ПРАЗДНИКИ.
(Посвящается Е. А. Гернгроссъ).
ПРАЗДНИКИ.
(Посвящается Е. А. Гернгроссъ).
I.
II.
Ек. Лткова.
‘Сверный Встникъ’, No 7, 1895
Праздники, Леткова Екатерина Павловна, Год: 1895
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Нина Павловна проснулась рано. Ей не спалось. Она уже нсколько разъ зажигала спичку и смотрла на часы. Темно: вс въ дом еще спятъ…
‘Сколько дла, сколько дла! прошептала Нина Павловна и повернулась на бокъ. Когда все успть? завтра Рождество, все будетъ заперто, для елки почти ничего не куплено, а елка уже двадцать седьмого!.. Вчера почти весь день ушелъ на искане игрушекъ и выборъ подарковъ. Ахъ! эти праздники. Сколько заботъ! Сколько тратъ!!.. Одн игрушки чего будутъ стоить! Кат непремнно хочется поющую куклу, какъ у Маши Смирновой… Нина Павловна была во всхъ игрушечныхъ магазинахъ и не нашла… Машина кукла поетъ какую-то французскую шансонетку и въ то-же время задорно машетъ руками. Кат это очень нравится. Въ Magasin Etranger есть почти такая-же, но семьдесятъ пять рублей!.. И поетъ такъ, что не разберешь ни словъ, ни мотива!.. Нина Павловна не ршилась купить. Семьдесятъ пять рублей на одну игрушку!.. Положимъ, Катя любимица отца и онъ для нея ничего не пожалетъ, но теперь слишкомъ много и другихъ тратъ… Надо-же и Миш подарить что-нибудь. А чужимъ дтямъ!? Завтра елка у Кремневыхъ… И Катя, и Миша, наврное, получатъ хороше подарки, значитъ надо будетъ ‘отдарить’. А Кремневыхъ четверо: дв двочки и два мальчика. У нихъ отъ игрушекъ об дтскя ломятся. Чего-чего только нтъ: и заводной баранъ въ натуральную величину, и говорящя куклы, и куклы танцующя, и велосипеды новйшихъ системъ, и фотографя, и телефонъ… Что подарить такимъ избалованнымъ дтямъ?
Нина Павловна тяжело вздохнула и, чиркнувъ спичкой, опять взглянула на часы. Половина восьмого. Звонить горничную еще рано, совстно будить ее:— она работаетъ цлые дни, устаетъ, ложится поздно…
Нина Павловна зажгла на ночномъ столик свчи и взяла листокъ, положенный ей наканун гувернанткой Марьей Аанасьевной.
‘Канители разноцвтной пучковъ пятнадцать, читала Нина Павловна, орховъ золоченыхъ — сотню, рыбокъ бумажныхъ золотыхъ — тридцать, хлопушекъ большихъ — пятнадцать, да маленькихъ штукъ двадцать, картонажей разныхъ — штукъ пятьдесятъ, свчей восковыхъ — дв сотни, подсвчниковъ — двсти…’
‘Каждый годъ! подумала Нина Павловна. И куда все это двается? Эта Марья Аанасьевна такая неряха! Въ сущности, пора-бы ее отправить… Дти теперь почти все время съ m-lle Lucie… Марья Аанасьевна очень мало занимается съ ними, а наврно обидится, что ей на праздникъ дарятъ платье, а mademoiselle — браслетъ… Наврное обидится… Того не сообразитъ, что она получаетъ въ мсяцъ и учить, и одвать, и воспитывать двоихъ дтей — двадцать рублей, а m-lle Lucie за четыре часа въ день — тридцать рублей… А подарки всегда соразмряются съ заработкомъ…
‘Пряниковъ мятныхъ, яблоковъ, миндалю, изюму, карамели’…
‘Господи! сколько дла! Когда-же я успю все это?’ проговорила Нина Павловна и энергично надавила пуговку звонка.
— Пожалуйста, подымите стору и дайте мн скоре кофе, сказала она вошедшей горничной.
Агаша, какъ всегда, принесла на серебряномъ поднос кофе, сливки и газету. Нина Павловна привыкла прочитывать въ постели всю газету. Сегодня читать некогда, она только взглянула на ‘покойничковъ’, просмотрла отдлъ ‘Театръ и Музыка’ и отложила листъ въ сторону. ‘Обращаемъ внимане благотворителей’… бросилось ей въ глаза. Какой громадный списокъ сегодня… И, наврное, на половину обманъ: попрошайничество, стремлене жить на чужой счетъ, постыдное тунеядство…
Нина Павловна принялась за кофе, а сама соображала, какъ ей успть все сдлать въ одинъ день. Надо выхать пораньше, прямо въ Гостиный дворъ, и купить для елки, пока не устала, а то какъ устанешь — все раздражаетъ. Вчера она попала въ Гостиный къ вечеру и не могла безъ раздраженя видть всхъ этихъ картонажей: какя-то безвкусныя коробочки, бумажныя гитары, домики, рыбки, муфты… Ей все это показалось и безвкуснымъ и дорогимъ, и просто никому ненужнымъ… Такъ ничего не купила и ухала. А дома на нее напали и m-lle Lucie и дти… Когда-же успть все развсить и убрать елку? За этимъ два дня провозишься!.. А потомъ игрушки: ну, дтямъ Кремневымъ надо получше:— ихъ отецъ только считается товарищемъ по служб мужа Нины Павловны, а въ сущности прямо отъ него зависятъ и назначеня, и повышеня, и наградныя… Для дтей Кремневыхъ денегъ нечего жалть, он не пропадутъ, вернутся такъ или иначе… Мис и Мус нужно подарить по кукл, рублей по десяти-двнадцати можно найти приличныя… А мальчикамъ?.. Коньки?.. Есть должно быть… Бэбочк можно большую лошадь, а Люл хоть книжку съ картинками, въ хорошемъ переплет, съ золотымъ обрзомъ… Ну, слава Богу, придумала… Пет Смирнову — коньки… Можно и недороге, его дома не балуютъ, вотъ Маш — другое дло!.. Она любимица матери и очень избалована. Ей можно отдать заводного медвдя:— его у Кати никто не видалъ, дядя Вася изъ-за границы привезъ… Хорошо, что Нина Павловна его спрятала, Катя — сломала-бы, а онъ дорогой… А теперь все-таки хоть одной игрушкой меньше покупать… Теперь тремъ Обоевымъ что? У нихъ на елк кром картонажей — ничего не дается… Имъ можно по кукл… Нтъ, Марья Дмитревна сейчасъ начнетъ сравнивать съ Катиной куклой и надуется… Неловко… Лучше — Ол хорошую посуду, Саш — мебель, а Вас — хоть игру какую-нибудь… Нина Павловна облегченно вздохнула и опять опустилась на подушки. ‘Обращаемъ внимане благотворителей’ снова увидала она и, продолжая думать о своемъ, взяла газету.
‘…Вдовы съ 5 малолтними дтьми, безъ всякихъ средствъ, Молчаливая улица, домъ No 9’, прочла Нина Павловна и улыбнулась: двадцать лтъ живетъ она въ Петербург и никогда не слыхала, что существуетъ Молчаливая улица. Должно быть, спецально для вдовъ безъ всякихъ средствъ!.. ‘Больной, брошенной мужемъ, женщины съ двумя дтьми, шести и пяти лтъ’… ‘Вдовы съ восемью малолтними дтьми’….
Нина Павловна опять улыбнулась и отбросила газету. ‘Восемь малолтнихъ!’ Ужъ это, наврное, вздоръ! И непремнно вдова!!.. Возмутительно!.. Нина Павловна машинально взяла газету и, какъ-бы для того, чтобы убдиться въ своей правот, опять прочла все объявлене… ‘Безъ всякихъ средствъ, No 63’… Это здсь… Черезъ три дома… Неужели тамъ-же, гд живетъ Штейнъ?.. Вотъ еще дтей Штейнъ надо позвать… Совсмъ и забыла, а мужъ еще на-дняхъ напоминалъ ей о нихъ. Штейнъ ему необходимъ… Онъ — главный воротила въ томъ правлени, гд Дмитрю Ивановичу общали частное мсто… А Нина Павловна чуть не забыла позвать его дтей на елку! Мужъ не простилъ-бы ей этого. И опять-бы началось:
— Сколько лтъ я учу тебя поддерживать отношеня съ людьми!
Нина Павловна сказала-бы, что это ‘пошлость’ и вышла-бы ‘исторя’…
‘Надо сегодня-же захать, позвать’, ршила Нина Павловна и крпко нажала пуговку звонка. Вошла Агаша.
— Какая погода сегодня? спросила ее Нина Павловна.
— Втрено-съ и слякоть… отвтила горничная.
— Господи! А мн такъ много здить!
— Вы приказали вамъ напомнить насчетъ винъ-съ и закусокъ… Завтра все будетъ заперто…
‘Еще это! подумала Нина Павловна. Неужели мужъ не можетъ хоть закусокъ купить?.. Она ихъ и не стъ никогда… А онъ, наврное, еще ворчать будетъ, что Нина Павловна ‘все довела до послдняго дня’. ‘До послдняго!’ А она уже чуть не мсяцъ готовится къ праздникамъ и все-таки многого не успла сдлать… Дла по горло! А визиты! Сколько они времени отнимаютъ! Каждый день часа три-четыре проздишь. Уже конецъ декабря, а Нин Павловн кажется, что они только-что перехали съ дачи.
Богъ знаетъ, на что ушли дни, недли, мсяцы… А минуты свободной не было… Особенно передъ праздниками! Отчего-то именно къ праздникамъ всегда множество всякихъ хлопотъ: дтямъ башмаки новые, Кат пришлось сдлать новое платье блое — на елку къ Кремневымъ и домашнее, синее, матросскй костюмъ Миш — растетъ онъ страшно и рветъ… Нин Павловн самой нужно было полутраурное, нельзя-же въ новый годъ въ черномъ, а въ цвтномъ неудобно… А по дому?— ‘Баршня! лампы въ гостиной коптятъ!’…— надо хать за новыми горлками… Абажуры истрепались… Надо заказать новые… А убрать квартиру!.. На горничныхъ надяться нельзя — непремнно пыль и паутину гд-нибудь оставятъ. А Нина Павловна гордится тмъ, что у нея на любомъ шкафу такъ-же чисто, какъ у другихъ и на стол не всегда бываетъ… Только чего это ей стоитъ! Горничныя мняются чуть не каждый мсяцъ. Он считаютъ себ за личное оскорблене, если барыня заставитъ ихъ два раза убрать одну и ту-же комнату. Нужно все самой. Передъ праздниками Нина Павловна чуть не недлю отдала чистк и уборк квартиры… Каждое утро она завязывала голову шелковымъ платкомъ, чтобы не пылились волосы, и слдила, какъ-бы горничныя не забыли обтереть какую-нибудь картинку, уголокъ или книжку… Оттого у Нины Павловны порядокъ, оттого она и слыветъ образцовой хозяйкой. Прежде она терпть не могла этого! Все это казалось ей скучнымъ и ненужнымъ… А потомъ какъ-то привыкла, втянулась… Беременность и дти пручили ее сидть дома, а мужъ такъ усердно пилилъ ее за недомовитость, за неряшество, что, наконецъ, выпилилъ изъ нея ‘образцовую хозяйку’. А потомъ удивляется, что ей все некогда. Заставить-бы его хоть недльку побыть въ ея кож!..
И какъ всегда при подобныхъ размышленяхъ, у Нины Павловны шевельнулось недоброе чувство противъ Дмитря Ивановича. Онъ думаетъ, что только одинъ онъ дла длаетъ, а она ‘какъ вс женщины — бездльничаетъ!’ Онъ самъ требуетъ и ‘поддержки отношенй’, и чтобы она была одта, какъ подобаетъ ея положеню, и чтобы дти говорили по-французски, и чтобы въ дом не пахло кухней, и чтобы не совстно было принять его товарищей и сослуживцевъ… Теперь и Нин Павловн все это кажется не только нужнымъ, но даже очень важнымъ… А прежде, когда ей хотлось читать, учиться, знать что-нибудь,— она, должна покаяться, длала не мало упущенй въ хозяйств и ‘срамила’ мужа какими-нибудь ‘сюрпризами’: позоветъ онъ обдать кого-нибудь, а у нея блье столовое Богъ знаетъ какъ выглажено, или салатъ не заправленъ, или лакей не предупрежденъ, кому первому подавать. И потомъ, когда гости разъдутся, начинаются ‘семейные разговоры’, кончается тмъ, что Дмитрй Ивановичъ хлопаетъ дверью, Нина Павловна рыдаетъ до полнаго изнеможеня. Теперь этого не бываетъ, не можетъ быть. Нина Павловна образцовая хозяйка и Дмитрй Ивановичъ совершенно спокоенъ, онъ знаетъ, что можетъ пригласить кого угодно и не будетъ сконфуженъ: провизя первый сортъ, вино прекрасное, блье выутюжено и подкрахмалено, прислуга вышколена и читаетъ по глазамъ Нины Павловны — когда, кому и какъ подавать.
Но Дмитрй Ивановичъ не знаетъ, чего это все стоило и стоитъ Нин Павловн!
‘И наврное будетъ ворчать, что довела до послдняго дня, что истратила много денегъ… Много денегъ! когда одна елка какъ дорого обойдется!.. И то ужъ Кат куклу не придется купить’.
— Агаша! Барышня встали?— спросила Нина Павловна горничную.
— Одваются.
— Попросите ихъ ко мн.
Черезъ минуту въ спальню вбжала двочка лтъ восьми и радостно бросилась къ матери. Ея золотистые волосы распались по плечамъ, каре ясные глазки смотрли доврчиво и счастливо. Нин Павловн сразу стало весело. Катя всегда вносила съ собою столько радости жизни, столько трепетнаго веселья, что Нина Павловна не могла не поддаваться ея настроеню. ‘Какая красотка!’ подумала она, любовно глядя на дочь, на живописныя, золотистыя пряди ея длинныхъ волосъ, на ея блые, блестяще зубки. Она вся какъ-то блестла: блестли волосы, блестли глаза, блестли зубы, даже блая кожа на круглыхъ щечкахъ блестла. Катю признали красавицей, когда она еще была красненькимъ кругленькимъ комочкомъ, уже и тогда она приводила всхъ въ восторгъ длиннымъ разрзомъ большихъ глазъ и разными ужимочками своего беззубаго рта, такъ она и росла красавицей, и мать постоянно гордилась ею и постоянно боялась, чтобы она не подурнла, и каждый разъ, убждаясь, что этого нтъ, повторяла себ, что Катя — красавица. ‘А для двочки это такъ важно!’ добавляла про-себя Нина Павловна, точно оправдываясь въ какой-то слабости.
— Мамочка! Какъ рано!— весело сказала двочка, цлуя мать въ глаза.— Хорошо спала?
Нина Павловна, не отвчая на вопросъ дочери и любуясь ею и ея свжимъ видомъ, съ притворной строгостью спросила Катю:
— Отчего такая лохматая?..
— Марья Аанасьевна причесывала меня, Агаша пришла звать, я и вырвалась…— смло отвтила Катя, зная, что хоть мама и не любитъ, чтобы она ходила лохматая, а все-таки посл этого отвта ничего ей не скажетъ. Вдь сама прислала за ней Агашу!
Катина нянька была москвичка и двочка переняла у нея московскй говоръ на ‘а’, что придавало ей, среди безцвтнаго петербургскаго акцента, какую-то особую нарядность. И это очень нравилось Нин Павловн.
‘Ну, какъ не любить ее?— подумала она.— Вс ее любятъ больше, чмъ Мишу… И требовать нельзя… Она всхъ любитъ… Всегда веселая, милая, всмъ довольна…’
— Знаешь, Котикъ, я не нашла теб такой куклы, какъ общала,— грустно сказала Нина Павловна, боясь разрушить веселое настроене Кати.
— Ой?!
Двочка хмуро взглянула на мать, но черезъ секунду улыбнулась и сказала:
— Я и расхотла уже… У меня много куколъ, я еще мою Нину Павловну не раздвала ни разу… Знаешь, мамочка, ты мн лучше красные башмаки…
— Каке красные?
— Не знаю каке, кожаные… Вотъ какъ у Миси и у Муси… А то я все въ черныхъ или въ желтыхъ… Купи, мамочка!
— Куда-же теб красные? Вдь Мися и Муся маленькя, а ты большая!
— Мамочка! Пожалуйста!
Катя такъ ласково взглянула на мать, такъ любовно прижалась къ ней, что Нина Павловна, боясь дать ей хоть секунду огорченя, поторопилась отвтить:
— Ну, хорошо, куплю… А Миш что придумаемъ?
— Миш?! Купи ему цвтныхъ карандашей… Онъ все мои краски хватаетъ! Надолъ!..
— Такъ лучше ему краски?
— Не стоитъ!— съ презрнемъ сказала Катя.— Вдь ему все равно на одну минуту… Лучше мн купи новыя краски, а я отдамъ ему свои. Он вс перемазаны!..
— Ахъ ты хитрая!— сказала Нина Павловна весело смясь.
По комнат раскатился звонкй и радостный смхъ Кати.
И Нин Павловн опять вспомнилось, что ее обвиняютъ въ нелюбви къ Миш. Какъ можно не любить собственнаго ребенка? Конечно она любитъ его, но онъ такой болзненный, капризный, золотушный и все плачетъ. Понятно, что съ нимъ ей не такъ весело, какъ съ Катей. И Нина Павловна притянула къ себ двочку.
Катя подпустила об руки подъ голову матери и, слегка приподнимая ее, стала покрывать лицо Нины Павловны быстрыми легкими поцлуями и приговаривать:
— Красавица! Душечка! Маленькая!
— Катеринка! Пусти!— смясь сказала ей Нина Павловна.
Катя расшалилась и не могла остановиться сразу.
— Довольно, Катя… Ты совсмъ задавила меня…
Двочка быстро соскочила съ кровати и серьезнымъ старческимъ тономъ заговорила:
— Это что за баловство? Вставайте, барышня! Нечего валяться-то! Вотъ мамашенька встанутъ, я пожалуюсь на васъ.
Нина Павловна знала, что когда Катя въ особенно хорошемъ настроени (или когда сконфужена), она начинаетъ ‘представлять’ свою няню Прасковью.
— Дай няня немного полежать,— отвтила Нина Павловна въ тонъ двочк.
— А мамаша что скажутъ? Мн-же за васъ достанется… Вставайте, вставайте, шалуньи эдакя… Избаловали васъ папаша съ мамашей… Вотъ Мишенька умникъ, давно встали…
Нина Павловна, смясь, спустила ноги съ постели, а Катя присла на корточки и стала ее обувать съ такими-же ужимками и прибаутками, какъ длала няня, обувая свою любимицу. Когда чулки были надты, Нина Павловна опять нжно и ласково поцловала двочку.
— Мама! А Дуня?— вдругъ спросила Катя серьезно и почти строго.
— Что, Дуня?
— На елку…
— Нтъ, маленькая… Ее нельзя на елку…
Нин Павловн не нравилась дружба Кати съ Дуней — дочерью лакея сосдей, не нравилось, что та постоянно бгала черезъ кухню въ дтскую играть съ Катей, но она не ршалась выгонять Дуню, чтобы не огорчить дочь.
— Мамочка, милая! Почему нельзя?— спросила Катя.
— Ты сама знаешь,— строго сказала Нина Павловна.— У нея никакихъ манеръ нтъ, кричитъ, руками машетъ…
— А мы ее однемъ въ мое розовое платье, волосы распустимъ, никто ее и не узнаетъ.
Нина Павловна не могла не разсмяться. Она увидала, что Катя очень хорошо понимаетъ, почему мам не хочется, чтобы Дуня была на елк. И Кремневымъ, и Обоевымъ и всмъ было-бы непрятно видть своихъ дтей вмст съ лакейской дочерью. Да и Дмитрй Ивановичъ — первый противъ этого.
— И папа не узнаетъ?— спросила Нина Павловна дочь.
— Онъ не посмотритъ… Онъ съ Марьей Дмитревной говорить будетъ.
Марья Дмитревна Штейнъ была женою именно того воротилы, который былъ нуженъ Дмитрю Ивановичу и онъ, можетъ быть, дйствительно былъ съ нею любезне, чмъ съ другими дамами и Катя это замтила.
И Нина Павловна опять разсмялась, видя какая ея Катя умная и тонкая. Двочка приняла смхъ за согласе на счетъ Дуни и бросилась цловать мать.
Холодное свинцовое небо низко опустилось надъ землей. Съ моря дулъ порывистый, острый втеръ. Темный снгъ на мостовой размякъ: около тротуаровъ колыхались густыя лужи. Нина Павловна плотно услась въ сани, закрылась теплой полостью и приказала вести себя въ гостиный дворъ.
‘Да! еще къ Штейнъ надо захать, вдругъ вспомнила она.— Тутъ-же… Почти рядомъ… А 68… Вдова съ восемью малолтними!.. Гд-же она здсь живетъ? Интересно… Стой, извозчикъ.
Нина Павловна подъхала къ громадному темно-коричневому дому съ балконами, каратидами и наряднымъ подъздомъ. Старикъ швейцаръ встртилъ ее какъ знакомую и дружелюбно высадилъ изъ саней.
— Скажите пожалуйста, гд тутъ квартира пятьдесятъ-вторая?— спросила Нина Павловна.
— Намъ неизвстно-съ… Во двор должно быть… Надо къ дворнику обратиться… Дворникъ! Дворникъ!— закричалъ швейцаръ.
— Да мн не сейчасъ, начала Нина Павловна, но въ это время къ ней уже подходилъ добродушный малый въ лиловой вязанной куртк и издали снимая шапку, спрашивалъ приказанй.
— Вотъ барын угодно въ квартиру номеръ пятьдесятъ второй.
— Это во второмъ двор, первая дверь налво, въ подвал…
— Да ты проводи! повелительно сказалъ швейцаръ.
Дворникъ съ услужливымъ видомъ побжалъ подъ ворота, Нина Павловна пошла вслдъ за нимъ.
Первый дворъ былъ довольно просторный и чистый, второй былъ маленькй и страшно грязный. Нина Павловна едва прошла по обледенлому тротуару до первой двери налво. Изъ открытой форточки подвальнаго окна валилъ паръ, пропитанный запахъ кислой капусты.
— Тутъ поосторожне, сказалъ дворникъ.
Нина Павловна спустилась по тремъ скользкимъ неровнымъ ступенямъ въ длинный темный коридоръ, завшенный мокрымъ тряпьемъ. Ей пришлось рукой отстранять отъ лица эти тряпки, чтобы добраться до двери, указанной ей дворникомъ.
— Вамъ къ Аграфен Петровн? скоре утвердительно, чмъ вопросительно сказалъ дворникъ, пока Нина Павловна доставала ему на чай.
— Я въ газет прочла…
— Ну да, это она объявляется…
— Не пьяница?
— Куда ей! съ презрнемъ отвтилъ дворникъ. Совсмъ дохлая…
— И правда, что бдность?
— Голь круглая… Да вотъ сами увидите.
За дверью слышались громке голоса.
— Чего лаешься-то!? Не ла?!..
— Да замолчишь ты наконецъ?
— А ты не приставай! Зачмъ пристаешь?… Отдай сапоги!..
Нина Павловна отворила полузамерзшую дверь и невольно отшатнулась. Низкая, довольно большая комната была наполнена удушливымъ чадомъ и запахомъ грязнаго, мокраго пола. На широкой постели сидлъ человкъ лтъ пятидесяти и съ тупымъ отчаянемъ глядлъ на свои босыя ноги.
‘Пьяный!’ сообразила Нина Павловна и первымъ ея движенемъ было уйти назадъ. Она съ дтства боялась пьяныхъ.
— Вы по газетамъ? услышала она ласковый голосъ.
Нина Павловна обернулась и увидала женщину лтъ сорока, платье ея было высоко подоткнуто и изъ подъ него виднлись красныя жилистыя ноги, потъ каплями скатывался по большому выпуклому лбу, въ рукахъ была грязная тряпка.
‘Моетъ полъ’, подумала Нина Павловна и поняла почему такъ непрятно пахло въ комнат.
— Вы Аграфена Петровна? спросила Нина Павловна.
— Нтъ, барыня… Это жиличка моя… Да нтъ ее сейчасъ… Пожалуйте сюда…
Она ввела Нину Павловну въ сосднюю комнату. Въ ней было еще душне, чмъ въ первой. На одномъ изъ столовъ горла маленькая жестяная лампочка.
— Вотъ ея лапша, почти вся тутъ, сказала женщина, указывая на уголъ, отгороженный грязнымъ коричневымъ ситцемъ.
Нина Павловна взглянула за занавску. На низкой, взбитой постели сидла двочка лтъ восьми и съ дловитымъ видомъ качала красный свертокъ, изъ котораго слышался тихй стонъ ребенка, на полу у кровати лежалъ на живот мальчикъ, лтъ трехъ, въ одной рубашенк и высоко поднявъ кривыя ноги постукивалъ пятками одной объ другую, рядомъ съ нимъ стояли, точно пойманныя врасплохъ дв двочки, лтъ по пяти каждая… Он съ какимъ-то выжидающимъ любопытствомъ смотрли на Нину Павловну.
— Это дти Аграфены Петровой? спросила она, не зная что сказать.
— Это, это… Вотъ Катя братца укачиваетъ… А это Гришка-буянъ такой, страсть! А это двоешки — Нюша и Маня…
— Писали восемь… проговорила Нина Павловна,
Внутри ея точно шевельнулось разочароване, что дтей меньше, чмъ она думала.
— Восемь, восемь… успокоивала ее хозяйка… Да старше два съ утра въ Гостиный пошли… Все принесутъ что-нибудь…
— То есть, какже это?
— Дни таке… Всякй подастъ… Наберутъ что нибудь…
— А сколько имъ лтъ?
— Двочк семь лтъ, а мальчику шесть… Еще Таньки я не вижу! Гд Таня-то у насъ?..
— Здсь была все утро, озабоченно сказала Катя.
— Да гд-же она?
— Куда ей дваться-то? Тутъ гд нибудь засунулась…
— Въ тряпкахъ, прошепелявилъ маленькй Гриша, вставая съ пола.
— И правда въ тряпкахъ… Точно собачка, и не найдешь, ласково сказала хозяйка, наклоняясь надъ Таней.
Въ углу, на груд сырыхъ и грязныхъ тряпокъ, скорчившись въ комочекъ, лежала двочка, маленькая, худая, блдная, точно не живая.
— Больная она? спросила Нина Павловна съ внутреннимъ страхомъ.
— Да кто ее знаетъ? Съ самой Троицы такъ… Посл кори что-ли къ ней привязалась боль какая-то, или такъ… Неизвстно…
Въ сосдней комнат послышался хриплый голосъ.
— Житья нтъ… Отъ бабы!! Отъ бабы житья нтъ!!..
Собесдница Нины Павловны бросилась къ мужу.
— Молчи, окаянный!…
— А ты отдай сапоги!…
Нина Павловна не знала что длать. Во-первыхъ, ее тошнило отъ запаха постнаго масла, пропитавшаго всю комнату,— она не выносила его и дома запрещала даже ‘людямъ’ сть постное. Во-вторыхъ, она боялась пьяныхъ, а тутъ рядомъ ‘неистовствовалъ’ пьяный. И въ-третьихъ, эта больная Таня… Нина Павловна всю жизнь дрожала какъ бы не занести заразы дтямъ, а сама пришла Богъ знаетъ куда, въ грязь и болзнь… Она начинала сердиться на себя и ршила сейчасъ-же уйти.
— Присядьте пожалуйста, услышала она ласковый, тоненькй голосъ.
Двочка подставила барын табуретку и обтерла ее ладонью, какъ будто для того, чтобы показать какая она чистая.
‘Надо хоть немного денегъ дать’, подумала Нина Павловна, присаживаясь. А у нея какъ нарочно именно сегодня такъ много тратъ… И опять длинный списокъ Марьи Аанасьевны развернулся передъ нею.
— Гд же ваша мать? спросила она, досадуя и на себя и на то, что попала сюда и теперь должна сидть и ждать какую-то незнакомую ей женщину, когда у ней такъ много хлопотъ, заботъ и всякаго дла. А вдь эти попрошайки привыкли на чужой счетъ жить… Лнь работать, а дтей родить не лнь… И наврное совсмъ и не вдова… Народила дтей, а благотворители содержи ихъ… Какъ это все возмутительно!.. Нина Павловна начинала не на шутку раздражаться и опять спросила у двочки, не разслышавъ ея отвта.
— Гд же мама?
— Она сейчасъ придетъ… Она въ мелочную пошла…
Нина Павловна привыкла съ дтьми вести ‘дтске разговоры’ и не знала, какъ заговорить съ двочкой.
— А ты очень любишь маму? спросила она.
Двочка только усмхнулась и повела плечомъ.
— Больна она шибко… сказала она, не отвчая на праздный вопросъ барыни.— Все кашляетъ… Докторъ сказалъ не на долго хватитъ.
И она такъ грустно взглянула кругомъ, на дтей, на весь скарбъ, что у Нины Павловны сердце сжалось. И вдругъ она сообразила, что квартирная хозяйка назвала эту двочку Катей и какъ-то сразу безсознательно полюбила ее.
— Ты Катя?
— Да, смло и сдержанно отвтила двочка.
— А теб сколько лтъ?
— Восемь лтъ, скоро девять… Я старшая…
Нина Павловна оглядла Катю. Маленькое, зеленое лицо ея было сосредоточенно, срые глаза смотрли какъ-то особенно спокойно, во всхъ движеняхъ была увренность взрослаго человка, разсмшившая на первый взглядъ Нину Павловну.
‘Это она привыкла съ младшими изъ себя большую корчить’, ршила она и вспомнила какъ ея Катя ‘представляетъ’ няню.
— Ты учишься гд-нибудь? продолжала свои разспросы Нина Павловна.
— Нтъ… Когда-же? У насъ мальчикъ все хвораетъ, сказала двочка, показывая рукою на ситцевую занавску, за которой стоналъ красный свертокъ.— Надо съ нимъ возиться…
— А мама?
— У мамы своего дла слава теб Господи… Да она и не можетъ…
— Что же съ ней?
— Чахотка, докторъ сказалъ… Отъ папаши захватила…
Нину Павловну удивилъ спокойный и серьезный тонъ съ какимъ были сказаны эти слова. Она не могла ршить, понимала ли двочка ихъ смыслъ или именно отъ того и говорила такъ серьезно и спокойно, что понимала его. У Нины Павловны сердце болзненно сжалось и опять захотлось скоре бжать отсюда и забыть со своей Катей о томъ, что она слышала здсь. Она оглянулась кругомъ и у нея пробжалъ морозъ по кож.
— У васъ квартира сырая, сказала она.
— Конечно, подтвердила Катя и показала рукою на уголъ съ проступившими на штукатурк зелеными, мохнатыми пятнами.
— Зачмъ же вы живете здсь?
— Хозяева хороше… Добрые… Дядя Василй смирный… Это онъ сегодня немного согршилъ… Онъ рдко… Хорошй онъ очень…
— А хозяйка?
— Степановна?.. Добрющая!… Она когда нужно маму отпускаетъ, сама съ нами возится…
— Зачмъ же она ругается?
Двочка близко подошла къ Нин Павловн.
— Выпимши онъ… вдругъ заговорила Катя тономъ старой торговки.— Ну лотокъ и уронилъ… Онъ съ лотка бумагой торгуетъ… Товаръ и загубилъ весь, въ грязи вышлепалъ… А товару-то на два семь было… Однихъ конвертовъ что перепортилъ — страсть!..
— Отдай сапоги! слышалось изъ сосдней комнаты.
Катя поспшно притворила дверь и опять близко подошла къ барын:
— Тетенька Степановна съ него сапоги сняла, чтобы не уходилъ… Онъ и капризится…
Нин Павловн вдругъ захотлось расцловать эту грязную худенькую двочку и она ласково спросила ее:
— Сколько же вы платите за квартиру?
— Четыре рубля… Это кухня… Степановна нахлбниковъ держитъ… Приказчики изъ зеленной… Семь мужиковъ… Она на нихъ здсь стряпаетъ… А отстряпаетъ — мы по всей кухн ходить можемъ…
За ситцевой занавской рявкнулъ ребенокъ. Катя бросилась къ нему и стала его убаюкивать. Гришка подползъ къ самымъ ногамъ Нины Павловны и сталъ ковырять ея калошу.
— Вы все дома сидите?— обратилась Нина Павловна къ двумъ двочкамъ, примостившимся на одномъ стул.
Он не поняли ея вопроса и испуганно взглянули на ситцевую занавску.
— Это вы про что, барыня?— послышался оттуда голосъ Кати.
— Неужели вы, дти, никогда не гуляете?
— Гуляемъ когда…— отвтила Катя, вынося изъ-за занавски ребенка.
Онъ продолжалъ хныкать и Катя безъ остановки качала его.
— Гришка не гуляетъ, потому сапогъ нтъ, а Нюшу и Маньку со двора не загонишь, ежели тепло… Поперемнки гуляютъ… У нихъ одинъ дипломатикъ на двухъ…
Нюша и Манька весело фыркнули, фыркнулъ за ними и Гриша. Катя серьезно посмотрла на нихъ и также серьезно сказала:
— Вотъ въ прютъ попадутъ — не погуляютъ!
— Въ какой прютъ?
— Генеральша общались опредлить… Марья Андреевна… Марья Андреевна… Гд мы жили… Папаша у нихъ въ кучерахъ служилъ…
— А онъ давно умеръ?
— Папаша-то? Да на Пасху… На самую Пасху и померъ…
— Простудился?
— Онъ чахотный былъ… Все кашлялъ, все кашлялъ… А генералъ въ клуб-то до ночи сидитъ, а папаша на козлахъ… Продрогнетъ… И дома-то потомъ бывало согрться не можетъ… Все кашляетъ, все кашляетъ… А то бывало генеральша на балъ подутъ… Всю ночь папаша съ кареты не сходитъ… Утромъ вернется… Право! Мы, бывало, вставать хотимъ, а папаша только армякъ скидаетъ… Право! А утромъ опять генералу одиночку подавай!.. И все кашляетъ, все кашляетъ… А какъ ледъ пошелъ — вотъ тутъ и конецъ…
Катя замолчала, молчали и остальные дти. Нина Павловна понимала, что двочка повторяла сто разъ слышанное его и все-таки ей стадо жутко. Въ комнат было тихо, жестяная лампочка еле освщала блдныя лица ребятишекъ. Нина Павловна только сейчасъ замтила, что въ комнат не было оконъ, значитъ дти жили безъ дневного свта, только сейчасъ она обратила внимане и на ихъ тусклые глаза, на жидке вялые волосы, на лохмотья, покрывавшя ихъ тщедушныя фигурки, на драные, рыже сапожки Кати.
Дти молчали, только изъ краснаго свертка слышалось слабое хныканье.
— А что-же генералъ?— спросила Нина Павловна.
— Генералъ? Нашъ-то?— не понимая вопроса, сказала двочка.
— Ну да… Гд папаша жилъ…
— Другого кучера взяли… Насъ изъ кучерской увели… Хорошая кучерская! Просторная, свтлая… Папаша птицъ сильно любилъ…
— И генералъ ничего не далъ?
— Нтъ! помогаютъ… успокоительно сказала двочка.— Они добрые, хороше господа…
— Сколько-же? Ты не знаешь?
— Красненькую на мсяцъ присылаютъ…
— Что-жъ? Это хорошо…— сказала Нина Павловна.
Она уже забыла, что передъ нею ребенокъ и говорила съ Катей, какъ съ большой.
— Какъ ни хорошо?! И Степановна говоритъ: господа рдке! Друге-бы не дали!.. И мамаша за нихъ Богу молится!..
Нина Павловна успокоилась:— десять рублей въ мсяцъ — не нищета! Если-бы мать захотла работать, то могли-бы существовать и не въ такомъ сыромъ углу и дтей могла-бы продть… А то вс на чужой счетъ хотятъ жить… Сто двадцать рублей въ годъ — пенся чиновника посл тридцатипяти-лтней службы!
— Дтей у насъ очень ужъ много! точно угадывая мысль Нины Павловны, сказала разговорившаяся Катя и, какъ-бы въ подтверждене своихъ словъ, положила Колю на постель и вытащила за рученку больную Таню.
‘Наврное мать такъ длаетъ, чтобы разжалобить благотворителей’, пронеслось въ голов Нины Павловны, но она не могла разсердиться на Катю, видя какъ нжно и ласково она усаживала на стулъ едва державшуюся на ногахъ Таню.
— Сопрешь вся на мокрыхъ тряпкахъ, добрымъ голосомъ журила ее Катя.— Сиди тутъ… Посмотри, какая гостья пришла… Видишь: — птичка на шляпк…
Таня — одн косточки, обтянутыя кожей — сморщилась, углы рта опустились и слезы беззвучно потекли изъ ея громадныхъ грустныхъ глазъ.
— Ну не плачь, глупая… Не плачь… Лечь хочешь? Я тебя на кровать снесу…
И Катя, ловко обхватя худенькое тльце сестры, потащила ее на постель.
— Что говоришь?— слышался шопотъ Кати изъ-за занавски.— Кушать? Сейчасъ, сейчасъ… Мама придетъ, баранку принесетъ…
— А вы еще ничего не ли?— спросила Нина Павловна.
— Мы здоровыя,— сказала Катя такимъ тономъ, точно извинялась за Таню.
Дверь порывисто отворилась и въ нее быстро вошла женщина лтъ тридцати двухъ, блдная, худая, съ впалой грудью и узкими плечами. Она оглянула всю комнату растерянными и испуганными глазами, въ одну секунду осмотрла дтей, Нину Павловну, ея руки, бросила на столъ хлбъ и дв копченыхъ селедки, и съ униженно-почтительнымъ видомъ подошла къ барин.
— Вотъ я прочла,— начала Нина Павловна.— Вы Аграфена Петрова?..
— Я, барыня… я…— сказала Аграфена, стаскивая съ себя драповое, рыжее пальто и передавая его Кат.
‘Кажется это не тунеядство, а настоящая бдность’, подумала Нина Павловна и въ ней шевельнулось какое-то неопредленное чувство удовлетворенности.
— Я познакомилась съ вашими дтьми,— ласково заговорила она.— У васъ восемь?
— Восемь, барыня… Восемь! Что-же длать-то? Вс дороги… Вотъ какъ пальцы, который ни отржешь — все боль одна…
Она точно извинялась и за то, что у нея много дтей, и за то, что она любитъ ихъ. За занавской захныкалъ ребенокъ. Аграфена бросилась къ нему и черезъ секунду вынесла его. Мальчикъ жадно припалъ къ высохшей, сморщенной груди и, громко причмокивая, сосалъ ее.
— Господа приходятъ, говорятъ дтей много, говорятъ работать надо… Да какъ? Сами видите… На весь день не уйдешь… Накормить всхъ надо… Да и не работница ужъ я…
Аграфена закашлялась и грудь выскочила изо рта мальчика… Онъ громко заплакалъ.
— Ну не буду, не буду, ласково обратилась она къ нему…— Не сердитесь, ваше превосходительство…
И она снова дала ребенку свою коричневую, длинную грудь. Мальчикъ радостно ухватился за нее ртомъ и рученкой.
Нина Павловна смотрла на Аграфену, на ея впалыя щеки, на лихорадочные съ жесткимъ блескомъ глаза, на высохше, птичьи пальцы, которыми она любовно придерживала ребенка у своей изболвшей груди, и не могла сказать ни слова.
Съ кровати послышалось слабое хныканье Таньки. Катя осторожно подошла къ столу, отрзала ломтикъ чернаго хлба и — стараясь это сдлать скоре и незамтне — снесла его за занавску сестр. И Нин Павловн опять захотлось поцловать Катю…
— Работать… между тмъ говорила Аграфена,— рада-бы… Я, барыня, прачка. И могу сказать хорошая прачка… Не ученая, а могу и гофру, и крахмаленное, все могу… Да куда я годна? Какъ съ пролуби прду — блье полоскать здимъ — такъ и въ лжку… Горю… Лихорадка… Докторъ говоритъ пролубь — вредъ!
Нин Павловн вспомнилось, какъ ее два года тому назадъ посл плеврита послали на Ривьеру, торопили, чтобы дня лишняго не оставалась въ Петербург… А тутъ прорубь!..
Аграфена опять закашлялась, но удержалась, чтобы не побезпокоить ребенка.
— Думаете легко попрошайничать?— опять начала она.— Говорятъ: у тебя отъ генерала пенся… Десять рублей. Дай Богъ ему здоровья! Десять рублей! Четыре за уголъ отдать… Остается — шесть… Двугривенный на день. Накормить девять ртовъ… Обуть — одть. Они малы, а пить — сть просятъ… Хуже большого просятъ!..
Аграфена опять закашлялась и опять проглотила кашель и удержала грудь во рту мальчика.
— А когда твой ребенокъ у тебя сть проситъ, а дать нечего, смерть лучше… Ей Богу лучше!— съ убжденемъ выкликнула Аграфена и затряслась всмъ тломъ отъ приступа кашля.
Нин Павловн вдругъ представилось, что когда-нибудь ея Катя попроситъ у нея пость и ей нечмъ будетъ ее накормить. Ей представилась ея милая Катя, красавица, всми любимая, веселая Катя — изможденной, блдной, голодной… Слезы подступили къ глазамъ Нины Павловны, въ груди такъ заныло, что она застонала. Она поскоре достала кошелекъ, вынула изъ него вс деньги, положила ихъ на столъ и быстро вышла изъ комнаты. Никто не замтилъ ея ухода. Катя возилась съ братомъ, разреввшимся оттого, что у него отняли грудь, Таня, за занавской, чвакала черный хлбъ, двочки-двоешки, прижавшись другъ къ другу, съ испуганнымъ любопытствомъ смотрли, какъ посинла мать отъ кашля и какъ на платк, поднесенномъ ею ко рту, выступали темнокрасныя пятна.