РЖАВЧИНА.
‘Не длиненъ и не новъ разсказъ…’
Н. Некрасовъ.
II.
III
Ржавчина, Леткова Екатерина Павловна, Год: 1881
Время на прочтение: 89 минут(ы)
Давался литературно-музыкальный вечеръ съ благотворительною цлью. Уже къ началу въ зал было и тсно, и душно. Три газовыхъ люстры давали иного свту, но также и слишкомъ много жару.
Передніе ряды креселъ заняты были избранными, которымъ распорядительницы ‘сочли долгомъ’ послать билеты. Они въ свою очередь ‘сочли долгомъ’ явиться.
Одинъ изъ этихъ ‘избранныхъ’, молодой гвардеецъ, все время поворачивался назадъ, какъ будто отыскивалъ кого-то. Онъ видлъ, какъ передъ самымъ началомъ концерта вошла въ залу двушка въ темносромъ плать и затерялась гд-то въ заднихъ рядахъ.
‘Конечно, это она’, — въ десятый разъ повторялъ онъ про себя, снова поворачивался на кресл и отыскивалъ биноклемъ срое платье. А ихъ, какъ нарочно, такъ много было въ послднихъ рядахъ. Наконецъ, онъ нашелъ.
‘Да, конечно, кто или она, или ея старшая сестра. У той было что-то дтское въ лиц. А эта уже видно много испытала.— И онъ опять начиналъ вглядываться въ двушку въ сромъ плать и повторялъ:— Она, она’.
А ее въ сущности было и трудно замтить въ толп. Она сидла въ ‘ненумерованныхъ’ мстахъ, не эффектная, въ сромъ шерстяномъ плать, гладкомъ бломъ воротник и рукавахъ, съ просто причесанными волосами. Въ ея лиц, только всмотрвшись, можно было найти красоту, да и то не въ чертахъ, а въ выраженіи. Черты лица простыя, носъ довольно толстый, большой ротъ и срые глаза. Она была вся — слухъ, вся — вниманіе. Видно было, что эстрада поглотила ее всю.
Вотъ вышелъ ея любимый литераторъ. Онъ такъ давно былъ для нея чмъ-то священнымъ. Она замерла вся.
Онъ вышелъ блдный, худой, измученный, заговорилъ нервнымъ голосомъ…
Вся его жизнь пронеслась передъ ея глазами: сколько онъ перенесъ, сколько выстрадалъ!…
Онъ прочелъ ‘Пророка’ Пушкина. Казалось, каждый нервъ его дрожалъ, каждое слово шло черезъ сердце…
Такое чтеніе не могло не захватить публику. Имъ закончилось первое отдленіе. Крикамъ и вызовамъ не было конца.
Двушка въ сромъ плать вся отдалась впечатлнію. Ей хотлось поближе увидать его. Она стала пробираться къ первымъ рядамъ.
— Вра едоровна, вы не узнаете меня?— услышала около себя низкій, пвучій голосъ.
Она быстро обернулась и увидала высокаго гвардейца, изящно согнувшаго талію и съ вопросительнымъ видомъ смотрвшаго на нее. Она съ недоумніемъ оглядла его.
— Боловцевъ, — отрекомендовался онъ.— Братъ Анны… Забыли?…
— Ахъ, здравствуйте!— разсянно проговорила она.— Я бы, признаться, не узнала васъ.
— Тогда я ходилъ въ статскомъ… Военная форма мняетъ… Да и времени много прошло съ тхъ поръ… Воды-то сколько утекло!… Много перемнилось… Бдная Annette!…
Вру точно что-то передернуло. Она не отвтила ему ничего на послднюю фразу и стала пробираться впередъ. Онъ тснился за нею.
— А я такъ радъ, что встртилъ васъ… Скажите, вы все тамъ же, у Анушиныхъ?
— Нтъ, я живу въ деревн, — неохотно отвтила она, не оборачиваясь къ нему.
— Вотъ какъ! Педагогствуете?— улыбаясь спросилъ онъ.
Она ничего не отвтила.
Въ это время на эстраду въ седьмой разъ вышелъ ея любимецъ-литераторъ и она почти не слушала своего собесдника.
— А мн такъ хотлось васъ встртить гд-нибудь. Такъ хотлось разспросить объ Анн… Я вдь почти ничего не знаю о послднемъ времени ея жизни.
Она была слишкомъ занята эстрадой, чтобы вслушаться въ то, что онъ говорилъ. Послдняя фраза однимъ звукомъ осталась у нея. Она только черезъ нсколько минутъ сообразила, что могла означать она.
Вра быстро обернулась, но гвардеецъ уже скрылся. Онъ подождалъ отвта минуты дв и ушелъ изъ залы. А она теперь, Богъ знаетъ, что дала бы, чтобы потребовать объясненія этой фразы. Послднее письмо Анны цликомъ встало въ ея голов. ‘Я дошла до каменной стны,— писала она.— Сзади глубокій ровъ: идти впередъ — разобьешь голову, вернуться назадъ — свалишься въ пропасть… Что длать?’ А потомъ дальше… И все письмо дышало такимъ отчаяніемъ, что почти наврное можно было ожидать ужаснаго исхода.
У нея духъ захватило. Ей хотлось сейчасъ же, сію секунду отыскать его и разспросить обо всемъ, что ему извстно. Но во всхъ залахъ была такая толкотня, что невозможно было никого отыскать.
Видно было, что Вра едоровна была чужая всему обществу: никто не подошелъ къ ней, никто даже не обратилъ вниманія на ея одинокую фигуру, скромно прижавшуюся къ косяку окна въ одной изъ боковыхъ залъ.
Она съ напряженнымъ вниманіемъ смотрла въ пеструю толпу, шумными волнами приливавшую изъ главной залы. Было очень много военныхъ, но того, кого ей такъ хотлось видть, между ними не было.
Вра ршила терпливо ждать начала втораго отдленія и во что бы то ни стало отыскать Боловцева.
‘А что, если ухалъ? — пришло ей въ голову.— Тогда жди до завтра, разыскивай…’
И ей самой показалось страннымъ: думала ли она когда-нибудь, что будетъ такъ страстно желать бесды съ Боловцевымъ.
Она познакомилась съ нимъ три года тому назадъ въ Париж у его кузины, Анны Слащовой. Но ихъ знакомство было совершенно безцвтно, хоть Боловцевъ и считалъ долгомъ завести всегда какой-нибудь серьезный разговоръ въ обществ Вры. Потомъ она рдко видала его. Утромъ онъ шелъ завтракать къ Биньону, затмъ халъ верхомъ въ Bois и только обдалъ всегда у Анны, вечеромъ же отправлялся на какіе-то ‘вечера’. Въ театры онъ не здилъ, — серьезныя пьесы ему казались скучными, онъ чистосердечно признавался въ этомъ, а добродушно смяться отъ веселыхъ комедій онъ не умлъ.
Въ воспоминаніяхъ Вры о заграничной жизни Боловцевъ нарисовался очень блдною фигурой. Теперь она такъ хотла видть его, потому что онъ былъ для нея единственнымъ источникомъ узнать что-нибудь объ Анн.
Антрактъ близился къ концу.
Публика начала мало-по-малу уходить въ главную залу. Вра все стояла у косяка.
Какой-то старецъ началъ подозрительно посматривать на нее и нсколько разъ прошелся передъ ней. Она ничего не замчала. Въ голов всплывали, мшались и исчезали картины, письма и слухи…
Наконецъ послышались первые аккорды ‘Руслана’. Второе отдленіе началось. А Боловцевъ не проходилъ еще… Ея нервы отъ сильнаго напряженія въ продолженіе двадцати минутъ были страшно натянуты. Когда дверь въ залу затворилась и она увидла, что остались въ фойе только она, да два буфетчика, слезы подступили къ горлу. Она не могла больше ждать. Ей нужно было сейчасъ же все знать объ Анн.
— M-r Боловцевъ!— вскрикнула она, увидавъ двухъ офицеровъ, проходившихъ черезъ фойе въ залу.
Одинъ изъ нихъ обернулся.
— Это вы, — онъ замялся, не помня фамиліи Вры.
— Удлите мн нсколько минутъ, — торопливо перебила она, усаживая его въ кресло и садясь сама.— Вы успете еще… Я искала васъ… Мн хотлось поговорить объ Анн…
Онъ оглядлся. Они были почти одни. Буфетчики не могли слышать ихъ разговора. Изъ залы доносились пвучіе и могучіе звуки.
— Разскажите мн пожалуйста все, все, что вы знаете про нее, — нетерпливо заговорила она.
— Да вдь она мн только нсколько строкъ передъ смертью написала, — отвтилъ онъ, принимая какое-то строгое, совсмъ несвойственное ему выраженіе.
— Передъ смертью?!— едва слышно переспросила она.
— Да, за нсколько минутъ писала, — пояснялъ онъ, видно не понимая, что именно поразило ее въ его фраз.
— Пишетъ: ‘Черезъ пять минутъ меня не будетъ. Револьверъ лежитъ тутъ же рядомъ и спокойно ждетъ того мгновенія, когда онъ кончитъ мои страданія’.
Вра молчала. У нея не было силы произнести хоть одно слово, хотлось такъ много спросить, но она не находила слова, не знала, съ чего начать.
— Бдная! Жаль, конечно, — такая молодая и уже была такъ ужасно испорчена. Она положительно не въ своемъ ум была. Я ужь давно замтилъ это…
— Постойте, — прервала она его, овладвъ собой, — разскажите мн все подробно. Анна застрлилась?… Гд, когда, отчего?…
— Да вы разв ничего не знаете?— изумился онъ.— Вы были ея самымъ лучшимъ другомъ, — меня она никогда не любила… Я бы долженъ былъ спрашивать у васъ.
— Я не знаю почему, но мн ничего не извстно: съ вашими ни съ кмъ я не вижусь, вдь изъ-за нея же… Все это время я была въ деревн, тамъ я получила и ея послднее письмо. Она его писала въ первыхъ числахъ ноября.
— Ну, а покончила съ собой пятнадцатаго. И обставила все это какъ-то странно, непонятно, какъ и все, что она длала.
— Да вы разскажите все по порядку.
— Я не знаю, что было съ ней въ послдній годъ ея жизни. Въ послдній разъ я встртилъ ее въ Monte-Carlo, за рулеткой. Но какъ встртилъ!?.. Лучше и не вспоминать… Съ тхъ поръ про нее доносились чудовищные слухи. Я не хотлъ врить, не хотлъ слушать. Бдная женщина! Вы не поврите, какъ иногда мн было жаль ее!… Но, съ другой стороны, она носила нашу фамилію… Бросивши мужа, она взяла опять прежнее имя. Согласитесь, грустная извстность… Madame Anna de Bolowzeff не могла льстить всмъ намъ…
Онъ опять отклонился отъ разсказа, опять занялся личными ощущеніями. До нихъ Вр не было никакого дла.
— Когда же вы узнали о ея смерти? — спросила она нетерпливо.
— А вотъ я вамъ все разскажу, — началъ онъ, повернувшись на кресл въ ея сторону.— Шестнадцатаго ноября утромъ тетка Александра Аркадьевна получаетъ телеграмму изъ Ліона. Annette проситъ ее пріхать по нужному длу въ Ліонъ, Htel de France. Можетъ не особенно торопиться. Ну, вы знаете, Александра Аркадьевна всегда въ длахъ, всегда занята. Да притомъ она какъ-то совсмъ охладла къ Annette. Она не придала телеграмм большаго значенія, хоть и говорила, что подетъ, когда окончитъ дло по контракту съ арендаторомъ ея симбирскаго имнія. Вдругъ вечеромъ вторая телеграмма: содержательница Htel de France увдомляетъ, что Annette застрлилась въ ночь , съ пятнадцатаго на шестнадцатое.
— Да какъ она попала въ Ліонъ?…
— Она обдумала все это. Она пріхала въ Ліонъ нарочно затмъ, чтобы застрлиться. Каковъ характеръ-то?— хать такъ далеко съ твердымъ намреніемъ похоронить себя тамъ. Большой городъ, никто ее не знаетъ. Пріхала пятнадцатаго, остановилась въ Htel de France и весь день писала что-то. Потомъ оказалось, что писала письма мужу, матери, мн. Удивительно, право, какъ это вамъ-то?… А вечеромъ похала въ телеграфное отдленіе… Ужь это потомъ все узнали. А тутъ только видли, что куда-то узжала минутъ на двадцать. Потомъ пріхала бъ себ и заперлась. А ночью услышали выстрлъ… Открыли дверь… Сидитъ въ большомъ кресл, вся на бокъ свсилась… Кому дать знать? Кого извститъ? Ни на стол, нигд ничего нтъ, что бы могло показать, кто она, гд ея родные. Только на стол и оставила, что маленькую записку къ хозяйк отеля: проситъ извинить ее, — и браслетъ съ брилліантовыми буквами А. В., что мать ей подарила. Вырученныя за браслетъ деньги проситъ употребить на ея похороны. Похоронить какъ можно проще и, главное, скоре.
— А какъ же дали знать матери?
— Да у нея записная книжка въ карман была, — вся исписана по-французски… Вдь она никогда по-русски не писала. А на одной страниц, видятъ, написана по-русски и вложена телеграфная квитанція, разобрали, прочли депешу, что наканун она матери-то давала. Сейчасъ и телеграфировали Александр Аркадьевн.
— Для чего же она такъ хлопотала о таинственности?
— Ахъ, вы знаете, какая у нея голова была… Пишетъ матери кроткое письмо, — всю жизнь свою перебрала. Дйствительно, не красна была… Въ конц прибавляетъ, что прощаетъ ее, но что видть ее не хотла бы и не могла бы… И даже еслибы мертвая увидала мать у гроба, такъ повернулась бы… Вдь надо ея воображеніе для этого!… Только и хлопочу, пишетъ, какъ бы умереть и быть похороненной раньше, чмъ будутъ разбирать вс мои вещи и найдутъ эти письма… И дйствительно, письма такъ спрятала въ коффр, что ужь ихъ нашла тетка, когда пріхала въ Ліонъ.
— А она поспла къ похоронамъ?…
— Нтъ, Annette похоронили за день до ея прізда.
— Хоть это послднее ея желаніе сбылось!— замтила Вра.
— Не совсмъ: Александра Аркадьевна велла вырыть гробъ и перевезла его въ Петербургъ, въ фамильный склепъ, — сказалъ Боловцевъ какъ-то сухо, какъ будто желая добить Вру этою фразой. Онъ сталъ ей противенъ въ эту минуту. Какъ можно было такъ холодно, такъ равнодушно говорить обо всемъ этомъ, особенно ему, знавшему все?…
— И тутъ!…— совершенно невольно вырвалось у нея.
Онъ понялъ, что ее возмутило.
— Какъ хотите, она — мать… Желать, чтобы могила дочери…
— Мать!— не дала она окончить ему.— Да неужели же этимъ именемъ все оправдывается?… Ну, да я лучше замолчу, — она вамъ тетка… Я наврное скажу много рзкаго…
— Да вы, пожалуйста, не стсняйтесь… Я самъ терпть не могу Александру Аркадьевну.
‘Терпть не можетъ, а ручки цловать надо, справляться о здоровь каждый день тоже бывало необходимо’, — пронеслось у нея въ голов. Продолжать разговоръ съ нимъ она больше не могла. Онъ разсказалъ ей все, что зналъ. Говорить же съ нимъ по душ ей казалось немыслимымъ. Вра встала. Ноги у нея дрожали, голова кружилась, какъ будто посл сильной болзни.
Боловцевъ еще сказалъ нсколько заключительныхъ фразъ, какъ онъ жалетъ Анну, но вмст съ тмъ какъ радъ ея смерти, этому избавленію отъ страданій…
Все это казалось Вр сухимъ, антипатичнымъ и безцвтнымъ… Она протянула ему руку прощаться.
— А вы не пойдете въ залу?— спросилъ онъ ее.
— Нтъ, я домой…
— Прикажете проводить до экипажа?
— Нтъ, благодарствуйте, — отвтила она.— Я сама… Только еще одно слово… Исполните мою просьбу?
— Всегда радъ, любезно звякнулъ онъ шпорами.
— Пришлите мн письмо Анны къ вамъ…
— Если позволите, привезу его самъ… Вашъ адресъ?
Она сказала ему, поблагодарила и стала спускаться съ лстницы.
— Mademoiselle?…— yслыхала она сверху.
Вра обернулась. Боловцевъ быстро сбжалъ къ ней на первую площадку и полушепотомъ сказалъ ей:
— А вдь вс письма Aniiette получила Александра Аркадьевна… Наврное, письмо къ вамъ такъ и осталось у нея.
— Меня это не удивило бы…— едва выговорила Вра и, не оглядываясь, стала быстро спускаться внизъ.
Она не замтила, какъ сла на извощика, какъ очутилась въ своемъ маленькомъ, неприглядномъ номер… Сознаніе, что Анны нтъ, что Анна застрлилась, какъ-то совсмъ окутало ее, захватило всю. Она ничего не видала, ничего не слыхала… Воспоминанія такъ и нахлынули на нее. Нкоторыя картины изъ прошлаго ярко выступили передъ нею.
Три года тому назадъ Вра случайно попала въ Парижъ. Она пріхала съ семьей, гд была гувернанткой. Они поселились въ извстномъ отел, переполненномъ русскими, между которыми чаще всхъ ихъ посщала Александра Аркадьевна Боловцева, богатая вдова, жившая большую часть года въ Париж.
Разъ эта Александра Аркадьевна обратилась къ Вр съ просьбой придти къ ея больной дочери, родившей недавно мертваго ребенка.
— Annette ужасно скучаетъ… Она была бы очень рада побесдовать иногда съ молодой особой… Мы стары для нея… Пожалуйста приходите! Она живетъ здсь же въ отел.
Вра сказала, что придетъ, какъ только будетъ свободна.
Въ тотъ годъ октябрь въ Париж былъ дождливый, туманный, сырой. Самый здоровый человкъ — и тотъ не могъ не поддаваться вліянію этой погоды. Небо срое, мелкій дождь, какой-то пронизывающій втеръ.
Въ одно такое утро Вра увидала въ первый разъ Анну.
Вся ея обстановка какъ нельзя боле гармонировала съ суровымъ октябремъ. Громадная комната, обитая срымъ атласомъ, какъ будто нарочно была вся загромождена ненужными и неудобными креслами, пуфами, козетками, столиками съ визитными карточками, корзинами цвтовъ. Тяжелыя гардины закрывали окна до половины, а спущенныя тюлевыя занавски помогали имъ впускать какъ можно меньше свта въ комнату. Вра взошла и успла разглядть въ этомъ полумрак все раньше, чмъ увидала Анну. Она со своей маленькой фигуркой совершенно тонула въ этой подавляющей обстановк. Анна лежала на chaise longue въ черной бархатной блуз, отдланной кружевами point de Venise. На голов, причесанной въ дв косы, узкая блая шелковая ленточка. Ноги прикрыты темно-лиловымъ couvre-pied также съ point de Venise. Рядомъ, на столик, въ темныхъ вазахъ — два громадныхъ букета изъ ниццкихъ фіалокъ. Все было строго обдумано: ничто не нарушало траура, ничто, вплоть до болонки, на блоснжной шейк которой былъ надтъ черный бархатный ошейникъ съ серебрянымъ замочкомъ и серебряною надписью: ‘Cora’. Все было разсчитано, все подчеркнуто, во всемъ хотлось щегольнуть горемъ.
Возл Анны сидли три дамы и одна изъ нихъ была мать ея. Александр Аркадьевн было уже подъ сорокъ, но парикмахерская прическа, необычайно тонкая талія, фасонъ и цвтъ платья длали ее гораздо моложаве.
Разговоръ все время шелъ по-французски.
— Вотъ уговариваемъ Annette встать и начать вызжать. По-невол скучать будетъ, — лежитъ уже пять недль, — обратилась къ Вр мать Анны посл обычныхъ представленій.
— У насъ всегда, chre madame Bolowzeff, — заговорила сидвшая у изголовья больной немолодая француженка, — держатъ больную три недли въ постел и три на chaise longue. Я принимала у герцогини Грамонъ, у графини Ришлянде…
— Да какое мн дло до вашихъ герцогинь и графинь!— раздраженно перебила ее Александра Аркадьевна.
— Но, maman, я должна слушаться кого-нибудь одного: или васъ, чтобы встать и летть завтра же въ Булонскій лсъ, или довриться madame Пуарье и вылежать еще недлю, — заговорила молодая женщина, отчеканивая каждое слово. Въ голос слышно было, что она не слушается ни той, ни другой, а сдлаетъ такъ, какъ сама захочетъ. Этотъ ршительный тонъ, этотъ рзкій голосъ противорчили ея безпомощной фигурк, ея блдному, безкровному лицу. Но такъ казалось на первый взглядъ. Стоило только немного вглядться въ ея тонкія губы и обратить вниманіе на длинные темно-срые глаза съ металлическимъ блескомъ, чтобы понять, что въ этомъ маленькомъ тльц огромный характеръ.
— Я уже здила къ madame Gringoire, — говорила между тмъ Боловцева, обращаясь къ сидвшей съ ней рядомъ барын съ ужасно краснымъ лицомъ, отчего ея свтлые глаза казались совсмъ блыми.— Она пришлетъ завтра свою главную закройщицу снять мрку съ Annette… М-me Gringoire говоритъ, что теперь именно важно, чтобы корсетъ былъ сдланъ хорошо. Посл…— она затруднялась въ выбор слова, — посл подобной болзни талія не придетъ въ настоящій видъ цлыхъ два мсяца.
— А иногда и совсмъ не придетъ, — со вздохомъ проговорила ея собесдница.— Вы поврите, у меня талія была въ сорокъ шесть сантиметровъ. Вс поражались… А посл рожденія моего Nicolas я уже не могла стянуть больше пятидесяти четырехъ.
— А такъ какъ у меня никогда и не было тонкой таліи, то мн и терять нечего, — какъ бы нехотя проговорила больная.
— Ахъ, Annette, какъ же ты говоришь такъ!? Ты знаешь, какъ Никсъ любитъ красивыя фигурки… Онъ не такъ цнитъ лицо, какъ фигуру…
— Да откуда же мн взять ее, maman, если я создана квадратной?— уже совсмъ раздраженно отвтила Анна.
Видно было, что этотъ разговоръ надолъ ей. Она приподнялась на лвый локоть, взяла со столика папиросу и стала курить, прищуривая правый глазъ. Она смотрла куда-то вдаль, желая показать, что не участвуетъ въ разговор присутствующихъ. А разговоръ видно попалъ на благодарную тему.
— Вы знаете, какъ много значить корсетъ, — говорила m-me Боловцева, цдя сквозь зубы каждое слово.— Съ тхъ поръ, какъ я ихъ заказываю у Gringoire, Вортъ не узнаетъ моей таліи… Каждый годъ она становится тоньше на полтора сантиметра.
Вра начинала жалть, зачмъ пришла сюда. Она не знала, какъ дождаться конца темы, чтобы встать и уйти. Ей казалось страннымъ, что Анна, которая и просила ее придти въ ней, не сочла нужнымъ сказать ей ни полслова. Она какъ будто угадала мысли Вры.
— Вы въ траур?— обратилась она къ ней.— По комъ?
— Я похоронила мать, — отвтила она неохотно…
Вра знала, что ей было извстно это и она задала такой вопросъ сама не зная зачмъ.
— И давно?
— Нтъ, только пять мсяцевъ тому назадъ.
— Но вы посщаете театры?
— Да. А разв нельзя? — спросила Вра, опять не понимая ея вопроса…
— Нтъ, отчего же если это еще занимаетъ, — проговорила она и вздохнула такъ, какъ бы желая показать, что для нея удовольствій боле не существуетъ.
— Настоящее горе, мн кажется, не въ этомъ, — не могла не отвтить ей Вра.— Впрочемъ, я судить не могу.
Убждать эту барыню, задрапированную собственнымъ горемъ, ей показалось нелпымъ. Она оборвала разговоръ. Анна сейчасъ же поняла это и опять, повернувшись на лвый локоть и взяла со стола большую кипу картъ.
Акушерка-француженка сейчасъ же прочла желаніе больной. Она придвинула свой стулъ къ кушетк и положила на колни дощечку съ перильцами. Анна сдала карты и он начали играть въ безикъ. Видно было, что это ихъ обычное занятіе. Дамы, сидвшія здсь, какъ будто для больной, не обращали на это никакого вниманія. Он оживленно продолжали свой разговоръ, перескочивъ какъ-то очень скоро отъ талій и корсетовъ къ несчастной исторіи женщины, разведенной съ мужемъ.
— Я сама мать, — говорила низкимъ голосомъ madame Боловцева.— Разв же можно воспитывать такъ дочь? Полгода она живетъ у матери: жизнь монастырская, тишина, ничего не видитъ, а другіе полгода проводитъ у отца: тутъ, напротивъ, съ утра шумъ, суматоха. Онъ всюду ее таскаетъ за собой. Она по десяти дней остается на охот… Множество мущинъ и она одна, пятнадцатилтняя двочка, между ними. Что же изъ нея выйдетъ?…
— Ахъ, — заговорила жалобнымъ тономъ барыня съ блыми глазами, m-me Корнфельдъ, — да если это было единственное средство получить разводъ? У нихъ только одинъ ребенокъ… Ну, и ршили, что дочь будетъ жить полгода у матери и полгода у отца. И вотъ уже пять лтъ такъ.
— Что же выйдетъ изъ этой двочки, спрашиваю я васъ? Безъ всякаго женскаго вліянія, съ такимъ ужаснымъ отцомъ…
— Да, конечно. Но…— робко заговорила баронесса Корнфельдъ: она какъ будто боялась противорчить Боловцевой.
— Ахъ, ma chre, не говорите!… Я вижу двочку. Это не двочка порядочной семьи, а гимназистъ какой-то… Кто же въ этомъ виноватъ?— Конечно, мать!
— Скоро ршили!.. какъ бы про себя проговорила Анна, не выпуская папиросы изо рта. У нея эти слова вылетли какъ будто нечаянно.
— Что ты сказала, Annette?— спросила ее мать, притворяясь, что не разслышала замчанія дочери.
— Cinq cents, — объявила второй безикъ больная и положила карты на стол.— Вы же сами разсказывали, — продолжала она, обращаясь къ матери, — всю исторію этой бдной m-me Lotoff. Могла ли она жить съ мужемъ?
— Она очень любила его… Да онъ и не желалъ развода, — сдержанно, но съ замтнымъ раздраженіемъ, проговорила Боловцева.
— Да… Но неужели трудно понять, что чмъ больше она любила его, тмъ тяжеле для нея было его третированіе, его какая-то ненависть къ ней?… А когда онъ ввелъ въ домъ ту женщину, разв m-me Lotoff могла оставаться жить съ нимъ?— нервно перебила Боловцеву дочь.— Это было выше ея силъ… Она должна была ухать и мужъ самъ желалъ этого, только былъ противъ развода, потому что дочь отдали бы матери…
— О, онъ страстно любитъ дочь, — вставила съ сентиментальнымъ видомъ m-me Корнфельдъ.
На лиц Боловцевой нельзя было ничего прочитать. Большой ротъ съ тонкими губами былъ сжатъ въ жесткой полуулыбк.
— Любитъ эгоистично, мелко, какъ все, что онъ длаетъ, — продолжала Анна нервнымъ голосомъ.— Онъ и не отпускалъ жену отъ себя, заставлялъ ее все выносить, чтобъ имть при себ дочь, — до страданій жены ему дла не было… А виновата же во всемъ осталась она…
— Теб бы надо воды съ флёрдоранжевыми каплями немного. Ты очень волнуешься Annette, — отдляя каждое слово, все съ полуулыбкой, сказала Александра Аркадьевна.— Всякіе пустяки способны взволновать тебя.
— Хороши пустяки! — вся дрожа отъ волненія, выговорила Анна.— Впрочемъ, извините, maman, я забыла мое общаніе…
Она оборвала свою рчь и взялась опять за карты. Видно было, что внутри ея все клокотало: грудь высоко поднималась, ноздри раздувались, въ темно-срыхъ глазахъ блеснулъ недобрый огонекъ.
— Annette все еще не можетъ оправиться отъ болзни, — какъ бы извиняясь, обратилась къ Вр m-me Боловцева.— Будь она здорова, она бы не взволновалась такъ изъ-за женщины, которую видла разъ въ жизни.
Анна хотла что-то сказать, но сейчасъ же крпко закусила нижнюю губу и сдвинула брови. Должно-быть послднее движеніе было ея обычное: несмотря на восемнадцать лтъ, у ней уже успла образоваться между бровей глубокая складка.
Настала неловкая минута молчанія. Анна совсмъ повернулась къ француженк, давъ понять, что не хочетъ участвовать въ разговор. Вра не знала, что отвчать Боловцевой.
— Графъ Виллье!— доложилъ очень кстати лакей.
Вслдъ за нимъ въ комнату вошелъ баринъ небольшаго роста съ сдой головой и темными усами. Борода была гладко выбрита.
— Можно видть милую больную? — весело спросилъ онъ, мягко ступая по ковру и прямо направляясь къ старух Боловцевой.
— Вы совсмъ пропали, графъ! Васъ не видно и не слышно, — заговорила Александра Аркадьевна, вся преобразившись: она какъ-то прищурила глаза, начала картавить и пропускать слова сквозь зубы. Посл Вру уже это не удивляло: она знала, что если войдетъ мущина, даже старше Виллье, Боловцева сейчасъ же вся подтянется, сдлается игриве и ни на минуту не забудетъ длать любезное лицо.
— Но какой на васъ сегодня туалетъ, — о, какой туалетъ!— восторгался французъ, съ видомъ знатока, платьемъ Боловцевой.
— Не дуренъ, не правда ли?… M-r Вортъ считаетъ долгомъ сдлать мн каждый годъ сверхъ всего, что я у него заказываю, такое… une petite robe… дешевенькое…
— Дешевенькое?— переспросила Вра, съ недовріемъ взглянувъ на атласное плиссе короткой юбки.
— Это мн стоитъ девятьсотъ франковъ… Для Ворта это даромъ, — проговорила она тономъ извиненія или поученія: Вра не поняла.— Подемте съ нами въ Буа, графъ, — обратилась Боловцева къ Виллье.— Вотъ уже два дня какъ я не была тамъ.
— О, бдные парижане!— тонко замтилъ Виллье.
— Никсъ ухалъ на три дня въ замокъ къ Грамонъ, да и вы у меня совсмъ пропали… Ну, я пойду одваться…
— Надньте пожалуйста ваше лютровое пальто, — оно къ вамъ идетъ до невозможнаго. Впрочемъ, все, что вы ни наднете…
— Да ужь пригласите его скорй обдать, — выговорила Анна по-русски, продолжая играть въ безикъ.
— Прошу не учить меня, — отвтила, тоже по-русски, мать. Но ни въ тон, ни въ голос, ни въ лиц не было ни тни раздраженія. Все та же дланная полуулыбка играла на губахъ.
— Графъ, — обратилась она въ сторону француза, — пойдемте ко мн въ будуаръ. Селестина подастъ мн только шляпу и пальто.
Вра также поднялась съ своего мста. Анна простилась съ нею, не сказавъ ни слова, даже не взглянувъ на нее.
— Нтъ, я не пущу васъ, вы съ нами, — не выпуская руки Вры, сказала Александра Аркадьевна.
— Нтъ, merci, я не могу, — отвтила та.
— Вы всегда мн отказываете, — любезно проговорила Боловцева.— Я вдь могу обидться… Madame Корнфельдъ, надвайте же шляпу!
Старушка быстро встала съ своего мста и вышла вмст съ Врой изъ этого роскошнаго, но тяжелаго салона.
Madame Корнфельдъ была добрйшее созданіе съ неудавшимся прошлымъ, съ тяжелымъ настоящимъ и неизвстнымъ будущимъ. Она была въ род dame de compagnie при Боловцевой. И это было ея больнымъ мстомъ, хотя она и пріобрла себ вс необходимыя свойства компаньонки: умнье во-время смолчать, во-время согласиться, похвалить шляпу, но при первомъ же случа она давала понять, что какъ судьба несправедлива, заставляя ее унижаться передъ какой-то Боловцевой съ темнымъ прошлымъ, но съ большимъ состояніемъ, — ее, Корнфельдъ, принадлежащую къ одной изъ лучшихъ фамилій Курляндіи.
— Вотъ и этотъ, — заговорила Корнфельдъ гораздо проще и искренне, чмъ все, что она говорила при Боловцевой, провожая Вру до ея комнаты.— Пріятно ему что ли такъ извиваться передъ старухой?… Какъ онъ былъ любимъ при двор! Императрица Евгенія всегда приглашала его съ собой въ театръ. А теперь… сдлался приживалкой богатыхъ иностранцевъ.
— Да кто-жь ему велитъ?— наивно спросила Вра.
— Раззорился!…— коротко объяснила Корнфельдъ, разставаясь съ Врой у порога ея комнаты.
Вра уже позже узнала всю исторію графа Виллье. Дйствительно, это былъ жалкій типъ. Любимцъ Наполеона и когда-то одинъ изъ первыхъ представителей парижскаго высшаго общества, онъ приходилъ пшкомъ, усталый, голодный, изъ отдаленнаго квартала Парижа, для того, чтобъ имть возможность състь шесть изысканныхъ блюдъ за столомъ Боловцевой. Съ паденіемъ имперіи Виллье потерялъ все… Безъ подготовки, безъ образованія, а главное съ репутаціей друга Наполеона — онъ оказался лишнимъ при новомъ правительств, къ этому еще присоединилась случайная потеря всего состоянія на какихъ-то акціяхъ. Теперь никто не зналъ, гд живетъ и какъ живетъ Виллье. Онъ являлся всегда хорошо одтый, гладко выбритый, съ накрашенными усами, съ изысканными манерами и непринужденнымъ свтскимъ тономъ. Все это были остатки его прежнихъ привычекъ. Но кром этого онъ сохранилъ еще и другія привычки: быть всегда au courant всего, что длается въ высшемъ свт, посщать первыя представленія въ театрахъ, прохаться въ опредленный часъ по Булонскому лсу и запивать тонкимъ виномъ тонкія блюда… Онъ слишкомъ долго жилъ всмъ этимъ, чтобы не поступиться до извстной степени своимъ самолюбіемъ. Что стоитъ сказать два-три комплимента отживающей кокетк! Они у него уже готовы, — онъ столько лтъ повторяетъ ихъ… а между тмъ онъ посл вкуснаго обда будетъ сидть въ avantscne и на другой, день можетъ отдать отчетъ въ какомъ-нибудь салон о новой пьес.
Для баронессы Корнфельдъ это было какъ нельзя боле понятно.
Парижъ праздновалъ свой fte des morts. Онъ приходился какъ разъ 2-го ноября. Въ этотъ день прошло ровно полгода посл смерти матери Вры. На чужой сторон, вдали отъ всего близкаго, роднаго, ей захотлось участвовать въ общемъ гор, въ общемъ оплакиваніи дорогихъ существъ, потерянныхъ навсегда.
Во второмъ часу она уже хала на Монмартское кладбище.
Погода стояла теплая, сухая. Второе ноября было какъ-то особенно ярко и ясно. Вр казалось, что оно не должно было гармонировать съ общимъ настроеніемъ Парижа въ этотъ день.
Но это только казалось ей.
Едва она въхала на бульвары, какъ ее поразила эта масса народу и экипажей, снующихъ по всмъ направленіямъ.
Тысячи внковъ и крестовъ изъ иммортелей живыхъ цвтовъ двигались съ толпой, оживленной и веселой, какъ всегда. Вра подъхала къ воротамъ кладбища. Ей не дали пройдти двухъ шаговъ, какъ окружили съ предложеніями купить — кресты и внки всхъ величинъ и цвтовъ, совали въ руки изображенія гробовъ и склеповъ, сдланныхъ изъ папье-маше.
Кладбище было уже полно народу. Все двигалось, шумло, болтало, смялось… На могилахъ лежали цлыя горы внковъ, кругомъ сидли и стояли родные, знакомые тхъ, кто лежалъ подъ этими внками. Видно было, что на многихъ могилахъ сидли и совсмъ чужіе люди, считавшіе долгомъ чествовать этотъ ‘праздник мертвыхъ’. Вра прошла дальше.
Везд толпы народа, старые и молодые, женщины и мужчины, все говорило, перебивало другъ друга, шумло…
Солнце уже начало спускаться и золотистыми лучами освтило пожелтвшіе листья каштановъ и дубовъ, темные стволы ихъ, красивыя лица блузниковъ, поддльные цвты на шляпахъ француженокъ, мраморныя и чугунныя изваянія здсь и тамъ на могилахъ.
Одиночество, сиротство чувствовалось еще жгуче, еще остре, здсь, среди этой толпы, умющей везд веселиться, изо всего сдлать праздникъ…
Кладбище идетъ террасами.
Вра взошла по лстниц наверхъ и увидла опять цлые ряды могилъ, но народу было меньше, и чмъ дальше шла она, тмъ толпа становилась все рже и рже.
Вдали, гд тни было меньше, она увидла три могилы — дв большія и одну между ними маленькую — точь-въ-точь какъ тамъ, дома… Она взошла и сла на одну изъ нихъ. Кругомъ было тихо, торжественно тихо, хоть въ воздух стоялъ какой-то непонятный гулъ: человческіе голоса, шумъ экипажей за стнами кладбища — все слилось вмст.
Вра сидла неподвижно на могил, — мысль какъ будто оторвалась, улетла куда-то, она не могла отдать себ отчета, гд она — у себя, у дорогихъ ей могилъ, или далеко, среди чужаго народа.
Она видла передъ собой могилу, въ которую, полгода тому назадъ, опускали ее, дорогую, хорошую маму… Какъ ей не хотлось умирать, какъ надо было ей жить!… Сколько было борьбы съ нежданной, внезапно подкравшеюся смертью! Это было что-то невроятное. Изъ молодой, красивой женщины, такъ горячо относившейся къ дтямъ, такъ страстно принимавшей къ сердцу каждое страданіе — въ десять дней сталъ холодный трупъ, спокойно улыбающійся на вс слезы, на отчаянные вопли окружавшихъ. То же изящное очертаніе головы, тотъ же, точно изъ мрамора высченный, носъ, черныя брови, чудный лобъ… Только похудла немного… Только спокойствіе, равнодушіе ко всему окружающему — не ея…
Но пока еще лежала на стол и даже потомъ въ гробу, все какъ будто еще не совсмъ оторвалась, не совсмъ потеряна… Когда же опустили въ глубокую яму, засыпали желтой землей и умяли вотъ этотъ холмикъ, что теперь уже усплъ оссть…
— Madame!— услышала Вра надъ головой низкій мужской голосъ.
Она подняла глаза и увидала высокаго ливрейнаго лакея съ громаднымъ мховымъ одяломъ въ рукахъ.
— Позвольте потревожить васъ, сама княгиня идетъ сюда, — почтительно сказалъ ей лакей и сталъ разстилать одяло на могилу и возл нея.
Вра встала.
За лакеемъ направлялась къ этимъ же могиламъ цлая семья. Впереди шла старуха, въ сдыхъ букляхъ, въ нарядной шляп съ цвтами. Она опиралась на руку просто одтой двушки, съ вопросительнымъ выраженіемъ лица. За ними шли дти, гувернантка, два молодыхъ человка.
— Какъ я не люблю, когда чужіе садятся на мои могилы!— громко прошамкала старуха.
Вра хотла извиниться, да не стоило.
Они обдали въ этотъ день вс вмст. Вр не хотлось опоздать къ обду, такъ какъ она дала слово Александр Аркадьевн непремнно участвовать на ея обд, на который былъ приглашенъ знаменитый баритонъ, длавшій очень много шуму въ Париж. Она слышала про него въ Петербург, онъ бывалъ въ свт и пользовался громаднымъ успхомъ у дамъ.
Съ Боловцевой въ Париж онъ встртился какъ старый знакомый и на другой же день посл дебюта далъ слово обдать у Алекоандры Аркадьевны.
Когда Вра вошла въ залу, вс уже были въ сбор и сейчасъ же стали занимать мста. На этотъ разъ обдали въ маленькомъ салон Боловцевой.
Вся комната была пропитана запахомъ розъ и фіалокъ, цлая гора которыхъ украшала середину стола. Отъ четырехъ большихъ канделябръ ужь и теперь было жарко.
На виньеткахъ меню были нарисованы значки нотъ. Это было любезною предупредительностью m-me Боловцевой. Она, впрочемъ, сейчасъ же и объяснила ее баритону, который слъ рядомъ съ ней.
Стоило взглянуть на него, чтобы понять, что онъ могъ заслужить репутацію человка съ громаднымъ успхомъ. Высокій лобъ, желтоватый цвтъ лица, черные усы и борода давали ему энергичное выраженіе и длали его совсмъ непохожимъ на опернаго пвца.
Слды частаго подкрашиванья глазъ для сцены оставляли на вкахъ темную рамку, отчего глаза длались еще значительне. Рядомъ съ Врой сидлъ аббатъ, воспитатель племянниковъ Боловцевой, худой, бритый, съ тонкими губами и маленькими глазками.
Онъ странно заглядывалъ въ лицо, когда говорилъ съ кмъ-нибудь, точно хотлъ разсмотрть собесдника.
Остальные за обдомъ были все свои: Анна, баронесса, Никсъ, мужъ Анны, ея двоюродный братъ — Боловцевъ и неизмнный Виллье.
Вр пришлось видть Анну до этого обда раза четыре. Он, какъ и въ первый разъ, почти не говорили другъ съ другомъ. Анна при матери была всегда или молчалива, или раздраженно-зла, а съ мужемъ, напротивъ, всегда кроткая, даже какъ будто заискивающая, что совсмъ не было похоже на нее. Теперь она сидла молча, пристально глядя на Ферри… Пвецъ говорилъ все время съ Александрой Аркадьевной, сыпалъ комплименты, сомнительныя остроты, говорилъ о своемъ знакомств въ Петербург снисходительнымъ тономъ француза и все время лъ, беря по два раза почти вс блюда. Каждая острота, каждое слово приводили Боловцеву въ восхищеніе.
— Никсъ, вы слышали, — обратилась она черезъ столъ въ зятю, — m-г Ferri говоритъ, что Капуль поетъ не голосомъ, а руками.
— М-r Ферри остроуменъ, какъ всегда, — отвтилъ Николай Сергевичъ.
— О, какъ всегда!— съ умиленнымъ видомъ произнесла баронесса Корнфельдъ, уставивъ на пвца свои блые глаза.
— А Капуль говоритъ, что вы поете также не голосомъ, а больше глазами и лицомъ, — отдляя каждое слово, произнесла Анна.
— Oh!!… Est-elle mchante cette petite?!…— отвтилъ смясь пвецъ, обращаясь къ Анн. Онъ какъ будто въ первый разъ увидалъ ее.
— Annette шутитъ, — поторопилась смягчить Александра Аркадьевна и сейчасъ же постаралась овладть вниманіемъ Ферри, начавъ разсказывать, какъ она слдила за нимъ въ донъ-Жуан, когда онъ шелъ подъ руку съ донной Анной и шепталъ ей что-то.
— Вдь он страшно глупы, эти дамы, — полупрезрительно замтилъ пвецъ.
— Неужели?— удивилась Боловцева.
— О, еще бы…— И Ферри началъ разсказывать разныя закулисныя сплетни, анекдоты, столкновенія, не щадя ни мужчинъ, ни женщинъ. Боловцева и Корнфельдъ съ жадностью слушали его.
— Я глубоко врю въ живучесть французской націи, — говорилъ между тмъ, на другомъ конц стола, молодой Боловцевъ.
Онъ былъ въ восторг отъ Франціи, зная ее по Парижу, и отъ французской націи, съ которой былъ знакомъ, главнымъ образомъ, по хорошенькимъ парижанкамъ и по гарсонамъ Биньона.
— Но старость все-таки беретъ свое, французская нація отжила свой вкъ, — горячился Виллье.— Я знаю по себ. Когда я былъ молодъ…
— Отдльный человкъ и нація — дло разное, — перебилъ его Никсъ.
— Несомннно, что мы идемъ подъ гору, — заговорилъ молчавшій до тхъ поръ аббатъ, — а рядомъ съ нами ростетъ и ростетъ громадное чудовище съ страшными зубами и острыми когтями… Чудовище это — сила Бисмарка, — обратился онъ кроткимъ тономъ наставника къ Анн, смотрвшей на него вопросительными глазами.
— Но если Германія еще долго продержится на той военной высот, на которую ее взгромоздилъ Бисмаркъ, — замтилъ сдержанно Никсъ, — страна должна неминуемо истощиться… Вы думаете дешево ей обходится этотъ страхъ, который Бисмаркъ наводитъ на сосдей?…
— А во Франціи… этотъ религіозный раздоръ… — началъ аббатъ.
— Ахъ, господа, какъ вы надодаете нашимъ милымъ хозяйкамъ!— поторопился перебить ее пвецъ, видя, что разговоръ начинаетъ принимать слишкомъ серьезный оттнокъ.— Все-таки французы — премилый народъ… Правда?— обратился онъ къ Боловцевой.
— Въ политик вашей а ничего не понимаю… А французовъ люблю очень, — отвтила ему съ легкимъ смущеніемъ Александра Аркадьевна.
— Maman, вы, конечно, замтили сегодня въ церкви туалетъ на графин Мери?— спросилъ Николай Сергевичъ.
— О, да! Вотъ безобразіе!… Она никогда не уметъ одться, — живо подхватила Александра Аркадьевна.
— И шляпу вдь какую надла, — продолжалъ Никсъ, — кибитку какую-то.
— Это вдь ваша знакомая, — обратилась Александра Аркадьевна къ Ферри, желая втянуть и его въ разговоръ. Но баритонъ затихъ. Онъ постоянно взглядывалъ на Анну, которая не ла и спокойно смотрла на окружающихъ.
— А вдь какъ серьезно молится, — продолжалъ Николай Сергевичъ, — точно и въ самомъ дл за тмъ пріхала.
— Но эти ногти, Боже, что за ногти!… Кто же обстригаетъ ногти лопатой?! — опять обратилась Александра Аркадьевна къ сосду. Она опять поймала его пристальный взглядъ на Анну.— Хотите, я вамъ предскажу что-то, — обратилась она полураздраженно къ Ферри.
— Пожалуйста, — отвтилъ ей пвецъ.
— Посл обда.
— Нтъ, пожалуйста, сейчасъ же… Неужели что-нибудь ужасное?…
— О, да, ужасное, — шутливо отвтила ему Александра Аркадьевна, довольная тмъ, что ей снова удалось завладть вниманіемъ красиваго баритона.
— Чмъ ужасне будущее, тмъ скоре хочется его знать.
— Для чего же?
— Да хоть бы для того, чтобы постараться предотвратить опасность, — все въ шутливомъ тон продолжалъ Ферри.
— Ну, нтъ, я вижу, что вы, какъ ночная бабочка, склонны летть на огонь, — кокетливо заглядывая ему въ глаза, цдила сквозь зубы Александра Аркадьевна.
Обдъ кончился.
За Александрой Аркадьевной шумно встало все общество.
— Я сію минуту только поправлю прическу, надну шляпу, — сказала m-me Боловцева, — и мы отправимся въ театръ. М-eur Ферри съ нами, разумется?— обратилась она къ французу.
— Merci. Съ удовольствіемъ…
Какъ только Боловцева ушла, Анна подозвала къ себ Ферри.
— Вы не знаете цыганскихъ псенъ? — спросила она его просто.
— Слышалъ въ Москв… О, это восторгъ!… Особенно одинъ романсъ… Не припомню теперь, — сказалъ пвецъ, потирая лобъ рукою.
— Не этотъ ли? — сказала Анна, садясь за рояль и беря нсколько аккордовъ какой-то цыганской псни.— Вслушайтесь хорошенько.
И Анна запла ‘Ночи безумныя’. Пла она совсмъ по-цыгански. У нея былъ очень маленькій, но врный голосъ, которому она съумла придать оттнокъ совершенно цыганскій.
— Это восхитительно! — неподдльно восторгался Ферри.— Пожалуйста, переведите мн слова.
Она перевела и спла еще куплетъ, не сводя своихъ срыхъ громадныхъ глазъ съ собесдника.
Никсъ, кузенъ и аббатъ ушли въ маленькую гостиную, рядомъ съ залой, и курили. Анна осталась вдвоемъ съ Ферри.