужикъ, да еще не самъ и разбогатвшій-то, не своимъ умомъ, а мальчишка, которому счастье привалило.
— Не смй и меня называть мальчишкой! А то такой кличкой назову, что не поздоровится. Видлъ я разъ, какъ тебя въ клуб въ игорной комнат чествовали.
Холмогоровъ началъ кашлять, какъ-бы стараясь замять разговоръ, и потомъ произнесъ:
— Если-бы ты предложилъ мн по-пріятельски създить за рыбой, то, я не отказался-бы, а вдь ты сказалъ: ‘адьютанта командирую’. По-пріятельски — изволь, я съзжу.
— Да ужъ поздно теперь. Дьячекъ подетъ. А хать теб было прямое дло. Ты и гастрономію знаешь, и все эдакое… можетъ быть, ты въ город и заграничную рыбу тюрьбу нашелъ-бы… Устрицъ купилъ-бы. Ну, мы и утерли-бы всмъ здсь носъ-то. Сырыхъ я не могу сть, а жареныхъ на скорлупкахъ могу… Эіопомъ-то называлъ меня, а выходитъ, что самъ Эіопъ.
— Ну, ну, ну! Я бранить себя не позволю!— послышалось изъ другой комнаты.
— Да вдь ты мертваго выведешь изъ терпнія, — сталъ перемнять тонъ Самоплясовъ и тутъ-же мягко прибавилъ:— Займись завтра хоть облавой-то. Похлопочи…
— Да вдь ужъ для насъ хлопочутъ объ облав. Учитель хлопочетъ и все наладилъ. А я нездоровъ. У меня я подагра разыгрывается.
— Что такое?— спросилъ Самоплясовъ.
— Подагра. Ножныя боли, подагрическія боли. Сегодня страшно большой палецъ на правой ног болитъ, а это ужъ предвстникъ.
— Подагра… Въ первый разъ слышу такую болзнь. Вдь выдумаетъ тоже болзнь!
— Эта болзнь у меня давно. Разыграется она, такъ я тогда и совсмъ ходить не буду мочь, даже и стоять будетъ трудно.
— Зачмъ-же ты халъ съ такой болзнью?
— Да вдь ты-же пригласилъ меня къ себ въ гости на облаву.
Самоплясовъ ршительно не зналъ, чмъ ему заняться.
‘Пойти разв къ двушкамъ на посидлки?— мелькало у него въ голов.— Отправиться къ учителю въ школу на спвку?’
Онъ позвалъ тетку. Та выглянула и спросила:
— Самоварчикъ поставить?
— Зачмъ-же это я буду съ одного свое брюхо теплою сыростью наливать! А вы вотъ что мн скажите: есть здсь сегодня у кого-нибудь посидлки?
— Не начинались еще, мой милый. У насъ двушки посидлки всегда начинаютъ съ Филиппова поста. Свадьбы кончатся — ну, и посидлки начнутся. Недльки черезъ дв теперь.
— А свадьбу сегодня играетъ кто-нибудь здсь?..— допытывался Самоплясовъ.
— Какая-же можетъ быть, милый мой, свадьба во вторникъ!— отвчала тетка.— Что ты!
— Ахъ, да… и то… Здсь у васъ я и дни-то перезабылъ. А то вдь и у насъ въ Петербург… По вторникамъ, четвергамъ и субботамъ кареты на вечеръ отпускаемъ по четыре рубля въ вечеръ, а то и по три, а въ свадебные дни семь — восемь рублей. Ну, ладно… Ничего больше. Ступайте!— кивнулъ Самоплясовъ тетк и крикнулъ Холмогорову:— Баринъ, а баринъ! Давай телефонъ проводить отъ скуки!
— Да вдь ужъ общались теб прислать искусника и для телефона и для электрическихъ звонковъ, — послышалось изъ сосдней комнаты.
— Ну, давай въ подзорную трубу звзды небесныя разсматривать. Заберемся наверхъ въ свтелку, наладимъ и будемъ смотрть.
— Не могу я… Я вдь сказалъ теб, что у меня подагра…
— Ну, компаньонъ! Какой-же ты посл этого компаньонъ, коли ты хозяина потшить не хочешь! Не компаньонъ ты, а… Ну, да чортъ съ тобой.
Самоплясовъ сталъ надвать тулупчикъ, чтобы идти къ учителю на спвку.

XIII.

Поминки отца удались Самоплясову на славу. Вылъ морозъ, и непролазная грязь на улиц села Антропова подмерзла и сдлалось сухо. Добрая половина села въ этотъ день не работала по случаю поминокъ. Ученики сельской школы, взявшіеся пть на клирос во время заупокойной обдни, не учились. Передъ обдней была опять спвка. Обденная стряпня началась еще до разсвта. Для стряпни было приглашено шесть бабъ и дв изъ нихъ были спеціально рекомендованы въ распоряженіе Колодкина, ему на подмогу. Стряпня длилась на двое: для простонародья и для гостей. Такъ эти стряпки называлъ самъ Самоплясовъ. Четыре бабы подъ наблюденіемъ Соломониды Сергевны, тетки Самоплясова, варили щи въ большихъ котлахъ, взятыхъ напрокатъ у лавочника Молочаева, валяли и пекли пироги съ рисомъ и приготовляли кисель. Тридцать селедокъ были накрошены въ глиняную чашку, политы уксусомъ и маковымъ масломъ и составляли закуску. Водка и пиво были поручены дочери Соломониды Сергевны Феничк, чтобъ она выдавала всмъ по стакану водки и по бутылк пива. Стряпня для гостей началась даже съ вечера. Дьячекъ Кузьма привезъ изъ города судаковъ и осетрины, и Калина Колодкинъ длалъ изъ судака салатъ-ерши, украшая его раковыми шейками. Надъ помогавшими ему бабами онъ такъ командовалъ, что буквально замучилъ ихъ. Он толкли миндаль, что-то протирали сквозь сито, терли на терк, взбивали яица метелками изъ соломы. Вмсто поминальнаго киселя въ стол для гостей готовилось что-то въ род бланъ-манже изъ сливокъ, яичныхъ блковъ и миндаля. Не забыты были и блины. На шестк русской печи стояла громадная блинная опара. Рыбу осетрину Колодкинъ ршилъ подать теплую подъ соусомъ изъ благо вина съ лимонами, для чего потребовалъ бутылку сотерну и тутъ-же выпилъ самъ полбутылки для бодрости.
Колодкинъ не пилъ ничего хмльного мсяца четыре. Хорошее вино на него сразу подйствовало. Онъ сейчасъ-же повеселлъ и, стряпая, сталъ напвать бабамъ ‘Фонарики-сударики, горятъ себ, горятъ’.
Черезъ полчаса онъ говорилъ Соломонид Сергевн:
— Не выпить было нельзя, а боюсь, какъ-бы моя нутреняя жаба не разыгралась и не запросила еще вина. Тогда совсмъ бда.
— О, Господи! — испуганно говорила Соломонида Сергевна.— Зачмъ-же вы это длали? Зачмъ пили?
— Усталъ очень. Нужно было подкрпить силы.
— Ахъ, Боже мой! Какъ-же это вы такъ?.. Лучше-бы кофейку крпенькаго. Ну, что будетъ, если вы запьете?
— Тогда ужъ я самъ въ себ не воленъ.
— Дать вамъ чернаго кофейку?
— Пожалуй, давайте. Да надо скорй сладкаго сть.
— Какъ сладкаго? Что сладкаго?
— А чего попало. Сахару, такъ сахару, конфетъ такъ конфетъ, мармеладу. Это отшибаетъ.
Колодкинъ выпилъ стаканъ сильно сладкаго кофе, но имя въ своемъ распоряженіи коньякъ для стряпни, ложась спать, ‘дерболызнулъ’ стаканчикъ коньяку.
Утромъ къ обдн и къ поминальному обду пріхали, кром доктора Клестова и лсничаго Кнута, мельникъ Дементьевъ и лсной торговецъ Каверзневъ изъ сосднихъ деревень, а также и священникъ изъ другого прихода отецъ Василій Тюльпановъ. Священникъ Тюльпановъ пріхалъ уже въ половин обдни, былъ съ дьячкомъ и узломъ съ ризой и, здороваясь съ Самоплясовымъ, который стоялъ въ алтар, сказалъ ему:
— Не утерплъ, чтобы не пріхать на панихидку по уважаемому батюшк вашему, и вотъ съ вашего разршенія и съ соизволенія отца Іова посл литургіи вступлю въ сослуженіе. Не могъ себ отказать, не могъ. Очень ужъ уважалъ покойника, зная его боле десятка лтъ.
Отецъ Василій Тюльпановъ былъ благообразный небольшого роста самый безобидный старичекъ, но отецъ Іовъ Свтильниковъ его пріздъ счелъ себ за обиду и видлъ въ этомъ покушеніе на доходы своего прихода.
— Позволите, досточтимый Капитонъ Карпычъ?— обратился къ Самоплясову отецъ Василій.
— Съ превеликимъ удовольствіемъ, батюшка… И даже прошу. Чмъ парадне, тмъ лучше. На духовенство я не жалю. А посл всего онаго прошу ко мн помянуть. Поминки у меня въ дом.
— Тоже почту за удовольствіе… Отъ поминовенія усопшихъ не слдъ отказываться. Сіе не въ моихъ правилахъ. Охотно, охотно…
Самоплясовъ тутъ-же началъ приготовлять для него трехрублевку.
Въ церкви было много народа, но еще больше богомольцевъ бродило по кладбищу. Въ числ гостей въ церкви стояли волостной писарь Взоровъ, волостной старшина Распоркинъ, фельдшеръ Христофоровъ, содержатель постоялаго двора Амосъ Сергевичъ Герасимовъ, матушка-попадья отца Іова Феона Алексевна — очень грузная дама по росту и толщин, дьяконица Васса Андреевна — наоборотъ очень маленькая и тощая женщина и повивальная бабка и фельдшерица Елизавета Романовна Откосова, красивая вдова, очень любившая вызжать на практику въ мужскихъ сапогахъ съ высокими голенищами.
Не было за обдней только ‘барина’ Холмогорова. У адьютанта Самоплясова не на шутку разыгралась въ ног подагра, и онъ лежалъ дома въ кресл съ вытянутой ногой и весь окутанный пледомъ. Съ вечера у него съ Самоплясовымъ былъ опять крупный разговоръ. Холмогоровъ требовалъ даже отпустить его обратно въ Петербургъ и просилъ дать лошадь до желзнодорожной станціи и денегъ на дорогу, но Самоплясовъ ему отказалъ въ этомъ, говоря:
— Прежде заслужи, а потомъ и отправляйся. Иначе на кой шутъ я привезъ тебя сюда съ собой? Когда собирался хать, то хвастался, что на всякія увеселенія мастеръ, что устроить охоту съ облавой и походнымъ завтракомъ для тебя все равно, что плюнуть, а пріхалъ, и вышло совсмъ напротивъ.
— Да пойми ты, глупый человкъ, что я боленъ… Я заболлъ…— убждалъ его Холмогоровъ.
— Притворяешься, чортъ! Возгордился и притворяешься. Чего ты съ одного мои дорогія сигары сосешь!— закричалъ на него Самоплясовъ.— Каждая сигарка полтину серебра стоитъ, а онъ такъ и насасываетъ! Кури свой трамбукъ фабрики Носодерова.
Самоплясовъ взялъ со стола ящикъ съ сигарами и спряталъ его въ чемоданъ, заперевъ на ключъ.
Посл обдни и панихиды вс почетные гости во глав съ хозяиномъ отправились въ волостное правленіе. Тамъ уже толкались мужики и бабы — родственники и родственницы Самоплясова. Отецъ Іовъ благословилъ трапезу, и началась раздача водки и пива. Выпивая, крестились и тотчасъ-же задали ложкой кутьи изъ большой чашки. Около поминающихъ Самоплясовъ и гости пробыли не боле четверти часа. Вино сразу ошеломило поминающихъ, и опять началось выпрашиваніе у Самоплясова бдными родственниками въ память его отца разныхъ подачекъ. Старуха Матрена Игнатьева просила на лошадь, Семенъ Яковлевъ просилъ пожертвовать ему старый полушубокъ покойника, Авдотья Алексева — двоюродная тетка — на починку избы.
— А объ этомъ ужъ на свобод поговоримъ. Не сейчасъ-же вамъ деньги отсчитывать. Вдь не узжаю еще, — отвчалъ Самоплясовъ и направился съ почетными гостями къ себ домой.

XIV.

Въ дом Самоплясова для почетныхъ гостей также происходилъ поминальный обдъ, но на поминки онъ совсмъ не походилъ, хотя подавалась кутья въ начал стола и кисель въ конц, а духовенство распвало вчную память передъ кутьей и передъ киселемъ. Вообще былъ пиръ велій, За столомъ сидло человкъ пятнадцать: два священника, дьяконъ, попадья, докторъ, лсничій, старшина, писарь, учитель, лавочникъ Молочаевъ, онъ-же содержатель постоялаго двора и чайной, и мельникъ Дементьевъ. Баринъ Холмогоровъ вышелъ къ столу, опираясь на палку съ серебрянымъ набалдашникомъ, сильно прихрамывая, на одной ног его былъ сапогъ, а на другой красная суконная туфля. Онъ былъ въ черномъ сюртук и съ персидской звздой Льва и Солнца, которая произвела на нкоторыхъ большое впечатлніе. Держалъ себя Холмогоровъ особенно важно. Знакомясь съ лавочникомъ Молочаевымъ, онъ подалъ ему всего два пальца руки, а мельника Дементьева, одтаго въ срое пальто и сапоги бутылками, онъ наградилъ только кивкомъ. Помстившись на углу стола, Холмогоровъ какъ-бы возлежалъ за трапезой, поставилъ около себя второй стулъ и вытянулъ на немъ свою больную ногу. Рекомендуя его гостямъ, Самоплясовъ не называлъ уже его своимъ адьютантомъ, но два раза упомянулъ въ разговор съ лсничимъ, что Холмогоровъ видалъ на своемъ вку виды и ‘исторіи съ географіями’.
— Да-съ… Умлъ пожить и другихъ поучить этому могу, — съ гордостью похвастался Холмогоровъ, уничтожая посл рюмки водки салатъ-ерши изъ судака съ соусомъ тартаръ.
— Шампанскимъ, которое я выпилъ и другимъ споилъ, можно было-бы потопить этотъ домъ. Даю слово дворянина. Результаты — вотъ… — указалъ онъ на больную ногу. — Но не жалю. Пожилъ, попилъ.
У стола служили чей-то помщичій егерь Пафнутьевъ, дьячиха и одна крестьянская двушка, жившая когда-то въ Петербург прислугой. Ими командовалъ Калина Колодкинъ, очень часто появлявшійся у стола, но онъ былъ уже пьянъ, отиралъ потное лицо то рукавомъ блой куртки, то передникомъ и таращилъ узенькіе глаза, стараясь казаться трезвымъ.
Духовенство за обдомъ славословило покойнаго старика Самоплясова.
Отецъ Іовъ, вспоминая объ немъ, говорилъ:
— Почтенный, добрый былъ старикъ, справедливый, правильной жизни и къ храму рачительный, когда живалъ здсь, но и разсчетливый при своемъ капитал. Конечно, мы имемъ отъ него хорошія богослужебныя ризы, принесенныя въ даръ, жертвовалъ онъ кое-что и изъ церковной утвари, но позлащеніе церковныхъ главъ только пообщалъ. Только пообщалъ…
— И въ общаніи есть спасеніе… — старался сгладить рчь, отца Іова отецъ Василій, священникъ сосдняго прихода, накладывая себ на тарелку три жирные блина. — Общалъ, но Богъ вку ему не продлилъ, такъ въ этомъ разв его вина? Позвольте… А проживи онъ еще годъ, можетъ статься, и главы были-бы позлащены. Все отъ Промысла, все Свыше… А человкъ былъ досточтимый.
Дьяконъ, вшій хоть и съ большимъ аппетитомъ, но угрюмо, прожевывая блинъ, произнесъ:
— Отпрыскъ остался… Наслдникъ капиталовъ… Можетъ быть, наслдникъ и позлатитъ.
Докторъ Клестовъ, сидвшій рядомъ съ отцомъ Іовомъ, тотчасъ-же заговорилъ:
— Что Капитонъ Самоплясовъ въ память своего отца пожертвовать для своихъ односельчанъ долженъ, то это врно. Объ этомъ и я ему буду говорить и вы посовтовать должны, но не въ позлащеніи главъ сила. Церковь ваша и такъ вполн благолпна, усердствующихъ къ ней много было, все у ней есть и только разв золотыхъ главъ нтъ.
— Не согласенъ, не согласенъ… — отрицательно качалъ головой отецъ Іовъ.— Это съ вашей стороны либерализмъ, докторъ. А я не согласенъ.
— Ну, какъ хотите… А я къ чему клоню? Нужно Капитона подвинуть на что-нибудь просвтительное. Нужно, чтобы онъ въ память своего отца сдлалъ что-нибудь въ просвтительныхъ цляхъ для своихъ односельчанъ.
— А что? Позвольте васъ спросить, докторъ: что именно? — вмшался въ разговоръ лсничій Кнутъ.
Говорилъ онъ хриплымъ раскатистымъ басомъ.
— Да хоть-бы библіотеку-читальню безплатную оборудовалъ, — отвчалъ докторъ.
— Охъ, вы не знаете! Хлопотъ не оберешься на разршеніе!— махнулъ рукой лсничій.— Да изъ чего составишь библіотеку? Каталогъ для этихъ библіотекъ такъ узокъ, что…
— Да для дтей у насъ имется небольшая библіотека при училищ!— крикнулъ черезъ столъ учитель.
— Для взрослыхъ, милый мой, надо, — сказалъ докторъ.— Библіотека отвлечетъ отъ винной лавки.
— Тогда скоре-же на народныя чтенія.
— Охъ, ужъ эти народныя чтенія!— вздохнулъ отецъ Василій Тюльпановъ.
— Да и народныя чтенія у насъ устраиваются въ волостномъ правленіи на Пасху, на Святкахъ… Есть и фонарь, есть и картины… Антропово вовсе не захудалое село… Все есть… — пояснялъ отецъ Іовъ Свтильниковъ. — Больницу отъ него требовать — это ему не по средствамъ. Да и призрніе больныхъ дло земства. Въ Антропов есть и амбулаторія, есть и пріемный покой на три кровати… Вы сами знаете.
— Ну, богадленку для старухъ… — перечислялъ докторъ.
Старшина улыбнулся и отвчалъ:
— Передерутся-съ, ваше высокородіе. Нешто здсь такой народъ? Перецарапаются. Въ разныхъ-то избахъ живутъ, такъ и то ссорятся, съ коромыслами другъ-на-дружку бросаются.
— Первыя кляузницы, — поддакнулъ писарь.— Это мы по волостному суду видимъ. И на непочтеніе-то он жалуются, и на обиду жалуются. А сами что ни на есть забіяки, первыя зачинщицы.
Въ это время Самоплясовъ обходилъ съ бутылкой столъ и предлагалъ гостямъ вина, говоря:
— Посл блиновъ по положенію и по высшему тону хересу слдуетъ выпить.
— Нацживай, нацживай, Капитоша! Все выпьемъ! — воскликнулъ лсничій, раскраснвшійся отъ выпивки.
— А мы здсь, Капитоша, о теб разсуждаемъ, — сказалъ докторъ. — Вс высказываются, что ты долженъ теперь, получа наслдство, что-нибудь пожертвовать на пользы и нужды твоихъ односельчанъ! Я настаиваю, что теб слдуетъ дать что-нибудь на просвтительныя цли.
— Да ужъ это, Гордй Игнатьичъ, ршено. Все будетъ, — проговорилъ Самоплясовъ. — Прежде всего я устраиваю въ волостномъ правленіи посидлки для парней и двушекъ, если Егоръ Пантеличъ позволитъ, — кивнулъ онъ на старшину.
— Я-то съ удовольствіемъ, но объ этомъ надо земскаго спросить, — далъ отвтъ старшина.
— И земскаго спросимъ. Надо мн новую деревенскую сбрую обновить, такъ вотъ съзжу къ нему. А ужъ и сбрую-же я привезъ, Иванъ Галактіонычъ! Быкъ забодаетъ!— обратился Самоплясовъ къ лсничему. — Вмст съ вами подемъ. По рюмочк, по рюмочк хереску за устройство посидлокъ. Хочу посидлки на манеръ ассамблеи устроить, какъ Петръ Великій устраивалъ для просвщенія. Я недавно читалъ про эти ассамблеи… Пусть полируется здшній народъ отъ своего сраго невжества.
Самоплясовъ былъ уже изрядно разгоряченъ виномъ.
— Ого-го! Съ Петромъ Великимъ хочетъ сравниться! Ха-ха-ха! — ядовито захохоталъ Холмогоровъ.
Самоплясовъ нсколько опшилъ.
— Да не одни посидлки, — прибавилъ онъ.— Я небесную трубу привезъ, Иванъ Галактіонычъ астрономію устроитъ и выйдетъ какъ-бы маленькая консерваторія. Затмъ физическій кабинетъ для разныхъ понятіевъ насчетъ электричества. Иванъ Галактіонычъ все это чудесно знаетъ и мастеръ по этой части.
— Ахъ, ты, консерваторія! — опять захохоталъ Холмогоровъ.
— Обсерваторія, а не консерваторія я сказалъ, — поправился Самоплясовъ, гнвно взглянувъ на Холмогорова.

XV.

Поминальная трапеза близилась къ концу. Роскошный обдъ, мастерски состряпанный Колодкинымъ, поразилъ всхъ справлявшихъ тризну по покойник, но послднее блюдо, заупокойный кисель, поразилъ боле всего. Выложенный изъ формы на блюдо, онъ имлъ полосатый рисунокъ и состоялъ изъ траурныхъ цвтовъ — чернаго и благо: бланманже чередовалось съ темно-коричневымъ желе, сдланнымъ изъ шоколада съ подожженнымъ сахаромъ. Послышался одобрительный шопотъ. Дьяконъ, созерцая кисель, не удержался и въ восторг произнесъ съ глубокимъ вздохомъ:
— Воззрите, до чего человкъ даже въ стряпн ухищряется! Премудрость и ничего больше.
— Мастакъ поваръ, совсмъ мастакъ…— сказалъ отецъ Василій Тюльпановъ, пробуя кисель.
— Мажордомъ онъ у меня, а не поваръ, — поправилъ его Самоплясовъ.— Этотъ чинъ выше повара.
— Артистъ кулинарнаго искусства!— похвастался писарь фигуральностью выраженія.
— Знаете что, господа?— закричалъ учитель.— Надо выпить за здоровье мажордома! Я потому это предлагаю, что его должно причислить къ большимъ художникамъ своего дла.
— Слдуетъ, слдуетъ…— одобрили хоромъ гости предложеніе, но отецъ Іовъ, поднявшись со стула, растопырилъ руки и остановилъ всхъ.
— Позвольте, господа, позвольте! Мы еще главнаго не исполнили! Не исполнили то, что по православному обычаю при кисел требуется.
Оказалось, что отъ восторговъ при вид киселя забыли пропть ‘Вчную память’.
И вотъ вс бросили ложки и запли ‘Вчную память’. Пли вс трапезующіе гости, плъ даже басовой октавой ‘мажордомъ’ Калина Колодкинъ. Колодкипъ, какъ и гости, былъ уже совсмъ пьянъ и даже покачивался.
Когда печальное пніе стихло, учитель, обернувшись къ Колодкину, опять возгласилъ:
— Господа, предлагаю выпить за здоровье мажордома Колодкина, великаго мастера кулинарнаго искусства!
И расчувствовавшіеся гости, вс, кром Холмогорова, потянулись съ рюмками къ Калин Колодкину. Даже самъ хозяинъ, Самоплясовъ, налилъ Колодкину стаканъ вина, протянулъ ему свой собственный, чокнулся и восторженно произнесъ:
— Спасибо, удружилъ… Не забуду…
Кто-то крикнулъ ура… Ура подхватили гости. Колодкинъ выпилъ залпомъ стаканъ поданнаго ему вина, стоялъ, таращилъ глаза и плакалъ пьяными слезами.
Поминальный обдъ совсмъ уже потерялъ свой поминальный характеръ.
Но тутъ лсничему пришло на умъ, что, чествуя мажордома, совсмъ забыли про хозяина.
Онъ сообщилъ объ этомъ сосдямъ по столу. Начали шептать объ этой неловкости, вс разводили руками и сознавали, что пить за здоровье хозяина посл тоста, провозглашеннаго за его повара, неудобно. Лсничій однако нашелся и, когда кисель былъ съденъ, закричалъ:
— Почтенные сотрапезники! Будемъ теперь благодарить хозяина! Предлагаю по русскому обычаю въ благодарность качать его.
— Качать, качать Капитона Карпыча! Качать хозяина! Качать Капитошу!— неистово вторили гости.
И Капитонъ Самоплясовъ, подхваченный гостями, сталъ подлетать къ потолку.
Такимъ выраженіемъ ему вниманія Самоплясовъ былъ очень доволенъ, ходилъ козыремъ, насколько ему позволяли его пьяныя уже ноги, и тотчасъ пустилъ пть граммофонъ. Труба заревла арію Мефистофеля изъ ‘Фауста’. Затмъ началъ надсаждаться тореадоръ изъ оперы ‘Карменъ’. Гости стали подплясывать. Обденный столъ прибирали. Суетился пьяный Колодкинъ и уронилъ, разбивъ въ дребезги, четыре тарелки, соусникъ и три стакана. Къ нему подскочилъ Самоплясовъ со сжатыми кулаками и воскликнулъ:
— Мажордомъ! Подлецъ! Да ты, кажется, ужъ лыка не вяжешь?
— Простите, Капитонъ Карпычъ… Теперь ужъ совсмъ пропало мое дло… Выпилъ… Вдь и вы сами-же подносили…— кротко отвчалъ Колодкинъ, покачиваясь на ногахъ, какъ муха, навшаяся мухомора.
— Двушки! Прислужающія! Отведите его спать! Положите на тетенькину постель!— командовалъ Самоплясовъ.
— Безполезно, Капитонъ Карпычъ… Теперь ужъ аминь… Все равно колобродить буду…
Колодкинъ былъ жалокъ. Стоя около валявшихся на полу черепковъ разбитой посуды, онъ кротко протянулъ руки — одну двушк, прислуживавшей у стола, а другую дьячих и его повели спать.
А гости потребовали, чтобы для нихъ былъ поставленъ карточный столъ. Началась игра въ стуколку. Подслъ къ нимъ и Холмогоровъ. Денегъ у него было очень не много, рубля три, и проигравъ ихъ, онъ сталъ играть на млокъ. За Холмогоровымъ стала появляться запись, но вдругъ мелочной лавочникъ Молочаевъ, тоже проигравшій, хлопнулъ ладонью по столу и закричалъ:
— Деньги на бочку! Иначе изъ компаніи комъ! Что это за игра въ долгъ!
Холмогоровъ вспыхнулъ и отвчалъ:
— Однако, если я благородный человкъ, то, я думаю, одно мое слово…
— A вотъ словъ-то намъ и не надо… Намъ деньги нужны… Есть деньги — ставь деньги, нтъ денегъ — разсчитывайся и уходи изъ-за стола. Вотъ что, братецъ ты мой, господинъ баринъ.
— Невжа… мужикъ, — процдилъ сквозь зубы Холмогорсьъ.
— Отъ голоштаннаго барина слышу, — дерзко отвчалъ лавочникъ.
— Да какъ ты смешь, промасленная голова!— закричалъ Холмогоровъ.— Да знаешь-ли ты, что если у меня денегъ нтъ, за меня всегда здшній хозяинъ отвтитъ.
— Ну, и просите его разсчитаться… Тутъ одиннадцать рублей…. А безъ денегъ я съ вашей милостью играть не стану, — понизилъ тонъ лавочникъ, такъ какъ другіе партнеры стали его осуждать за дерзость.
Холмогоровъ обратился за деньгами къ Самоплясову. Тотъ отказалъ.
— Но пойми ты, мн только отыграть долгъ, — убждалъ его Холмогоровъ.— Я проигралъ на слово одиннадцать рублей. Если я выйду изъ-за стола, теб придется заплатить за меня.
— Ничего я не заплачу и теб не дамъ, — сказалъ Самоплясовъ.
— Ну, такъ знай, что ты срая скотина! О хорошемъ тон только толкуешь, а исполнять его не хочешь. Хозяинъ обязанъ отвчать за своего гостя.
— А я не желаю. Какой ты гость! Ты фыркающая свинья.
— Но, но, но…
Холмогоровъ гордо поднялъ голову и сдлалъ жестъ.
— Отходи, отходи… А то худо будетъ, — пробормоталъ Самоплясовъ.
— А! Когда такъ — завтра-же отъ тебя уду. Чортъ съ тобой.
— И скатертью дорога. Везъ я тебя для веселья, а ты мн только непріятности длаешь и тоску наводишь. Да и не на меня одного, а на всхъ. Чортъ съ тобой. Проваливай!
— Я теб покажу, я теб покажу, — скрежеталъ зубами Холмогоровъ и вышелъ изъ комнатъ, гд сидли гости, поднялся въ мезонинъ къ тетк Самоплясова Соломонид Сергевн и тамъ завалился на Феничкину кровать, которая стояла въ комнат, гд была кровать самой Соломониды Сергевны, на которой храплъ уже Колодкинъ.

XVI.

Поминки, начавшіяся у Самоплясова въ два часа дня, окончились только къ утру слдующаго дня. Напившіеся гости вытрезвлялись и опять напивались. Въ карты принимались играть раза три. Въ первый разъ обыграли лавочника Молочаева, и онъ ходилъ домой за деньгами. Дома у себя онъ нашелъ пріхавшаго къ нему изъ дальняго села за покупкой шкуръ и остановившагося на постояломъ двор прасола Кондратьева и привелъ его съ собой къ Самоплясову. Кондратьевъ былъ пожилой мужчина, гигантскаго роста, лысый, съ рденькой бородой на красномъ лиц и одтый въ кожаную куртку на блкахъ. Посадили и его играть въ стуколку. Деньги онъ держалъ въ кис за голенищей и то и дло лазилъ туда за ними, чтобъ ставить ремизы. Обыграли его. Онъ назвалъ всхъ жуликами и пересталъ играть. Въ антрактахъ игралъ аристонъ и плъ граммофонъ. Гости пили и закусывали и плясали подъ аристонъ. Лсничій Кнутъ плясалъ съ дьяконицей казачка. Граммофонъ кто-то уронилъ и повредилъ трубу, что очень сокрушало Самоплясова, и онъ обругалъ гостей косолапыми медвдями.
Въ начал вечера явившаяся съ поминокъ для народа тетка Самоплясова Соломонида Сергевна, увидавъ спавшаго у нея въ мезонин ‘мажордома’, тотчасъ-же согнала его съ постели. Пришлось уйти съ постели Фенички и ‘барину’ Холмогорову. Мажордомъ, немного проспавшійся, сталъ готовить закуску для гостей, подалъ ее и опять напился пьянъ. Сидя въ кухн на табуретк за стаканомъ пива и чокаясь съ Соломонидой Сергевной, которая также была уже въ градусахъ, онъ говорилъ ей про себя:
— Теперь для Колодкина пропало дло! Крышка ему… Если ужъ разршилъ онъ себ винное малодушіе, то нескоро прикончитъ. Боюсь только, какъ-бы видніевъ не было. А виднія начнутся — послднее дло, бда…
И онъ мрачно крутилъ головой.
Качала головой и тетка Соломонида Сергевна.
— А попробуйте завтра въ баню сходить. Я знаю, что паромъ чудесно все это хмельное вышибаетъ. Потъ всякую блажь выгонитъ. Конечно, завтра воскресенье и баню топить никто не будетъ, но можно въ понедльникъ.
— Тутъ не блажь, родная, а жаба у меня внутри… На жабу потъ не дйствуетъ.
А Холмогоровъ, выжитый изъ мезонина, не находилъ себ нигд мста, такъ какъ вс комнаты были заняты гостями, и бродилъ, прихрамывая, изъ одного угла въ другой. За докторомъ Клестовимъ прислали около одиннадцати часовъ вечера лошадей, требуя его къ трудно больному. Прощаясь съ отъзжавшимъ докторомъ, Холмогоровъ выпросилъ у него два рубля на отыгрышъ и тотчасъ-же подошелъ къ столу, желая продолжать игру на деньги, но его не допустили къ игр, требуя, чтобы онъ прежде уплатилъ проигранные одиннадцать рублей.
Холмогоровъ вынулъ изъ жилетнаго кармана серебряные часы и положилъ ихъ на столъ, сказавъ:
— Полухронометръ… Часы дорогіе, нужды нтъ, что серебряные. Въ двадцати пяти рубляхъ пусть идутъ.
Но часы оцнили только въ четыре рубля, при чемъ лавочникъ добавилъ:
— Ну, вотъ что, баринъ. Ты мн долженъ шесть рублей. Рубль я теб прибавлю… Отдай часы за долгъ.
Холмогоровъ тотчасъ-же схватилъ часы со стола и сказалъ:
— Жирно будетъ. Не по носу табакъ. Ты, я вижу, невжда… Теб только-бы блестло. Что блестятъ, то и хорошо.
— Однако, должны-же вы, ваше благородіе, долгъ свой отдать, если вы человкъ политичный.
— Хозяинъ отдастъ. Съ него проси. Я тебя не обязанъ награждать, если ты не понимаешь цнности предметовъ. А если хочешь долгъ именно съ меня получить, то вотъ бери за двадцать четыре рубля. Рубль скидываю.
Лавочникъ отрицательно покачалъ головой и произнесъ:
— У меня, чай, во лбу глаза, да и деньги мои наживныя, а не ворованныя.
Около часу ночи Холмогоровъ, пріютившись въ углу на кресл, заснулъ и сталъ храпть.
Играли и женщины въ мушку по копйк. За столомъ сидли попадья, старостиха, лавочница и дьячокъ Кузьма. Къ нимъ нсколько разъ подсаживался Самоплясовъ, но игру онъ не любилъ и, проигравъ нсколько мелочи, тотчасъ-же выскакивалъ изъ-за стола. Да и женщины вскор прикончили игру, набивъ оскомину кислымъ мармеладомъ, который ли въ ужасающемъ количеств, и разошлись по домамъ, оставивъ мужей въ гостяхъ.
Проводивъ женщинъ, которыя играли въ карты въ комнат, гд стояла кровать Холмогорова, Самоплясовъ разбудилъ Холмогорова и сказалъ ему:
— Иди и ложись набло спать. Комната твоя свободна.
Холмогоровъ выпрямился и потягивался. Увидавъ все еще игравшихъ въ карты гостей, онъ протянулъ Самоплясову свои часы и произнесъ:
— Капитонъ! Ты вдь мой ученикъ, а я твой учитель. Во имя нашей старой дружбы возьми эти часы за двадцать пять. рублей и дай мн возможность отыграться.
— Ну тебя въ болото! Твои часы вдь оцнили въ четыре рубля, а я за двадцать пять бери, отвчалъ Самоплясовъ.
— Ну, за пятнадцать… Дай мн отыграться.
— Завтра, завтра. Завтра эти деньги теб на проздъ въ Петербургъ пригодятся. Да и какой тутъ отыгрышъ! Ты всего и проигралъ-то три или четыре рубля. Только у тебя и денегъ было.
— Ну, дай мн, Капитоша, только душу потшить игрой. Душа игры проситъ. Капитоша!
Но Самоплясовъ былъ непреклоненъ.
— Ахъ, меценаты! Ахъ, покровители! Ахъ, подлецы!— скрежеталъ зубами Холмогоровъ, снявъ сюртукъ и укладываясь на свою постель въ жилет, брюкахъ и сапогахъ.
Вскор и Самоплясовъ свалился на свою постель, уткнувшись головой въ подушку и не раздваясь. Въ просонкахъ онъ слышалъ возгласы играющихъ. Кто-то кликалъ его по имени и требовалъ вина, но онъ не вставалъ, а укладывался на постели поудобне.
На другой день утромъ, когда Самоплясовъ открылъ глаза, онъ увидалъ, что около его кровати на разостланномъ тулуп спалъ лсничій Кнутъ, уткнувшись въ подушку и покрытый триповой скатертью со стола.
Часы показывали одиннадцать. Открылъ глаза и лсничій.
— Проигрался, братъ, я въ пухъ…— пробормоталъ онъ хриплымъ голосомъ.
— Умыли? Кто-же выигралъ-то? Неужто лавочникъ Молочаевъ?— спросилъ Самоплясовъ.
— Духовенство. Лавочникъ только отыгрался, но ничего не выигралъ. Отецъ Іовъ всхъ обыгралъ. Прасолъ взялъ только малую толику. Писарю Взорову до тла полушубокъ вычистили.
— Когда-же гости ушли?— задалъ вопросъ Самоплясовъ.
— Да ужъ къ заутрени звонить начали, такъ уходить стали. Старшина шапку потерялъ и въ твоей домой ушелъ, — разсказывалъ лсничій и сталъ подниматься съ своей подстилки. .

XVII.

Холмогоровъ валялся на постели до второго часа дня. Утренній чай и кофе Самоплясовъ пилъ только въ сообществ лсничаго Кнута. Они говорили объ охот, объ облав, объ устройств посидлокъ для деревенскихъ двушекъ и парней. Самоплясовъ жаловался на Холмогорова.
— Вдь вотъ привезъ адьютанта съ собой для всхъ этихъ хлопотъ, думалъ, что онъ и въ пяло и въ мяло, какъ говорится, обо всемъ схлопочетъ, а онъ вмсто адьютанта-то генерала началъ изъ себя разыгрывать. А вдь бахвалился въ Петербург: ‘я, я, я… я теб все оборудую, возьми только меня съ собой’… Ну, будь ты бариномъ, разыгрывай изъ себя важность, я это даже люблю, когда онъ форсъ на себя напускаетъ при простыхъ гостяхъ, шику больше, но вдь онъ не хочетъ палецъ-о-палецъ ударить для хозяина. Вдь вотъ мы вставши и пьемъ чай по хорошему, а онъ дрыхнетъ. А повезъ я его сюда, чтобы онъ при мн состоялъ. Мало онъ мн нешто стоитъ? Онъ у меня ужъ однихъ дорогихъ сигаръ рублей на двадцать выкурилъ. Называешь его адьютантомъ — обижается. ‘Я, говоритъ, теб для компаніи похалъ’. А гд она эта самая компанія-то? Вдь вотъ вы, Иванъ Галактіонычъ, видите.
Лсничій слушалъ жалобы Самоплясова и улыбался.
— И гд это ты, Капитоша, такой прыти набрался!— проговорилъ онъ. — смотрю я на тебя и дивлюсь.
— Какой прыти, Иванъ Галактіонычъ?
— Да вотъ разсуждаешь-то какъ… Какъ будто какой-то владтельный герцогъ разсуждаешь. Разв ты такой былъ семь-восемь мсяцевъ назадъ, когда въ послдній разъ прізжалъ сюда? Былъ простой паренекъ Капитоша — вотъ и все…
— Полировка, Иванъ Галактіонычъ… Вдь я въ Петербург, посл смерти папеньки, и по клубамъ, и по театрамъ, и по ресторанамъ… У меня въ Петербург полированные молодые купцы есть… Даже студенты со мной компанію водили… офицеры… Полковникъ одинъ путался.
— Брось, ты все это, Капитоша. На что теб все это? Адьютанты какіе-то… Зачмъ?.. Оставайся ты прежнимъ Капитошей, какимъ былъ…— совтовалъ Самоплясову лсничій.
— Отполироваться хочется на современный манеръ, Иванъ Галактіонычъ, — стоялъ на своемъ Самоплясовъ.
— Да какая это полировка! Ты исковеркался среди своихъ прихлебателей. Вдь это все твои прихлебатели, о которыхъ ты разсказываешь.
Самоплясовъ подумалъ:
— Да пожалуй, что и такъ. Дйствительно, много они у меня за эту науку денегъ пропили, — сказалъ онъ.
— Ну, вотъ видишь… Пожалуй, и деньги занимали въ долгъ безъ отдачи.
— Ну, насчетъ дачи-то въ долгъ я тугъ, Иванъ Галактіонычъ… Давать-то давалъ, но самую малость… Вотъ адьютанту этому, барину Холмогорову давалъ. Такъ вдь онъ у меня былъ въ Петербург мужчина направо и налво… Ужинъ-ли заказать, меню составить, объяснить, какое модное кушанье надо сть, билеты въ театръ… ну, и знакомство съ артистами…
— Ого-го! Охъ, какія слова!— смялся лсничій.
— Чего вы сметесь, Иванъ Галактіонычъ?— глупо опшилъ Самоплясовъ.— Въ Питер-то онъ у меня адьютантствовалъ… Я про барина… Не любитъ онъ этого слова: адьютантъ.
— Да на кой чортъ теб адьютантъ! Дура съ печи!
— Повеселиться сюда пріхалъ. Себя показать. Хочется такъ, чтобы свои, здшніе антроповскіе, понятіе обо мн имли. Вотъ облаву надо устроить въ лсу для здшнихъ полированныхъ личностей… Посидлки мечтаю сдлать для простого народа на манёръ ассамблеи, какія при Петр Великомъ были… То-есть на манеръ… потому тамъ тогда было невжество, и у насъ здсь теперь невжество. Все вдь это для меня дло… а одному за всмъ не угнаться, на все не успть. Опять-же вдь вотъ вс говорятъ, что и вообще для просвщенія крестьянъ надо что-нибудь соорудить. Адьютантъ нуженъ. хавши сюда, я такъ и разсчитывалъ.
— Брось, Капитонъ! и безъ адьютанта все устроимъ, — сказалъ лсничій.— Я теб все устрою.
— Очень вамъ благодаренъ, Иванъ Галактіонычъ… Вы меня оживляете… Да-съ… Потому что вотъ этотъ стервецъ узжать обратно въ Питеръ хочетъ. Я про барина…
Лсничій улыбался.
— Адьютантъ…— бормоталъ онъ…— И какъ это теб взбрело на мысль генерала разыгрывать! Гд ты нашелъ этого адьютанта? Какъ съ нимъ познакомился?
— Барина-то гд нашелъ? А во французскомъ ресторан… у господина Кюба… Онъ тамъ всегда сидлъ. Вдь онъ, Ивапъ Галактіонычъ, много на своемъ вку пролъ и пропилъ. Онъ при хорошихъ капиталахъ былъ, но промотался и верхнимъ концомъ да внизъ. Намъ даже за лошадей полторы тысячи долженъ остался, — разсказывалъ Самоплясовъ. — Полторы тысячи, какъ копечку, но эти деньги я ему ужъ простилъ, потому, что съ него взять-то? Взять нечего. А въ ресторан этомъ самомъ, пока у него деньги были, онъ гулялъ на деньги… пиры задавалъ… Промотался когда — сталъ въ долгъ чертить. Ну, поврили немножко, да и перестали. Ну, что-жъ длать? Покорился. Покорился, а въ ресторанъ-то все-таки ходилъ… Привычка… Ничего не подлаешь… А выгнать не смютъ. ‘Я, говоритъ, пріятелей поджидаю, съ которыми обдать буду’. Да не у одного Кюба въ ресторан задолжалъ, а въ нсколькихъ ресторанахъ. А самъ во вс эти рестораны ходилъ, сидлъ тамъ въ обденную пору или во время завтрака и ждалъ, не подвернется-ли кто изъ знакомыхъ да не угоститъ-ли его. И навертывались такіе, часто навертывались и угощали его по старой памяти, потому вдь и самъ онъ когда-то угощалъ! Тамъ такіе прогорлые господа очень часто по ресторанамъ сидятъ, Иванъ Галактіонычъ, сидятъ и ждутъ, какъ акулы, не удастся-ли что проглотить. Поняли?
— Да, понимаю, понимаю, — сказалъ лсничій, слушая Самоплясова, прихлебывая кофе со сливками и куря дорогую хозяйскую сигару.
— И удается-съ, когда знакомые гости въ подпитіи прізжаютъ. Ну, брюхомъ вынесетъ, мамонъ потшитъ, три-пять рублей въ долгъ безъ отдачи сорветъ. На извозчика тамъ, что-ли… Дескать: деньги дома забылъ. И я самъ давалъ. Скажешь себ: ‘ну, ты, провались совсмъ! Гд наше не пропадало’. И даешь. Вотъ такимъ-то манеромъ я съ этимъ бариномъ, господиномъ Холмогоровымъ и познакомился въ ресторан, когда онъ къ нашему столу подошелъ. Собственно говоря, я его и раньше зналъ, потому что еще при покойник папеньк къ нему за деньгами ходилъ, по счету за лошадей получать. Зналъ я его, но казался онъ мн всегда страшнымъ, потому усы такіе и глаза… А тутъ, вижу, ластится онъ, комплименты всякіе говоритъ — ну, и сошлись. Сошлись. и сдлался онъ у меня на манеръ какъ-бы адьютантомъ… Везд при мн… Вотъ и все…
— Прогони его, Капитоша, — тихо, но строго, сказалъ лсничій.
— Ну-у-у?! — протянулъ Самоплясовъ.— Да, впрочемъ, онъ и самъ узжаетъ. Но я хотлъ его задержать, не давать на дорогу, не давать лошадей до станціи на желзную дорогу.
— Тури его!
— Позвольте… Но вдь распорядиться некому… помочь мн некому насчетъ разныхъ просвщеній, которыя я хочу здсь устроить.
— Я помогу, — вызвался лсничій.— Я дня на два-на три у тебя останусь, потомъ съзжу къ себ домой и опять вернусь. Что мн? Я человкъ вдовый.
— Спасибо, Иванъ Галактіонычъ, спасибо!
Самоплясовъ схватилъ лсничаго за об руки и потрясъ ихъ.

XVIII.

На сел звонили къ обдн. Было воскресенье. Звонили долго, и поздно кончили. Самоплясовъ и лсничій Кнутъ вздумали позавтракать, хватились Колодкина, но его не было дома. Пришла тетка Соломонида Сергевна и сообщила, что Колодкинъ пошелъ къ обдн:
— Грхъ замаливать отправился, свчку ставить. Вчера согршилъ, выпилъ, такъ боится, чтобы ему не пришлось совсмъ загулять. Пущай его… Я ему въ баню совтовала сходить, да гд-жъ сегодня, въ воскресенье, баню-то найти.
— Досадно, — поморщился Самоплясовъ.— Золотой человкъ, а ужъ запьетъ, такъ и ворота запретъ.
— Артистъ! — проговорилъ лсничій. — Впрочемъ, какъ-то все это устроено, что вс таланты пьяницы.
— Пожалуйста, тетенька, ужъ больше не давайте ему вина. Удерживайте его, — просилъ Самоплясовъ тетку.
— Да кто-же его удержитъ, если ужъ ему вступило! Самый несчастный человкъ онъ. Выпилъ — ну, и шабашъ. А что до вина, то самъ-же ты ему и подносилъ во время обда. Ну, онъ и закрутилъ веревку.
— Кто-жъ его зналъ, чорта! Я думалъ, что со стакана мадеры ничего ему не станется.
Самоплясовъ прищелкнулъ языкомъ.
— Да что вамъ надо-то? — участливо спросила тетка.— Если что состряпать, то сама я вамъ состряпаю.
— Завтракать, обдать надо — вотъ что надо. Поросеночка хорошо-бы къ завтраку… — сказалъ Самоплясовъ.
— Зажарить или сварить? Это я могу. Семъ-ка я вамъ брюшко поросячье кашкой начиню да зажарю. Любезное дло будетъ. А вернется вашъ господинъ Колодкинъ — обдъ стряпать начнетъ, если выходился.
— Удружи, тетенька. А посл завтрака мы будемъ барина въ Питеръ отправлять. Ну, его къ лшему.
Оттрезвонили, кончилась обдня, къ часу дня тетка подала Самоплясову и лсничему поросеночное брюхо съ кашей и пирогъ съ капустой, а Колодкинъ все еще не возвращался домой.
— Загулялъ, — говорила про Колодкина тетка.
— Зачертилъ, — прибавлялъ Самоплясовъ и сталъ будить Холмогорова къ завтраку.— Проснись, Аристархъ Васильичъ, вставай. Сегодня вдь ты въ Питеръ хать задумалъ, такъ нельзя-же такъ долго валяться, — расталкивалъ онъ Холмогорова, но тотъ только кряхтлъ, кашлялъ, ругался и повернулся на другой бокъ.
— Вдь къ четыремъ въ поздъ надо поспть, а теперь второй часъ. Позавтракать слдуетъ, уложиться, лошадь спроворить. Вставай. Я поросенка къ завтраку заказалъ, — продолжалъ будить Самоплясовъ, но все-таки ему пришлось ссть за столъ только съ лсничимъ.
Въ половин завтрака пришла земская повивальная бабка и фельдшерица Варвара Захаровна Откосова, не первой уже молодости, но красивая, рослая и разбитная вдова.
— Такъ какъ вчера я должна была быть на родахъ и не могла къ вамъ зайти помянуть, то ужъ сегодня забжала, — говорила она, вся сіяя здоровьемъ и снимая съ себя баранью срую шапку.
Она и сегодня была въ мужскихъ высокихъ сапогахъ съ сильно стучавшими каблуками.
— Пожалуйте, Варвара Захаровна, пожалуйте закусить. Очень радъ, что вспомнили, — приглашалъ не Самоплясовъ, здороваясь. — Очень жаль, что вчера не были. Обдъ у насъ былъ такой, что на славу. А сегодня ужъ чмъ Богъ послалъ прошу закусить. Мажордомъ мой, стряпунъ мой, у меня загулялъ.
— Слышала я, слышала, что вы съ поваромъ сюда къ намъ въ деревню пріхали, — отвчала повивальная бабка. — И даже со свитой. Адьютанта какого-то привезли. Ужъ не собираетесь-ли жениться? У насъ здсь въ округ, кстати сказать, одна невста графскаго рода объявилась. Правда, бдненькая. Ну, да если графскаго рода невсту вамъ взять, то вы и сами ей приданое сдлаете.
Акушерка такъ и тарантила, усаживаясь за столъ.
— Откуда это вы только, Варвара Захаровна, здоровья себ добываете?— воскликнулъ, осклабясь во всю ширину рта, лсничій.— Жиру-то, жиру-то сколько! Да нтъ, это не жиръ. Эта здоровая мускулатура. Позвольте… Вдь нигд не заколупнешь.
— Нтъ, нтъ! Прошу не щипаться! Я этого терпть не могу!— взвизгнула акушерка.— Рукамъ воли не давать. Смотрите, какъ смирно хозяинъ сидитъ. Вотъ выпить за мое здоровье вамъ позволяю… Давайте, чокнемся. Хозяинъ, можно?
— Сдлайте одолженіе, Варвара Захаровна. Я и самъ выпью за ваше здоровье, — отвчалъ Самоплясовъ.— Дама вы совсмъ въ аппетит. Много я видлъ въ Петербург бельфамовъ, а вы такого сорта, что помирить, да и въ гору… Право слово…
— Пожалуйста, пожалуйста не сглазьте. А то я салфеткой отъ васъ закроюсь.
И акушерка Откосова комично закрыла лицо салфеткой.
— Отчего вы замужъ не выходите, Варвара Захаровна, при вашей красот?— спросилъ лсничій.
— Двухъ мужей зала, такъ третьяго-то страшно брать. А вдругъ онъ меня застъ? Вотъ Капитона Карпыча хорошо-бы нынче за кого-нибудь высватать. Человкъ онъ теперь богатый. Надо-бы его свадьбу отпраздновать. Хотите, я вамъ хорошую невсту посватаю? У меня и кром графской дочери есть невста. Триста десятинъ земли за ней, — приставала она къ Самоплясову.
— Нтъ, Варвара Захаровна. Рановато мн. Годокъ, другой надо еще волю свою отпраздновать посл смерти папеньки.
Заслыша смхъ и веселый женскій голосъ, закопошился въ своей комнат Холмогоровъ, одлся и вышелъ къ завтраку. Онъ былъ, какъ вчера, въ черномъ сюртук, со звздой Льва и Солнца, и опирался на трость, но ноги ужъ об были въ сапогахъ. Самоплясовъ, выпивъ вина и развеселясь, впадалъ въ веселый и шутливый тонъ акушерки и отрекомендовалъ ее Холмогорову:
— Графиня Откосова… Здшняя помщица. Генералъ Холмогоровъ… Мой пріятель и петербургскій гость.
Холмогоровъ скосилъ на него глаза и отрзалъ:
— Дуракъ! Глупыя шутки! Зачмъ я буду величаться неподобающимъ мн чиномъ. Всего только штабъ-ротмистръ, ваше сіятельство…
— Ну, въ такомъ раз и я не графиня, а здшняя земская акушерка, — проговорила Откосова.— Впрочемъ, это все равно. Садитесь рядомъ со мной и кушайте.
Холмогоровъ, услыхавъ такое пониженіе въ титул Откосовой, широко открылъ на Самоплясова глаза и произнесъ:
— А такого рода мистификація ужъ и совсмъ глупая шутка. И теб-то она прямо не къ лицу и не къ носу.
— Позвольте, позвольте, грозный господинъ… Да отчего-же ему и пошутить нельзя? — вступилась за Самоплясова акушерка.— Что-жъ хорошаго сидть, опустя носъ-то на квинту?
Холмогоровъ продолжалъ горячиться и началъ:
— А то, что когда онъ еще подъ столъ пшкомъ бгалъ, босикомъ въ деревн въ бабки игралъ, а ужъ я…
— Бросьте, бросьте… Выпейте лучше за мое здоровье…— перебила Холмогорова акушерка и налила ему рюмку водки.— Ну, давайте, и я съ вами выпью… Пейте…
Холмогоровъ нахмурилъ брови, покосился сначала въ сторону Самоплясова, но потомъ чокнулся съ акушеркой и выпилъ свою рюмку.
Вошла тетка Самоплясова Соломонида Сергевна и печально объявила:
— Привели… Колодкина вашего привели. Двое привели… Такъ пьянъ, что на ногахъ не стоитъ. Вотъ теб и обдня! Вотъ теб и грхъ замолилъ! Вотъ и свчку поставилъ! Положила я его у насъ въ чуланъ на мшки съ птичьимъ перомъ. Авось, къ вечеру проспится!
— Вотъ теб и мажордомъ!— прищелкнулъ языкомъ Самоплясовъ.

XIX.

Въ конц завтрака, когда стали пить кофе, у Холмогорова опять вышла крупная стычка съ Самоплясовымъ. Самоплясовъ принесъ ящикъ сигаръ и предложилъ курить лсничему. Лсничій взялъ сигару, но тутъ-же протянулъ свою руку въ ящикъ и Холмогоровъ, стараясь захватить сразу три сигары. Самоплясовъ быстро отдернулъ ящикъ и сердито проговорилъ:
— Что за грабительство! Зачмъ теб три сигарки? Вдь сразу три курить не будешь.
Холмогорова передернуло.
— Въ запасъ. Въ дорогу себ беру, — сказалъ онъ.
— Жирно будетъ теб въ дорог такія сигары курить. Пососешь и папиросы за гривенникъ двадцать пять штукъ. И что это у тебя за манера все захватывать! А еще тонный человкъ! Люди по одной, а ты по три. Вотъ теб одна сигарка.
— Не надо. Подавись ей. Свинья! — крикнулъ Холмогоровъ, сломалъ сигару и выскочилъ изъ-за стола.
— Это хозяина-то?.. Мерси, господинъ боровъ, — пробормоталъ Самоплясовъ.— Она три гривенника стоитъ.
Холмогоровъ заковылялъ въ свою комнату и хлопнулъ дверью.
— Адьютанты! Черти! дутъ сюда, такъ по земл разстилаются, а прідутъ, такъ носъ выше лса стоячаго задираютъ, — прибавилъ ему вслдъ Самоплясовъ.— Вдь я ему пиджачную пару сшилъ у хорошаго портнаго, когда мы стола отправлялись.
Свидтелямъ этой сцены — лсничему и акушерк стало совсмъ не ловко сидть. Была тяжелая сцена.
— И зачмъ ты его взялъ, Капитонъ! — сказалъ лсничій, ежась.
— Да вдь просился, чортъ. Ну, я его и взялъ въ адьютанты, для компаніи, чтобъ чмъ-нибудь распорядиться здсь, какъ хочешь считай…— далъ отвтъ Самоплясовъ.
— А вы не добрый, Капитонъ Карпычъ, скупой… Я не знала, что вы такой… — проговорила акушерка. — А я хотла къ вамъ насчетъ одного благотворительнаго добраго дла обратиться.
— Что такое, Варвара Захаровна? — спросилъ Самоплясовъ, мняя тонъ. — Вы совсмъ другой коленкоръ.
— Мн сказали, что вы пріхали сюда, получивъ наслдство, чтобы пожертвовать на какое-нибудь доброе дло для здшнихъ крестьянъ.
— Да… но… Кто это вамъ сказалъ?
— Слухомъ земля полнится. Вс говорятъ. Говорилъ и отецъ дьяконъ, говорилъ и фельдшеръ.
— Слишкомъ ужъ народъ здсь сръ… пьяное невжество и вс безъ понятіевъ къ жизни, такъ вотъ я хочу при помощи Ивана Галактіоныча полированныя посидлки устроить въ просвщеніе для здшнихъ парней и двушекъ въ волостномъ правленіи. Деликатное угощеніе съ выпивкой по малости… Музыка… у меня музыкальный ящикъ… Жаль только, что граммофонъ вчера сломали. Ну, учитель прочтетъ басни, писарь Взоровъ прочтетъ стихи.А Иванъ Галактіонычъ покажетъ публик на улиц звзды небесныя въ трубу.
Самоплясовъ кивнулъ на лсничаго.
— Ахъ, только-то!— произнесла акушерка. — А мн говорили, что дтскій пріютъ для сиротъ…
— Нтъ, Богъ съ нимъ. Это разв потомъ. Хлопотать некому… Вонъ адьютантъ-то, дьяволъ! А вамъ собственно что-же угодно?
— Вотъ видите… Здшнія бабы такъ грязно держатъ новорожденныхъ дтей… Конечно, бдность… Пеленки — это ужасъ что такое! А бдныхъ здсь очень много… И отъ грязи болзни всякія, новорожденные мрутъ, какъ мухи. Такъ вотъ я и докторъ собираемъ холстъ на пеленки и раздаемъ самымъ бднымъ. Беремъ и деньгами и покупаемъ миткаль на пеленки и рубашенки, ситецъ на одяльцы… Кое-кто помогаетъ намъ работой, шитьемъ… Всмъ беремъ. Докторъ Клестокъ вамъ не говорилъ?
— Ничего не говорилъ, — отвчалъ Самоплясовъ. — Такъ вы что-же хотите? хотите, чтобъ я вамъ пожертвовалъ?
— Само-собой. Съ этимъ-то я къ вамъ и подъзжаю. Мы покупаемъ и муку Нестле для подкармливанія дтей, манную крупу даемъ. А то вдь жеваннымъ чернымъ хлбомъ кормятъ. Дло благое.
— Что-жъ, пять рублей извольте… — проговорилъ Самоплясовъ и ползъ въ кошелекъ.
— Что вы, что вы! Въ тридцать копекъ штука сигары курите, а сами пять рублей, — оборвала его акушерка.
— У меня и въ полтину есть, — похвастался Самоплясовъ.
— Вотъ видите… Я разсчитывала васъ подковать по крайней мр на двадцать пять рублей.
— Это бабамъ-то на пеленки? Да что-жъ такъ много?
— Не на одн пеленки. Мы шерстяныхъ одялецъ купимъ.
Самоплясовъ жался.
— Ну, десять рублей извольте.
— Да что ты торгуешься-то! — закричалъ на него лсничій. — Вынимай да и давай двадцать пять рублей. А то звонишь языкомъ, что пріхалъ въ память отца доброе дло сдлать для односельчанъ, а самъ на двадцати пяти рубляхъ упираешься.
— А сколько я прокормилъ-то вчера! Все село пило и ло. Изъ сосднихъ деревень приходили.
— Давай, давай даже тридцать рублей. Прикладывай къ этому десятирублевому золотому еще двадцать рублей, — стоялъ на своемъ лсничій.— Вдь благодтелемъ и просвтителемъ сюда пріхалъ.
— Для просвщенія я всегда готовъ, чтобы срость искоренить. А это какое-же просвщеніе! На пеленки.
Самоплясовъ все таки выложилъ передъ акушеркой три десятирублевыхъ золотыхъ.
— Спасибо вамъ! — сказала та, взявъ деньги, встала изъ-за стола и начала собираться узжать, стуча по комнат сапогами и надвая на голову свою срую барашковую шапку. — Слушайте… Я не знала, что вы такой жадный. Какіе капиталы отъ отца получили, а сами хотли на пяти рубляхъ отъхать, — прибавила она, прощаясь съ Самоплясовымъ и лсничимъ.
Только-что акушерка ухала, Самоплясова сталъ вызывать къ себ въ комнату Холмогоровъ.
— Что теб?— раздраженно закричалъ Самоплясовъ.— Говори!
— Не могу-же я при постороннихъ срамиться! Вдь ты будешь ругаться, дерзничать, — отвчалъ изъ-за двери Холмогоровъ.
— Самъ-то ты первый ругатель и есть. Вдругъ давеча хозяина свиньей при дам назвалъ… Безстыдникъ…— пробормоталъ Самоплясовъ и вошелъ въ комнату Холмогорова.
Холмогоровъ въ шубейк, въ валенкахъ и въ военной фуражк сидлъ на кровати. Передъ нимъ лежалъ на полу обвязанный веревкой его тощій чемоданъ.
— Я сейчасъ узжаю. Тетка твоя наняла для меня крестьянскую подводу до станціи за полтора рубля, — спокойно сказалъ Холмогоровъ.— Такъ вотъ дай мн денегъ на проздъ въ Петербургъ. Я не милости для себя прошу, а должнаго себ требую. Если ты завезъ меня сюда въ эту трущобу, такъ обязанъ и вывезти обратно. Понимаешь: не милости.
— Такъ вдь ты говоришь, что ты гостемъ сюда пріхалъ, а не адьютантомъ, — заупрямился Самоплясовъ. — Странно требовать, чтобъ хозяинъ отвозилъ своихъ гостей обратно. До станціи — изволь, я тебя довезу, а ужъ по чугунк зжай на свои. До станціи гостей довозятъ. Это точно.
— Да, я халъ сюда гостемъ. Но если у меня денегъ нтъ, если я вчера проигрался у тебя въ дом — ты обязанъ мн дать на дорогу!
— Много-ли ты проиграть могъ! Что ты пустяки-то мелешь! Какіе-нибудь два-три рубля.
— Нтъ, восемь.
— Ври больше! Такихъ-то денегъ у тебя ужъ года три не бывало. Но у тебя часы есть. Ты можешь ихъ продать и на эти деньги хать.
— Гд-жъ ихъ здсь продать! Ты видлъ, что за дорогіе часы вчера давали только четыре рубля.
Самоплясовъ подмигнулъ ему.
— Видишь, какъ плохо ссориться съ человкомъ, который для тебя на манеръ благодтеля!— сказалъ онъ. — Кабы ты для меня — и я-бы для тебя… А ты носъ поднялъ, фордыбачить началъ. Гордость тебя одолла. Ну, да я не въ тебя. Вотъ теб пятнадцать рублей. Тутъ теб на лошадь, на мсто въ третьемъ класс и на пищу. Рубля два еще останется.
— Дай ужъ на второй классъ… А то, благородный человкъ и вдругъ въ третьемъ класс!..— проговорилъ Холмогоровъ.
— Не торгуйся, не торгуйся. Благодари, что и такъ-то даютъ. Вотъ… бери…
Самоплясовъ подалъ ему деньги. Холмогоровъ взялъ деньги и укоризненно покачалъ головой.
— Ты не повришь, какъ мн тебя хочется обругать, купчишку-самодура! Но простимся честь-честью. Прощай… Спасибо…
Холмогоровъ протянулъ ему руку. Они холодно простились. Черезъ пять минутъ онъ ухалъ.

XX.

Самоплясову было жаль Холмогорова, что онъ ухалъ. Холмогоровъ все-таки тшилъ его даже своимъ переругиваніемъ съ нимъ. Теперь Самоплясову не съ кмъ было переругиваться, некмъ похвастаться передъ гостями.
‘Граммофонъ сломанъ, Колодкинъ запилъ, баринъ ухалъ. Весь шикъ мой испортился’, — лзло ему въ голову, и онъ сильно пріунылъ, не взирая на то, что у него былъ гость лсничій Кнутъ, который остался погостить дня на два.
Самоплясовъ справился у тетки Соломониды Сергевны о Колодкин.
— Да что! Я ужъ теб обдъ стряпать начала, отвчала та.— Должно быть, и въ самомъ дл его не выходишь, если ему въ голову вступило. Сейчасъ проснулся, покурилъ сигарочку и опять на село въ винную лавку убжалъ. Да ты не бойся насчетъ обда-то. Только ужъ разв разносоловъ особенныхъ не состряпаю, а сытъ будешь, да и ихъ благородіе господинъ гость довольны останутся. Горохъ съ солониной теб варю и жаренаго леща, чиненнаго манной кашей, вамъ подамъ.
— Я, тетенька, безъ затй, я не сладкошка, — успокоилъ Соломониду Сергевну лсничій.
Самоплясовъ стоялъ, сморщившись.
— Да и я не объ этомъ горюю, — проговорилъ онъ.— А обидно то, что все у меня задуманное должно кончиться. Вотъ воображалъ насчетъ облавы…
— Я ужъ общалъ теб, что устрою облаву…— сказалъ ему лсничій.
— Правильно. Мн и другіе общали это. Но позвольте васъ спросить, кто завтракъ стряпать будетъ на охот?
— Закуска у тебя есть, вино есть, такъ какая-же тутъ стряпня! И такъ лукуловскій пиръ можно сдлать.
— Ну, это все не то. Не такъ я хотлъ…— Не тотъ фасонъ… Я хотлъ съ шикомъ… Шатры разбить, здшнихъ именитыхъ помщиковъ пригласить. А такъ не стоитъ и мараться. Лучше-же я съ докторомъ вдвоемъ на зайца… Вчера первый снгъ выпалъ… По пороши хорошо…
— Ну, какъ знаешь. Самъ я охотникъ-горе. Только разв выпить да закусить на охот…
— И за посидлки я боюсь, которыя я задумалъ, — продолжалъ Самоплясовъ.
— За посидлки-то чего-жъ бояться? Не разршитъ теб земскій въ волостномъ правленіи ихъ устроить, — у себя дома устроишь. Квартира у тебя просторная.
— Постойте, постойте. Да если мажордомъ мой не протрезвится, кто-же мн этихъ самыхъ сандвичей и бутербродовъ для двушекъ надлаетъ? Тетенька на этотъ новомодный фасонъ не уметъ, чтобъ буше, къ примру…
— Ахъ, такъ ты вотъ какъ!..— усмхнулся лсничій.— Да зачмъ теб двкамъ сандвичи, зачмъ буше?
— Позвольте… Сами-же вы говорите о просвщеніи… чтобъ я просвщеніе доказалъ — ну, вотъ я и хочу показать на посидлкахъ, какъ и на какой фасонъ полированные люди живутъ. Парнямъ по малой малости водки — вотъ изъ этакихъ махонькихъ рюмочекъ, и легкую закусочку и пріучать, чтобы было все чинно, благообразно и закуску эту зря не ворошить, не портить ейное устройство. И опять вотъ тутъ около закуски нужно было Колодкина поставить, чтобы онъ, какъ мажордомъ, отъ невжества публику отучалъ и вводилъ порядокъ.
— Ну, что ты говоришь! Вдь это совершенно напрасно. Что ты въ институтокъ здшнихъ двушекъ превратить хочешь, что-ли!
— Не въ институтокъ, а порядокъ хочу показать. Подсолнухи и кедровые орхи лущи, но шелуху на полъ не бросай зря, а клади на блюдце… Какъ въ настоящихъ хорошихъ домахъ.
— Не смши, не смши, Самоплясовъ. Пустяки ты болтаешь. Ничего этого не надо. Устроишь ты самыя обыкновенныя посидлки въ волостномъ — будетъ и довольно. Ну, чай съ пряниками, орхи, мармеладъ, изюмъ, пожалуй… Ну, освтишь получше комнаты… Парнямъ по бутылк пива… Потанцуютъ подъ твою музыку — вотъ и довольно.
— Не то я воображалъ-съ, Иванъ Галактіонычъ. Не то-съ… и ужъ теперь пятиться обидно, — разочарованно произнесъ Самоплясовъ, — гд-жъ тутъ просвщеніе, если самымъ обыкновеннымъ манеромъ орхи сгрызть и пряники сжевать!
— Не говори о просвщеніи, Капитошка! Не говори! Брось! Не подходитъ это къ теб. Разв въ этомъ заключается просвщеніе!— кричалъ на Самоплясова лсничій.
— Хорошо-съ. Бросимъ…— кротко согласился Самоплясовъ.— А къ земскому-то все-таки подемте, Ивамъ Галактіонычъ. Будемъ устраивать посидлки въ волостномъ или не будемъ, но дозволеніе все-таки спросимъ. Во-первыхъ, визитъ къ начальству, а во-вторыхъ, новую сбрую обновить… Сбрую я привезъ — антикъ, одно слово!
— Сейчасъ подемъ?— спросилъ лсничій.
— А то что-жъ звать-то? Дома теперь длать нечего. Къ обду вернемся попоздне, на питерскій манеръ. Пока не стемнло, прокатимся. Коняка у насъ, конечно, не безъ кнута, но съ рысью…
— Что-жъ, я готовъ прокатиться, — согласился лсничій.— Къ тому-же у земскаго я давно и не бывалъ.
Самоплясовъ отправился закладывать лошадь въ сани и бормоталъ:
— Ахъ, Колодкинъ, Колодкинъ! — Какъ онъ меня, подлецъ, обремизилъ своимъ запитіемъ! Работника у насъ нтъ, тетенька на зиму не держитъ мужчину, а только одна баба — и вотъ теперь придется идти самому закладывать.
— Да постой, я сосда Ивана Маркыча попрошу. Онъ заложитъ…— откликнулась тетка.
— Нельзя-съ. Новая сбруя… Надо приправить сбрую… А онъ безъ этихъ самыхъ понятіевъ…
— Да и я могу теб помочь запречь-то… — вызвался лсничій.— Сейчасъ только пальто надну.
Самоплясовъ накинулъ на себя новую сбрую съ пестрымъ серебрянымъ наборомъ, висвшую въ сняхъ на деревянномъ гвозд и распространявшую сильный запахъ ворвани, перекинулъ черезъ плечо щегольскую дугу, взялъ ярко-синія возжи и отправился на дворъ, подъ навсъ. Лсничій послдовалъ за нимъ.
Черезъ полчаса Самоплясовъ и лсничій Кнутъ тихо вызжали со двора, позвякивая бубенчикомъ, въ деревенскихъ саняхъ, покрытыхъ мохнатыми текинскими коврами. Сбруя была верхомъ сельскаго торговаго щегольства. Шлея была такъ унизана наборомъ серебряныхъ бляшекъ и пряжекъ, что ремней было совсмъ не видать. Оголовокъ былъ также весь въ бляхахъ. Отъ черезсдельника по бокамъ лошади свшивались дв ремянныя полости съ кистями, сплошь унизанныя бляхами, расписная дуга на концахъ ея наполовину блестла серебряной оковкой. Самоплясовъ въ щегольскомъ полушубк, въ котиковой шапк и въ блыхъ замшевыхъ перчаткахъ самъ правилъ лошадью. Рядомъ съ нимъ въ саняхъ сидлъ лсничій.
По селу Самоплясовъ умышленно халъ шагомъ, сдерживая горячившуюся молодую лошадь, чтобъ похвастаться дйствительно нарядною сбруей. Морозъ былъ легкій, снгъ свжій, чистый, только въ ночь выпавшій. По случаю воскресенья крестьянскія семьи были за воротами, на улиц, особенно низко кланялись посл вчерашняго поминальнаго угощенія своему односельчанину богатю и дивились на дйствительно роскошную сбрую въ русскомъ деревенскомъ вкус. Держа натянутыя возжи, Самоплясовъ не могъ снимать шапку и только кивками отвчалъ на ихъ низкіе поклоны, изрдка называя нкоторыхъ по именамъ и выкрикивая слова въ род: ‘здорово, дядя Антипъ! Мухоморовъ, здравствуй! Съ праздникомъ, Василиса Макаровна!’
— Куда собрался, батюшка? — спросилъ его встрчный совсмъ древній старикъ съ палкой, въ желтыхъ рукавицахъ и новыхъ срыхъ валенкахъ.
— Къ земскому въ гости, ддушка, — отвчалъ Самоплясовъ и, завидя красивую двушку, прищелкнулъ языкомъ и пустилъ мимо нея лошадь рысью.

XXI.

Отъ земскаго начальника Самоплясовъ вернулся поздно вечеромъ. Лсничій былъ съ нимъ. Земскій начальникъ ничего не имлъ противъ устройства посидлокъ въ помщеніи волостного правленія и общался даже самъ приходить на посидлки.
Тетка Соломонида Сергевна встртила Самоплясова въ ужас.
— Голубчикъ, что-жъ ты къ обду-то! Общался въ шесть часовъ, а теперь ужъ одиннадцатый часъ. Вдь все переварилось и пережарилось. Лещъ засохъ, солонина измочалилась въ горох.
— Давайте какое есть… Земскій позадержалъ — ну, у него и подзакусили. А теперь ужинъ будетъ. Вдь все-таки у васъ теплое?— спросилъ Самоплясовъ.
— Какое теплое! Даже горячее, а перепрло иное, иное позасушилось.
— Давайте, давайте скорй, тетенька. Я сть хочу, какъ крокодилъ, — подтвердилъ лсничій.— У земскаго вдь грибки да селедка… ну, колбаса… А основательнаго ничего не было.
Столъ былъ уже накрытъ. Тетка ползла въ печь за котелкомъ съ горохомъ.
— А что Колодкинъ, негоденъ?— поинтересовался Самоплясовъ у тетки.
— Опять привели, Опять лежитъ у меня въ чулан. Ночью, конечно, не убжитъ, потому винная лавка заперта, но онъ принесъ съ собой полъ-бутылки вина.
— Отнимите у него скорй, отнимите и спрячьте.
— Да что! Ему все равно ужъ не выходиться. Ну, протянетъ до завтраго, а завтра опять убжитъ въ винную…
— Запереть его! Запереть въ чулан и не выпускать!
Ночью Колодкинъ переполошилъ весь домъ. Онъ проснулся, при свт горвшей лампочки сталъ искать свою водку, унесенную уже Соломонидой Сергевной, и, не найдя водки, сталъ кричать:
— Караулъ! Ограбили!
Вс вскочили съ постелей и бросились къ нему въ чуланъ. Оказалось, что, кром того, во время его странствованія по селу у него украли или онъ потерялъ часы. Онъ сталъ умолять дать ему водки становился на колна, кланялся земно, увряя, что его ‘жжетъ изнутри’. Чтобы отвязаться отъ него Соломонида Сергевна поднесла ему стаканчикъ водки, напоила его квасомъ и опять уложила спать. Въ благодарность онъ цловалъ ея руки и говорилъ:
— Спасибо, спасибо, мать игуменья! Спасибо, мать командирша!
Соломонида Сергевна дождалась, когда онъ заснулъ, и ушла изъ чулана.
На слдующее утро Самоплясовъ хоть и былъ въ сообществ лсничаго, а загрустилъ о ‘барин’ Холмогоров.
— Хоть и дрянь онъ человчишко, а все-таки было мн съ кмъ переругиваться, — говорилъ онъ лсничему.
Отъ нечего длать онъ сталъ показывать лсничему свои новыя ружья, уложенныя въ богатыхъ ящикахъ и чехлахъ. Ружья были дйствительно хорошія. Лсничій предложилъ Самоплясову сходить на охоту. Самоплясовъ тотчасъ-же одлся въ богатый охотничій костюмъ, состоящій изъ жакета на лисьемъ мху, шароваръ, сапогъ съ войлочными голенищами и особой очень оригинальнаго вида фуражки изъ тюленьей кожи — и они отправились на охоту. Костюмъ Самоплясова былъ такъ курьезенъ и необычаенъ, что лсничій про него выразился, что этимъ костюмомъ на охот только дичь распугивать. И въ самомъ дл за Самоплясовымъ бжало цлое полчище деревенскихъ ребятишекъ, когда онъ вмст съ лсничимъ шелъ по деревн на болото. Мальчишки смотрли на него, какъ на чудище.
Охота на болот заключалась, впрочемъ, только въ томъ, что Самоплясовъ и лсничій сдлали по нскольку выстрловъ изъ новыхъ ружей, при чемъ одно изъ нихъ Самоплясовъ подарилъ лсничему. Однако имъ все-таки попался заяцъ. Они сдлали оба въ него по выстрлу, но заяцъ благополучно скрылся.
Вернувшись домой къ завтраку, они узнали, что Колодкинъ опять убжалъ. Самоплясовъ вспылилъ и началъ ругаться и упрекать тетку въ потворств Колодкину. Тетка чуть не плакала и оправдывалась.
— Милый мой, голубчикъ ты мой родимый, — говорила она Самоплясову, — да какъ ты его удержишь, если онъ попросился выпустить его только на минутку. Вдь живому человку цлый день взаперти въ чулан нельзя сидть. Я у него и сапоги убрала, а онъ въ опоркахъ удралъ. Ужъ ежели онъ испорченъ, ежели душа у него этого самаго винища проситъ, то ничего не подлаешь.
— Пошлите за нимъ кого-нибудь! Пусть его отыщутъ и сейчасъ-же приведутъ!— командовалъ Самоплясовъ,
— Пошлю, пошлю… Попрошу сейчасъ сосда Ивана Дмитрича, а только, поврь, толку никакого изъ этого не будетъ, — слезливо говорила Соломонида Сергевна.— Я знаю этихъ порченыхъ, возилась съ ними, свои родные такіе были, и ничмъ нельзя было ихъ спасти.
Черезъ полчаса Колодкина нашли и привели, но онъ былъ снова совсмъ пьянъ. Онъ былъ спокоенъ, не ругался, а напротивъ, только творилъ молитву и кряхтлъ.
— Обыщите его и отнимите у него деньги, — приказывалъ Самоплясовъ.— Не будетъ денегъ — въ винной лавк въ долгъ водки не дадутъ.
Колодкинъ безпрекословно далъ себя обыскать. У него нашелся кошелекъ съ двумя рублями и мелочью, которые у него отняли и передали Самоилясову.
— Вдь не стъ ничего, несчастненькій, — плакалась на него тетка Соломонида Сергевна.— Два дня прошло, а онъ хоть-бы окрупенился чмъ-нибудь, болзный.
— Пошь ты хоть щей-то, дьяволъ!— крикнулъ на Колодкина Самоплясовъ.— Все-таки легче будетъ.
— Не могу… претитъ…— еле могъ выговорить Колодкинъ.
Его снова заперли въ чуланъ.
— Какая тутъ облава! Богъ съ ней, съ облавой! Не на зврье и дичь надо длать облаву, а на своего собственнаго мажордома… Что это, помилуйте, три дня отъ выпивки прочухаться не можетъ!— сердито говорилъ Самоплясовъ и похалъ провожать лсничаго, который отправился посл завтрака къ себ домой, захвативъ съ собой подаренное ему ружье и астрономическую трубу, чтобы ‘наладить ее’, какъ онъ выражался.
Самоплясовъ опять выхалъ на своей лошади въ новой сбру, разсчитывая отвезти лсничаго, а на обратномъ пути захать къ доктору Клестову и пригласить его къ себ, чтобъ на утро идти вмст съ нимъ на охоту. Онъ съ тоскою помышлялъ, что съ отъздомъ лсничаго останется у себя дома глазъ-на-глазъ съ теткой.
‘Учитель полъ-дня занятъ, вечеромъ то спвка, то тетради учениковъ просматриваетъ, а я сиди у себя дома и карауль пьянаго Колодкина. Очень весело!’ — разсуждалъ онъ, дучи съ лсничимъ, и вслухъ воскликнулъ:
— Ахъ, мажордомъ, мажордомъ! И какъ-же ты подкузмилъ меня, чортъ проклятый! Не въ часъ я пріхалъ сюда къ себ на родину, — прибавилъ онъ.— Вотъ теперь посидлки эти самыя… А безъ Колодкина я, какъ безъ рукъ.
— Справимъ… устроимъ твои посидлки. Чего убиваться и вшать носъ на квинту! Ахъ, ты, рохля!— ободрялъ его лсничій.— У богатаго человка горя нтъ, такъ онъ себ самъ надумываетъ горе. Дня черезъ два-три я къ теб пріду опять, и-если хочешь, то такого теб повара привезу, что онъ твоего мажордома за поясъ заткнетъ. Только извини — такой-же пьющій. Изъ-за этого его и на мстахъ нигд не держатъ.
— А что-жъ, привезите, Иванъ Галактіонычъ… Я буду очень радъ, — сказалъ Самоплясовъ и оживился.

XXII.

А сегодня Самоплясовъ вернулся къ себ домой поздно вечеромъ. Самоплясовъ пріхалъ вмст съ докторомъ Клестовымъ, котораго еле уговорилъ хать съ собой. Докторъ былъ недоволенъ Самоплясовымъ и сердился за барскія самодурскія замашки Самоплясова. Онъ пріхалъ съ ружьемъ, ягташемъ и сумкой патроновъ, въ кавказской бурк и папах. Входя по деревянной скрипучей лстниц къ Самоплясову, докторъ говорилъ ему:
— Повторяю: только потому иду къ теб теперь, что ухало отъ тебя это воронье пугало Холмогоровъ, и оказался никуда негоднымъ твой… какъ его?.. мажордомъ. Но какъ только ты и безъ нихъ начнешь разыгрывать передо мной несвойственнаго теб клоуна — сейчасъ я уйду въ пріемный покой къ фельдшеру ночевать…
— Но позвольте, Гордй Игнатьичъ, какой-же я клоунъ!— обидчиво произнесъ шествующій сзади доктора Самоплясовъ.
— Клоунъ. Какъ говорилъ я теб у себя дома, такъ повторяю и сейчасъ, когда къ теб иду въ гости, — стоялъ на своемъ докторъ, раздваясь въ сняхъ.— Во время твоихъ поминокъ на тебя было и смшно смотрть, и горько…
— Если вамъ такъ непріятно, Гордй Игнатъичъ, то я постараюсь…— бормоталъ Самоплясовъ.
— Тутъ и стараться нечего. Будь самимъ собой — и довольно. Будь прежнимъ Капитошей, которымъ ты былъ годъ назадъ — ничего больше и не надо. Не заносись.
— Слушаю-съ, Гордй Игнатьичъ… Только ужъ вы пожалуйста при тетеньк-то меня не очень ругайте.
Послднія слова Самоплясовъ произнесъ доктору тихо, на ухо.
— А это можно… Изволь… Я уже все сказалъ, что нужно было…— отвчалъ докторъ и вошелъ въ комнаты.
Феничка внесла его ружье, ягташъ и патронную сумку. Вошла и собака доктора, отряхиваясь отъ снга.
Докторъ прошелся по комнатамъ и опять произнесъ:
— Вдь вотъ у тебя теперь совсмъ другимъ духомъ пахнетъ, когда этого огороднаго пугала нтъ.
— Докторъ, вдь вы изволили общать…— умоляюще замтилъ ему Самоплясовъ.
— Ахъ, да… Молчу…
Соломонида Сергевна въ это время накрывала на столъ.
— Сейчасъ прикажете подавать щи-то? — спросила она.— Сегодня для васъ щи и…
— Какія-же щи! Мы обдали у доктора, какъ слдуетъ, а ужинать еще рано, — остановилъ ее Самоплясовъ и спросилъ:— Ну, что Колодкинъ?
Тетка махнула рукой.
— Проснулся. Сидитъ и плачетъ теперь. Разсказываетъ про видніе… Что будто ему было видніе… Такое видніе, что неумытые приговорили его душу въ адъ…— проговорила тетка.
Самоплясовъ засмялся..
— Ну-у?! Вдь придумаетъ-же человкъ что спьяна!— проговорилъ онъ.
— Это плохой симптомъ, — замтилъ докторъ.— Смотрите, не сталъ-бы онъ у васъ бушевать потомъ…
— Тихій, кроткій, что твоя овца. И плачетъ, плачетъ и молитвы читаетъ…— разсказывала тетка.
— Это ничего не значитъ. Такъ всегда бываетъ. Сначала плачетъ, а потомъ на стну ползетъ.
— Я ужъ Капитоша, ему два стаканчика поднесла… но махонькіе… Очень ужъ онъ просилъ, плакалъ и въ ноги кланялся.
— Ахъ, напрасно! Я-же вдь запретилъ! — воскликнулъ Самоплясовъ.
— Голубчикъ! Все лучше, если онъ дома выпилъ. А то вдь онъ убжитъ и больше выпьетъ. Я и опорки у него убрала, такъ онъ хотлъ босой бжать. Ужъ подъ навсомъ его догнали. Спрятался, ползъ подъ телгу.
— Ну, взялъ ты на себя обузу, Капитонъ! — вздохнулъ докторъ — А все вдь это глупое тщеславіе и самодурство. Боже, какъ ты смшонъ, Капитонъ! Вдь ты…
— Гордй Игнатьичъ…
Самоплясовъ укоризненно взглянулъ на доктора.
— Пойте вы его молокомъ. Это прекрасное средство… Давайте сладкаго… Отшибаетъ, — сказалъ докторъ, перемнивъ тонъ.
— Въ томъ-то и дло, господинъ докторъ, что его утроба никакой пищи не принимаетъ, — заговорила тетка Соломонида Сергевна.— Давеча я ему кофейку со сливочками, сладенькаго — вонъ. Вдь ужъ который день…
— Нужды нтъ. Все равно что-нибудь останется въ желудк и всосется. Давайте молоко. Молокомъ прямо лчатъ при запо. Единственное средство для алкоголиковъ. Оно вообще подниметъ питаніе…
— Я попробую. Что-жъ, молока у насъ всегда много, — согласилась тетка и проговорила, обращаясь къ Самоплясову: — Учитель давеча приходилъ насчетъ облавы… съ егерями приходилъ. Въ воскресенье, что-ли, ладили…
— Никакой облавы…— отвчалъ Самоплясовъ.— Какая можетъ быть облава, если… съ Колодкинымъ такое происшествіе?
Онъ хотлъ сказать ‘съ мажордомомъ’, но, взглянувъ на доктора, перемнилъ это слово.
— Да и глупая это охота облава, — прибавилъ докторъ.— Убійство какое-то, а не охота. Не люблю я ее. То-ли дло походить съ ружьемъ и собачкой! Разомнешься, находишься, намучаешься, а потомъ домой .на отдыхъ, и шь черезъ это вдвое… Вотъ завтра пойдемъ, пошляемся по болоту и по заросли…
— Рога мдные охотничьи жалко, Гордй Игнатьичъ, — сказалъ Самоплясовъ. — Я два рога съ собой привезъ для облавы, а теперь они у меня зря…
— У тебя многое зря…— мрачно отрзалъ докторъ.— Рога жалетъ… словно ребенокъ…
Самоплясовъ улыбнулся.
— Да они такъ хорошо играютъ… Звукъ такой пріятный… въ самомъ дл, — по-дтски произнесъ онъ и спросилъ: — Завтра утречкомъ на разсвт по болоту-то походить отправимся?
— Хорошъ я буду у себя въ амбулаторіи, если я сначала по болоту шляться пойду! Нтъ, прежде мы больныхъ примемъ, а потомъ остатокъ дня и пойдетъ у насъ на охоту.
— Могу для васъ новое ружьецо предложитъ, Гордй Игнатьичъ. Я три новыя ружья привезъ изъ Петербурга, но одно уже подарилъ лсничему Ивану Галактіонычу, — сказалъ Самоплясовъ.
— Пріятелямъ своимъ ружья даришь, а когда акушерка попросила у тебя на хорошее доброе дло денегъ, ты ей хотлъ десять рублей отвалить.
Докторъ вообще журилъ Самоплясова, Самоплясовъ конфузился.
— Сообщили ужъ вамъ… Ахъ, публика!— произнесъ онъ. — Но я вдь, все-таки, ей тридцать далъ.
Къ ужину пришелъ учитель. Самоплясовъ сообщилъ ему, что облава отмняется, и подарилъ ему мдный охотничій рогъ. За ужиномъ разговоръ шелъ о посидлкахъ. Ршили ихъ устроить въ ближайшее воскресенье. Учитель сталъ развивать программу посидлокъ. Говорили о чтеніи стиховъ, о пніи ученическаго, школьнаго хора. Составлялось нчто врод программы. Докторъ назвалъ учителя фантазеромъ, сидлъ, слушалъ и насмшливо улыбался.
Когда учитель сталъ уходить, Самоплясовъ просилъ его оповстить всхъ парней и двушекъ села Антропова черезъ школьныхъ учениковъ, что онъ приглашаетъ въ воскресенье, въ шесть часовъ вечера, на посидлки.

XXIII.

Въ слдующій день ученики и ученицы сельской школы по всему селу разнесли всть, что питерскій Самоплясовъ устраиваетъ въ воскресенье въ волостномъ правленіи посидлки для парней и двушекъ. Они отлично выполнили роль, которую въ городахъ играютъ газеты. Въ сумеркахъ, часу въ четвертомъ, когда Самопляеовъ и докторъ Клестовъ возвращались въ домъ Самоплясова къ обду, къ Самоплясову ужъ подбгали нкоторыя сельскія двушки въ наскоро накинутыхъ на голову кофточкахъ или платкахъ и, кланяясь, застнчиво справлялись, врны-ли толки о посидлкахъ, и спрашивали:
— А свчей или керосину съ собой приносить на посидлки не надо?
— Не надо, ничего не надо, — отвчалъ Самоплясовъ.— Эти посидлки не въ складчину, а отъ меня. Все для васъ будетъ. Ни о чемъ не безпокойтесь.
— И угощеніе?
— И угощеніе… Все, все… Орховъ и смячекъ для васъ цлыя горы будутъ. Не сорите только шелухой по полу.
— Ежели со всякимъ угощеніемъ, то вы, Капитонъ Карпычъ, парней-то ужъ не очень виномъ поите, а то пьяные вдь они нахальники.
— Нтъ, нтъ. Этого не будетъ. Будьте спокойны.
— Да вдь иные и съ собой принесутъ пузырьки. У нихъ порядокъ извстный, — послышалось замчаніе.
— Обыскивать нельзя. Но какъ только кто пьянъ и начнетъ безобразіе — сейчасъ изъ компаніи вонъ. Самъ земскій начальникъ общался на посидлкахъ быть, такъ чего-жъ вамъ еще! Будьте безъ сумннія.
— Земскій даже? Вотъ теб здравствуй! Груша, слышишь: земскій будетъ на посидлкахъ…
Двушки отошли отъ Самоплясова въ полномъ удивленіи.
А дома Самоплясова ждалъ переполохъ.
Докторъ и Самоплясовъ вернулись съ охоты съ нкоторой добычей. Они принесли застрленнаго зайца и три штуки куропатокъ. Бродя по болоту и лсной опушк, они сильно устали и проголодались. Собака доктора прибжала мокрая, высунувъ языкъ. Отъ нея пахло псиной и даже паръ шелъ. Докторъ и Самоплясовъ, снявъ съ себя охотничьи костюмы, въ рубашкахъ и жилеткахъ, тотчасъ-же сли за столъ. Докторъ съ наслажденіемъ выпилъ водки, крякнулъ и сталъ закусывать соленымъ. Тетка Соломонида Сергевна, подавая щи, начала что-то разсказывать о Колодкин, который все еще продолжалъ убгать и напиваться, но Самоплясовъ махнулъ рукой и сказалъ:
— А ну его, къ лшему! Надолъ онъ мн. Противно слушать. Бросьте.
— Да какъ-же бросить-то, милый… Человкъ вдь… А ужъ коли печка, простая печка пошла на него и стала падать, то ему не сдобровать. Вдь прячется въ углы, въ чуланы, подъ кадушки и кулье зарывается.
— Галлюцинаціи начались…— проговорилъ докторъ.— Ну, вотъ посл обда я его посмотрю. Можетъ быть, ему что-нибудь прописать можно будетъ. Фельдшеръ вамъ приготовитъ.
Тетка умолкла. Самоплясовъ и докторъ поли щей, принялись зажареную баранину, какъ вдругъ за окнами послышался крикъ: ‘Караулъ! Спасите!’ затмъ загалдли дтскіе голоса. Крики ‘караулъ’ повторились.
— Не нашъ-ли это несчастный? — вздрогнула тетка и побжала въ чуланъ.— Нашъ! Нашъ! убжалъ вдь! Должно быть, это онъ!— раздались ея возгласы.
Затмъ за окномъ, на улиц, что-то тяжелое глухо шлепнулось о землю.
— Человкъ упалъ! Съ крыши упалъ!— кричали на улиц дтскіе голоса.
Самоплясовъ и докторъ переглянулись, сейчасъ-же бросили салфетки, выскочили изъ-за стола, быстро накинули на себя пиджаки и побжали на улицу. На земл, слегка покрытой недавно выпавшимъ снгомъ, около дома, какъ разъ передъ окнами, лежалъ распростертымъ человкъ въ одномъ нижнемъ бль. Лежалъ онъ ничкомъ. Около него снгъ былъ обагренъ алой кровью. Это былъ несчастный Колодкинъ. Его окружали деревенскіе ребятишки и трогали за рубаху. Онъ стоналъ.
Растолкавъ ребятишекъ, докторъ и Самоплясовъ начали поднимать Колодкина. Онъ застоналъ еще больше, а затмъ, скрежеща зубами, сталъ читать молитвенныя слова: ‘святъ, святъ…. Наше мсто свято… Святая Троица помилуй…’ Лицо его было въ крови. Кровь сочилась изо рта и носа. Его хотли поднять на ноги, но это не удалось. Онъ вырвался изъ держащихъ его рукъ и опять свалился на снгъ.
— Такъ нельзя… — пробормоталъ докторъ. — Надо носилки скорй… Хоть рогожныя носилки. Несчастный, должно быть, сломалъ себ что-нибудь. Нога сломана, нога…— прибавилъ онъ, видя, что нога Колодкина отвернута въ сторону.
— Носилки должно быть есть… Должны быть рогожныя носилки, — заговорилъ растерявшійся Самоплясовъ и закричалъ неизвстно кому:— Носилки скорй сюда! Носилки!
На крикъ сбгался народъ. Вс галдли. Мужики и бабы заглядывали Колодкину въ лицо и говорили:
— Арапъ самоплясовскій? Да откуда онъ взялся?
— Съ крыши свалился, — повствовали ребятишки.— На крышу съ чердака вылзъ, сталъ бгать по крыш, кричать и оттуда свалился.
— Съ крыши? Ахъ, ты Господи! Ну, арапъ! Доплясался.
— Братцы, — обратился докторъ къ мужикамъ.— Его надо будетъ какъ-нибудь осторожно внести въ домъ Капитона Карпыча. Онъ сломалъ себ ногу, а можетъ быть, и еще что-нибудь. Надо носилки.
— Зачмъ носилки? Можно такъ, ваше высокородіе, — вызвался рослый черный мужикъ.
— Такъ нельзя. Вы повредите его еще боле. Надо хоть простыню, что-ли. На простын можно…
— Простыню! Давайте простыню! — кричалъ Самоплясовъ.— Ахъ, Создатель! Какая оказія!
— Чего ты кричишь-то, Капитонъ! Кому? Бги самъ за простыней! — заоралъ на Самоплясова докторъ и началъ потихоньку съ помощью мужиковъ поднимать Колодкина.
Самоплясовъ побжалъ за простыней.
Колодкинъ, отмахиваясь отъ доктора и мужиковъ руками, выпуча глаза, со скрежетомъ зубовъ, произносилъ:
— Дьяволы… Дьяволы пришли… Ну нтъ, я не дамся… Не дамся… Чуръ меня, чуръ меня!
— Руки не повреждены… Теперь ясно… говорилъ докторъ.
— Семъ-ка я его, ваше высокородіе, на закорки себ возьму… За руки возьму…— предложилъ черный рослый мужикъ, наклоняясь къ Колодкину.— Силантій! Помогай! Бери его подъ мышки!— командовалъ онъ рыжему мужику безъ шапки.
— Не стащишь, Амосъ Васильичъ, грузенъ онъ, — возражали ему.
— Ну, вотъ… Куль-то овса въ шесть пудовъ легче, что-ли? Да вдь таскалъ-же. Ну, Господи благослови! Берись, ребята.
— За лвую ногу его не тронь! За лвую ногу! Вся лвая сторона, очевидно, повреждена. Онъ упалъ на лвый бокъ…— предостерегалъ докторъ. Самоплясовъ прибжалъ съ простыней, но она оказалась уже ненужной. Рослый и сильный Амосъ Васильевичъ, держа Колодкина за руки, несъ его на спин. Два другіе мужика поддерживали Колодкина за бедро правой ноги. Колодкинъ стоналъ, скрежеталъ зубами и бормоталъ:
— Погибаю! За грхи погибаетъ душа моя!
Вносили по лстниц. Сзади бжали ребятишки, шли дв бабы. Взбирались и докторъ съ Самоплясовымъ. Шла за ними и Соломонида Сергевна, выбжавшая на дворъ, и говорила:
— Вдь это онъ, стало-бытъ, не иначе, какъ на чердакъ прятаться побжалъ. Пока вы обдали, побжалъ на чердакъ. Вылзъ съ чердака на крышу, да и кувырнулся оттуда на земь, болзный. Ахъ, чуяло мое сердце, что эта его порча добромъ не кончится!

XXIV.

Злочастный поваръ Калина Колодкинъ, допившійся до блой горячки, во время галлюцинацій вылзшій на крышу дома и оттуда свалившійся на землю, дйствительно сломалъ себ ногу. Докторъ Клестовъ, тщательно осмотрвшій его, положилъ на ногу ледъ и приказалъ перенести въ земскій пріемный покой. До опаденія опухоли на поврежденной ног, посл чего можно наложить неподвижную повязку, Колодкина пришлось лчить главнымъ образомъ отъ отравленія алкоголемъ. Данный ему морфій, какъ на алкоголика, не дйствовалъ, хлоралъ-гидратъ также плохо его успокаивалъ. У больного сна не было. Преслдующія Колодкина виднія мшали ему лежать спокойно, а для его сломанной ноги нуженъ былъ непремнно покой. Онъ вздрагивалъ въ бреду, самъ съ собой разговаривалъ, то и дло порывался вскакивать, что тормазило лченіе. Прописаннаго ему молока желудокъ его не выносилъ. Пришлось привязать его къ постели. Колодкинъ ничего не лъ. Приходя въ себя, онъ просилъ дать ему водки, и докторъ Клестовъ разршилъ два раза дать ему водки по рюмк, но водку смшать съ яйцомъ.
Докторъ Клестовъ ухалъ къ себ домой только ночью, а фельдшеру Христофорову пришлось провозиться съ Колодкинымъ до утра. Только къ утру Колодкинъ немного успокоился.
Несчастный случай съ Колодкинымъ произвелъ угнетающее впечатлніе на Самоплясова. До сегодняшняго утра онъ все еще ждалъ, что Колодиннъ вытрезвится, и можно будетъ начать опять пиры. Пиры эти очень нравились Самоплясову, тшили его тщеславіе, а теперь, съ изломомъ ноги у Колодкина, пришлось пиры прекратить. Самоплясовъ уже мечталъ объ отъзд обратно въ Петербургъ. Онъ хотлъ отказаться даже и отъ устройства посидлокъ, но прибжавшіе справляться о печальномъ случа съ Колодкинымъ писарь и учитель настаивали на устройств.
— Уже замахнулся, такъ все равно, что ударилъ, стало-быть, надо докончить, — приводилъ доводъ учитель.— Къ тому-же и земскаго начальника пригласилъ. Я оповстилъ о посидлкахъ по всей деревн. Лавочникъ Молочаевъ получилъ изъ города колбасу, ветчину и сыръ для бутербродовъ. Вс ждутъ.
— Да вотъ мажордомъ-то мой…— отвчалъ Самоплясовъ.— Ахъ, какая непріятная катастрофа! Да боюсь, грхомъ, не умеръ-бы…
Онъ чесалъ затылокъ.
— Умретъ — схоронимъ. Мало-ли людей умираетъ, — сказалъ писарь.— На это и стихи есть…
‘Мертвый мирно въ гроб спи,
Жизнью пользуйся живущій’…
— А какое я, батенька, стихотвореніе приготовилъ для прочтенія на посидлкахъ! Я изъ ‘Живой Струны’ взялъ. Книжка такая есть… ‘Гршница’ называется.
— Знаю я эту ‘Гршиицу’. Смотрите, не досталось-бы вамъ за нее отъ господина земскаго начальника, — предостерегъ его учитель.
— Дозволено цензурой… Что вы!.. Ну, а не ‘Гршницу’ читать, такъ можно куплеты Беранже ‘Какъ яблочко румянъ’… Своихъ собственныхъ стиховъ я не хочу читать. Неловко… Земскій можетъ сказать: ‘вотъ поэтъ… чортъ его знаетъ! Можетъ-быть, корреспонденціи пишетъ’… Не любятъ вдь этого. А устроить посидлки на новый образецъ непремнно надо. Знаете, Капитонъ Карпычъ, эта мысль и просвтительная и въ то же время либеральная. Что вы улыбаетесь? Прямо либеральная. Сліяніе простого народа съ интеллигенціей… Земскій начальникъ и какой-нибудь парень Антонъ Кривуля, котораго волостной судъ каждый мсяцъ приговариваетъ на высидку за разныя безобразія. Вы, я, учитель, лсничій… Вдь это все сольется съ простонародіемъ. Нтъ, честь вамъ и слава! И вы не отказывайтесь отъ этой славы. Будьте просвтителемъ нашего села.
— Ну, ладно. А только ужъ помогайте мн въ устройств этихъ посидлокъ…— согласился Самоплясовъ.
— Да непремнно поможемъ… Все, что хотите…— подхватилъ писарь.
— Главное, насчетъ угощенія и посуды… Стаканы и блюдца для чаю.
— Все, все заказано Молочаеву… Онъ все это представитъ въ волостное правленіе, а потомъ представитъ теб счетъ для уплаты…— сказалъ учитель.— Дьяконица бутербродовъ надлаетъ. Длинные хлба для бутербродовъ заказаны. Груды орховъ, подсолнуховъ, сушекъ, мармеладу. Подходи и бери. Устроимъ.
— Пожалуйста только, чтобы было на стол все это пофигуристе поставлено и уложено.
— Ну, хочешь, я весь столъ гирляндами изъ цвтной бумаги украшу? У меня есть елочныя украшенія…— предложилъ учитель.
— Вотъ, вотъ… Это все-таки будетъ на петербургскій манеръ, — подхватилъ Самоплясовъ.— Ахъ, какъ хорошо въ Петербург въ ресторанахъ столы съ закуской украшаютъ! Напримръ, блюдо съ рыбой… и на ней раки вареные корякой на шпагахъ приколотые стоятъ. А то вдругъ цвтокъ изъ свеклы или изъ брюквы пришпиленъ.
— Ну, этого, конечно, нельзя, а изъ цвтной бумаги узоры вырзать можно. Но вдь народъ-то у насъ какой! Разв они порядокъ понимаютъ? Напустятся на угощеніе и всю красоту-то и разворотятъ.
— А за этимъ надо намъ смотрть и не допускать. Это ужъ наше дло…— наставительно произнесъ Самоплясовъ.
Къ посидлкамъ, дйствительно готовились на сел парни и двушки. На другой день оглашенія о посидлкахъ, бабы понесли въ лавку продавать насоленные и насушенные для поста грибы, чтобы промнять ихъ на новыя ленты для дочерей. Доставались изъ устюжскихъ ларчиковъ завтные гривенники, утаенные отъ матерей въ дни заработковъ лтомъ на покосахъ, и на эти деньги въ суровскомъ отдленіи лавочника Молочаева покупались ситцевые платки. Особенныя франтихи запаслись черными фильдекосовыми полуперчатками. Франтоватые парни мыли и начищали сапоги гармоніей.
На воскресенье, въ день посидлокъ, была назначена какая-то деревенская свадьба, но и ее отложили по случаю посидлокъ и перенесли на среду.

XXV.

Наконецъ, состоялись и посидлки, устроенныя Самоплясовымъ. Много было сборовъ къ нимъ, много приготовленій, но он не удались. Все отзывалось какой-то казенщиной, оффиціальностью, хотя земскій начальникъ на посидлки и не пріхалъ. На посидлки начали собираться къ шести часамъ, но устроители вечеринки были уже раньше въ сбор въ ‘зал’ волостного правленія. Зала освщалась четырьмя лампами, висвшими съ потолка, да кром того десятокъ жестяныхъ лампъ, взятыхъ у лавочника Молочаева съ проката, стояли на подоконникахъ четырехъ оконъ. За столомъ, за которымъ обыкновенно засдаютъ старшина съ писаремъ, волостные судьи и земскій начальникъ, когда онъ разбираетъ дла, покрытымъ на сегодня не зеленымъ сукномъ, а блой скатертью и тоже освщеннымъ лампой подъ краснымъ яркимъ абажуромъ (собственность Самоплясова), сидли устроители посидлокъ Самоплясовъ, лсничій Кнутъ, учитель Мишукъ и волостной писарь Взоровъ. и попивали красное вино изъ маленькихъ стаканчиковъ. На томъ-же стол было приготовлено угощеніе для парней и двушекъ. Грудами лежали на двухъ блюдахъ бутерброды съ колбасой, сыромъ, ветчиной. Лежали мармеладъ, орхи, пряники, изюмъ и винныя ягоды на двухъ подносахъ. Стояла батареей дюжина бутылокъ пива, окруженная стаканами, и высилась четвертная бутыль водки около нея.
Входившія на посидлки двушки хихикали, прячась другъ-за-дружку, кланялись Самоплясову и тотчасъ-же садились на скамейки, стоявшія по стнамъ. Парни-франты почему-то входили, не снимая глянцевыхъ новыхъ резиновыхъ калошъ, считавшихся ими за предметъ праздничнаго наряда, но Самоплясовъ сейчасъ-же посл отвшиваемыхъ ему поклоновъ парнями отсылалъ ихъ въ переднюю снимать калоши. Боясь, что новыя калоши будутъ украдены или подмнены, парни возвращались въ залъ съ калошами въ карманахъ. Блюда и подносы съ угощеніемъ, какъ общалъ учитель, были убраны гирляндами и вырзками изъ цвтной бумаги. Съ шести часовъ вечера игралъ аристонъ, ручку котораго поперемнно вертли два нанятые деревенскіе мальчика.
— Пойте, двушки, пойте что-нибудь, — обратился къ двушкамъ Самоплясовъ, когда зало правленія достаточно уже наполнилось гостями.
Но двушки шушукались и не пли.
— Что-жъ вы, двушки, не поете?— обратился къ нимъ Самоплясовъ вторично. — Тогда какія-же это посидлки, если двушки не поютъ!
— Мы не знаемъ вашихъ питерскихъ псенъ, — отвчала одна изъ бойкихъ двушекъ. — Наши псни простыя, деревенскія.
— Да и не надо намъ питерскихъ. Пойте ваши деревенскія, — уговаривалъ двушекъ лсничій.— Деревенскія псни лучше.
— Ну, вотъ… Посидлки на питерскій манеръ, а псни деревенскія! Стыдно деревенскія пть.
Дичились и парни. Самоплясовъ поднесъ имъ по рюмк водки, а двушкамъ по стакану пива. Отъ бутербродовъ на закуску почти вс парни отказывались. Только нкоторые отщипывали по маленькому кусочку и клали себ въ ротъ какъ-бы нехотя. Вино сдлало свое дло. Начались переговоры между парнями и двушками, и двушки запли, но не деревенскую псню, а ‘Стрлочка’. Парни подхватили. Но и этой псни не удалось до конца допть. Окончанія ея не знали и сбились. Одинъ изъ парней сталъ налаживать окончаніе, громко выкрикивая слова, но все равно ничего не вышло.
— Безъ гармоніи, Капитонъ Карпычъ, совсмъ невозможно, — сказалъ онъ.— А съ гармоніями, учитель говорилъ, чтобъ не приходить.
— Да, да… У насъ сегодня посидлки на особый фасонъ, — отвчалъ Самоплясовъ. — Гармонія это ужъ очень старомодный инструментъ, а я хочу, чтобы вы къ современному пріучились. У насъ аристонъ есть. Танцовать будете подъ аристонъ. Берите-же, двушки, гостинцевъ-то. Кушайте на здоровье. Но скорлупой орховой прошу по полу не сорить. Вотъ чашечки полоскательныя есть.. Возьмите ихъ, да туда скорлупу и кладите.
Лнивой вереницей потянулись двушки къ столу за гостинцами. Гостинцы брали вяло и церемонливо себ въ платки и скоро зала огласилась пощелкиваніемъ разгрызаемыхъ орховъ.
Сдлалось еще скучне, еще натянуте.
— Кто чаю хочетъ пить, идите въ ту комнату. Тамъ самоваръ стоитъ. Сами себ и наливайте. У насъ прислужающихъ сегодня нтъ, чтобъ разносить, — приглашалъ гостей Самоплясовъ.— И пожалуйста въ накладку пейте, а то и съ вареньемъ. Тамъ и варенье есть.
Охотниковъ до чаю также нашлось мало. Только трое-четверо отправились пить чай.
Самоплясовъ ршилъ поднести парнямъ еще по рюмк водки. Къ водк подбжаля почти вс и съ большой охотой. Но рюмки были малы і* неспособны были воодушевить парней къ веселью.
На предложеніе Самоплясова потанцовать также долго никто не откликался, хотя аристонъ и наигрывалъ кадриль изъ ‘Гейши’. Только когда нарочный привезъ Самоплясову отъ земскаго начальника записку, что земскій не прідетъ на посидлки, и это было оглашено, то стали образовываться пары для танцевъ — и то благодаря тому, что парни, воздерживаясь до земскаго отъ принесенной съ собой водки, вдругъ разршили и выпили ее, одинъ за другимъ, выходя въ сни. Но тутъ Самоплясовъ ршилъ выполнитъ задуманную программу литературнаго вечера, выполненіе которой предполагалось начать въ присутствіи земскаго начальника.
Всхъ просили ссть. Изъ-за стола всталъ учитель и сталъ читать басни Крылова. Прочелъ онъ одну басню, поклонился позвывавшимъ парнямъ и двушкамъ, прочелъ вторую и опять поклонился.
— Двушки, парни!— возвысилъ голосъ Самоплясовъ. — Да чтожъ вы не хлопаете въ ладоши? Обязаны хлопатъ, если хотите петербургскимъ порядкамъ обучаться. Въ Петербург всегда хлопаютъ посл каждаго пнія или чтенія. Ну, хлопайте!
И Самоплясовъ самъ подалъ примръ.
Послышалось нсколько жиденькихъ хлопковъ и у парней, и двушекъ.
Учитель опять поклонился и слъ за столъ, награждая себя стаканомъ краснаго вина. Выступилъ волостной писарь. Онъ сталъ читать стихотвореніе ‘Гршница’ Толстого. Выходило скучно, монотонно, да и читалъ онъ плохо. Слушатели начали звать, потомъ стали разговаривать. Какъ пчелиный рой жужжалъ въ зал. Самоплясовъ сталъ звонить въ стаканъ и останавливалъ говорящихъ.
— Ш-ш-шъ!..— зашиплъ онъ и погрозилъ парнямъ и двушкамъ.
Кончилъ наконецъ и волостной писарь, поклонился и слъ за столъ, сопровождаемый аплодисментами только Самоплясова, учителя и лсничаго.
— Кажется, я металъ бисеръ , передъ свиньями, — шепнулъ онъ имъ.
— Да ужъ и панихиду-же вы затянули съ этой ‘Гршницей’. Меня самого сонъ клонить началъ, — отвчалъ писарю Самоплясовъ.
— Показывать-ли ужъ имъ звздное-то небо въ астрономическую трубу? — спросилъ Самоплясова лсничій. — Кажется, ихъ этимъ тоже не заинтересуешь.
— Да пожалуй, что не стоитъ, — отвчалъ Самоплясовъ. — Ну, ихъ ко всмъ чертямъ! Надоли, Лучше выпьемъ. Двушки! Танцуйте! Теперь можно! — обратился онъ къ гостямъ и крикнулъ мальчишк у аристона:— Алешка! Верти! Жарь!
Раздались звуки кадрили. Начались танцы, но были очень вялы и безжизненны.
— Ходи ты! Ходи я! Ходи, милая моя!— началъ распвать въ кадрили какой-то парень, успвшій выпить изъ своей посуды секретно.
Взвизгнула также какая-то двушка, но Самоплясову ужъ надоли посидлки, и онъ сталъ звать учителя, писаря и лсничаго къ себ домой.
— Тамъ у меня хорошія закуски есть, хорошее вино. Выпьемъ, закусимъ… А здсь что? Канитель, — говорилъ онъ.
И они покинули посидлки, поручивъ охрану аристона сторожу волостного правленія.

XXVI.

Самоплясовъ на утро проснулся съ головной болью. Вчера гости просидли у него до глубокой ночи. Было много выпито, много съдено разныхъ соленыхъ и острыхъ закусокъ изъ консервовъ. Ужинъ дома некому было стряпать. Тетка Соломонида Сергевна и Феничка остались на посидлкахъ хозяйками. Кром головной боли, у Самоплясова сосало подъ ложечкой и въ желудк какъ-бы камень лежалъ. Когда-же утромъ отъ него ухалъ и лсничій къ себ домой, на него даже напала какая-то тоска. Отъ этой тоски Самоплясовъ нигд не могъ себ мста найти, и его сильно потянуло обратно въ Петербургъ. Онъ бродилъ по комнатамъ и не зналъ, что ему длать, за что приняться. Идти къ учителю — тотъ въ школ ребятишекъ учитъ, идти къ писарю — тоже сегодня на дл, со старшиной въ бумагахъ разбирается, идти къ священнику — скучно съ попами, да къ тому-же въ послдніе дни отецъ Іовъ сталъ насдать на Самоплясова, выпрашивая у него на позлащеніе главъ для церкви.
‘Въ Питеръ, въ Питеръ скорй…— что-то какъ-бы колотило Самоплясову въ голову и отбивало эти слова.— Въ Петербургъ. Тамъ теперь и ‘Альказаръ’, и ‘Варьете’. Въ цирк, поди, новинки показываютъ, бенефисы начались по театрамъ, да и въ загородныхъ ресторанахъ, въ зимнихъ садахъ пвички запли. Туда, туда!’
Тетка Соломонида Сергевна, видя племянника скучающимъ и огрызающимся на ея слова, изощрялась, какъ-бы ей угодить ему своей стряпней, для чего къ завтраку сварила ему въ масл съ солеными огурцами и груздями утенка въ горшк, но Самоплясовъ даже за столъ не слъ.
— Одинъ… Одинъ я… Ну, какъ я буду одинъ сть? Припрячьте это къ обду. Припрячьте и потомъ разогрйте. Можетъ быть, къ обду-то кто-нибудь и зайдетъ…— говорилъ онъ ей.
‘А что Колодкинъ?’ — мелькнуло у Самоплясова въ голов.
Онъ накинулъ на себя пальто, взялъ шапку и отправился въ пріемный покой навстить Колодкина.
Колодкинъ пришелъ ужъ въ себя. Галлюцинацій больше не было. Водки онъ больше не просилъ, но и аппетитъ у него не являлся, не взирая на прописанную ему докторомъ хинную настойку. Колодкинъ лежалъ уже въ крахмальной повязк на сломанной ног. Онъ сильно похудлъ, осунулся, былъ блденъ, на когда-то бритомъ его лиц отросла сдая щетина, обыкновенью выпученные глаза ввалились.
Самоплясовъ подслъ на табуретъ къ кровати Колодкина и сказалъ ему:
— Экъ тебя угораздило! Всю обдню ты мн испортилъ своимъ запоемъ. И чего ты, лшій, ползъ на крышу!
Колодкинъ спокойно отвчалъ:
— Отъ нихъ ползъ-съ. Конечно, отъ нихъ не скроешься, везд найдутъ, но все-таки душа-то думаетъ спастись — вотъ я и ползъ отъ нихъ прятаться.
— Да отъ кого отъ нихъ-то?— спросилъ Самоплясовъ.
— А вотъ отъ этихъ самыхъ… отъ немытыхъ. Вдь они когда еще начали мн показываться и тащить меня! Шепчутъ и тащутъ… Красные… черные… Другіе не видятъ ихъ, а я вижу… Я испорченъ… Ну, да не будемъ объ нихъ говорить, не будемъ… Боюсь я ихъ.
— Врешь ты все, — полушутливо, полусерьезно проговорилъ Самоплясовъ.— Нешто можно чертей видть! Вамъ нельзя видть — вы не испорчены… А я вижу… Шепчутъ и тащутъ къ себ… Да ну ихъ! Ну ихъ! Боюсь…
Колодкинъ вздрогнулъ и закрылъ глаза.
— Вылежится онъ? Что докторъ говоритъ?— спросилъ Самоплясовъ фельдшера Христофорова, уходя изъ пріемнаго покоя.
— Вылежится, но не скоро. Сложный переломъ съ разрывомъ мягкихъ частей, да и об берцовыя кости сломаны, — отвчалъ фельдшеръ. Послзавтра доктора ждемъ.
— А я, Герасимъ Ермолаичъ, послзавтра думаю совсмъ узжать отсюда, — сказалъ ему
Самоплясовъ уже въ сняхъ, гд надвалъ калоши.
— Что такъ? Что мало пожили?
— Да скучно… Надоло… Образованные люди, съ кмъ я компанію вожу, каждый день своими длами заняты, а такъ кругомъ все срое невжество. Я ужъ отвыкъ отъ этого.
Когда Самоплясовъ вернулся изъ пріемнаго покоя домой, ему сдлалось еще скучне, еще тоскливе. Отъ скуки онъ сталъ чистить ружья, но и прочищать дулы ему тотчасъ-же надоло.
— Надо хать… Надо завтра-же хать въ Петербургъ. Ршительно здсь длать нечего. Баринъ Холмогоровъ и Колодкинъ всіо обдню испортили мн. Завтра, завтра… Нечего откладывать. А сегодня прощусь съ знакомыми.
Онъ сложилъ одно прочищенное ружье въ футляръ, а другое непрочищенное отложилъ отдльно.
‘Поду сейчасъ къ доктору прощаться и подарю ему его на память, — думалъ онъ.
— Тетенька! Вы что тамъ около печки возитесь?— сказалъ онъ тетк. — Бросьте, если это для меня. Я раньше какъ вечеромъ сть не буду. Не могу. Никакого аппетита. У меня какъ колъ какой-нибудь въ желудк вбитъ. Я сейчасъ отправлюсь къ доктору Гордю Игнатьичу проститься, а завтра узжаю въ Петербургъ.
— Ну, вотъ! — въ удивленіи воскликнула тетка. — Да что ты, Капитонъ, блены обълся, что-ли, что такое несуразное говоришь! Самъ сказалъ, что пріхалъ пожить здсь на полтора мсяца, а то и на два, и вдругъ завтра!
— Не могу, больше не могу здсь оставаться! Довольно! Загрустилъ. А при такихъ порядкахъ можно и самому на манеръ Колодкина на крышу ползть.
— Да что ты! Что ты! Христосъ съ тобой! Зачмъ такія слова говорить?
— ду-съ… И потрудитесь къ завтрему чемоданъ приготовить и блье и одежу мою въ него уложить. А остального ничего не надо. Все здсь при васъ останется. Можетъ статься посл Рождества или на масленую я опять пріду.
Самоплясовъ заложилъ лошадь и похалъ къ доктору.
Доктора Самоплясовъ засталъ дома. Докторъ въ вязаной шерстяной срой фуфайк сидлъ за столомъ и обдалъ въ сообществ своей сестры, пожилой двицы, завдывавшей у него хозяйствомъ. Они усадили Самоплясова за столъ. Свжій воздухъ и прогулка въ шесть-семь верстъ сдлали свое дло, и на желудк у Самоплясова отлегло. Онъ могъ пость щей и во время обда сообщилъ, что онъ завтра детъ въ Петербургъ. Докторъ нисколько не удивился его отъзду и сказалъ:
— Надоло у насъ въ глуши? Я такъ и зналъ! Я этого ожидалъ. Конечно, это твоя родина, но я дивлюсь, какъ ты и такъ-то прожилъ у насъ дв недли. Ужъ кто, братъ, петербургско-кабацкаго воздуха наглотался, тому осенью и зимой въ захолустныхъ деревняхъ длать нечего. Прямо тоска. Позжай… И чмъ скоре, тмъ лучше. Ты тамъ опять примиришься со своимъ бариномъ-учителемъ и оживешь въ шато-кабацкомъ воздух, среди накрашенныхъ фринъ.
Самоплясовъ потупился и ковырялъ вилкой жареную рыбу,
— Ну, Гордй Игнатьичъ, вы ужъ это того… и даже слишкомъ. Зачмъ такъ конфузить меня передъ вашей сестрицей? Не такой-же ужъ я, въ самомъ дл.. У меня въ Петербург дла… извозчичій дворъ. Сколько лошадей! Сколько закладокъ! Нельзя бросать безъ надзора, а то живо на лвую ногу обдлаютъ. Да я думаю, ужъ и обдлали изрядно.
Самоплясовъ сидлъ у доктора недолго. Отправляясь домой, онъ сталъ дарить доктору ружье на память, но докторъ не бралъ, отказываясь отъ подарка, и Самоплясову стоило большихъ трудовъ навязать ему ружье.
— За лченіе моего мажордома Колодкина это вамъ. Ужъ вы пожалуйста его не оставьте, — просилъ Самоплясовъ. — Приглядите за нимъ, какъ отецъ, и какъ только онъ выздороветъ, отправьте его въ Петербургъ. Вотъ деньги ему на дорогу, на чай, на сахаръ, на табакъ, пока онъ боленъ будетъ — ну, и туда-сюда. Да чтобъ не пропилъ онъ деньги въ дорог. Лучше ему билетъ третьяго класса купить на желзной дорог и дать разной ды на дорогу. А денегъ не давать. Боюсь я за него. Невроятный онъ ужъ человкъ-то очень…
— Это могу сдлать, — согласился докторъ.
Самоплясовъ далъ доктору нсколько золотыхъ. Они распрощались, поцловавшись, и Самоплясовъ похалъ къ себ въ Антропово.

—-

На другой день подъ, вечеръ Самоплясовъ узжалъ въ Петербургъ. Тетка Соломонида Сергевна все-таки огласила по селу объ его отъзд. Проводить его пришли отецъ Іовъ, писарь, учитель и фельдшеръ. Дло не обошлось безъ трапезы, при чемъ изрядно было выпито. Отецъ Іовъ раза два начиналъ разговоръ о позлащеніи церковныхъ главъ, но Самоплясовъ очень ловко умлъ отмалчиваться и перемнялъ разговоръ. Тетка, подавая на столъ кушанье, заливалась горючими слезами по поводу отъзда племянника. Она и сама успла хватить добрую толику хмельного.
Съ Самоплясовымъ похали на станцію желзной дороги дв подводы: на одной онъ халъ самъ съ учителемъ, а на другой везли его вещи, тогда какъ въ Антропово онъ пріхалъ на четырехъ подводахъ. Когда онъ садился въ сани, чтобы хать на желзную дорогу, у крыльца столпились его дальніе родственники или называющіе себя родственниками. Вс прощались и просили чего-нибудь. Двоюродная тетка его Авдотья Алексевна Закорузлова просила на корову, Семенъ Яковлевъ, черный мужикъ въ армяк, просилъ на поправку избы, рыжій Клементій Сидоровъ въ рваномъ полушубк — на лошадь. Просили и такъ просто на сиротство. Самоплясовъ наскоро сунулъ направо и налво пять-шесть пятирублевыхъ золотыхъ и ухалъ.
Провожалъ его на станцію только учитель.
Лейкин Николай Александрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Под южными небесами, Лейкин Николай Александрович, Год: 1899
  2. На заработках, Лейкин Николай Александрович, Год: 1891
  3. В гостях у турок, Лейкин Николай Александрович, Год: 1897
  4. В царстве глины и огня, Лейкин Николай Александрович, Год: 1890
  5. Где апельсины зреют, Лейкин Николай Александрович, Год: 1893
  6. Кусок хлеба, Лейкин Николай Александрович, Год: 1871
  7. Счастье привалило, Лейкин Николай Александрович, Год: 1902
  8. Из записной книжки отставного приказчика Касьяна Яманова, Лейкин Николай Александрович, Год: 1874
Электронная библиотека