Последние дни Людовика XVI, Булгаков Федор Ильич, Год: 1893 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Послдніе дни Людовика XVI.
Съ 13 августа 1792 г. по 21 января 1793 г.

Послдніе дни своей многострадальной жизни съ 13 августа 1792 по 21 января 1793 гг. Людовикъ XVI съ семьей провелъ въ тюрьм Таниль, старинномъ (XIII вка) зданіи ордена Тампліеровъ, опустломъ, почти нежиломъ и сумрачномъ. Каждый часъ здсь приносилъ ему какое-нибудь новое горе, какое-нибудь новое душевное терзаніе. Первымъ ударомъ для королевской семьи явился приказъ лишить ее всхъ бывшихъ при ней приближенныхъ. Въ ихъ числ находилась m-me де-Турзель, воспитательница дофина. Теперь ея мсто заняла сама королева, Марія-Антуанетта. Она одвала своего сына и молилась вмст съ нимъ. Король взялся обучать сына. Но вскор ему пришлось убдиться, что онъ лишенъ не только своихъ королевскихъ правъ и личной свободы, но и отцовской власти. Властелины революціи стали вмшиваться въ самое воспитаніе дофина, предписывая королю, въ какомъ дух онъ долженъ обучать своего сына. Безчисленныя оскорбленія, какія всей королевской семь наносились грубыми тюремщиками, Людовикъ XVI и Марія-Антуанетта сносили ‘ради бдныхъ дтей’.

Настала зима. Безконечныя ночи были невыносимы вслдствіе сырости и холода въ Танил. Король обратился съ просьбой къ Конвенту о доставленіи теплой одежды для его семьи. Ее заставили ждать. Королева проводила ночи въ шить необходимаго платья для дофина и дочери, одежду короля чинила сестра его, принцесса Елизавета, ибо Людовику XVI не дозволяли имть иного костюма, кром того, который былъ на немъ. Даже отпускавшагося хлба не хватало королевской семь, и Марія-Антуанетта черезъ Клери, единственннаго изъ слугъ короля, которому дозволялось навщать заключенныхъ, послала жен пекаря свою мантилью съ кружевами. Теперь у нихъ хлба было вдоволь. Но вскор заключенныхъ лишили возможности сноситься съ вншиимъ міромъ, разрзали кушанье на мельчайшіе куски, чтобы какъ-нибудь въ нихъ не пронесли какой-нибудь записки. Только Клери время отъ времени доставлялъ всти о событіяхъ въ столиц и во Франціи. Эти всти имли очень мало утшительнаго.

Но еще горше стала жизнь несчастнаго узника, когда его разлучили съ семьей. Король былъ заключенъ въ большой казематъ Таниля. Ему разршалось только обдать вмст съ семьей. Затмъ королевскую семью постигла новая жестокость. Дофина лишили материнскаго ухода и помстили его при отц. Тщетно мать умоляла позволить Людовику XVII остаться при ней хоть въ т дни, когда король боллъ тифомъ. И вотъ чего опасались, то и случилось: дофина постигла та-же болзнь. Но и тутъ матери не позволили быть при больномъ ребенк. На свою бду несчастный дофинъ оправился.

11 декабря 1792 г. въ часъ пополудни въ Таниль явились мэръ Шамбонъ, прокуроръ Шометтъ и другіе чиновники Коммуны, а также Сантерръ, главнокомандующій національной гвардіи, съ своими адьютантами. Мэръ объявилъ Людовику XVI о -й стать декрета 6 декабря, въ силу которой ‘Людовикъ-Капетъ’ долженъ былъ предстать передъ Конвентомъ для отвта на вопросы его президента. ‘Капетъ не мое имя’, возразилъ король, ‘такъ звали одного изъ моихъ предковъ… Я послдую за вами не изъ повиновенія Конвенту, а потому, что власть въ рукахъ моихъ враговъ’. И онъ отправился въ дождливую погоду черезъ Вандомскую площадь въ залъ засданій Конвента. Барреръ на президентскомъ кресл держалъ списокъ 57 вопросовъ и сказалъ: ‘Людовикъ, вы можете ссть’. Людовикъ XVI слъ. Вс предложенные ему вопросы въ сущности сводились съ слдующему: ‘Людовикъ, ты, который былъ королемъ, признаешь ли себя виновнымъ въ томъ, что дломъ и словомъ ты пытался остаться королемъ?’ Обвиняемый на большую часть обвиненій отвчалъ ‘нтъ’ или заявлялъ: ‘я этого не длалъ или поступалъ такъ по существовавшимъ тогда законамъ’.

Вечеромъ между 6 и 7 часами Людовикъ XVI вернулся въ Таниль. Онъ попросилъ отвести себя въ семь его. Но стража объявила, что не иметъ права это сдлать. Просьба короля, въ которой присоединилась и Марія-Антуанетта, была доложена властелинамъ революціи. Они только черезъ четыре дня постановили ршеніе: ни королева, ни принцесса Елизавета не могутъ видться съ Людовикомъ во все время его процесса, дтямъ разршается приходить къ нему, но подъ условіемъ, чтобъ въ такомъ случа они уже не видлись ни съ матерью, ни съ теткой. Несчастный отецъ, узнавъ о такой резолюціи, сказавъ Клери: ‘видите, какая жестокая альтернатива предлагается мн, я не могу ршиться взять къ себ моихъ дтей, для дочери моей это было бы совершенно невозможно, а относительно сына я понимаю, какое горе я доставилъ бы этимъ его матери. И такъ я долженъ принести и эту жертву’. Какая тонкость чувствъ: чтобъ уберечь мать отъ печали, Людовикъ XVI готовъ одинъ испить всю чашу страданія!

Межъ тмъ Конвентъ спорилъ и совщался. Съ утра до ночи съ трибуны гремли рчи объ этомъ небываломъ процесс. Временами весь залъ засданія наполнялся криками гнва и ярости. Наконецъ, поршили: Людовикъ долженъ явиться и оправдываться 26 декабря. Въ эти тяжкіе дни несчастному королю досталась единственная радость. Онъ узналъ, что, кром избраннаго имъ адвоката Тронше и юнаго Десеза, для защиты Людовика XVI предложилъ свои услуги его бывшій министръ, почтенный старецъ Ламуаньонъ де-Малербъ. 14 декабря 1792 года онъ явился въ королю. Людовикъ XVI заключилъ его въ свои объятія. Оба плакали. ‘Ваша жертва’, сказалъ король Малербу, ‘тмъ боле великодушна, что вы подвергаете риску свою жизнь, но моей не спасете’.

Въ своемъ роковомъ конц Людовивъ XVI былъ твердо убжденъ, о чемъ свидтельствуетъ его завщаніе, составленное 25 декабря. ‘Ревомеждую моихъ дтей’, говорится въ этомъ завщаніи, моей жен, въ нжной материнской любви которой я не сомнвался никогда, рекомендую ей воспитать ихъ хорошими христіанами и честными людыій, которые считали бы высокое положеніе въ этомъ мір — если имъ суждено занинать его — опаснымъ благомъ и обращали бы свой взоръ на единственно врную и прочную славу вчности… Моимъ дтямъ рекомендую посл того, чмъ они обязаны передъ Богомъ, который долженъ быть для нихъ на первомъ план, всегда жить въ согласіи, повиноваться своей матери и считать ихъ тетку второй матерью въ благодарность за вс труды и заботы, какіе она имла ради нихъ, и изъ любви во мн… Сыну моему, если онъ долженъ имть несчастье быть королемъ, рекомендую помнить, что онъ вполн повиненъ въ счасть своихъ согражданъ, что онъ обязанъ забыть всякую ненависть и всякую злобу и именно все, что связано съ страданіями и горемъ, какія я испыталъ, что онъ можетъ сдлать народъ счастливымъ только тогда, когда управляетъ по законамъ, но въ тоже время онъ долженъ помнить, что король можетъ внушить уваженіе въ себ и длать добро только тогда, когда онъ обладаетъ необходимымъ авторитетомъ, и что въ противномъ случа, связанный въ своихъ дйствіяхъ и не будучи въ состояніи внушать уваженіе, онъ бываетъ боле вреденъ, нежели полезенъ’.

Общественное мнніе, казалось, все еще было на сторон несчастнаго короля. Это обнаружилось особенно замтно на спектавляхъ ‘Thtre franais’ и ‘Vaudeville’. Въ первомъ давали пьесу ‘Другъ закона’. Вс намеки въ ней на процессъ встрчались одобреніемъ и рувоплесваніями. Въ театр ‘Vaudeville’ одно изъ дйствующихъ лицъ въ пьес ‘Цломудренная Сусанна’ сказало двумъ старцамъ: ‘какъ вы можете быть одновременно обвинителями и судьями?’ И эта фраза, по требованію зрителей, была повторена много разъ. Но всмъ, кто зорко слдилъ за ходомъ вещей, скоро пришлось убдиться, что для короля боле не было спасенія. Гибель его приближалась неудержимо.

26 декабря Людовикъ XVI съ своими защитниками вторично предсталъ предъ Конвентомъ. Десезъ сказалъ свою мастерскую рчь, посл которой короля опять отвели въ Таниль и съ тхъ поръ онъ уже не появлялся больше передъ своими судьями. Онъ ни минуты не ошибался насчетъ предстоявшей ему судьбы. Въ день новаго года (1793 г.), глубоко огорченный тмъ, что лишенъ возможности лично выразить свои пожеланія дорогимъ ему существамъ, онъ сказалъ: ‘какой ужасный день!’ Одинъ изъ надзиравшихъ за нимъ чиновниковъ этимъ былъ такъ тронутъ, что замтилъ Клери: ‘теперь, когда допросъ окончился, можно безъ затрудненія получить позволеніе видться съ семьей, надо только обратиться за этимъ къ Конвенту’. ‘Черезъ нсколько дней’,— отвтилъ король, когда Клери передалъ ему это замчаніе,— ‘въ такомъ утшеніи мн не отважутъ, надо подождать’. На сколько слабъ и нершителенъ былъ Людовикъ XVI во все время своего правленія, настолько же героически переносилъ онъ свою печальную участь. Въ заточеніи онъ также сохранялъ свое спокойствіе, какъ и передъ кровожадными, грубыми и озврвшими врагами своими. Даже безбожные поборники произвола и самоуправства поражались его покорностью вол Божьей.

Въ Конвент, однако, все еще слушались разныя юридическія разглагольствованія, въ списк стояло еще 50 ораторовъ. Пренія по процессу Людовика XVI затянулись до 7 января. Судьи, очевидно, потеряли терпніе, ибо вдругъ прервали пренія и назначили на 14 января постановку вопросовъ и голосованіе: ‘виновенъ ли Людовивъ Капетъ въ заговор противъ свободы націи и въ нанесеніи вреда общему благу государства? Нуждается ли нашъ приговоръ, какой бы онъ ни былъ, въ одобреніи націи? Если Людовикъ виновенъ, то какому наказанію подлежитъ онъ?’

Что касается виновности, то на этотъ счетъ у ‘патріотовъ’ не было никакихъ сомнній. Конвентъ высказался въ такомъ смысл единогласно. Только 28 членовъ воздержались отъ подачи голоса. И второй вопросъ не трудно было разршить этимъ господамъ. Вдь аппеляція къ народу была бы равносильна воззванію къ междуусобной войн. Большинствомъ двухъ голосовъ ршили не обращаться къ націи. На другой день былъ поставленъ вопросъ о наказаніи. Вс народные представители находились на своихъ мстахъ. Ихъ было 749. Только 20 отсутствовали по разнымъ порученіямъ и 8 оказались больными. Весь день прошелъ въ горячихъ спорахъ. Наконецъ, въ 8 часовъ вечера началось третье голосованіе — поименное. Нершительные и ршительные сторонники, враги королевства, враги анархіи — вс должны были дать свой отвтъ. Очевидцы описываютъ это голосованіе, какъ одну изъ достопамятнйшихъ сценъ временъ революціи, Встаетъ депутатъ за депутатомъ, жужжаніе стихаетъ, пока онъ говоритъ или о смерти, о ссылк или заточеніи до заключенія мира. Чаши всовъ колеблятся, еще никто не можетъ сказать, какая перетянетъ. Герцогъ Орлеанскій, Филиппъ Egalit, близкій родственникъ короля, подаетъ голосъ за смерть. Даже ‘патріоты’ качаютъ головами отъ удивленія, и гулъ ужаса пробгаетъ по зал. Въ ночь больной Дюшатель, закутанный въ одяло, въ зало вносится въ кресл. Онъ подаетъ голосъ за помилованіе. Наконецъ, президентъ, самъ глубоко растроганный, долженъ возвстить, что кара Людовиву XVI — смерть! Трое защитниковъ вносятъ аппеляцію къ народу, но ихъ не слушаютъ. Теперь спорятъ только о томъ, слдуетъ ли назначить отсрочку казни. Спорятъ объ этомъ цлый день и цлую ночь. Наконецъ, въ 4 часа утра объявляется: ‘безотлагательно, смерть въ 24 часа! ‘Министръ юстиціи Гара уполномочивается отправиться въ Таниль, а ceкретарь совта прочтетъ королю слдующія ршенія Конвента: 1) Національное собраніе объявляетъ Людовика Капета, послдняго короля французовъ, виновнымъ въ заговор протигвъ свободы націи и въ нарушеніи общественной безопасности государства, 2) оно постановляетъ смертную казнь Людовику Капету, 3) оно отвергаетъ аппеляціи повренныхъ Капета и воспрещаетъ каждому изъ нихъ давать имъ какой либо ходъ’. При чтеніи этихъ резолюцій лицо короля нисколько не измнилось. Только, когда произнесено было слово ‘заговоръ’, невольной улыбкой подернулись его губы.

Въ тотъ день, когда послдовалъ смертный приговоръ Людовива XVI, Малербъ явился къ нему. Входя въ его комнату, почтенный старецъ нашелъ короля сидвшимъ за столомъ. Обими руками закрывъ лицо, король погрузился въ думы. Людовикъ, вставъ передъ своимъ отважнымъ защитникомъ, который преклонилъ колна передъ нимъ, поднялъ Малерба и прижалъ его къ груди. Тяжкое слово наконецъ слетло съ устъ Малерба. Ничто не обнаруживало удивленія или потрясенія короля. Онъ былъ разстроенъ только горемъ достопочтеннаго старца. ‘Если вы меня любите,— сказалъ онъ ему,— то разв вы не пожелаете мн этого послдняго прибжища, какое осталось мн. Уже два дня’, прибавилъ король посл минутнаго размышленія ‘я стараюсь проврить, былъ ли я хоть малйшимъ бременемъ для моихъ подданныхъ въ періодъ моего царствованія. Г. Малербъ, клянусь вамъ со всей искренностью моего сердца, какъ человкъ, которому суждено предстать предъ Богомъ, что я неизмнно желалъ счастья моему народу и никогда не имлъ ни одного желанія, которое шло бы въ разрзъ съ этимъ’. Малербъ общалъ постить его еще разъ. Проводивъ его, король сказалъ Клери: ‘горе этого смлаго старца глубоко меня тронуло’. Малербъ, однако, не могъ сдержать своего слова. Его боле не пустили въ королю.

Клери хотлось пробудить въ Людовик надежду на иной оборотъ судьбы. Онъ разсказывалъ ему, между прочимъ, что народъ намренъ возстать въ его пользу. ‘Это мн очень прискорбно, ибо это опять будетъ стоить только новыхъ жертвъ. Я не боюсь смерти, но я не могу подумать безъ ужаса о жестокомъ жребіи, какой я оставлю моей семь, королев, нашимъ несчастнымъ дтямъ… А мои врные слуги, которые никогда не покидали меня, это поможетъ имъ? Я вижу, какъ народъ, предавшійся анархіи, сдлается жертвой всхъ партій, какъ послдуютъ преступленія одно за другимъ, и томительные раздоры истерзаютъ Францію’. Затмъ онъ углубился въ тотъ томъ англійской исторіи Юма, въ которомъ разсказывается о процесс и казни Карла I. До своего послдняго часа онъ занимался чтеніемъ этой книги.

Посл оффиціальнаго объявленія приговора королю, онъ просилъ только разршить ему имть священника для исповди и еще разъ повидаться съ семьей. То и другое ему позволили. Аббатъ Эджевортъ де-Фирмонтъ, родомъ ирландецъ, взялся быть при корол. Людовику XVI оставалось теперь распрощаться съ семьей.

Стояла холодная январьская ночь. Марія-Антуанетта услыхала чьи-то шаги за дверью. Въ ея казематъ вошли тюремщики. Они искали высокую узницу. Захвативъ съ собой дтей и свояченицу, она поспшила по лстниц тюрьмы. Внизу стоялъ король. ‘Жена моя! дти мои!’ — воскликнулъ онъ, простирая къ нимъ свои объятія. Ни единаго слова не произнесла королева. Только рыданія и видохи нарушали мертвенную тишину, какъ потомъ разсказывали присутствовавшіе тюремщики. Ихъ присутствіе стсняло королеву, и Людовикъ XVI повелъ ее въ свою комнату, гд вс они отдались общему горю. Дольше, чмъ со всми прочими, бесдовалъ король съ своей женой. На прощанье поцловались. Надо было разлучаться. ‘Нтъ, еще нтъ!’ воскликнула королева. Но вдь надо же. Три четверти часа длилась борьба между необходимостью и чувствомъ. Наконецъ семья отпустила короля-мужа-отца-брата. На другое утро предполагалось послднее прощаніе. Но, какъ увидимъ ниже король пощадилъ и себя, и своихъ отъ страшнаго горя вчной разлуки.

Разставшись съ дорогими ему существами, король сказалъ своему исповднику Эджеворту, который дрожалъ отъ волненія при вид этой сцены: ‘ахъ, и какое это было сожительство! Какъ я любилъ и какъ нжно былъ любимъ! Но теперь объ этомъ надо забыть, какъ о всемъ прочемъ, чтобъ думать только о спасеніи нашей души, этому спасенію должны быть посвящены вс мои чувства и мысли’. Съ глубокимъ умиленіемъ онъ прослушалъ мессу и принялъ Св. Причастіе, затмъ легъ спать.

——

Въ понедльникъ, 21 января 1793 года, въ Париж съ самаго ранняго утра шелъ мелкій дождь, отъ котораго таялъ накопившійся снгъ. Дороги поспшно расчищались для маневровъ войскъ. Немногочисленные прохожіе ежились отъ этой сырой и холодной погоды. На улицахъ стояла тишина. Вс лавки противъ обыкновенія были заперты. Молочницы какъ бы позабыли о своихъ потребителяхъ. Утренніе торговцы не показывались. Никакихъ экипажей не гремло по грязной мостовой. Только ритмически раздавались шаги патрулей.

Забили тревогу. Съ перекрестковъ барабаны отвчали одинъ другому. Звуки ихъ разнеслись по сумрачному городу глухо и уныло. Это въ секціяхъ сзываются вс взрослые граждане. Съ 6 часовъ имъ придется быть подъ ружьемъ. Изъ всхъ домовъ выходятъ они поспшно съ тревожнымъ челомъ. Такова ужь ихъ жестокая обязанность.

За все время, въ теченіе котораго длилась революція,еще не было дня, преисполненнаго такой торжественной серьезности. Парижъ знавалъ восторги, горячку и страсть. Онъ бывалъ жестокимъ, зловщимъ и безумно веселымъ. Въ разнузданности своей онъ сокрушалъ все, что только представлялось ему препятствіемъ. Уже четыре года, какъ разнообразныя ощущенія волновали его. Но тутъ впервые онъ почувствовалъ себя растроганнымъ до глубины души. Какое-то странное ощущеніе угнетало его. Это — своего рода страхъ, при которомъ испытываешь тупость, растерянность, онмлость. Въ тревог другого стараешься прочесть отраженіе своей собственной тревоги, которую никакъ не выразишь словами.

Что же предвщаетъ это загадочное отупніе? Неужели тюрьма Таниль, какъ тогда опасались, тюрьма, гд томился въ заключеніи король Людовивъ XVI съ семьей, сдлается театромъ сценъ рзни подобныхъ тмъ, которыя обагрили кровью тюрьмы ‘Аббатства’ и ‘Force’? Еще въ четвергъ парижскій мэръ Шамбонъ высказывалъ свои опасенія главнокомандующему и батальонамъ нсколькихъ вооруженныхъ секцій. ‘Ужь не думаютъ-ли произвести нападеніе на Таниль въ день казни,— спрашиваетъ гражданинъ Шамбонъ,— чтобъ передушить всхъ заключенныхъ?’. Что будетъ, если вдругъ не хватитъ силъ сдержать это насиліе, которое вошло бы во вкусъ проливать кровь въ виду эшафота, водруженнаго для короля?

Разгоряченное воображеніе народа строитъ себ всякія чудища. Быть не можетъ, чтобъ такое событіе совершилось безъ какихъ-либо сюрпризовъ. Ожидаютъ Богъ знаетъ чего. Страхъ порождаетъ слухи и слухи зловщіе. Сами власти распространяютъ ихъ. Комитетъ общественной безопасности утверждалъ, что нсколько экзальтированныхъ сторонниковъ короля задумали убить Людовика въ то время, когда онъ выйдетъ изъ Таниля, чтобъ дать ему возможность избжать эшафота. Администраторы департамента полиціи, граждане Брюле и Винье, ночью собрали свднія, подтверждающія этотъ слухъ. Одинъ силачъ на рынк будто бы получилъ письмо съ приглашеніемъ для исполненія такой миссіи находиться съ его товарищами на пути прозда Людовика.

Король подъ ножемъ Сансона: такое зрлище должно было вызвать въ жизни самые смлые планы. Чего только ни замышлялось въ таинственности этой ночи? Мракъ благопріятствуетъ заговорамъ. И вотъ Комитетъ общественной безопасности предписываетъ, чтобъ освещены были вс окна. Распоряженіе это было обязательнымъ. Но оно не исполнялось. Фасады остались темными. Только все-гд, тамъ и сямъ, виднлись за рамами огоньки отъ свчей, зажженныхъ точно надъ покойникомъ при чтеніи отходной. А o какихъ только заговорахъ ни доносилось тогда? Говорили объ отряд въ 800 чел., которые должны, по условному сигналу и на опредленномъ пункт, собраться съ цлью похитить короля. Эта цифра, передававшаяся изъ устъ въ уста, росла — 800 превратились въ 6.000, которымъ, какъ разсказывалось тогда, заплатили за возбужденіе соболзнованія въ народ. Вдь этотъ народъ въ сущности добрый и легко поддается милосердію. Даже Сантерръ, тотъ самый пивоваръ, который съ толпой въ 20.000 чел. вторгся въ Тюльери 20 іюня 1792 г., склоненъ былъ поврить этому.

Въ дйствительности длались лишь чисто ребяческія попытки, чтобъ предотвратить цареубійство, ‘Breviare des dames parisiennes’ напомнилъ торговкамъ центральнаго рынка о милостивомъ пріем, сдланномъ имъ королевой и королемъ за букетъ, который он какъ-то подносили ей: ‘Пусть же въ будущій понедльникъ освободится Людовикъ!’ Но торговки, эти ужасныя кумушки, могли увезти короля изъ Версаля, но не взялись бы за похищеніе его съ эшафота. На своей сходк он объявили, что не поддадутся разнымъ розсказнямъ. Он не выйдутъ даже на рынокъ, а останутся дома.

Было всего боле умстно ожидать такой попытки отъ ‘враговъ, взбшенныхъ отчаяніемъ’, какъ выразился тотъ же Сантерръ, которому предстояло принять на себя отвтственность за столь тягостный день. Судя по его переписк съ исполнительнымъ комитетомъ, онъ бодрствовалъ и не спалъ ни минуты. Онъ осматривалъ посты по ночамъ, лично удостоврялся въ нравственномъ состояніи секцій, 48 парижскихъ секцій, вдавшихъ дло подстрекательства низшихъ классовъ къ мятежамъ, и находилъ ихъ вполн солидарными между собой. ’20 тысячъ разбойниковъ Кобленца,— говорилъ онъ наканун 21 января,— не въ состояніи произвести въ Париж ни малйшаго возмущенія’. Но увнчается ли успхомъ его увренность, основанная на силахъ, какими онъ располагаетъ? Пушки, разставленныя на всхъ перекрествахъ, резервы во всхъ подходящихъ для нихъ зданіяхъ, непрерывная двойная изгородь на пути, по которому вотъ сейчасъ долженъ прослдовать мрачный кортежъ. Сто тридцать тысячъ человкъ поставлены были на ноги ради одного человка, котораго вели на смерть. Можно было длать видъ, что все обстоитъ благополучно. Но это благополучіе только поверхностное. На самомъ дл очень боялись чего-то.

Но что же длалъ тотъ, изъ-за котораго мобилизировалась эта армія, въ часъ предшествовавшій роковой минуты казни? Онъ спалъ. Вчера, ложась въ постель, онъ сказалъ Клери: ‘Клери, вы меня разбудите въ пять часовъ!’

Какъ только пробило пять часовъ, Клери, предоставившій свое ложе аббату де-Фирмонтъ и расположившійся въ кресл, поспшилъ зажечь огонь. Произведенный имъ шумъ пробудилъ короля. Послдній отдернулъ свой занавсъ и спросилъ: ‘Разв пробило уже пять часовъ?*

— ‘Государь, пробило уже на многихъ часахъ, но не на стнныхъ’.

Король приподнялся на локт и тономъ беззаботнымъ, довольнымъ проведенной ночью, сказалъ: ‘Я спалъ хорошо, мн это надо было. Вчерашній день утомилъ меня’. Король тревожно спросилъ, гд же аббатъ Эджевортъ, который долженъ былъ принять отъ него послднее покаяніе. Потомъ онъ всталъ. Во время своего туалета онъ самъ вынулъ изъ кармана печать и положилъ ее въ карманъ своего жилета, часы положилъ на каминъ, снялъ съ пальца перстень, посмотрлъ на него нсколько разъ и присоединилъ въ печати, перемнилъ блье. И все это длалъ онъ такъ хладнокровно, что приставленные для надзора за нимъ муниципальные чиновники поражались его спокойствіемъ, Изъ кармана онъ вынулъ свой бумажнивъ, лорнетку, табаверку, а на каминъ положилъ кошелекъ. Туалетъ окончился. Блери могъ пригласить исповдника.

Король готовъ былъ слушать мессу, но не было никого, кто бы могъ совершить ее. Блери предложилъ свои услуги. Онъ хотлъ уже читать отвтствіе хора въ молитвенник на страниц, которую укажетъ ему король… Въ то время, какъ аббатъ облачался, король самъ устранилъ, какъ излишнюю роскошь, подушку, приготовленную для его колнопреклоненія.

Вошелъ священникъ. Муниципальные чиновники удалились. Клери притворилъ одну половинку двери. Было 6 часовъ. Началась месса. Алтаремъ служилъ комодъ. Эта величественная церемонія совершалась въ тиши. Король на колняхъ сокрушался о своихъ грхахъ, каялся униженно и столь же спокойно въ этой тюремной камер, словно готовился принять Святое Причастіе въ своей Версальской капелл, окруженный придворной толпой.

Роковая минута приближалась. Но король нисколько не взволнованъ. Его сердце продолжаетъ биться правильно, его пульсъ ровный, лицо сохранило ясность. Онъ подозвалъ Клери въ амбразуру окна и сказалъ ему: ‘вы передадите эту печать моему сыну, это кольцо королев. Скажите ей, что мн тяжко разстаться съ ней… Въ этомъ маленькомъ пакет лежатъ волосы всей моей семьи, вы и его передайте ей также. Скажите королев, моимъ дорогимъ дтямъ, моей сестр, что я общалъ повидаться съ ними сегодня утромъ, но я пожелалъ избавить ихъ отъ горя столь жестокой разлуки… Чего мн стоитъ отправляться безъ ихъ послднихъ объятій!’

Семь часовъ. Раздается трескъ оружія и пушекъ. Гулъ въ народ, возростающій съ минуты на минуту, вздымается точно какая-то гроза… Но готовъ ли гражданинъ-палачъ? Надо думать, что да. Онъ до мелочей принялъ вс предосторожности. Какъ только дано было распоряженіе казнить Людовика Капета, въ виду того, что эта казнь должна отличаться отъ другихъ въ нкоторыхъ пунктахъ, палачъ наканун ея написалъ гражданину, исполнявшему обязанности генералъ-прокурора синдика департамента слдующее письмо:

‘Гражданинъ, я только что получилъ распоряженіе, мн присланное вами. Я приму вс мры, чтобы не случилось никакихъ промедленій относительно того, что предписывается имъ. Плотникъ предупрежденъ объ установк его машины, которая будетъ находиться на площади въ указанномъ мст. Мн ршительно необходимо знать, какъ Людовикъ удетъ изъ Таниля. Будетъ ли для него особый экипажъ или это совершится въ обычной повозк, предназначенной для казней этого рода? Посл казни какъ поступать съ тломъ казненнаго? Надо ли, чтобы я и мои люди находились въ Танил въ 8 часовъ? Въ томъ случа, если не я повезу его изъ Таниля, на какой площади и въ какомъ мст надо мн быть? Все это не выяснено въ распоряженіи, и было бы кстати гражданину, исполняющему должность прокурора синдика департамента, соблаговолить возможно скоре доставить мн эти свднія, тогда какъ я приму мры, необходимыя къ тому, чтобы все было исполнено пунктуально.

Гражданинъ Сансонъ,
палачъ уголовныхъ судовъ’.

Ле-Брэнь, предсдатель времепнаго исполнительнаго комитета, отвтилъ ему, что карета мэра повезетъ Людовика Капета изъ Таниля на мсто казни, гд палачъ долженъ находиться со своими людьми.

Палачъ осмотрлъ свой ножъ. Все было готово. Эшафотъ ждалъ.

Съ 5 часовъ утра Парижъ находился подъ ружьемъ. Главный совтъ Коммуны предписалъ главнокомандующему ‘размстить въ понедльникъ утромъ 21 въ 7 часовъ на всхъ барьерахъ вооруженную силу, достаточную для того, чтобъ помшать какому бы то ни было собранію людей, съ оружіемъ или безъ онаго, войти въ Парижъ или выйти изъ него’. Секціи поставили на ноги и вооружили всхъ гражданъ, за исключеніемъ чиновниковъ. Вс комитеты секцій были въ полномъ сбор. Парижъ никогда не видлъ такого баснословнаго скопленія вооруженныхъ силъ, Цифра этой городской арміи считается не мене 130.000 человкъ. Изъ 250 пушекъ Парижа 96 приготовились палить по первому сигналу. Ихъ угрожающія жерла стоятъ отверстыми. Дисциплина на постахъ строжайшая. ‘Исключительныя обстоятельства,— сказалъ Сантерръ,— требуютъ непреклонныхъ строгостей’.

Но трудно безъ шума перемщать артиллерію и легіоны. Необычайное движеніе этихъ людей, собирающихся для того, чтобъ составить желзный каналъ, по которому потечетъ это шествіе, ясно слышится и въ королевскомъ заточеніи. Король безъ малйшаго волненія говоритъ своему исповднику: ‘это вроятно начинаютъ собирать національную гвардію’. Немного спустя отряды кавалеріи вступаютъ во дворъ Таниля и ясно различаются голоса офицеровъ и металлическіе шаги лошадей. Король прислушивается и съ тмъ же хладнокровіемъ говоритъ: ‘Они приближаются’. Въ это время онъ сидлъ у печеи, грясь и жалуясь на холодъ, отъ котораго видимо дрожалъ.

Подъ разными предлогами, съ семи до восьми часовъ, стучались въ дверь комнаты, гд король бесдовалъ съ своимъ исповдникомъ и каждый разъ аббатъ Эджевортъ дрожалъ, боясь наступленія роковой минуты. Ему захотлось узнать цль этихъ постителей. Оказалось, что они удостовряются, не покушается ли король на самоубійство. Объ этомъ всего больше заботились въ послдніе часы его жизни. Вдь націи общали голову короля и хотли дать ее непремнно. Но Людовивъ XVI и не помышлялъ о самоубійств, а страхъ передъ своими врагами онъ считалъ для себя унизительнымъ: ‘эти господа очень плохо знаютъ меня,— сказалъ онъ,— убить себя было бы слабостью. Нтъ, я съумю хорошо умереть, такъ какъ это нужноЙ’.

‘Хорошо умереть’ — такова постоянная забота послднихъ часовъ Людовика XVI, его послдній актъ верховенства. Сейчасъ ему придется снова явиться среди своего народа. И онъ хочетъ держать себя по королевски и высоко держать эту голову, которую отъ него требуютъ и которую онъ отдаетъ.

Отъздъ изъ Таниля назначенъ ровно въ 8 часовъ, чтобъ казнь могла совершиться въ полдень. Парижане извщены объ этомъ прокламаціей временнаго исполнительнаго комитета, которая была развшана съ утра наканун казни.

Людовикъ XVI теперь самъ ждалъ Сантерра. Король готовъ, ибо точность есть учтивость королей.

Немного больше 8 часовъ. Двери растворяются съ шумомъ. Это въ комнату, гд король находился съ своимъ исповднивомъ, вошелъ Сантерръ въ сопровожденіи двухъ новыхъ вомиссаровъ, двухъ священниковъ. Наканун засданія Коммуны, когда стали вызывать желающихъ быть комиссарами, наличные члены обнаружили очевидное колебаніе, за исключеніемъ этихъ двухъ Ру и Бернара. Десять жандармовъ составляли конвой. Они размщены въ два ряда передъ дверью, на порог которой появился король,

— Вы за мной пришли? — говоритъ онъ офицеру.

— Да.

— Прошу у васъ три минутки

Король преклонилъ колна передъ священникомъ. ‘Свершилось,— сказалъ онъ,— благословите меня и помолитесь Богу, чтобъ онъ поддержалъ меня до конца!’ — онъ всталъ, повернулся и подошелъ въ людямъ, стоявшимъ посредин комнаты, гд онъ такъ хорошо проспалъ послдніе часы, отдлявшіе его отъ вчнаго сна. И передалъ свое завщаніе муниципальному чиновнику Бодрэ.

Клери въ слезахъ стоялъ у камина. Королю, который повернулся къ нему, онъ подалъ пальто. ‘Мн оно не нужно,— отвтилъ его повелитель. — Дайте мн только мою шапку’. Это была шапка съ совершенно новой національной кокардой. При передач шапки, рука Клери встртилась съ рукой короля, и послдній горячо пожалъ ему руку. Потомъ Людовикъ XVI обратился къ представителямъ муниципалитета: ‘Господа,— сказалъ онъ,— я желалъ бы, чтобъ Клери остался при королев’. Онъ тотчасъ поправился: ‘при моей жен. Сынъ мой привыкъ къ его уходу. Надюсь, что Коммуна приметъ эту просьбу?’ Никто не отвчалъ. Король пристально взглянулъ на Сантерра и твердымъ тономъ сказалъ: ‘Идемте’.

Во всей это сцен единственное существо думало, дйствовало, повелвало — осужденный. Онъ сказалъ ‘идемте’, и двинулись въ путь. При вход на лстниц король замтилъ Матэ, привратника тюрьмы. ‘Я третьяго дня немного погорячился съ вами, Матэ, не сердитесь на меня’,— сказалъ король. Пройдя садъ, превращенный въ тюремный дворъ, онъ передъ входомъ во второй дворъ обернулся. Въ тюрьм, которую онъ покидаетъ, заключены были единственно дорогія ему существа въ мір. Его удлъ не предвщалъ и для нихъ ничего добраго!.. Трижды взоръ его обращается къ нимъ’.

Зеленая карета стояла при вход на второй дворъ. Два жандарма у дверцы ея. Съ приближеніемъ короля одинъ изъ нихъ, Лабрасъ, бывшій отчасти и драматическимъ авторомъ, влзъ въ карету первымъ, потомъ вошелъ въ нее король, пригласивъ ссть рядомъ съ собой аббата Эджеворта, второй жандармъ вскочилъ послднимъ и заперъ дверцу. Тсновато было, тмъ боле, что помхой являлось еще оружіе жандармовъ. Королю хотлось быть одинъ на одинъ съ своимъ исповдникомъ во время этого перезда. Но передъ этими непрошенными свидтелями ему нечего было исповдываться, и онъ замолчалъ.

Карета катилась глухо. Ее конвоировали кавалерія высшей школы и жандармерія. Надзоръ былъ удвоенъ. Но разв какой нибудь безумный рискнулъ бы прорваться черезъ желзный кругъ, отдлявшій карету Людовика отъ его проблематическихъ защитниковъ. Однако, эта толпа оказывается доступной чувству сожалнія. ‘Помилованіе!’ раздается въ толп нсколько голосовъ. ‘Помилованіе!’ Потомъ и они смолкаютъ. И среди величественнаго безмолвія совершается это погребальное шествіе осужденнаго Конвентомъ.

Большіе бульвары окружены тройными шпалерами нанятыхъ федератовъ или гардистовъ, вооруженныхъ пиками и ружьями. Только узкій проходъ предоставленъ этому печальному кортежу, въ глав котораго находится большого роста человкъ, красивый и самодовольный Сантерръ съ его барабанами, не перестающими трещать. Любопытство никого не привлекло ни къ окнамъ, ни въ дверямъ. Он остаются запертыми.

Среди этихъ сомкнувшихся когортъ карета подвигается впередъ медленно. Король, ршившійся молчать, беретъ изъ рукъ своего исповдника богослужебную книгу. Онъ отыскиваетъ подходящіе къ данному случаю псалмы и читаетъ ихъ въ полголоса. Жандармы почтительно воздерживаются отъ какихъ-либо заявленій о себ. Они упорно глядятъ чрезъ дверцу, какъ бы для того, чтобы отдлить отъ себя этого короля и этого священника, которымъ есть о чемъ поговорить между собою…

По прошествіи двухъ часовъ, мучительньгхъ для короля, подъзжаютъ къ пустому мсту, окруженному дисциплинированными войсками. Остановка кареты вызываетъ предчувствіе въ корол, что именно тутъ роковое мсто. Онъ говоритъ на ухо своему исповднику: ‘если не ошибаюсь, мы пріхали’. Появленіе прислужника палача, открывшаго дверцу, подтверждаетъ эту догадку. Жандармы хотятъ вылзти изъ кареты. Король останавливаетъ ихъ, рекомендуя ихъ попеченію священпослужителя, который имлъ мужество ринуться среди черни, не разсчитывая ни на почтеніе къ себ, ни на ея благоразуміе.

Наконецъ король выходитъ изъ кареты. Трое окружаютъ его. Это прислужники палача. Они хотятъ снять съ него одежду. Онъ отталкиваетъ ихъ съ ужасомъ, и раздвается самъ. Его самообладаніе изумляетъ палачей. Они привыкли видть, какъ умираютъ жертвы подъ уравнительнымъ ножемъ, но эта жертва, смерть которой вызываетъ такую скорбь въ націи, поражаетъ ихъ еще боле благодушнымъ героизмомъ, составляющимъ контрастъ съ трагизмомъ положенія. Ихъ охватываетъ какая-то робость.

По знаку Сансона они ободряются. Вдь они работаютъ тутъ на глазахъ у властей. У окна одного изъ залъ собрались члены временнаго исполнительнаго комитета и Антуанъ Лефевръ съ Моморо слдятъ за перепетіями событія и ведутъ свой протоколъ. Ихъ обязанность — не упускать изъ виду Капета вплоть до гильотины. Съ часами въ рукахъ они должны отмчать вс приготовленія и время, когда въ корзину Сансона скатится королевская голова.

Помощники палача окружаютъ осужденнаго, чтобъ взять его за руки.

— Что вы хотите? — спрашиваетъ онъ ихъ, не давая имъ своихъ рукъ.

— Связать васъ,— отвчаетъ одинъ изъ нихъ потомку Мв. Людовива.

— Меня связать! — вскрикиваетъ король громко.

И краска негодованія разливается по его лицу, досел казавшемуся безстрастнымъ. Это оскорбленіе чувствительне всхъ, какія наносились ему. У него не хватаетъ терпнія, и можно было ожидать, что его сопротивленіе вынудитъ прибгнуть въ насильственнымъ мрамъ. Исповдникъ его, во избжаніе непріятныхъ послдствій этого негодованія, увщеваетъ короля успокоиться. ‘Это новое униженіе, государь, еще боле приближаетъ ваши страданія въ страданіямъ Спасителя…’ Король поднимаетъ глаза въ небу съ выраженіемъ глубокаго страданія и покоряется: ‘длайте’, говоритъ онъ палачамъ, которые завязываютъ ему руки на спину. Сансонъ обрзаетъ ему волосы. Король чувствуетъ сталь на своемъ тл. Этотъ холодъ вызываетъ въ немъ дрожь, но онъ стоически подавляетъ въ себ страхъ передъ физической болью.

По ступенькамъ эшафота всходить не легко. Онъ взбирается по нимъ опираясь на руку своего исповдника. Его тучность мшаетъ ему. Ему тяжко. Опасаются какъ бы онъ не упалъ. Ему приходится отдыхать, собраться съ силами. Но онъ овладваетъ собой и взбирается на послднія ступени, потомъ ршительно вступаетъ на платформу. Его скоре держатъ, чмъ поддерживаютъ. Король подходитъ къ балюстрад и громкимъ голосомъ говоритъ: ‘замолчать, барабаны, перестать, барабаны!’ Этотъ приказъ онъ сопровождаетъ ударомъ ногой отъ нетерпнія. Барабаны могутъ смолкнуть только по приказанію того, который командуетъ ими. Но нравственное обаяніе человка, пришедшаго сюда умирать, такъ властно, что безсознательно руки перестаютъ бить и, не останавливаясь, барабанный бой замедляется. Король начинаетъ рчь: ‘Я умираю невиннымъ… Отъ всей души прощаю всмъ моимъ врагамъ. Надюсь, что пролитіе моей крови будетъ способствовать счастью Франціи. И ты, народъ несчастный…’ Но человкь, распоряжающійся казнью, видя колебаніе барабанщиковъ, поднимаетъ свою шпагу. Это приказъ формальный, краткій, безъ возраженій, заглушить эту рчь. Бой усиливается. Пользуясь имъ, помощники палача бросаются на осужденнаго, тянутъ его къ плах, клалутъ его на нее… И Сансонъ опускаетъ ножъ…

Изабо и Саллэ, члены временнаго исполнительнаго комитета, въ своей обсерваторіи отмтили часъ для оффиціальныхъ газетъ и протоколовъ. Ровно 10 часовъ и 22 минуты.

Кровь прыснула потокомъ, едва не затопивъ аббата Эджеворта, который, будучи объятъ ужасомъ, на колняхъ у балюстрады, плавалъ, отвернувшись въ сторону отъ страшнаго зрлища. Вотъ онъ слышитъ крики: ‘Да здравствуетъ республика! Да здравствуетъ нація!‘ Чувствуя головокруженіе, охваченный страхомъ, онъ стремительно встаетъ, сходитъ съ эшафота, прорывается черезъ стражу, смшивается съ толпой и скрывается.

Эти крики были вызваны тмъ, что самый юный изъ помощниковъ палача, 18-ти лтній молодой человкъ, схватилъ отрзанную голову короля и показалъ ее народу. ‘іе la Rpublique!’ ‘Vive la Nation!’ И шапки заколыхались, поднятыя вверху на конц штыковъ и пикъ, острія которыхъ казались точно колосьями трагической жатвы.

Дисциплина тутъ утратила всякое значеніе. Взрывъ любопытства оказался сильне боязни отвтственности за несоблюденіе строгаго приказа — не трогаться съ мста впредь до особаго распоряженія. Ряды разстроились, федераты, марсельцы, жандармы, солдаты кинулись въ эшафоту. Началась толкотня, свалка. Т, кто хотлъ бы бжать отъ этого ужаснаго зрлища, были стиснуты толпой и увлечены къ эшафоту. Безоруженная толпа, стоявшая вдали, чтобъ пробраться къ мсту казни, пустила въ ходъ локти. Здсь были и представители буржуазіи, и иностранцы.

Вс они хотли крови, хотли вещественныхъ сувенировъ. Внезапно импровизировался торгъ ими. Какой-то иностранецъ далъ 15 франковъ ребенку, чтобъ онъ смочилъ платокъ въ крови. И десятками пошли смачивать платви, подъ эшафотомъ, королевской кровью. За платвами стали обагряться кровью штыки, сабли, пики. Эта сталь уносила съ собой кровавый слдъ цареубійства. Жажда крови въ ринувшейся къ эшафоту толп била такъ велика, что палачъ крикнулъ ей: ‘погодите же, я вамъ дамъ цлое ведро, это будетъ удобне’. И онъ принесъ ведро, въ которое упала голова. Какой-то гражданинъ окунулъ туда руку до локтя и пригоршнями бралъ запекшуюся кровь, которой трижды окропилъ присутствовавшихъ: ‘Республиканцы,— завывалъ онъ,— кровь короля приноситъ счастье!’

Но отъ этого изступленнаго удаляются съ отвращеніемъ. Не хищническіе инстинкты господствуютъ въ толп. Не жестокосердіе привело всхъ этихъ людей къ эшафоту. У однихъ двигателемъ было молодечество, патріотическая экзaльтaцiя, у другихъ — чувство скорби, которое приходилось маскировать, потому что иначе попадешь подъ подозрніе. И это сказалось при импровизированномъ торг волосами короля. Рабочіе-плотники предложили купить эти волоса. Со всхъ сторонъ потянулись руки въ нимъ: ‘мн на пять ливровъ! мн на десять!’

Вс эти люди, какъ въ мученику, относились въ безмолвному казненному, который растрогалъ ихъ покорностью своему жребію. Они стали длать сближеніе, сравнивая платье его съ одеждой Христа, изъ-за которой спорили между собой римскіе воины. И это платье разодрали по поламъ. Каждому хотлось унести съ собой хоть лоскутовъ, но изъ боязни быть заподозрннымъ въ недостаточной циничности, что по тогдашней терминологіи было равносильно измн отечеству, каждый старался наружно показать, что онъ поступаетъ, какъ истинный республиканецъ, что онъ запасается кускомъ одежды короля, чтобы наглядно объяснить дтямъ: ‘вотъ поглядите-на на этотъ лоскутъ, это часть платья послдняго изъ нашихъ тирановъ въ тотъ день, когда онъ взошелъ на эшафотъ, чтобы погибнуть отъ казни предателей’. Безпристрастный и внимательный наблюдатель не могъ тутъ ошибиться. Вдали отъ подозрительныхъ взглядовъ лазутчиковъ исполнительнаго комитета — эти лоскутки хранились какъ драгоцнныя реликвіи.

Палачи заключили обезглавленный трупъ и голову короля въ ивовый ящикъ. Людовивъ Капетъ, по распоряженію Конвента, отвергшаго просьбу одного гражданина изъ Санта о погребеніи этого трупа рядомъ съ трупомъ его отца, ‘долженъ быть отвезенъ въ обычное мсто, предназначенное для погребеній секціи, въ район которой онъ былъ казненъ’. Этимъ указывалось на кладбище прихода Св. Магдалины, въ улиц Anjou Saint-Honor. Вырыта была яма установленныхъ размровъ —12 футовъ глубины и 10 ширины и въ предупрежденіе культа реликвій приказано было уничтожить кости негашеной известью.

Уже въ 9 часовъ утра граждане Лебланъ и Дю-Буа, администраторы департамента, отправились къ священнику Св. Магдалины, гражданину Пивавецъ, и спросили его, исполнилъ ли онъ пунктуально то, что ему приказалъ распорядительный совтъ, и все ли готово. Онъ предложилъ имъ самимъ удостовриться въ томъ, что все сдлалъ какъ приказано. Съ викаріями Ренаромъ и Даморо они отправились на кладбище и остановились у только что вырытой могилы.

Черезъ нсколько минутъ посл казни отрядъ пшихъ жандармовъ явился на кладбище, конвоируя останки казненнаго. Ящикъ спустили на землю, скользкую отъ подтаявшаго льда и истоптаннаго снга. Очевидцы утверждаютъ, что отъ сотрясенія ящика голова короля, положенная въ ногамъ трупа его, сватилась въ шеи, что тло его было полуодто, а ноги безъ обуви. Башмаки были сняты или потерялись во время перевозви. Ужь не соблазнился ли какой-нибудь воръ ихъ серебряными пряжками? Или, можетъ быть, какой-нибудь фанатикъ свято сохранилъ эти башмаки?

Трупъ положили въ гробъ, который и былъ немедленно опущенъ въ могилу и покрытъ слоемъ негашеной извести. Такимъ образомъ 21 января между 11 и 12 часами дня, въ присутствіи только нсколькихъ жандармовъ, двухъ невдомыхъ чиновниковъ и трехъ священниковъ, измнившихъ присяг, похоронили 66-го короля Франціи, которому было всего 38 лтъ 4 мсяца и 28 дней. Могила эта по ироніи судьбы, оказалась между могилами швейцарцевъ, умершихъ за короля 10 августа 1792 г. въ Тюльери, и парижанами, задушенными во время катастрофы на бывшей площади Людовика XV.

Министры въ временномъ исполнительномъ совт въ Тюльери, муниципалитетъ съ минуту на минуту получалъ извстія о ход событій. Нарочные и полицейскіе, приносившіе эти извстія, описывали имъ, что происходило, настроеніе толпы, въ какомъ разстояніи находился Людовикъ, и все то, что гонцы узнавали непосредственно изъ устъ Сантерра.

Въ 10 ¹/₂ часовъ адьютантъ главнаго командира національной гвардіи присказалъ въ главный совтъ Коммуны съ отчетомъ о казни. Это — очевидецъ. Онъ видалъ смерть Капета. Онъ въ нсколькихъ словахъ разсказалъ, какъ это случилось, и предсдатель совта, съ хохотомъ, обратился въ своимъ коллегамъ: ‘Ну, друзья мои, дло сдлано, дло сдлано… Все прошло чудесно’.

Конвентъ ни на іоту не измнилъ себ. Онъ засдалъ и прервалъ всего на пять минутъ ходъ своихъ занятій, чтобы выслушать протоколъ казни, присланный ему исполнительнымъ совтомъ. Онъ слушалъ его холодно и перешелъ къ очереднымъ вопросамъ.

Жоржъ Монторгейль, въ этюд котораго о казни Людовика XVI собраны вс новйшія свднія на этотъ счетъ, такъ характеризуетъ настроеніе парижанъ 21 января посл того, какъ все совершилось: ‘своего рода гнетъ, тяготвшій надъ городомъ, разсялся. Никакой радости не предавались, ибо она была бы неприлична, но избавились отъ какого-то страха. Граждане, вернувшіеся по домамъ, разсказывали о событіи… Нкоторое волненіе придавало воодушевленіе этимъ разсказамъ, ибо по истин зрлище было грандіозное, съ какой бы точки зрнія ни смотрть на него — якобинской или прежней. Нельзя было придать ему большаго величія. Бросалась въ глаза несоразмрность между сопротивленіемъ жертвы и пущеннымъ въ ходъ военнымъ аппаратомъ, но боязнь, въ какой пребывали, въ результат придала величественность трагической манифестаціи этого достопамятнаго дня’.

Ходили и нелпые слухи. Разсказывали о смерти дочери короля, о томъ, что молодого Людовика притащили къ эшафоту его обезглавленнаго отца, и тому подобныя глупости. Но имъ врили. Таково ужь свойство всякой толпы.

Заговоровъ, какихъ опасались, не было. Однако, разсказывали объ арестованіи какихъ-то личностей, которыя пытались пробудить въ гражданахъ чувство жалости. Выдавалось за врное, что извстіе о казни убило нсколькихъ горячихъ роялистовъ. Цвточница королевы Жюльета Бардень бросилась въ колодезь. Книгопродавецъ Вантъ помшался. Одинъ парикмахеръ перерзалъ себ горло бритвой. Точильщикъ Кордоне повсился на столб въ королевскихъ конюшняхъ. Боке, инспекторъ Menus plaisirs, былъ арестованъ въ одномъ предмсть за то, что плъ ‘De Profundis’. Онъ находился въ изступленіи.

На ряду съ проявленіями этой крайней печали засвидтельствованы и отдльные случаи необузданной веселости. Жители предмстья Antoine собрались въ большомъ числ въ кабакахъ, пили за смерть тирана. Были и другіе дебоши, къ которымъ полиція относилась мягко въ виду ихъ ‘патріотическаго характера’.

Посл 12 часовъ дня отворились лавки, правда, не вс, иныя воспользовались этимъ случаемъ, чтобы понедльникъ превратить въ воскресенье. А театры, игравшіе по обыкновенію, сдлали хорошіе сборы, ибо зрители, взбудораженные событіями дня, жаждали какого либо зрлища, которое отвлекло бы ихъ отъ тягостныхъ впечатлній.

Послднее донесеніе Коммуны гласило: ‘полночь, все спокойно. Вдова Капета требуетъ траурное платье’.

. Булгаковъ.

‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 2, 1893

OCR Бычков М. Н.

Послдніе дни Людовика XVI.Съ 13 августа 1792 г. по 21 января 1793 г.

Читайте также:

Послдніе дни Людовика XVI.
Съ 13 августа 1792 г. по 21 января 1793 г.