В сумерках, Мёллер Вигго-Фредерик, Год: 1926 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Рассказы ВИГГО ф.-МЕЛЛЕРА.

С датского перевод А. ГАНЗЕН.

Иллюстрации для ‘Мира Приключений’ В. ИЗЕНБЕРГА.

В сумерках

Он выпрямился и прислушался…

Секунда — и он, потушив стиснутый в руке электрический фонарик, прижался в угол, каменея от страха. Только что отпертая его отмычкой дверь слегка приотворилась сама собой, со слабым скрипом. Во рту пересыхало от ужаса, но он не смел шевельнуться, чтобы затворить или совсем открыть дверь. Не в состоянии был ни рассуждать, ни действовать разумно. Это было первое его покушение, и сразу же оно обернулось скверно.

Чьи-то шаги…

Кто-то двигался в складе, рядом с конторой. Верно, ночной сторож. Но, по его расчетам, сторож в это время должен был находиться совсем в другом месте. Чорт бы подрал! В первый же раз, как он отважился на попытку посерьезнее, вышла осечка. К страху и напряжению прибавилась жалость к себе самому: он весь сжался, сплюснулся, влип в свой угол.

И вдруг уронил отмычку.

Собственно, просто длинный, тонкий гвоздь, примитивно приспособленный к цели, но он наделал чертовского шума, брякнув на плиты. Сердце в груди ёкнуло, и он скверно выругался про себя. Теперь он пропал!

— Кой чорт?… — сказал кто-то, и тяжелые шаги стали приближаться к полуоткрывшейся двери.

Еще раз помянул чорта тот же удивленный, но бесстрастный голос, и дверь расстворилась настежь. Человек замигал от резкого электрического света, хлынувшего из корридора, где щелкнул выключателем ночной сторож. Да, он очутился лицом к лицу со сторожем.

Разумеется, не стоило больше и размышлять, какая нелегкая принесла сюда этого старого моржа. Дьявольская незадача! В нем вдруг закипела бешеная ярость. И огромная, справедливая обида, смешанная со страхом, толкнула его действовать без рассуждения. Инстинктивно пустил он свой правый кулак колесом в воздухе — назад книзу и опять кверху — и всадил сразмаху в подбородок старика. Будь человек посильнее, — вышло бы великолепно, другого бы ничего и не понадобилось. Инстинкт подсказал верно, но на беду, рука-то была соломинкой, кулак — тряпкой, и вместо того, чтобы рухнуть на пол замертво, старик только привалился к одной из конторок и, выплюнув, вместе с кровью и проклятьями, сломанный передний зуб, принялся вопить и ругаться чисто по-стариковски.

0x01 graphic

Вместо того, чтобы рухнуть замертво, старик только привалился к конторке…

Крик резал уши, и человек кинулся мимо старика, тот уцепился за него и поволокся сзади с полным желанием, но бессильный остановить. Еле-еле удалось вырваться из рук этого скота, заставив его завыть еще тоном выше. Вперед, через контору и склад, через какую-то дверь в другую, вдоль стены, через забор… на улицу.

Он упал на четвереньки и пребольно ушибся. В тот же момент в заборе, чуть подальше, распахнулась калитка, и с криком выскочил старик. Ему откликнулись другие голоса, на углу зашевелился полицейский, потревоженный в своем монументальном величии. Человек мгновенно вскочил на ноги и, не обращая внимания на ушибы, пустился бегом — неумело, неловко, в треплющихся на длинных, худых ногах холщевых штанах и в одних серых носках, но бегом, во всю мочь, по темной ночной улице, в противоположную сторону.

За ним пронзительно свистал полицейский свисток…

Удирай, стало быть, во все лопатки… Ай-ай, бедные мои ноги!..

Чорту бы в подарок такие жидкие ходули! Ни на грош в них ни силы, ни упругости. Он то спотыкался, то стукался коленками друг о дружку так, что в костях гудело. В брюхе пустота, в легких гниль — чего же и ждать другого? Он ковылял, как гусар, часов десять проскакавший в седле.

Но все-таки он бежал. То, что творилось позади, пришпоривало его. Просто безобразие, как они все озлились на него. Он весь дрожал от их яростных криков: ‘держите вора’, и громкого топота ног по мостовой. Весь этот шум покрывался свистком полицейского и хриплым собачьим воем сторожа. Вот чортов старик! Не отстает!.. Настоящая гончая! А за каким дьяволом они все припустились за ним, когда он ничего не украл? Напротив, сам лишился своих инструментов и крепких еще башмаков. Господи, ведь это он в первый раз попытался… Чего же они не отстают? Ведь он ничего не украл!

Скорей за угол и к следующему! Никогда еще между боковыми улицами не было таких больших промежутков. Как больно подошвам от камней мостовой, они жгли сквозь серые носки, и под конец он бежал словно босой, с содранной с ног кожей. На бегу он плакал, ветер подхватывал капли слез, но временами они застилали ему глаза, и приходилось обтирать их рукавами куртки. Он мчался, не думая ни о чем, держа в уме одно — заворачивать как можно быстрее и чаще за все углы. Самому ему казалось, что он летит с невероятной быстротой, но толку от этого выходило мало, — преследователи не отставали.

Он уже не соображал больше, где находится. Только бежал, бежал.

Время от времени на его пути вырастали люди, но шарахались в стороны — с виду он был способен на что угодно. Некоторые зато присоединялись к своре, — сзади было безопасно.

Он бежал уже по грунтовой дороге, вдоль какого-то сарая или забора, или чего-то в этом роде. Преследователи были еще на предыдущей улице. Вдруг, но правую свою руку, он увидел дверь и совсем инстинктивно нажал на бегу ручку. Дверь сразу отворилась. Он круто свернул и, пулей влетев в совершенно темное помещение, захлопнул за собою дверь.

Спасен!

Ему нестерпимо хотелось повалиться на пол и завыть, но чувство самосохранения удержало его. Он остался на ногах и в потемках молча слизывал с губ соленые слезы…

Вот вся свора промчалась мимо. Никто не уделил внимания запертой двери, и на секунду его охватила запоздалая жалость к себе самому: как это он, чорт побери, не догадался раньше шмыгнуть в какой-нибудь укромный угол?! Затем мысль погасла. Он стал прислушиваться: гончие остановились где-то недалеко, — верно на перекрестке. Орут, воют! Ага, потеряли таки след!.. Шум и крики, наконец, затихли. Видимо, свора разделилась, и гончие продолжали погоню по разным направлениям.

Человек стоял, не переставая плакать. Но которая из слез, оставлявших грязные подтеки на впалых, иссера-бледных щеках, была последнею слезою горя и первою облегчения — неизвестно.

Снаружи было совсем тихо, и он медленно, осторожно стал пятиться к двери, нащупал ручку и нажал.

Дверь не отворилась.

Он нажал посильнее.

Дверь не поддалась. Если она не была заперта раньше, так заперлась теперь. Он сам постарался об этом. Сам запер себя в западне.

Его взяло такое зло на судьбу, что он послал к чорту всякую осторожность и принялся изо всех сил дергать и трясти ручку. Напрасно. Дверь была дощатая, но достаточно крепкая, и внутренний замок оказывался теперь в полной исправности. Выбраться было невозможно.

Ощущение жестокой обиды и негодования на преследующие его злые силы поднялось в нем до парадоксальной высоты. Из одной идиотской беды в другую?! Что же теперь? Как ему, черти… — он мрачно, от всей души чертыхнулся — как ему быть, что придумать?… Что это за темная яма, куда он ввалился?.. Мало-по-малу, опомнившись от первого приступа озлобления, он попытался ориентироваться немножко, но это оказывалось не легко в такой тьме кромешной. Похоже было, что помещение очень невелико. Ногами в носках он принялся нащупывать впереди себя и по сторонам. Пол был дощатый, невыструганный. Щепка воткнулась между пальцев, заставив его жалобно охнуть. Но он тотчас же спохватился и стал прислушиваться. Ни звука, ни шороха. Во всяком случае, ничто не говорило о непосредственной опасности быть услышанным.

А чем это, однако, пахнет тут? Он вдруг почувствовал, что здесь чем-то пахнет и прескверно пахнет. — Но сколько ни тянул носом воздух, в чем дело разобрать не мог. Запах был совершенно незнакомый. Не будь это прямым вздором, он бы сказал, что так должно пахнуть чистое призрачное ничто. Из этого воздуха как будто выкачали все живые соки и силы, и, попадая в горло, он вызывал тошноту.

Человек стоял, принюхивался и представлял себе самые неаппетитные, отвратительные вещи. Он почти желал, чтобы ему шибануло в нос любою, но определенною вонью. Всякая знакомая вонь предпочтительнее этого непостижимого, сильно пресного, приторно-душного, бесвкусного попахивания. Под конец он стал ощущать его на языке, а когда потер концы пальцев друг о друга, то они показались сальными, липкими. От гадливости он весь съежился и вспотел. Но чем больше потел, тем больше салилось у него в ноздрях и на языке. Перед глазами поплыли в темноте желтые круги… Ему серьезно захотелось, чтобы его поскорее вырвало.

Но в мозгу смутно мерцало, что необходимо превозмочь себя. С величайшим усилием принудил он себя встряхнуться и действовать и, так как все равно с чего было начать, решил прокрадываться вдоль стен, нащупывая, нетли где еще двери, благожелательно не запертой. Тогда можно испытать, куда она ведет.

Он взял направо, нащупывая путь ногами и руками. Вдоль стены как будто шли странно-широкие полки и на них лежало что-то. Он вытянул руку, чтобы ощупать, со сверхъестественной силой отдернул ее назад и с секунду стоял совершенно одуревший, чуть шевеля в воздухе ослабевшей кистью руки, как бы пытаясь оттолкнуть что-то противное. В мозгу кипели изумление и страх.

Он дотронулся растопыренною пятернею до человеческого лица. Па полке лежал человек. Неживой человек.

Нервы руки еще дрожали от шока, вызванного прикосновением к застывшему лицу. Он не был холоден на ощупь, этот неподвижный человек на полке, может быть, он и не мертв. Но что же такое с ним? Лицо — застывшее и жирно-липкое.

Человек стоял, тщетно стараясь успокоить себя тем, что тот, на полке — мертв там он или нет, — во всяком случае, безвреден. Ему въехали пальцем чуть не в самое глазное яблоко, а он даже не шевельнулся. Приятно спокойный товарищ, если не выходит из себя, даже когда чужая лапа лезет ему прямо в физиономию. С этой стороны, значит, нечего опасаться.

Но обмануть себя самого ему все-таки не удалось, — слишком много оставалось открытых роковых вопросов, ужас леденил кровь и кидал его в дрожь. Зачем лежит тут на полке это неподвижное страшилище? Труп это или… с ним что-нибудь сделали? Отчего лицо у него салится?.. И нет ли тут еще таких?..

И человек так настроил себя, что весь вздрагивал при каждом своем же собственном, невольном движении. Ни за что, даже под угрозою смерти, не сделает он ни шагу дальше в том направлении! Он ощупью попятился назад к двери и тихонько двинулся в другую сторону, стараясь подбодрить себя дешевыми насмешками над самим собою. Ведь и в этой стороне его могло подстерегать что угодно. Тем не менее он подвигался вперед.

Сначала все обходилось благополучно. Во всяком случае, тут не было никаких полок, лишь длинный ряд крючков, на которых развешаны были одеяния — мужские и женские, в перемешку, насколько он мог судить ощупью. Раз он обжег себе пальцы о что-то холодное и мгновенно весь скрючился от нервного шока, но это оказалась сабля, висевшая среди одеяний, или большой, тяжелый и неуклюжий старинный меч. Попадались на крючках и какие-то шляпы с большими полями и с перьями, и ботфорты с отворотами. Что это еще за маскарадный гардероб?!

Он добрался до угла и повернул вдоль другой стены.

Шел и шарил, отыскивая дверь. Но двери не оказывалось. Стена же была совсем голая, гладкая. Шансов на то, что ему удастся благополучно выбраться из этой западни, становилось все меньше.

Вдруг он взвизгнул и шарахнулся в сторону. Колени стали как студень, и он невольно растопырил руки, ища за что бы ухватиться, поймал край низкого стола или чего-то в этом роде и застыл, прислонившись к нему спиною, таращась во мрак. Зубы лязгали от страху, и он не смел перевести дух.

Его что-то ударило по щеке.

Тоесть не то, что ударило, скорее же мягко, нежно, почти ласково погладило, чья-то рука. И хотя прикосновение ее было мимолетно, щека его все еще была в холодном поту, так противно-нежива была эта рука. И салилась.

0x01 graphic

Он взвизгнул… Колени стали, как студень. Зубы ласкали от страху. Чья-то рука смазала его по щеке.

Всюду натыкался он на жирную липкость в этой яме. И всюду тот же наводящий жуть запах.

Таращась в темноту неподвижными глазами, он вдруг различил прямо перед собою руку. Ту кисть руки, которая смазала его по щеке. Она болталась в воздухе на уровне его глаз, на расстоянии какого-нибудь фута. Но в помещении было так темно, что он лишь постепенно разглядел ее очертания. Она беспомощно свисала всеми своими пятью пальцами и слегка раскачивалась еще после ласкового шлепка по его щеке. Почти выкатив глаза из орбит, он различил, что кисть переходит в запястье и в руку — голую, круглую руку, линии которой он мог проследить до сгиба локтя, дальнейшее пропадало во мраке.

Боже мой, что же это такое?!

И тут, стало быть, лежит кто-то, лежит на полке, свесив руку вниз?.. О, господи боже, господи боженька…

Он был так перепуган, что отрекся от сатаны со всеми присными, к которым вообще привык прибегать, и начал взывать к божеству… В самом деле, положение становилось безвыходным, он чувствовал себя таким жалким, ничтожным. Эта сальная рука, болтавшаяся перед ним, выбила из-под него последние подпорки, он был готов скапутиться, рухнуть наземь.

Медленно, медленно начал он бочком продвигаться вдоль стола, или подставки, к которой прислонился было. Но не отрывал глаз от того места, где болталась рука… И вдруг его осенила догадка. Да, да, без сомнения, он отгадал в чем дело. Запах, фигуры на полках, одеяния на стене, но главное, главное — запах, это противное неопределенное попахивание — все вместе не оставляло сомнений: он попал в покойницкую.

Эта догадка сильно ободрила его.

У него прямо гора с плеч свалилась. Кто умер — тот умер, не правда ли? Имея дело с мертвецами, знаешь, чего ждать. Они не кусаются.

И ему опять удалось утвердиться на ногах, раз он как будто уяснил себе положение. Да и запах уж не так мешал ему, когда он понял — откуда и чем пахнет.

Он не стал глубже вдумываться в обстоятельства. Иначе многое сказало бы ему, что его догадка вздор, что это помещение не может быть покойницкой. Но он не вдумывался по причинам весьма основательным, — слишком он был разбит, чтобы годиться на что-нибудь, кроме цепляния за самые примитивные догадки.

Тут произошло начало конца.

Что-то в столе или в той подставке, вдоль которой он двигался, держась за нее, вдруг поддалось под его рукою, словно нажатая пружина, но он не обратил на это внимания и уже продвинулся на несколько шагов дальше, как тихий звук за его спиной заставил его ноги врости в пол.

Звук слабый вначале, все усиливался. Похоже было, что кто-то завел часы. Слышалось хриплое тиканье, сердитое урчание, становившееся все громче и громче, как будто часы собирались с силами пробить, но затем маятник сбился с такта, что-то в механизме захромало, заскрежетало, зашипело… крякнуло и бессмысленно закрутилось, зажужжало, как если бы в часах лопнула пружина. Одновременно где-то рядом бухнуло что-то тяжелое — словно упало, ударившись о твердое.

Секунды на три все стихло, и — снова началось сначала: хриплое, сердитое тиканье, урчанье, все громче и сильнее… роковое крякание, жужжание… бух!.. конец!

Так повторилось три раза подряд и началось в четвертый прежде, нежели человек пришел в себя. Его гипотеза о покойницкой была разрушена, ибо тут несомненно действовал какой-то механизм, вдобавок испорченный. Но не все же здесь было механическое… и когда эта мысль пришла ему в голову, сердце перескочило ему в глотку и так заколотилось, что у него в ушах зашумело. Он стоял, трясясь всем телом, и всеми десятью пальцами отмахивался от звука, который различал сквозь хрип механизма.

Это была то повышавшаяся, то понижавшаяся гамма мучительных стонов и вздохов, и какой-то шорох, как будто кто-то пытался встать, но постоянно падал опять, когда часы останавливались. Человек, стало быть, был здесь не один, рядом с ним впотьмах был еще кто-то и мучился… А часы…

Смутные, отрывочные воспоминания о разных пытках и прочих ужасах, о которых он учил в школе, пробегали по развалинам его мозговых клеточек, и он уже разинул рот, чтобы отчаянно, во все горло, заорать, как вдруг сделал открытие, заставившее ого разом сомкнуть челюсти.

0x01 graphic

Смутные воспоминания о разных пытках пробегали по развалинам его мозговых клеточек…

Он нащупал внизу, за подкладкой куртки, свой электрический фонарик, который считал было потерянным вместе со всем остальным своим богатством, фонарик провалился в дыру в кармане.

Возможность увидеть проблеск света в этой ужасающей тьме еще раз немножко подкрахмалила его. С трудом выудил он фонарик и нажал кнопку. Белый конусообразный сноп ослепительных лучей прорезал мрак…

И он взвыл. Последние остатки рассудка растворились в хаосе страха, ужаса, изумления, непонимания. Он выл, на подобие пароходной сирены, иногда давился своим воем и испускал жалостное мяуканье, пока внутренности его не приходили опять в порядок. Тогда он снова завывал.

Сноп света вызвал из мрака ужасающее видение: крупное лицо, белое, как мел, с резкими грубыми чертами и с всклокоченною седою бородою, скрежетавшее зубами и стонавшее не по-человечески, грузное тело в грязной, расстегнутой рубахе, обнажавшей безобразно волосатую грудь, жилистые ноги в рваных брюках. Распростертое на низеньком деревянном ложе, тело как будто пыталось подняться на локтях, прислушиваясь к неумолчному, хромающему тиканью часов. Отвратительное лицо передергивалось от боли, белки глаз закатывались, в глотке хрипело… и туловище тяжело, медленно, приподымалось… Вот оно почти в сидячем положении…

Электрический фонарик выпал из руки жалобно воющей оболочки человеческой, пригвожденной к месту и не спускавшей помертвелых, вытаращенных глаз с ужасного видения.

Фонарик, упав, загас, и в тот же момент помещение наполнилось шумом бешено закружившихся колес часового механизма, а с ложа послышался тяжелый вздох и глухой стук падения.

Человек повалился на что-то — ему было все равно на что — и вопил, вопил неистово.

Кто-то откуда-то пробежал, где-то громко застучали в дверь. Раздались голоса… Вскоре в самом дальнем углу комнаты показался свет, пробивавшийся снаружи сквозь щели в двери и обрисовавший ее контуры. Голоса приблизились. Кто-то что-то громко доказывал, кто-то бормотал протестующе, а пронзительный бабий голос просто тараторил. Вот они у самой двери.

— Теперь, может, сами послушаете, а? — проговорил громкий голос с полицейской самоуверенностью. Шум именно отсюда.

— Aber was ist das? [Но что же это такое?] — взвизгнул женский голос. — Ведь в этот сарайчик только один… wie heist es?… [Как это называется?] один хлам!..

Дверь распахнулась. На пороге стояли: полицейский, высоко подымая свой фонарь, старый бородатый еврей в одной сорочке под халатом, и нестарая. толстая женщина в фантастическом неглижэ. Она завизжала, увидав по-идиотски воющего субъекта, метнувшегося было к ним, но упавшего опять и бессмысленно обводившего глазами помещение, теперь освещенное, пока они не наткнулись на стоявшую в углу вывеску. Огромные ярко-красные буквы на зеленом поле гласили:

МУЗЕЙ ВОСКОВЫХ ФИГУР И АНАТОМИЧЕСКИХ ПРЕПАРАТОВ ШВАРЦКОПФА.

Он перестал вопить, не отрывая глаз от вывески и, наконец, начал соображать.

Взгляд его скользил по этому вонючему складу нуждавшихся в починке восковых фигур и прочего хлама. На полках, на столах и на полу лежали тела, туловища, головы, вдоль одной из стен висел на проволоке целый ряд рук, в углу стояло несколько ног, а на черном ложе продолжала хрипеть и стонать, тщетно пытаясь приподняться, ‘Жертва Ивана Грозного’ с испорченным механизмом.

0x01 graphic

———————————————————————

Текст издания: журнал ‘Мир приключений’, 1926 г., No 9.

Рассказы ВИГГО ф.-МЕЛЛЕРА.

В сумерках

Читайте также: