(Изъ повсти г-жи Монтолье, подъ титуломъ: Монастырь Св. Іосифа.)
Вечерней порою Гильгельмъ гулялъ по горамъ съ десятилтнимъ сыномъ своимъ Феликсомъ. Между тмъ какъ дитя бгало сюда и туда, отецъ слъ у подошвы огромнаго утеса, при узкой, излучистой дорожк, на вершину горы ведущей. Мсто сіе находилось почти на половин, вверху возвышались грозные утесы съ безплодными кустарниками, растущими въ ущеліяхъ, внизу пропасть, едва взорами досягаемая, усянная въ разныхъ мстахъ высокими соснами, простиравшими далеко сплетшіяся втви: солнечные лучи, проникая сквозь вершины ихъ, образовали различныя, странныя тни. Вильгельмъ, съ карандашемъ и бумагою въ рукахъ, долго любовался прекраснымъ безпорядкомъ Природы. Вдругъ подбгаетъ къ нему маленькой Феликсъ съ золотистымъ въ рукахъ горнымъ камешкомъ.
‘Папенька! скажите мн, какъ называются ети прекрасные камешки?’
— Не знаю мой другъ! — отвчалъ, Вильгелъмъ.
‘Ужь не золото ли? Какъ блеститъ!’
— Нтъ!… А! я вспомнилъ, точно! Горные жители называютъ его кошечьимъ золотомъ.—
‘Кошечьимъ золотомъ!’ повторилъ Феликсъ улыбаясь: ‘по чему это?’
— Вроятно по тому, что не настоящее, ибо кошекъ обвиняютъ въ притворств.—
‘Надобно мн затвердить ето!’ сказалъ Феликсъ, положивъ камешекъ въ карманъ свой вмст съ другими. Не усплъ онъ спрятать, какъ вдругъ представилось имъ необыкновенное зрлище. На противоположномъ углу утеса увидли они двухъ мальчиковъ, прекрасныхъ какъ Майское утро, очень странно одтыхъ: на нихъ были пестрыя тюники, похожія на рубашечки. У старшаго блокурые волосы падали прелестными кудрями на чело и выю, прекрасные голубые глаза его и лице, совершенно ангельское, привлекаля на себя взоры. Другой, столь же красивый, но не похожій на перваго, имлъ волосы темные, волнисто по плечамъ разввавшіеся, большія глаза того же цвта, и черты лица его плняли живостію, на розовыхъ устахъ покоилась приятная улыбка. Оба легкіе, проворные, по видимому, едва касались утеса по которому бжали: точные Ангелы, посщавшіе перваго человка въ Едем! Подъ руками несли они связки тростника съ цвтущими верхушками, которые, уподобляясь крыльямъ, довершали очарованіе, только корзина, до половины наполненная състными припасами, напоминала о земномъ существ малютокъ. Увидя Вильгельма и сына его, они остановились, одни на другихъ смотрли съ удивленіемъ. Вдругъ раздается звонкой мужеской голосъ съ верху утеса: ‘Впередъ, впередъ, дти! Незастанавливайте намъ дороги!’ Вильгельмъ поднялъ голову: на поворот тропинки показался мущина цвтъ лица имлъ загорлый отъ солнца, волосы и глаза черные, лице открытое, благородное, внушающее довренность. Съ осторожностію велъ онъ осла, которой показалъ сперва толстую свою голову, а потомъ и милую ношу — прекраснйшую женщину. Она сидла обернутая въ большую голубаго цвта епанчу, которою закрывала двухъ-недльнаго младенца, прижимала его къ груди своей, смотрла на него тмъ нжнымъ, сладостнымъ взоромъ, который возможенъ только матери, прелестное лице ея окружено было полосатымъ платкомъ, подвязаннымъ у подбородка, улыбка ея имла въ себ нчто отмнно приятное, чувствительное. Проводникъ ея казался изумленнымъ встрчею на узкой, опасной дорожк, оселъ остановился и мычалъ, протянувъ шею, мсто было такъ круто, что онъ едва могъ держаться. Мущина осторожно сводилъ осла, женщина занималась своимъ ребенкомъ, а Вильгелымъ, прижался къ утесу, чтобы дать имъ боле мста. Онъ тотчасъ потерялъ ихъ изъ виду, но любопытство его возбуждено было въ высочайшей степени: Вильгельмъ не могъ понять, откуда и куда странники шествовали етою почти непроходимой тропою. Приближался къ краю пропасти, чтобъ еще взглянуть на путешественниковъ, но утесы скрывали ихъ отъ его взоровъ, наконецъ увидлъ осла, которой, казалось, вислъ на узкой тропинк, въ это же время увидлъ и Феликса, который, проводивши дтей, возвращался на гору. ‘Папенька!’ кричалъ малютка: ‘позволь мн идти съ дтьми, они говорятъ, что домъ ихъ недалеко отсюда. Мущина веллъ и тебя звать. Милой папенька! сдлай милость, пойдемъ туда! Дти такія добрыя!’
— Я самъ пойду прежде поговорить съ ними — отвчалъ Вильгельмъ, и догналъ путешественниковъ на небольшой площадк, гд они отдыхали ‘Наши дти подружились,’ привтливо сказалъ мущина: ‘въ ихъ лта скоро знакомятся, можетъ быть и мы другъ друга полюбимъ.’ Вильгельмъ отвчалъ, что весьма того желаетъ.
‘Постйте наше жилище’, сказалъ мущина ‘и вы насъ узнаете.’
— Пойдемъ, пойдемъ съ нами! воскликнули дти, уже державшія Феликса за руки. — Трое сихъ миловидамкъ малютокъ составляли прелестную картину.
‘Пожалуйгие съ нами!’ примолвила мать съ тою же любезной улыбкою, отведши на минуту глаза свои отъ младенца, чтобы взглянуть на незнакомаго.
— Мн очень было бы ето приятно, отвчалъ! Вильгельмъ: но сего дня не могу, и я сердечно о томъ сожалю. Мн непремнно надобно возвратиться къ ночи въ гостинницу: мой чемоданъ, мои бумаги, вс мои вещи тамъ въ безпорядк разбросаны, надобно убрать ихъ. Поручаю вамъ моего Феликса, если хотите взять его съ собою, завтра приду за нимъ. Далеко ли жилище ваше?
‘Мы будемъ дома еще до захожденія солнца,’ отвчалъ мущина: 2до насъ не боле полуторы мили отъ вашей гостинницы, будемъ очень рады вашему малютк, а завтра вы съ нимъ опять увидитесь.’ И они разстались. Вильгельмъ съ улыбкой удовольствія смотрлъ, какъ весело три мальчика бжали съ горы, прыгая по утесамъ, новые знакомцы какъ можно старались оберегать Феликса отъ всякой опасности. Между тмъ Вильгельмъ вспомнилъ, что забылъ спросить у мущины объ его имени, и о томъ какъ называется мсто его жилища, приближился на край дорожки, увидлъ ихъ подъ собою довольно уже далеко, и закричалъ: какъ могу завтра найти васъ?
‘Спросите только Святаго Іосифа’,отвчалъ снизу голосъ, и тотчасъ вс одинъ за другимъ скрылись.
Святый Іослфъ! повторялъ Вильгельмъ, еще взглянулъ на картину и началъ взбираться на гору. Солнце нсколько разъ заходило для него и опять являлось: спускаясь съ долину, онъ лишался лучей его, взошедъ на утесъ, находилъ ихъ снова, а когда достигъ вершины горы, тамъ было еще довольно свтло.
Въ тотъ же вечеръ освдомился онъ о проводник къ Святому Іосифу, и тогда же узналъ, что симъ именемъ назывался старинный, полуразвалившійся монастырь, у подошвы горы стоявшій, ето успокоило его воображеніе.
На другой день, рано поутру отправившись въ путь, Вильгельмъ спускался съ горы въ слдъ за проводникомъ своимъ, уже достигли они другой цпи горъ, гд дорога, не столь крутая, вела то посреди густаго сосноваго лса, то по цвтущему лугу. Вскор увидли прелестную долину, при вход возвышалось огромное полуразвалившееся зданіе, имвшее видъ самый живописный.
‘Bотъ Святый: Іосифъ!’ сказалъ проводникъ: ‘жалко, жалко! какая была прекрасная церковь! Видите ли, честной господинъ, великолпныя мраморныя колонны? ет блестящія пиластры, уже боле ста лтъ лежащія между деревъ и кустарниковъ?’ Въ самомъ дл высота деревъ, растущихъ вкругъ развалинъ, ясно показывала древность ихъ.
— Жилые покой, кажется, лучше сохранены, — сказалъ Вильгельмъ.
‘Тамъ живетъ надзиратель, которой иметъ обязанность беречь ихъ и получать доходы съ обширныхъ земель, прежде монастырю принадлежавшихъ.’
Разговаривая такимъ образомъ, они подошли къ большимъ отвореннымъ воротамъ, ведущимъ на пространный дворъ, окруженный со всхъ сторонъ древними зданіями и наполненный земледльческими орудіями, въ одномъ углу Феликсъ игралъ съ двумя малютками. Вс они подбгаютъ къ Вильгельму и радостно его привтствуютъ.
— Батюшка скоро придетъ, сказали мальчики: пожалуйста пока отдохнуть въ залу.—
— Подите, папенька, подите въ залу? прибавилъ Феликсъ: она такая чудная! —
Вильгельмъ входитъ въ высокую дверь, но къ немалому удивленію своему видить себя въ огромной часовн готическаго стиля, съ узкими окошками, украшенными внизу и вверху разноцвтными стеклами, но храмина сія устроена была для обыкновенной семейной жизни: съ одной стороны стоялъ большой столъ, окруженный стульями и скамейками, а съ другой шкафъ, уставленный весьма чистою глиняною посудой. Стны были украшены картинами, которыя тотчасъ привлекли вниманіе Вильгельма: онъ узналъ въ нихъ житіе Св. Іосифа. На одной изображенъ былъ Праведникъ сей занимающійся своею работой, другая представляла обрученіе его съ Пресвятой Двою и стебель лилій возрастающій между ними: носящіеся Ангелы держали внцы надъ ихъ главами, дале Іосифъ виднъ былъ сидящій въ задумчивости и печали, не зная, долженъ ли оставить жену свою, еще дале онъ изображенъ сидящимъ, и Ангелъ, представшій его успокоить, въ слдующей картин святый мужъ изображенъ въ благочестивомъ восторг разсматривающимъ Новорожденнаго, лежащаго въ ясляхъ, но прекраснйшая изъ всхъ картина представляла Іосифа, занимающагося ремеслом своимъ, окруженнаго двственною Супругой, предвчнымъ Младенцемъ и орудіями древодлія, изъ которыхъ два лежали на земл крестообразно, Младенецъ на нихъ покоился, Матерь, сидящая вблизи, взирала на него съ неизъяснимой любовію, а Святый Іосифъ оставилъ свою работу, чтобъ не нарушить сна божественнаго Младенца! Онъ еще разсматривалъ картину, какъ вошелъ хозяинъ. Оба почтительно одинъ другому поклонились и начали бесдовать о разныхъ предмтахъ, но взоры Вильгельма часто устремлялись на изображенія. ‘Угадываю,’ сказалъ хозяинъ улыбаясь ‘что вы удивляетесь многому, но ето объяснить нетрудно: зданіе произвело своего обитателя.’
— Вы хотите сказать, — отвчалъ Вилътельмъ — что творческій геній, за нсколько вковъ посреди пустынь и горъ сихъ воздвигшій столъ огромное зданіе, обработалъ окружающія его равнины, распространилъ вокругъ его трудолюбіе и добрые нравы, что онъ теперь изъ самыхъ развалинъ сихъ благотворно дйствуетъ на ныншнихъ обитателей.’ —
Хозяинъ хотлъ было отвчать, какъ вдругъ со двора послышался весьма приятный женскій голосъ, зовущій Іосифа, онъ вышелъ. ‘И его зовутъ Іосифомъ!’ сказалъ самъ себ Вильгельмъ. Таинственная долина, развалины, священная тишина, древность церкви, все возбуждало въ немъ любопытство. Пришедшій хозяинъ съ дтьми прекратилъ его размышленія. Малютки пригласили гостя идти на чистной воздухъ, пока отецъ ихъ будетъ еще заниматься длами хозяйства, и повели осматривать развалины, безмолвные свидтели прежняго великолпія. множество колоннъ, пилястръ, фризовъ капителей, остатки прекраснйшей архитектуры, были разбросаны между высокими деревами, которыхъ корни далеко распространялись посреди развалинъ, віющійся плющъ покрывалъ пни ихъ, и спускаясь по разрушеннымъ стнамъ, образовалъ зеленющіеся своды, вмсто прежнихъ мраморныхъ, густой, мягкой мохъ покрывалъ часть сихъ памятниковъ, излучистая на лугу дорожка по берегу ручейка вела къ пригорку, съ котораго Вильгельмъ могъ обозрвать все зданіе, столь для него занимательное, и любопытство отчасу боле возрастало въ Вильгельм.
Возвратившись, нашли они столъ накрытый въ прежней часовн. Старая служанка принесла кушанья простыя, но вкусныя, посуда, кружки, все имло древнюю наружность. Дти разговаривали между собою, Вильгельмъ молчалъ и смотрлъ на все внимательными глазами, а особливо на хозяйку, которой веселое, благороднйшее лице изображало прекрасную душу.
Посл обда Іосифъ повелъ гостя своего на прекрасное, возвышенное мсто между развалинъ, откуда взоръ обнималъ все пространство долины и окрестныя горы, одтыя лсомъ. Они сли на огромномъ пиластр. ‘Справедливость требуетъ,’ сказалъ хозяинъ Вильгельму ‘чтобъ я удовлеговорилъ ваше любопытство, и я тмъ съ большимъ удовольствіемъ ето сдлаю, что замтилъ въ характер нашемъ расположеніе охотно заниматься всмъ, что клонится къ набожности и слдственно иметъ цль важную. Вы узнаете и всю мою исторію.
‘Церковное зданіе, котораго видите здсь остатки, издревле посвящено было Святому Семейству и славилось разными чудесами, большая, давно уже несуществующая церковь особенно принадлежала Спасителю и Богоматери, а часовня, которую вы видли, Святому Іосифу. Она и жилые покои монастыря уцлли. Окрестныя угодья принадлежатъ теперь одному свтскому Принцу, которой содержитъ здсь надзирателя для собиранія доходовъ, и этотъ надзиратель — я самъ, я наслдовалъ моему отцу, дду и прадду, которые вс исправляли ету выгодную должность.
‘Такимъ образомъ родъ нашъ благосостояніемъ своимъ обязанъ Святому Іосифу, и хотя богослуженіе въ память его давно уже прекратилось въ часовн, его имени посвященной, однакожъ онъ всегда почитался нашимъ покровителемъ: для сей-то причины меня при крещеніи и назвали его именемъ, и ето имя безъ сомннія имло великое вліяніе на всю жизнь мою. Я возрасталъ посреди предметовъ, напоминавшихъ о святомъ моемъ патрон: такъ всегда называла его мать моя, женщина весьма набожная и отмнно почитавшая Святаго Іосифа. Она безпрестанно посылала меня въ разныя мста съ порученіями доставлять пособія и милостыню горнымъ жителямъ, вс знали ее, вс чтили свою благодтельницу. При человколюбивыхъ ея попеченіяхъ никто не терплъ бдствій: зимою посылала она теплыя одежды, одяла, състные припасы тмъ, которые имли въ етомъ нужду, дятельная благотворительность ея проницала въ самыя отдаленныя жилища. Вообще я замтилъ, что горные жители гораздо человколюбиве, больше расположены къ доброжелательству, нежели обитающіе на долинахъ: земли ихъ, раздленныя большимъ пространствомъ, не могутъ быть предметомъ распрей, всякой подаетъ помощь своему ближнему, надясь и отъ него получить ее въ нужд, привычка къ труднымъ дорогамъ облегчаетъ тягость пути, предпринимаемаго для добраго дла. Между ними боле равенства, а слдственно и дружбы, всякой обязанъ употреблять собственныя руки и ноги, всякой самъ работникъ, самъ носильщикъ, всякой можешь своими силами въ чемъ нибудь помочь ближнему. Весьма вроятно, что и чистый воздухъ на горахъ иметъ нкоторое вліяніе на непорочность нравовъ. Какъ бы то ни было, мать моя почитала себя счастливою, что могла длать немного добра, а я почиталъ себя счастливымъ, что могъ быть ея посланникомъ: и мы вмст благословляли Святаго Іосифа, который покровительствомъ своимъ и средствами, принадлежащими дому, носящему его имя, доставлялъ намъ къ тому возможность. Благодаря картинамъ, вся его исторія была мн совершенно извстна. Часовня служила тогда кладовою для запасныхъ дровъ, лстницъ, земледльческихъ орудій и разныхъ домашнихъ приборовъ. По счастію картины находились довольно высоко, однакожъ нкоторыя потерпли отъ етаго безпорядка: но я съ самаго дтства моего употреблялъ всевозможныя старанія сохранить ихъ. Главнйшимъ удовольствіемъ моимъ было разсматривать сіи памятники, и я страстно полюбилъ все древнее, одежду, мебели, посуду, все что видлъ на картинахъ. Я также полюбилъ и ремесло моего покровителя, мн казалось, что Святый Іосифъ былъ для меня боле нежели патрономъ: я почиталъ его образцомъ своимъ, и ршился подражать ему. Надзиратель между прочимъ, обязанъ непремнно знать какое нибудь ремесло. Отецъ мой, занимавшійся бочарнымъ, желалъ, чтобъ я наслдовалъ ему и въ ремесл и въ должности. Я помогалъ ему, сколько могъ, носилъ дерево, связывалъ обручи, но склонность моя была непреодолима. Отецъ охотно согласился на полезное мое намреніе: оно могло пригодиться къ содержанію въ порядк старыхъ строеній. Плотникъ легко можетъ сдлаться столяромъ и даже рзчикомъ. Недалеко отъ насъ жилъ искусной рзчикъ, и я, не оставляя родителей своихъ, могъ учиться. Въ свободное время исполнялъ благотворительныя порученія моей матери, на которыя въ особенности посвящалъ дни праздничные.
‘Тло мое укрплялось работою, я могъ переносить величайшія трудности, и продолжалъ здить, къ больнымъ и бднымъ. Учитель мой былъ мною доволенъ, родители также. Въ частыхъ путешествіяхъ имлъ я удовольствіе проходить мимо новыхъ домовъ, помогалъ строить, а особливо украшать ихъ. Я хорошо умлъ вырзывать на стнахъ украшенія, выжигать на бревнахъ разныя фигуры, которыя шиломъ расписывалъ красками. Занимаясь работой, всегда имлъ я въ мысляхъ престолъ Царя Ирода, искусно сдланный святымъ моимъ патрономъ, и часто виднный мною на картинахъ.
‘Между бдными и больными, о которыхъ мать моя прилагала свое попеченіе, преимущество имли родильницы. Въ посылкахъ, по сему случаю на меня возлагаемыхъ, обыкновенно была наблюдаема какая-то таинственность. Тогда меня не посылали прямо къ больнымъ, но пособія шли черезъ руки одной доброй женщины, по имени Елеоноры, жившей внизу подъ горою.
‘Мать моя была очень свдуща въ полезномъ искусств помогать родильницамъ, Елеонора успшно ей въ томъ содйствовала, почти вс наши молодцы ими были приняты при вступленіи своемъ въ свтъ и имъ обязаны своимъ существованіемъ. Он безпрестанно увдомляли другъ друга о всхъ подобныхъ случаяхъ, и я весьма часто былъ посылаемъ къ пожилой Елеонор. Маленькой домикъ, опрятный, уединенный, ея важная осанка, старинная одежда, темнота отвтовъ ея и порученій къ моей матери, заставляли меня почитать ее существомъ необыкновеннымъ, и жилище ея было для меня святилищемъ.
‘Мало помалу познаніями своими и работою сдлался я значителенъ въ семейств, отецъ мой имлъ попеченіе о погребахъ, а я въ старыхъ строеніяхъ: починивалъ крышки и все деревянное, исправлялъ сараи, анбары. Когда все ето было окончано, принялся я за любезную мою часовню: повыносилъ все постороннее, вычистилъ ее и въ короткое время привелъ почти въ то состояніе, въ какомъ теперь ее видите, починилъ деревянныя украшенія на стнахъ, не жаллъ ни трудовъ, ни времени. Вы видли большія ворота, удивлялись древнему ихъ стилю: он почти совершенно моей работы, въ теченіи нсколькихъ лтъ я посвящалъ свободныя минуты на отдлку ихъ, равно какъ и стнъ въ часовн. Стекольщикъ, въ награду за сдланные мною для новаго дома его рамы, вставилъ въ мои окна маленькія, оправленныя свинцомъ стекла. Я былъ въ восхищеніи, украшая такимъ образомъ часовню, и мн казалось, что снова посвящалъ ее Святому Іосифу, особливо лтомъ я проводилъ въ ней вс свободныя минуты въ размышленіяхъ о томъ, что зналъ изъ его исторіи. Картины сильно занимали юное мое воображеніе, и впечатлвались въ душ моей, я чувствовалъ непреодолимое влеченіе ко Святому, котораго носилъ имя, старался подражать ему въ самой одежд.
‘Между тмъ война съ ужасными своими послдствіями достигла и до горъ нашихъ, шайки бглецовъ ежедневно причиняли много несчастій. Собранъ былъ корпусъ милиціи, на нкоторое время остановившій разбои, но скоро оборонительныя средства ослабли, и бдствія возобновились. Впрочемъ наша сторона была довольно безопасна, и я продолжалъ путешествія свои по препорученіямъ матушки. Однажды, выходя изъ гористаго лса, я увидлъ вдали подл рва нчто лежащее на земл, похожее на человка. Приближаюсь, и дйствительно нахожу женщину, не знаю, спитъ ли она, или въ обморок. Схожу съ осла, наклоняюсь, поднимаю голову ея, смотрю на лице, прекрасное, но мертвенною блдностію покрытое. Движеніе привело ее въ чувство, она открыла томные глаза свой, и приподнявшись, посмотрвши вокругъ себя, воскликнула: ‘Гд онъ? Не видалиль вы его?’ — Кого? — спросилъ я. ‘Моего мужа!’ отвчала незнакомка и разсказала мн, что она хала съ мужемъ, что по причин дурной дороги принуждены были отправить коляску впередъ, а сами идти пшкомъ по ближайшей тропинк, что встртились съ толпою вооруженныхъ людей, которые на нихъ напали, что началось сраженіе, мужъ ея защищался и былъ увлеченъ злодями, а она отъ страха упала безъ чувствъ на етомъ мст. Незнакомка встала, хотла бжать за своимъ мужемъ. Я увидлъ предъ собою прекраснйшую женщину, и тотчасъ замтилъ, что она скоро будетъ имть нужду въ помощи матери моей и пожилой Елеоноры. Я предлагалъ ей убжище, но никакъ не могъ уговорить ее оставить сіе мсто. Между тмъ отрядъ милиціи, преслдующій бродягъ, показался изъ лсу. Я подозвалъ защитниковъ нашихъ, разсказалъ имъ о присшедшемъ, просилъ отъискать путешественника, объявилъ имъ, гд они могутъ посл найти насъ, снялъ свои корзины и спряталъ ихъ въ одной пещер, подвязалъ покрпче сдло, и посадилъ на него любезную незнакомку. Смирное мое животное само собою отправилось въ путь по знакомой дорожк, я шелъ вблизи, и чтобъ успокоитъ красавицу, предлагалъ ей разные вопросы, она отвчала кротко и ласково, какая-то отмнная прелесть оживляла ея движенія, на лиц изобразилась трогательная горесть, въ прелестныхъ взорахъ безпокойство. Мы достигли открытой вершины, съ которой можно было видть очень далеко. Сусанна — ето ея имя — просила меня остановиться, послушать, посмотрть, не увижу ли, ни услышу.ли чего нибудь. Я взлзъ на самую высокую сосну: никогда ремесло, приучившее меня легко взбираться на деревья, не казалось мн столь драгоцннымъ, никогда въ деревенскіе праздники наши не взлзалъ я на мачту съ такою ревностію.
‘Не хочу утомлять васъ подробностями, довольно, что я всемрно старался разсять безпокойство ея, и вмст удовлетворить чувству, которое уже совершенно мною овладло. Сколь приятно оказывать услуги предмету любви своей! Съ какою поспшностію срывалъ я цвтокъ, находилъ между травою землянику, показывалъ Сусанн горы наши, холмики, долины, домы!
‘Я желалъ бы всю жизнь мою такъ путешествовать, но уже близко былъ домикъ доброй старушки Елеоноры: здсь надлежало разстаться. Я смотрлъ на мою спутницу гораздо пристальне прежняго, чтобъ напечатлть въ душ моей прелестный образъ ея. Увидвъ маленькую ножку, показавшуюся изъ подъ одежды, я началъ поправлять ремни, наклонилъ свою голову, и губы мои непримтнымъ образомъ коснулись прекраснйшей ножки.
‘Наконецъ мы прихали. Въ короткихъ словахъ сказалъ я старой хозяйк, кого привезъ къ ней. Елеонора ввела гостью въ лучшую изъ своихъ комнатъ, и дверь предо мною затворилась.
‘Я стоялъ въ нершимости подл осла своего. Елеонора, отворивъ немного дверь, приказала мн хать домой и сказать матери, чтобы поспшила придти къ ней, а потомъ освдомиться о муж Сусанны, которая убдительно тебя о томъ проситъ, прибавила Елеонора. Не могу ли самъ поговорить съ нею? спросилъ я. ‘Нтъ, нтъ, не теперь!’ отвчала Елеонора: ‘не теряй времени!’, и заперла дверь. Я отправился и скоро прибылъ домой. Матушка въ тотъ же еще вечеръ поспшила на помощь къ молодой незнакомк, а я пошелъ въ долину къ старост, отъ котораго надялся узнать что нибудь о путешественник.
‘Мало помалу собрался отрядъ нашей милиціи, и мы достоврно узнали, что повозка и вещи уцлли, но несчастный путешественникъ умеръ отъ ранъ въ сосдней деревн. Нкоторые изъ числа защитниковъ нашихъ отправились съ симъ извстіемъ къ Елеонор, слдственно мн тамъ не чего было и длать. Но какое-то непреодолимое побужденіе влекло меня, и я очутился у дверей ея уже ночью: видлъ свтъ въ комнат, и на занавсахъ движущіяся тни, смотрлъ, ждалъ, несмлъ стучаться и всю ночь провелъ на скамейк противъ дома.
‘На другой день я не былъ счастливе: меня не впустили. Озабоченная Елеонора сказала мн въ короткихъ словахъ, что печальная новость ей уже извстна, что во мн нужды больше не было, и что я долженъ возвратиться къ отцу своему и къ работ. На вс вопросы мои отвчала она съ обыкновенною скрытностію, говоря, что ето не мое дло.
‘Въ продолженіе недли я приходилъ туда всякой вечеръ, но никого не могъ видть и ничего узнать. Наконецъ по прошествіи сего времени Елеонора впустила меня въ домъ: ‘войди, мой другъ, но потихоньку, говори мало, и надйся.’ Она отперла маленькую, опрятную горницу, тамъ на постел, съ задернутыми до половины занавсами, увидлъ я сидящую, обложенную подушками, Сусанну. Она была еще. прекрасне, нежели когда хали на осл моемъ. Елеонора поднесла ко мн малютку: это былъ прекраснйшій младенецъ, словомъ старшій сынъ нашъ Петруша. Мн позволено было видть Сусанну, говорить съ нею: я осмлился привлечь на себя милый взоръ ея, взявъ на руки малютку, и привтствуя новаго пришельца въ міръ нжными поцлуями.
‘Елеонора взяла дитя изъ рукъ моихъ, отдала его матери, и успла тотчасъ удалить меня, но я въ сердц моемъ понесъ образъ Сусанны, боле уже никогда меня неоставлявшій, и теперь еще, когда хожу по лсамъ, утесамъ и долинамъ, етотъ милый образъ всегда передо мною.
‘Прошло нсколько недль, Сусанна оправдалась, и я весьма часто съ нею видался, она была печальна, но спокойна и ласкова. Семейственныя обстоятельства дозволяли ей избрать мсто пребыванія по собственному произволу, и она ршилась остаться между нами. Сперва поселилась у Елеоноры, оттуда приходила къ намъ благодарить матушку и меня за оказанныя услуги: жилище наше ей полюбилось. Чего самъ я не смлъ объявить ей, къ тому поводомъ послужилъ случай, который сдлалъ меня вдвое счастливымъ. Однажды я говорилъ ей о привязанности, которую можно и должно имть къ дитяти любимой женщины, говорилъ съ такимъ жаромъ, съ такимъ чувствомъ, что она, положивъ мою руку у своего сердца, сказала: Іосифъ! будь отцомъ моему дитяти. Я побжалъ за маленькимъ Петрушей, и на его кругленькихъ розовыхъ щекахъ произнесли мы клятву принадлежатъ другъ другу, я не смлъ думать, чтобы въ столь короткое время память мужа могла въ ней изгладиться: она общала мн только свою дружбу. Цлой годъ не достаточенъ, чтобъ исцлить язву столь жестокую. Прошло гораздо боле времени, и Сусанна ршилась наконецъ быть моею. Цвты увядаютъ, листья падаютъ отъ холодныхъ втровъ, новая весна покрываетъ деревья зеленью, возращаетъ цвты и готовитъ золотую жатву. Жизнь принадлежитъ живымъ, кто живетъ, тотъ долженъ ожидать перемнъ въ своихъ мысляхъ.
Я открытлъ сердце свое доброй матери, разсказалъ ей все, что въ немъ происходило съ тхъ поръ, какъ встртился съ Сусанной, родная улыбнулась, и объявила мн, что она съ Елеонорой еще прежде меня объ етомъ знали, и потому прилжне заботились о Сусанн, разсказала мн, съ какою горестію бдная узнала о смерти своего мужа. Безпокойство ускорило время разршенія отъ бремени, и она только для младенца, для обязанностей матери ршилась жить на свт. Мало помалу он успли успокоить, утшить Сусанну, и она привыкла жить съ нами. Я приготовилъ для нее храмину, въ которой мы сего дня обдали, Сусанна переселилась къ намъ съ своимъ ребенкомъ. Спустя годъ, нареченный и вмст родной отецъ могъ прижимать къ сердцу своему уже двухъ сыновей Сусанны. Теперь она, принесла тутъ третье дитя, маленькую дочку, которую мы возили крестить и потомъ возвращались, когда вы насъ встртили. Сусанна хотла, чтобы Священникъ, крестившій ее и благословившій бракъ ея, крестилъ всхъ дтей нашихъ, а его приходъ на другой сторон горы.’
Такова исторія Іосифа. Ввечеру Вильгельмъ возвратился съ сыномъ въ свою гостинницу, общавши милымъ дтямъ еще разъ постить ихъ….
Съ Франц. Яковъ Лизогубъ.
——
Монтолье И. Посещение горнаго семейства / (Из повести г-жи Монтолье, под титулом: Монастырь св. Иосифа), С франц. Яков Лизогуб // Вестн. Европы. — 1819. — Ч.104, N 7. — С.161-184.