ПИСЬМА Я. П. ПОЛОНСКОГО
ПИСЬМА Я. П. ПОЛОНСКОГО
(1857-1873)
(1857-1873)
Статья и публикация Э. А. Полоцкой
Статья и публикация Э. А. Полоцкой
* * *
* * *
* * *
Письма к И. С. Тургеневу, Полонский Яков Петрович, Год: 1873
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Том 73: Из парижского архива И.С. Тургенева. Кн. 2: Из неизданной переписки
М.: Наука, 1964. — Лит. наследство
Тургенев переписывался с Я. П. Полонским с начала 1840-х годов до середины 1883 г., почти до самой своей смерти. Переписка велась сначала эпизодически, потом чаще, а в последние два года, после совместной жизни в Спасском, как бы породнившей Тургенева со всей семьей Полонского,— особенно часто.
В это сорокалетие укладывается весь большой и сложный творческий путь Тургенева и значительная часть пути Полонского, пережившего своего друга на пятнадцать лет. Из близких Тургеневу литераторов только с Анненковым он переписывался почти столь же длительное время. И мало с кем из писательского круга Тургенев, судя по его переписке, был так неизменно доброжелателен и ровен в личных отношениях, так искренен и прост, как с Полонским1. Вот почему переписка Тургенева с Полонским много дает для характеристики личности Тургенева, его литературных вкусов, общественных симпатий и антипатий.
Письма Тургенева к Полонскому, опубликованные в 1884 г. в Первом собрании писем Тургенева, являются источником некоторых важных фактических сведений о жизни, творчестве и взглядах писателя. Из них мы знаем об обстоятельствах появления в ‘Санкт-Петербургских ведомостях’ 1870 г. статьи Тургенева в защиту Полонского и об участии его в сборнике ‘Складчина’ 1874 г. С Полонским Тургенев делится своими взглядами на франко-прусскую и русско-турецкую войны. Полонскому он высказывает, в споре с ним о европейских пейзажистах, свои мысли о роли характеристических деталей в произведениях живописи, по существу — о разнице между правдоподобием и высшей правдой в искусстве. Одним из наиболее ценных источников для характеристики литературно-критических взглядов Тургенева являются его многочисленные отзывы в письмах к Полонскому о произведениях русских писателей — о ‘Войне и мире’ Льва Толстого, о поэзии Фета, А. К. Толстого, Некрасова, самого Полонского, о творчестве Слепцова, Решетникова и др.
С беспощадной искренностью Тургенев раскрывает Полонскому в 1878 г. настоящую причину своих неоднократных попыток порвать с творческой работой — отсутствие постоянного общения с русскими людьми, оторванность от родины. В эти тяжелые для него годы он посылает Полонскому запись из своего парижского дневника, содержащую признание глубоко личного характера — о тягостных переживаниях, охвативших писателя перед лицом надвигавшейся старости. За год до смерти, уже во время тяжелой болезни, Тургенев записывает для Полонского несколько афоризмов, пришедших ему в голову ‘в течение уже довольно долгой жизни’, мудрость этих как будто случайных и парадоксальных, но единых своим скептическим настроением выводов продиктована тяжелым внутренним состоянием писателя, быть может, сознанием каких-то непоправимых собственных ошибок2. Только перед очень близким человеком у Тургенева могли прорываться подобные признания.
Следующим этапом публикации переписки Тургенева с Полонским был выход в свет восьмого тома сборника ‘Звенья’ (М., Гос. Лит. музей, 1950). Публикация ‘Звеньев’ (‘И. С. Тургенев. Переписка с Я. П. Полонским’. Вступ. статья и коммент. Г. П. Миролюбова) впервые дала возможность услышать ‘голос’ второго участника переписки — Полонского. Оказалось, что первое дошедшее до нас письмо Полонского к Тургеневу было написано в конце 1842 г., когда Полонский, еще студентом Московского университета, встречался с Тургеневым в доме декабриста . Ф. Орлова. И повод для знакомства (Тургенев заинтересовался одним из стихотворений Полонского, назвав его ‘поэтическим перлом’3), и содержание первого письма Полонского — несколько строк, сопровождавших рукопись его стихотворения ‘Орлову’ (‘Не знаю, есть ли в нем что-нибудь хорошее’,— пишет Полонский, вызывая Тургенева на отклик),— все это характерно и для последующих отношений между Тургеневым и Полонским. Основой их сближения был, безусловно, интерес Тургенева к поэзии Полонского и встречное желание Полонского узнать мнение товарища по поэтическому творчеству о своих стихотворениях.
С годами к общим литературным интересам прибавилось много других, приятельские отношения перешли в дружбу, сам Тургенев давно уже перестал писать стихи, но основа его дружбы с Полонским осталась прежней. Не возрастом, не хронологией творческого пути Тургенева и Полонского (они начали писать почти одновременно, вскоре после смерти Пушкина), а их фактическими отношениями, широко отраженными в переписке, вызвано наше представление о Полонском как о младшем товарище Тургенева по перу, постоянно опекаемом и поддерживаемом им.
Начало частых встреч и более тесного сближения Тургенева с поэтом относится ко времени, мало отраженному в их переписке вообще и совсем не отраженному в публикации ‘Звеньев’,— с зимы 1854/1855 г. до конца апреля 1856 г. Тургенев и Полонский, тогда часто печатавшийся в ‘Современнике’, встречались в дружеском кружке литераторов, близких к журналу. Как видно из воспоминаний Л. П. Шелгуновой, из дневников Полонского и Е. А. Штакеншнейдер, Тургенев и Полонский постоянно общались зимой 1855/1856 года на званых обедах, маскарадах, писательских встречах4. В числе других Полонский присутствовал на прощальном обеде, устроенном 30 апреля 1856 г. петербургскими литераторами в честь Тургенева, уезжавшего в Москву, а затем в Спасское и — впервые после долгого перерыва — за границу5.
В публикации ‘Звеньев’ отражен дальнейший этап в сближении Тургенева с Полонским, наступивший в один из последующих приездов Тургенева в Россию, если в письме, написанном Тургеневым по приезде в Петербург в 1859 г., он обращается к Полонскому еще на ‘вы’, то в письме, относящемся ко времени первого публичного чтения в пользу Литературного фонда (январь 1860 г.), Тургенев уже пишет: ‘Дома тебя застать невозможно…’ и т. д. В этот приезд Тургеневу пришлось быть свидетелем и полного семейного счастья Полонского в его браке с Е. В. Устюжской, и первого семейного горя поэта (смерть малолетнего сына Андрея).
Возможно, что тогда же через Ф. И. Тютчева, бывшего председателем Комитета иностранной цензуры, Тургеневу удалось в какой-то мере содействовать поступлению Полонского на службу.
Особенно сердечными отношения Тургенева с Полонским стали, как это было видно еще из Первого собрания писем Тургенева, после смерти Е. В. Полонской, когда поэт остался один на один со своим горем. В ответ на первое письмо Полонского после случившегося несчастья Тургенев приглашает его отдохнуть весной в Спасском. ‘Будь уверен, что никто не принимает живейшего участия в твоей судьбе, чем я. Будь здоров и не давай жизненной ноше раздавить тебя’,— пишет он6. Этими словами определяется характер сложившихся отныне личных отношений Тургенева и Полонского. То утешением и практическим советом, то одобрением или критикой его произведений Тургенев с этих пор регулярно помогает Полонскому, облегчает его нелегкую жизненную ношу. А путь Полонского, действительно, был труден: успех в поэзии был более чем неустойчивым, отношение критики — часто недоброжелательным, материальное положение — тяжелым. Долгие годы поэта угнетало сознание, что его творческая деятельность — лишь придаток к официальной службе, отнимавшей много сил и времени. Общественно-литературное положение Тургенева казалось ему идеалом недосягаемой для него материальной и духовной свободы.
Из публикации ‘Звеньев’ видно, как настойчиво Тургенев старался освободить Полонского от чрезмерной наивности в практической жизни и прекраснодушия в политических вопросах. Особенно значительны в этом отношении письма Тургенева за 1876 г., посвященные характеристике генерала М. Г. Черняева, командовавшего сербской армией: Тургенев старался разбить увлечение Полонского Черняевым, которого реакционные круги провозгласили ‘истинно-русским’ героем. Письма эти были лишь отчасти известны по Первому собранию писем Тургенева: цензура одно из них тогда не пропустила, а в двух других сделала значительные купюры7.
Переписка Тургенева с Полонским и его второй женой Ж. А. Полонской за 1881—1883 гг., напечатанная в ‘Звеньях’, воспроизводит атмосферу их дружной совместной жизни летом 1881 г. в Спасском. Здесь же впервые напечатано подписанное Тургеневым письмо к Полонскому на французском языке от 26 июня/8 июля 1883 г., о котором раньше мы знали по дневникам Е. А. Штакеншнейдер и В. П. Гаевского.
Наконец, новыми в публикации ‘Звеньев’ были отзывы Тургенева о некоторых произведениях Полонского (о романе ‘Признания Сергея Чалыгина’, о поэме ‘Собаки’ и др.), сведения о работе Полонского над поэмой ‘Келиот’, стихотворением ‘Утес’ и т. д. Известный интерес представляли также сообщения Полонского о реакции публики на только что появившиеся повести Тургенева ‘Вешние воды’, ‘Клара Милич’ и роман ‘Новь’.
Всего в печати до сих пор было известно 161 письмо Тургенейа к Полонскому8 и 15 писем Полонского к Тургеневу, опубликованных в ‘Звеньях’. В дополнение к этому мы публикуем 14 писем Полонского к Тургеневу за 1857—1873 гг., сохранившихся в парижском архиве Тургенева9.
За исключением группы писем 1869—1870 гг., публикуемые письма Полонского в большинстве своем представляют отдельные, случайно уцелевшие части обширной переписки. Самое раннее из них относится к январю 1857 г. В нем живо ощущается настроение кружка петербургских друзей Тургенева, обеспокоенных дурными известиями о нем из Парижа. ‘… говорят, что парижский климат всегда был для вас вреден’,— пишет Полонский, передавая впечатление, почерпнутое из разговоров с Боткиным, Дружининым и другими. Это было как раз то время, когда Дружинина беспокоила задержка рассказа ‘Поездка в Полесье’, обещанного в ‘Библиотеку для чтения’, а Панаева — работ, обещанных ‘Современнику’, когда вместо ожидаемых с нетерпением произведений Тургенева редакторы петербургских журналов получали от него ‘письма адской мрачности’10, полные жалоб на болезнь и скверное состояние духа. Как известно, Тургенев и позже не раз пугал друзей жалобами на спад творческих сил и выражением как будто полного равнодушия к своей литературной деятельности. Вспомним хотя бы уже упомянутое письмо к Полонскому 1878 г. с жалобами на оторванность от родины.
В публикуемых письмах Полонский пользуется всяким поводом, чтобы рассеять в своем друге тягостное чувство собственной ненужности для русской публики. Даже публикацию Краевским обратного перевода ‘Странной истории’ из немецкого журнала, вызвавшую возмущение Тургенева, Полонский старается расценить как доказательство жадного интереса русской публики к его произведениям.
Когда Тургенев как бы вскользь пишет в одном из писем 1873 г. об охватившей его ‘тайной тоске бездействия’11, Полонский настораживается и дает пространный ответ на это признание. Чтобы убедить друга в опасности этого состояния и вызвать в нем творческую энергию, Полонский употребляет весь запас своей наблюдательности. В назидание Тургеневу он вспоминает 70-летнего М. С. Воронцова, который не уставал во время изнурительных походов на горцев, но, уйдя в отставку, быстро ‘свалился’. Он ставит также в пример себя, свою твердую убежденность в том, что год без литературной работы для него будет последним годом жизни. Замечательный по силе искренности, отклик Полонского выходит за рамки его личного обращения к Тургеневу. Писателя, вследствие долгой жизни за границей подчас терявшего реальное представление о значении своего творчества для родины, такие письма не могли не волновать. Они поддерживали в нем силу духа, давали столь необходимое для него сознание, что он как художник нужен России.
Основная группа писем, связанных между собой и хронологически, и тематически — от ноября 1869 г. до января 1870 г. (всего шесть из четырнадцати) отражает один из центральных эпизодов в литературных отношениях Тургенева и Полонского — историю появления в ‘Санкт-Петербургских ведомостях’ статьи Тургенева о Полонском. Расстроенный резкой рецензией Щедрина на первые два тома своих сочинений (изд. М. О. Вольфа, 1869), напечатанной анонимно в сентябрьской книжке ‘Отечественных записок’ 1869 г., Полонский пишет Тургеневу отчаянные письма. Ему кажется, что из всех его литературных друзей только Тургенев, благодаря своей независимости, способен защитить его от тяжких обвинений рецензента в эклектизме и бессодержательности творчества. Как известно, Тургенев вызвался вступиться за Полонского публично13. Жалуясь Тургеневу на ‘оскорбляющую, глумящуюся критику’, Полонский в ответ на письмо Тургенева благодарит его за желание, ‘преломить’ за него ‘копье’, просит поторопиться с написанием фельетона, радуется, что, наконец, услышит о себе не брань и насмешки, а человеческий голос, пусть строгий, но справедливый. И уже теплится надежда — оставить тягостную должность педагога13 и укрыться гденибудь в дешевом и уютном уголке, чтобы там, ‘ни от кого и ни от чего не зависимым’, отдаться целиком литературному творчеству. Когда письмо Тургенева к редактору ‘Санкт-Петербургских ведомостей’ задерживается, поэт впадает в уныние и предается размышлениям о своей роковой неудачливости. Появляется, наконец, статья в печати — и Полонский чувствует себя посвежевшим, словно ‘полувысохшее в зной растение в ту минуту, когда его поливают’. Он надеется также, что выступление Тургенева в его защиту напомнит читателям о нем, приведет к более успешной продаже его сочинений в книжных магазинах и принесет ему, кроме морального удовлетворения, материальную пользу14.
Но в защите Тургенева был момент, огорчивший Полонского: свою статью Тургенев закончил резко отрицательным отзывом о поэзии Некрасова. И, поблагодарив Тургенева, Полонский чистосердечно признается, что отношение Тургенева к Некрасову кажется ему несправедливым.
К искреннему и несомненно принципиальному протесту Полонского против отзыва Тургенева о Некрасове примешивались и его сложные взаимоотношения с Некрасовым как редактором ‘Отечественных записок’. Полонский сам же в ноябре 1869 г. писал Тургеневу о том, что Некрасов — ‘главное лицо’ в появлении рецензии ‘Отечественных записок’ (хотя на это у него вряд ли были серьезные основания), но ссориться ему с журналом все-таки не хотелось. Не пошел он на разрыв и в 1871 г. после второй, еще более резкой рецензии Щедрина на его произведения15, хотя грозился Некрасову, что начнет теперь борьбу сего ‘партией’. Как выразился позже H. Н. Страхов о Полонском, он употребил ‘великие старания’, чтобы избежать ссоры ‘с передовыми’16.
Половинчатая позиция Полонского между революционными демократами и Тургеневым вызвана, как известно, особенностями его мировоззрения — расплывчатостью его демократических идеалов, отсутствием твердых философских убеждений17. Характерные, для поэта настроения отразились и в его новых письмах. Перед нами — человек, вынужденный постоянно ‘лавировать’, чтобы не оказаться поглощенным чуждой ему стихией общественной борьбы или задавленным прозаической житейской неурядицей.
В частых жалобах на свое тяжелое материальное положение и на повышение цен, в подробном анализе причин, заставивших его пойти на службу в дом миллионера, в сетованиях по поводу трудной жизни сестры, которой он не в состоянии серьезно помогать, наконец, в постоянной мечте о независимом существовании ‘хотя под старость’,— во всем этом слышен голос поэта-разночинца, хорошо знающего, что такое нужда, материальная зависимость, произвол редакторов.
После беглой, мало удовлетворившей Полонского встречи с Тургеневым летом 1870 г. в Петербурге — встречи, на которую поэт возлагал столько надежд (что видно из его письма этого времени),— грустные настроения в его письмах сгущаются. Знаменательны строки из письма от 14 июня 1870 г., полные затаенной тоски: ‘Где Фет? Господи! Как был бы я рад его увидеть <...> Мне просто хочется с ним повидаться и, обнимая его, так сказать, вместе с ним обнять нашу старую — некогда молодую поэзию’.
Душевная усталость и одиночество поэта особенно чувствуются в последних публикуемых нами письмах, относящихся к осени 1873 г. Он, старавшийся жить в миро с представителями различных ‘партий’, жалуется теперь, что оказался не нужен ни Некрасову, ни Стасюлевичу, ни Маркевичу, ни Плещееву, ни Коршу. Все сильнее одолевают его мысли о приближении старости. В тяжкие минуты кажется, что едва ли хватит сил продолжать борьбу за существование, и хочется смерти как избавления от мук. И только письма Тургенева, всегда призывавшего Полонского работать, не обращая внимания на уколы критики, бодрят поэта, ‘…мне кажется иногда, что не будь ты моим другом, я бы давно погиб. Никто бы не стал и в журналы брать стихов моих, если бы ты никогда не говорил об них (или о моем таланте) с разными редакторами, журналистами и пр. и пр.’,— признается он Тургеневу.
Публикуемые письма Полонского к Тургеневу содержат немало сведений, характеризующих творческую деятельность обоих корреспондентов.
Что касается Тургенева, то таких сведений в нашей публикации не много, но внимания они заслуживают. Это в основном отклики Полонского и некоторых других лип на статьи и художественные произведения Тургенева.
В письме от 22 мая 1867 г. Полонский, посылая Тургеневу книжку ‘Отечественных записок’ с отзывами Страхова и Тютчева о ‘Дыме’, пишет ему о своем намерении также написать статью, посвященную роману. В недавно обнаруженном письме Тургенева к Полонскому от 17/29 сентября 1867 г. есть ответные строки: ‘Не знаю, исполнил ли ты твое обещание и написал ли статью о Дыме’, если да, так не поцеремонься ее прислать, даже в случае (весьма вероятном), если б моя штука тебе не понравилась. Она почти никому не понравилась. Все равно: мне будет приятно узнать твое мнение’18.
Как установлено Ю. Г. Оксманом, характеристика баденской колонии русских аристократов в ‘Дыме’ восходит к первому сильному впечатлению писателя от этого общества, с которым го познакомил летом 1857 г. не кто иной, как Полонский19. Естественно, что мнение Полонского о романе должно было интересовать Тургенева. Но статья осталась не осуществленной, и только благодаря новым письмам Полонского и Тургенева за 1867 г. мы узнали о ее замысле.
С точки зрения общественного резонанса, который имели в конце 1860 — начале 1870-х годов выступления Тургенева как критика, достоин внимания упоминавшийся уже отклик Полонского на появление статьи Тургенева о нем в ‘Санкт-Петербургских ведомостях’ — как в той части, где он сообщает о сочувственной встрече статьи ‘поклонниками поэзии’, так и в части, касающейся Некрасова. Пытаясь доказать Тургеневу его неправоту по отношению к Некрасову, Полонский ссылается на толки по этому поводу в петербургских литературных кругах. Он приводит возражения В. П. Буренина, считавшего, что если с точки зрения откровенной борьбы партий ‘все позволительно’, то ‘херить Некрасова’ под видом беспристрастности не следовало бы. Письмо Полонского от 21 января/2 февраля 1870 г. показывает, что строки Тургенева о Некрасове в его статье о Полонском разожгли страсти в значительно большей мере, чем можно было до сих пор думать. Недаром А. С. Суворин, имевший особый ‘нюх’ на литературные скандалы, назвал статью Тургенева ‘миленьким событием’.
Письма Полонского позволяют несколько расширить фактический комментарий и к некоторым другим выступлениям Тургенева в печати. Корреспонденция Боборыкина о казни Тропмана, на которой присутствовал Тургенев, с язвительным замечанием по поводу интереса Тургенева к ‘минутам репрессалий’, происшествие со ‘Странной историей’, задевшее Тургенева за живое,— эти русские новости, которыми Полонский делится с Тургеневым в письмах конца 1869— начала 1870 гг., дают живое ощущение тех осложнений, недоразумений и огорчений, которые постоянно приходилось испытывать Тургеневу в его трудном положении русского писателя, живущего за границей. О расхождении Тургенева с русскими либеральными и консервативными кругами свидетельствует сдержанный протест Полонского против симпатий Тургенева к прусской армии в его первых франко-прусских корреспонденциях. Все, для кого понятия французской революционности и прусской военщины имели неподвижный, закостенелый характер, своим сочувствием французам как ‘передовой нации’, объективно смыкались с реакционерами, поддерживавшими бонапартизм. Самый ход военных и политических событий оправдал многие зоркие предвидения Тургенева, в том числе и его радикальную переоценку воюющих сил после падения Второй империи.
С характерных для него позиций Полонский откликнулся на статью Тургенева ‘По поводу Отцов и детей». В отличие от большинства петербургских друзей Тургенева, не удовлетворенных статьей, Полонский воспринял ее, как бы отрешившись от той бурной общественно-политической реакции, которую должна была вызвать защита Тургеневым образа Базарова. Анненков и другие знакомые Тургенева из либеральных кругов были недовольны именно тем, что Тургенев пытался в статье реабилитировать Базарова в глазах передовой молодежи, которая приняла роман как клевету на революционно-демократическое движение. Существо спора о Базарове прошло мимо Полонского, старавшегося по своему обыкновению стоять ‘между течениями’. Успокаивая Тургенева тем, что истина слов его дойдет до всякого, ‘кто не получает платы ни от Некрасова, ни от Краевского’, он откликнулся только на заключительную часть статьи, в которой Тургенев обращался к молодым писателям. Один из заветов Тургенева молодежи должен был особенно тронуть Полонского, остро переживавшего тогда критику ‘Отечественных записок’: ‘Друзья мои, не оправдывайтесь никогда, какую бы ни взводили на вас клевету, не старайтесь разъяснить недоразумения, не желайте — ни сами сказать, ни услышать ‘последнее слово’. Делайте свое дело — а то все перемелется’ (X, 356).
Публикуемые письма содержат новые сведения о творчестве Полонского 1860 — 1870-х годов.
Авторский комментарий к ‘Признаниям Сергея Чалыгина’ (1867) значительно углубляет наше представление об идейном содержании этого неоконченного романа из русской жизни эпохи декабризма. Из писем Полонского мы узнаем, что за появившейся в печати первой частью романа, по замыслу автора, должны были последовать еще три части.
Вся история с пропажей документов Чалыгина, задуманная Полонским как сюжетный стержень, на котором должна была быть основана главная идея романа, осталась неосуществленной, и мы узнам теперь о ней впервые. Образ центрального героя, развитие которого в конце первой части романа остановилось еще на его отрочестве, предстает перед нами в новом свете. Оказывается, Полонский успел только подготовить своего героя к его настоящей роли: Чалыгин обещал стать фигурой обобщающей, он был задуман как жертва бессмысленности и произвола царской бюрократической системы. Вот почему его конец должен был быть ‘грустным’, как пишет Полонский. То, что Полонский называет грустью николаевского времени,— нечто иное, как грусть художника по поводу господствующего в мире социального зла. Ведь и начало романа, относящееся к царствованию Александра I, тоже было грустным: это была вс та же Россия.
Тургенев, вполне удовлетворенный написанной частью романа, не возражал ничего и по поводу замысла его продолжения. Он прочел роман в конце 1869 г., когда собирался писать статью о Полонском и хотел высказать в ней свое мнение и о ‘Признаниях Сергея Чалыгина’. Письмо Тургенева от 21 ноября/3 декабря 1869 г., написанное под впечатлением от только что прочитанного романа, и было первым откликом на него20. Свой высокий отзыв о романе (Тургенев назвал его шедевром Полонского), он заключил словами: ‘Откровенно говоря, эти признания превзошли мои ожидания. Если ты вздумаешь их окончить, еще такой же томик написать, то я готов издать их на свой счет — и если ты пожелаешь, написать к ним предисловие’21.
Но энтузиазм Тургенева не дал эффекта. Отягощенный текущими заботами, Полонский постепенно отдалялся от своего замысла. Из памяти стали исчезать отдельные подробности содержания первой части. Трудно преодолимым казался и вопрос об издании романа, несмотря на заманчивое предложение Тургенева. Полонский так и не окончил романа22.
В одном из писем 1870 г. Полонский рассказывает Тургеневу о своей работе над либретто оперы ‘Кузнец Вакула’ и цитирует отрывок из него. Отрывок дает наглядное представление о незамысловатой обработке Полонским повести Гоголя ‘Ночь перед Рождеством’. Либретто Полонского впоследствии, как известно, было радикально изменено Чайковским во время переделки оперы ‘Кузнец Вакула’ в ‘Черевички’ и резко отвергнуто Римским-Корсаковым, обратившимся после смерти Чайковского к тому же сюжету. По поводу формы, в какой написан отрывок (Тургенев нашел тон отрывка верным), надо иметь в виду следующее. Полонский пишет о своей работе над либретто, как о чем-то известном Тургеневу23. Возможно, что Тургенев знал и то, что либретто было задумано в комическом стиле, так что его не удивили ни фривольное содержание диалога между чртом и ведьмой, ни бойкость ритмической структуры отрывка, напоминающего шуточные народные песенки, с характерными для них ритмическими перебоями и с ярко выраженными возможностями речитативного исполнения. Отрывок был явно рассчитан на музыкальное воплощение в духе народных мелодий. Почувствовал ли Тургенев, что такая трактовка гоголевской прозы раскрывает новые возможности в области русской оперной музыки,— мы не знаем. Но одобрение им общего тона отрывка из либретто, беспокойство за его музыкальное оформление, интерес к сценической судьбе уже созданной Чайковским оперы — все это приобретает особую значительность, если мы вспомним, что ‘Кузнец Вакула’ был первой из цикла русских лирико-комических опер, созданных в 1870—1880-х годах на сюжеты Гоголя: ‘Майская ночь’ Римского-Корсакова написана в 1878 г. (поставлена в 1880 г.), ‘Сорочинская ярмарка’ была в 1874 г. Мусоргским только начата и осталась незаконченной, ‘Черевички’ Чайковского были созданы на основе ‘Кузнеца Вакулы’ лишь в 1885 г. Таким образом, несовершенному либретто Полонского, написанному задолго до появления этих опер, суждено было дать первый толчок к той комической музыкальной трактовке ‘Вечеров на хуторе близ Диканьки’, которая легко прижилась в русской оперной музыке последней четверти прошлого века.
В переписке Тургенева с Полонским за 1873—1874 гг. большое место занимает работа поэта над поэмами ‘Мими’ и ‘Келиот’.
В поэме ‘Мими’ Полонский взял на себя новую для его творчества задачу — изобразить тип пустой, бессердечной женщины, с помощью своей красоты неуклонно идущей вверх по социальной лестнице — от гувернантки до генеральши. Сюжетно поэма строилась на истории запутанных взаимоотношений Мими с двумя влюбленными в нее героями — богатым бароном и студентом-бедняком.
Прочитав первую часть поэмы, Тургенев высказал автору свое убеждение в том, что подобная задача — не в духе его творческой индивидуальности: ‘… мне сдается, что ты в подобных больших произведениях словно не дома, не в своем тоне поешь. Ты по преимуществу лирик с неподдельной, более сказочной, чем фантастической, жилкой, а тут дело в анализе, в характерах, их столкновении и развитии…’24.
В публикуемом ответе на это письмо Полонский пишет: ‘Будь ты в Питере, я бы не напечатал свою ‘Мими’ до тех пор, пока бы не осталось в ней тех прозаических мест, о которых ты говоришь’. Такое оправдание перед Тургеневым было необходимо поэту особенно в связи с появлением в ‘Санкт-Петербургских ведомостях’ двух уничтожающих рецензий Буренина на ‘Мими’. Письмо Полонского о рецензии Буренина характерно как отклик одной из многочисленных жертв грубой и оскорбительной критики этого будущего столпа литературного отдела ‘Нового времени’. Разбор Бурениным поэмы Полонского, напечатанной в ‘Отечественных записках’, и, что было широко известно, одобренной Некрасовым25, был основан на беззастенчивом извращении ее содержания и высмеивании недостатков — одним словом, на том беспринципном методе, который несколько лет назад Буренин оправдывал перед Полонским, говоря, что в борьбе партий ‘все позволительно’.
Насмешки Буренина над второй частью ‘Мими’ настолько расстроили Полонского, что он, как видно из последнего публикуемого письма, не послал Тургеневу обещанного оттиска поэмы. Мучительный стыд помешал Полонскому усвоить тот ‘философский подход’ к выходке Буренина, который внушал своему Другу Тургенев в письме от 24 октября/5 ноября 1873 г.26
Задумав в таком тяжелом настроении следующую поэму — ‘Келиот’, Полонский стал терзаться мыслью, удастся ли ему создать художественно полноценное произведение27. Когда уже была написана почти вся первая часть ‘Келиота’ (22 главы из 24-х), он предупреждал Тургенева, что поэма тоже может быть неудачной если придется быстро кончить работу над ней ради денег или она не будет совсем завершена — если будничная жизнь убьет вдохновенье и т. д. Стараясь поддержать творческое настроение Полонского, Тургенев одобрил название поэмы и советовал, не унывая, завершить работу.
Вопрос об отношении Тургенева к поэзии Полонского является центральным в их переписке и представляет большой интерес для характеристики литературно-эстетической позиции Тургенева в 1860—1870-х годах.
Когда Полонский после смерти Тургенева отдал его письма для публикации В. П. Гаевскому, тот был крайне удивлен ‘неумеренными похвалами’ в них Полонскому28. Высокая оценка Полонского, да еще рядом с частым выражением неприятия поэзии Некрасова, противоречила сложившемуся представлению о Полонском как о второстепенном поэте29.
Оставим сейчас в стороне многочисленные отклики Тургенева на отдельные произведения Полонского, в которых, кстати, рядом с положительными отзывами часто высказывались суровые критические замечания, и обратим внимание на его высказывания о поэте, имеющие общий характер. Они относятся в основном к концу 1860-х годов. Смысл их сводится к признанию Полонского единственным из поэтических талантов, по-настоящему интересующим Тургенева в это время. Наиболее аргументированно пишет об этом Тургенев 13/25 января 1808 г.: ‘Ты напрасно меня благодарить за откровенность30: еще бы не быть откровенным с тобою, когда в одном тебе в нагие время горит огонек священной поэзии. Ни графа А. Толстого, ни Майкова я не считаю! Фет выдохся до последней степени, а о гг. Минаевых и тому подобных и речи не может быть, так как и сам учитель их, г-н Некрасов — поэт с натугой и штучками Ты один можешь и должен писать стихи! конечно, твое положенье тем тяжело, что, не обладая громадным талантом, ты не в состоянии наступить на горло нашей бестолковой публике,— и потому должен возиться во тьме и в холоде, редко встречая сочувствие — сомневаясь в себе и унывая, но ты можешь утешиться мыслью, что то, что ты сделал и сделаешь хорошего — не умрет, и что если ты ‘поэт для немногих’ — то эти немногие никогда не переведутся’31. ‘Изо всех ныне пишущих российских поэтов ты один меня еще интересуешь — и весьма сильно’,— пишет Тургенев опять через некоторое время (курсив везде мой.— Э. П.)32.
Как видим, не переоценивая таланта Полонского в целом, Тургенев отдает ему предпочтение перед другими поэтами конца 1860-х годов. Перелом в общей оценке Тургеневым поэзии Полонского происходит как раз в это время. Если пять лет назад Полонский для пего был лишь одним из ‘триады’ современных поэтов33 (остальные два — Майков и Фет, Тютчев как более старший сюда не входит), то теперь в письмах к Полонскому он довольно настойчиво выделяет его из числа этих поэтов.
Однако сделать это публично в статье о поэзии Полонского Тургенев не решился, как не решился он это сделать ни в одном из частных писем к третьим лицам. Заметим здесь же, чтоб пестрящих отзывами о текущей художественной литературе письмах Тургенева к этим третьим лицам он не выражает ни разу чувства эстетического удовлетворения каким-либо новым стихотворением или поэмой Полонского, не цитирует его стихов34.
Но и н