Повернула ли Россія отъ фразъ къ длу?
Москва, 15-го декабря.
Повернула ли Россия от фраз к делу?, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1883
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
‘Въ наше время поворота отъ фразы къ длу’… такъ недавно гласило, безчисленно повторяясь, объявленіе о переход ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ въ руки новой редакціи’. Пріятно для слуха, но не новая ли это, увы! въ свою очередь фраза? Точно ли поворачиваемъ мы отъ фразы въ длу, а не въ бездйствію или дловому бездлью? Гд это ‘дло’ — общее, совокупное, хотя бы многообразное и развтвленное, надъ которымъ бы работали одновременно, хотя бы каждая въ своей сфер и соотвтственнымъ ей способомъ, вс силы правительственныя и общественныя, — которое бы одушевляло, объединяло въ труд, участіи и сочувствіи и власть, и страну? Его нтъ, и мы его не усматриваемъ даже въ туман. Канцеляріи разныхъ вдомствъ, между которыми, вднія ради, распредлены порознь и механически функціи нашего государственнаго организма, конечно не предаются праздности: он размренно и аккуратно усердствуютъ, муштруя и трепля этотъ организмъ въ подлежащемъ порядк… Но кто же когда-либо эту механическую дятельность канцелярской машины возводилъ на степень живаго дла и верченіе ея колесъ почиталъ за самостоятельный признакъ жизни самого организма? Да и когда же эта дятельность превращалась? Канцеляріи на то и канцеляріи, чтобы даже изъ воздуха вить веревки, — но многаго ли стоютъ, на что годятся такія веревки?.. Извстно, что канцеляріи способны проявлять и развивпть усиленную дятельность и при совершенномъ бездйствіи, даже при оцпенніи ввреннаго имъ живаго матеріала, пожалуй еще съ большимъ удобствомъ и удовольствіемъ. Не такое, безъ сомннія, канцелярское труженическое бездлье разумлъ и г. Авсенко подъ словомъ ‘дло’, но жаль, что онъ не сдлалъ подобающей оговорки: она не излишняя для Петербурга. Въ Петербург — кто же этого не знаетъ?— очень и очень наклонны ‘движеніе’ бумагъ въ канцеляріяхъ признавать за движеніе самой жизни, а инымъ начальникамъ наврное и не вдомекъ: почему это въ обществ жалуются на ‘застой’, когда за ними не стоитъ ни одна бумага, каждая въ тотъ же день получаетъ ‘установленный ходъ’, каждый No очищается къ вечеру! Какъ очищается — это другой вопросъ, да и ходъ бываетъ не всегда впередъ, а подчасъ попятный, — но тоже вдь сходъ’! Едвали нашъ ‘поворотъ отъ фразы въ длу’ будетъ успшенъ, если не совершится поворота и отъ канцелярской фразеологіи въ дланію живому и плодотворному. Въ доказательство сошлемся на т же ‘С.-Петербургскія Вдомости’, которыя въ очень интересной стать подробно разсказываютъ, какъ еще въ 1867 г. генералъ-губернаторъ Юго-Западнаго края Безакъ возбудилъ государственный вопросъ первостепенной важности — объ упраздненіи вотчинныхъ правъ владльцевъ 8 городовъ и 322 мстечекъ въ Подольской и Волынской губерніи, — которые города и мстечки принадлежатъ почти исключительно Полякамъ, а иные, по крайней мр фактически, даже Евреямъ-капиталистамъ (напр. Старо-Константиновъ — купцу Эпштейну), какъ наконецъ генералъ Безакъ добился разршенія образовать комиссію для обсужденія этого жизненнаго для края вопроса, какъ потомъ эта комиссія выработала и представила въ конц 1869 г. цлый законодательный проситъ выкупа вотчинныхъ правъ генералъ-губернатору кн. Дондукову-Корсакову, который, вслдъ за симъ, съ своимъ одобреніемъ внесъ его въ министерство внутреннихъ длъ (конечно при входящей бумаг за No, которая, конечно, въ свое время была доложена и ‘очищена’), и какъ это великое государственное дло вотъ уже четырнадцать лтъ остается безъ разршенія… Года два тому назадъ, ничего не зная о трудахъ вышеупомянутой комиссіи, наша газета подняла вновь вопросъ объ этихъ городахъ, указывая на опасность подобнаго частнаго владнія въ Польскихъ и Еврейскихъ рукахъ въ Русскихъ пограничныхъ губерніяхъ, — въ министерств, какъ мы слышали, зашевелились, обмнялись нсколькими ‘входящими’ и ‘исходящими’, и затмъ все снова заглохло… Тмъ же генераломъ Безакомъ и тогда же былъ возбужденъ вопросъ о пропинаціонномъ прав, т. е. объ исключительномъ прав владльцевъ Западнаго края на продажу питій въ принадлежащихъ имъ городскихъ поселеніяхъ: вопросъ этотъ остается неразршеннымъ и понын! Укажемъ кстати и на вопросъ о землевладніи вообще въ Юго-Западныхъ губерніяхъ, по которому составлена, какъ намъ извстно, превосходная записка по распоряженію генералъ-губернатора Дрентельна, и который, сколько мы знаемъ, тоже залетъ въ Петербургскихъ канцеляріяхъ словно камень, поверхъ котораго тихо, а порою и рзво, струится стеченіе’ бумагъ, безсильное сдвинутъ этотъ камень съ мста… И сколько такихъ камней! Ими усяно дно канцелярскихъ ручьевъ, и мохомъ уже поросли нкоторые… А Сверо-Западный край — кто и что, какая ‘фраза’ мшала тутъ длу? Несчастный край, вотъ уже пятнадцать лтъ сряду тщетно ожидающій умнаго, въ Русскомъ національномъ смысл управленія, край словно преданный вновь свободному ополяченію, словно совсмъ выскочившій изъ короткой памяти Петербурга, гд повидимому совсмъ и забыли о Польскомъ возстаніи 1863 года и о томъ, что Польскій вопросъ для Россіи ршается собственно не въ Варшав, а въ Вильн, и что наконецъ Вильна — не Тула, и не Калуга, а потому требуетъ особенныхъ заботъ внутренней Русской народной политики… ‘Но вдь не въ канцелярскому же механизму могутъ быть предъявляемы притязанія на какую либо политику!.. И куда бы, въ какой уголъ Россіи ни забросила васъ случайно судьба, везд поразятъ васъ вопіющія нужды, животрепещущіе вопросы, хотя и мстные по наружности, но несомннно общаго государственнаго значенія, — и окажется, что и прежде насъ уже поражались ими сотни зазжихъ наблюдателей и ревизоровъ, что вс эти нужды и вопросы были въ свое время даже тщательно изучены и обслдованы, что по всмъ этимъ нуждамъ и вопросамъ представлены въ свое время по начальству рапорты, донесенія, записки, старательно выработанные проекты, которые вс, достигая Петербурга, исчезали въ какомъ-то, точно заколдованномъ, глухонмомъ пространств, откуда ни отвта, ни отзвука. И понятно: ихъ не способны даже и ухватить, — способны лишь искромсать и исковеркать зубцы и колеса канцелярской машины… Но гд же она, гд эта желанная, вожделнная, Русская творческая внутренняя политика, которая бы направляла механизмъ, вдохновляла правителей, живила и двигала весь нашъ государственный строй? Какъ страстно хотлось бы ощутить ея дуновеніе, заглянуть ей въ лицо! Какъ тоскуетъ по ней Русское сердце! Можетъ быть она и существуетъ, несомннно даже существуетъ, но лишь почему-то не находитъ нужнымъ проявлять теперь себя намъ, простымъ смертнымъ… Такъ ли это или не такъ, но Русскимъ людямъ отъ того не легче,
При такихъ условіяхъ трудно подмтить ‘поворотъ отъ фразы къ длу’, если только почтенный авторъ этого выраженія разуметъ подъ дломъ дланіе серьезное, государственнаго характера. Трудно потому, что такое, если не отсутствіе самой внутренней политики, то по крайней мр несомннное отсутствіе ея ощутимаго и видимаго присутствія, мало располагаетъ въ настоящее время къ работ, даже напримръ, дятелей мстныхъ, въ той даже тсной области, которая, казалось бы, имъ уже вполн доступна. Вышеприведенные примры, и вообще отзывы лицъ вполн компетентныхъ, свидтельствуютъ, что лтъ 15, 10 тому назадъ и даже еще короче — эта дятельность, сравнительно, была довольно оживлена, но совершенная ея безрезультатность въ высшихъ сферахъ администрація обезнадежила даже самыхъ ретивыхъ. Всюду и везд по Россіи услышишь унылый откликъ: ‘писано’, ‘представлено’, ‘ничего не вышло’! Могутъ возразить, что эти отклики точно такъ же относятся въ прежнему времени, какъ и въ настоящему, и еще боле въ первому, чмъ въ послднему… Возраженіе врно, но нельзя не вспомнить, что между обими эпохами, прошлой и ныншней, была пора обновленія чаяній и надеждъ, а такъ какъ никакого измненія въ административныхъ порядкахъ не произошло, то и замчаемое теперь уныніе несомннно позднйшаго происхожденія или, правильне, оно съ той поры значительно усилилось и укоренилось. Впрочемъ, теперь это не столько уныніе, сколько оскудніе жизненности духовной. Отрицать этого явленія нельзя, воображать, что можно замаскировать его призрачною дятельностью канцелярій, или утверждать, что такое состояніе общественнаго духа именно и есть должное и нормальное, а то чувство неудовлетворенности, которое замчается въ обществ, происходитъ лишь отъ чрезмрной избалованности реформаторскою дятельностью первой половины прошлаго царствованія, вслдствіе чего общество и привыкло, какъ ребенокъ, къ частой смн игрушекъ или новыхъ ощущеній, воображать, утверждать все это было бы, по нашему мннію, величайшею политическою ошибкой. Слдовало бы, напротивъ, нашимъ государственнымъ умамъ посерьезне отнестись въ настоящему нравственному настроенію Русскаго общества и углубиться мыслью въ изслдованіе его истинныхъ сокровенныхъ причинъ. Не могутъ же они не знать, что если, по словамъ Наполеона, духъ арміи составляетъ три четверти ея силы въ битв, и лишь одна четверть силы зависитъ отъ вншнихъ матеріальныхъ условій, то и въ дл гражданскаго преуспянія, въ дл мирныхъ побдъ государственнаго порядка надъ неурядицей, не меньшее значеніе принадлежитъ и состоянію духа общественнаго.
Не лишены интереса въ настоящемъ случа сужденія одной англійской газеты, мало, кажется, распространенной въ Россіи, ‘The Mail’. Въ No ея отъ 7 декабря (и. ст.) помщена довольно пространная статья о нашемъ отечеств, по поводу послдняго займа, называемаго ‘золотой рентой’. Признавая полный успхъ подписки на этотъ заемъ, предложенный непосредственно публик самимъ Русскимъ министерствомъ финансовъ, газета, справедливо или нтъ, утверждаетъ, будто ‘первоначально операція эта была предложена иностраннымъ ‘банкирамъ’, но ‘попытка потерпла неудачу, среди иностранныхъ финансистовъ обнаружилось колебаніе’, а потому Русское правительство ршилось ‘дйствовать единолично’. Такое дйствіе, по мннію газеты, должно было, будто бы, обойтись, да и обошлось, дороже, на условіяхъ боле тяжелыхъ для Русскаго Казначейства, чмъ прямой заемъ на границей, порученный цлой групп банкировъ, въ посредничеству которыхъ (но уже за боле цнное вознагражденіе) все-таки пришлось-де прибгнуть и при ‘золотой рент’. ‘Слдуетъ сознаться, продолжаетъ газета, — что ‘по своимъ внутреннимъ условіямъ новый заемъ совершился на ясныхъ и вполн добросовстныхъ основаніяхъ. Заемщику предоставляются вс законныя гарантіи въ томъ, что онъ будетъ пользоваться полностью того дивиденда, который онъ имлъ въ виду. Добросовстное отношеніе въ длу Русскаго Государственнаго Казначейства никогда не подвергалось ни малйшему сомннію. Оно всегда выполняло свято вс свои обязательства’… Почему же однако, спрашивается, предложеніе правительства встртило вышеупомянутое’колебаніе въ сред иностранныхъ финансистовъ?’ ‘Русскіе патріоты, — такъ отвчаетъ на этотъ вопросъ ‘The Mail’, — ‘не могутъ не сознавать, что въ упомянутомъ колебаніи выразилась тнь, только лишь тнь сомннія — въ какой степени Россія можетъ, при различныхъ непредвиднныхъ случайностяхъ, оказаться состоятельною при выполненіи принятыхъ ею на себя обязательствъ въ финансовомъ отношеніи’… Русскіе патріоты, — замтимъ мы Англійской газет, — конечно никогда, ни въ какомъ случа, съ своей стороны въ состоятельности Россіи сомнваться не могутъ, но это не мшаетъ имъ интересоваться причинами иностраннаго скептицизма, возбужденнаго настоящимъ положеніемъ нашего отечества. Причины же эти, по толкованію Англійской газеты, слдующія: ‘Россія, — говоритъ она, — вынуждена общать боле 6% звонкою монетою не потому, чтобы она когда-либо уклонялась отъ уплаты или подозрвалась въ уклоненіи на будущее время, но потому, что капиталисты, сравнивая ея обязательства съ ея экономическимъ развитіемъ, не приходятъ въ твердому убжденію въ ихъ взаимномъ равновсіи… Россія не достигла того матеріальнаго развитія, котораго и она сама, и Европа отъ нея ожидали. Какъ бы ни расходились въ мнніяхъ относительно того направленія, котораго надлежитъ держаться, едва ли можно оспаривать, что Имперія перестала развиваться въ матеріальномъ смысл, потому что она остановилась въ своемъ общественномъ развитіи. Предстоитъ сперва воодушевитъ духовными и нравственными жизненными силами народныя массы Русскаго населенія, и тогда только обнаружатся во всей своей сил Русскія физическія богатства’.
Совершенно обочтутся въ своихъ предположеніяхъ т, которымъ покажется будто Англійская газета клонитъ свою рчь къ ‘конституціи’. Англичане слишкомъ хорошо вдаютъ исторію своего государственнаго устройства, слишкомъ твердо знаютъ цну правильному, органическому національному развитію, слишкомъ чужды доктринерства для того, чтобъ кому-либо предлагать въ образецъ свои Британскіе или чьи бы то ни было чужіе порядки, или же совтовать Россіи съ ея тысячелтнимъ бытіемъ и стомилліонимьгъ народомъ выскочить легкомысленно изъ своей исторической колеи, заняться умозрительнымъ сочинительствомъ себ государственныхъ уставовъ или же искать въ иностранныхъ отвлеченныхъ теоріяхъ разршенія своихъ жизненныхъ Русскихъ задачъ!… Такая вздорная мысль не только ни у одного Англичанина въ голов вмститься не можетъ, но и ни у одного иностранца съ опредленнымъ національнымъ самосознаніемъ. Для этого нужны головы Русскихъ доморощенныхъ иностранцевъ, нашихъ, такъ-называемыхъ, ‘западниковъ’, т. е. мнимыхъ ‘либераловъ’, мнимыхъ ‘консерваторовъ’, мнимыхъ ‘демократовъ’ и не мене мнимыхъ ‘аристократовъ’… ‘The Mail’ въ дальнйшемъ изложеніи замчаетъ только одно, что ‘великая реформа прошлаго царствованія’ осталась недодланною, что ‘во многихъ отношеніяхъ выигрышъ обратился въ проигрышъ’, и что, по ея мннію, необходимо, между прочимъ, мирное измненіе, — но какое именно ‘The Mail’ не указываетъ, да и указать не можетъ, — ‘во всемъ стро государственной администраціи’. Англійская газета вслдъ за симъ горячо привтствуетъ всть о намреніи будто бы Русскаго правительства уничтожитъ право чиновниковъ, по достиженіи извстнаго чина, пріобртать потомственное дворянское достоинство. Газет мерещится, будто чиновникъ станетъ отъ того демократичне, ближе въ народу или ‘ближе въ Русской гражданственности!’ Такого ошибочнаго сужденія мы не имемъ права даже и поставить въ вину органу чужеземной печати, мало знакомой съ подробностями нашего соціальнаго устройства, когда у насъ самихъ, дома, въ Петербург, находятся природные Русскіе, которые въ упомянутой мр видятъ возможность превратить дворянство въ замкнутую аристократію на западный образецъ. Объ этой мр, если слухъ подтвердится, мы не упустимъ сказать свое слово. Но дло теперь не въ будущемъ значеніи чина дйствительнаго статскаго совтника, и даже не въ мнніяхъ Англійской газеты о необходимыхъ преобразованіяхъ, а въ томъ, что даже самихъ иностранцевъ поражаетъ отсутствіе того надлежащаго ‘воодушевленія нравственными и духовными жизненными силами’, безъ котораго, по ихъ практическому, опытному соображенію, даже и физическія богатства страны не могутъ обнаружиться и развиться во всей своей сил. Дло въ томъ, что этотъ, замтный даже и за границею, недостатокъ общественнаго одушевленія, или, иначе, упадокъ бодрости Русскаго духа уже даетъ нкоторый поводъ въ фальшивому сомннію въ платежныхъ средствахъ Россіи, какъ будто колеблетъ ея вредитъ!! Можетъ быть хоть замчаніе Англійской газеты удостоится нсколько большаго вниманія со стороны Русскихъ государственныхъ людей, чмъ указаніе своихъ публицистовъ…
Предположивъ, что фактъ упадка духа достаточно засвидтельствованъ, пойдемъ дале. Какія же его причины? Причины рааличныя, — и вншнія, такъ сказать осязательныя, и внутреннія, боле духовнаго и нравственнаго свойства, причины, лежащія отчасти въ нашемъ административномъ стро, отчасти въ воспитаніи и развитіи самого Русскаго общества. Подробное ихъ изслдованіе потребовало бы обширной диссертаціи, мы ограничимся пока бглымъ очеркомъ.
Не подлежитъ и спору, что начало этому поникновенію духа въ Россіи положилъ прежде всего Берлинскій трактатъ, — поникновенію не частному, не въ сред только такъ называемой интеллигенціи, не въ томъ или другомъ класс общества, а всенародному, во всхъ слояхъ и на всемъ протяженіи государства. Мы вовсе не отрицаемъ, что и ране трактата было достаточно поводовъ не только въ недовольству, но даже и въ нкоторому унынію, но эти поводы не били такого повсемстно-одинаковаго свойства, а главное, настолько были не глубоки, что ни мало не помшали тому всеобщему возбужденію національнаго духа, которое проявилось въ Россіи въ достопамятную эпоху 1876 и 1877 годовъ. Напротивъ, вс эти поводы были въ то время забыты. Нтъ ничего ни мудренаго, ни чрезвычайнаго, когда народный патріотизмъ вспыхиваетъ и разливается по стран пожаромъ — въ случа, напримръ, нашествія непріятеля и даже только дерзкой угрозы иноплеменныхъ враговъ. Но въ упомянутыхъ нами годахъ совершилось нчто иное, проявился энтузіазмъ такъ сказать идейный, объявшій изъ конца въ конецъ народныя массы, и притомъ съ такою цльностью и единствомъ, съ такою небывалою и необычною силою, что онъ увлекъ за собою и правительство, и верхніе классы общества, и всю ту Петербургскую властительную среду, для которой онъ, разумется, по существу своему, былъ и чуждъ и совсмъ непонятенъ. Лгутъ и клевещутъ, только росписываются въ собственномъ тупоуміи, незрячести и ограниченности душевной вс т, которые отрицаютъ глубокую искренность этого движенія. То было движеніе самой исторической стихіи, то самые составы Россіи заговорили, ея составы органическіе, православные и Славянскіе, — то объявлялось воочію и вслухъ ея міровое призваніе. Мы имемъ право свидтельствовать объ этомъ. Мы получали, мы читали мірскіе сельскіе приговоры и изъ-за Волги, и изъ-за Хопра, о томъ, что-де и ихъ селамъ отставать никакъ непригодно, и что вотъ отъ этихъ селъ, по свободному мірскому ршенію, снаряжается-де ими столько-то ‘добровольцевъ’, мы видли предъ собою десятки мужиковъ на колняхъ, умолявшихъ, какъ о милости, отправить ихъ за Дунай ‘пострадать за братьевъ-христіанъ’, ‘мученическій внецъ принять’, мы хранимъ до сихъ поръ письмо какого-то дворника изъ Казани, въ которомъ безграмотно (но съ какою любовью!) полууставомъ, излагалъ онъ будущую эктенію, гд посл молитвы о Цар поминаются одинъ за другимъ и ‘благоврные Славянскіе государи’… Кто же не помнитъ того восторга, что объялъ всю Россію посл октябрской рчи 1876 г., произнесенной покойнымъ Царемъ въ Москв? Но если Царь, въ стнахъ Кремлевскихъ, принялъ на себя наитіе Русскаго историческаго духа, то какому, напротивъ, нажиму анти-историческаго и анти-національнаго духа подвергся онъ, нашъ мученикъ-Царь, въ стнахъ — увы! слишкомъ роднаго и слишкомъ привычнаго ему Санктпетербурга! Недоумнно, растерянно, пожимая плечами или даже съ озлобленнымъ негодованіемъ внимали оттуда этому взрыву варварскихъ чувствъ и помысловъ на низинахъ народныхъ — вс т, которымъ приходилось волей-неволей служить оффиціальнымъ орудіемъ новаго, великаго Русскаго дла, — наши дипломаты, бюрократы, весь этотъ орудующій Русскою землею міръ нашей Чухонской Пальмиры, міръ канцелярскій, чиновническій, сановническій, купно съ ‘либералами’ разныхъ кличекъ (все это одного поля ягоды, какъ тогда, такъ и теперь!)
Дальнйшее извстно. Какое богатство нравственное, какую вру въ себя и въ свое призваніе, какую мощь и здоровье духа явилъ тогда нашъ народъ, — такое здоровье, которое, проявясь на простор какъ дятельная историческая сила, могло бы, казалось, оздоровить весь нашъ государственный организмъ, исцлить его недуги! И какимъ, напротивъ того, пигмеемъ въ духовномъ и нравственномъ смысл явилось все то, что призвано руководить судьбами народа въ качеств чиновной и сановной интеллигенціи! Никогда не обнаруживался такъ рзво предъ всеобщимъ сознаніемъ тотъ глубокій внутренній разладъ, который существуетъ между Россіею истинною, народною, историческою и Россіею искусственною, поддланною, оффиціальною, — тою, что находитъ себ выраженіе въ С.-Петербург. Все, что сдлано было первою, раздлано было второю. Народомъ и нашею арміею были совершены истинныя чудеса мужества и доблести, неслыханныя въ исторіи, — у народъ и армія дали все, что могли дать: достояніе, кровь, исполинскіе подвиги самоотверженнаго, врующаго духа. Но какъ скоро перейдена была грань непосредственнаго, единственно доступнаго народу дйствія, какъ скоро началось дйствіе умственное, зависвшее отъ руководящей интеллигенціи, такъ и сорвалась Россія въ пучину срама… ‘Посл нашего отступленія отъ Константинополя’, писалъ Скобелевъ, ‘всякому стало очевидно, что Россіи обязательно было заболть’. Она и заболла…
Чмъ выше былъ подъемъ народнаго духа, тмъ глубже упалъ онъ посл Берлинскаго трактата, чмъ напряженне былъ энтузіазмъ, тмъ жесточе было разочарованіе… Только въ Петербург, гд пульсъ Русской жизни никогда не слышенъ, можно было предположить, что такой великій, тысячелтній историческій государственный организмъ, какъ Россія, способенъ перенести безслдно ударъ, нанесенный ему исходомъ войны, и равнодушно принять на свое чело, вмсто внца побды и славы, позорное клеймо въ вид обще-Европейскаго приговора, — этой хулы на духа народнаго, этого колоссальнаго грха противъ чести, достоинства и историческаго призванія Русской земли! Въ то время, какъ въ Петербург безъ особеннаго труда мирились съ трактатомъ, — а многіе даже, въ томъ числ и та ‘либеральная’ партія, коей газета ‘Голосъ’ служила организмъ, воспвали трактату хвалебные гимны, — Россія никла и никла духомъ. Посрамленная вра, пристыженный энтузіазмъ… что можетъ быть тягостне и томительне такого состоянія духа?.. Русскій народъ повергся въ безъисходное недоумніе. Онъ сохранилъ въ себ, разумется, ту же мощь патріотизма, то же богатство нравственныхъ силъ, но точно свинцомъ пригнетенныхъ сверху. Осъ исполненъ по-прежнему той же любви и врности въ Царю, къ этому историческому своему государственному принципу, но проникся глубокою мнительностью относительно достоинства дйствующихъ въ Россіи порядковъ. Само собою разумется, что такое отношеніе въ народ не возведено на степень отчетливаго сознанія, онъ только лишь смутно чувствуетъ присутствіе надъ собой какихъ-то фальшивыхъ силъ, парализующихъ его самыя усердныя, самыя искреннія усилія. Но гораздо сознательне выражается это недовріе въ обществ, даже въ тхъ его слояхъ, которые не носятъ названія ‘интеллигенціи’: они уже не подвигнутся на служеніе иде такъ беззавтно, какъ прежде, опасаясь что, благодаря администраціи, продолжающей пребывать въ неизмненномъ вид, всякую новую выдвинутую національную идею постигнетъ пожалуй такая же позорная участь, какъ и въ 1878 году, они подозрительно, пугливо относятся теперь во всякому увлеченію. Они болютъ сомнніемъ, робостью упованій…
Не легокъ былъ и Парижскій миръ 1856 г. для Россіи, но онъ не нанесъ ей нравственнаго урона, она уступила грубой соединенной вншней сил, увнчавшись на весь міръ славой самаго доблестнаго сопротивленія, и сознавала, что уступаетъ лишь не надолго. Дло въ томъ, что одновременно съ испытаніемъ началась для Россіи и новая эпоха внутренней жизни развернулась впереди блестящая перспектива плодотворной обильной дятельности. Тяжелое впечатлніе Парижскаго трактата мигомъ потонуло въ новомъ подъем духа, въ освжающемъ чаяніи великихъ преобразованій, великихъ побдъ надъ собственными врагами. Не трудно было мириться съ военною неудачею въ виду упраздненія крпостнаго права, стараго суда, старой умобоязни!.. Посл Парижскаго трактата, Россія только росла и шла въ гору, обновляясь и перерождаясь… Но въ гору ли пошла Россія со временъ трактата Берлинскаго? Вступила ли ршительно и твердо на путь истинно-народной политики, внутренней и вншней? Посл всхъ содянныхъ нами Европ уступовъ, не продолжали ли Петербургскія канцеляріи поступаться послдовательно многимъ множествомъ Русскихъ интересовъ всевозможнаго рода? Чмъ, въ самомъ дл, могло изгладиться или заслониться позорное впечатлніе Берлинскаго трактата? Чмъ? Событіемъ 1 марта, еще позорнйшимъ и ужаснйшимъ?.. Безъ сомннія, милости, оказанныя сельскимъ народнымъ массамъ во время недавняго царскаго внчанія, подйствовали на народъ благотворно, безъ сомннія, по мудрому народному изреченію: ‘сердце сердцу всть подаетъ’, Русское сердце новаго Государя вщуетъ сердцу народному и лично на Царя упованіе народное незыблемо-твердо, но условія административнаго строя, столь неблагопріятныя для непосредственнаго благодтельнаго дйствія власти, остаются неизмнными, такими же, какъ и прежде. Никакая новая творческая живительная идея во всеоружіи твердой правительственной силы еще не оснила Россію со времени упомянутыхъ двухъ роковыхъ событій. Напротивъ, въ Петербург чуть ли не останавливаются на мысли, что никакого оживленія и не требуется, что въ никакомъ подъем духа страна и не ощущаетъ надобности, что никакихъ даже и вопросовъ такихъ для Россіи не существуетъ, съ которыми бы не справилась сама все та же старая канцелярія, обычнымъ способомъ ‘теченія бумагъ’, что канцелярія довлетъ сама себ и Россіи, не нуждаясь въ содйствіи народнаго и общественнаго разума!..
Просимъ извиненія у читателей, что слишкомъ пространно увлеклись воспоминаніемъ о Берлинскомъ трактат, но въ томъ и бда, что онъ не воспоминаніе только, а зіяющая, сочащаяся рана, дающая себя особенно живо чувствовать всякій разъ, какъ дло коснется нашего положенія въ мір Славянскомъ, нашихъ отношеній въ Европ, какъ политическихъ такъ и экономическихъ. Да и не безполезно, кажется, напоминать о немъ Петербургу, гд въ отчужденіи отъ Россіи такъ слабо сознается потребность уврачеванія, хотя бы только косвеннаго, въ области не вншней, а внутренней политики, той глубокой язвы, что нанесена была духу народному! гд чуть ли вовсе не отрицается потребность одушевленія страны нравственными и духовными силами, безъ коихъ, по справедливому замчанію Англійской газеты, не мыслимо раскрытіе даже и нашихъ физическихъ богатствъ!..
Та ‘фраза’, отъ которой, по словамъ редактора ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, мы теперь поворачиваемъ, потому именно и воцарилась было у насъ съ такою силою, что духъ народный былъ совершенно пришибленъ и образовалась та пустота, гд всякой фраз раздолье. Фраза совсмъ примолкла въ моментъ возбужденія народнаго духа, но кто же помнитъ, какъ взвилась, какъ заголосила она вслдъ за пораженіемъ нашимъ въ Берлин, какому ‘самооплеванію’ и ‘самозаушенію’ предалась Русская глаголемая интеллигенція (т. е. оплеванію и заушенію собственно Русской народности, съ превознесеніемъ лично самой себя), — какъ пыталась она, подвергая осмянію всякое притязаніе Русской земли на самобытность внутренняго развитія, сдвинуть Россію съ ея историческихъ основъ?! Разумется, сдвинуть Россію не оказалось возможности: наперекоръ иностранному реченію, будто Россія — желзный колоссъ на глиняныхъ ногахъ, у этого колосса ноги-то именно и желзныя. Мало-по-малу, благодаря нкоторому допущенному для нея простору, фраза сама себя съла, т. е. перепуталась, изветшала, опошлилась, обличила до конца свою совершенную безсодержательность и утратила или, по крайней мр, начинаетъ очевидно терять прежнюю свою власть надъ умами, особенно же въ молодыхъ поколніяхъ. Въ этомъ отношеніи дйствительно совершился не малый, серьезный успхъ, и можно признать, что мы дйствительно поворачиваемъ… Но куда? Не рано ли еще ликовать и праздновать, и самодовольно выдавать условія Русской современности за нормальныя?
Кром вншнихъ причинъ настоящаго неплодотворнаго состоянія общественнаго духа, есть, какъ мы сказали, причины и нравственныя, глубоко внутренняго свойства, связанныя съ развитіемъ самой общественной мысли въ Россіи. Изврившись въ фразу, которою пробавлялся цлый рядъ поколній, Русскій интеллигентный человкъ (разумемъ здсь его общій типъ въ такъ-называемомъ образованномъ или мыслящемъ класс, а не частныя видоизмненія) очутился теперь совсмъ безъ вры, недоумвая — чему врить, скептически относясь къ врованію и увлеченіямъ всякаго рода. Прежніе идеалы, — идеалы отрицательные по преимуществу, особенно по отношенію къ родной стран, — разбиты и повыброшены, а положительныхъ идеаловъ онъ не вдаетъ, и стоить печальный и пустопорожній, тщетно ожидая или вдохновенныхъ указаній какого-либо новаго вщаго пророка, или властныхъ указаній самой современной дйствительности, т. е. какой-либо мощной исторической волны, которая бы сама подняла его и понесла къ пристани, гд нашелся бы ему и предметъ вры, и подвигъ, и дло. Предшествовавшія поколнія оставили ему сравнительно скудное наслдіе духа: безконечную вереницу абстрактныхъ увлеченій, безпредметныхъ исканій, фальшивыхъ надеждъ, напрасныхъ жертвъ, безплодныхъ страданій, — и почти никакого пригоднаго руководства для бодрой жизни и дятельности среди своего народа. Не даетъ ему этого и современная школа. Къ прошлому онъ не можетъ уже теперь относиться иначе какъ отрицательно, но и съ настоящимъ мириться не можетъ: будущаго же не видитъ и не можетъ видть: оно видимо лишь очами вры, — а этой-то вры у него и нтъ… Поворотъ отъ фразы — не долженъ бы становиться поворотомъ къ безмолвію, отреченіе отъ нигилистическихъ и тому подобныхъ лживыхъ идеаловъ не должно бы превращаться въ отреченіе отъ всякаго идеализма! Безъ идеализма не мыслимо истинное отношеніе къ дйствительности, безъ идеализма не можетъ быть и вполн благотворной практической дятельности. Но вотъ именно оскудніемъ всякаго идеализма и томится современное общество. Вотъ почему такой большой процентъ общественныхъ силъ устремляется теперь къ нажив или растрачивается въ забавахъ (учрежденія для которыхъ размножаются съ удивительною быстротою).
Между тмъ дла въ Россіи много, такъ много, какъ нигд въ мір, способныхъ, но праздныхъ рукъ еще боле. Но… нтъ убжденій. Нтъ увренности въ успх и польз труда. Некому призвать, кликнуть кличъ къ работ, указать каждому его мсто, возбудить, одушевить рабочія силы, во имя высшей цли передъ ними поставленной, на дружную, благую, многоплодную страду. Предоставленная сама себ, безъ опоры въ жизни, Русская мысль кочуетъ и бродитъ, все въ Россіи стало вопросомъ, по мр того, какъ разсевается туманъ фальшивыхъ представленій о Русской дйствительности, выступаетъ наружу противорчіе между требованіями Русской жизни и навязанными ей сверху формами быта и строя иноплеменнаго. Противорчіе видно, — но ни примиренія ихъ достигнуть нельзя, ни новыхъ формъ, которыя бы приходились вполн впору по Русской земл, взять не откуда: ихъ можетъ дать только органическое творчество самой жизни. Но какъ и откуда быть этому творчеству при недостатк одушевленія, при отсутствіи общаго вянія духа жизни, оживляющаго, оплодотворяющаго всякій трудъ, объединяющаго частныя, разрозненныя усилія въ общій благой подвигъ?
По историческому складу Русской земли всякій починъ тогда только вполн мощенъ, тогда только можетъ охватить ее широко и стать дломъ народнымъ, когда онъ нисходить съ верховыхъ высотъ власти или по крайней мр — въ живомъ союз съ нею. Этого-то и ждетъ Русская земля, ждетъ себ оживленія и одушевленія сверху. Вотъ на что и должно быть обращено вниманіе серьезныхъ и умныхъ государственныхъ людей, вотъ почему и не слдуетъ ни имъ себя, ни намъ ихъ вводить въ заблужденіе, будто все обстоитъ нормально и благополучно, будто мы уже вошли въ періодъ ‘дла’, такъ какъ уже повернули отъ фразы. Не войдемъ мы въ періодъ дла, — скажемъ опять, — пока не ‘поверяемъ’ и отъ фразеологіи бюрократической, пока не перестанемъ канцелярское движеніе бумагъ признавать за движеніе самой жизни, пока Петербургъ будетъ по старому почитать себя сдалищемъ разума за всю Русскую землю, пока Россія офиціальная не станетъ одно и едино съ Россіей земской, народной, исторической, пока, однимъ словомъ, не создадутся т одушевляющія условія, при которыхъ спорилось бы дло… ‘Не угашайте духа’, учитъ Писаніе.
Этимъ напоминаніемъ и позволяемъ себ закончить 1883 годъ… Невольно, предъ наступленіемъ новаго, спрашиваешь себя: шире ли, дятельне ли стала наша Русская жизнь? богаче ли силами и бодростью? какихъ свтлыхъ надеждъ и смлыхъ чаяній исполненъ ея взоръ, вперяемый въ будущее?..