Письма, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1939 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.

Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма

М.: Русский путь, 2010.

ПИСЬМА

НЕИЗДАННЫЕ ПИСЬМА

(из последних поступлений в Отдел рукописей Государственной Третьяковской галереи)

В настоящем издании впервые публикуется часть эпистолярного наследия великого русского художника Константина Алексеевича Коровина (1861-1939), состоящая из его писем к И.К. Крайтору и С.Ф. Дорожинскому. Они были написаны в переломные, трагические моменты жизни Коровина: периоды Первой мировой войны и последующих революционных потрясений (1915-1921), а также в последние годы эмиграции (1932-1939). Кто они, адресаты Коровина, и какую роль они сыграли в жизни художника?

Письма Коровина к Крайтору поступили в Отдел рукописей Государственной Третьяковской галереи (ОР ГТГ) в 2003 г. и составляют часть фонда И.К. Крайтора, приобретенного Галереей в 2005 г. (ОР ГТГ. Ф. 230.161 ед. хр., 1896-1969). К сожалению, фонд содержит незначительное количество биографических документов самого фондообразователя, и его жизненный путь удалось проследить лишь отчасти. Иван Кондратьевич Крайтор (1880-1957) — коллекционер, художник-реставратор, посредник по продаже картин и устроитель выставок. Родился в Бессарабской губернии в мещанской семье. В 1896 г., после окончания Кишиневского уездного училища, не имея возможности продолжить обучение, работал у городского архитектора чертежником, занимался самообразованием. В 1902 г., переехав в Москву, посещал архитектурные курсы, осваивал фотографию, занимался живописью. Тогда же начал серьезно интересоваться проблемами реставрации картин, изучал специальную литературу, проводил химические эксперименты. Самый известный опыт в этой области, вызвавший неоднозначные отклики в научной среде,— реставрация фрагмента картины Д.Г. Левицкого ‘Портрет Ф.П. Макеровского в маскарадном костюме’ (1789). Крайтор даже был вынужден издать брошюру ‘По поводу портрета ‘Ф.П. Макеровский’ в Третьяковской галерее’ с объяснением своего метода (М., 1916). Одновременно он стал заниматься коллекционированием картин, а также устройством и организацией выставок русских и иностранных художников, являясь руководителем Галереи К. Лемерсье. По-видимому, именно тогда он сблизился со многими известными художниками и искусствоведами. Крайтора рисовал И.Е. Репин, прислушивался к мнению профессионального реставратора И.Э. Грабарь, сестра Крайтора Анна Кондратьевна (тоже реставратор) на долгое время стала другом и соратником Игоря Эммануиловича.

Мы не располагаем точными сведениями о дате знакомства Коровина с Крайтором. Возможно, оно произошло в то же время. По воспоминаниям известного искусствоведа и коллекционера С. А. Белица, в этот период в окружении художника находился художник К., который ‘…часто покупал у КА. (Константина Алексеевича. — Сост.) картины и их перепродавал с большими барышами, в особенности когда КА. нуждался в деньгах. <...> Иногда КА. прибегал к хитростям. По Москве разносился слух, что у КА был сердечный припадок, это доходило до художника К, он прибегал, КА. лежал в кровати и стонал. Художник К начинал ходить по квартире и со всех углов вытаскивать картины, этюды, подносить к кровати КА, и начиналась торговля. Наконец договаривались, и художник К расплачивался и увозил с собой картины’ (ОР ГТГ. Ф. 216. Ед. хр. 39. Лл. 1 об.-2). Дальнейшее развитие событий с учетом того, что

Крайтор являлся обладателем богатого собрания произведений Коровина, дает основания предположить, что художник К. и И.К. Крайтор — одно и то же лицо.

Письма знаменитого художника к коллекционеру, позднее к ответственному работнику Наркомпроса Ивану Кондратьевичу Крайтору, с обращениями: ‘дорогой Иван Кондратьевич’, ‘голубчик Кондратьевич’, ‘милый Кондратьевич’, ‘Кондратьевич’, носят открытый, доверительный характер. Таким образом, в то время К.А. Коровин считал его не только своим посредником в продаже картин и помощником в устранении бытовых неурядиц, но и близким человеком.

Коллекция писем (1915-1921) относится к последним годам жизни К.А. Коровина в России. Три первых письма (18.11.1915, 07.07.1916, 18.07.1916) содержат информацию о продаже картин, о новых творческих замыслах, о его поездках в Крым и южных впечатлениях, о предполагаемой поездке на фронт.

Все остальные письма ([1917—1918]—1921) относятся к сложному периоду в жизни России, наступившему после Октябрьской революции. За исключением нескольких писем из Охотина, где находилась его старая дача с любимой мастерской, все они были отправлены Коровиным из имения Островно станции Удомля Вышневолоцкого уезда Тверской губернии, куда семья художника вынуждена была переехать. В 1919 г., во времена военного коммунизма, жить в Москве с женой и больным сыном, не имея твердого государственного пайка, было практически невозможно. Многие москвичи стремились перебраться в сельскую местность. В Охотине жить было небезопасно, так как оно уже подвергалось нападением окрестных жителей и, несмотря на охранную грамоту, находилось под постоянной угрозой реквизиции. Новое местожительство было выбрано неслучайно. Художник В.В. Рождественский вспоминал: ‘…Абрам Ефимович Архипов, Константин Алексеевич Коровин и я остановились на Тверской губернии. […] мы, посовещавшись, решили ехать на станцию Удомля. […] привлекало еще то, что здесь до революции жили художники Левитан, Жуковский, Богданов-Вельский, Бялыницкий-Бируля, Степанов и др., а потому население привыкло к художникам. Архипов прекрасно устроился на берегу озера Удомля, в усадьбе покойного врача Якубовича. Мы с Коровиным и профессором эстетики Вышеславцевым поселились в небольшой усадьбе, скорее даче, верстах в пяти от Удомли. Дача была недалеко от имения Островно, где когда-то жил и работал Левитан, а во время нашего приезда находился художник Богданов-Бельский с женой. В имении Островно от старинного дома шла дорожка к озеру, заросшему кугой и камышом, в нем водились крупные щуки. Все это сманило Коровина в Островну, и мы расстались’ (Рождественский В.В. Из воспоминаний художника. М., 1958. С. 119-123).

Необходимо отметить, что именно период пребывания художника в Тверской губернии изучен менее всего из-за небольшого количества сохранившихся документов. Из представленных писем вырисовывается суровая картина его жизни в это время. Коровина и его близких преследуют бесконечные болезни. У него прогрессирует болезнь сердца, и — что особенно трагично для художника — временами отказывает правая рука. Часто болеет жена. В доме голодно, не хватает хлеба, молока, ‘сахар снится во сне’. Нет спичек и свечей. Нет денег, вся надежда на продажу картин. Самое страшное при таком положении дел— постепенное исчезновение художественных материалов: красок, холста и др., однако Коровин, несмотря ни на что, продолжает работать. Почти в каждом его письме есть упоминания о новых произведениях. Он интересуется художественной жизнью Москвы, мечтает о персональной выставке. Последняя была организована в 1921 г. при активном содействии Крайтора, которому Коровин передает все свои произведения, отобранные для показа.

В 1923 г. Крайтор получает заграничный паспорт и уезжает в командировку во Францию с бесценным багажом — картинами Коровина, доверенными ‘милому Кондратьевичу’ для устройства выставки. За границууезжает с семьей и Коровин. Их взаимоотношения за рубежом складывалось непросто. ‘Крайтора я не видел два года. И где картины мои, что у него, не знаю’,— пишет Коровин в 1927 г. их общему приятелю П.И. Суворову (ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 2. Л. 1). В том же году, отвечая на присланные вопросы сотрудника Третьяковской галереи А.С. Галушкиной, составляющей биографию художника, он сообщает: ‘Последние работы мои в Москве были представлены на выставке в 1920 г. (1921. — Сост.) […]. Картины этой выставки находятся у И.К. Крайтора […], а Крайтор где находится — не знаю’ (ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 114. Л. 8. См. также: Хвойник К Константин Коровин. К выставке работ / Под ред. И.К. Крайтора. М., 1921). В середине 20-х—начале 30-х годов Крайтор обосновался в Голландии, и, по-видимому, связь его с Коровиным была прервана. В выявленных нами документах сведений об их общении и о местонахождении картин Коровина после возвращения Крайтора во Францию не обнаружено. В этой связи значительный интерес представляют воспоминания художника-графика И.И. Мозалевского, в которых описаны его встречи с Коровиным и Крайтором и приводится версия о присвоении Крайтором ‘коровинского наследства’ (Мозалевский И.И. Моя жизнь в Париже. ОР ГТГ. Ф. 60. Ед. хр. 729). В Париже Крайтор жил на улице Сольнье (rue Saulnier), 20, в трехкомнатной квартире, где размещалась и его коллекция картин. Он был одинок, а из-за частых болезней, особенно после Второй мировой войны, редко бывал в обществе. ‘Работоспособность моя сильно понижена. В10-20 раз медленнее приходится все делать, да притом одному […]. Печь, уборка, кухня и проч., проч. Единственная надежда, что кто-либо из моих приедет и захватит часть лучших собранных вещей, иначе все пропадет’ (из письма И.К. Крайтора к И.Э. Грабарю от 17 марта 1951 г.—См.: ОР ГТГ. Ф. 106. Ед. хр. 6518. Л. 5 об.). В 50-х годах при содействии И.Э. Грабаря его смогла навестить сестра — А.К. Крайтор. После смерти Крайтора 19 декабря 1957 г. ‘…квартира была опечатана […], что случилось с его картинами, этюдами, записками, мы ничего не знаем’ (из письма сотрудника парижской газеты ‘Русские Новости’ Могилевского к журналисту В.А. Курилову.—См.: ОР ГТГ. Ф. 60. Ед. хр. 133. Л. 2). В России Иван Кондрать-евич был женат на Софье Ивановне Дока. По-видимому, часть коллекции осталась у нее в Москве, об этом свидетельствуют документы государственных учреждений, присланные И.К. Крайтору и СИ. Дока в 1929 и 1931 гг., несмотря на то что Крайтор уже давно жил за границей, на их московский адрес, регламентирующие права и обязанности обладателей частных коллекций (ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 32,33). Кроме того, на Выставке русского искусства из частных коллекций в Минске 1965-1966 гг. были представлены семь полотен Коровина, принадлежащих СИ. Дока-Крайтор и А.К. Крайтор (см.: Выставка русского искусства из частных собраний / Государственный художественный музей БССР. Минск, 1966. С. 13).

К сожалению, пока остается неизвестной судьба так называемого коровинского наследства. И мы не будем останавливаться на какой-либо версии отношений Коровина и Крайтора за границей, упомянем лишь о том, что ни своих картин, ни денег, вырученных от их продажи, художник не получил (об этом подробно говорилось во вступительной статье к настоящему изданию).

Если комплекс документов о жизни Коровина в 1919-1920 гг. явился сенсацией для его биографов, то о письмах к С.Ф. Дорожинскому было известно давно. Еще в 1966 г. завязалась переписка его вдовы, СБ. Дорожинской, проживающей во Франции, с советскими чиновниками Министерства культуры и Главного архивного управления о продаже материалов великого русского художника, оставшихся у нее после смерти мужа. В обсуждении целесообразности приобретения этих документов участвовали директор ГТГ П.И. Лебедев, первый секретарь Правления Союза художников СССР Б.В. Иогансон, начальник Главного архивного управления при Совете министров СССР Т.Г. Белов и другие ответственные лица. Сохранилась копия письма СБ. Дорожинской директору Центрального государственного архива литературы и искусства (ЦГАЛИ) Н.Б. Волковой. ‘Я вынуждена очень торопиться с этой продажей, т.к. мое здоровье все хуже и хуже — должники многочисленные, видимо, опасаясь моей скорой смерти, осаждают меня с уплатами и, зная, что, увы — я без денег, подсылают всяких перекупщиков-спекулянтов—желая заставить меня продать им архивы К.А. Коровина,— но мое желание […], чтобы все досталось Родине, всегда и неизменно нами горячо любимой, о чем и говорит Коровин в своих грустных письмах к моему мужу — его большому другу. Бурные, политические волны разогнали нас в разные стороны, не изменив нашей любви к Родине…’ (ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 121. Лл. 1-5). Но письма Коровина Дорожинскому, проделав долгий путь из Европы в Америку и обратно, были переданы в дар К. Тейлором Государственной Третьяковской галерее только в 2006 г., и мы теперь имеем возможность довольствоваться не только подчас очень субъективными воспоминаниями современников о проживании Коровина в эмиграции, но и услышать все из уст самого художника.

Станислав Фаддеевич Дорожинский (1879-1960) — один из первых авиаторов России. В1901 г. окончил Морской кадетский корпус. В1909 г. был командирован во Францию для учебы в авиашколе, в 1911-м — первым из представителей России осуществил взлет на гидроплане с водной поверхности. Участник Первой мировой войны, в 1916 г. был произведен в капитаны второго ранга. В годы Гражданской войны находился на службе в Белой армии. В 1920 г. вместе с женой эмигрировал во Францию. За границей подолгу жил и работал на своей ферме на юге Франции, в Париже занимался живописью, издательским делом, собирал коллекцию картин. У нас нет сведений, когда и как произошло знакомство летчика с художником, но благодаря ему Константин Алексеевич Коровин смог опубликовать мемуары ‘Моя жизнь’ (1935) и книгу ‘Шаляпин. Встречи и совместная жизнь’ (1939). Подробно об этом см. с. 17 и 20 кн. 1 наст. изд.

Во многих мемуарах о жизни художника в эмиграции красной нитью проходит тема бедности и беспросветности. К сожалению, это часто соответствовало действительности. В данной публикации читатель найдет подтверждение этому, в то же время он заметит, что нельзя окрашивать семнадцатилетний период жизни Коровина во Франции только в темные, траурные тона.

Публикация писем КА Коровина к И.К. Крайтору подготовлена научными сотрудниками музея ОР ГТГ Н.В. Ильиной и Т.И. Кафтановой. Публикация писем КА. Коровина к С.Ф. Дорожинскому, С.Ф. Дорожинского к КА Коровину, а также писем Н.Н. Курова к СЛ. Дорожинскому подготовила Н.В. Ильина.

Часть писем К.А. Коровина написана под диктовку. Почерк Коровина выделен другим шрифтом.

Составители выражают искреннюю признательность Т.С. Ермолаевой за содействие в передаче выявленных ею материалов из архива С.Ф. Дорожинского в ОР ГТГ.

К.А. Коровин — И.К. Крайтору

1 [1]

18 ноября 1915 г., Москва

Дорогой Иван Кондратьевич!

Утром получил телеграмму от графа Дмитрия Ивановича¹, где предлагает уступить ‘Костер’, ‘Сирень’. Я ответил, что уступаю. Не имея от Вас письма, я не знал, что делать. Какое же было мое удивление, когда теперь, вечером я получил Вашу депешу. Но что уже сделано, то сделано. Только жалко Леонида Витальевича², он подумает, что я не хотел ему уступить. Он и так ко мне всегда как бы предубежден. Но я прошу Вас и Василия Сергеевича Кузнецова³ успокоить его и сказать ему, что я не виноват. Это ясно, и что, в сущности, лучшую вешь (Пушкинскую ноту) — ночь, сумерки, костер и ‘Разбойнички’⁴, я уступаю ему.

Вы и Василий Сергеевич ее знают. Прошу Вас, пожалуйста, передайте мой поклон Петру Ивановичу Нерадовскому⁵ и передайте ему, что, в сущности, я очень рад, что музей взял ‘Ночь’ и что только невольно, конечно, я Вас поставил в неловкое положение. И Леониду Витальевичу мой низкий поклон.

Знайте, я уезжаю в это воскресенье в Крым⁶ и жду Вас в Москве в эту субботу — ехать вместе.

Вас уважающий и преданный Вам Коровин

Москва, 18 ноября 1915 г.

Уступил ‘Ночь’ за 1200

‘Сирень’ — 700

ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 37. Лл. 1-2. Автограф

0x01 graphic

2 [2]

7 июля 1916 г., Гурзуф, вилла Саламбо

Дорогой Иван Кондратьевич!

Еду, еду в чистом поле двое суток, какая мерзость ехать летом! Баба торговала пирожками, покупатель спрашивает: ‘Почем пирог?— Пятачок. — Давай все. — Ишь ловкий, а чем же я торговать-то буду?’

Еду я местами ровными, поля. Право, я не знал бы, что здесь написать, железнодорожные будки делают разнообразие. Вот дальше будет степь, там прекрасно — особенно вечера. Я все же рад, что поехал в Крым, увижу море, оно прекрасно всегда, жалею, что болен. Я люблю юг, во мне есть арапская кровь. Вот что, когда я скоро умру, а Вы будете миллионщик, будете кушать бананы и финики, не забудьте, пожалуйста, приказать посадить косточки от финика на мою могилу, вырастет пальма, хотя спросите у Челнокова⁷ и Грабаря⁸, вырастет ли. Они знают, хотя и не арапы. Вот Бенуа⁹ Вам сказал бы, наверное, он венецианский мавр, он в Петрограде с семейством любит качаться на пальмах, вися на хвосте. Передайте Жуковскому¹⁰ от меня привет. Скажите, чтобы не забывал рецепта, а то с ним будет, что со мной,— захворает. Я забыл рецепт и захворал. Чертите мне в Крым.

Ваш Коровин

Полдень 7 июля 1916 г.

Гурзуф Вилла Саламбо

ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 39. Лл. 1-1 об. Подлинник

3[3]

18 июля 1916 г. [Гурзуф, вилла Саламбо]

Дорогой Иван Кондратьевич!

Письмо Ваше получил. Мрачного письма Вам не посылал, а послал шутливое, ей-Богу! Но, должно быть, не вышло. Надеюсь приехать в конце июля. Леня¹¹ пишет Вам это письмо, а я сижу, пишу картину ‘Вечер’. Написал четыре картины роз лучше прежних. ‘Розы’ и ‘Персики’, уж очень хороши ‘Персики’. Жалею, что Вам не приходится приехать ко мне. Скажу по правде, писать очень трудно, т.к. очень жарко, все какое-то расплавленное. В теплых рефлексах и вообще Крым летом зеленый, как ‘циноббер’¹², и очень скучно. Ездил на лодке писать, лодка качается, никак не попадешь в то место, куда надо. Когда Вы поступите на службу, то, вероятно, останетесь в Москве. Насчет своего дела — поездки на войну, я еще ничего не знаю. Розы, и довольно плохие, здесь продаются по 30 коп. штука. Газеты у Вас пишут, что здесь все переполнено, а на самом деле в Ялте совсем пусто, вероятно, боязнь ‘Гебена’¹³. Деньги, высланные Вами за картины проданные, получил. Я бы так был рад Вас видеть, купил Вам в подарок три портретика миниатюр.

Ваш Коровин

18 июля 1916 г.

ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 40. Л. 1. Подлинник

4[4]

[Лето 1917 г., Охотино].

Дорогой Иван Кондратьевич!

Я не знаю, как сделать с картиной ‘Бугорок с соснами весной’ — ту, о которой Вы пишете и которую я продал г. Каплуну (Коплуну?)¹⁴. Это очень трудно. Вам эта картина не нравилась, и Вы сами сказали, чтоб я ее продал — тоже ‘Цветы утром’ и ‘Ночь, луна и терраса’.

Теперь я написал:

1) большую — ‘Сумерки, цветы, окно, фигура’*¹⁵

2) ‘Лес при солнце, фигуры’

3) ‘Облака’

4) ‘Старый челн, две фигуры’

5) ‘Река, лодка, фигура’

6) ‘Река — отраженье, кусты’

7) ‘Костер, группа, луг’*

‘Река, парк, сумерки’

9) ‘Ночь, фигура уходит’

10) ‘Ночь, луна, березы’

11) ‘Фонарики, внутри столовой, фигуры’

12) ‘Вечер, последний луч’*

13) ‘Лес’*

14) ‘Даль*

На этих днях окончу фигуры Ваши старые и окончу другие.

У меня нет подрамников, я заказал двадцать штук Иванову. Хорошо было бы сделать разного размера, т.к. меньшего я скорей пишу и лучше для многих мотивов.

Жду Вашего приезда. Миша¹⁶ очень мил, привез мне сахарку, и надо отдать ему одну тысячу рублей. За сахар, консервы, скипидар, масло, проезд — 249 р. 40 к.

Он рассказал мне о том, как подделки под меня имеют поклонников. Я так удивляюсь простодушию знатоков. Но, однако, сколько жуликов развелось, куда их деть бедной России — какая поганая штука — подделка.

Поедете, захватите для меня картону, так как мне нужно делать иллюстрацию к поэтам. И кстати, возьмите в школе красок, темпера для этой работы. Захватите с собой, если есть, керенок.

Ваш Коровин

Не знаю, что делать, т.к. жить так дорого, что берет ужас — денег не удержишь, бегут как река. Как буду жить все хуже.

Нужны краски, прошу В.Г. Гиннет¹⁷, не может ли выписать от себя через посольство рублей на тысячу хотя бы.

К. Коровин

Приезжайте. Как картины?

Большая картина, которую пишу, поэтична и особенна. Также и она уходит.

ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 41. Лл. 1-2 об. Автограф

5 [5]

Август 1919 г., ст. Удомля, им. Островно

Дорогой Иван Кондратьевич!

Посылаю с этим письмом к Вам нашего ученика Вельского¹⁸, который тут живет, где и я, т.е. в Тверской губернии. Место очень красивое, но совершенно голодное, хлеба нет, и вообще достать еду трудно чрезвычайно, т[ак] ч[то] я напрасно поехал. Говорят, хлеб новый достать будет можно, не знаю, но, во всяком случае, дожить думаю до осени, т.к. начал писать. Но вот тут имею к Вам просьбу:

1) Прошу Вас. ко мне приехать, т.к. есть работы, которые хотел бы Вам показать.

2) Привезите мне, пожалуйста, спичек, табаку, чайку, соли, табаку — махорки или папирос, сахару.

3) Возможно, нужно достать краски, белил, зеленой, желтой, цинковой, лимонной и других. Возможно больше.

4) Холста, хотя не грунтованного,— и один фунт клею, два фунта гипсу и скипидару необходимо. Писать хочется, и здесь много нового. Что взял с собой, уже все вышло. Может быть, есть в Школе.

5) Необходимо достать два женских костюма 30-х годов для натуры. Здесь я живу в замечательном старом доме, и есть подходящий фон и колорит.

Надеюсь, что Вы не удивитесь моей просьбе, т.к. трудное время меня заставляет для дела обратиться к Вам. Но у Вас тоже, наверное, много хлопот, все же посодействуйте мне и, что возможно, устройте. Костюмы мог бы достать Дьячков¹⁹, адреса не знаю, он работает в конторе театров, можно узнать там же у Леонида Львовича Исаева²⁰. Он.попросит Елену Константиновну Малиновскую²¹ дать мне два старых костюма из Онегина — ивета безразличны.

Прошу прошения за беспокойство, но обрашаюсь к Вам как желающий добиться толку из дела.

Пожалуйста, приезжайте, насчет питания — скоро можно будет новый хлеб.

Кланяюсь [Помню].

Уважаюший Вас

Конст[антин] Коровин

Адрес скажет ученик.

Станция Удомля — Островно, где живу.

ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 42. Лл. 1-2 об. Автограф

6 [6]

[До 15 октября 1919 г.], ст. Удомля, им. Островно

Дорогой Иван Кондратьевич!

Тшетно ждал Вас. Я понимаю, что теперь трудно приехать. Я думаю дожить, если Бог приведет, здесь до 15 октября, а потому все жду Вас. Может

быть, приедете с Леней²². За посылку благодарю Вас очень — за краски, которые от Вас привез Соколов²³. Вандик²⁴ и твердые охры разведу своей слезой и, когда приедете, выкрашу Вас за то, что хотите изорвать мои картины. Я работаю, но горе — нет свету, свечей, керосину. Я же пишу, люблю писать сумерки. Это поэзия, и вот — пришлите, привезите, если найдете. Написал несколько, более конченных, вещей — теперь пошло хуже — дожди, нет модели. В общем, жалею, что не поехал в Итларь²⁵.

Кто всех удивил — это Леша²⁶, он так написал, что куда угодно — в Париж, никому не подражает, рисует замечательно.

Вот еще горе — столько Коровиных развелось похоже на меня, что такой, как я, рад, что Леша сам по себе.

Прошу Вас, дайте Анне Станиславне Барановской²⁷ под расписку от Вас за мой счет три тысячи рублей — на дрова и жизнь. Знаете ли, что мне нужен Ваш серьезный совет — где мне жить: здесь, в Москве или Итлари.

Я чувствую, что болезнь сердца ухудшается. Ведь я уже старик — мне нужен покой, я потому и не поехал в Петербург), где же я могу работать столько, ходить по таким лестницам и оплата, на которую не смогу купить даже хлеба для семьи. Я не поехал, а как хотелось пописать хорошо. […]²⁸

Пред[анный] Вам Коровин

Спасибо за присланное.

ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 43. Лл. 1-2. Автограф

7 [7]

[Осень 1919 г.], ст. Удомля, им. Островно

Дорогой Иван Кондратьевич!

В Москву поехал Лева [и]²⁹. Прошу выдать ему краски — двадцать флаконов белил, т.к. он поедет ко мне.

По Вашем отъезде я опять сильней захворал — боль руки и бока. Пришлите что-нибудь, [мыльца,] холстика и скипидар.

Ваш Коровин

Осень — пишу хорошо. Пейзажи с водой.

ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 44. Л. 1. Автограф

8 [8]

18 ноября 1919 г., ст. Удомля, им. Островно

Дорогой Иван Кондратьевич!

Я слышал, Вы больны? Когда черт болен, тогда он святой, так что мы с Вами оба святые, т.к. я тоже болен. Но главное дело, знаете ли, прескверно. Сглазили меня окаянные художники — не могу работать. Будто бы какая-то от меня непроизвольная, независящая штука перебирает мне ребра и руку, как будто какие-то крысы развелись и гложут меня. Отвратительное, небывалое ощущение. Доктор говорит — воспаление нерв, пройдет только на юге — грязи и электричество. Ощущение до того отвратительно, что я всегда ищу места, как сесть и как лечь. Надо электрическую машину для лечения, но как и где достать. Нет ли у Ваших докторов знакомых? Пробовал писать левой рукой, но она не умеет (и рука требует обучения). Нельзя ли поехать на юг, например в Ташкент? Утром встаю — здесь холод. Соли нет. Вы хотели ехать в Итларь, или кого послать — у меня там есть лак. Годится ли для картин лак спиртовой, которым я покрывал и лакировал панель из дерева? Его бутылки две. Если прибавить канифоли, то будет картинный лак. Вы это, конечно, лучше меня знаете. Указание насчет грунта холста я принял к сведению. Картина дерева утром потемнела при покрытии лаком оттого, что грунт был очень жидок, за отсутствием гипса. Теперь у меня есть несколько подрамников, но всего семь. Не посылаю Вам семь картин, из которых есть хорошие, а всех их больше. Жду Вашего приезда. Скажу Вам прямо, здесь скука смертная. Леша стал отлично писать, к сожалению, когда уже красок нет!

Пришлите мне карточки непременно для миниатюр. Попробую их делать, так как это может быть легче, хотя писать даже письмо самому мне очень трудно. Ужасно, что не имею соли, а сахар вижу во сне! Пришли, голубчик Кондратьевич, мне, пожалуйста, если поправился и если можешь. Привет всем друзьям и доброжелателям и Вашим сестрам.

А зима есть — одна хороша, даже сам говорю.

Вам преданный и уважающий Конст. Коровин

А костюмы-то так я и не получил! Каково! Может быть, возможно что-либо прислать из костюмов — каких-нибудь, вроде 30-х годов, платки тоже хорошо. Может быть, Бролиантова³⁰, главная мастерица Больш[ого] театра, могла бы сделать из каких-нибудь старых лоскутков или тарлатана. Напишите, будут ли выставки и когда.

ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 45. Лл. 1-2 об. Подлинник

9 [9]

[Ноябрь-декабрь 1919 г.], ст. Удомля, им. Островно

Дорогой Иван Кондратьевич!

Писал Вам три письма, но никакого ответа — стороной узнал, что Вы еще больны и находитесь в лечебнице. Я вам вторю, болею опять сердцем, те же припадки, что и раньше. Может быть, Вы теперь выходите, то прошу Вас дружески, приезжайте на юг.

Я ничего не делаю, работа не идет, т.к. болею.

Деньги мои в ‘Лионском кредите’³¹, около двадцати тысяч. Прошу их получить, посылаю за ними Леню³² и Всеволода³³ и прошу совет Игоря Александровича³⁴ и Вас помочь мне в этом. Я к Вам посылаю Леню. Я продал за Вашу болезнь четыре вещи Вашему другу П.И. Суворову³⁵. Конечно, т.к. это Ваш покупатель, мне рекомендованный, то я со своей стороны считаю эту продажу как бы сделанную Вами. У меня осталось пять вещей, которые именно ‘cher’³⁶, я считаю хорошими, и хотел бы их продать, не знаю — время, которое мы переживаем, позволит ли это сделать. Сижу здесь без денег, т.к. взял с собой немного, расходы ужасны.

Напишите мне о здоровье и приедете ли — я так был бы рад. Пожалуйста, приезжайте — здесь чудные виды и тона. Вы приедете, я буду писать много, нет — не буду писать. Так и знайте. Прошу, приезжайте не один, а с кем хотите, буду рад.

Ваш Коровин

ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 46. Лл. 1-2. Автограф

10 [10]

8 декабря 1919 г., ст. Удомля, им. Островно

Дорогой Иван Кондратьевич!

Все болят правые ребра и рука. Принимаю хинин, салицил, ничего не помогает. Я не работаю месяц, но улучшения нет. Похудел я ужасно, сахару нет, масла тоже, а это необходимо, за деньги достать нельзя, мена, и только на соль. Начинаются московские цены. Вы с Ушаковым не прислали мне письма, а я ждал. Картины спрашивают какие-то музеи, саратовский прислал письмо, другие понаслышке, передал Моравов³⁷, но я лично его не видел, потому что не выезжаю. Картины пришли, хотя и плохие, интересно бы написать со свечами замечательные мотивы с этим страшным домом³⁸, но нужны керосин и свечи, прошу достать через отдел, вечера большие. ‘На бедного Макара шишки валятся’,— Анна Яковлевна³⁹ свалилась, деньги с меня тянут, хороши родственники (бедные), надели на меня хомут, особенно Всеволод Вяземский. Я Вам послал письмо через Анну Станиславовну⁴⁰ (заказное), адрес Ваш забыл, напишите. Ключ нашел. Л[ионский] К[редит]⁴¹ продавать не надо, может быть, привезете сами или пришлете нарочного. Ушакову не доверяю, так как растеревает по старости, не могу никому поручить отвезти Вам картины. В Лион[ском] К[редите] помечено два портсигара, освобожденные ранее от реквизиции, после осмотра я положил еще два, боюсь держать дома, из которых один не золотой — амальгама. Секрет несгораемого ящика таков:

х = 2 поворот верхний

х = 3 поворот средний

х = 4 поворот нижний

На квартире есть две картины: одна ‘Париж ночью, кафе (Америкен)’ в раме и вторая повторение — ‘Луна, снег, куски его, весна в Охотине’ принадлежат г. Черкесу, его сын учится у нас в школе⁴². Адреса его не знаю, может быть, знает Анна Станиславовна или в школе. Прошу Вас послать их в рамах с артельщиком ему, передайте мой поклон и попросите у него для меня немножко табачку, он (караим) милый человек и ранее дал мне табачку. Теперь тепло, можно ко мне приехать. Картины приобрел давно и деньги уплатил давно. Собирался ко мне Кузнецов⁴³, буду очень рад, но только надо ему захватить с собой керосин или свечей, сахару, соли, подушки, белье. Рыба на озерах все время клюет и сейчас на блесну в прорубь, и на кобылке крючок, посадка — червь и мотыль, которые надо ему захватить с собой, налим идет хорошо на кусочки рыбы, слава Богу, у нас в доме тепло. Я Вас одолел поручениями, приношу Вам извинения, но что делать, главное, я не могу послать картины, жду Вас. Вещи в Л[ионском] К[редите] — все мое состояние, и я на них очень рассчитываю. Средств, финансов у меня очень мало осталось. Рамы в московской квартире, три или четыре больших, пятая для картины ‘Луна’ Черкеса или отдать ему тоненькую золотую и еще свободные подходят к натюрморту, и еще четыре ампир квадратные, которые для картин Терешкевич⁴⁴. За большие я платил 1914 г. — 40 руб., маленькие в прошлом году по 250 руб. (ампир). Соразмерно Вы уплатите Анне Станиславовне из этих денег, матери Анны Яковлевны 3000 руб., а также часть на расходы по отправке картин Черкеса. Остальные — Анне Станиславовне.

Милый Кондратьевич! Вы ведете мое дело, сами понимаете, что мне трудно, меня одолевают со всех сторон, просят картины, обижаются, что не даю, и Вы можете поддержать меня по совести. Доверяю Вам, я прошу Вас соблюсти мои интересы, дабы я мог работать. Леша⁴⁵ работает и посылает Вам несколько небольших вещей, по-моему не уступающих в разрешении художественных задач Врубелю⁴⁶. Моя нравственная задача и других, которые имеют душу человека, подде

ПИСЬМА

К.А. Коровин — И.К. Крайтору

Читайте также: