Пощечина, которой никто не получаетъ.
Пощечина, которой никто не получаетъ.
(‘Тотъ, кто получаетъ пощечины’, Л. Андреева).
Юпитеръ, ты сердишься…
ЛОЭНГРИНЪ.
‘Приазовскій край’. 1915. No 328. 13 декабря.
Пощечина, которой никто не получает, Герцо-Виноградский Петр Титович, Год: 1915
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Новая пьеса Леонида Андреева — любопытна, смотрится почти все время, хотя нсколько растянута.
Опытная режиссерская рука имла бы полное право пройтись по ней и хотя бы немного ее сократить…
Но вдь это Леонидъ Андреевъ.
И режиссеры, разумется, умолкаютъ передъ волшебствомъ и гипнозомъ этого имени.
Съ постановкой пьесы въ Ростов запоздали. Она уже успла обойти столицы. Харьковъ, Кіевъ, даже Новочеркаскъ и Таганрогъ. Рецензіями, отзывами, статьями, фельстонами о ней были полны вс газеты и къ тому, что уже сказало авторитетными и не авторитетными критиками приходится прибавитъ мало.
Если говорить о вншней структур пьесы, она сдлана интересно. Циркъ, костюмы, музыка вс четыре акта, входы и выходы,— во всемъ чувствуется умлая театральная рука автора.
Духовная структура пьесы заключена въ 3-мъ акт. Весь ея смыслъ, вся ея идея заключается въ діалог между ‘Тотомъ’ и ‘Господиномъ’. ‘Тотъ’ (г. Васильевъ) и ‘Господинъ’ (г. Юрій Яковлевъ),— это варіаціонная тема Моцарта и Сальери. Одинъ — возвышенный, идеальный, геніальный, Байронъ этого міра, Брандъ этой земли. Другой — земной, завистливый, гадина, ублюдокъ.
Сальери Леонида Андреева не отравляетъ Моцарта, затаилъ въ себ злобу, но какъ ядовитая змя, притаившись въ расщелин скалы, готовъ въ первый удобный моментъ уничтожить ‘Моцарта’.
Кто онъ, этотъ Моцартъ Л. Андреева? Будетъ нескромностью говорить или даже думать о томъ, что Андреевъ подобно Гете въ ‘Фауст‘ (?) далъ здсь ‘кое-что’ отъ своихъ автобіографическихъ страницъ. Но если такъ? Во всякомъ случа, мысль объ автор, нарядившемся въ костюмъ паяца, сопровождаетъ воображеніе зрителя. ‘Моцартъ’ или Тотъ, Л. Андреева ушелъ отъ жизни въ циркъ. А Сальери или ‘Господинъ’, обезпокоенный исчезновеніемъ ‘Moцарта’ занимается розысками его. И, наконецъ, онъ его разыскалъ. Тутъ происходить любопытнйшій диспутъ. ‘Тотъ’ бросаетъ ‘господину’: рядъ словесныхъ пощечинъ. И ‘господинъ’ долженъ ихъ глотать. Какія, это пощечины? Ясное дло, что ‘Тотъ’ обзываетъ ‘Господина’ всякими нелестными эпитетами и изливаетъ на него все свое байроновское негодованіе.
‘Когда бы могъ я шаръ земной схватить озлобленной рукой, изжать, измятъ и бросить въ адъ, я [былъ бы счастливъ, былъ бы радъ’.
‘Господинъ’ — это, можетъ быть толпа, не понимающая ‘Моцарта’. А, можетъ бытъ, это — толпа классифицированная. Не стоитъ труда разобраться въ этой классификаціи завистливаго ‘Господина’. Это… можетъ быть, критика, это, во всякомъ случа, хулители ‘Моцарта’.
И имъ-то предназначаются пощечины ‘Тота’.
Не ‘Тотъ’ получаетъ пощечины, а ‘Господинъ’, толпа, вс вы, земные гады, раздаватели литературныхъ и драматическихъ аттестатовъ, прихлебатели жизни, ослы жизни, и остальные, tutti quanti должны получать пощечины отъ ‘Тота’, оскорбленнаго и уязвленнаго въ своихъ лучшихъ чувствахъ, непонятаго, бгущаго въ циркъ, гд, можетъ быть, есть спасеніе и гд тоже спасенія нтъ, ибо жизнь и такіе, какъ этотъ ‘Господинъ’ или толстый, жирный буржуй Реньяръ врываются и туда. Любопытное лто! Нравоучительное дло! Пощечины ‘Тота’ раздаются направо и налво, но… никто, ихъ не понимаетъ. Он проходятъ, мимо ‘толстокожихъ’ и недоумвающихъ. Оскорбленныхъ нтъ. И вотъ именно то обстоятельство, что оскорбленныхъ нтъ, вроятно, и является наиболе досаднымъ для ‘Тота’.
Ибо какъ же такъ, бросить въ такомъ негодованіи всю желчь сатиры, бросить такой памфлетъ, облить его такими ядами и быть почти увреннымъ, уже увреннымъ, что міръ зрителей, критиковъ и вообще всхъ смертныхъ не приметъ этого, не взволнуется, не побжитъ къ театральной эстрад и не поставитъ ‘Тота’ на пьедесталъ,— это прямо-таки совсмъ досада, досада въ куб!
А, между тмъ, такъ дло и обстоитъ.
Все остальное въ пьес даже уже не символы, а просто-на-просто затйливый, раскрашенный. бутафорски-литературный или точне сценическій, зрительный (‘представленіе!’) переплетъ къ этой основной иде оскорбленнаго въ своихъ лучшихъ чувствахъ ‘Тота’. Не стоить тратить времени разбираться во всемъ этомъ остальномъ, ибо все остальное, — бутафорія.
Талантливый, интересный Homo novus въ ‘Театр и Искусств’ и въ ‘Дн’ объявилъ новое произведеніе Л. Андреева, амморальнымъ. Да, это такъ и десять разъ такъ. Но и не въ этомъ суть. Да и вообще сути нтъ, а есть нагроможденныя горы бутафоріи даже съ такими сценическими пріемами, какъ, напр., смерть Консуэллы, звучащая для посвященныхъ и непосвященныхъ зрителей, какъ филіальное отдленіе смерти Трильби.
Ну, куда же дальше? Тысячу реверансовъ длаю автору, люблю его со всми его блестящими достоинствами и недостатками,— и тмъ не мене не могу не отмтить эту въ новой его пьес снова зазвучавшую манерную, гордую и не оправдываемую обстоятельствами темы позу. ‘Тотъ’,— да, вдь, это уже то, что есть ‘маніакальное’.
Является вопросъ, какъ играть эту пьесу? Одинъ отвтъ. Всмъ исполнителямъ одинъ отвть:
Не мудрствуя лукаво. Проще, проще и еще разъ проще. Давай, циркъ, какъ циркъ. Не надо давать загадочное тамъ, гд нтъ загадокъ. Изъ этого не слдуетъ обязательнаго вывода, что новая пьеса Л. Андреева должна быть облечена въ реальные прямолинейные тона. Ее въ смысл исполненія надо поддернуть нкоторой дымкой модернизованнаго символизма. Однимъ словомъ, сдлать то, что сдлалъ театральный искуссникъ г. Васильевъ. Вотъ кто подошелъ къ ‘поз’ Тота. Самъ авторъ, взглянувъ на это исполненіе, сказалъ бы:
— Онъ понялъ меня блестяще.
Вообще въ смысл исполненія, постановки, этотъ спектакль надо признать образцовымъ. Тутъ постарались на славу и актеры съ именами, и театральная молодежь. Напр., баронъ Реньяръ въ изображеніи г. Чернова-Лепковскаго. Изумительно сдлало. Между прочимъ, какъ хорошъ у г. Васильева и г. Чернова-Лепковсклго финалъ третьяго акта.
Г-жа Зарайская дала правильное толкованіе Консуэллы, какъ земного реальнаго характера, но въ этой передач теряется то духовно-символическое, что влечетъ, должно неизбжно влечь ‘Тота’ къ Консуэлло. Земную натуру, только земную, безъ привношенія въ обрисовку ‘какихъ-то’ незримыхъ духовныхъ чертъ не могъ бы ‘Тотъ’ возлюбятъ такъ театрально-демонически, какъ онъ это, по Л. Андрееву, длаетъ.
Мн, въ особенности, хотлось бы отмтить въ спектакл молодежь. Безано — г. Юровскій. Талантливый, способный актеръ, онъ выдлился, между прочимъ, въ сезон исполненіемъ роли юнкера въ ‘Сестрахъ Кедровыхъ’. Въ Бодано онъ прекрасно даетъ фигуру и характеръ. Отличны и типичны молодые клоуны гг. Демюръ — младшій и Татариновъ.
Зинида не совсмъ въ сценическихъ средствахъ г-жи Штенгель, но артисткой, тмъ не мене, прекрасно выявлена сущность роли.
У г. Гетманова (Манчини) роль идетъ хорошо, вначал слабе, есть ‘мертвыя мста’. Но 4-е дйствіе звучитъ въ смысл интонацій и передачи характера образцово.
Возвращаюсь къ пьес. Если бы рецензенты и критики всего міра были бы призваны къ ‘спасенію’ пьесы Л. Андреева, они потерпли бы фіаско. Несомннно одно: пьес суждено мелькнуть на сценическомъ горизонт метеоромъ, о которомъ въ слдующемъ сезон уже забудутъ, въ ней нтъ души. Нтъ душевнаго крика. И вмсто него — позерство и манерность. Красиво мстами, но холодно везд. Философія второразрядная. Не идеи, а костюмы идей.
Не ослпительныя и оглушительныя пощечины ‘Тота’, не темпераментъ негодующаго взволнованнаго сердца, а бутафорія пощечины, мертво и резонерски-звучащая.