Последние письма Н.И. Петровской, Петровская Нина Ивановна, Год: 1928 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 25 минут(ы)

Тыняновский сборник. II

‘ВСЕ ИЛИ НИЧЕГО’*.
ПОСЛЕДНИЕ ПИСЬМА Н.И. ПЕТРОВСКОЙ

Предисловие, публикация и комментарии Джона Малмстада

‘…вкус всецело историчен’
Лидия Гинзбург. Человек за письменным столом (Л., 1989. С. 86).

* ‘Все или ничего’ могло быть ее девизом’ // Ходасевич Владислав. Некрополь. Воспоминания. Литература и власть. Письма Б.А. Садовскому. М., 1996. С. 21 (‘Конец Ренаты’).

Спрашиваем себя: как сегодня писать историю литературы, будь то русская или любая другая. Кажется, что нет сейчас задачи более неотложной, когда с наступлением 21-го века оглядываешься на век прошедший, в котором историю русской литературы (и немецкой, польской, чешской, румынской и так далее) писали и извращали ‘победители истории’, которых она, со свойственной ей порой добродушной иронией, смела в свою мусорную корзину, а заодно с ними и репутации тех сотен писателей, большую часть которых никто теперь не читает, да и печатать их вряд ли еще когда-либо соберутся.

Впрочем, кому это вообще сейчас, в эпоху постмодернизма, интересно? Но дело ведь не только в том, что существует вопиющая некомпетентность в самой академической сфере и за ее пределами, а главным образом в тех широко распространенных формах, в которые эта некомпетентность вылилась, позволяя идеологическим критериям стать стандартом научности в такой степени, что ‘факт’ как таковой перестал вообще что-нибудь значить. А в последнее время слишком много появилось работ, авторам которых как будто и не случалось сталкиваться с теориями (и с терминологическим их жаргоном), которые бы пришлись им не по вкусу и которыми они всегда готовы пользоваться без разбору, иногда просто потому, что не совсем в них разобрались, или с фактами, которых бы они не смогли ‘понять’, чаще же просто исказить, следуя превыше всего ценимой ‘аргументации’. Какая польза в истории или в достоверных источниках для тех, кто скопом отверг все это как ‘хронологическую пыль’?

И все же остаются те из нас, кто идет другими путями, ибо если нам надлежит написать историю идей и форм неспокойного двадцатого века и в особенности тех ранних его десятилетий, которым я посвятил больше лет, чем хотелось бы помнить, sine qua non должны быть заслуживающие доверия издания художественных текстов и первоисточников — писем, автобиографий, мемуаров и т. п., — которые дали бы нам необходимые сведения, без которых невозможно обойтись при написании будь то истории или научного исследования, если они претендуют на то, чтобы задержаться на книжной полке. Литература, как прекрасно знали формалисты, не есть ряд следующих один за другим шедевров. Невозможно постичь эволюцию литературы или оценить какой-либо период ее истории, не принимая в расчет писателей второстепенных, а то и третьестепенных.

В.Ф. Ходасевич, хотя и не друживший с формализмом¹, отлично понимал, что в промежуточных или ‘периферийных’ фигурах ‘дух эпохи’, говоря его собственными словами, может воплощаться в такой же, если не в большей мере, как и в ее наиболее выдающихся представителях. И свой ‘Некрополь’, бесспорный шедевр мемуарной литературы, он открыл не блестящими портретами Андрея Белого или Валерия Брюсова, Федора Сологуба, М.О. Гершензона или Максима Горького, а очерком ‘Конец Ренаты’ — о трагически характерной судьбе женщины, послужившей прототипом для героини брюсовского ‘Огненного Ангела’². Ко времени ее смерти в Париже, в 1928 г., когда в ночь на 23 февраля она покончила с собой, отравившись газом в нищенском отеле тогда нищенского одиннадцатого аррондисманта, писательница и переводчица (главным образом с итальянского) Нина Ивановна Петровская (р. в 1879 г.) была забыта всеми, кроме небольшого круга московских друзей, оказавшихся, как и она, в эмиграции. После того, как в 1911 году она навсегда покинула родину, она не играла какой-либо роли в литературном процессе в России³. Но, как заметил Ходасевич, ‘в жизни литературной Москвы, между 1903-1909 гг., она сыграла видную роль’⁴. Она была замужем за С.А. Соколовым (Кречетовым), владельцем издательства ‘Гриф’ и редактором одноименного альманаха. Она печаталась во многих модернистских изданиях⁵, но отдельным изданием вышла всего одна ее книга, небольшой сборник рассказов Sanctus Amor (M., 1908). Андрей Белый, четырьмя годами раньше переживший с ней период бурных отношений, в своей рецензии в ‘Весах’ (1908, No 3), книги не принял: ‘Из Нины Петровской могло бы выработаться действительное дарование, если бы она не относилась так пассивно к собственным своим художественным переживаниям’⁶. Даже наиболее приверженный ‘феминизму’ критик едва ли стал бы пропагандировать ее прозу, в которой она довела до пародии, иногда почти до абсурда, самые характерные черты декадентства.

Белый в той же рецензии писал: ‘Герои и героини рассказов ходят, как манекены, опьяненные любовью. Но и любовь их манекенная. Все герои рассказов носят одно лицо, и героини тоже. Личность их испаряется’⁷. Ничего ‘манекенного’, однако, не было в личных отношениях автора этих рассказов, ‘маниакальное’ подошло бы сюда гораздо больше. И письма, оставшиеся свидетельством ее любовной связи с Валерием Брюсовым, читаются как роман, причем такой, какой она (кстати, и он) вряд ли сумела бы написать’. ‘Литературный дар ее был невелик’, — писал Ходасевич о Петровской, — и продолжал: ‘Дар жить — неизмеримо больше’⁹.

Именно эта сторона жизни Петровской сделала ее ‘образцовой’ для Ходасевича фигурой, центральной для его истории и концепции символизма: ‘Символизм не хотел быть только художественной школой, литературным течением. Все время он порывался стать жизненно-творческим методом <...> Это был ряд попыток, порой истинно героических, найти сплав жизни и творчества <...> Символизм упорно искал в своей среде гения, который сумел бы слить жизнь и творчество воедино. Мы знаем теперь, что гений такой не явился <...> история символистов превратилась в историю разбитых жизней, а их творчество как бы недовоплотилось’¹⁰. О Петровской Белый написал в своих мемуарах: ‘Раздвоенная во всем, больная, истерзанная несчастною жизнью, с отчетливым психопатизмом, она <...> переживала все, что ни напевали ей в уши, с такой яркой силой, что жила исключительно словами других, превратив жизнь в бред и в абракадабру’¹¹. Ходасевич пошел еще дальше: ‘Жизнь свою она сразу захотела сыграть — и в этом, по существу ложном, задании осталась правдивою, честною до конца’¹².

К тому времени, когда она попала в Париж, поздней весной 1927 года, после многих лет жизни в Италии, а затем в Берлине, ее эксперимент с жиз-нетворчеством зашел в такой же тупик, как и у небезызвестного доктора Франкенштейна. 2 сентября 1926 г. Петровская писала Горькому из Берлина: ‘За 9 лет жизни без гроша в кармане я узнала там (в Италии — Д.М.) и быт и людей и такие положения, которые никому и не снились в золотые дни символизма’¹³. Худшее ждало ее в Париже, где она жила подаянием разных благотворительных учреждений и отдельных писателей, к которым обращалась за помощью. Не удивительно, что обратилась она к своим старым друзьям московской поры, таким, как Ходасевич и Б.К. Зайцев. Ходасевич вспоминал в ‘Конце Ренаты’ об этой дружбе: ‘Приехала <в Париж> вполне нищей. Здесь нашлось у нее немало друзей. Помогали ей, как могли, и, кажется, иногда больше, чем могли’¹⁴. Судя по ее письмам, так оно и было.

В 1911 году, когда Петровская покинула Россию, Аминаду Петровичу (Аминодав Пейсахович) Шполянскому (1888-1957) еще предстояло стать Дон Аминадо, одним из самых популярных сатириков и комических авторов России. К 1927 году ‘у него была всеэмигрантская известность, исключительная популярность. В Париже все знали Дон Аминадо. Без преувеличения можно сказать: в те времена не было в эмиграции ни одного поэта, который был бы столь известен’¹⁵. Петровская не знала его лично (как явствует из ее первого письма к нему, она не знала даже его настоящей фамилии, когда посылала это письмо в контору газеты ‘Последние Новости’). Из второго письма уже понятно, что и он помогал ей, как мог. Но кому дано облегчить положение женщины, раз и навсегда решившей истерзать себя ‘до последней капли крови’¹⁶, как писала она одной знакомой после смерти сестры, в середине января 1928 г., и уже ни на что не способной? Нина Берберова так вспоминает время в конце декабря 1927 г., когда Петровская два дня жила у них с Ходасевичем: ‘Ночью она не могла спать, ей нужно было еще и еще ворошить прошлое. Ходасевич сидел с ней в первой, так называемой ‘моей’ комнате. Я укладывалась спать в его комнате, на диване. Измученный разговорами, куреньем, одуревший от ее пьяных слез и кодеинового бреда, он приходил под утро, ложился около меня, замерзший (ночью центрального отопления не было), усталый, сам полубольной’¹⁷. После 15 января 1928 г., когда он виделся с ней в последний раз, он не мог больше выдержать этих встреч и никак не отреагировал ни на записочку, отправленную после этой встречи, ни на последнее ее письмо к нему, написанное по-французски (по-видимому, сама она не могла держать перо в руке и должна была диктовать текст полуграмотному французу, живущему в этой же гостинице, и смогла только подписать его дрожащей рукой). В ее последнем письме Дон Аминадо, вероятно последнем вообще, мы видим человека, дошедшего до края бездны и уже не в состоянии от этой бездны оторваться. Вскоре после того, как письмо было отослано и не дожидаясь ответа, она сделала последний шаг. ‘Жизнь Нины была лирической импровизацией, в которой <...> она старалась создать нечто целостное — ‘поэму из своей личности’. Конец личности, как и конец поэмы о ней — смерть’¹⁸. Ее последние письма к Ходасевичу и Дон Аминадо поставят своего рода ‘точку’ в конце этой страшной ‘поэмы’.

* * *

Письма В.Ф. Ходасевича находятся в фонде H.H. Берберовой в библиотеке Бейнеке Йельского университета (Нью-Хейвен), а письма к Дон Аминадо — в его фонде в Бахметевском Архиве при Колумбийском университете (Нью-Иорк). Кураторам обоих архивов выражаю благодарность за разрешение на публикацию. Все письма в оригинале написаны в соответствии со старой орфографией. Слова, подчеркнутые в оригинале, напечатаны курсивом. Письма публикуются впервые¹⁹.

Примечания

¹ См.: Мальмстад Джон. Ходасевич и формализм: несогласие поэта // Русская литература XX века. Исследования американских ученых. СПб., 1993. С. 285-301.

² См.: Гречишкин С.С., Лавров А.В. Биографические источники романа Брюсова ‘Огненный Ангел’ // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 530-589.

³ Она изредка печаталась в России — несколько рассказов в ‘Утре России’, например, и в юбилейном выпуске альманаха ‘Гриф’ (М., 1914) — и только начало войны помешало выходу в свет второго ее сборника рассказов, ‘Разбитое зеркало’. В середине 20-х годов в советских изданиях появлялись ее переводы с итальянского, часто без имени переводчика.

⁴ Ходасевич. Некрополь. С. 19. Восемь писем Петровской к Ходасевичу от 1906-1911 гг. опубликованы: Из переписки Н.И. Петровской / Публ. Р.Л. Щербакова, Е.А. Муравьевой // Минувшее. Исторический альманах. 14. М., СПб., 1993. С. 369-391.

⁵ Подробно о ней и ее литературном наследстве см.: Русские писатели 1800-1917. Биографический словарь. Т. 4. М., 1999. С. 587-588 (статья А.В. Лаврова).

⁶ Белый Андрей. Sanctus Amor // Арабески. M., 1911. С 349.

⁷ Там же. С. 347.

⁸ См.: Брюсов Валерий и Петровская Нина. Переписка. Вступительные статьи, публикация и комментарии Н.А. Богомолова и А.В. Лаврова. М., 2004.

⁹ Ходасевич. Некрополь. С. 20.

¹⁰ Там же. С. 19.

¹¹ Белый Андрей. Начало века. М., 1990. С. 305.

¹² Ходасевич. Некрополь. С. 22.

¹⁴ Garetto Elda. Intrecci berlinesi: dalla corrispondenza di Nina Petrovskaja con V.F. Chodasevi e M. Gor’kij // Europa orientalis. 1995. XIV. No 2. С 147. Здесь напечатаны девять писем Петровской к Ходасевичу от 1922-1925 гг.

¹⁴ Ходасевич. Некрополь. С. 27.

¹⁵ Зуров Леонид. Дон Аминадо // Новый Журнал. 1968. No 90. С. 116.

¹⁶ Минувшее. 14. 1993. С. 394.

¹⁷ Берберова Н.Н. Курсив мой. М., 1996. С. 205.

¹⁸ Ходасевич. Некрополь. С. 28.

¹⁹ Ходасевич неточно цитирует три фразы из писем от 8 июня, 12 сентября и 14 сентября 1927 г. в очерке ‘Конец Ренаты’ (Некрополь. С. 28).

В.Ф. Ходасевичу

Paris. 8.6.927. утро.
Htel Bristol-Nord
Rue Dunkerque 2¹.

Дорогой Владя,

пишу Вам в полном отчаянии. Помогите, если можете по старой дружбе Вы². Вот в чем дело: Вера³ и главное П.К. Иванов⁴, совсем чудесным образом, — он по личному знакомству, — нашли мне комнату, страшно, невероятно дешевую: 53 fr. в неделю за двоих. Но где!… В ‘Arme du Salut’⁵ в palais de femmes⁶. Там же и обед за полцены. Мне ей Богу уже все равно! Я совсем еще больна⁷ и у меня нет сил бороться ни с чем. За неделю там уже заплачено и я могу с Журой переехать туда сейчас’. Но проэкт Веры: оставить вещи в отеле и переехать, обещав хозяйке уплату в понедельник оказался абсолютно непригодным. В понедельник у нее эта сумма будет, но вообразите, — что же получится: хозяйка требует с ножом уплаты завтра не позлее вечера — 249 fr. + 33 = 282 fr. Не заплачу — то что? Сами понимаете… Эти 282 fr. буквально сейчас цена двух жизней. О ‘цене’ жизней вообще не будем говорить… Словом, мне очень горько и трудно — и вот сейчас кажется просто невозможным, — придушить сестру. Это самое главное. А если я не заплачу — клянусь Вам, иного выхода не может быть. Владя, спасите все это Вы, если можете. Не прибавлю здесь ни одного лирического слова. Вера ручается за 200 fr. (из разных источников, но верно, абсолютно) в понедельник. Нужно еще 100. Сегодня (опять полуоколевающая) побегу по Парижу в поисках. Милый, достаньте (Вам же люди верят!) 300 fr. из которых за 200 я ручаюсь. А если сегодня достану у католиков⁹, то и 100 Вам верну. Там — в спасительной армии жить стоит грош. Я отлежусь неделю и м<ожет> б<ыть> опять за что нибудь уцеплюсь. Владя! Я Вас, более счастливого чем я друга, не беспокоила собой 5 лет. Сегодня я буду теребить католиков и даже Маклакова (если сердце его не обросло шерстью)¹⁰. Мы вернемся к 7-и в отель. Ах, пришли бы Вы, извели бы из темницы душу мою¹¹. Жалких слов не говорю, но жутко… А теперь еще раз практически: 200 fr. Вам вернуть клялись на образах Вера и Петр Конст<антинович>. Да я и так знаю, откуда эти деньги будут.

Владя! Владя!

Ваша Нина.

~~Нину целую крепко¹².~~

~~<Надписано над текстом письма:> Это на заду Gare de l’Est около лестница.~~

~~¹ У Петровской: Dunkeroque.~~

² 3 июня В.Ф. Ходасевич записал: ‘К Вере Зайцевой (Муратов, читал комедию, Алданов, Осоргина, Ясюнинская, Нина Петровская, Макеев…)’ (Ходасевич Владислав. Камер-фурьерский журнал. М., 2002. С. 106). Об их старой дружбе см. ‘Конец Ренаты’ в ‘Некрополе’.

³ Зайцева Вера Алексеевна (урожд. Орешникова, 1877/78-1965) — жена Б.К. Зайцева, была дружна с Петровской с начала века в Москве.

⁴ Иванов Петр Константинович (7-1953) — прозаик, драматург, член московского Литературно-художественного кружка, на заседаниях которого встречался с Петровской.

~~⁵ У Петровской: Armee de Salut.~~

⁶ Ср. письмо Петровской к Ю.И. Айхенвальду от 29 июня 1927 г.: ‘Адрес мой, увы, вероятно, на все лето останется в Arme du Salut. Здесь чисто, светло, и отдельная норка на двоих -две кровати, шкаф, умывальник и стол. Правда, в 11 ч. запирается дверь и тушатся огни. Но это меня пока мало стесняет. Я ведь выздоравливаю после очень тяжелой болезни и по вечерам почти никогда не выхожу’ (Жизнь и смерть Нины Петровской / Публ. Э. Гарэтто // Минувшее. Исторический альманах. 8. Paris, 1989. С. 133).

⁷ Ср. письмо к Дон Аминадо от 31 августа: ‘В день приезда свалилась с воспаленьем в легких (еще и теперь не оправилась совсем)’.

⁸ Жура, Журочка — семейное прозвище младшей сестры Петровской. О ней см. п. к Дон Аминадо от 31 августа, примеч. 4.

⁹ Имеется ввиду католическое благотворительное общество. ‘Война застала ее (Петровскую. — Д.М.) в Риме, где прожила она до осени 1922 года <...> Перешла в католичество. ‘Мое новое и тайное имя, записанное где-то в нестираемых свитках San Pietro, — Рената’, писала она мне’ (Конец Ренаты // Ходасевич Владислав. Некрополь. С. 27). Ср. письмо Петровской к Е.В. Выставкиной-Галлоп: ‘Во мне всегда жило религиозное чувство. Я верю в ‘тот свет’ и, чтобы сделать ей (сестре.— Д.М.) радость, снова перешла в православие’ (Из переписки Н.И. Петровской / Публ. Р.Л. Щербакова, Е.А. Муравьевой // Минувшее. Исторический альманах. 14. М., СПб., 1993. С. 395).

¹⁰ Маклаков Василий Алексеевич (1869-1957) — общественный и политический деятель (кадет), юрист, с 1924 г. председатель Русского эмигрантского комитета при Лиге Наций, также член бюро Комитета помощи писателям и ученым во Франции. В экземпляре ‘Некрополя’, принадлежавшем В.В. Вейде, Ходасевич отметил, что Петровская была невестой Маклакова (см.: Русская мысль. 1976,3 июня). Ср. ‘Некрополь’: ‘Была невестою одного, вышла за другого’ (С. 20).

¹¹ 8 июня Ходасевич зашел к Зайцевым, по-видимому, обсуждать финансовые проблемы Петровской, а виделся он с ней в понедельник 12 июня: ‘Нина Петровская. — Гуляли. В кафэ’ (Ходасевич. Камер-фурьерский журнал. С. 106).

¹² Берберова Нина Николаевна (1901 -1993) — писательница, гражданская жена Ходасевича (1922-1932). О Петровской см. ее мемуары: Курсив мой. М., 1996. С. 186, 204-205.

В.Ф. Ходасевичу

Paris. 15.6.927.

~~Дорогой Владя,~~

если Вы обо мне беспокоились, то пока что не надо. Вера прислала остаток и дало объединенье литераторов и ученых¹. Все это, конечно, не выход из положенья, но можно еще побороться. С закладом ничего не вышло. С каждым днем вижу больше и больше, что в Армии жить нельзя. Притеснения приходят медленно, но верно и срам человеку <мои>х² лет жить в тюрьме под началом. Правда, друг. Душа моя мрачна! Пришлите мне пожалуйста точный адрес Ремизова³, и нет ле у Вас как<ого>-ниб<удь> доктора gratis написать мне рецепт codeina*. Так кашляю ночью, что могут выгнать. Здесь не шутят. Обнимаю Вас обоих с нежностью.

Жура прив<етствует>.

Ваша Н.П.

~~Ответьте!!~~

~~Открытка, Штемпель: Paris. 15. 6.27. Адрес: Monsieur W. Hodassewitch. 14 Rue Lamblardie 14. Paris. 12. От: N. Petrowska. Rue Charonne 94. Arme <так!> de Sal.~~

~~¹ Имеется в виду Комитет помощи русским писателям и ученым во Франции.~~

² Так кажется. В рукописи слово, заключенное в ломаные скобки, потом было переменено на ‘400х’, при этом подчеркнутое, однако смысла это не имеет.

³ Писатель Алексей Михайлович Ремизов (1877-1957) с женой переехали из Берлина в Париж осенью 1923 г. В это время они еще жили на авеню Мозар (Mozart) в шестнадцатом аррондисманте. См.: Резникова Н.В. Огненная память. Berkeley, 1980. С. 72-91.

⁴ ‘Через несколько лет, в Париже, после смерти сестры, она (Петровская.— Д.М.> несколько дней прожила у нас в квартире на улице Ламбларди. С утра она, стараясь, чтобы я не заметила, уходила пить вино на угол площади Дюмениль, а потом обходила русских врачей, умоляя их прописать ей кодеин, который действовал на нее особым образом, в слабой степени заменяя ей наркотики’ (Берберова Н. Курсив мой. С. 205). Это случилось до смерти ее сестры, 19-20 декабря 1927 г. (см.: Ходасевич. Камер-фурьерский журнал. С. 115).

Дон Аминадо

31.8.927. Paris.
Rue de Charonne 94.
Arme du Salut¹.
Paris XI.

~~Глубокоуважаемый Дон Аминадо,~~

кажется будет скоро год, как Е.В. Выставкина² говорила с Вами в Париже обо мне, т. е. о Нине Петровской. Но уехать тогда не удалось и прибыла я сюда только три месяца назад³. В день приезда свалилась с воспаленьем в легких (еще и теперь не оправилась совсем), а на 17-й день меня друзья и доброжелатели ‘ввергли’ в ‘Palais de la femme’ — учреждение казарменного типа при Arme du Salut, где я, проклиная каждый день, и пребываю по сию пору. Три месяца с разными благотворительными костылями я просуществовала (а я ведь впрочем, не одна, со мной сестра и к тому же больная)⁴. В июле взяла здесь в кухне работу: разливала за ужином суп на 700 человек⁵. От этого свело три пальца на левой руке и пришлось отказаться. Проделала в короткое время, кажется, все, что полагается эмигранту (хотя я и не эмигрантка, а добровольно ‘назвалась груздем’ и ‘полезла’ в этот ‘кузов’)⁶. И вот встала перед стеной. Хотя мы и не знакомы, — ведь это только случайность, — я Вам пишу, как писала бы одному из давних литературных друзей и не могу себе представить, что Вы не ответите хотя бы с той же безнадежностью, как почти все тут со мной говорят. Очень старался Б.К. Зайцев втиснуть меня в ‘Посл<едние> Новости’ — не вышло. Сказали, что перегружены и людьми и матерьялом⁷. Книга у меня есть, ‘Воспоминания’ о символической эпохе⁸. Говорят, что книг здесь не печатают, в переводах не нуждаются и т. п. Словом, — гроб!.. Правда, по болезни во первых, по летнему времени, во вторых я видела мало народу и м<ожет> б<ыть> как раз пессимистов только. Зайцев, впрочем, обещал наверно упрочить меня в ‘Днях’, открытия к<ото>рых ожидали со дня на день и, кажется, перестали ждать⁹. Так мало по малу все меня ‘отложили’ до октября, до съезда, до блеска, до нового цветенья. ‘Отложили’, конечно, го же на авось.

А у нас с сестрой вот уже вторая неделя питательный вопрос сведен почти к полному нулю. А над головой виснут другие грозы: неоплаченные три недели здесь (за это в конце концов, хотя они и Anne du Salut, a все-таки выгоняют вон) и самый страшный нож: карт д’идантитэ¹⁰. Нет их и хлопотать не могу, п<отому> ч<то> сейчас же нужно уплатить за двоих. У меня к тому же просрочен паспорт и визы’. Знаю, что все это здесь не ново и обычно и никого тут ничем не удивишь потому что от хронических бедствий — собственных и посторонних, — сердце обростает с шерстью. Ну, а все-таки… ведь можно простить в таких случаях естественные жесты самосохранения… Вот, глубокоуважаемый Дон Аминадо, если Вы так же талантливы в разрешении литературно-бытовых вопросов как в Вашей поэзии и прозе, может быть Вы посоветуете мне, как хотя бы временно вывернуться из этого лютого положения. Работу взяла бы всякую кроме грубо-физического труда. Опыт показал мою непригодность в этих сферах. М<ожет> б<ыть> есть у Вас на примере какие-нибудь ‘благодетели’, ‘меценаты’, что помогли бы мне продышать сентябрь. Только: не Rue de Prony¹², не Маклаков (у меня с ним плохие отношения) и не ‘Союз писателей’¹³, временно для всех исчерпанный до дна. Конечно, всему этому предпочла бы работу. Вы так здесь любимы и известны, что м<ожет> б<ыть> Вам легче, чем другим, помочь мне словом или делом. Самое, главное в моей трагедии — болезнь сестры. У нее начало туберкулеза¹⁴и вот уже десятый день мне ее нечем, ну совершенно нечем кормить!.. Я еще кое-как, верно какими-то потусторонними силами, хотя плохо, но держусь. А тучи висящие над головой! Не сегодня, так на днях попросят оставить даже эту казарму, где ни человеку, ни зверю вольно дышать нельзя. Простите! Простите за вторженье в Ваш летний заслуженный покой. Но ответьте. Ответьте что бы то ни было и скоро. Мое оправданье в том, что сейчас все двери закрыты, до октября. А мне при таких условиях дожить до октября, — все равно что перескочить через собственный фоб…

Примите уверение в моих самых лучших чувствах, как к писателю, а интуитивно и как к человеку.

Дружески Ваша
Нина Петровская.

~~P.S. Не отвечайте мне заказным письмом. Мне ничего, нигде не дают без карт-д’идантитэ.~~

~~¹ Везде у Петровской ‘Armee’ вм. ‘Arme’.~~

² Выставкина-Галлоп (она и Галлоп-Ремпель) Екатерина Владимировна (1877-1957) — писательница, переводчица, познакомилась с Петровской в Берлине в 1922 г. Петровская писала свои воспоминания по ее просьбе в 1923 г. См. письмо, отправленное Петровской к ней из Парижа в середине января 1928 г. (Минувшее. 14. С. 394-396).

³ 17 февраля 1927 г. Петровская писала М. Горькому из Берлина: ‘вот второй раз, путем невероятных усилий, лишений и жертв я пытаюсь осуществить отъезд в Париж. <...> мне абсолютно нечем жить, <...> помогите мне в последний раз и в последний момент, когда вопрос жизни и гибели встает во всей своей наготе’ (Garetto Elda. Intrecci berlinesi: dalla corrispondenza di Nina Petrovskaja con V.F. Chodasevi e M. Gor’kij // Europa orientalis. 1995. XIV. No 2. С 148-149). Петровская с сестрой уехали из Берлина в Париж только в конце мая 1927 г.

⁴ Петровская Надежда Ивановна — младшая сестра Петровской. Служила заведующей складом издательства ‘Гриф’, размещавшимся в московской квартире, где она жила вместе с матерью. ‘С 1908 года, после смерти матери, на ее (Н.Н. Петровской. — Д.М.) попечении осталась младшая сестра, Надя, существо недоразвитое умственно и физически (с нею случилось в детстве несчастье: ее обварили кипятком). Впрочем, идиоткой она не была, но отличалась какою-то предельной тихостью, безответностью. Была жалка нестерпимо и предана старшей сестре до полного самозабвения. Конечно, никакой собственной жизни у нее не было. В 1909 году (описка Ходасевича — 1911 г.— Д.М.), уезжая из России, Нина взяла ее с собой, и с той поры Надя делила с ней все бедствия заграничной жизни’ (Ходасевич. Некрополь. С. 28).

⁵ См. письмо к Ю.И. Айхенвальду от 10 августа 1927 г.: ‘<...> взялась я за работу в стиле Дантовского ада: разливаю суп в ресторане (т. е. в кухне) Arme du Salut на 800 чел<овек>. Работаю от 7 до 9 вечера. Но это только легко сказать. Жара градусов 40, наверно. Пальцы мои, привыкшие только держать перо — сводит к ночи крючками’ (Минувшее. 14. С. 135).

⁶ В начале ноября 1911 г., в состоянии тяжелейшего нервного кризиса Петровская, в сопровождении врача, Г.А. Койранского, уехала в Италию на лечение от алкоголизма и наркомании (она стала морфинисткой в 1908 г.). Она никогда не возвращалась в Россию. Главным образом она жила в Италии до 1922 г. (жила и во Франции, Германии и Польше), постоянно испытывая материальную нужду, ‘порой доходила до очень глубоких степеней падения’ (Ходасевич. Некрополь. С. 27). В предисловии к своим ‘Воспоминаниям’ Петровская писала: ‘Я не эмигрантка и в книге ‘Воспоминания’ хочу подчеркнуть это перед читателями с первых строк. 9-го ноября 1911 я выехала из России, из Москвы, с твердым решением остаться за границей навсегда. Мотивы сложные и чисто интимные привели меня к этому решению’ (Минувшее. 8. С. 17).

⁷ Прозаик, критик, переводчик Борис Константинович Зайцев (1881-1972) дружил с Петровской в начале двадцатого века в московских символистских кругах. Ср. письмо Петровской к Ю.И. Айхенвальду от 10 августа 1927 г.: ‘Работы литературной пока нет. Б<орис> К<онстантинович> хотел меня втиснуть в ‘Новости’, но там ответили, что ‘завалены материалами’. Конечно!’ (Минувшее. 8. С. 135). Имеется в виду парижская ежедневная газета ‘Последние Новости’ (27 апреля 1920— 11 июня 1940), выходившая под редакцией П.Н. Милюкова.

⁸ Петровская писала эти воспоминания после своего переезда из Италии в Берлин в 1922 г. См.: Петровская Н.И. Из ‘Воспоминаний’ / Публ. Ю.А. Красовского // Литературное наследство (Валерий Брюсов). Т. 85. М., 1976. С. 773-789. Полностью в публ. Э. Гарэтто ‘Жизнь и смерть Нины Петровской // Минувшее. 8. С. 17-79.

⁹ Ср. письмо к Ю.И. Айхенвальду от 10 августа 1927 г.: ‘Остается ждать возобновления ‘Дней’, где по словам того же Б.К. <3айцева> я могу устроиться недурно. Но есть ли у Керенского деньги — об этом ходят самые разнообразные слухи. То да, говорят, то нет. Пока нет…’ (Минувшее. 8. С. 135). Ежедневная газета (затем еженедельник) ‘Дни’ выходила в Берлине под редакцией А.Ф. Керенского с 29 октября 1922 по 28 июня 1925 г., затем с 16 сентября 1925 по 2 января 1927 г. 9 октября 1927 г. они опять стали выходить и выходили с перерывами до 4 июня 1933 г.

¹⁰ Carte d’identit — вид на жительство (франц.). В справочнике ‘Русский альманах’ (Париж, 1930), под ред. кн. В.А. Оболенского и Б.М. Сарача, девять страниц (68-76) посвящены карт д’идантите. ‘Каждый иностранец, остающийся во Франции более двух месяцев, обязан исхлопотать себе карт д’идантите. Эта карта обязательна также и для детей, начиная с пятнадцатилетнего возраста, независимо от времени их прибытия во Францию. Иностранцы, проживающие в Париже или ближайших окрестностях (в департаменте Сены) — ходатайствуют непосредственно в префектуре полиции (зал No 136)’ (С. 68). Карт д’идантите были трех видов: 1) в 100 франков, 2) в 20 франков, 3) бесплатная (выдавалась ‘участникам великой войны, состоявшим в рядах французских полков или иностранного легиона’). Без свидетельства от Союза писателей Петровская могла получить только удостоверение первого вида, так как на удостоверение за 20 фр. имели право лишь ‘1) студенты или учащиеся учебных заведений не профессионального характера <...> 2) журналисты и писатели, состоящие в союзах иностранной прессы журналистов, или в соответствующих синдикатах’ (С. 69). Carte d’identit была действительна на два года (С. 70).

¹¹ ‘Если иностранец, прибывший с временной визой, пожелает остаться во Франции навсегда или на более продолжительное время, он должен, по крайней мере, за месяц до истечения срока визы, возбудить перед министерством внутренних дел ходатайство о разрешении продления своего пребывания <...> прошение пишется на гербовом бланке в 3 фр. 60 сент.’ (Русский альманах. С. 62-63).

¹² Помещение Комитета (затем Общества) помощи русским писателям и ученым, как и Союза русских журналистов (председатель П.Н. Милюков, тов.— пред. Б.К. Зайцев и др.), находилось на 33, rue de Prony, Paris (17).

¹³ Союз русских писателей и журналистов в Париже — одна из организаций, оказывавших помощь писателям-эмигрантам, был основан в Париже в 1921 г. Первым председателем был И.А. Бунин. Вскоре эту должность занял П.Н. Милюков. Литературный фонд Союза давал деньги своим нуждающимся членам.

¹⁴ См. письмо Петровской к Выставкиной-Галлоп: ‘Мы думали: легочный туберкулез у нее. Журочка Вас вспоминала: ‘самая прекрасная болезнь, до ста лет можно тянуть…’ Но 18 декабря меня вызвала <мед>сестра и сказала, что это туберкулез печени, и надежды нет <...> Только после смерти мне сказали, что это был рак желудка’ (Минувшее. 14. С. 395-396).

В.Ф. Ходасевичу

Paris. 12.9.27.

~~Милый Владя,~~

может быть, Вы уже вернулись?..¹ Я пока еще не ско<нча>лась, но к этому идет серьезно. Как лето прошло, — это почти неописуемо. Служила здесь в кухне, разливала ежевечерне суп на 700 человек. От тяжести чашек скрючило три пальца на левой руке. Доктор абсолютно запретил продолжать. Тогда остались совсем ‘на бобах’, вернее же сказать, что даже и без бобов. Милый Владя, неужели же мне так тихонько и итти ко дну? Да еще и не одной. К голоду мы привыкли, но жить, абсолютно не принимая пищи, или даже на каких-то ‘граммах’, как вот уже недели три, — что-то не выходит. Знаю, что такими признаниями только тревожу и печалю Ваше сердце. Но ведь и последний жест в последней конвульсии самосохранения, всякому зверю свойственного, тоже простителен? Неужели никакой, никакой работы не найдется для меня одной в Париже? Разучилась шить, не умею вышивать, ненавижу ‘бамбин’² — эти три занятия исключаются. Но я ‘хорошо грамотна’, знаю два языка кроме русского и т. д. Пишу Вам конечно с глубокой безнадежностью. Ну, а вдруг, — ведь бывает! Вы что-ниб<удь> да и выдумаете. Отсюда меня скоро вышвырнут к тому же за неплатеж. Одним словом, на этот раз я скоро должна ‘скончаться’, и при очень неприятной ‘messa in scena’³. Подумайте обо мне немножко, далекий друг мой.

Ваша Н. Петровская.

~~Открытка. Штемпель: 13.9.27. Адрес: Monsieur W. Hodassewitc [14, Rue Lamblardie 12] Villa Eden-Рагс. [Paris XII] Le Canet (Alpes-Mmes).~~

¹ Ходасевич и Берберова уехали из Парижа утром 19 июля 1927 г., ночевали в Авиньоне и на следующий день приехали в Канны (Cannes) в 2 Уг дня. Они оттуда поехали в Ле Каннэ (Le Cannet), недалеко от Канн, где оставались до 21 сентября в Villa Eden-Parc. Они вернулись в Париж 22 сентября.

~~² ‘Бамбин’, т. е. детей (от итальянского ‘bambino’ — ребенок).~~

³ Инсценировка (итал.).

В.Ф. Ходасевичу

Paris. 14.9.27.
Rue de Charonne 94.

~~Милый Владя,~~

помните, в чеховском рассказе ‘Нахлебники’ один персонаж говорит другому: ‘Люблю я тебя, кум, но надоел ты мне своей бедностью’¹. Боюсь, что и Вы мне так когда-нибудь ответите… Но ‘кум’ после этого больше не приходил. И я все, что ни делаю сейчас для того, чтобы еще сколько-то времени ‘продышать’, — делаю, даю слово и себе и Вам, — в последний раз. Ваше письмо меня, конечно, обрадовало надеждой. ‘Место’ я взяла бы какое угодно в пределах того, что умею и на что хватит сил, и ‘терпение’ мое закалено в бедах до предела. Но, увы, я все же еще не факир! Сейчас момент буквально накинул петлю на шею, хотя ни умирать, ни ‘умэрэть’ (как Курсинский)² я вовсе почему-то не хочу. Над<ежда> Ив<ановна> моя, как и следовало того ожидать, простудившись без теплого пальто и ‘на почве недостаточного питанья’, слегла с 39 ¹/₂. Хворать здесь нельзя, больных высовывают вон. Приходится это скрывать³. Но мне ее абсолютно нечем ни кормить, ни лечить. Уморить — тоже не решаюсь, — и получается ужас. ‘Гроши’ из ‘Новостей’ 37 fr. получила (Поляков⁴, которого встретила случайно в кассе, просил приносить заметки еще. Дала две: одна ‘Морис Бобург’, другая ‘К юбилею Романтизма во Франции’. Если что из этого видели напечатанным⁵, — сообщите мне, тогда завтра заплатят).

По просьбе моей прислал еще Познер из ‘Комитета’⁶ 150 fr. и все это ушло. 150 так целиком за комнату и еще нужно платить 200, а 37 — судите сами, с субботы то! Здесь держусь на волосе.

Совершенно классическое эмигрантское положение. Милый Владя, мне нужно 50 fr. У меня на глазах буквально подыхает человек, — о себе уж говорить не приходится. Печальная привилегия быть сейчас моим другом, — но уж, как хотите! Вытащите меня хотя за уши из всего этого. Понимаете, еще немного и уж никаких ‘мест’, ни новой работы мне не понадобится. Все возможно как говорят итальянцы только: ‘fino un certo punto’⁷.

Поймите, как горестно мне, зная как и Вам трудно, просить чего-либо у Вас. Ответьте мне, есть ли какая-ниб<удь> надежда на работу? Ответьте вообще, только не заказным письмом. Не выдают заказных. У меня есть билет metro. Я могу к Вам приехать.

~~Не сердитесь, не ворчите, не охайте надо мной. Я еще нисколько не разложилась. Мне бы только работу, работу!~~

Поцелуйте милую Нину Ник<олаевну>.

Ваша Нина.

~~Завтра с 1 ¹/₂ дня.~~

¹ Ср. следующее из ‘Нахлебников’ (1886): ‘Бог с тобою, но уж больше, брат, того… начетисто каждый день давать. Конца края нет твоей бедности! Даешь, даешь и не знаешь, когда всему этому конец придет’ (Чехов А.П. Соб. соч. и писем. В 30 тт. Сочинения Т. 5. М., 1976. С. 285).

² Курсинский Александр Антонович (1873-1919) — поэт, переводчик, критик, в конце 1906-начале 1907 гг. ответственный за ведение литературного отдела ‘Золотого Руна’, был в приятельских отношениях с В.Я. Брюсовым, К.Д. Бальмонтом, С.А. Соколовым (Кречетовым) и др. московскими ‘декадентами’, в том числе Петровской.

¹ Ср. письмо к Выставкиной-Галлоп: ‘Это было в октябре. Тут же Журочка слегла окончательно. Сначала была лихорадка, потом, за месяц до смерти, прекратилась совсем. Я уходила на работу, а ее до слез терзала в это время директриса. ‘Лежать в Arme и не работать — ‘dfendu’. Вы не больны и должны вставать. У вас это — нервы….’ Полумертвую я ее вытаскивала из постели… Иначе стащили бы в городской госпиталь. А это гнилая страшная яма. <...> Я лечила тайно, как умела и могла. <...> А директриса уже совсем стала гнать вон’ (Минувшее. 14. С. 394).

⁴ Поляков Александр Абрамович (1879-1971) — журналист, секретарь редакции, затем заместитель главного редактора ‘Последних Новостей’.

~~⁵ Эти заметки не обнаружились в ‘Последних Новостях’.~~

⁶ Познер Соломон Владимирович (1880-1946) — журналист, прозаик, в 1924-1933 гг. секретарь Комитета помощи русским писателям и ученым во Франции.

⁷ До определенного момента (итал.).

Дон Аминадо

Paris. 7.XI.27.
Rue de Charonne 94. Arme du Salut.

~~Глубокоуважаемый Аминад¹ Петрович,~~

я не пользуюсь общим товарищеским предложением писать в ‘Последних Новостях’ заметки под псевдонимом по причине, которую мне хочется с дружеским доверием изложить Вам сполна. — Предложение писать эти заметки под условием самого непроницаемого псевдонима и в такой форме, чтобы почти ничем не выражалась моя индивидуальность (это я поняла без слов), я приняла, конечно, с большой горечью. Приняла, впрочем, не в обиду, а как временную и справедливую кару. Но не скрою от Вас, — так это было тяжело все, от внутреннего состояния до последней внешней детали, что несмотря ни на что, моих моральных сил хватило только на два раза. Многое я передумала в те дни… и в запертые двери решила до времени больше не стучать. Но вот недавно Вы же все — парижские литераторы и журналисты, -приняли меня в члены ‘Союза’², т. е. как я понимаю, снова приняли меня в Вашу среду и выбором своим подтвердили это оффициально. Не так ли? Ведь не под псевдонимом я подавала прошение и не тайный получила ответ. Я сердечно благодарю Вас, Аминад Петрович за сочувствие и поддержку на собрании. Мне передавал Б.К. Зайцев. И потому Вас, как человека, очевидно ко мне отрицательно не настроенного и близко стоящего к газете, спрашиваю совсем прямо: снимает ли с меня безусловно факт этого выбора все подозрения, стирает ли все темные тени³ и вводит ли снова в среду журналистов и литераторов, как полноправного члена и желательного соработника, которому, конечно, больше нет нужды страдать под маской? Если да? то по каким же еще соображениям должен длиться мой искус? И если мне скажут, что еще ‘все же нет’ — то какими сроками снова я должна его измерять? Мне кажется — ответ здесь может быть только один: — сейчас или никогда. Ведь и через год и через 5 я останусь так же бесповоротно отрезавшейся от мира, в который попала по преступному легкомыслию и который покинула с глубочайшим отвращением. И если я со всей моей искренностью, со всем моим раскаянием, которое готова исповедывать публично, — все же неприемлема сейчас, то это не изменится вовеки и выбор мой в члены ‘Союза’ является какой-то странной формой с выпавшим содержаньем… Быть может, глубокоуважаемый Аминад Петрович, Вы возьмете на себя труд частным образом поговорить на эту тему с г. Милюковым⁴, — я же не имею удовольствия знать его лично. Мне это очень, очень важно. Поймите, ведь не поднимается рука после стольких лет литерат<урной> работы самоубийственно поставить крест над лучшей частью своего существа! Простите за беспокойство, но поймите смущенье и горечь, которые делают неизбежными эти строки. Позвольте надеяться на скорый ответ.

С дружеским приветом и уважением
Нина Петровская.

~~¹ Петровская всюду пишет ‘Аминадт’.~~

² 29 июня 1927 г. Петровская писала Ю.И. Айхенвальду из Парижа: ‘Вопрос о выборе в члены здешнего ‘Союза’ стоит открытым. Нужно поручительство двух членов. За это взялись Зайцев и Алданов. А пока никуда нельзя сунуть нос. Но все равно вижу ясно, что литературой здесь не прожить’ (Минувшее. 8. С. 133), 10 августа ему же: ‘спасибо Вам огромное за доброе слово, что замолвили за меня перед здешним Союзом. Оно-то и снимет теперь ‘проказу’ с меня. Так сказал Борис Константинович’ (Там же. С. 135).

³ Осенью 1922 г., после переезда из Рима в Берлин, Петровская стала постоянной сотрудницей ‘сменовеховской’ газеты ‘Накануне’ и ‘Литературного приложения’ к ней. В середине июня 1924 г., после закрытия газеты, Петровская фактически оставалась без средств к существованию и даже думала о возвращении в Советскую Россию. См. ее письма к В.Ф. Ходасевичу и Максиму Горькому от 1924-1927 гг. (Europa orientalis. 1995. XIV. No 2. С. 127-149). 29 июня 1927 г. она писала Айхенвальду: ‘По всему вижу, что ‘Накануне’ обречет меня на продолжительное пребывание в некоем карантине. Какой-то забавник распространил еще слух, что я работала в ‘Известиях’. <...> Мне было бы несказанно горько совсем проститься с литературой, и хочу надеяться, что ‘Накануне’ не сослужит роль топора…’ (Минувшее. 8. С. 134-135). 6 июля она писала ему же: ‘Мне очень и очень трудно. Боюсь, что здешние литераторы хотят меня законопатить в гроб из-за ‘Накануне’. Это несправедливо так карать заблуждения вообще, да еще заблуждения чисто романтического характера, как было со мной. <...> Ах! Если бы было где писать!’ (Там же. С. 134-135).

⁴ Милюков Павел Николаевич (1859-1943) — общественный и политический деятель (кадет), историк, публицист, редактор газеты ‘Последние Новости’, служил председателем Союза русских писателей и журналистов в Париже (с 1922 г.). Дон Аминадо был постоянным сотрудником газеты. См. его воспоминания ‘Поезд на третьем пути’ // Дон Аминадо. Наша маленькая жизнь. М., 1994. С. 683-693.

В.Ф. Ходасевичу и Н.Н. Берберовой

14.1.28.

~~Милые Владя и Нина,~~

если хотите притти, — похороны в понедельник¹. Отпеванье в нижней церкви на Rue Dam² в 9 ¹/₄ или 9 ¹/₂ утра.

Жму Ваши руки.
Нина.

~~Так и не удалось к Вам зайти!~~

P.S. Если можно, милый Владя, сделайте публикацию в ‘Возрожденьи’. Для меня, Владя, я Вас прошу. Хотя бы она вышла и позднее³.

~~Открытка с почтовым штемпелем: Paris. Gare Montparnasse. 15.1.1928. Адрес: Monsieur Hodassewits. 14 Rue Lamblardi. 14. Place Daumesnil. Paris. 12e.~~

¹ ‘Всю осень 1927 года Надя хворала безропотно и неслышно, как жила. Так же тихо и умерла, 13 января 1928 года, от рака желудка’ (Ходасевич. Некрополь. С. 28). Петровская подробно описывает последние месяца жизни сестры в письме к Выставкиной-Галлоп (Минувшее. 14. С. 394-395). Ходасевич виделся с Петровской 15 января 1928 г. (‘Нина Петр<овская> с дамой’ — ‘Камер-фурьерский журнал’. С. 117), а не был на похоронах ее сестры на следующий день. Однако 26 февраля 1928 г.: ‘Похороны Нины Петровской (Зайцевы, В. Бунина, Осоргина, Воротников, П.А. Соколов, П.К. Иванов, М. Головина, М. Зернекау)’ (Там же. С. 119).

~~² Собор Св. Александра Невского, главный православный храм в Париже, находится на 12, rue Daru.~~

~~³ Смерть Надежды Петровской не была отмечена на страницах газ. ‘Возрождение’.~~

8.

<конец января -- начало февраля 1928 г.>¹

~~Владя,~~

~~Заезжайте ко мне сегодня. Я хочу Вас видеть. Дверь открыта до 9 Уг вечера.~~

~~Rue Godefroy — Covignac 4. Hotel du Progr&egrave,s². 2-ой этаж. Комната 9. <без подписи>~~

~~¹ Вверху записочки (без даты) надписано: ‘Предпоследнее’.~~

² Должно быть: Rue Godefroy Cavaignac. Htel du Progr&egrave,s’ (см. и след. п.). Ср. письмо без даты (по-видимому от середины января 1928 г.) к Ю.И. Айхенвальду: ‘Деньги вышлите мне 4, rue Godefroy Cavignac / Htel du Progr&egrave,s, хотя м<ожет> б<ыть> будет поздно. Я больна’ (Минувшее. 8. С. 137).

~~В.Ф. Ходасевичу~~

Письмо от конца января — начала февраля 1928 г. было, по-видимому, диктовано Петровской полуграмотному французу и только подписано ею. Здесь приводятся: текст ‘оригинала’ (a), исправленный его вариант, в соответствии с нормами литературного языка (b), перевод на русский язык (c).

(a)

Lundi
4 rue Godfroy Cavagnac
Progr&egrave,s Hotel
Paris.

~~Cher Wladia~~

~~Le dimanche pass je vous envoye la lettre avec le garon de notre maison.~~

~~Vous n tes pas venu, peut-etres pour 1 amour propre je ne devais pas Vous appeler encore une fois. Mais maintenant tout est gal pour moi.~~

Je vous prie beaucoup de venir, soyez sure que je n ai aucune attention matriel. Je me suis tranquilis&egrave,e. Et je suis tout fait convenable je vous jure de ne pas repter la sc&egrave,ne par crit Dostoiewsky. et alors quel motif avez vous de ne pas venir? en passe je n tais pas jamais cruelle avec vous. Je suis toujours la maison la porte de P. Hotel se ferme 9 h, mais venez vite, aujourd hui ou demain.

Nina Petrowsky.

(b)

Lundi.
4, rue Godefroy Cavaignac
Progr&egrave,s Htel
Paris.

~~Ch&egrave,re Wladia,~~

Le dimanche pass je vous ai envoy la lettre par le domestique de notre maison. Vos n’tes pas venue, peut-tre par amour-propre n’aurais-je pas du vous appeler encore une fois, mais maintenant tout m’est gal.

Je vous prie instamment de venir. Soyez sre que je n’ai aucune intention matrielle. Je me suis tranquillis et je suis tout fait convenable. Je vous jure de ne pas rpter la sc&egrave,ne par crit Dostoievski. Et alors quel motif avez-vous pour ne pas venir? Dans le pass, je n’ai jamais t cruel avec vous. Je suis toujours la maison. La porte du P Htel se ferme 9 h., mais venez vite, aujourd’hui ou demain.

Nina Petrowski.

~~(c)~~

~~Дорогой Владя,~~

Прошлым воскресеньем я послала Вам письмо посредством служащего в нашем доме. Вы не пришли, может быть, из чувства собственного достоинства я не должна Вас звать еще раз, но теперь мне все равно.

Я очень прошу Вас прийти. Будьте уверены, что у меня нет никакого корыстного намерения. Я спокойна и пристойна. Клянусь Вам не повторить сцену, написанную Достоевским. Так что какая может быть у Вас причина не прийти? В прошлом я никогда не была жестока с Вами. Я всегда дома. Вход в отель Прогресс закрывается в 9 ч., но приходите скорее, сегодня или завтра.

Нина Петровская.

~~10.~~

Дон Аминадо

Paris, 22 февраля 1928.
4 Rue Godefroy Cavignac 4.
Hotel du Progr&egrave,s¹. Paris XI.

~~Глубокоуважаемый и дорогой Аминад Петрович,~~

я знаю сердцем, что Вы добрый и позволяю себе думать, что Вы ко мне хорошо относитесь. Если бы Вы видели меня сейчас, Вы пожалели бы меня наверно. Вся моя душа до дна парализована горем, а физически я так слаба, что не могу выйти на улицу, не держусь на ногах даже в комнате². Сейчас я живу буквально подаянием и как-то не стыжусь этого. За 45 дней после смерти моей сестры³ я увидала жизнь голую и поняла, что многие ее законы ложны и лживы. Я полумертвая, а это самая ‘жизнь’, пока не покончено с телом, ни с чем не считается⁴. Мне подали счет за отопленье на 60 fr. Мне нечем их заплатить. К журналистам, забрав там несколько сотен, я не решаюсь больше обратиться. А ведь я живу и не работаю. Хорошо хоть моя болезнь не требует ни врача, ни лекарства. Я прошу лично Вас, я очень прошу (иначе меня вышвырнут из отеля), достаньте мне где-ниб<удь> эти 60 fr. Они мне нужны завтра вечером. Не считайте меня профессиональной попрошайкой. Я летом делала самый грязный труд и не чувствовала униженья. Я очень прошу Вас — не откажите! Со мной все почти суровы, с полумертвой-то! Простите за беспокойство, но я знаю, что Вы мой добрый, хотя и далекий друг.

Преданная Вам
Нина Петровская.

~~<На правом краю>: У меня ужасно дрожат руки⁵.~~

¹ Ср. письмо к Е.В. Выставкиной-Галлоп: ‘Какие-то тени с кладбища перевезли меня (после похорон сестры. — Д. М.) ‘домой’, то есть в комнату паршивого отельчика, где сейчас одна я изживаю агонию. <...> из этой комнаты с паршивыми цветочками на обоях живой и для жизни я не выйду’ (Минувшее. 14. С. 395).

² В приписке к письму от 25 января 1928 г. к Айхенвальду подруга Петровской писала: ‘Она очень слаба и нервна, но сейчас примиренная, но вставать не может. Все это нервное, по определению врача’ (Минувшее. 8. С. 138).

~~³ См. п. к Ходасевичу от 14 января 1928 г., примеч. 1.~~

⁴ ‘Это было единственное и последнее существо (сестра Петровской.— Д.М.), еще реально связанное с Ниной и связывающее Нину с жизнью’ (Ходасевич. Некрополь. С. 28).

⁵ Ср. письмо к Выставкиной-Галлоп от середины января 1928 г.: ‘извините, что пишу как приготовишка. У меня дрожат руки’ (Минувшее. 14. С. 394). Петровская должна была диктовать одно из двух последних писем к Айхенвальду своей знакомой, Нине Петровне Акимовой, которая жила с ней в Palais des femmes (Минувшее. 8. С. 137). Гостиница ‘Прогресс’ находилась за углом от этого ‘Дворца’. Последнее письмо Петровской к Айхенвальду от 25 января 1928 г. состоит из одной фразы: ‘Слов у меня нет, я мертвая’ (Там же).

‘ВСЕ ИЛИ НИЧЕГО’*.ПОСЛЕДНИЕ ПИСЬМА Н.И. ПЕТРОВСКОЙ

Читайте также:

‘ВСЕ ИЛИ НИЧЕГО’*.
ПОСЛЕДНИЕ ПИСЬМА Н.И. ПЕТРОВСКОЙ