Повесть о рыжем Мотэле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох, Уткин Иосиф Павлович, Год: 1925

Поэзия
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Скачать в PDF

Иосиф Уткин

Повесть о рыжем Мотэле,
господине инспекторе,
раввине Исайе и комиссаре Блох

Глава первая. ДО БЕЗ ЦАРЯ И НЕМНОГО ПОСЛЕ
Жили-были
‘При чем’ и ‘ни при чем’
Глава вторая. КИШИНЕВСКИЕ ЧУДЕСА
Чудо первое
Чудо второе
Еще о первом чуде
Чудо третье
Чудо некишиневского масштаба
Глава третья. НОВОЕ ВРЕМЯ — НОВЫЕ ПЕСНИ
Синагогальная
Почти свадебная
В общем фокусе
Погребальная
Послесловие

Глава первая. ДО БЕЗ ЦАРЯ И НЕМНОГО ПОСЛЕ

И дед и отец работали. А чем он хуже других?
И маленький рыжий Мотэле
Работал
За двоих.
Чего хотел, не дали.
(Но мечты его с ним!)
Думал учиться в хедерех[1],
А сделали —
Портным.
Так что же?
Прикажете плакать?
Нет так нет!
И он ставил десять заплаток
На один жилет.
И …
(Это, правда, давнее,
Но и о давнем
Не умолчишь.)
По пятницам
Мотэле давнэл[2],
А по субботам
Ел фиш.

Жили-были

Сколько домов пройдено,
Столько пройдено стран.
Каждый дом — своя родина,
Свой океан.
И под каждой слабенькой крышей,
Как она ни слаба, —
Свое счастье,
Свои мыши,
Своя судьба …
И редко,
Очень редко —
Две мыши
На одну щель!
Вот: Мотэле чинит жилетки,
А инспектор
Носит портфель.
И знает каждый по городу
Портняжью нужду одну.
А инспектор имеет
Хорошую бороду
И хорошую
Жену.
По-разному счастье курится,
По-разному
У разных мест:
Мотэле мечтает о курице,
А инспектор
Курицу ест.
Счастье — оно игриво.
Жди и лови.
Вот: Мотэле любит Риву,
Но … у Ривы
Отец — раввин.
А раввин говорит часто,
И всегда об одном:
‘Ей надо
Большое счастье
И большой
Дом’.
Так мало, что сердце воет,
Воет как паровоз.
Если у Мотэле всё, что большое,
Так это только
Нос.
— Ну, что же?
Прикажете плакать?
Нет так нет! —
И он ставил заплату
И на брюки
И на жилет.
. . . . . . . . . . . .
Да, под каждой слабенькой крышей,
Как она ни слаба, —
Свое счастье, свои мыши,
Своя
Судьба.
И сколько жизнь ни упряма,
Меньше, чем мало, — не дать.
И у Мотэле
Была мама,
Старая еврейская мать.
Как у всех, конечно, любима.
(Э-э-э …
Об этом не говорят!)
Она хорошо
Варила цимес
И хорошо
Рожала ребят.
И помнит он годового
И полугодовых …
Но Мотэле жил в Кишиневе,
Где много городовых,
Где много молебнов спето
По царской родовой,
Где жил … господин … инспектор
С красивой бородой …
Трудно сказать про омут,
А омут стоит
У рта:
Всего …
Два …
Погрома…
И Мотэле стал
Сирота.
— Так что же?
Прикажете плакать?!
Нет так нет! —
И он ставил заплату
Вместо брюк
На жилет.
. . . . . . . . . . . .
А дни кто-то вез и вез.
И в небе
Без толку
Висели пуговки звезд
И лунная
Ермолка.
И в сонной, скупой тиши
Мыши пугали скрипом.
И кто-то
Шил кому-то
Тахрихим[3].

‘При чем’ и ‘ни при чем’

Этот день был таким новым,
Молодым, как заря!
Первый раз тогда в Кишиневе
Пели не про царя!
Таких дней не много,
А как тот — один.
Тогда не пришел в синагогу
Господин
Раввин.
Брюки,
Жилетки,
Смейтесь!
Радуйтесь дню моему:
Гос-по-дин по-лиц-мейстер
Сел
В тюрьму!
Ведь это же очень и очень,
Боже ты мой!
Но почему не хохочет
Господин
Городовой?
Редкое, мудрое слово
Сказал сапожник Илья:
‘Мотэле, тут ни при чем
Егова,
А при чем — ты
И я’.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И дни затараторили,
Как торговка Мэд.
И евреи спорили:
‘Да’ или ‘нет’?
Так открыли многое
Мудрые слова,
Стала синагогою
Любая голова.
Прошлым мало в нынешнем:
Только вой да ной.
‘Нет’, —
Инспектор вырешил.
‘Да’, —
Сказал портной.
. . . . . . . . . . . . . . .
А дни кто-то вез и вез.
И в небе
Без толку
Висели пуговки звезд
И лунная ермолка.
И в сонной скупой тиши
Пес кроворотый лаял.
И кто-то
Крепко
Сшил
Тахрихим
Николаю!
Этот день был
Таким новым,
Молодым, как заря!
Первый раз тогда в Кишиневе
Пели
Не про царя!

Глава вторая. КИШИНЕВСКИЕ ЧУДЕСА

Чудо первое

Мэд
На базаре
Волнуется.
И не Мэд,
Весь
Ряд:
На вокзал
По улице
Прошел
Отряд …
Но не к этому
Доводы,
Главное (чтоб он сдох!)
В отряде
С могендовидом[4]
Мотька
Блох!
Идет по главной улице,
Как генерал на парад.
И Мэд на базаре волнуется,
И волнуется
Весь ряд.

Чудо второе

Каждому, слава богу,
Каким аршином ни мерь, —
Особая дорога,
Особая дверь.
И — так
Себе,
Понемногу,
В слякоть,
В снег
Идут особой дорогой
Люди весь век.
Радостный путь не многим,
Не всем,
Как компот:
Одни ломают ноги,
Другие —
Наоборот.
Вот!
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ветер гнусит у околицы,
Горю раввина вторит.
По торе
Раввин молится,
Гадает раввин
По торе.
Трогает рыжие кончики
Выцветшего талэса[5]:
‘Скоро ли всё это кончится?
Сколько еще осталося?’
Тени свечей,
Проталкиваясь,
Мутно растут
И стынут,
И кажется
Катафалком
Комната над раввином.
‘Это прямо наказанье!
Вы слыхали?
Хаим Бэз
Делать сыну обрезанье
Отказался
Наотрез’.
Первый случай в Кишиневе!
Что придумал, сукин сын?!
Говорит:
‘До-воль-но кро-ви,
Ува-жае-мый рав-вин!!!’
. . . . . . . . . . . . . . .
Много дорог, много,
Столько же, сколько глаз!
И от нас
До бога,
Как от бога
До нас.

Еще о первом чуде

И куда они торопятся,
Эти странные часы?
Ой, как
Сердце в них колотится!
Ой, как косы их усы!
Ша!
За вами ведь не гонятся?
Так немножечко назад …
А часы вперед,
Как конница,
Все летят, летят, летят …
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В очереди
Люди
Ахают,
Ахают и жмут:
‘Почему
Не дают
Сахару?
Сахару почему не дают?’
‘Видимо,
Выдать
Лень ему’. —
‘Трудно заняться час?
Такую бы жизнь — Ленину,
Хорошую,
Как у нас!’ —
‘Что вы стоите,
Сарра?
Что может дать
Слепой,
Когда
Комиссаром
Какой-то
Портной?
Ему бы чинить
Рубаху,
А он комиссаром
Тут!..’
В очереди люди ахают,
Ахают
И жмут.

Чудо третье

Эти дни
Невозможно мудры,
Цадики[6], а не дни!
В серебро золотые кудлы
Обратили они.
Новости каждый месяц.
Шутка сказать:
Жена инспектора весит
Уже не семь,
А пять.
А Мотэле?
Вы не смейтесь,
Тоже не пустяк:
Мотэле выбрил пейсы,
Снял лапсердак.
Мотэле весь перекроен
(Попробовал лучший суп!):
Мотэле смотрит
‘В корень’
И говорит
‘По су-ще-ству’.
Новости каждый месяц,
Шутка сказать:
Жена инспектора весит
Уже не семь,
А пять!
И носик
Почти без пудры.
И глазки —
Не огни …
Эти дни невозможно мудры,
Цадики, а не дни!
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Много дорог, много,
А не хватает дорог.
И если здесь —
Слава богу,
То где-то —
Не дай бог,
Ох!
… Ветер стих за околицей,
Прислушиваясь, стих:
Инспектор не о себе молится
О других.
Голос молитвы ровен.
Слово сменяется вздохом:
Дай бог
Жене здоровья,
Дай бог
Хворобы Блоху …
Дай бог то и это.
(Многое дай бог, понятно!)
Дай бог сгореть Советам,
Провалиться депутатам …
Зиму смени
На лето,
Выпрями то,
Что смято …
Дай бог и то и это,
Многое дай бог, понятно.

Чудо некишиневского масштаба

Слишком шумный и слишком скорый
Этих лет многогамный гвалт.
Ой, не знала, должно быть, тора,
И раввин, должно быть, не знал!
Кто подумал бы,
Кто поверил,
Кто поверить бы этому мог?
Перепутались
Мыши, двери,
Перепутались
Нитки дорог.
В сотый век —
И, конечно, не чаще
(Это видел едва ли Ной!) —
По-портняжьему
Робко счастье
И, как счастье,
Неробок портной.
Многогамный, премудрый гомон!..
Разве думал инспектор Боборов,
Что когда-нибудь
Без погромов
Проблаженствует Кишинев?!
Кто подумал бы,
Кто поверил,
Кто поверить бы этому мог?
Перепутались
Мыши, двери,
Перепутались
Нитки дорог.

Глава третья. НОВОЕ ВРЕМЯ — НОВЫЕ ПЕСНИ

Синагогальная

В синагоге —
Шум и гам,
Гам и шум!
Все евреи по углам:
Ш-ша1
Ш-шу!
Выступает
Рэб Абрум.
В синагоге —
Гам и шум,
Гвалт!
. . . . . . . . . . . .
Рэб Абрум сказал:
‘Бо-же мой!’
Евреи сказали
‘Беда!’
Рэб Абрум сказал:
‘До-жи-ли!’
Евреи сказали:
‘Да’.
. . . . . . . . . . . . .
А раввин сидел
И охал
Тихо, скромно,
А потом сказал:
‘Пло-ха!’
Сказал и вспомнил
Блоха.

Почти свадебная

Лебедю в осень снится
Зелень озерных мест,
Тот, кто попробовал птицы,
Мясо не очень ест.
Мудрый раввин Исайя
Так мудр!
Так мудр!
Почти
Наизусть знает
Почти
Весь талмуд.
Но выглядит все-таки плохо:
Щукой на мели…
‘Мне к комиссару Блоху…’
Его провели.
Надо куда-то деться:
‘К черту!’
‘К небесам!’
‘До вас небольшое дельце,
Товарищ комиссар.
У каждого еврея
Должны дочери быть.
И каждому еврею
Надо скорее
Своих
Дочерей сбыть…
Вы — мужчина красивый,
Скажемте:
Зять как зять.
Так почему моей Ривы
Вам бы
Не взять?
Отцу хвалить не годится.
Но, другим не в укор.
Скажу:
Моя девица —
Девица до сих пор’.
Белая, белая сажица!
Майский мороз!
Раввину уже кажется,
Что у Блоха…
Короче нос?!

Песня текущих дел

И куда они торопятся,
Эти странные часы?
Ой, как сердце в них колотится!
Ой, как косы их усы!
Ша!
За вами ведь не гонятся!
Так немножечко назад…
А часы вперед, как конница,
Всё летят.
. . . . . . . . . . . . . . .
Этот день был
Небесным громом,
Сотрясением твердынь!
Мэд видала,
Как вышел из дому
Инспектор — без бороды?!
Выбрился,
Честное слово!
Тысяча слов!
И ахал в Кишиневе
Весь Кишинев.
И собаки умеют плакать,
Плакать, как плачем мы.
Ну, попробуйте, скажем, лапу
Ударить, ущемить?
Да, бывает —
Собака плачет.
А что же тогда человек?
И много текло горячих.
Горьких, соленых рек.
Слезы не в пользу глазу.
И человек сказал:
‘Н-ну!’
Так инспектор потерял сразу
И бороду
И жену.
Хоть жену не совсем утратил,
Но курица стала не та.
Ну, скажем,
Стала его Катя
Курица без хвоста.
‘Счастье — оно игриво.
Счастье — сумасброд’.
И ждал он терпеливо:
‘Наверно назад придет’.
Но… на морозе голого
Долго не греет дым…
И он опустил голову,
Голову без бороды.
Так, окончательно сломан,
Робок, как никогда,
Инспектор
Пришел к портному,
Чтобы сказать:
‘Да’.
. . . . . . . . . . . . . . .
Маленький, жиденький столик.
(Ножка когда-то была.)
Инспектор сидит и колет
‘Текущие дела’.
Путь секретарский тяжек:
Столько серьезных слов!
Сто-лько се-рьез-ных бу-ма-жек!
И на каждой:
‘Блох’, ‘Бобров’.
Жутко: контроль на контроле.
Комиссия вот была…
Инспектор сидит и колет
‘Текущие дела’.
И… он мечтает — не больше
(Что же осталось ему?),
Как бы попасть
В Польшу
И не попасть
В тюрьму…

В общем фокусе

Что значит:
Хочет человек?
Как будто дело в человеке!
Мы все, конечно, целый век
Желаем
Золотые реки.
Все жаждем сахар, так сказать,
А получается иначе,
Да, если хочешь
Хохотать,
То непременно
Плачешь.
Но дайте жизни…
Новый век…
Иной утюг,
Иная крыша,
И тот же самый человек
Вам будет
На голову выше.
Для птицы главное — гнездо.
Под солнцем всякий угол светел.
Вот Мотэле —
Он ‘от’ и ‘до’
Сидит в сердитом
Кабинете.
Сидит как первый человек.
И ‘нет как нет’
Здесь не услышишь.
В чем фокус? Тайна?..
Новый век.
Иной утюг,
Иная крыша…
О-о-о время!
Плохо… Хорошо…
Оно и так
И этак вертит.
И если новым
Срок пришел,
То, значит, старым —
Время смерти!

Погребальная

Комната… тихо… пыльно.
Комната… вечер… синь.
Динькает
Будильник:
Динь…
Динь…
Динь…
Час кончины —
Он приходит
Тихо-тихо,
Не услышишь.
И уходит молча счастье,
И уходят
Мыши.
Только горе неизменно.
Заржавел пасхальный чайник!
И задумаются стены.
И —
Молчанье.
Он заснежит, он завьюжит
В полночь, ветер белорукий…
И совсем теперь не нужен
Ни талмуд,
Ни брюки.
Тихо.
Сумрак нависает.
Не молитва
И не ужин…
Пусть по-новому, Исайя,
Стол тебе послужит.
А потом — к иному краю.
В рай, конечно, не иначе…
Тихо!
Свечи догорают.
Тихо.
Сарра плачет…
О-о-о время!
‘Плохо’… ‘Хорошо’…
Оно и так
И этак вертит,
И если новым
Срок пришел,
То, значит,старым —
Время смерти…
Да, если новым срок пришел,
То, значит, старым —
Фэртиг…

Послесловие

До Кракова —
И до Варшавы —
Сорок.
Но лучше, чем всякий город,
Свой, родной город.
Разве дворцом сломите
Маленькие, заплатанные,
Знаете, домики,
Где смеялись и плакали?
Вот вам
И меньше и больше.
Каждому свой мессия!
Инспектору
Нужно Польшу,
Портному —
Россия.
Сколько с ней было пройдено,
Будет еще пройдено!
Милая, светлая родина,
Свободная родина!
Золото хуже меди,
Если рукам верите…
И Мотэле
Не уедет,
И даже
В Америку.
Не-ет, он шагал недаром
В ногу с тревожным веком.
И пусть он не комиссаром,
Достаточно —
Че-ло-ве-ком!
Можно и без галопа
К месту приехать:
И Мотэле будет штопать
Наши прорехи.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Милая, светлая родина,
Свободная родина!
Сколько с ней было пройдено,
Будет еще пройдено!!!
1924 — 1925
Иркутск — Москва
[1] Хедер — школа.
[2] Давнэл — молился.
[3] Тахрихим — саван.
[4] Могендовид — шестиконечная звезда.
[5] Талэс — молитвенное одеяние.
[6] Цадики — мудрецы, ученые.
Оригинал здесь
Уткин Иосиф Павлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Дух Русских, Гонорский Разумник Тимофеевич, Год: 1813
  2. Певислад и Зора, Востоков Александр Христофорович, Год: 1804
  3. Сандэлло, Столыпин Александр Аркадьевич, Год: 1899
  4. Незнакомец, Алмазов Борис Николаевич, Год: 1870
  5. Как любовь побудила злобу, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1899
  6. Гайдамаки, Шевченко Тарас Григорьевич, Год: 1841
  7. Пери и ангел, Мур Томас, Год: 1806
  8. Из ‘Воспоминаний на пути жизни’, Штульц Вацлав, Год: 1871
Электронная библиотека