Профессор Фрогемут, Зальтен Феликс, Год: 1910

Переводы
Время на прочтение: 62 минут(ы)
Скачать в PDF

ПРОФЕССОРЪ ФРОГЕМУТЪ.

Повсть Феликса Зальтена.

Пер. съ нм. Э. К. Пименовой.

I.

Гимназическій профессоръ Антонъ Фрогемутъ сидлъ одинъ въ учительской комнат и просматривалъ газету. Онъ всегда заходилъ туда по окончаніи уроковъ и оставался нкоторое время, выжидая, пока прекратится шумъ уходящихъ учениковъ. Всхъ этихъ мальчиковъ, съ ихъ веселыми лицами, онъ могъ выносить только тогда, когда они сидли противъ него рядами, на скамьяхъ, молчаливые и присмирвшіе. Но ихъ разнузданный смхъ и веселые возгласы казались ему всегда чмъ-то враждебнымъ, ихъ прыжки и бганіе возмущали его и ему представлялось, что вся эта возня и суматоха направлены именно противъ него. Онъ уже столько разъ напрасно выходилъ изъ себя тамъ, за дверями гимназіи, что теперь уже не хотлъ больше подвергать себя такому испытанію и поэтому почти цлый день проводилъ въ просторной учительской. Тамъ онъ былъ одинъ, но чувствовалъ себя, нсколько приниженнымъ и точно въ тюрьм. Однако, выходить онъ все же не ршался и читалъ газету, чтобы скоре прошли роковые четверть часа.
Пробгая разсянными взорами газету, онъ вдругъ остановился: изъ хаоса буквъ, мелькавшихъ у него передъ глазами, выдлилось одно имя: фрейлейнъ Ольга Фрогемутъ… Онъ испугался, точно совершилъ какую нибудь неосторожность или сорвалъ завсу съ закрытой картины, которая должна была оставаться неприкосновенной… Онъ старался не смотрть на это имя, читать дальше, но оно постоянно вертлось у него передъ глазами. Мучительное чувство затаенной ненависти и злобы закипло въ его душ, раскрывались старыя ноющія раны.
Профессоръ противъ воли читалъ отдльныя, отрывочныя фразы статьи: ‘Очаровательная пвица… любимица публики… покорительница сердецъ…’ Слова эти прыгали у него передъ глазами, окружая имя, которое представлялось ему живымъ существомъ. Онъ прочелъ еще одно слово: романъ! Это была нескромная болтовня, часто появляющаяся въ газетахъ, когда рчь идетъ о какомъ нибудь извстномъ лиц. Тутъ были намеки на какого-то принца, который въ дтств былъ товарищемъ игръ знаменитой пвицы, ея дтской любовью. Теперь они снова встртились, оба окруженные блескомъ и славой…
Газета выпала изъ рукъ профессора. Позоръ, только позоръ доставила ему эта дочь! Напрасно онъ уврялъ себя, что вырвалъ память о ней изъ своего сердца, что забылъ ея имя! Она стоитъ тутъ, передъ его глазами, ею наполнены вс улицы! Напрасно онъ принялъ ршеніе считать ее умершей и погребенной. Она живая и постоянно, безудержно напоминаетъ ему о себ! Принцъ Эмануэль Фердинандъ?.. Конечно, это онъ! Онъ былъ его ученикомъ, въ этой самой гимназіи, потому что мода требуетъ, чтобы сыновья королевской семьи посщали публичныя школы. Профессоръ долженъ былъ пригласить къ себ домой это маленькое высочество, и мальчикъ въ бархатной курточк появился въ его бюргерскомъ жилищ и весело игралъ съ его дтьми, съ вчно серьезной Эрминой, съ веселой, насмшливой Ольгой и даже съ Антономъ, который былъ тогда совсмъ еще маленькимъ и упрямо называлъ принца Антоніо…
Мысли профессора невольно унеслись въ это прошлое. Быть можетъ, уже тогда онъ проглядлъ то, что начиналось. Злое подозрніе набросило тнь даже на эти свтлыя воспоминанія о невинныхъ годахъ дтства. И снова профессоръ Фрогемутъ вычеркнулъ изъ своей памяти имя отверженной дочери, замкнулъ за нею дверь на ключъ навсегда и, уходя изъ гимназіи, онъ уже не ошущалъ ничего, кром неопредленнаго и непріятнаго чувства досады.
Онъ вышелъ изъ темнаго подъзда гимназіи на ярко-освщенную и залитую солнцемъ улицу. Близость садовъ наполняла воздухъ весеннимъ запахомъ сырой земли. На улиц было тихо, ученики уже разошлись и слышенъ былъ только звонъ полдневныхъ колоколовъ, раздававшійся въ мягкомъ весеннемъ воздух. Профессоръ пошелъ сначала обычною дорогой, но потомъ свернулъ на Рингштрассе. Прежде онъ всегда возвращался по этой улиц въ солнечные дни.
Жена его выходила къ нему на встрчу съ дтьми. Завидвъ его, она останавливалась, робко улыбаясь ему, и они вс стояли смирно, пока онъ самъ не подходилъ къ нимъ. Только маленькая Ольга иногда вырывалась, бросалась къ нему на встрчу съ громкими возгласами и, смясь и болтая, прыгала около него, пока онъ строгимъ голосомъ не призывалъ ее къ порядку. Ея сіяющее личико, смотрвшее на него посл этого выговора широко-раскрытыми глазами, въ которыхъ свтилась робкая, сдержанная нжность вмст съ испугомъ, всегда вызывало въ его душ какое-то особенно пріятное нжное чувство.
Теперь онъ рдко ходилъ по этой дорог и только иногда, по привычк, сворачивалъ на нее. Но она уже не вызывала въ немъ никакихъ воспоминаній, онъ навсегда отогналъ ихъ отъ себя въ своемъ озлобленіи, И теперь онъ насильственно постарался заглушить ихъ, посл того, какъ газетная статья снова вызвала въ его душ минувшіе образы. Онъ медленно шелъ съ нахмуреннымъ видомъ по оживленной, богатой улиц, мимо роскошныхъ витринъ магазиновъ, стараясь ни о чемъ не думать. На углу онъ остановился, такъ какъ прозжавшій мимо великолпный экипажъ преградилъ ему дорогу. Онъ разсянно взглянулъ на него и сначала замтилъ только блыя перья на дамской шляп, но въ слдующую секунду онъ уже видлъ прекрасное, тонкое женское личико, видлъ какъ оно болзненно передернулось, и съ какой нмой мольбой взглянули на него свтлые, сіяющіе глаза, обратившіеся къ нему. Онъ узналъ это лицо, и боль и злоба снова закипли въ его душ. Онъ рзко отвернулся и, ощущая на себ взглядъ этихъ блестящихъ глазъ, быстро свернулъ въ боковую улицу.
Долго онъ не могъ успокоиться отъ полученнаго имъ неожиданнаго удара. Злоба бушевала въ немъ, и все же въ мозгу его безсознательно шевелилась мысль: ‘Какъ она была блдна!..’ Но онъ не хотхъ поддаваться этому чувству и нарочно разжигалъ въ себ ярость, стараясь заглушить въ сердц всякое состраданіе и любовь къ дочери. ‘Негодница… низкая… безстыдная… распутная’… повторялъ онъ мысленно, силясь отогнать отъ себя ея образъ, и все-таки въ его ушахъ звучали слова: ‘Какая она блдная!’…
Онъ съ такой силой хлопнулъ дверью, придя домой, что вс домашніе, сидвшіе въ столовой и ожидавшіе его къ обду, вздрогнули. Они слышали его шаги въ комнат, стукъ окна, которое онъ съ гнвомъ захлопнулъ, и Эрмина тихо шепнула Антону:
— Онъ, наврное, видлъ ее!..
Антонъ пожалъ плечами и такъ же тихо отвтилъ:
— …Или прочелъ о ней въ газетахъ!..
Они оба взглянули на мать, сильно постарвшую и удрученную горемъ. Она опустила глаза на свою тарелку, точно виноватая. Вс трое молчали. Такъ же молча пришелъ и слъ на свое мсто профессоръ, не обращая вниманія на робкія привтствія домашнихъ. Холодомъ вяло отъ его окаменвшаго лица и этотъ холодъ пронизывалъ сердца его близкихъ…

II.

Ольга Фрогемутъ играла въ этотъ вечеръ. Когда она появилась на сцен, въ роли молодой королевы, въ великолпной діадем, сверкавшей на ея пепельныхъ волосахъ, въ роскошномъ бломъ атласномъ плать, шлейфъ котораго несли два хорошенькихъ пажа въ голубыхъ костюмахъ, то весь театральный залъ задрожалъ отъ грома апплодисментовъ, привтствовавшихъ ее. Она, улыбаясь, заняла свое мсто на сцен.
Въ заднихъ рядахъ партера стоялъ Адальбертъ Клингеръ и съ сильно бьющимся сердцемъ прижимался грудью къ деревянному барьеру. Онъ былъ еще совсмъ мальчикъ, учился въ гимназіи и нсколько мсяцевъ тому назадъ въ первый разъ пришелъ въ театръ изъ любопытства, чтобы взглянуть на дочь своего профессора, о которой они такъ много разговаривали между собою въ школ. Но съ той поры онъ уже не пропускалъ ни одного вечера, въ театр. Его занятія сильно страдали отъ этого, и сознаніе вины не покидало его въ теченіе цлаго дня. Но вс эти мучительныя мальчишескія заботы тотчасъ же покидали его, какъ только на сцен появлялась Ольга Фрогемутъ, и сладкое, жуткое чувство любви волновало его юношескую кровь.
Впрочемъ, такая же точно любовная лихорадка охватила всю залу, съ низу до верху, всхъ мужчинъ, находившихся въ ней. Даже женщины были взволнованы и он ощущали на себ то обаяніе, которое исходило отъ Ольги Фрогемутъ. Въ первомъ ряду сидлъ молодой человкъ, который поблднлъ, какъ мертвецъ, и схватился за сердце, когда на сцен появилась Ольга. Ея сверкающій взоръ скользилъ мимо него, по зал, точно не замчая его, и черты его лица исказились. Вдь еще позавчера онъ могъ цловать эти дтскія уста, улыбающіяся со сцены, эти сверкающіе глаза, смотрящіе мимо него!.. Еще такъ недавно она искала его взглядомъ и весело привтствовала его. Онъ не зналъ, что готовитъ ему будущее, онъ только смутно предчувствовалъ, и ужасъ сжималъ ему сердце, точно передъ страданіемъ или смертью, захватывая ему дыханіе.
На верху, въ придворной лож, убранной коврами, сидлъ принцъ Эмануэль Фердинандъ. Его профиль ясно выдлялся въ красноватыхъ сумеркахъ ложи, задрапированной пурпурными занавсями. Воротникъ его мундира блестлъ, точно маленькій золотой обручъ, охватывавшій его шею. Рука его схватила бинокль, когда появилась Ольга Фрогемутъ, но тотчасъ же положила его назадъ. Ему вдругъ пришло въ голову, что вс эти элегантные господа, сидящіе въ театр, имютъ привычку разсматривать въ бинокль своихъ любовницъ, появляющихся на сцен, и что въ этомъ привычномъ жест заключается нчто пошлое и унизительное. Онъ не хотлъ третировать Ольгу, какъ всхъ другихъ. Пусть его лицо остается открытымъ, и она видитъ его глаза и его уста, какъ и онъ видитъ ея глаза и ея милую улыбку, обращенную къ нему…
Ольга Фрогемутъ пла своимъ прозрачно-чистымъ, дтски-невиннымъ голосомъ какую-то веселую, возбуждающую арію. Только иногда въ ея голос слышалось какъ будто тихое дыханіе чувственности, онъ становился глубже и сильне проникалъ въ сердце. Точно тяжелый, опьяняющій ароматъ красныхъ розъ наполнялъ тогда залу. Ольга начала танцевать, граціозно приподнявъ шлейфъ своего длиннаго платья и сквозь тонкую шелковую ткань виднлись вс движенія ея стройнаго молодого тла, сверкали ея обнаженныя плечи и высоко вздымалась молодая грудь. Ея сіяющіе глаза улыбались, и вся она точно была проникнута ощущеніемъ счастья. Вдругъ она закружилась, какъ будто подхваченная вихремъ, и сразу остановилась у самой рампы, снова подхватила мелодію псни и закончила ее звонкой, высокой нотой, прозвучавшей въ зал, точно побдный крикъ.
Громъ апплодисментовъ снова раздался въ зал, но она уже скрылась за кулисами и, смясь и задыхаясь, доврчиво облокотилась на плечо режиссера, точно это былъ ея лучшій другъ. Неистовые вызовы заставили ее снова выйти. Но она показалась только на минуту и опять убжала за кулисы, съ удивленной миной, точно ея успхъ былъ для нея чмъ-то необычнымъ…
Когда она вошла въ свою уборную, ярко освщенную и увшанную костюмами, то увидла мать, безмолвно сидящую на стул, сложивъ на колняхъ утомленныя руки, съ выраженіемъ тоски и виновности въ потускнвшихъ глазахъ. Веселость Ольги сразу пропала. Точно нашалившая маленькая двочка стояла она передъ своей матерью, въ своемъ королевскомъ одяніи и съ діадемой на голов. ‘Здравствуй… мама!..’ сказала она тихо. Мать кивнула головой. Нсколько минутъ он сидли молча рядомъ. Ольга, смотрла на руки матери, загорлыя и покрытыя мелкими морщинками, смотрла на ея впалыя щеки, тоже покрытыя мелкими морщинами, на ея измученное постарвшее лицо, но не смла ни прикоснуться къ ея рукамъ, ни прижаться къ ея печальному лицу. Эта нжная ласка исчезла, какъ исчезли дтскіе годы. Какъ часто ни приходила мать къ ней въ театръ тайкомъ, безъ разршенія и вдома отца, ей все же казалось всегда, что она говоритъ съ нею откуда-то съ другого берега и что ихъ раздляетъ невидимая и непроницаемая стна.
Молчаніе всегда угнетало Ольгу и поэтому она сдлала нетерпливое движеніе.
— Я только хотла спросить тебя… не видлъ ли тебя… кто нибудь… не видла ли ты кого нибудь сегодня?— проговорила мать, смущенно, прерывающимся голосомъ, точно изнемогая подъ тяжестью своего горя.
— Отецъ!— тихо и испуганно воскликнула Ольга и затмъ съ внезапною надеждой прибавила:— Онъ что нибудь разсказывалъ вамъ?
— Ни слова!— отвчала мать, смотря передъ собой блуждающимъ взоромъ.— Ни слова!.. Но онъ вернулся домой такой сердитый и злой сегодня…
— Ни слова!— прошептала Ольга и вдругъ возмущеніе овладло ею.— Ну да, вдь я для него умерла… Никто не сметъ упоминать моего имени въ дом!— воскликнула она.
Мать кивнула головой.
— Онъ запретилъ…Ты это знаешь,— сказала она.
Ольга громко заплакала, точно ребенокъ, который больно ушибся. Опустивъ руки, она, всхлипывая, восклицала:
— Отецъ! Отецъ!— и крупныя слезы скатывались по ея щекамъ на платье.
Плача, Ольга вспоминала свое дтство, тсную квартиру, отца, разгуливающаго взадъ и впередъ по комнат большими шагами или отдыхающаго на соф, посл обда… Вотъ упала съ одной ноги туфля на полъ и выставилась пятка благо носка. Ольга такъ ясно припомнила какое неудержимое желаніе пощекотать эту пятку являлось у нея всегда… Страстная тоска по дому сжала ей сердце.
— Отецъ! отецъ!— рыдая, говорила она. Но эти слезы, лившіяся ручьемъ изъ ея свтлыхъ глазъ, такъ легко вызываемыя ея внутреннимъ чувствомъ, обладали въ тоже время свойствомъ уносить съ собой тоску и печаль изъ ея сердца.
Ольга быстро успокоилась, вытерла лицо и вставъ съ мста, принялась снимать свои украшенія и тщательно укладывать ихъ. Она сбросила королевское одяніе и распустила волосы. Подойдя къ зеркалу въ одной рубашк, она принялась искусной рукой счищать размазанныя слезами блила и румяна на своемъ хорошенькомъ личик.
— Какъ поживаетъ Эрмина?— спросила она мать.
Та отвчала вздохомъ.
— А господинъ учитель Пляшекъ?
— Если-бъ знать, что онъ дйствительно будетъ скоро профессоромъ!..— проговорила мать тихимъ голосомъ.
— Ахъ, зачмъ ждать этого?— воскликнула Ольга.— И такъ это уже длится достаточно долго. Эрмина же знаетъ, что она можетъ обратиться ко мн, если ей нужно…
Ольга улыбалась, причесывая свои волосы.
— Да,— отвтила мать коротко.
— Ну, а Антонъ?.. Что длаетъ Антиной?— пропла она.
— Я хотла тебя спросить…— нершительно проговорила мать.
— Что такое?
Ольга повернулась къ ней.
— Я хотла тебя спросить… про то… что именно сегодня… напечатано въ газет?..
— Фердинандъ?— нечаянно вырвалось у Ольги.
Мать взглянула на нее. Ольга стояла передъ ней полунагая, въ тонкой рубашк, спустившейся съ плечъ и мать замтила, какъ она густо покраснла.
Об смотрли другъ на друга и въ маленькой комнат было совсмъ тихо, но казалось, будто произошло какое то важное событіе.
Ольга шепнула:
— Мама!..— и бросилась ней, охвативъ ея шею своими тонкими руками и скрывая на ея груди свое лицо, пылавшее счастьемъ и стыдомъ.
Мать держала въ своихъ объятіяхъ теплое, трепещущее тло своей дочери и смотрла въ пространство своими угасшими глазами.
Электрическій звонокъ заставилъ вздрогнуть обихъ. Кто то постучалъ въ дверь, и вошла горничная Ольги.

III.

У дома, гд жила Ольга, стояла открытая коляска. Двери балконовъ въ верхнемъ этаж были открыты, и ароматъ сирени, цвтущей въ парк, врывался въ комнату.
Въ салон дожидался молодой человкъ, тотъ самый, который наканун, въ театр, едва могъ скрыть свое страданіе. Онъ и теперь испытывалъ сердечную муку, но онъ былъ гораздо сдержанне и спокойне, потому что чузствовалъ, что ршеніе близко, а въ душ у него еще теплилась надежда.
Ему сказали, что фрейлейнъ Фрогемутъ нтъ дома. Онъ овладлъ собой и спокойно замтилъ горничной, что экипажъ фрейлейнъ стоитъ у подъзда, слдовательно, она никуда не вызжала. Горничная вернулась и съ нсколько высокомрнымъ, но смущеннымъ тономъ сообщила ему, что фрейлейнъ нельзя видть. Онъ ошеломилъ ее своимъ неожиданнымъ отвтомъ:
— Я буду ждать!
И вотъ теперь онъ ждалъ, униженный и несчастный. Вдь еще такъ недавно онъ чувствовалъ себя здсь, какъ дома, могъ оставаться столько времени, сколько ему хотлось! И вдругъ все измнилось какимъ-то неожиданнымъ и таинственнымъ для него образомъ. Внезапно и безъ всякаго перехода онъ сталъ здсь чужимъ. Что-то чуждое чувствовалось ему въ каждомъ углу, въ каждой вещи, находившейся въ этой комнат. Все какъ будто измнилось кругомъ него. Онъ говорилъ себ, что онъ долженъ уйти, что его достоинство не позволяетъ ему оставаться, быть навязчивымъ… Его благовоспитанность возмущалась противъ этого. И все-таки онъ оставался. Его гордость, его сила воли, все это исчезло куда-то. Онъ приходилъ въ отчаяніе и надялся въ одно и то же время.
Ольга вошла въ шляпк, собираясь уходить.
— Теб что-нибудь нужно отъ меня, Евгеній?— спросила она весело и присла на минутку, прибавивъ нершительно:— У меня, къ сожалнію, нтъ времени…
Онъ ясно почувствовалъ, что всякая надежда потеряна для него. Но видъ ея ослпилъ его, а долгое ожиданіе окончательно лишило его воли.
Сдавленнымъ голосомъ, едва сдерживая себя, онъ спросилъ:
— Можно узнать, куда ты отправляешься?
Она съ удивленіемъ взглянула на него и тотчасъ же отвтила:
— Нтъ, этого нельзя знать.
Онъ поблднлъ отъ стыда и поникъ, точно сраженный ея словами, а она повторяла нсколько разъ нжнымъ речитативомъ, точно уговаривая его:
— Нтъ, нтъ, этого никто не долженъ знать… никто!..
Съ этими словами она прошла въ переднюю и коридоръ и спустилась по лстниц. Молодой человкъ шелъ за нею, горничная отворявшая дверь, мшала ему говорить. Онъ стыдился начинать разговоръ при ней и потому сдерживался. Тамъ, на улиц, онъ будетъ говорить съ ней, онъ сядетъ съ ней въ экипажъ, будетъ просить ее, не отпуститъ ее отъ себя! Онъ слдовалъ за ней по пятамъ, слышалъ шелестъ ея шелковаго платья, вдыхалъ ароматъ ея духовъ и на мгновеніе поддался иллюзіи, что ничего не измнилось, что все по старому! Дйствительность казалась ему невроятной и порожденіемъ его фантазіи.
На улиц Ольга протянула ему руку и сказала:
— Прощай, милый Евгеній!— Ея лицо было серьезно и какъ всегда обаятельно. Ея сверкающій взглядъ остановился на немъ и онъ, безвольный, помогъ ей ссть въ экипажъ. Она еще разъ протянула ему руку.
— Прощай!— сказала она тихо и еще тише прибавила:— Не забывай меня…
Онъ приподнялъ шляпу и улыбнулся, повинуясь непреодолимой потребности подчиниться ея вол. Только когда колеса экипажа застучали по мостовой, онъ понялъ, что это было окончательное прощаніе. Никогда больше!.. Онъ вдругъ почувствовалъ слабость, зашатался и долженъ былъ прислониться къ стн дома, чтобъ не упасть.
Какой то прохожій спросилъ его, не боленъ ли онъ? Онъ ничего не отвтилъ.
Экипажъ Ольги прохалъ черезъ городъ и мимо загородныхъ виллъ къ лсу. У опушки, тамъ гд проходитъ тропинка въ Дорнбахъ, дожидался принцъ Фердинандъ. Кучеръ сдержалъ лошадей. Принцъ подошелъ улыбаясь, церемонно поклонился и помогъ Ольг выйти изъ экипажа. Въ его обращеніи, съ ней было что-то робкое и въ тоже время покровительственное. Своими манерами, какъ и вс прочіе принцы, королевскаго дома, онъ подражалъ императору.
Нкоторое время они шли молча. Затмъ онъ заговорилъ о случайностяхъ судьбы, которая теперь опять свела ихъ вмст, посл столькихъ лтъ! Онъ старался говорить развязно, шутить, вставлялъ смшныя цитаты въ свою рчь, какъ это длаютъ офицеры, но неловкость и внутреннее волненіе сквозили въ каждомъ его слов.
— Фрейлейнъ Ольга,— сказалъ онъ,— не находите ли вы, что это была хорошая мысль явиться къ вамъ тотчасъ же по прибытіи въ Вну?.. Первое, что я сдлалъ, это повергъ себя къ вашимъ стопамъ!..
Но Ольга перебила его:
— Я думала, что ты меня уже забылъ давно!— воскликнула она и прямо посмотрла ему въ глаза.
Онъ густо покраснлъ и какъ будто растерялся. Съ минуту онъ молчалъ, потомъ просто сказалъ:
— Ты видишь, что я тебя не забылъ.
Вотъ они говорили другъ другу ‘ты’, какъ въ прежнія времена.
Ольг даже казалось, что все было какъ прежде. Какъ и тогда его манеры были преисполнены врожденнаго благородства, придававшаго ихъ свиданію особенную торжественность и церемонность, но нжный взглядъ его глазъ, смотрвшихъ на Ольгу, сообщалъ ему интимность и сердечность. Ока поддавалась его обаянію еще тогда, когда была совсмъ маленькой двочкой, и теперь воспоминанія дтства нахлынули на нее съ новой силой и настоящее казалось ей возвращеніемъ ея свтлаго прошлаго, которымъ она спшила насладиться. Какъ темно становилось въ комнат, когда Эмануэль-Фердинандъ уходилъ домой! Съ какою силой ощущала она тогда всмъ своимъ юнымъ существомъ тсныя рамки своей домашней обстановки! Она думала о принц и рисовала себ преувеличенно яркими красками тотъ блестящій міръ, откуда онъ являлся. Какой несчастной и обездоленной чувствовала она себя! Возможно, что уже тогда въ ней зародилось неудержимое стремленіе къ веселью и блеску, которое заставило ее, едва вышедшую изъ дтства, бжать изъ родительскаго дома на театральныя подмостки, въ поискахъ радости и веселья, не задумываясь надъ ихъ источникомъ. Возможно, что ея безумная погоня за успхомъ, за славой, ея странствованіе по большимъ и маленькимъ сценамъ, весь тотъ извилистый путь, по которому она прошла, все это обусловливалось лишь однимъ стремленіемъ, одною цлью — возвыситься до принца!
Но она и сама не сознавала этого. Она только чувствовала, идя съ нимъ рядомъ, что все это такъ и должно было случиться. Даже тоска по дому, такъ часто терзавшая ее, исчезла, и горькое воспоминаніе о томъ, что отецъ оттолкнулъ ее отъ себя, часто пробуждавшееся въ ея душ и мучившее ее, совершенно испарилось изъ ея души.
Принцъ разсказывалъ ей о своей жизни. Изъ гимназіи онъ попалъ въ кадетскій корпусъ. Тамъ онъ подвергся суровой дисциплин, и ему было довольно таки тяжело выносить ее. Онъ долженъ былъ выслушивать строгіе выговоры отъ своихъ начальниковъ и даже однажды подвергся аресту. И къ тому же у него тамъ не было ни одного друга, онъ чувствовалъ себя одинокимъ! Затмъ, получивъ чинъ лейтенанта, онъ былъ назначенъ въ отдаленный гарнизонъ въ Галиціи, тамъ заболлъ, и мать его привезла домой. Для возстановленія силъ его отправили на военномъ корабл въ тропическія моря, на многіе мсяцы. Онъ охотился на тигровъ въ индійскихъ джунгляхъ и на львовъ въ африканской пустын. Много приключеній было съ нимъ, и онъ видлъ многое. Потомъ онъ опять очутился въ маленькомъ гарнизон, въ Богеміи, гд дни проходили однообразно въ военныхъ упражненіяхъ, въ манеж и офицерскомъ казино. И вотъ, наконецъ, онъ могъ опять вернуться въ Вну. Везд, везд онъ чувствовалъ себя одинокимъ. Ему было особенно тяжело, что возл него никого не было, съ кмъ бы онъ могъ говорить по душ. ‘Какъ человкъ съ человкомъ’, сказалъ онъ. Съ чисто юношескимъ паосомъ говорилъ онъ о своемъ положеніи, называя его ‘ледяной вершиной’, на которой онъ осужденъ всегда находиться.
Разсказъ былъ конченъ. Въ этотъ солнечный день въ лсу было такъ чудно хорошо! Все точно купалось въ золотистыхъ лучахъ. Они шли молча нсколько времени, потомъ остановились, обнялись и поцловались.
Ольга чувствовала, что онъ съ какимъ-то благоговніемъ цлуетъ ее и какъ-то бережно обнимаетъ. Въ первый моментъ она испытала легкое удивленіе, но потомъ во всемъ ея существ какъ будто произошла перемна. Все пережитое ею исчезло, было смыто чистымъ источникомъ любви, излившимся на нее и она снова почувствовала себя ребенкомъ, невиннымъ и чистымъ, ничего не испытавшимъ и безъ всякихъ воспоминаній…

IV.

Вс дорожки и аллеи въ Пратер были наполнены людьми, спшившими на праздникъ весны, устроенный въ выставочномъ зданіи. Мелкіе бюргеры стекались туда, чтобы посмотрть на богачей во всемъ ихъ блеск и великолпіи, а богатые спшили тутъ приблизиться къ аристократіи, желающей и здсь еще лишній разъ насладиться своимъ привилегированнымъ положеніемъ и властью надъ толпой.
Въ боковыхъ аллеяхъ устроены были базары и раскинуты палатки продавщицъ. Импровизированнные цвтники, панорамы, балаганы и храмъ счастья виднлись среди зелени аллей. Желающіе могли подняться на Риги и напиться тамъ кофе, могли сидть на пляж въ Остендэ, передъ полотномъ, изображающимъ море, или же прогуляться въ охотничью хижину въ лсу и вообразить себя въ полномъ уединеніи.
Посредин сада были разставлены полукругомъ кресла и возвышалась эстрада. Тутъ должны были выступать разные знаменитые артисты и между ними Ольга Фрогемутъ. Она скрывалась за перегородкой, гд была устроена гардеробная, и ждала, чтобы ее вызвали.
Ольга должна была въ первый разъ сегодня пропть новую арію. Директоръ театра, гд она выступала, и композиторъ находились тутъ же. Директоръ, жирный, широкоплечій человкъ, сидлъ въ низенькомъ кресл и, поглаживая свой гладко выбритый подбородокъ, посматривалъ на Ольгу, ходившую взадъ и впередъ по небольшому пространству.
Композиторъ былъ пожилой, элегантный господинъ, съ нафабренными усами и чувственнымъ ртомъ. Онъ заглянулъ въ нотный листокъ и обратился къ Ольг:
— Будьте добры, фрейлейнъ… вотъ въ этомъ мст, въ припв…
— Дружище, да она даже не слышитъ, что вы ей говорите!— возразилъ директоръ.— Разв вы не замчаете, что у нея совсмъ другія мысли въ голов, а совсмъ не вашъ романсъ и какія-то тамъ мста въ припв?…
— Но вдь это очень важно!— сказалъ композиторъ.
Директоръ громко разсмялся.
— Для нея важно только одно, чтобы дверь раскрылась и вошелъ ‘онъ’, самый блестящій и лучшій изъ всхъ… Не правда ли, Ольга?— сказалъ директоръ, поймавъ ее за руку. Ольга вырвалась у него. Въ коридор послышался какой-то шумъ, слуга открылъ дверь, и вошелъ принцъ Фердинандъ. Директоръ вскочилъ, длая отчаянные знаки композитору, и, прежде чмъ принцъ усплъ оглянуться, они оба уже исчезли.
За дверью директоръ многозначительно сказалъ композитору:
— Вдь эта пара безъ ума другъ отъ друга… Это длится уже три недли. Вы должны это знать, потому что это извстно всему городу…
Онъ цинично улыбнулся и прибавилъ:
— Будьте покойны, если двочка сегодня въ голос, то она будетъ пть великолпно.
Фердинандъ смутился, очутившись наедин съ Ольгой. Поспшный уходъ директора и композитора при его появленіи произвелъ на него непріятное впечатлніе, какъ будто его чувство къ Ольг, ихъ взаимная любовь, все то, что надо было хранитъ отъ нескромныхъ взоровъ чужихъ, безучастныхъ людей, выставлялось здсь напоказъ. Онъ чувствовалъ себя неловко и нервничалъ, но Ольга ничего не замчала: она привыкла къ такимъ безцеремоннымъ выходкамъ въ театр и теперь испытывала только удовольствіе быть наедин съ Фердинандомъ. Она такъ жаждала видть его! Однако тнь неудовольствія на его лиц все же не ускользнула отъ нея. Она обняла его и поцловала въ глаза и губы, чтобы прогнать эту тнь. Они не говорили ни слова другъ съ другомъ и, усвшись вдвоемъ на низенькое кресло, на которомъ сидлъ директоръ передъ этимъ, цловались точно посл долгой разлуки. Эти поцлуи опьяняли ихъ, у нихъ захватывало дыханіе. На мгновеніе они прекращали поцлуи и смотрли другъ на друга затуманившимся взоромъ, затмъ ихъ губы снова смыкались… Въ дверь постучали и послышался голосъ директора:
— Дитя… пора!
Принцъ растерянно оглянулся. Испугъ точно парализовалъ его члены. Но Ольга быстро и легко соскочила съ его колнъ и весело крикнула: ‘Сейчасъ’! Потомъ она еще разъ нагнулась къ Фердинанду и бгло поцловала его волосы.
Взбжавъ по маленькой лстниц на эстраду, она вышла къ публик съ сіяющимъ лицомъ, на которомъ еще горли поцлуи принца. Бурный восторгъ охватилъ толпу при вид ея. Ольга запла. Она чувствовала потребность пть, излить въ звукахъ свое чувство. Композиторъ со страхомъ аккомпанировалъ ей. Толпа притихла, и свжій чистый голосъ Ольги свободно разносился въ тепломъ, весеннемъ воздух. Она пла такъ, какъ подсказывало ей чувство, пренебрегая всми замчаніями композитора, и пснь ея широкимъ потокомъ изливалась у нея изъ сердца, переполненнаго любовью. Она пла, и публика, притаивъ дыханіе, слушала ее. Когда она кончила, ей устроили настоящую овацію. Публика махала платками и шляпами и забрасывала ее цвтами.
Пять или шесть разъ пришлось ей повторить эту псенку, и она съ упоеніемъ внимала восторгамъ толпы, опьяненная успхомъ, славой и любовью.
Когда она вышла въ послдній разъ на подмостки, то увидала принца Фердинанда. Онъ стоялъ въ толп, которая тснила и толкала его со всхъ сторонъ, но на его лиц она прочла восторгъ и упоеніе. Она подошла къ нему въ толп, крпко прижала его руку къ своей груди и тихо спросила: ‘любишь ли ты меня’? Онъ отвчалъ ей глазами… Вокругъ нихъ гудла толпа, повторяя припвъ псни…
Ольга пробыла нсколько времени за досчатой перегородкой, въ своей уборной. Туда пришелъ композиторъ, съ чувствомъ благодарившій ее. Директоръ говорилъ о томъ, что она будетъ теперь каждый вечеръ нтъ эту псню въ его театр и это будетъ добавочнымъ номеромъ. Приходили газетные репортеры, слуги приносили цвты. Одинъ изъ нихъ принесъ ей дв соломенныя мужскія шляпы, поднятыя имъ на эстрад, и спросилъ ее, что съ ними длать? Ольга взяла ихъ и подбросила, какъ мячикъ, въ потолокъ. Ей нравилась эта игра, и она забавлялась ею, не обращая вниманія на людей, толпившихся въ ея уборной.
Явились устроители праздника, члены комитета, и выражали ей горячую благодарность за ея участіе. Вс напвали мотивъ припва, чтобы доказать ей, что ея пснь запечатллась у нихъ въ голов, и вс торопились привтствовать, ее какъ героиню псни.
‘Ein Wiener Mdel blond und jung…’ Этотъ припвъ разносился по всмъ аллеямъ Пратера, заглушая вс другіе праздничные звуки, и Ольга слышала его, когда садилась въ экипажъ. Въ глазахъ толпы она была та самая ‘внская двушка блокурая и молоденькая’, про которую сложена была псня, сптая ею, и ее встрчали этимъ припвомъ.
Коляска Ольги медленно прохала сквозь толпу, разступившуюся шпалерами. Когда Ольгу узнали, то въ толп замахали шляпами и закричали ‘ура’. Изъ нкоторыхъ экипажей на нее съ любопытствомъ посматривали дамы, а молоденькія двушки бросали ей цвты. Она слышала похвалы, восхищенные возгласы и съ наслажденіемъ вдыхала эту атмосферу любви и поклоненія…
Среди всеобщаго шума и грохота, она все-таки распознала стукъ копытъ лошадей принца. Оглянувшись, она увидла его, когда онъ прозжалъ въ шарабан мимо стоящихъ рядами экипажей. Онъ украдкой улыбнулся ей. Толпа уже связывала ихъ имена и сочувственно смотрла на нее, когда она покраснла, замтивъ его улыбку. Ея любовь какъ будто тоже была праздникомъ для всхъ.

V.

Случай съ Адальбертомъ Клингеромъ произошелъ какъ разъ около этого времени. Профессоръ Фрогемутъ сидлъ въ класс и, объясняя урокъ, строго посматривалъ на юношей, рядами сидвшихъ передъ нимъ. Вс сидли смирно, точно замороженные холодомъ, исходившимъ отъ него. Онъ всегда наблюдалъ за ними во время объясненій. Они какъ будто внимательно слушаютъ его, но онъ зналъ, что они только показываютъ это изъ страха къ нему и что слова его падаютъ въ пустоту. И это сознаніе наполняло его душу горечью. Онъ угадывалъ скрытый протестъ во всхъ этихъ юношахъ, и съ годами это чувство только усиливалось въ немъ, такъ что онъ и его классъ въ конц концовъ стояли другъ противъ друга, словно два противника, подстерегавшіе одинъ другого. Профессоръ зналъ, что онъ можетъ сдерживать ихъ строгостью и, чтобы сохранить надъ ними власть, онъ не долженъ поддаваться слабости. Но онъ чувствовалъ также, что они ждутъ только благопріятной минуты, чтобы сбросить съ себя то послушаніе, которое онъ заставилъ ихъ нести.
Во время урока онъ вдругъ замтилъ, что одинъ изъ учениковъ низко наклонилъ голову надъ своимъ пюпитромъ. Это былъ Адальбертъ Клингеръ. Что это значитъ?— подумалъ профессоръ. Неужели Адальбертъ осмлился спрятать въ пюпитр книгу, какой-нибудь романъ, чтобы читать его во время его объясненій? Но вотъ онъ поднялъ голову, и профессоръ замтилъ, что глаза его блестли и щеки покраснли. Теперь онъ какъ будто со вниманіемъ слушаетъ его лекцію!..
Профессоръ не показалъ виду, что замтилъ что-нибудь, а продолжалъ говорить. Въ душ онъ былъ доволенъ своимъ открытіемъ. Онъ терпть не могъ Адальберта Клингера, потому что это былъ элегантный, увренный въ себ юноша, напоминавшій ему принца Фердинанда. Одна мысль о немъ разжигала его ненависть, и поэтому онъ не могъ выносить Клингера. Однако Клингеръ всегда хорошо отвчалъ ему, никогда не выказывалъ особенной строптивости, но никогда и не потуплялъ глазъ передъ профессоромъ. Профессоръ угадывалъ пробуждавшуюся мужественность въ этомъ мальчик. Онъ точно выросталъ на его глазахъ и держалъ себя спокойно, съ чувствомъ собственнаго достоинства, поэтому-то профессоръ такъ и удивился, что этотъ юноша читалъ романъ, спрятанный у него подъ пюпитромъ.
Вотъ онъ снова углубился въ свою книгу и нагнулъ голову, очевидно, не видя и не слыша, что длалось кругомъ.
Профессоръ всталъ. Теперь онъ думалъ только о томъ, какъ бы поймать Клингера на мст преступленія, такъ чтобъ онъ не могъ увернуться. Сойдя съ каедры, профессоръ подошелъ къ окну и заглянулъ въ него, продолжая свою рчь… Клингеръ не шевельнулся. Отъ окна оставалось только сдлать два шага, чтобы очутиться возл Клингера.
Теперь осторожность! Профессоръ Фрогемутъ продолжалъ говорить, растягивая слова, однотонно. Наконецъ, онъ медленно повернулся и къ великой своей радости убдился, что Клингеръ не поднималъ головы. Но ученикъ, сидвшій возл него, замтилъ взглядъ профессора, устремленный на Клингера, и толкнулъ его, чтобъ предупредить объ опасности.
— Клингеръ!— прогремло въ класс.
Профессоръ прервалъ свою лекцію и подскочилъ къ Клингеру. Точно ударъ молніи разразился въ класс. Схвативъ за плечи испуганнаго Клингера, онъ потрясъ его и выхватилъ у него изъ рукъ то, что онъ такъ тщательно пряталъ въ пюпитр…
Но это не была книга. Профессоръ ощупалъ своими руками папку. Онъ пытался ее вытащить изъ пюпитра, пригибая къ нему туловище мальчика, сердце котораго билось такъ, что готово было выскочить.
Что это было такое? Что пряталъ Клингеръ въ этой папк? Профессоръ, наконецъ, отнялъ ее у Клингера и вдругъ вздрогнулъ, точно его ударили плетью. Въ рукахъ у него былъ портретъ Ольги…
Она была въ королевскомъ костюм, съ діадемой въ волосахъ. Ея обнаженныя плечи рзко выдлялись на темномъ фон фотографіи. Ея прелестное личико улыбалось…
Въ груди профессора клокотала ярость. Это улыбающееся личико, казалось, насмхалось надъ нимъ, надъ его работой. Онъ чувствовалъ, что она владла всми этими юными сердцами и что въ чихъ поднималось возмущеніе противъ него. Желаніе дать ему отпоръ быстро сообщилось всмъ этимъ юношамъ. Точно электрическая искра пробжала по всмъ рядамъ учениковъ, разжигая въ ихъ душ жажду сопротивленія.
Онъ на мгновеніе остановился. Вдь они вс знали этотъ портретъ, который украдкой пряталъ Адальбертъ Клингеръ.
— Безстыдный мальчишка!— крикнулъ профессоръ.
Безумными глазами взглянулъ онъ на портретъ и, не помня себя отъ ярости, два раза ударилъ Клингера по лицу.
Въ комнат воцарилась глубокая тишина. Вс чувствовали, что профессоръ былъ пораженъ въ самое сердце, не какъ учитель, а какъ отецъ двушки, и вс смутно сознавали, что этого не слдовало касаться. Клингеръ былъ забытъ. Блдный, какъ смерть, стоялъ онъ на своемъ мст, сжавъ губы, и на поблвшей щек выступили дв багровыя полосы, становившіяся постепенно все красне…
Возвращаясь на каедру, профессоръ дрожащими руками изорвалъ въ мелкіе клочки портретъ Ольги. Онъ снова слъ за столъ и бросилъ клочки въ ящикъ, но затмъ тотчасъ опять вытащилъ ихъ, собралъ вс кусочки и запряталъ въ карманъ. Сдлавъ надъ собою усиліе, онъ вернулъ постепенно свое спокойствіе и продолжалъ свою лекцію съ того самаго мста, на которомъ прервалъ ее. Его голосъ звенлъ, точно надтреснувшее стекло, но по мр того какъ онъ говорилъ, къ нему возвращалось его самообладаніе, и онъ окончательно овладлъ собой.
Адальбертъ Клингеръ думалъ съ огорченіемъ:
— Онъ знаетъ, что я люблю его дочь!— И вс его товарищи думали то же самое, а онъ чувствовалъ себя подавленнымъ, разоблаченнымъ, и сознаніе вины передъ профессоромъ не оставляло его.
Тяжелая атмосфера стыда давила всхъ. Профессоръ съ изумленіемъ замтилъ, что Клингеръ смотритъ на него съ раскаяніемъ и смиреніемъ, и въ выраженіи лицъ другихъ учениковъ онъ видлъ то, чего раньше не замчалъ у нихъ: почтительность и уваженіе къ нему. И это было ему непонятно. Ему не приходило въ голову, что Адальбертъ Клингеръ былъ влюбленъ въ его дочь, и что вс его товарищи тоже восхищались ею и любили ее. Онъ думалъ, наоборотъ, что надъ нимъ хотятъ посмяться, оскорбить его, пользуясь для этого его падшей дочерью…

VI.

Былъ чудный, свтлый безоблачный день. Ольга стояла, на балкон и смотрла на улицу, убгавшую вдаль блой полосой на паркъ, разстилавшійся точно пышный зеленый коверъ внизу. Изъ за деревьевъ блестли мраморныя стны Бургъ-театра и виднлись дворцы на Рингштрассе. Все блестло и сверкало въ это солнечное утро.
Ольга взглянула на башенные часы ратуши. Черезъ десять минутъ будетъ одиннадцать часовъ! Черезъ десять минутъ долженъ пріхать Фердинандъ! Она съ нетерпніемъ смотрла на улицу, ожидая появленія хорошо знакомаго ей фіакра изъ за угла улицы.
Какой чудный день ожидалъ ее! Они посидятъ на балкон, потомъ будутъ обдать вдвоемъ въ полутемной столовой. Посл обда они собирались похать на скачки, она въ своей коляск, онъ въ своемъ шарабан. Вечеромъ она должна играть, а посл спектакля онъ опять придетъ къ ней.
Осталось пять минутъ. Сердце Ольги начало биться сильне, но даже это усиленное біеніе доставляло ей наслажденіе, какъ предвстникъ ожидающей ее радости.
Одиннадцать часовъ! Ольга, улыбаясь, подумала: ‘Онъ сейчасъ войдетъ!’ Но внизу улица оставалась пуста. Когда же раздался бой башенныхъ часовъ и фіакръ все же не показывался, то Ольга уже знала, что Фердинандъ не прідетъ сегодня…
Легкое безпокойство овладло ею. Она говорила себ: Фердинандъ не прідетъ!— и все-таки оставалась стоять на балкон, застывшая въ ожиданіи. Все покрылось точно туманнымъ флеромъ въ ея глазахъ, но она старалась поддержать въ себ мужество. Мало ли какія важныя дла могли задержать его? Но въ сердц у нея зарождалось недоброе предчувствіе, какъ будто горе и страданіе ожидали ее. Это было лишь мимолетное чувство, быстро исчезнувшее изъ ея сознанія, но все ея существо на мгновеніе было охвачено страхомъ, приближающейся бды.
Она обдала одна, разсянная и встревоженная. Все сильне и сильне охватывала ее боязнь, что случилось что нибудь дурное, и ея самоувренность исчезала. Она знала, что можетъ найти принца на скачкахъ, но почему то ей было страшно туда похать. Однако нетерпніе и тревога до такой степени овладли ею, что она въ конц концовъ не выдержала и похала.
Скачки уже кончились, когда Ольга заняла мсто передъ трибунами. Она тотчасъ же взглянула на ложу принцевъ: Фердинанда тамъ не было. Но она его увидла передъ домикомъ, куда жокеи приводили лошадей для взвшиванія. Онъ стоялъ, окруженный группой элегантныхъ молодыхъ людей. Ольга присоединилась къ толп, тснившейся къ низкой ршетк, и стала смотрть на него. Ей было такъ странно видть его среди чужихъ и смотрть, какъ на чужого…
Онъ замтилъ ее, но отвернулся и сдлалъ видъ, будто не видитъ ее. Она испуганно взглянула на него. Три раза онъ какъ то мелькомъ посмотрлъ на нее и, наконецъ, нершительно поклонился, смущенно приложивъ руку къ фуражк.
Антрактъ кончился, и Фердинандъ, вмст со своимъ адъютантомъ и маленькой свитой молодыхъ щеголей, направился къ своей лож. Но эти люди увидли Ольгу, и такъ такъ всмъ имъ была извстна ея связь съ принцемъ, то они скромно отошли назадъ, такъ что Ольга и принцъ были предупредительно оставлены вдвоемъ, сами не желая этого. Онъ видлъ, что не можетъ уклониться отъ встрчи съ ней, такъ какъ она стояла теперь одна, точно покинутая всми. Тнь смущенія промелькнула на его лиц. Онъ подошелъ ближе, какъ то вяло приложилъ опять руку къ козырьку и съ какою то снисходительною небрежностью проговорилъ:
— Интересныя скачки, неправда-ли?.. Очень интересные…
Она глазами спрашивала его: ‘Отчего ты не пріхалъ? Отчего?..’ И ему казалось, что вс угадываютъ этотъ настойчивый вопросъ, обращенный къ нему…
Но она ничего не прочла въ его окаменлыхъ, спокойныхъ чертахъ, никакого отвта или привтствія. Онъ держалъ себя холодно-сдержанно, но она уловила тнь неудовольствія на его лиц и покраснла.
— Сейчасъ начнется steeple-chase…— сказалъ Фердинандъ, снова приложивъ руку къ козырьку съ холодной вжливостью и прошелъ мимо.
Ольга осталась. Она чувствовала себя теперь такой же безпомощной и униженной, какъ бывало въ дтств, когда маленькій принцъ, наскучивъ играть съ нею, со спокойнымъ равнодушнымъ видомъ уходилъ домой.
Фердинандъ стоялъ въ придворной лож, недоступный и далекій, окруженный блескомъ своего привилегированнаго положенія, а Ольга смотрла на него изъ толпы.
Безъ всякой цли она прокатилась по Пратеру и потомъ по городу, а вечеромъ съ радостью отправилась въ театръ, чтобы отвлечься и найти желанное успокоеніе въ обычныхъ восторгахъ толпы. Но взоръ ея постоянно обращался къ лож, убранной коврами. Ложа была пуста.
Ольга увезла съ собой домой старуху, завдующую театральнымъ гардеробомъ, такъ какъ ршительно не въ состояніи была оставаться одна въ комнат, со своею тоской. Ока мечтала весь вечеръ о томъ, что придетъ ея мать. Мать не пришла. Она подумала даже сначала, не послать ли за ней, но вспомнила, что это было бы безполезно, такъ какъ отецъ прогналъ бы ея посланнаго. Если даже отца не было дома, то мать все же не ршилась бы такъ поздно отправиться къ Ольг. Она никогда не оставалась дольше перваго акта, когда приходила къ дочери въ уборную, изъ боязни, что отецъ узнаетъ объ этихъ тайныхъ свиданіяхъ.
Одно мгновеніе у Ольги была мысль отправиться самой, посл представленія въ отцовскій домъ и постучаться въ двери стараго мрачнаго дома, какъ три года тому назадъ. Молить о прощеніи, выдержать гнвъ, бурные упреки, нападки. негодованіе? Можетъ быть, отецъ отнесся бы къ ней снисходительне сегодня? Можетъ быть, его строгое лицо склонилось бы надъ нею, и она могла бы плакать, какъ дитя, положивъ голову на его колни?
Думать объ этомъ значило еще прибавлять страданія къ своимъ теперешнимъ страданіямъ. Вчера у нея хватило бы мужества на это. Ея счастье, успхъ и любовь давали ей силу и она могла бы ршиться преодолть отцовскій гнвъ. Но егодня она чувствовала себя слишкомъ слабой и виноватой, чувствовала себя брошенной и униженной. Нтъ, сегодня она не въ состояніи вынести грубое прикосновеніе къ своей душ.
Она привезла съ собой старуху гардеробщицу, усадила ее на столъ, угощала и заставляла разсказывать себ разныя театральныя сплетни, принимая сама живое участіе въ этомъ разговор. Она судила и рядила о своихъ товарищахъ и подругахъ, вспоминала свои успхи, первое представленіе, разные комическіе случаи, споры и распри на репетиціяхъ, интриги соперницъ, затмъ она стала играть въ карты и въ домино со старухой и, наконецъ, утомленная, улеглась въ постель, заставивъ старуху сидть возл себя и разсказывать о своей прежней блестящей жизни, когда она была молодой хористкой и ужинала съ важными господами. Потомъ она говорила о своемъ покойномъ муж и горькой участи, которая выпала ей на долю, пока, наконецъ, эти разсказы не усыпили Ольгу, и она заснула крпкимъ сномъ невиннаго ребенка.
На слдующее утро Ольга вскочила съ постели и въ рубашк принялась писать письмо Фердинанду. Письмо было безумное, мало понятное, состоящее изъ отрывочныхъ фразъ и безконечныхъ повтореній. Но вс чувства, волновавшія душу Ольги, тоска, тревога, страстное нетерпніе вылились въ этихъ безпорядочныхъ строкахъ.
Гардеробщица, которая должна была доставить это письмо принцу, вернулась. Принцъ ухалъ вчера вечеромъ на охоту въ Штирію…
Фердинандъ бжалъ. Онъ пережилъ тяжелыя минуты и совершенно потерялъ голову. Поздно вечеромъ, возвращаясь отъ Ольги, онъ зашелъ въ Жокей-клубъ, чтобы выпить тамъ чашку чаю. Тамъ къ нему подслъ графъ Диттербергъ, почти слабоумный старикъ, и завелъ съ нимъ разговоръ объ Ольг. Онъ горячо восхищался ею, видлъ ее почти во всхъ ея роляхъ и могъ съ точностью назвать вс даты ея успховъ.
— Вы интересуетесь фрейлейнъ Фрогемутъ?— спросилъ его принцъ, только чтобы сказать что-нибудь, такъ какъ ему всегда было неловко, когда съ нимъ прямо заговаривали объ Ольг. Но этого было достаточно для болтливаго старичка, желавшаго доказать принцу, что ему хорошо извстна біографія Ольги. Онъ сталъ перечислять всхъ ея любовниковъ, передавалъ вс разсказы о ней, раскрылъ передъ ошеломленнымъ принцемъ все ея бурное прошлое, о которомъ никогда ни одинъ человкъ не говорилъ ему и которое смутно представлялось ему только въ сіяніи искусства и успха.
Фердинандъ слушалъ разсказъ старика, съ трудомъ переводя дыханіе, но скрывая подъ застывшей на устахъ улыбкой свое страданіе и стыдъ. Его изумляло, что ему было такъ больно слушать все то, что говорилъ этотъ слабоумный старикъ.
Онъ чувствовалъ полное изнеможеніе, когда вернулся домой, и тотчасъ же заснулъ крпкимъ сномъ. Но на другое утро онъ проснулся съ чувствомъ остраго горя, причину котораго онъ сначала не могъ вспомнить. Онъ хотлъ думать, какъ прежде, объ Ольг и не могъ, что-то заслоняло ея образъ въ его душ, и вдругъ все припомнилъ! Идти къ Ольг онъ не могъ теперь. Онъ не въ состояніи былъ бы скрыть отъ нея своей душевной муки, но и говорить съ нею объ этомъ онъ также не могъ. Что-то дорогое, святое было разрушено навсегда. Эту маленькую двочку, съ которою онъ игралъ въ дтств, дочь его учителя, онъ видлъ всегда въ семейной обстановк. Къ ней уносились его юношескія мечты, когда она стала подросткомъ. Когда же теперь онъ увидлъ ее, окруженную блескомъ славы, и она упала въ его объятія, то онъ думалъ, что она всегда его ждала. И что же? Сколько чужихъ и грубыхъ прикосновеній запятнало его нжнйшія чувства, сколько чужихъ лицъ встало теперь между нимъ и ею и сколько чужихъ, ненавистныхъ голосовъ, произносившихъ ей слова любви, раздавалось въ его ушахъ!
Онъ хотлъ раньше успокоиться, перестрадать и тогда уже идти къ Ольг. Но когда онъ внезапно увидлъ ее на скачкахъ, то испыталъ такую острую сердечную боль, что едва могъ сдерживать себя. Мучительная злоба поднималась въ немъ. Фантазія его усиленно работала и рисовала ему картины изъ прошлаго Ольги, того прошлаго, о которомъ онъ только что узналъ. Придя домой, онъ тотчасъ же сдлалъ вс распоряженія къ отъзду и съ вечернимъ поздомъ ухалъ въ Штирію, въ свой уединенный охотничій домикъ, чтобы тамъ, наедин, обдумать свое положеніе. Можетъ быть, онъ справится со своимъ разочарованіемъ, можетъ быть, эта любовь заглохнетъ въ немъ? Онъ думалъ ухать въ отпускъ, путешествовать, постараться забыть Ольгу… А можетъ быть, онъ спять вернется къ ней, объяснится съ нею и проститъ ее? Онъ самъ не зналъ, что будетъ. Онъ былъ разстроенъ и хотлъ прежде всего привести въ порядокъ свои чувства. Ольга должна подождать.
Но Ольга ждать не могла. Когда отецъ отъ нея отвернулся, у нея было утшеніе. Она наслаждалась своимъ успхомъ, всеобщимъ поклоненіемъ, передъ нею открывался широкій и блестящій путь. Она была полна ожиданія. Все это сосредоточилось теперь въ Фердинанд. Вн его у нея не было ни утшенія, ни надеждъ, ни ожиданій. Путь былъ закрытъ для нея. И вотъ, во второй разъ ее оттолкнули. Перенести это у нея уже не хватало силъ. Что-то надломилось въ ней, и жизнь потеряла для нея цну.
Она блуждала, точно во сн, цлый день. Наконецъ, послала за Евгеніемъ. Внезапно ей вспомнилось его блдное, разстроенное лицо въ тотъ день, когда она прошла мимо него, отправляясь на свиданіе съ принцемъ. Это было всегў нсколько недль тому назадъ! Съ нетерпніемъ ждала она Евгенія, чтобы поговорить съ нимъ, но когда онъ пришелъ, она не велла его впускать. Онъ ждалъ, дрожа, въ передней и, наконецъ, Ольга велла передать ему, что вечеромъ, посл театра, она встртится съ нимъ. Онъ уже спускался съ лстницы, когда его нагнала горничная и передала ему желаніе Ольги, чтобы онъ позвалъ другихъ знакомыхъ. Онъ спросилъ: кого? И ему была названа цлая куча именъ. Тутъ были актеры, пвицы, офицеры. Собраться вс должны были въ шикарномъ ресторан Захера.
Ольга боялась оставаться одна вечеромъ. Весь день ее преслдовала мысль объ одинокихъ вечернихъ часахъ. Она стала немного спокойне, зная, что ей не придется провести вечеръ въ одиночеств и плакать въ темнот, пока благодтельный сонъ не пошлетъ ей успокоенія. Она отправилась въ театръ съ тайной надеждой, что найдетъ тамъ письмо отъ Фердинанда или депешу или вообще какое-нибудь посланіе отъ него. Она играла, волнуясь и думая о томъ, что какое-нибудь извстіе отъ него должно же быть получено. Все время она находилась въ возбужденномъ состояніи и каждый разъ, выходя на сцену, она говорила себ, что письмо уже ждетъ ее.
Посл театра она хотла вернуться домой и обмануть ожидавшую ее компанію у Захера. Но когда представленіе кончилось и никакого письма не было получено, она силою воли подавила свое разочарованіе. Вооружившись мужествомъ и стараясь смхомъ заглушить свою тоску, она выбрала самое нарядное бальное платье, переодлась. и похала въ ресторанъ, гд ее ожидали. Ее встртили бурными проявленіями восторга. Она сидла возл Евгенія за длиннымъ столомъ, а противъ нея сидлъ какой-то лейтенантъ, совершенно ей незнакомый и все время не спускавшій съ нея глазъ.
Ольга была необыкновенно оживлена въ этотъ вечеръ, смялась, залпомъ пила ледяное шампанское, точно ее мучила неутолимая жажда, и распвала свои знаменитыя псенки, приводившія публику въ такой неистовый восторгъ.
Евгеній не осмливался заговорить съ нею. Вс видла по его лицу, какъ онъ страдалъ и надялся, только Ольга не обращала на него вниманія. Иногда онъ близко нагибался къ ней и тихо шепталъ ея имя. Она угадывала глубокое горе и отчаяніе въ его дрожащемъ голос и горько смялась. Ей казалось, что она слышитъ отзвукъ своего собственнаго страданія и какое-то злорадное чувство охватывало ее при мысли, что она длаетъ другого несчастнымъ.
Вдругъ она вскочила, потребовала, чтобы отодвинули столъ и начались танцы. Евгеній пригласилъ ее на вальсъ и она сначала пошла съ нимъ, но потомъ бросила его среди танца: ‘Нтъ!.. Съ тобою?.. Нтъ’! Она не могла выносить его прикосновенія и того, что его дыханіе касалось ея щеки. Замтивъ лейтенанта, который продолжалъ съ какимъ-то удивленіемъ смотрть на нее, она кивнула ему головой. Онъ подошелъ, смущенный и проговорилъ, запинаясь: ‘Фрейлейнъ, это — такая честь для меня… такая великая артистка!..’ Она взглянула ему прямо въ глаза и, положивъ руку на плечо, повелительно произнесла: ‘Танцуйте!.. Быстре!.. Быстре!..’ приказывала она ему. Онъ остановился, наконецъ, почувствовалъ, что у него кружится голова. Тогда она бросила его и тотчасъ же закружилась съ другимъ кавалеромъ. Когда она оставила и его, то лейтенантъ снова подошелъ къ ней, и они унеслись въ вихр вальса. Танцуя, онъ вдругъ сказалъ ей задушевнымъ тономъ:
— Мн такъ жаль васъ: вдь вы несчастливы!
Ольга посмотрла на него съ удивленіемъ.
— Кто вамъ сказалъ это?— спросила она робко.
— Никто!— отвчалъ онъ, глядя на нее въ упоръ.— Я вижу это!..
Она громко разсмялась и, отвернувшись отъ него, крикнула, обращаясь къ остальному обществу:
— Дти мои! Я ду домой!.. Съ меня довольно… довольно!
Послднія слова она повторила нсколько разъ.
Щеки у нея пылали и она тяжело дышала. Вдругъ она расхохоталась громко, истерически. Вс замтили, что она вн себя.
— Накидку!— приказала она.— Гд мой рыцарь или оруженосецъ?.. Подайте накидку!..
Она продолжала хохотать. Евгеній набросилъ ей накидку на плечи и тутъ она замтила, что онъ держитъ свою шляпу въ рукахъ.
— Нтъ!— крикнула она, задыхаясь отъ смха.— Нтъ! Ты меня не будешь провожать!.. Никто меня провожать не будетъ!.. Мой рыцарь или оруженосецъ… Никто… Съ меня довольно!.. Довольно!..
Вдругъ она перестала смяться, окинула всхъ мрачнымъ взглядомъ и, поклонившись, спокойно сказала:
— Я — отверженная! Я должна добровольно сознаться въ этомъ… Я отверженная! Это истина… Мой отецъ отвергъ меня, моя мать отвергла меня, мой возлюбленный отвергъ меня!.. Теперь я должна идти… я должна сначала выплакать это, а потомъ привыкнуть… Имю честь кланяться…
Она кивнула головой и вышла.
Евгеній, еще дв дамы и два господина, испуганные, бросились за нею. Но она отклонила ихъ дружескія услуги и, точно придя въ себя, спокойно проговорила:
— Что вамъ нужно?— Вдь со мной ничего не случилось!..
Голосъ ея звучалъ совершенно равнодушно и даже высокомрно, что поразило всхъ. Ласково протянувъ руку Евгенію, она прибавила:
— Благодарю тебя… Это было очень мило съ твоей стороны.
Вс проводили ее до экипажа. Она привтливо кивнула головой и ухала, но какъ только коляска завернула за уголъ, она сказала кучеру:
— Позжай въ Пратеръ… и скоре!
Кучеръ осторожно замтилъ, повернувъ къ ней голову
— Но сударыня… мн кажется… начинается буря!
— Не бда!— отвтила она коротко.

VII.

Коляска покатила по главной алле Пратера, окутанной ночнымъ мракомъ и совершенно пустынной. Прислонившись къ подушкамъ коляски, Ольга сбросила накидку, открывъ свои обнаженныя плечи. Дулъ холодный, рзкій втеръ, насыщенный запахомъ пыли и свжихъ листьевъ. Но Ольга не замчала ничего. Она смотрла въ темноту и видла передъ собой свой жизненный путь. Онъ представлялся ей такимъ же темнымъ, такимъ же пустыннымъ. Со всхъ сторонъ ее окружалъ мракъ. Ея взоры встрчали только пустоту и нигд не находили поддержки.
Ольга мелькомъ вспомнила дни, когда она прозжала здсь, по этой самой алле, охваченная жаждой жизни, внимая восторгамъ толпы, привтствуемая и любимая…
Но эти дни исчезли, какъ сонъ. Она чувствовала себя такой одинокой, покинутой, отвергнутой, и не только Фердинандомъ, а всми людьми, которые столько разъ восторженно привтствовали ее здсь и улыбались ей.
Невыносимая тоска раздирала ей душу. Боль, которую она такъ старалась заглушить, съ новою силой охватила ее. Она стонала, металась, не находя себ мста и подставляя свою открытую, пылавшую грудь холодному, пронизывающему втру. Она страстно желала, чтобы съ ней случилось что нибудь ужасное. Весь вечеръ она мечтала объ этомъ. Пусть она погибнетъ, пусть ея не станетъ, тогда вс т, кто оттолкнулъ ее и оставилъ одну, Фердинандъ и другіе, почувствуютъ свою вину!
Верхушки старыхъ деревьевъ, раскачиваемыя втромъ, казались ей темными призраками, предвстниками того, что должно было свершиться. Ей было страшно, какъ бывало страшно въ дтств, когда она просыпалась ночью въ темнот. Но теперь въ этомъ страх она находила какое то жгучее наслажденіе и въ шум втра ей слышалась торжественная мелодія, воспвающая ея несчастья. Какъ бы она желала заплакать! Но слезъ у нея не было!..
На ея обнаженное плечо упала дождевая капля. Она вздрогнула, точно къ ней кто-то прикоснулся холодными пальцами. Затмъ дождь зачастилъ, и холодная вода скатывалась по ея ше и плечамъ на грудь и смачивала ей волосы. Она ощущала холодную струю, стекавшую ей по спин, но продолжала сидть неподвижно. Наконецъ, буря разразилась со страшной силой. Кучеръ едва сдерживалъ лошадей, становившихся на дыбы. Онъ повернулъ, чтобы не хать противъ втра, превратившагося въ настоящій ураганъ, и, остановившись, поднялъ верхъ экипажа. Но Ольга уже успла совершенно вымокнуть. Ея тонкое платье было смочено насквозь и прилипало къ ея тлу. Она насмшливо улыбнулась, замтивъ испугъ кучера, который снова влзъ на козлы и, уже не спрашивая Ольгу, галопомъ погналъ лошадей домой.
Но она уже не въ силахъ была сопротивляться. Совершенно ослабвшая, она откинулась на холодныя мокрыя подушки. Холодъ пронизывалъ ея тло, ея обнаженныя руки окоченли и оцпненіе медленно охватывало ее всю, только въ вискахъ стучало и дышать становилось трудне. Въ глубин души шевельнулся страхъ, но она тотчасъ же подавила его. Въ сердц ея снова вспыхнуло возмущеніе…
Дома пришлось разбудить слугъ, и кучеръ, вмст съ швейцаромъ, почти вынесли Ольгу изъ экипажа. Она совсмъ не могла стоять на ногахъ. Колни у нея подгибались и дрожали. Ее трясла лихорадка, но она ни за что не хотла принимать ничьей помощи и что-то возбужденно говорила однообразнымъ голосомъ. Но что она говорила, понять было трудно, такъ какъ лихорадочная дрожь прерызала ея слова и дыханіе. Ее уложили въ постель, укрыли теплыми одялами, но тло ея продолжало дрожать, и она не могла согрться, хотя щеки ея пылали огнемъ. Глаза у нея стали совсмъ стеклянные, блуждающіе, и она начала заговариваться. Когда же пришелъ врачъ, за которымъ послала испуганная горничная, Ольга уже была безъ сознанія…

VIII.

Въ одно прекрасное, солнечное утро Ольга открыла глаза, почувствовавъ рзкій запахъ какой то эссенціи. Она осматривалась кругомъ со спокойнымъ любопытствомъ, какъ будто все, что окружало ее, стало вдругъ ей чуждо. Однако это была все та же комната съ блестящими шелковистыми обоями. На ея туалетномъ столик сверкали хрустальные флакончики и со стнъ на нее смотрли красивыя, яркія картины. Она лежала на кровати, подъ роскошнымъ балдахиномъ, каждая складка котораго была хорошо ей знакома. А въ окно свтило яркое, весеннее солнце… Но все казалось ей такимъ далекимъ, такимъ чуждымъ, какъ будто это была не ея комната, не ея кровать. Вс вещи казались ей не реальными, а какимъ то отраженіемъ того, что было когда-то. Но за то во всемъ своемъ существ она ощущала какую то легкость, горе, тоска, все это отступило далеко, оставивъ лишь легкую тнь на ея душ. Ей представлялось, что она можетъ теперь заглянуть въ свою душу, но тамъ, куду она смотрла, была пустота…
Она лежала, испытывая странное чувство благосостоянія. Точно какой то ласкающій, неудержимый потокъ уносилъ ее съ собой, подальше отъ береговъ, на которыхъ она блуждала когда-то. Они проносились мимо, становились прошлымъ… Она уже не участвовала ни въ чемъ, она была простой зрительницей, смотрящей съ плывущаго корабля на убгающій берегъ, только что покинутый ею…
Какъ давно она покинула эти берега,— она не знала, но ей казалось, что прошло уже много времени съ тхъ поръ. Чьи то невидимыя, неживыя руки какъ будто развязали крпкія узы, связывавшія ее съ этими берегами, и она стала свободна. Ничто уже не удерживало ее на привязи, и она какъ будто уносилась куда то, въ свободную высь…
Со стны на нее смотрлъ портретъ принца Фердинанда. Она вдругъ замтила его и сильно удивилась. Вдь много, много лтъ тому назадъ этотъ портретъ убжалъ изъ своей рамки, покинулъ ее, и она такъ много плакала тогда! Теперь онъ, повидимому, снова вернулся, снова хотлъ быть съ нею и, разумется, это было выраженіемъ дружескаго расположенія къ ней. Ольга улыбнулась портрету, хотла сдлать ему знакъ рукой, но не могла поднять ее. Это ее удивило. Какъ странно измнился міръ вокругъ нея, что она даже не могла двигать рукой!..
Врачъ нагнулся надъ ней и ласково спросилъ:
— Вы спали теперь, фрейлейнъ Фрогемутъ?
Ольга слышала его вопросъ, видла его сдую бороду, старый толстый носъ и прищуренные глаза. Но вдругъ, вмсто него, къ ней нагнулось лицо Фердинанда и онъ говорилъ ей: ‘Я опять здсь… здсь!’ А на стн, вмсто портрета принца, вислъ портретъ врача. Она съ удивленіемъ наблюдала, что оба лица сливались, превращались въ одно, и напряженіе вниманія причиняло ей боль въ голов и груди. Она тихо вздохнула и, снова впадая въ забытье, улыбнулась…
Это повторялось каждый день. Она приходила въ себя, точно просыпаясь посл сна. Мракъ вокругъ нея разсивался, и она видла комнату и дневной свтъ, но все это каждый разъ становилось туманне, отдаленне и снова исчезало на долго. Періоды безсознательнаго состоянія становились длинне, и врачи уже потеряли надежду спасти ее. Когда однажды ее снова привели въ чувство посл глубокаго обморока, ее вдругъ охватилъ какой-то необъяснимый ужасъ. Былъ ли то ужасъ передъ возвращеніемъ къ жизни, къ дйствительности или же онъ коснулся ея въ таинственыхъ глубинахъ небытія, куда она погружалась, и вмст съ пробужденіемъ сознанія вернулся къ ней — кто могъ бы сказать это? Глаза ея испуганно блуждали по комнат и съ лихорадочной мольбой устремлялись на дверь. Одно горячее желаніе было въ ней: чтобы онъ вошелъ въ эти двери, взялъ ее за руку и крпко держалъ, не отпуская, когда она снова начнетъ погружаться въ мракъ. Безъ такой поддержки она не удержится на поверхности, она погрузится въ темную бездну — она знала это. Она была слишкомъ слаба, а силы, увлекавшія ее,— слишкомъ могущественны… Глаза ея свтились невыразимой тоской и ожиданіемъ, когда врачъ поддержалъ ея голову, которую она приподняла съ трудомъ, чтобъ посмотрть на дверь… Но эта мгновенная вспышка сознанія исчезла, разсялась, какъ легкое облачко дыма угасающаго костра, уносимое втромъ. Безсознательное состояніе наступало такъ быстро, что она даже не успла почувствовать огорченія, что ее такъ долго заставляютъ ждать…
Вечеромъ пришла мать. За ней послали еще утромъ, когда профессоръ былъ на урок. Но она не ршилась, сейчасъ же придти и остаться весь день, изъ страха передъ мужемъ. Теперь она сидла возл постели Ольги, удрученная горемъ и испуганная, какъ всегда. У нея уже не хватало мужества противостоять этому новому удару. Въ половин девятаго она ушла. Она всегда уходила домой въ этотъ часъ, когда посщала Ольгу въ театр.
Эрмина и Антонъ спросили ее про Ольгу, когда она вернулась. ‘Плохо… очень плохо!..’—шепнула она имъ, и слезы хлынули изъ ея старческихъ глазъ. Вошелъ профессоръ, и они вс, какъ всегда, сли за столъ. Онъ не замтилъ, что ея глаза были заплаканы и губы дрожали. Онъ не замтилъ и того, что Эрмина по временамъ сердито взглядывала на него и какъ будто что-то хотла сказать, не замтилъ и блдности и разстроеннаго лица Антона… Посл ужина онъ взялъ книгу и началъ читать. Дти его тоже взяли книги, какъ это имъ было приказано, и смотрли на страницы, ничего не видя. Мать вязала. Въ десять часовъ профессоръ объявилъ, что пора ложиться спать, и вс повиновались, какъ это длали всегда. Однако, Эрмина и Антонъ сговорились украдкой идти завтра утромъ къ Ольг, вмст съ матерью. Они шепнули объ этомъ ей и поспшно объяснили, что они вс, втроемъ, успютъ во время вернуться домой, и отецъ ничего не узнаетъ.
Но Ольга прожила только до разсвта. Агонія была легкая, такъ какъ она почти все время была въ забытьи. Когда при первыхъ звукахъ пробуждающагося дня на улиц раздался грохотъ прозжавшаго экипажа, она вдругъ съ усиліемъ приподняла голову съ подушки и прислушалась. Ей стало легко и весело, въ душ ея была теперь увренность, что ея страстное желаніе исполнится, что кто-то придетъ и залчитъ ея рану. И она начала пть веселую, бравурную пснь изъ одной роли, которую она когда-то играла. Внезапно въ ея памяти встали радостныя слова, они раздавались въ ея ушахъ. Она пла, чтобы тотъ, кто войдетъ, не замтилъ, что она больна и не разсердился бы на нее снова. Но врачъ, сидвшій у ея кровати и поддерживавшій ея голову, не слышалъ ея псни. Онъ видлъ только, какъ шевелись ея губы, и не могъ знать, какихъ усилій стоила ей эта псня. Ольга пла и голосъ ея звучалъ въ ея собственныхъ ушахъ. Какой-то удивительный восторгъ постепенно охватывалъ ее. Вотъ она видитъ, что кто-то идетъ по лстниц… какъ это странно… Принцъ Эмануэль Фердинандъ поднимался по ней, вмст съ ея отцомъ… И вдругъ мракъ снова окружилъ ее. Теперь они не найдутъ ее. Она должна извиниться передъ ними… ‘Я не могла больше ждать!’ — хотла она крикнуть, но только улыбнулась, умирая…

IX.

Профессоръ только что позавтракалъ и отбиралъ книги, которыя хотлъ взять съ собой въ гимназію. Мать, Эрмина и Антонъ смотрли, какъ онъ укладывалъ ихъ, украдкой взглядывая на часы. Они знали, что въ половин восьмого, онъ, какъ всегда, выйдетъ изъ дому. Оставалось всего нсколько минутъ, и они ждали спокойно. Тревога по поводу болзни Ольги, испытанная ими вчера, улеглась.
Утро было, такое ясное, солнечное, полное жизни, и съ улицы доносился такой веселый шумъ, что какъ-то не врилось въ болзнь и смерть, и вс трое чувствовали поэтому спокойную вру въ то, что горе минуетъ ихъ.
У входной двери раздался звонокъ. Они переглянулись, прислушиваясь, и вс трое ршили, что это почтальонъ. Антонъ не удержался и выскочилъ, услышавъ, какъ горничная отворяетъ дверь. Безпокойство овладло матерью, и она торопливо и безцльно передвинула чашки, стоявшія на стол. Чей-то чужой голосъ доносился съ лстницы, кто-то говорилъ быстро и возбужденно. Въ комнат вс прислушивались, ничего не понимая и ощущая неопредленную тревогу.
Вдругъ раздался крикъ. Это кричалъ Антонъ, громко, по дтски, какъ въ т времена, когда онъ былъ маленькимъ мальчикомъ и его кто нибудь побилъ. Профессоръ поднялъ голову и вопросительно посмотрлъ на мать, у которой подогнулись колни, и она должна была ссть. Въ эту минуту Антонъ съ крикомъ вбжалъ въ комнату. Слезы ручьемъ лились у него по щекамъ. Онъ бросился къ матери и, задыхаясь, со стономъ проговорилъ: ‘Ольга умерла… умерла!..’ Онъ упалъ на стулъ и, закрывъ лицо руками, громко зарыдалъ.
Профессоръ поблднлъ, какъ смерть. Въ голов его вдругъ все смшалось. Что то точно оборвалось въ его сердц, какая то надежда, тайно жившая въ немъ. Онъ и самъ не подозрвалъ ея существованія, и только крикъ Антона и слова его, разрушившія ее однимъ ударомъ, обнаружили ему истину. Боль обманутаго ожиданія наполнила его душу. Только теперь онъ почувствовалъ, что чего-то лишился, что-то потерялъ… навсегда! Нестерпимая душевная мука лишила его на мгновеніе самообладанія…
Однако онъ все же овладлъ собой. Онъ замкнулъ свое сердце и, стиснувъ зубы, строго оглядлъ всхъ. Эрмина стояла возл Антона, ласково гладила его по голов, и въ ея глазахъ, устремленныхъ на отца, онъ прочелъ жгучій вопросъ. Мать подняла руку, точно она хотла схватить его. Профессоръ боялся ея прикосновенія, онъ боялся, что она однимъ взмахомъ руки уничтожитъ все, что онъ воздвигъ въ своемъ оскорбленномъ сердц посл событій послднихъ лтъ. Его жена, его дти ускользали отъ него! Точно какая-то стна отдлила его отъ нихъ. Онъ хотлъ найти то могучее слово, которое вернуло бы ихъ, но не могъ собрать мыслей.
— Та, о которой здсь говорится… давно умерла!.. Это слдовало знать!..
Ему казалось, что кто-то другой сказалъ это. Его существо точно раздвинулось, и одна половина съ ужасомъ слушала то, что говорила другая.
Рыданія Антона затихли, и въ комнат наступила тишина. И вдругъ тихій стонъ сорвался съ губъ матери. Онъ донесся точно откуда-то издалека. Вс поняли, что она хочетъ говорить, но не можетъ. Мужество покинуло профессора, и онъ почувствовалъ, что теперь онъ уже не состояніи сопротивляться.
Эрмина выступила впередъ.
— Такъ нельзя!.. Такъ нельзя!— вскрикнула она, вн себя. Гнвъ и угроза слышались въ ея словахъ, виднлись въ ея взорахъ, обращенныхъ на отца. Но они то заставили его стряхнуть свою слабость. Возмущеніе дочери пробудило въ немъ всю его прежнюю строгость. Онъ видлъ теперь только одно, что дочь возстаетъ противъ отца! Это нарушало его міровоззрніе, порядокъ вещей, установленный имъ, и онъ сразу вернулъ свою суровость.
— Молчи!— крикнулъ онъ дочери такимъ голосомъ, что она невольно отступила.— Никто не сметъ здсь говорить… Молчите!..
Но чмъ громче онъ кричалъ на нихъ, тмъ сильне чувствовалъ, что они были далеко, что онъ одинокъ. Онъ зналъ, что причиняетъ имъ страданія, и не могъ удержаться. Его крикъ покрывалъ стоны матери. Онъ хотлъ укрыться отъ этихъ стоновъ, преслдующихъ его, и ему казалось, что гнвные звуки его собственнаго голоса обволакиваютъ его, создаютъ вокругъ него волнующуюся непроницаемую туманную завсу, точно удерживающую его въ плну.
— Что сказано, то сказано!— кричалъ онъ Эрмин.— Это остается въ сил сегодня, какъ и четыре года тому назадъ… Ты можешь уйти изъ дому, если не желаешь повиноваться… сейчасъ же!.. Ты не будешь первая, бжавшая изъ этого дома… не будешь первая!…— Онъ задыхался, говоря это.— Кто знаетъ, можетъ быть, теперь такая мода… одна за другой!..
Онъ сорвалъ шляпу съ вшалки, схватилъ свои книги и ушелъ, громко хлопнувъ дверью, такъ что весь домъ задрожалъ…
По дорог въ гимназію профессоръ старался привести въ порядокъ свои мысли. Разв онъ не стоялъ твердо на своемъ ршеніи вс эти годы считать Ольгу мертвой для себя и своихъ? Этотъ ребенокъ, убжавъ изъ родительскаго дома, швырнулъ къ его ногамъ все, чмъ онъ такъ дорожилъ. Однимъ ударомъ было уничтожено, смыто все, годы совмстной жизни, работы, воспитаніе, привязанность и душевная жизнь. Все было попрано ногами, разрушено!.. Мало того! Въ сердц его оставались только развалины, но и эти развалины были обезчещены, осмяны, лишены всякаго смысла… Онъ потерплъ крушеніе, отвергнутъ, какъ отецъ, оскорбленъ въ своемъ человческомъ достоинств, потому что его дитя, игнорируя его приказанія, бжала отъ него, чтобы окунуться въ омутъ жизни!…
Чтобы спасти себя, свое достоинство, онъ инстинктивно отвернулся отъ бглянки, ршивъ на всегда покончить съ нею, захлопнуть надъ нею крышку гроба и считать ее умершей. Онъ строго провелъ это ршеніе, уничтоживъ всякое воспоминаніе о ней, всякіе слды ея пребыванія въ дом и старательно изгнавъ ея образъ изъ своей памяти. Онъ глубоко похоронилъ въ своемъ сердц все то, что согрвало его когда-то. Онъ постарался забыть ея милое дтское личико, ея живой нравъ, ея звонкое пніе, раздававшееся по всему дому, когда она выросла. И это не легко далось ему. Онъ состарился въ этой борьб и еще больше замкнулся въ себ.
Но онъ уже перестрадалъ, пережилъ это. Неужели же онъ снова долженъ бороться съ собой, снова долженъ переживать горе? Неужели онъ долженъ сказать себ: моя дочь умерла сегодня… и этимъ признать, что она была жива до сихъ поръ? Разв это не посрамитъ отца, хотвшаго отвергнуть своего ребенка, и разв онъ уже не былъ посрамленъ тогда, когда воображалъ, что можетъ принудить ее къ послушанію? Вдь такъ онъ потерпитъ крушеніе во второй разъ!..
Профессоръ твердыми шагами вошелъ въ классъ. Лицо его было суровое, замкнутое, какъ всегда, и, какъ всегда, холодно звучалъ его голосъ. Но временами подъ этой ледяной холодностью чувствовалось какое-то жгучее, насильственно сдерживаемое горе. Профессоръ самъ сознавалъ это и взглядъ его становился еще строже, еще сурове… Онъ не хотлъ поддаваться слабости.
Вдругъ онъ почувствовалъ, что кто-то смотритъ на него, слдитъ за нимъ. Онъ быстро обернулся и увидалъ, какъ Адальбертъ Клингеръ поспшно опускалъ голову. Съ минуту онъ внимательно смотрлъ на мальчика и былъ пораженъ его видомъ. Клингеръ былъ мертвенно блденъ и, казалось,— сейчасъ упадетъ. Въ сердц профессора снова вспыхнулъ гнвъ, но тотчасъ же погасъ. Что это такое?.. Профессоръ взошелъ на каедру и, усвшись, скрылъ свое лицо за пюпитромъ, боясь глазъ этого мальчика, котораго онъ ненавидлъ, но съ которымъ онъ чувствовалъ себя связаннымъ какимъ-то страннымъ, необъяснимымъ образомъ.

X.

Посл обда профессоръ принесъ съ собой тетрадки учениковъ и ихъ сочиненія для просмотра. Онъ сидлъ за столомъ, разложивъ свою работу и показывая этимъ своимъ домашнимъ, что по крайней мр его жизнь течетъ обычнымъ порядкомъ, какъ будто ничего не случилось. Онъ не говорилъ ни слова ни съ женой, ни съ дтьми. Онъ смотрлъ въ пространство, черезъ ихъ головы, и когда они между собой шептались, то онъ длалъ видъ, что не замчаетъ этого. Онъ даже не поднялъ головы, когда они вышли изъ комнаты и не посмотрлъ имъ вслдъ. Передъ нимъ стоялъ пузырекъ съ красными чернилами, и онъ осторожно макалъ въ него перо, подчеркивая и исправляя ошибки учениковъ. Онъ казался погруженнымъ въ свою работу, и, конечно, никто не ршился бы помшать ему.
Мать сидла у окна вмст съ Эрминой. Антонъ стоялъ возл нихъ и смотрлъ, какъ он работаютъ. Профессоръ, однако, зналъ, что он шьютъ траурныя платья и нашиваютъ крепъ на свои шляпы. Он длали это открыто, нисколько не прячась отъ него. Значитъ, то, что онъ сказалъ имъ сегодня утромъ, не имло для нихъ значенія? Он просто-на-просто игнорировали это!..
Разв Ольга не заставила его снова почувствовать, что въ сущности его воля безсильна, его ршенія безполезны, его приказаніе не иметъ значенія? Антонъ вбжалъ сегодня въ комнату со слезами и крикомъ, что Ольга умерла, какъ будто Ольга еще жила для этого дома, какъ будто ея общеніе съ братомъ и сестрой нарушилось только въ эту минуту? Для нихъ, для всхъ, Ольга продолжала оставаться и любимой дочерью, и любимой сестрой! Не взирая на его запретъ, они не порывали съ ней, они были на ея сторон!..
Эрмина подошла къ столу, что-то разложила на немъ, и профессоръ слышалъ, какъ ея ножницы рзали какую-то мягкую матерію. Кончикъ крепа внезапно продвинулся къ нему и коснулся открытой тетради. Это длилось одну секунду, потому что Эрмина дернула къ себ креповую матерію. Однако, онъ вздрогнулъ, какъ отъ внезапнаго испуга. Онъ какъ будто только теперь понялъ, что смерть представляетъ нчто непоправимое, откуда нтъ возврата. Ему вдругъ стало ясно, что онъ все упустилъ въ жизни, и ему показалось, что какая-то злая сила мшала ему всегда и что теперь вс пути для него закрыты. Онъ чувствовалъ себя ограбленнымъ, но не зналъ, что у него похитили, онъ чувствовалъ себя обманутымъ, но не зналъ, въ чемъ его обманули. Горечь наполняла его душу, точно ему была оказана какая-то несправедливость, какъ будто Ольга снова пренебрегала его словами и во второй разъ упрямо бросила его.
Снаружи такъ громко позвонили, что вс вздрогнули. Въ передней послышались поспшные шаги, чей-то торопливый вопросъ, дверь раскрылась, и на порог стоялъ принцъ Фердинандъ. Онъ былъ блденъ и точно потерянный, ничего не видя передъ собой, шатаясь, прошелъ мимо пораженной Эрмины, смотрвшей на него съ изумленіемъ, прямо къ окну, у котораго сидла мать.
— Простите меня,— сказалъ отъ тихо, дрожащимъ голосомъ,— простите меня!.. Я долженъ былъ… Я не могъ… Я только что оттуда…
Мать приподнялась и, видя, что онъ едва стоитъ на ногахъ, протянула ему руки. Онъ опять повторилъ, заикаясь:
— Простите меня… Я только сегодня… сегодня пріхалъ изъ Штиріи…
Онъ замолчалъ. Видно было, что онъ больше не въ состояніи выговорить ни слова.
Онъ почти неожиданно очутился въ обстановк, знакомой ему съ дтства. Этихъ людей онъ зналъ давно и теперь смотрлъ на нихъ съ изумленіемъ и испугомъ. Воспоминанія нахлынули на него, и что-то, казалось, давно уже исчезнувшее оживало въ его душ. Прошлое тысячами нитей опутывало его. Ольга!.. Ольга!.. Этотъ крикъ неумолчно раздавался въ его ушахъ. Онъ въ сердцахъ покинулъ ее, далъ ей почувствовать всю силу своего осужденія, своей строгости, и ея смерть была ужаснымъ отвтомъ на это. Не раздумывая, не колеблясь, онъ бжалъ сюда, точно можно было спасти что-нибудь. Онъ думалъ только одно: есть люди, которые оплакиваютъ Ольгу, какъ онъ! Ему хотлось дотронуться до рукъ, которыя когда-то ласкали ее, взглянуть въ глаза, въ которыхъ онъ могъ найти отблескъ глазъ Ольги. Страстное желаніе покаяться передъ этими людьми, сказать имъ то, что могло ему служить вмст и обвиненіемъ и оправданіемъ, овладло имъ. Ему хотлось сказать имъ нчто такое, что должно было возвысить Ольгу, очистить ее…
И вотъ онъ стоялъ посреди комнаты, точно занесенный сюда вихремъ. Онъ нарушилъ вс преграды и ворвался въ чужую, запретную область и чувствовалъ, что та отрада, которою онъ окружилъ себя и за которою скрывался, была также разрушена. Ему было стыдно, хотлось говорить, но онъ не могъ. Безпомощно заглянулъ онъ въ глаза матери и прочелъ въ нихъ все, что хотлъ сказать. Она, повидимому, знала, что судьба Ольги была связана съ нимъ, угадывала и тотъ ужасъ, который примшивался къ его страданію. Она тяжело вздохнула и склонила голову, точно прислушиваясь къ крику его души: Ольга!.. Ольга!.. Онъ вдругъ зарыдалъ и бросился на грудь матери. Она обняла его, прижала къ груди его голову, и тихія слезы катились по ея щекамъ…
Эмануэль Фердинандъ поднялъ свое заплаканное лицо и растерянно осмотрлся. Онъ только теперь замтилъ профессора, одиноко стоявшаго у стола. Густая краска залила его щеки, когда онъ увидлъ своего стараго учителя, и все, что произошло между ними, сказалось въ этомъ смущеніи. Онъ робко подошелъ къ профессору, и въ глазахъ его была мольба, признаніе и такая глубокая печаль, которую нельзя выразить словами. Точно повинуясь внутреннему, непреодолимому побужденію, профессоръ взялъ протянутую ему руку, ощутилъ ея горячее пожатіе и услышалъ шепотъ принца, выражавшій ему соболзнованіе. Все это онъ слышалъ точно издалека… Онъ поклонился, но оставался безмолвнымъ.
Эмануэль Фердинандъ смущенно смотрлъ на своего стараго учителя, точно искалъ словъ, чтобы заговорить съ нимъ. И снова картины прошлаго вставали передъ нимъ, Онъ видлъ себя ребенкомъ, въ этой комнат, среди этихъ дтей. Видлъ ее, которая уже тогда, маленькой двочкой, выказывала ему какую-то особенную привязанность, такъ доврчиво, сердечно и весело смотрла на него… Онъ не могъ больше выдержать, онъ взялъ Антона и Эрмину за руки, какъ бывало въ прежнія времена, точно ища у нихъ поддержки и утшенія въ своемъ гор.
— Ольга!.. Ольга!..— тихо повторялъ онъ и всмъ стало страшно, что онъ вызывалъ умершую.
Ноги у него подкашивались. Онъ слъ къ столу и, положивъ голову на руки, тихо плакалъ. Когда мать подошла къ нему, онъ поймалъ ея руку и почтительно поцловалъ. Она нжно погладила его свтлые волосы, точно онъ былъ еще ребенокъ. Антонъ и Эрмина стояли возл него и тоже тихо плакали. Въ эту минуту вс они были близки другъ другу, всхъ ихъ связывало общее горе…
Профессоръ вышелъ изъ комнаты, но они этого не замтили.

XI.

Въ эту ночь профессоръ оставался одинъ. Онъ не видлъ своихъ дтей вечеромъ, когда пошелъ спать, и кровать его жены, стоявшая возл его кровати, оставалась пустой. Онъ не думалъ о томъ, гд они могли находиться, онъ зналъ только, что они ушли, чтобы не быть съ нимъ, чтобы гд-нибудь, въ другомъ мст, оставаться другъ съ другомъ, объединиться въ своемъ гор…
Тихо было въ дом. Комнаты имли видъ, какъ будто ихъ покинули навсегда. Мебель стояла по стнамъ, точно никому ненужная больше. Было пусто и одиноко.
Профессоръ лежалъ безъ сна и смотрлъ въ темноту. Онъ ощущалъ вокругъ себя безнадежную пустоту. Онъ вспоминалъ свои старыя разочарованія, огорченія, свою давнишнюю печаль и, наконецъ, новое горе, новую обиду, все то, что окружило его стной и заключило въ ней на всю жизнь. Никто больше не входилъ къ нему, и онъ самъ не могъ выйти и соединиться съ другими. И теперь его близкіе, его дти, жена ускользнули отъ него! Они ушли туда, гд они могли быть вмст и держать другъ друга за руки. О немъ же забыли, его руки никому не были нужны!..
Въ ночной тишин раздался бой часовъ. Профессоръ вздрогнулъ, точно внезапно услышалъ чей-то голосъ…
Утромъ онъ вышелъ, замкнувшись въ своей твердой ршимости ничмъ не обнаруживать своего внутренняго состоянія, длать видъ, будто онъ ничего не замчаетъ. Эрмина и Антонъ стояли у стола, когда онъ вошелъ, и тотчасъ же убжали. Онъ даже не взглянулъ на нихъ. Но его вдругъ охватила странная тревога, и онъ началъ торопливо укладывать свои книги, чувствуя сильнйшую потребность поскоре уйти. Проведенная имъ одинокая ночь оставила глубокую рану въ его сердц. Онъ скрывалъ это подъ своимъ суровымъ, неприступнымъ видомъ, но чувствовалъ при этомъ непреодолимый страхъ, что кто-нибудь изъ его близкихъ подойдетъ къ нему и прикоснется къ этой ран. Тогда онъ не выдержитъ и закричитъ, тогда онъ выдастъ себя…
Когда онъ взялъ шляпу и собрался уходить, дверь открылась, и въ комнату вошла его жена. Онъ отвернулся, чтобы не смотрть на нее, и, не поднимая головы, хотлъ пройти мимо. Но она вдругъ сдлала шагъ впередъ и схватила его за руку.
— Ты не пойдешь сегодня въ школу,— сказала она твердымъ голосомъ.
Онъ поднялъ голову и посмотрлъ на нее. Его поразилъ звукъ ея измнившагося голоса. Она была блдна и дрожала, но глаза ея грозно блестли, и въ нихъ онъ прочелъ, что она ждетъ его сопротивленія, приготовилась къ нему и твердо ршила сломить его.
Профессоръ думалъ въ эту минуту, что его оставили ночью одного, и отвтилъ:
— Сегодня, какъ и всегда, я пойду на урокъ…
Рука, державшая его, крпче схватила его за рукавъ.
— Пусти меня!— шепнулъ онъ, недовольный, и хотлъ вырваться.
— Антонъ!— крикнула она, назвавъ его по имени.
Это поразило его. Давно уже она не называла его иначе, какъ ‘отецъ’, и это имя прозвучало въ его ушахъ, какъ давно забытый звукъ. Онъ тоже называлъ ее ‘мать’. Они оба совершенно ушли въ своихъ дтей и говорили между собою только о дтяхъ. И вдругъ, точно забывъ дтей, устраняя ихъ, она назвала его тмъ именемъ, какимъ называла въ т времена, когда они еще не были другъ для друга только ‘отцомъ’ и только ‘матерью’.
Профессоръ смотрлъ на жену. Это уже не было прежнее безвольное, порабощенное существо. Исчезла ея смиренная покорность, ея кроткая боязливость. Он сбросила съ себя иго послушанія, подъ которымъ сгибалась въ теченіе столькихъ лтъ, и онъ чувствовалъ, что его приказанія теперь уже были безсильны…
— Что ты хочешь отъ меня?— спросилъ онъ угрюмо, стараясь не смотрть на нее. Но она придвинулась къ нему ближе и, прямо глядя ему въ глаза, сказала тихо и настойчиво:
— Я хочу, чтобы ты пошелъ со мною!..
— Куда?
Онъ выговорилъ это слово твердымъ, суровымъ тономъ, чувствуя, какъ гнвъ закипаетъ въ немъ.
— Туда ты долженъ идти за мной!.. Ты знаешь, что я хочу сказать… туда!
Онъ вырвалъ у нея руку и, вспыливъ, сердито закричалъ:
— Никогда я не пойду туда… Никогда теб не удастся…
Но она не дала ему договорить и со спокойной твердостью сказала:
— Послушай меня, Антонъ! Или ты пойдешь со мной туда, къ нашему ребенку, или…
— Никогда!..
—… или я покину твой домъ навсегда, и ты никогда больше не увидишь меня…
Эти спокойныя, твердыя слова ударили его въ сердце, точно молотомъ.
Онъ снова взглянулъ на ее. Въ ея измнившемся лиц онъ прочелъ отвтъ на все: на его поступки съ ней, на его злобу, его запрещенія, на все, что онъ длалъ и ршалъ. Онъ смотрлъ на неё и читалъ упреки, затаенные и сокрытые въ теченіе столькихъ лтъ, обвиненія, которыя никогда не высказывались и далеко были запрятаны въ глубин души. Теперь все, что вышло наружу, лежало передъ нимъ и онъ видлъ это и не могъ никуда скрыться…
Профессоръ молча глядлъ на свою жену, точно онъ только что теперь узналъ ее. Онъ понялъ, что съ этой минуты все между ними будетъ по другому. И вдругъ, что-то въ чертахъ ея сморщеннаго старческаго лица напомнило ему Ольгу. Въ ея глазахъ, такъ прямо и твердо смотрвшихъ на него въ эту минуту, была такая же жажда ласки, любви, какую онъ всегда видлъ въ глазахъ Ольги, съ мольбою смотрвшихъ на него посл строгаго выговора или тогда, когда онъ заставлялъ ее подчиняться своему суровому режиму. Онъ вспомнилъ, что его жену тоже зовутъ Ольгой, и это поразило его, какъ неожиданность…
— Пойдемъ,— сказала она и нжно взяла его за руку. Онъ послушно послдовалъ за ней.
Онъ шелъ молча рядомъ съ ней по улиц, почти не поднимая глазъ. Мысли его точно заволокло туманомъ, но въ душ онъ продолжалъ все ту же борьбу, которую онъ только что перенесъ, и онъ спрашивалъ себя, отчего это онъ сталъ такимъ слабымъ, отчего онъ не могъ противостоять ей. Онъ казался самому себ униженнымъ посл этого и ждалъ, что жена потребуетъ отъ него еще чего нибудь, начнетъ говорить, будетъ жаловаться, упрекать…
Однако, она также молча шла возл него, скромная и робкая, какъ всегда. Онъ замтилъ, что она тихо плакала, но была спокойне, оттого что онъ былъ съ нею и, повидимому, ничего больше не намрена была требовать отъ него.
Когда они подошли къ подъзду дома, гд жила прежде Ольга, и поднялись по мраморной лстниц, устланной ковромъ, то профессоръ только тогда понялъ, куда онъ послдовалъ за своей женой. Въ душ его снова поднялся протестъ, но это продолжалось лишь нсколько мгновеній и замнилось другимъ чувствомъ, вызваннымъ мыслью, что тамъ, въ этомъ дом, лежитъ Ольга. Тамъ, за этимъ порогомъ, находится міръ, въ которомъ жила Ольга и который онъ представлялъ себ чмъ то дурнымъ и запретнымъ. Онъ со стыдомъ и возмущеніемъ отворачивался отъ этого неизвстнаго ему міра, и вс женщины, находившіяся въ немъ, были въ его глазахъ падшими и погибшими созданіями. И теперь онъ чувствовалъ возмущеніе, онъ боялся, какъ позора, этой атмосферы, которую вдыхалъ, и ему надо было употребить всю свою силу воли, чтобы преодолть въ себ это чувство и пойти за своей женой по мраморной лстниц.
Въ полутемной передней, куда они вошли, открылась дверь, и на встрчу имъ полился яркій свтъ. Онъ сдлалъ шагъ впередъ и очутился въ свтлой высокой комнат, за которой открывался цлый рядъ такихъ же большихъ, великолпно убранныхъ комнатъ. Въ воздух носился тонкій ароматъ духовъ. Профессоръ медленно двигался, точно во сн, и ему казалось временами, чіо онъ перенесенъ въ какую-то неизвстную, прекрасную страну, залитую солнцемъ и жизнерадостную. Ничто не говорило о презрніи и униженіи тхъ, кто находился въ этой волшебной стран. Все здсь сіяло, сверкало и ласкало взоры. Разв это онъ ожидалъ найти? Онъ думалъ, что здсь должны прятаться отъ свта, скрываться въ темныхъ углахъ и что каждая вещь должна громко взывать о позор… Онъ вдругъ остановился и прижалъ руки къ груди, ощущая кончиками своихъ пальцевъ сильное біеніе своего сердца. Теперь онъ только со страхомъ ожидалъ того, что должно произойти за этими дверями…
Мать пошла впередъ. Миновавъ дв блыя комнаты, профессоръ увидлъ въ стн черный открытый входъ, за которымъ находилась задрапированная чернымъ же сукномъ комната, показавшаяся ему мрачной пещерой. Тяжелый, сырой запахъ несся оттуда. Мать вошла туда и исчезла въ темнот…
Профессоръ машинально послдовалъ за ней, точно его кто-то неудержимо тянулъ туда въ этотъ мракъ. Очутившись въ темнот, онъ крпко стиснулъ зубы. Что-то оборвалось въ его груди, и онъ боялся, что закричитъ. Когда его глаза привыкли къ темнот, онъ увидалъ массу лежащихъ на полу цвтовъ и внковъ и горящія кругомъ восковыя свчи Наконецъ, онъ различилъ черный помостъ, окруженный великолпными канделябрами и темными пальмами, и подъ ними на бломъ атлас подушки, слабо выдлялось мертвое личико Ольги. Онъ видлъ ее, какъ во сн, видлъ блое одяніе изъ газа и кружевъ и сложенныя на немъ дв маленькія, точно дтскія ручки, обвитыя четками. Все какъ будто уносилось на его глазахъ темнымъ потокомъ, казалось ему не реальнымъ и это лицо, на блой, атласной подушк, какъ будто было только изображеніемъ Ольги, быть можетъ, пророческимъ видніемъ, она же сама должна была находиться гд-нибудь въ другомъ мст, далеко отсюда…
Онъ почувствовалъ легкое прикосновеніе къ своей рук и услышалъ тихій плачъ своей жены. Она все тсне прижималась къ нему, охваченная слабостью, и вдругъ припала къ нему на грудь головой. Онъ держалъ ее въ своихъ объятіяхъ, слышалъ ея рыданія и чувствовалъ, что она ищетъ въ его сердц отзвука своей печали. Эти слезы разрушили, наконецъ, завсу, воздвигнутую между ними и гробомъ, стоящимъ на высокомъ помост. Онъ ясно видлъ теперь Ольгу. Лицо ея было спокойно и торжественно. Ея бгство изъ родительскаго дома, жизнь, которую она вела, все это отступило въ темноту, окружавшую ее. Онъ смотрлъ и смутно чувствовалъ, что надъ нею свершился судъ, боле строгій, чмъ его собственный, что за проступокъ, содянный противъ него, послдовала кара, такая неумолимая, что весь его гнвъ, вс его обвиненія сразу были смыты, уничтожены этимъ, и на его долю уже больше ничего не оставалось, ему некого было судить…
Мать, прижимавшаяся къ его груди, зарыдала сильне. Онъ нагнулся къ ней и шепнулъ: ‘Да… да!..’
Выйдя изъ этой темной пещеры въ свтлыя блыя комнаты, гд на него снова повяло нжнымъ ароматомъ, которымъ былъ пронизанъ воздухъ этихъ комнатъ, онъ чувствовалъ уже и въ этомъ воздух и во всхъ предметахъ, окружавшихъ его, что-то близкое ему, родное. ‘Ольга’! невольно прошепталъ онъ. Да, эти комнаты были пропитаны атмосферой ея жизни, эта мебель, эти стны сохраняли еще слдъ ея существованія. Только теперь онъ ощутилъ ея присутствіе и понялъ, что онъ былъ у своего собственнаго ребенка.

XII.

Дома онъ сидлъ безмолвный и замкнутый, какъ всегда, но онъ уже не чувствовалъ себя одинокимъ. Эрмина и Антонъ поцловали ему руку, когда онъ вошелъ въ комнату, оставались возл него и плакали, не скрывая отъ него своего горя. Онъ чувствовалъ, что они снова приблизились къ нему, что онъ уже не былъ исключенъ изъ круга ихъ жизни, и онъ больше не ощущалъ горечи въ своей душ. Вообще точно какая-то тяжесть, долгіе годы угнетавшая его, свали, лась съ души. Но глубоко, глубоко въ душ зарождалась глухая скорбь, которая только теперь давала себя чувствовать.
Мать, съ мокрыми отъ слезъ глазами, занималась своею домашнею работой, которую она не могла оставить. Когда же боле сильный приступъ горя заставлялъ ее бросать работу, она подходила къ мужу, садилась возл него, и ей становилось легче.
Горничная просунула голову въ дверь и доложила. Изъ гимназіи пришелъ сторожъ, г. директоръ послалъ его пропросить г. профессора, чтобы онъ немедленно явился. Въ гимназіи что-то случилось.
Профессоръ тотчасъ же отправился и дорогою думалъ: зачмъ они посылаютъ за мной? Вдь они же знаютъ, что у меня умерла дочь. И вдругъ онъ самъ себ показался очень нуждающимся въ состраданіи, въ сочувствіи…
Онъ прошелъ по безмолвнымъ коридорамъ гимназіи, мимо запертыхъ классовъ, за дверями которыхъ сидли мальчики и учились. Онъ совершенно не думалъ объ этомъ и его даже нисколько не интересовало, зачмъ директоръ послалъ за нимъ, мысли его были похищены однимъ видніемъ: онъ старался возстановить въ своей памяти блдное личико на блой атласной. подушк, хотлъ видть ея черты, но оно исчезало, расплывалось въ мутномъ сумеречномъ свт, и ему не удавалось удержать его передъ глазами.
Директоръ вышелъ къ нему на встрчу и, протянувъ руку, сказалъ:
— Прежде всего я долженъ выразить вамъ соболзнованіе по поводу вашей тяжелой утраты…
Профессоръ вдругъ вспомнилъ, что ни директоръ, ни другіе учителя никогда не упоминали при немъ объ Ольг. Значитъ, они тоже знали, что она бжала изъ дому и что отецъ отрекся отъ нея? А теперь директоръ вдругъ выражаетъ ему соболзнованіе, сочувствуетъ его печали. Слдовательно, и онъ тоже находитъ, что Ольга искупила свою вину?..
Они посмотрли другъ на друга и все поняли съ одного взгляда.
— Къ сожалнію… къ сожалнію, я вынужденъ былъ васъ побезпокоить, несмотря на ваше горе,— сказалъ директоръ многозначительнымъ тономъ — Произошелъ печальный случай… Адальбертъ Клингеръ застрлился.
Профессоръ вздрогнулъ. Онъ былъ пораженъ, но могъ только выговорить беззвучнымъ голосомъ: ‘Ужасно!..’
— Да, ужасно!— повторилъ директоръ. По дрожащему звуку его голоса можно было догадаться, какъ онъ волнуется.— Юноша, подававшій такія надежды… гордость своихъ родителей…
Онъ больше ничего не могъ сказать и пожалъ плечами.
— Я не могу себ объяснить…— проговорилъ профессоръ съ усиліемъ, — у меня онъ имлъ очень хорошія отмтки, по греческому и математик… на сколько мн извстно… онъ шелъ успшно… Не было же у него какихъ-либо затрудненій въ другихъ наукахъ?
Директоръ смотрлъ въ окно. Онъ какъ будто обдумывалъ какое-то ршеніе и не зналъ, какъ поступить.
— Адальбертъ Клингеръ,— сказалъ онъ, наконецъ,— былъ превосходный ученикъ… Тутъ другая причина…— Директоръ вдругъ повернулся къ профессору.— Къ сожалнію… я долженъ вамъ сказать… самоубійство Адальберта Клингера находится въ извстной связи… съ… съ… съ печальнымъ событіемъ въ вашей семь…
Профессоръ испуганно посмотрлъ на говорившаго. Онъ почувствовалъ, что его ожидаетъ тяжелый ударъ.
Директоръ потупилъ глаза и, разсянно играя линейкой, лежащей передъ нимъ на стол, тихо и смущенно произнесъ:
— Адальбертъ Клингеръ застрлился… изъ-за любви… и горя вслдствіе смерти вашей дочери…
Профессоръ пошатнулся. Ужасъ, стыдъ и горе съ такой силой охватили его, что ему сдлалось дурно. Съ трудомъ онъ овладлъ собой. Онъ вспомнилъ все: портретъ Ольги, который онъ нашелъ у Клингера, и свое подозрніе, что Клингеръ хотлъ посмяться надъ нимъ… вспомнилъ свой гнвъ, свое нападеніе на мальчика… Это все было не то, это было хуже, и то подозрніе, которое теперь зарождалось въ его душ, причиняло ему невыносимыя страданія.
Голосъ директора прервалъ его мысли. Видно было, что онъ длаетъ надъ собой усиліе, стараясь говорить мягко, но въ тон его звучало возмущеніе.
— Мы еще не знаемъ подробностей,— сказалъ онъ.— Произошло это сегодня, на разсвт. Его нашли въ парк, передъ домомъ, какъ мн кажется, вашей дочери… Вдь ваша дочь тамъ жила?
Въ этомъ вопрос профессору послышался уничтожающій упрекъ, поэтому онъ ничего не отвтилъ.
— Осталось письмо, въ которомъ несчастный объясняетъ мотивы своего поступка,— продолжалъ директоръ.— Во всякомъ случа, этотъ случай… Я хочу сказать: шумъ, вызванный этимъ… общественное вниманіе… вс эти тяжелыя, непріятныя вещи…
Онъ замолчалъ и снова отвернулся.
Профессоръ вышелъ отъ него, совершенно подавленный новымъ ударомъ. Когда онъ проходилъ по пустымъ коридорамъ, то ему казалось, что на немъ лежитъ тяжелая вина, что онъ опозоренъ. Ему было страшно, что которая-нибудь изъ запертыхъ дверей откроется, и выйдутъ мальчики, которые тамъ скрываются и увидятъ его… Робко, боясь оглянуться назадъ, проскользнулъ онъ на улицу. Какъ могло это случиться? Неужели она не пощадила дтства, завлекла этого мальчика и затмъ унесла его съ собой въ могилу? Какія вещи творились въ этомъ ужасномъ мір, въ которомъ жила Ольга?..
Онъ остановился, задыхаясь, и сдавилъ грудь руками. Передъ его затуманившимися взорами носилось ея лицо, но не то, которое онъ видлъ сегодня въ гробу, а то, которое видлъ на портрет, въ рукахъ Клингера, улыбающееся и обаятельное. Онъ готовъ былъ закричать отъ раздирающей душу муки. Неужели онъ долженъ былъ опять отвернуться отъ своей дочери и еще разъ оттолкнуть ее отъ себя, мертвую? Вс его мысли, вс его ощущенія потонули въ этомъ невыразимомъ остромъ страданіи.
Когда онъ вернулся домой, то засталъ у себя въ комнат какого-то незнакомаго господина, который сидлъ возл матери и держалъ ее за руки. Но профессоръ узналъ его съ перваго взгляда но сходству. Это былъ отецъ Адальберта Клингера, т же горящіе глаза и то же гордое выраженіе лица. Профессоръ вздрогнулъ, увидя его, какъ будто это былъ судья, призванный судить его. Онъ опустилъ глаза, какъ виноватый…
Чей-то надломленный голосъ, въ которомъ онъ узнавалъ отдаленное сходство съ голосомъ Адальберта, говорилъ ему:
— Насъ обоихъ сразилъ тяжелый ударъ… г. профессоръ!..
Онъ взглянулъ на блдное, судорожно-подергивающее лицо отца Клингера, изъ всхъ силъ старавшагося справиться со своимъ волненіемъ.
— Я не знаю… не понимаю… какъ это могло случиться!.. Какъ это могло быть!.— пробормоталъ онъ.
— Ахъ, господинъ профессоръ!— проговорилъ отецъ Клингера со стономъ.— что мы знаемъ про своихъ дтей?..
Онъ замолчалъ, потомъ прибавилъ:
— Мой сынъ… Мы думали… Онъ былъ еще ребенокъ.. Мы считали это невиннымъ увлеченіемъ…
— Моя дочь…— возразилъ профессоръ. Онъ хотлъ сказать, что между нимъ и его дочерью не было ничего общаго. Но отецъ Клингера прервалъ его.
— Ваша дочь!— сказалъ онъ.— Если бъ она знала моего мальчика… если бъ она знала, чмъ она была для него!.. Она бы ласково отнеслась къ нему!.. Не оскорбилась бы этимъ чистымъ поклоненіемъ.
Профессоръ смотрлъ на него широко раскрытыми глазами, точно ничего не понимая.
— Да,— продолжалъ отецъ Клингера.— Она бы не могла сердиться на него за это чувство… Онъ ей открылъ бы все свое сердце… А мы это принимали за дтскую мечтательность… О, Господи!..
Онъ говорилъ, все боле и боле волнуясь, и въ голос его звучала горечь. Самообладаніе, повидимому, окончательно покинуло его.
— Можетъ быть, вы находите, что ваша потеря больше моей!— воскликнулъ онъ.— Такая великая артистка., и такая молодая!.. Но ваша дочь… вс почитали ее… По крайней мр, вы могли радоваться на нее… вы видли ея славу… и хотя это должно быть вдвойн тяжело теперь… но все-таки… А мое бдное дитя… мой Адальбертъ! Что могло бы быть изъ него… неправда ли?.. О, вся моя жизнь теперь разрушена…
Онъ закрылъ лицо руками и разразился такими страшными рыданіями, точно душа разрывалась у него на части.
Профессоръ неподвижно смотрлъ въ пространство. Великая артистка!.. Эти слова теперь сверкали передъ его глазами, словно сіяніе. Никогда онъ не думалъ объ этомъ. Она была для него только ребенкомъ, причинившимъ ему глубокое оскорбленіе и горе, потому что она пренебрегла его ученіемъ и его любовью. Она была дочерью, покрывшею его позоромъ, потому что она пла и танцовала для публики. Великая артистка!
Выставлять себя на показъ людямъ и длать то, что запрещено длать двушк,— разв это называется великимъ искусствомъ? У него были другія понятія объ искусства. Для него оно заключалось въ произведеніяхъ великихъ мастеровъ, было великимъ наслдіемъ прошлаго, передъ которымъ склонялись вс ученые и которое они съ благоговніемъ изучали…
Профессоръ мысленно повторилъ слова отца Клингера: ‘Вс почитали ее… вс!’ Это было ново для него. То, что вс люди любовались и восхищались ею, всегда составляла его горе. А то, что эта дочь, оторвавшись отъ него, стала игрушкой для неизвстнаго и внушающаго ему страхъ міра, было его позоромъ и мукой. Ее почитали?.. Адальбертъ Клингеръ, этотъ благородный, гордый мальчикъ убилъ себя ради нея, и его отецъ все-таки пришелъ сюда и говоритъ о ней съ уваженіемъ, какъ о великой артистк!..
Онъ подошелъ къ плачущему человку и, ласково положивъ руку ему на плечо, проговорилъ задушевнымъ голосомъ:
— И я тоже потерялъ своего ребенка, г. Клингеръ!..

XIII.

Передъ домомъ Ольги стояла толпа. Широкая улица была переполнена людьми и экипажами. Полицейская стража торопливо наводила порядокъ и заставляла толпу разступаться шпалерами. Профессоръ былъ смущенъ, увидвъ такое стеченіе народа. Толпа всегда стсняла его и внушала ему страхъ. И теперь эта толкотня, давка, гулъ безчисленныхъ голосовъ, ожиданіе, дйствовали на него удручающимъ образомъ. Ему казалось, что все, пережитое имъ, вс его чувства, страданія, выносятся на мостовую. Среди этой толпы профессоръ чувствовалъ себя такимъ маленькимъ, ничтожнымъ, безсильнымъ и какъ будто выставленнымъ на показъ…
Онъ поднялся по лстниц вмст съ женой. Антонъ и Эрмина слдовали за нимъ. Но и лстница была переполнена людьми. Молодыя двушки стояли на ступеняхъ, молодые люди проходили вверхъ и внизъ по лстниц и шептались. При вид профессора вс посторонились, чтобы дать ему дорогу. Наверху стояла блокурая двочка подростокъ. Она что-то шепнула своимъ подругамъ и, поспшно подойдя къ жен профессора, поднесла ей цвты, зардвшись отъ смущенія, и ея молоденькое испуганное личико внезапно залилось слезами.
Двери квартиры Ольги были широко раскрыты и комнаты наполнены людьми въ траурной одежд. Они также образовали шпалеры, когда проходилъ профессоръ. Много рукъ протягивалось къ нему, и онъ пожималъ ихъ. Ему кланялись и провожали его грустными взорами.
Онъ опять прошелъ въ черную комнату и увидлъ блестящіе канделябры вокругъ гроба, который былъ теперь закрытъ и сіялъ въ темнот, точно великолпная серебрянная груда. Тяжелый запахъ цвтовъ, свчей и ладана пахнулъ ему въ лицо, но къ нему теперь примшивался какой-то другой, неуловимый запахъ, вызывавшій въ немъ мучительное ощущеніе и ужасъ.
Къ нему подошелъ какой-то господинъ съ гладко выбритымъ лицомъ. Это былъ директоръ театра. Онъ поздоровался съ профессоромъ, точно со старымъ пріятелемъ, и сказалъ:
— Я глубоко опечаленъ… Это — страшное горе… Господь да пошлетъ вамъ и всмъ намъ силу перенести его!..
Онъ говорилъ, и въ его голос слышались слезы. Профессоръ смотрлъ на него и думалъ: кто бы это могъ быть? Потомъ онъ замтилъ дамъ возл гроба. Он были въ траур, длинныя креповыя вуали закрывали ихъ лица, такъ что онъ не могъ ихъ разглядть. Он вполголоса разговаривали между собой, и звукъ ихъ голосовъ показался профессору особенно мелодичнымъ и благороднымъ. Пришли еще другія дамы, и онъ слышалъ, какъ он плакали. Одна изъ нихъ подошла къ матери Ольги и обняла ее, рыдая. Профессору казалось, что сюда собралась другая семья Ольги, которая оплакиваетъ ее. Эта семья была ему неизвстна, но Ольга жила въ ней, когда ушла отъ него, и теперь эта семья, отстраняя его, выдвигается впередъ…
Гладко выбритый господинъ снова подошелъ къ профессору, съ дловымъ видомъ онъ шепнулъ ему многозначительно:
— Извините… но его превосходительство г. министръ желаетъ выразить вамъ свое соболзнованіе…
Профессоръ растерянно взглянулъ на него, но гладко-выбритый господинъ, обернувшись, проговорилъ почтительно:
— Это — отецъ… Г. профессоръ Фрогемутъ…
Тотчасъ же какой то высокій господинъ съ сдыми бакенбардами нагнулся къ профессору и ласково протянулъ ему руку.
— Искренно сочувствую вашему горю,— сказалъ онъ.— Я былъ глубоко потрясенъ… Такая молодая… и такъ внезапно!.. Это по истин трагическій случай… Я… я… также лично зналъ вашу дочь и былъ ея почитателемъ…
Профессоръ смотрлъ на монокль, болтавшійся на груди этого важнаго старика, и ршительно не зналъ, что ему отвтить. По счастью опять вмшался гладко выбритый господинъ и, подойдя къ нему, шепнулъ такимъ тономъ, точно сообщалъ ему радостную всть:
— Г. профессоръ… прошу васъ… Г. бургомистръ!..
Профессоръ увидлъ передъ собой чрезвычайно популярное лицо бургомистра, почувствовалъ крпкое пожатіе его руки. Бургомистръ ласково притронулся къ его плечу и сказалъ:
— Это — тяжелая потеря… для искусства… и для нашего города. Да, мой милый профессоръ! Такія, какъ ваша двочка, не часто встрчаются… Но вы видите… мы вс горюемъ съ вами… вся Вна горюетъ вмст съ вами.
Профессоръ задрожалъ. Все, что онъ видлъ, все что онъ слышалъ здсь, переворачивало вверхъ дномъ вс его понятія. Точно во сн проходили передъ нимъ какіе-то фантастическіе образы, шептали ему непонятныя вещи, какъ будто подсмиваясь надъ его мыслями. Все, во что онъ врилъ въ теченіе столькихъ лтъ и что чувствовалъ, было сразу отнято отъ него… Все новые люди подходили къ нему, жали ему руку и говорили, но его мысли были связаны, и онъ не могъ отвчать имъ.
Раздался слабый, дрожащій голосъ священника въ бломъ облаченіи, произносившаго слова молитвы. Въ воздух запахло ладаномъ. Сильныя мужскія руки протянулись къ гробу и подняли его. Толпа двинулась къ выходу.
Во время отпванія, въ церкви, когда заплъ хорь молодыхъ двушекъ, странное чувства овладло профессоромъ. Онъ думалъ о томъ, что тутъ собралась около гроба настоящая семья Ольги. Это поютъ ея сестры, а мягкій мужской голосъ, раздающійся надъ гробомъ,— это голосъ ея отца, того, который не оттолкнулъ ее и поэтому иметъ право проститься съ нею теперь. И ему казалось, что онъ самъ, ея дйствительный отецъ, прибжавшій сюда впопыхахъ, слишкомъ поздно явился и потому остался одинъ. Какимъ бднякомъ, всми пренебрегаемымъ, казался онъ себ въ эту минуту.
На кладбищ гладко выбритый господинъ сталъ на возвышеніе и громкимъ голосомъ произнесъ:
— Ольга Фрогемутъ!..
Толпа затихла. Въ душ профессора шевельнулось враждебное чувство. Опять чужой становится между нимъ и могилой и мшаетъ ему привести въ порядокъ свои мысли!
— Ольга Фрогемутъ!— повторилъ этотъ человкъ, обращаясь къ гробу.— Весь городъ явился сюда, чтобы проводить тебя къ мсту вчнаго успокоенія… Тутъ собрались и представители науки и искусства, и вс т, чьи имена покрыты славой, такъ же какъ и представители власти и высшаго свта…
Профессоръ не слышалъ, что онъ говорилъ дальше, но въ его ушахъ неумолчно раздавались слова: ‘Вс собрались сюда…’
— Да, мы вс пришли сюда,— сказалъ ораторъ, словно отвчая на его мысль,— и въ ясный, солнечный, весенній день опускаемъ мы тебя въ темную могилу! Ты незабвенная, ты сама была для всхъ веселымъ весеннимъ днемъ, слишкомъ кратковременнымъ, слишкомъ быстро закончившимся темной ночью…
Мать со стономъ опустилась на землю, и профессоръ долженъ былъ поддержать ее, чтобы она не упала. Послышались громкія рыданія вокругъ, заглушавшія временами слова оратора.
— Мы будемъ чтить твою память, Ольга!— говорилъ ораторъ.— Ты была намъ подаркомъ боговъ. Точно дочь античной Эллады, ты посвятила себя служенію красот, ты была мила и чистосердечна и наполняла нашъ городъ солнечнымъ сіяніемъ, своею обаятельною живостью и блескомъ своей красоты…
Каждое слово, произносимое ораторомъ, было ударомъ въ сердце профессора. Онъ зашатался, но не замтилъ, что его поддерживали. Теперь уже онъ не спускалъ глазъ съ оратора.
— Ты давала радость, Ольга Фрогемутъ! Ты была ниспослана намъ для того, чтобы расточать радость и свтъ. И теперь, когда ты такъ быстро покинула насъ — теперь мы чувствуемъ, что безъ тебя стало темне вокругъ насъ…
Профессоръ отступилъ назадъ. Люди пропустили его, не глядя. Онъ слышалъ за собою голосъ оратора и ему казалось, что этотъ голосъ изгоняетъ его. Но ему было все равно. Онъ не могъ оставаться. Въ душ его поднималась цлая буря чувствъ и она гнала его все дальше и дальше.
Онъ въ смущеніи остановился у широкихъ воротъ ограды кладбища. По ту сторону ршетки виднлась дорога, идущая подъ гору, зеленющіе луга, бленькіе деревенскіе домики, а тамъ дальше — холмы, покрытые виноградниками и темная полоса лса. Оттуда, съ этихъ цвтущихъ луговъ и изъ этихъ блыхъ домиковъ, выглядывавшихъ изъ-за зелени, къ нему доносился веселый, дтскій смхъ. И ему когда-то улыбалось веселое дтское личико!.. Теперь улыбка исчезла съ этого личика, потухли смющіеся глаза и земля закрыла ихъ навсегда…
— Она была послана на землю, чтобы доставлять радость,— думалъ онъ, прикрывъ глаза рукой,— и я былъ одинъ, единственный изъ всхъ, не понявшій этого! Я одинъ только не радовался на нее, я одинъ оттолкнулъ ее и злобствовалъ на нее!..
Онъ пошелъ дальше, повторяя все т же слова. Дойдя до обсерваторіи, онъ взглянулъ на городъ внизу, окутанный золотистымъ туманомъ и подумалъ:
— Тамъ ее вс знали… вс понимали ее. А я?.. Она выросла у меня на глазахъ, была моимъ ребенкомъ, вс дни она была со мной, я слышалъ ея голосъ, видлъ ея глаза… и я не не понималъ… не понималъ…
— Дочь античной Эллады!— Онъ даже громко произнесъ это слово.— Что же такое преподавалъ онъ своимъ ученикамъ въ школ? Разв онъ не говорилъ имъ о древней Греціи, о ея культ красоты? Или это все были пустыя слова?.. Воспоминаніе объ этомъ преслдовало его. Съ какимъ важнымъ видомъ говорилъ онъ объ эллинскомъ мір, о его чудесахъ и вотъ, только теперь, посторонній, чужой ему человкъ, у гроба Ольги, объяснилъ ему, чмъ она была, сказалъ, что она была подаркомъ боговъ…
— А онъ? Какъ поступилъ онъ съ этимъ подаркомъ боговъ? Онъ запятналъ ее своими мыслями, оскорбилъ ее своимъ гнвомъ и жестоко поступилъ съ нею…
Вдругъ онъ вспомнилъ Адальберта Клингера. Онъ такъ ясно увидлъ передъ собою блдное лицо юноши, что даже отскочилъ въ сторону, какъ будто Адальбертъ дйствительно шелъ ему на встрчу. И онъ подумалъ, что этотъ мальчикъ всмъ своимъ юнымъ сердцемъ любилъ его дочь, понималъ ее. Онъ не разставался съ ея портретомъ и пренебрегалъ всякой опасностью, только бы могъ любоваться ея личикомъ. Вспомнилъ профессоръ, какъ онъ вырвалъ этотъ портретъ у Адальберта и изодралъ его въ клочки. Онъ слышалъ тогда, какъ сильно билось сердце мальчика, и ему казалось, что онъ слышитъ это и теперь…
Но и это сердце замолкло навсегда. Оно не могло жить посл того, какъ Ольга умерла. И снова профессоръ увидлъ передъ собою Адальберта Клингера, его блдную щеку съ красною полосой отъ удара и горящіе, устремленные на него глаза. Въ своей слпой ярости онъ оскорбилъ этого мальчика, и тотъ молча стерплъ оскорбленіе, ради Ольги.
Горячая любовь къ погибшему мальчику вдругъ пробудилась въ сердц профессора. Слишкомъ поздно! Онъ никогда ничего не могъ понять. Онъ никогда не заглядывалъ въ душу своихъ дтей, которые росли возл него. Онъ не интересовался тмъ, что они думали и чувствовали, онъ требовалъ безусловнаго подчиненія своей вол, покорности отъ нихъ, онъ строго и холодно обращался съ ними и всегда оставался чуждымъ для нихъ…
Нсколько часовъ онъ пробродилъ такимъ образомъ, мысленно перебирая свою жизнь и произнося надъ собой приговоръ. Наконецъ, онъ безсознательно повернулъ по дорог домой, и когда узналъ улицу, то испугался. Одна мысль, что онъ увидитъ свою жену, Эрмину, Антона, приводила его въ ужасъ. Сколько зла онъ причинилъ имъ! Они должны были молча и терпливо переноситъ то, что онъ сталъ между ними и Ольгой и закрылъ для нихъ вс пути къ ней. Конечно, они страдали отъ этого, гораздо больше, чмъ онъ, который считалъ себя въ прав быть ея жестокимъ судьей. Они оставались врны своей привязанности къ Ольг, они любили ее, и онъ отнялъ ее, у нихъ, отнялъ ту частицу счастья, которая принадлежала имъ…
Онъ медленно шелъ по улиц и только одно желаніе было у него въ душ: никому больше не попадаться на глаза… Самое лучшее было бы вернуться назадъ, въ улицы, ведущія къ Дунаю, взойти на мостъ и однимъ прыжкомъ броситься въ воду. Но эта мысль не могла быть приведена въ дйствіе, не потому, чтобы онъ боялся смерти, а вслдствіе отсутствія воли, руководящей его поступками. Онъ совершенно обезсиллъ нравственно, онъ думалъ о смерти и машинально двигался впередъ, не поворачивая къ мосту. Онъ не сознавалъ этого и чувствовалъ только, что его мощное тло сразу ослабло, что его плечи уже не въ состояніи нести никакой тяжести. Ему хотлось ссть и прислониться къ чему-нибудь… Онъ понялъ, что это старость пришла къ нему и, увидя передъ собой свой домъ, вошелъ въ него.

XIV.

Мать вышла изъ кухни, чтобъ посмотрть, что длаетъ ея мужъ. Наканун вечеромъ, когда онъ вернулся домой, посл похоронъ, онъ прямо легъ въ постель, не говоря никому ни слова, какъ будто ему хотлось скоре, спрятаться отъ всхъ. Но онъ не спалъ всю ночь. Утромъ онъ всталъ, тихо, какъ всегда, замкнутый и молчаливый. Онъ сидлъ на соф съ осунувшимся лицомъ и потухшими глазами и выглядлъ совершенно больнымъ. Дти ничего не замтили, Антонъ оставался въ своей маленькой комнатк и занимался, а Эрмина сидла у окна къ нему спиной и вязала. Но мать сразу замтила въ немъ перемну. Спросить его она не ршалась, потому что онъ никогда не допускалъ никакихъ вопросовъ, никакого вмшательства въ свои дла, никто не смлъ подходить къ нему безъ зова. Поэтому и теперь она не подходила къ нему и не спрашивала его ни о чемъ. Она приходила въ комнату изъ кухни, какъ будто отыскивая что-то, и украдкой взглядывала на него. Она боялась новаго несчастья…
Профессоръ сидлъ въ глубокой задумчивости. Онъ испытывалъ странное чувство отчужденія отъ всего, что его окружало. Его точно удивляло, что ясно свтитъ солнце, кругомъ кипитъ жизнь и теплый весенній воздухъ, льющійся въ окна, приноситъ съ собой уличный шумъ. Все казалось ему чуждо, сегодняшній день пересталъ для него существовать и какъ будто не касался его.
Долгіе часы просидлъ онъ такимъ образомъ одиноко и точно уходилъ все дальше и дальше…
Съ какимъ то страннымъ любопытствомъ онъ оглядывалъ комнату, какъ будто только теперь увидлъ ее. Онъ смотрлъ на мебель, на стны, точно только что призналъ въ нихъ старыхъ знакомыхъ: широкій и высокій буфетъ, обденный столъ, покрытый красной плюшевой скатертью, висячая лампа надъ нимъ, въ углу этажерка съ книгами — все это онъ зналъ давно. Полинявшій коверъ, съ полустертыми цвтами, напоминалъ лицо, на которомъ слезы смыли вс жизненныя краски. Плюшевая скатерть тоже имла сильно поношенный истертый видъ, особенно по краямъ, а занавси на окнахъ поблекли и висли какими-то небрежными, помятыми складками, точно сознавая, что праздникъ давно миновалъ и никакая пышность уже не нужна больше.
Профессоръ поникъ головой: значитъ все прошло, вся жизнь, протекшая въ этой обстановк, вс годы, слды которыхъ еще сохранились здсь. И ему казалось, что онъ сгубилъ свою жизнь, пропустилъ свое счастье…
Прошлое вставало передъ нимъ. Онъ видлъ крошечную двочку, стоящую у буфета и улыбающуюся ему. Онъ видлъ, какъ ея маленькое, дтское тльце, переваливаясь съ боку на бокъ, двигалось по комнат, и она держалась рученками за мебель. Онъ видлъ ея веселое, крошечное личико, блестящіе глазки, улыбающіеся каждому, заговаривавшему съ ней. Его даже не удивило, что онъ снова видитъ ее здсь, въ этой обстановк. Вдь въ сущности она всегда находилась здсь, и только онъ не хотлъ замчать ее. Какъ часто она стояла возл буфета, поднимаясь на цыпочки и стараясь рученками достать блую фарфоровую сахарницу! Эта сахарница и теперь еще стоитъ на томъ же самомъ мст. Какъ радовалась двочка, когда приходила мать и давала ей кусочекъ сахару. Но она улыбалась даже тогда, когда отецъ запрещалъ давать ей сахаръ и строго удалялъ ее отъ ея любимаго буфета.
Видніе исчезло, точно растаяло въ воздух. Профессоръ сидлъ тихо и неподвижно смотрлъ на дверь, выходящую въ кухню. Можетъ быть, тамъ раздается ея пніе? Обыкновенно она распвала по утрамъ, такъ громко и радостно, какъ будто только что получила великолпный подарокъ. Когда его начинало раздражать ея пніе, то онъ кричалъ въ дверь: ‘Молчать’! Онъ слышалъ тогда веселый, тихій смхъ, и затмъ все умолкало, Но по ея блестящимъ глазамъ, по ея улыбк, которую она старалась сдерживать, онъ видлъ, что радость жизни продолжаетъ бить въ ней ключомъ. Онъ всегда испытывалъ странное наслажденіе, когда отдавалъ ей какое нибудь приказаніе. Ему казалось, что она какъ будто заключаетъ въ объятія каждое его слово, что она принимаетъ его, какъ даръ, всегда одинаково хорошій и пріятный. Поэтому-то онъ и былъ такъ пораженъ, когда вдругъ она воспротивилась его запрещенію, отстранила отъ себя его слова, точно что то совершенно чужое для нея. Это привело его въ недоумніе, потому что онъ замтилъ, что она ускользаетъ отъ него, что ея душа находится гд-то въ другомъ мст. Онъ огорчился тогда, и это огорченіе давало себя чувствовать даже подъ спудомъ его гнва. Теперь гнвъ его испарился и осталось только горе. Онъ видлъ, что это горе тсно переплелось въ его душ съ любовью къ Ольг. То, что она жила съ другими, улыбалась другимъ и другіе протягивали къ ней руки — это всегда уязвляло его, и подъ его гнвомъ оставалась глубокая рана. Свою безсильную обиду, свою ревность онъ прикрывалъ строгими принципами нравственности и добродтели, но глубоко, на дн души, у него таилась все таки надежда, что онъ будетъ когда нибудь снова возстановленъ въ своихъ правахъ, будетъ приказывать, карать и прощать. Однако онъ стыдился этой надежды и даже самъ себ не хотлъ признаваться въ ней, запрятывая какъ можно глубже въ тайникахъ своей души.
Среди всхъ этихъ знакомыхъ образовъ, проносившихся въ его воображеніи, онъ увидлъ и принца Эмануэля Фердинанда. Онъ вспомнилъ, какъ Фердинандъ вбжалъ въ комнату и рыдая упалъ на грудь матери, Теперь только профессоръ понялъ его. И мать обняла его, точно онъ былъ одинъ изъ ея дтей, одинъ изъ братьевъ Ольги. Онъ доврилъ ей свое горе и съ благоговніемъ склонился къ ея рук. Власть Ольги, сила ея личности, даже посл ея смерти оказывала на него свое дйствіе. Она заставила его покинуть свою среду, и пути къ нимъ, какъ будто онъ принадлежалъ къ ихъ семь, былъ связанъ съ нею узами крови. Его лицо, глаза, его тонкія плечи и руки и каждое его движеніе казалось было проникнуто любовью Ольги.
А гд же былъ онъ, ея отецъ? Его не было около нея. Профессоръ снова заглянулъ въ свою душу. Быть можетъ, все было бы иначе, если бъ онъ тогда далъ ей высказаться, если бъ онъ не испугалъ ее, если бъ онъ притянулъ ее къ своей груди и ласково погладилъ ея блокурые, мягкіе волосы…
Онъ невольно протянулъ руки. Ему такъ хотлось обнять, почувствовать на своихъ колняхъ ея блокурую головку.
Впервые онъ понялъ, что дтскую головку можно ласкать не только мыслями, но и руками. Отчего же онъ удерживался тогда? Отчего онъ лишилъ себя этого счастья, не хотлъ ощущать въ своихъ рукахъ теплоту нжнаго тла? Онъ и самъ не зналъ теперь. Вроятно, была какая нибудь причина, но если даже она и казалась ему особенно важной тогда, теперь онъ не находилъ ея въ своемъ сердц. Она была погребена подъ обломками всхъ другихъ его принциповъ, неузнаваемая и давно отжившая и онъ понималъ въ эту минуту, что онъ напрасно осуждалъ себя на такое лишеніе, напрасно отворачивался отъ счастья.
‘Ребенокъ’… Мысленно повторялъ онъ это милое слово, точно онъ впервые слышалъ его. ‘Ребенокъ’… онъ живетъ въ насъ… Онъ расцвтаетъ, развивается около насъ и уноситъ съ собою въ жизнь частицу нашего существа. Онъ становится другимъ, и все таки, даже тамъ, вдали отъ насъ онъ сохраняетъ эту частицу насъ самихъ.
Взоръ профессора съ тоской устремился на дверь, точно онъ ждалъ, что вотъ сейчасъ въ комнату войдетъ ребенокъ, своею неврной, шатающейся походкой. Онъ мысленно и горячо призывалъ его. Глаза его блуждали по комнат, какъ будто слдя за колеблющимися шагами ребенка.
Вдругъ онъ увидлъ Эрмину, сидящую у окна съ вязаньемъ въ рукахъ. Ея блокурые волосы напоминали волосы Ольги, ея молодая шея, плечи, ея тонкая, стройная фигура такъ была похожа на фигуру Ольги… Задыхаясь отъ волненія, онъ поднялся съ дивана, колеблющимися шагами подошелъ къ Эрмин и тихо положилъ на ея свтлые, мерцающіе передъ его глазами волосы свою дрожащую руку…
Эрмина вздрогнула и, быстро обернувшись, испуганно взглянула на него. Одно мгновеніе они смотрли другъ на друга, и Эрмина прочла въ глазахъ отца всю его горькую исповдь…
Она замтила, что онъ пошатнулся, и бросилась къ нему, чтобы поддержать его. Онъ раскрылъ руки и прижалъ ее къ своей груди, изъ которой вырвался стонъ, точно крикъ обезумвшаго человка.
— Мама! Мама!— позвала Эрмина въ испуг.
Но мать уже слышала крикъ и прибжала вмст съ Антономъ. Она увидла, что отецъ крпко держитъ Эрмину, точно борется съ нею. Она горько плакала и стонала, и они вс трое охватили его своими руками, точно защищая, спасая его, она гладила его сдые волосы, говорила ласковыя слова…
Замтивъ, что онъ шатается, она осторожно подвела его къ дивану и усадила на него. Они были страшно напуганы, хлопотали около него, съ ужасомъ слушая его надорванный голосъ, его рыданія. И какое-то непонятное чувство стыда поднималась у нихъ въ душ. Этотъ голосъ, всегда звучавшій такъ повелительно, такъ неумолимо строго, теперь звучалъ такъ жалобно, и столько въ немъ было страданія и мольбы. Это былъ голосъ слабаго, состарвшагося человка смирившагося передъ ними.
Они смотрли на него, когда онъ сидлъ, сгорбившись, на диван и, закрывъ лицо руками, тихо плакалъ. Они нжно брали его за руки, гладили его по ввалившимся щекамъ и осторожно вытирали ему слезы, какъ ребенку. Они чувствовали, что теперь онъ нуждается въ нихъ, что онъ весь отдается имъ…
Онъ еще не могъ говорить и только смотрлъ на нихъ такимъ взглядомъ, какъ будто только теперь нашелъ ихъ. Онъ держалъ въ своихъ рукахъ руки Эрмина и Антона и не спускалъ съ нихъ глазъ. Онъ съ какимъ то удовольствіемъ ощущалъ живую, пріятную теплоту ихъ мягкихъ рукъ и прижималъ ихъ къ лицу. Потомъ онъ покачалъ головой и прошепталъ что то такое, чего никто изъ нихъ не понялъ.
Мать ближе придвинулась къ нему, обняла его и, приложивъ свое лицо къ его лицу, тихо спросила:
— Что ты говоришь?
Онъ покачалъ головой и она, замтивъ, что его лицо опять передернулось судорогой, съ мольбой проговорила:
— Скажи же мн… скажи, что ты хочешь?..
Онъ шепнулъ ей на ухо:
— Никогда… никогда я не видлъ ее… никогда!..— Горячая слеза скатилась изъ его глазъ на руку жены.
Она начала утшать его, какъ больного:
— Какъ это ты говоришь… никогда? Вдь это же не такъ…
— Тамъ…— прошепталъ онъ, нагибаясь къ ея уху.— Тамъ… гд она… ты знаешь… никогда я ее тамъ не видлъ!..
Она кивнула головой.
— А я ее видла тамъ,— сказала она тихо.
Онъ вдругъ прижалъ ее къ себ.
— Разскажи мн!..— молилъ онъ.— Разскажи мн!..
И она разсказала ему все, какъ она видла Ольгу на, сцен. Онъ раньше строго запретилъ ей это зрлище, но она нарушила его запретъ и теперь, какъ спасительное средство, извлекшее его изъ бездны горя и отчаянія, принесла ему свой разсказъ о томъ, что она видла…
Онъ улыбнулся и затихъ.

XV.

Проходили дни, недли, мсяцы. Профессоръ снова началъ выходить изъ дому, сначала не одинъ, потому что жена и дти, не ршаясь отпускать его одного, всегда провожали его. Потомъ онъ началъ уже бродить по улицамъ, одинокій, погруженный въ свои думы. Онъ останавливался передъ витринами магазиновъ, гд были выставлены портреты Ольги. Онъ смотрлъ на портреты другихъ актрисъ и сравнивалъ ихъ съ нею. Онъ покупалъ вс портреты Ольги, какіе только могъ найти, во всхъ ея роляхъ и костюмахъ, и всегда онъ находилъ въ нихъ ея жизнерадостный взглядъ, ея улыбку, ея свтлый обликъ, который онъ съ каждымъ днемъ начиналъ понимать все больше…
Гуляя по городу, онъ ощущалъ везд ее присутствіе, вся атмосфера Вны казалась ему пропитанной ею, точно тонкимъ ароматомъ цвтовъ. Вонъ тутъ идутъ люди, которые ей апплодировали! Вонъ тамъ стоятъ молодыя двушки, которыя старались перенять ея улыбку! А вонъ тамъ молодые люди, носящіе въ своемъ сердц воспоминаніе о ней, какъ святыню!..
Мысленно онъ уже составилъ себ представленіе о томъ, чмъ былъ театръ, который знакомъ ему былъ только издалека. Онъ предалъ его проклятію, но теперь онъ сталъ ему особенно дорогъ, и онъ воображалъ его себ какимъ то раемъ, источникомъ свта и божества, возвышающимъ всхъ людей и просвтляющимъ ихъ. Они должны купаться въ этомъ источник свта, очиститься и почерпнуть въ немъ силу, чтобы дале нести бремя своего существованія. Онъ совсмъ не зналъ, что тамъ длается и какъ. Онъ видлъ только залитое свтомъ мсто и въ немъ Ольгу, расточающую радость и веселье, и думалъ, что при вид ея люди должны были становиться лучше, добре, счастливе.
Мало-по-малу ему начало казаться, что онъ вернулъ къ себ своего ребенка, что онъ научился понимать его и наслаждаться его присутствіемъ. Онъ упивался тмъ сіяніемъ, отблескъ котораго еще оставался и посл того, какъ Ольги не стало. Оно согрвало и успокаивало его.
Но по ночамъ темнота уносила вс эти свтлыя виднія. Когда онъ лежалъ, безъ сна, въ своей постели, исчезали вс яркія картины, гасли огни и мысли, согрвавшія его днемъ. Онъ зналъ тогда, что Ольга умерла и что его горе не уменьшилось. Онъ зарывался головой въ подушку и плакалъ. Потомъ садился на постель и, протянувъ руку къ своей жен, молилъ ее:
— Разскажи… разскажи мн!
И она садилась къ нему въ темнот, слушая, какъ судорожно бьется его старое сердце, и разсказывала:
— Занавсъ поднялся, и на сцен стало свтло, какъ днемъ… тогда она вышла… Ольга! Она была одта, какъ королева, и на голов у нея была корона… и два голубыхъ пажа несли шлейфъ ея благо атласнаго платья… Она запла…
Каждую ночь разсказывала она ему это. И онъ слушалъ ее благоговйно и молилъ:
— Дальше!.. Дальше!..

‘Русское Богатство’, No 1, 1911

Зальтен Феликс
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Нашла коса на камень, Броутон Рода, Год: 1880
  2. Таинственная монахиня, или Обитель Св. Колумба. Часть первая, Рош Регина-Мария, Год: 1814
  3. Под сенью тиары, Жебар Эмиль, Год: 1894
  4. Густав Обинье, Суза Аделаида-Мария-Эмилия, Год: 1808
  5. Раскаяние, Мюррей Дэвид Кристи, Год: 1889
  6. На рассвете, Милковский Сигизмунд, Год: 1890
  7. Андроник Комнен, Перваноглу Иоаннис, Год: 1879
  8. Тайна профессора Бранкеля, Хьюм Фергюс, Год: 1886
Электронная библиотека