Полмиллиона, Эдвардс Амелия, Год: 1865 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 491 минут(ы)

ПОЛМИЛЬОНА.

РОМАНЪ МИССЪ АМЕЛІИ ЭДВАРДСЪ.

Часть первая.

Отъ Переводчика.

Печатаемый нами романъ принадлежитъ перу новой англійской писательницы, почему мы и находимъ нужнымъ сказать нсколько словъ объ этомъ новомъ талант, тмъ боле, что взыскательные критики Westminster и Saturday Review признали произведеніе миссъ Эдвардсъ если не лучшимъ, то ‘однимъ изъ самыхъ пріятныхъ явленій’ въ области романа въ настоящій сезонъ’. Миссъ Эдвардсъ очень недавно выступила на литературное поприще, но сразу заняла видное мсто своимъ первымъ романомъ ‘Исторія Варвары’ (Barbar’s History), надлавшимъ много шуму при своемъ появленіи въ 1863 году и переведеннымъ тотчасъ на французскій и нмецкій языки. Главное достоинство ея произведеній — это врность и жизненность представляемыхъ ею сценъ и характеровъ, увлекательная легкость разсказа, который никогда не теряетъ интереса, хотя источники этого интереса простыя, обыкновенныя явленія обыденной или общественной жизни, а не какія-нибудь страшныя тайны или неслыханные ужасы. Первый ея романъ, въ которомъ разсказывалась исторія пламенной натуры женщины-живописца, влюбившейся еще въ дтств въ идеалъ своихъ художественныхъ стремленій, обнаружилъ въ автор много тонкаго анализа человческой души и мстами достигалъ восторженнаго паоса, но нсколько утомлялъ своимъ идеальнымъ, иногда натянутымъ тономъ. Въ послдующихъ своихъ произведеніяхъ ‘Рука и Перчатка’ (Hand and Glove), ‘Мисъ Каро’ (Miss Karew), ‘Ватерлейская Мельница’ (Waterleigh Mill) и особливо въ ‘Полмильон’, появившемся сначала въ диккенсовомъ журнал ‘All the Year Round’, миссъ Эдвардсъ обратилась къ боле прозаическимъ предметамъ, и ея произведенія, если, можетъ быть, и потеряли немного собственно въ романтической занимательности, за то пріобрли громадное преимущество въ интерес и жизненности выводимыхъ ею лицъ. Вмсто таинственныхъ, идеальныхъ Чайльд-Гарольдовъ, мы видимъ передъ собою живыхъ людей, обрисованныхъ иногда съ такимъ искуствомъ, что Saturday Review не задумался сравнить нкоторыя ея сцены клубной лондонской жизни съ лучшими типическими страницами Текерея. Иные критики ставятъ въ упрекъ миссъ Эдвардсъ то, что она слишкомъ гоняется за современностью и нетолько, напримръ, описываетъ въ ‘Полмильон’ такіе историческіе факты, какъ экспедицію Гарибальди и агитацію въ Европ итальянскихъ патріотовъ, но самыя главныя событія своего разсказа основываетъ на фактахъ общественной жизни, конечно измняя ихъ согласно литературнымъ требованіямъ. Намъ, напротивъ, кажется, что въ наше время, когда все вниманіе общества обращено на политическіе и общественные вопросы, многимъ авторамъ гораздо приличне и благоразумне черпать свои матеріалы изъ фактовъ окружающей ихъ жизни, изъ политическихъ событій, процесовъ, газетныхъ извстій и такъ дале, чмъ изъ собственной, увы, иногда очень разстроенной фантазіи. Они этимъ путемъ гораздо успшне затрогиваютъ наше любопытство, удовлетворяя, въ то же время, потребности, присущей современному человку, и въ минуты отдохновенія и удовольствія не забывать окружающей его дйствительности, ея нуждъ и интересовъ.

Прологъ.

1760.

Вечеромъ 22-го марта 1760 года, Джэкобъ Трефольденъ, купецъ и альдерманъ города Лондона, лежалъ на смертномъ одр, въ одной изъ комнатъ громаднаго дома на Базингольской улиц.

Уже стемнло, и въ дом все было мрачно, безмолвно, какъ-бы въ ожиданіи страшнаго встника смерти. Въ комнат больного сидли двое докторовъ, знаменитости того времени: сэръ Джонъ Прингель, состоявшій при особ короля, и Джошуа Вардъ, котораго Гогартъ обезсмертилъ въ своей знаменитой карикатур ‘Общество Гробовщиковъ’.

Оба эти почтенныя лица очень мало говорили между собой, только иногда шопотомъ перекидывались словами и время отъ времени смотрли на свои часы, свряя ихъ съ большими бронзовыми часами, стоявшими на камин. Точно такъ же время отъ времени они бросали взглядъ на постель, на которой почти сидя, окруженный множествомъ подушекъ, медленно кончался больной старикъ. Было что-то ужасно отталкивающее въ лиц старика, въ этомъ багровомъ, безчувственномъ, покрытомъ мокрыми компресами лиц. Глаза его были закрыты, губы распухли, дыханіе слабо, порывисто. Утромъ этого же самаго дня около полудня съ нимъ случился ударъ, его принесли домой съ биржи, въ этомъ же безчувственномъ, полумертвомъ состояніи. Старая экономка сидла подл его постели безмолвная, испуганная. Внизу въ гостиной находились три его сына и стряпчій. Вс въ дом знали, что старику не прожить боле двухъ часовъ.

Между тмъ ночь уже совершенно наступила и окружающее безмолвіе становилось все тягостне и тягостне. Только изрдка по улиц прозжалъ экипажъ или стучался въ дверь лакей отъ кого-нибудь изъ сосдей, чтобъ узнать о здоровь богатаго купца. Вскор и это прекратилось, на неб появились звзды, на улиц тусклые масляные фонари.

— Что жь намъ не даютъ свчей! воскликнулъ капитанъ Трефольденъ и тотчасъ позвонилъ въ колокольчикъ.

Свчи были принесены и тяжелыя штофныя занавсы опущены. Капитанъ Трефольденъ взялъ со стола газету, Фредерикъ Трефольденъ посмотрлся въ зеркало, поправилъ себ галстухъ, звнулъ, понюхалъ табаку и углубился въ созерцаніе изящной формы своихъ ногъ, Вильямъ Трефольденъ пододвинулъ кресло къ столу и какъ-то безсознательно сталъ перелистывать страницы какого-то журнала. Кром газетъ и журналовъ, на стол лежало еще и нсколько книгъ, между прочимъ только что вышедшіе, модные романы ‘Тристрамъ Шанди’ извстнаго пастора Лоренса Стерна, и ‘Расселасъ’ — ученаго Самуэля Джонсона.

Вс три брата были такъ же удивительно похожи другъ на друга, какъ и непохожи, но вс они походили на своего отца, вс были молодцы и красивы собой. Старикъ Джэкобъ былъ родомъ изъ Корнвалиса и въ юности отличался красотой и высокой, статной фигурой. Капитанъ Трефольденъ не былъ такъ красивъ, какъ отецъ, Фредерикъ Трефольденъ не былъ такъ высокъ, Вильямъ Трефольденъ не былъ ни такъ высокъ и ни такъ красивъ, но, несмотря на это, вс они походили на отца, а потому и другъ на друга.

Капитанъ Джэкобъ былъ старшій изъ братьевъ. Отецъ предназначалъ его себ въ помощники, но онъ какъ-то не имлъ никакого расположенія къ индиго, а напротивъ питалъ самое горячее сочувствіе къ красному цвту, особливо къ красному, шитому золотомъ, и поэтому поступилъ въ армію. Проведя шумно и весело свою молодость, Джэкобъ отличился въ сраженіяхъ при Фонтевуа, Детинген и Минден, и теперь, сорока лтъ отроду, сдлалъ непростительную глупость, женившись по любви на двушк безъ имени и состоянія. Отецъ грозилъ за это лишить его всякаго наслдства, и впродолженіе послднихъ пяти мсяцевъ не пускалъ къ себ въ домъ. Братья были еще больше разгнваны на капитана чмъ отецъ, потому естественно, что встртившись въ этотъ роковой вечеръ впервые посл долгаго времени, младшіе братья обходились со старшимъ очень принужденно и большею частью молчали.

Второму брату, Фредерику, было тридцать-шесть лтъ, младшему, Вильяму, тридцать. Фредерикъ ненавидлъ индиго, быть можетъ, еще боле Джэкоба, а вс мысли и понятія Вильяма были до того окрашены этимъ цвтомъ, что вн его, онъ ничего не вдалъ. Фредерикъ былъ легкомысленный, лнивый франтъ, гуляка и картежникъ. Вильямъ же, напротивъ, былъ дловой человкъ, холодный, методичный, честолюбивый. Ни одинъ изъ трехъ братьевъ не питалъ особой привязанности къ остальнымъ двумъ. Оно и очень понятно, ибо ихъ характеры и образъ жизни были совершенно различные и ихъ не связывала между собою никакая общая привязанность: мать ихъ умерла очень рано, отца они не любили, а сестры у нихъ никогда не было.

И такъ теперь вс три брата были собраны подъ отцовскимъ кровомъ въ этотъ достопамятный вечеръ, когда старикъ Трефольденъ находился въ такомъ положеніи, что его уже не могло спасти никакое человческое искуство. Вс они думали одно въ глубин своего сердца, и въ ихъ мысляхъ не было ни сожалнія, ни молитвы. Бдный старикъ! Онъ былъ страшно богатъ, и такъ одинокъ, такъ покинутъ всми, и въ томъ числ даже людьми, которые, казалось, должны были его лелять. Никто его не любилъ, никто о немъ не заботился, а у него было чистыхъ денегъ — полмильона!

Наконецъ, Фредерикъ Трефольденъ посмотрлъ на часы, и съ клятвой объявилъ, что онъ очень голоденъ.

— Пошь чего-нибудь, братъ Фредъ, сказалъ капитанъ, и снова позвонивъ въ колокольчикъ, приказалъ накрыть столъ въ столовой.

Оба младшіе брата переглянулись съ едва скрытой улыбкой. Ясно было, что Джэкобъ принимаетъ на себя роль хозяина. ‘Хорошо, хорошо’, думали они: ‘стряпчій Бевинтонъ здсь и намъ еще предстоитъ прочесть духовное завщаніе’.

Между тмъ Фредъ и капитанъ сошли въ столовую, послдній пріхалъ издалека, и потому былъ не прочь присоединиться къ брату и състь кусокъ холоднаго мяса. Мистеръ Вильямъ остался въ гостиной и только попросилъ чашку чаю, потому что онъ уже отобдалъ въ два часа, какъ вс скромные торговые люди.

Если что-нибудь могло быть угрюме мрачной гостиной въ дом богатаго купца, то это, конечно, столовая. Стны ея были изъ чернаго дуба съ рзьбой, каминъ — громадный саркофагъ изъ чернаго и благо мрамора, занавски на окнахъ штофныя, темномасаковаго цвта. Надъ каминомъ вислъ портретъ хозяина дома, писанный лтъ сорокъ тому назадъ. Все это при слабомъ свт нсколькихъ восковыхъ свчей придавало комнат какой-то торжественный, мрачный, гнетущій душу видъ. Самыя кушанья напоминали похоронные обды, особливо огромный пирогъ съ телятиной, стоявшій посредин. Но такъ-какъ оба брата были очень голодны, то они на это не обратили никакого вниманія.

Капитанъ слъ во глав стола и съ необыкновеннымъ проворствомъ воткнулъ вилку въ сердце большого пирога.

— Если у тебя такой же помстительный желудокъ, какъ у меня, Фредъ, сказалъ онъ очень добродушно: — то я увренъ, что ты сдлаешь хорошую брешь въ этой крпости.

— Напротивъ, не могу терпть такихъ грубыхъ кушаньевъ, возразилъ франтъ, презрительно пожимая плечами:— вотъ я вчера обдалъ съ сэромъ Гари Фаншо въ Гумомс. Намъ подали рагу изъ восьмидневныхъ цыплятъ, и такую говядину а ла-модъ, что ты бы себ вс пальчики облизалъ, братъ Джэкобъ.

— Я этотъ пирогъ не промнялъ бы ни на какой рагу въ свт, отвчалъ капитанъ.

— Въ сосдней съ нами комнат обдали мистеръ Горасъ Вольноль и мистрисъ Клэйвъ, продолжалъ франтъ: — и всего смшне было то, что отправившись вечеромъ въ Воксалъ, мы опять ужинали рядомъ съ мистеромъ Горасомъ и мистрисъ Китти.

— Налей себ вина, Фредъ, и передай мн бутылку, сказалъ капитанъ, не понявъ, что было смшнаго въ разсказ брата.

— Недурной портвейнъ! замтилъ Фредъ, щелкая языкомъ съ видомъ знатока:— у старика-то славный погребъ!

— Еще бы! отвчалъ капитанъ.

— Но онъ никогда не умлъ пользоваться состояніемъ!

— Никогда.

— Какъ можно жить, напримръ, въ такомъ дом! воскликнулъ франтъ, окидывая взоромъ комнату:— и еще въ Базенгольской улиц! Какъ можно держать такую кухарку и не имть собственнаго экипажа. Мы съ вами, сударь, лучше съумемъ употребить денежки-то.

— Да, я полагаю, братъ Фредъ, отвчалъ капитанъ: — бдный старикъ велъ жизнь скучную. Мы съ тобой, мн кажется, могли бы сдлать его существованіе веселе.

— Будь я проклятъ, если я знаю, какъ могли бы это сдлать! воскликнулъ Фредъ.

— Да просто помогая ему въ длахъ и живя дома, какъ нашъ меньшой братъ, отвчалъ капитанъ:— этотъ мальчишка былъ для него лучшимъ сыномъ, чмъ мы съ тобою, братъ.

— У Виля старая голова на молодыхъ плечахъ, сказалъ серьёзно Фредъ: — ну, полно, братъ, говорить о пустякахъ, скажи-ка лучше, не знаешь ли ты, какъ старикъ распредлилъ свое состояніе.

— Я столько же объ этомъ знаю, сколько эта бутылка портвейну.

Наступило минутное молчаніе. Въ сняхъ послышались чьи-то шаги. Оба брата стали прислушиваться, и потомъ взглянувъ другъ на друга, снова наполнили свои стаканы. Очевидно было, что одна и та же мысль занимала обоихъ.

— Самое лучшее и справедливое было бы, Фредъ, сказалъ, наконецъ, благородный капитанъ:— еслибы все состояніе онъ раздлилъ поровну между нами троими.

— Поровну! произнесъ съ удивленіемъ Фредерикъ: — нтъ, старикъ слишкомъ гордился своимъ состояніемъ, чтобъ на это ршиться. Я, напротивъ, полагаю, братъ Джэкобъ… Насъ никто не можетъ услышать?

Капитанъ всталъ и, выглянувъ въ сни, затворилъ дверь и воротился на свое мсто.

— Никто не услышитъ, сказалъ, онъ: — говори безъ всякаго опасенія.

— Ну, такъ мое мнніе, что мы, младшіе сыновья, получимъ по шестидесяти или семидесяти тысячъ фунтовъ, а ты, какъ глава семейства, получишь все состояніе.

— Можетъ быть, Фредъ, промолвилъ капитанъ.

— А состояніе-то равняется тремстамъ сорока тысячамъ фунтовъ, прибавилъ Фредъ.

— Мн надо будетъ у тебя поучиться, какъ израсходовать столько денегъ, сказалъ капитанъ, улыбаясь.

— Ужь я тебя научу жить покняжески. Ты купишь имнье въ Кент, городской домъ въ Сого, ты заведешь лошадей, экипажи, ливрейныхъ лакеевъ, будешь имть свою собственную охоту, отличный погребъ, ложу въ итальянской опер…

— Да я не понимаю ни слова по-итальянски, возразилъ капитанъ.

— Это ничего не значитъ. У тебя будетъ французскій поваръ, свой домашній пасторъ, арапъ-лакей, жен своей ты будешь дарить брильянты, а себ хорошенькихъ содержанокъ.

— Погоди, погоди, Фредъ, снова перебилъ его капитанъ:— я протестую противъ послдняго. Я уже старъ, и мое время прошло для такихъ забавъ.

— Но, любезный братъ, ни одинъ знатный…

— Я вовсе, не знатный, возразилъ капитанъ:— я простой солдатъ, и сынъ простого купца.

— Ну, такъ ни одинъ богатый и замчательный своими дарованіями человкъ…

— Я еще небогатъ, Фредъ, сказалъ сухо капитанъ: — а что касается до моихъ дарованій, то я думаю всего лучше объ нихъ не упоминать. Я человкъ неученый, ты это очень хорошо знаешь и… но что это, кто-то стучится? войдите.

Дверь отворилась, въ комнату вошелъ высокій мужчина, воинственнаго вида и съ загорлымъ лицомъ. Онъ держалъ въ рукахъ шляпу и палку и очень учтиво поклонился обоимъ братьямъ. Это былъ сэръ Джонъ Прингель.

— Господа! сказалъ онъ торжественнымъ тономъ: — я очень сожалю, что долженъ быть грустнымъ встникомъ.

Оба брата молча встали, и капитанъ замтно поблднлъ.

— Онъ, мой отецъ умеръ? произнесъ онъ дрожащимъ голосомъ.

Докторъ безмолвно опустилъ голову. Капитанъ отвернулся въ сторону, а Фредерикъ, вынувъ изъ кармана надушенный платокъ, торжественно обтеръ слезу, которая не катилась по его щек.

— Докторъ Вардъ уже ухалъ, сказалъ сэръ Джонъ, посл минутнаго молчанія: — онъ просилъ меня выразить вамъ все свое сожалніе. Позвольте, господа, теперь мн вамъ пожелать добраго вечера.

— Вы прежде хоть выпейте стаканъ вина, сэръ Джонъ, сказалъ Фредъ, подходя къ столу, но прежде, чмъ онъ усплъ договорить эти слова, докторъ уже вышелъ изъ комнаты, учтиво махнувъ рукий. Фредъ пожалъ плечами, все-таки налилъ вина и самъ выпилъ его.

— Пустяки, братъ, сказалъ онъ, обращаясь къ капитану:— теперь не время предаваться меланхоліи. Помни, ты глава семейства. Пойдемъ внизъ и прочтемъ духовное завщаніе.

Между тмъ Вильямъ Трефольденъ, какъ человкъ акуратный, методическій, уже усплъ сходить въ комнату своего отца, взять тамъ ключи и, спустившись внизъ въ контору, вынуть изъ желзнаго сундука ящикъ, въ которомъ хранилось духовное завщаніе отца. Когда капитанъ и Фредъ вошли въ комнату, то они увидли, что ящикъ уже стоялъ на стол, передъ стряпчимъ Бевинтономъ, который заботливо надвалъ очки.

— Господа, сказалъ онъ, значительнымъ тономъ: — сдлайте одолженіе, садитесь.

Вс три брата сли безмолвно, и съ замтнымъ волненіемъ.

Стряпчій открылъ ящикъ. Онъ былъ полонъ бумагъ, контрактовъ, трансфертовъ и разныхъ другихъ документовъ. Стряпчій вынулъ ихъ вс одинъ за другимъ, и на самомъ дн нашелъ столь пламенно-ожидаемую духовную.

— Это подлинное завщаніе, замтилъ Бевинтонъ, откашливаясь передъ чтеніемъ.

Пока онъ развертывалъ документъ, изъ него выпалъ лоскутокъ бумаги.

— Это, вроятно, какая-нибудь добавочная записка, писанная собственноручно вашимъ покойнымъ отцомъ, сказалъ стряпчій, пробгая глазами записку: — гм, это — разсчетъ всего состоянія покойнаго. Имете ли вы, господа, какое-нибудь опредленное, понятіе о томъ, сколько имлъ вашъ отецъ?

— Вс полагали, что у моего отца около полумильона денегъ, отвчалъ Фредъ поспшно.

— Боле полумильона, сказалъ младшій братъ, качая головою.

— Вы правы, сэръ. Въ этой записк сказано: круглымъ числомъ, я полагаю, что мое состояніе теперь равняется пятистамъ двадцати-пяти тысячамъ фунтовъ. Сегь января 1-го 1760 года, по Рождеств Христов. Джэкобъ Трефольденъ. Нечего сказать, хорошее состояніе, хорошее!

Братья переглянулись съ довольнымъ видомъ.

— Пятьсотъ двадцать-пять тысячъ! воскликнулъ капитанъ: — пожалуйста, мистеръ Бевинтонъ, прочтите намъ поскоре самое завщаніе.

Стряпчій медленно свернулъ дополнительную записку, придвинулъ къ себ свчи, поправилъ свои очки и торжественно началъ чтеніе:

‘Именемъ Господа-Бога, аминь. Я, Джэкобъ Трефольденъ, родившійся въ город Редрут, графства Корнвалиса, а теперь гражданинъ города Лондона, купецъ (вдовый), находясь по милости божіей въ здравомъ состояніи физическомъ и умственномъ, сего 11-го дня января мсяца 1760 года, пишу сію, мою послднюю волю и завщаніе. А въ чемъ он состоятъ, слдуютъ нижеозначенные пункты: Вопервыхъ, я желаю быть похороненнымъ въ моемъ семейномъ склеп, рядомъ съ моей покойной женой и сколь можно проще. Вовторыхъ, я назначаю тмъ изъ моихъ нижепоименованныхъ душеприкащиковъ, которые будутъ приводить въ исполненіе сіе мое завщаніе, по пятисотъ фунтовъ стерлинговъ каждому, каковая сумма и будетъ имъ выплачена въ теченіе календарныхъ шести мсяцевъ посл моей смерти. Втретъихъ. я назначаю своимъ тремъ сыновьямъ: Джэкобу, Фредерику и Вильяму по пяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ каждому. Въ…

— Погодите, воскликнулъ капитанъ:— пять тысячъ… потрудитесь перечесть, мистеръ Бевинтонъ.

— По пяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ каждому, повторилъ стряпчій:— цифра эта совершенно ясно видна, но имйте терпніе, господа, вдь это еще только предварительныя статьи. Эти пять тысячъ, вроятно, имютъ какое нибудь особенное назначеніе, а главный-то капиталъ еще впереди.

— Можетъ быть, можетъ быть, мистеръ Бевинтонъ, отвчалъ капитанъ:— продолжайте, я васъ слушаю съ полнымъ вниманіемъ.

‘Вчетвертыхъ, я назначаю моему кассиру, Эдуарду Привату пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ, моимъ прикащикамъ по сто фунтовъ каждому, и всмъ домашнимъ служителямъ двсти фунтовъ, которые раздлятся поровну, каковыя суммы будутъ выплачены въ теченіе трехъ календарныхъ мсяцевъ посл моей кончины. Впятыхъ, я назначаю пастору въ Редрут и пастору того прихода, въ которомъ я буду жить передъ своею смертью, по сту фунтовъ стерлинговъ каждому, каковая сумма будетъ имъ выдана въ теченіе одного календарнаго мсяца посл моей кончины, и роздана ими по ихъ благоусмотрнію неимущимъ вдовамъ ихъ прихода. Вшестыхъ, я симъ постановляю и требую, чтобъ мои нижепоименованные душеприкащики съ возможною быстротою посл моей кончины, отложили бы изъ того состоянія, вполн благопріобртеннаго и преимущественно помщеннаго въ государственныхъ фондахъ, такую часть онаго, которая равнялась бы сумм пятисотъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ…

— Ну, вотъ, вотъ! воскликнулъ Фредъ, едва переводя дыханіе.

‘Каковую сумму я предоставляю на сбереженіе для нижепоименованныхъ цлей лорду-мэру города Лондона и альдерманамъ, какъ нын исполняющимъ оныя должности, такъ и ихъ преемникамъ, въ вчныя времена, почему онымъ лицамъ именоваться въ отношеніи капитала, находящагося у нихъ на сбереженіи, Трефольденскими доврителями.

Стряпчій остановился, чтобъ протереть свои очки, а братья въ изумленіи взглянули другъ на друга.

— Боже мой! что это значитъ, мистеръ Бевинтонъ? воскликнулъ капитанъ.

— Честью клянусь, что я такъ же мало знаю объ этомъ завщаніи, какъ вы, сэръ, отвчалъ стряпчій:— не я писалъ его.

— Кто жь его писалъ? спросилъ Вильямъ.

— Не я, сэръ. Вашъ отецъ обратился къ какому-нибудь чужому стряпчему, но, быть можетъ, когда мы прочтемъ дале…

— Довольно, сэръ, продолжайте, сказали оба меньшіе братья, въ одинъ голосъ.

Стряпчій возобновилъ чтеніе:

‘Вседьмыхъ, симъ объявляю свою волю, чтобъ вышепоименованные доврители мои получали ежегодный доходъ съ вышеозначеннаго капитала, находящагося у нихъ на сохраненіи, и обращали сей доходъ въ государственные фонды и дйствовали бы такимъ образомъ впродолженіе ста лтъ посл моей смерти, дабы сіи прибавочныя суммы составили бы въ совокупности съ первоначальнымъ, вышепоименованнымъ капиталомъ — общую сумму семи мильоновъ фунтовъ стерлинговъ. Ввосьмыхъ, я желаю, чтобы вышепоименованный общій капиталъ былъ раздленъ на дв ровныя части, изъ которыхъ одну я назначаю прямому, нисходящему наслднику мужского пола старшаго сына моего, вмст съ симъ устраняя младшія втви моего семейства съ ихъ потомками отъ всякаго права на сіе наслдство, съ остальной же частью онаго капитала мои доврители поступятъ нижеслдующимъ образомъ: а) они пріобртутъ въ город Лондон достаточно большое мсто земли и выстроятъ на немъ, подъ руководствомъ отличнаго архитектора, красивое и фундаментальное зданіе со всми необходимыми службами и назовутъ оное Лондонскимъ Трефольденскимъ человколюбивымъ заведеніемъ, б) цль этого человколюбиваго заведенія — доставлять денежную помощь, какъ постоянную, такъ и временную старцамъ, вдовамъ и сиротамъ купеческаго, духовнаго, судебнаго и докторскаго званій, также, если будетъ найдено возможнымъ, давать безпроцентныя ссуды честнымъ, но несчастнымъ банкротамъ. Кром раздачи денежныхъ пособій, доврители мои будутъ имть полное право содержать и воспитывать въ вышеозначенномъ человколюбивомъ заведеніи ограниченное число вдовъ и сиротъ бдныхъ, но достойныхъ лондонскихъ гражданъ. Дабы сіе вышепоименованное заведеніе было основано и содержано удовлетворительнымъ образомъ, я требую, чтобы мои доврители составили уставъ онаго заведенія и представили бы его на утвержденіе правительства. Вдевятыхъ, на случай того, если не будетъ наслдника мужского пола у старшаго сына моего старшаго сына, то вышепоименованная первая часть капитала будетъ употреблена моими доврителями на учрежденіе таковыхъ же человколюбивыхъ заведеній, въ меньшихъ размрахъ, въ городахъ: Манчестер, Бирмингам, Бристол и Ливерпул, каковыя вс заведенія будутъ руководствоваться тмъ же самымъ уставомъ, какъ и главное, основное, лондонское заведеніе. Вдесятыхъ, все остальное мое состояніе, какъ въ государственныхъ фондахъ, такъ и въ чистыхъ деньгахъ, товарахъ, долгахъ, картинахъ, мебели и проч. и проч. (за исключеніемъ уплаты моихъ долговъ и расходовъ по моему погребенію и исполненію моего завщанія), я назначаю своимъ тремъ сыновьямъ по равнымъ частямъ, и въ случа распри по длежу онымъ сыновьямъ обращаться къ душеприкащикамъ моимъ, ршеніе коихъ считать окончательнымъ и безъапеляціоннымъ. Впослднихъ, Я назначаю своихъ друзей Ричарда Мортона, Эразма Брука, Даніеля Шутельворта и Артура Макензи, всхъ родомъ изъ Лондона и по званію купцовъ — своими душеприкащиками. Въ свидтельство чего, я, вышепоименованный Джэкобъ Трефольденъ, къ сему руку и печать приложилъ въ вышепоименованный день, мсяцъ и годъ.

‘Джэкобъ Трефольденъ’.

‘Симъ свидтельствуемъ, что вышепоименованный Джэкобъ Трефольденъ, въ нашемъ присутствіи приложилъ руку и печать къ сей своей послдней вол и завщанію, въ чемъ и подписуемся, по просьб его, свидтелями.

‘Джонъ Мурей,
Александръ Лойдъ’.

Окончивъ чтеніе, мистеръ Бевинтонъ положилъ завщаніе на столъ и снялъ очки. Вс три брата были поражены словно громомъ. Впродолженіе нсколькихъ минутъ, они смотрли на него безмолвно, точно на нихъ нашелъ столбнякъ. Вильямъ первый прервалъ молчаніе.

— Я буду протестовать противъ этого завщанія, сказалъ онъ, поблднвъ, но твердымъ, ршительнымъ тономъ: — оно незаконно.

— Это просто — подлый и низкій обманъ! воскликнулъ Фредъ, вскакивая съ мста и грозя кулакомъ: — еслибъ я только зналъ, какой проклятый дуракъ…

— Тише, тише, сэръ, опомнитесь, замтилъ испуганный стряпчій:— хоть мертвыхъ-то уважайте!

— Хорошо, мистеръ Бевинтонъ, мы окажемъ уваженіе мертвому, но не его послдней вол, произнесъ капитанъ, гнвно ударяя рукой по столу.— Я не пожалю оставленныхъ мн несчастныхъ пяти тысячъ, но добьюсь справедливости и уничтожу это завщаніе.

— Не горячитесь, братья, сказалъ Вильямъ: — я вамъ говорю, что завщаніе незаконно.

— А на какомъ основаніи? спросилъ поспшно стряпчій.

— На основаніи закона о выморочныхъ имуществахъ, изданнаго нсколько лтъ тому назадъ.

— Въ 1736 году, статутъ девятый, благополучно царствующаго короля, перебилъ Бевинтонъ.

— И этотъ законъ запрещаетъ оставлять на сохраненіе деньги или земли для какихъ нибудь человколюбивыхъ цлей?

Стряпчій одобрительно кивнулъ головой.

— Такъ, такъ, у васъ отличная память, сказалъ онъ, потирая руки: — вы только одно забыли.

— Я забылъ?

— Да. Что гражданинъ Лондона можетъ, но обычному праву Лондона, оставлять такимъ образомъ землю, находящуюся въ самомъ Лондон, хотя согласно закону о выморочныхъ имуществахъ, и не можетъ этого сдлать съ имуществомъ, находящимся вн Лондона. Если хотите, я приведу статью и параграфъ, откуда я вамъ цитировалъ эти слова.

— Если такъ, такъ все пропало! воскликнулъ Вильямъ, схватившись за голову.

Дйствительно, все пропало. Фредъ былъ правъ, предполагая, что Джэкобъ Трефольденъ гордился своимъ состояніемъ. Какъ оно ни было велико, онъ ршился его еще увеличить. Оставить громадное наслдство еще неродившемуся потомку, и основать огромное человколюбивое учрежденіе, которое обезсмертитъ его имя — вотъ дв любимыя идеи, которыя въ послдніе годы не оставляли ни на минуту старика. Женитьба же старшаго его сына, въ ноябр предъидущаго года, дала ему благовидный предлогъ къ осуществленію своихъ задушевныхъ мыслей. Хорошо было для сыновей Джэкоба Трефольдена, что его состояніе не ограничивалось круглой цифрой, а были еще добавочные двадцать-пять тысячь фунтовъ, ибо столь жадно ожидамые полмилйона проскользнули сквозь ихъ пальцы и были потеряны для нихъ навки.

I.
Что случилось впродолженіе ста лтъ.

Когда красавица волшебныхъ сказокъ уснула на сто лтъ, то вс и все въ заколдованномъ мір уснуло съ ней. Сама природа какъ-бы остановилась. Ни одинъ волосъ не посдлъ на обитателяхъ этого замка, ни одинъ паукъ не свилъ паутины на стнахъ роскошныхъ залъ, ни одинъ червь не проложилъ себ дороги къ книгамъ или мебели замка. Самое вино въ громадныхъ погребахъ не устарло, а оставалось тмъ же свжимъ виномъ. Однимъ словомъ, ничего не испортилось, ничего не поправилось, не измнилось въ эти сто лтъ! Совершенно иное зрлище представляетъ намъ Англія впродолженіе столтія, протекшаго отъ весны 1760 года до весны 1860. Никто не спалъ въ это время, ничто не остановилось. Все жило, кипло, шло впередъ. Нельзя сказать, чтобъ все совершенное въ это время было безукоризненно и справедливо. И пауки поразставили свои паутины, и черви подточили не одно хорошее дло, много сдлано ошибокъ, но во всякомъ случа, люди не оставались безъ дйствія. Работали, трудились, и если иногда можно покраснть, вспомнивъ о нашихъ ошибкахъ, за то сердце наполняется гордою радостью, когда думаешь о томъ, сколько сдлано нами въ это столтіе честнаго, великаго, полезнаго. Мы, правда, потеряли Америку, но покорили Индію, присоединили Канаду и колонизировали Новую-Зеландію и Австралію. Мы побдили французовъ почти на всхъ водахъ, почти на всхъ берегахъ, исключая, слава-богу, нашего собственнаго. Мы уничтожили рабство въ нашихъ колоніяхъ. Мы установили на твердыхъ началахъ свободу печати. Мы освтили наши города изъ конца въ конецъ такимъ свтомъ, который только уступаетъ свту солнечному. Мы изобрли паровую машину и электрическій телеграфъ. Мы научились разбирать т таинственныя письмена, которыя впродолженіе долгихъ вковъ были скрыты въ горахъ и ущельяхъ. Мы нашли неожиданную науку въ самомъ язык, на которомъ мы говоримъ. Мы учредили почты, которыя въ свою очередь замнили стью желзныхъ дорогъ, обнимающей всю страну и дающей возможность путешественникамъ перелетать въ минуту цлую милю. Дйствительно, удивительный вкъ, быть можетъ, самый удивительный изъ всхъ вковъ, пронесшихся надъ землей и человчествомъ со времени великой эры нашего лтосчисленія.

И впродолженіе всего этого времени трефольденское наслдство росло, увеличивалось, удвоивалось, утроивалось, учетверялось и т. д.

Не такова была участь трефольденскаго семейства. Оно очень мало распространилось и увеличилось. Одна изъ его втвей совершенно уничтожилась, а другія дв имли теперь только двухъ представителей. Прежде чмъ продолжать дале нашъ разсказъ, мы должны передать читателямъ, какъ все это случилось, но мы остановимся только на минуту, ибо изъ всхъ деревьевъ, насаждаемыхъ человкомъ, всхъ безплодне — генеалогическое дерево. Это дерево, конечно, не росло въ эдемскомъ саду, ибо корни его въ могил, а продуктъ — пустоцвтъ.

Вымершая отрасль Трефольденовъ началась и кончилась въ лиц мистера Фредерика Трефольдена. Этотъ франтъ, краса свтскаго общества, былъ неожиданно похищенъ смертію вслдствіе драки въ одномъ изъ публичныхъ мстъ Лондона, года полтора посл кончины отца. Но и въ этотъ кратковременный срокъ онъ съумлъ прожить свои пять тысячъ фунтовъ, разорить своего портного и надлать долгу около семи тысячъ фунтовъ.

Младшій изъ братьевъ, Вильямъ, посл основательнаго обсужденія вопроса, что ему длать, ршился взять себ въ товарищи по фирм бывшаго прикащика отца, знавшаго по мннію всего Лондона, лучше другихъ все, что касалось до индиго. Этотъ почтенный господинъ имлъ порядочный капиталецъ и единственную дочь, на которой Вильямъ впослдствіи и женился. Плодъ этой женитьбы былъ сынъ Чарльсъ, въ чьихъ рукахъ торговый домъ процвталъ долгое время, до марта 1844 года. Онъ былъ женатъ на дочери одного изъ директоровъ ост-индской компаніи, принесшей ему двнадцать тысячъ фунтовъ приданаго. Отъ этого брака онъ имлъ четырехъ сыновей, изъ которыхъ два среднихъ умерли въ дтств, меньшой, Вильямъ, родившійся въ 1822 году, избралъ себ карьеру адвоката, а старшій, Эдуардъ, принялъ управленіе торговаго дома по смерти отца. Толстый, разжирвшій лнтяй, онъ почти не занимался длами и оставилъ ихъ, посл скоропостижной смерти въ 1850 году, въ самомъ разстроенномъ положеніи. Съ нимъ окончилась линія Трефольденовъ-купцовъ, и его братъ стряпчій остался теперь единственнымъ представителемъ младшей втви семейства.

Что же касается до старшей отрасли Трефольденовъ, то ея исторію мы должны начать снова съ 1760 года.

Честный капитанъ Джэкобъ, на котораго, по завщанію отца, возложена была отвтственность поддержанія трефольденскаго имени, взялъ съ тяжелымъ вздохомъ свои пять тысячъ фунтовъ, и выйдя въ отставку, отправился въ Швейцарію, гд и поселился на вчныя времена. Купивъ маленькій средневковый замокъ, въ одномъ изъ самыхъ уединенныхъ уголковъ граубинденскаго кантона, капитанъ Джэкобъ сталъ весги совершенно патріархальную жизнь, и со своими пятью тысячами считался всми сосдями за мильонера. Онъ имлъ право засдать въ сейм и каждые полгода мнялся торжественными визитами съ самыми старыми республиканскими аристократами окрестныхъ городовъ. Но не ради этихъ преимуществъ онъ высоко цнилъ жизнь въ этихъ первобытныхъ мстахъ. Онъ любилъ свободу, спокойствіе, просторъ. Онъ любилъ простую, мирную, почти пастушескую жизнь швейцарскаго народа. Онъ любилъ помогать своимъ бднымъ сосдямъ, дарить отъ времени до времени пастору новое облаченіе, жертвовать въ церковь новую купель, и на ежегодныхъ праздникахъ стрлковъ назначать отъ себя серебряные часы въ вид приза для самого ловкаго и искуснаго стрлка. Онъ не могъ бы всего этого сдлать въ Англіи, на двсти пятьдесятъ фунтовъ, которые онъ получалъ въ годъ. Такимъ образомъ, храбрый воинъ повсилъ свой мечъ надъ каминомъ въ столовой, вдлалъ въ рамку свой атестатъ объ отставк, и провелъ всю свою остальную жизнь, какъ настоящій швейцарскій гражданинъ, въ сельскихъ работахъ и охот, окруженный своимъ семействомъ, женою, сыномъ и двумя дочерьми. Передъ своей смертью онъ раздлилъ свое состояніе между своими дтьми по равной части, согласно своимъ понятіямъ о справедливости. Об дочери вышли замужъ и ухали: одна въ Италію, другая въ Германію, сынъ же Генри сдлался, подобно отцу, фермеромъ, и хотя онъ былъ гораздо бдне его, ибо долженъ былъ продать дв трети земли на удовлетвореніе своихъ сестеръ, но онъ все же оставилъ за собою старый замокъ и пользовался неменьшимъ уваженіемъ сосдей. На 22-мъ году онъ женился и прижилъ многочисленное семейство, изъ котораго остались въ живыхъ, однако, только двое: Саксенъ, родившійся въ 1783 году, и Мартинъ — въ 1786 году.

Генри Трефольденъ зналъ очень хорошо, что одинъ изъ его сыновей или наслдникъ одного изъ нихъ долженъ получить великое наслдство. Онъ зналъ также, что его обязанность приготовить ихъ такъ, чтобы они достойнымъ образомъ воспользовались громаднымъ состояніемъ, и поэтому онъ посвятилъ себя воспитанію дтей съ необыкновеннымъ постоянствомъ и энергіею. Цлью этого воспитанія онъ поставилъ себ сдлать своихъ сыновей честными, человколюбивыми людьми, съ умренными требованіями и готовыми пожертвовать собою для блага ближнихъ, научить ихъ теоретически, на что можетъ быть годно богатство, вселить въ нихъ любовь къ Богу, къ знанію и труду, наконецъ, близко познакомить ихъ съ исторіей, законами и языкомъ Англіи. Какъ мы уже сказали, онъ посвятилъ всю жизнь этой задач, и его усилія увнчались полнымъ успхомъ.

Оба брата были въ высшей степени развиты умственно и физически. Они были рослые, красивые молодцы, простые, мужественные, благородные люди. Ни одинъ изъ нихъ ни за что бы не солгалъ, даже еслибъ отъ этого зависла его жизнь. Саксенъ былъ блокурый, какъ слдуетъ быть саксонцу. Мартинъ же, подобно своей матери, брюнетъ, былъ съ темно-оливковымъ цвтомъ лица. Саксенъ былъ гораздо энергичне и мужественне своего брата, но за то Мартинъ отличался большими способностями къ умственнымъ занятіямъ. Когда они оба выросли, то Саксенъ сдлался ловкимъ стрлкомъ и искуснымъ земледльцемъ, а Мартинъ выразилъ желаніе поступить въ лютеранскіе пасторы. Такимъ образомъ, старшій братъ остался дома и, подобно отцу и дду, пахалъ, сялъ, жалъ, охотился и удилъ рыбу, а младшій отправился въ одно прекрасное утро съ котомкой за плечами въ Женеву, для поступленія въ тамошній университетъ.

Время шло. Генри Трефольденъ умеръ, Саксенъ сдлался главою семейства, а Мартинъ, окончивъ курсъ въ университет, былъ назначенъ пасторомъ въ сосдній приходъ, черезъ нсколько же лтъ, когда умеръ старый пасторъ въ ихъ собственномъ приход, Мартинъ перешелъ на его мсто. Такимъ образомъ, оба брата жили вмст съ своею матерью въ полуразвалившемся замк, и вели очень счастливую, мирную, полезную для себя и для другихъ жизнь Они были очень довольны своимъ существованіемъ, и не желали ничего лучшаго. Ихъ маленькая долина была для нихъ цлымъ міромъ. Альпы составляли границу всхъ ихъ желаній и помысловъ. Они знали, что въ Англіи растетъ и увеличивается громадное состояніе, которое могло достаться Саксену, если онъ доживетъ до глубокой старости, но это время было еще такъ отдаленно, и вся эта исторія казалась такъ баснословна, что братья никогда не думали и не говорили безъ смха о своемъ будущемъ богатств. Однако, годы шли за годами, госпожа Трефольденъ умерла, и братья остались одни. Саксену уже минуло сорокъ-семь лтъ, а Мартанъ уже посдлъ. Наступилъ 1830 годъ, и оставалось только тридцать лтъ до срока, когда знаменитое наслдство могло достаться тому изъ нихъ, кто будетъ въ живыхъ. Теперь братья серьёзно начали думать о томъ, что имъ длать въ виду этого великаго событія.

Однажды сидя передъ каминомъ, оба брата разсуждали объ этомъ предмет. Передъ ними на стол лежала старая, пожелтвшая копія съ завщанія альдермана Трефольдена, эта копія принадлежала первоначально капитану Джэкобу, и съ того времени свято сохранялась въ семейств. Братья достали этотъ документъ, чтобъ основательно изучить его, но это ихъ ни къ чему не привело.

— Оно, конечно, перейдетъ къ теб, Мартинъ, если я прежде умру, сказалъ старшій братъ.

— Ты не умрешь прежде, отвчалъ младшій, тономъ убжденія: — посмотри, какой ты молодецъ, Саксенъ, точно теб не боле двадцати лтъ.

— Но по закону природы…

— По закону природы сильный переживаетъ слабаго, и посмотри, какой я щедушный въ сравненіи съ тобой.

Саксенъ покачалъ головой.

— Не въ этомъ дло, сказалъ онъ: — вопросъ въ томъ, достались-ли бы теб эти деньги или нтъ? Мн, кажется, что да. Въ завщаніи сказано: устраняя младшія втви моего семейства съ ихъ потомками отъ всякаго права на сіе наслдство. Замть, младшая втвь, а ты вдь, Мартинъ, не отъ младшей втви, а отъ старшей.

— Хорошо, братъ, но ты забываешь, что написано строчкой прежде: прямому, нисходящему наслднику мужского пола старшаго сына моего старшаго сына. Ну, вдь ты старшій сынъ старшаго бына, а я не твой прямой нисходящій наслдникъ. Я только твой младшій братъ.

— Это правда, отвчалъ Саксенъ: — видно, законы можно понимать различно.

— Они, кажется, только для того и писаны, чтобъ ихъ понимали различно, сказалъ пасторъ: — впрочемъ, намъ незачмъ ломать голову о томъ, какъ понимать завщаніе. Намъ достаточно знать самый фактъ, что ты прямой наслдникъ, и что состояніе будетъ твое черезъ тридцать лтъ, если ты проживешь до того времени.

Саксенъ пожалъ плечами, и подойдя къ камину, закурилъ трубку.

— Ты забываешь, сказалъ онъ, посл минутнаго молчанія:— что мн будетъ тогда семьдесятъ-семь лтъ.— Какая польза мн тогда будетъ въ деньгахъ?

Мартинъ ничего не отвчалъ, и снова наступило молчаніе. Пасторъ первый прервалъ его, бросая изподлобья взгляды на своего брата.

— Есть только одинъ способъ, Саксенъ, сказалъ онъ нершительнымъ голосомъ, и устремивъ глаза въ огонь: — ты долженъ жениться.

— Жениться! воскликнулъ здоровенный фермеръ въ изумленіи.

Пасторъ утвердительно махнулъ головой.

— Жениться! продолжалъ Саксенъ: — въ мои годы, въ сорокъ-семь лтъ! Нтъ, братъ, спасибо. Ты лучше мн объ этомъ и не говори.

— Бдный отецъ всегда этого такъ желалъ, сказалъ Мартинъ.

Саксенъ не обратилъ никакого вниманія на его слова.

— И ты нкоторымъ образомъ обязанъ доставить наслдника состоянію… началъ-было снова Мартинъ, но Саксенъ перебилъ его:

— Будь оно прок… виноватъ, Мартинъ, но какое намъ дло, что будетъ съ этимъ состояніемъ, посл нашей смерти? Къ томуже, вдь оно должно быть обращено на какія-то человколюбивыя дли, и поврь, попадетъ въ гораздо лучшія руки, чмъ мои.

— Я въ этомъ нимало не увренъ, отвчалъ пасторъ:— не всегда добрыя дла, совершенныя общественной властью, приносятъ боле пользы, чмъ добрыя дла частныхъ людей. Къ тому же, я бы очень желалъ, чтобъ часть этого громаднаго состоянія была употреблена на благо нашихъ бдныхъ швейцарскихъ братій, чтобъ, напримръ, была проложена хорошая дорога между Таминсомъ и Флимсомъ, чтобъ бдные пастухи Альтфельдена имли у себя собственную церковь, а не ходили бы каждое воскресенье въ такую даль, сюда, чтобъ, наконецъ, былъ выстроенъ мостъ на заднемъ Рейн, у Ортенштейнскаго брода, гд прошлой зимой потонули дти бднаго Рютли.

Саксенъ не отвчалъ, и молча продолжалъ курить.

— Все бы это можно было сдлать, и еще гораздо боле, еслибъ ты женился, и родилъ сына, прибавилъ пасторъ.

— Гм! произнесъ Саксенъ мрачно.

— Къ тому же, продолжалъ Мартинъ:— намъ нужна въ дом женщина.

— На что? спросилъ Саксенъ.

— Для того, чтобъ держать насъ въ порядк, отвчалъ пасторъ:— теперь все идетъ иначе въ дом, чмъ при матушк. Право, узнать нельзя, такая во всемъ разительная перемна.

— Старикъ Лётшъ ведетъ хозяйство лучше всякой женщины, промолвилъ Саксенъ:— онъ стряпаетъ, печетъ хлбъ…

— Стряпаетъ! воскликнулъ пасторъ:— сегодня баранина была совсмъ сырая, а вчера телятина была сожжена.

Честный Саксенъ покачалъ головой, и тяжело вздохнулъ. Онъ не могъ отвергать истины, и Мартинъ, видя свое преимущество, спшилъ имъ воспользоваться.

— Есть только одно средство, и это самое простое. Ты долженъ, Саксенъ, жениться. Это — твоя обязанность.

— На комъ же я могу жениться? спросилъ Саксенъ, опустивъ грустно голову.

— Я и объ этомъ подумалъ, отвчалъ пасторъ: — вотъ дочь нашего сосда Клауса — добрая, разсудительная двушка, была бы для тебя отличной, женой.

— Ей, по крайней-мр, тридцать-пять лтъ, и она никогда не была красавицей! вскрикнулъ старшій братъ, сдлавъ кислую физіономію.

— Братъ Саксенъ, отвчалъ пасторъ: — мн, право, стыдно изъ-за тебя. Какой благоразумный человкъ твоихъ лтъ станетъ искать себ молодую и еще красавицу-жену? Къ тому же, Maріи Клаусъ только тридцать-два года. Я объ этомъ еще сегодня навелъ справки.

— Отчего же ты самъ на ней не женишься, Мартинъ? сказалъ Саксенъ:— я убжденъ, что это было бы гораздо лучше.

— Милый мой Саксенъ, ты врно опять забылъ завщаніе, забылъ, что прямой нисходящій наслдникъ мужского пола старшаго сына моего старшаго сына…

Саксенъ быстро вскочилъ съ мста и, бросивъ свою трубку въ каминъ, воскликнулъ:

— Довольно, братъ, довольно! не говори объ этомъ ни слова, быть по твоему. Я завтра пойду въ Бергтонъ и сдлаю ей предложеніе.

Дйствительно, на слдующее утро Саксенъ Трефольденъ надлъ свое праздничное платье, и отправился къ фермеру Клаусу, какъ агнецъ на закланіе

‘Надюсь, что она мн откажетъ’, думалъ онъ, подходя къ дому, и увидвъ въ окошк свою будущую невсту.

Но, увы! она не была такая дура! Она вышла за него замужъ.

Посл этого счастливаго событія, братья уже никогда не жаловались на невкусный обдъ — старый замокъ совершенно преобразился, и вообще молодая оказалась примрной, благоразумной хозяйкой. Она измнила все въ дом, даже и самихъ братьевъ. Она запретила имъ курить трубки, прогнала на задній дворъ ихъ любимую собаку Карло, перемнила часы обда и ужина — однимъ словомъ, тиранила братьевъ всевозможнымъ образомъ. Хуже же всего было то, что она оставалась бездтной. Это было самое жестокое разочарованіе. Они даромъ потеряли свои трубки, спокойствіе и свободу, и потому естественно, что бдный Мартинъ грустно опускалъ голову, какъ преступникъ, всякій разъ, какъ заходила рчь объ этомъ предмет.

Такъ прошло семь лтъ, и наконецъ, къ величайшему удивленію всхъ сосдей и несказанному восторгу братьевъ, Марія родила сына. Блокурый, съ большими голубыми глазами, онъ очень походилъ на своего отца, и былъ названъ въ честь его Саксеномъ. Радость была всеобщая, колокола гудли во всхъ окрестныхъ церквахъ. Такимъ образомъ родился, наконецъ, наслдникъ великаго трефольденскаго состоянія.

II.
1860 годъ.

Въ небольшой комнат, выходившей на Чансери Лэнъ, сидло два человка. День былъ пасмурный, холодный, а въ комнат было еще мрачне и холодне. Все въ ней было съ страшномъ безпорядк, грязно, неуютно. Густой слой пыли лежалъ на картонахъ съ документами, на старыхъ книгахъ, разставленныхъ въ шкапу противъ камина, на пожелтвшей карт, висвшей на стн, и на безчисленныхъ бумагахъ, валявшихся на стол. Ничего не было ни свтлаго, ни блестящаго въ этихъ четырехъ стнахъ кром большого, зеленаго сундука съ желзными дверцами, вдланнаго въ стн. Во всей комнат было только два старомодныхъ стула, обитыхъ волосяной матеріей. Даже на полу не было ковра. Вообще трудно себ представить что-нибудь неуютне и некрасиве этой комнаты, хотя подобнаго рода комнаты никогда не отличаются изяществомъ и удобствами.

Это былъ кабинетъ Вильяма Трефольдена эсквайра, присяжнаго стряпчаго. Рядомъ съ нимъ находилась контора, еще боле угрюмая и мрачная комната, гд работали его помощники и писцы. Въ каждой комнат висли стнные часы и на каждомъ камин находилось по календарю. Часы показывали половину четвертаго, а календари гласили, что былъ второй день марта 1860 года.

Два человка, сидвшіе въ кабинет, били самъ стряпчій и одинъ изъ его кліентовъ. Мистеръ Трефольденъ сидлъ спиною къ окну, заслоняя лицо рукой, и потому трудно было разглядть его черты. Его кліентъ, полный мужчина съ сдыми волосами и блднымъ лицомъ, сидлъ прямо противъ него, опершись на ручку своего зонтика.

— Я пришелъ къ вамъ, мистеръ Трефольденъ, сказалъ онъ:— чтобъ поговорить о кастльтауерской закладной.

— О кастльтауерской закладной? спросилъ мистеръ Трефольденъ.

— Да. Я думаю помстить свои деньги гораздо выгодне. Стряпчій еще боле отодвинулся отъ окна и совсмъ закрылъ глаза рукою.

— Какимъ образомъ думаете вы, мистеръ Беренсъ, лучше помстить ваши деньги? сказалъ онъ, посл минутнаго молчанія.— У васъ они теперь выгодно и врно помщены. Кастльтауерское помстье не обременено никакими другими долгами, и чего вамъ лучше желать, какъ пять процентовъ съ вашего капитала, обезпеченные землей?— Я ничего не имю сказать противъ этого, отвчалъ мистеръ Беренсъ:— но я предпочитаю помстить свои деньги иначе.

Вильямъ Трефольденъ бросилъ на него пристальный, пытливый взглядъ.

— Я увренъ, вы слишкомъ умный человкъ, мистеръ Беренсъ, сказалъ онъ: — чтобъ соблазниться громадными, по неврными процентами.

— Вы слишкомъ умный человкъ, я надюсь, мистеръ Трефольденъ, возразилъ его кліентъ съ хитрой улыбкой:— чтобъ предположить такую глупость въ Оливер Беренс? Но дло въ томъ, что пять процентовъ не составляютъ для меня такой важности, какъ семь лтъ тому назадъ. И я хочу на эти двадцать-пять тысячъ фунтовъ купить имніе.

— Имніе! воскликнулъ стряпчій:— да, любезный мистеръ Беренсъ, вдь оно вамъ едва-ли принесетъ три съ половиною процента.

— Знаю, но я могу позволить себ эту роскошь.

Снова наступило непродолжительное молчаніе.

— Вы, вроятно, предувдомите лорда Кастльтауерса, прежде чмъ найдете что-нибудь подходящее, сказалъ Трефольденъ.

— Я уже нашелъ, отвчалъ мистеръ Беренсъ.

— Неужели?

— Да. Въ Варсетшир, въ ста тридцати миляхъ отъ Лондона.

— Это ужь не слишкомъ ли далеко для длового человка, мистеръ Беренсъ?

— Нтъ, у меня вдь есть въ Сурей маленькая дача подл самого касльтауерскаго помстья.

— Это правда. Вы уже приступили къ переговорамъ о покупк?

— Я далъ вашъ адресъ стряпчему, у котораго находятся документы, и просилъ его вступить съ вами въ сношеніе. Я надюсь, что вы позаботитесь о томъ, чтобъ вс бумаги были въ порядк.

Трефольденъ слегка наклонилъ голову.

— Я разсмотрю это дло, и дамъ вамъ совтъ по совсти, отвчалъ онъ: — между тмъ, вы вроятно желаете, чтобъ я увдомилъ лорда Кастльтауерса о необходимости возвратить вашъ капиталъ?

— Я именно для этого и пришелъ къ вамъ.

Трефольденъ взялъ перо и листъ бумаги.

— Вы, конечно, дадите ему годовой срокъ? сказалъ онъ, вопросительно посмотрвъ на Беренса.

— Конечно, не дамъ. Зачмъ? Въ закладной сказано: полгода.

— Правда, но учтивость! .

— Позвольте, позвольте. Тутъ дло идетъ о закон, а не объ учтивости, прервалъ его Беренсъ.

— Все же я боюсь, что это требованіе очень разстроитъ лорда Кастльтауерса, продолжалъ стряпчій: — двадцать-пять тысячъ фунтовъ — большая сумма!

— Разстроитъ или не разстроитъ это лорда Кастльтауерса, мн ршительно все равно, рзко возразилъ Беренсъ: — я человкъ простой, и нимало не уважаю лордовъ и бароновъ.

— Очень можетъ быть, мистеръ Беренсъ, сказалъ Трефольденъ, примирительнымъ тономъ: — но вы должны взять въ соображеніе, какъ акуратно вамъ уплачивали ежегодно ваши проценты, и что бдному аристократу — а лордъ Кастльтауерсъ, дйствительно бдный человкъ — очень трудно найдти двадцать-пять тысячъ фунтовъ въ какіе-нибудь шесть мсяцевъ.

— Онъ однако не считалъ этотъ срокъ слишкомъ короткимъ, когда заключалъ условіе, сказалъ мистеръ Беренсъ.

— Ему тогда были нужны деньги, отвчалъ Трефольденъ, пожимая плечами.

— Ну, а теперь он мн нужны. Полноте, мистеръ Трефольденъ, торговаться, вдь если лордъ Кастльтауерсъ вашъ кліентъ, и вы желаете ему сдлать пріятное, то вдь и я такой же кліентъ, и вроятно получше и поисправне.

— Я никогда не длаю одолженія одному кліенту во вредъ другому, рзко отвчалъ Трефольденъ: — вы очень ошибаетесь, если предполагаете, что я способенъ на такое дло.

— Я полагаю, сэръ, что вы, подобно большинству людей, боле уважаете лорда, чмъ торговца шерстью, отвчалъ съ улыбкой Беренсъ: — я васъ за это нимало не виню, вы адвокатъ, а вс адвокаты имютъ свои предразсудки.

— Извините, мистеръ Беренсъ, у меня нтъ никакихъ предразсудковъ. Я сынъ купца, все мое семейство купеческое. Но нечего объ этомъ говорить, вернемтесь къ длу. Я долженъ увдомить лорда Кастльтауерса, что вы требуете свои деньги, данныя ему подъ залогъ имнія — въ полугодичный срокъ.

Беренсъ наклонилъ голову въ знакъ согласія, и стряпчій написалъ нсколько словъ на приготовленномъ лист бумаги.

— Если лордъ Кастльтауерсъ будетъ просить отсрочки еще на полгода, то я долженъ ему отказать, не такъ ли?

— Да, конечно.

Мистеръ Трефольденъ молча положилъ перо.

— Еслиже онъ не можетъ найдти денегъ, сказалъ продавецъ шерсти:— то пускай продаетъ свой старинный замокъ, я его куплю.

— Такъ и прикажете сказать лорду? спросилъ саркастически Трефольденъ.

— Какъ хотите. Но вдь до этого не дойдетъ, вы — человкъ богатый, мистеръ Трефольденъ (нечего качать-то головой, я вдь знаю, что вы богаты) и дадите ему взаймы.

— Я васъ увряю, что вы ошибаетесь, мистеръ Беренсъ, я очень бдный человкъ, сказалъ стряпчій, вставая.

— Конечно, вы не признаетесь, но я знаю, какого объ васъ мннія весь свтъ. Ну, прощайте, мистеръ Трефольденъ. Но позвольте вамъ замтить, что вы ужасно блдны, вы слишкомъ много работаете и думаете. Это всегда бываетъ съ вами — умными, бережливыми людьми. Но вы должны непремнно беречь нетолько деньги, а и себя.

— Какъ вы хотите, чтобъ холостой человкъ берегъ себя? отвтилъ Трефольденъ, пытаясь улыбнуться.

— Правда. Но вы были должны бы найдти себ богатую невсту.

Стряпчій покачалъ головой.

— Нтъ, сказалъ онъ: — я предпочитаю свободу. Прощайте, мистеръ Беренсъ.

— Прощайте.

Трефольденъ проводилъ своего кліента до наружной двери конторы, и подождавъ съ минуту, пока его шаги перестали раздаваться по улиц, онъ поспшно возвратился къ себ въ кабинетъ и заперъ за собою дверь.

— Боже мой! воскликнулъ онъ въ ужасномъ волненіи: — что мн длать? это разореніе, совершенное разореніе.

Онъ прошелся нсколько разъ по комнат взадъ и впередъ, потомъ бросившись въ креело, схватилъ себя обими руками за голову.

— Онъ былъ правъ, что я блденъ, промолвилъ онъ дрожащимъ голосомъ: — я самъ это чувствовалъ. Меня этотъ ударъ поразилъ, какъ громъ. Я богатый человкъ! Я! выплатить двадцать-пять тысячъ фунтовъ! Боже мой! что мн длать? къ кому обратиться за помощью? Кто мн повритъ? И сроку только полгода. Все кончено, я пропащій человкъ!

Онъ всталъ и подошелъ къ сундуку, вдланному въ стн подл камина. Рука его такъ дрожала, что онъ съ трудомъ отперъ тяжелую желзную дверцу и вынулъ пергаментъ съ надписью на наружной сторон: дло о закладной между Джервэзомъ-Леопольдомъ Винклифомъ, графомъ Кастлтауерсомъ и Оливеромъ Беренсомъ, эсквайромъ. Возвратившись на свое прежнее мсто, онъ развернулъ пергаментъ и прочелъ его очень внимательно отъ первой строчки до послдней. Чмъ дальше читалъ онъ, тмъ лицо его становилось мрачне и щоки покрывались мертвою блдностью, когда же онъ дошелъ до подписи въ конц документа, то оттолкнулъ его отъ себя съ тяжелымъ вздохомъ.

— Не къ чему придраться! промолвилъ онъ, съ болзненнымъ стономъ: — нтъ ни малйшаго предлога, чтобъ отложить роковой день хоть на недлю! Какой я былъ дуракъ, какъ могъ я думать, что когда-нибудь буду въ состояніи возвратить эти деньги! Однако, что-жь мн тогда было длать? мн нужны были деньги! Еслибъ завтра я опять очутился въ подобныхъ же обстоятельствахъ, то, видитъ Богъ, я сдлалъ бы то же самое, несмотря ни на какія послдствія.

Онъ снова всталъ, и взявъ со стола какое-то письмо, долго разсматривалъ подпись.

— Оливеръ Беренсъ! промолвилъ онъ: — смлый почеркъ, съ нмецкимъ оттнкомъ, но его очень легко перенять. Еслибъ я только ршился… Но, есть свидтели… нтъ, нтъ, это невозможно! Лучше бжать, чмъ подобный рискъ! Вдь въ крайнемъ случа, всегда есть Америка.

И онъ снова опустился въ свое кресло, и подперевъ голову руками, погрузился въ глубокую, мрачную думу.

III.
Ршеніе.

Вильямъ Трефольденъ сидлъ въ своемъ кабинет погруженный въ тяжелыя думы, до тхъ поръ, пока день сталъ клониться къ вечеру, и послдній лучъ солнца освтилъ его блдное, прекрасное лицо. Послднее качество не съ разу бросалось въ глаза при взгляд на Вильяма Трефольдена. Большинство считало, что у него просто умное лицо. Увлеченные его громаднымъ прямымъ лбомъ, поверхностные наблюдатели едва замчали рдкую нжность и изящество остальныхъ его чертъ. Матовый цвтъ лица, граціозная форма его рта и подбородка ускользали отъ ихъ вниманія, даже его большіе, каріе, блестящіе глаза теряли много отъ густыхъ, нависшихъ бровей. Ему было тридцать-восемь лтъ отроду, но на взглядъ ему казалось гораздо боле. Волоса его были густые, темные, съ проблесками кое-гд серебристой просди. Несмотря на то, что былъ очень худъ, онъ былъ такъ статенъ и хорошо сложенъ, что, казалось, не могъ сдлать ни одного неграціознаго движенія. Руки его были блы и небольшія, голосъ отличался пріятностью, а обращеніе было серьёзное и изящно вжливое. Очень зоркій, наблюдательный глазъ могъ бы замтить, быть можетъ, какое-то нервное раздраженіе подъ этой серьёзно-изящной наружностью — раздраженіе, которое Вильямъ Трефольденъ всю свою жизнь старался побороть и скрыть. Подъ искуственной ледяной оболочкой въ его натур скрывался огонь, котораго никто изъ окружающихъ и не подозрвалъ. Его собственные помощники и писцы, которые его видли каждый божій день, впродолженіе многихъ и многихъ лтъ, такъ же мало знали его настоящій характеръ, его внутреннюю жизнь, какъ любой прохожій, который случайно встрчался съ нимъ на улиц. Они смотрли на него съ той же точки зрнія, какъ вс, они думали о немъ то же, что и вс думали. Они знали, что онъ былъ основательно знакомъ со своимъ дломъ, имлъ желзную волю и ничмъ несокрушимую энергію. Они знали, что онъ могъ сидть за работою, когда было нужно, двнадцать и даже четырнадцать часовъ не вставая съ мста. Они знали, что онъ всегда ходилъ въ старенькомъ плать, вмсто завтрака каждый день съдалъ нсколько сухихъ сухарей, не имлъ никакихъ друзей, не принималъ ни отъ кого приглашеній и старательно скрывалъ свою квартиру отъ всхъ, даже отъ своего старшаго помощника. Онъ казался имъ серьёзнымъ, хитрымъ, осторожнымъ, умнымъ человкомъ, немного скуповатымъ, чрезвычайно скрытнымъ и очевидно посвятившимъ всю свою жизнь на увеличеніе своего состоянія. Они точно также были справедливы въ своемъ сужденіи объ этомъ человк, какъ тотъ конклавъ кардиналовъ, который избралъ въ папы Сикста V, разсчитывая только на его старость и болзнь.

Уже фонари зажгли на улицахъ, а Вильямъ Трефольденъ все еще сидлъ въ прежнемъ положеніи, все еще думалъ, думалъ, думалъ. Раза два онъ тяжело вздохнулъ, но голова его все еще покоилась на рукахъ, а глаза были устремлены въ пространство. Наконецъ, онъ, казалось, на что-то ршился. Онъ всталъ, позвонилъ въ колокольчикъ, и смявъ листъ бумаги, на которомъ написалъ требованіе мистера Беренса, бросилъ его въ огонь.

Дверь отворилась и рыжій писецъ появился на порог.

— Прикажите мн подать лампу, сказалъ мистеръ Трефольденъ:— и попросите мистера Кэквича пожаловагь ко мн.

Черезъ нсколько минутъ явился мистеръ Кэквичъ съ зажженной лампой въ рукахъ.

— Надньте абажуръ, Кэквичъ! крикнулъ нетерпливо Трефольденъ, когда свтъ отъ лампы прямо ударилъ ему въ глаза:— вдь такъ можно ослпнуть!

Старшій писецъ молча повиновался, посматривая изподлобья на своего начальника.

— Вы меня спрашивали, сэръ? сказалъ онъ глухимъ голосомъ.

Мистеръ Кэквичъ былъ маленькій, толстенькій человчекъ съ короткой шеей, миніатюрными глазками и ушами, вынесшими на себ столько перьевъ, что они торчали отъ головы, какъ ручки въ древнихъ классическихъ вазахъ.

— Да, не знаете ли вы, гд хранится старинная копія съ завщанія моего праддушки?

— Джэкоба Трефольдена изъ Базингольской улицы, 1760 года?

Трефольденъ утвердительно махнулъ головой.

Кэквичъ серьёзно задумался, постукивая по жилету своими толстыми пальцами.

— Ну, сэръ, сказалъ онъ, наконецъ:— я не отчаяваюсь найти этотъ документъ.

— Сдлайте одолженіе, найдите. Кто теперь въ контор?

— Одинъ мистеръ Горкинъ.

— Попросите Горкина, чтобъ онъ сбгалъ и купилъ мн ‘Путеводитель по Европ Брадшо’.

Кэквичъ вышелъ изъ комнаты, послалъ рыжаго писца за книжкой, и снявъ съ полки запыленный ящикъ съ документами, вынулъ изъ него старинный пожелтвшій пергаментъ, котораго требовалъ Трефольденъ. Но онъ не снесъ его стряпчему, а положилъ въ ящикъ своей конторки, потомъ онъ взялъ съ другой полки цлую охапку старинныхъ документовъ и разложилъ ихъ на своей конторк и на полу. Не усплъ онъ еще покончить съ этимъ дломъ, какъ Горкинъ воротился съ ‘Путеводителемъ’. Кэквичъ тотчасъ снесъ его Трефольдену.

— А копія? спросилъ тотъ, не подымая глазъ со стариннаго атласа, на которомъ повидимому онъ сосредоточилъ все свое вниманіе.

— Я ищу, сэръ, отвчалъ помощникъ.

— Хорошо.

— Я полагаю, сэръ, что можно отпустить Горкина? скоро пять часовъ.

— Конечно. И вы также можете идти, когда найдете завщаніе.

Кэквичъ отпустилъ Горкина, и помстившись у своей конторки, началъ читать завщаніе.

— Тутъ что-то есть! промолвилъ онъ, прочитавъ первую строчку:— я въ этомъ увренъ, но что? я слышалъ въ его голос, я видлъ въ его лиц, что дло неладно. Онъ самъ замтилъ это и веллъ мн надть абажуръ на лампу, чтобъ я не могъ разглядть перемны въ его лиц. Но въ чемъ дло? Зачмъ онъ возится теперь съ старыми картами? Зачмъ ему понадобилось завщаніе? Онъ никогда прежде его не спрашивалъ. Вдь ему не придется ни гроша. Я это очень хорошо помню. Хотя я и читалъ завщаніе, но прочту и еще разъ. Человкъ никогда не можетъ довольно подробно знать дла того, кому онъ служитъ. Увы! объ нашемъ-то и подавно немного узнаешь! Чертовски скрытный человкъ.

Онъ принялся снова за чтеніе, но вскор опять остановился.

— Зачмъ онъ посылалъ за ‘Путеводителемъ’? спросилъ онъ себя:— отчего онъ мн позволилъ уйти, когда здсь столько работы? Значитъ, онъ хочетъ остаться одинъ. Для чего? Куда онъ собирается хать? Что онъ затваетъ. О! Абель Кэквичъ! Абель Кэквичъ! будь на сторож, смотри въ оба!

Истощивъ, казалось, запасъ вопросовъ, онъ серьёзно принялся за изученіе документа.

— Что жь, Кэквичъ, вы нашли завщаніе? крикнулъ черезъ нсколько времени Трефольденъ, изъ своей комнаты.

— Нтъ еще, отвчалъ его довренный помощникъ, несмотря на то, что уже прочелъ боле половины документа: — но я досталъ цлый ящикъ старыхъ бумагъ и надюсь скоро…

— Хорошо, продолжайте искать, и какъ только оно попадется вамъ подъ руку, такъ несите ко мн.

‘Оно подвернется, когда я прочту его’, подумалъ Кэквичъ, и дйствительно, черезъ пять минутъ появился въ кабинет своего патрона.

— Нашли? хорошо! воскликнулъ стряпчій, поспшно протягивая руку.

— Я не знаю, сэръ, то ли это, что вамъ нужно, посмотрите сами, отвчалъ его помощникъ, принявъ на себя скромно-почтительный видъ.

Трефольденъ, взявъ бумагу изъ рукъ Кэквича, и не посмотрлъ даже на нее, а вмсто того устремилъ пытливый взоръ на своего помощника.

— Гм, сказалъ онъ, съ едва замтной перемной въ голос:— да, да, это оно и есть. Прощайте.

— Доброй ночи, сэръ.

Трефольденъ очень подозрительно посмотрлъ ему вслдъ и промолвилъ про себя: ‘Фальшивый человкъ! Только шпіоны выказываютъ такъ мало любопытства. Я, право, не удивлюсь, если онъ прочелъ завщаніе, прежде нежели мн его подалъ.’

Съ этими мыслями Трефольденъ всталъ со стула, заперъ дверь, и поправивъ лампу принялся за чтеніе документа. Чмъ боле онъ читалъ, тмъ мрачне становилось его лицо, наконецъ, онъ оттолкнулъ отъ себя бумагу, и записалъ какія-то цифры на лоскут бумаги. Потомъ онъ снова обратился къ завщанію и снова оставилъ его, перейдя къ цифрамъ. Тысячи различныхъ мыслей, надеждъ, сомнній и разсчетовъ боролись въ его голов. То онъ думалъ молча, то бормоталъ что-то сквозь зубы, но такъ невнятно, что еслибъ кто нибудь подслушивалъ за дверьми, что было очень вроятно, то, конечно, не разслышалъ бы ни одного слова.

Взявъ со стола календарь, онъ посмотрлъ, сколько дней оставалось до 22 марта. Теперь было четвертое, значитъ — оставалось ровно восемьнадцать дней. Черезъ восемьнадцать дней окончится длинное, безконечное столтіе, во время котораго полмильона Джэкоба Трефольдена росли и увеличивались, процентъ на процентъ — столтіе, во время котораго цлыя поколнія родились, жили и умерли. И до какой страшной цифры возрасло знаменитое наслдство! Оно равнялось теперь девяти мильонамъ пятистамъ пятидесяти-двумъ тысячамъ, четыремстамъ и нсколькимъ фунтамъ! Трефольдену казалось, что это были слова, одни слова, которыхъ никакой умъ человческій не могъ ясно представить. Ему казалось, что это все равно какъ измрить дйствительное разстояніе между землей и солнцемъ. Это гигантское наслдство должно было раздлиться на дв половины: одна половина прямому наслднику, другая — на богоугодное дло. Половина! и та даже поражала его своей громадностью! Даже половина равнялась четыремъ мильонамъ семистамъ и нсколькимъ фунтамъ! Об суммы были такъ велики, что он одинаково его поражали.

Онъ взялъ перо и сдлалъ поспшно маленькій разсчетъ. Полагая по пяти процентовъ — а это было во всякомъ случа возможно — половина наслдства принесла бы въ годъ доходу двсти-тридцать тысячъ въ годъ! Прекрасное состояніе, безспорно, но многіе англійскіе лорды получаютъ гораздо боле, и даже онъ, бдный стряпчій, не затруднился бы, какъ израсходовать это состояніе.

И это великолпное наслдство могло, должно было достаться ему, еслибъ не проклятая судьба! Оно могло быть его, а теперь кому оно пойдетъ? Къ чужому, иноплеменнику, грубому, необразованному дикарю, который, вроятно, не знаетъ самого языка, его праотцевъ! О, горькая несправедливость! Не имлъ ли онъ полнаго права на это состояніе? Не находился ли онъ въ точно такомъ же родств къ завщателю? Разв справедливо было, чтобъ потомокъ старшаго сына утопалъ въ роскоши, а потомокъ младшаго стоялъ бы на краю погибели и разоренія? Еслибы хоть постановлено было раздлить состояніе между живущими потомками, то они бы оба были богаты, но теперь…

Онъ вскочилъ блдный, разстроенный, и въ неописанномъ волненіи началъ ходить по комнат.

Но теперь, очевидно, этотъ мальчишка былъ злйшій врагъ Трефольдена, и онъ имлъ полное право его ненавидть. Вильямъ Трефольденъ былъ отчаянный человкъ. Не присвоилъ ли онъ себ двадцать пять тысячъ фунтовъ, которые лордъ Кастльтауерсъ доставилъ ему два года тому назадъ, для уплаты закладной, и не грозили ли ему теперь разореніе и позоръ? Поставивъ все, и свое честное имя и свою безопасность на одну карту, могъ ли онъ теперь колебаться и не вступить въ жестокую, роковую борьбу съ его злйшимъ врагомъ, обладателемъ мильоновъ?

На лиц его показалась вызывающая улыбка торжества и его указательный наледь быстро забгалъ по карт, лежавшей передъ нимъ. Изъ Дувра въ Кале, изъ Кале въ Базель, изъ Базеля въ Цюрихъ, изъ Цюриха въ Куръ. Въ Кур желзныя дороги прекращаются, но эмигранты Трефольдены не могли жить далеко отъ Кура. Путешествіе туда возьметъ не боле трехъ-четырехъ дней. Онъ отправится въ путь завтра же.

Ршившись что длать, Вильямъ Трефольденъ сталъ снова прежнимъ, хладнокровнымъ, методическимъ человкомъ, и всякая тнь смущенія или безпокойства исчезла съ его лица. Положивъ путеводителя въ карманъ, онъ написалъ поспшно нсколько строкъ своему помощнику, жжегъ листъ бумаги, на которомъ длалъ разсчетъ, и заперевъ свою конторку, вышелъ изъ комнаты.

— Безъ четверти семь, воскликнулъ онъ, взглянувъ на часы:— экъ я ныньче опоздалъ!

Онъ сказалъ это громко, полагая, что былъ одинъ, но къ величайшему своему удивленію, онъ увидлъ за конторкой Кэквича, прилежно писавшаго какую-то бумагу.

— Вы здсь, Кэквичъ! съ неудовольствіемъ произнесъ Трефольденъ:— вдь я сказалъ, что вы можете идти.

— Да, сэръ, отвчалъ Кэквичъ очень спокойно:— но надо было написать одну весьма важную бумагу, и потому я не воспользовался вашимъ позволеніемъ.

Трефольденъ закусилъ губу.

— Я только что написалъ вамъ, что узжаю изъ городу на дв недли. Пересылайте мн вс письма съ надписью: въ собственныя руки.

— Куда прикажете, сэръ?

— Вы найдете здсь адресъ, отвчалъ Трефольденъ, бросая на конторку свою записку.

— Я очень радъ, что вы наконецъ позволяете себ хоть небольшое развлеченіе, замтилъ Кэквичъ, и ни малйшая тнь удивленія или любопытства не показалась на его безчувственномъ, холодномъ лиц:— извините за смлость.

— Благодарствуйте, сказалъ Трефольденъ посл минутнаго колебанія: — но я ду не для забавы, а мн нужно навстить одного родственника, котораго я непростительно забылъ. Прощайте.

Съ этими словами, онъ вышелъ изъ комнаты и медленно спустился съ лстницы. Внизу, въ сняхъ, онъ остановился и нсколько минутъ прислушивался, выйдя же на улицу, сталъ подозрительно поглядывать на окошки.

— Странно, промолвилъ онъ:— я никогда не подозрвалъ такъ этого человка, какъ сегодня!

Потомъ онъ окинулъ взоромъ всю улицу, застегнулъ доверху пальто и быстрыми шагами пошелъ по направленію къ Гольборну. Дойдя до угла этой улицы, онъ вдругъ остановился, пораженный какой-то неожиданной мыслью, и поспшно свернулъ подъ ближайшія ворота. На нсколько сажень не было фонарей, и потому подъ воротами царствовала совершенная темнота Тутъ-то, навостривъ уши и притаивъ дыханіе, онъ сталъ кого-то поджидать.

Вскор, несмотря на окружающій его шумъ, онъ ясно услышалъ приближающіеся шаги, но столь легкіе и быстрые, что Трефольденъ подумалъ: не ошибся ли онъ? Но почти тотчасъ же его привычное ухо отгадало по какому-то странному звуку въ воздух, что человкъ, котораго онъ ждалъ, бжалъ со всхъ ногъ.

— Мерзавецъ! воскликнулъ Трефольденъ, сжимая кулаки и стиснувъ зубы.

Шаги слышались все ближе и ближе, и наконецъ, противъ самыхъ воротъ, появится мистеръ Абель Кэквичъ, едва переводя духъ отъ изнеможенія и видимо смущенный тмъ, что тотъ, кого онъ преслдовалъ, вдругъ пропалъ изъ виду.

Онъ недолго недоумвалъ, куда исчезъ его патронъ, ибо Вильямъ Трефольденъ съ быстротою пантеры бросился на него и нанесъ ему такой страшный ударъ, что несчастный отлетлъ на насколько шаговъ и ударился со всего размаху о стну сосдняго дома.

— Собака! воскликнулъ Трефольденъ вн себя отъ гнва: — какъ ты смешь шпіонить за мною? Я ужь давно тебя подозрвалъ, но совтую теб не давать мн боле случая убдиться на дл въ справедливости мои къ подозрній. Если я еще разъ тебя поймаю въ этой опасной игр, то клянусь Богомъ, ты будешь раскаиваться въ этомъ до гробовой доски. Ну, теперь ступай и будь благодаренъ, что такъ дешево отдлался.

Съ этими словами Вильямъ Трефольденъ пошелъ дале своей дорогой, не утостоивъ даже взглянуть на группу мальчишекъ, которые съ громкимъ смхомъ любовались пріятнымъ ихъ сердцу зрлищемъ.

Что же касается до Абеля Кэквича, то онъ съ трудомъ поднялся, и присвъ на сосдній подъздъ, долго не могъ придти въ себя. Наконецъ, когда онъ почувствовалъ въ себ довольно силы, чтобъ воротиться домой, онъ всталъ и медленно поплелся по улиц.,

— Я вамъ отомщу, мистеръ Трефольденъ, бормоталъ онъ въ порыв безсильной злобы: — я вамъ отомщу, хотя бы мн это стоило жизни. Вы что-то скрываете это всхъ, но вамъ не удастся скрыть это отъ меня. Я узнаю, гд вы живете и что вы длаете съ своими деньгами! Я открою тайну вашей жизни, и тогда посмотримъ, кто изъ насъ будетъ баринъ, и кто слуга!

IV.
Замокъ Роцбергъ.

На всемъ своемъ протяженіи отъ швейцарскихъ ледниковъ до песчаныхъ береговъ Зюдерзе, великій Рейнъ не протекаетъ нигд мимо такой живописной, дикой, и высоко-любопытной мстности, какъ въ маленькой уединенной долин, лежащей между Куромъ и Тузисомъ въ Граубинденскомъ кантон. Прозжій путешественникъ, торопящійся на Шплюгенъ, и странствующій художникъ, стремящійся въ Италію, одинаково спшатъ мимо, не обращая даже взгляда на сроватые верхи горъ, возвышающіеся надъ дорогой, или на каменистое русло рки, протекающей подъ ихъ ногами. Они не подозрваютъ, какія прелестныя, зеленыя долины, тнистыя, извивающіяся ущелья, историческія развалины и лощины, усянныя тысячами благоухающихъ цвтовъ, скрываются за уступами сосднихъ горъ. Они не вдаютъ, что въ иныхъ древнихъ развалинахъ, на которыхъ даже и плющъ давно заглохъ, живутъ воспоминанія о временахъ, предшествовавшихъ Христу на нсколько столтій, или что въ маленькихъ хижинахъ, которыя лпятся по уступамъ почти отвсныхъ скалъ какъ ласточкины гнзды, еще говорятъ языкомъ, невдомымъ остальной Европ. Только историкъ и археологъ съ любопытствомъ иногда вспоминаютъ, что въ этомъ язык сохранились послдніе остатки забытаго, исчезнувшаго нарчія, что въ дикихъ, горныхъ жителяхъ, говорящихъ этимъ языкомъ, течетъ еще кровь исчезнувшаго великаго, таинственнаго народа.

Такимъ образомъ и Вильямъ Трефольденъ, который не былъ ни археологомъ, ни историкомъ, а только блестящимъ, свтскимъ человкомъ, занятый въ настоящую минуту тысячью различными планами, толпившимися въ его голов, не зналъ, да и не хотлъ ничего знать объ этихъ рдкостяхъ, онъ шелъ по долин Домлешга, не обращая никакого вниманія ни на народъ, обитавшій тамъ, ни на старинныя преданія.

Было три часа пополудни, на четвертый день по его отъзд изъ Лондона. Изъ трехъ ночей онъ былъ дв въ дорог, но несмотря на это, глаза его нимало не потеряли своего блеска, и щоки не стали блдне. Идя по тнистой дорог и посматривая повременамъ на залитые солнечнымъ свтомъ верхи горъ, онъ, казалось, выступалъ свободне, увренне и вообще держалъ себя съ гораздо большимъ достоинствомъ. Въ одежд его не видно было ни малйшихъ слдовъ путешествія или усталости. Старый, полинявшій сюртукъ, который онъ всегда носилъ въ своей контор, замнился теперь новомоднымъ, неопредленнаго цвта сьютомъ. Его блье и перчатки были безукоризненной свжести. Даже на сапогахъ почти не было ни пылинки, хотя онъ и шелъ пшкомъ. Словомъ, онъ былъ такъ хорошо одтъ и такъ мало походилъ на себя, что наврядъ ли бы самъ зоркій Абель Кэквичъ узналъ своего патрона, еслибъ по какой-нибудь случайности встртилъ его теперь на уединенной швейцарской дорог.

Какъ онъ ни былъ погруженъ въ мысли, однако время отъ времени Трефольденъ внимательно осматривался, чтобъ быть вполн увреннымъ, что онъ не сбился съ дороги. Деревня, изъ которой онъ вышелъ, осталась уже въ двухъ миляхъ позади, и кром полуразвалившенся башни на высокой скал, футовъ восемьдесять надъ его головой — ни впереди, ни по сторонамъ не видно было ни одного строенія. Рейнъ катилъ мимо свои срыя волны, все еще мутныя отъ близости ледниковъ. По откосамъ горъ возвышались сосновыя рощи, а внизу, въ лощинахъ, паслись стада темношерстныхъ козъ, оглашавшихъ воздухъ звукомъ своихъ колокольчиковъ. Далеко надъ головами простирался цлый міръ луговъ, полей, огородовъ, скромныхъ хижинъ, казавшихся какими-то игрушечными домиками — и все это возвышалось, терраса надъ террасой, между гигантскими гранитными ущельями и пропастями. А еще выше блли обнаженныя скалы и уединенныя ели, покрытыя снгомъ, направо же далеко-далеко подымалась къ небу гора, выше всхъ сосднихъ горъ и съ вершины ея вислъ въ воздух громадный ледникъ, блествшій и искрившійся на солнц.,

Но Вильямъ Трефольденъ не смотрлъ на это великолпное зрлище. Для него въ эту минуту горы были только указательными столбами, а солнце — лампой, освщавшей ему путь. Онъ ждалъ теперь крутого поворота дороги, чтобы свернуть на маленькую тропинку, которая, какъ ему сказали, должна была привести его къ замку Роцбергъ. Онъ зналъ, что онъ еще не прошелъ мимо этого поворота, а долженъ съ нимъ скоро поравняться. Вдругъ, вдали, въ высот, явственно раздался звонъ церковнаго колокола. Трефольденъ остановился, посмотрлъ на часы, и еще прибавилъ шагу. Было уже безъ четверти три, а ему необходимо было достичь своего назначенія какъ можно ране, чтобъ успть воротиться до ночи въ Рейхенау. Наконецъ, дорога круто повернула въ сторону, и онъ, увидвъ давно ожидаемую троппику, пошелъ по ней такими твердыми, увренными шагами, словно онъ тутъ ходилъ каждый день.

Мало-по-малу шумъ рки замеръ, и уединенно-раскинутыя сосны превратились въ густую тнистую рощу. Тропинка пошла въ гору, и выйдя на открытую поляну, снова черезъ нсколько времени привела ко второй сосновой рощи, возвышавшейся на такомъ крутомъ откос, что тропинка въ нкоторыхъ мстахъ принимала видъ дикой, первобытной лстницы изъ большихъ камней и пней. Подыматься было очень трудно, но это продолжалось недолго, и черезъ нсколько минутъ Трефольденъ увидлъ свтъ солнечныхъ лучей, пробивавшихся сквозь деревья. Потомъ, неожиданно, мохъ подъ его ногами принялъ золотистый оттнокъ, и онъ очутился на краю открытой плоскости, возвышавшейся футовъ на четыреста надъ большой дорогой, по которой онъ пришелъ. Передъ нимъ протекалъ Рейнъ, гораздо тише и уже темно-стального цвта, долина же простиралась на многія мили — широкая рейнская долина, окаймленная на горизонт блвшимися Альпами. Вблизи же, въ нсколькихъ саженяхъ отъ того мста, на которомъ стоялъ Трефольденъ, возвышались старинныя, обросшія плющемъ стны Роцберга.

Такъ вотъ тотъ домъ, гд поселился старшій сынъ его прадда, ровно сто лтъ тому назадъ — гд родился законный наслдникъ громаднаго состоянія! Вильямъ Трефольденъ горько, презрительно улыбнулся, взглянувъ на этотъ замокъ — цль своего странствованія.

Это было чисто-швейцарское, средневковое зданіе, совершенно неправильное и состоявшее изъ соединенія четырехъ или пяти башенъ, различной величины и высоты. Крыши были на всхъ одинаковы, высокія, аспидныя съ флюгеромъ на острі, самая большая изъ башенъ была вся въ развалинахъ, и покрыта сверху донизу зеленымъ плющемъ. Остальная часть замка также не вся была обитаема, множество оконъ было закрыто ставнями, и только на нкоторыхъ виднлись лохмотья кисеи вмсто занавсокъ, и два-три горшка съ цвтами. Къ югу отъ дома, простиралась невысокая каменная стна, окружавшая небольшой дворъ, и посреди которой возвышались старинныя ворота съ большимъ гербомъ наверху, на которомъ птицы вили гнзда.

Ни одна изъ этихъ подробностей не ускользнула отъ зоркаго взгляда Вильяма Трефольдена. Онъ въ одну минуту увидлъ и созналъ все — бдность, живописность и запущенность этого мста. Перейдя черезъ поляну передъ замкомъ, онъ увидлъ крутую дорогу, спускавшуюся внизъ въ долину, и тотчасъ замтилъ, что на ней не было видно слдовъ экипажей. Въ воротахъ онъ обратилъ вниманіе на гербъ, въ которомъ вс геральдическіе знаки были уничтожены, очевидно человческой рукой. Точно такъ же, онъ ничего не пропустилъ и на двор: примтилъ и траву, выросшую между каменьями мостовой, и пустую собачью конуру въ угл, и старинный, заросшій мхомъ колодезь.

Дверь замка, массивная, дубовая, съ желзными скобками и тяжелымъ засовомъ, была полуоткрыта. Вильямъ Трефольденъ посмотрлъ во вс стороны, ища колокольчика, но его не было. Онъ постучалъ кулакомъ, но никто не явился. Онъ громко крикнулъ — но никто не отвчалъ. Наконецъ, потерявъ терпніе, онъ просто вошелъ.

Онъ очутился въ каменныхъ сняхъ, неправильной формы, съ стариннымъ каминомъ съ одной стороны и съ большимъ новйшаго рисунка окошкомъ съ другой. Потолокъ былъ низкій и балки, поддерживавшія его, совершенно почернли отъ времени и дыму. Нсколько стульевъ и скамеекъ старинной формы, экранъ, большой дубовый столъ, на которомъ лежала какая-то газета и грубой работы серебряные очки, любопытные швейцарскіе часы съ маленькой фигурой, стоявшей на часахъ надъ циферблатомъ, прялка и пресъ для блья — вотъ вся мебель, находившаяся въ этой комнат. Нсколько тяжелыхъ нмецкихъ ружей стояло за дверью, а старинная сабля и пожелтвшій пергаментъ въ черной рамк висли на камин. Прямо противъ двери находилась другая дверь, также полуоткрытая, и за нею виднлся садъ.

Оглянувъ съ порога эту скромную комнату и убдившись, что онъ одинъ, Вильямъ Трефольденъ подошелъ къ камину и сталъ на свобод разсматривать пергаментъ. Это былъ указъ объ отставк капитана Джэкоба, подписанный его величествомъ королемъ Георгомъ II въ 1748 году. Обратившись къ газет, лежавшей на стол, онъ съ удивленіемъ увидлъ, что она была напечатана на неизвстномъ ему язык — язык, который не былъ ни французскимъ, ни итальянскимъ, ни испанскимъ, но въ то же время походилъ на вс три. Газета называлась: ‘Amity del Pievel’. Посмотрвъ съ любопытствомъ впродолженіе нсколькихъ минутъ на эту диковину, онъ положилъ газету на столъ и прошелъ черезъ вторую дверь въ садъ.

Тутъ, по крайней-мр, онъ надялся найдти хоть кого-нибудь изъ обитателей замка, но и тамъ никого не было, самый же садъ оказался простымъ огородомъ, въ которомъ не было никакихъ произраетеній выше капусты, картофелю, саладу и крыжовника. Трефольденъ началъ уже сомнваться, не покинули ли его швейцарскіе родственники свой замокъ.

Но идя медленно вдоль боковой дорожки, окаймленной высокой изгородью, онъ неожиданно услышалъ голоса, повидимому, не очень вдалек. Онъ остановился, прислушался, сдлалъ нсколько шаговъ впередъ, и пришелъ къ тому заключенію, что голоса доходили до него откуда-то снизу. Онъ продолжалъ идти, и вскор нашелъ отверстіе въ изгороди, откуда маленькая, вырубленная въ скал лстница вела внизъ футовъ на двадцать къ небольшой плантаціи фруктовыхъ деревъ, лпившихся на самомъ краю пропасти, отъ которой ихъ отдлялъ только легкій заборъ. Съ этой площадки, обращенной къ западу, открывался великолпный видъ на всю долину, и въ одномъ углу ея стояла сельская бесдка, покрытая индійскою соломой. Къ этой-то бесдк направилъ свои шаги Вильямъ Трефольденъ, черезъ высокую, густую траву.

Когда онъ приблизился къ ней, то снова услышалъ т же звуки, которые до него долетали внизу. Но теперь слышался только одинъ голосъ мужской — и ясно было, что онъ читалъ, но на какомъ язык онъ читалъ? Не понмецки, не на томъ странномъ язык, на которомъ напечатана ‘Amity del Pievel’, конечно, не полатыни. Неужели возможно, чтобъ это было погречески?

Вильямъ Трефольденъ почти позабылъ греческій языкъ въ т восемьнадцать лтъ, которыя протекли съ тхъ поръ, какъ онъ вышелъ изъ итонской колегіи, но онъ не могъ сомнваться, что звучные періоды, лившіеся изъ устъ чтеца, были дйствительно греческіе. Онъ даже узналъ самыя слова. Это было знаменитое описаніе садовъ Тразидама, Теокрита сицилійскаго. Трефольденъ едва врилъ своимъ ушамъ. Теокритъ! въ долин Домлешга! Теокритъ въ устахъ такихъ дикихъ варваровъ, какъ обитатели Роцбергскаго замка!

Наконецъ, читавшій умолкъ и Вильямъ Трефольденъ поспшно подошелъ къ двери бесдки. Въ ней сидли только двое: старикъ, курившій нмецкую трубку, и молодой человкъ, наклонившійся надъ книжкой. Оба взглянули на него съ удивленіемъ и тотчасъ привстали съ инстинктивною учтивостью.

— Извините, сказалъ Трефольденъ, снимая шляпу:— я боюсь, что слишкомъ безцеремонно ворвался къ вамъ и…

Онъ вдругъ остановился, замтивъ, что по привычк началъ говорить поанглійски, тогда какъ, въ граубинденскомъ кантон онъ обыкновенно объяснялся пофранцузски, какъ на язык самомъ понятномъ для туземцевъ.

Но старикъ учтиво поклонился, положилъ трубку на столъ и отвчалъ самымъ правильнымъ, чистымъ англійскимъ языкомъ:

— Добро пожаловать, сэръ, кто бы вы ни были.

— Я, кажется, имю удовольствіе говорить съ родственникомъ, замтилъ стряпчій: — я Вильямъ Трефольденъ.

Старикъ сдлалъ два шага впередъ, взялъ его за об руки и къ величайшему удивленію поцаловалъ его въ об щеки.

— Родственникъ! сказалъ онъ: — тмъ боле добро пожаловать. Саксенъ, мой сынъ, поцалуй твоего родственника.

V.
Вильямъ Трефольденъ ближе знакомится съ своими родственниками.

Трефольденъ взялъ соломенный стулъ, поданный ему молодымъ человкомъ, и поставилъ его прямо противъ двери, говоря, что ему трудно смотрть на свтъ. Старикъ занялъ свое прежнее мсто, а молодой человкъ остался на ногахъ. Они оба смотрли на пришедшаго очень радушно, но съ большимъ любопытствомъ, впродолженіе нсколькихъ минутъ никто не говорилъ ни слова.

Старшій родственникъ мистера Трефольдена былъ слабый, блдный, сдой старикъ съ блестящими, черными глазами, съ тонкими губами, дрожащими, когда онъ говорилъ что-нибудь съ живостью. Младшій же былъ высокій, широкоплечій, здоровенный юноша съ дтской улыбкой на устахъ и цлымъ лсомъ густыхъ, золотистыхъ русыхъ волосъ, низпадавшихъ волнистыми кудрями по его плечамъ. Его брови и рсницы были немного темне волосъ, а глаза глядли изъ-подъ нихъ съ тмъ выраженіемъ, которое мы часто встрчаемъ у дтей. Однимъ словомъ, это былъ отличный образчикъ человческой породы, какой только можно было найти между Лондономъ и долиной Домлешга и даже, можетъ быть, на гораздо большемъ разстояніи. Трефольденъ не могъ этого не признать съ перваго взгляда.

Старикъ первый прервалъ молчаніе.

— Вы, конечно, не могли найти сюда дорогу безъ проводника? сказалъ онъ.

— Нтъ, я пришелъ одинъ, отвчалъ стряпчій: — прогулка была отличная и я не нашелъ большихъ трудностей.

— Вы изъ Кура?

— Нтъ, изъ Рейхенау. Я остановился въ гостиниц Орелъ. Мой хозяинъ растолковалъ мн дорогу и мн было гораздо легче найти ее, чмъ идти по ней.

— А! вы пришли по тропинк. Она въ ужасномъ запустніи, и чужестранцу, конечно, должна была показаться очень крутой. Саксенъ, поди и попроси Кетли, чтобъ она приготовила ужинъ и откупорила бутылку вина. Нашъ родственникъ врно утомился отъ прогулки.

Трефольденъ поспшилъ отказаться, по старикъ и слышать не хотлъ, говоря, что онъ долженъ, по крайней-мр, преломить хлбъ и выпить вина съ ними. Трефольденъ, видя, что старикъ считалъ это какимъ-то важнымъ патріархальнымъ обрядомъ, принужденъ былъ, наконецъ, согласиться.

— Вы можете по справедливости гордиться своимъ сыномъ, сэръ, сказалъ онъ, смотря вслдъ удаляющемуся юнош.

Старикъ улыбнулся и лицо его приняло очень нжное, добродушное выраженіе.

— Онъ моя единственная радость и надежда! отвчалъ старикъ:— но онъ не мой сынъ. Онъ сынъ моего дорогого брата, который умеръ двнадцать лтъ тому назадъ.

Трефольденъ слышалъ уже объ этомъ въ Рейхенау, но, несмотря на это, онъ произнесъ: Неужели! и принялъ на себя видъ, что его очень интересуетъ разговоръ.

— Братъ мой былъ фермеръ, а я лютеранскій пасторъ. Онъ женился очень поздно, я же всю свою жизнь провелъ холостякомъ.

— А жена вашего брата еще жива? спросилъ Трефольденъ.

— Нтъ, она умерла черезъ два года, посл рожденія сына. Когда умеръ потомъ и мой братъ, то я заступилъ Саксену мсто отца и матери. Онъ называетъ меня отцомъ, а я его — сыномъ. И я, право, не думаю, чтобъ я могъ его любить боле, еслибъ онъ былъ подлинно моей плотью и кровью. Я былъ его единственнымъ наставникомъ и выучилъ всему, что самъ знаю. Мн открыты вс помыслы его сердца. Онъ то, чмъ сдлали его Богъ и мое ученье.

— Онъ во всякомъ случа молодецъ! сказалъ сухо Трефольденъ.

— Мой братъ былъ почти такъ же высокъ и красивъ, произнесъ пасторъ со вздохомъ.

— А сколько ему лтъ? спросилъ стряпчій.

— Ему минуло двадцать-два, 30-го декабря прошлаго года.

— Я бы не далъ ему боле двадцати лтъ.

— Ему теперь двадцать-два года и четыре мсяца. Онъ полный человкъ по годамъ, росту, сил и. знаніямъ, но ребенокъ сердцемъ, замтьте — ребенокъ сердцемъ.

— Тмъ лучше для него, сказалъ Трефольденъ очень спокойно и съ пріятной улыбкой: — многіе изъ величайшихъ людей на свт были дти сердцемъ до конца жизни.

— Я не желаю, чтобъ мой Саксенъ сдлался великимъ человкомъ, поспшно возразилъ пасторъ:— Боже избави! я старался сдлать его хорошимъ, добрымъ человкомъ. И этого довольно!

— Я не сомнваюсь, что вы вполн успли въ своихъ стараніяхъ.

Старикъ посмотрлъ на него съ безпокойствомъ.

— Я старался, произнесъ онъ:— но не знаю, шелъ ли я настоящимъ, истиннымъ путемъ. Я воспитывалъ его согласно своимъ понятіямъ, но я могъ ошибаться. Я, может быть, не исполнилъ своего долга, но я стремился его исполнить. Я усердно молилъ Бога, чтобъ онъ просвтилъ меня и благословилъ мои труды. Я долго врилъ, что молитвы мои услышаны, но въ послднее время въ голов моей зародились сомннія, тяжелыя и горькія сомннія.

— Я убжденъ, что они неосновательны, замтилъ мистеръ Трефольденъ.

Пасторъ покачалъ головой, онъ видимо былъ очень взволнованъ.

— Вы такъ говорите потому, что не знаете всего, отвчалъ онъ: — я не могу теперь съ вами говорить откровенно… отложимъ лучше до другого раза, когда намъ можно будетъ остаться доле наедин. Теперь же я благодарю небо, что оно васъ привело сюда. Вы — единственный нашъ родственникъ, оставшійся въ живыхъ, вы знаете свтъ и посовтуете мн, что длать. Вы будете, добры къ нему. Я въ этомъ увренъ, я это вижу по вашему лицу.

— Я буду очень радъ откровенно поговорить съ вами о молодомъ человк и помочь вамъ своими совтами, на сколько могу.

— Да благословитъ васъ Богъ! сказалъ пасторъ и пожалъ ему руку черезъ столъ.

Въ ту же самую минуту послышались голоса съ противоположнаго конца террасы.

— Еще одно слово! воскликнулъ съ необыкновенною живостью Мартинъ: — вы знаете исторію нашего семейства и какой срокъ приближается?

— Да.— Ни слова объ этомъ при немъ, прежде чмъ мы съ вами основательно переговоримъ. Тише, онъ идетъ.

Въ ту же минуту въ дверяхъ показалась длинная фигура Саксена, почти совсмъ заслонившая свтъ. Онъ держалъ въ рукахъ блюдо и бутылку, за нимъ же слдовала здоровая деревенская баба съ тарелками и стаканами.

— Вечеръ такой теплый, что я думалъ, что нашему родственнику будетъ, врно, пріятне ужинать на чистомъ воздух, потому мы съ Кетли и принесли все сюда.

— Очень вамъ благодаренъ, отвчалъ Трефольденъ:— вы какъ нельзя лучше отгадали мое желаніе. Къ слову, Саксенъ, я долженъ сказать вамъ много лестнаго о вашемъ чтеніи погречески. Теокритъ — мой старый пріятель, и вы его читаете замчательно хорошо.

Молодой человкъ, который только-что взялъ книгу со стола и помогалъ разостлать скатерть, покраснлъ, какъ молодая двушка.

— Онъ и Анакреонъ были моими любимыми поэтами, прибавилъ стряпчій:— но это было уже такъ давно, что я, кажется, ничего не помню ни изъ того, ни изъ другого.

— Я не читалъ Анакреона, сказалъ Саксенъ:— но изъ поэтовъ, которыхъ я знаю, я люблю всхъ боле Гомера.

— И то, конечно, за описанія сраженій, замтилъ его дядя съ улыбкой.

— Такъ что жь, если сраженія у него такія великолпныя!

— Такъ вы предпочитаете Иліаду Одиссеи? сказалъ Трефольденъ: — меня же всегда боле занимали приключенія Улисса. Театръ дйствія такъ живописенъ и разнообразенъ, и самая сказка такъ завлекательна и романтична.

— Я не люблю Улисса: онъ такой хитрый.

— Тмъ онъ естественне, отвчалъ Трефольденъ:— вс греки были хитры, и Улиссъ — настоящій представитель своихъ соотечественниковъ.

— Я не могу простить ему его хитрость, на этомъ основаніи. Герой долженъ быть лучше окружающихъ его, иначе онъ не герой.

— Это правда, сынъ мой, замтилъ пасторъ.

— Я согласенъ, что герои Гомера не Баярды, но все же великіе люди, возразилъ Трефольденъ, отстаивая свое мнніе, не столько по убжденію, сколько изъ желанія вывдать, какъ думаютъ и понимаютъ вещи его швейцарскіе родственники.

— Улиссъ не былъ великій человкъ, отвчалъ Саксенъ съ жаромъ:— тмъ мене герой.

— Весь свтъ держится противнаго мннія, сказалъ Трефольденъ съ улыбкой.

— Свтъ ослпленъ преданіями, отвчалъ Саксенъ:— можетъ ли быть человкъ героемъ и воровать? Быть героемъ и лгать? Быть героемъ и бояться себя назвать по имени? Тель изъ Альторфа не былъ такимъ человкомъ. Когда Геслеръ спросилъ его о второй стрл, онъ сказалъ правду и готовъ былъ за нее умереть.

— Вы энтузіастъ и поклонникъ героевъ, замтилъ шутя Трефольденъ.

Молодой человкъ покраснлъ еще сильне прежняго.

— Я ненавижу Улисса, прибавилъ Саксенъ:— онъ презрнный человкъ! и я не врю даже, что Гомеръ написалъ Одиссею.

Посл этого онъ сказалъ нсколько словъ Кетли, на какомъ-то неизвстномъ язык, и та, отвтивъ ему поспшно, удалилась.

— Какое странное нарчіе! сказалъ Трефольденъ:— я, кажется, видлъ, проходя по дому, газету, напечатанную на немъ.

— Да, но это не нарчіе, отвчалъ пасторъ, усаживаясь за столъ: — это языкъ самобытный, богатый, сильный, благозвучный и который гораздо древне латинскаго.

— Ваши слова удивляютъ меня!

— Современное названіе этого языка — рето-романскій, продолжалъ старикъ: — если жь вы желаете знать его древнее названіе, то я долженъ обратить ваше вниманіе на эпоху, предшествовавшую многими столтіями основанію Рима, а мояіетъ быть и Альбы-Лонги. Но отчего вы ничего не дите, любезный родственникъ?

— Мн, право не хочется, отвчалъ Трефольденъ, которому, по совсти сказать, не очень понравились сыръ изъ козьяго молока и саладъ: — къ тому же меня очень интересуетъ этотъ разговоръ.

Лицо пастора просіяло.

— Я очень радъ, произнесъ онъ съ живостью: — я очень радъ. Этому предмету я посвятилъ все свободное время своей долгой жизни.

— Но вы мн еще не сказали древняго названія этого романскаго языка.

Тутъ Саксенъ съ безпокойствомъ посмотрлъ на старика, но тотъ перебилъ его.

— Нтъ, нтъ, сынъ мой, произнесъ онъ: — я лучше тебя знаю все, что касается до этого предмета, дай мн объяснить нашему гостю мою теорію.

Молодой человкъ перегнулся черезъ столъ, и шепнулъ старику на ухо:

— Такъ будьте какъ можно кратче, милый батюшка.

Эти слова долетли до чуткаго уха Трефольдена, несмотря на то, что были произнесены очень тихо. Судьба, казалось, покровительствовала ему въ этотъ вечеръ и давала случай узнать характеры его родственниковъ съ различныхъ сторонъ.

Пасторъ нетерпливо кивнулъ головой и торжественно началъ длинную рчь, очевидно было, что этотъ предметъ былъ его любимымъ конькомъ.

— Посмотрите на окружающія насъ горы. Он носятъ мстныя прозвища: Голанда, Ронгель, Албула и т. д., но он имютъ и одно общее названіе: Рейнскихъ Альпъ. Между этими горами лежитъ множество долинъ, изъ которыхъ главная наша Задне-Рейнская. Вонъ тамъ находятся горные проходы Шплюгенскій и Стельвійскій, а за ними простирается Ломбардская низменность. Вы, конечно, все это знаете и безъ меня, но для моего объясненія необходимо, чтобъ вы имли врное понятіе о географическомъ положеніи Граубиндена.

Трефольденъ поклонился и просилъ его продолжать, Саксенъ же молча принялся за ду.

— Ну, произнесъ старикъ:— около двухъ тысячъ восьмисотъ лтъ тому назадъ, эти Альпы были населены грубой туземной расой, говорившей тмъ же языкомъ, которымъ говорятъ и нын ихъ потомки. Эти туземцы, слдуя инстинктамъ, вложеннымъ Богомъ въ сердца всхъ горныхъ жителей, нашли наконецъ свою жизнь въ уединенныхъ горахъ слишкомъ скучной и наводнили своими толпами южныя, низменныя страны. Они изгнали туземныхъ умбрійцевъ и поселились какъ побдители въ той части Италіи, которая лежитъ къ сверу отъ Анконы и Тибра. Они тутъ выстроили города, стали заниматься литературой и искуствами и достигли высокой степени образованія. Все это происходило задолго до Ромула, и они научили Римъ религіи, языку и искуству, потомъ, согласно судьб всхъ земныхъ народовъ, они пришли въ упадокъ отъ роскоши и разврата и въ свою очередь были покорены новымъ народомъ. Наконецъ преслдуемые галлами или кельтами, они бжали назадъ въ свои родныя горы, откуда эмигрировали за много столтій назадъ, и здсь основали т могучія твердыни, которыхъ развалины еще стоятъ до сихъ поръ. Если я ко всему этому прибавлю, что въ рето-романскомъ язык нашего Граубинденскаго кантона живутъ послдніе остатки литературы этого исчезнувшаго народа, то конечно вы догадаетесь, какъ звали его въ древности?

Къ несчастью, Вильямъ Трефольденъ еще очень недавно прочелъ въ какомъ-то журнал статью объ этомъ предмет, и потому, когда старикъ, утомленный своимъ пламеннымъ краснорчіемъ, остановился на минуту, чтобъ перевести духъ, то онъ имлъ уже готовый отвтъ на его длинную тираду.

— Еслибъ я не раздлялъ того мннія, что этруски происходили отъ лидійскаго племени, началъ-было онъ, но пасторъ поспшно перебилъ его, воскликнувъ:

— Вы почерпнули свое мнніе изъ Геродота!

— Нтъ, по очень простой причин, что я никогда не зналъ довольно хорошо греческій языкъ, чтобъ справиться съ Геродотомъ.

— Ну, такъ изъ Тацита,

— Это можетъ быть.

— Да, Тацитъ поддерживаетъ эту теорію, но онъ ошибается, то же длаютъ Геродотъ, Страбонъ, Сенека, Цицеронъ, Плиній, Плутархъ, Сервій и множество другихъ — но вс они ошибаются, ошибаются самымъ жалкимъ образомъ.

— Но…

— Ливій предполагаетъ, что эмиграція шла изъ низменныхъ мстъ въ горы — но это просто безумно! Разв исторія всхъ народовъ и всхъ странъ намъ не доказываетъ противоположнаго? Обитатели низменныхъ странъ бгутъ въ горы для спасенія себя отъ завоевателей, но эмиграція такъ же естественно распространяется съ горъ въ равнины, какъ рки текутъ изъ ледниковъ въ моря. Элланикъ Лезбоскій хочетъ насъ уврить, что они были пелазги, Діонисій Галикарнаскій утверждаетъ, что это туземцы Этруріи, Горій длаетъ ихъ финикійцами, Бонарота — египтянами, Маффеи — хананейцами, Гварначи…

— Извините, прервалъ его Трефольденъ: — когда я сказалъ, что раздляю мнніе о происхожденіи этрусковъ отъ лидянъ…

— Они никогда отъ нихъ не происходили, воскликнулъ пасторъ, дрожа отъ волненія: — еслибъ они были лидяне, то разв Ксантъ Лидійскій не описалъ бы этого событія? А онъ нигд даже не упоминаетъ о немъ. Можно ли себ представить, чтобъ, напримръ, англійскій историкъ пропустилъ колонизацію Америки, или испанскій — покореніе Мексики? Нтъ, вы мн позволите вамъ сказать, мои дорогой гость, что тотъ, кто раздляетъ пустыя теоріи Геродота и Тацита, тотъ страшно заблуждается. Я могу вамъ представить такія археологическія доказательства…

— Увряю васъ, замтилъ Трефольденъ со смхомъ: — что я нимало не упорствую въ своемъ мнніи, ибо я ршительно ничего не смыслю въ этомъ предмет.

— Я думаю, вы забыли, батюшка… началъ-было Саксенъ, нжно прикоснувшись къ плечу старика, но тотъ слишкомъ былъ занятъ своимъ любимымъ предметомъ, чтобъ обратить вниманіе на кого бы то ни было.

— Нтъ, нтъ, я ничего не забылъ, продолжалъ онъ съ прежней энергіей: — я не забылъ, что Гиббонъ призналъ лидійскую теорію годной только для поэтовъ и романистовъ. Я не забылъ, что Штейбъ, каковы бы ни были его остальныя мннія, соглашался, по крайней-мр, что существуетъ единство между языками этрускимъ и ретійскимъ. Потомъ Нибуръ, несмотря на то, что онъ ошибочно предполагалъ этрусковъ смшанной расой, врилъ, что кореннымъ ядромъ этой расы были альпійскіе ретійцы, и поддерживалъ мою теорію, что они покорили пелазговъ. Нибуръ былъ великій человкъ, великолпный историкъ и основательный ученый. Я переписывался съ нимъ впродолженіе многихъ лтъ на счетъ этого вопроса, но никакъ не могъ убдить его, что этруски были исключительно одного ретійскаго происхожденія. Онъ непремнно настаивалъ на смшеніи ретійцевъ съ пелазгами. Жаль, очень жаль, что я не усплъ наставить его на путь истинный прежде, чмъ онъ умеръ.

— Очень жаль, замтилъ Трефольденъ: — но уже становится поздно, прибавилъ онъ, посмотрвъ на часы: — и я не успю выбраться отсюда засвтло, если не прощусь съ вами тотчасъ же.

Пасторъ провелъ рукой по лбу и произнесъ какимъ-то смущеннымъ тономъ:

— Я боюсь, что наговорилъ слишкомъ много и утомилъ васъ. Пожалуйста, простите меня, но когда я начинаю говорить объ этомъ предмет, то никогда не знаю, гд остановиться.

— Это потому, что вы отлично знаете предметъ, отвчалъ стряпчій: — но увряю, я слушалъ васъ съ большимъ удовольствіемъ.

— Неужели?

— Я научился многому, чего не зналъ прежде.

— Я покажу вамъ въ другой разъ вс письма Нибура и копію моихъ отвтовъ, если это можетъ васъ интересовать.

Старикъ снова просіялъ и ждалъ только одного слова поощренія, чтобъ опять возобновить прежній разговоръ, но Трефольдену этруски уже достаточно надоли и онъ поспшилъ сказать:

— Благодарствуйте, въ другой разъ, а теперь прощайте.

— Нтъ, нтъ, погодите хоть минутку, я имю столько вамъ сказать, о столькомъ васъ разспросить. Какъ долго вы намрены остаться въ Рейхенау?

— Нсколько дней, можетъ быть, съ недлю.

— Вы здсь по дорог въ Италію?

— Нимало. Я хотлъ немного поразвлечься, подышать чистымъ воздухомъ, потому далъ себ дв недли праздника. Я выбралъ Рейхенау своей главной квартирой только для того, чтобъ быть по близости отъ васъ.

— Какъ вы добры, сказалъ простодушный старикъ со слезами на глазахъ: — я бы никогда не увидалъ васъ, еслибъ вы не пріхали сюда, а вдь мы трое — послдніе представители нашего семейства. Во имя нашего родства, не хотите ли быть нашимъ гостемъ?

Трефольденъ съ минуту колебался, но потомъ спокойно отвчалъ:,

— Я васъ не понимаю, я, конечно, завтра опять приду къ вамъ.

— Нтъ, я подразумвалъ, не хотите ли вы поселиться у насъ на все время вашего здсь пребыванія? Я не смю на этомъ настаивать, ибо знаю, что гостиница Орелъ представляетъ гораздо боле удобствъ, чмъ наше воздушное обиталище. Но все же если вы можете привыкнуть къ нашей простой пищи и грубымъ обычаямъ, то отъ души милости просимъ.

Трефольденъ улыбнулся и покачалъ головой.

— Благодарствуйте, сказалъ онъ: — и врьте, что я очень цню ваше гостепріимство, но, право, мн невозможно принять ваше любезное приглашеніе. Мы, лондонцы, ведемъ самую лихорадочную, безпокойную жизнь и длаемся рабами разныхъ глупыхъ и нездоровыхъ привычекъ. Въ отношеніи этихъ привычекъ я такъ же далекъ отъ васъ, какъ эскимосъ отъ жителей тропическихъ странъ. Длать нечего, надо признаться: вотъ вы только что ужинали, а я иду въ Рейхенау обдать.

— Какъ обдать?

— Да, я всегда обдаю въ семь часовъ и никакъ не могу перемнить этого часа даже и во время путешествія. Поэтому вы видите, что я не могу быть вашимъ гостемъ. Но, несмотря на это, мы будемъ видться каждый день и мои юный родственникъ, я надюсь, покажетъ мн вс ваши окрестности.

— Еще бы, съ большимъ удовольствіемъ! воскликнулъ радушно Саксенъ.

Трефольденъ пожалъ руку пастору и отправился въ путь вмст съ Саксеномъ, который предложилъ проводить его.

VI.
Цна наполеондора.

Проходя черезъ заросшій травою дворъ и подъ старинныя ворота, Трефольденъ указалъ своему спутнику на изломанный гербъ.

— Это слды средневковыхъ осадъ? спросилъ онъ.

— О, нтъ, отвчалъ молодой человкъ со смхомъ: — мой праддъ сломалъ его, когда купилъ замокъ.

— Такъ онъ былъ пламенный республиканецъ?

— Нтъ, скорй совершенно противоположное. Онъ просто уничтожилъ гербъ, потому что замокъ былъ его, а гербъ нтъ.

— Понимаю, онъ не хотлъ жить въ дом, на которомъ бы было написано имя другого владльца. Это очень разумно, но отчего же онъ не поставилъ своего собственнаго герба?

— Какое намъ дло до гербовъ, замтилъ Саксенъ съ неудовольствіемъ: — мы только фермеры и не имемъ никакого права на гербъ.

— Я полагаю, что никто не иметъ этого права въ такой республик, какъ ваша?

— Нтъ, у насъ есть нсколько аристократовъ: Роцберги, которые жили прежде въ нашемъ замк, Ортенштейны и Планты. Они были графами и рыцарями сотни лтъ назадъ, еще во время феодальной системы.

— Аристократы, которые подчиняютъ себя демократическимъ учрежденіямъ, тмъ самымъ перестаютъ быть аристократами, сказалъ Трефольденъ.

— Я это не разъ слышалъ, отвчалъ Саксенъ:— но я съ этимъ несогласенъ.

Рзкій, прямой образъ выраженія молодого человка удивлялъ и вмст забавлялъ Трефольдена, который, однако, едва могъ поспвать за нимъ — такъ быстро тотъ шагалъ по крутой извилистой тропинк, не обращая никакого вниманія на встрчавшіяся опасности.

— Любезный родственникъ, воскликнулъ наконецъ стряпчій, неожиданно останавливаясь:— вы хотите, чтобъ я сломалъ себ шею, я вдь не серна!

Саксенъ, который съ проворствомъ и ловкостью горнаго жителя перепрыгивалъ съ камня на камень скользкаго крутого обрыва, въ ту же минуту обернулся и протянулъ руку, чтобъ поддержать своего спутника.

— Извините, сказалъ онъ:— я совсмъ и забылъ, что вы вроятно никогда не бывали въ горахъ.

— Нтъ, я бывалъ и могу хорошо держаться на ногахъ, несмотря ни на какую крутизну, только не заставляйте меня бгать. Я бывалъ на Снодон, Кадр-Нурис и на другихъ меньшей высоты, не говоря уже о Гольборн.

Саксенъ весело разсмялся.

— Чему вы сметесь, что можете вы знать о Гольборн? сказалъ Трефольденъ, удавленный, что дикій швейцарецъ понялъ его шутку.

— Это гора, на правомъ берегу рчки Флитъ въ Лондон.

— Но вдь вы никогда не бывали въ Англіи?

— Я нигд не бывалъ дале Цюриха, но я внимательно читалъ Стоу и изучалъ его карту.

— Вы не должны себ воображать, чтобъ вы поэтому знали современный Лондонъ, съ улыбкою замтилъ Трефольденъ: — Стоу самъ не узналъ бы мстъ, которыя онъ описывалъ. Съ его времени, весь міръ раза два перевернулся.

— Я полагаю.

— Какъ бы мн хотлось, Саксенъ, взять васъ съ собою въ Лондонъ. Я былъ бы лучшимъ для васъ путеводителемъ, чмъ этотъ средневковой географъ.

— Въ Лондонъ?

— Да, въ Лондонъ.

Саксенъ покачалъ головой.

— Вы не хотите, конечно, этимъ сказать, чтобъ вы не желали увидть самый удивительный городъ въ свт?

— Ни мало. Но есть другіе города, которые мн бы хотлось видть прежде.

— Именно, какіе же?

— Римъ, Аины и Іерусалимъ.

— Такъ позвольте мн предсказать, что вы бы очень разочаровались, еслибы увидли эти города. Это общее правило, что люди разочаровываются на счетъ тхъ мстъ, которыя славны только своими воспоминаніями, и ничмъ боле.

Саксенъ ничего не отвчалъ и впродолженіе нсколькихъ минутъ они молчали. Вскор они вышли на гладкую, ровную дорогу, и Трефольденъ, остановившись, сказалъ:

— Я не долженъ вамъ позволить провожать меня дале. Теперь дорога идетъ прямая и я не могу съ нея сбиться.

— Я доведу васъ до моста.

— Но вдь темнетъ, вамъ предстоитъ опять карабкаться по горамъ.

— Я могу бгать по нимъ и съ закрытыми глазами. Къ тому же, намъ еще надо съ вами поговорить о томъ, что мы будемъ длать завтра. Хотите совершить путешествіе черезъ Голонду въ Пфеферъ?

— А какъ это далеко? спросилъ Трефольденъ, бросая подозрительный взглядъ на названную гору, величественно возвышавшуюся вдали.

— Двадцать-три, или двадцать-четыре мили.

— Только туда?

— Конечно.

— Очень вамъ обязанъ, сказалъ стряпчій: — но я уже вамъ объявлялъ, что я не серна. Нтъ, Саксенъ, вы лучше приходите завтра утромъ ко мн въ Орелъ, и мы посл завтрака отправимся въ Куръ. Говорятъ, что это любопытный и старинный городъ, и мн хотлось бы его повидать.

— Какъ вы хотите, мн ршительно все равно. Въ которомъ часу приходить?

— Я бы сказалъ въ половин девятаго, но я боюсь, что это вамъ покажется слишкомъ поздно.

— Нимало, если взять въ соображеніе, что вы обдаете въ восемь часовъ ночи.

— Такъ я васъ буду ждать.

— Я буду непремнно въ назначенный часъ.

Между тмъ они подошли къ крытому мосту, но ту сторону котораго виднлись огоньки деревенскихъ домиковъ. Трефольденъ снова остановился и произнесъ:

— Теперь мы должны проститься, я не позволю боле вамъ сдлать ни шагу. Но прежде, чмъ намъ разстаться, сдлайте одолженіе, научите меня, въ какой цн ходятъ ваши деньги?

Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана горсть мелкихъ монетъ и подалъ Саксену, который сталъ ихъ внимательно разсматривать.

— Мой возница не хотлъ брать французскихъ франковъ, а спрашивалъ какихъ-то мюнцскихъ денегъ. Когда же я далъ ему этихъ швейцарскихъ франковъ, то онъ удовольствовался ими. Скажите, пожалуйста, какая разница между французскимъ и швейцарскимъ франкомъ, что такое мюнцскія деньги, и сколько такихъ монетъ я получу за одинъ наполеондоръ или англійскій соверенъ?

— Я не знаю, отвчалъ Саксенъ, качая головой:— я не имю ни малйшаго объ этомъ понятія.

— Извините, возразилъ Трефольденъ, полагая, что Саксенъ его не понялъ:— я, можетъ быть, не такъ выразился, но я хотлъ спросить, мюнцскія деньги…

— Мюнцскія деньги, это — швейцарскія деньги, прервалъ его Саксенъ:— то-есть новая единичная система монеты, введенная сеймомъ въ 1850 году.

— Хорошо, чему же равняется швейцарскій франкъ?

— Ста раненамъ.

— Такъ раненъ все равно, что французскій сантимъ?

Саксенъ посмотрлъ на него съ удивленіемъ, и поспшно отвчалъ:

— Ранены выпущены вмсто старинныхъ батценовъ.

— Мы ршительно не понимаемъ другъ друга, воскликнулъ Трефольдепъ съ улыбкой: — я только желаю знать, сколько мн надо получить швейцарскихъ франковъ за эту монету? и онъ указалъ пальцемъ на наполеондоръ.

Саксенъ взялъ въ руки наполеондоръ и началъ съ любопытствомъ разсматривать его.

— Я не думаю, чтобъ это стоило здсь что-нибудь, сказалъ онъ, отдавая монету назадъ: — что это такое?

— Что это такое, да наполеондоръ! Неужели вы станете утверждать, что никогда не видывали подобной монеты?

— Нтъ, увряю васъ, никогда не видалъ.

— Но я увренъ, что он ходятъ здсь, я одинъ размнялъ въ Кур.

Саксенъ посмотрлъ на него недоумвая, чему тотъ удивляется.

— Вы, можетъ быть, и правы, сказалъ онъ:— но я ршительно объ этомъ ничего не знаю, и воротившись домой я спрошу отца, онъ, конечно, будетъ въ состояніи вамъ все растолковать.

Удивленіе Трефольдена было такъ велико, что онъ и скрывать его не старался.

— Но, любезнйшій мой! воскликнулъ онъ: — вы не можете же не знать цну денегъ, сравнительную стоимость золота и серебра?

— Увряю васъ, что я во всемъ этомъ ничего не смыслю.

— Но вдь это непостижимо!

— Отчего же? мн никогда не случалось заниматься этимъ предметомъ, и я вовсе имъ не интересуюсь.

— Но въ обыденной жизни, въ вашихъ фермерскихъ длахъ, вы ежедневно покупая и продавая…

— Мн до всего этого нтъ никакого дла, отецъ занимается всмъ хозяйствомъ.

— Ну, такъ подобныя свднія необходимы для руководства, при расход вашихъ собственныхъ денегъ.

— У меня нтъ денегъ, отвчалъ Саксенъ съ простотой дикаря.

— Нтъ денегъ? Никакихъ?

— Никакихъ.

— И никогда не бываетъ?

— Никогда.

— И вы никогда ихъ не имли?

— Никогда, во всю мою жизнь.

Трефольденъ ничего не отвчалъ, только какъ-то странно улыбнулся.

— Это, кажется, васъ очень удивляетъ? произнесъ со смхомъ Саксенъ.

— Еще бы.

— Но я не понимаю, почему. Зачмъ мн деньги? что мн съ ними длать? что такое деньги? ничто. Только знакъ, выражающій пищу, одежду, отопленіе и другія потребности и удобства жизни. Я имю все, что мн нужно, поэтому и деньги мн ни къ чему. Кажется, ясно.

— Да, ясно, совершенно ясно, отвчалъ задумчиво стряпчій: — я теперь понимаю и вполн съ вами согласенъ, Саксенъ. Вы бы не знали, что длать съ деньгами, еслибъ ихъ имли. А теперь, прощайте.

— Доброй ночи.

— Не забудьте, завтра въ половин девятаго.

— Нтъ, не забуду. Прощайте.

Они пожали другъ другу руки, и разстались.

Вильямъ Трефольденъ обдалъ въ этотъ день немного поздно, но поваръ Орла былъ настоящій артистъ, и ни мало не смутившись подобнымъ, очень обыкновеннымъ обстоятельствомъ, подалъ роскошный деликатный обдъ. Трефольденъ былъ какъ нельзя боле въ дух, и нашелъ все прекраснымъ: и рыбу, и майонезъ, и лафитъ. Посл обда, онъ поблагодарилъ повара съ любезностью гастронома и долго сидлъ за своей сигарой, попивая кирасо, и съ удовольствіемъ размышляя о всемъ виднномъ имъ въ этотъ день.

‘Простодушный старый пасторъ, полурехнувшійся на археологіи’, думалъ онъ: ‘и юный дикарь, читающій Теокрита и никогда невидавшій наполеондора! Какое великолпное стеченіе обстоятельствъ! Какая славная почва для дйствій! Это чистое Эльдорадо! И по истин наступилъ золотой вкъ.’

VII.
Теорія пастора Мартина.

Пасторъ говорилъ правду, разсказывая Трефольдену, съ какою заботливостью онъ воспиталъ своего сироту-племянника, но онъ не объяснилъ и въ половину, съ какимъ смиреніемъ, преданностію и пламенной энергіей онъ исполнилъ свою трудную обязанность. Зная вполн всю тяжесть своей отвтственности, онъ принялъ ее на себя почти съ первой минуты рожденія Саксена. Пока ребёнокъ еще былъ въ колыбели, Мартинъ проводилъ цлыя ночи въ размышленіяхъ, какъ лучше укрпить душу своего воспитанника противъ соблазна міра сего, и неустанно молилъ Бога просвтить и наставить его собственный умъ для того, чтобъ сдлаться достойнымъ наставникомъ. Онъ написалъ двнадцать громадныхъ трактатовъ о различныхъ системахъ воспитанія, прежде, чмъ ребёнокъ началъ говорить. Онъ проводилъ все свое свободное время въ изученіи біографій великихъ и добродтельныхъ людей, стараясь по возможности вывести, какой системы придерживались ихъ воспитатели. Съ этой цлью онъ прочелъ всего Плутарха и Фуллера. Кром того, онъ длалъ выписки изъ греческихъ и латинскихъ поэтовъ, составлялъ краткія, доступныя извлеченія изъ Эвклида и Аристотеля, записывалъ въ особую тетрадку вс полезныя книги, которыя могъ бы читать современемъ его воспитанникъ — однимъ словомъ, онъ посвящалъ каждую минуту, незанятую его обязанностями, какъ пастора, этому ребёнку, ради котораго онъ даже забывалъ этрусковъ и ихъ происхожденіе.

Воспитаніе ребёнка, можно смло сказать, началось съ того самого дня, когда онъ впервые засмялся и простеръ свои маленькія ручонки при вид знакомыхъ лицъ. Дядя Мартинъ, тотчасъ же, несмотря на нкоторыя сопротивленія матери, принялъ ребёнка въ свое вдніе и съ удивительною твердостію не позволялъ никому вмшиваться въ то, что онъ считалъ исключительно своимъ дломъ. Онъ выучилъ ребёнка лепетать первыя слова: онъ направилъ его первые шаги, онъ объяснилъ ему, что Богъ создалъ солнце, міръ и все въ немъ живущее. Онъ научилъ его молиться, внушилъ ему, что все созданное Богомъ хорошо и прекрасно, онъ вразумилъ его, что нечего бояться темноты, боле чмъ свта. Онъ вселилъ въ него любовь ко всему прекрасному и благородному, ко всему, что жило и дышало, какъ бы оно ни казалось уродливо. Развивая его вкусъ къ изящному и полезному, онъ строго удалялъ отъ него даже игрушки, которыя не согласовались съ этими понятіями.

Саксену не было боле двухъ лтъ, когда померла его мать, съ тхъ поръ его дядя сталъ дйствовать совершенно свободно, безъ малйшаго сопротивленія, съ чьей бы то ни было стороны. Саксенъ-старшій попрежнему врилъ во всемъ своему брату и никогда ему не перечилъ, быть можетъ, самъ Мартинъ и не питалъ къ себ такой слпой вры, но онъ, какъ самъ впослдствіи говорилъ Вильяму Трефольдену ‘молилъ Бога просвтить его’, и стремился всми силами исполнить свою обязанность.

Обязанность эта съ каждымъ годомъ становилась обширне и обширне, ребёнокъ росъ съ удивительной быстротой, какъ физически, такъ и морально. У него одинаково развивался аппетитъ, какъ къ хлбу съ масломъ, такъ и къ книгамъ. Его любознательность становилась ненасытима и часто ставила въ тупикъ его наставника, который, къ великому своему смущенію, долженъ былъ сознаться, что онъ многаго не предугадалъ и не сообразилъ въ своихъ теоріяхъ.

Теоріи добраго Мартина были престранныя, эксцентричныя, он казались прекрасными на бумаг, превосходство ихъ Мартинъ доказывалъ мильойны разъ своему брату, но, увы! примненныя къ длу, он оказывались далеко несовершенными и часто совершенно непрактичными, невозможными.

Первая и главнйшая изъ всхъ его теорій, была великая теорія о трефольденскомъ наслдств.

Убдивъ брата жениться, и какъ-бы заставивъ такимъ образомъ юнаго Саксена явиться на свтъ, онъ естественно былъ боле всего обязанъ позаботиться о томъ, чтобъ Саксенъ былъ въ состояніи противостоять всмъ соблазнамъ и опасностямъ, которымъ должна была подвергнуть его странная его участь. Отличительными чертами его должны были непремнно быть: невинность, человколюбіе, милосердіе и готовность жертвовать собою для пользы ближняго. Его надо было научить, что только самыя простыя удовольствія приносятъ истинное наслажденіе человку. Его надо было закалить противъ гордости, скупости, расточительности, сластолюбія и тому подобныхъ горькихъ плодовъ богатства. Главное же, разсуждалъ пасторъ, онъ не долженъ любить денегъ, онъ долженъ быть къ нимъ совершенно равнодушенъ. Онъ долженъ смотрть на нихъ, какъ на знакъ, какъ на средство мны — вещь самоё по себ неимющую никакой цны и необходимую только потому, что она удобна въ обращеніи. Его дтская рука не должна никогда быть осквернена прикосновеніемъ денегъ. Его невинныя мысли никогда не должны останавливаться на деньгахъ. Однимъ словомъ, онъ долженъ быть такъ же чистъ и невиненъ, какъ первые обитатели Эдема.

— Но когда онъ выростетъ, братъ Мартинъ, говорилъ однажды отецъ Саксена:— когда онъ выростетъ и получитъ громадное состояніе, тогда что?

— Я не понимаю тебя, братъ.

— Онъ не будетъ знать, что длать съ деньгами.

— Но ты будешь знать, отвчалъ рзко пасторъ: — вдь въ сущности ты наслдникъ, а не онъ. Ты это всегда забываешь.

Отецъ Саксена ничего не отвчалъ.

— И потомъ къ тому времени, продолжалъ Мартинъ:— мальчикъ довольно выростетъ, чтобъ понять настоящую цну богатства.

— Ты научишь его этому, братъ Мартинъ?

— Да, вмст съ тобой.

Отецъ Саксена помолчалъ впродолженіе нсколькихъ минутъ, потомъ, взявъ брата за руку, торжественно произнесъ:

— Братъ Мартинъ, я старше тебя и увренъ, что долго не проживу, я чувствую, что никогда не получу этого состоянія и не увижу моего мальчика съ бородой.

Онъ былъ правъ: онъ умеръ, какъ мы знаемъ, за двнадцать лтъ до окончанія столтняго срока, и Мартинъ Трефольденъ продолжалъ воспитывать племянника, по своей любимой теоріи. Онъ теперь длалъ, что хотлъ, его даже не останавливали, какъ бывало, скромные вопросы брата, и потому онъ шелъ по предначертанному себ пути, закрывъ глаза и отказываясь признать простой фактъ, что Саксенъ уже боле не ребёнокъ. Онъ нарочно прикидывался слпымъ и, казалось, не видлъ ни усовъ Саксена, ни ежедневно прибавлявшагося его роста. Онъ не хотлъ врить, что пришло уже время сказать юному спартанцу, что онъ вскор будетъ богатъ, ему была нестерпима мысль поднять руку на свою собственную работу и разрушить то, что стоило ему столькихъ трудовъ и усилій.

Однако въ послднее время его начало терзать сомнніе, дйствительно ли полное незнаніе жизни было лучшей подготовкой человку для полезной широкой дятельности? Онъ часто теперь спрашивалъ себя, не лучшей ли школой для его племянника была бы коллегія въ Женев, чмъ уединенная долина Домлешга?

Въ такомъ положеніи находились дла, когда Вильямъ Трефольденъ неожиданно прибылъ въ Роцбергскій замокъ, и вотъ почему его двоюродный братъ Саксенъ, наслдникъ четырехъ съ половиной мильойновъ, не имлъ никакого понятія о цн наполеондора.

VIII.
Вильямъ Трефольденъ встрчается съ старыми знакомыми.

Саксенъ былъ вренъ своему слову, въ ту самую минуту, какъ на маленькихъ швейцарскихъ часахъ пробило половина девятаго, въ корридор раздались его шаги и еще звукъ ихъ не замеръ, какъ ужь онъ входилъ въ комнату, гд его ждалъ Вильямъ Трефольденъ, сидя у накрытаго стола.

— Какъ пріятно убдиться въ томъ, что умешь съ перваго раза разпознавать характеры, сказалъ Трефольденъ, идя на встрчу Саксену:— я былъ увренъ, что вы ни минуты не опоздаете, и потому приказалъ варить яйца — вотъ они и готовы. Садитесь, пожалуйста, я надюсь, что у васъ хорошій апетитъ.

— Да, я очень голоденъ, отвчалъ Саксенъ, набрасываясь на хлбъ.

— Какое великолпное утро для прогулки, продолжалъ Трефольденъ, взглянувъ на красныя щоки юноши.

— Правда. И я уже довольно полазилъ по горамъ, отыскивая одну изъ нашихъ козъ. Въ шесть часовъ было такъ свтло, что я могъ ясно разобрать Глериншъ.

— Что такое Глернишъ? Гора?

— Да. Великолиная гора, самая высокая въ Гларускомъ кантон.

— Какое вино вы предпочитаете, Саксенъ?

— О! мн все равно. Я люблю, и то и другое.

— Что вы подразумваете подъ тмъ и другимъ?

— Красное и блое.

— Вы говорите о простомъ столовомъ вин?

— Конечно. Отчего-жь нтъ?

— Я не пью уксуса, сказалъ Трефольденъ, пожимая плечами:— и не желалъ бы васъ имъ подчивать. Мы лучше попробуемъ, какое шато-марго у нашего хозяина. Я надюсь, вы его любите?

— Не знаю, отвчалъ Саксенъ: — я никогда не пробовалъ.

— А пробовали вы когда-нибудь шампанское?

— Нтъ.

— А желали бы попробовать?

— Мн, право, все равно. Я все люблю одинаково. Вотъ эти котлеты превосходны.

Трефольденъ посмотрлъ на своего юнаго родственника съ удивленіемъ, и даже съ нкоторой долей сожалнія.

— Милый мой, сказалъ онъ: — что жь вы длали до сихъ поръ, что вы все одинаково любите, и ничему не отдаете предпочтенія?

Саксенъ взглянулъ на него, словно не понимая его словъ.

— Это, должно быть, какой-нибудь страшный недостатокъ или въ нашей натур, или въ воспитаніи, продолжалъ Трефольденъ серьёзнымъ тономъ: — вы должны непремнно исправиться. Не смйтесь. Я говорю совершенно серьёзно. Вотъ попробуйте этого пирога и скажите мн, такъ же ли онъ вамъ нравится, какъ котлеты?

Саксенъ отвдалъ и поморщился.

— Изъ чего это сдлано? спросилъ онъ: — что это за гадкія, черныя пробки?

— Это pt de foie gras, отвчалъ торжественно Трефольденъ:— а гадкія, черныя пробки — трюфели, самое деликатное кушанье, какое только существуетъ.

Саксенъ весело разсмялся, и наливъ въ стаканъ вина, протянулъ руку къ графину съ водой.

— Вы не хотите ли налить воды въ шато-марго! воспликнулъ Трефольденъ.

— Почему же нтъ?

— Потому, что святотатство портить такое вино.

— Но мн очень хочется пить.

— Тмъ лучше. При жажд тоньше бываетъ вкусъ. Во всякомъ случа, выпейте первый стаканъ безъ воды.

Саксенъ молча послушался и однимъ глоткомъ выпилъ все вино.

— Вотъ это чудесно!

— Вы находите?

— Положительно.

— Вы предпочитаете его обыкновенному столовому вину?

— Да, непремнно.

— Ну, сказалъ Трефольденъ съ улыбкой: — вы еще не совсмъ пропали, Саксенъ, есть надежда.

— Но…

— Но, что?

— Но я не увренъ, сказалъ Саксенъ, красня: — что я предпочитаю его вину Сести.

Трефольденъ откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнулъ.

— Поврьте, мн очень жаль! воскликнулъ со смхомъ Саксенъ:— но разв это моя вина?

Прежде чмъ мистеръ Трефольденъ могъ отвчать, въ корридор неожиданно раздались какіе-то голоса, послышался шорохъ шелковаго платья, и въ комнату вошли мужчина и женщина, которые съ жаромъ говорили между собой. Увидвъ незнакомыя лица, они тотчасъ замолчали, но Вильямъ Трефольденъ, вставъ съ своего мста, подошелъ къ нимъ.

— Синьора Колонна! воскликнулъ онъ.

— Вы здсь, мистеръ Трефольденъ! сказала дама, протягивая ему руку: — падре міо, вы помните мистера Трефольдена?

Мужчина, державшій въ одной рук шляпу, а въ другой кипу писемъ, поклонился довольно сухо и пробормоталъ, что онъ, кажется, ужь имлъ удовольствіе встрчаться съ мистеромъ Трефольденъ.

— Да, въ Кастельтауэрс, отвчалъ стряпчій.

Мрачное лицо неизвстнаго мужчины тотчасъ просіяло, и положивъ шляну на столъ, онъ живо подошелъ къ Трефольдену и очень любезно протянулъ ему руку.

— Извините, сказалъ онъ: — я совсмъ забылъ, что вы другъ лорда Кастельтауэрса. Давно ли вы его видли? Я надюсь, что вы пріхали сюда не для леченья? Это прехорошенькое мстечко. Когда вы сюда пріхали? Мы только что.

Вс эти отрывистые вопросы онъ задавалъ поспшно, не дожидаясь отвтовъ. Словно онъ былъ занятъ совершенно инымъ предметомъ и мысли его были далеко. Оба, и онъ и его дочь, говорили поанглійски съ легкимъ иностраннымъ выговоромъ, который, однако, у него былъ гораздо замтне.

— Я пріхалъ только вчера, отвчалъ Трефольденъ: — и намренъ остаться здсь недлю или дв. Я смю надяться, что вы также пробудете здсь нсколько дней.

Молодая двушка покачала головой, отецъ же ея отошелъ въ противоположную сторону комнаты и занялся тамъ своими письмами.

— Мы здсь только позавтракаемъ, пока нашъ ветурино кормитъ лошадей, сказала она: — и мы надемся, что поспемъ въ Куръ къ двнадцати часовому позду.

— Недолго же вы здсь пробудете.

— Мн это очень жаль, тмъ боле, что мы часто здимъ по этой дорог, и всегда въ спху, а эта мстность, по правд, великолпная, и заслуживаетъ подробнаго осмотра.

— Вы дете изъ Италіи?

— Да, изъ Милана.

— И врно боле, чмъ когда преданы своему святому длу?

— Вы знаете, мистеръ Трефольденъ, что мы живемъ только для этого, воскликнула синьора Колонна, и глаза ея неожиданно загорлись: — но отчего вы назвали наше дло святымъ? прибавила она, устремивъ на него пристальный взглядъ:— вы никогда не сочувствовали открыто намъ, и ничмъ открыто намъ не помогали. Я никогда не думала, что вы считаете наше дло святымъ.

— Такъ вы были очень несправедливы ко мн, отвчалъ стряпчій, съ улыбкой: — свобода и единство великаго народа должны быть всегда святымъ дломъ, и я бы краснлъ за себя, еслибъ думалъ иначе.

— Такъ отчего же вы не поможете намъ и не дадите своего имени?

— Потому, сударыня, что мое имя не можетъ вамъ принести никакой помощи. Я человкъ темный, не имю ни вліянія, ни богатства.

— Даже, еслибъ вы были то, за что вы себя выдаете, воскликнула съ жаромъ молодая двушка:— то знайте, что намъ дорогъ всякій партизанъ, какъ бы незначителенъ и бденъ онъ ни былъ. Но вы не то, и не другое, мистеръ Трефольденъ. Вы блестящій молодой человкъ, право, я не хочу вамъ сказать комплимента и повторяю только то, что слышала отъ другихъ. Вы одарены огромными способностями, это извстно всмъ, и я убждена, что вы человкъ со вліяніемъ. Поэтому вы были бы очень полезнымъ пріобртеніемъ для насъ.

— Право, синьора Колонна, вы слишкомъ меня высоко цните.

— Не думаю.

— Я долженъ вамъ также сказать, что я человкъ очень занятой, и что вся моя жизнь посвящена исполненію моихъ обязанностей, какъ стряпчаго.

— Всегда можно найдти свободную минутку для добраго дла.

— Извините, но мн кажется, это невсегда возможно.

— Хорошо. Мы невзыскательны и даже благодарны и тмъ друзьямъ, которые намъ даютъ только свое имя и сочувствіе. Вы, конечно, будете однимъ изъ такихъ друзей.

— Лучше ничего не давать, чмъ вещь безполезную, неимющую никакой цны, сказалъ Трефольденъ.

Гордая итальянка презрительно улыбнулась и, сверкнувъ глазами, отвернулась отъ него.

— Кто не за Италію, мистеръ Трефольденъ, тотъ противъ нея, сказала она рзко.

Стряпчій съ удивительнымъ тактомъ тотчасъ поправился.

— Я не могу позволить вамъ, синьора Колонна, вторично ошибиться на мой счетъ, сказалъ онъ: — если вы длаете мн честь и цните мое имя боле, чмъ оно стоитъ, то я считаю за счастье повергнуть его къ вашимъ стопамъ.

— Вы говорите чистосердечно? спросила она поспшно.

— Безъ сомннія.

— Вы позволяете вамъ воспользоваться вашимъ именемъ?

Трефольденъ улыбнулся и молча наклонилъ голову.

— Благодарствуйте, во имя святаго дла.

— Но, синьора…

— Но, что?

— Извините меня, но мн бы хотлось знать, какимъ образомъ вы хотите извлечь пользу изъ моего имени?

— Я внесу его въ списокъ нашего главнаго комитета.

— Это все?

— Все, ни боле, ни мене.

Лицо Трефольдена не выражало ни радости, ни неудовольствія, оно было холодно, безчувственно, какъ его улыбка. Синьора Колонна взглянула на него съ явнымъ желаніемъ проникнуть глубину его мыслей, но вс ея усилія были совершенно тщетны.

— Если вы раскаиваетесь въ данномъ вами позволеніи, или имете что-нибудь противъ напечатанія вашего имени…

— О! нтъ, возразилъ стряпчій, качая головой:— ни мало, это, напротивъ, доставитъ мні. большое удовольствіе.

— Хорошо. Еслиже вы когда-нибудь вздумаете оказать намъ боле дйствительную пользу, сказала синьора:— то потрудитесь только написать моему отцу или лорду Кастельтауэрсу, или которому-нибудь изъ почетныхъ секретарей, ваше содйствіе будетъ тотчасъ принято съ благодарностью. До тхъ же поръ мы васъ оставимъ совершенно въ поко.

— А много ли такихъ трутней въ вашемъ уль, синьора?

— Сотни.

— Но вдь они только мшаютъ, не принося никакой пользы?

— Напротивъ, они чрезвычайно полезны. Ихъ имена придаютъ намъ всъ въ глазахъ свта, и печатные ихъ списки проникаютъ во вс европейскіе дворы и кабинеты. Вотъ, напримръ, у меня теперь есть бумага…

Тутъ она вдругъ остановилась, нечаянно взглянувъ на Саксена, и шопотомъ промолвила:

— Это, вроятно, нашъ проводникъ. Онъ понимаетъ поанглійски?

— Отлично, такъ же хорошо, надъ вы и я, отвчалъ Трефольденъ на второй вопросъ синьоры, не обративъ никакого вниманія на первый.

— Боже мой! не сказала ли я чего лишняго? Врный ли онъ человкъ?

— Я бы отвчалъ за него головой, еслибъ онъ даже что-нибудь понялъ изъ нашего разговора, но это совершенно невозможно.

— Почему?

— Потому что онъ дикарь, и знаетъ столько же о политик, сколько вы, синьора, объ англійскихъ законахъ.

Молодая двушка вынула изъ кармана какую-то бумагу и подала ее Трефольдену.

— Прочтите, сказала она: — это изъ Рима. Вы, конечно, знаете, что Сардинія…

Тутъ голосъ ея снова перешелъ въ шопотъ, и отведя стряпчаго въ сторону отъ стола, у котораго сидлъ ея отецъ, она начала съ необыкновеннымъ жаромъ объяснять ему содержаніе бумаги. Мистеръ Трефольденъ слушалъ ее со вниманіемъ, синьоръ же Колонна, облокотившись на столъ, былъ совершенно погруженъ въ чтеніе своихъ писемъ. Саксенъ, который не посмлъ поднять глазъ съ тарелки во все время, пока молодая двушка стояла подл него, теперь ршился бросить взглядъ на группу, стоявшую въ отдаленномъ угл комнаты. Взглянувъ разъ, онъ взглянулъ и во второй, въ третій и уже не въ силахъ былъ оторвать своего взгляда отъ лица незнакомки. Это было вовсе неудивительно, напротивъ, было бы удивительно, еслибъ этого не было, ибо Саксенъ былъ одаренъ глубокимъ, почти религіознымъ пониманіемъ красоты, а онъ никогда въ жизни не видалъ ничего столь прекраснаго, какъ Олимпія Колонна.

IX.
Олимпія Колонна.

Саксенъ Трефольденъ не влюбился съ перваго взгляда, его сердце не забилось сильне, его щеки не покрылись ни чрезмрнымъ румянцемъ, ни смертной блдностью. Нтъ, ничего подобнаго не было, онъ только удивлялся ей, восторгался ею и чувствовалъ, что ему хорошо, пріятно смотрть на нее, онъ чувствовалъ то же самое удовольствіе, тотъ же самый восторгъ, который возбуждали въ немъ прекрасный видъ его родныхъ Альпъ, или величественное звздное небо въ лтнюю ночь. Онъ не старался анализировать всхъ чертъ ея лица, онъ не могъ бы ни за что описать ее, и не имлъ ни малйшаго понятія, были ли ея чудные глаза каріе или черные, и имъ ли или очаровательному маленькому ротику обязана была ея улыбка всей своей магической прелестью. Не подозрвая, что ея волосы были того же цвта, какъ знаменитыя кудри Лукреціи Борджіи, онъ видлъ только, что он извиваясь темнозолотой волной, внчали ея чело діадемой, которой позавидовала бы любая царица. Не зная, какъ презрительно могли улыбаться ея нжныя уста, и какъ злобно могли раздуваться ея прозрачныя ноздри, онъ не могъ, однако, не замтить гордаго достоинства въ ея высокой, стройной фигур и какого-то торжественнаго величія въ ея лиц Однимъ словомъ, Саксенъ не былъ знатокомъ въ женской красот. Женщины въ Граубинденскомъ кантон представляютъ самые скромные образцы своего рода, а до сихъ поръ онъ никого не видалъ, кром ихъ. Дйствительно, красивая, граціозная, свтская женщина казалась ему чудомъ, и онъ смотрлъ на нее съ тмъ страннымъ смшеніемъ трепета и восторга, съ которымъ мы смотримъ впервые на океанъ, или на снжныя вершины исполинскихъ горъ. Дйствительно, еслибъ синьора Колонна была прекраснымъ портретомъ Тиціана, или божественнымъ мраморомъ Фидіаса, то врядъ-ли могъ бы онъ смотрть на нее съ большимъ хладнокровіемъ и съ боле безстрастнымъ изумленіемъ.

Черезъ нсколько времени Трефольденъ возвратился къ своему завтраку, а синьора Колонна подсла къ отцу. Трефольденъ казался очень задумчивъ, ничего не говорилъ, и оттолкнувъ отъ себя тарелку, съ видомъ человка слишкомъ занятаго, чтобъ сть, устремилъ свой проницательный взоръ на Саксена. Молодой человкъ этого не замтилъ, ибо глаза его были въ свою очередь устремлены на противоположный конецъ комнаты, но еслибъ онъ увидлъ выраженіе лица своего двоюроднаго брата въ эту минуту, то, конечно, былъ бы чрезвычайно удивленъ и пораженъ, особливо же той странной цинической улыбкой, которая играла на его устахъ.

— Ну! Саксенъ, сказалъ наконецъ Трефольденъ:— мы должны допить шато-марго, прежде чмъ уйдти.

Саксенъ покачалъ головой.

— Да вы только выпили одинъ стаканъ!

— Благодарствуйте, а больше не хочу.

— Такъ, значитъ, оно вамъ все же не нравится?

— Нтъ, нравится, но и не чувствую боле жажды. Посмотрите, я выпилъ почти весь графинъ воды.

Трефольденъ пожалъ плечами.

— Говорятъ, сказалъ онъ: — что первобытный человкъ прошелъ черезъ три періода, прежде чмъ достигнуть эры цивилизаціи — именно черезъ каменный, желзный и бронзовый. Вы, мой милый Саксенъ, все еще находитесь въ каменномъ період, и одному Богу извстно, какъ долго вы бы въ немъ оставались, еслибъ я не явился вамъ на помощь. Я призванъ сюда провидніемъ, чтобы васъ просвтить.

Саксенъ громко разсмялся. Онъ всегда отъ всякой бездлицы хохоталъ вовсе горло, какъ ребёнокъ, что въ глазахъ Трефольдена служило новымъ доказательствомъ его варварства.

— Просвщайте меня сколько угодно, братецъ Вильямъ, сказалъ онъ: — но не заставляйте меня пить, когда я не жажду и сть, когда я не голоденъ.

Трефольденъ съ безпокойствомъ взглянулъ на дальній столъ, на которомъ завтракали синьора Колонна и ея отецъ, очень живо о чемъ-то бесдовавшіе поитальянски. Быть можетъ, ему не хотлось, чтобы они слышали, какъ Саксенъ называетъ его братцемъ, какъ бы то ни было, но онъ поспшно всталъ и предложилъ Саксену пойдти въ садъ и выкурить сигару, прежде чмъ отправиться въ путь.

Въ дверяхъ ихъ, однако, остановила синьора Колонна.

— Мистеръ Трефольденъ, сказала она, поспшно подходя къ нему: — изъ писемъ, которыя мы здсь нашли, есть одно, требующее немедленнаго отвта. Этотъ отвтъ долженъ быть доставленъ врнымъ человкомъ. По извстнымъ причинамъ, его нельзя переслать по почт. Не можете ли вы мн въ этомъ помочь? Не знаете ли вы кого-нибудь, на кого бы можно было положиться?

— Право, я не знаю, отвчалъ стряпчій:— я такой же чужестранецъ въ Рейхенау, какъ и вы. Но, быть можетъ, хозяинъ…

— Нтъ, нтъ, перебила его синьора:— было бы слишкомъ неосторожно совтоваться съ нимъ.

— Въ такомъ случа, я, къ несчастью, не могу быть вамъ полезенъ.

— Тутъ… очень недалеко, начала нершительнымъ тономъ синьора:— письмо надо отдать по Шплюгенской дорог, въ какой нибудь мил за Туромъ.

— Еслибъ я не былъ стряпчимъ, сказалъ Трефольденъ съ своей странной улыбкой:— я самъ бы вамъ предложилъ свои услуги, но…

— Но, вы дали только намъ свое имя и боле ничего не можете сдлать, я понимаю, я ужь это смекнула съ самаго начала. Извините меня, пожалуйста, что я васъ обезпокоила.

— Поврьте, мн очень жаль, что я не могу быть вамъ полезенъ.

Сказавъ это, Трефольденъ поклонился синьор Колонн, и сдлавъ знакъ Саксену, чтобъ онъ слдовалъ за нимъ, вышелъ изъ комнаты. Но Саксенъ, красня и колеблясь, обернулся къ молодой двушк.

— Я могу отнести письмо, сказалъ онъ нершительно, дрожащимъ голосомъ.

Синьора Колонна остановилась и взглянула ему прямо въ глаза.

— Это важное письмо, могу ли я на васъ понадяться?

— Да.

— Могу ли я быть уврена, что вы никому не отдадите этого письма, кром того человка, котораго я вамъ укажу?

— Да.

— Если кто нибудь вздумаетъ отнять его у васъ, что вы сдлаете?

— Еслибъ кто нибудь вздумалъ отнять его у меня силой, отвчалъ Саксенъ, смясь:— то я бы его побилъ на славу!

— Но еслибы онъ былъ сильне васъ, или бы на васъ напало нсколько человкъ?

Саксенъ на минуту задумался.

— Я… я… сказалъ онъ: — кажется, вынулъ бы письмо, какъ бы желая имъ отдать, и вдругъ бы проглотилъ его.

— Хорошо.

Тутъ снова синьора Колонна остановилась и пристально на него взглянула.

— Вы слышали все, что я сказала мистеру Трефольдену объ этомъ письм?

— Да, каждое слово.

— Вы знаете, что вы не должны никому этого пересказывать?

— Я такъ и полагалъ.

— Вы знаете еще, что доставка этого письма можетъ, хотя и невроятно, васъ подвергнуть нкоторой опасности?

— Я этого не подозрвалъ, но зналъ, что на посланномъ будетъ лежать большая отвтственность.

— Ну, такъ теперь вы такъ же ли готовы, какъ прежде отнести письмо?

— Конечно, отчего же нтъ?

Синьора Колонна улыбнулась, но съ нкоторымъ сомнніемъ.

— Я не сомнваюсь въ вашемъ мужеств, сказала она: — но какъ мн убдиться, что вы не измните моему доврію?

Саксенъ покраснлъ до корней волосъ и сдлалъ шага два назадъ.

— Не давайте мн письма, если вы боитесь мн довриться, сказалъ онъ: — я могу только съ своей стороны вамъ общать, что доставлю это письмо кому слдуетъ и никогда объ этомъ не скажу ни слова.

Въ эту минуту синьоръ Колонна всталъ неожиданно и подошелъ къ нимъ, держа въ рук кошелекъ.

— Вы поклянетесь въ этомъ, молодой человкъ? сказалъ онъ.

— Нтъ, я клясться не буду, отвчалъ гордо Саксенъ.— Заповди запрещаютъ призывать всуе имя Господне. Я готовъ дать честное слово, но клятвы не дамъ.

— Гм! какой вы ждете награды?

— Награды! что вы хотите этимъ сказать?

— Довольно вамъ будетъ двадцати франковъ?

Саксенъ отступилъ шага два назадъ и съ изумленіемъ посмотрлъ на синьора Колонну и на его дочь.

— Деньги! произнесъ онъ дрожащимъ голосомъ: — вы мн предлагаете деньги?

— Разв этого мало?

Какимъ дикаремъ Саксенъ ни былъ, но все же онъ былъ достаточно образованъ, чтобъ сознать всю горечь нанесеннаго ему оскорбленія. Слезы навернулись на его честныхъ глазахъ. Это было первое униженіе, которое онъ долженъ былъ перенести въ жизни, и оно его поразило до глубины сердца.

— Я не предлагалъ отнести письмо за деньги, сказалъ онъ, торопливымъ, дрожащимъ голосомъ: — я бы пошелъ и вдвое дале, чтобъ услужить этой молодой дам. Но теперь прощайте.

Съ этими словами онъ быстро повернулся и вышелъ изъ комнаты.

— О! погодите, погодите, одну минуту, только одну минуту! воскликнула синьора Колонна.

Но онъ былъ уже далеко.

— Что это? кто онъ? что это все значитъ? спросилъ съ нетерпніемъ Колонна.

— Это значитъ, что мы сдлали страшную ошибку, отвчала его дочь:— онъ джентльменъ, а мы его приняли за проводника. Вонъ, посмотрите, онъ выходитъ изъ садовой калитки — пожалуйста, бгите за нимъ и извинитесь и за меня, и за себя.

— Но, дитя мое, почемъ ты знаешь…

— Я уврена. И странно, какъ я этого не увидла съ перваго взгляда. Вонъ мистеръ Трефольденъ взялъ его подъ руку — кажется, этого доказательства довольно. Пожалуйста, пойдите къ нимъ и поторопитесь, а то будетъ поздно.

Колонна схватилъ шляпу и поспшно вышелъ изъ комнаты, но онъ все же опоздалъ. Садъ этотъ представлялъ цлый лабиринтъ дорожекъ и принадлежалъ не трактиру, а сосднему замку Планта. Въ него входили черезъ большія желзныя ворота и онъ разстилался на небольшомъ живописномъ полуостров, образуемомъ соединеніемъ обоихъ Рейновъ, Задняго и Передняго. Какъ мы уже сказали, садъ этотъ перерзывали извилистыя дорожки, изъ которыхъ одн приводили васъ къ берегу рки, другія въ красивыя бесдки, или веселыя открытыя лужайки, посреди которыхъ билъ фонтанъ. Боле получаса ходилъ Колонна но этимъ дорожкамъ, то внизъ, то вверхъ, то вправо, то влво, и не встртилъ, ни одной живой души, не слышалъ ничего, кром шума рки и эха своихъ собственныхъ шаговъ. Саксенъ и его двоюродный братъ совершенно исчезли, какъ будто ихъ поглотила земля или срый Рейнъ увлекъ въ свою пучину.

X.
Менторъ беретъ за руку Телемака.

Пасторъ Мартинъ ни разу не закрылъ глазъ во всю ночь, посл перваго посщенія Роцберга Вильямомъ Трефольденомъ. Въ послднее время его начали безпокоить сомннія на счетъ своего воспитанника, теперь же безпокойство его дошло до крайней степени. Онъ не зналъ, радоваться ему или нтъ прізду своего лондонскаго родственника. Конечно, онъ могъ помочь ему выйти изъ затруднительнаго обстоятельства, но тотъ въ то же время боялся открыть причину своего безпокойства человку, который могъ доказать ему, что онъ дйствовалъ неблагоразумно. Но какъ бы то ни было, какъ бы ни осудилъ его свалившійся съ неба судья, бдному пастору приходилось повдать ему всю исторію воспитанія Саксена. Правда, онъ все длалъ съ добрымъ намреніемъ, и готовъ былъ пожертвовать своею жизнью, чтобъ сдлать своего воспитанника хорошимъ и счастливымъ человкомъ, но, несмотря на это, теперь его терзала мысль, что, быть можетъ, то прекрасное зданіе, которое онъ воздвигалъ съ такою любовью впродолженіе столькихъ лтъ, было основано на песк. Это была страшная, невыносимая для него мысль, и онъ ршился отправиться на другой же день въ Рейхенау и переговорить обо всемъ обстоятельно съ Вильямомъ Трефольденомъ, прежде чмъ тотъ и Саксенъ отправятся въ Куръ. Однако, когда настало утро, вся ферма была приведена въ смущеніе пропажей одного ягненка. Это случайное обстоятельство задержало пастора и онъ отправился въ Рейхенау получасомъ позже, чмъ намревался.

Между тмъ, Саксенъ догналъ своего двоюроднаго брата въ саду замка Планта.

— Наконецъ-то, сказалъ Трефольденъ: — а я уже начиналъ думать, что вы никогда не придете. Хотите сигару?

— Нтъ, благодарствуйте, я не курю, сказалъ Саксенъ, качая головой и потомъ прибавилъ поспшно: — намъ надо идти вотъ въ эту сторону.

Трефольденъ замтилъ смущеніе молодого человка и его раскраснвшіяся щоки, но не сказалъ ни слова и молча послдовалъ за нимъ.

Саксенъ углубился въ лабиринтъ узкихъ боковыхъ дорожекъ, которыя, наконецъ, привели къ берегу рки. Невдалек былъ переброшенъ черезъ рку крытый мостъ, перейдя который, Саксенъ оставилъ въ сторон большую дорогу и пошелъ по маленькой тропинк, перескавшей огромный лугъ.

— Разв эта дорога въ Куръ? спросилъ Трефольдепъ.

Саксенъ вдругъ остановился.

— Нтъ, отвчалъ онъ: — я совсмъ забылъ, намъ надо воротиться.

—Но не прежде, чмъ я докурю свою сигарю. Вонъ, посмотрите, лежитъ сломаное дерево, оно какъ будто нарочно для насъ приготовлено. Сядемъ-ка на него и поболтаемъ на свобод.

— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчалъ Саксенъ.

Такимъ образомъ они услись вдали отъ сада, гд ихъ искалъ синьоръ Колонна.

— А что задержало васъ такъ долго, Саксенъ? спросилъ Трефольденъ:— вы любезничали съ прекрасной Олимпіей?

Саксенъ вспыхнулъ и очень нетвердымъ голосомъ отвчалъ:

— Я предложилъ ей отнести письмо.

— На кой чортъ вы это сдлали? Ну, что жь, она отказала?

— Она меня не поняла.

— Я душевно этому радъ. Мн бы не хотлось, чтобъ Колонны вовлекли васъ въ свои интриги. Въ чемъ она васъ не поняла?

Саксенъ закусилъ губу и яркій румянецъ, въ половину сошедшій съ его лица, снова воротился.

— Она думала, что я потребую платы, сказалъ онъ неохотно.

— То-есть она предложила вамъ денегъ?

— Да, то-есть не она, а отецъ.

— Что жь вы имъ сказали?

— Право, не знаю, я ужасно разсердился, даже, можетъ быть, слишкомъ, и поспшно убжалъ отъ нихъ.

— Безъ письма, я надюсь?

— Безъ письма.

Наступило минутное молчаніе. Трефольденъ задумчиво смотрлъ на землю, и едва замтная улыбка появилась на его устахъ. Саксенъ не видалъ этого, ибо мысли его были заняты другимъ, а глаза также устремлены въ землю.

— Жаль, что вы не курите, сказалъ, наконецъ, Трефольденъ:— это чрезвычайно пріятное препровожденіе времени, и вамъ бы слдовало выучиться курить хотя бы потому, что это общепринятый обычаи.

— Научиться этому нетрудно, но трудно получить вкусъ въ куренью.

— Такъ вы пробовали?

— Да.

— Что жь, вамъ было дурно?

— Нтъ, но куренье не доставило мн никакого удовольствія.

— Это потому, что вы не довольно долго продолжали опытъ, такъ что не почувствовали всей прелести того соннаго состоянія…

— Я вовсе не желаю быть соннымъ, перебилъ его Саксенъ:— я бы ненавидлъ всякое ощущеніе, которое уменьшало бы дятельность моего ума. Я бы лучше согласился наложить на себя оковы.

Трефольденъ засмялся своимъ тихимъ, пріятнымъ смхомъ и вытянулся во весь ростъ на трав.

— Оковы оковамъ рознь, сказалъ онъ:— есть оковы золотыя и оковы изъ нжныхъ розъ точно такъ же, какъ и желзныя.

— Боже избави, чтобъ я когда нибудь узналъ т или другія оковы, серьёзно замтилъ Раксенъ.

— Вамъ сегодня грозила опасность узнать оковы послднихъ двухъ родовъ, упомянутыхъ мною, отвчалъ Трефольденъ.

— Вы шутите, братецъ?

— Нимало.

— Что жь вы хотите сказать? спросилъ Саксенъ съ изумленіемъ.

— Я вамъ объясню, только общайте терпливо выслушать меня, ибо мн понадобится войти въ нкоторыя подробности.

Саксенъ наклонилъ голову въ знакъ согласія, и стряпчій, лниво покуривая свою сигару, началъ:

— Колонны, какъ вамъ, конечно, извстно, принадлежатъ къ одному изъ самыхъ древнйшихъ и благороднйшихъ княжескихъ римскихъ родовъ. Джуліо Колонна, котораго ни только что видли въ Орл — теперь старшій представитель этой фамиліи. Онъ всю свою жизнь былъ пламеннымъ энтузіастомъ. Въ юности онъ женился по любви, а впродолженіе послднихъ двадцати или тридцати лтъ, посвятилъ себя душой и тломъ итальянской политик. Онъ боле написалъ памфлетовъ и составилъ заговоровъ, чмъ какой нибудь человкъ въ Европ, Онъ находится во глав каждаго тайнаго общества, которое иметъ цлью единство Италіи. Однимъ словомъ — онъ природный, образцовый агитаторъ, а дочь его — такая же точно фанатичка. Они всегда поступаютъ такъ, какъ вы только что видли. Онъ постоянно обдумываетъ какіе нибудь хитрые планы, постоянно заваленъ письмами и брошюрами, она — только и думаетъ, какъ бы своей красотой и умомъ привлечь новаго партизана.

— Я понимаю теперь, что она подразумла подъ словами ‘святое дло’, замтилъ Саксенъ задумчиво.

— Это ихъ любимое, избитое выраженіе.

— Но вдь освобожденіе своей родины дйствительно святое дло, сказалъ Саксенъ, съ удивленіемъ взглянувъ на своего родственника.

Трефольденъ пожалъ плечами.

— Да, да, конечно, отвчавъ онъ:— но вс эти интриги ужь по горло надоли. Дло другое, еслибъ они вступили въ честную, открытую борьбу. Кром того, я ненавижу, когда женщина выступаетъ на политическое поприще.

— Какъ она хороша! сказалъ Саксенъ.

— Да, хороша, блестяща, очаровательна и она очень хорошо знаетъ, какъ извлечь пользу изъ своей могущественной красоты. Глаза Олимпіи Колонны завербовали боле волонтеровъ Италіи, чмъ вс памфлеты ея отца. Сознайтесь, такъ же ли вы охотно вызвались бы отнести письмо, еслибы вмсто юной красавицы васъ просила старуха въ очкахъ?

— Не знаю, но боюсь, что тогда я не вызвался бы, отвчалъ смясь молодой человкъ: — однако, что же тутъ общаго съ оковами?

— Много. Положимъ, что прекрасная синьора знала бы, что вы мой родственникъ…

— Я думаю, что она приняла меня за вашего лакея, перебилъ его съ нкоторою горечью Саксенъ.

— Положимъ, что прекрасная синьора знала бы, что вы мой родственникъ, повторилъ Трефольденъ: — и что вы бы взялись доставить письмо по назначенію — какой былъ бы результатъ отъ всего этого? если вы не догадываетесь, то я вамъ могу подробно разсказать. Она бы вамъ не предложила денегъ ни одного гроша, но улыбнулась бы вамъ и протянула бы на прощанье руку, вы врно поцаловали бы ее, какъ руку царицы, и стали бы боготворить ее какъ божество. Вы бы, мой милый Саксенъ, совершенно потеряли голову, подобно тому, какъ лжепророки въ Дантовомъ седьмомъ круг.

— Нтъ, никогда, воскликнулъ Саксенъ, вспыхнувъ:— къ тому же лжепророки были не въ седьмомъ круг, а въ восьмомъ, въ мст, называемомъ Мальбъ.

— Правда, въ восьмомъ, благодарствуйте. И такъ, положивъ опасное, возмутительное письмо въ карманъ, находящійся какъ можно ближе къ тому мсту, гд было нкогда ваше сердце, вы готовы были бы отправиться не только въ Тузисъ, но и на край свта. Вы съ наслажденіемъ надли бы на себя оковы изъ нжныхъ цвтовъ и были бы послушнымъ рабомъ синьоры Колонны во всю свою жизнь.

— Нтъ, но еслибъ…

— Это относительно цвточныхъ оковъ, продолжалъ Трефольденъ:— теперь обратимся къ желзнымъ. Однажды взявшись за святое дло, вы были бы пропащимъ человкомъ. Не прошло бы и мсяца, какъ уже васъ записали бы въ одно изъ тайныхъ обществъ, живя на большой дорог въ Италію, вы сдлались бы самымъ ревностнымъ агентомъ всевозможныхъ интригъ, и результатомъ всего этого было бы то, что вы въ одинъ прекрасный день очутились бы въ австрійской тюрьм, откуда даже сама святая Олимпія не могла бы спасти васъ.

— Пріятная картина и вы ярко освтили ее, сказалъ Саксенъ, съ неудовольствіемъ закусивъ губу:— но она неврна съ начала до конца. Я не посвятилъ бы себя ни этой женщин, ни этому длу, потому ваши аргументы сами собой падаютъ вмст съ оковами.

Трефольденъ имлъ слишкомъ много такта, чтобъ продолжать этотъ разговоръ и быстро перешелъ къ другому предмету.

— Вы любите музыку? спросилъ онъ неожиданно.

— Страстно.

— Вы играете на какомъ нибудь инструмент?

— Я играю немного на церковномъ орган, но очень плохо.

— Вы врно играете по слуху?

— Не совсмъ. Мой отецъ учился основательно музык въ Женев и передалъ мн вс свои знанія.

— Но это вроятно возбуждаетъ въ васъ только желаніе научиться боле?

— Именно.

— Хорошій у васъ органъ въ церкви?

— Нтъ, прескверный. Очень маленькій, старый, изломаный. Два клавиша вовсе не дйствуютъ, и всхъ-то ихъ пять.

— Нечего сказать, неважная штука, разв вы не можете достать другой?

— Нтъ, разв когда графъ Планта возвратится изъ Италіи, онъ, можетъ быть, пожертвуетъ. Мой отецъ намренъ его просить объ этомъ, но наврядъ-ли онъ скоро прідетъ, потому что онъ постоянно живетъ въ Неапол или въ Париж. Пожалуй, такъ пройдетъ въ ожиданіи года два-три.

— А между тмъ, органъ или совсмъ умретъ отъ старости, или по крайней-мр оглохнетъ.

— Правда, отвчалъ Саксенъ, тяжко вздохнувъ.

Трефольденъ пристально взглянулъ на него, но не сказалъ ни слова. Наступило молчаніе.

— Какъ вы думаете, Саксенъ, пріятно ли быть богатымъ? сказалъ, наконецъ, Трефольденъ.

Саксенъ взглянулъ на него и улыбнулся.

— Быть богатымъ? повторилъ онъ.

— Да, какъ графъ Планта, напримръ?

— Вы не шутите?

— Нтъ, я говорю серьёзно.

— Ну, такъ по правд сказать, я не думаю, чтобъ это было очень пріятно.

— Отчего же?

— Потому что богатство даетъ власть, а власть сопровождается всегда соблазномъ и искушеніемъ.

— Пустяки! воскликнулъ Трефольденъ.

— А главное, богатство налагаетъ на человка страшную отвтственность.

— Опять вздоръ!

— Вся исторія это доказываетъ, сказалъ съ жаромъ Саксенъ:— посмотрите на Аины и Римъ — посмотрите, какъ роскошь подкосила свободу первымъ и какъ жажда могущества…

Трефольденъ смясь закрылъ ротъ молодому человку.

— Вы, мой милый, говорите, точно ученикъ или публичный лекторъ, сказалъ онъ: — кому теперь какое дло до Аинъ и Рима? Слушая васъ, всякій бы подумалъ, что вы живете за тысячу лтъ назадъ.

— Но…

— Я знаю, что вс ваши аргументы будутъ справедливые, классическіе и даже дидактическіе — я съ этимъ совершенно согласенъ, однако опытъ жизни доказываетъ намъ, что имть деньги очень пріятно. Вы, я полагаю, гордитесь своею бдностью?

— Я совсмъ небденъ, отвчалъ Саксенъ: — я имю все, что нужно, и самый могущественный императоръ не можетъ имть боле.

— Гм! А что, въ Рейхенау нтъ бдныхъ?

— Совершенно нищихъ нтъ, то-есть такихъ, какъ въ Эмбс.

— А гд Эмбсъ?

— На полдорог въ Куръ. Это римско-католическій приходъ и вс его жители ужасно лнивы и нищенски бдны.

— Я помню это мстечко, я проходилъ мимо его вчера. Оно мн показалось какимъ-то разсадникомъ горячки.

— И оно можетъ быть такъ названо по справедливости, сказалъ Саксенъ съ грустью: — прошлою осенью тамъ свирпствовала страшная горячка.

Трефольденъ неожиданно повернулся, и бросивъ сигару, воскликнулъ:

— Такъ вы, молодой человкъ, полагаете, что такъ-какъ у васъ есть все, что вамъ нужно, то вамъ богатство не принесло бы никакой пользы? Скажите, пожалуйста, разй вамъ никогда не приходило въ голову, что эти больные нуждаются въ лекарств, пищ и одежд?

— Мы длали все, что могли, отвчалъ Саксенъ въ смущеніи:— хотя это было и немного, но Богу извстно…

— Но Богу извстно, что еслибъ вы были богаты, вы бы сдлали въ десять разъ боле. Вдь я правду говорю?

— Конечно, правду.

— Ваша религія повелваетъ вамъ давать милостыню, а какъ вы можете это длать безъ денегъ?

— Можно длать добро и безъ денегъ, сказалъ Саксенъ.

— Да, но въ какой ограниченной степени. Неужели вы, Саксенъ, никогда не смотрли на вопросъ съ этой точки зрнія? Неужели вы никогда не желали быть богатымъ для пользы другихъ?

— Нтъ, кажется, мн это никогда не приходило въ голову. Я такъ былъ увренъ, что деньги корень всякаго зла.

— Пустяки! Вещи хороши или худы, смотря по тому, какъ мы ихъ примняемъ къ длу. Ножъ, напримръ, всегда остается ножомъ и въ рук хирурга, и въ рук убійцы, но результаты того и другаго примненія, кажется, довольно различны. Нтъ, Саксенъ, вы должны освободиться отъ многихъ предразсудковъ, которые гнетутъ вашъ умъ, и вполн васъ недостойны.

— То, что вы говорите, похоже на правду, сказалъ Саксенъ, задумчиво проводя рукой по лбу:— и однако, оно прямо противоположно тмъ принципамъ, которыхъ я до сихъ поръ держался въ своей жизни.

— Очень можетъ быть, отвчалъ Трефольденъ: — но не всегда полезно слпо держаться принциповъ въ практической жизни. Они очень эластичны, и потому ими можно прикрыть всякій поступокъ. Предположимъ теперь, что вы родились богатымъ человкомъ…

— Какая нелпость! сказалъ Саксенъ, стараясь улыбнуться: — къ чему это даже предполагать?

— И посмотримъ, какая была бы изъ этого польза, продолжалъ Трефольденъ, не обращая вниманія на слова Саксена: — прежде всего, вы бы получили хорошее воспитаніе, и были бы отличнымъ музыкантомъ. Вы украсили бы свою церковь прекраснымъ органомъ, а можетъ быть, и совершенно бы ее перестроили. Вы бы помогли бднымъ страдальцамъ въ Эмбс, пославъ къ нимъ цлый штатъ докторовъ и сидлокъ, и такимъ образомъ спасли бы сотни людей. Вы бы въ состояніи были окружить всевозможнымъ удобствомъ и спокойствіемъ вашего дядю въ его преклонныхъ лтахъ. Вы могли бы исполнить ваше желаніе постить Римъ, Аины и Іерусалимъ. Вы могли бы уставить вс стны стариннаго замка, сверху до низу, классическими произведеніями греческихъ и латинскихъ поэтовъ, основать музей этрускихъ древностей, которыя доставили бы вашему дяд неисчерпаемый источникъ удовольствій. Наконецъ…

Онъ вдругъ остановился, и Саксенъ, взглянувъ на него, воскликнулъ:

— Ну, что жь наконецъ?

— Наконецъ, богатые люди не носятъ срыхъ блузъ и кожаныхъ штиблетъ. Еслибъ на васъ былъ сегодня такой же сюртукъ, какъ на мн, Саксенъ, синьора Колонна не приняла бы васъ за простого мужика, а отецъ ея не предложилъ бы вамъ денегъ.

Саксенъ вскочилъ на ноги, и съ нетерпніемъ произнесъ:

— Будетъ толковать о томъ, что могло бы быть. Я небогатъ, и никогда не буду богатъ. Какая же польза толковать о такихъ пустякахъ?

— Во всякомъ случа, настаивалъ Трефольденъ: — вы согласны, что богатство — очень желательное благо для всякаго.

— Право, и этого я не могу сказать. Я не могу такъ скоро перемнить своихъ убжденій.

— Даже, когда вы видите, что ваши убжденія несправедливы?

— Я еще не увренъ, чтобъ они были несправедливыми. Чтобъ убдиться въ этомъ, мн еще нужно много доказательствъ.

— Доказательствъ чего, сынъ мой? спросилъ вдругъ какой-то нжный голосъ изъ-за спины Саксена.

Это былъ пасторъ Мартинъ, который, проходя невдалек по маленькой тропинк, перескавшей поля между Родбергомъ и Рейхенау, остановился, услыхавъ знакомые голоса.

— Вотъ счастье-то! воскликнулъ Саксенъ, съ неподдльной радостью:— вы пришли, отецъ, ровно во время, разсудите насъ.

— Мы толковали о богатств, сказалъ Трефольденъ, вставая и пожимая руку старика: — мой юный родственникъ проповдуетъ какія-то аркадскія теоріи, и возстаетъ противъ золота, какъ второй Тимонъ. Я, съ другой стороны, старался убдить его, что золото иметъ свою хорошую сторону, и можетъ быть употреблено съ большой пользой. Какъ ваше мнніе?

Пасторъ взглянулъ на него съ безпокойствомъ.

— Вопросъ этотъ очень обширный, сказалъ онъ: — и многое можно привести въ пользу и того и другого взгляда. Но теперь не время разсуждать. Мн нужно вамъ сказать нсколько словъ, братъ мой Вильямъ. Я очень торопился изъ Роцберга, боясь, что уже не застану васъ. Вдь вы, кажется, собирались въ Куръ?

— Да, мы и теперь намрены туда идти, отвчалъ Трефольденъ.

— Можете вы мн пожертвовать полчаса времени, прежде чмъ вы отправитесь въ путь?

— Цлый день, если хотите.

— Нтъ, и часа будетъ совершенно довольно. Саксенъ, мн надо поговорить съ нашимъ родственникомъ наедин, ты бы сходилъ пока въ Таминсъ, и узналъ бы тамъ о цн смянъ индійской ржи, которыхъ мн общалъ фермеръ Ретшель.

Саксенъ былъ очень удивленъ этимъ приказаніемъ дяди, но безпрекословно ему повиновался.

— Мн возвратиться сюда? спросилъ онъ, собираясь уйдти.

— Нтъ, ты бы лучше подождалъ своего родственника въ Орл.

— Нельзя ли мн подождать его въ церкви? сказалъ Саксенъ, покраснвъ.

— Пожалуй, если хочешь.

Молодой человкъ, кивнувъ головой, удалился поспшными шагами. На поворот тропинки онъ обернулся, и увидлъ, что его дядя и Трефольденъ сидли рядомъ на сломанномъ дерев, и съ жаромъ о чемъ-то бесдовали. Трефольденъ повременамъ качалъ головой, а по фигур старика Саксенъ легко могъ заключить, что онъ былъ очень взволнованъ. Что могъ сказать важнаго его дядя человку, хотя и родственнику, котораго онъ видлъ наканун только первый разъ въ жизни? Почему эта бесда обставлялась такой таинственностью? Все это было очень странно, и Саксенъ не могъ не подумать, что, вроятно, предметомъ бесды былъ онъ самъ, и это, конечно, только увеличивало его безпокойство.

XI.
Въ церкви.

Часа три спустя, Саксенъ сидлъ одинъ за органомъ, въ маленькой церкви на гор. Одной рукой онъ поддерживалъ голову, а другая лежала на клавишахъ. На пюпитр виднлась пожелтвшая, изорванная тетрадь Палестриновой мессы, но глаза Саксена были обращены на дверь и мысли его были далеко. Онъ игралъ полчаса или часъ тому назадъ, а съ тхъ, поръ все думалъ тяжелую думу, такъ что даже забылъ про маленькаго, рыжаго мальчишку, который передъ тмъ работалъ для него мхами, а теперь спалъ прижавшись къ стнк органа.

Церковь была маленькая, простенькая съ чисто-выбленными стнами, съ почернвшими отъ времени стропилами и сосновыми скамейками по об стороны прохода. Пасторская каедра была также сосновая, самой грубой работы и единственнымъ украшеніемъ церкви была надпись надъ алтаремъ, которая громадными, золотыми буквами гласила: ‘Гд Богъ, тамъ свобода’. Органъ былъ изъ стариннаго почернвшаго дуба, съ блыми костяными клавишами и съ полусломаннымъ ангеломъ наверху. Вообще все въ этой церкви отличалось самой грубой простотой и совершеннымъ отсутствіемъ архитектурной красоты. Не было красоты внутри нея, но за то снаружи красота окружала ее со всхъ сторонъ, ибо въ отворенныя окны и двери виднлись нескончаемыя Альпы и великолпные сосновые лса.

Былъ уже часъ пополудни, когда Саксенъ сидлъ такимъ образомъ за органомъ, поджидая своего родственника. Какъ мы видли, онъ былъ погруженъ въ глубокую думу и сердце его тревожили безпокойныя мысли: зачмъ его удалили отъ бесды дяди съ лондонскимъ родственникомъ? зачмъ дядя, который до сихъ поръ, казалось, жилъ съ нимъ душа въ душу, сталъ что-то таить отъ него?

Кром того его мучили и другіе вопросы, которые онъ не могъ себ не задать, но отвчать на которые было очень трудно. Что былъ за человкъ этотъ Вильямъ Трефольденъ, и дйствительно ли онъ нравился ему, Саксену? Онъ самъ этого хорошенько не зналъ. Ему казалось, онъ былъ почти увренъ, что новый родственникъ дйствительно ему нравился. Можетъ быть, сегодня онъ ему не такъ нравился, какъ вчера. Но отчего? Неужели онъ начинаетъ питать къ нему какое-то подозрительное недовріе? Нтъ, это было невозможно. Саксенъ былъ слишкомъ благороденъ и чистосердеченъ, чтобъ кого нибудь подозрвать, и онъ краснлъ бы отъ одной мысли, что могъ не доврять человку, который съ нимъ такъ любезно обходился. Однако, отчего же онъ былъ въ такомъ странномъ расположеніи духа: онъ и на орган игралъ гораздо хуже, чмъ обыкновенно, и самая музыка казалась ему не столь пріятной, какъ бывало. Неужели его такъ смутили новыя для него идеи Вильяма Трефольдена? Неужели он потрясли вс его старыя убжденія о добр и зл? Или онъ самъ былъ въ это утро не такъ доволенъ міромъ, и своей жизнью, какъ всегда? Какъ бы то ни было, но исторія двадцати франковъ также не могла быть легко забыта. Онъ думалъ, думалъ, и приходилъ все къ тмъ же заключеніямъ: что ему нравился его новый родственникъ и что правъ или неправъ Вильямъ Трефольденъ въ своихъ понятіяхъ о богатств, а онъ, Саксенъ, бденъ и долженъ мириться съ своимъ положеніемъ, какъ длали до него ддъ и отецъ. Что же касается до Олимпіи Колонны, то будь она прекрасне Елены и патріотичне Камиллы, ему все-таки до нея не было никакого дла. Онъ съ гордостію воображалъ, что сердце его неуязвимо.

Наконецъ въ дверяхъ показалась высокая фигура Вильяма Трефольдена.

— Мн, право, совстно, Саксенъ, что я такъ долго заставилъ васъ ждать, сказалъ онъ:— вашъ отецъ ушелъ домой, и я полагаю, теперь уже поздно отправляться въ Куръ. Это органъ, о которомъ вы говорили, прибавилъ онъ неожиданно?

Саксенъ утвердительно махнулъ головой.

— Нечего сказать, важная штука, разв только на подтопку годится. Но какъ вы думаете?… Вдь вы намрены подарить сюда новый органъ?

— Я надюсь, что церкви не придется ждать, пока я соберусь подарить ей органъ, отвчалъ Саксенъ, стараясь улыбнуться.

— Но я говорю серьёзно. Такъ какъ же выдумаете — купить органъ въ Женев или выписать прямо изъ Парижа?

— Что вы хотите этимъ сказать! воскликнулъ Саксенъ, и сердце его тревожно забилось, хотя самъ онъ не зналъ, отчего.

Трефольденъ пристально взглянулъ на него, и положивъ руку ему на плечо, торжественно произнесъ:

— Вотъ что я хочу сказать, Саксенъ: черезъ три или четыре недли вы будете богатымъ человкомъ, очень богатымъ, въ десять разъ богаче графа Планта и другихъ здшнихъ аристократовъ.

— Я… богатъ… богаче чмъ… я ничего не понимаю! промолвилъ Саксенъ.

— Это истинная правда.

— Но дядя…

— Вашъ дядя это знаетъ и зналъ прежде, чмъ вы родились. Онъ именно и просилъ меня разсказать вамъ исторію вашего наслдства.

Саксенъ схватился руками за голову и отвернулся отъ Трефольдена.

— Нтъ, не теперь, не здсь, сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ: — я… такъ удивленъ, такъ испуганъ. Оставьте меня одного на нсколько минутъ, я васъ тотчасъ догоню на кладбищ.

— Съ большимъ удовольствіемъ, сказалъ Трефольденъ и пошелъ къ двери, но Саксенъ бросился за нимъ и остановилъ его за руку.

— Погодите, воскликнулъ онъ, и указывая на плиту между органомъ и дверью, прибавилъ поспшно:— а онъ также зналъ?

На плит было вырзано имя отца его, Саксена Трефольдена, и день его смерти.

— Вашъ отецъ зналъ точно такъ же объ этомъ наслдств, какъ и вашъ дядя, отвчалъ Трефольденъ серьёзно:— оно даже принадлежало бы не вамъ, а ему, еслибъ онъ былъ еще въ живыхъ.

Саксенъ отвернулся, тяжело вздохнувъ, а Вильямъ Трефольденъ вышелъ изъ церкви.

Оставшись одинъ, молодой человкъ закрылъ лицо руками и слезы потекли градомъ по его щекамъ.

— Боже! помоги мн, воскликнулъ онъ:— что я буду длать! я такъ молодъ, такъ неопытенъ, такъ недостоинъ нести столь тяжелую отвтственность. Боже! помоги мн и научи меня, какъ во благо употребить это богатство!

Онъ опустился на колни, подл органа и сталъ горячо молиться.

XII.
На террас въ Кастельтауерс.

Театръ дйствія — широкая, мощеная терраса съ широкой же балюстрадой и массивными вазами изъ терракоты. На заднемъ план возвышается старинный замокъ елисаветинской эпохи, красный кирпичный, съ узорчатыми шпицами на высокой кровл, съ рзными гербами на фронтон и съ золочеными флюгарками, блестящими на солнц. Впереди отъ подножья террасы простирается громадный тнистый паркъ, перескаемый журчащимъ ручейкомъ и богатый многими, уже полусгнившими дубами, насаженными во времена реставраціи Стюартовъ. Дале виднются зеленыя поля, сосновыя рощи, а на небосклон симютъ высокія горы. На террас стоятъ двое мужчинъ и одна женщина, кормящая изъ рукъ блестящаго пестраго павлина. Время дйствія — второе апрля, теплое солнечное утро, мстность — графство Сурей въ Англіи, помстье — Кастельтауерсъ.

— Какое лестное вниманіе вы оказываете этой птиц, синьора Колонна, сказалъ одинъ изъ мужчинъ, очень высокаго роста и воинственнаго вида, съ большимъ шрамомъ поперегъ лба, и съ легкой просдью въ густыхъ бакенбардахъ и бород:— она всегда отличалась чванствомъ и злостью, но со времени вашего прізда, къ ней и не подходи — такъ она возгордилась! Но берегитесь, я не могу видть безъ страху вашу ручку близь ея злого клюва.

— Не бойтесь за меня, майоръ Воанъ, отвчала синьора: — и пожалуйста не будьте несправедливы къ Сарданапалу, онъ совершенно измнился и нженъ, какъ голубокъ, со мною.

— Вы очень хорошо сдлали, что прибавили послднее условіе, синьора, потому что мы вс можемъ засвидтельствовать, какъ вашъ любимецъ вымещаетъ свою злобу на другихъ, въ вашемъ отсутствіи. Напримръ, съ часъ тому назадъ онъ съ яростью напалъ на мою Гюльнару, и еслибъ я не прибжалъ во время, и моя лошадь не отличалась бы рдкимъ самообладаніемъ, то, конечно, между ними произошла бы опасная борьба.

— Неужели? Вы заставляете меня еще больше гордиться моею побдой.

Офицеръ пожалъ плечами.

— Фи! что значитъ одна лишняя медаль герою сотней битвъ, сказалъ онъ.

— Вы ужь слишкомъ стали расточать комплименты, майоръ Воанъ.

— Любезности Воана всегда пахнутъ порохомъ, произнесъ со смхомъ второй мужчина, стоявшій все это время молча, опершись на балюстраду.

— Que veux tu mon cher? человкъ не можетъ сбросить съ себя двадцатилтнюю привычку, точно такъ же, какъ онъ не можетъ уничтожить загара съ своего лица.

Синьора Колонна взглянула на него, принимаясь кормить попугая на своей ладон.

— Мн тмъ боле по сердцу ваши комплименты, майоръ Воанъ, что, какъ выражается лордъ Кастельтауерсъ, они пахнутъ порохомъ, вы знаете, какъ мн близокъ этотъ запахъ. Не забывайте этого.

— Я не люблю объ этомъ помнить, отвчалъ офицеръ, задумчиво крутя свой усъ.

— И я также, прибавилъ лордъ Кастельтауерсъ вполголоса.

— Отчего? воскликнула синьора, вспыхнувъ: — разв это не иміамъ итальянской свободы?

— Хорошо, я съ вами не спорю, но этотъ иміамъ слишкомъ крпокъ, чтобъ дамы дышали имъ иначе, какъ издали.

— Но не тогда, когда он могутъ принести пользу въ самомъ храм, отвчала синьора Колонна съ гордой улыбкой:— но довольно теоретическихъ отступленій, скажите, дйствительно Сарданапалъ набросился на вашу Гюльнару безъ всякаго вызова съ ея стороны?

— Да, дйствительно.

— Странно, что онъ можетъ быть такъ дикъ повременамъ.

— Еще страннй, что онъ можетъ быть иногда такъ смиренъ и послушенъ, какъ теперь. Я полагаю, синьора Колонна, что у васъ есть какой-нибудь талисманъ, которымъ вы можете приручить самаго дикаго звря.

— Можетъ быть, у меня и есть талисманъ, но въ такомъ случа, могу ли я указать на васъ, какъ на примръ его успшнаго вліянія?

Майоръ Воанч, поклонился низко, почти до земли.

— О! дщерь солнца и любви, сказалъ онъ съ смшной торжественностью:— глаза раба твоего у ногъ твоихъ.

Испуганный ли поклономъ майора, или неожиданнымъ громкимъ звономъ колокола, призывавшаго всхъ обитателей Кастельтауерса къ завтраку, Сарданапалъ закинулъ назадъ голову, и огласилъ воздухъ свирпымъ крикомъ. Синьора Колонна быстро отдернула руку, и бросила на землю остатокъ пирожка, которымъ она кормила павлина. Лордъ Кастельтаеурсъ замтилъ движеніе ея руки, и поспшно бросился къ ней:

— Я надюсь, что гадкая тварь васъ не укусила.

Она уже обвернула свою руку платкомъ, и медленно шла къ дому, словно ничего не случилось, но какая-то дрожь была замтна въ ея улыбк, когда она отвтила:

— Очень слегка, благодарствуйте. Но пожалуйста не сердитесь на Сарданапала, онъ вдь не хотлъ мн сдлать вреда.

— Не хотлъ! злобно воскликнулъ молодой человкъ: — я его выучу другой разъ хотть. Позвольте мн осмотрть вашу рану?

— Это ничего, только маленькая царапина.

Лордъ Кастельтауерсъ вдругъ вскрикнулъ отъ ужаса, увидавъ на земл кусокъ пирога, весь обрызганный кровью.

— Царапина этого не сдлаетъ. Ради-бога, Олимп… синьора, позвольте мн взглянуть на вашу руку.

— Право, ничего нтъ серьёзнаго, но чтобъ вы не воображали себ ужасовъ, то вотъ посмотрите.

Краска, показавшаяся на лиц ея, теперь исчезла, и она была блдне, чмъ обыкновенно. Она отвернула голову, ибо могла мужественно стерпть боль, но не выносила вида крови.

— Что такое? спросилъ майоръ Воанъ, который, отвернувшись въ сторону посл своего низкаго поклона, не видлъ что случилось.

— Подлая птица укусила синьору Колонну, отвчалъ лордъ Кастельтауерсъ, съ нескрываемымъ волненіемъ: — посмотрите.

Хорошенькая, миленькая ладонь синьоры была полуоткрыта, и ни одинъ изъ ея тонкихъ пальцевъ не дрогнулъ. Майоръ Воанъ осмотрлъ рану однимъ взглядомъ опытнаго, привычнаго къ этому длу человка.

— Гм! некрасивый разрзъ, сказалъ онъ: — но все же не такъ дуренъ, какъ отъ штыка. Если вы, синьора, послдуете за мной въ комнаты, то я вамъ перевяжу рану самымъ лучшимъ образомъ. Вы и не подозрваете, какой я отличный хирургъ. Но пока, Кастельтауерсъ, дайте мн что-нибудь, чмъ обвязать руку синьоры.

Лордъ Кастельтауерсъ подалъ свой платокъ, и быстро отвернувшись, сунулъ окровавленный платокъ Олимпіи себ въ карманъ. Молодая двушка этого не замтила, но мрачное облако показалось на лиц майора Воана.

— Благодарствуйте, благодарствуйте, сказала Олимпія, когда перевязка была готова.

— Вы не должны благодарить меня прежде, чмъ я окончу работу, синьора, отвчалъ майоръ, подавая ей руку:— мы съ вами теперь пойдемъ, въ комнату экономки, и достанемъ все, что намъ нужно, а вы, Кастельтауерсъ, ступайте-ка прямо къ вашей матушк, и разскажите ей о случившемся, а то, я знаю, она не любитъ, когда ее заставляютъ ждать за завтракомъ.

— Правда. Это одна изъ особенностей моей матери. Я пойду, и все устрою. Что жь касается до Сарданапала…

— Сарданапалъ долженъ быть прощенъ, прервала его Олимпія.

Лордъ Кастельтауерсъ покачалъ головой.

— Я прошу, произнесла молодая двушка, но такимъ тономъ, словно не просила, а повелвала.

Молодой человкъ почтительно снялъ шляпу.

— Судъ приговорилъ подсудимаго къ смерти, сказалъ онъ съ театральною торжественностью: — но такъ-какъ царица желаетъ воспользоваться своимъ правомъ помилованія, то судъ смягчаетъ наказаніе, и назначаетъ преступнику пожизненное заточеніе въ большой бесдк, въ конц итальянскаго сада.

Въ эту минуту раздался второй звонъ колокола, и только что приговоренный преступникъ, снова издавъ громкій крикъ, взмахнулъ своимъ величественнымъ хвостомъ, и торжестенною поступью пошелъ по террас. Молодые люди отправились вс вмст къ дому.

XIII.
Родъ Кастельтауерсовъ.

Джервэзъ-Леопольдъ Винклифъ, графъ Кастельтауерсъ, былъ пятый лордъ и послдній представитель своего рода. Онъ не былъ богатъ, но былъ очень хорошій, добрый человкъ. Онъ не имлъ никакихъ большихъ надеждъ въ жизни, но обладалъ довольно свтлымъ умомъ, довольно красивымъ лицомъ и юношеской энергіею, ибо ему было всего двадцать-семь лтъ. Какъ въ жизни, такъ и въ политик, онъ держался здравыхъ умренныхъ принциповъ, говорилъ пофранцузски какъ истый французъ, произнесъ одну успшную рчь въ палат лордовъ, и наконецъ былъ неженатъ. При всхъ этихъ качествахъ, неудивительно, что лордъ Кастельтауерсъ, несмотря на свое ограниченное состояніе, былъ въ послднее время предметомъ многихъ интригъ и ухаживаній дочерелюбивыхъ маменекъ. Если онъ до сихъ поръ не попалъ въ разставляемыя ему сти, то былъ обязанъ этимъ не своему благоразумію — такъ-какъ онъ влюблялся раза два или три — но судьб, а можетъ быть и своей матери, леди Кастельтауерсъ.

Молодой графъ обожалъ свою мать, которая до сихъ поръ сохранила еще свою красоту, высокаго роста, величественная, блдная, она напоминала чертами и цвтомъ лица позднйшіе портреты Маріи-Антуанеты. Только выраженіе ея было совершенно иное: грусть, нжность, женственность, дышавшія въ лиц несчастной королевы, нимало не отражались въ спокойномъ, величественномъ лиц Алеціи, графини Кастельтауерсъ. Она, казалось, во всю свою жизнь никогда не испытала сильнаго ощущенія, словно ничто, ни любовь, ни ненависть, ни страхъ, ни горе, не могли пронзить ея сердца, какъ стрла не можетъ пронзить мраморной статуи. Хотя он об отличались чрезмрною гордостью, но гордость у нихъ выражалась совершенно различно: у Маріи-Антуанеты гордость была страстная, пламенная и выражалась въ ея улыбк, у графини Кастельтауерсъ, она холодно блестла въ глазахъ. Гордость дйствительно была главнйшимъ элементомъ всего ея существованія, той осью, вокругъ которой вертлись вс ея мысли, слова и дйствіи. Она была богатая наслдница, дочь, жена и мать лордовъ, и происходила изъ древняго рода Гольм-Пирпойнтовъ, а извстно, что кровь Гольм-Пирпойнтовъ смшалась однажды съ кровью Плантагенетовъ, и два раза съ кровью Тюдоровъ. Графиня Кастельтауерсъ никогда не забывала всего этого, нетолько на яву, но, кажется, и во сн. Ея обращеніе и манеры дышали самой изящной любезностью и предупредительностью, но подъ всмъ этимъ скрывалась все та же гордость, бывшая, какъ мы уже сказали, основой всхъ ея чувствъ и дйствій.

Леди Кастельтауерсъ не любила своего мужа, но она любила своего сына на столько, на сколько это позволяла ея натура. Мужъ ея прожилъ все ея приданое впродолженіе пятилтней брачной ихъ жизни, оскорблялъ ее самымъ обиднымъ невниманіемъ, и наконецъ умеръ, оставивъ только долги и запятнанное имя. Сынъ, напротивъ, обожалъ ее и поклонялся ей съ самой колыбели. Съ того самаго дня, какъ она его родила, она не имла ни разу причины быть имъ недовольной. Ребёнкомъ онъ думалъ, что на божьемъ свт не было прекрасне и благородне существа, чмъ она, возмужавъ, онъ не потерялъ своей вры въ нее, а привязанность его превратилась въ ту возвышенную любовь, которая соединяетъ въ себ рыцарскую преданность мужчины съ нжнымъ чувствомъ сына. Поэтому неудивительно, что та частица человческой слабости, которая выпала на долю графини, была вся сосредоточена на одномъ предмет. Пока онъ былъ еще очень молодъ, ея любовь къ нему была какъ-бы отдана на проценты, до тхъ поръ, пока онъ будетъ въ состояніи ее оцнить, когда же онъ возмужалъ, его жизнь сдлалась почти тождественна съ ея жизнью. Вся ея гордость и честолюбіе сосредоточивались теперь на немъ. Главнйшей цлью ея жизни сдлалась забота хорошо женить его, то-есть знатно и богато. Онъ долженъ занять видное мсто въ верхней палат, долженъ сдлаться современемъ министромъ, и получить титулъ маркиза, которымъ герцогъ Йоркскій хотлъ наградить его отца, но встртилъ слишкомъ сильное противодйствіе со стороны короля Георга IV. Леди Кастельтауерсъ твердо ршила въ глубин своего сердца добиться всхъ этихъ благъ для своего сына, особенно же послдняго блага, то-есть титула маркиза. Она бы готова была отдать десять лтъ своей жизни, чтобъ увидть маркизскую корону на карет сына, и всякое воскресенье, когда пасторъ молилъ небо услышать смиренныя прошенія его прихожанъ, графиня набожно повторяла въ своемъ сердц: ‘Господи, сдлай моего сына маркизомъ’.

Между тмъ, юный лордъ принималъ вс заботы матери объ удовлетвореніи ея гордости и честолюбія за чистую материнскую любовь. Онъ нимало не думалъ о титул маркиза, не находилъ большой прелести въ верхней палат, и даже почти ршилъ въ своемъ ум, что никогда не приметъ на себя тяжелой отвтственности, соединенной со всякимъ офиціальнымъ мстомъ. Но онъ ни за что на свт не выразилъ бы громко своихъ понятій, чтобъ не опечалить матери. Онъ даже иногда упрекалъ себя за недостатокъ честолюбія, и утшался всякій разъ тмъ, что онъ вскор прочтетъ нсколько сочиненій по одному изъ животрепещущихъ финансовыхъ вопросовъ, и скажетъ свою вторую рчь въ палат.

Изъ всхъ плановъ его заботливой матушки, ему всего боле не нравилось ея стремленіе женить его на богатой невст. Его натура была нсколько романтическая, и онъ никакъ не могъ помириться съ мыслію поправить свое состояніе выгодной женитьбой. Онъ понималъ женитьбу только по любви.

Эта же сторона его романтической натуры побудила лорда Кастельтауерса принять самое живое участіе въ дл итальянской свободы. Онъ былъ, или боле воображалъ себя, рьянымъ демократомъ, любилъ приводить примры изъ жизни классическихъ республикъ, читалъ ‘Contrat Social’, и ненавидлъ со всмъ жаромъ истаго англичанина тиранію во всхъ ея видахъ и степеняхъ. Окруженный съ колыбели тройной стной консерватизма, онъ, можетъ быть, потому и предался съ такимъ жаромъ демократическимъ теоріямъ, что он представляли для него всю прелесть запрещеннаго плода. Онъ, конечно, никогда не признавался своей матери въ своемъ сочувствіи республиканскимъ принципамъ, и конечно не сказалъ бы спасибо, еслибъ какой нибудь слишкомъ обязательный пріятель передалъ графини содержаніе тхъ пламенныхъ и часто очень краснорчивыхъ рчей, которыя онъ произносилъ на итальянскихъ митингахъ, въ самыхъ отдаленныхъ и неаристократическихъ частяхъ Лондона.

По всмъ вопросамъ внутренней политики, лордъ Кастельтауерсъ былъ, что называется, либеральнымъ консерваторомъ, но чуть дло касалось Италіи, то онъ длался совершеннымъ bonnet rouge. Ему такъ же бы дико показалось проповдывать введеніе въ Англіи всеобщей подачи голосовъ, какъ учрежденіе рабства въ Венеціи, но онъ твердо врилъ въ возможность успшнаго возрожденія великой римской республики. Его сочувствіе къ итальянскому длу, быть можетъ, происходило отчасти оттого, что въ его юношескомъ ум еще было свжо то поклоненіе, которымъ наши университеты окружаютъ латинскихъ героевъ, поэтовъ и историковъ. Кром того, большое вліяніе имли на него путешествія по Италіи, странствія по знаменитымъ мстамъ Флоренціи и Рима, сопровождаемыя чтеніемъ Петрарки, Тасса, Данта, и романтичными приключеніями съ очаровательными, черноглазыми Джульетами и Біанками. Но боле всего подйствовало на лорда Кастельтауерса то, что онъ зналъ съ ранней юности Джуліо Колонну, и такимъ образомъ напитался итальянскимъ патріотизмомъ прежде, чмъ былъ въ состояніи понять, что такое патріотизмъ. Привыкнувъ смотрть на синьора Колонну какъ на дальняго родственника и одного изъ самыхъ короткихъ друзей его матери, онъ слушалъ съ дтскимъ довріемъ вс проповди краснорчиваго защитника свободы, и еще самъ не понимая хорошенько значенія словъ, научился любить и уважать то, что для Джуліо Колонны было дороже самой жизни. Поэтому неудивительно, что молодой лордъ, возмужавъ, оказался такимъ пламеннымъ другомъ итальянскаго дла, неудивительно, что онъ врилъ всей душой и сердцемъ въ Джуліо Колонну и въ великую римскую республику.

Въ сущности не было никакого кровнаго родства между Кастельтауерсами и этою втвью знаменитаго рода Колоннъ. Правда, одна мисъ Гольм-Пирпойнтъ вышла замужъ за князя Колонну, лтъ семьдесятъ тому назадъ, но отъ этого брака не было дтей. И однако, съ того времени между обоими семействами существовали дружескія отношенія. Колонны, въ третьемъ и четвертомъ колн, были великолпно принимаемы въ древнемъ сурейскомъ замк, а леди Кастельтауерсъ провела очень весело нсколько недль въ албанской вилл князя Колонны. Что же касается Джуліо Колонны, то онъ былъ другомъ дома почти съ тхъ поръ, какъ Алеція Пирпойнтъ сдлалась графиней Кастельтауерсъ, и въ этомъ не было ничего удивительнаго, такъ-какъ онъ былъ такимъ же другомъ ея отца. Онъ былъ одинъ изъ тхъ немногихъ людей, которыхъ дружбой дорожила графиня, и быть можетъ одинъ на свт пользовался ея полною довренностью. Къ нему обращалась она за совтомъ во время ея распрей съ мужемъ, съ нимъ совщалась о воспитаніи своего сына, въ его сочувствіи искала утшенія во всякой неудач ея честолюбивыхъ плановъ. Она знала его съ самаго своего дтства, восхищалась его великими способностями, уважала его высокое происхожденіе, и слпо врила въ его честность и благородство. Отчасти она питала уваженіе и къ его пламенному патріотизму, хотя, само собою разумется, она совершенно расходилась съ нимъ во мнніяхъ о демократизм и республиканизм.

— Въ отношеніи этого предмета, мой добрый другъ, синьоръ Колонна, часто говаривала она съ сожалніемъ: — одинаково глухъ, какъ къ голосу разсудка, такъ и къ голосу приличія. Онъ такъ напитался классической исторіей своей страны, что не можетъ теперь отличить нуждъ полудикаго народа отъ нуждъ высоко образованнаго класса. Онъ не видитъ, что монархическая форма правленія есть самая подходящая и необходимая для настоящаго времени. Я очень жалю его и часто, очень часто представляла ему всевозможные доводы, чтобъ убдить его, но напрасно. Теперь ужь я махнула рукой. Нельзя убдить человка, который нарочно затыкаетъ уши и закрываетъ глаза, чтобъ не видть и не слышать истины.

Говоря это, леди Кастельтауерсъ тяжело вздыхала и дйствительно махала рукой.

XIV.
Мать и сынъ.

— Такъ поздно и одинъ, Джервэзъ, сказала леди Кастельтауерсъ съ неудовольствіемъ: — колоколъ къ завтраку прозвонилъ уже минутъ десять. Гд-жь наши гости?

— Простите, что заставилъ васъ дожидаться, сказалъ лордъ: — но вы сами пожалете, когда узнаете причину этой задержки. Сарданапалъ укусилъ синьору Колонну въ руку, и Воанъ пошелъ съ ней въ комнату мистрисъ Валькеръ, чтобъ перевязать ей рану. Я всегда говорил, что эта проклятая птица надлаетъ когда нибудь бдъ. А гд Колонна?

— Въ своей комнат, и врно по обыкновенію не слышалъ звука. Но, рана у Олимпіи, надюсь, неопасная?

— Нтъ ничего опаснаго, но ей, конечно, бдной, больно.

— Нтъ ли необходимости въ моемъ присутствіи? холодно спросила графиня.

— Крайней необходимости нтъ, отвчалъ молодой человкъ.

Графиня сла за столъ и приказала лакею, подавшему кушанье, удалиться изъ комнаты.

— Я очень рада, сказала она:— что мы хотя нсколько минутъ останемся одни, Джервэзъ. Ты не знаешь, долго ли у насъ остается майоръ Воанъ?

— Я, право, не знаю, онъ ничего еще мн не говорилъ о своемъ отъзд, и притомъ, у него теперь время свободное, значитъ ему некуда торопиться.

— Я думаю, намъ бы слдовало доставить ему какое нибудь развлеченіе, пока онъ въ Кастельтауерс.

— Я хотлъ то же самое вамъ замтить, матушка, отвчалъ Джервэзъ: — я пригласилъ нсколькихъ друзей, и жду на будущей недли Чарли Бургоина и Эдварда Брандона, но вдь этого мало, не дать ли намъ бала?

— Или сдлать праздникъ, но, кажется, еще слишкомъ рано по сезону чтобъ длать праздникъ?

— И потомъ праздникъ страшно дорого стоитъ, замтилъ графъ со вздохомъ: — пожалуй, еще можно будетъ ршиться на такую штуку, когда соберемъ полугодовой доходъ, но теперь, право, страшно подумать, какъ у насъ мало денегъ. Я былъ вчера у нашего банкира, и поврите ли, что до средины лта, намъ придется жить на нсколько фунтовъ.

Графиня тяжело вздохнула и съ нетерпніемъ стала бить со столу своими аристократическими, тонкими пальцами.

— Скверно быть бднымъ! воскликнулъ молодой человкъ.

— Да, бдное дитя мое, очень нехорошо.

— Еслибъ не продажа двухъ фермъ…

— Чтобъ выкупить имніе, заложенное твоимъ мотомъ-отцомъ, прервала его съ горечью графиня.

— Еслибъ не уплата этихъ денегъ, то мы находились бы теперь въ очень хорошемъ положеніи. Эти двадцать-пять тысячъ фунтовъ сдлали бы насъ богатыми людьми.

— То-есть, сравнительно богатыми, сказала графиня.

— Но что пользы хныкать и горевать, воскликнулъ лордъ Кастельтауерсъ, стараясь весело улыбнуться: — мы бдны и должны съ этимъ помириться. Однако, все же мы должны, какъ бы то ни было, доставить нашимъ гостямъ какое нибудь развлеченіе. Подумайте объ этомъ хорошенько и, конечно, все, что вы придумаете и ршите, будетъ самымъ лучшимъ и подходящимъ. Я же съ своей стороны промыслю какъ нибудь денегъ. Можетъ быть, Трефольденъ дастъ мн взаймы сотенки дв.

— Онъ, кажется, на дняхъ наслдовалъ огромное состояніе?

— Нтъ, это не нашъ Трефольденъ, а какой-то его родственникъ. Я не знаю, право, хорошенько исторіи этого наслдства, но говорятъ, она очень интересна и романтична. Однако, это не мшаетъ и самому Трефольдену быть богатымъ человкомъ, онъ слишкомъ уменъ и ведетъ слишкомъ умренную жизнь, чтобъ не быть богатымъ. Во всякомъ случа, это одинъ человкъ, у котораго я могу занять денегъ.

— Я не люблю, когда ты длаешь долги, Джервэзъ, сказала леди Кастельтауерсъ.

— Я также ненавижу долги, отвчалъ ея сынъ: — но вдь джентльменъ можетъ, безъ всякаго зазрнія совсти, занять маленькую сумму у своего стряпчаго. Вдь это понастоящему и не заемъ.

— Ахъ! еслибъ мн только тебя женить хорошо, со вздохомъ произнесла графиня.

Лордъ Кастельтауерсъ пожалъ плечами.

— Ахъ! еслибъ мн дожить до того дня, когда ты займешь въ стран мсто, принадлежащее теб по праву рожденія и способностей! Я какъ-то на дняхъ говорила о теб съ герцогомъ Дорчестерскимъ, и онъ полагаетъ, что скоро будетъ перемна въ министерств. Если это правда и если онъ съ нкоторыми нашими друзьями войдетъ въ силу, то — nous verrons!

— Въ томъ-то и бда, что всегда тутъ примшиваются столько еслибъ, сказалъ съ улыбкой Кастельтауерсъ.

— Кстати, ты знаешь, что мисъ Гатертонъ, знаменитая, богатая мисъ Гатертонъ, гоститъ теперь въ Эльшам-Парк. Если мы дадимъ праздникъ, то, конечно, мисъ Валькиппіо привезутъ ее съ собою. Говорятъ, она иметъ до двухсотъ пятидесяти тысячъ фунтовъ.

— Неужели? сказалъ лордъ Кастельтауерсъ, очень хладнокровно.

— И она, говорятъ, очень хороша собой.

— Неужели? повторилъ молодой человкъ тмъ же тономъ.

Графиня взглянула на сына, но тотъ обернулся къ окну.

— Мн кажется, майоръ Воанъ очень ухаживаетъ за Олимпіей, сказала графиня.

— За… синьорой Колонной! произнесъ лордъ съ невольнымъ смущеніемъ:— это невозможно.

— Отчего же невозможно?

— Оттого… но я, право, не знаю, отчего, только это, кажется, такъ невроятно!

— Отчего жь невроятно? спросила графиня съ холоднымъ упорствомъ.

— Отчего… да очень просто. Воанъ не женихъ, онъ не иметъ почти никакихъ средствъ, кром своего жалованья… и… и потомъ они такъ не подходятъ другъ къ другу, совершенно не подходятъ — ни вкусами, ни годами, ни характерами.

Молодой человкъ говорилъ поспшно и съ явнымъ волненіемъ.

— Я несогласна съ тобою, Джервэзъ, сказала леди Кастельтауерсъ: — я уврена, что майоръ Воанъ охотно женился бы на Олимпіи. Онъ вовсе не старъ, ему не боле сорока лтъ, и если онъ иметъ лишь нсколько сотенъ фунтовъ въ годъ, кром своего жалованья, то все же онъ богаче отца Олимпіи. Кром того, онъ отличный, храбрый офицеръ, а если Колонна не ошибается въ своихъ надеждахъ, то храбрый офицеръ теперь дороже денегъ, для итальянскаго дла.

Лордъ Кастельтауерсъ продолжалъ стоять у окна, устремивъ взоръ на отдаленныя горы, и ничего не отвчалъ на слова своей матери.

— Онъ теб ничего не говорилъ на этотъ счетъ? спросила леди Кастельтауерсъ.

— Нтъ, ничего.

— Впрочемъ, зачмъ ему было бы и говорить?— Дйствительно, незачмъ. Но вотъ и письма, а вслдъ за ними идутъ наша паціентка и ея докторъ.

Леди Кастельтауерсъ поспшила выразить Олимпіи свое сожалніе и участіе, но молодая двушка подняла на смхъ свое приключеніе. Майоръ Воанъ почтительно поклонился графин, которая радушно протянула ему руку, посл чего вс услись за столъ.

— Вотъ, какъ всегда, цлая кипа писемъ Колонн, сказалъ лордъ Кастельтауерсъ, сортируя полученныя письма: — одна, дв, три надушенныя записочки майору Воану. Два письма вамъ, матушка, и только одно мн, и какое еще некрасивое, конвертъ большой, грубый, офиціальный.

— Онъ какъ будто пахнетъ Бонд-Стритомъ, сказалъ майоръ Воанъ, который не оправился еще отъ смущенія, причиненнаго ему шуткой Кастельтаеурса о надушенныхъ письмахъ.

— Скажите лучше, что оно пахнетъ Чансери-Лэномъ, отвчалъ лордъ Кастельтауерсъ, распечатывая письмо: — а Чансери-Лэнъ на столько хуже Бонд-Стрита, на сколько Ньюгетъ хуже суда Королевиной-Скамьи.

— Бонд-Стритъ и Чансери-Лэнъ, Ньюгетъ и судъ Королевиной-Скамьи, повторила синьора Колонна: — какія все странныя слова. Что это значитъ?

— Я полагаю, сказала леди Кастельтауерсъ: — что майоръ Воанъ думалъ, что это письмо отъ портного, или кого-нибудь въ этомъ род, тогда какъ оно въ сущности отъ стряпчаго моего сына, мистера Трефольдена.

— Я видла мистера Трефольдена, нсколько недль тому назадъ, въ Швейцаріи, замтила синьора Колонна.

— Въ Швейцаріи! съ удивленіемъ воскликнулъ лордъ Кастельтауерсъ.

— И онъ уполномочилъ меня внести его имя въ списокъ членовъ нашего главнаго комитета.

— Вотъ чудеса! воскликнулъ еще съ большимъ удивленіемъ Кастельтауерсъ.

— Отчего чудеса? разв мистеръ Трефольденъ прежде не сочувствовалъ итальянскому длу? спросила леди Кастельтауерсъ.

— Мистеръ Трефольденъ, милая матушка, никогда не сочувствуетъ и не порицаетъ общественнаго движенія. Сама природа, кажется, устроила такъ, что онъ не иметъ собственнаго мннія.

— Въ такомъ случа, онъ или очень легкомысленный, или очень самолюбивый человкъ, сказала леди Кастельтауерсъ.

— Послднее не подлежитъ никакому сомннію, онъ чрезвычайно умный человкъ, и вроятно придетъ день, когда онъ выразитъ свои политическія мннія, но будьте уврены, что и тогда онъ будетъ дйствовать только ради своихъ интересовъ, чтобъ проложить себ дорогу къ шерстяному мшку лорда-канцлера.

— Я очень рада, что это только предположеніе, а не дйствительная оцнка характера мистера Трефольдена, сказала Олимпія.

— А разв онъ вамъ нравится? спросилъ поспшно майоръ Воанъ.

— Я не могу сказать, чтобъ онъ мн нравился или не нравился, но если то, что вы говорите, справедливо, то я никогда ему боле не скажу ни слова.

Въ эту минуту, въ комнату вошелъ синьоръ Колонна, и поспшно поздоровавшись со всми, бросилъ жадный взглядъ на кипу писемъ.

— Здравствуйте, здравствуйте, сказалъ онъ: — я, кажется, опоздалъ? Peccavi. Я не слыхалъ звонка. Простите, пожалуйста, добрая леди Кастельтауерсъ. Что новенькаго? А вы раненько нынче поднялись, майоръ Воанъ, я видлъ, какъ вы садились на лошадь въ шесть часовъ утра. Почта, кажется, пришла большая, я вижу громадное количество писемъ.

Съ этими словами, онъ слъ къ столу, и погрузился въ чтеніе полученныхъ писемъ и документовъ.

— Трефольденъ извиняется, матушка, что онъ до сихъ поръ не пріхалъ, сказалъ лордъ Кастедьтауерсъ: — но его удержали дла его родственника, который получилъ наслдство въ четыре или пять мильйоновъ.

— Человкъ, который наслдуетъ четыре или пять мильйоновъ, не иметъ права жить! воскликнулъ майоръ Воанъ: — ибо онъ оскорбляетъ своимъ существованіемъ всхъ окружающихъ его.

— А еслибъ вмсто мужчины — этотъ богатый наслдникъ былъ бы женщина, тогда что? спросила синьора Колонна.

— Тогда бы я, конечно, приговорилъ ее тотчасъ выйдти замужъ.

— Не безпокойтесь, тогда бы ужь самъ Трефольденъ не далъ маху, воскликнулъ со смхомъ лордъ.

— Я, право, не понимаю, о чемъ вы толкуете, сказала леди Кастельтауерсъ: — кто наслдовалъ мильйоны: родственникъ или родственница Трефольдена?

— Увы! родственникъ.

— Я увренъ, что онъ какой-нибудь толстый, отвратительный уродъ, сказалъ майоръ Воанъ.

— И плебей, прибавила леди Кастельтауерсъ, съ презрительной улыбкой.

— И отсталый, замтила Олимпія.

— Да ужь какъ тамъ хотите, отвчалъ лордъ: — а онъ такъ богатъ, что будь онъ глупе и безобразне Калибана, общество приняло бы его съ распростертыми объятіями, и первая красавица въ королевств съ радостью отдала бы ему руку и сердце! А какъ думаетъ наше почтенное общество, не пригласить ли намъ въ Кастельтауерсъ этого мильйонера недльки на дв или хоть на одну, и поклониться новому, золотому тельцу?

— Ни за что на свт! воскликнула Олимпія, но она одна отвчала, а другіе вс молчали.

Вскор завтракъ былъ оконченъ, и все общество разошлось въ различныя стороны. Молодой лордъ пошелъ въ конюшню, майоръ Воанъ въ бильярдную, Олимпія отправились въ свою комнату, а леди Кастельтауерсъ и Колонна вышли погулять въ садъ, подъ окнами столовой.

— О какомъ это мильйонер говорили за завтракомъ? спросилъ съ живостью Колонна.

— Caro amico, вы знаете столько же, какъ и я, отвчала леди Кастельтауерсъ: — онъ родственникъ нашего стряпчаго, мистера Трефольдена, чрезвычайно приличнаго и образованнаго человка. Что же касается состоянія, то говорятъ, оно наростало впродолженіе двухсотъ лтъ, но все это, вроятно, сказки.

— Отъ четырехъ до пяти мильйоновъі произнесъ Колонна, боле про себя, чмъ вслухъ: — чего бы не могъ сдлать другъ Италіи съ такимъ состояніемъ?

Леди Кастельтауерсъ улыбнулась.

— Sempre Italia, сказала она.

— Sempre Italia, повторилъ онъ, почтительно сппмаа шляпу:— пока я живу, леди Кастельтауерсъ, пока я живу Sempre Italia.

Они дошли до конца аллеи, и повернувъ, хотли возвратиться къ дому, какъ вдругъ Колонна, схвативъ съ жаромъ руку леди Кастельтауерсъ, произнесъ поспшно:

— Я бы хотлъ видть этого человка. Не одну тысячу рекрутовъ навербовалъ я для Италіи, но вс они могли только пожертвовать своею жизнью, и пожертвовали ею. Но въ нашемъ дл деньги такъ же нужны, какъ кровь. Еслибъ мы имли въ прошломъ году мильйонъ, только одинъ мильйонъ — Италія была бы уже свободна!

— А! вы хотите, чтобъ я вамъ помогла, чтобъ Джервэзъ привезъ этого господина сюда? Не такъ ли?

— Именно.

— Что жь? я думаю, это можно устроить.

— Гм! я увренъ, что можно, отвчалъ Колонна.

— И это приведетъ къ важнымъ послдствіямъ.

— Да, вроятно.

— Я знаю, вы производите на людей просто магическое вліяніе, а если нашъ мильйонеръ окажется молодымъ и впечатлительнымъ человкомъ…

Она остановилась, какъ-бы колеблясь, не зная, продолжать ей, или нтъ. Онъ взглянулъ на нее, и глаза ихъ встртились.

— Олимпія такъ прекрасна, такъ очаровательна! сказала она, улыбаясь.

— Я уже думалъ объ этомъ, отвчалъ Колонна.— Олимпія, вы знаете, никогда не выйдетъ замужъ за человка, который не посвятилъ бы Италіи и душу и тло.

— И кошелекъ! прибавила спокойно леди Кастельтауерсъ.

— И кошелекъ, разумется, отвчалъ Колонна, значительно просіявъ.

— Въ такомъ случа, мой старый другъ, я сдлаю ради васъ все, что могу, сказала очень нжно леди Кастельтауерсъ.

— А я сдлаю все, что могу, ради нашего дла. Богу извстно, Алеція, что я все это длаю только для Италіи, Богу извстно, какъ чиста моя душа, и что нтъ въ ней ни одной эгоистичной, тщеславной мысли.

— Я уврена въ этомъ.

— Имй я въ своемъ распоряженіи хоть половину этихъ четырехъ или пяти мильноновъ, цль, которой я посвятилъ всю свою жизнь и жизнь моего единственнаго ребёнка, была бы достигнута. Слышите, Алеція, эта цль была бы достигнута!

— И будетъ достигнута, amico mio, если моя помощь можетъ принести какую-либо пользу. Я поговорю тотчасъ съ Джервэзомъ, и онъ пригласитъ къ намъ мистера Трефольдена и его родственника.

— Дорогой, лучшій мой другъ, промолвилъ итальянецъ, взявъ протянутую ему руку, и съ благодарностью пожимая ее.

— Но смотрите, ни слова сыну о томъ, что мы говорили. У него свои понятія о гостепріимств — вы понимаете?

— Да, вы совершенно правы.

— Ну, такъ теперь прощайте, на время.

— Adio.

Графиня медленно пошла къ дому, погруженная въ глубокія размышленія о томъ, какъ бы ей женить сына на богатой наслдниц, а Олимпію Колонну спустить Саксену Трефольдену.

XV.
Саксенъ даетъ первую чеку.

У одного изъ окошекъ роскошнаго отеля въ Пикадили стоялъ молодой человкъ, высокаго роста, и постукивая пальцами по зеркальнымъ стекламъ, смотрлъ лниво на шумную, многолюдную улицу. Было два часа пополудни, и блестящая улица представляла самое веселое, пестрое зрлище, но лицо молодого человка нимало не выражало, чтобъ онъ принималъ участіе въ общей веселости. Напротивъ, его выраженіе было столь мрачно и недовольно, какъ только можетъ быть мрачно и недовольно такое счастливое и открытое лицо. Роскошные экипажи, быстро смняющіе другъ друга, и пестрая толпа, казалось, не обращали на себя его вниманія. Онъ звалъ, посматривалъ каждую минуту на часы, прохаживался взадъ и впередъ по комнат, и снова возвращался къ окну. Подл, на стол, лежало нсколько книгъ, бинокль и дв газеты, но ни одна изъ книгъ не была разрзана, а газеты были нетронуты. Находясь въ какомъ-то нервномъ, безпокойномъ состояніи, молодой человкъ не могъ ни читать, ни думать, а только нетерпливо ходилъ взадъ и впередъ по комнат.

Наконецъ, на улиц послышался шумъ подъзжающаго экипажа, и молодой человкъ бросился на лстницу, встрчать пріхавшихъ. Это были лордъ Кастельтауерсъ и Вильямъ Трефольденъ.

— Какъ я радъ, что вы наконецъ-то пріхали! воскликнулъ молодой человкъ: — я уже такъ давно васъ поджидаю.

— Мы опоздали не боле минутъ двадцати, отвчалъ Вильямъ Трефольденъ съ улыбкой.

— Но здсь такъ скучно!

— Вотъ я привезъ вамъ гостя, продолжалъ Вильямъ Трефольденъ:— лордъ Кастельтауерсъ, позвольте мн познакомить васъ съ моимъ родственникомъ, Саксеномъ Трефольденомъ. Саксенъ, лордъ Кастельтауерсъ такъ любезенъ, что выразилъ желаніе съ тобою познакомиться.

Саксенъ пожалъ руку лорда.

— Благодарствуйте, сказалъ онъ: — очень признателенъ за ваше любезное посщеніе.

— Я удивляюсь, что вамъ здсь скучно, мистеръ Трефольденъ! сказалъ лордъ Кастельтауерсъ, взглянувъ въ окно.

— Я нахожу весь Лондонъ очень скучнымъ, отвчалъ Саксенъ.

— Могу я спросить, сколько времени вы здсь?

— Съ недлю.

— Такъ вы еще не имли времени осмотрться, и составить себ врнаго понятія о Лондон.

— Я знаю только, что я здсь чувствую себя совершенно несчастнымъ, чего еще со мной не бывало во всю мою жизнь. У меня голова идетъ кругомъ отъ всего этого шума и движенія. Я ничего не могу ни думать, ни длать, я не могу ни на что ршиться, ничего сообразить. Возьму книжку — ничего не понимаю, выйду на улицу — заблужусь, открою окошко, чтобъ подышать воздухомъ — и вмсто воздуха дышу какимъ-то смрадомъ и дымомъ. Право, я не дышалъ хорошо и свободно съ тхъ поръ, какъ пріхалъ сюда.

— Нечего сказать, нашъ современный Вавилонъ не сдлалъ на васъ пріятнаго впечатлнія.

— Мой родственникъ почти еще ничего не видалъ, кром Чансери-Лэна, замтилъ Вильямъ Трефольденъ: — вс эти дни мы вводили его во владніе, и таскали его по различнымъ судамъ и банкамъ.

— Что жь, это отличное начало для близкаго знакомства съ лондонской жизнью.

— Еще бы, англійскій банкъ — первое зданіе во всемъ город, прибавилъ стряпчій.

— А онъ мн показался такимъ некрасивымъ, уродливымъ, сказалъ наивно Саксенъ.

— Но я надюсь, что теперь вс дла уже кончены? сказалъ лордъ Кастельтауерсъ.

— Да, на время, и Саксену теперь нечего другого длать, какъ забавляться.

— Забавляться! повторилъ Саксенъ: — для этого мн надо хать домой.

— Потому ли, что Рейхенау такое веселое мсто, или Лондонъ такъ вамъ не понравился? спросилъ графъ съ улыбкой.

— Нтъ, потому что я родился въ горахъ и здсь мн душно, какъ въ темниц. Мн необходимъ чистый, свжій воздухъ, горы и ружье — вотъ что я называю забавой.

— Я съ вами совершенно согласенъ, отвчалъ лордъ Кастельтауерсъ:— и если вы сдлаете мн честь и прідете въ мое сурейское помстье, то я вамъ могу общать подобную забаву. Покуда же позвольте доказать вамъ, что Лондонъ не лишенъ прелестей, какъ вы полагаете.

— А вотъ это послужитъ вамъ лучшей помощью для знакомства со всми прелестями Лондона, сказалъ Вильямъ Трефольденъ, вынимая изъ кармана маленькую, длинноватую книжку въ зеленой обертк: — въ страницахъ этой книжки магическая сила. Въ нихъ заключается вся мудрость и вся красота міра, въ которомъ мы живемъ. Пока эта книжка будетъ находиться въ вашемъ карман, вы никогда не будете нуждаться ни въ удовольствіяхъ, ни въ друзьяхъ, а когда вы придете къ концу этого тома, то издатели доставятъ вамъ слдующій.

— Что же это такое? спросилъ Саксенъ, нерелистывая съ недоумніемъ книжку.

— Эта книжка съ чеками.

— Фуй! опять деньги, все деньги!

— Не говорите, о нихъ такъ непочтительно. У васъ больше денегъ, чмъ вы можете сосчитать, а вы между тмъ не знаете имъ ни цны, ни что съ ними длать.

— Такъ, пожалуйста, научите меня, сказалъ Саксенъ съ нетерпніемъ:— вопервыхъ, скажите мн цну денегъ.

— Это совершенно зависитъ отъ личныхъ вкусовъ и мнній, отвчалъ Вильямъ съ своей обычной, хитрой улыбкой:— если вы спросите лорда Кастельтауерса, то онъ вроятно отвтитъ вамъ, что есть на свт вещи и дороже денегъ — благородная кровь, черные глазки и свобода Италіи. Если же вы спросите меня, то я вамъ, конечно, отвчу, что деньги неизмримо выше всего этого.

— Теперь, скажите мн, вовторыхъ, что мн длать съ деньгами.

— Расходовать ихъ.

Саксенъ пожалъ плечами, а лордъ Кастельтауерсъ, который было злобно насупилъ брови при намек Вильяма Трефольдена, громко разсмялся, говоря, что лучшаго совта нельзя дать.

— Но вы никогда не будете въ состояніи расходовать деньги, прежде чмъ не научитесь этому искуству, продолжалъ стряпчій:— вы должны пріобрсть знаніе, какъ превратить золото во все, что только вамъ приглянется, или чего вы захотите. Мидасъ въ древности обращалъ все въ золото, а вы можете обратить золото во все.

— А разв я буду отъ этого счастливе? спросилъ Саксенъ со вздохомъ.

— Во всякомъ случа вы будете умнй, отвчалъ Вильямъ со смхомъ:— и вамъ не будетъ такъ скучно, какъ теперь, значитъ вы будете счастливе. Тотъ, у кого много денегъ, и кто знаетъ, какъ ихъ употреблять, тотъ никогда не узнаетъ скуки.

— То-то, кто знаетъ ихъ употреблять! Въ этомъ-то и вся трудность!

— Еслибъ вы читали Мольера, отвчалъ Вильямъ:— то знали бы, что въ кошельк богатаго человка скрываются вс знанія.

— Вы сметесь надо мной? сказалъ Саксенъ, хотя и очень добродушно, но такъ метко, что даже ловкій Вильямъ смутился:— вы думаете, что надъ богатыми можно и должно смяться, отчего жь нтъ, пожалуй, смйтесь. Это послужитъ отличнымъ средствомъ для моего образованія. А вдь вы взялись быть моимъ наставникомъ. Дайте мн сейчасъ урокъ въ алхиміи. Во что прикажете мн прежде всего превратить мое золото?

— Во что вамъ нравится, отвчалъ Трефольденъ:— я полагаю, что прежде всего нужно бы его превратить въ роскошную одежду, кучу французскихъ перчатокъ и въ блестящаго лакея. Ну, а потомъ — лучше всего спросите совта у лорда Кастельтауерса.

— Я подаю голосъ въ пользу отличной кровной лошади, щегольского кабріолета и маленькаго грума, сказалъ лордъ.

— И хорошей квартиры въ Сен-Джемской улиц, прибавилъ стряпчій.

— И ложи въ опер.

— И я еще вотирую въ пользу цвтовъ, картинъ, богатой классической библіотеки, музея этрусскихъ древностей, великолпнаго органа и т. д. и т. д.— вотъ какъ нужно употреблять деньги, счастливецъ! Я ничего не знаю проще, прекрасне, удовлетворительне подобныхъ, можно сказать, философскихъ опытовъ.

— Вы меня совершенно смутили вашими полусерьёзными, полушутливыми рчами, произнесъ Саксенъ:— я, право, не разберу, гд кончается дло и начинается шутка. Что вы именно хотите сказать? Я готовъ длать то, что вы полагаете необходимымъ для человка въ моемъ положеніи, но вы должны меня научить.

— Я только для этого сегодня и пріхалъ.

— Но вы должны позволить мн во всякое время бросить вашу систему, если она мн не понравится или надостъ.

— Какъ? и возвратиться опять къ своимъ горамъ и грубой пищ?

— Да, если мн въ горахъ пріятне, а грубая пища вкусне.

— Какъ хотите. Ну, такъ теперь мы приступимъ къ длу. Вы отдадите себя въ полное наше распоряженіе и будете слпо повиноваться мн и лорду Касгельтауерсу впродолженіе шести или восьми часовъ. Прежде всего, вы напишите чеку въ пятьсотъ фунтовъ, которую мы размняемъ по дорог, у Друмопда,

— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчалъ Саксенъ, и взявъ перо, написалъ подъ диктовку стряпчаго первую свою чеку.

— Онъ славный малый! сказалъ лордъ Кастельтауерсъ Трефольдену, сходя съ лстницы:— онъ мн чрезвычайно нравится. Какъ вы думаете, не предложить ли его въ члены Эректеума? Онъ долженъ быть непремнно членомъ въ какомъ нибудь клуб, а я знаю многихъ въ Эректеум, которые для моего protg сдлаютъ все на свт.

— Конечно, вы должны это сдлать, отвчалъ Трефольденъ:— ему всего нужне познакомиться съ людьми, а я, вы знаете, слишкомъ занятъ, чтобъ возиться съ нимъ.

— Я и самъ ненадолго бываю въ Лондон, потому что это слишкомъ дорого, сказалъ лордъ:— но, во всякомъ случа, когда я здсь, я готовъ оказать всякую услугу мистеру Саксену Трефольдену.

— Очень вамъ благодаренъ. Саксенъ, лордъ Кастельтауерсъ такъ добръ, что общаетъ тебя записать въ члены Эректеума.

— Аинскаго эректеума! воскликнулъ Саксенъ съ удивленіемъ и смхомъ.

— Пустяки, лондонскаго. Это модный клубъ.

— Я очень благодаренъ лорду Кастельтауерсу, сказалъ Саксенъ, хотя онъ имлъ такое же понятіе о цли и о назначеніи моднаго клуба, какъ дикій бедуинъ африканскихъ степей.

XVI.
Эректеумъ.

— Нтъ, Брандонъ, онъ не снобсъ! онъ простъ, какъ аркадскій пастушокъ, но столько же снобсъ, сколько…

Сэръ Чарльсъ Бургойнъ хотлъ сказать: ‘сколько вы’, но передумалъ, и вмсто того прибавилъ: ‘Сколько самъ Кастельтауерсъ’.

— Я называю всякаго снобсомъ, кто въ обыкновенномъ разговор цитируетъ Біона и Моска, отвчалъ Брандонъ, нимало не замтивъ минутнаго колебанія своего пріятеля: — кой чортъ будетъ помнить Біона или Моска, и какое право онъ иметъ, хвастаясь своимъ знаніемъ, выставлять другихъ дураками?

— Конечно, это очень безжалостно съ его стороны, отвчалъ сэръ Чарльсъ.

— Я ненавижу вашихъ ученыхъ людей! воскликнулъ Брандонъ съ явнымъ неудовольствіемъ: — я ненавижу выскочекъ. Невжи-выскочки довольно несносны, но ученые выскочки хуже всего на свт, а онъ то и другое — чортъ бы его побралъ!

— Чортъ бы его побралъ во всякомъ случа, замтилъ третій молодой человкъ, подходя къ разговаривающимъ:— но позвольте спросить, о комъ вы говорите, и что онъ сдлалъ?

Сцена эта происходила въ одной изъ роскошныхъ комнатъ Эректеума, моднаго клуба въ Пэль-Мэл. Первые два собесдника были Эдвардъ Брандонъ, эсквайръ, третій и младшій сынъ Гарди Канута, четырнадцатаго графа Ипсвича, и сэръ Чарльсъ Бургойнъ, баронетъ, гвардейскій офицеръ.

Есть люди, которыхъ природа создаетъ какъ-бы подъ извстными условіями, и Эдвардъ Брандонъ былъ одинъ изъ такихъ людей. Онъ походилъ на т красивые, но наскоро и неосновательно выстроенные дома въ южномъ Кенингстон, которые ежедневно выростаютъ, какъ грибы, и отдаются въ наймы съ непремннымъ условіемъ, чтобъ жильцы никогда не танцовали. Онъ былъ очень молодъ, очень высокаго роста, и одаренъ столь малымъ количествомъ мозга и мускуловъ, сколь можетъ быть одаренъ человкъ. Его слабыя умственныя способности могли быть раздавлены и совершенно уничтожиться отъ самой малой, бездльной тяжести знанія, а его изящныя манеры были не что иное, какъ легкія, глиняныя украшенія въ жалкомъ, современномъ вкус. Онъ иногда просматривалъ ‘Придворный списокъ’ и прочелъ половину перваго тома ‘Охотничьихъ похожденій Сопи Спонджа’. Онъ игралъ порядочно въ крокетъ, очень дурно на бильярд, и былъ весь пропитанъ насквозь и насквозь табакомъ.

Сэръ Чарльсъ Бургойнъ былъ совершенно иного рода человкъ. Конечно, онъ не представлялъ ничего необыкновеннаго, и былъ дюжинный человкъ, но тотъ классъ людей, къ которому онъ принадлежалъ, былъ гораздо выше, чмъ классъ, къ которому принадлежалъ Брандонъ. Если продолжать наше сравненіе съ домами, то Бургоинъ походилъ на домъ, основательно выстроенный и хорошо меблированный. Онъ хорошо здилъ, отлично стрлялъ, превосходно игралъ на бильярд, и имлъ такое правильное, красивое лицо, что товарищи прозвали его красавцемъ, кром того онъ отличался какой-то дерзкой небрежностью въ разговор, которая упрочила за нимъ славу остроумнаго человка.

Молодой человкъ, подошедшій къ этимъ двумъ собесдникамъ, былъ небольшого роста съ живыми, быстрыми глазами, съ нсколько напыщенными манерами и въ изысканно-нарядной одежд. Это былъ Лоренсъ Грэторексъ, эсквайръ, единственный сынъ, наслдникъ и товарищъ по фирм сэра Самуэля Грэторекса, извстнаго банкира и альдермана Сити.

— Чортъ бы его побралъ во всякомъ случа, повторилъ этотъ джентльменъ:— но кто онъ, и что сдлалъ?

— Мы говоримъ о новомъ член нашего клуба, отвчалъ Брандонъ.

— О Крез Трефольден?— да это просто дикарь. Какое новое преступленіе сдлалъ онъ противъ общественныхъ приличій?

— Онъ оскорбилъ Брандона, цитируя греческихъ писателей, сказалъ красавецъ.

— Цитировалъ греческихъ писателей! Страшное преступленіе. Какъ намъ за это его наказать? Не надть ли намъ на него узду?

— Нтъ, лучше приговоримъ его питаться греческими кореньями во всю его жизнь, какъ Тимона Аинскаго, замтилъ красавецъ съ небрежной улыбкой.

— Онъ и теперь не лучше грубаго дикаря, отвчалъ Грэторексъ, презрительно пожимая плечами: — онъ совершенно не знаетъ жизни и не интересуется ничмъ, что длается вокругъ него. Въ прошлую среду, когда вс наши съума сходили по скачк, онъ спокойно сидлъ и читалъ Гомера, словно это была самая свжая новинка. Онъ просто одушевленный анахронизмъ.

— Но кто онъ такой? воскликнулъ Брандонъ: — откуда его чортъ принесъ?

— А Богъ его знаетъ! отецъ его врно былъ громадный in-folio, а мать палимисестъ.

— Вы что-то удивительно ныньче остроумцы, мистеръ Грэторексъ, сказалъ съ улыбкой Бургоинъ.

— И потомъ онъ оскорбительно богатъ! помилуйте, онъ далъ вчера тысячу фунтовъ на подписку въ пользу Вилиса! вс наши пожертвованія, въ сравненіи съ его, кажутся такими мелкими, ничтожными.

— Проклятая самоувренность! сказалъ Брандонъ: — онъ у насъ членомъ не боле недли, а позволяетъ себ жертвовать Вилису боле, чмъ самые старые члены клуба!

— Что жь, это щедрое пожертвованіе, сказалъ добродушно красавецъ.

— Щедрое! да чортъ его возьми съ его щедростью! Я полагаю, члены Эректеума могутъ сами назначить пенсіонъ своему секретарю, прослужившему имъ пятнадцать лтъ, и не нуждаются въ помощи какого-то дерзкаго новичка.

— Ваше благородное негодованіе очень трогательно, сказалъ Бургойнъ: — но, Брандонъ, сколько времени вы членомъ нашего клуба? кажется, съ полгода?

— Во всякомъ случа, это было очень безтактно, замтилъ Грэторексъ:— эти nouveaux riches всегда такъ поступаютъ. Человкъ, привыкшій всю свою жизнь быть богатымъ, поступалъ бы иначе.

— Вы, напримръ, отвчалъ дерзко красавецъ.

— Пожалуй, и я, сэръ Чарльсъ, хотя ваше замчаніе не совершенно кстати.

— Какимъ образомъ Трефольдену досталось это состояніе? спросилъ Брандонъ: — я слышалъ, что кто-то ему оставилъ его сто лтъ тому назадъ, и оно съ тхъ поръ росло и увеличивалось, но конечно, это только пустыя сказки.

— Это дйствительно походитъ на сказку о спящей красавиц, замтилъ Бургойнъ.

— Я объ этомъ столько же знаю, сколько и вы, мистеръ Брандонъ, отвчалъ Грэторексъ: — я слышалъ только общіе толки о томъ, какъ эти деньги лежали сто лтъ, наростая проценты на проценты, и наконецъ, достигнувъ десяти мильоновъ, достались нашему пріятелю. Иные говорятъ, что у него вдвое боле, но я этому не врю.

— Онъ положилъ вс свои деньги у сэра Самуэля? спросилъ Брандонъ.

— Нтъ, наша лавочка слишкомъ отдаленна, онъ помстилъ свои мильоны у Друмонда. Ахъ! да, сэръ Чарльсъ, что жь вы поршили на счетъ своей гндой кобылы? Вы, кажется, намревались ее продать?

— Вы говорите о леди Лайонсъ?

— Да.

— Я продалъ ее, мистеръ Грэторексъ.

— Продали, сэръ Чарльсъ?

— Да, вмст съ кабріолетомъ.

Банкиръ покраснлъ и закусилъ губу.

— А нескромный вопросъ, кому вы ее продали?

— Можетъ быть, и нескромный, но я такъ и быть скажу вамъ — я продалъ ее мистеру Трефольдену.

— Трефольдену? Ну, ужь это нехорошо, сэръ Чарльсъ. Мн очень жаль это слышать. Я надялся, даже разсчитывалъ, что вы, сэръ Чарльсъ, дадите мн случай купить такую прекрасную лошадь. За деньгами я бы не постоялъ, и далъ бы съ радостью больше, чмъ даже она стоитъ.

— Благодарствуйте, но я не продаю вещей дороже, чмъ он стоятъ, отвчалъ гордо офицеръ.

— Притомъ, если вы позволите мн такъ выразиться, сэръ Чарльсъ, это не было совершенно благородно съ вашей стороны.

— Не совершенно благородно? Я, право, не знаю, что вы хотите сказать, мистеръ Грэторексъ?

— Вотъ видите, сэръ Чарльсъ, я первый предложилъ купить вашу лошадь, а Крезъ Трефольденъ, который наврядъ ли отличитъ лошадь отъ буйвола…

— Мистеръ Саксенъ Трефольденъ — другъ лорда Кастельтамерса, произнесъ еще съ большею гордостью Бургойнъ: — и я былъ очень счастливъ, что могъ оказать ему услугу.

Еслибъ сэръ Чарльсъ Бургойнъ не былъ баронетомъ, гвардейскимъ офицеромъ и старымъ членомъ Эректеума, то вроятно мистеръ Грэторексъ отвчалъ бы ему какой-нибудь колкостью, но теперь онъ только покраснлъ, и взглянувъ въ смущеніи на часы, проглотилъ обиду.

— О! конечно… въ этомъ случа, пробормоталъ онъ:— лордъ Кастельтауерсъ — вашъ закадышный другъ, и я ничего не имю сказать противъ этого. Кстати, дете ли вы въ будущую недлю къ нему въ Сурей?

— А вы? спросилъ Бургойнъ, смотря съ полуусмшкой на маленькаго человчка.

— Конечно, лордъ Кастельтауерсъ былъ такъ любезенъ, что пригласилъ меня, однако, ужь двнадцать часовъ, а у насъ страшно много работы въ контор. Прощайте, мистеръ Брандонъ. Прощайте, сэръ Чарльсъ.

Баронетъ едва наклонилъ голову, и прежде чмъ мистеръ Грэторексъ скрылся изъ виду, онъ воскликнулъ во всеуслышаніе:

— Вотъ мщанинъ во дворянств до конца ногтей! зачмъ вы его терпите, Брандонъ?

— Онъ вовсе не дурной человкъ, отвчалъ Брандонъ.

— Онъ просто снобсъ pur et simple, снобсъ съ лакейскими манерами. Вы только что назвали Трефольдена снобсомъ, и я сказалъ вамъ, что вы совершенно ошибаетесь. Назовите такъ этого торгаша-выскочку, и я вполн съ вами соглашусь. Я ненавижу, Брандонъ, этого человка, и будь я здсь въ то время, какъ онъ балотировался, ужь прокатили бы его на чернякахъ. Я ршительно не понимаю, почему вы его выбрали!

Чарльсъ Бургойкъ, какъ мы уже видли, былъ очень лнивый человкъ, и для него эта рчь была удивительно длинна и энергична, но Эдвардъ Брандонъ только покачалъ головой, и повторилъ свои прежнія слова.

— Увряю васъ, Бургойнъ, сказалъ онъ:— Грэторексъ вовсе не дурной человкъ.

— Ну, хорошо! пускай будетъ по вашему, я терпть не могу споровъ, отвчалъ баронетъ.

— Кастельтауерсъ любитъ его, и, какъ вы видите, приглашаетъ даже къ себ въ деревню.

— Кастельтауерсъ слишкомъ добръ.

— И Воанъ…

— Воанъ долженъ ему, и потому обязанъ сносить его общество.

Эдвардъ Брандонъ провелъ рукой по голов, которая была очень мала, и въ которой было очень мало.

— Проклятый, пробормоталъ молодой человкъ:— онъ скупилъ мои векселя, и я долженъ быть учтивъ съ нимъ.

Сэръ Чарльсъ Бургойнъ протяжно свиснулъ, сунулъ руки въ карманъ, и ничего не отвтилъ.

— Что жь мн длать! воскликнулъ Брандонъ.

— Заплатить ему.

— Вы бы все равно сказали, състь его.

— Пустяки, займите деньги у кого-нибудь другого.

— Я былъ бы очень радъ сдлать это, еслибъ зналъ, къ кому обратиться. Вдь и сумма-то небольшая, всего двсти-пятьдесятъ фунтовъ.

И молодой человкъ устремилъ свой взоръ на баронета, который въ свою очередь пристально смотрлъ на статую герцога Йоркскаго, возвышавшуюся противъ окна, у котораго она стояла,

— Не можете ли вы указать мн на кого-нибудь? прибавилъ Брандонъ.

— Я? нтъ, чортъ-возьми.

— Вы… сами, вроятно, не въ состояніи мн помочь?

Сэръ Чарльсъ Бургойнъ вынулъ руки изъ кармановъ, и взялъ шляпу съ ближняго стола.

— Эдвардъ Брандонъ, сказалъ онъ, выразительно ударяя на каждомъ слов: — я бденъ, какъ Симеонъ Столпникъ.

— Никогда не слыхалъ о такомъ Симеон, отвчалъ Брандонъ, надувшись: — кто онъ такой?

— Любезный другъ, ваше религіозное образованіе, должно быть, было очень запущено въ вашей молодости. Поищите въ катихизис Симеона Столпника, и сдлайте себ выписку на память.

— Знаете что, Бургойнъ, произнесъ Брандонъ, съ явнымъ желаніемъ отомстить красавцу за его шутку:— бдный ли вы человкъ или нтъ, но вы отлично умете обдлывать дла. Вы только что кричали, что не хотите брать за вещь дороже, чмъ она стоитъ, а сами небось взяли за лошадь и кабріолетъ пятьсотъ гиней.

— Вы, mon enfant, въ этомъ ничего не понимаете, отвчалъ спокойно офицеръ.

— Я знаю только, что это слишкомъ большая цна за такую лошадь и кабріолетъ.

— Напротивъ, я уступилъ ихъ страшно дешево.

— Дешево, дешево! какъ-бы не такъ, я очень хорошо помню, что вы заплатили только сто двадцать гиней за леди Лайонсъ и потомъ еще здили на ней два года.

Красавецъ выслушалъ его съ улыбкой, лниво натянулъ перчатки, надлъ шляпу и тогда только отвчалъ очень небрежнымъ тономъ:

— Право, я удивляюсь вашей памяти, Брандонъ, продолжайте развивать эту способность, и она принесетъ вамъ много славы. Au revoir.

Съ этими словами онъ подошелъ къ зеркалу, поправилъ себ галстухъ и лнивыми шагами направился къ дверямъ, однако, не дойдя до нихъ, онъ обернулся и воротился назадъ къ Брандону.

— Впрочемъ, сказалъ онъ: — если вы дйствительно теперь нуждаетесь въ двухстахъ-пятидесяти фунтахъ…. вамъ они необходимы?

— Чортъ-возьми! никогда они мн не были такъ необходимы, какъ теперь.

— Такъ обратитесь къ Трефольдену, онъ богатъ какъ англійскій банкъ и бросаетъ деньги, словно песокъ. Обратитесь къ нему, Брандонъ, онъ вамъ наврно не откажетъ. Vale.

Баронетъ снова повернулся, и на этотъ разъ дйствительно исчезъ за дверьми, оставивъ своего юнаго друга одного въ комнат. Произнеся вслухъ нсколько проклятій и ругательствъ, Эдвардъ Брандонъ отправился въ бильярдную.

Когда они оба удалились изъ комнаты, какой-то джентльменъ вышелъ изъ углубленія одного изъ окошекъ, гд, прикрывшись громаднымъ листомъ Таймса, онъ подслушалъ невидимкой весь разговоръ Брандона съ Бургойпомъ. Теперь, вынувъ изъ кармана бумажникъ, онъ записалъ нсколько именъ и потомъ поспшно направился въ швейцарскую.

— Я уже давно жду здсь мистера Трефольдена, сказалъ онъ швейцару: — но теперь мн необходимо уйти. Скажите, онъ наврно еще не прізжалъ? можетъ, онъ прошелъ въ другія комнаты?

— Нтъ-съ, могу васъ заврить, сэръ, что онъ еще не прізжалъ, отвчалъ швейцаръ.

— Такъ передайте ему мою карточку и скажите, что я заду къ нему завтра утромъ.

Швейцаръ взялъ карточку и положилъ ее на столъ рядомъ съ письмами, полученными на имя новаго члена. На карточк было имя Вильяма Трефольдена.

XVII.
Саксенъ дома.

— Мистеръ Трефольденъ, доложилъ лакей, отворяя дверь въ гостиную Саксена, и Вильямъ Трефольденъ вошелъ въ комнату. Саксенъ былъ не одинъ. Лордъ Кастельгауерсъ и сэръ Чарльсъ Бургойнъ были въ эту минуту у него, лордъ Кастельтауерсъ стоялъ очень фамильярно, облокотясь на спинку кресла Саксена и диктовалъ ему какое-то письмо, а сэръ Чарльсъ Бургойнъ, покуривая сигару, полулежалъ на кушетк съ закрытыми глазами. Оба постителя, казалось, были не въ гостяхъ, а у себя дома. Они очевидно только-что окончили роскошный завтракъ, ибо на стол стояли еще приборы, кофейный сервизъ, различные pts froids, сыри, ликеры и цр.

Увидвъ своего родственника, Саксенъ бросилъ перо, и поспшивъ къ нему на встрчу, радушно пожалъ ему об руки.

— Какъ вы добры, что пріхали! воскликнулъ онъ:— и особенно посл того, что вы напрасно вчера здили въ клубъ, думая застать меня тамъ. Вы не поврите, какъ я жаллъ, что пріхалъ нсколькими минутами посл васъ. Нынче же я непремнно хотлъ побывать у васъ въ Чансери-Лэн. Хотя, конечно, я очень виноватъ, что не былъ у васъ до сихъ поръ, но поврьте, что думалъ о васъ всякій день.

— Мн было-бы очень жаль, еслибъ вы для меня погрузились въ душную атмосферу Сити, сказалъ весело Трефольденъ: — я гораздо лучше люблю васъ видть здсь, окруженнаго всею роскошью, которую ниспослали вамъ боги.

Сказавъ это, мистеръ Трефольденъ пожалъ руку лорду Кастельтауерсу, поклонился сэру Чарльсу Бургойну и опустился въ ближайшее кресло.

— Вы писали, когда я вошелъ, сказалъ онъ: — пожалуйста, продолжайте.

— Охъ! нтъ, отвчалъ Саксенъ, покраснвъ:— письма подождутъ.

— И я могу подождать… и выкурить покуда сигару.

— Они… то-есть лордъ Кастельтауерсъ, помогалъ мн написать письмо. Онъ увряетъ, что мн надо научиться составлять красивыя фразы и говорить ничего незначущія любезности.

— Эти ничего незначущія любезности очень пріятны тмъ, къ кому он обращены, сказалъ лордъ Кастельтауерсъ.

— Я бы очень желалъ, замтилъ Бургойнъ, лежа на кушетк:— чтобъ какой-нибудь умный человкъ составилъ руководство приличныхъ свтскихъ разговоровъ — нчто въ род ‘Самоучителя искуства лгать‘. Подобная книжка была бы для многихъ громадною помощью и вывела бы ихъ изъ безчисленныхъ затрудненій.

— Я бы желалъ, чтобы существовала такая книга, хоть для того только, чтобъ научить васъ хорошимъ манерамъ, отвчалъ Кастельтауерсъ.

— Я и не претендую на манеры лорда, сказалъ небрежно красавецъ.

— Ну, полно болтать, сказалъ Кастельтауерсъ, смотря на часы:— если эту записку надо послать къ двумъ часамъ, то пора ее кончить. И такъ-какъ мистеръ Трефольденъ позволяетъ…

— Я нетолько позволяю, но даже прошу.

Саксенъ взялъ перо, и указавъ Вильяму на кипу записокъ на камин, сказалъ:

— Вы найдете тамъ и приглашеніе на ваше имя, Вильямъ, и знайте, что я не приму никакихъ отговорокъ, вы должны непремнно пріхать.

— Это все пригласительные билеты, молодой человкъ?

— Да, на обдъ въ Ричмонд, въ будущую субботу.

Мистеръ Трефольденъ положилъ къ себ въ карманъ, не распечатавъ, записку, адресованную на его имя, и принялся задумчиво курить сигару, внимательно обводя глазами комнату. Ни одна мелочь не ускользнула отъ его зоркаго взгляда, и каждая вещь ясно говорила ему, какъ провелъ Саксенъ первые десять дней своей новой жизни. Тутъ было нсколько картинъ масляными красками и акварелью, изображающія по большей части виды Швейцаріи, тутъ были груды нотъ и книгъ въ дорогихъ переплетахъ, ящики сигаръ, мраморный бюстъ Шекспира, роскошный мозаичный столъ, удивительная этруская ваза, на пьедестал вер-де-антико, пара ружей въ серебряной оправ. На камин виднлись сотни различныхъ дорогихъ бездлушекъ изъ слоновой кости, хрустальныхъ, фарфоровыхъ, серебряныхъ, филигранныхъ и т. д. На маленькомъ стол передъ диваномъ валялись цлыя кипы записокъ, визитныхъ карточекъ и счетовъ изъ всевозможныхъ магазиновъ, тутъ же стояли два изящныхъ подсвчника и серебряная чернилица съ маленькимъ купидономъ на крышк. Въ углу стоялъ большой гармоніумъ, а на немъ валялся хлыстъ съ золотымъ набалдашникомъ и дв рапиры. Невдалек на пьедестал отъ большихъ бронзовыхъ часовъ стояла ваза съ полуувядшимъ букетомъ. Вильямъ Трефольденъ былъ очень наблюдательный человкъ, и потому онъ вывелъ подобающія заключенія изъ всхъ этихъ бездлицъ. Онъ ясно видлъ, что юный аркадскій пастушокъ учился здить верхомъ и драться на рапирахъ, знакомился съ людьми и бросалъ деньги по-царски. Боле всего привлекъ его вниманіе букетъ, хотя въ немъ не было ничего особенно-замчательнаго и онъ походилъ на тысячи букетовъ, бросаемыхъ каждый сезонъ къ ногамъ любимыхъ актрисъ.

— …и позволите мн имть честь и удовольствіе васъ прокатитъ, сказалъ лордъ Кастельтауерсъ, диктуя Саксену.

— Прокатить! воскликнулъ Саксенъ съ удивленіемъ:— какъ, я повезу ее изъ Лондона въ Ричмондъ?

— Конечно, отчего же нтъ?

— Я не могу. Я недовольно хорошо правлю лошадьми. Я никогда въ жизни не правилъ ничмъ, кром старой, слпой лошаденки въ Швейцаріи. Я сломаю ей шею, и себ также.

— Пустяки, мы это устроимъ. Вы отдадите возжи Бургойну или мн, вотъ и все.

— Такъ какъ же мн написать?… и позволите лорду Кастельтауерсу имть честь…

— Вздоръ, напишите то, что я вамъ сказалъ, и предоставьте мн все устроить какъ слдуетъ.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Саксенъ, качая головой: — я этого не напишу. Я не стану просить позволенія повезти ее, когда-я очень хорошо знаю, что не могу и не буду самъ править. Это была бы ложь.

Легкій румянецъ показался на гордомъ, честномъ лиц лорда Кастельтауерса, а сэръ Чарльсъ Бургойнъ улыбнулся съ презрительнымъ сожалніемъ.

— Не лучше-ли мн написать, что я купилъ новый фаэтонъ и надюсь, что она согласится хать въ немъ въ субботу? Годится это, какъ вы думаете?

— Отлично. Она, конечно, подумаетъ, что вы сами будете править, а ужь мы потомъ все устроимъ. Ну-ка, посмотримъ, какъ тамъ было… гм… которое, я надюсь, вы удостоите своимъ посщеніемъ и позволите мн предложить вамъ мсто въ своемъ фаэтон, если погода не помшаетъ моимъ друзьямъ хать въ открытыхъ экипажахъ.

— Въ открытыхъ экипажахъ, повторилъ Саксенъ, дописывая продиктованную фразу: — надо приписать еще что-нибудь?

— Нтъ, я думаю, довольно.

— Такъ я подпишу: истинно преданный вамъ Саксенъ Трефольденъ?

— Избави Боже!

— Разв это недовольно учтиво? спросилъ Саксенъ со смхомъ.

— Довольно учтиво? вдь я вамъ говорилъ, что обыкновенная учтивость въ такомъ случа неумстна. Вы должны колнопреклоненно приближаться къ подобному божеству и подносить вашъ ричмондскій обдъ, какъ ничтожную жертву, на алтарь безсмертныхъ боговъ! Пишите: Примите, сударыня, увреніе въ моемъ почтительномъ уваженіи и позвольте мн имть честь наименоваться съ искреннимъ восхищеніемъ вашимъ покорнымъ и преданнымъ слугой, Саксенъ Трефольденъ. Такъ вдь надо писать, Бургойнъ?

— Конечно, отвчалъ звая красавецъ:— чмъ больше пустяковъ, тмъ лучше.

— Смю спросить, къ какой припцес королевской крови пишется это письмо? сказалъ Трефольденъ.

— Къ особ гораздо важнйшей, чмъ нрницеса, отвчалъ Кастельтауерсъ: — къ примадон ныншняго сезона — къ самой великой Граціан.

Мистеръ Трефольденъ слегка приподнялъ брови при этихъ словахъ, но ничего не отвчалъ.

— И какая она прелестная! воскликнулъ Саксенъ, складывая и запечатывая записку: — Бургойнъ представилъ меня ей вчера вечеромъ за кулисами. Вы не можете себ вообразить, Вильямъ, какъ она величественно хороша и вмст съ тмъ обворожительно мила!

— Неужели?

— Она мн дала вонъ тотъ букетъ, который ей тогда только что бросили къ ногамъ.

— Какъ это милостиво съ ея стороны.

— Еще бы, я вдь чужестранецъ и ничего не значу. Я былъ такъ ею очарованъ, что мн казалось, сама Юнона стояла передо мною. Ну, вотъ письмо и готово.

И Саксенъ, не замчая саркастической улыбки на лиц своего родственника, бросилъ на него и на остальныхъ своихъ гостей взглядъ, полный дтской радости и торжества. Потомъ онъ подошелъ къ звонку и дернулъ за снурокъ.

— Джилингвотеръ, пошлите тотчасъ Куртиса съ этой запиской и прикажите подождать отвта. Есть тамъ кто нибудь?

— Прикащикъ отъ Фосета и Карата съ ящикомъ брильянтовъ, прикащикъ отъ Картриджа съ пистолетами и разсыльные съ товарами изъ разныхъ магазиновъ, отвчалъ торжественно лакей.

— Вещи-то могутъ подождать, а прикащиковъ позовите сюда.

Джилингвотеръ удалился, и черезъ минуту оба прикащика вошли въ комнату: одинъ съ небольшимъ ящикомъ краснаго дерева, другой съ еще меньшимъ сафьянымъ футляромъ. Въ ящик была пара дорогихъ пистолетовъ, а въ футляр три богатыхъ брильянтовыхъ браслета.

— Боже мой, что за пистолеты! воскликнулъ Кастельтауерсъ:— посмотрите, Бургойнъ, видали ли вы когда-нибудь такую работу?

— Никогда. Они были бы достойны красоваться за поясомъ султана.

— Эти пистолеты — самое врное факсимиле тхъ, которые мы сдлали его свтлости Магараджи Джубиспорскому, замтилъ прикащикъ.

Сэръ Чарльсъ осмотрлъ внимательно пистолеты съ интересомъ знатока.

— Да вы совсмъ станете индіецъ съ этими пистолетами, Трефольденъ, сказалъ онъ: — мы, пожалуй, скоро васъ увидимъ въ Ротенро на бломъ слон. А дйствительно, великолпные пистолеты, я лучше никогда не видывалъ. Ну, а эти побрякушки для кого? для Граціаны?

— Да, одна изъ нихъ, если…

— Если что?

— Если, вы полагаете, она не оскорбится.

— Оскорбится, любезный другъ? Разв кошка оскорбляется, когда ей даютъ молока, или собака, когда ей бросаютъ кость?

— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ Саксенъ, пораженный дерзкой безцеремонностью этихъ сравненій.

— Я хочу сказать, что всякая женщина продастъ свою душу за горсть брильянтовъ, и что наша прекрасная знакомка не составляетъ исключенія изъ общаго правила. Но отчего вамъ вошло въ голову, Трефольденъ, подарить ей браслетъ?

— Это была мысль Греторэкса.

— Гм, это на него походитъ. Греторэксъ всегда очень щедръ на чужой счетъ.

— Я очень ему благодаренъ за то, что онъ меня надоумилъ, сказалъ Саксенъ съ жаромъ: — точно такъ же, какъ я благодаренъ всякому пріятелю, который такъ добръ, что научитъ меня общественнымъ приличіямъ.

— Какіе великолпные брильянты! вс три штуки, сказалъ лордъ Кастельтауерсъ.

— Ну, а которую мн выбрать?

— Брильянтовую подвязку! воскликнулъ сэръ Чарльзъ Бургоннъ.

— Змю съ брильянтовой головкой, сказалъ лордъ Кастельтауерсъ.

— Опалы и брильянты, сказалъ Вильямъ Трефольденъ.

Саксенъ засмялся и покачалъ головой.

— Вы вс трое даете мн разные совты, что жь мн прикажете длать?

— Выбрать по своему вкусу, отвчалъ Вильямъ Трефольденъ.

Саксенъ, посл долгаго колебанія, дйствительно выбралъ самъ по своему вкусу и отдалъ предпочтеніе тому браслету, на который указывалъ Вильямъ.

— Ну, а скажите, пожалуйста, что стоитъ эта великолпная бездлка? спросилъ мистеръ Трефольденъ, посл того, какъ браслетъ былъ отложенъ и оба прикащика вышли изъ комнаты.

— Право, не знаю, отвчалъ Саксенъ.

— Какъ! вы купили эту вещь, не спросивъ о ея цн?

— Конечно.

— Какъ, разв вы никогда не спрашиваете предварительно цну?

— Никогда. Но чему вы сметесь?

— Тому, что, вроятно, купцы представляютъ вамъ баснословные счеты.

— Да вдь они во всякомъ случа могутъ это длать, даже еслибъ я спрашивалъ предварительно цну. Что я смыслю, на.примръ, въ брильянтахъ и опалахъ? Я только знаю, что опалъ кремнистый гидратъ, а брильянтъ — смсь угля съ кислородомъ. Они могли бы запросить за этотъ браслетъ какую угодно цну, и я, не имя ни малйшаго понятія, что онъ стоитъ, долженъ былъ бы точно также заплатить столько денегъ, сколько они захотли бы съ меня взять.

— Хорошо, Трефольденъ, что у васъ есть кошелекъ Фортуната, въ которомъ, деньги никогда не переводятся, сказалъ сэръ Чарльсъ Бургойнъ.

— Но даже Фортунатъ долженъ озаботиться, чтобъ на дн его кошелька не было отверстія, замтилъ мистеръ Трефольденъ: — вы плохой финансистъ, любезный Саксенъ, и намъ нужно съ вами когда-нибудь надосуг поговорить подробно о томъ, какъ сдлать изъ васъ практическаго человка. Ахъ! да кстати, мн дйствительно нужно съ вами поговорить о длахъ. Когда можете вы пожертвовать часъ или два на скучную бесду?

— Когда хотите, Вильямъ.

— Сегодня вечеромъ. Идетъ?

— Сегодня вечеромъ я, къ несчастью, общалъ очень поздно обдать въ клуб съ Греторэксомъ и нсколькими другими друзьями, а посл мы отправляемся въ оперу.

— Ну, такъ завтра вечеромъ?

— А завтра привезутъ мой новый фаэтонъ и мы подемъ въ Блаквомъ — то-есть я, лордъ Кастельтамерсъ и сэръ Чарльсъ Бургойнъ.

— Слдовательно въ субботу…

— Въ субботу я надюсь васъ видть въ Ричмонд. Не забудьте этого, Вильямъ. У васъ въ карман и пригласительный билетъ.

Мистеръ Трефольденъ улыбнулся, но нсколько мрачно.

— Разв ужь вы стали такимъ эпикурейцемъ, что вамъ необходимъ на пиршеств мертвый скелетъ, сказалъ онъ: — нтъ, нтъ, Саксенъ, я человкъ дловой и не имю свободнаго времени на такія глупости. Вашъ обдъ долженъ обойтись безъ моего присутствія и, право, вы этимъ ничего не потеряете. Однако, я не имлъ ни малйшаго понятія, чтобъ вы въ такое короткое время стали такимъ великосвтскимъ человкомъ, что у васъ заняты вс вечера, за недлю впередъ.

— Я, право, не знаю, какъ это случилось, отвчалъ Саксенъ, съ нкоторымъ смущеніемъ: — мои друзья такъ добры, что распоряжаются моимъ временемъ безъ моего вдома. Они такъ хлопочутъ, чтобъ доставить мн всевозможныя удовольствія. Назначимте, Вильямъ, воскресенье, если вамъ только это удобно. Вы прізжайте ко мн обдать, или мы вмст…

— Я не могу въ воскресенье, сказалъ сухо Трефольденъ.

— Ну, такъ въ понедльникъ.

— Да, въ понедльникъ, я согласенъ, если только вы будете совершенно свободны.

— Конечно, я буду свободенъ.

— Но вы должны пріхать ко мн. Я буду очень занятъ, и могу васъ принять только тотчасъ посл закрытія конторы.

— Я непремнно буду у васъ въ тотъ часъ, который вы назначите.

— Въ восемь часовъ вечера.

— Хорошо. Я буду ровно въ восемь.

Мистеръ Трефольденъ записалъ день и часъ и сталъ прощаться.

— Я надялся, мистеръ Трефольденъ, что вы подарите мн денька два на будущей недли, сказалъ лордъ Кастельтауерсъ, пожимая руку стряпчему: — вашъ родственникъ общалъ постить меня, и у насъ будетъ большая охота. Право, я думаю, вамъ сдлало бы много пользы подышать чистымъ воздухомъ.

— Благодарствуйте, лордъ Кастельтауерсъ, отвчалъ мистеръ Трефольденъ, качая головой:— но это невозможно. Я теперь какъ каторжный прикованъ къ Чансери-Лэну, мсяцевъ на пять, на шесть.

— Но, любезный Трефольденъ, разв стоитъ длать себя каторжнымъ, когда можно обойтись безъ этого? сказалъ Кастельтауерсъ.

— Это зависитъ отъ обстоятельствъ, и притомъ оковы, налагаемыя человкомъ на самого себя, никогда нетяжелы. Съ этими словами мистеръ Трефольденъ поклонился обоимъ гостямъ Саксена и вышелъ съ нимъ вмст изъ комнаты.

— Вотъ хитрый, глубокій человкъ, а прикидывается какимъ смирненькимъ! сказалъ Бургоннъ.

— Онъ очень приличный, пріятный и умный человкъ! сказалъ Кастельтауерсъ:— онъ уже съ давнихъ поръ стряпчимъ въ нашемъ семейств.

— Онъ мн не нравится.

— Да вы его не знаете.

— Правда, а вы знаете?

Лордъ Кастельтауерсъ заикнулся:

— По правд-то, и я не могу сказать, чтобъ я его зналъ, какъ человка, произнесъ онъ со смхомъ:— но онъ мой стряпчій и я его очень люблю, хотя сужу о немъ только по своимъ собственнымъ впечатлніямъ.

— А я основываюсь на своихъ. Онъ не мой стряпчій и я его не люблю. Терпть не могу такихъ людей, которые думаютъ много, а говорятъ мало.

Между тмъ Саксенъ очень горячо пожалъ руку Вильяму при прощань въ передней и сказалъ вполголоса:

— Право, вы не должны полагать, Вильямъ, что я сдлался свтскимъ человкомъ, или эпикурейцемъ, или… предпочиталъ общество своихъ новыхъ друзей вашему. Поврьте, мн очень, очень жаль, что я не могу побывать у васъ раньше понедльника.

— Пустяки, и въ понедльникъ хорошо, отвчалъ Трефольденъ: — я очень радъ, что вы пріятно проводите время. Такъ помните, въ восемь часовъ.

— Да, въ восемь. Вы увидите, какъ я буду акуратенъ — а вы должны мн непремнно надавать побольше хорошихъ совтовъ и сказать прямо, если вы находите, что я поступаю нехорошо.

— Гм, это будетъ зависть отъ обстоятельствъ и отъ васъ самихъ. Пока же я вамъ моту дать только одинъ совтъ: не покупать въ другой разъ брильянтовъ, не спросивъ прежде о цн.

XVIII.
Тимонъ.

Что можетъ быть пріятне и веселе, какъ обдъ въ Ричмонд, когда весна на двор, теплые лучи солнца освщаютъ всю окрестность и воздухъ благоухаетъ только, что скошеннымъ сномъ? Что можетъ быть пріятне такого обда, когда вс пирующіе молоды, и звонкій, серебристый хохотъ такъ же поспшно и весело слдуетъ за шуткой, какъ пнистое шампанское за шумомъ вылетвшей пробки? Отъ времени до времени по широкой, искрящейся рк мелькаетъ легкій чолнъ съ блымъ парусомъ. Изъ открытаго окна слышатся веселые голоса и шумъ стакановъ, а иногда изъ нижняго города доносятся и звуки духового оркестра.

Подобную блестящую, веселую картину представлялъ Ричмондъ въ знаменитый день, въ который Саксенъ давалъ свой обдъ, и когда друзья его, не жаля никакихъ трудовъ, устроили все такъ хорошо, что всякая малйшая подробность гармонировала съ прекрасной погодой и живописной мстностью. Вс гости были привезены изъ Лондона въ открытыхъ экипажахъ, обдъ былъ самый тонкій, роскошный, какой только можно имть за дорогія деньги, и лучшая комната знаменитаго отеля была нанята для этого торжества. Врядъ-ли видла она когда нибудь столь веселое общество.

Тутъ были: лодъ Кастельтауерсъ и майоръ Воанъ, нарочно пріхавшіе изъ Сурея, сэръ Чарльсъ Бургойнъ, съ своей дерзко-гордой улыбкой, Эдвардъ Брандонъ, Лоренсъ Грэторексъ, еще два члена Эректеума, очень юные, вчно-смющіеся франты, и, наконецъ, сама Граціана съ своей свитой, ибо примадоны, подобно несчастью, никогда не приходятъ одн. Въ настоящемъ случа героиня дня явилась въ сопровожденіи двухъ сестеръ и одного брата. Добродушный Саксенъ принялъ ихъ очень любезно, и подумалъ въ глубин своей честной души, что было очень мило съ ея стороны пріхать не одной. Братъ ея казался очень мрачнымъ юношей, который говорилъ очень мало, лъ очень много и подозрительно, изподлобья посматривалъ на все общество. Сестры были толстыя, черноокія итальянки, болтавшія безъ умолку и пившія шампанское безъ удержу. Что касается самой примадоны, то она была красивая, полная женщина лтъ двадцати, и скоре походила на веселаго избалованнаго ребёнка, чмъ на Юнону. Она принимала на себя довольно величественный видъ на сцен, но оставляла всю свою торжественную осанку въ туалетной театра вмст съ костюмомъ, блилами и румянами. Вн сцены она была удивительно весела, и теперь смялась надъ всмъ, что ей говорили — было ли это смшно, или нтъ. Она восхищалась всмъ: и погодой, и видомъ, и кабріолетомъ, въ которомъ пріхала, и обдомъ, и гостями, и хозяиномъ, а когда, наконецъ, внесли мороженое, сдланное на подобіе великолпнаго разноцвтнаго храма, то она, какъ ребёнокъ, захлопала въ ладоши.

— Ну, теперь самое время отдать браслетъ, шепнулъ Саксену лордъ Кастельтауерсъ.

— Что жь я скажу? спросилъ Саксенъ въ сильномъ смущеніи.

— Да что хочешь, только полюбезне, и не очень длинно.

— Я, право, не знаю, что я скажу.

— Все равно, что-нибудь. Вдь она ни въ какомъ случа не пойметъ.

— Не можете ли вы сказать за меня?

— Нтъ, это невозможно. Это все равно, еслибъ вы попросили меня поцаловать ее за васъ.

Это предположеніе показалось такимъ страшнымъ Саксену, что онъ покраснлъ, какъ пятнадцатилтняя двушка.

— Е, traditor! зачмъ вы съ нимъ шепчетесь? воскликнула примадона, надувъ губки.

— Затмъ, что онъ заговорщикъ, синьора, отвчалъ Кастельтауерсъ.

— Заговорщикъ! Cielo!

— Да, замтилъ Бургойнъ:— внизу подъ нами проведена мина конфектъ, и Трефольденъ намренъ теперь сказать нчто столь блестящее, что мина вспыхнетъ, и мы вс взлетимъ на воздухъ.

Примадона пропла руладу, выражавшую ужасъ.

— Но худшее еще впереди. Заговоръ исключительно направленъ противъ васъ, синьора, сказалъ Кастельтауерсъ, и потомъ шопотомъ прибавилъ:— ну, Саксенъ, живе, лучшаго начала трудно придумать.

Саксепъ поспшно вынулъ изъ своего кармана сафьянный футляръ, и такъ неловко его подалъ прныадон, что можно было подумать, не представляетъ ли онъ приказъ объ ея арестованіи.

Синьора вскрикнула отъ восторга и, позвавъ своихъ брата и сестеръ, бросилась къ окну, гд, впродолженіе нсколькихъ минутъ, повертывала браслетъ со всевозможныхъ сторонъ и оглашала воздухъ неумолкаемыми восклицаніями.

— Но вы, синьоръ, должно быть, принцъ какой нибудь, произнесла она, возвратившись къ столу.

— Нимало, отвчалъ Саксенъ, смясь.

— Е bellissimo questo braccioletto! Но зачмъ вы дарите его мн?

— Изъ желанія сдлать вамъ пріятное bella dona, отвчалъ Саксенъ:— греки полагали, что опалъ иметъ свойство придавать популярность тмъ, кто его носитъ, но я подношу вамъ опалы совершенно не съ этой цлью. Вашъ голосъ — талисманъ гораздо могущественне.

— Браво, Трефольденъ! воскликнулъ со смхомъ Кастельтауерсъ: — отлично сказано! Comme l’esprit vient en buvant!

— Испортилъ все дло, шепнулъ Грэторексъ своему сосду:— ему надо было похвалить ея глаза, а комплиментовъ ея голосу ужь она наслушалась довольно.

— А вы думаете, что ей не накричали также о прелести ея глазъ? спросилъ сосдъ, который былъ не кто иной, какъ майоръ Воанъ.

— Нтъ сомннія, но вдь женщин никогда не надодаютъ комплименты ея красот. Что касается ея голоса, это совсмъ иное дло. Что значитъ одинъ комплиментъ боле или мене, посл восторга толпы, ежедневно наполняющей театръ.

Какъ бы ни былъ хорошъ обдъ, но онъ, какъ и все на свт, долженъ когда нибудь кончиться. Такъ случилось и теперь: десертъ, благодаря особливо усиліямъ сестеръ и брата примадоны, быстро исчезъ, и его замнилъ кофе. Тутъ одинъ изъ юныхъ членовъ Эректеума, почерпая, вроятно, свою смлость изъ огромнаго количества выпитаго имъ вина, сталъ просить примадону спть имъ что-нибудь. Она засмялась, и покачала головой. Все общество взглянуло на нее съ удивленіемъ и отчаяніемъ.

— Я не могу, сказала она: — мой голосъ — птица въ клтк, ключъ отъ которой хранится у моего импресаріо.

— Не тревожьтесь, синьора, сказалъ сэръ Чарльсъ Бургойнъ, бросивъ гнвный взглядъ на молодого человка, поднявшаго этотъ непріятный вопросъ: — мы вс знаемъ, или должны знать, что вашъ оперный контрактъ запрещаетъ вамъ пть гд бы то ни было вн театра. Впрочемъ, еслибъ и этого не было, мы никогда не посмли бы утруждать васъ такой просьбой. Это — ошибка, хотя, конечно, непростительная со стороны юноши.

— Мн очень… очень жаль… промолвилъ виновный.

— И мн очень жаль! отвчала добродушно примадона: — я бы съ радостью вамъ спла что-нибудь, еслибъ могла.

— Нтъ, нтъ, ты не должна объ этомъ и думать! воскликнулъ поспшно поитальянски ея братъ: — помни, какой ты должна будешь заплатить штрафъ.

— Конечно, синьора Граціана не должна ради насъ проводить въ гнвъ своего импресаріо, сказалъ лордъ Кастельтауерсъ.

— Конечно, нтъ, ни за что на свт! воскликнулъ Саксенъ, и потомъ, обернувшись къ Бургойну, спросилъ вполголоса:— но въ чемъ дло, отчего импресаріо обидится, если она споетъ намъ что-нибудь?

— Онъ заставитъ меня заплатить сто фунтовъ пени, сказала примадона, подслушавъ слова Саксена.

— Эта пеня постановлена въ контракт, объяснилъ Бургопнъ:— и импресаріо такой Шейлокъ, что не проститъ ни гроша синьор.

Саксенъ громко засмялся.

— Только-то! воскликнулъ онъ: — такъ не объ чемъ тутъ и говорить, я заплачу ему сто фунтовъ и вы можете свободно пть къ нашему общему восторгу, bella dona.

Тотчасъ принесли изъ сосдней комнаты фортепьяно и Граціана спла божественно не одну арію, а боле дюжины.

— Можетъ быть, нашъ другъ импресаріо никогда не узнаетъ объ этомъ, сказалъ Грэторексъ, когда музыка уже кончилась и они собирались хать въ городъ.

— Мы вс поклянемся, что не скажемъ никому ни слова объ этомъ импровизированномъ концерт, предложилъ сэръ Чарльзъ Бургойнъ.

Но Саксенъ не хотлъ объ этомъ и слышать.

— Нтъ, нтъ, сказалъ онъ:— пеня заслужена и она будетъ уплачена. Я не хочу, чтобъ ради меня секретничали, и завтра утромъ отошлю Шейлоку его деньги. Но экипажи уже поданы и намъ пора отправляться.

— Я слыхалъ, что нашъ амфитріонъ не знаетъ цны деньгамъ, сказалъ Грэторексъ лорду Кастельтауерсу, когда они сходили съ лстницы:— и теперь я этому врю. Вдь вся эта исторія вроятно ему стоила около пятисотъ фунтовъ. Какъ вы думаете, милордъ?

— Конечно, не мене, отвчалъ Кастельтауерсъ, то-есть включая браслетъ.

— Нёчего сказать, молодецъ — современный Тимонъ!

— Нтъ, я надюсь, не Тимонъ. Если хотите, то Меценатъ.

— Я боюсь, что онъ бросаетъ золото скорй какъ Тимонъ, чмъ какъ Меценатъ, отвчалъ сухо банкиръ.

— Онъ отличный малый! произнесъ восторженно Кастельтауерсъ:— и его безграничная щедрость не составляетъ еще лучшей и благороднйшей черты его характера.

— Но онъ все же поступилъ какъ дуракъ въ дл ста фунтовъ, сказалъ Грэторексъ:— мы вс конечно сохранили бы тайну и…

— Извините, мистеръ Грэторексъ, перебилъ его рзко лордъ Кастельтауерсъ:— по моему мннію, мистеръ Трефольденъ поступилъ просто, какъ честный человкъ.

XIX.
Мнніе господина Трефольдена объ адвокатахъ.

— Такъ вы, мой юный другъ, не потеряли еще всхъ вашихъ первобытныхъ добродтелей, сказалъ мистеръ Трефольденъ, когда Саксенъ въ понедльникъ вечеромъ, ровно въ восемь часовъ, явился въ кабинетъ стряпчаго.

— Я надсь, что я не потерялъ ни одной добродтели, которую я когда-нибудь имлъ, отвчалъ Саксенъ: — но на какую именно добродтель вы намекаете?

— На вашу акуратность, молодой человкъ. Вы теперь точно такъ же явились въ назначенный срокъ, какъ въ то памятное утро, когда мы завтракали въ Рейхенау и вы впервые отвдали лафита. Съ тхъ поръ вы, кажется, попривыкли къ нему.

— Да, отвчалъ Саксенъ съ полуулыбкой и съ сдержаннымъ вздохомъ.

— И попривыкли еще ко многому другому, я думаю. Позвольте, тогда было 7-е марта, а теперь начало третьей недли апрля, значитъ, не прошло и пяти недль, Саксенъ.

— А мн он кажутся пятью вками!

— Это очень естественно. У васъ въ короткое время такъ много набралось новыхъ впечатлній. Но вы молоды и можете легко перенесть всякія перемны.

— Я переношу какъ умю, отвчалъ Саксенъ со смхомъ: — это не очень трудно.

— Конечно, человку легко дается наука удовольствій и власти, такъ же какъ и наука хорошо одваться, прибавилъ Трефольдепъ, взглянувъ на Саксена: — вы стали совсмъ моднымъ франтомъ.

Саксенъ покраснлъ. Онъ никакъ не могъ отучиться отъ неловкой привычки краснть.

— Я надюсь, что я не франтъ, сказалъ онъ: — я то, чмъ меня сдлала судьба и мой портной. Кастельтауерсъ свезъ меня къ своему портному, и онъ одлъ меня, какъ хотлъ.

— Значитъ, вы хотите сказать, что ваши добродтели принадлежатъ вамъ, а пороки вашему портному? Ну, ну, не тревожьтесь, вы одты отлично, и, однако, не черезчуръ отлично, то-есть именно такъ, какъ слдуетъ джентльмену, по моему мннію.

— Я не хочу быть моднымъ франтомъ, сказалъ Саксенъ.

— Успокойтесь, вы и не франтъ въ дурномъ значеніи этого слова. Ну, довольно объ этомъ. Скажите лучше, нравится ли вамъ эта жизнь?

— Она меня очень смущаетъ. Я точно какой-то сумасшедшій: не знаю, что длаю, слышу и вижу. Я нахожусь въ какомъ-то круговорот, и Лондонъ мн кажется громаднымъ, многолюднымъ, блестящимъ циркомъ, по пыльной арен котораго я несусь въ колесниц. Жизнь эта меня повременамъ очень пугаетъ, но я долженъ сознаться, что предаюсь ей съ удовольствіемъ. И какъ мн не находить удовольствія, когда я вижу столько прекраснаго!

— Но вамъ Лондонъ показался сначала скучнымъ? сказалъ Трефольденъ съ своей спокойной улыбкой.

— Я тогда былъ совершеннымъ чужестранцемъ и никого здсь не зналъ, а вчный шумъ и вчная толпа на улицахъ только увеличивали грустное сознаніе моего одиночества. Но теперь все это измнилось, благодаря вамъ.

— Благодаря мн?

— Да, конечно. Разв не вамъ я обязанъ знакомствомъ съ милымъ, дорогимъ Кастельтауерсомъ? А еслибъ я его не зналъ, кто бы меня ввелъ въ Эректеумъ? Какъ бы я узналъ тогда Бургойна, Грэторекса, Брандона и многихъ другихъ, которые такъ добры ко мн? Право, удивительно, какъ они любезны и какъ стараются мн оказать услугу, или меня позабавить.

— Неужели? замтилъ сухо стряпчій.

— Да, и я былъ бы неблагодарнымъ человкомъ, еслибъ не любилъ городъ, въ которомъ у меня столько друзей. И потомъ у меня столько дла, о стольномъ надо подумать, стольному научиться. Напримръ, потребовалось бы полжизни чтобъ осмотрть вс картинныя галереи Лондона и изучить этрусскія вазы въ британскомъ музе!

Трефольденъ не могъ удержаться отъ смха.

— Ахъ! какой вы странный! сказалъ онъ:— вы хотите уврить меня, что вы длите свое вниманіе поровну между прелестными актрисами и старинными вазами?

— Я хочу сказать только, что нынче утромъ я провелъ три часа въ этрусской комнат британскаго музея. Несмотря на вс богатства, которыя тамъ хранятся, я могу васъ уврить, что у насъ въ Роцберг есть чашка, подобной которой нтъ въ вашей коллекціи. Что вы на это скажете?

— Я бы не далъ гроша за вс древности въ Европ.

— Вы бы такъ не говорили, еслибъ знали, какое важное значеніе имютъ въ исторіи вс эти древности. Этрусскія вазы…

— Милый Саксенъ, перебилъ его Трефольденъ:— избавьте меня отъ этрусскихъ вазъ и разскажите что нибудь о себ. Вы, я слышалъ, учитесь здить верхомъ.

— Да. Я уже порядочно зжу, кром того, я каждое утро учусь править лошадьми въ экипаж и фехтовать. Послднее идетъ порядочно, но я никакъ еще не могу справляться съ лошадьми въ вашихъ многолюдныхъ улицахъ: то я столкнусь съ омнибусомъ, то наду на кого.

— Ну, это нехорошо, сказалъ Трефольденъ: — и если вы не бросите скоро эти дурныя привычки, то, пожалуй, нехорошо кончите, сказалъ Трефольденъ.

— И… и, наконецъ, я учусь танцовать, сказалъ Саксенъ со смхомъ.

— Однимъ словомъ, доканчивая свое воспитаніе, угощая актрисъ обдами и изучая этрусскія вазы, вы весело проводите время.

— Да, и я такъ этимъ всмъ занятъ, что у меня нтъ ни минуты свободной.

— Гм. А скажите, пожалуйста, сколько денегъ вы израсходовали въ послднія три недли?

— Право, не знаю.

— Я такъ и подозрвалъ. Вы, конечно, ничего не записывали?

— Ничего.

Мистеръ Трефольденъ значительно улыбнулся, но промолчалъ.

— Это, вроятно, нехорошо съ моей стороны, и я долженъ былъ бы записывать вс мои расходы въ книжку, не такъ ли?

— Конечно.

— Но я, право, не знаю, какъ вести счеты, я даже въ сущности не знаю настоящей цны деньгамъ. Еслибъ вы потрудились мн объяснить это трудное дло, то я общаю вамъ исправиться, по крайней-мр употребить вс зависящія отъ меня усилія. Къ тому же, Динлингвотеръ можетъ мн помочь. Онъ знаетъ все.

— Это вашъ лакей, неправдали? Откуда вы его достали?

— Мн рекомендовалъ его Грэторексъ, и онъ дйствительно неоцненный человкъ. Я не знаю, право, что я бы сталъ безъ него длать.

— И у васъ вроятно есть грумъ?

— Да, два.

— Два? Скажите, пожалуйста, зачмъ вамъ два грума?

— Я, право, не знаю. Бургойнъ сказалъ, что мн нельзя обойтись съ однимъ. Впрочемъ, у меня вдь пять лошадей.

— Неужели?

— Да. Одна у меня лошадь кабріолетная, дв верховыхъ и дв для фаэтона. Я купилъ ихъ по совту Бургойна, онъ такой знатокъ въ лошадяхъ.

— Конечно. Онъ самъ, кажется, продалъ вамъ кабріолетъ и вороную лошадь?

— Да, но повторяю, я и другихъ купилъ по его рекомендаціи. Увряю васъ, Вильямъ, я не думаю, чтобъ у кого нибудь на свт было столько друзей, сколько у меня!

Мистеръ Трефольденъ откашлянулся и посмотрлъ на часы.

— Ну, Саксенъ, намъ не надо забывать, что вы сегодня пришли сюда для серьёзнаго дла. Не выпить ли намъ прежде кофе, чтобъ очиститъ нашъ мозгъ отъ всякихъ пустяковъ!

Саксенъ изъявилъ на это согласіе, и стряпчій, позвонивъ, приказалъ подать кофе. Черезъ нсколько минутъ кофе явился, а между тмъ Саксенъ прошелся по комнат и внимательно осмотрлъ все находившееся въ ней: запыленныя книги, стоявшія на полкахъ, старинную карту, висвшую надъ каминомъ, и т. д. и т. д. Окончивъ этотъ осмотръ, онъ возвратился къ своему креслу и чистосердечно воскликнулъ:

— Я бы скорй согласился жить въ склеп, чмъ въ такой мрачной комнат. Неужели, Вильямъ, у васъ нтъ другого дома?

— Большую часть жизни я провожу здсь, промолвилъ Трефольденъ, попивая свой кофе:— я согласенъ, что эта комната не отличается особымъ изяществомъ, но она совершенно удовлетворяетъ моимъ потребностямъ.

— И вы живете тутъ день и ночь, зиму и лто?

— Нтъ, не совсмъ. У меня есть берлога въ нсколькихъ миляхъ отъ города, гд я, какъ дикій зврь, прячусь по ночамъ.

— Очень радъ это слышать, сказалъ Саксенъ:— надюсь, что вы мн покажете свою берлогу, отчего вы меня не позвали туда сегодня?

— Оттого, что вы не довольно жирны.

— Не довольно жиренъ? повторилъ Саксенъ со смхомъ.

— Я съдаю всхъ, кого допускаю къ себ. Знайте, молодой человкъ, что стряпчіе людоды и моя берлога вымощена костьми съденныхъ мною кліентовъ.

Сказавъ это, Трефольденъ позвонилъ и приказалъ позвать мистера Кэквича.

— Вы можете запереть контору и уходить, мн васъ боле не нужно, сказалъ Трефольденъ.

Мистеръ Кэквичъ взглянулъ на своего хозяина какъ-то безсознательно.

— Извините, сэръ, отвчалъ онъ:— вы, можетъ быть, забыли о дл Роджерса, но мн необходимо просмотрть вс его бумаги.

— Такъ вы можете ихъ взять къ себ на-домъ. Мн надо переговорить о дл съ этимъ господиномъ, и я желаю быть одинъ. Вы понимаете, одинъ.

Глаза мистера Кэквича сверкнули, по только на секунду, и этотъ блескъ далеко не придавалъ пріятности его лицу.

— Когда вы все приведете въ порядокъ и погасите газъ, то скажите мн, я запру за вами дверь.

Кэквичъ молча вышелъ изъ комнаты.

— Еслибъ я вдругъ сдлался богачомъ, сказалъ Трефольденъ, проводивъ взглядомъ своего помощника до дверей: — то первая роскошь, которую бы я себ позволилъ, было бы вытолкать въ спину этого негодяя.

— Если вы о немъ такого дурнаго мннія, зачмъ вы его держите?

— По той самой причин, по которой мы часто не вырываемъ больного зуба. Онъ хорошій грызунъ и помогаетъ мн справляться съ костями, о которыхъ я только что говорилъ.

Съ этими словами мистеръ Трефольденъ всталъ и проводилъ Кэквича, потомъ, воротившись въ кабинетъ, онъ поправилъ, огонь въ камин, надлъ абажуръ на лампу и услся въ кресло подл стола.

XX.
Два съ половиной процента.

— Ну, Саксенъ, займемся теперь дломъ, сказалъ Вильямъ Трефольденъ, отталкивая чашку и откашливаясь.

Саксенъ приготовился слушать со вниманіемъ.

— Вопервыхъ, началъ Трефольденъ: — у васъ огромное состояніе и все въ деньгахъ, поэтому необходимо, чтобъ эта громадная сумма была помщена выгоднымъ образомъ. Подъ этими словами я подразумваю, чтобъ на эти деньги была куплена земля, или он были бы отданы подъ врною закладную, или вообще употреблены такимъ образомъ, что давали бы большой доходъ. На основаніи всего этого, я съ тхъ поръ, какъ ваши дла въ моихъ рукахъ, употреблялъ всевозможныя старанія, чтобъ навести справки о всякаго рода выгодныхъ операціяхъ.

— Очень вамъ благодаренъ, промолвилъ Саксенъ.

— Самое трудное въ этомъ дл, продолжалъ Трефольденъ:— это громадность суммы. Очень легко, говоря сравнительно, помстить десять, сто, даже пятьсотъ тысячъ, но никто не можетъ занять — и подъ достаточное обезпеченіе — четыре мильона. Это не значитъ, чтобъ я желалъ помстить все ваше состояніе въ одн руки — ни мало. Я никогда не посовтовалъ бы вамъ этого, даже еслибъ русское правительство предложило сдлать у васъ заемъ. Но въ то же время, я не желалъ бы, чтобы ваше состояніе было разбросано повсюду мелкими кушами. Это также было бы очень неврно и безпокойно. Вы слдите за моими словами?

— Ни мало. Я ничего не понимаю, сказалъ Саксенъ, которому всякій самый легкій финансовый вопросъ казался китайской грамотой.

— Какъ, вы не понимаете, что ваши деньги должны быть помщены гд нибудь?

— Я думалъ, что он уже помщены въ банкирской контор Друмонда.

— Вы совсмъ не то говорите. Большая часть вашего капитала состоитъ теперь изъ государственныхъ фондовъ, и только нкоторая, незначительная сумма (незначительная для васъ, хотя громадная для всхъ другихъ) размнена временно и помщена у Друмонда, гд она не приноситъ никакихъ процентовъ. Я намренъ поступить съ этой суммой точно такъ же, какъ надюсь сдлать когда нибудь со всмъ вашимъ состояніемъ — именно помстить ее на очень высокіе проценты. Этимъ способомъ вы получите большой доходъ и сохраните капиталъ неприкосновеннымъ.

— Неужели! Это будетъ удивительно, сказалъ Саксенъ, съ трудомъ удерживаясь, чтобы не звнуть.

— Вовсе неудивительно для того, кто хоть сколько нибудь смыслитъ въ банковыхъ операціяхъ. Имете ли вы какое нибудь понятіе о томъ, что такое процентъ?

— О! да, отвчалъ поспшно Саксенъ: — я объ этомъ все знаю. Мн объяснилъ Грэторексъ. Процентъ значитъ:— получать два съ половиной на-сто съ своихъ денегъ.

Мистеръ Трефольденъ отодвинулся немного отъ стола и повернулъ лампу такъ, что свтъ ея падалъ прямо на лицо Саксена, а онъ самъ оставался въ тни.

— Два съ половиной! повторилъ онъ:— мистеръ Грэторексъ былъ слишкомъ умренъ въ своихъ объясненіяхъ. Проценты могутъ быть и одинъ, и сто, и сто тысячъ. Но скажите, пожалуйста. къ чему Грэторексъ пускался въ такія разсужденія? Не могъ же онъ ни съ того, ни съ сего, заговорить о процентахъ. Не помните ли вы, съ чего начался этотъ разговоръ?

— Дословно я не помню, но знаю, что онъ говорилъ въ томъ же дух, какъ вы теперь, и предложилъ, что они дадутъ мн два съ половиной процента, если я помщу свои деньги въ ихъ банкирской контор.

— Гм! Что жь вы на это отвчали?

— Я отвтилъ, что моими денежными длами завдываете вы, и что я переговорю съ вами.

— То-есть, что вы попросите меня перевести ваши деньги отъ Друмонда къ Грэторексу?

— Да, если вы будете согласпы.

— Въ такомъ случа я несогласенъ, и до тхъ поръ, пока вы будете обращать хоть малйшее вниманіе на мои совты, не видать имъ ни гроша вашихъ денегъ!

Саксенъ взглянулъ на него съ какимъ-то безпокойствомъ и ужасомъ.

— Но… я общалъ, сказалъ онъ.

— Я такъ и думалъ. Я былъ увренъ, что васъ обошли и заставили что нибудь общать.

— Я не могу нарушить своего слова, сказалъ ршительно Саксенъ.

Мистеръ Трефольденъ пожалъ плечами.

— А я не могу позволить, чтобъ вы разорились, отвчалъ онъ:— Грэторексъ на краю банкротства, я имю даже достоврное свдніе, что черезъ нсколько дней, непремнно не позже недли, его контора пріостановитъ платежи.

Молодой человкъ съ изумленіемъ взглянулъ на него, онъ не зналъ, что думать, что говорить.

— Теперь разскажите мн подробно все, что между вами произошло, продолжалъ Трефольденъ: — прежде всего, вроятно, мистеръ Лоренсъ Грэторексъ очень любезно вызвался объяснить вамъ теорію банковыхъ операцій, причемъ показалъ, что банкирскія конторы, между прочими своими занятіями, берутъ чужіе капиталы, платя за нихъ проценты, потомъ предложилъ взять ваши деньги и платить вамъ на нихъ два съ половиною процента.

Саксенъ молча кивнулъ головой.

— Вы на это отвчали, что должны переговорить со мной, и мистеру Грэторексу очень не понравилось довріе, которое вы питаете къ моимъ совтамъ.

— Почемъ вы это знаете? воскликнулъ Саксенъ.

— Посл этого онъ распространился объ опасностяхъ отдавать деньги на высокіе проценты, указалъ на вс невыгоды покупки земли и, наконецъ, кончилъ тмъ, что представивъ свое предложеніе самымъ выгоднымъ для васъ способомъ помщенія денегъ, заставилъ васъ общать, что вы отдадите имъ.., ну, какую сумму?

— Кто могъ вамъ это передать?

— Скажите прежде, правду ли я говорю?

— Слово въ слово.

Трефольденъ откинулся на спинку Ересла и самодовольно засмялся.

— У меня есть, Саксенъ, пріятель чортъ, котораго зовутъ опытомъ и который нашептываетъ мн на ухо такія вещи, о которыхъ вы и не мечтали въ своей философіи. Но вы мн не отвчали на мой первый вопросъ: какую сумму вы ему общали?

— Онъ уврялъ, что очень дурно хоронить свои деньги и очень пріятно всегда имть возможность получить ихъ обратно, когда только вздумаешь. Потомъ…

— Потомъ, вы, конечно, съ нимъ согласились. Продолжайте.

— Потомъ онъ сказалъ, что, вроятно, я не буду имть ничего противъ помщенія въ ихъ контор пятисотъ тысячъ фунтовъ…

— Пятьсотъ тысячъ! Неужели онъ былъ такъ дерзокъ, что спросилъ у васъ пятьсотъ тысячъ?

— Да, мн казалось изъ словъ Грэторекса, что онъ думаетъ только о моей польз.

— Какъ это вроятно, чтобъ онъ пекся о вашей польз.

— Онъ сказалъ, что имъ все равно, мои ли деньги или кого другого, но что для меня, онъ готовъ все сдлать.

— И вы ему поврили?

— Конечно.

— И вы общали ему пятьсотъ тысячъ?

— Да.

— Вамъ придется нарушить ваше общаніе — вотъ и все. Но не безпокойтесь, вамъ это не доставитъ никакой непріятности. Стряпчій можетъ устроивать подобныя дла очень легко, безъ всякаго оскорбленія. Къ тому же, вдь никто не обязанъ бросать свои деньги на втеръ. Еслибъ вы отдали завтра Грэторексу пятьсотъ тысячъ фунтовъ, то он, конечно, къ вечеру перешли бы въ руки его кредиторовъ. Такимъ образомъ онъ избавился бы на время отъ банкротства и вы, по всей вроятности, получали бы аккуратно свои два съ половиною процента, но я знаю очень хорошо, что изъ капитала вы никогда не увидали бы ни гроша. И Лоренсу Грэторексу извстно, что я это знаю.

— Но… но я вамъ еще не все сказалъ, промолвилъ Саксенъ, лицо котораго становилось все мрачне и мрачне съ каждымъ словомъ Трефольдена:— я далъ ему чеку на половину суммы.

Хорошо было для Трефольдена, что онъ сидлъ въ тни, потому что, благодаря этому, Саксенъ не видлъ грознаго облака, мгновенно пробжавшаго по его челу.

— Вы дали мистеру Грэторексу чеку въ двсти пятьдесятъ тысячъ! сказалъ онъ, посл минутнаго молчанія.

— Я знаю, что это было очень дурно съ моей стороны, воскликнулъ Саксенъ, вполн чувствуя свою вину: — я знаю, что мн слдовало посовтоваться прежде съ вами.

— Ну, что тутъ разсуждать теперь, отвчалъ стряпчій холодно:— дло ужь сдлано и дло нехорошее, остается трудъ воротить назадъ деньги, или хоть часть ихъ. Когда вы ему дали чеку?

— Только что, посл обда.

— Сегодня, посл трехъ часовъ?

— Часъ тому назадъ, не боле. Мы встртились въ клуб и онъ позвалъ меня къ себ обдать….

— И когда онъ узналъ, что вы увидите меня сегодня вечеромъ, то поторопился взять…. прервалъ его Трефольденъ: — умно, очень умно, но все же не слишкомъ умно!

Сказавъ это, онъ схватилъ листъ бумаги, перо и быстро написалъ нсколько строчекъ.

— Прочтите и подпишите, сказалъ онъ, подбросивъ къ Саксену листъ бумаги.

Это былъ приказъ въ контору Друмонда не выплачивать денегъ по чекамъ, подписаннымъ мистеромъ Саксеномъ Трефольденомъ, впредь до новаго объявленія.

— А если онъ ужь получилъ деньги? сказалъ Саксенъ.

— Онъ не можетъ получить ихъ, легкомысленный человкъ, прежде завтрашняго утра, а ужь тогда будетъ поздно. Я сейчасъ поду съ этой бумагой къ главному кассиру, а для большей врности завтра утромъ пошлю Кэквича, такъ чтобъ онъ вошелъ первый, когда откроется контора. Большое счастье для васъ, что вы сдлали эту глупость посл трехъ часовъ.

Саксенъ подписалъ бумагу, хотя очень неохотно, и мистеръ Трефольденъ положилъ ее въ свой бумажникъ.

— Наша бесда о длахъ должна быть отложена до тхъ поръ, пока мы уладимъ эту глупость, сказалъ онъ: — будете ли вы дома и одни завтра въ двнадцать часовъ?

— Да, отвчалъ Саксенъ: — но ненадолго, я узжаю въ Сурей съ трехчасовымъ поздомъ.

— Въ Кастельтауерсъ?

— Да. На недлю, или дней на десять.

Трефольденъ задумался на минуту.

— То, что я имю вамъ сказать, должно быть передано неторопясь и основательно, сказалъ онъ:— такъ что если вы будете очень непонятливы и потребуется много объясненій….

— Въ этомъ нельзя и сомнваться! воскликнулъ со смхомъ Саксенъ.

— Въ такомъ случа на нашу бесду понадобится боле времени, чмъ то, которымъ вы можете располагать.

— Такъ прізжайте въ одинадцать.

Трефольденъ, прежде чмъ отвчать, взялъ со стола большую записную книгу и перевернулъ нсколько листовъ.

— Нтъ, я не пріду къ вамъ завтра, сказалъ онъ, закрывъ книгу и взявъ шляпу: — а лучше пріду къ вамъ въ Кастельтауерсъ, въ четвергъ утромъ. Въ моей памятной книг не записано на этотъ день никакихъ важныхъ длъ, потому я могу свободно отлучиться, и лордъ Кастельтауерсъ будетъ очень радъ меня видть. Я даже думаю, что могу тамъ обдать и воротиться съ десятичасовымъ поздомъ.

— Вотъ и отлично! воскликнулъ Саксенъ съ чистосердечной радостью: — и сколько пользы вамъ принесетъ день, проведенный въ деревн.

Такимъ образомъ дло было поршено и Трефольденъ, погасивъ газъ, вышелъ изъ своей конторы вмст съ Саксеномъ.

— Я напишу вамъ два слова завтра поутру, чтобъ увдомить, какъ мы обдлаемъ дльце у Друмонда, сказалъ стряпчій, прощаясь на улиц съ своимъ юнымъ родственникомъ:— но вы должны мн дать честное слово, что не подпишите ни одной чеки до четверга, а главное, что вы никогда ничего не сдлаете важнаго въ отношеніи финансовъ, не посовтовавшись со мной.

— Увряю васъ, Вильямъ, этого боле никогда не случится..

— Если же вашъ пріятель явится къ вамъ завтра и подыметъ. шумъ, то отправьте его ко мн. У меня нервы сильны и я могу вынести всякую бшеную выходку.

— Вроятно, ему это будетъ очень непріятно, сказалъ Саксенъ.

— Непріятно! да, онъ будетъ вн себя отъ гнва. Онъ будетъ рыскать, какъ голодный зврь, повсюду отыскивая жертву, которой могъ бы утолить свою злобу. Но что намъ до этого, онъ на васъ сердиться не станетъ, вся его злоба сосредоточится на вашемъ стряпчемъ. А я не боюсь, чтобъ онъ пожралъ меня. Стряпчаго трудно переварить.

Посл этого они пожали другъ другу руки и разошлись каждый въ свою сторону: Саксенъ — въ оперу, мистеръ Трефольденъ — къ главному кассиру Друмонда.

XXI.
Мистеръ Грэторексъ безъ свтскаго лоску.

— Мистеръ Грэторексъ желаетъ васъ видть, сэръ, на пять минутъ! сказалъ Джилингвотеръ, входя въ комнату.

Было около десяти часовъ утра, и Саксенъ, только что возвратившійся изъ манежа, сидлъ за чаемъ съ книжкой въ рукахъ. Услыхавъ о прізд Грэторекса, онъ веллъ его просить, и поспшно отложилъ книгу. Мы знаемъ, что онъ не былъ трусъ, но ему положительно было неловко, когда онъ услыхалъ тяжелые шаги банкира въ передней.

Мистеръ Грэторексъ вошелъ, хлопнулъ дверью на носъ Джилингвотеру и бросилъ на столъ скомканную бумажку.

— Вы сочли нужнымъ, мистеръ Трефольденъ, пріостановить уплату по этой чек? сказалъ онъ гнвнымъ голосомъ, не снимая шляпы и блдный, какъ полотно: — смю спросить, почему?

— Мн очень жаль, Грэторексъ, но, право, мн не слдовало этого длать, отвчалъ Саксенъ въ сильномъ смущеніи: — заправляетъ моими длами мой родственникъ, и я не имлъ никакого права вступаться въ нихъ. Онъ несогласенъ на ваше предложеніе, и потому я нахожу себя вынужденнымъ отказать вамъ. Но отчего вы не даете мн руки?

Мистеръ Грэторексъ поспшно заложилъ руки за спину.

— Вы меня оскорбили, воскликнулъ онъ, задыхаясь отъ злобы и отчаянья: — но…

— Но неумышленно, перебилъ его Саксенъ: — клянусь вамъ, неумышленно!

— Пустяки, съ презрительной улыбкой отвчалъ банкиръ:— вы не могли имть дружескихъ намреній, когда подвергали меня шуткамъ и насмшкамъ всхъ прикащиковъ въ контор Друмонда. Неужели вамъ не пришло въ голову, что это могло быть мн непріятно и даже вредно подйствовать на мой кредитъ?

— Я дйствительно боялся, что моя глупость вамъ будетъ очень непріятна, отвчалъ Саксенъ съ достоинствомъ: — повторяю, мн очень жаль, но я не думалъ васъ оскорблять.

— Непріятна! злобно произнесъ Грэторексъ: — вы меня разорили, вотъ что!

— Разорилъ?

— Да, разорили меня и всхъ моихъ, старика отца, двухъ незамужнихъ сестеръ. Будьте вы прокляты!

Сказанъ это, онъ бросился въ кресла и забарабанилъ по столу сжатыми кулаками.

Саксенъ былъ ужасно пораженъ.

— Вы должны мн все это объяснить, промолвилъ онъ едва внятно: — я ничего не понимаю!

Грэторексъ бросилъ на него грозный взглядъ, но ничего не отвчалъ.

— Я не нанесъ бы умышленно вреда своему злйшему врагу, продолжалъ молодой человкъ взволнованнымъ голосомъ, въ которомъ слышались слезы:— тмъ мене человку, съ которымъ я лъ и пилъ и считалъ своимъ другомъ. Что вы хотите сказать, говоря, что я васъ разорилъ?

— Просто то, что мы будемъ завтра — банкротами. Вы это понимаете?

Грубая натура этого человка теперь обнаружилась во всемъ своемъ безобразіи, и онъ даже не старался скрыть этого. Онъ совершенно опъянлъ отъ злобы и отчаянія. Саксенъ хотя и мало зналъ человческую натуру, но по какому-то инстинкту понялъ, въ какомъ положеніи былъ несчастный и отъ души пожаллъ его.

— Но отчего же неуплата этой суммы принесетъ вамъ столько вреда? спросилъ онъ нжно:— вдь ваше положеніе вчера, безъ этихъ денегъ, было не лучше сегодняшняго?

— Отчего? Такъ слушайте: намъ были нужны деньги и время, потому что мы потерпли большіе убытки, которыхъ не хотли обнаружить. Мы знали, что мы выйдемъ невредимыми изъ бды, какъ только у насъ будутъ деньги и время.

— Ну?

— Три или четыре конторы очень настойчиво требуютъ возврата своихъ капиталовъ, хранящихся у насъ, а я, надясь на вашу чеку, написалъ имъ вчера вечеромъ, что сегодня посл часа, ихъ деньги будутъ готовы. Они придутъ, у насъ денегъ нтъ — и мы банкроты!

Саксенъ вскочилъ съ мста и быстро схватилъ чеку, которая валялась на стол, куда ее бросилъ банкиръ.

— Нтъ, нтъ, воскликнулъ онъ: — вы не погибнете, Грэторексъ, по моей милости. Избави богъ! Сколько вамъ нужно денегъ для уплаты по, сегодняшнимъ требованіямъ?

— Одно требованіе въ двадцать-дв тысячи шестьсотъ сорокъ-пять фунтовъ, сказалъ Грэторексъ, все еще мрачнымъ, но сильно измнившимся тономъ: — это самое тяжелое. Другое требованіе — въ восемьнадцать тысячъ двсти тридцать, третье — въ десять тысячъ и четвертое — въ семь тысячъ девятьсотъ одинадцать. Всего пятьдесятъ восемь тысячъ семьсотъ пятьдесятъ фунтовъ.

Саксенъ бросился къ колокольчику и позвонилъ изо всей силы.

— Извощичью карету! да посмотрите, чтобъ лошади были хорошія, приказалъ онъ вошедшему Джилингвотеру. Потомъ схвативъ шляпу, онъ прибавилъ: — я похалъ бы съ вами тотчасъ, Грэторексъ, къ Друмонду, но, право, не могу. Я далъ слово Вильяму вчера, что ничего не буду длать не посовтовавшись съ нимъ. Но не безпокойтесь, я прямо поду къ нему, и вы получите деньги, гораздо ране часа. Теперь еще безъ двадцати минутъ одинадцать, а я возвращусь въ три четверти перваго.

— О! воскликнулъ банкиръ съ нетерпніемъ: — я врю, что вы хотите это сдлать, но онъ вамъ не позволитъ. Я его знаю.

Глаза Саксена засверкали.

— Такъ вы не знаете меня, произнесъ онъ:— деньги мои, и я клянусь, что вы ихъ получите. Сколько, бишь, вы сказали?

— Пятьдесятъ восемь тысячъ, семьсотъ…

— Хорошо, хорошо, скажемъ пятьдесятъ девять тысячъ, это легче запомнить. Ну, пойдемте, я васъ подвезу до Чансери Лэнъ, и вы увидите, что я буду у васъ раньше часа.

XXII.
Телемакъ доказываетъ, что у него есть своя воля.

Океанъ, какъ бы ни была возмущена его поверхность бурями и непогодами, спитъ мирнымъ сномъ въ своей мрачной глубин, но Вильямъ Трефольденъ не походилъ на океанъ: онъ, напротивъ, скрывалъ вс бури, терзавшія его сердце, подъ личиной постояннаго хладнокровнаго спокойствія. Никто и не подозрвалъ, что таилось подъ этой гладкой, вчно-ровной, хладной поверхностью. Въ глубин его сердца могла бушевать самая грозная бура страстей, но на лиц его не было видно ни малйшаго слда ея. Въ такомъ-то именно положеніи находилса Вильямъ Трефольденъ въ то памятное утро, когда Саксенъ вбжалъ въ его контору какъ съумасшедшіи, и объявилъ, что онъ твердо ршился спасти Грэторекса отъ погибели, пожертвовавъ бездльную сумму пятидесяти-девяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ

Трефольденъ былъ вн себя отъ негодованія, но, несмотря на то, онъ улыбался, и спокойно выслушалъ разсказъ Саксена, съ перваго слова до послдняго.

— Это все вздоръ и донкихотство, сказалъ Трефольденъ, когда молодой человкъ умолкъ:— что вамъ Грэторсксъ или что вы Грэторексу? Зачмъ вамъ жертвовать такой огромной суммой, можно сказать цлымъ состояніемъ, чтобъ сдлать одолженіе человку, который не иметъ никакихъ правъ ни на ваше сочувствіе, ни на вашу помощь?

— Я не могу допустить, чтобъ онъ разорился! воскликнулъ Саксенъ.

— Отчего жь нтъ? Онъ не задумываясь разорилъ бы васъ. Онъ ухнулъ бы все ваше состояніе въ свое гнилое дло и платилъ бы вамъ однимъ процентомъ меньше обыкновенныхъ биржевыхъ процентовъ.

— Я объ этомъ ничего не знаю и знать не хочу, отвчалъ Саксенъ: — я далъ ему чеку и онъ дйствовалъ на основанія ея. Я не могу допустить, поэтому, чтобъ онъ пострадалъ по моей милости.

— Да онъ все равно, рано или поздно погибъ бы, я вдь вамъ говорилъ вчера, что Грэторексъ на краю банкротства, и что по всей вроятности его контора прекратитъ платежи черезъ нсколько дней. Говорилъ я вамъ это?

— Да, я очень хорошо помню.

— Слдовательно, вы теперь ясно видите, что и безъ вашей чеки онъ погибъ бы неизбжно. Вы своимъ необдуманнымъ поступкомъ только ускорили нсколькими днями его погибель, вотъ и все.

— Но я не имю никакого права и не желаю ускорить его погибель ни на одну минуту!

— Однако, милый Саксенъ…

— Однако, милый Вильямъ, у Лоренца Грэторекса есть старикъ отецъ и дв сестры, и мы впродолженіе мсяца были закадышными друзьями. Поэтому я ршился не измнить ему.

— А! если вы ршились, то нечего больше и говорить, сказалъ Трефольденъ холодно: — но въ такомъ случа зачмъ вы пріхали со мной совтоваться.

— Я совсмъ пріхалъ не за этимъ, отвчалъ Саксенъ: — я вамъ далъ слово не подписывать никакихъ чекъ до четверга и считалъ себя обязаннымъ увдомить васъ о своемъ ршеніи.

— Сознаюсь, я очень удивленъ, сказалъ Трефольденъ серьёзнымъ тономъ:— я надялся, что вы будете боле доврять моимъ совтамъ. Я также надялся, что вы будете смотрть на меня не какъ на простого стряпчаго, но какъ на вашего друга, совтника и, смю сказать, наставника.

— Да, я такъ на васъ и смотрю! воскликнулъ Саксенъ съ жаромъ.

— Простите, но что-то на это- не похоже.

— Вы ко мн совершенно несправедливы, я, напротивъ, не знаю, какъ довольно высоко цнить вашу дружбу и ваши совты.

— Ваше сегоднешнее упрямство прямо противорчивъ вашимъ словамъ, Саксенъ.

— Я знаю, но я также знаю, что я дйствую подъ впечатлніемъ минуты, а не согласно законамъ свтской мудрости. Я не сомнваюсь въ томъ, что вы совершенно правы, а я совершенно виноватъ, но я не буду спокоенъ, пока не исполню своей безумной фантазіи.

Видя, что излишне было бы дале разсуждать съ Саксеномъ, Трефольденъ очень любезно улыбнулся и поспшно сказалъ:

— Да, я увренъ, что вы безумнйшій человкъ въ свт, и если я не запру ваши деньги, то вы совершенно разоритесь, несмотря на все ваше богатство.

— Но какая же польза быть богатымъ, если я не могу расходовать свои деньги какъ хочу? сказалъ со смхомъ Саксенъ, очень довольный, что одержалъ побду.

— Да, по вашему это выходитъ ужь очень нераціонально, отвчалъ стряпчій, взявъ со стола кусокъ бумаги и написавъ на немъ нсколько словъ: — но я полагаю, что на этотъ разъ надо васъ простить и къ тому же лучше потерять пятьдесятъ-девять тысячъ, чмъ четверть мильона. Вотъ возьмите эту бумажку и заставьте вашего преданнаго друга ее подписать.

— Что это?

— Это сохранная росписка. Онъ вамъ, пожалуй, предложитъ простую росписку отъ имени фирмы, но вы на это не соглашайтесь. Что это, вы уже уходите?

Саксенъ объяснилъ, что Грэторексу — деньги необходимы до часу.

— Вы уже вроятно отмнили свое приказаніе Друмонду не выплачивать денегъ по вашимъ чекамъ?

— Нтъ еще, но я сейчасъ къ нему ду.

— Мистеръ Грэторексъ отдалъ вамъ вашу первую чеку?

— Право, не знаю. Кажется, мы ее оставили на стол — гд завтракали.

Мистеръ Трефольденъ закусилъ губу.

— Честное слово, Саксенъ, сказалъ онъ: — вы заслуживаете, чтобъ васъ обиралъ всякій, кто только встртится съ вами. Позжайте сейчасъ домой и непремнно найдите прежде чеку, чмъ хать къ Друмонду, еслижь вы ее не найдете, то объясните имъ, какого содержанія была эта чека, и что вы просите не уплачивать по ней, въ случа ея предъявленія.

Саксенъ разсмялся и общалъ послушаться, хотя онъ былъ вполн увренъ, что ему не грозитъ никакая опасность.

— И вы все же общаете не подписывать боле чекъ безъ моего совта?

— Общаю.

— Ну, такъ прощайте до четверга.

Саксенъ бгомъ пустился по лстниц, напвая какую-то швейцарскую псню, и черезъ минуту на улиц раздался шумъ отъзжающаго экипажа.

— Дуракъ! промолвилъ гнвно Трефольденъ, быстро измнившись въ лиц:— онъ такъ же самъ жаждетъ разориться, какъ другіе жаждутъ его разорить! Я былъ бы сумасшедшій, еслибъ не вмшался теперь. Я долго ждалъ, позволяя ему длать, что онъ хочетъ, но теперь моя очередь пришла — и я буду дйствовать.

— Мистеръ Беренсъ зазжалъ нсколько минутъ тому назадъ, сэръ, сказалъ Кэквичъ, неожиданно показываясь въ дверяхъ: — онъ общалъ опять захать часа въ два.

— Хорошо, отвчалъ стряпчій:— подайте мн бумаги Беренса. Кэквичъ исполнилъ его приказаніе и долго лежали эти бумаги неразвернутыми передъ Трефольденомъ, въ такую глубокую думу погрузился онъ.

XXIII.
Слабая сторона Трефольдена.

Человкъ, стремящійся къ какой-нибудь опредленной цли, или имющій необходимость скрыть какую-нибудь тайну, никогда не долженъ себ длать враговъ. Онъ долженъ всячески избгать этого, какъ женихъ — конскрипціи, или дебютантка — оспы. Но самый умнйшій человкъ не можетъ быть всегда умнымъ, и самый осторожный иногда можетъ пропустить бездльную предосторожность, которая спасла бы его отъ опасности, противъ которой онъ такъ старательно предохранялъ себя. Какъ ни крпка кольчуга, которой онъ надется отпарировать вс удары, въ ней можетъ найтись маленькое, незамтное отверстіе, въ которое именно и поразитъ его мечъ врага. Исторія показываетъ намъ тысячи подобныхъ примровъ, величайшія событія въ исторіи всхъ народовъ часто зависли отъ ничтожной неосторожности государственныхъ дятелей. Еслибъ была взята такая предосторожность, а не иная, то судьба цлаго народа измнилась бы. Цезарь кладетъ въ карманъ, не прочитавъ, записку, которая спасла бы его отъ смерти, Генрихъ IV не послушался тайнаго предчувствія, и палъ подъ кинжаломъ Равальяка. И въ мене важныхъ длахъ, въ процесахъ убійцъ, воровъ и т. д., мы видимъ на каждомъ шагу, что самые умные, хитрые злоди попадаются въ руки правосудія, благодаря забвенію о какой-нибудь глупой, бездльной предосторожности, на которую никто не подумалъ бы обратить вниманія.

Вильямъ Трефольденъ стремился къ опредленной цли, и вмст съ тмъ имлъ необходимость скрывать тайну. Онъ вполн понималъ, какъ пагубно могло быть для него недоброжелательство окружающихъ его людей, но, несмотря на это, онъ добровольно нажилъ себ двухъ враговъ. И эти два врага были величайшими ошибками въ его жизни. Онъ никогда не старался быть тмъ, что называется популярнымъ человкомъ. Онъ не обладалъ необходимыми для этого качествами: откровенностью и обходительностью, но онъ всячески старался, чтобъ вс были объ немъ хорошаго мннія. И дйствительно вс были о немъ хорошаго мннія, онъ пріобрлъ себ репутацію, которая дороже всего для дловыхъ людей — репутацію человка умнаго и успвающаго во всхъ своихъ начинаніяхъ. Послднее качество важне всего, потому что въ глазахъ свта успхъ всегда означаетъ достоинство. Но достигнувъ столикаго и очистивъ себ дорогу къ достиженію еще высшихъ, ему одному извстныхъ цлей, онъ долженъ былъ всми силами предохранять себя отъ вражды такихъ людей, какъ Абель Кэквичъ и Лоренцъ Грэторексъ, а не самому еще возбуждать ее. Для него было бы лучше, еслибъ онъ отказалъ себ въ удовольствіи поколотить своего помощника въ памятный мартовскій вечеръ. Было бы лучше, еслибъ онъ позволилъ Лоренцу Грэторексу воспользоваться первой чекой Саксена и похитить бездльную часть той добычи, которая, какъ онъ зналъ, будетъ его. Но Вильямъ Трефольденъ не былъ такъ остороженъ, онъ презиралъ своего помощниками былъ разсерженъ на банкира, поэтому онъ никогда не спрашивалъ себя, какія чувства они могли питать къ нему. Они оба ненавидли его, но, по всей вроятности, еслибъ онъ даже это и зналъ, то не обратилъ бы никакого вниманія. Не знать этого, и даже не подумать объ этомъ, было громадной ошибкой, и эта ошибка была единственнымъ отверстіемъ въ кольчуг Вильяма Трефольдена.

Мистеръ Абель Кэквичъ былъ очень почтенный господинъ. Онъ жилъ въ дом одной вдовы, въ маленькомъ переулк въ Пектонвилл, и окна его квартиры выходили на церковный дворъ. Онъ платилъ акуратно деньги своей хозяйк, ходилъ всякое воскресенье въ церковь, получалъ одну изъ еженедльныхъ газетъ, держалъ кошку и игралъ на віолончели. Онъ велъ самую акуратную, методичную жизнь, изо дня въ день впродолженіе цлыхъ тридцати лтъ. Начавъ свое поприще съ твердой ршимостью сдлаться приличнымъ, почтеннымъ господиномъ, онъ соображалъ вс свои поступки и привычки съ своимъ прозаическимъ идеаломъ. Даже кошка и віолончель были заведены имъ, съ тою же мыслію. Онъ бы предпочелъ имть собаку, но полагалъ, что кошка гораздо приличне, ибо она очень похожа на него своимъ характеромъ и манерами. Точно такъ же мистеръ Кэквичъ чувствовалъ какую-то слабость къ концертин, но отдалъ предпочтеніе віолончели, такъ-какъ она неизмримо приличне. И надо согласиться, что Кэквичъ былъ правъ. Трудно себ представить что-нибудь такое, что придавало бы человку боле почтенный, приличный видъ, какъ віолончель. Этотъ инструментъ составляетъ антитезисъ всего легкомысленнаго. Онъ не побуждаетъ своего владльца къ обществу, какъ корнетъ piston, который составляетъ непремнную принадлежность всхъ вечеровъ и пикниковъ, и не располагаетъ къ водк, какъ флейта. Напротивъ, віолончель служитъ самымъ пріятнымъ, трогательнымъ препровожденіемъ времени, какъ для самаго любителя, такъ и для всхъ окружающихъ его. Мистеръ Кэквичъ обыкновенно игралъ каждый вечеръ посл чая, и лтомъ, когда окошки были открыты, наводилъ мрачную меланхолію на всхъ сосдей. Его хозяйка горько плакала, вспоминая о своемъ муж и торжественно объявляла, что это была божественная музыка, а фотографъ, жившій на одной лстниц съ нимъ, молодой человкъ, который, начитавшись Байрона, корчилъ разочарованнаго, уходилъ всегда въ свою темную комнату, и предавался самымъ мрачнымъ размышленіямъ о самоубійств.

Такова была мирная, безупречная домашняя жизнь мистера Абеля Кэквича. Онъ былъ вполн доволенъ этой жизнью, такъ-какъ она совершенно соотвтствовала его характеру и честолюбію. Онъ зналъ, что вс сосди и даже мстныя власти питаютъ къ нему уваженіе. Церковный сторожъ, отворяя ему дверь, низко кланялся, а староста, встрчаясь на улиц, любезно кивалъ головой. Однимъ словомъ, весь Пентонвиль считалъ его въ высшей степени почтеннымъ господиномъ.

Не мене методична была его служебная дятельность. Онъ былъ и въ этомъ воплощенная акуратность. Каждое утро въ девять часовъ, онъ являлся въ контору Вильяма Трефольдена, а въ часъ уходилъ обдать въ трактиръ на Гольборн, гд съдалъ одни и т же кушанья впродолженіе двадцати-двухъ лтъ. Въ два часа онъ возвращался въ контору, и сидлъ тамъ до половины седьмого, когда отправлялся домой къ своей кошк и віолончели. Однако, этотъ послдній часъ иногда измнялся, ибо были времена въ году, когда Кэквичу и его товарищамъ, писцамъ, приходилось оставаться въ контор часъ или два доле. Но они отъ этого только становились богаче, ибо Вильямъ Трефольденъ платилъ своимъ помощникамъ очень щедро.

Ведя такую акуратную, умренную жизнь, мистеръ Кэквичъ съ годами очень потолстлъ, и наконецъ, началъ жаловаться на одышку. Всякій, взглянувъ на его мутные глаза и жирное, глуповатое лицо, конечно, счелъ бы его за живую машину и боле ничего. Но онъ далеко не былъ машиной. Онъ былъ безцннымъ помощникомъ, и Вильямъ Трефольденъ это очень хорошо понималъ. Голова у него была ясная, память удивительная, и въ техническомъ отношеніи онъ былъ такимъ же хорошимъ юристомъ, какъ самъ Трефольденъ. Онъ однако имлъ нкоторыя понятія касательно своей службы, которыхъ Трефольденъ ни мало не раздлялъ. Кэквичъ любилъ знать все, и полагалъ, что иметъ право, какъ главный его помощникъ, контролировать вс его общественныя и домашнія дла. Онъ, кром того, считалъ своей обязанностью разузнать то, что отъ него скрывали, и считалъ за личную обиду, когда Трефольденъ пряталъ подъ замокъ нкоторыя бумаги, писалъ письма собственноручно, самъ составлялъ акты или разсуждалъ наедин съ своими кліентами о длахъ, которыя не проходили предварительно черезъ его контору. Но нетолько на подобныя оскорбленія жаловался Кэквичъ, была еще гораздо большая обида, которую, по его мннію, наносилъ ему патронъ его. Вильмъ Трефольдепъ скрывалъ ото всхъ свою частную жизнь. Никто не зналъ, былъ ли онъ женатъ, или холостъ. Никто не зналъ гд, и какъ онъ жилъ. Его практика была большая, и увеличивалась ежедневно, и онъ, должно быть, наживалъ огромныя деньги. Мистеръ Кэквичъ часто разсчитывалъ его доходы, и могъ приблизительно сказать, сколько онъ получалъ въ годъ. Но что онъ длалъ съ деньгами? куда онъ ихъ помщалъ? отдавалъ ли подъ большіе проценты, или пускался въ темныя спекуляціи? или онъ проигрывалъ ихъ въ мрачныхъ притонахъ разврата? или, наконецъ, онъ былъ скупымъ скрягой, и хоронилъ свои деньги подъ поломъ, или въ печк какого-нибудь заброшеннаго дома?

Вотъ что составляло тайну Вильяма Трефольдена. И эту-то тайну Кэквичъ стремился узнать, во что бы ни стало.

Побуждаемый врожденнымъ любопытствомъ, Кэквичъ впродолженіе многихъ лтъ думалъ объ этой тайн, слдилъ за ней, и обнюхивалъ ее со всхъ сторонъ, какъ гончая собака. Но съ памятнаго вечера 2-го марта, онъ ршился открыть эту тайну уже не по одному любопытству, а изъ чувства мести, ибо онъ считалъ это лучшимъ орудіемъ для наказанія человка, который осмлился публично назвать его шпіономъ и поколотить. На этомъ одномъ пункт онъ сосредоточилъ вс свои мысли. Онъ ненавидлъ побайроновски, и съ удовольствіемъ раздувалъ свою ненависть, такъ онъ никогда не проходилъ мимо воротъ Чансери-Ленъ безъ того, чтобъ не повторить въ ум всю страшную сцену. Онъ помнилъ каждое обидное слово, сказанное ему Вильямомъ Трефольденомъ, онъ чувствовалъ еще на спин прикосновеніе могучихъ его рукъ. И все это, естественно увеличивая его злобу и ненависть противъ Трефольдена, укрпляло твердую ршимость отомстить ему.

Тайна, однако, оставалась попрежнему неразгаданной. Въ послднее время ему раза два казалось, что онъ попалъ на слдъ, что вотъ-вотъ ему все объяснится, но каждый разъ его подозрнія оказывались ложными, и ни къ чему не приводили.

Частыя разочарованія въ своихъ надеждахъ, и чувство злобы и мести, терзавшія его сердце, наконецъ, отозвались на здоровь мистера Кэквича. Онъ сдлался грустнымъ, мрачнымъ, пересталъ играть на віолончели и читать газеты, потерялъ всякій апетитъ, и не обращалъ никакого вниманія на свою кошку. Его хозяйка и товарищи писцы съ удивленіемъ замчали въ немъ эту перемну, но никто не смлъ приставать къ нему съ разспросами.

Такъ продолжалось долго, недли шли за недлями, мсяцъ за мсяцемъ, какъ вдругъ, еще къ большему изумленію всхъ окружающихъ, мистеръ Кэквичъ сталъ снова прежнимъ человкомъ. Въ голов его блеснула идея, свтлая идея, подъ наитіемъ которой онъ ясно узрлъ путь, могущій привести его прямо къ цли. Онъ теперь только удивлялся, какъ подобная мысль не пришла ему на умъ гораздо ране.

XXIV.
На Ватерлоской станціи.

Саксенъ Трефольденъ въ чрезвычайно веселомъ расположеніи духа отправился въ тотъ же день вечеромъ на Ватерлоскую станцію желзной дороги. Онъ еще былъ очень неопытнымъ путешественникомъ и потому, не желая опоздать, пріхалъ получасомъ ране срока. Но онъ нимало не былъ раздосадованъ своей чрезмрной акуратностью, напротивъ онъ съ большимъ удовольствіемъ смотрлъ на прізжавшіе и отъзжавшіе позды, на общую суету, на многочисленную толпу разнороднаго люда.

Онъ былъ очень счастливъ. Ему казалось, что никогда въ жизни онъ не чувствовалъ себя такимъ счастливымъ.

Вопервыхъ, онъ въ этотъ день получилъ письмо отъ пастора Мартина — длинное, теплое письмо, дышавшее любовью и набожностью. Оно было полно извстіями о томъ, что длалось дома, полно проектами на благо жителей Домлечга. Деньги, посланныя имъ въ тотъ самый день, когда онъ выдалъ свою первую чеку, были получены въ его далекой родин и розданы между бдными сосднихъ приходовъ. Органъ, отправленный недли дв тому назадъ, былъ доставленъ въ сохранности и уже кипла работа по его постановк. Ферма въ Роцберг заново перестроивалась, а зеленые луга на самомъ берегу рки, которые уже давно продавались, были теперь куплены на имя Саксена и присоединены къ маленькому помстью. Кром этихъ извстій, старикъ сообщалъ еще, что для голубей выстроена новая голубятня, что пестрая корова отелилась, и ласточки, которыя въ прошломъ году свили себ гнздо на лавровомъ дерев, теперь снова возвратились на свое прежнее мсто. Все это были мелочи, но для Саксена, который любилъ свою родину со всмъ страстнымъ энтузіазмомъ горнаго жителя, вс эти бездлицы были очень важны и драгоцнны. Письмо кончалось нжнымъ благословеніемъ, которое несказанно растрогало дтское сердце Саксена.

Вовторыхъ, онъ испыталъ въ этотъ день то рдкое счастье, которое чувствуетъ человкъ, длающій добро. Вильямъ Трефольденъ, правда, утверждалъ, что контора Грэторекса, доживала свои послднія минуты и что пятьдесятъ-девять тысячъ Саксена могли только ненадолго отсрочить ея погибель, но Лоренсъ Грэторексъ, держа въ рукахъ драгоцнные для него билеты, уврялъ, что эта сумма, поддержавъ ихъ кредитъ въ минуту кризиса, спасала ихъ. Говоря вообще, вся исторія о чек была очень непріятна Саксену. Она выказала Грэторекса съ очень невыгодной стороны и заставила Саксена унизиться до того, чтобъ взять назадъ часть денегъ, которыя онъ общалъ. Быть можетъ, молодой человкъ чувствовалъ также, что онъ уже боле не питаетъ такой дружбы къ Грэторексу, какъ прежде, а такое сознаніе не можетъ быть пріятно. Онъ инстинктивно отворачивался отъ всего грубаго, корыстнаго, а онъ не могъ не видть, что І’рэторексъ въ этомъ дл выказался и грубымъ и корыстнымъ человкомъ. Однако, несмотря на всю непріятность этой исторіи, она окончилась очень весело. Саксенъ все же спасъ своего друга, и банкиръ нетолько осыпалъ его пламенными благодарностями, но далъ ему законный вексель, такъ что, по счастью, не нужно было представлять записки, составленной Вильямомъ Трефольденомъ, на что Саксенъ, конечно, никогда бы не ршился.

Вгретьихъ, онъ халъ въ деревню, на недлю или дней на десять — и это его радовало боле всего. Посл шести недль удушливой, шумной лондонской жизни, онъ былъ вн себя отъ радости при мысли, что ему снова удастся подышать чистымъ воздухомъ, увидть открытое небо. Онъ жаждалъ чувствовать подъ своими ногами зеленую, бархатную траву, жаждалъ здить верхомъ по горамъ и доламъ, ибо ему надоли скучные, душные манежи. Съ этой цлью онъ везъ съ собой въ томъ же позд двухъ кровныхъ жеребцовъ и грума.

Итакъ Саксенъ былъ въ самомъ веселомъ настроеніи духа, онъ ходилъ взадъ и впередъ по платформ, разсматривая съ одинакимъ удовольствіемъ и разнородную толпу, бжавшую во вс стороны, и лари букинистовъ, прислоненные къ стн. Онъ думалъ, какъ пріятно быть молодымъ, богатымъ человкомъ, имть друзей и такую блестящую, свтлую будущность передъ собою! Въ голов его кишилъ цлый рой проектовъ, одинъ лучше другого. Передъ его глазами носились, какъ-бы въ туман, картины тхъ мстъ, которыя онъ такъ давно жаждалъ постить. То представлялся ему Римъ, то Неаполь, то Нилъ и пирамиды, то, наконецъ, святыни Іерусалима. Нкоторые изъ этихъ проектовъ принадлежали не собственно Саксену, а лорду Кастельтауерсу: такъ онъ первый подалъ мысль о покупк яхты и объ увеселительной прогулк по Средиземному морю. Но какіе бы образы ни занимали первый планъ въ картинахъ, рисуемыхъ воображеніемъ Саксена, на заднемъ план всегда выступали знакомыя, дорогія вершины Ретійскихъ Альпъ. Онъ и не думалъ, что возможно похать въ Италію, не завернувъ прежде домой, въ долину Домлечга, тмъ мене мечталъ онъ поселиться гд нибудь на постоянное житье, кром какъ тамъ же дома, въ миломъ его сердцу Роцберг. Конечно, онъ не предполагалъ жить въ старомъ, разоренномъ замк, а намревался построить новый, великолпный замокъ, новую церковь, новый мостъ черезъ Рейнъ, раскинуть вокругъ образцовыя фермы и распространить во всемъ околотк довольство и счастіе.

— Что? что случилось, въ чемъ дло? воскликнулъ рядомъ съ нимъ какой-то повелительный голосъ.

Очнувшись внезапно отъ своихъ радужныхъ мечтаній, Саксенъ обернулся и увидлъ въ дверяхъ одного изъ второклассныхъ вагоновъ даму, сторожа, и быстро подошедшаго къ нимъ чиновника, съ перомъ за ухомъ.

— Эта дама потеряла билетъ, сэръ, отвчалъ сторожъ, прикладывая руку къ фуражк и многозначительно посмотрвъ на своего начальника.

— Онъ былъ у меня въ рукахъ, когда поздъ останавливался въ Вейбридж, воскликнула дама: — я вынула его изъ кошелька, думая, что у меня его потребуютъ.

Голосъ ея немного дрожалъ и она порывалась снова въ вагонъ, чтобъ поискать билетъ.

Чиновникъ подозрительно кашлянулъ.

— Откуда вы дете, мисъ? спросилъ онъ.

— Съ Седжбрукской станціи.

Названіе станціи обратило вниманіе Саксена, ибо ему слдовало брать билетъ на ту же станцію.

— Гм… Вы, врно, Сальтерсъ, обыскали весь вагонъ?

— Точно такъ, сэръ, отвчалъ сторожъ.

Чиновникъ ради проформы самъ заглянулъ въ вагонъ и потомъ сказалъ офиціальнымъ тономъ:

— Въ такомъ случа, мисъ, этому нельзя помочь.

— И мн придется заплатить второй разъ? спросила дама взволнованнымъ голосомъ.

— Да, вамъ придется заплатить за билетъ изъ Эксетера, откуда идетъ этотъ поздъ.

— Изъ Эксетера? Но вдь я только сла въ Седжбрук.

— Таковы наши правила, сударыня, я не могу ихъ измнить. Всякій пасажиръ, который не можетъ представить свой билетъ, выходя изъ вагона, обязанъ заплатить за всю дорогу съ того мста, откуда вышелъ поздъ. Этотъ поздъ вышелъ изъ Эксетера, и потому вы должны заплатить изъ Эксетера. Вонъ на стн виситъ таблица нашихъ правилъ. Сдлайте одолженіе, посмотрите сами.

Лицо дамы было теперь обращено въ ту сторону, гд стоялъ Саксенъ. Она была очень молода, почти дитя. Блдная, встревоженная, она смотрла съ испугомъ и робостью то на чиновника, то на сторол:а.

— Благодарствуйте, сказала она поспшно: — мн не надо смотрть, я вамъ врю. Сколько денегъ?

— Одинъ фунтъ и пять шилинтовъ.

Блдное лицо молодой двушки вдругъ побагровло и дтскіе глазки наполнились слезами.

— Господи! воскликнула она дрожащимъ голосомъ:— что мн длать! У меня нтъ столько денегъ.

Саксенъ, видя какъ бдно она была одта, понялъ очень хорошо, что въ ея скудномъ кошельк съ трудомъ нашлись и несчастные три шилинга, которые она заплатила за потерянный билетъ. Онъ уже нсколько разъ опускалъ руку въ карманъ, чтобъ достать деньги, но всегда вынималъ ее пустой, боясь оскорбить молодую двушку своимъ дерзкимъ вмшательствомъ, но теперь онъ не выдержалъ, и почтительно поклонившись ей, какъ-бы принцес крови, сказалъ поспшно:

— Позвольте, сударыня, мн имть честь устроить для васъ это дло.

И онъ сунулъ деньги въ руку сторожа.

— Благодарствуйте… сэръ, промолвила молодая двушка, едва внятнымъ голосомъ и еще больше покраснла: — я очень вамъ благодарна, но сдлайте одолженіе, дайте мн вашу карточку, чтобъ я знала, кому и куда отослать деньги.

Саксенъ сунулъ руку въ карманъ, потомъ въ кошелекъ, но карточки нигд не оказалось. Въ эту самую минуту на противоположной платформ раздался звонокъ, и носильщикъ, которому Саксенъ поручилъ занять мсто, подбжалъ къ нему впопыхахъ:

— Поздъ трогается, сэръ, воскликнулъ онъ:— поторопитесь.

Саксенъ поспшно поклонился молодой двушк, пробормоталъ что-то сквозь зубы и исчезъ въ толп.

Однако, когда онъ помстился въ вагон и поздъ уже тронулся, у окна появился сторожъ, и торопливо бросилъ ему карточку. Саксенъ поднялъ ее и прочелъ на ней:

МИССЪ РИВЬЕРЪ.

Раскращица фотографическихъ карточекъ.

No 6.
Камбервель.

‘Бдная!’ подумалъ онъ съ улыбкой: ‘неужели она думаетъ, что я пошлю за ея ничтожнымъ фунтомъ’.

И онъ хотлъ выбросить карточку въ окно, но остановился, снова на нее взглянулъ, и вмсто того чтобъ бросить, положилъ въ карманъ.

‘Она очень хорошенькая!’ подумалъ онъ: ‘и голосъ у нея такой нжный. Какъ я радъ, что при мн не было моей карточки’.

XXV.
Саксенъ возобновляетъ знакомство съ Колоннами.

Лордъ Кастельтауерсъ ждалъ Саксена у станціи въ фаэтон.

— Вотъ молодецъ, что пріхалъ! сказалъ Кастельтауерсъ, когда Саксенъ вышелъ со станціи съ ружьемъ подъ мышкой: — вы опоздали четверть часа, моя лошадь уже устала дожидаться. Садитесь поскорй, и дайте мн пожать вамъ руку. Я такъ радъ, что вы пріхали. А привели вы съ собой лошадей?

— Да, двухъ, какъ вы просили, вонъ ихъ ведутъ.

Лордъ Кастельтауерсъ обернулся, и увидлъ двухъ кровныхъ коней въ дорожныхъ нарядахъ, изъ-подъ которыхъ видны были только глаза и копыта.

— Милости просимъ! какъ вы, такъ и ваши лошади найдете самый радушный пріемъ, сказалъ онъ: — я послалъ тележку за вашими вещами, а мой человкъ проводитъ вашего грумма до замка. Онъ отсюда въ двухъ миляхъ. Съ вами нтъ ничего боле?

Оказалось, что нтъ, и кабріолетъ понесся по дорог словно стрла.

— Я очень радъ, что вы привели лошадей, Трефольденъ, сказалъ лордъ, по дорог: — потому что у меня ршительно нтъ ни одного коня, который былъ бы достоинъ васъ. Эта кобыла, просто какой-то дьяволъ, безъ всякаго удержу, а каретныя лошади моей матери разжирли и облнились какъ альдерманы. Единственную же сносную лошадь на моей конюшн я отдалъ мисъ Колонн, на все время ея пребыванія въ Кастельтауерс.

— Мисъ Колонн? повторилъ Саксенъ.

— Это дама, которая гоститъ у насъ, объяснилъ лордъ:— вы врно слыхали о ея отц, Джуліо Колонн, великомъ итальянскомъ патріот? Онъ также теперь у насъ.

— Да, я слышалъ о немъ, сказалъ Саксенъ, покраснвъ. Въ эту минуту онъ пожаллъ, что пріхалъ изъ Лондона.

— Онъ старинный другъ моей матери, продолжалъ Кастельтауерсъ: — а также и мой. Я не знаю, что вы слышали о немъ, рдко общественный человкъ имлъ столько враговъ и друзей, какъ онъ, но во всякомъ случа, вы должны, Трефольденъ, полюбить его ради меня. Предупреждаю, чтобъ вы не судили по первому впечатлнію. Онъ очень эксцентриченъ, разсянъ, немного холоденъ, но это человкъ античной добродтели, человкъ, возвышенная простота котораго столь же неумстна въ девятнадцатомъ вк, какъ Цинцинатъ былъ бы въ современной гостиной.

Саксенъ подумалъ о тхъ двадцати франкахъ, которые синьора Колонна предложила ему въ Рейхенау, и не выразилъ никакого сочувствія къ словамъ своего друга, какъ тотъ ожидалъ.

— Я ничего не слыхалъ дурнаго про него, сказала, онъ нсколько напряженнымъ тономъ: — а майоръ Воанъ все еще у васъ?

— Да, и Бургойнъ завтра прізжаетъ. Мы намрены важно повеселиться, пока вы вс здсь.

— Что вы разумете подъ словами ‘важно повеселиться’?

— Ну, завтра матушка даетъ обдъ, въ субботу у насъ вечеръ, а во вторникъ будетъ охота на нашей земл, послдняя въ сезон. Кром того, въ понедльникъ офицеры 42-го полка, стоящаго въ Гильдфорд, даютъ большой балъ, на который, конечно, будутъ приглашены и наши гости. Вотъ и вся программа. Она немного однообразна, но что жe прикажете длать въ тридцати миляхъ отъ Лондона.

— Вести самую счастливую жизнь въ мір, отвчалъ Саксенъ.

— Это зависитъ отъ вкуса и средствъ, сказалъ лордъ со вздохомъ.— Жизнь въ англійской деревн сводится къ вчной ритурнели обдовъ и плясокъ, плясокъ и обдовъ. Кром того она служитъ еще предлогомъ къ охот. Что до меня касается, то я охотно предпочелъ бы боле безпокойную, бивачную жизнь.

— Вы не хотите этимъ сказать, что желаете поступить въ армію?

— Да, я хотлъ бы быть солдатомъ, еслибъ могъ сражаться за то, чему сочувствую, но такъ-какъ это невозможно, то нечего про это и говорить… Вонъ, видите ли, прямо противъ насъ купа елей? Это и есть Кастельтауерсъ. Домъ мы сейчасъ увидимъ, какъ только завернемъ за уголъ.

Тутъ разговоръ перешелъ на другіе предметы, и Саксенъ разсказалъ своему другу, что во вторникъ прідетъ Вильямъ Трефольденъ. Между тмъ они достигли воротъ парка и подъхали къ великолпному, старому дому, который казался точно окрашеннымъ солнечными закатами многихъ столтій.

Кастельтауерсъ прямо повелъ своего гостя въ конюшни, которыя были выстроены въ роскошномъ, великолпномъ стил елисаветинскаго времени, но теперь столли полупустыя. Саксенъ осмотрлъ стойла, отведенныя для его коней, и у же собирался выйдти съ лордомъ изъ конюшни, какъ на двор появился маіоръ Воанъ, ведя подъ уздцы своего великолпнаго арабскаго коня Гюльнару. За нимъ выступала смирная, неважная лошадка подъ дамскимъ сдломъ. Саксенъ догадался, что майоръ только что здилъ верхомъ съ синьорой Колонной.

Посл этого они вс трое отправились въ садъ и на мужскую половина дома, гд были расположены бильярдная, курильная и т. д. Вскор прозвонилъ колоколъ и они поспшили одться къ обду.

Саксенъ впервые появлялся въ дамскомъ обществ, и это, вмст съ естественнымъ нежеланіемъ встртить Колонновъ, очень смутило молодого человка при вход въ гостиную. Однакоже, къ его счастью, дамы еще не сошли внизъ и передъ каминомъ стояло только четверо мужчинъ. Двое изъ нихъ были Кастельтауерсъ и майоръ Воанъ, третьяго Саксенъ тотчасъ призналъ за черноокаго итальянца, котораго онъ видлъ въ Рейхенау, четвертый былъ ему совершенно неизвстенъ.

— Мой другъ, мистеръ Саксенъ Трефольденъ — синьоръ Колонна — достопочтенный Эдвинъ Армстронгъ, представилъ другъ другу своихъ гостей лордъ Кастельтауерсъ.

Пасторъ сухо поклонился, синьоръ Колонна протянулъ руку.

— Друзья Джервэза — мои друзья, сказалъ онъ, съ чрезвычайно пріятной улыбкой:— я много наслышался о васъ, мистеръ Трефольденъ, и душевно радъ съ вами познакомиться. Вы въ первый разъ въ Кастельтауерс?

Очевидно было, что онъ столько же помнилъ Саксена, сколько Саксенъ помнилъ допотопный міръ.

Въ эту минуту дамы вошли въ комнату. Кастельтауерсъ очень церемонно представилъ своей матери Саксена, и тотъ еще цаловалъ ея руку, когда объявили, что обдъ поданъ. Лордъ тотчасъ подалъ руку синьор Колонн, синьоръ Колонна — леди Кастельтауерсъ, а остальные — послдовали за ними. Такимъ образомъ случилось, что Саксенъ былъ избавленъ отъ того, чего онъ всего боле боялся — отъ представленія синьор Колонн. Онъ даже не видалъ ея лица до тхъ поръ, пока за обдомъ очутился прямо противъ нея. Онъ теперь взглянулъ на нее, и увидлъ съ ужасомъ, что ея глаза были пристально направлены на него.

— Мой vis—vis, вроятно, вашъ юный мильонеръ? сказала она вполголоса лорду:— я его гд-то видала, но, право, не могу вспомнить.

Кастельтауерсъ покачалъ головой, и засмялся.

— Этого быть не можетъ, отвчалъ онъ.— Саксенъ пріхалъ въ Англію только недль шесть тому назадъ, и во все это время вы ни разу не были въ город.

— Но я могла его видть заграницей, можетъ быть, въ Милан?

— Онъ никогда не бывалъ въ Италіи.

— Ну, такъ, можетъ быть, въ Париж.

— Я также достоврно знаю, что онъ и въ Париж не бывалъ. Однимъ словомъ, совершенно невозможно, чтобъ вы его когда нибудь видли. Я говорю такъ ршительно потому, что знаю исторію его жизни, и это прелюбопытная исторія.

— Вы должны мн ее разсказать.

— Да, когда нибудь посл, и тогда вы согласитесь со мной, что никогда не могли его видть прежде ныншняго вечера.

Синьора Колонна взглянула снова на Саксена. Онъ разговаривалъ съ леди Кастельтауерсъ, и Олимпія могла на свобод вглядться въ каждую черту его лица.

— Я не думаю, чтобъ ваше краснорчіе такъ подйствовало на меня, сказала она лорду Кастельтауерсу:— чмъ больше я смотрю на него, тмъ сильне убждаюсь, что я съ нимъ встрчалась и даже говорила, еще очень недавно. Мн знакомъ его голосъ.

Въ эту самую минуту Саксенъ говорилъ леди Кастельтауерсъ:

— Нтъ, сударыня, я — швейцарецъ, я родился въ Швейцаріи точно такъ же, какъ мой отецъ и мой ддъ.

— Но, Трефольденъ — не швейцарская фамилія?

— Конечно, она англійская. Наше семейство родомъ изъ Корнвалиса.

При этихъ словахъ все стало ясно Олимпіи, и на лиц ея показался яркій румянецъ.

— Я знала, что это не спроста, сказала она смущеннымъ голосомъ.— Я вспомнила теперь, кто онъ, и онъ меня помнитъ, я видла это по его взгляду.

— Такъ вы дйствительно съ нимъ встрчались?

— Да, въ Швейцаріи, нсколько недль тому назадъ. Я… я была такъ легкомысленна, что приняла его за простого мужика. Я… то-есть мы очень его оскорбили. Мой отецъ забылъ объ этомъ, но я посл обда формальнымъ образомъ попрошу у него извиненія. Я надюсь, что онъ меня проститъ.

— Проститъ!— васъ! произнесъ Кастельтауерсъ тихимъ, полнымъ страсти голосомъ.

Но синьора Колонна, казалось, не слыхала его.

Посл обда, когда гости раздлились по группамъ въ гостиной, синьора Колонна подошла къ Саксену, который разсматривалъ какія-то картинки.

— Еслибъ забвеніе не шло рука въ руку съ прощеніемъ, сказала она:— то я попросила бы васъ простить меня, мистеръ Трефольденъ. Теперь же я могу надяться только, что вы меня забыли.

Саксенъ низко поклонился.

— Мн было бы очень прискорбно за честь моей памяти, сказалъ онъ:— еслибъ я дйствительно васъ забылъ.

— Это сарказмъ или комплиментъ? спросила она съ удивленіемъ.

— Ни то, ни другое.

— Что же это такое?

— Простое заявленіе факта. Синьора Колонна соединена въ моей памяти съ самымъ достопамятнымъ днемъ моей жизни, и еслибъ я старался даже забыть, что я однажды имлъ честь ее видть, то это было бы мн вполн невозможно. Въ тотъ день я впервые узналъ о великой перемн въ моей будущности.

Синьора Колонна улыбнулась, и протянула ему руку.

— Такъ я настаиваю, чтобъ вы меня простили, сказала она:— я не хочу, чтобъ въ свтломъ воспоминаніи о томъ счастливомъ дн было черное пятно.

— Но я не могу простить васъ два раза, отвчалъ Саксенъ съ смущеннымъ голосомъ, и едва осмливаясь дотронуться до кончиковъ ея нжныхъ пальцевъ.

— Значитъ, вы уже меня простили? Благодарствуйте. Теперь мы должны быть съ вами друзьями, пойдемте къ отцу, который очень интересуется вашей свободной, прекрасной страной. Ахъ, еслибъ наша дорогая Италія была въ половину такъ счастлива!

Она взяла Саксена подъ руку, и они пошли по комнат къ тому мсту, гд синьоръ Колонна жарко о чемъ-то бесдовалъ съ майоромъ Воаномъ.

Лордъ Кастельтауерсъ смотрлъ на Саксена съ завистью: онъ дорого бы далъ, чтобъ Олимпія Колонна его такъ оскорбила и такъ бы съ нимъ помирилась.

XXVI.
Берлога синьора Коллонны въ восьмиугольной башн.

Джуліо Колонна не былъ никогда такъ поглощенъ своими политическими длами, какъ въ т два мсяца, которые онъ и его дочь провели въ Кастельтауерс. Онъ сидлъ цлый день и боле половины ночи за своей конторкой, писалъ письма, составлялъ адресы, прокламаціи, сочинялъ пламенные памфлеты на итальянскомъ, французскомъ и англійскомъ языкахъ. Олимпія помогала ему впродолженіе многихъ часовъ и часто вставала до разсвта, чтобъ переписать его бумаги или разобрать его секретную, шифрованную переписку. Отъ времени до времени нарочный гонецъ прізжалъ изъ Лондона, или получалась кипа телеграфическихъ депешъ, содержаніе которыхъ было непонятно для всхъ, кром того, кому он были адресованы. Иногда лордъ Кастельтауерсъ, посл таинственной бесды въ восьмиугольной башн, поспшно приказывалъ осдлать лошадь и скакалъ на станцію съ депешами, скакалъ съ такой быстротой, словно отъ этого зависла жизнь всхъ его гостей.

Въ подобныхъ случаяхъ леди Кастельтауерсъ съ улыбкой смотрла вслдъ удаляющагося сына и произносила нсколько словъ сожалнія, что ея бдный, милый другъ, синьоръ Колонна, принимаетъ такое горячее участіе въ этихъ глупыхъ длахъ. Иногда она позволяла себ даже выразить свое неудовольствіе насчетъ того, что ея сынъ, юный лордъ, который во внутренней англійской политик держался столь благоразумныхъ взглядовъ, увлекался безумной романтичностью такъ-называемаго итальянскаго дла.

Но, несмотря на это, интриги продолжались и знатная леди, для которой было совершенно достаточно, если синьоръ Колонна являлся къ обду, а Олимпія проводила съ ней вечера въ гостиной — мало думала, что восьмиугольная башня служила фокусомъ близко-приближавшейся революціи. Страшныя дла — дла, отъ которыхъ кровь застыла бы въ жилахъ гордой аристократки, совершались ежедневно, подъ ея кровомъ. Тутъ чертились карты военныхъ дйствій, переписывались прокламаціи рукою ея собственнаго сына. Каждая почта приносила пожертвованія въ пользу святаго дла. Опредленія въ республиканскую армію, назначенія, переводы, указы о формированіи полковъ — все это подписывалось Колонной и отправлялось въ томъ же мшк, какъ и письма леди Кастельтауерсъ. Что же касается до денегъ на покупку ружей, то, судя по количеству чекъ, набравшихся въ ея дом, право, удивительно было, что ихъ всхъ не взорвало, и вмст съ ними и старый замокъ.

Между тмъ дйствительно собиралась великая буря и страшное возстаніе бродило въ народныхъ массахъ южной Италіи. Уже въ Палермо вспыхнуло возмущеніе, но оно возбуждало мало вниманія въ Лондон или Париж. Почтенные члены парламента занимались имъ слегка, какъ довольно значительнымъ бунтомъ, служившимъ предостереженіемъ для государей, дурно управлявшихъ своими подданными и неслушавшихъ своихъ сосдей. Но Джуліо Колонна въ своей маленькой комнат въ Кастельтауерс зналъ одинъ настоящую цну получаемыхъ извстій, умлъ одинъ прислушаться къ первому слабому шопоту приближающейся грозы. Онъ вдалъ, гд она грянетъ со всей силой, куда ударитъ молнія. Его перо было руководителемъ, его дыханіе — втромъ, которымъ сгонялась грозовыя тучи. И однако, Колонна не былъ воиномъ. Земля никогда не видывала такого храбраго человка, но мечъ не былъ его оружіемъ. Студентъ, ученый въ юности, свтскій человкъ въ возмужалые годы, онъ былъ рожденъ для кабинетныхъ трудовъ, а не для боевой жизни. Для дла иногда гораздо важне голова, нежели руки, Колонна былъ головой своей партіи. Онъ никогда не былъ полезенъ такъ своимъ друзьямъ, не былъ такъ вреденъ своимъ врагамъ, какъ въ т минуты, когда сидлъ у своей конторки, блдный, изнеможенный, не зная ни усталости, ни сна.

Лордъ Кастельтауерсъ былъ правъ, говоря, что его другъ былъ человкомъ античныхъ добродтелей. Его добродтели были дйствительно добродтели древнихъ, на столько, что его хулители называли многія изъ нихъ — пороками. Въ его религіи, какъ въ религіи всякаго римскаго гражданина, въ великіе дни республики, любовь къ отечеству занимала самое высокое мсто. Италія была его Богомъ. Ради нея, онъ унижался, просилъ милостыню, хитрилъ, прикрывалъ ненависть улыбками, и презрніе любезностями. Онъ готовъ былъ всякую минуту отдать свою жизнь за свободу Италіи, мало того, онъ готовъ былъ принести въ жертву свою дочь, своего лучшаго друга, свое честное имя, онъ готовъ былъ пролить невинную кровь, еслибъ это было непремннымъ условіемъ успха. Все это, конечно, были античныя добродтели, которыя не имли ничего общаго съ человчнымъ христіанствомъ. Злйшіе враги его не могли отрицать, что Джуліо Колонна былъ герой и патріотъ. Самые жестокіе его хулители никогда не осмливались намекать, чтобъ онъ не былъ искрененъ. Но замчательно, что его пламеннйшіе поклонники, сравнивавшіе его со всми героями классической Греціи и Рима, никогда не вздумали бы назвать его Баярдомъ или Вашингтономъ. Онъ былъ дйствительно боле язычникъ, чмъ христіанинъ, и они инстинктивно признавали этотъ фактъ.

Таковъ былъ Джуліо Колонна — человкъ великій, благородный, героическій, въ своемъ род, человкъ громаднаго ума, непреклонной воли и неутомимой энергіи, но совершенно подвластный одной идеи, и непризнававшій ничего вн своихъ одностороннихъ понятій о добр и зл.

Утромъ на слдующій день посл прізда Саксена въ Кастельтауерсъ, пока молодые люди отправились на охоту, Колонны, отецъ и дочь, были погружены въ занятія въ уединенномъ уголк восьмиугольной башни. Это была очень маленькая комната съ однимъ глубокимъ окошкомъ, выходившймъ въ садъ. На стнахъ висло нсколько литографированныхъ картинъ и полка съ книгами, въ углу стояла конторка, а передъ окномъ столъ, заваленный письмами и бумагами, три или четыре кресла и маленькій столикъ довершали меблировку этой комнаты. У маленькаго столика сидла Олимпія и переписывала какую-то бумагу, отецъ же ея за большимъ столомъ перебиралъ цлую груду писемъ. Въ этотъ день онъ получилъ ихъ до сорока и теперь методически, но поспшно сортировалъ ихъ: одни откладывалъ въ сторону для прочтенія на досуг, другія оставлялъ, чтобъ немедленно отвчать на нихъ, большую же часть, пробжавъ глазами, рвалъ и бросалъ подъ столъ. Когда онъ такимъ образомъ распорядился всми письмами, дочь его подняла голову, воскликнувъ:

— Какія новости сегодня, padre mio?

Итальянецъ тяжело вздохнулъ.

— Никакихъ, отвчалъ онъ: — только нсколько строкъ отъ Бертольди, но онъ не можетъ сказать ничего новаго. Дла въ Сициліи все въ томъ же положеніи. Гарибальди нуждается въ деньгахъ, ничего нельзя сдлать безъ денегъ, по крайней-мр, важнаго, значительнаго.

— Лучше ничего не длать, чмъ глупую безполезную демонстрацію, съ жаромъ произнесла Олимпія.

— Конечно.

— И боле никакихъ извстій изъ Италіи?

— Никакихъ.

— А изъ Лондона? Мн кажется, я видла на одномъ письм почеркъ лорда Бармута.

— Да, онъ присылаетъ чеку въ двнадцать фунтовъ. Кром этого, есть еще нсколько чекъ и подписка изъ Бирмингама. Всего не боле двадцати-пяти фунтовъ.

Олимпія встала, и положивъ руку на плечо отца, нжно промолвила:

— Не отчаявайтесь, padre mio, движеніе только что началось и друзья наши не успли еще сознать всю важность теперешняго кризиса. Англичане, вы не должны этого забывать, нелегко приходятъ въ энтузіазмъ. Ихъ нельзя воодушевить нсколькими словами, но когда мы докажемъ имъ, что нашъ народъ подымается серьёзно, чистосердечно за святое дло, то они намъ помогутъ и сердцемъ и руками.

— А пока нашихъ волонтеровъ будутъ подстрливать, какъ барановъ, за недостаткомъ оружія, отвчалъ Колонна, съ горечью:— нтъ, Олимпія, мы теперь нуждаемся въ деньгахъ — теперь, когда борьба только-что началась и арена открыта передъ нами. Какая можетъ быть дисциплина въ войск безъ оружія, одежды и пищи? А безъ дисциплины храбрость и мужество ни къ чему не приведутъ. Какъ могутъ люди безоружные доказать свою ревность и чистосердечіе?

— Умирая, отвчала Олимпія, съ горящими отъ восторга глазами.

— Да, мы вс можемъ это сдлать, но если ужь надо умирать, то умирать, по крайней-мр, не съ косой или пикой въ рукахъ.

Сказавъ это, онъ всталъ со стула и началъ молча взадъ и впередъ ходить по комнат. Такъ прошло нсколько минутъ. Вдругъ онъ остановился, и посмотрвъ прямо въ глаза дочери, произнесъ ршительнымъ тономъ:

— Намъ нужно двадцать-пять тысячъ фунтовъ, никакъ не мене, и не позже недли.

— Столько! увы! это невозможно.

— Я не думаю, чтобъ это было невозможно, сказалъ Колонна, продолжая смотрть ей пристально въ глаза.

— Какъ! что вы хотите сказать?

— Сядь, дитя мое, подл меня, и я теб все объясню.

Она повиновалась, и онъ сжалъ ея руку своими обими руками. Ея сердце, быть можетъ, вздрогнуло отъ смутнаго предчувствія того, что скажетъ ея отецъ, но ни ея лицо, ни ея рука, не выдали этого внутренняго волненія.

— Въ этомъ дом теперь находится молодой человкъ, для котораго двадцать-пять тысячъ фунтовъ тоже самое, что нсколько грошей одному изъ нашихъ волонтеровъ, сказалъ итальянецъ.

— Мистеръ Трефольденъ?

— Мистеръ Трефильденъ. Онъ иметъ четыре или пять мильоновъ.

— Да. Я помню, мы говорили объ этомъ за завтракомъ, нсколько недль тому назадъ.

— И я тогда же далъ себ слово сдлать все на свт, чтобъ привлечь его на нашу сторону.

— Это будетъ нетрудно.

— Конечно. Но мы должны сдлать боле.

— Нельзя думать, однако, чтобъ онъ далъ намъ двадцать-пять тысячъ франковъ, сказала поспшно синьора Колонна.

— Я хочу, чтобъ онъ намъ далъ мильонъ.

— Мильонъ? Вы съ ума сошли!

— Я хочу, чтобъ онъ намъ далъ мильонъ, дка-три, все, что онъ иметъ, если меньшей суммы не будетъ достаточно для спасенія Италіи! Слушай, Олимпія, мы знаемъ странную жизнь этого молодого человка. Мы знаемъ, какую онъ велъ простую, чистую, пастушескую жизнь. Мы видимъ, что онъ невиненъ и восторженъ, какъ дитя, что его сердцу доступны вс благородныя чувства, что его душа откликается всему прекрасному. Такимъ натурамъ свойственны великія дла, съ такои натурой мы можемъ сдлать все, что намъ нужно. Я смотрю на этого юношу, какъ на предопредленнаго освободителя Италіи, какъ на предопредленную жертву.

Олимпія вздохнула и покачала головой.

— Еслибъ онъ былъ итальянецъ, то это было бы легко и позволительно.

— Позволительно! воскликнулъ ея отецъ съ гнвомъ:— въ нашемъ святомъ дл вс средства позволительны. Сколько разъ мн это повторять теб, Олимпія?

— Это пунктъ, padre mio, на которомъ мы никогда съ вами не сойдемся, отвчала нжно синьора: — не будемъ лучше объ этомъ говорить.

Колонна бросилъ ея руку, быстро всталъ съ креселъ и началъ ходить взадъ и впередъ по комнат въ сильномъ волненіи. Она также встала и спокойно дожидалась, пока онъ начнетъ говорить. Наконецъ, онъ остановился, провелъ рукой по лбу, и рзко произнесъ:

— Вся тяжесть дла должна лечь на тебя, Олимпія.

— Я сдлаю все, что могу, отвчала она.

— Знаешь ли ты, что надо теб длать?

— Я думаю. Кажется, я довольно часто это длывала.

Колонна покачалъ головой.

— Нтъ, этого недовольно. Ты должна влюбить его въ себя, должна женить его на себ.

— Отецъ!

— Это единственное, врное средство достичь нашей цли. Онъ молодъ и впечатлителенъ — ты одарена красотой, краснорчіемъ и той невдомой силой надъ людьми, которая уже привлекла къ намъ сотни и сотни пламенныхъ юношей. Черезъ недлю, онъ будетъ у твоихъ ногъ.

— Вы хотите, чтобъ я продала себя! воскликнула Олимпія, съ презрніемъ, словно оскорбленная богиня.

— Ради Италіи.

Олимпія съ какимъ-то дикимъ отчаяніемъ всплеснула руками и отошла къ окну.

— Ради Италіи, повторилъ Колонна торжественно:— ради того святаго дла, которому я посвятилъ тебя, дитя мое, съ той самой минуты, какъ ты явилась на свтъ. Ради того дла, которому я посвятилъ свою юность и возмужалость. Ради того дла, для выполненія котораго я не задумаюсь пойти на плаху, не задумаюсь пролить своими собственными руками твою невинную кровь.

— Я лучше отдамъ кровь свою до послдней капли, чмъ исполнить то, что вы просите, сказала Олимпія, не поворачивая головы.

— Мученикъ не можетъ выбирать тернія для своего святого внца, отвчалъ Колонна строгимъ, ршительнымъ тономъ.

Она ничего не отвчала, и они оба молчали впродолженіе нсколькихъ минутъ. Наконецъ Колонна снова заговорилъ:

— Имй мы деньги, успхъ нашъ почти врный. Безъ денегъ же насъ ожидаетъ неминуемая гибель. Двадцать-пять тысячъ фунтовъ, умючи израсходованныхъ, одли бы шесть тысячъ человкъ, а съ шестью тысячами людей Гарибальди вошелъ бы въ Неаполь черезъ нсколько дней. Но что онъ говоритъ самъ? Что все должно длать именемъ Сардиніи! Именемъ Сардиніи, которая не даетъ для борьбы ни одного солдата, ни одного гроша! Именемъ Сардиніи, король которой не сметъ поощрить нашихъ усилій, но готовъ воспользоваться плодомъ нашихъ побдъ! Нтъ, нтъ, Олимпія, намъ нужно не двадцать-пять тысячъ фунтовъ. Намъ нуженъ мильонъ. Съ мильономъ мы освободимъ нетолько Сицилію, но и Романію и возстановимъ великую республику. Имя мильонъ, мы отвергнемъ покровительство Виктора-Эмануила и всей монархической партіи.

— Съ однимъ только мильономъ? сказала синьора Олимпія, сомнительно качая головой.

— Съ однимъ или съ двумя, если два понадобятся, а они въ нашей власти. Что значитъ состояніе одного человка, или бракъ одной женщины въ сравненіи съ такими великими результатами? Что значитъ частный интересъ въ сравненіи съ честью и свободой великаго народа?

Олимнія молчала.

— И тогда, продолжалъ Колонна съ жаромъ: — съ римскимъ сенатомъ въ Капитоліи и съ диктаторомъ во глав римскихъ легіоновъ, мы бы сдлали то, чего Франція и Сардинія не могли сдлать. Мы прогонимъ австрійцевъ изъ Италіи и купимъ Венецію своей кровью.

Олимпія обернулась къ отцу. Лицо ея было очень блдно, а золотистые волосы, ярко блествшіе на солнц, окружали чело ея словно ореоломъ.

— Довольно, сказала она тихо, спокойно: — состояніе этого молодого человка будетъ куплено Италіи, если только его можно купить тою цною, которую я въ состояніи дать.

Колонна обнялъ ее и поцаловалъ въ лобъ.

— Вотъ заговорила кровь Колонновъ, сказалъ онъ:— еслибъ моя дочь даже отдала свое сердце другому, то я все-таки надюсь, что она откажется отъ него, хотя бы это былъ лучшій, храбрйшій изъ нашихъ итальянскихъ героевъ, я надюсь, что ея долгъ и любовь могутъ пойдти теперь рука въ руку.

— Нтъ, ужь мы лучше оставимъ любовь въ сторон, сказала она холодно.

— Дай богъ, чтобъ я дожилъ до того дня, когда, благодаря теб, дочь моя, наше отечество будетъ свободно отъ береговъ Адріатическаго моря до Тарентскаго залива.

— Аминь, сказала Олимпія и вышла изъ комнаты.

XXVII.
Послдняя охота сезона.

Въ среду въ десять часовъ утра Вильямъ Трефольденъ пріхалъ въ Кастельтауерсъ, онъ былъ очень удивленъ, увидвъ дворъ полный экипажами, на террас было множество разряженныхъ дамъ, а на открытой площадк противъ фасада дома, виднлся цлый водоворотъ красныхъ куртокъ и разноцвтныхъ картузовъ, лошадей, собакъ, груммовъ. Придя со станціи прямо по тропинк, перескавшей поля, онъ сразу очутился посреди этой шумной сцены. Въ ту же минуту десятки разнородныхъ голосовъ объясніни ему, въ чемъ дло: это была послдняя охота въ настоящемъ сезон.

Вполн увренный, что Саксенъ забылъ про назначенное свиданіе и находится въ числ охотниковъ, Вильямъ Трефольденъ направился прямо къ дому. Первый, кого онъ встртилъ, была синьора Колонна, въ амазонк и съ хлыстикомъ въ рук.

— Ахъ! мистеръ Трефольденъ, сказала она: — мы только-что говорили о васъ. Вы въ этомъ дом найдете только враговъ.

— Я надюсь, что синьора Колонна не въ числ ихъ?

— Конечно, отвчала она съ улыбкой нсколько саркастической.— Разв мистеръ Трефольденъ не одинъ изъ друзей Италіи? Кстати, вы вроятно еще не видали своего имени въ нашемъ печатномъ отчет за мартъ мсяцъ? Я помстила васъ во глав одного изъ столбцовъ.

Стряпчій поклонился и изъявилъ глубочайшую благодарность за такую честь.

— Позвольте спросить, сказалъ онъ:— чмъ я заслужилъ общую вражду въ этомъ дом?

— Тмъ, что вы насъ лишаете удовольствія быть въ обществ вашего родственника, а ему мшаете надть красную куртку и выказать передъ дамами свое охотничье искуство.

— И сломать себ шею, сказалъ Трефольденъ сухо.

— Ахъ, да! отчего вы мн не сказали, что онъ вашъ родственникъ, когда мы съ вами встртились въ Рейхенау? спросила синьора Колонна.

— Я, право, не знаю, но вроятно потому, что полагалъ это для васъ неинтереснымъ.

— Или вы, можетъ быть, боялись, что я и его завербую, какъ васъ? Но вотъ моя лошадь.

— Позвольте мн помочь вамъ ссть на лошадь, синьора Колонна, сказалъ онъ.

— Очень вамъ благодарна, отвчала она, пока Трефольденъ, почтительно взявъ ея маленькую ножку, ловко подсаживалъ ее въ сдло и оправлялъ складки ея платья:— я, право, не думала, мистеръ Трефольденъ, что ученый юристъ можетъ быть и ловкимъ наздникомъ.

— Отчего же и нтъ, синьора?

— Право, не могу сказать, но мн такъ же бы мало пришло въ голову просить оказать мн эту услугу собственно васъ, какъ и епископа кэнтербюрійскаго. А вы охотникъ?

— Да, но я ужь давно не охотился. У меня нтъ времени заниматься жестокостью изъ искуства ради искуства.

— Вы очень тонко опредляете разницу между дломъ и удовольствіемъ, сказала синьора, гордо взглянувъ на него: — однако, я прошу васъ замтить, мистеръ Трефольденъ, что я вовсе не охочусь. Я только зжу на сборъ, чтобъ посмотрть на собакъ. Я такъ люблю ихъ побдный лай, но мн всегда жаль бдную лисицу.

— Я сомнваюсь, чтобъ лордъ Кастельтауерсъ въ этомъ случа сочувствовалъ нжнымъ влеченіямъ вашего сердца, отвчалъ стряпчій.

Въ эту самую минуту лордъ Кастельтауерсъ сбжалъ съ лстницы съ нсколькими молодыми людьми, и увидвъ, что синьора Колонна была уже на лошади, прикусилъ губу и воскликнулъ съ явнымъ неудовольствіемъ:

— Неужели Воанъ опять опередилъ меня и исполнилъ мою обязанность?

Гордый румянецъ показался на щекахъ Олимпіи.

— Помочь дам ссть на лошадь — обязанность всякаго мужчины, находящагося вблизи, лордъ Кастельтауерсъ, отвчала она надменно:— мистеръ Трефольденъ былъ такъ любезенъ, что оказалъ мн эту услугу.

Кастельтауерсъ обернулся въ нкоторомъ смущеніи и попалъ руку стряпчему:

— Простите, Трефольденъ, сказалъ онъ поспшно: — я васъ не замтилъ. Не подете ли вы съ нами? Ахъ! нтъ, я забылъ, вы здсь по дламъ, но мы увидимся за обдомъ. Вы найдете вашего родственника въ столовой.

Съ этими словами онъ вскочилъ въ сдло, и подъхавъ къ синьор Колонн, началъ что-то ей говорить нжно, полушопотомъ, такъ что никто не слыхалъ. Но она отвчала ему очень коротко, и пожелавъ съ любезной улыбкой добраго утра Трефольдену, поскакала со двора, сопровождаемая почетной свитой охотниковъ.

Трефольденъ посмотрлъ вслдъ за ними и задумчиво улыбнулся.

‘Бдный Кастельтауерсъ’, подумалъ онъ: ‘ея сердце бьется только для одной Италіи’.

Потомъ онъ вошелъ въ домъ, гд никого не нашелъ, ибо вс были на террас. Это было большое общество, состоявшее преимущественно изъ дамъ, и вниманіе всхъ было сосредоточено на веселой групп охотниковъ, вызжавшихъ со двора.

Когда послдній всадникъ исчезъ изъ виду, мистеръ Трефольденъ подошелъ къ Саксену, который стоялъ въ сторон отъ всего общества.

— Отчего вы такъ грустны и задумчивы, юный гршникъ? сказалъ ему Трефольденъ, ударивъ его по плечу: — или ужь очень тяжело оставаться въ комнатахъ и возиться съ кучей запыленныхъ длъ, пока другіе скачутъ, сломя голову, черезъ изгороди и рвы?

Саксенъ обернулся, и крпко сжавъ руку своего родственника, воскликнулъ съ своей обычной, открытой улыбкой:

— Да, за минуту передъ этимъ было тяжело, но теперь, когда вы уже пріхали, право, мн все равно. Кастельтауерсъ сказалъ, что мы можемъ пойти въ библіотеку.

— Ну, такъ пойдемте и примемтесь скоре за дло. Я надюсь, что вашъ умъ сегодня расположенъ къ работ.

— Вы должны быть моимъ умомъ въ подобныхъ длахъ, Вильямъ, сказалъ Саксенъ, качая головой:— я ничего не знаю относительно денегъ, кром того, какъ ихъ расходовать.

— Въ такомъ случа, вы боле знаете, чмъ я думалъ, отвчалъ Трефольденъ: — деньги очень пріятная и желанная вещь, но три великія трудности соединены съ ними: какъ нажить ихъ, какъ удержать, и какъ расходовать. Я думаю, что послднее, то-есть расходовать такъ, какъ слдуетъ, самое трудное изъ трехъ вопросовъ. Впрочемъ, наше дло нынче будетъ касаться только второго изъ этихъ вопросовъ. Я хочу васъ научить, какъ удержать деньги, потому что я увренъ, многіе учатъ васъ, какъ ихъ расходовать.

Говоря такимъ образомъ, они достигли библіотеки, длинной, невысокой комнаты, съ дубовыми плинтусами и такой же мёбелью. Она выходила въ тотъ же самый маленькій садикъ, какъ и окошко башенной комнаты синьора Колонны. По обимъ сторонамъ камина и вдоль всей противоположной стны, тянулись полки съ книгами, большей частью древними in-folio, въ тяжелыхъ, кожаныхъ переплетахъ. За исключеніемъ нсколькихъ новйшихъ книгъ въ свтлыхъ переплетахъ, кастельтауерская библіотека своимъ внутреннимъ содержаніемъ, наврядъ привлекла бы много читателей. Тутъ были все старинныя, тяжелыя сочиненія по археологіи, богословію, хронологіи, мстной исторіи графствъ и пр., и пр. Надъ дверью висли два оленьи рога, а надъ каминомъ красовалось въ черной, дубовой рамк генеалогическое древо рода Кастельтауерсовъ.

— Ну, Вильямъ, сказалъ Саксенъ:— гд же куча длъ?

— Куча длъ была только метафорой юридической фикціи, отвчалъ Трефольденъ, вынимая изъ кармана свою записную книжку и футляръ съ картой: — я не буду васъ утруждать чтеніемъ никакихъ длъ, но только обращу ваше внименіе на нсколько цифръ, на два или на три письма и на карту западной Азіи.

— Какое мн дло до западной Азіи! воскликнулъ Саксенъ съ удивленіемъ.

— Вотъ это-то именно я вамъ и объясню.

XXVIII.
Новая континентальная дорога.

— Вопервыхъ, Саксенъ, сказалъ Трефольденъ:— я сдлалъ для васъ то, что вы, конечно, никогда бы не вздумали сдлать сами: я приказалъ Друмонду свести вашъ счетъ. Признаюсь, что итогъ меня нсколько удивилъ.

— Отчего?

— Не оттого, что вы издержали много денегъ въ короткое время: я этого ожидалъ, но оттого, что столько вашихъ чекъ перешло въ карманы вашихъ друзей. Вотъ, напримръ, имя сэръ Чарльса Бургойна встрчается не мене четырнадцати разъ впродолженіе пяти недль. Первая чека на его имя въ пятьсотъ двадцать-пять фунтовъ подписана 21-го марта.

— Это было за кобылу и кабріолетъ, сказалъ поспшно Саксенъ:— эта была его любимая лошадь, и ему давали за нее, два дня передъ тмъ, пятьсотъ-пятьдесятъ фунтовъ, онъ разстался съ нею только для меня.

Трефольденъ сомнительно улыбнулся, и взглянулъ на нсколько словъ, записанныхъ имъ въ его памятной книжк въ то извстное утро, когда онъ подслушалъ разговоръ въ Эректеум между Брандономъ и Бургойномъ. Эти слова гласили совершенно иное. Однако, онъ удовольствовался тмъ, что записалъ противъ первой чеки — ‘лошадь и кабріолетъ’.

— Вторая чека, продолжалъ онъ:— въ шестьсотъ-десять фунтовъ, 29-го марта.

— Мои дв верховыя лошади и весь приборъ, объяснилъ Саксенъ.

— Гм, эти также были любимицы сэра Чарльса Бургойна?

— Нисколько. Онъ былъ такъ добръ, что купилъ ихъ для меня у одного пріятеля, который распродавалъ весь свой домъ.

Трефольденъ точно также записалъ объясненіе Саксена противъ подходящей суммы.

— Третья чека — двсти фунтовъ, 31-го марта.

— Это ничего! воскликнулъ Саксенъ:— эти деньги не издержаны, он только даны взаймы.

— Кому? сэру Чарльсу Бургойну?

— Да.

— А слдующая чека — въ двсти-пятьдесятъ фунтовъ, 3-го апрля?

— Ме кажется, это также взято взаймы, отвчалъ Саксенъ.

— Потомъ идутъ различныя мелкія чеки въ четыреста фунтовъ, въ двсти, въ сто, въ пятьдесятъ и т. д. Вдругъ снова встрчается большая чека въ тысячу-пятьдесятъ фунтовъ. Помните вы, для чего она была дана?

— Конечно. На покупку фаэтона и пары лошадей, даже Кастельтауерсъ говорилъ, что это недорого.

— Мн кажется, замтилъ Трефольденъ, перевертывая страницу въ своей памятной книжк, что лордъ Кастельтауерсъ единственный вашъ знакомый, котораго дружба не освящена какой-нибудь денежной сдлкой. Вотъ Эдвардъ Брандонъ, и онъ также изъ любви къ вамъ разорилъ свою конюшню?

— Нтъ, со смхомъ возразилъ Саксенъ: — бдному Брандону нечего продавать. Онъ нанимаетъ верховую лошадь, когда у него есть лишній соверенъ, что случается нечасто.

— Это значитъ въ перевод, что дв тысячи фунтовъ съ небольшимъ, отданные мистеру Брандону въ различныя времена, не что иное, какъ простые займы?

— Именно такъ.

— А Гай Гревиль эсквайръ, кто это такой?

— Одинъ изъ членовъ нашего клуба. Но вдь это бездлица.

— Вы называете бездлицей двсти-пятьдесятъ фунтовъ? Вотъ еще четыреста фунтовъ Патрику Фиц-Гьюгу, эсквайру. Онъ также членъ вашего клуба?

— Да, отличный человкъ, ирландецъ.

— Это также врно все займы?

Саксенъ махнулъ головой въ знакъ согласія.

— Посл этого, продолжалъ Вильямъ:— тутъ множество самыхъ разнообразныхъ чекъ, очевидно все уплаты магазинщикамъ. Одна изъ нихъ, я вижу, простирается до тысячи фунтовъ, именно Гунту и Роскилю. Сколько изъ этой суммы пошло на браслетъ примадоны, разбойникъ?

— Я не имю ни малйшаго понятія: я поручилъ Джилингвотеру заниматься моими счетами.

— Не забудемъ еще маленькой суммы, сказалъ стряпчій: — именно пустой, бездльной чеки, въ пятьдесятъ-девять тысячъ, мистеру Лоренсу Грэгорексу.

— Эти деньги не издержаны, а только выгодно помщены, отвчалъ Саксенъ.

— Это такъ, но ихъ можно было бы помстить такъ же врно изъ кратеръ Везувія. Довольно, однако, подробностей. Имете ли вы какое-нибудь понятіе объ итог всхъ израсходованныхъ вами денегъ?

— Никакого.

— Что вы скажете, если этотъ итогъ простирается до семидесяти-восьми тысячъ шестисотъ двнадцати фунтовъ?

— Я ршительно ничего не могу сказать, отвчалъ Саксенъ со смхомъ: — а какъ ваше мнніе объ этомъ?

— Мое мнніе, что молодого человка, который уметъ проживать въ недлю боле пятнадцати тысячъ фунтовъ капитала, надо посадить въ сумасшедшій домъ.

— Но разв вы полагаете, что я дйствительно дурно сдлалъ, издержавъ столько денегъ?

— Я думаю, что вы очень глупо поступили, и не получили достаточнаго вознагражденія за ваши деньги. Я также думаю, что ваши пріятели васъ грабятъ самымъ безчестнымъ образомъ, но во всякомъ случа, вы въ состояніи сдлать такой расходъ, и это научило васъ нсколько практической жизни. Сказать вамъ правду, я это предчувствовалъ, и, познакомивъ васъ съ лордомъ Кастельтауерсомъ, нарочно держался самъ въ сторон и приберегалъ свои совты для боле удобнаго случая. Я ршился подождать нсколько недль, и дать вамъ случай самимъ на опыт узнать, что такое свтъ. Я не желалъ играть роль Ментора, а васъ принимать за Телемака.

— Напрасно, я былъ бы вамъ очень благодаренъ, сказалъ Саксенъ.

— Ну, такъ я теперь вступаю въ это званіе, и вы можете мн быть благодарны, отвчалъ Трефольденъ съ пріятной улыбкой:— я пріхалъ сюда сегодня для того, чтобы научить васъ финансовой мудрости и доказать крайнюю необходимость, чтобы ваше состояніе было помщено самымъ выгоднымъ образомъ.

— Вы ужь мн это говорили прежде.

— Да, но теперь я это докажу. Два мсяца тому назадъ, у васъ было четыре мильона семьсотъ семьдесятъ-шесть тысячъ фунтовъ. Съ тхъ поръ вы спустили порядочную сумму, но все же круглымъ числомъ, отбросивъ десятки тысячъ, у васъ теперь четыре мильона съ половиной.

— Конечно, положимъ, четыре съ половиной, повторилъ Саксенъ, лниво потягиваясь.

— Спрашивали ли вы себя когда нибудь, надолго ли хватитъ вашихъ четырехъ съ половиной мильоновъ, если вы будете продолжать такъ, какъ начали?

— Нтъ, но конечно хватило бы на всю мою жизнь.

— Ихъ хватило бы ровно на шесть лтъ девять недль и три дня.

Саксенъ отъ изумленія не могъ произнести ни одного слова.

— Теперь вы можете разсудить сами, сказалъ Трефольденъ:— нужно ли ваши деньги помстить на проценты и безполезно ли я вамъ надодаю толками о длахъ въ то время, когда вы могли бы гоняться сломя голову за лисицами. Вамъ необходимо, Саксенъ, имть опредленный годовой доходъ.

— Да, я это теперь вижу.

— И, какъ я уже вамъ давно говорилъ, ваше состояніе, если его хорошо помстить, можетъ дать громадный доходъ. Считая по пяти процентовъ, вы можете получить двсти-пятьдесятъ тысячъ въ годъ, а по семи съ половиной — триста-семьдесятъ-пять, то-есть боле тысячи фунтовъ въ день. Мн кажется, Саксенъ, что я нашелъ вамъ случай помстить на семь съ половиной процентовъ столько денегъ, сколько вы захотите отдлить отъ вашего капитала.

— Тысячу фунтовъ въ день! Семь съ половиной процентовъ! пробормоталъ Саксенъ:— но вдь это хорошо ростовщику, Вильямъ, а не мн.

— Ростовщику, повторилъ Трефольденъ съ улыбкой:— да знайте, милйшій, что ни одинъ дловой человкъ не довольствуется меньшимъ доходомъ съ своего капитала.

— Но за то — онъ дловой человкъ, и его умнье и опытъ составляютъ часть его капитала, онъ, конечно, долженъ получать гораздо боле, чмъ богатый лнтяй, отвчалъ Саксенъ съ практическимъ здравымъ смысломъ, который доказывалъ, какъ легко онъ можетъ понять вс тонкости трудной финансовой науки, если только давалъ себ трудъ подумать.

Трефольденъ былъ совершенно изумленъ. Онъ такъ привыкъ смотрть на своего юнаго родственника какъ на младенца во всемъ, что касалось практической жизни, что невольно заблуждался на счетъ его умственныхъ способностей.

— Ваше замчаніе отчасти справедливо, Саксенъ, сказалъ онъ: — но оно не касается дла. Потребовалось бы слишкомъ много времени, чтобы обсудить философски этотъ вопросъ, и потому врьте моей опытности, что вы, какъ честный человкъ, имете право получать съ вашего капитала семь съ половиной процентовъ дохода, если вы можете получить ихъ безъ всякаго риска.. Моя цль — доставить вамъ хорошій доходъ, и если я нсколько медлилъ, то это изъ осторожности, а не отъ недостатка усердія.

— Милый Вильямъ, я никогда бы и не подумалъ упрекать васъ ни за то, ни за другое! воскликнулъ съ жаромъ Саксенъ.

— Я вполн сознаю тяжелую отвтственность, которая лежитъ на мн въ этомъ отношеніи, продолжалъ Трефольденъ: — и я долженъ признаться, что до сей минуты я былъ остороженъ до робости.

— Я въ этомъ увренъ, я въ этомъ увренъ, сказалъ Саксенъ, протягивая руку: — и такъ сердечно вамъ за все благодаренъ, что не могу выразить это словами.

— Я очень радъ, что вы такъ довряете мн, отвчалъ стряпчій, пожимая руку молодого человка. Но какъ пожатіе, такъ и голосъ его поражали своей холодностью.

Посл этого Вильямъ приготовилъ свои бумаги, развернулъ карту и на минуту остановился, сосредоточивая свои мысли. Энергическій въ длахъ, быстрый на соображенія Трефольденъ теперь, казалось, колебался, словно не зная, какъ начать рчь о томъ, для чего онъ прохалъ такую даль. Наконецъ, онъ началъ:

— Какъ большая часть осторожныхъ людей, Саксенъ, я не сочувствую спекуляціямъ, но я не смшиваю спекуляціи съ предпріимчивостью, какъ длаютъ иные уже слишкомъ осторожные люди. Въ Англіи великія, общественныя учрежденія основываются частными людьми, и въ этомъ-то заключается главнйшее условіе нашего національнаго благосостоянія. Предпріимчивость сдлала насъ тмъ, что мы есть, спекуляціи же погубили бы насъ. Я именно намренъ вамъ предложить, Саксенъ, предпріятіе громадное, гигантское по важности своихъ результатовъ, но говоря сравнительно, очень незначительное, по расходамъ. Вы должны выслушать меня со вниманіемъ.

— Я, право, слушаю васъ со вниманіемъ.

— Мн нечего спрашивать васъ, знаете ли вы обыкновенный путь изъ Англіи въ Индію, черезъ Средиземное и Чермное моря?

— Континентальный путь? Конечно, знаю, на карт.

— И вы знаете, какъ ходятъ коммерческіе корабли въ Индію и Китай, вокругъ Мыса Доброй Надежды?

— Конечно.

— Такъ сдлайте одолженіе взгляните на красную линію, которую я начертилъ на карт. Она начинается, вы видите, изъ Дувра и идетъ черезъ Кале и Марсель, гд…

— Но, перебилъ Саксенъ:— я вижу дв красныя линіи, перескающія Средиземное море.

— Мы прежде прослдимъ одну. Въ Александріи она соединяется съ желзною дорогой черезъ Суэзскій перешеекъ, и перекосивъ Чермное море въ Аденъ, идетъ по Аравійскому заливу въ Бомбей. Эта дорога — собственность континентально-восточной компаніи. По ней можно изъ Лондона прибыть въ Бомбей на двадцать-четвертый день. Мы до сихъ поръ привыкли смотрть на этотъ фактъ, какъ на одну изъ самыхъ великихъ побдъ современной цивилизаціи.

— Это дйствительно побда! воскликнулъ Саксенъ.

— Да, но путешествіе по этой дорог стоитъ сто фунтовъ, отвчалъ Трефольденъ:— и люди, которые не могутъ заплатить подобной громадной цны, должны хать вокругъ Мыса Доброй Надежды, и такимъ образомъ потерять девяносто-четыре дня, если они дутъ на пароход, и четыре мсяца, если они дутъ на корабл. Теперь посмотрите на мою другую красную линію, и замтьте, гд она отдляется отъ первой.

— Она идетъ черезъ Мессинскій проливъ, касается Кипра вмсто Мальты, и перескаетъ море прямо въ Сидонъ вмсто Александріи, сказалъ Саксенъ, удивленный и заинтересованный.

— Именно такъ, а изъ Сидона дорога это прямо идетъ на Пальмиру, откуда по долин Евфрата выходитъ на берегъ Персидскаго залива, въ томъ самомъ мст, гд Евфратъ и Тигръ впадаютъ въ море, въ ста-тридцати миляхъ ниже Корны.

— А потомъ она идетъ внизъ по Персидскому заливу и такъ до Бомбея, сказалъ Саксенъ.

Трефольденъ взглянулъ и указалъ пальцемъ на карту.

— Еслибъ эта линія отъ Сидона къ морю представляла великолпную желзную дорогу, которая соединялась бы на обихъ оконечностяхъ съ хорошо-устроеннымъ пароходнымъ сообщеніемъ, которую изъ дорогъ вы предпочли бы?

— Конечно, новую, ни одинъ благоразумный человкъ не поступилъ бы иначе. Вопервыхъ, эта дорога, должно быть, гораздо короче?

— Всего въ ней тысячу-двсти или тысячу-четыреста миль.

— И потомъ гораздо боле пришлось бы хать по твердой земл, и еще по какой земл! Пальмира! Вавилонъ! Басора! клянусь Юпитеромъ, тогда многіе отправились бы въ Индію только затмъ, чтобъ постить мста, столь извстныя въ исторіи древняго міра!

— Признаюсь, я смотрю на этотъ проектъ не съ археологической точки зрнія, отвчалъ Трефольденъ: — посмотрите на ея практическую сторону и знайте, что я вамъ привожу факты сырые, необработанные учеными изслдованіями. Цифры также у насъ среднія, предположительныя. Мы считаемъ, что эта желзная дорога будетъ простираться на семьсотъ-пятьдесятъ или восемьсотъ миль, то-есть она будетъ длинне желзной дороги между Кале и Тулономъ не беле, какъ на полтораста или двсти миль. Эта линія, конечно, привлечетъ къ себ всю торговлю Европы съ Индіею, Персіею и Цейлономъ. Это будетъ кратчайшій путь въ Австралію, и на перездъ тогда изъ Бомбея въ Лондонъ понадобится всего двнадцать или четырнадцать дней.

— Дыханіе занимается отъ величія такого предпріятія, воскликнулъ Саксенъ.

Трефольденъ улыбнулся съ покойной улыбкой торжества.

— Но это еще не все, сказалъ онъ: — мы имемъ основаніе полагать, что въ Гит, гд есть минеральные источники, находится каменный уголь, а такъ-какъ Гитъ лежитъ почти на полдорог между Сидономъ и Персидскимъ заливомъ, то мы будемъ въ состояніи снабжать углемъ наши пароходы и нашу желзную дорогу изъ одного центральнаго депо.

— Это врно нефтяные колодцы, о которыхъ упоминаетъ Геродотъ, сказалъ поспшно Саксенъ: — именно колодцы Иса, которые доставляли асфальтъ для вавилонскихъ стнъ?

— Сдлайте одолженіе, Саксенъ, сосредоточьте все ваше вниманіе на одномъ девятнадцатомъ вк, возразилъ стряпчій: — думайте о Вавилон только какъ о станціи желзной дороги, а о Пальмир, какъ о мст, гд останавливаются обдать. Да я зналъ, что этотъ проектъ васъ поразитъ, но я бы желалъ слышать ваше мнніе объ этой новой континентальной дорог.

— Мое мнніе? сказалъ Саксенъ:— вы бы точно такъ же могли спросить мое мнніе о географіи Урана.

— Вотъ это-то именно соображеніе не позволяетъ мн рекомендовать вамъ это предпріятіе, какъ выгодное помщеніе капитала.

— А на счетъ этого не безпокойтесь, со смхомъ произнесъ Саксенъ:— я одинаково не понимаю вс дла. Я уже вамъ сказалъ, что въ финансовыхъ вопросахъ вы должны думать за меня.

— Мое положеніе тмъ трудне, что я не могу позволить вамъ посовтоваться объ этомъ дл съ кмъ нибудь другимъ, сказалъ Трефольденъ:— при осуществленіи подобнаго проекта придется бороться со многими частными интересами, и потому очень важно, чтобъ мы хранили до поры до времени это предпріятіе въ тайн. Примете ли вы участіе въ этомъ дл, или нтъ, но я долженъ взять съ васъ честное слово, что вы объ этомъ никому не разскажете.

Саксенъ не колеблясь далъ слово, хотя не понималъ, для чего нужна была такая таинственность.

— Мы не должны возбуждать противодйствія, пока нашъ проектъ совершенно не созретъ, объяснилъ Трефольденъ.

— Но если новая дорога будетъ такимъ полезнымъ дломъ, то кто же станетъ ей противодйствовать? возразилъ Саксенъ.

— Вс лица, заинтересованныя въ старой дорог, отвчалъ улыбаясь Вильямъ:— континентально-восточная компанія, директоры и акціонеры суезской желзной дороги и сорокъ тысячъ англичанъ, составляющихъ колонію въ Александріи.

— И вс эти люди разорились бы? спросилъ Саксенъ.

— Всякая реформа кого нибудь да разоряетъ, замтилъ Трефольденъ, съ спокойствіемъ философа.

— Да. Но реформаторъ обязанъ взвсить настоящій вредъ и будущее добро. Въ этомъ дл перевсило ли бы будущее добро?

— Безъ всякаго сомннія.

— Какимъ образомъ?

Трефольденъ былъ очень изумленъ. Онъ смотрлъ на этотъ вопросъ со всхъ точекъ зрнія, кром этой именно точки, благотворительной.

— Ну, сказалъ онъ:— новая дорога дастъ работу тысячамъ…

— И лишитъ работы тысячи.

— …она распространитъ торговлю, расширитъ предлы цивилизаціи, улучшитъ положеніе Аравіи…

— Я несогласенъ разорить сорокъ тысячъ англичанъ, для того, чтобъ улучшить положеніе Аравіи, перебилъ его Саксенъ.

— …и такъ приблизитъ Индію къ Англіи, что если тамъ вспыхнетъ новое возстаніе, то мы будемъ въ состояніи послать туда цлую армію въ двнадцать дней. Въ одномъ этомъ отношеніи проектъ неоцнимъ.

— Это правда, но…

— Въ нашемъ успх не можетъ быть никакого сомннія, продолжалъ Трефольденъ:— мн даже не хотлось бы, Саксенъ, вовлечь васъ въ дло, польза котораго, хотя и очевидна для всхъ практическихъ людей, но не доказана ясными фактами, однако я считаю обязанностью сказать вамъ, что я никогда не видалъ боле блестящаго средства помстить свой капитала.

— Но…

— Семь съ половиною процентовъ будутъ выдаваться обществомъ, покуда будутъ производиться работы, но когда дорога откроется, то барышъ будетъ громадный. Ваши семь съ половиной процентовъ превратятся, мой милйшій, въ двадцать-пять, а можетъ быть и въ пятьдесятъ.

— Мн не нужно двадцати-пяти или пятидесяти процентовъ, отвчалъ Саксенъ:— у меня и то столько денегъ, что я не знаю, что съ ними длать.

— Я увренъ, что вы извлечете пользу изъ своего состоянія, какъ бы оно велико ни было, сказалъ Трефольденъ.

— А у меня сердце разорвалось бы отъ горя, еслибъ по моей милости разорились т, которые живутъ теперешней системой. Зачмъ, напримръ, мн желать разоренія континентально восточной дороги?

— Мы надемся, что ничего подобнаго не будетъ, отвчалъ Трефольденъ,— мы предложимъ этому обществу соединиться съ нами и, по всей вроятности, возьмемъ его суда.

— А англійская колонія въ Александріи?

— Сидонъ сдлается тмъ же, чмъ теперь Александрія, или лучше сказать, сдлается такимъ важнымъ городомъ, какимъ никогда не была Александрія даже въ древнее, цвтущее свое время. Точно такъ же, какъ теперь нуждается Александрія въ банкахъ, домахъ, церквахъ и набережныхъ, такъ будетъ въ нихъ нуждаться и Сидонъ. Александрійскіе колонисты народъ богатый и предпріимчивый, и они попросту переберутся въ новый портъ, такъ что черезъ десять лтъ будутъ гораздо богаче, чмъ еслибъ оставались на старомъ мст.

— Неужели? Вы думаете?

— Я не думаю, а знаю. И компанія суезской желзной дороги не будетъ также въ наклад. Мы, по всей вроятности, примемъ къ себ всхъ служащихъ въ ней и присоединимъ ея акціонеровъ къ нашимъ. Но, впрочемъ, Саксенъ, вы слишкомъ мало знаете дла, чтобъ судить о такомъ важномъ предпріятіи, и такъ-какъ я вижу, что вы не сочувствуете нашей идеи, то не будемъ боле говорить объ этомъ.

— Я не желалъ принести вреда другимъ людямъ, но такъ-какъ вы теперь объяснили все дло, то я съ радостью…

Но Трефольденъ не хотлъ ничего слышать.

— Нтъ, нтъ, холодно сказалъ онъ, собирая бумаги и свертывая карту: — я старался сдлать все, что возможно для вашей пользы, но, быть можетъ, и къ лучшему, если вы не примете никакого участія въ новой дорог.

— Однако, если вы хорошаго мннія объ этомъ предпріятіи…

— Я такого хорошаго о немъ мннія, что помщу все свое состояніе въ акціи этого общества, но это на васъ не должно имть никакого вліянія. Дйствительно, Саксенъ, я бы желалъ лучше, чтобъ ваши деньги остались просто въ фондахъ. Конечно, вы получали бы только три процента, но за то вы были бы въ состояніи всегда распорядиться вашими деньгами, какъ вамъ заблагоразсудится, а я избавился бы отъ тяжелой отвтственности давать вамъ совты.

— Вы сердитесь на меня, Вильямъ?

— Я сожалю, что вы считаете меня способнымъ дать вамъ дурной совтъ, отвчалъ Трефольденъ, тмъ же холоднымъ тономъ.

— Но я нимало этого не считаю. Я сознаюсь, что ошибался, но такъ-какъ вы сами сказали, что я не знаю жизни, то пожалуйста не взыскивайте съ меня за мое невжество.

— Шт, ни слова, сказалъ добродушно стряпчій: — ужь и то вы сказали боле, чмъ слдуетъ.

— А мои деньги?

— Что касается до вашихъ денегъ, то повторяю, что всего лучше оставить ихъ въ правительственныхъ фондахъ по три процента. И этимъ путемъ вдь вы будете получать сто тридцать пять тысячъ фунтовъ въ годъ.

— Какъ хотите. Я не буду въ состояніи столько издерживать денегъ, какъ теперь, а буду такъ же счастливъ.

Трефольденъ взглянулъ на него очень серьёзно.

— Да, сказалъ онъ: — но вы не будете въ состояніи длать столько добра и доставлять столько счастья другимъ.

Улыбка тотчасъ исчезла съ лица Саксена.

— Какъ бы я желалъ знать, что мн слдуетъ длать, воскликнулъ онъ, съ нетерпніемъ:— скажите прямо, Вильямъ, какъ вы хотите, чтобъ я поступилъ?

— Я не скажу боле ни слова, отвчалъ Трефольденъ: — вы уже знаете мое мнніе.

— Да… и, конечно, я долженъ руководствоваться имъ. Вы не откажете мн въ вашей помощи въ этомъ отношеніи?

— Конечно, не откажу. Вамъ стоитъ только ршиться и сдлать свои распоряженія.

— Ну, такъ я ршился. Помстите деньги и покончимъ это дло разомъ.

— А какъ вы желаете, чтобъ я ихъ помстилъ, Саксенъ? спросилъ Трефольденъ, обмакивая перо въ чернила.

— Конечно, въ акціи компаніи новой дороги.

— Въ стофунтовыя акціи компаніи желзной дороги и пароходства ново-континентальной дороги, произнесъ стряпчій, быстро записывая въ своей памятной книжк.— А на какую сумму?

— На какую вы сочтете удобнымъ.

— Скажемъ, два мильйона.

— Отчего только два? что же я сдлаю съ остальными?

Трефольденъ остановился, положилъ перо, и пытливый наблюдатель замтилъ бы, какъ онъ мгновенно измнился въ лиц.

— Я не совтую вамъ въ настоящую минуту помщать боле, сказалъ онъ: — и то вы будете самымъ большимъ акціонеромъ, если же впослдствіи компаніи понадобится увеличить капиталъ, то вы будете всегда въ состояніи прикупить добавочныя акціи. Теперь потрудитесь, Саксенъ, подписать эту бумагу, которой вы мн даете право распорядиться вашими двумя мильйонами.

Молодой человкъ поспшно схватилъ перо, и такъ небрежно подписалъ свое имя, словно дло шло о двухъ фунтахъ, а не о двухъ мильйонахъ.

— Никогда не должно подписывать бумагъ, не прочитавъ ихъ, помните это, Саксенъ, сказалъ Трефольденъ:— кстати, я озабочусь, чтобъ васъ внесли въ списокъ директоровъ.

— Да, я радъ быть директоромъ, но только такимъ, который ничего не будетъ длать, со смхомъ отвчалъ Саксенъ: — вы также директоръ?

— Нтъ, я только стряпчій компаніи. Но теперь, когда это дло кончено, не взглянете ли вы на приблизительный разсчетъ будущихъ издержекъ компаніи? Вотъ планъ дороги, таблица…

— Извините, Вильямъ, перебилъ его Саксенъ: — но если вы сами говорите, что дло кончено, то я ршительно протестую противъ всякихъ дальнйшихъ разсужденій о новой дорог. Умоляю васъ, пойдемте гулять, и забудемъ дла.

— Я боюсь, что вы неисправимы, сказалъ Трефольденъ.

— Я въ этомъ увренъ. Вы здите верхомъ?

— Да, иногда.

— Такъ мы отправимся въ погоню за охотниками.

Трефольденъ положилъ свои бумаги въ карманъ, и они оба отправились въ конюшни, гд Саксенъ приказалъ осдлать обоихъ своихъ коней.

— Я надюсь, что вы не забыли мои слова объ оковахъ, Саксенъ, сказалъ Трефольденъ, когда они уже скакали по парку: — синьора Колонна опасный сосдъ, остерегайтесь ея.

Саксенъ громко захохоталъ.

— Не бойтесь за меня, Вильямъ, отвчалъ онъ:— я, какъ Ахилъ, неуязвимъ.

— Мы такъ всегда говоримъ, пока насъ не поразитъ смертоносная стрла. Впрочемъ, если ваше сердце и застраховано, то все же, повторяю, остерегайтесь ея ради вашего кошелька. Синьора еще не взяла съ васъ никакой патріотической пошлины?

— Никакой.

— Это многознаменательно, особливо когда у нихъ готовится возмущеніе. Она, значитъ, бережетъ свои силы, чтобъ ударъ, когда онъ разразится, поразилъ бы съ большей силой. Я прошу, Саксенъ, только одного, чтобъ когда синьора Колонна или ея отецъ станутъ требовать вашей помощи, вы ограничились только денежнымъ содйствіемъ, а не связывали бы себя какимъ-нибудь безумнымъ общаніемъ.

— Конечно, но какимъ же общаніемъ могу а себя связать?

— Одному Богу это извстно! Синьора Колонна въ состояніи взять съ васъ слово, что вы будете командовать отрядомъ волонтеровъ.

XXIX.
Богатая мисъ Гатертонъ.

Званый вечеръ въ Кастельтауерс — было дло немаловажное. Оно всегда сопровождалось большими издержками и хлопотами, потому что наслдственные сундуки Кастельтауерсовъ были пусты, а необходимо было поддержать честь рода. Какимъ образомъ немногочисленные, но блестящіе вечера леди Кастельтауерсъ оплачивались — извстно было только ей и ея сыну. Два или три старинныхъ дуба исчезали въ уединенномъ углу парка, или молодой лордъ отказывалъ себ въ лошади, или карета оставалась цлый годъ безъ поправки, или, наконецъ, сама леди жертвовала своей ежегодной поздкой въ Лондонъ. Однимъ словомъ, такъ или иначе, но излишніе расходы были такъ честно уплачиваемы, что только сами хозяева несли на себ тягость своихъ, празднествъ.

Въ настоящемъ случа, однако, лордъ Кастельтауерсъ долженъ былъ обратиться къ своему стряпчему, чтобъ занять денегъ подъ залогъ будущихъ доходовъ, и Вильямъ Трефольденъ, пріхавъ въ Кастельтауерсъ но дламъ Саксена, привезъ въ то же время чеку лорду. Вечеръ былъ назначенъ на другой день, но Вильяма Трефольдена не могли уговорить остаться. Онъ уврялъ, что ему необходимо хать въ городъ съ вечернимъ поздомъ, и дйствительно ухалъ, какъ говорилъ.

Вечеръ былъ очень блестящій. Избранное общество состояло большею частію изъ мстной аристократіи, нсколькихъ военныхъ и нсколькихъ танцоровъ изъ Лондона. Между аристократіей были: виконтъ и леди Эшеръ — гордая, надутая чета старинной школы, которая, презирая желзныя дороги, пріхала въ экипаж изъ своего замка, и должна была ночевать въ Кастельтауерс. Виконтъ былъ лордомъ-намстникомъ графства, и нкогда занималъ впродолженіе трехъ недль мсто въ министерств, о чемъ онъ никогда не уставалъ разсказывать. Кром него были: сэръ Алекзандеръ и леди Ганклэ съ ихъ пятью незамужними дочерьми, епископъ Бечвортскій съ женой, мистеръ Валькиншо, одинъ изъ богатйшихъ членовъ парламента, съ женой и ихъ дорогой гостьею мисъ Гатертонъ, отецъ которой началъ жизнь простымъ рудокопомъ, а умеръ, оставивъ состояніе въ двсти пятьдесятъ тысячъ фунтовъ. Тутъ были также лордъ Боксгиль, прусскій посланникъ принцъ Квартцъ Потцъ, нсколько мстныхъ баронетовъ съ семействами, какой-то отставной совтникъ посольства и множество меньшихъ звздъ парламентскаго, клерикальнаго и чиновнаго міра. Къ этому избранному кружку присоединялось еще нсколько знаменитостей низшаго міра искуствъ и литературы, именно: сэръ Джонсъ Робинсонъ, великій живописецъ, синьоръ Кагутина — извстный скрипачъ, мистеръ Смитъ Браунъ — блестящій авторъ ‘Трансцендентальнаго эклектизма’, и его жена, мистрисъ Смитъ Браунъ, прославившаяся своей книгой ‘Женщины на войн, въ совт и въ церкви’.

Къ девяти часамъ гости начали собираться. Въ десять пріемныя комнаты вс были полны, а въ зал начались танцы. Хотя рдко открытая при дневномъ свт, эта зала съ ея темно-дубовыми плинтусами, готическими окнами, громаднымъ рзнымъ каминомъ и древними воинскими украшеніями на стнахъ — составляла славу Кастельтауерса. Дйствительно, блестяще-освщенная и украшенная цвтами, она представляла такую великолпную бальную залу, какую трудно найдти гд либо, кром Англіи.

Леди Кастельтауерсъ принимала гостей въ первой пріемной комнат невдалек отъ дверей, поза ея была очень торжественная, и, блистая своими наслдственными брильянтами, она походила боле чмъ когда на Марію-Антуанету. Любезная со всми, какъ подобаетъ хозяйк, она, однако, соразмряла свои любезности съ строгимъ кодексомъ этикета. Улыбка, которой она привтствовала виконта Эшера, различалась на много ступеней отъ улыбки, пожалованной сэру Джонсу Робинсону, а рука, протянутая мистрисъ Смитъ Браунъ, была словно рукой автомата въ сравненіи съ радушнымъ, теплымъ пожатіемъ хорошенькихъ пальчиковъ богатой миссъ Гатертонъ.

— Но гд же благородный дикарь? спросила мисъ Гатертонъ, осматривая въ лорнетку всю залу:— я такъ много наслышалась о немъ, что просто умираю отъ желанія его видть.

Мисъ Гатертонъ была красивая молодая двушка, высокаго роста, лтъ двадцати-пяти или двадцати-шести, съ черными глазами, съ прекрасными зубами, съ большимъ, но добродушнымъ ртомъ, и съ очень рзкими ршительными манерами. Она стояла позади леди Кастельтауерсъ, въ небольшой групп избранныхъ гостей, забавлявшихся критикой всхъ входившихъ.

— Благородный дикарь! повторила леди Кастельтауерсъ: — о комъ вы говорите, мисъ Гатертонъ?

— О комъ? конечно, о томъ молодомъ человк, который получилъ знаменитое наслдство.

— О мистер Трефольден. О! онъ только-что былъ тутъ, вонъ онъ стоитъ у камина.

— Златокудрый Антиной, но, милая леди Кастельтауерсъ, онъ вдь положительно красавецъ, и нимало не похожъ на дикаря. Я надялась увидть второго Орсона — существо, одтое въ звриную шкуру. Я ужасно разочарована.

— Мистеръ Трефольденъ очень пріятный и скромный молодой человкъ, сказала леди Кастельтауерсъ съ улыбкой.

— Неужели пріятный и скромный! Вотъ находка-то, и еще такой богатый. Я слышала, что у него нсколько мильйоновъ. Я прежде полагала, что у меня порядочное состояніе, теперь же, рядомъ съ нимъ, я считаю себя нищей. А кто этотъ толстый баринъ, весь усыпанный звздами, какъ небо въ зимнюю ночь?

Но прежде, чмъ леди Кастельтауерсъ могла отвтить, лакей доложилъ принца Квартца-Потца, и благородный прусакъ съ низкимъ поклономъ подошелъ къ ручк хозяйки.

— Какой смшной толстякъ! сказала мисъ Гатертонъ, смотря вслдъ посланнику, когда онъ прошелъ въ залу.

— Принцъ Квартцъ-Потцъ, милая мисъ Гатертонъ, очень знатный вельможа, возразила леди Кастельтауерсъ, пораженная словами своей гостьи: — онъ дальній родственникъ нашей королевской фамиліи — черезъ свою пробабушку, марграфиню саксенгогенгаузенскую, а теперешняя великая герцогиня цоленстраская — его четвероюродная сестра.

Мисъ Гатертонъ, казалось, вовсе не обратила вниманія на эти важныя обстоятельства.

— О, неужели, сказала она равнодушно: — а кто этотъ красивый мужчина съ львиной гривой?

— Мистеръ Томсонъ, членъ парламента, отвчала леди Кастельтауерсъ, когда новый гость, поклонившись, прошелъ въ залу.

— Кто, великій Томсонъ? Томсонъ, который предложилъ парламенту знаменитое слдствіе надъ злоупотребленіями въ министерств?

— Я не знаю, что вы подразумваете подъ словомъ ‘великій’, милая мисъ Гатертонъ, сказала молодая графиня: — но мн кажется, политическія мннія мистера Томсона очень вредны и опасны.

— Я вижу, вы его не любите, но все же я попрошу васъ познакомить меня съ нимъ. Я не имю никакихъ политическихъ мнній, и восхищаюсь талантомъ, къ какой бы онъ партіи ни принадлежалъ. Однако, я совсмъ влюбилась въ Антиноя, и жажду танцовать съ нимъ. Познакомьте насъ, пожалуйста, милая леди Кастельтауерсъ.

— Кого желаетъ осчастливить своимъ знакомствомъ мисъ Гатертонъ? спросилъ лордъ Кастельтауерсъ, подходя къ разговаривающимъ: — не могу ли я быть вамъ полезнымъ?

— Конечно. Я желаю познакомиться съ мистеромъ Трефольденомъ, про котораго толкуетъ весь свтъ послднія пять или шесть недль.

— Я съ большимъ удовольствіемъ представлю вамъ его. Вы позволите проводить васъ до стула, и подождете пока я къ вамъ приведу его?

— Да, благодарствуйте. И смотрите, лордъ Кастельтауерсъ, заставьте его танцовать со мной, я непремнно хочу съ нимъ танцовать. Вдь онъ уметъ, не правда-ли?

— Еще бы, какъ вы можете спрашивать подобныя вещи?

— Мн говорили, что онъ былъ совершенный дикарь, когда неожиданно получилъ свое наслдство, именно шесть недль тому назадъ, онъ не умлъ подписывать своего имени, и никогда въ жизни не видывалъ золотой монеты.

— Если вы называете дикаремъ человка, который не бывалъ при двор, то вы правы, называя моего друга дикаремъ, замтилъ Кастельтауерсъ.

— Фи, какъ зло! Я не думала, что вы способны на такія выходки. Разскажите-ка мн лучше всю правду о вашемъ друг, глупостей-то я уже довольно наслушалась. Неужели онъ, дйствительно, не былъ дикаремъ?

— Онъ столько же былъ дикаремъ, какъ я.

— Можетъ ли это быть!

— Этого еще мало. Саксенъ Трефольденъ очень ученый и образованный человкъ, несмотря на свои золотистыя кудри. Онъ говоритъ отлично пофранцузски, поитальянски и понмецки, первостатейный математикъ, а что касается его знаній въ греческомъ и латинскомъ языкахъ, то я не видывалъ ничего подобнаго съ тхъ поръ, что распрощался съ дорогими, старыми професорами коллегіи св. Магдалины.

— Вы очень меня удивляете, отвчала мисъ Гатертонъ: — и я не могу скрыть своего сожалнія. Мн такъ хотлось посмотрть на дикаря. Это, должно быть, очень-очень весело!

— Быть можетъ, вы утшитесь тмъ, что найдете въ немъ ребёнка по невинности и простот. Подождите минутку, и я вамъ его представлю.

Съ этими словами, Кастельтауерсъ посадилъ мисъ Гатертонъ въ покойныя кресла, и побжалъ отыскивать Саксена. Богатая наслдница тотчасъ обернулась къ своему сосду, который оказался бечвортскимъ епископомъ, и тотчасъ вступила съ нимъ въ разговоръ. Мисъ Гатертонъ имла слабость вчно болтать, и ужасно громко.

— Чмъ я провинилась передъ вами, епископъ, воскликнула она: — что вы не сказали мн еще ни слова сегодня вечеромъ? А мн надобно поразспросить васъ о тысяч вещей. Мн бы хотлось знать, какъ идутъ работы, и будетъ ли, дйствительно, у васъ разноцвтное, стрльчатое окно. Кром того, скажите, что вы намрены длать съ большой рзной перегородкой? Я слышала, что ее уже боле нельзя чинить, и приходится бросить. Я надюсь, что это неправда.

— Я очень счастливъ, что могу васъ успокоить на этотъ счетъ, отвчалъ епископъ, очень красивый мужчина, пользовавшійся особеннымъ вниманіемъ своихъ прихожанокъ: — мн кажется, мы будемъ въ состояніи починить все, что испорчено, и перегородка простоитъ еще два-три столтія. Что же касается до восточнаго окна, то я не могу вамъ сообщить такихъ утшительныхъ извстій.

— Отчего? спросила мисъ Гатертонъ.

— Я боюсь, что у насъ не хватитъ денегъ.

— Какимъ же это образомъ? Я думала, что у васъ остался довольно большой капиталъ.

— Капиталъ-то у насъ есть, но игла оказалась гораздо въ худшемъ состояніи, чмъ мы полагали, и ея подновленіе будетъ намъ стоить очень дорого, такъ что почти ничего не останется.

— Ахъ! какъ это жаль! Бечвортскій соборъ, дйствительно, нуждается въ разноцвтномъ окн. Это увеличивало бы во сто разъ его поэтическую красоту. Сколько бы могла стоить подобная вещь?

— Боле, чмъ мы могли бы собрать посл первой, щедрой подписки: около тысячи фунтовъ.

— Сумма, правда, большая, но еслибъ я принадлежала къ вашему стаду, епископъ, то все же попросила бы позволенія вставить окно на свой счетъ. Теперь же, если вы откроете новую подписку, пожалуйста, поставьте двсти-пятьдесятъ фунтовъ отъ моего имени.

— Какъ мн васъ благодарить за такую щедрость? воскликнулъ епископъ.

— Никакъ, только постарайтесь собрать поскорй остальныя деньги. Но вотъ и мой кавалеръ.

Съ этими словами, мисъ Гатертонъ обернулась къ лорду Кастельтауерсу, который, держа Саксена за руку, подошелъ къ ея креслу.

— Позвольте мн, мисъ Гатертонъ, представить вамъ моего друга, мистера Трефольдена, который жаждетъ чести съ вами танцовать, сказалъ онъ.

— Я очень рада познакомиться съ мистеромъ Трефольденомъ, и буду очень счастлива съ нимъ танцовать, отвчала она, любезно и безцеремонно протягивая руку Саксену, словно она была съ нимъ давно знакома: — а что длаютъ теперь въ зал, лордъ Кастельтауерсъ?

— Кончаютъ вальсъ, за которымъ послдуетъ тотчасъ кадриль.

— Такъ мы поспемъ ровно во время. Найдите мн пріятнаго vis—vis.

— Позволите ли вы мн быть вашимъ vis—vis, то-есть если я найду еще даму?

— Еще бы, я буду очень рада. Прощайте, епископъ, но не на весь вечеръ. Мн бы хотлось еще съ вами поговорить.

Съ этими словами, мисъ Гатертонъ подобрала свое длинное платье, подала руку Саксену, и торжественно-плавно вышла изъ комнаты.

XXX.
Ворота страннопріимнаго братства.

Вечеромъ въ тотъ самый день, который Вильямъ Трефольденъ провелъ въ Кастельтауерс, мистеръ Кэквичъ сидлъ въ особенной комнат, въ трактир ‘Воротъ Страннопріимнаго Братства’, на стол передъ нимъ, стояли два стакана и бутылка хереса. Онъ очевидно кого-то ждалъ. Абель Кэквичъ былъ столь почтенный господинъ, что никакъ не воспользовался бы отсутствіемъ своего патрона, потому и теперь онъ не покинулъ раньше, чмъ слдовало, контору, и не пренебрегъ ни малйшей изъ своихъ обязанностей. Онъ, напротивъ, отпустилъ при себ писцовъ, и заперъ контору, еще съ большею осторожностью, если это можно, чмъ всегда. Онъ теперь ждалъ одного пріятеля, какъ объяснилъ, при вход, хозяйк трактира. Было около восьми часовъ вечера, и хотя еще сумерки едва начинались, но газъ уже былъ зажженъ, ибо ‘Ворота Страннопріимнаго Братства’ очень старинный, уединенный закоулокъ Лондона, откуда солнце, казалось, спшило какъ можно скоре убраться. Въ камин пылалъ веселый огонь, а буфетъ, находившійся въ сосдней комнат, былъ полонъ постителями, которые время отъ время заглядывали въ дверь, но увидавъ спину Кэквича, тотчасъ уходили. Самъ Кэквичъ этого не замчалъ, и пристально устремивъ глаза въ огонь, ни разу не поворачивалъ головы.

Еслибы не постоянное оживленіе внутри трактира, то мсто это было бы удивительно тихимъ, мирнымъ уголкомъ. Проходящихъ было очень мало, порою прозжала телега — но это было очень рдко. Бурное теченіе шумной, городской жизни проходило вблизи но сосдней улиц, и стукъ и громъ экипажей доносился оттуда, какъ отдаленный грохотъ океана, но ‘Ворота Страннопріимнаго Братства’ стояли одинокія, мрачныя, полныя старинныхъ воспоминаній.

Находясь въ самомъ сердц Сити, въ нсколькихъ саженяхъ отъ смитфильдскаго рынка, посреди многолюднаго Клеркенвальскаго прихода, этотъ рдкій памятникъ средневковой архитектуры едва извстенъ даже по имени большинству лондонскихъ жителей. Только ближайшимъ сосдямъ, студентамъ коллегіи св. Вароломея, наборщикамъ окрестныхъ типографій и смитфильдскимъ извощикамъ это мсто знакомо ближе. Археологи знаютъ о существованіи этихъ воротъ, соединяющихъ полуразвалившейся аркой об стороны узкой улицы, и иногда собираются въ старинной, дубовой комнат надъ воротами для своихъ ученыхъ бесдъ. Литераторы иногда вспоминаютъ объ этомъ уединенномъ закоулк, какъ колыбели журнала Gentelman’s Magazine и какъ постоянномъ мст, гд обдывалъ гордый нищій Самуель Джонсонъ. Но вотъ и вс которые знаютъ, или хотятъ знать о ‘Воротахъ Страннопріимнаго Братства’. Сотни умныхъ, знающихъ людей проходятъ ежедневно въ нсколькихъ саженяхъ отъ нихъ, не подозрвая даже объ ихъ существованіи. Изъ тысячи людей, живущихъ къ западу отъ Темпль-Бара, едва-ли одинъ знаетъ, что невдалек отъ Чартер-Гауза существуютъ остатки еще гораздо достопамятнйшаго зданія, основаннаго въ XI вк, и имя котораго соединено съ многими важными эпизодами англійской исторіи.

Мистеръ Кэквичъ думалъ, однако, не о добрыхъ монахахъ ‘Страннопріимнаго Братства’, не о доктор Джонсон, и ни о какихъ другихъ историческихъ воспоминаніяхъ, а просто на просто о нкоемъ мистер Никодемус Кид, который общалъ встртиться съ нимъ въ трактир въ восемь часовъ.

Но на старинныхъ часахъ въ буфет давно уже пробило восемь часовъ. Башенные часы сосдней церкви пробили четверть, потомъ половину девятаго, а мистеръ Кидъ все не являлся. Кэквичъ посмотрлъ на свои часы, тяжело вздохнулъ, покачалъ головой и, наливъ стаканъ вина, началъ задумчиво прихлебывать. Онъ, однако, не усплъ допить стакана, какъ въ буфет раздался громкій, веселый голосъ его пріятеля.

Черезъ минуту вошелъ въ комнату мистеръ Кидъ — здоровый, высокаго росту мужчина съ широкимъ, добродушнымъ, вчносмющимся лицомъ, громкимъ голосомъ и великолпными рыжими бакенбардами. Опытный наблюдатель призналъ бы его по блой шляп, масивной золотой цпочк и свободнымъ развязнымъ манерамъ за странствующаго агента богатаго торговаго дома, но на этотъ разъ опытный наблюдатель ошибся бы.

— Очень сожалю, что заставилъ васъ ждать, мистеръ Кэквичъ, сказалъ онъ, фамильярно кивнувъ головой и безъ приглашенія наливая себ стаканъ вина:— увряю васъ, что это не моя вина. А-а, хересъ! и отличный. Право, я не знаю лучшаго погреба во всемъ Лондон, а это не шутка сказать.

— Очень радъ, что вы все же пришли, мистеръ Кидъ, сказалъ Кэквичъ, очень почтительно: — мн очень нужно васъ видть.

Мистеръ Кидъ громко засмялся и налилъ себ другой стаканъ вина.

— Это одна изъ особенностей моего ремесла, мистеръ Кэквичъ, сказалъ онъ:— что міръ въ отношеніи меня раздленъ на два класса людей: одни жаждутъ меня видть, другіе жаждутъ меня невидать, однако, какой отличный хересъ!

Кэквичъ бросилъ быстрый взглядъ на дверь, подвинулся къ своему пріятелю и сказалъ полушопотомъ:

— Имли ли вы время, мистеръ Кидъ, обдумать то дльце, о которомъ мы говорили прошлый разъ?

— То дльце? повторилъ мистеръ Кидъ, тмъ же громкимъ, небрежнымъ тономъ: — да… я не забылъ о немъ.

Онъ произнесъ это, наполняя въ третій разъ стаканъ и смотря на вино глазамъ знатока. Кэквичъ подвинулся къ нему еще ближе и нагнувшись промолвилъ:

— Ну?

— Ну, мистеръ Кэквичъ?

— Какъ ваше мнніе?

Мистеръ Кидъ выпилъ однимъ глоткомъ третій стаканъ, откинулся на спинку стула и съ откровенной, добродушной улыбкой воскликнулъ:

— Ну, сэръ, сказать вамъ всю правду, я не могу составить никакого мннія, прежде чмъ мы съ вами совершенно не поймемъ другъ друга.

Кэквичъ тяжело вздохнулъ.

— Что вы хотите этимъ сказать, мистеръ Кидъ? разв я не довольно понятно объяснилъ вамъ, чего мн нужно?

Мистеръ Кидъ оттолкнулъ стаканъ, засунулъ руки въ карманы и вдругъ принялъ на себя серьёзный, дловой видъ.

— Ну, сэръ, отвчалъ онъ, понижая голосъ:— это дло особенное. Мы къ такимъ дламъ не привыкли. Мы ничего не предпринимаемъ безъ причины, а вы еще не объяснили никакой причины, на основаніи которой мы могли бы дйствовать.

— Разв не достаточная причина, возразилъ Кэквичъ, съ омраченнымъ лицомъ:— что мн нужны свднія, и я готовъ за нихъ заплатить?

— Въ томъ-то и дло, мистеръ Кэквичъ, что этого недовольно. Мы должны знать, что вы сдлаете изъ свдній, которыя мы вамъ доставимъ.

— А положимъ, что я изъ нихъ ничего не сдлаю?

— Въ такомъ случа, сэръ, мы наврядъ-ли вамъ можемъ помочь. Мы не шпіоны, а законная власть. Наша обязанность способствовать правосудію, а не служить частному любопытству.

Мистеръ Кэквичъ опустилъ глаза въ землю и нсколько минутъ молчалъ, смущенный и изумленный словами своего пріятеля.

— Я полагаю, сказалъ онъ наконецъ: — что если общественный дятель такъ старательно скрываетъ свою жизнь и свое жительство, то это достаточная причина для изслдованія. Гд тайна, тамъ непремнно что нибудь неладно. Человкъ, которому нечего скрывать, не станетъ таиться.

— Но, вдь вы знаете, мистеръ Кэквичъ, есть очень эксцентрическіе люди.

— Это не эксцентричность, отвчалъ Кэквичъ поспшно.

— Что же это такое?

— Я не знаю. У меня есть подозрнія, но они могутъ быть справедливы, а могутъ быть и ложны. Во всякомъ случа, пока ходишь во мрак, ничего не видишь.

— Это врно, замтилъ мистеръ Кидъ.

— Еслибъ мн достать только его адресъ, я бы и тмъ былъ доволенъ, прибавилъ Кэквичъ, устремивъ глаза на огонь.

— Ну, я вамъ скажу прямо, сэръ, отвчалъ Кидъ: — намъ непремнно надо знать побужденіе, руководящее вами въ этомъ случа. Зачмъ вы хотите имть адресъ нкоего господина? что вамъ за дло, какъ онъ живетъ и гд?

— Мн это очень важно, отвчалъ Кэквичъ: — я приличный человкъ и не хочу работать на человка недостойнаго или неприличнаго.

Мистеръ Кидъ кивнулъ головой и сталъ поглаживать свои рыжіе бакенбарды.

— Если, какъ я подозрваю, у него что-нибудь неладно, продолжалъ Кэквичъ:— то я не желаю попасться съ нимъ вмст, когда придетъ день разсчета.

— Конечно.

— Вотъ и причина, заставляющая меня дйствовать.

— Всегда ли вы были въ хорошихъ отношеніяхъ, мистеръ Кэквичъ, съ этимъ человкомъ?

Это было сказано очень рзко и неожиданно, но лицо Кэнвича нимало не измнилось.

— Ну, мистеръ Кидъ, отвчалъ онъ: — я не могу сказать, чтобы мы очень горячо любили другъ друга. Я всегда исполнялъ свои обязанности и онъ велъ себя въ отношеніи меня хорошо. Мы не друзья и не враги.

Мистеръ Кидъ впился глазами въ своего собесдника, а тотъ продолжалъ пристально смотрть на огонь, одинъ превратился весь въ вниманіе, другой этого нимало не сознавалъ. Впродолженіе нсколькихъ минутъ оба они молчали, наконецъ, мистеръ Кидъ перевелъ дыханіе, оттолкнулъ стулъ съ видомъ человка, принявшаго неожиданное ршеніе, и вынувъ изъ кармана лоскутокъ бумаги, воскликнулъ:

— Ну, сэръ, если вамъ только нуженъ адресъ, то вотъ онъ.

Глаза Кэквича сверкнули необычнымъ въ нихъ блескомъ, и онъ крпко схватилъ бумажку, словно это было живое существо, которое хотло отъ него улетть. Онъ даже не взглянулъ на нее, но поспшно запряталъ въ свой громадный портфель, массивная застежка котораго походила на тюремный затворъ.

— Сколько я вамъ долженъ? съ жаромъ произнесъ онъ:— сколько я вамъ долженъ за эту маленькую услугу, мистеръ Кидъ?

— Вы должны спросить это у моего начальства, сэръ, отвчалъ Кидъ, взглянувъ съ удивленіемъ на Кэквича и подвигаясь къ двери.

— Но вы не откажетесь, по крайней-мр, еще отъ стакана хереса?

— Нтъ, сэръ, благодарствуйте, я боле не выпью ни капли. Желаю вамъ добраго вечера, сэръ.

Черезъ минуту мистеръ Кидъ, надвъ на бокъ свою блую шляпу и весело улыбаясь, уже разсыпался въ любезностяхъ передъ молодою женщиной, сидвшей за конторкой въ буфет.

— Эхъ! сэръ, замтила она игриво:— я не цню комплиментовъ.

— Значитъ, моя милая, человкъ долженъ быть нмъ, какъ дубина, чтобъ нравиться вамъ, потому что если у него есть глаза и языкъ, онъ не можетъ не воскликнуть: ‘Вы Ангелъ’!

Конторщица засмялась и попросила любезнаго гостя убраться по добру, по здорову.

— Странная вещь, замтилъ мистеръ Кидъ: — что самыя хорошенькія женщины всегда самыя жестокосердыя. И не мене странно, что я не могу увидть красавицы, не почувствовавъ жажды. Я принужденъ васъ обезпокоить, моя милая Мери, принесите мн, пожалуйста, бутылочку вина.

— Вотъ славный малый, я въ этомъ уврена, воскликнула одна изъ женщинъ, сидвшихъ въ зал, когда мистеръ Кидъ, выпивъ свое вино и молодцовато подбоченясь, вышелъ изъ трактира.

— Вы думаете, сударыня? произнесъ ея сосдъ: — гм! да это Кидъ, полицейскій сыщикъ.

XXXI.
О Швейцаріи.

Англійская сваха-любительница обыкновенно почтенная матрона — плотная, толстая, добрая, съ наклонностью къ сантиментальности и дипломаціи. Она знаетъ, какъ свои пять пальцевъ, этикетъ сватовства и брака, и награждаетъ этимъ маленькимъ полезнымъ руководствомъ своихъ юныхъ друзей, какъ только они помолвлены. Когда въ церкви пасторъ читаетъ скучную проповдь, она забавляется тмъ, что про себя читаетъ службу внчанія. Она любитъ романы, въ которыхъ много говорится о любви, и мисъ Бремеръ ставитъ гораздо выше Текерея. Мирить ссоры влюбленныхъ, очищать дорогу сватовству, располагать въ пользу сватьбы противящихся родственниковъ — вотъ ея любимое занятіе. Въ каждомъ молодомъ человк и молодой двушк, она видитъ только подходящій матеріалъ для своей дятельности.

Леди Арабела Валькиншо была подобная рьяная сваха. Она повыдала замужъ своихъ дочерей съ блестящимъ успхомъ, и питая безкорыстную любовь къ искуству сватовства, продолжала и теперь съ восторгомъ заниматься матримоніальными длами всхъ своихъ юныхъ знакомыхъ. Сватовство для леди Арабелы было то же, что вистъ былъ для мистрисъ Батль. Это была ея священная обязанность, ея долгъ, ея призваніе, для которыхъ она родилась на свтъ. У нея были особыя теоріи на счетъ глазъ, цвта лица, лтъ и именъ, она даже углублялась въ невдомую физіологическую бездну относительно вопросовъ расы, родства, генеалогіи и врожденныхъ качествъ. Однимъ словомъ, она устроивала свои образцовые браки но собственному, своеобразному идеалу. Но ея идеалъ не былъ совершенно сантиментальный и не совершенно физіологическій. Она по преимуществу была женщина свтская и съ такимъ же интересомъ, если еще не съ большимъ, безпокоилась о соотвтствіи состояній, какъ и лицъ. Соединить состояніе въ десять тысячъ ежегоднаго дохода съ приданымъ въ пятьдесятъ тысячъ брачными узами было для леди Арабелы въ высшей степени интереснымъ предпріятіемъ. Для достиженія подобнаго результата, она не жалла никакихъ усилій и такъ пламенно хлопотала, словно отъ этого зависла ея собственная слава.

Такъ-какъ въ голов ея постоянно былъ осдланъ ея любимый конёкъ, то неудивительно, что увидавъ Саксена Трефольдена съ мисъ Гатертонъ, леди Арабела пришпорила его, и онъ понесся во весь духъ.

— Вотъ была бы прелестная парочка! сказала она мистрисъ Бунванъ. Мистрисъ Бунванъ была жена красиваго епископа, очень высокая, аристократичная барыня, многими годами моложе мужа. Об дамы стояли подл хозяйки дома, которая продолжала попрежнему принимать гостей.

— Вы полагаете? отвчала мистрисъ Бунванъ, качая сомнительно головой:— я, право, не вижу, почему?

— Какъ, милая мистрисъ Бунванъ… два такія великолпныя состоянія!

— Тмъ мене причинъ жениться, который нибудь изъ нихъ женится изъ-за денегъ, возразила жена епископа: — кром того посмотрите, какая разница въ лтахъ.

— Не боле пяти лтъ, отвчала Арабела.

— Но вдь пять лтъ боле ей, а не ему. Какъ вы думаете, леди Кастельтауерсъ, были ли бы они хорошей парочкой?

— Кто? Я не разслышала, возразила леди Кастельтауерсъ съ любезной улыбкой.

— Мы говорили о мисъ Гатертонъ и о мистер Трефольден, сказала рьяная сваха.

Улыбка тотчасъ исчезла съ лица леди Кастельтауерсъ.

— Я полагаю, что это былъ бы самый безразсудный бракъ, сказала она очень холодно: — мистеръ Трефольденъ еще мальчикъ и не иметъ никакого положенія въ свт, кром того, которое ему доставило случайное богатство.

— Но состояніемъ дается положеніе, сказала леди Арабела, энергично защищаясь и думая, быть можетъ, о своемъ собственномъ замужеств.

— У мисъ Гатертонъ большое состояніе, и потому она можетъ искать въ брак боле, чмъ одн деньги, отвчала леди Кастельтауерсъ, слегка покраснвъ и поспшно перемнна разговоръ.

Мистрисъ Бунванъ и леди Арабела переглянулись съ едва скрытой улыбкой. Отойдя нсколько шаговъ отъ хозяйки дома, он однакожь заговорили снова о томъ же предмет.

— Ихъ соединенное состояніе, продолжала леди Арабела: — простиралось бы до пяти мильоновъ, если не боле. Подумайте только, пять мильоновъ.

— Вы не разсчитывайте на сочувствіе леди Кастельтауерсъ, сказала жена епископа многозначительно.

— Конечно, нтъ. Хотя, еслибъ дло шло о графской корон…

— Я думаю, что дло идетъ о графской корон.

Леди Арабела покачала головой.

— Ни мало, отвчала она: — я всегда зорко наблюдаю за молодыми людьми и очень хорошо знаю, въ кого влюбленъ юный графъ.

— Неужели?

— Онъ по уши влюбленъ въ синьору Колонну, и это продолжается уже нсколько лтъ.

— А леди Кастельтауерсъ это извстно?

— Не думаю.

— И вы полагаете, что они въ тайн дали другъ другу слово?— Ахъ! нтъ. Я даже уврена, что синьора Колонна не поощряетъ его ухаживанья, что длаетъ ей много чести.

— Этотъ бракъ былъ бы очень непріятенъ для леди Кастельтауерсъ, замтила мистрисъ Бунванъ.

— Это поразило бы ее въ самое сердце.

— Она такъ горда.

— И такъ бдна.

Еслибъ леди Кастельтауерсъ не была графиня, изъ рода Гольм-Пирпойнтъ, и дочь лорда, то леди Арабела Валькиншо никогда бы ей не простила ея бдности. Она принадлежала къ тому громадному количеству людей, которое считаетъ бдность преступленіемъ.

Между тмъ мисъ Гатертонъ нашла, къ своему великому удивленію, что Саксенъ нетолько умлъ танцовать, но даже очень пріятно разговаривалъ, несмотря на свою застнчивость. Она ршилась его развернуть и не жалла усилій, ибо его наивность очень забавляла ее.

— Я не хочу, чтобъ вы меня довели до мста, мистеръ Трефольденъ, и бросили, сказала она, когда кончилась кадриль и пары расхаживали взадъ и впередъ но зал:— вы должны ссть со мною въ этотъ уголокъ и поразсказать мн кое-что о Швейцаріи.

— Я очень радъ, что нашелъ человка, котораго интересуетъ этотъ предметъ, сказалъ Саксенъ:— я могу говорить о немъ безъ устали.

— Конечно. Я только удивляюсь, какъ вы можете переносить эту жизнь мишуры и ложнаго блеска, посл свободы вашихъ родныхъ горъ и долинъ. Разв вамъ не противны любезныя лжи и коварныя улыбки нашего общества?

Саксенъ взглянулъ на нее съ изумленіемъ.

— Что вы хотите этимъ сказать? воскликнулъ онъ:— общество выказало до сихъ поръ въ отношеніи меня столько доброты, что я и не подозрвалъ существованія коварныхъ улыбокъ и любезной лжи.

Мисъ Гатертонъ громко разсмялась.

— Погодите, вы сами наткнетесь на нихъ, когда поживете подоле между нами.

— Надюсь, что нтъ. Я былъ бы очень несчастливъ, еслибъ ваши слова оправдались.

— Ну, такъ не врьте имъ, и наслаждайтесь вашими иллюзіями, пока можете. Я давно уже пережила свои и очень объ этомъ сожалю. Но будемте говорить о чемъ нибудь повеселе… о Швейцаріи. Охотились ли вы когда-нибудь за сернами?

— Сотни разъ.

— Ахъ! какъ прелестно. Вроятно высоко-высоко на снжныхъ вершинахъ?

— Да, въ снгу, по окраинамъ страшныхъ безднъ, по ледникамъ, однимъ словомъ везд, куда серна можетъ прыгнуть и человкъ за ней послдовать, отвчалъ Саксенъ съ энтузіазмомъ.

— Это очень опасная охота? спросила мисъ Гатертонъ.

— Она, конечно, не такъ опасна для напрактиковавшагося туземнаго горца, какъ для новаго чужеземца. Но вдь настоящая охота не можетъ быть безъ опасности.

— Отчего?

— Охота безъ опасности — простая бойня. Рискъ никогда не долженъ быть только на сторон бднаго звря.

— Это справедливо и благородно, съ жаромъ сказала мисъ Гатертонъ.

Саксенъ покраснлъ и смшался.

— Я нетолько гонялся за сернами по ледникамъ, но преслдовалъ ихъ даже по скатамъ бездны, произнесъ онъ торопливо:— я застрлилъ ныншней весной одну серну, пока она стояла на выступ, между двумя разслинами во льду. Мн не слдовало стрлять, а нужно было обождать, пока она вышла на открытое мсто. Но я не вытерплъ, и когда поравнялся съ нею, она уже катилась мертвая въ пропасть. Мн оставалось одно изъ двухъ: или вытащить ее, или бросить.

— Такъ вы вырубили во льду ступеньки, какъ рисуютъ на картинкахъ, въ книгахъ альпійскаго клуба?

— Нтъ, я просто привязалъ веревку, которую всегда носятъ съ собою горные житали, къ ружью и перекинулъ его черезъ разслину, укрпивъ ружье съ обихъ сторонъ, я опустился по веревк внизъ. Достигнувъ до серны, а обвязалъ ее другой веревкой, и возвратившись наверхъ, вытащилъ ее. Ничего не можетъ быть легче этого. Ребёнокъ можетъ сдлать это, если только онъ привыкъ ко льду и не боится. Вообще, на ледникахъ только безразсудные и трусливые люди могутъ быть въ опасности.

— Ну, а какія у васъ есть еще охоты? спросила мисъ Гатертонъ:— есть въ Гризонахъ орлы?

— Есть, но гораздо меньше, чмъ прежде. Въ послдніе три года я застрлилъ не боле пяти или шести, но ребёнкомъ я разорилъ много орлиныхъ гнздъ. Потомъ вы знаете, у насъ зимой бываютъ волки и иногда забгаетъ бурый медвдь.

— Вы застрлили ли когда-нибудь медвдя, мистеръ Трефольденъ? спросила съ живйшимъ интересомъ мисъ Гатертонъ.

— Двухъ, отвчалъ Саксенъ, съ дтской гордостью: — и изъ ихъ шкуры сдлалъ коверъ для саней. Вы никогда не бывали въ Швейцаріи?

— Да, я была, отвчала мисъ Гатертонъ:— но только въ избитыхъ мстахъ и подъ строгимъ присмотромъ курьера, словно сумасшедшій подъ присмотромъ сторожа.

— Ну, такъ вы ничего не знаете, вы не видали ни страны, ни народа, воскликнулъ Саксенъ:— Швейцарія, которую обожаютъ швейцарцы — это дикая, свободная, нагорная страна, гд нтъ ни дорогъ, ни трактировъ, ни туристовъ, ни проводниковъ, а только темные, сосновые лса и открытыя поляны, родина сурковъ и сернъ.

— Я видла только одну серну, сказала мисъ Гатертонъ:— и то лнивую, разжирвшую въ клтк.

— Конечно, вы никогда не бывали въ Швейцаріи зимой?

— О! нтъ.

— Однако, это самое великолпное время для путешествія. Вс террасы и долины покрыты снгомъ, и высокія пики возвышаются надъ ними словно обелиски, изъ благо мрамора, даже сосны, и т блыми гигантами выступаютъ на синев неба. Это словно міръ до созданія цвтовъ радуги.

— Какой вы энтузіастъ! со смхомъ произнесла мисъ Гатертонъ.

— Я люблю свою родину, отвчалъ Саксенъ.

— Вы напрасно это говорите. Но что вы можете длать зимой, въ этихъ дикихъ долинахъ, окруженные со всхъ сторонъ снгами?

— Насъ снгъ не заточаетъ. У насъ есть сани, и чмъ больше снгу на дорогахъ и горныхъ проходахъ, тмъ сани летятъ быстре. Вы бы посмотрли на Рейнскую долину, между Туромъ и Туасломъ, въ свтлый день, когда сани снуютъ взадъ и впередъ по блестящему на солнц снгу, и когда воздухъ полонъ веселаго дребезжанія бубенчиковъ.

— О! какъ это должно быть прелестно!

— Дйствительно, это прелестно. Кром катанья на саняхъ, мы бгаемъ на конькахъ, стрляемъ въ цль, точимъ изъ дерева игрушки и исполняемъ зимнюю работу на ферм, иногда же, когда покажется въ окрестности волкъ или кабанъ, мы длаемъ большую ночную охоту съ факелами. Зима — настоящее время для наслажденій въ Швейцаріи! Спросите какого угодно швейцарца, только не городского, и онъ вамъ скажетъ то же самое.

— Вы вроятно намрены возвратиться когда нибудь въ Швейцарію? спросила мисъ Гатертонъ.

— Еще бы! воскликнулъ Саксенъ: — вдь это мое отечество, мой домъ!

— Такъ еслибъ я пріхала когда-нибудь на Рождество въ Куръ, вы бы мн показали ваши зимнія забавы?

— Конечно, съ величайшимъ счастьемъ, воскликнулъ Саксенъ:— я бы выписалъ для васъ изъ Канады самыя восхитительныя санки, устроилъ бы охоту на кабана при факелахъ, Schtzen Fest, приготовилъ бы вамъ сурка въ вид комнатной собачки, и вы познакомились бы съ моимъ дорогимъ отцомъ, за котораго вы наврно полюбили бы Швейцарію, даже еслибъ она не имла никакихъ прелестей.

— Съ вашимъ отцомъ? сказала мисъ Гатертонъ:— я и не знала, что вашъ отецъ живъ.

— Онъ мой дядя, отвчалъ молодой человкъ:— но усыновилъ меня. Онъ лютеранскій пасторъ, удивительно ученый человкъ, набоженъ, какъ святой, и простъ, какъ дитя.

— Я слышала, что вы сами очень учены, мистеръ Трефольденъ, сказала мисъ Гитертонъ, поспшно вставая съ мста: — но что это заиграли? вальсъ. Вы вальсируете?

— Посмотрите, отвчалъ Саксенъ, со смхомъ: — это нашъ національный танецъ, единственный, который я зналъ до тхъ поръ, пока научился, нсколько недль тому назадъ, вашимъ страшнымъ кадрилямъ.

Черезъ минуту онъ обнялъ рукой талію мисъ Гатертонъ и летлъ по зал, быстро и граціозно кружась, какъ только умютъ швейцарцы и нмцы. Мисъ Гатертонъ была въ восторг, она цнила боле всего на свт хорошаго танцора, а Саксенъ вальсировалъ лучше всхъ въ зал.

Она съ большимъ удовольствіемъ проговорила бы и протанцовала съ нимъ весь вечеръ, ибо мисъ Гатертонъ всегда длала то, что ей нравилось, и не обращала никакого вниманія на то, что будутъ говорить о ней, и Саксенъ съ своей стороны охотно продолжалъ бы вальсировать и расхваливать швейцарскую жизнь, и вальсировать до тхъ поръ, пока наступила бы пора ей хать, но этому не суждено было осуществиться. Леди Кастельтауерсъ, которая въ качеств хозяйки всегда знала, что длаютъ ея гости, не была согласна допустить что-нибудь подобное. Она послала своего сына пригласить на слдующую кадриль богатую наслдницу, а Саксена сама передала съ рукъ на руки синьор Колонн.

Къ этому времени пріздъ гостей прекратился и вскор начался разъздъ, посл ужина, залы быстро опустли, а къ двумъ часамъ ужь никого не осталось, кром тхъ немногихъ, которые должны были ночевать въ замк.

Виконтъ и леди Элиръ удалились съ привезенными камердинеромъ и горничной въ отведенныя имъ комнаты, молодые люди вс сошли внизъ въ курильню, Колонны вмсто того, чтобъ пойдти спать, какъ остальные гости, отправились въ свой кабинетъ, въ осьмиугольной башн. Имъ нужно было о многомъ переговорить. Мистеръ Томсонъ, либеральный членъ парламента, привезъ имъ извстіе отъ Гарибальди и пачку писемъ отъ лондонскихъ и туринскихъ друзей, мисъ Гатертонъ и мистеръ Валькиншо общались пожертвовать большія суммы денегъ въ итальянскій фондъ, а мистрисъ Бунванъ взялась распространить между своими знакомыми воззваніе къ пожертвованіямъ. Съ Эшеровъ и лорда Боксгиля, конечно, нечего было взять. Они, подобно леди Кастельтауерсъ, смотрли на свободу, какъ на нчто неприличное, вульгарное, и на патріотовъ, какъ на мошенниковъ.

Прочитавъ вс письма и сдлавъ необходимыя отмтки въ записной книг, отецъ и дочь встали, чтобы проститься и идти спать.

— Ты еще ничего не сдлала, Олимпія, произнесъ итальянецъ:— а вотъ уже прошло четыре дня.

— Я знаю.

— Я говорилъ съ нимъ, раза два или три, о нашемъ святомъ дл и онъ слушалъ меня съ охотой, но я нарочно не шелъ дале. Кто твое дло. Чего же ты мшкаешь?

— Я не буду откладывать боле, отвчала съ нетерпніемъ Олимпія:— я начну сегодня.

— Онъ такъ богатъ! воскликнулъ Колонна:— Италія такъ бдна и каждое письмо, которое мы получаемъ оттуда, молитъ о помощи.

— Не понукайте меня, я сказала, что начну нынче, а вонъ уже небо сретъ на восток.

Она поспйшно простилась съ отцомъ и пошла вдоль длиннаго корридора въ свою отдаленную комнату. Сроватое небо успло поблть и изъ благо превратиться въ огненное при восход солнца, прежде чмъ Олимпія подумала снять съ себя бальное платье и искать отдыха во сн. Чему же было удивляться, если ея глаза, когда она наконецъ бросилась полуодтая на постель, казались страшными, впалыми, а щоки были почти такъ же блы, какъ подушки.

XXXII.
Какъ Саксенъ украсилъ флюгарку въ Кастельтауерс.

— Какого чорта мы еще придумаемъ, чтобъ позабавить нашихъ гостей, сказалъ лордъ Кастельтауерсъ майору Воану, когда они встртились передъ завтракомъ на лстниц:— Эшеры, я знаю, удутъ рано, а съ барынями матушка съуметъ справиться, но вдь въ дом теперь шесть или семь молодыхъ людей, которые наврядъ ли удутъ раньше ночи. Что длать?

— Играть на бильярд.

— Хорошо часа на два, а потомъ?

— Потомъ мы можемъ похать въ Гильдфордъ отдать визитъ офицерамъ сорокъ-второго полка, которые вчера здсь были на бал.

— Это невозможно. У насъ на конюшн всего пять верховыхъ лошадей, считая вашу и Трефольдена. Потомъ у меня нтъ ружей, еслибъ и было на что охотиться, кром сорокъ и воронъ, воскликнулъ съ отчаяніемъ Кастельтауерсъ.

— Въ такомъ случа, я ршительно не знаю, что длать, но вонъ идетъ нашъ аркадецъ, можетъ, онъ что нибудь и придумаетъ.

Аркадецъ — это былъ Саксенъ. Подъ этимъ прозвищемъ онъ былъ извстенъ послднее время, хотя никто не зналъ, кто именно сочинилъ эту кличку. Не успли еще объяснить ему, въ чемъ дло, какъ онъ уже нашелъ средство выдти изъ затруднительнаго положенія.

— Устроимте Volksfest на Швейцарскій манеръ, сказалъ онъ:— мы можемъ стрлять въ цль, прыгать черезъ препятствія, бгать въ запуски, а дамъ мы пригласимъ раздавать призы.

— Отлично! воскликнулъ лордъ Кастельтауерсъ:— самая приличная забава для такого свтлаго, прохладнаго дня.

— Прежде всего мы должны найдти открытую поляну и устроить трибуну для дамъ, сказалъ майоръ Войнъ.

— И выбрать судью, прибавилъ Саксенъ.

— И собрать призы, замтилъ лордъ: — я дамъ бронзовую чашу, которая стоитъ въ библіотек, она настоящая помпейская.

— А я свои пистолеты, воскликнулъ Саксенъ.

— А я… но я такой бднякъ, замтилъ Воанъ:— что у меня нтъ ничего цннаго, кром сабли и лошади.

— Самое драгоцнное сокровище для война, сказала синьора Колонна:— но позвольте спросить, о чемъ тутъ держатъ парламентъ на лстниц?

Она только что вышла изъ корридора, такъ тихо, что никто не слышалъ ея шаговъ, и остановилась на площадк нсколькими ступенями выше молодыхъ людей. На ней было нжное, срое платье изъ какой-то мягкой матерій, обшитое чернымъ бархатомъ, и маленькій, блый полотняный воротничокъ, застегнутый круглой римской брошкой. За нею падали тяжелыми складками красныя занавси, черезъ верхнія звнья большаго готическаго окна, яркіе лучи солнца бросали блестящую полосу свта на ея голову, она стояла въ своей гордой красот словно прислоненная къ лучезарному столбу.

Молодые люди взглянули наверхъ, притаивъ дыханіе, будто пораженные сверхъестественнымъ явленіемъ. Съ минуту никто не отнчалъ.

Синьора Колонна, отгадавъ, быть можетъ, по женскому инстинкту, какія чары заколдовали ихъ, отодвинулась отъ свта и воскликнула:

— Вс молчатъ. Э! да это, должно быть, не парламентъ, а заговоръ.

— Это дйствительно заговоръ, снньора, отвчалъ Воанъ:— мы толкуемъ о томъ, какъ устроить кое-какія увеселенія на чистомъ воздух для нашихъ гостей. Согласитесь ли вы быть царицей красоты и раздавать призы?

Кастельтауерсъ вспыхнулъ и закусилъ губу.

— Поспшность Воана, сказалъ онъ: — очень тяжело отзывается на тхъ, кто не отличается такимъ быстрымъ умомъ и такой смлостью, какъ онъ. Я только что самъ намревался просить о томъ же самомъ синьору Колонну.

— Въ длахъ жизни побду одерживаетъ сильнйшій и призъ беретъ самый ловкій, отвчалъ Воанъ небрежно: — но что скажетъ намъ наша августйшая царица?

— Что она боится дать свое царское слово слишкомъ поспшно. Вы знаете, я секретарь моего отца, и потому не знаю, какую работу мн принесетъ сегодняшняя почта, къ тому же я должна узнать, какія распоряженія сдлала, на сегодня, леди Кастельтауерсъ.

— Каковы бы они ни были, но я не думаю, чтобы матушка отказала удостоить своимъ присутствіемъ такое важное торжество, сказалъ лордъ:— но вонъ идетъ вся компанія. Приходится отложить пренія до окончанія завтрака.

Леди Кастельтауерсъ одобрила планъ своего сына и общала нетолько сама пріхать на арену въ половин третьяго, но и привезти съ собою двухъ молодыхъ двицъ, которыя ночевали въ замк. Это были дочери бднаго пастора, жившія миляхъ въ двнадцати отъ Кастельтауерса, юныя и скромныя, он раболпно слушались великолпной графини и безпрекословно остались на цлый день, хотя и должны были ухать рано утромъ. Синьора Колонна, но просьб самой леди Кастельтауерсъ, приняла званіе царицы-праздника, и хотя виконтъ и леди Эшеръ были слишкомъ важныя особы, чтобъ перемнить свои планы, публика на состязаніяхъ общала быть довольно блестящей, чтобъ подстрекнуть амбицію бойцовъ.

Мысль этого праздника была очень счастливая и доставила всмъ гостямъ самое пріятное занятіе. Гости эти состояли изъ шести молодыхъ людей, не считая сэра Чарльса Бургойна, майора Воана и Саксена Трефольдена, которые были приняты въ замк, какъ свои. Эти шестеро были мистеръ Пельгамъ Гей, Эдвардъ Брандонъ, лейтенантъ Франкъ Торнигтонъ, 4-го уланскаго полка мистеръ Гай Гревиль и два брата: Сидней и Робертъ Нультенэ. Изъ всей этой полдюжины людей, нельзя было сдлать на одного дйствительно замчательнаго человка. Ни одинъ изъ нихъ даже не былъ, по просту, умнымъ человкомъ, но каждый за то представлялъ образецъ обыкновеннаго, дюжиннаго англійскаго джентльмена. Вс они были аристократическаго происхожденія, красивые, добрые, мужественные ребята, хорошо здившіе верхомъ, презиравшіе всякую ложь и строго-уважавшіе законы охоты. Они отлично одвались, восхитительно повязывали галстухи и говорили тмъ типичнымъ языкомъ, который преобладаетъ въ хорошемъ обществ. Вс они прекрасно танцовали и были членами Эректеума. Эдвардъ Брандонъ былъ изъ всей компаніи самый незавидный образчикъ человческой породы, но и онъ, хотя ограниченнаго ума, имлъ свтскій лоскъ, и неодаренный сильными мускулами, былъ довольно ловкій малый.

Все общество за завтракомъ съ восторгомъ привтствовало проектъ Саксена, и даже синьоръ Колонна общалъ придти на арену. Призы для состязанія были очень живо собраны. Леди Кастельтауерсъ пожертвовала очень рдкій ятаганъ, принадлежавшій Байрону, синьоръ Колонна эльзенировскаго Горація съ автографомъ Филикани, а сами состязатели сдлали подписку на кошелекъ съ двадцатью гинеями, который долженъ былъ служить призомъ для одноверстнаго бга. Было условлено, что побдитель долженъ отдать кошелекъ синьор Колонн для итальянскаго фонда. Молодые люди покончили завтракъ съ быстротой школьниковъ, торопящихся домой на праздникъ, и вскор были уже за работой.

На то, чтобъ выбрать и измрить амонтеатръ на открытой полян, въ полумил отъ дому, чтобъ поставить флагъ для бга и цль для стрльбы, чтобъ устроить ложу для зрителей — на все это потребовалось бы боле четырехъ съ половиной часовъ, которые оставались до половины третьяго, но любители-работники съ помощью плотниковъ, грумовъ и садовниковъ работали такъ усердно, что все было готово ровно за часъ три четверти до назначеннаго времени. Одна ложа была даже удивительнымъ торжествомъ искуства. Она состояла изъ кухонныхъ столовъ, крпко связанныхъ между собою и покрытыхъ коврами, на нихъ было поставлено нсколько креселъ, а сверху на большихъ жердяхъ повшенъ громадный, широкій коверъ.

Пробжавъ однажды по всей арен бглымъ шагомъ, чтобъ испробовать землю, молодые люди возвратились въ замокъ страшно голодные и въ великолпномъ настроеніи духа.

Кастельтауерсъ приказалъ подать завтракъ въ курильную комнату, и тамъ, посреди шумнаго говора, смха, ды и питья, они составили програму состязанія.

— Съ чего мы начнемъ? спросилъ лордъ, взявъ карандашъ и бумагу:— мы должны кончить бгомъ и потому, я полагаю, начать со стрльбы.

— Конечно, со стрльбы, воскликнуло нсколько голосовъ вмст.

— Такъ позвольте записать имена. Кто охотники состязаться на призъ бронзовой чаши? Стрлять изъ ружей на восьмистихъ ярдахъ.

— На какихъ условіяхъ? спросилъ одинъ изъ молодыхъ людей.

— На обыкновенныхъ. Пять выстрловъ на восьмистахъ ярдахъ, ружья обыкновенныя нарзныя.

— Восемьсотъ ярдовъ, немного далеко, сказалъ другой изъ гостей, очень занятый въ эту минуту пирогомъ съ цыплятами.

— Еслибъ ружья были меньшаго калибра, то я бы назначилъ тысячу ярдовъ, отвчалъ Кастельтауерсъ: — но у меня такое только одно.

Юноша, занятый пирогомъ, пробормоталъ что-то сквозь зубы о томъ, что всегда большой калибръ встрчается чаще малаго, но остановленный своимъ сосдомъ, впалъ въ прежнее безмолвіе. Между тмъ лордъ продолжалъ подбивать охотниковъ.

— Ну, это ни на что не похоже, говорилъ онъ:— у меня записано только трое: Бургойнъ, Торнигтонъ и Воанъ. Ну, кто жь еще? Я не могу же самъ состязаться на свой призъ, а мн непремнно нужно еще троихъ.

— Вы можете записать меня, если хотите, сказалъ мистеръ Гай Гревиль:— ужь я непремнно кого нибудь да подстрлю, да вдь это не бда.

— И меня, прибавилъ Неламъ Гей.

— Благодарствуйте. Бургойнъ, Херингтонъ, Воанъ, Гревиль, Пеламъ Гей — итого пять. Мало, мн нужно по крайней-мр шесть. Ну, господа, кто же будетъ шестымъ?

— Конечно, Трефольденъ, воскликнулъ Воанъ: — швейцарцы прирожденные стрлки. Запишите его имя.

— Нтъ, нтъ, поспшно произнесъ Саксенъ.

— Однако, вы вдь de la premire force? спросилъ Кастельтауерсъ.

— Я порядочно стрлялъ, но теперь отвыкъ и не желалъ бы состязаться, отвчалъ Саксенъ съ нкоторымъ смущеніемъ.

Кастельтауерсъ взглянулъ на него съ удивленіемъ, но былъ слишкомъ хорошо воспитанъ, чтобъ настаивать доле.

— Если вы не хотите, сказалъ онъ:— то мн надобно найдти кого нибудь другого. Сидней Пультенэ, я запишу васъ, и дло въ шляп. Ну, господа, кто желаетъ участвовать во второмъ состязаніи на тхъ же условіяхъ? Призъ — пара великолпныхъ пистолетовъ, пожертвованные благороднымъ состязателемъ, который отказывается отъ состязанія. Я не упоминаю имени благороднаго состязателя, ибо онъ скромный молодой человкъ и очень легко краснетъ. Ну, господа, помните, что вы призваны на торжественное дло, и что на васъ смотрятъ глаза всей Европы!

Шутя и болтая такимъ образомъ, Кастельтауерсъ навербовалъ и вторую партію. Потомъ записаны были по порядку, прыганье черезъ препятствіе восемьнадцать футовъ длины, на призъ синьора Колонны, вслдъ затмъ бгъ на разстояніе ста ярдовъ, на призъ леди Кастельтауерсъ и, наконецъ, одномильный бгъ, на призъ двадцати-двухъ гиней, названный призомъ Италіи. На это послднее состязаніе записались вс атлеты безъ исключенія.

Когда програма была окончена, Кастельтауерсъ отозвалъ въ сторону Саксена и, взявъ его за руку, отвелъ въ сосднюю комнату.

— Трефольденъ, сказалъ онъ: — могу я вамъ задать одинъ вопросъ?

— Хоть двадцать.

— Нтъ, и одного довольно, если вы отвтите честно. Отчего вы не хотите состязаться въ стрльб?

Саксенъ снова смутился.

— Такъ, я не желаю, сказалъ онъ посл минутнаго молчанія.

— Но, отчего? вы, должно быть, отличный стрлокъ.

Саксенъ ничего не отвчалъ.

— По правд сказать, продолжалъ Кастельтауерсъ:— мн это очень досадно. Я надялся, что вы своимъ искуствомъ придадите особенный блескъ состязанію и покажете намъ что нибудь удивительное. Я думаю, вы должны были состязаться, хоть только для того, чтобъ поддержать честь швейцарскихъ стрлковъ.

Саксенъ добродушно разсмялся.

— Вы искренно желаете, чтобъ я отвтилъ на вашъ вопросъ? спросилъ онъ.

— Конечно.

— Такъ погодите минутку, пока я принесу свое ружье.

Съ этими словами онъ выбжалъ изъ комнаты и вскор появился въ саду, подъ окномъ, съ ружьемъ въ рукахъ.

— Посмотрите сюда, сказалъ онъ, указывая на крышу конюшни: — видите вы флюгарку?

Это былъ золотой птухъ, въ род того, которымъ любовался Гёте еще ребёнкомъ во Франкфурт, довольно сильный втеръ кружилъ во вс стороны флюгарку, и она блестла на солнц, какъ желтый брильянтъ. Кастельтауерсъ отворилъ окно и высунулся.

— Еще бы, отвчалъ онъ: — я ее вижу ночги каждый день, съ тхъ поръ, какъ я себя помню.

— А какъ далеко она отсюда?

— Право, не знаю, какихъ нибудь шестьсотъ ярдовъ. Но вдь вы не можете же попасть въ цль, которая блеститъ, какъ метеоръ, и ни секунды не стоитъ на мст?

— Это очень уродливая птица, сказалъ Саксенъ, прицливаясь:— не правда ли, она была бы гораздо красиве, еслибъ у нея былъ глазъ?

Не усплъ онъ еще это выговорить, какъ раздался выстрлъ. Кастельтауерсъ схватилъ свою шляпу и выпрыгнулъ въ садъ, какъ сумасшедшій.

— Вы этого не сдлали, воскликнулъ онъ: — это невозможно.

— Пойдемъ, посмотримъ.

Чтобъ достичь до конюшенъ, имъ пришлось обогнуть весь домъ и перейти черезъ дворъ. На средин дороги, Кастельтауерсъ вдругъ остановился.

Маленькое круглое отверстіе блестло въ той части головы птуха, гд долженъ былъ быть глазъ.

При вид нмаго изумленія своего друга, Саксенъ разразился громовымъ хохотомъ, словно юный великанъ.

— Вотъ видите, воскликнулъ онъ: — я говорилъ, что глазъ украситъ эту птицу. Теперь вы понимаете, почему я не хотлъ состязаться съ другими. Мы, швейцарцы, стрляемъ съ дтства, съ той минуты, какъ намъ подъ силу держать ружье, я не хотлъ портить забавы другимъ. Это было бы нечестно.

XXXIII.
Стрльба въ цль.

Въ половин третьяго, открытый экипажъ подъхалъ къ приготовленной арен и изъ него вышли четыре дамы. Ихъ принялъ лордъ Кастельтауерсъ и проводилъ на отведенныя для нихъ мста. Мисъ Колонна помстилась на среднемъ кресл, которое, будучи выставлено немного впередъ и снабжено скамейкой, торжественно именовалось трономъ. Не успли он еще достичь своихъ мстъ, какъ подъхали еще два экипажа, въ первомъ была леди Арабела Валькиншо и мисъ Гатертонъ, во второмъ мистрисъ Кодоганъ, жена седжбрукскаго пастора, съ двумя дочерьми. Послдняя, узнавъ о приготовленіяхъ въ парк, пріхала нарочно для того, чтобъ посмотрть на любопытное зрлище, но леди Арабела явилась уже для дальнйшаго развитія своего маленькаго матримоніальнаго плана и ей дла не было ни до какихъ другихъ забавъ. Поэтому, подъхавъ къ замку, она съ большимъ неудовольствіемъ услышала, что леди Кастельтауерсъ не дома, а въ парк, гд джентльмены устроили состязанія и куда приказано приглашать всхъ гостей. Мисъ Гатертонъ была однако въ восторг.

— Это восхитительно, воскликнула она на дорог къ арен.— Вы не можете себ представить, какъ я рада, леди Арабела!

— Ну, такъ и я очень рада, отвчала леди Арабела съ любезной улыбкой.

— Я боле всего на свт люблю подобныя состязанія, продолжала мисъ Гатертонъ:— все равно, что-бъ тамъ ни было — гонки, скачки, маневры — только бы дло заключалось въ сил, ловкости и быстрот. Я не пропустила ни одной дербійской скачки въ послдніе пять лтъ, а что касается до римскаго карнавала, то я въ немъ одно только и цню — скачку. Жаль только, что вмсто лошадей не бгаютъ жиды. Это было бы въ тысячу разъ забавне.

— Какія вы смшныя, промолвила леди Арабела: — а я бы желала знать, приметъ ли участіе въ этихъ играхъ мистеръ Трефольденъ.

— Конечно, и будьте уврены, онъ побдитъ всхъ. Онъ быстръ какъ серна, я ужь это знаю.

— Я надюсь, что они не будутъ стрлять, замтила леди Арабела съ легкимъ вздрагиваніемъ.

— А я ничего такъ не желаю, какъ чтобъ они стрляли, воскликнула мисъ Гатертонъ: — но вдь вы знаете, что у меня совсмъ нтъ нервовъ. О, да, это великолпно — цлая толпа.

Дйствительно, была толпа. Всти распространяются быстро, словно прилипчивая болзнь. Вся окрестность уже знала о праздник въ парк и вс почти сосдніе фермеры и лсничіе сбжались на арену задолго до назначеннаго часа. Что же касается до женщинъ и дтей, то лишь одной полигаміей можно было объяснить ихъ громадное количества.

— Леди Арабела Валькиншо и мисъ Гатертонъ! воскликнулъ лордъ Кастельтауерсъ, подбгая къ экипажу и отворяя дверцы: — вотъ счастливый случай. Вы вроятно зазжали въ замокъ къ матушк?

— Да, и не имли ни малйшаго понятія, что очутимся на такомъ праздник, отвчала леди Арабела, любезно раскланиваясь съ дамами, сидвшими уже въ трибун.

— Почему вы не сказали намъ объ этомъ вчера, нехорошій вы человкъ? замтила мисъ Гатертонъ.

— Потому что я самъ тогда не зналъ, отвчалъ лордъ: — это совершенная импровизація.

— Ну, и что вы намрены длать?

— Всего понемногу — стрлять, прыгать, бгать, но я вамъ сейчасъ достану программу. Пожалуйте, я вамъ отведу мсто рядомъ съ матушкой.

Съ этими словами онъ подалъ руку леди Арабел и проводилъ обихъ дамъ на почетныя мста.

— А гд состязатели? спросила мисъ Гатертонъ, поздоровавшись со всми и усвшись на свое мсто: — главное же, гд мой новый другъ, благородный дикарь?

— Трефольденъ! Онъ въ нашей палатк, вонъ тамъ. Весь этотъ праздникъ — его идея.

— И великолпная идея. Но вдь онъ васъ всхъ побьетъ.

— Конечно, еслибъ онъ состязался, но онъ не хочетъ, отвчалъ Кастельтауерсъ.

— Не хочетъ состязаться? воскликнула мисъ Гатертонъ.

— Да, отказался отъ всхъ состязаній, кром послдняго — одномильнаго бга, въ которомъ мы вс участвуемъ.

— Я никогда не слыхивала ничего подобнаго! произнесла съ негодованіемъ богатая наслдница.— Это все равно, что еслибъ на дербійскихъ скачкахъ въ послднюю минуту вывели съ арены первую лошадь. А я еще хотла держать на него пари! Нтъ, право, никогда въ жизни я не испытывала такого тяжелаго разочарованія. Да какую же причину онъ приводитъ?

— Онъ говоритъ, что давно не практиковался, отвчалъ очень нершительно Кастельтауерсъ.

— Пустяки. Не эта причина побудила его отказаться. А я понимаю, въ чемъ дло. Онъ зналъ, что съ нимъ состязаться никто не можетъ, и потому не хотлъ испортить удовольствіе другимъ и взять одинъ вс призы.

— Неужели вы это думаете? вдругъ вмшалась въ разговоръ синьора Колонна.

— Да, я въ этомъ уврена. Но что скажетъ лордъ Кастельтауерсъ?

— Я скажу, что мисъ Гатертонъ совершенно права, и я имю на это доказательства. Трефольденъ могъ бы написать свое имя пулями на той цли, еслибъ только захотлъ, но онъ не хочетъ.

Мисъ Гатертонъ обернулась къ синьор Колонн, глаза ея восторженно блестли.

— Вотъ настоящее-то благородство! воскликнула она.

— Да, я еще не видывалъ на свт такого великолпнаго человка, прибавилъ Кастельтауерсъ.

Но синьора Колонна ничего не сказала.

— Я бы желала его видть, приведите-ка его сюда, лордъ Кастельтауерсъ, сказала богатая наслдница: — я ужасно люблю съ нимъ болтать, онъ такой забавный!

— Погодите немного, вы наговоритесь съ нимъ вдоволь, со смхомъ отвчалъ лордъ: — но онъ судья въ стрльб и теперь мы его отпустить не можемъ. Но извините, вонъ еще экипажъ съ дамами, я вдь здсь церемоніймейстеръ.

И онъ побжалъ принимать Кадогановъ.

Такъ-какъ назначенный срокъ нетолько насталъ, но и миновалъ и зрителей набралось множество, то ршено было начать состязанія.

Лордъ Кастельтауерсъ отправился черезъ арену въ палатку и черезъ нсколько минутъ появился съ патронташемъ черезъ плечо и ружьемъ въ рукахъ. За нимъ слдовали точно также вооруженные пятеро другихъ молодыхъ людей, и Саксенъ Трефольденъ, который въ качеств судьи занялъ безопасное мсто направо отъ цли. Мисъ Гатертонъ внимательно смотрла въ зрительную трубку, пока любители-артисты выстраивались въ двнадцати ярдахъ отъ трибуны, спиною къ зрителямъ.

— Боже мой! Какъ они близко отъ насъ, воскликнула лэди Арабела, съ той милой робостью, которая гораздо очаровательне въ восемьнадцать лтъ, чмъ въ сорокъ-восемь:— я надюсь, что здсь неопасно.

— Не безпокойтесь, отвчала мисъ Гатертонъ: — никогда не стрляютъ назадъ. А! начинаетъ майоръ Воанъ… и отличный ударъ… почти у самаго центра. А кто этотъ красивый мужчина направо?

Вопросъ этотъ былъ сдланъ синьор Колонн, но она ничего не отвчала. Олимпія слышала слова, но какъ-бы не поняла ихъ, глаза ея точно также были устремлены на цль, но она ничего не видла. Она вся была погружена въ мысли, должно быть очень грустныя, судя по тому, какъ губы ея были сжаты, а пальцы судорожно мяли программу состязанія.

Мисъ Гатертонъ обернулась къ ней, чтобъ повторить свой вопросъ, но увидавъ странное выраженіе лица Олимпіи, замолчала. Это выраженіе, такъ поразившее ее, было дйствительно необыкновенно, и рдко случается встрчать подобное, оно не выказывало ни полной ршимости, ни совершенной безнадежности, ни вызывающаго на бой мужества, но все это въ немъ было соединено съ прибавленіемъ еще чего-то, которое могло быть принужденіемъ или отчаяніемъ.

Любопытство мисъ Гатертонъ было до того возбуждено, что впродолженіе двухъ или трехъ секундъ она пристально наблюдала за синьорой Колонной, вмсто того, чтобы смотрть на стрлковъ. Такимъ образомъ она упустила нить состязанія, въ чемъ, конечно, ни одна изъ дамъ, сидвшихъ въ трибун, не могла ей помочь. Он видли стрлковъ и черныя мтки въ цли, но не имли ни малйшаго понятія, въ какомъ порядк были сдланы выстрлы и кмъ именно изъ состязателей. Недоумнія мистрисъ синьоры, однако, скоро были разршены торжественнымъ объявленіемъ, что сэръ Чарльсъ Бургойнъ взялъ призъ. Черезъ нсколько минутъ сэръ Чарльсъ Бургойнъ явился къ трибун и подучилъ призъ изъ рукъ синьоры Колонны съ самымъ небрежнымъ видомъ.

— Вы не раздляете моей страсти къ подобнымъ зрлищамъ, мисъ Колонна? сказала богатая наслдница въ промежутокъ времени между первымъ и вторымъ состязаніемъ. Странное выраженіе теперь исчезло съ лица Олимпіи, но мисъ Гатертонъ никакъ не могла его забыть и дорого бы дала, чтобъ понять его.

— Нтъ, вы ошибаетесь, они мн кажутся очень интересными, отвчала Олимпія.

— Но, конечно, они должны имть гораздо мене интереса для васъ, чмъ для меня. Вс ваши сочувствія сосредоточены на одномъ великомъ дл, и мелочи не обращаютъ на себя вашего вниманія.

— Можетъ быть, сказала Олимпія, съ улыбкой.

— Я надюсь, что вы не имете дурныхъ извстій изъ Италіи?

— Извстія теперь нехороши и нехуды. Вс сердца, сочувствующія нашему святому длу, томятся ожиданіемъ.

— Вы, кажется, чмъ-то очень озабочены? сказала мисъ Гатертонъ, добродушно, по съ явнымъ желаніемъ выпытать что-нибудь отъ Олимпіи: — право, я никогда не видала такого озабоченнаго лица, какъ ваше. Вы даже почти не смотрли на стрльбу.

Лицо Олимпіи мгновенно покрылось яркимъ румянцемъ, который, однако, тотчасъ смнился еще большею блдностью, чмъ прежде.

— Я довольно сильна, чтобъ перенесть т заботы, которыя выпадаютъ на мою долю, отвчала она холодно.

Между тмъ участвующіе во второй стрльб вышли на арену и разговоръ прекратился. На этотъ разъ состязателей всего было четверо — лордъ Кастельтауерсъ, сэръ Чарльсъ Бургойнъ, майоръ Воанъ и лейтенантъ Торингтонъ. Каждый стрлялъ по очереди по пяти разъ. Со второго круга уже стало ясно, что Воанъ, несмотря на то, что былъ хорошій стрлокъ, былъ гораздо ниже Кастельтауерса и Бургойня, что-жь касается до Торингтона, то о немъ нечего было и говорить. Мисъ Гатертонъ и синьора Колонна были единственныя дамы, которыя слдили за стрльбой. Чмъ дло шло дале, и чмъ очевидне становилось, что побда колеблется между Бургойномъ и Кастельтауерсомъ, мисъ Гатертонъ все боле и боле волновалась.

— Держу пари на десять противъ одного, воскликнула она:— посмотрите, какой онъ хладнокровный! посмотрите, какъ онъ твердо держитъ ружье… хотите десять противъ одного? Гинея или перчатка? все равно! Неужели никто не хочетъ со мной биться объ закладъ? Клянусь, онъ попадетъ въ самую середину! Побейте его, если можете, сэръ Чарльсъ.

— Онъ не побьетъ его, сказала Оливія, тихимъ, полнымъ чувства голосомъ.

Мисъ Гатертонъ взглянула на нее, но она была слишкомъ глубоко заинтересована стрльбою, чтобъ сосредоточить долго вниманіе на чемъ нибудь другомъ. Однако, она замтила полуоткрытыя губы Олимпіи и страстный взглядъ ожиданія, блествщій въ ея глазахъ, и вспомнила объ этомъ впослдствіи.

До сихъ поръ лордъ Кастельтауерсъ и сэръ Чарльсъ были довольно ровны. У Кастельтауерса было восемьнадцать, у сэра Чарльса четырнадцать, но послднему еще предстояло стрлять, и еслибы онъ попалъ въ центръ, то совершенно сравнялся бы съ лордомъ и имъ бы слдовало стрлять снова, чтобъ ршить, за кмъ останется побда.

Минута была торжественная. Сэръ Чарльсъ тихо, медленно поднялъ ружье и два раза прицливался, прежде чмъ выстрлилъ. Выстрлъ былъ великолпный, пуля попала подл самаго центра, но все же не въ самый центръ. Онъ промахнулся на одну шестнадцатую дюйма.

Зрители, окружавшіе арену, огласили воздухъ криками радости, что побду одержалъ ихъ помщикъ. Молодые же люди, неучаствовавшіе въ стрльб, бросились къ цли, чтобъ ближе посмотрть на удары, а Саксенъ, не обращая вниманія на то, что слышалъ ли его Бургойнъ или нтъ, воскликнулъ съ жаромъ, пожимая руку Кастельтауерса:

— Я такъ радъ, такъ сердечно радъ, что вы взяли призъ! мн очень хотлось, чтобъ эти пистолеты достались вамъ.

Мисъ Колонна встртила съ очень холодной, небрежной улыбкой лорда Кастельтауерса, когда онъ подошелъ къ трибун, чтобъ получить призъ, но рука ея дрожала, и мисъ Гатертонъ замтила это.

ХXXIV.
Какъ царица красоты наградила своего врнаго рыцаря.

Посл стрльбы были исполнены слдующія по программ состязанія: любители-атлеты прыгали черезъ препятствія и бгали взапуски на разстояніи ста ярдовъ, въ прыгань призъ взялъ мистеръ Гай Гревиль, въ бгань майоръ Воанъ, опередившій всхъ на четыре ярда. Теперь оставался только большой одномильный бгъ. Передъ этимъ послднимъ торжествомъ, объявленъ былъ антрактъ въ полчаса. Молодые люди окружили трибуну и представляли очень пестрое зрлище своими разноцвтными куртками, блыми панталонами и пальто всевозможнаго вида. Лакеи между-тмъ разносили мадеру и бисквиты. Дамы поздравляли побдителей и побдители поздравляли другъ друга. Зрители за веревками, отдлявшими арену, ходили взадъ и впередъ и изъ почтенія къ высокимъ особамъ въ трибун, вполголоса держали пари. Въ самой трибун общество раздлилось на отдльные кружки. Одинъ изъ такихъ кружковъ состоялъ изъ лэди Арабелы Валькиншо, лэди Кастельтауерсъ и ея сына.

— Воанъ хорошо бжалъ, не правдали? сказалъ лордъ:— я думалъ одну минуту, что Гревиль перегонитъ его, но Воанъ бжалъ ровне и не задыхался, вотъ почему онъ и взялъ!

— Ты бы лучше, Джервезъ, толковалъ объ этомъ со своими товарищами, сказала холодно лэди Кастельтауерсъ: — ты забываешь, что дамы не могутъ вполн оцнить подобныхъ вещей.

— Виноватъ, матушка, но вдь такъ естественно говорить о томъ, что всхъ теперь интересуетъ, отвчалъ ея сынъ: — я надюсь, что васъ это забавляетъ, лэди Арабела?

— О, да, очень — то-есть когда не стрляютъ.

— Но въ стрльб, по крайней-мр, нтъ ничего неприличнаго, замтила графиня.

— Я надюсь, что вы не считаете, матушка, неприличными наши атлетическія игры? спросилъ лордъ.

— Для джентльменовъ он положительно неприличны, для дтей и мужиковъ нтъ.

— Но вдь у джентльмена столько же мускуловъ и такіе же сильные, какъ у мужиковъ. Джентльменъ цнитъ силу и быстроту столько же, а иногда и боле, чмъ знаніе въ греческомъ и латинскомъ языкахъ, и какъ т, такъ и другіе необходимо надо поддерживать постоянной практикой.

— Я не намрена съ тобой спорить, произнесла торжественно лэди Кастельтауерсъ:— знай только, что я цню ловкость боле силы и не вижу ничего хорошаго въ томъ, чтобъ съ полдюжины порядочныхъ людей бгали какъ угорлые для забавы толпы мужиковъ.

— Нтъ, матушка, мы это длаемъ для своего и вашего удовольствія, возразилъ нжно молодой человкъ: — мы еще никогда не закрывали воротъ нашего парка для этихъ добрыхъ людей, но ихъ присутствіе здсь сегодня не иметъ никакого вліянія на наши игры.

Онъ произнесъ эти слова очень почтительно, но тнь неудовольствія пробжала по его лицу и онъ поспшно отошелъ въ ту сторону, гд мисъ Гатертонъ болтала безъ умолка съ Саксеномъ Трефольденомъ.

— Я долго не прощу вамъ сегодняшняго утра, говорила она:— вы могли всхъ побить, еслибъ хотли. Это только нелпое Дон-Кихотство, и я ужасно на васъ сердита. Ну, не защищайтесь. Лордъ Кастельтауерсъ мн все разсказалъ. Лучше молчите.

— Лордъ Кастельтауерсъ никогда не видалъ, какъ я прыгаю или бгаю, воскликнулъ Саксенъ: — онъ не знаетъ, что я могу сдлать, и чего я не могу.

— Я здсь на лицо, и отвчу за себя, сказалъ лордъ, ударяя по плечу Саксена.— Я знаю, дйствительно знаю, что вы можете всадить пулю въ вертящуюся флюгарку на разстояніи пятисотъ ярдовъ.

— Ловкая штука, и больше ничего.

— Нтъ, искуство нельзя смшивать съ ловкими штуками, точно также, какъ воровство платковъ съ фокусами. Я совершенно раздляю мнніе миссъ Гатертонъ, и вполн убжденъ, что вы могли бы побить насъ всхъ, еслибъ только захотли.

— Вы скоро убдитесь въ своей ошибк, когда я останусь позади всхъ, сказалъ съ нетерпніемъ Саксенъ:— я бы никому не совтовалъ держать пари за меня.

— А я намрена держать пари, и огромныя, сказала мисъ Гатертонъ.

— Пожалуйста, не держите, вы наврно потеряете свои деньги.

— Я не врю, а если и проиграю, то платить заставлю васъ, такъ-какъ, конечно, вы нарочно отстанете отъ другихъ.

Въ эту минуту подошло нсколько молодыхъ людей и разговоръ снова возвратился къ прежнимъ состязаніямъ.

— Мистеръ Трефольденъ, спросила синьора Колонна:— скажите пожалуйста, сколько круговъ вы должны сдлать въ одномильномъ бг?

Синьора Колонна сидла подл мисъ Гатертонъ, но нсколько впереди, по праву царицы праздника. Чтобъ отвчать ей, Саксенъ отошелъ отъ группы, окружавшей богатую наслдницу.

— Ровно шесть, синьора, сказалъ онъ, приближаясь къ стнк ея стула.

— Подойдите ко мн, мистеръ Трефольденъ, съ той стороны, сказала вполголоса Олимпія:— я имю вамъ что-то сообщить.

Изумленный этими словами, молодой человкъ однако обошелъ стулъ и появился съ лвой стороны, какъ желала синьора Колонна.

— Вы будете дйствительно состязаться въ одномильномъ бг? спросила она.

— Я записался наравн съ другими, отвчалъ Саксенъ.

— Такъ вы, конечно, намрены побдить, если можете?

Саксенъ взглянулъ на нее въ нкоторомъ смущеніи.

— Я записалъ свое имя, но я все же не знаю, буду ли бжать или нтъ. Кто нибудь да долженъ же служить судьей, а я это предпочелъ бы бганью.

— Но я бы желала, чтобъ вы бжали, мистеръ Трефольденъ, произнесла Олимпія, еще боле понижая голосъ:— я хочу, чтобъ вы достали мн кошелекъ съ двадцатью гинеями, для моей милой Италіи.

— Онъ будетъ вашъ и Италіи, все равно, кому-бъ онъ ни достался.

— Я знаю, мистеръ Трефольденъ.

— Такъ не все ли вамъ равно, если я или кто другой возьметъ призъ? спросилъ Саксенъ съ удивленіемъ.

— Нтъ, не все равно, отвчала Олимнія, неожиданно взглянувъ ему прямо въ глаза.

Саксенъ почувствовалъ какое-то странное, непонятное для него смущеніе.

— Не все равно? повторилъ онъ.

— Сказать вамъ, отчего?

— Да, пожалуйста.

— Вы общаетесь, если я скажу, взять для меня призъ?

— Я не знаю… я постараюсь.

— Я боле ничего не спрашиваю, если вы дйствительно постараетесь, то я уврена въ побд. Ну, такъ я хочу, чтобъ призъ взяли вы, а не другой — потому вроятно, что я женщина, а вс женщины капризны.

Саксенъ взглянулъ на нее въ недоумніи.

— Я не думаю, чтобъ вы были капризны, сказалъ онъ.

— Неужели? Такъ вы это думаете только потому, что вы мужчина, а мужчины вс суетны и тщеславны. Вотъ вамъ дв истины.

— Но я не вижу ихъ практическаго примненія, отвчалъ Саксенъ со смхомъ: — зачмъ меня упрекаютъ въ тщеславіи, когда я отказываюсь считать синьору Колонну капризной женщиной.

— Вы сегодня, мистеръ Трефольденъ, или очень тупы, или уже черезчуръ хитры.

— Я знаю, что я не мистеръ, и потому вроятно я очень тупъ.

— Если ваши ноги не быстре вашего соображенія, то наврядъ-ли вы возьмете призъ. Какой это звонокъ?

— Это сигналъ сбираться, отвчалъ Саксенъ: — я долженъ идти, а вы все же мн ничего не сказали.

— Но я вамъ сказала, что женщины капризны.

— Ну, такъ что?

— Мы иногда цнимъ тотъ же цвтокъ изъ рукъ одного боле, чмъ изъ рукъ другого… и быть можетъ, я такъ капризна, что предпочитаю получить призъ изъ вашихъ рукъ. Но, вонъ второй звонокъ. Ступайте и принесите мн призъ.

Тонъ, которымъ это было сказано, жестъ полувнушительный, полуповелительный, блестящая улыбка — все это перевернуло бы голову и постарше головы Саксена. Онъ пробормоталъ что-то въ отвтъ, не зная что говоритъ, и сердце въ немъ дрогнуло, онъ самъ не зналъ отчего.

— Если вы не поспшите, то опоздаете, сказала Олимпія: — хотите, я вамъ дамъ свою перчатку въ знакъ того, что вы мой рыцарь. Будьте врнымъ рыцаремъ и заслужите эту награду.

Едва переводя духъ, словно опьянвъ отъ восторга, молодой человкъ, прижавъ къ губамъ перчатку, перепрыгнулъ черезъ веревку и полетлъ къ мсту, гд собирались состязатели. Ему казалось, что на ногахъ у него были крылатыя сандаліи Гермеса, что голова его касалась облаковъ, и что воздухъ былъ пропитанъ солнечнымъ сіяніемъ. Очаровательно было это сознаніе восторга, и совершенно ново.

Но не такъ чувствовала себя Олимпія Колонпа. Саксенъ не усплъ еще соскочить съ трибуны, какъ румянецъ и улыбка мгновенно исчезли съ ея лица. Она откинулась на спинку кресла съ видомъ страшной грусти и изнеможенія, и тяжело вздохнула. Во все это время три человка наблюдали за нею, по она была погружена въ такія грустныя думы, что ничего не замчала. Люди эти были: леди Кастельтауерсъ, синьоръ Колонна, который только что пришелъ и стоялъ облокотясь на кресло дочери, и мисъ Гатертонъ. Ни одинъ изъ этихъ трехъ не пропустилъ безъ вниманія ея грустный взглядъ и тяжелый вздохъ.

XXXV.
Браво, Антиной!

Оба брата Пультенэ не принимали участія въ бгу, ибо одинъ долженъ былъ быть судьей, а другой — регуляторомъ, обязанность котораго заключалась въ томъ, чтобъ пистолетнымъ выстрломъ подать сигналъ къ началу бга, и потомъ наблюдать по часамъ, во сколько времени каждый пробжитъ мимо.

Между тмъ, восемь состязателей были разставлены одинъ подл другого, подъ самой трибуной, рукава ихъ шерстяныхъ фуфаекъ были засучены, руки согнуты въ локтяхъ, кулаки сжаты, на лицахъ выражалось самое пламенное нетерпніе, они казались сворой охотничьихъ собакъ. Изо всхъ самые красивые и рослые были Саксенъ Трефольдень и сэръ Чарльсъ Бургойнъ. Сэръ Чарльсъ былъ красиве Саксена, но зато Саксенъ былъ немного выше его, и много шире его въ плечахъ.

По справедливости, мисъ Гатертонъ могла его назвать златокудрымъ Антиноемъ, только онъ былъ Антиноемъ большихъ размровъ, чмъ капитолійскій Антиной съ геркулесовской силой и быстротой.

За исключеніемъ лорда Кастельтауерса, у котораго фуфайка была блая, какъ его панталоны, вс молодые люди отличались цвтами своихъ фуфаекъ. У Саксена была полосатая, розовая съ блымъ, у Бургойна — голубая съ блымъ, у Воана — желтая съ блымъ, и такъ дале.

Наконецъ, все было готово. Арена была очищена, зрители стояли въ безмолвномъ ожиданіи, бойцы въ какомъ-то страстномъ нетерпніи. Вдругъ Пультенэ поднялъ руку и выстрлилъ на воздухъ. Въ ту же секунду, вс восемь состязателей бросились впередъ, и бгъ начался.

Они еще не успли тронуться съ мста, какъ Саксенъ опередилъ всхъ, онъ бжалъ легко, стойко, высоко поднявъ голову, въ волосахъ которой играло яркое лтнее солнце. Онъ, очевидно, бжалъ безо всякаго усилія, и однако, въ три или четыре прыжка, оставилъ всхъ своихъ товарищей позади себя, по крайней-мр, на десять футовъ. Вслдъ за нимъ бжали, почти рядомъ, лордъ Кастельтауерсъ, Бургойнъ и Воанъ, а немного подале, Эдвардъ Брандонъ, который, благодаря своимъ длиннымъ ногамъ, бжалъ очень порядочно сначала, но вслдствіе недостатка физической силы, совершенно отсталъ въ конц первыхъ трехсотъ ярдовъ. Торингтонъ, Грэвиль и Пеламъ Гей, составляли арьергардъ. Въ этомъ порядк они пробжали первый кругъ. На второмъ же, въ ту самую минуту, какъ они поравнялись съ трибуной, лордъ Кастельтауерсъ сдлалъ усиліе и обогналъ Саксена на три или на четыре фута. Въ ту же минуту, Воанъ и Бургойнъ значительно прибавили шагу, и оставили далеко за собою четырехъ остальныхъ.

Вскор Брандонъ, который въ послднія секунды, очевидно, находился въ отчаянномъ положеніи, неожиданно зашатался и упалъ на землю, блдный, едва переводя духъ.

Между тмъ, Саксенъ нисколько не прибавилъ шагу и не пытался возвратить себ передовое мсто, онъ бжалъ также ровно и тмъ же шагомъ весь второй кругъ. Однако, когда они начинали третій кругъ, Саксенъ въ томъ самомъ мст, гд Кастельтауерсъ перегналъ его, подался впередъ, и разомъ оставилъ своего друга ярда на три позади.

Торингтонъ, Гревиль и Гей теперь совершенно отстали, и одинъ за другимъ сошли съ арены, такъ что состязателями остались только Кастельтауерсъ, Саксенъ, Воанъ и Бургойнъ. Но вотъ послдніе два набжали другъ на друга, и съ быстротой молніи распростерлись на земл, но черезъ секунду они уже снова были на ногахъ и летли впередъ.

На четвертомъ кругу Кастельтауерсъ поравнялся съ Саксеномъ. На пятомъ — Бургойнъ отказался отъ дальнйшаго состязанія, Воанъ едва переводилъ духъ, а Кастельтауерсъ снова обогналъ Саксена и пошелъ впереди.

Полусдержанный ропотъ пробжалъ въ толп, кое-гд раздались клики одобренія. Глаза всхъ были устремлены на бгущихъ. Вс головы повертывались съ каждымъ ихъ поворотомъ. Дамы встали съ мстъ, и пристально смотрли въ зрительныя трубки. Теперь было только трое: блая рубашка, розовая и желтая, но блая и розовая, длили между собою сочувствіе зрителей, на желтую никто не обращалъ вниманія.

Кругъ былъ оконченъ, и атлеты приближались къ трибун. Слдующій кругъ былъ шестой и послдній. Вниманіе зрителей возрасло до лихорадочнаго безпокойства. Ропотъ толпы превратился въ оглушительный крикъ, мужчины махали шляпами, дамы платками, даже сама леди Кастельтауерсъ протянула впередъ голову, съ видомъ искренняго участія.

Вотъ они приближаются — впереди Кастельтауерсъ, въ блой фуфайк, блдный какъ мраморъ, тяжело переводя духъ, съ дрожащими губами, и насупленными бровями, очевидно, что онъ держится впереди, только благодаря своей энергіи, не сил. За нимъ шелъ Саксенъ, съ легкимъ румянцемъ на щекахъ, онъ бжалъ легко, сдержанно, и казался столь же свжимъ, какъ въ первую минуту, смотря на него, вы были уврены, что онъ въ состояніи пробжать сколько угодно миль, нимало не уставъ. Воанъ бжалъ третьимъ, онъ совершенно изнемогалъ, и отсталъ отъ первыхъ двухъ, по крайней-мр на двадцать сажень.

— Боже мой! воскликнула мись Гатертонъ вн себя отъ волненія:— зачмъ онъ позволяетъ лорду Кастельтауерсу идти впереди?

— Затмъ, что не можетъ помшать, отвчала Олимпія съ презрительной улыбкой торжества. Она совершенно забыла, что Саксенъ былъ ея избраннымъ рыцаремъ, и вс ея сочувствія сосредоточивались на лорд Кастельтауерс.

— Пустяки! Ему стоитъ только прибавить немного шагу, и онъ возьметъ призъ. Лордъ уже почти… Ну, вотъ! вотъ, я вамъ говорила! Браво, Антиной!

Въ эту минуту они приблизились въ трибун, Саксенъ бросилъ на Олимпію восторженный взглядъ, махнулъ ей рукой, и гордо поднявъ голову, какъ боевой конь, бросился впередъ. Онъ полетлъ, словно на ногахъ его дйствительно были крылья, и обогнадъ Кастельтауерса такъ же легко, какъ конный обгоняетъ пшаго. До этой минуты бгъ, серьёзный для всхъ остальныхъ — былъ пустой шуткой для него. До этой минуты онъ бжалъ нехотя, не стараясь выказаться. Теперь онъ пронесся мимо изумленныхъ зрителей, какъ метеоръ. Ноги его какъ-бы не касались земли, тло словно разрзало воздухъ. Шумные крики восторга огласили воздухъ, и посреди неописаннаго восторга толпы, Саксенъ сдлалъ шестой кругъ, и уже стоялъ передъ трибуной, прежде чмъ Кастельтауерсъ пробжалъ только треть арены.

— Взялъ на сто-восемнадцать саженъ! воскликнулъ Пультенэ! Послдній кругъ въ тридцать-одну секунду съ половиной! клянусь, сэръ, что я этому никогда бы не поврилъ, еслибъ не видлъ собственными глазами.

Саксенъ громко разсмялся.

— Я могъ бы то же сдлать вверхъ — въ гору, сказалъ онъ совершенно спокойно.

Но что же сказала Олимпія Колонна своему врному рыцарю, когда онъ, получивъ призъ изъ ея рукъ, торжественно положилъ его къ ея ногамъ? Должно быть, она вспомнила во время, что Саксенъ былъ ея рыцарь, и забыла, какъ она неблагородно сочувствовала другому во время бга. Должно быть, ея привтствіе было нжно, опьяняюще, ядовито-нжно, если судить по пламенному блеску глазъ Саксена, когда онъ, низко поклонившись, отошелъ въ сторону.

ХXXVI.
Эльтон-Гаузъ, Кенсингтонъ.

Мистеръ Абель Кэквичъ, имя въ карман адресъ частной квартиры Вильяма Трефольдена, чувствовалъ то же самое, что Адріанъ IV, видя у своихъ ногъ гордаго Барбаросу. Онъ былъ убжденъ, что частная жизнь его патрона скрываетъ какую-нибудь мрачную тайну. Онъ зналъ очень хорошо, что такой практическій человкъ, какъ Вильямъ Трефольденъ, не станетъ окружать себя таинственностью, если ему нечего таить, и ключъ къ узнанію этого нчто былъ у него теперь въ рукахъ. Ему никогда не входило въ голову, чтобъ Трефольдену могло быть непріятно вмшательство писцовъ въ его частную жизнь иначе, какъ по какому-нибудь побужденію. Еслибъ даже такая мысль и представилась ему, онъ оттолкнулъ бы ее съ презрніемъ. То же самое сдлалъ бы, конечно, мистеръ Кидъ. Оба, и полицейскій сыщикъ и помощникъ стряпчаго, слишкомъ хорошо знали тёмную сторону человческой натуры, чтобъ приписать систематическую таинственность чему-нибудь другому, кром скрытаго преступленія.

Итакъ, у него былъ адресъ дома, гд жилъ его хозяинъ, адресъ — написанный собственноручно мистеромъ Кидомъ. Онъ понесъ его домой, и съ восторгомъ думалъ о своемъ сокровищ. Онъ нимало не торопился дйствовать на основаніи этого драгоцннаго лоскута бумаги, онъ, по природ, никогда не торопился, и тмъ мене онъ могъ торопиться теперь въ такомъ пріятномъ, сладкомъ дл, какъ месть. Ее надо было приготовить тихонько, медленно, и вкушать ея сладости по частямъ, и какъ можно доле. Главное же, надо было хорошенько, основательно обдумать планъ дйствія, чтобъ какая-нибудь пустая ошибка не испортила всего дла. Поэтому, онъ списалъ полученный адресъ въ свою памятную книжку, выучилъ его наизусть, повторялъ тысячи и тысячи разъ, жилъ имъ, питался имъ, впродолженіе многихъ дней, прежде чмъ ршился предпринять что нибудь.

Эльтон-Гаузъ, Кенсингтонъ.

Вотъ адресъ, который далъ ему мистеръ Кидъ. Эльтон-Гаузъ, Кенсингтонъ. Ни слова боле, ни слова мене. Это былъ адресъ, который не говорилъ ничего, не возбуждалъ никакихъ догадокъ. Эльтон-Вилла означалъ бы красивое, древнее жилище смшанной греко-готической архитектуры, Эльтон-Лоджъ былъ бы чинный, современный домъ, съ правильно-разбитымъ садомъ и большими воротами, Эльтон-Котеджъ оказался бы маленькимъ, уютнымъ убжищемъ, потонувшимъ въ зелени и цвтахъ, но Эльтон-Гаузъ не вызывалъ передъ глазами никакой картины. Эльтон-Гаузъ могъ быть и стариннымъ, и современнымъ жилищемъ, и большимъ, и маленькимъ, и аристократическимъ остаткомъ среднихъ вковъ, и образцомъ мщанской архитектуры нашихъ дней. Къ тому же, и самое предмстье, въ которомъ находился этотъ домъ, самый разнообразный кварталъ во всемъ Лондон. Съ одной стороны тутъ встрчаются самыя новыя зданія, съ другой — самыя старинныя, тутъ великолпныя дачи, тамъ убогія жилища городского пролетаріата. Эльтон-Гаузъ могъ принадлежать и къ тмъ и къ другимъ зданіямъ, названіе это, повторимъ еще разъ, ршительно ни на что не наводило.

Однимъ словомъ, мистеръ Абель Кэквичъ сотни разъ перевертывалъ этотъ адресъ въ своемъ ум, какъ нкоторые люди перевертываютъ удивившее ихъ письмо, вмсто того, чтобъ просто распечатать.

Наконецъ, онъ ршился похать въ Кенсингтонъ сдлать рекогносцировку. Ирійдя къ этому ршенію въ одинъ прекрасный субботній вечеръ (въ этотъ день Трефольденъ обыкновенно отпускалъ своихъ писарей въ пять часовъ), Абель Кэквичъ поспшно кончилъ вс свои дла, закрылъ контору ровно въ пять часовъ, и вмсто того, чтобъ идти къ Пентонвилю, пошелъ назадъ, и слъ въ первый попавшійся гамерсместскій омнибусъ.

Вечеръ былъ отличный, теплый, солнечный, почти лтній. Кэквичъ зналъ, что деревья парка уже вс покрыты роскошной, ранней зеленью, и что воздухъ за Черинг-Кроссомъ восхитительный, поэтому ему очень хотлось ссть на имперіалъ, но чувство осторожности взяло верхъ. Рисковать тмъ, что его замтятъ, значило подвергать опасности самое дло, которому онъ себя посвятилъ, итакъ, съ тяжелымъ вздохомъ онъ отказался и отъ чистаго воздуха и отъ прелестнаго вида, и помстился внутри, у самой двери.

Омнибусъ вскор наполнился, и весело катилъ до кабачка ‘Блой Лошади’, гд всегда останавливаются на пять минутъ. Тутъ, какъ всегда, явился разносчикъ съ газетами, и вчная барыня, полчаса поджидавшая омнибусъ и тщетно умоляющая со слезами на глазахъ, чтобъ кто-нибудь изъ мужчинъ уступилъ ей мсто, а самъ пошелъ пшкомъ.

Кондукторъ затрубилъ, и омнибусъ снова покатился, на углу Слоан-Стритъ вышло нсколько пассажировъ, остальные же похали дале по кенсингтонской дорог, съ правой стороны которой простирается великолпный паркъ, а налво тянутся не мене великолпныя виллы.

— Выпусти меня при первомъ поворот за Эльтон-Гаузомъ, сказалъ Абель Кэквичъ, обратясь къ кондуктору.

Онъ заране взвсилъ каждое слово въ этой повидимому простой фраз, и произнесъ ее не прежде, какъ число пассажировъ значительно уменьшилось. Онъ зналъ, что кенсингтонская дорога тянется ровно на три мили, и потому хотлъ сойдти какъ можно ближе къ мсту своихъ поисковъ. Но вмст съ тмъ было необходимо не обнаруживать, что онъ детъ въ Эльтон-Гаузъ или черезъ Эльтон-Гаузъ, поэтому онъ такъ хитро и повернулъ фразу.

— Эльтн-Гаузъ, сэръ, отвчалъ кондукторъ:— не знаю такого дома. Въ какой улиц?

Мистеръ Кэквичъ вынулъ письмо изъ кармана, и сталъ какъ будто искать въ немъ адресъ.

— Нтъ, тутъ не сказано улицы, произнесъ онъ съ неудовольствіемъ:— просто, первый поворотъ посл Эльтон-Гауза. Я же самъ никогда не бывалъ въ этой части Лондона.

Кондукторъ почесалъ за ухомъ, сомнительно покачалъ головой и крикнулъ кучеру:

— Арри, знаешь гд Эльтон-Гаузъ?

— Эльтон-Гаузъ? отвчалъ кучеръ:— нтъ, что-то не помнится.

— Я, кажется, слыхивалъ это названіе, замтилъ какой-то юноша, сидвшій на козлахъ.

— Я увренъ, что гд-то видлъ подобную надпись, прибавилъ другой пассажиръ, нагибаясь внизъ съ имперіала.

Вотъ вс свднія, которыя Кэквичъ могъ получить о предмет, такъ глубоко его интересовавшемъ. Его хитрость не удалась. Очевидно было, что Эльтон-Гауза нельзя было найдти безъ старательныхъ поисковъ. Длать нечего, было очень досадно, но приходилось собирать самому положительныя справки объ этомъ таинственномъ дом. Но въ ту самую минуту, какъ онъ ршился на это, омнибусъ поравнялся съ Кенсингтонскими воротами и кондукторъ задалъ тотъ же вопросъ сборщику дорожной пошлины, какъ и кучеру.

— Дэви, знаешь Эльтон-Гаузъ?

Сборщикъ, невзрачный малый въ мховой шапк и съ соломенной въ зубахъ, указалъ пальцемъ черезъ плечо и неохотно промолвилъ:

— Тамъ, гд-то, близь Слэдс-Лэна.

Услыхавъ это, мистеръ Кэквичъ просіялъ, и попросилъ чтобы его выпустили у Слэдс-Лэна, гд бы это ни было.

Слэдс-Лэнъ оказался узкимъ, извилистымъ переулкомъ, который съ большой дороги приводилъ къ открытымъ полямъ и огородамъ. По одной сторон только возвышались дома, а но другой тянулись высокія стны садовъ съ нависшими надъ ними деревьями и кое-гд лишь виднлась закрытая калитка.

Жилища въ этомъ переулк были различной величины, хотя вс очень малы. Передъ каждымъ былъ палисадникъ, въ которомъ играли дти, на нкоторыхъ окнахъ были наклеены билетики, вообще, по вншнему виду тутъ вроятно жили самые скромные ремесленники, такъ что трудно было себ представить боле невроятнаго мстожительства для Вильяма Трефольдена.

Выйдя изъ омнибуса на углу переулка, мистеръ Кэквичъ осмотрлся во вс стороны и пошелъ по лвой сторон очень степенно, словно не обращая вниманія ни на что, а въ сущности пристально разсматривая каждую калитку. Эти калитки были зеленаго цвта и вели въ сады, очевидно принадлежавшіе къ домамъ, которые выходили фасадами на противоположную сторону.

Неожиданно въ томъ самомъ мст, гд переулокъ круто поворачиваетъ направо и уходитъ въ огороды, мистеръ Кэквичъ очутился подъ тнью стны гораздо выше остальныхъ и подл воротъ, окруженныхъ съ обихъ сторонъ каменными колонами. Эти ворота стояли ровно на углу переулка, который он такимъ образомъ притупляли. Это были деревянныя ворота съ маленькой калиткой, старинныя, тяжелыя, высокія, узкія, такъ что въ нихъ едва могъ бы прохать экипажъ. Каменныя колонны, стоявшія по бокамъ, почернли, поразрушились отъ времени. Казалось, что он стояли тутъ съ того самаго времени, какъ Вильгельмъ Оранскій перехалъ со своимъ датскимъ дворомъ въ Кенсингтонъ. На одной изъ нихъ была бронзовая ручка колокольчика, а на обихъ красовалась полинявшая, нолуистертая надпись: ‘Эльтон-І’аузъ’.

XXXVII.
Мистеръ Кэквичъ доказываетъ, что онъ геніальный человкъ.

При этомъ открытіи сердце почтеннаго Кэнвича дрогнуло отъ восторга. Первый великій шагъ былъ сдланъ, и сдланъ безъ большого труда. Остальные шаги должны были быть гораздо трудне, но онъ ихъ сдлаетъ, безъ сомннія. Его не въ силахъ остановить никакія препятствія, которыя могли встртиться въ подобномъ предпріятіи. Эти преграды были именно такія, съ которыми бороться могла всего лучше его осторожная, упрямая, стойкая натура. И онъ зналъ это хорошо. Быть можетъ, онъ даже желалъ встртить препятствія, чтобъ имть наслажденіе преодолть ихъ. Во всякомъ случа они придавали интересъ длу, которымъ онъ былъ занятъ, и хотя ненависть его къ Трефольдену не требовала никакихъ вншнихъ возбужденій, но мистеръ Кэквичъ, какъ всякій флегматичный человкъ, любилъ, чтобъ его побуждали впередъ.

Этой побды было, кажется, достаточно на первый разъ. Передъ нимъ были ворота Эльтон-Гауза, и проникнуть такъ далеко въ тайну Вильяма Трефольдена былъ немаловажный подвигъ. Но Кэквичъ не довольствовался тмъ, что онъ видитъ ворота. Онъ хотлъ увидть и самый домъ, поэтому онъ прошелъ по переулку до конца, перешелъ на другую сторону и возвратился по ней. Переулокъ былъ однако очень узокъ, а стна очень высока, такъ что откуда онъ ни смотрлъ, все же не могъ разсмотрть дома. Онъ видлъ верхушки деревъ и столбъ дыма, подымавшійся изъ-за нихъ, но это было все. Боясь, чтобъ его не замтили, если онъ доле останется въ переулк, Кэквичъ поспшно вернулся къ огороду и пошелъ по маленькой тропинк, окруженной съ обихъ сторонъ густыми зелеными изгородями.

Онъ не зналъ, куда приведетъ его эта тропинка, но видя цлую систему подобныхъ тропинокъ, расходящихся во вс стороны, онъ надялся, что какимъ нибудь образомъ выберется снова на большую дорогу. Сначала онъ шелъ очень скоро, но когда, при поворот тропинки, переулокъ исчезъ изъ его глазъ, онъ остановился, чтобъ отдохнуть подъ тнью яблони.

Было около половины седьмого. Солнце еще ярко свтило. Вечерь былъ теплый, яблони, вс въ цвту, наполняли воздухъ благоуханіемъ. Вокругъ него во вс стороны на огромное пространство, между Кенсингтономъ и Бранптономъ, простирались только луга, фруктовые сады и огороды. Все это представляло мирную, прелестную картину.

Но Кэквичъ, какъ онъ ни былъ склоненъ восхищаться природой, теперь былъ слпъ къ ея красотамъ. Сидя подъ тнью яблони, онъ отеръ потъ со лба, перевелъ дыханіе и сталъ думать только о томъ, какъ бы извлечь еще боле пользы изъ своей поздки. Найти Эльтон-Гаузъ было важно, но ему нужно было узнать, какую жизнь въ немъ велъ Вильямъ Трефольденъ. Хорошо было бы взглянуть только на домъ, увидть великъ ли онъ или малъ, веселый или мрачный. Онъ ожидалъ найти его угрюмымъ, почернвшимъ, полуразваливишмся, со множествомъ замурованныхъ оконъ, и ему не хотлось возвратиться домой, не узнавъ ничего ршительнаго на этотъ счетъ. Неожиданно въ голов его блеснула мысль, свтлая, великолпная мысль, которая такъ ему поправилась, что онъ засмялся, и поспшно вставъ съ мста, пошелъ впередъ по тройник между огородами.

Онъ не усплъ еще сдлать нсколькихъ шаговъ, какъ вышелъ на поперечную дорогу, съ которой тропинка снова расходилась во вс стороны. Тутъ, словно громадный синій наукъ въ центр своей паутины, стоялъ рослый полисменъ, Кэквичъ прямо подошелъ къ нему и спросилъ ближайшую дорогу къ дворцовымъ садамъ. Онъ спросилъ это для того, что желалъ выйдти на большую улицу Кенсингтона, миновавъ Слэдс-Лэнъ.

Выйдя на большую улицу, онъ вошелъ въ первую бумажную лавку и купилъ конторскую книжку. Лавочникъ съ трудомъ удовлетворилъ его желаніе, ибо онъ требовалъ книжку необыкновенной величины. Она должна быть длинная, сказалъ Кэквичъ: — линованная и въ красномъ кожаномъ переплет. Какъ нарочно, вс конторскія книжки въ лавк были разграфлены по столбцамъ, а Кэквичъ никакъ на это не соглашался. Наконецъ нашлась простая тетрадка почтовой бумаги, продолговатая, въ красномъ коленкоровомъ переплет и съ кожанымъ корешкомъ, этой тетрадкой удовольствовался Кэквичъ, хотя она не была совершенно то, чего онъ искалъ. Кром того, онъ купилъ линейку, маленькую сткляику чернилъ и пару гусиныхъ перьевъ, говоря, что онъ самъ разлинуетъ тетрадку.

Между тмъ на кенсингтонской башн пробило семь часовъ и Кэквичъ, который не привыкъ по вечерамъ оставаться безъ чаю, спросилъ дорогу въ ближайшую кандитерскую. Она оказалась совсмъ подл и была очень скромнымъ, маленькимъ заведеніемъ, но Кэквичъ помстился очень удобно въ дальнемъ углу комнаты за особымъ столикомъ. Потребовавъ чаю и свчей, онъ принялся за разлиновку тетрадки. Покончивъ дюжину страницъ, онъ раздлилъ ихъ на три столбца вертикальными линіями и приказалъ лакею подать себ почтовый указатель, онъ не сталъ въ немъ однако искать Эльтон-Гауза, онъ ужь это длалъ нсколько дней тому назадъ и ничего не нашелъ, теперь же онъ просто открылъ указатель на страниц ‘Кенсингтонъ, Большая улица’ и началъ методически вносить слдуемые столбцы, адреси и родъ занятій всхъ жителей околодка. Когда онъ такимъ образомъ наполнилъ четыре или пять страницъ своей тетрадки и кончилъ чай, уже совсмъ стемнло и на часахъ пробило половина девятаго.

Мы должны однако оговориться: стемнло только на неб, а кенсингтонская Большая улица великолпно освтилась. Въ магазинахъ запылалъ газъ, тротуары наполнились гуляющими, на углу у кабачка заиграли странствующіе музыканты и даже на лотк съ фруктами и устрицами появились фонари. Однимъ словомъ, на улиц было свтло какъ днемъ, и Кэквичу, который желалъ избгнуть всякой встрчи, это, конечно, было очень непріятно, онъ однако задумалъ что-то и ршился какъ бы то ни было, а исполнить это что-то, онъ надвинулъ шляпу на глаза, немного боле обыкновеннаго, положилъ перья и стклянку съ чернилами въ карманъ пальто, и взявъ подъ мышку тетрадку, смло пошелъ по направленію къ Слэдс-Лэну.

Когда онъ выходилъ изъ омнибуса, онъ замтилъ невдалек отъ угла булочную, и къ этой-то булочной направилъ теперь шаги свои. Онъ пошелъ въ нее съ видомъ человка, пополняющаго свою обязанность, приподнялъ шляпу, и любезно поклонившись видной женщин, сидвшей за конторкой, произнесъ спокойнымъ, дловымъ тономъ:

— Я собираю справки, сударыня, для новаго указателя. Кажется, съ прошлаго года здсь нтъ никакихъ перемнъ?

— Нтъ, никакихъ, отвчала она.

Мистеръ Кэквичъ открылъ свою тетрадку, положилъ ее на конторку и сталъ пробгать столбецъ съ именами жителей.

— Вильсонъ Эмма, булочная и кандитерская, сказалъ онъ: — это врно, сударыня?

— Булочная и пряничная, а не кандитерская, сэръ, отвчала мистрисъ Вильсонъ.

— Благодарствуйте, сударыня, я такъ и напишу: булочная и пряничная.

И мистеръ Кэквичъ, вынувъ перо, вычеркнулъ кандитерская и написалъ, какъ говорила мистрисъ Вильсонъ. Онъ сдлалъ это съ такимъ серьёзнымъ, дловымъ видомъ, что легко обманулъ бы и гораздо боле зоркаго наблюдателя, чмъ почтенная булочница.

— Я думала, что Почтовый Указатель на этотъ годъ уже вышелъ, сэръ, замтила мистрисъ Вильсонъ, когда онъ закрылъ свою тетрадку.

— Это не Почтовый Указатель, сударыня, спокойно отвчалъ Кэквичъ: — это указатель западнаго и юго-западнаго округовъ Лондона.

— А-а, неужели? Нчто въ род новаго придворнаго указателя?

— Именно такъ, сударыня, нчто въ род новаго придворнаго указателя. Добраго вечера.

— Прощайте, сэръ, отвчала мистрисъ Вильсонъ. Кэквичъ приподнялъ шляпу и пошелъ къ двери, но не усплъ онъ ступить на порогъ, какъ снова возвратился.

— Извините, сударыня, что я васъ обезпокою, но не можете ли вы сказать мн, кто живетъ въ Эльтон-Гауз?

— Въ Эльтон-Гауз?

— Да, въ Эльтон-Гауз, въ Слэдс-Лэнъ. Я стучалъ и звонилъ у калитки, такъ что усталъ, и все же ничего не добился. Разв онъ необитаемъ?

Мистеръ Кэквичъ произнесъ это такъ естественно и съ такимъ почтеннымъ, оскорбленнымъ видомъ, что самъ сыщикъ Кидъ не усумнился бы въ справедливости этихъ словъ. Что же касается мистрисъ Вильсонъ, то она припала ихъ за истину.

— О, нтъ! отвчала она:— въ немъ живутъ — Дювернэ.

— Дювернэ? повторилъ Кэквичъ, открывая свою тетрадку и обмакивая перо въ чернильницу мистрисъ Вильсонъ: — съ вашимъ позволеніемъ, сударыня. Это, кажется, иностранное имя?

— Я полагаю, она француженка.

— А господинъ Дювернэ, можете вы мн сказать, чмъ онъ занимается?

— Нтъ никакого господина Дювернэ, сказала мистрисъ Вильсонъ, какъ-то сомнительно кашлянувъ и подымая брови: — по крайней-мр я не знаю.

Кэквичъ взглянулъ на мистрисъ Вильсонъ и глаза его засвтились тмъ страннымъ блескомъ, который появлялся въ нихъ только въ минуты необыкновеннаго волненія. Булочница опустила глаза и снова кашлянула.

— Эта барыня вдова? спросилъ онъ поспшно.

— Она, кажется, называетъ себя вдовой, но, право, я не могу сказать, сэръ, что она дйствительно за женщина.

— А мужчины нтъ никакого?

— Я этого не говорила, сэръ.

— Извините, но я такъ понялъ.

— Я сказала, что нтъ никакого господина Дювернэ, такого и нтъ. Но я не желаю говорить дурное о моихъ сосдяхъ, къ тому же госпожа Дювернэ, моя постоянная покупательница.

Кэквичъ торжественно покачалъ головой.

— Ахъ! какъ грустно, какъ грустно! произнесъ онъ:— какой свтъ сталъ нечестивый! какъ мало истинно почтенныхъ людей.

— Правда, сэръ.

— Значитъ, я напишу просто госпожа Дювернэ? такъ-какъ въ дом нтъ хозяина.

— Да, сэръ. Я не знаю никакого хозяина. По крайней-мр, открыто признаннаго.

— Однако, въ дом есть мужчина и онъ живетъ тамъ постоянно, какъ выходитъ изъ вашихъ словъ…

— О, сэръ! Я ничего не сказала, воскликнула булочница съ нкоторымъ нетерпніемъ:— мн ршительно все равно, что длаетъ госпожа Дювернэ, и господинъ этотъ, можетъ быть, и мужъ ея! Я ничего не знаю.

— Вы не можете мн сказать его имени?

— Нтъ, сэръ.

— Очень жаль. Мн необходимо знать его имя, если онъ живетъ дйствительно въ дом.

— Я не могу сказать его имя, потому что сама не знаю, отвчала мистрисъ Вильсонъ, нсколько любезне: — я даже не могу заврить васъ, что онъ дйствительно живетъ въ Эльтон-Гауз. Тамъ бываетъ часто, кажется, очень часто одинъ господинъ, но, быть можетъ, онъ тамъ и не живетъ. Я, право, ничего не знаю, это не мое дло.

— И не мое, если онъ не живетъ въ дом, сказалъ мистеръ Кэквичъ, закрывая спою тетрадку и собираясь выдти изъ лавки:— мы только обязаны записывать постоянныхъ жильцовъ, а не постителей. Я очень, очень вамъ благодаренъ, сударыня, за сообщенныя вами свднія.

— О! я очень рада, что могла вамъ услужить,

— Благодарствуйте. Самая малая помощь въ этихъ длахъ очень важна, а стоять съ полчаса у калитки, стуча и звоня понапрасну, право не очень пріятно.

— Конечно, сэръ, но я не понимаю, гд были слуги? отчего они не отворили вамъ калитку?

— Еще разъ добраго вечера, сударыня.

— Прощайте, сэръ.

Мистеръ Кэквичъ вышелъ изъ лавки и на этотъ разъ не возвращался.

Конецъ первой части.

Часть вторая.

I.
Депеши изъ Италіи.

— Люблю я эту террасу, сказала мисъ Колонна:— она такъ напоминаетъ мн террасы при итальянскихъ домахъ.

— Поэтому-то я всегда радуюсь, когда весна на столько установится, что позволяетъ намъ выставить апельсинныя деревья, возразилъ лордъ Кастельтауерсъ.

Завтракъ только что кончился и вс сидвшіе за нимъ вышли на воздухъ черезъ растворенныя стеклянныя двери. Посторонніе гости уже разъхались, такъ что общество ограничивалось прежнимъ своимъ числомъ.

— Да, замтила Олимпія: — эти славныя деревья вмст съ вазами изъ terra cotta много способствуютъ къ оптическому обману, пока не обернешься и не взглянешь на домъ.

— Или на окружающій ландшафтъ, прибавилъ Саксенъ съ улыбкой:— деревья парка имютъ чисто-англійскій характеръ, также какъ и архитектура самого дома. Кстати, Кастельтауерсъ, въ какомъ стил онъ построенъ?

— Право, не знаю. Въ елисаветинскомъ, тюдорскомъ, англоготическомъ: я думаю это все одно. А что, мисъ Колонна, не срубить ли мн моихъ бдныхъ стариковъ — дубы, и насадить вмсто нихъ маслинъ и тополей?

— Да, если вы въ то же время замните суррейскіе холмы — сабинскими, и развернете надъ нашими головами покровъ итальянскаго неба.

— Чего бы лучше! Очень бы я желалъ, чтобы это было возможно, сказалъ Кастельтауерсъ, искреннимъ тономъ.

— Я и безъ того всегда вижу передъ собою природу и небо моей родины, возразила Олимпія, со вздохомъ:— вотъ и теперь, я какъ будто тамъ.

— Но вдь у васъ, итальянцевъ, никогда не бываетъ тоска по родин, замтилъ Саксенъ.

— Какъ вы можете говорить это съ такой увренностью, мистеръ Трефольденъ? Мн кажется, что бываетъ.

— Нтъ, не то. Вы вашу Италію любите, но не страдаете вдали отъ нея такъ, какъ страдаемъ мы вдали отъ нашей родины. Настоящая тоска по родин бываетъ только у однихъ швейцарцевъ, у нихъ она въ крови.

— Никогда вы меня не убдите, чтобы вы любили Швейцарію боле, нежели мы любимъ Италію.

— Да я-то въ этомъ убжденъ, возразилъ Саксенъ:— ваша любовь къ родин, быть можетъ, боле разумная страсть, нежели наша. Она неразрывно связана съ вашей дивной исторіей, съ вашей кровной и мстной гордостью, но ничто меня не разувритъ въ томъ, что мы, швейцарцы, питаемъ боле сильное чувство привязанности собственно къ нашей родной почв.

— Собственно къ почв? повторилъ Кастельтауерсъ.

— Да, къ земл, что подъ нашими ногами, къ горнымъ хребтамъ, что надъ нашими головами. Горы наши такъ же намъ милы, какъ будто он живыя существа и могутъ платить намъ за нашу любовь любовью же. Он вндряются въ нашу внутреннюю жизнь, он чмъ-то неуловимымъ вліяютъ на нашу душу, а черезъ душу и на тло наше. Он — часть насъ самихъ.

— Говоря переноснымъ языкомъ, замтилъ графъ.

— Но дйствіе ихъ далеко не принадлежитъ къ области воображенія, возразилъ Саксенъ.

— Въ чемъ же оно заключается?

— Именно въ томъ, о чемъ мы сейчасъ говорили: въ тоск по родин, въ болзни, которой мы страдаемъ вдали отъ нея.

— Но это — болзнь душевная, сказала Олимпія.

— Извините, это — физическій недугъ.

— Нельзя ли узнать, какъ недугъ этотъ сказывается на больныхъ? недоврчиво спросилъ графъ.

— Иные бываютъ скоропостижно сражены, другіе увядаютъ медленно. И въ томъ и въ другомъ случа болзнь происходитъ отъ неизъяснимой тоски, отъ которой нтъ спасенія нигд, кром Швейцаріи.

— А если больной вашъ почему бы то ни было не можетъ выбраться на родину съ чужой стороны — что тогда?

— Тогда пожалуй что умретъ.

Графъ громко засмялся.

— А я думаю, что больной пожалуй что преспокойно будетъ себ жить, да поживать, сказалъ онъ: — поврьте, Трефольденъ, это принадлежитъ къ числу тхъ хорошенькихъ вымысловъ, въ которые вс вритъ, но доказать которыхъ никто не въ состояніи.

— Милый Джервэзъ, сказала леди Кастельтауерсъ, проходя мимо разговаривающаго кружка, возвращаясь съ прогулки:— синьоръ Колонна ждетъ тебя: ему нужно что-то сказать теб.

Колонна стоялъ на другомъ конц террасы, облокотившись на балюстраду, и читалъ письмо. Онъ поднялъ глаза, когда подошелъ къ нему графъ, и съ жаромъ проговорилъ:

— Депеша отъ Бальдизеротти! Гарибальди отплылъ изъ Генуи на ‘Пьемонте’, а Биксіо на ‘Ломбардо’. Наконецъ-то обнажонъ мечъ, и ножны отброшены далеко.

Лицо графа вспыхнуло отъ волненія.

— Это важное извстіе, сказалъ онъ:— когда вы его получили?

— Вмст съ другими письмами, но чтобы сообщить его вамъ, я выжидалъ отсутствія вашей матери.

— А Воанъ уже знаетъ?

— Нтъ еще. Онъ ушелъ въ свою комнату какъ только всталъ изъ-за стола, и я съ тхъ поръ его не видалъ.

— Какъ сильна экспедиція?

— Тысяча-шестьдесятъ-семь человкъ.

— Не больше?

— Еще готовы много тысячъ, только въ настоящую минуту не имются средства къ перевозк ихъ. Это только передовой отрядъ, состоящій изъ испытанныхъ храбрецовъ, по большей части старыхъ cacciatori. Но Генуя полна волонтерами, и вс они ждутъ-не-дождутся минуты отплытія.

— Десять лтъ жизни отдалъ бы я, чтобы быть между ними, съ глубокимъ чувствомъ сказалъ Кастельтауерсъ.

Итальянецъ съ ласкающимъ движеніемъ положилъ свою руку на руку молодого человка.

— Pazienza, caro! тихо сказалъ онъ.— Вы и здсь приносите много пользы. Пойдемте въ мою комнату. Намъ сегодня много дла.

Графъ взглянулъ въ сторону Олимпіи и Саксена, раскрылъ ротъ, какъ будто хотлъ что-то сказать, но удержался и не совсмъ охотно послдовалъ: а своимъ другомъ.

II.
Нарушенное общаніе.

Надо сознаться, что мисъ Колонна не вполн воспользовалась случаями, представлявшимися ей до сихъ поръ для достиженія ея цли. Она не отказалась отъ начатой игры, но посл перваго, смлаго хода, но дйствовала такъ наступательно, какъ сдлалъ бы это боле увлекающійся игрокъ. Между тмъ она твердо положила себ сыграть до конца роль, взятую на себя. Она понимала, что это возможно только цною ея спокойствія, ея женскаго достоинства, она вполн сознавала и то, что поступаетъ жестоко и несправедливо съ Саксеномъ Трефольденомъ. Но для нея, какъ и для всхъ энтузіастовъ, большій долгъ заключалъ въ себ меньшій, и она считала, что хотя поступать такимъ образомъ для всякой другой цли было бы дломъ нравственно непозволительнымъ, но въ настоящемъ случа тотъ же поступокъ извиняется и освящается тмъ, что онъ совершается ради блага Италіи. Если Олимпія не могла пересилить себя на столько, чтобы безъ внутренней борьбы завлекать пылкое молодое сердце своей избранной жертвы, если она жалла объ участи юноши и гнушалась своей собственной, если съ трудомъ ршалась ступить на стезю, по которой она обязалась идти — то эти чувства возникали въ ней невольно, вслдствіе врожденнаго благородства ея натуры, но вопреки и противно ея понятіямъ о долг, потому что, для нея, долгомъ была Италія, и каждый разъ, какъ между нею и этимъ долгомъ, какъ въ настоящемъ случа, становилось ея нравственное чутье, она жестоко карала себя за такую слабость.

Но извстія, принесенныя утренней почтой, привели дло къ кризису. Она это прочла въ лиц отца, когда онъ, за завтракомъ, черезъ столъ подалъ ей полученную депешу, и поняла, что теперь или никогда — минута дйствовать ршительно. Поэтому, едва увидла она себя на террас наедин съ Саксеномъ, то, почти не давъ себ времени подумать какъ приступить къ длу, безотлагательно принялась за него.

— Я не хочу, чтобы вы думали, что мы любимъ родину мене страстно, нежели швейцарцы, мистеръ Трефольденъ, сказала она быстро: — не въ одной тоск по родин сказывается чувство народа, и когда вы насъ лучше узнаете, я уврена, вы сами первый въ этомъ сознаетесь. И я до тхъ поръ не буду спокойна, пока мн не удастся убдить васъ.

— Мн весьма лестно, что вы считаете меня достойнымъ быть предметомъ вашихъ стараній, возразилъ Саксенъ.

— Еще бы! Вдь вы патріотъ и республиканецъ.

— Всмъ сердцемъ и душою! отвтилъ Саксенъ, съ загорвшимися глазами.

— У насъ съ вами должно быть много общаго въ чувствахъ и убжденіяхъ.

— Нетолько должно быть, но да и есть, и много есть. Любовь къ родин и любовь къ свобод — чувства, общія намъ обоимъ.

— То-есть, должны бы быть общими, поправила его Олимпія:— но, увы, между счастьемъ и бдствіемъ едва-ли возможно истинное товарищество. Ваше отечество, мистеръ Трефольденъ — счастливйшая страна въ Европ, мое же — самая жалкая.

— Отъ души желалъ бы я, чтобы было иначе, сказалъ Саксенъ.

— Да — желайте, чтобы участь Италіи измнилась, желайте, чтобы не даромъ лились слезы женщинъ и кровь храбрецовъ, чтобы цлый народъ не былъ снова затоптанъ въ неволю, по неимнію хотя бы незначительной, по своевременной помощи въ минуту великой нужды!

— Что вы хотите сказать? спросилъ Саксенъ, который невольно заражался ея волненіемъ, самъ хорошенько не зная, какъ и почему.

— Я хочу сказать, что дло, которому отецъ мой посвятилъ всю свою жизнь, наконецъ началось. Вамъ извстно — всему міру извстно — что Сицилія подняла оружіе, но вы еще не знаете, что на свер страны ополчаются отряды освободителей.

— На свер? Значитъ, король сардинскій…

— Викторъ-Эммануилъ весьма не прочь воспользоваться жатвою, орошенною нашей кровью, запальчиво перебила его мисъ Колонна:— но въ настоящее время онъ даже не скажетъ намъ: ‘Богъ помочь’. Нтъ, мистеръ Трефольденъ, войско наше состоитъ изъ однихъ волонтеровъ и патріотовъ — изъ молодыхъ, безстрашныхъ, благородныхъ сердецъ, преданныхъ Италіи и свобод, и готовыхъ положить жизнь за то, чему они преданы.

Олимпія Колонна была хороша во всякое время, по никогда Саксенъ такъ не былъ пораженъ ея красотою, какъ въ ту минуту, когда она произносила эти слова. Онъ почти не понялъ ихъ смысла, такъ заглядлся онъ на двушку въ то время, какъ она говорила. Въ отвтъ на нихъ онъ что-то невнятно пробормоталъ, и она продолжала:

— Гарибальди отплылъ въ Палермо въ глав передового отряда. Въ Геную безпрестанно прибываютъ волонтеры изъ Венеціи и Милана. Со всхъ сторонъ открываются подписки — въ Англіи, Франціи, Бельгіи, Америк. Еще мсяцъ, и южная Италія будетъ свободна или закована въ двойныя цпи. Покуда же, намъ нужна помощь, помощи этой мы ждемъ отъ каждаго любителя свободы. Вы сами любитель свободы, гражданинъ образцовой республики. Что вы сдлаете для насъ?

— Скажите, что мн длать, и будетъ сдлано, сказалъ Саксенъ.

— Не мн говорить: я, можетъ быть, стала бы просить слишкомъ многаго.

— Вы не можете просить боле того, что я готовъ съ радостью исполнить.

Олимпія обратилась къ нему съ своей ослпительной улыбкою.

— Берегитесь, сказала она:— смотрите, чтобы я не приняла слова ваши за чистую монету. Помните, что для меня это дло боле чмъ жизнь, и люди, которые записываются въ его ратники, длаются моими братьями.

Увы! куда двались неуязвимость Саксена и намять о многократныхъ увщаніяхъ его родственника! Куда двались его общанія, благія намренія! Въ эту минуту онъ готовъ былъ схватить ружье, и тутъ же на мст стать во фронтъ, чтобъ сдлать пріятное мисъ Колонн.

— У этихъ людей, продолжала она:— нтъ ничего, что нужно солдатамъ, кром храбрости. Они вс готовы на всякое лишеніе, но все же не могутъ жить безъ пищи, драться безъ оружія, и переноситься съ берега на берегъ безъ средствъ къ перевозк. И такъ, мистеръ Трефольденъ, берегитесь, не предлагайте боле того, что вы въ самомъ дл готовы дать. Вдь я могу спросить васъ, достаточно ли вы любите свободу, чтобы снабдить нсколько тысячъ храбрецовъ хлбомъ, кораблями и ружьями. Чтобы вы на это отвтили?

Саксенъ вынулъ изъ бумажника бланкововый чекъ, и положилъ его на балюстраду, на которую облокотилась Олимпія. Онъ готовъ былъ среди благо дня пасть на колни, и положить даръ свой къ ея ногамъ, но еще на столько сохранилъ здраваго разсудка, что во время вспомнилъ, до какой степени подобная пантомима сдлала бы его смшнымъ.

— Вотъ мой отвтъ, сказалъ онъ.

Сердце Олимпіи сильно всколыхнулось, чувство торжества яркимъ румянцемъ разлилось по ея лицу. Она отстегнула отъ своей цпочки крошечный рейсфедеръ, настоящую золотую игрушку — и торопливо начертила какую-то цифру въ одномъ углу чека.

— Пожертвуете ли вы такой суммою ради Италіи? спросила она задыхающимся шопотомъ.

— Я пожертвую суммою вдвое большею ради васъ! страстно возразилъ Саксенъ.

— Ради меня, мистеръ Трефольденъ?

Саксенъ онмлъ. Его взялъ страхъ, не оскорбилъ ли онъ ее. Онъ дрожалъ при мысли о своей дерзости, и не смлъ поднять глазъ къ ея лицу.

Не дождавшись отъ него отвта, Олимпія снова заговорила, тихимъ, трепещущимъ голосомъ, отъ котораго потемнло бы въ глазахъ у святого.

— Почему же ради меня? почему вамъ жертвовать большею суммою ради меня, нежели моей родины?

— Я… я на нее готовъ для васъ, пролепеталъ Саксенъ.

— Уврены ли вы въ этомъ?

— Такъ же увренъ, какъ въ томъ, что я…

Онъ остановился. Ему хотлось сказать: ‘какъ въ томъ, что я васъ люблю’, но у него не хватило храбрости произнести эти слова. Но мисъ Колонна такъ же хорошо знала, что у него было на язык, какъ будто онъ договорилъ прерванную фразу.

— Ужь не соскочили ли бы вы въ море, чтобы сдлать мн пріятное, подобно Шиллерову ‘Водолазу’? спросила она, внезапно переходя въ другой тонъ, со смхомъ, подобнымъ заливчатому звону нсколькихъ серебрянныхъ колокольчиковъ.

— Соскочилъ бы, ни минуты не думая.

— Или не бросились ли бы вы разнимать разъяренныхъ львовъ, подобно графу Делоржу?

— Я ничего не знаю про графа Делоржа, а знаю только одно: что для васъ я пошелъ бы на все, на что можетъ отважиться человкъ съ сердцемъ и мужествомъ ради красавицы, смло возразилъ Саксенъ.

— Благодарю васъ, сказала она, и при этихъ словахъ улыбка ея снова сдлалась серьёзною.— Я думаю, что вы говорите искренно.

— Вполн, клянусь вамъ.

— Врю. Когда-нибудь, быть можетъ, я на дл испытаю васъ.

Она протянула ему руку, а онъ — едва сознавая, что онъ длаетъ, по чувствуя, что ему весело было бы идти прямо на баттарею, или выпрыгнуть изъ воздушнаго шара, или лечь поперегъ рельсовъ ради нея — онъ поцаловалъ эту руку! Потомъ остался до того подавленнымъ сознаніемъ того, на что ршился, что едва замтилъ, какъ мисъ Колонна тихо высвободила свою руку и отошла отъ него.

Онъ смотрлъ вслдъ за него, когда она сходила съ террасы. Она не оглянулась. Она шла задумчиво и медленно, сложивъ руки и слегка наклонивъ голову, но въ наружности ея и походк не выражалось ни раздраженія, ни гнва. Когда она прошла въ домъ, Саксенъ глубоко вздохнулъ, съ минуту простоялъ въ нершимости, затмъ легко перепрыгнулъ черезъ парапетъ и исчезъ въ чащ парка. Голова у него шла кругомъ, около получаса блуждалъ онъ въ чаду восторга и радостнаго недоумнья — и вдругъ вспомнилъ, что онъ нарушилъ слово, данное Вильяму Трефольдену!

Между тмъ Олимпія прошла въ кабинетъ своего отца, и стала передъ нимъ, съ блднымъ и строгимъ лицомъ, словно она была мраморнымъ изображеніемъ самой себя.

Колонна взглянулъ на нее, и оттолкнулъ отъ себя бумаги.

— Ну, что? сказалъ онъ быстро: — что скажешь?

— Вотъ что.

И она, взявъ перо, спокойно написала на бланк цифру двойную противъ той, которую начертила карандашомъ на поляхъ его, и положила чекъ Саксена на столъ передъ отцомъ.

III.
Дло свободы.

Еслибы Саксена вдругъ окунули въ холодную воду, это ощущеніе едва-ли скоре бы заставило его очнуться, чмъ воспоминаніе о слов, данномъ и несдержанномъ, и мысль о томъ, что скажетъ да это его родственникъ.

— И вдь не могу отговориться тмъ, что онъ меня не остерегалъ, вотъ бда, разсуждалъ онъ почти вслухъ, садясь, въ совершенномъ упадк духа, у подножія большого дуба, въ рдко посщаемомъ закоулк парка. Затмъ одно непріятное воспоминаніе вызвало множество другихъ: ему вспомнилось, какъ Вильямъ Трефольденъ подшучивалъ надъ нимъ по поводу ‘оковъ изъ лилій и розъ’, такъ что почти разсердилъ его, и какъ онъ хвастался, увряя, что онъ неуязвиме Ахиллеса. Еще вспомнилось ему, что его родственникъ съ особенной заботливостью освдомлялся, не просили ли его Колонны подписаться на денежную ссуду итальянскому предпріятію, и надлялъ его множествомъ добрыхъ совтовъ на тотъ случай, еслибы представилось подобное обстоятельство. Записаться на умренную сумму и дале не давать себя завлечь ни на шагъ, вотъ въ чемъ состояли наставленія Вильяма Трефольдена, и какъ же онъ исполнилъ ихъ? Исполнилъ ли онъ и другое свое общаніе: не подписывать боле крупныхъ чекъ, не посовтовавшись предварительно съ своимъ родственникомъ? и какую вру послдній можетъ отнын полагать на его слово?

Саксенъ въ душ застоналъ, размышляя обо всемъ этомъ, и чмъ боле онъ размышлялъ, тмъ боле становилось ему жутко.

Ему насколько не было жаль денегъ, хотя, по правд сказать, его наказали на громадный кушъ, но онъ не выносилъ мысли, что измнилъ своему слову, и ясно видлъ, что поставленъ въ необходимость измнить ему съ той или другой стороны. Онъ очень хорошо понималъ и то, съ какой стороны будетъ перевсъ. Онъ отдалъ чекъ мисъ Колонн, и мисъ Колонна должна получить деньги: ясное дло, что тутъ нечего разсуждать. Но тутъ взяло его другого рода раздумье — сомнніе, окажется ли у его банкира достаточная сумма его денегъ, чтобы уплатить по чеку? А если нтъ, что тогда длать? Деньги, само собою разумется, нужно достать, но кто достанетъ? гд и какъ достать? Неужели подвергнуть себя таинственному процесу, извстному подъ названіемъ ‘реализированія капитала’?

Стараясь распутать эти темные финансовые вопросы, Саксенъ шевелилъ мозгами до тхъ поръ, пока у него голова разболлась, и все-таки не добился толку. Наконецъ онъ пришелъ къ тому заключенію, что разршить задачу можетъ одинъ Вильямъ Трефольденъ, съ которымъ и слдуетъ безотлагательно посовтоваться, но въ то же время онъ вовсе не былъ увренъ въ томъ, что его родственникъ не откажется наотрзъ пособить ему въ этомъ дл. Такое предположеніе приводило его въ ужасъ и почти повергало въ отчаяніе. Саксенъ, по своему, просто и честно любилъ стряпчаго, не столько, можетъ быть, потому, чтобы онъ представлялъ его себ одареннымъ особенно привлекательными качествами, какъ просто потому, что онъ былъ ему родственникъ и что онъ вполн ему доврялъ. Онъ почему-то смутно воображалъ, что Вильямъ Трефольдепъ оказалъ ему множество важныхъ услугъ, и что онъ обязанъ ему глубокою признательностію. Какъ бы то ни было, онъ ни за что на свт не оскорбилъ бы его, но вмст съ тмъ твердо ршилъ, что мисъ Колонна получитъ но чеку всю сумму сполна.

Тутъ ему вспомнилось, что онъ уполномочилъ ее удвоить назначенную ею сперва сумму. А что, если она и въ самомъ дл удвоитъ ее?

— Въ такомъ случа, клянусь Юпитеромъ, получитъ! вскричалъ онъ, обращаясь къ дородному кролику, уже нсколько минутъ важно слдившему за его движеніями съ почтительнаго разстоянія.— Деньги-то, наконецъ, мои, и я имю полное право распорядиться ими какъ вздумаю. Къ тому же я жертвую ими для дла свободы!

Но сердце говорило ему, что во всемъ этомъ дл свобода играла самую незначительную роль.

IV.
Военный совтъ.

Между тмъ, въ восьмиугольной башенк происходило засданіе общаго совта. Членами его были синьоръ Колонна, лордъ Кастельтауерсъ и майоръ Воанъ, предметами преній служили депеша Бальдизеротти и чекъ Саксена Трефольдена.

Депеша, безъ сомннія, имла большую важность, и заключала въ себ извстіе боле расшевеливающаго свойства, нежели вс т, которыя современи наполеоновской кампаніи доносились изъ Италіи, но и другой документъ, съ красовавшимся на немъ отрядомъ цифръ, имлъ неменьшій интересъ. Но мннію майора Воана, онъ даже положительно имлъ перевсъ надъ депешею, однако майоръ какъ будто принахмурился надъ нимъ, и его товарищамъ исказилось, что онъ не такъ обрадованъ, какъ бы можно было ожидать.

Кастельтауерсъ приходилъ въ неподдльный восторгъ и въ неменьшее удивленіе.

— Царскій подарокъ! воскликнулъ онъ.— Мн и не снилось, что Трефольденъ такъ преданъ итальянскому длу.

— И мн до сей минуты совершенно не было извстно, чтобы мистеръ Трефольденъ словомъ или дломъ интересовался Италіей, холодно замтилъ маноръ Воанъ.

— Видно, интересуется, да и не однимъ словомъ. Вдь онъ только-что вступилъ во владніе своимъ состояніемъ.

Синьоръ Колонна молча разгладилъ чекъ, лежавшій передъ нимъ на письменной конторк, выставилъ число, сушу, и написалъ свою фамилію, какъ предъявителя.

— Не знаю, какъ бы лучше съ этимъ распорядиться, въ раздумь проговорилъ онъ.

— Съ чмъ? спросилъ графъ.

Колонна указалъ перомъ на чекъ.

— Очень просто: размняйте на наличныя деньги и безотлагательно отправьте ихъ куда слдуетъ.

Итальянецъ улыбнулся и покачалъ головой. Онъ былъ лучшимъ дловымъ человкомъ, чмъ его молодой хозяинъ, и отчасти предвидлъ т самыя затрудненія, которыя для Саксена были причиной столькихъ тревогъ.

— Не всегда легко получить наличныя деньги на большія суммы, сказалъ онъ:— мн необходимо переговорить съ мистеромъ Трефольденомъ, прежде, нежели предприму что бы то ни было съ его чекомъ. Дома ли онъ въ настоящую минуту?

Графъ взялся удостовриться въ этомъ и вышелъ изъ комнаты.

По уход его, Колонна и Воанъ возвратились къ депеш, и принялись обсуждать положеніе длъ въ Сициліи. Затмъ они перешли къ вопросу о продовольствіи волонтеровъ, и стали совтоваться, какъ бы съ возможно большей пользой употребить пожертвованіе Саксена. Наконецъ ршили на томъ, чтобы большую половину суммы отправить наличными деньгами, остальное же истратить на военные припасы.

— Кушъ немалый, замтилъ драгунъ,— Если у васъ еще нтъ въ виду врнаго человка для пересылки его, я къ вашимъ услугамъ.

— Благодарю насъ. Можете ли ни отправиться посл завтра?

— Хоть сегодня. Въ настоящую минуту все мое время принадлежитъ мн. Кстати, кто банкиръ мистера Трефольдена?

Онъ при этихъ словахъ протянулъ руку за чекомъ, и Колонна не могъ не передать ему бумагу. Майоръ нсколько мгновеній молча разглядывалъ ее, и возвращая, сказалъ:

— Эти цифры его рукой написаны, синьоръ Колонна? Я вижу, что не вашею.

На что итальянецъ весьма спокойно отвчалъ,

— Нтъ, ихъ писала Олимпія.

Майоръ Воанъ всталъ и прошелся къ окну.

— Я попрошу Бертальди дать мн какое нибудь дло, какъ только попаду туда, сказалъ онъ:— съ моего возвращенія изъ Индіи мн ни разу не приводилось подраться и смертельно наскучило болтаться безъ дла.

— У Бертальди вамъ найдется дло, возразилъ Колонна:— одинъ опытный офицеръ теперь для насъ боле дорогая находка, чмъ цлый эскадронъ новобранцевъ.

Майоръ нетерпливо вздохнулъ, и принялся крутить усы, это движеніе всегда означало въ немъ тревогу и озабоченность.

— Жаль мн Кастельтауерса, замтилъ онъ минуту погодя.— Онъ далъ бы себ отсчь правую руку, чтобы хать со мною, и хоть разъ стрльнуть въ неаполитанцевъ.

— Знаю, но этому не бывать: нельзя, не должно. Я ни за что на свт не допустилъ бы его хать, поспшно перебилъ итальянецъ:— это поразило бы мать его въ самое сердце.

— Въ число моихъ соображеній никогда не входило предположеніе, чтобы у леди Кастельтауерсъ было сердце, сказалъ майоръ Воанъ:— но вы доле меня пользуетесь знакомствомъ съ нею, и я полагаюсь на ваше сужденіе.

Въ эту минуту дверь отворилась, и графъ вошелъ одинъ.

— Не могъ нигд найти Трефольдена, сказалъ онъ:— я искалъ его по всему дому, даже въ конюшняхъ, исходилъ вс сады. Послдній разъ какъ его видли, онъ стоялъ на террас и разговаривалъ съ мисъ Колонною, и никто не знаетъ, куда онъ двался съ тхъ поръ.

— Онъ врно гд нибудь въ парк, сказалъ Колонна.

— Не думаю. Возвращаясь къ дому, я встртилъ мою мать, она все утро гуляла въ парк и не видала его.

— На вашемъ мст, Кастельтауерсъ, я бы приказалъ отвести воду въ Слен, сказалъ майоръ Боанъ съ короткимъ, отрывистымъ смхомъ.— Онъ, должно быть, раскаялся въ этомъ чек и утопился въ припадк отчаянія.

— Вздоръ какой! почти сердито прервалъ сто Колонна, но и ему исчезновеніе Саксена показалось страннымъ, и графу тоже.

V.
Мавзолей.

Въ кастельтауерскомъ парк находилось одно весьма любопытное строеніе изъ сраго гранита, съ вида похожее на фонарь ночного сторожа. Оно стояло на небольшой возвышенности въ отдаленномъ уголк имнія, въ конц двойного ряда малорослыхъ кипарисовъ, и заключало въ себ бренные остатки любимой охотничьей лошади графа. Называли его ‘Мавзолеемъ’.

Боле отчаянно-безобразное созданіе рукъ человческихъ трудно было бы вообразить себ, но покойный графъ думалъ сдлать изъ этого памятника образецъ изящной простоты, и не одну сотню уложилъ на сооруженіе его. Будучи заграницей, когда узналъ о кончин своей старой лошади, онъ набросалъ на лист почтовой бумаги бглый эскизъ чего-то въ род храма Весты, и переслалъ рисунокъ къ своему управляющему съ приказаніемъ передать его для исполненія работы какому-то гильдфордскому каменщику. Но графъ былъ плохимъ чертежникомъ, а каменьщикъ, въ жизнь свою невидавшій никакого храма Весты, не былъ геніемъ, такимъ образомъ случилось, что кастельтауерскій паркъ обогатился такимъ архитектурнымъ феноменомъ, въ сравненіи съ которымъ акцизныя будки на ватерлоскомъ мосту являются классически-изящными строеніями. Къ счастью, графъ скончался въ Неапол, въ блаженномъ невдніи объ архитектурномъ страшилищ, воздвигнутомъ въ его отсутствіи, и преемникъ его счелъ лишнимъ трудомъ сломать его.

Когда Саксенъ оторвался отъ безотрадныхъ размышленій, которымъ онъ предавался у подножія большого дуба, было еще такъ рано, что онъ соблазнился красотой утра и ршился продолжать прогулку. Безцльно пробираясь по высокому папоротнику, онъ подстерегалъ кроликовъ, и думалъ о лисъ Колонн, какъ вдругъ совершенно неожиданно очутился у самой подошвы маленькой возвышенности, увнчанной мавзолеемъ.

Хотя онъ въ Кастельтауерс пробылъ уже боле десяти дней, но именно въ этотъ закоулокъ парка онъ какъ-то еще не заходилъ ни разу. Слдовательно феноменъ доморощеннаго искуства былъ для него новостью, и онъ съ недоумвающимъ удивленіемъ обошелъ его кругомъ, со всхъ сторонъ, любуясь его безобразіемъ, затмъ поднялся на возвышенность, и попробовалъ отворяется ли дверь, выкрашенная подъ цвтъ зеленой бронзы, и усянная сверху до низу большими шестиугольными шишками. Дверь легко подалась на первый толчокъ, и Саксенъ вошелъ.

Внутри мавзолея такъ было темно, а день былъ такъ ослпительно ясенъ, что прошло нсколько минутъ прежде, нежели Саксенъ могъ что нибудь разглядть. Наконецъ, въ самой середин строеніи, изъ мрака выдлился коренастый обрубокъ въ вид колонны на массивной четыреугольной подставк, и Саксенъ могъ удостовриться по высченной на немъ надписи (составленной на полуграмотномъ латинскомъ нарчіи), что поводомъ ко всему этому уродливому великолпію была память лошади. Тогда онъ услся на квадратную подставку, и углубился въ изученіе внутренности мавзолея.

Она была, если только возможно, еще безобразне, чмъ наружность его, то-есть сходство строенія съ фонаремъ было еще разительне изнутри, нежели снаружи. Колонна какъ разъ походила на исполинскую свчу, а стны, выложенныя гладкимъ гранитомъ, напомнили бы стекло самому ненаходчивому на сравненія зрителю. Имй каменьщикъ хоть искру оригинальности или самобытности таланта, онъ снаружи придлалъ бы къ своему произведенію добрую солидную гранитовую ручку, и оно было бы совершенствомъ въ своемъ род.

Такъ думалъ Саксенъ, лниво критикуя познанія покойнаго графа въ латинскомъ язык, какъ вдругъ онъ замтилъ женщину, медленно поднимающуюся на возвышенность по кипарисовой алле.

Онъ сначала принялъ ее за мисъ Колонну, и уже поднялся, чтобы идти къ ней на встрчу, но въ ту же минуту увидалъ, что это была другая, незнакомая ему женщина. Она шла съ потупленными глазами и поникшей головою, такъ что онъ не могъ разглядть ея чертъ. Но въ фигур ея было боле дтскости, чмъ въ фигур мисъ Олимпіи, и поступь ея была робче и нершительне. Почти можно было подумать, что она считаетъ маргаритки въ трав, окаймляющей аллею.

Саксенъ находился въ большомъ недоумніи. Онъ всталъ съ своего мста и отошелъ дальше назадъ, въ боле темную часть мавзолея. Пока онъ еще колебался, выйти ли ему или остаться, молодая двушка остановилась и оглянулась кругомъ, какъ будто кого-то дожидаясь.

Не успла она поднять лицо свое, какъ Саксенъ вспомнилъ, что онъ эти черты уже гд-то видалъ. Онъ бы не могъ сказать, когда и гд, хотя бы отъ этого зависла его жизнь, но въ самомъ факт онъ былъ такъ же увренъ, какъ будто вс обстоятельства, сопряженныя съ нимъ, въ полной свжести остались въ его памяти.

У незнакомки были очень нжный цвтъ лица, мягкіе каштановые волосы, и большіе каріе, можно сказать — дтскіе глаза, съ тмъ полуиспуганнымъ, трогательнымъ выраженіемъ, которымъ поражаютъ глаза запертой въ клтку дикой козочки. Саксенъ помнилъ даже взглядъ этихъ глазъ, помнилъ какъ образъ дикой козочки представился ему въ первый же разъ, какъ онъ на нихъ взглянулъ — и вдругъ, передъ его воображеніемъ мелькнули станція желзной дороги, пустой поздъ, и группа изъ трехъ человкъ, стоявшихъ у дверцевъ вагона второго класса.

Ему все вспомнилось вмигъ, даже сумма, которую онъ заплатилъ за билетъ двушки, и то, что потерянный билетъ былъ взятъ на седжбрукской станціи. Онъ невольно углубился еще дале въ мракъ мавзолея. Ни за что на свт не показался бы онъ ей, чтобы не дать ей случая благодарить его, или даже разсчитаться съ нимъ.

Въ эту минуту она вздохнула, съ видомъ усталости или обманутаго ожиданія, и приблизилась еще на нсколько шаговъ, и по мр того, какъ она приближалась, Саксенъ уходилъ все дальше назадъ, пока она не остановилась почти у самаго входа въ мавзолей, а онъ совсмъ спрятался за колонну. Это напоминало сцену изъ какой нибудь комедіи, съ тою разницею, что тутъ актеры импровизировали свои роли, и разыгрывали ихъ безъ зрителей.

Въ ту самую минуту, какъ Саксенъ разсуждалъ о томъ, что ему длать, въ случа если она войдетъ, и не лучше ли ужь сразу смло выдти изъ своей засады, хотя бы рискуя быть узнаннымъ ею, молодая двушка ршила вопросъ, садясь на порогъ строенія.

Этимъ она вывела Саксена изъ затрудненія. Правда, онъ очутился плнникомъ, но спшить ему было некуда, и онъ могъ, не жаля, употребить нсколько лишнихъ минутъ на разглядываніе изъ-за колонны шляпки и затылка молодой двушки. Притомъ же, подобное занятіе отзывалось чмъ-то таинственнымъ и необыкновеннымъ, что было ршительно въ его вкус.

Итакъ, онъ совершенно притаился, едва ршаясь дышать, изъ боязни испугать двушку, и въ вид препровожденія времени, пустился въ догадки о томъ, что могло бы привести мисъ Ривьеръ изъ Камбервеля именно въ этотъ закоулокъ кастельтауерскаго парка. Возможно ли, напримръ, чтобы графу пришла сумасшедшая фантазія снять фотографію съ феномена, и не затмъ ли она пришла, чтобы ракрасить фотографію акварелью съ натуры? Но подобная мысль была слишкомъ чудовищно-нелпа, чтобы быть допущенной хоть на одну минуту. Тутъ молодая двушка снова вздохнула, и такимъ тяжелымъ, долгимъ, трепещущимъ, болзненнымъ вздохомъ, отъ котораго у Саксена сердце перевернулось въ груди.

Въ этомъ вздох слышалась не одна усталость. Какъ ни мало было его пониманіе людей, все равно мужчинъ или женщинъ, но онъ сразу почувствовалъ, что такой вздохъ могъ вырваться только изъ тяжко-удрученнаго сердца. Онъ естественно пустился въ новыя догадки о томъ, что могло быть причиной ея горя, и не можетъ ли онъ, какъ-нибудь анонимно, способствовать къ облегченію этого горя? Не послать ли ей стофунтовый билетъ въ конверт безъ адреса? Она на видъ казалась ему небогатою и…

На этомъ мст размышленія его были прерваны. Чья-то тнь заслонила входъ въ мавзолей, мисъ Спикеръ поднялась съ порога, и передъ изумленными взорами Саксена стояла леди Кастельтауерсъ.

VI.
Что Саксенъ слышалъ въ мавзоле.

Леди Кастельтауерсъ первая заговорила размреннымъ, надменнымъ голосомъ.

— Вы опять пожелали меня видть, мисъ Ривьеръ, сказала она.

— Я была къ тому вынуждена, раздался почти неслышный отвтъ.

— Я пришла сюда по вашей просьб.

Леди Кастельтауерсъ пріостановилась на этихъ словахъ, какъ-бы въ ожиданіи выраженія благодарности за такое снисхожденіе, но благодарности не послдовало.

— Я должна, однакоже, просить васъ уразумть какъ можно ясне, что я длаю это въ послдній разъ, продолжала она:— я никакимъ образомъ не могу имть съ вами дальнйшихъ сношеній иначе какъ письменно, и то въ назначенные сроки, какъ это было до сихъ поръ.

Молодая двушка пролепетала что-то такое, изъ чего Саксенъ не могъ разслышать ни одного слова.

— Въ такомъ случа вы меня обяжете, если скажете мн сразу въ чемъ дло и, по возможности, въ короткихъ словахъ, отвчала леди Кастельтауерсъ.

Саксену становилось очень неловко. Онъ понималъ, что ему бы не слдовало тутъ быть. Онъ понималъ, что это — разговоръ нкоторымъ образомъ секретный, и вполн сознавалъ, что ему не слдовало слышать его, но въ то же время, что же ему было длать? Правда, онъ могъ выдти изъ мавзолея, и разъяснить причины своего невольнаго заточенія, но онъ инстинктивно чувствовалъ, что леди Кастельтауерсъ не назначила бы свиданія мисъ Ривьеръ въ парк, еслибы она не желала сохранить свиданіе это тайнымъ, и что его присутствіе въ этомъ мст, какъ бы онъ ловко ни извинился въ немъ, удивитъ гордую леди самымъ непріятнымъ образомъ. Еще могъ бы онъ заткнуть себ уши, и, такимъ образомъ, въ сущности быть столько же далекимъ отъ собесдницъ, какъ будто онъ находился въ своей лондонской квартир, но опять-таки онъ былъ вполн убжденъ, что эта молодая двушка, которую онъ разъ уже выручилъ изъ непріятнаго положенія, въ настоящую минуту находится въ большомъ гор, и ему отъ души хотлось узнать, въ чемъ заключается это горе, чтобы имть возможность еще разъ помочь ей. Итакъ, пока эти мысли быстро чередовались въ его голов, Саксенъ ршилъ на томъ, чтобы не трогаться съ мста, и ушей не затыкать — по крайней-мр до поры до времени.

Леди Кастельтауерсъ просила молодую двушку изложить то, о чемъ она желаетъ говорить съ нею, какъ можно скоре, и, но возможности, въ короткихъ словахъ. Но это было дломъ, какъ видно, нелегкимъ, потому что двушка все еще медлила.

Наконецъ она начала, съ чмъ-то въ род подавленнаго рыданія:

— Леди Кастельтауерсъ, мать моя очень больна!

И Саксенъ ясно видлъ, что она плакала.

— Вы хотите сказать, что мать ваша умираетъ? холодно спросила графиня.

— Нтъ, но что она умретъ, если не будутъ приняты надлежащія средства къ спасенію ея.

— Что вы называете надлежащими средствами?

— Докторъ Фишеръ говоритъ, что ей необходимо отправиться куда нибудь на югъ, на какое-нибудь итальянское приморье — въ Ниццу или въ Ментоне, отвчала двушка, длая надъ собою огромное усиліе, чтобы придать твердость измняющему ей голосу, и не давать слезамъ заглушить его:— онъ полагаетъ, что тамъ она можетъ прожить еще много лтъ, при постоянной заботливости и надлежащемъ леченіи, но что…

— Почему бы ей не прожить и здсь, при заботливости и леченіи? перебила ее леди Кастедьтауерсъ.

— Онъ говоритъ, что здшній измнчивый климатъ убиваетъ ее, что она угасаетъ день это дня, оставаясь въ немъ.

— Но вдь она въ немъ родилась, замтила леди Кастедьтауерсъ.

— Такъ — но она была такъ молода, когда ухала отсюда, и провела столько, столько лтъ жизни своей за границею!

— Что же изъ этого?

Двушка подняла лицо свое, блдное, покрытое слезами, и взглянула на нее — только взглянула, не произнося ни одного слова — то не былъ негодующій взглядъ, и не умоляющій, ни даже укоризненный взглядъ, но, во всякомъ случа, леди Кастельтауерсъ поняла значеніе его, потому что она на него отвтила, и отвтъ ея, хотя произнесенный съ прежнимъ высокомріемъ, слегка отзывался чмъ-то въ род извиненія.

— Вамъ извстно, сказала она: — что пенсія вашей матери выплачивается ей изъ моихъ личныхъ средства, безъ вдома моего сына. А личныя мои средства ограничены — такъ ограничены, что для меня обременителенъ даже этотъ, хотя и незначительный расходъ.

— Но вы не дадите ей умереть, леди Кастельтауерсъ! Вы не можете на это ршиться — вы не дадите ей умереть!

И молодая двушка ломала руки, въ страстномъ порыв отчаянной мольбы.

Леди Кастельтауерсъ опустила глаза, и, казалось, выводила узоры по дерну кончикомъ своего зонтика.

— Какую сумму вамъ нужно? медленно спросила она.

— Докторъ Фишеръ говоритъ, что фунтовъ до тридцати.

— Невозможно! Постараюсь доставить вамъ двадцать фунтовъ, даже положительно могу общать вамъ двадцать фунтовъ, но боле не могу.

Мисъ Ривьеръ хотла что-то сказать, но графиня слегка приподняла руку и не дала ей говорить.

— Пенсія, продолжала она:— будетъ, по обыкновенію, выплачиваться въ контору любого заграничнаго банкира, по вашему выбору, но прошу васъ обихъ не забывать, что я не желаю, чтобы ко мн боле обращались съ подобнаго рода просьбами.

Щоки молодой двушки мгновенно зардлись гнвомъ.

— Васъ боле не будутъ безпокоить, сударыня, сказала она: — еслибы былъ на свт хотя одинъ человкъ, къ которому я могла бы обратиться за помощью, я бы не просила васъ пособить намъ.

Глаза ея расширились, и губы ея дрожали, она проговорила слова эти твердо и гордо — такъ гордо, какъ могла бы говорить сама леди Кастельтауерсъ. Но графиня прошла мимо ея, какъ будто не слыхала ея, и величаво спустилась по маленькой кипарисовой алле, не обращая боле никакого вниманія на ея присутствіе.

Мисъ Ривьеръ сохранила свою гордую позу до тхъ пора, пока сквозь деревья не промелькнула послдняя складка шелковаго шлейфа графини. Тогда силы вдругъ измнили ей, она снова опустилась на мрачный порогъ мавзолея, и зарыдала, точно сердце у нея разорваться хотло.

VII.
Искуство реализировать капиталъ.

Немудрено, что Саксена нигд не могли найти, и что было довольно поздно, когда онъ возвратился въ домъ. Заточеніе его продолжалось боле часа, и когда мисъ Ривьеръ наконецъ встала и удалилась, ему пришлось пройтись совсмъ въ другую сторону, чтобы имть возможность объяснить свое отсутствіе далекой прогулкою.

Но едва явился онъ въ гостиную, какъ графъ увелъ его въ кабинетъ синьора Колонны и оставилъ его тамъ. Итальянецъ встртилъ его съ распростертыми руками, а Олимпія, прилежно писавшая что-то, взглянула на него и улыбнулась.

— Что мн сказать вамъ, мистеръ Трефольденъ? воскликнулъ Колонна:— какъ мн благодарить васъ?

— Помилуйте! не за что, застнчиво возразилъ Саксенъ.

— Какъ, не за что! такая, можно сказать, царственная щедрость…

— Право, я былъ бы вамъ премного обязанъ, еслибы вы были добры неупоминать объ этомъ, прервалъ его Саксенъ.

— Вы можете меня заставить молчать, мистеръ Трефольденъ, но каждое благородное сердце въ Италіи будетъ васъ благодарить.

— Надюсь, что нтъ, потому что я не заслуживаю благодарности: я думалъ только о томъ, чтобы угодить мисъ Колонн.

— Въ такомъ случа надюсь, что ей по крайней-мр вы позволили отблагодарить васъ какъ слдуетъ, сказалъ итальянецъ, съ добродушной улыбкой поглядывая то на Саксена, то на дочь.— А теперь, позволите ли вы мн сдлать вамъ одинъ вопросъ?

— Сдлайте одолженіе — хоть тысячу.

— Вы дали намъ чекъ на очень большую сумму, сказалъ Колонна, и взявъ бумагу съ конторки, пробжалъ ее глазами:— на сумму до того значительную, что я невольно усумнился, будетъ ли банкиръ вашъ въ состояніи уплатить ее тотчасъ по предъявленіи чека. По крайней-мр рдко случается, чтобы даже такіе мильонеры какъ вы, мистеръ Трефольденъ, держали у банкировъ своихъ столько тысячъ наличными деньгами. Позвольте спросить, приняли ли вы это обстоятельство въ соображеніе?

Саксенъ усиленно вперилъ глаза въ чекъ, спрашивая себя, неужели Олимпія въ самомъ дл удвоила сумму, но отлогость конторки не давала ему разглядть цифры.

— Я уже думалъ объ этомъ, возразилъ онъ съ тревожнымъ видомъ:— и… и я право боюсь, что…

— Что открытый вамъ кредитъ окажется недостаточнымъ для покрытія требуемой суммы, договорилъ Колонна, длая краткую замтку на поляхъ чека.— Хорошо, что я спросилъ.

— Мн очень жаль…

— Чего? Это не иметъ ршительно никакой важности.

— Я боялся, что…

— Я, конечно, не знаю, какъ и гд помщены ваши капиталы, сказалъ Колонна: — но я во всякомъ случа полагаю, что вамъ нетрудно будетъ перевести на имя Друммонда любую сумму, какая потребуется вамъ.

— Капиталы у меня въ государственныхъ бумагахъ — то-есть по большей части, поправился Саксенъ, вспомнивъ о ‘новомъ, сухопутномъ обществ желзной дороги и пароходства’.

— О, такъ вамъ стоитъ только реализировать ихъ. Ничего нтъ легче.

Ничего нтъ легче! Бдный Саксенъ!

— Вамъ, впрочемъ, пожалуй, придется прохаться въ городъ, прибавилъ Колонна.— Кстати, кто вашъ маклеръ?

Но Саксенъ даже не зналъ, что такое маклеръ.

— Деньгами моими распоряжается мой родственникъ, сказалъ онъ:— мн надо отправиться къ нему, чтобы все это устроить.

— Мистеръ Трефольденъ, что иметъ контору въ Чансери-Ленъ?

— Именно.

Синьоръ Колонна и дочь его переглянулись.

— Не вижу, зачмъ вамъ безпокоить вашего родственника въ этомъ случа, сказалъ итальянецъ посл минутнаго колебанія.

— Какъ-такъ?

— Потому что стряпчему нтъ ршительно никакого дла до перевода капиталовъ. Онъ можетъ только обратиться отъ вашего имени къ маклеру. Почему же вамъ самимъ отъ себя не обратиться къ маклеру? Это будетъ гораздо проще.

— Я не думаю, чтобы это было пріятно Вильяму, нершительно замтилъ Саксенъ.

— Извините за нескромный вопросъ, но хорошо ли, что вы до такой степени подчиняетесь мннію вашего родственника? Не подадите ли вы ему этимъ поводъ считать себя вправ присвоить себ нкоторымъ образомъ контроль надъ вашими дйствіями?

Саксенъ промолчалъ. Онъ очень хорошо зналъ, что его родственникъ давно присвоилъ себ этотъ контроль, и что онъ, Саксенъ, вполн подчинился ему, но ему не хотлось открыто въ этомъ сознаться.

— Настоящій случай, продолжалъ синьоръ Колонна: — совершенно особая статья. Родственникъ вашъ не особенно расположенъ къ нашему длу. Въ жизнь свою онъ грошемъ не пожертвовалъ для Италіи, и на ваше благородное приношеніе взглянетъ вроятно съ враждебной точки зрнія. Зачмъ же это дло повергать на его судъ? Если онъ отнесется къ нему съ неодобреніемъ, вдь вы же не возьмете назадъ своего общанія?…

— Ни въ какомъ случа! поспшно вставилъ Саксенъ.

— А упорствомъ своимъ вы его оскорбите. Послдуйте моему совту, любезный мистеръ Трефольденъ, и дйствуйте сами за себя.

— Но я не съумю дйствовать самъ за себя, возразилъ Саксенъ.

— Я васъ всему научу. Я васъ познакомлю съ моимъ пріятелемъ, синьоромъ Наццари, что въ Остни-Фрайерс. Онъ итальянскій еврей, званіемъ маклеръ, и вполн заслуживаетъ ваше довріе.

Саксенъ поблагодарилъ Колонну, но въ душ былъ встревоженъ, и это выразилось на его лиц. Предложеніе синьора Колонны въ высшей степени соблазняло его. Ему крайне не хотлось объявлять своему родственнику о томъ, что онъ сдлалъ, зная, что его настоящій поступокъ разсердитъ его еще въ десять разъ больше, чмъ дло съ Грэторексомъ, но съ другой стороны онъ ненавидлъ всякій обманъ и двуличность.

— Но не выйдетъ ли это, какъ будто я не довряю Вильяму? спросилъ онъ черезъ минуту.— Скрытничать я не намренъ. Какъ хотите, только обманомъ дйствовать я не могу.

Синьоръ Колонна, въ это время записывавшій адресъ своего соотечественника на клочк бумаги, при этихъ словахъ взглянулъ на Саксена и положилъ перо въ сторону.

— Любезный сэръ, сказалъ онъ: — я только совтую вамъ поступить такъ, какъ поступаютъ вс въ подобныхъ случаяхъ. Ни одинъ стряпчій не занимается маклерствомъ.

— Оно такъ, однакоже…

— Это все равно, какъ еслибы вы послали за стряпчимъ въ болзни. Ему оставалось бы только призвать доктора и сдать васъ на его руки, точно также какъ въ настоящемъ случа онъ можетъ только прислать вамъ маклера для размна вашихъ акцій.

— Право, не знаю какъ мн быть! безпомощно воскликнулъ Саксенъ.

Итальянецъ нетерпливо взглянулъ на дочь, но Олимпія не отрывалась отъ своего писанія, и не поднимала съ него глазъ. Она отлично понимала, что отцу ея хотлось, чтобы она ршила вопросъ своимъ вмшательствомъ, но положила себ промолчать. Главное дло она приняла на себя и устроила его, до мелочныхъ подробностей она не хотла снизойти. Итакъ Колонна долженъ былъ добиваться своей цли одинъ, своими силами, и онъ уговаривалъ Саксена до тхъ поръ, пока, если и не убдилъ его, то по крайней-мр уломалъ.

Ршили на томъ, что на слдующій день Саксенъ и Воанъ отправятся въ городъ вмст: мильонеръ для того, чтобы размнять свои бумаги, а майоръ — чтобы распорядиться деньгами по наставленіямъ синьора Колонны.

VIII.
Что случилось наканун.

Было холодное, хмурое утро, совершенно непохожее на ясныя, золотистыя утра, предшествовавшія ему впродолженіе цлыхъ двухъ недль, когда Саксенъ Трефольденъ и майоръ Воанъ помчались въ Лондонъ на почтовомъ позд, отходившемъ съ седжбрукской станціи въ девять часовъ сорокъ-пять минутъ.

Они одни занимали цлое отдленіе, и молча сидли другъ противъ друга, запятые каждый своими мыслями. Ландшафтъ по сторонамъ былъ самый скучный. Низко нависшій туманъ заслонялъ красивые суррейскіе холмы, паръ отъ локомотива сгущался на сыромъ воздух и образовалъ почти неподвижные клубы, стоявшіе въ воздух на цлые четверть мили, позади быстро удаляющагося позда, и развсистые вязы, по мстамъ тянувшіеся почти вдоль самыхъ рельсовъ, смотрли призрачно и уныло. Словомъ, это былъ именно одинъ изъ тхъ дней, которые любятъ описывать французскіе романисты, въ своихъ повствованіяхъ объ Англіи и англичанахъ, одинъ изъ тхъ дней, когда воздухъ тяжолъ и небо сро, и сэръ Смитъ (молодой, богачъ, красавецъ, но сндаемый сплиномъ) отправляется на Примроз-Гилль, и спокойно зарзывается.

Если самый день былъ скученъ, то и путешественники были не мене скучны. Саксенъ въ душ былъ порядочно встревоженъ, а у Воана въ голов роились мрачныя, горькія мысли. Онъ сидлъ нахмуренный, прикусывая концы своихъ длинныхъ усовъ, уставивъ глаза въ коврикъ, лежавшій подъ его ногами, а умомъ и сердцемъ снова переживалъ то, что происходило наканун, вечеромъ, въ гостиной леди Кастельтауерсъ — переживалъ каждое слово, каждый взглядъ, все какъ было — переживалъ въ сотый разъ, и съ каждымъ разомъ воспоминаніе о роковыхъ минутахъ глубже и глубже вживалось въ его душу.

Вотъ что происходило, и какъ все случилось.

Обдъ кончился, кофе былъ поданъ, и майоръ Воанъ пробрался къ уютному уголку, подъ лампою, гд сидла Олимпія и читала. Онъ живо помнилъ, какимъ именно освщеніемъ свтъ падалъ на лицо ея сверху, и какъ она подняла глаза съ милой улыбкою, когда онъ слъ возл нея.

Они разговорились. Онъ сперва просилъ ее извинить за то, что ршился безпокоить ее, потомъ спросилъ, не иметъ ли она порученій въ Италію. Она отвтила, что единственное ея порученіе относится къ нему самому, и заключается въ томъ, чтобы онъ храбро сражался, чему нтъ никакой нужды учить такого неустрашимаго воина, и возвратился бы цлъ и невредимъ, когда правое дло одержитъ побду. И вдругъ, то, что онъ твердо ршился не высказывать никогда, прихлынуло изъ его сердца къ устамъ съ такой силою, что онъ, самъ не зная какъ, спросилъ, будетъ ли для него хоть какая-нибудь надежда, когда все кончится благополучно.

— Надежда? повторила она:— надежда на что, майоръ Воанъ?

Тогда, въ немногихъ, сильныхъ, задушевныхъ словахъ, онъ высказалъ ей, какъ онъ ее любитъ, и что для того, чтобы сдлать ее своею, он готовъ терпть все, идти на все. Но она, глядя на него съ какимъ-то грустнымъ удивленіемъ, отвчала ему, что этому не бывать.

Ему и не снилось никогда, чтобъ бывать. Тысячу разъ онъ твердилъ себ, что было съумасшествіемъ любить ее, что еще вдесятеро большимъ съумасшествіемъ было бы открыть ей свою любовь, а теперь, когда роковыя слова были сказаны, онъ не могъ заставить себя врить, что они были сказаны напрасно.

Голосомъ, дрожащимъ отъ волненія, котораго онъ не въ силахъ былъ подавить, несмотря на вс старанія, онъ спросилъ, не можетъ ли время еще измнить ея чувствъ? и она, очень тихо и грустно, но и очень твердо, отвтила: нтъ!

Нтъ! Ему слышалась самая интонація, съ которою она произнесла это слово — какъ на послдней букв его замеръ ея голосъ — слышался вздохъ, послдовавшій за нимъ. Онъ помнилъ и то, какъ онъ долго сидлъ и смотрлъ на ея руки, покоившіяся, слегка скрещенныя, на книг, лежавшей у нея на колняхъ, какими тонкими и блыми казались он, отдляясь на аломъ фон переплета, какъ хотлось ему, когда все было сказано, взять эти маленькія ручки въ об свои и поцаловать ихъ разъ, одинъ разъ, на прощаніе… Что жь! все сказано, сдлано, кончено… кончено!

Онъ выглянулъ въ окно, устремилъ глаза въ срый туманъ, и сталъ думать объ Италіи и жизни, полной тревогъ и дятельности, ожидавшей его тамъ. Онъ никогда особенно не былъ преданъ собственно ‘итальянскому длу’, а теперь мене, чмъ когда либо. Глаза Олимпіи — вотъ ‘дло’, плнившее его, и подобно многимъ другимъ, онъ примкнулъ къ Италіи только ради нея. Но теперь это не имло для него никакой важности. Ему нужно было развлеченіе, возбужденіе, и всякое дло, за которое нужно бы было выносить трудъ и подвергаться опасности, равно было бы для него находкою.

Саксенъ, между тмъ, сидя въ противоположномъ углу вагона, перебиралъ въ голов много тоже не совсмъ пріятнаго. Вопервыхъ, онъ вовсе не былъ доволенъ собою прежде всего за роль, которую игралъ относительно своего родственника. Онъ никакъ не могъ отдлаться отъ мысли, что онъ поступаетъ съ нимъ скрытно, и эта мысль была ему невыносима. Вовторыхъ, онъ чувствовалъ себя не совсмъ ловко въ отношеніи къ мисъ Колонн. Не то, чтобы онъ строго допрашивалъ себя о томъ, какого именно рода его чувство къ ней, но онъ вдругъ созналъ всю власть ея надъ нимъ, и почти съ испугомъ измрялъ, до какихъ крайностей можетъ довести его желаніе быть ей пріятнымъ. Вильямъ Трефольденъ когда-то сказалъ, что Олимпія способна просить его принять начальство надъ волонтерскимъ отрядомъ, но теперь въ немъ начинало возникать смутное сознаніе, что она способна просить еще и не того.

Сверхъ всего этого, онъ не могъ не вспоминать о своемъ приключеніи въ мавзоле, и о томъ странномъ свиданіи между леди Кастельтауерсъ и мисъ Ривьеръ, котораго онъ былъ невольнымъ свидтелемъ. Печальное, молоденькое личико двушки не давало ему покоя. Онъ непремнно хотлъ помочь ей, но ему нужно было посовтоваться съ кмъ нибудь о томъ, какъ бы толкове помочь ей. А главное, ему хотлось разъяснить тайну ея отношеній къ леди Кастельтауерсъ. Онъ бы многое далъ, чтобы обо всемъ этомъ переговорить съ графомъ, но посл того, что онъ слышалъ, о такомъ шаг, конечно, нечего было и думать. Долго онъ разсуждалъ и ломалъ себ голову, и наконецъ ршилъ на томъ, что посовтуется съ своимъ родственникомъ, пока будетъ въ город.

Такимъ образомъ, погруженные каждый въ собственныя мысли, спутники неслись, сидя другъ противъ друга, но не мняясь ни единымъ словомъ. Путешествіе ихъ, по всей вроятности, продолжалось бы въ томъ же молчаніи до самаго конца, еслибы, гд-то, на полдорог между седжбрукской станціей и Ватерло-Бриджемъ, Саксенъ, случайно взглянувъ на своего товарища, не встртилъ его взгляда, мрачно устремленнаго на него.

— Что это вы, сказалъ онъ съ удивленнымъ смхомъ: — смотрите на меня такими ужасъ наводящими глазами? Что я сдлалъ такое?

— Ничего особенно полезнаго, насколько мн извстно, любезный другъ, отвчалъ офицеръ.— Вопросъ не въ томъ, что вы сдлали, а въ томъ, что вы еще можете сдлать. Я думалъ о томъ, намрены ли вы послдовать моему примру?

— На счетъ чего?

— Насчетъ Италіи, разумется. Думаете-ли вы присоединиться къ войску Гарибальди?

— Нтъ… то-есть я объ этомъ вовсе не думалъ, возразилъ Саксенъ:— а что, Кастельтауерсъ отправляется?

— Не думаю. Мать никогда его не пуститъ.

— Еслибы онъ отправился, и я бы похалъ, сказалъ Саксенъ, посл минутнаго молчанія.— Много, я думаю, тамъ будетъ тасканія по лагерямъ и бивуакамъ, и подраться можно будетъ немало?

— Драться-то можно будетъ вдоволь, что касается лагерной и бивуачной таскатни, объ этомъ я не могу ничего еще сказать, но думаю, что работа на первыхъ порахъ будетъ тяжелая.

— Это бы ничего, сказалъ Саксенъ, воображеніе котораго быстро воспламенялось при этой новой мысли.

— Какъ вы думаете, весело-ли было бы проходить цлый день безъ пищи, спать на голой земл въ проливной дождь, съ однимъ ранцемъ подъ головою вмсто подушки, и подняться на зар, чтобы еще до завтрака драться съ непріятелемъ? спросилъ Воанъ.

— Особенно веселаго тутъ ничего нтъ, со смхомъ отвчалъ молодой человкъ: — а попробовать я все-таки не прочь. Что бы Кастельтауерсу отправиться, мы съ нимъ составляли планъ путешествія по Европ, но участвовать въ сициліанской кампаніи было бы во сто разъ веселе.

— Еслибы онъ былъ такъ же свободенъ, какъ вы, онъ завтра же отправился бы со мной, сказалъ Воанъ, и лицо его снова омрачилось при мысли, что нетолько Саксенъ, котораго онъ только подозрвалъ въ привязанности къ Олимпіи Колонн, но и графъ, въ любви котораго къ ней онъ нисколько не сомнвался, оба останутся вблизи отъ нея, съ правомъ и возможностью искать и, можетъ быть, пріобрсть ея любовь, тогда какъ онъ будетъ далеко.

Въ этой мысли было мало утшительнаго, и отвергнутый поклонникъ красавицы въ эту минуту чувствовалъ, что онъ обоихъ пріятелей ненавидитъ отъ души.

— Какого маршрута вы думаете держаться? спросилъ Саксенъ, неподозрвавшій того, что происходило въ голов его спутника.

— Конечно, самаго прямого: черезъ Дувръ, Кале и Марсель. Въ воскресенье, часовъ въ девять вечера, я буду въ Гену.

— А я въ Кастельтауерс.

— Это какимъ образомъ? спросилъ Воанъ, рзкимъ тономъ: — я думалъ, что положенный вами срокъ пребыванія тамъ кончился вчера.

— Дйствительно, но Кастельтауерсъ упросилъ меня прогостить у него еще недльку, и я возвращаюсь сегодня же вечеромъ. А скучно будетъ безъ васъ за обдомъ!

На это любезное замчаніе майоръ отвчалъ только сердитымъ мычаніемъ.

ГЛАВА IX.
Вильямъ Трефольдинъ объясняетъ теорію юридическихъ фикцій.

Синьоръ Наццари, высокій, худощавый, паукообразный итальянецъ, по званію — маклеръ по части акцій и государственныхъ билетовъ, нанималъ крошечную контору подъ темной аркой, въ самомъ центр безчисленнаго переплетенія проходовъ, извстнаго подъ названіемъ Остин-Фрайерсъ. Онъ былъ предувдомленъ запискою отъ Колонны о посщеніи Саксена, и встртилъ его съ трепетнымъ, многорчивымъ подобострастіемъ, перемшивая разговоръ свой поклонами, словно знаками препинанія, и только что не падая ницъ въ прахъ своей пыльной конторы передъ постителемъ.

Паутина синьора Наццари вообще не изобиловала мухами, а такая золотая муха, какъ Саксенъ — подавно не каждый день попадалась въ нее.

Все дло заняло удивительно мало времени. Недаромъ Колонна говорилъ, что ничего не можетъ быть легче. Они прежде всего отправились въ англійскій государственный банкъ, гд Саксенъ росписался въ большой книг, посл чего возвратились въ контору и ждали и тамъ, пока синьоръ Наццари куда-то исчезъ за деньгами, и очень скоро снова явился съ бумажникомъ, набитымъ банковыми билетами, висвшимъ у него на ше, на стальной цночк — и дло было сдлано.

Затмъ, майоръ Воанъ торжественно изорвалъ чекъ Саксена въ присутствіи маклера, и получилъ стоимость его новенькими банковыми билетами.

— А теперь, Трефольденъ, сказалъ онъ: — до свиданія — въ Италіи.

— Помните, что я еще ни на чемъ не ршилъ, съ улыбкой возразилъ Саксенъ.

— Ршайте-ко ужь лучше разомъ, да подемте со мною завтра утромъ.

— Нтъ, нтъ — и не говорите.

— Не откладывайте однако до тхъ поръ, пока не будетъ ужь никакой потхи. Коли прідете, такъ прізжайте, пока еще есть зачмъ.

— Будьте покойны, возразилъ Саксенъ, слегка покраснвъ:— я не буду на побдномъ пир, если не заслужу своего мста на пол битвы.— Прощайте.

— Прощайте.

Съ этими словами, выбравшись вмст изъ запутаннаго остинфрайерскаго лабиринта на большое открытое пространство передъ биржей, они пожали другъ другу руки и разстались.

Саксенъ повернулъ къ западу и пшкомъ прошелъ по Чипсайду. Онъ шелъ въ Чансери-Ленъ, но не торопился достигнуть мста своего назначенія. Онъ шелъ медленно, изрдко останавливаясь, чтобы поглядть на выставку какого нибудь магазина, и прошелся кругомъ собора св. Павла. Онъ при этомъ старался уврить самаго себя, что длаетъ это для того, чтобы взглянуть на памятникъ Нельсона, но онъ уже два раза видлъ памятникъ, и въ душ зналъ, что весьма мало имъ интересуется. Наконецъ неумолимая судьба доставила его къ двери конторы его родственника, и онъ побрелъ наверхъ но темной лстниц, съ тяжелымъ чувствомъ своей вины, и тайной надеждой не найти стряпчаго дома. На первой площадк ему попался мистеръ Кэквичъ, съ шляпой на голов. Было ровно часъ, и почтенный господинъ отправлялся обдать.

— Мистеръ Трефольденъ занятъ съ кліентомъ, сэръ, сказалъ старшій конторщикъ, къ неизреченному облегченію Саксена.

— О! въ такомъ случа потрудитесь сказать, что я заходилъ, отвчалъ онъ, съ величайшей поспшностью поворачивая назадъ.

— Но этотъ джентльменъ, кажется, сейчасъ уйдетъ, сэръ, можетъ быть, васъ не затруднило бы приссть въ контор на минуту, прибавилъ мистеръ Кэквичъ.

— Я… я думаю, не лучше ли мн попозже опять заглянуть, неохотно проговорилъ Саксенъ.

— Какъ угодно, сэръ, только я увренъ, что вамъ не пришлось бы прождать и пяти минутъ.

Саксенъ покорился обстоятельствамъ и сталъ дожидаться.

Писцы вс разошлись обдать, и онъ, въ теченіе нсколькихъ минутъ, оставался совершенно одинъ. Немного погодя пріотворилась дверь собственнаго кабинета Вильяма Трефольдена.

— Такъ вы сдлаете одолженіе, напишете мн, раздался басистый голосъ, владтель котораго, какъ казалось, придерживавшій дверь изнутри, оставался невидимымъ.

— Можете ожидать письма отъ меня посл-завтра, мистеръ Беренсъ, никакъ не позже, отвчалъ стряпчій.

— Надюсь, что лордъ Кастельтауерсъ вполн понимаетъ, что деньги по закладной непремнно должны быть внесены въ срочный день?

— Я уже давалъ ему объ этомъ знать.

— Непремнно, слышите, мистеръ Трефольденъ? Помните! Я не могу давать отсрочки. Изъ этихъ денегъ двадцать тысячъ фунтовъ должны быть отправлены прямо къ уорстершайрскому агенту, какъ вамъ извстно, остальныя пять тысячъ также понадобятся на ремонтъ, постройки и т. н. Это необходимо — положительно необходимо.

— Мн вполн извстно, что вамъ необходимы эти деньги, послышался въ отвтъ ровный, спокойный голосъ Вильяма Трефольдена:— и я обратилъ вниманіе графа на этотъ фактъ съ надлежащей внушительностью. Я нисколько не сомнваюсь въ томъ, что онъ расплатится съ вами въ срокъ.

— Очень радъ — за него же. До свиданія, мистеръ Трефольденъ.

Съ этими словами мистеръ Беренсъ вышелъ въ контору, въ сопровожденіи стрянчаго, который чуть не привскочилъ на мст при вид своего родственника.

— Вы какъ здсь, Саксенъ? сказалъ онъ, проводивъ постителя до лстницы.— Я думалъ, вы въ Кастельтауерс.

Нужно бы было обладать большей проницательностью, нежели какою могъ похвалиться Саксенъ, чтобы понять, что мистеръ Трефольденъ нетолько думалъ это, но и желалъ этого, потому Саксенъ ничего не замтилъ.

— Оно, по настоящему, такъ и есть, сказалъ онъ:— я въ город только на одинъ день.

— Зачмъ же мы пріхали въ городъ на такое короткое время? Дурного ничего не случилось, надюсь?

— Нтъ — какъ можно! я… т.-е. вы…

И Саксенъ, неопытный въ искусств обходить истину, безмощно путался, пріискивая въ голов, какую бы сказать причину, такъ чтобы не солгать, а настоящей все-таки не выдать.

— Вы врно въ чемъ нибудь хотите со мной посовтоваться, замтилъ стряпчій, отъ котораго не ускользнуло его замшательство.— Пойдемте ко мн въ кабинетъ, и разсказывайте.

Они вошли въ кабинетъ, и Вильямъ тщательно заперъ двойныя двери.

— Прежде всего, Саксенъ, сказалъ онъ, внушительно кладя свою руку на плечо своего молодого родственника:— я долженъ сдлать вамъ вопросъ. Вы видли моего кліента, что сейчасъ отъ меня вышелъ, и слышали, что онъ, уходя, упоминалъ объ одномъ дл…

— Да, сознался Саксенъ:— мн очень жаль…

— Позвольте. Вы слышали имя лорда Кастельтауереа?

— Да.

— Такъ позвольте васъ просить ни подъ какимъ видомъ не говорить графу объ этомъ обстоятельств. Это дло нисколько до него не касается, и его незачмъ безпокоить этимъ.

— Однако, мн послышалось, будто онъ долженъ этому господину двадцать-пять тысячъ.

Вильямъ Трефольденъ улыбнулся и отрицательно покачалъ головою.

— Неправда, ничего не бывало, отвчалъ онъ.— Это, просто, переводъ капитала, частный оборотъ, въ которомъ случайно замшано имя графа — одно имя его, больше ничего. Лично же ему тутъ нтъ никакого дла — ровно никакого.

— Однако!…

— Однако — вы слышали только конецъ разговора, любезный другъ, и ошибочно истолковали немногія слова, слышанныя вами. Понимаете ли вы, что вы не должны пересказывать ихъ?

— Да, понимаю, сомнительно отвчалъ Саксенъ.

— Такъ вы даете слово исполнить мою просьбу?

Саксенъ замялся.

— Въ васъ, кузенъ Вильямъ, я не сомнваюсь, сказалъ онъ наконецъ прямо:— и вы конечно знаете это и безъ моихъ словъ. Но какъ же мн, съ другой стороны, не врить и ушамъ своимъ? я ясно слышалъ, какъ этотъ толстый, сердитый старикъ сказалъ, чтобы Кастельтауерсъ непремнно уплатилъ ему двадцать-пять тысячъ фунтовъ къ десятому числу будущаго мсяца. Какъ же это понять, если не…

— Послушайте меня минуту, Саксенъ, добродушно перебилъ его мистеръ Трефольденъ: — имете ли вы понятіе о томъ, что такое юридическая фикція?

— Слыхалъ, но не знаю, что это такое.

— Вотъ видите ли, на юридическомъ язык, юридическія фикціи опредляются такъ: ‘факты или документы, неимющіе собственной сущности, но признаваемые и принимаемые въ законовдніи для какихъ нибудь особыхъ цлей’.

— Мн и это непонятно.

— Немудрено, отвчалъ стряпчій съ пріятной улыбкой: — но я попытаюсь разъяснить вамъ. Въ законовдніи, какъ и во многомъ другомъ, иной разъ бываетъ удобно принять исходной точкой какое нибудь безвредное предположеніе, чтобы съ помощью его вывести заключенія, которыя иначе стоили бы столько труда и времени, что игра не стоила бы свчъ. Такъ, напримръ, когда на мор заключается юридическій контрактъ, то въ заголовк документа пишется ‘Лондонъ’ или ‘Бирмингамъ’, или любой другой англійскій городъ, для того, чтобы дло, какъ говорится, изъ-подъ вдомства адмиралтейскаго суда, перевести подъ вдомство вестминстерскихъ судовъ. И еще, если истецъ подаетъ жалобу въ судъ казначейства, онъ представляетъ себя должникомъ королевы, но онъ никогда не былъ должникомъ королевы. Онъ столько же долженъ королев, какъ вы и я, но онъ принужденъ прибгнуть къ этой уловк для того, чтобы попасть подъ вдомство именно такого-то, а не другого какого нибудь суда.

— Какая невыносимая чепуха! воскликнулъ Саксенъ.

— Еще одинъ примръ. Не дале какихъ нибудь восьми лтъ назадъ, законъ объ изгнаніи изъ законно обладаемой собственности основывался на цлой ткани юридическихъ фикцій, посредствомъ которыхъ одинъ вымышленный господинъ, называющійся Джонъ До, подавалъ жалобу на другого, вымышленнаго же господина, Ричарда Ро, тогда какъ ни тотъ ни другой никогда не существовали въ какомъ бы то ни было человческомъ образ. Что вы на это скажете, а?

— А то, что будь я юристомъ, я бы стыдился системы, составленной изъ подобныхъ лжей и подлоговъ.

Мистеръ Трефольденъ откинулся на спинку креселъ и расхохотался.

— Прошу не бранить нашихъ юридическихъ фикцій, сказалъ онъ: — въ этихъ мелочахъ вся поэтическая, романтическая сторона законовднія, он-то и предохраняютъ мозгъ нашъ отъ совершеннаго изсушенія.

— Въ подобныхъ уловкахъ не должно бы быть надобности, сказалъ Саксенъ, который никакъ не могъ видть поэтической стороны въ продлкахъ Джона Ро и Ричарда Ро.

— Положимъ, такъ. Он вроятно имютъ начало свое въ какой побудь погршности старинныхъ законовъ. Но вдь у насъ нтъ такой благодати, какъ наполеоновскій кодексъ, а еслибы и была, то очень можетъ быть, что мы не особенно бы цнили ее. Намъ остается только помириться съ нашими законами, какіе они есть, да и за нихъ спасибо сказать. Они могли бы быть еще вдесятеро хуже, поврьте.

— Значитъ, и то юридическая фикція, будто Кастельтауерсъ долженъ мистеру Беренсу двадцать-пять тысячъ фунтовъ? спросилъ Саксенъ.

Мистера Трефольдена непріятно передернуло: онъ надялся, что фамилія торговца шерстью ускользнула отъ слуха Саксена,— и ошибся. Саксенъ, какъ нельзя лучше запомнилъ каждое слово: имена, числа, цифру суммы, однимъ словомъ — все.

— Именно такъ, отвчалъ адвокатъ на его вопросы.— Лордъ Кастельтауерсъ столько же долженъ мистеру Беренсу двадцать пять тысячъ фунтовъ, какъ и вы. Помилуйте, да онъ бы былъ пропадшій человкъ, еслибы у него былъ подобный долгъ.

— Не похоже, замтитъ Саксенъ.

— Я думаю! Тогда бы онъ не набивалъ домъ гостями и не задавалъ бы баловъ и обдовъ. Значитъ, я вамъ все разъяснилъ и могу разсчитывать на ваше слово.

Саксенъ пристально взглянулъ въ лицо своего родственника. Онъ воображалъ, что нтъ того человка, который бы могъ солгать, глядя другому въ глаза. Многіе имютъ то же убжденіе, но боле ошибочнаго понятія быть не можетъ. Опытный, напрактикованный лжецъ, непремнно вперитъ глаза въ самые зрачки слушателя, и боле половины успха своей лжи ожидаетъ именно отъ этой наглости. Но Саксенъ этому не поврилъ бы, еслибы съ неба сошелъ ангелъ и сталъ уврять въ этомъ. И такъ онъ искалъ подтвержденія слышаннаго имъ въ лиц своего родственника, и когда Вильямъ Трефольденъ на его взглядъ, отвтилъ такимъ же безстрашно-добродушнымъ взглядомъ, вс сомннія его исчезли и онъ, не запинаясь, далъ требуемое общаніе.

— Смотрите же, сказалъ стряпчій:— а теперь, Саксенъ, садитесь и разсказывайте, зачмъ вы пришли.

— Это длинная исторія, возразилъ Саксенъ.

— Я привыкъ слушать длинныя исторіи.

— Да я-то не привыкъ разсказывать ихъ, и право не знаю, съ чего начать. Дло идетъ о женщин.

— О женщин! повторилъ Вильямъ Трефольденъ, и Саксенъ не могъ не замтить, что тонъ его голоса обнаруживалъ далеко не удовольствіе.

— Или даже, поспшно прибавилъ молодой человкъ:— врне о двухъ или трехъ женщинахъ.

Мистеръ Трефольдень въ ужас поднялъ руки кверху.

— О двухъ или трехъ женщинахъ! воскликнулъ онъ.— Какія страсти! Одна изъ нихъ, конечно, мисъ Колонна?

— Напротивъ, отвчала. Саксенъ съ жаромъ — даже съ излишнимъ жаромъ, и пустился разсказывать, начиная съ первой встрчи съ мисъ Ривьеръ у ватерло-бриджской станціи и кончая приключеніемъ въ мавзоле.

Мистеръ Трефольденъ съ большимъ терпніемъ выслушалъ его до конца, изрдка прерывая его вопросомъ,— и нанизывая факты въ голов своей, по мр того, какъ они разсказывались. Наконецъ Саксенъ перевелъ духъ и сказалъ:

— Вотъ и все. Скажите же мн теперь, какъ мн приняться за дло!

— Скажите сперва, что вы думаете длать, возразила, стряпчій.

— Разумется, помочь имъ.

— Что же, у васъ есть адресъ молодой двушки: пошлите ей чекъ на пятьдесятъ фунтовъ.

— Она не приметъ. Нтъ, нтъ, кузенъ Вильямъ, это все не то. Надо распорядиться гораздо ловче. Я хочу, чтобы они получали деньги правильно, два раза въ годъ, понимаете? и чтобы этихъ денегъ хватало на содержаніе ея бдной матери въ Италіи, на леченіе, докторовъ, все какъ слдуетъ.

— Но вдь она подучаетъ пенсію отъ леди Кастельтауерсъ…

— Леди Кастельтауерсъ такъ же жестка и холодна, какъ мраморъ, съ негодованіемъ перебила, его Саксенъ:— я по крайней-мр скоре бы съ голода умеръ, чмъ пользоваться отъ нея единымъ грошомъ. Еслибы вы только слышали, какъ неохотно она общала эти жалкіе двадцать фунтовъ!

— Я никогда и не воображалъ, чтобы рука ея сіятельства была особенно щедра на подаянія, замтилъ Вильямъ Трефольденъ.

— Подаянія! сердито откликнулся Саксенъ.

— Впрочемъ, я даже думаю, что врядъ-ли это можно назвать подаяніемъ. Тутъ непремнно есть какое нибудь право… Мн наврное сдается, что я слыхалъ имя Ривьеръ въ связи съ именами Пирпойнтъ и Винклифъ — но какъ и когда… Да вотъ прійдетъ Кэквичъ, онъ вмигъ все разъяснитъ.

И мистеръ Трефольденъ задумчиво откинулся на спинку креселъ.

— Какъ бы вы что нибудь придумали, какъ лучше помочь имъ, сказалъ Саксенъ.— Я хочу, чтобы они получали деньги, но никогда не знали, откуда и отъ кого.

— Это значительно усложняетъ дло, возразилъ стряпчій.

— Да, чтобы это не вышло похоже на подаяніе.

— Еще мудрене.

— Я думаю, нельзя ли ей дать какой нибудь заказъ, нершительно предложилъ Саксенъ.— Заказать ей разв раскрашенныя фотографіи лучшихъ видовъ итальянскаго берега? Какъ вы думаете?

— Это недурная мысль, отвчалъ Вильямъ: — если приняться половче… А, да вотъ, кажется, и Кэквичъ.

И мистеръ Трефольденъ вышелъ въ контору, предоставляя Саксену услаждать свое одиночество пыльною ландкартою и закоптлыми судебными книгами.

По истеченіи получаса, показавшагося гостю безконечнымъ, онъ возвратился съ пачкой записокъ въ рукахъ.

— Ну, кажется, все узналъ, что было можно, и, во всякомъ случа, могу сообщить вамъ, кто такая ваша героиня. Повсть довольно романическая, такъ садитесь же и слушайте со вниманіемъ.

X.
Страница изъ семейной хроники.

Каждому, кто изучалъ англійскую исторію, знакомо древнее и благородное имя Гольм-Пирпойнтъ. Во всхъ средневковыхъ хроникахъ нтъ ни одного боле горделиваго рода. Его знаменитый предокъ, Тьерри де-Пирпойнтъ, ‘перехалъ’, какъ принято говорить, съ Вильгельмомъ-Завоеватедемъ, но онъ былъ только младшимъ сыномъ младшаго же сына славнаго рода, и знатные дома, считающіе его своимъ родоначальникомъ, въ сущности только отпрыски еще боле древняго рода, владвшаго обширными помстьями и громкими титулами еще за три столтія до завоеванія острова.

Какимъ образомъ Тьерри де-Пирпойнтъ сдлался владльцемъ не одного богатаго и плодороднаго англійскаго помстья, какимъ образомъ размножились и благоденствовали его потомки, занимали высокія государственныя должности при тридцати слишкомъ короляхъ, стяжали себ славныя имена въ бою и совт, и породнились браками со всми почти знатными домами страны — было бы лишнимъ здсь перечислять. Довольно будетъ сказать, что Гольм-Пирпойнты были одною изъ старшихъ втвей первоначальнаго корня, и что въ леди Кастельтауерсъ, принадлежавшей по отцу къ Гольм-Пирпойнтамъ, а по матери къ роду Тальботовъ, дйствительно до извстной степени была извинительна та безмрная родовая гордость, которая, такъ-сказать, стлалась подъ каждой ея мыслью, каждымъ ея дйствіемъ, какъ въ картин грунтовка стелется подъ всми слоями красокъ.

Вотъ нкоторыя подробности о родств ея сіятельства.

Джорджъ-Конде Гольм-Пирпойнтъ, третій лордъ Гольмсъ, владлецъ Гольм-Кастля, въ Ланкашайр, будучи уже немолодъ, и сверхъ-того, обременивъ свое небольшое имніе закладными, женился пятидесяти лтъ отроду, къ невыразимой досад своего будущаго наслдника, капитана Гольм-Пирпойнта, изъ Соуерби, на двушк ровно на половину моложе его, извстной въ Портсмут и его окрестностяхъ подъ названіемъ ‘красавицы мисъ Тальботъ’. Она была пятою изъ девяти дочерей, въ семь, состоящей изъ четырнадцати дтей, и отецъ ея, достопочтенный Чарльзъ Тальботъ, занималъ должность контр-адмирала въ королевскомъ флот. Посл этого почти лишнимъ будетъ прибавлять, что у мисъ Тальботъ не было состоянія.

Бракъ этотъ состоялся лтомъ 1810 г., а въ октябр 1811 г. леди Гольмсъ скончалась, оставляя младенца — дочь, Алицію-Клавдію. Вдовецъ, почти убитый горемъ, заперся въ Гольм-Кастл, и зажилъ въ глубочайшемъ уединеніи. Онъ не принималъ ни чьихъ посщеній, уклонялся отъ исполненія своихъ парламентскихъ обязанностей, и рдко можно было его встртить за воротами его парка. Тогда начали расходиться странные слухи о его прав и привычкахъ. Говорили, будто онъ предавался внезапнымъ и безпричиннымъ припадкамъ бшенаго гнва, что на него находили не мене странныя полосы молчанія, что ему ненавистенъ былъ дневной свтъ, что онъ обыкновенно сидлъ днемъ съ зажженными свчами и наглухо закрытыми ставнями, что ему случалось по двое сутокъ не ложиться въ постель, и распускали тысячу тому подобныхъ, дикихъ и невроятныхъ толковъ. Наконецъ, когда свтъ усплъ почти забыть о немъ, и его маленькой дочери было около пяти лтъ, лордъ Гольмсъ озадачилъ своихъ сосдей и ошеломилъ своего наслдника, женясь на гувернантк этой дочери.

Что заставило его придти къ этому ршенію, женился ли онъ на гувернантк ради ея самой, или ради пользы ребенка, или просто для удовлетворенія мимолетной прихоти — это осталось извстнымъ ему одному. Что онъ женился на ней, и что, посл свадьбы, онъ продолжалъ вести тотъ же угрюмый, необщительный образъ жизни, какъ и до нея — вотъ все, что могли сказать даже собственные его слуги. Новая леди Гольмсъ никуда не здила и никого не принимала. Сдлавшись мачихой мисъ Гольмс-Пирпойнтъ, она оставалась тмъ же, чмъ была, будучи ея гувернанткой. Она не присвоила себ ни малйшей власти. Мужа она называла ‘my lord’, побаивалась своихъ слугъ, и уступала повелительному нраву ребенка точно такъ же, какъ и прежде. Результатомъ ея малодушія было то, что она въ собственномъ своемъ дом оставалась нулемъ, и съ нею и обращались какъ съ нулемъ. Когда она, въ свою очередь, тоже родила двочку, не послдовало никакихъ увеселеній, и когда, нсколько лтъ спустя, она умерла, и была положена рядомъ съ своего знатною предшественницею, по ней никто не горевалъ. Еслибы она подарила мужа наслдникомъ, или занимала бы мсто свое съ большимъ сознаніемъ своего достоинства, все вроятно пошло бы иначе. Но свтъ удивительно склоненъ принимать людей по собственной ихъ оцнк себя, а леди Гольмсъ, смущенная почестями, для которыхъ она не была рождена, оцнила себя по внушеніямъ одного изъ самыхъ робкихъ и смиренныхъ сердецъ, когда либо бившихся въ женской груди.

Такимъ образомъ, лордъ Гольмсъ сдлался отцомъ двухъ дочерей и во второй разъ овдовлъ, а капитанъ Гольм-Пирпойнтъ, изъ Соуерби, несмотря ни на что, остался-таки будущимъ наслдникомъ титула своего родственника.

Никогда дв боле во всемъ различныя другъ-отъ друга двочки, какъ об мисъ Гольм-Пирпойнтъ, не воспитывались вмст. Вопервыхъ, въ годахъ ихъ было шесть лтъ разницы. Но это было еще ничего въ сравненіи съ разницей, обнаружившейся въ ихъ наружности, характер и наклонностяхъ.

Старшая изъ сестеръ была высока, стройна и величава, и съ самыхъ раннихъ лтъ, въ ней уже замтно было то необыкновенное сходство съ Маріей-Антуанетой, которое впослдствіи сдлалось столь поразительнымъ. Младшая, напротивъ, была скоре мила чмъ хороша, до болзненности впечатлительна и дика, и такъ же проста и непретендательна, какъ могла бы быть любая крестьянская двочка въ имніи ея отца. Алиція никогда не забывала, что она по отцу и матери одинаково знатнаго происхожденія, Елисавета же, казалось, никогда не помнила, что она даже по отцу принадлежитъ къ высшему сословію. Алиція была холодна и честолюбива, натура же Елисаветы была столько же привязчива и нжна, какъ далека отъ всякаго эгоизма. Она смотрла на Алицію, какъ на благороднйшее и совершеннйшее изъ божьихъ созданій, но Алиція, которая никогда не могла простить отцу его второй женитьбы, относилась къ сестр съ нкоторымъ пренебреженіемъ, какъ ювелиръ къ брильянту съ изъяномъ или спортсменъ къ полукровнымъ лошадямъ.

Года проходили. По мр того, какъ сестры выходили изъ дтскаго возраста, разница между ними длалась еще замтне. Когда старшая мисъ Гольм-Пирпойнтъ достигла возраста, дающаго ей право занять подобающее ей мсто въ обществ, она была представлена ко двору своей тёткой, графинею Гластонбюри, и стала вызжать, по тому чинному порядку, который господствовалъ въ дни Георга III. Передъ концомъ сезона, она была сговорена за Гарольда Винклифа, четвертаго графа Кастельтауерса, а на слдующій годъ, ранней весною, еще прежде, нежели ея маленькая сестра начала выходить изъ класной, молодая красавица была обвнчана въ имніи ея тётки въ Сомерсетшайр, гд брачный обрядъ былъ совершенъ домашнимъ образомъ спискомъ Батскимъ и Велльскимъ.

Между тмъ было ршено устранить отъ младшей дочери лорда Гольмса вс опасности и затрудненія, сопряженныя съ самовластнымъ выборомъ мужа. Ея судьба была напередъ устроена. Ей положено было выдти за капитана Гольм-Пирпойнта изъ Соуерби.

Проще и умне нельзя было ничего придумать: капитанъ Гольм-Пирпойнтъ былъ наслдникомъ ея отца, и было, разумется, весьма желательно, чтобы приданое Елисаветы не перешло въ чужія руки. Кром того Елисавета была очень молода — моложе даже своихъ лтъ — и характеръ ея нуждался въ разумной обработк, капитанъ же Гольм-Пирпойнтъ былъ какъ-разъ такимъ человкомъ, который долженъ былъ съумть ‘обработать’ характеръ молодой двушки. Онъ въ теченіе года прочитывалъ страшное количество солидныхъ сочиненій, до страсти любилъ статистику, говорилъ высокимъ слогомъ, былъ сторонникомъ строгой дисциплины, и имлъ ‘свои воззрнія’ на воспитаніе. Въ довершеніе всхъ этихъ достоинствъ, нужно прибавить, что капитанъ Гольм-Пирпойнтъ былъ еще хорошъ собой, и что ему было не боле сорока-восьми лтъ.

Однакоже, какъ это ни покажется невроятнымъ, но младшая дочь лорда Гольма далеко не такъ восторгалась назначенной ей будущностью, какъ бы слдовало ожидать. Подобно всмъ очень молоденькимъ двушкамъ, она уже много помечтала, и никакъ не могла заставить себя видть въ капитан Гольм-Пирпойнт осуществленіе того идеала, который съ такой любовью рисовало ей ея воображеніе. Любящая ея натура сильно нуждалась въ существ, для котораго она могла бы жить, которое она могла бы боготворить, но она знала, что никакимъ образомъ ей не жить для капитана Гольм-Пирпойнта, и не боготворить его. Боле же всего страшилась она мысли подвергнуться нравственной обработк по его ‘воззрніямъ’.

И такъ, во избжаніе грозящаго ей бдствія, младшая мисъ Гольм-Пирпойнтъ сама распорядилась своей судьбою и — бжала съ своимъ учителемъ рисованія.

Это было страшнымъ ударомъ для гордости всей семьи. Тальботы и Винклифы выразили мнніе, что лордъ Гольмсъ только пожинаетъ плоды собственнаго посва и что больше нечего было и ожидать отъ дочери гувернантки, но самъ лордъ Гольмсъ смотрлъ на дло совершенно иначе. При всей своей жосткости и эксцентричности, старикъ въ самомъ дл любилъ свою младшую дочь, но теперь сердце его ожесточилось противъ нея, и онъ поклялся никогда, пока живъ, не видать ея, не говорить съ нею, и не прощать ея. Затмъ, формально лишивъ ее наслдства, онъ приказалъ, чтобы имя ея никогда боле не произносилось въ его присутствіи.

Раздраженіе леди Кастельтауерсъ противъ сестры было не мене глубоко. Она тоже никогда боле не видала сестры и не говорила съ нею. Она не страдала такъ, какъ страдалъ отецъ ея. Сердце ея не такъ жестоко болло, какъ у него, вроятно потому, что врядъ-ли оно было способно о чемъ нибудь очень болть, но гордость ея была уязвлена чуть-ли еще не глубже, нежели у старика. Ни тотъ, ни другая даже не попытались воротить бглянку. Они вычеркнули имя ея изъ семейной лтописи, жгли, непрочитанными, письма, въ которыхъ она молила о прощеніи, и поступали, во всхъ отношеніяхъ — не такъ, какъ-будто она умерла, а какъ-будто никогда не существовала.

Между тмъ, Елисавета Гольм-Пирпойнтъ бжала съ мужемъ въ Италію. Онъ былъ очень молодъ — совершенный мальчикъ — богатъ надеждами, бденъ деньгами, восторженъ во всемъ, что относилось до его искусства. Но восторженность такъ же часто бываетъ признакомъ просто артистическаго вкуса, какъ пробнымъ камнемъ истиннаго таланта, и Эдгаръ Ривьеръ, со всмъ своимъ утонченнымъ чутьемъ, своимъ поклоненіемъ античнымъ произведеніямъ искусства и боготвореніемъ Рафаэля, не имлъ великаго дара, единственно длающаго людей поэтами и художниками — онъ не имлъ творчества. Рисунокъ у него былъ правильный, колоритъ блестящій, но въ немъ не было священнаго огня, не было того, что отличаетъ геній отъ изящной посредственности. При всемъ томъ онъ врилъ въ себя и жена въ него врила, и годъ за годомъ онъ трудился, производя картины съ самыми возвышенными стремленіями, но которыя какъ-то не сбывались, и заработная скудное пропитаніе копіями съ рафаэлевыхъ картинъ, такъ нжно любимыхъ имъ. Наконецъ однако горькая истина стала ему ясною: онъ убдился, что обольщалъ себя надеждами, которымъ не суждено сбываться. Но было поздно. Здоровье его пострадало отъ долголтнихъ усиленныхъ и безуспшныхъ трудовъ, душа изныла, и не осталась въ немъ и искры того высокаго мужества, которымъ онъ когда-то вооружился бы противъ всхъ ударовъ злой судьбы. Онъ недолго пережилъ свои разбитыя надежды. Онъ умеръ во Флоренціи, буквально отъ тоски, около пятнадцати лтъ посл своего романическаго брака съ Елисаветой Гольм-Пирпойнтъ, оставляя ей дочь, ничмъ необезпеченную.

Такова была судьба этихъ двухъ сестеръ, такова семейная хроника, которую Вильямъ Трефольденъ сообщилъ Саксену въ бглыхъ чертахъ посл своего совщанія съ Абелемъ Кэквичемъ.

XI.
Что было говорено въ клуб.

— А теперь, Саксенъ, сказалъ въ заключеніе мистеръ Трефольденъ:— я не могу сообщить вамъ ничего дале того факта, что Эдгаръ Ривьеръ скончался во Флоренціи года три или четыре назадъ, но кажется, нетрудно отгадать родство и исторію вашей героини. А думаю, что мать ея осталась просто въ нищет, и разумется, не могла же леди Кастельтауерсъ дать ей умереть съ голода. Очень сомнваюсь, чтобы ея щедрость переходила за эту черту.

— Боже милостивый! воскликнулъ Саксенъ, шагавшій въ это время вдоль и поперегъ комнаты въ лихорадочномъ негодованіи:— да вдь она ея сестра, кузенъ Вильямъ, ея родная сестра!

— Хоть и не совсмъ родная, а все-таки ужасно.

— Ужасно? Это просто зврство! Будь я на мст Кастельтауерса…

— Не думаю, чтобы лордъ Кастельтауерсъ когда нибудь даже слыхалъ о ихъ существованіи, прервалъ его адвокатъ.

— Такъ надо ему сказать!

— Только не вамъ говорить. Вы случайно наткнулись на семейную тайну, и, какая бы она ни была, обязаны по чести сохранить ее. Если леди Кастельтауерсъ угодно держать у себя скелетъ, вамъ неприлично было бы посадить его за пиръ, на который она пригласила васъ.

— Къ несчастью, я долженъ съ этимъ согласиться, отвчалъ Саксенъ:— а жаль, хотлось бы сказать ему.

— И не думайте этого длать, ршительно сказалъ Трефольденъ:— вы имете возможность оказать значительную помощь двумъ несчастнымъ женщинамъ, этимъ пока и удовольствуйтесь.

— Но могу я спокойно смотрть на вопіющую несправедливость, воскликнулъ Саксенъ съ жаромъ:— он жестоко обижены.

— Согласенъ, все же изъ этого не слдуетъ, что вы должны изъ себя сдлать Дон-Кихота.

Молодой человкъ закусилъ губу.

— Имя Дон-Кихота, сказалъ онъ: — слишкомъ часто призывается всуе. Боже упаси, чтобы мы, живущіе въ девятнадцатомъ столтіи, съ помощью этого имени длали посмшище изъ простой любви къ справедливости! Мн кажется, что люди здсь несравненно боле заботятся о вжливости и приличіяхъ, чмъ о справедливости. У насъ въ Швейцаріи не такъ. Посовтуйте же, кузенъ Вильямъ, какъ мн помочь имъ?

— Дайте время обдумать, отвчалъ Трефольденъ:— это дло довольно щекотливое.

— Знаю.

— Я подумаю, и напишу къ вамъ завтра.

— Чмъ скоре, тмъ лучше.

— Разумется. Ну, а какъ насчетъ денегъ?

— Насчетъ денегъ — не жалйте.

— А если я васъ накажу положимъ на сто тысячъ фунтовъ, что тогда? сказалъ юристъ съ улыбкою.

— Этого-то я не боюсь, а скоре боюсь, что вы скупиться станете.

— Не бойтесь, не стану, возразилъ Трефольденъ, затмъ Саксенъ отъ души но благодарилъ его, и протянулъ ему руку на прощанье.

— Вы не спрашиваете, какъ идутъ дла нашей компаніи, замтилъ стряпчій, останавливая его.

— Забылъ, по правд сказать, со смхомъ возразилъ Саксенъ:— врно ужь все, какъ слдуетъ.

— Да, ничего, полземъ понемножку, отвчалъ его родственникъ:— капиталъ прибываетъ, и акціонеры имютъ полное довріе къ правленію. Депутація наша еще въ Тегеран, и на этой недл мы отправляемъ одного изъ нашихъ директоровъ въ Сидонъ. Сидонъ, какъ вы, можетъ быть, помните, будетъ нашимъ главнымъ складочнымъ мстомъ на Средиземномъ мор, и мы думаемъ безотлагательно приступить тамъ къ инженернымъ работамъ въ огромныхъ размрахъ,

— Вотъ какъ! А что, это все еще, попрежнему, секретъ? спросилъ Саксенъ.

— Боле, чмъ когда либо.

— Неужели? ну, до свиданья.

— Вы вчно спшите, только заикнешься о дл. Куда вы теперь?

— Въ клубъ, потомъ обратно въ Кастельтауерсъ.

— Вы тамъ совсмъ загостились. Что Колонна?

Но Саксенъ былъ уже на половин лстницы, и повидимому не слыхалъ послдняго вопроса.

Онъ прохалъ прямо въ Эректеумъ, гд немедленно сдлался центромъ всеобщаго вниманія. Молодёжь обступила его, и зная откуда онъ пріхалъ, закидала его вопросами объ Италіи, о томъ, что длаетъ Колонна. Думаетъ ли онъ присоединиться къ Гарибальди? Что замышляетъ Гарибальди? Сочувствуетъ ли Викторъ-Эммануилъ сицилійской экспедиціи? Перенесется ли война въ Неаполь и Римъ? Въ такомъ случа, полагаетъ ли Колонна, что императоръ французскій будетъ помогать пап вооруженной рукой? Правда ли, что Воанъ собирается присоединиться къ арміи освободителей? Правда ли, что лордъ Кастельтауерсъ будетъ командовать англійскимъ контингентомъ? Правда ли, что самъ Саксенъ поступилъ въ офицеры? и такъ дале безъ конца, пока Саксенъ не заткнулъ себ уши и не объявилъ, что не станетъ больше слушать ни одного вопроса.

— Я не состою у синьора Колонны въ должности повреннаго, сказалъ онъ:— и ршительно ничего не знаю о его планахъ и предположеніяхъ. Одно только могу сказать, что я и не думалъ поступать въ офицеры, и съ полной увренностью могу объявить то же и о Кастельтауерс.

— А Воанъ? спросилъ сэръ Чарльсъ Бургойнъ.

— Воанъ дйствительно отправляется. Онъ детъ въ Геную сегодня въ ночь.

— Я въ этомъ былъ увренъ, замтилъ Грэторексъ съ многозначительной усмшкой:— можетъ быть, прелестная Олимпія общалась сжалиться надъ нимъ.

Саксенъ обернулся точно ужаленный.

— Что вы этимъ хотите сказать? спросилъ онъ запальчиво:— что можетъ мисъ Колонна имть общаго съ отъздомъ Воана?

— Мало ли что, возразилъ банкиръ:— что же невроятно, если онъ свою руку посвящаетъ длу Италіи, а она вознаграждаетъ его, отдавая ему свою? По настоящему, справедливость того, требуетъ.

— А Воанъ уже не первый годъ поклоняется олимпійской святын, прибавилъ сэръ Чарльсъ.

— Къ тому же, вмшался другой членъ клуба:— больше незачмъ ему и хать: вс мы знаемъ, что онъ Италію собственно въ грошъ не ставитъ. Но вдь онъ можетъ и ошибиться въ разсчетъ.

— Это врне всего, по моему, замтилъ Бургойнъ:— Олимпія Колонна — женщина умная и знаетъ себ цну по курсу, будьте уврены, что она мтить повыше бднаго драгунскаго майора.

Лицо Саксена все время пылало отъ гнва и какого-то стыда. Наконецъ, онъ уже былъ не въ силахъ промолчать.

— Можетъ быть, все это и правда, сказалъ онъ:— я не считаю врными, но не имю возможности опровергнуть эти слухи. Во всякомъ случа, я знаю одно, что въ душной клубной зал не мсто подвергать имя женщины пересудамъ, какъ это длаете вы, господа.

— Вашъ афоризмъ совершенно безукоризненъ въ общемъ смысл, любезный другъ, возразилъ Бургойнъ:— но въ настоящемъ случа оказывается несостоятельнымъ. Когда имя женщины нсколько лтъ красуется во всевозможныхъ депешахъ, прошеніяхъ, комитетныхъ спискахъ и отчетахъ гражданскихъ и военныхъ, оно можетъ выносить атмосферу даже душной клубной залы.

— Мн кажется, тутъ дло совсмъ другого рода, упорствовалъ Саксенъ.— Депеши и прошенія — дло гласное, подлежащее всенародному обсужденію.

— А предполагаемый бракъ хорошенькой женщины — дло частное, хотите вы сказать, и подлежитъ только секретному обсужденію, смясь прибавилъ гвардеецъ.— О себ во всякомъ случа скажу, что я намренъ застрлиться въ день свадьбы мисъ Колонны съ какимъ бы то ни было смертнымъ.

Затмъ разговоръ снова перешелъ на Гарибальди и Виктора-Эмануила, и Саксенъ потихоньку ушелъ изъ клуба, поспшивъ на желзную дорогу.

Онъ былъ не въ дух и почти сердитъ во все время, пока, развалившись въ кэб, катилъ вдоль Стрэнда. Въ короткій часъ, проведенный имъ въ клуб, онъ слышалъ многое, что ему было крайне непріятно, многое, чего онъ не могъ опровергнуть, и что, слдовательно, долженъ былъ выносить сравнительно терпливо. Одно то, что имя Олимпіи такъ свободно произносится столькими праздными устами, уже казалось ему оскверненіемъ, но произносить его заодно съ именами Воана и Кастельтауерса, и — почему знать?— быть можетъ, десятковъ другихъ, поневол поставленныхъ въ сношенія съ нею своими политическими убжденіями — одно это уже было въ глазахъ его ни боле ни мене, какъ святотатство.

Начать съ того: былъ ли на свт человкъ, достойный ея? Во всякомъ случа, ужь никакъ же не майоръ Воанъ, съ своими поверхностными понятіями о нравственности, своимъ худо-скрытымъ цинизмомъ и бородою боле чмъ съ нросдью. Даже не Кастельтауерсъ, при всемъ его истинно джентльменскомъ благородств. Нтъ! Олимпіи Колонн въ мужья годился бы только какой-нибудь современный Дюгекленъ или Байардъ, какой-нибудь мужъ древняго, героическаго закала, душа котораго пылала бы такимъ же огнемъ, какой воспламенялъ ея душу, который совершилъ бы великіе подвиги для любимаго ею дла, и клалъ бы свои славные лавры къ ея ногамъ. Только существовалъ-ли такой герой: молодой, прекрасный собою, отважный, пылкій, обольстительный въ любви и мощный въ бою — герой, рыцарь sans peur et sans reproche?

Быть можетъ, Саксена и утшало лишь это убжденіе, что только какой-нибудь chevalier preue можетъ быть достоинъ мисъ Колонны, и что нтъ вроятности, чтобы таковой явился.

Предаваясь подобнымъ размышленіямъ, онъ очутился на станціи, какъ разъ къ третьему звонку. Бросить кассиру деньги, пробжать всю платформу, и вскочить въ вагонъ перваго класса въ ту самую минуту, какъ кондукторъ издавалъ предварительный свистокъ — все это было дломъ мгновенія. Когда дверца за нимъ захлопнулась, и онъ опустился въ ближайшее кресло, знакомый голосъ позвалъ его по имени, и онъ передъ собою увидлъ мисъ Гагертонъ.

XII.
Въ вагон.

— Очень рада васъ встртить, мистеръ Трефольденъ, сказала она, протягивая ему руку съ тмъ радушнымъ, почти мужески-непринужденнымъ движеніемъ, отъ котораго Саксену всегда длалось такъ пріятно и весело въ ея обществ.— Что жь, много вы перестрляли тетеревей, много выиграли пари на бгахъ съ тхъ поръ, какъ мы съ Вами видлись въ послдній разъ?

— Нтъ, шутливо отвчалъ Саксенъ.— Я занимался боле полезнымъ дломъ.

— Очень рада слышать. А можно спросить, какимъ именно?

— О, мисъ Гатертонъ, если вы потребуете подробнаго отчета — я погибшій человкъ! Я только имлъ смутное, но отрадное сознаніе, что я велъ себя похвально, и вообще сталъ лучше, нежели былъ. Довольно неопредленный отвть, не такъ-ли?

— Весьма неудовлетворительный. Во всякомъ случа, вы еще не облеклись въ красную рубашку?

— Въ красную рубашку! откликнулся Саксенъ, съ невольнымъ взглядомъ на маленькія синія подковочки, которыми была усяна грудь одежды, украшавшей въ этотъ день его особу.— Какъ это, красную рубашку?

— Ахъ, боже мой, какой вы непонятливый, ну, еще не перешли къ Гарибальди?

Опять Гарибальди! Казалось, будто самый воздухъ въ этотъ день былъ наполненъ одними именами Италіи и Гарибальди.

— И вы туда же, мисъ Гатертонъ! въ отчаяніи воскликнулъ Саксенъ.— Въ одно утро, проведенное мною въ город, я наслышался объ итальянскихъ длахъ боле, чмъ во все время моего пребыванія въ Кастельтауерс. Въ клуб больше ни о чемъ не говорили.

— Весьма естественно, отвчала наслдница.— Постороннимъ зрителямъ гораздо досужне болтать, нежели самимъ дятелямъ. Серьёзно, неужели же мисъ Колонна не завербовала васъ?

— Право же, нтъ.

— Вы меня удивляете. Я никакъ не думала, чтобы она выпустила изъ рукъ такого рослаго молодца, какъ вы. Но, можетъ быть, вы, во всякомъ случа, сами собираетесь?

— Я еще вовсе не ршилъ, ни такъ ни иначе, отвчалъ Саксенъ: — но еслибы кто-нибудь изъ нашихъ отправлялся, я бы съ удовольствіемъ присосдился.

— Я бы непремнно похала, будь я мужчина, сказала мисъ Гатертонъ.— Кстати, какъ идутъ денежныя дла Игаліи? Я на дняхъ слыхали, что сильно нуждаются въ деньгахъ, и послала бездлицу — немного, но въ эту минуту больше не могла.

— Касса, кажется, ничего — пополняется, отвчалъ Саксенъ, съ нкоторымъ замшательствомъ.

— Вы, конечно, одинъ изъ подписчиковъ?

— Да, и и кое-что далъ.

Мисъ Гатертонъ пытливо посмотрла на него.

— Хотлось бы мн знать, какой цифр равняется это кое-что, сказала она.— До меня сегодня дошелъ странный слухъ… но вы, вроятно, не станете отвчать мн, если я сдлаю вамъ вопросъ?

Саксенъ засмялся, и отрицательно покачалъ головой.

— Слухъ по большей части не что иное, какъ благозвучный синонимъ лжи, возразилъ онъ.— Никогда не врьте слухамъ.

— Вы, можетъ быть, правы, отвчала мисъ Гатертонъ серьёзно: — прискорбно было бы, еелибы всему врить…

Она не договорила и прибавила:

— Еслибы вы какъ-нибудь собрались въ Италію, мистеръ Трефольденъ, непремнно дайте мн знать. Я только не надивлюсь, какъ мисъ Колонна давно не принялась испытывать на васъ свое краснорчіе.

— Да вдь я не итальянецъ.

Мисъ Гатертонъ улыбнулась, съ видомъ сожалнія.

— Любезный сэръ, сказала она:— еслибы вы были индійскій душитель, и захотли бы посвятить ‘длу’ свой арканъ, то Колонны и тогда приняли бы васъ. Національность для нихъ ничего не значитъ. Имъ нуженъ либо волонтеръ, либо подписчикъ, больше ничего. Вдь значительное число вашихъ соотечественниковъ уже перешло черезъ Альпы.

— Врно ли вы это знаете?

— Такъ же врно, какъ то, что вы газетъ въ руки не берете.

— Врне ничего быть не можетъ, смясь согласился Саксенъ:— дйствительно, въ чтеніи газетъ я неповиненъ.

— Англійскій волонтерскій отрядъ уже организовался въ Гену, продолжала мисъ Гатертонъ.

— Знаю.

— Я слыхала, что будетъ и нмецкій отрядъ: еще поговариваютъ о двухъ отрядахъ: швейцарскомъ и венгерскомъ.

Саксенъ привскочилъ съ своего мста.

— Швейцарскій отрядъ! почти крикнулъ онъ: — швейцарскій отрядъ, и никто мн о немъ не сказалъ ни полслова!

— Странно, замтила мисъ Гатертонъ.

— А мисъ Колонна не позже, какъ вчера утромъ, еще такъ много толковала мн объ Италіи!

— Можетъ быть, имъ вовсе не хочется сдлать изъ васъ воина, мистеръ Трефольденъ, сказала наслдница.

— Но вдь они нуждаются въ солдатахъ!

— Такъ, но…

— Но, что?

— Можетъ быть, они въ настоящую минуту боле нуждаются въ томъ, что издревле называется мышцами войны, чмъ лично въ вашихъ мышцахъ.

— Вы говорите о деньгахъ! запинаясь проговорилъ Саксенъ.

— Вдь васъ, чего добраго, убить могутъ.

— Конечно, могутъ, но вдь каждый волонтеръ рискуетъ жизнью. И Воана могутъ убить.

— Ничего нтъ мудренаго, разница въ томъ, что у майора Воана нтъ вашихъ несметныхъ мильоновъ.

— Я… я, право, васъ не понимаю! сказала она.

— Желаете ли вы, чтобы я говорила ясне?

— Безъ всякаго сомннія.

— Въ такомъ случа скажу, извините за сравненіе, что можетъ быть, было бы не совсмъ политично убивать курицу, несущую золотыя яйцы.

— О, мисъ Гатертонъ, заступился Саксенъ: — можно ли быть до такой степени несправедливою, даже злою!

Мисъ Гатертонъ добродушно усмхнулась.

— Я выражаюсь довольно рзко, мистеръ Трефольденъ, сказала она: — а за эту черту, обыкновенно, попадаешь въ несправедливые и злые. Только, право, вамъ незачмъ сердиться на меня за то, что я говорю правду.

— То-то, что вы ошибаетесь: это неправда, и не похоже на правду.

— Послушайте, сказала она:— я обоихъ Колоннсвъ знаю лучше васъ. Джуліо Колонна положительно ненасытимъ, какъ только дло касается Италіи. Я не оспариваю у него личнаго безкорыстія. Онъ бы снялъ съ себя платье, чтобы купить пороха и дроби для Италіи, но не задумался бы снять его и съ сосда для той же цли.

— Увряю васъ…

— Увряю васъ, мистеръ Трефольденъ, что вы можете врить мн, когда я вамъ говорю, что онъ считалъ бы своей священной обязанностію усадить въ итальянское дло все ваше состояніе до послдней копейки, еслибы только могъ до него добраться. Вамъ не мшаетъ остерегаться его.

— Во всякомъ случа я увренъ, что мисъ Колонна…

— Мисъ Колонна во всемъ подчиняется своимъ политическимъ убжденіямъ и вліянію отца. Остерегайтесь и ея.

— Вы скоро велите мн остерегаться васъ самихъ, мисъ Гатертонъ!

— Врядъ ли, любезный сэръ. Я къ вамъ крайне расположена, но не имю на васъ никакихъ видовъ. Мн не нужно ни вашихъ денегъ, ни… Знаете ли, что говорятъ про васъ и мисъ Колонну?… Кстати, не это ли ваша станція?

— Про меня и мисъ Колонну? повторилъ Саксенъ, съ замирающимъ сердцемъ.

— Да… только это въ самомъ дл Серджбрукъ. Убирайтесь — здсь не стоятъ ни одной минуты.

— Ради самаго неба, мисъ Гатертонъ, скажите!

— Нтъ, нтъ, не скажу! Убирайтесь, говорю вамъ, или васъ увезутъ. Я вамъ скажу, когда вы соскочете на платформу.

Саксенъ выскочилъ изъ вагона, но обими руками держался за спущенное окно.

— Такъ что же? сказалъ онъ:— говорите!

— Вотъ что, отвчала мисъ Гатертонъ, произнося слова нсколько медленно, и глядя ему прямо въ глаза:— говорятъ, что вы промотаете все свое состояніе на Италію, женитесь на Олимпіи Колонн и сдлаете лорда Кастельтауерса несчастнымъ человкомъ.

Но послднихъ пяти словъ Саксенъ не слыхалъ. Ихъ покрылъ острый свистокъ локомотива и поздъ тронулся. Молодой человкъ нсколько минутъ глядлъ ему вслдъ въ какомъ-то тупомъ оцпенніи.

‘Промотаете все свое состояніе на Италію, и женитесь на Олимпіи Колонн!’ повторялъ онъ про себя.

— Прикажете свезти въ Кастель-гауерсъ, сэръ? спросилъ единственный извощикъ мстечка, узнавшій гостя графа.

Но Саксенъ предпочелъ идти пшкомъ, и отправился проселкомъ черезъ поле, напутствуемый словами мисъ Гатертонъ, неотступно звучавшими у него въ ушахъ.

‘Женитесь на Олимпіи Колонн!’ въ двадцатый разъ твердилъ онъ, садясь на забор, и безсознательно обезглавливая своей тростью ближайшіе одуванчики.— ‘Женитесь на Олимпіи Колонн!’ — Боже мой, да на всей земл нтъ ни однаго царя, который на половину былъ бы достоинъ ея! А я… да я едва въ рабы гожусь ей, какая дикая фантазія! Дикая, нелпая фантазія!

Дикая, нелпая фантазія — пусть такъ, однако онъ ни о чемъ другомъ не могъ думать, и медленно пробираясь веселыми лугами, все только повторялъ съумасшедшія слова:

‘Женитесь на Олимпіи Колонн!’

XIII.
Верхъ искуcтва.

Въ то самое время, какъ кэбъ Саксена заворачивалъ въ ворота станціи желзной дороги, Вильямъ Трефольденъ, въ точно такомъ же экипаж, быстро катилъ по ватерлосской дорог. Оба экипажа прохали но ватерлосскому мосту почти рядомъ, и по одному изъ тхъ странныхъ стеченій обстоятельствъ, которыхъ въ дйствительной жизни бываетъ больше, чмъ въ самыхъ романахъ, одинъ Трефольденъ спшилъ въ Суррей, въ качеств ласкаемаго и чтимаго гостя леди Кастельтауерсъ, между тмъ, какъ другой катилъ по тряской мостовой въ Камбервелль, отыскивая обиженную, покинутую сестру графини.

‘Нумеръ шестой, Брюднелль-Террасъ’.

Мистеръ Трефольденъ досталъ карточку изъ своего бумажника, и раза два перечелъ написанный на ней адресъ. Это была та самая карточка, которую мисъ Ривьеръ дала Саксену, и которую послдній вручилъ стряпчему не дале, какъ часъ назадъ. Трефольденъ не любилъ мшкать въ длахъ, и въ настоящемъ случа боле чмъ сдержалъ данное слово. Онъ общалъ своему молодому родственнику заняться этимъ дломъ по его просьб, но не общалъ приняться за него еще въ тотъ же день, а между тмъ, едва усплъ онъ отпустить Саксена, какъ уже пробирался по тснымъ улицамъ, съ адресомъ мисъ Ривьеръ въ рукахъ.

Дло въ томъ, что Трефольденъ этимъ эпизодомъ семейной хроники интересовался боле, нежели счелъ нужнымъ выказать при Саксен, и радъ былъ возможности воспользоваться безъ минуты замедленія случаемъ узнать что нибудь поближе объ обихъ Ривьеръ. Никто лучше его не зналъ цны всякой домашней тайны. Правда, собственно эта тайна могла и не имть особенной важности для него, но кто можетъ напередъ сказать, что впослдствіи окажется полезнымъ и что нтъ? Во всякомъ случа, Трефольденъ съ замчательной быстротой соображенія разсчелъ возможныя выгоды предпринятаго имъ дла, и хотя онъ выговорилъ себ время на обсужденіе того, какъ лучше за него приняться, но въ ум его уже было боле нолдюжины набросанныхъ плановъ еще прежде, чмъ Саксенъ вышелъ изъ его кабинета. Планы Трефольдена рдко нуждались въ тщательной разработк. Они рождались изъ его находчиваго мозга, какъ Минерва изъ головы Зенеса, въ полномъ вооруженіи и готовые въ бой.

Итакъ, задумчиво опрокинувшись на подушки, со скрещенными на груди руками и сигарой въ зубахъ, Трефольденъ прохалъ мимо обелиска и слона съ башнею, и углубился въ самую сердцевину той тсной, мрачной подгородной части Лондона, которую можно бы назвать общимъ именемъ Транспонтіи. Тутъ онъ отпустилъ кэбъ, и пшкомъ отправился розыскивать брюднельскую террасу.

Для неопытнаго изслдователя, транспонтійская область усяна всевозможными преградами и препятствіями. Тутъ царство пыли и смертной скуки. Весь воздухъ пропитанъ чмъ-то въ род запаха кирпичной глины. Звонокъ, зовущій на работу, раздается въ самые несообразные часы. Грязноватыя, низкія жилища съ претензіей на изящество и пыльные, засохшіе палисадники тянутся по всмъ направленіямъ безконечными, однообразными рядами, только кое-гд прерываемыми великолпнымъ питейнымъ домомъ, или унылой открытой площадкой, называемой, вроятно въ насмшку, лугомъ или выгономъ. По громадности пространства, которое она занимаетъ, и по своему безвыходному однообразію, топографія транспонтійской области способна привести захожаго путника въ отчаяніе.

Впрочемъ, Трефольденъ былъ слишкомъ хорошо знакомъ съ лондонскими трущобами и захолустьями, чтобы даже путаница подгородной топографіи могла привести его въ большое недоумніе. Онъ продолжалъ путь свой съ изумительнымъ инстинктомъ кровнаго лондонскаго жителя, и перейдя нсколько небольшихъ скверовъ, повернувъ въ нсколько проулковъ, вышелъ прямо къ брюднельской террас.

Терраса эта была невзрачная и скучная на видъ, выстроенная по дюжинному архитектурному образцу, спеціально примненному къ постройкамъ, назначеннымъ для меблированнихъ квартиръ, она поднималась фута на четыре выше уровня улицы и на нее можно было всходить съ обоихъ концомъ по нсколькимъ полуразвалившимся каменнымъ ступенямъ. Она была обстроена двадцатью-четырьмя мрачными домами, въ восемь комнатъ каждый, и въ которомъ-нибудь изъ этихъ домовъ, въ какое угодно время года, ужъ непремнно происходила либо распродажа, либо переселеніе. Кром неизбжнаго затасканнаго коврика на лстницахъ, тамъ же всегда можно было застать одинъ изъ немене неизбжныхъ уличныхъ органовъ, изъ тхъ поистин чудесныхъ органовъ, которыхъ такъ же невозможно заставить замолчать, какъ вопіющій къ небу голосъ крови. Одинъ изъ старожиловъ брюднельской террасы сознавался, что на его памяти не бывало того часа дня (исключая воскресенья), въ который бы какой-нибудь пармскій или лукскій сирота не терзалъ слухъ и душу злополучныхъ туземцевъ, съ безпощадной добросовстностью отсчитывая весь свой репертуаръ отъ нумера перваго и до нумера двадцать-четвертаго. Въ ту минуту, впрочемъ, какъ мистеръ Трефольденъ постучался въ дверь дома, бывшаго цлью его путешествія, итальянскій сирота находился на другомъ конц террасы.

Неряшливая служанка, враждебной наружности, растворила дверь ровно на шесть вершковъ, и спросила мистера Трефольдена, чего ему нужно.

Джентльменъ отвтствовалъ, что желаетъ видть мистрисъ Ривьеръ

— За дломъ, что ли? допрашивала двушка, оборонительно заставляя дверь ногою.

Мистеръ Трефольденъ объяснилъ, что ‘за дломъ’.

— Значитъ, вамъ мисъ Риверсъ нужно, окрысилась она:— такъ бы и сказали.

Мистеръ Трефольденъ пытался пояснить, что онъ бы предпочелъ видть саму мистрисъ Ривьеръ, если она согласится принять его, но воинственная прислужница ршительно не допустила его даже изложить подобное требованіе.

— Мн дла нтъ до вашихъ предпочтеній, объявила она гнвно: — сказано, мистрисъ Риверсъ вамъ не видать, коли мисъ Риверсъ не годится, можете убираться.

Оставалось уйти или войти въ цитадель на предписанныхъ условіяхъ: стряпчій предпочелъ послднее.

Его провели въ гостиную, очень бдно убранную. Окно было заставлено темнымъ экраномъ, и на стол, стоявшемъ около него, были разбросаны небольшія фотографіи и разныя принадлежности рисованія. Къ стнамъ были приколоты булавками три-четыре эскиза. На камин стоили старинные бронзовые часы изящной заграничной работы, а въ дальнемъ углу комнаты, между каминомъ и окномъ, лицомъ къ стн, былъ наваленъ цлый ворохъ старыхъ картинъ. Съ перваго же взгляда Трефольденъ отгадалъ значеніе этой обстановки. Онъ зналъ такъ же врно, какъ будто ему сказали это сами хозяева, что часы и картины — наслдство отъ бднаго Эдгара Ривьера, а маленькіе акварели — произведеніе дочери художника. То были только легкіе эскизы, почти одни абрисы съ кое-гд набросанной краской, но въ нихъ сказывалась замчательно свободная и твердая кисть. На одномъ изъ нихъ былъ изображенъ обломокъ циклопической стны, завшанной ползучими растеніями, на другомъ — одинокая средневковая башня, съ несущимися надъ нею, причудливо изорванными грозовыми тучами, на третьемъ — группа кедровъ, опаленныхъ молніей, мрачно выдлялась на багровомъ фон неба заката. На всхъ эскизахъ была та печать смлости, которая дается только творчеству, и всмъ имъ служили заднимъ планомъ тосканскіе холмы. Вильямъ Трефольденъ былъ порядочнымъ знатокомъ въ искуств, и сразу увидлъ, что въ этихъ немногихъ небрежныхъ наброскахъ таится художническій геній.

Пока онъ еще разглядывалъ пейзажи, дверь беззвучно отворилась позади его, и близкій шелестъ женскаго платья далъ ему замтить, что онъ уже не одинъ. Онъ обернулся. Передъ нимъ, на полдорог отъ окна къ двери, стояла молодая двушка, бдно одтая въ платье изъ какой-то дешевенькой черной матеріи, безъ всякаго украшенія, кром узенькаго благо воротничка — существо до того нжное, воздушное, съ лицомъ такой прозрачной близны, такое, повидимому, слабенькое и, если можно такъ сказать, хрупкое, что стряпчій въ первую минуту могъ только молча глядть на нее, какъ на какое нибудь дивное произведеніе искуства, къ которому опасно прикоснуться.

— Вы желали меня видть, сэръ? сказала она, слегка вспыхнувъ первую минуту, потому что Трефольденъ все еще молча смотрлъ на нее.

— Я желалъ бы видть мистрисъ Ривьеръ, отвчалъ онъ.

Молодая двушка указала на стулъ.

— Мать моя больна, сказала она: — съ нею можно имть дло только черезъ меня. Не потрудитесь ли ссть.

Но Трефольденъ, вмсто того, чтобы ссть, подошелъ къ тому углу, гд пыльныя картины были навалены у стны, и сказалъ:

— Это, вроятно, картины вашего отца?

Все лицо двушки просіяло при этомъ имени.

— Да, отвчала она съ живостью.— Вы знакомы съ его произведеніями!

Трефольденъ не сейчасъ отвчалъ на этотъ вопросъ: помолчавъ минуту, онъ взглянулъ на нее съ глубокимъ, почти нжнымъ участьемъ.

— Я знакомъ съ его произведеніями, сказалъ онъ наконецъ: — и съ нимъ самимъ я былъ знакомъ.

— Вы его знали? О! вы знали хорошаго человка, сэръ, если знали моего милаго, дорогого отца.

— Хорошаго человка — и хорошаго художника, добавилъ Трефольденъ.

На глазахъ ея мгновенно навернулись слезы.

— Да! еслибы только свтъ призналъ его! прошептала она.

Трефольденъ въ эту минуту думалъ, что никогда еще онъ не видалъ такихъ чудныхъ, трогательныхъ глазъ.

— Свтъ никогда не признавалъ своихъ избранныхъ геніевъ, возразилъ онъ:— до тхъ поръ, пока они не переходили за черту, доступную его зависти и хвал. Но и для нашего отца настанетъ день справедливаго суда.

— Вы думаете? сказала она, невольно подходя къ нему нсколько ближе, и поднимая на него глаза, съ полуробкимъ, полудоврчивымъ взглядомъ дитяти.— Увы, я почти уже потеряла надежду.

— Никогда не теряйте надежды. Ничто на этомъ свт такъ не шатко, какъ собственныя его сужденія, ничто не иметъ такого непреложнаго череда, какъ законъ воздаянія по достоинству. Къ несчастью, лавровый внокъ слишкомъ часто приносится на могилу.

— Гд вы его знали? въ Италіи?

— Нтъ, въ Англіи.

— Вы, можетъ быть, съ нимъ учились?

— Нтъ. Я искренній любитель искуствъ, отвчалъ Вильямъ:— но самъ не художникъ. Я глубоко уважалъ талантъ вашего отца, мисъ Гивьеръ, это-то чувство и привело меня сюда. Я желалъ бы знать, которыя изъ его картинъ еще остались во владніи его семейства, и съ радостью пріобрлъ бы нсколько изъ нихъ, если это будетъ мн позволено.

По блдному лицу двушки при этихъ словахъ пробжало выраженіе захватывающей духъ радости, но тотчасъ за нимъ еще боле глубокаго страданія.

— Надюсь, что я не сказалъ ничего такого, что могло бы быть вамъ непріятно? Сказалъ Трефольденъ такъ же почтительно, какъ будто нжное, слабое, молодое созданье, стоявшее передъ нимъ, было величавой принцесою, одтою въ золото и серебро.

— О, нтъ, нисколько! отвчала она дрожащимъ голосомъ:— мы будемъ очень рады… продать ихъ.

— Значитъ, вы разршаете мн взглянуть на нихъ?

— Я вамъ ихъ покажу.

Но мистеръ Трефольденъ не допустилъ мисъ Ривьеръ показывать ему картины. Онъ объявилъ, что он слишкомъ тяжелы, слишкомъ пыльны, что, притомъ, онъ такъ радъ случаю видть ихъ, что никакой трудъ не сочтетъ безпокойствомъ для себя. Затмъ онъ просилъ позволенія составить съ окна экранъ, и тогда уже вытащилъ изъ угла первую картину, тщательно стеръ съ нея пыль собственнымъ своимъ чистымъ носовымъ платкомъ, и поставилъ ее въ лучшее освщеніе, какое можно было найти въ небольшой, тусклой комнат.

— Это одна изъ послднихъ его картинъ, замтила дочь художника со вздохомъ.

Она изображала Аполлона и Дану: Аполлонъ стоялъ въ поз, выражающей отчаяніе, и очень напоминалъ господина въ любительскомъ спектакл, тщательно вышколеннаго на древне-греческій ладъ и неравнодушнаго къ своимъ ногамъ, Дана задорно выглядывала на него изъ-за листвы лавроваго куста. Нельзя было бы назвать эту картину тривіальною, или безусловно плохимъ произведеніемъ, но она отличалась всми худшими недостатками французской школы, не позаимствовавъ впрочемъ отъ нея ни смлости, ни силы, словомъ, она въ высшей степени отзывалась академической дюжинностью и поверхностностью.

Трефольденъ, хотя съ перваго взгляда оцнилъ картину покойнаго художника по достоинству, однакоже отошелъ на дальнйшій конецъ комнаты, заслонилъ глаза рукою какъ зонтомъ, и объявилъ, что это — прелестное произведеніе, полное поэзіи и классическаго чувства.

Затмъ на сцему явились Купидонъ и Психея, повидимому готовые отхватить pas de deux, Даная, наводняемая потоками желтой охры, Эндиміонъ, почивающій очевидно на сценической скамь, при свт бумажнаго фонаря, изображающаго луну, Карактакусъ въ присутствіи Клавдія, Діана и Каллисто, и штукъ двадцать другихъ картинъ, которыхъ достало бы для наполненія картинной галлереи умренныхъ размровъ, вс безъ исключенія фабрикованныя по одному и тому же образцу, представлявшія повтореніе однихъ и тхъ же избитыхъ сюжетовъ, вс одинаково безукоризненныя въ отношеніи соблюденія положенныхъ правилъ и одинаково посредственныя по концепціи и исполненію.

Мистеръ Трефольденъ съ примрнымъ терпніемъ осмотрлъ всю коллекцію, развертывая т изъ картинъ, которыя были безъ рамъ, и до мелочей исполняя принятую имъ на себя роль съ естественностью, превышающей всякую похвалу. Онъ долго останавливался на вымышленныхъ красотахъ, слегка задумывался надъ незначительными, будто бы, погршностями, отъ времени до времени возвращался къ наиболе плнившимъ его картинамъ, словомъ — разыгралъ просвщеннаго цнителя въ гакомъ совершенств, что бдное дитя, слдившее за всякимъ движеніемъ, почти готово было пасть къ его ногамъ уже на половин осмотра.

— Какъ бы онъ былъ счастливъ, еслибы могъ слышать васъ, сэръ! неоднократно повторяла она.— Никто никогда не оцнилъ его таланта такъ, какъ вы!

На что Трефольденъ только отвчалъ, тономъ задушевнаго участія: ‘очень жаль’.

Наконецъ онъ отобралъ четыре изъ наимене плохихъ картинъ, и освдомился, на какихъ условіяхъ онъ можетъ имть удовольствіе превратить ихъ въ свою собственность?

За ршеніемъ этого вопроса мисъ Ривьеръ обратилась къ своей матери, но кончилось тмъ, что мистера Трефольдена просили самого назначить имъ цну.

— Вы меня однако ставите въ весьма затруднительное положеніе, сказалъ онъ.— Что, если я предложу слишкомъ малую сумму?

— Этого мы не боимся, отвчала молодая двушка съ робкой улыбкой.

— Вы слишкомъ добры, но… дло въ томъ, что я имю въ виду пріобрсти еще нсколько изъ этихъ картинъ,— можетъ быть, даже вс, если мистрисъ Ривьеръ ршится разстаться съ ними.

— Вс! повторила она съ замирающимъ дыханіемъ.

— Теперь еще не могу сказать наврное, но это весьма вроятно.

Мисъ Ривьеръ взглянула на Трефольдена съ удивленіемъ и какимъ-то набожнымъ страхомъ. Она начинала думать, что онъ, должно быть, какой нибудь значительный коллекціонеръ — чего добраго, самъ Ротшильдъ.

— Покуда же, продолжалъ онъ: — такъ-какъ это еще только мое первое пріобртеніе, я долженъ удержаться въ самыхъ умренныхъ предлахъ. За эти четыре картины мн неудобно было бы предложить боле двухсотъ фунтовъ.

Двсти фунтовъ! Словно самъ Пактолъ обратилъ теченіе свое на убогую гостиную и наводнилъ ее золотыми волнами! Мисъ Ривьеръ съ трудомъ врила въ дйствительное, наличное существованіе такой баснословной суммы.

— Надюсь, вы не примете мое предложеніе за непризнаніе стоимости картинъ, сказалъ стряпчій.

— Что вы! какъ это можно!

— Не потрудитесь ли освдомиться, согласна ли будетъ мистрисъ Ривьеръ?

— Нтъ, благодарю, я… я… вполн уврена… ваша щедрость такъ велика, что…

— Прошу васъ, не стыдите меня подобными словами, сказалъ Трефольденъ, съ легкимъ отклоняющимъ движеніемъ, которое удивительно шло къ его красивой рук:— скажите лучше, мое чувство справедливости, или, врне, способность цнить превосходство.

Съ этими словами онъ вынулъ изъ бумажника небольшую пачку ассигнацій, и положилъ на столъ.

— Надюсь, что мн будетъ дозволено засвидтельствовать мое почтеніе мистрисъ Ривьеръ въ первый же разъ, какъ я опять заду, сказалъ онъ:— она, быть можетъ, не откажетъ въ этомъ человку, знавшему мужа ея въ молодости.

— Я уврена, что мама сочтетъ за счастье… пролепетала мисъ Ривьеръ.— Здоровье ея очень слабо, но я знаю, что она въ этомъ случа сдлаетъ надъ собою усиліе, если только будетъ малйшая возможность. Мы… мы скоро возвращаемся въ Италію.

И глаза ея невольно остановились на пачк ассигнацій.

— Однако же не очень скоро, надюсь? не на этихъ же дняхъ?

— Разумется, еще не на этихъ дняхъ, отвчала она со вздохомъ.— Чтобы предпринять путешествіе, нужно подождать, пока мама хоть нсколько поправится здоровьемъ.

Трефольденъ, вжливо и съ участіемъ, сдлалъ еще нсколько вопросовъ, совтовалъ обратиться къ какому-то знаменитому медику, замтилъ, что больной могло бы быть полезно временное пребываніе въ Сиденгам или Норвуд, и въ заключеніе просилъ молодую двушку приказать воинственной служанк привести извощика для перевозки пріобртенныхъ имъ сокровищъ. Затмъ онъ распростился, съ увреніемъ, что въ самомъ скоромъ времени снова задетъ, чтобы вторично пересмотрть остальныя картины.

Дверь не успла за нимъ затвориться, какъ мисъ Ривьеръ влетла къ комнату матери съ ассигнаціями въ рукахъ.

— О, мама, мама! воскликнула она, бросаясь на колни подл креселъ больной, и рыдая отъ радости:— онъ взялъ четыре изъ картинъ uaa, и далъ за нихъ… ну, какъ бы ты думала, сколько?… двсти фунтовъ! двсти фунтовъ новенькими, настоящими банковыми билетами! вотъ они! Пощупай-ка ихъ — посмотри! Двсти фунтовъ! Голубушка моя! На эти деньги тебя пять разъ можно свозить въ Италію.

XIV.
Маршрутъ по указателю Брадшо.

Вильямъ Трефольденъ сидлъ одинъ въ своемъ кабинет, въ пасмурномъ настроеніи духа, опершись локтями на конторку, и закрывъ лицо руками. Передъ нимъ лежала дловая бумага, непрочитанная и даже неразвернутая. Направо отъ него лежала цлая кипа писемъ съ нетронутыми печатями. Погруженный въ глубокую думу, онъ еще не принялся за свои дневныя занятія, хотя уже боле часа сидлъ въ своей контор, въ Чансери-Ленъ.

Его размышленія были прерваны легкимъ стукомъ въ дверь, а вслдъ за стукомъ явился мистеръ Кэквичъ. Стряпчій сердито вскочилъ.

— За какимъ чортомъ вы такъ подкрадываетесь? крикнулъ онъ:— чего вамъ надо?

— Извините, сэръ, отвчалъ старшій конторщикъ, быстро окинувъ взглядомъ груду нераспечатанныхъ писемъ и неразвернутую бумагу:— разсыльный дожидается крпости Виллиса и Барло, а вы мн велли прочитать ее вамъ прежде чмъ отдать.

Трефольденъ нетерпливо вздохнулъ, откинулся на спинку стула и веллъ конторщику читать, почтенный господинъ провелъ рукою но губамъ и началъ какъ слдуетъ:

‘Симъ доводимъ до свднія всхъ и каждаго, что мы, нижепоименованные Томасъ Виллисъ, живущій въ нумер четырнадцатомъ, въ чарлькотскомъ сквер, что въ гокстонскомъ приход, что въ мидльсекскомъ графств, и Джонъ Барло, живущій въ окслейской вилл, что въ бромптонскомъ приход, что въ мидльсекскомъ графств, эсквайръ, совокупно и каждый отдльно, состоимъ должны Эбенезеру Фостеру и Роберту Кромптону изъ Корнгилля, живущимъ въ приход св. Петра, что въ Корнгилл, что въ мидльсескомъ графств, банкирамъ и товарищамъ но предпріятію, сумму пять тысячъ фунтовъ, ходячими британскими деньгами, которую и обязуемся уплатить вышеупомянутымъ Эбенезеру Фостеру и Роберту Кромптону, ихъ повреннымъ администраторамъ и другимъ назначеннымъ ими лицамъ, или же законно ими уполномоченному адвокату или адвокатамъ, которую уплату исправно и безпрекословно произвести крпко обязуемся, совокупно и каждый порознь, за себя и за нашихъ наслдниковъ, равно какъ и за нашихъ душеприкащиковъ и администраторовъ, въ чемъ и свидтельствуемъ симъ съ приложеніемъ нашихъ печатей’.— Число я оставилъ непомченнымъ, сэръ, не зная, когда будетъ подписанъ актъ.

— Прекрасно, сказалъ Трефольденъ, разсянно.— Продолжайте.

Конторщикъ продолжалъ тмъ же протяжнымъ, однообразнымъ тономъ, переходя отъ параграфа къ параграфу, отъ одного условія къ другому, пока не дошелъ до заключенія: ‘тогда и въ таковомъ случа вышесказанная письменная крпость или обязательство сдлается недйствительной и потеряетъ всякое значеніе, или же сохранитъ полную силу, значеніе и обязательность’, и прочитавъ послднее слово, остановился какъ вкопанный.

Трефольденъ вторично произнесъ:

— Продолжайте.

Кэквичъ лукаво усмхнулся.

— Я кончилъ, сэръ, сказалъ онъ.

— Кончили?

— Да, сэръ. Мн съ самаго начала показалось, что вы не очень внимательно слдили за чтеніемъ. Прикажете перечесть съ начала?

Трефольденъ закусилъ губу.

— Не трудитесь, сказалъ онъ рзко.— Вашъ голосъ и чтеніе хоть кого усыпятъ. Оставьте мн бумагу, я самъ просмотрю.

Съ этими словами онъ вырвалъ бумагу изъ рукъ конторщика, указалъ ему на дверь, и принудилъ себя прочесть докучливый документъ отъ строчки до строчки.

Затмъ, отправивъ бумагу съ разсыльнымъ, онъ снова опустился на свое всегдашнее мсто, и машинально принялся сортировать свою дневную корреспонденцію. Но именно только машинально, потому что, хотя онъ и началъ съ верхняго письма, и держалъ его раскрытымъ передъ собою лвой рукою, правой заслоняя глаза отъ свта, но въ мысляхъ у него было что-то такое, что длало смыслъ словъ столько же неуловимымъ для него, какъ будто передъ нимъ лежала блая страница.

Боле десяти минутъ сидлъ Вильямъ Трефольденъ, съ глазами, безмысленно уставленными въ развернутое письмо, потомъ вдругъ смялъ его въ комокъ, швырнулъ отъ себя на столъ, и, поспшно оттолкнувъ назадъ стулъ, на которомъ сидлъ, вскочилъ и зашагалъ но комнат, съ громкимъ восклицаніемъ: ‘какой же я дуракъ!’

То быстро, то медленно, то вдругъ останавливаясь на цлую минуту, стряпчій около часа продолжалъ прохаживаться отъ двери къ окну и обратно, думая крпкую думу.

О чемъ?

О женщин.

Онъ едва могъ довести себя до признанія самому себ въ собственныхъ своихъ сокровенныхъ мысляхъ, но фактъ существовалъ, уклоняться отъ него, игнорировать его не было никакой возможности: Вильямъ Трефольденъ въ первый разъ въ жизни былъ влюбленъ — влюбленъ страстно, окончательно.

Да, въ первый разъ. Ему было тридцать-восемь лтъ отроду, и ни разу еще въ жизни не приходилось ему ощущать того, что ощущалъ онъ теперь. Онъ никогда еще не испыталъ, что такое значитъ жить подъ гнетомъ одной исключительно властвующей идеи. Онъ не былъ хорошимъ человкомъ. Онъ былъ беззастнчивъ до безсовстности и до глубины души эгоистъ. Это былъ человкъ съ тонко развитымъ вкусомъ, холоднымъ сердцемъ и желзной волею, человкъ, поставившій себ единственной цлью въ жизни удовлетвореніе своихъ страстей и прихотей, и готовый трудиться для достиженія этой цли такъ же упорно и неуклонно, какъ трудятся другіе люди изъ-за чести, свободы или спасенія души, человкъ, непризнававшій никакого закона, кром собственной воли, никакой узды — кром собственнаго разсудка.

До настоящей поры онъ смотрлъ на любовь какъ на прихоть, на дло вкуса, а на женщинъ — какъ на нчто подходящее подъ рубрику разныхъ житейскихъ роскошей, какъ-то: богатыхъ винъ, хорошихъ книгъ, цнныхъ картинъ, дорогихъ лошадей. Онъ въ нихъ видлъ одно изъ наслажденій жизни, обходящееся не черезчуръ дороже другихъ удовольствій, только стоющее больше хлопотъ, куклы, которыхъ слдуетъ наряжать, на томъ же основаніи, на какомъ книги слдуетъ отдлывать въ красивый переплетъ, а картины въ красивыя рамы, онъ считалъ, впрочемъ, что кром того съ ними, какъ и лошадьми, слдуетъ обращаться хорошо, но что и мнять ихъ должно, какъ лошадей же, смотря по надобности или прихоти.

Таковы были правила Вильяма Трефольдена въ теоріи и — чего грха таить — на практик. Онъ не былъ ни игрокомъ, ни скупцомъ, ни ростовщикомъ. Онъ былъ однимъ изъ тхъ зловредныхъ явленій природы, которыя можно назвать людьми съ холоднымъ сердцемъ и горячимъ воображеніемъ — онъ былъ утонченный сластолюбецъ.

Въ этомъ-то и заключалась та заповдная тайна, которую онъ столько лтъ такъ ревностно охранялъ. Онъ любилъ пышность, роскошь, наслажденіе во всякомъ вид, любилъ изящную обстановку, хорошо сервированный столъ, хорошо выдресированныхъ слугъ, музыку, живопись, чтеніе, хорошія вина, прекрасные женскіе глаза, душистый табакъ. Чтобы пользоваться всмъ этимъ, онъ трудился хуже бднйшаго писца, находившагося у него на жаловань, пренебрегалъ опасностями, рисковалъ честью, и что же?— теперь, когда уже въ рукахъ у него вс карты, на которыя онъ поставилъ всю свою жизнь — теперь, въ минуту полнаго успха, этотъ страшный человкъ вдругъ открываетъ, что есть на свт такое сокровище, за которое онъ съ радостью бы отдалъ вс остальныя свои сокровища — или, врне, безъ котораго обладаніе всми остальными сокровищами не иметъ для него боле никакой цны.

И что же это за сокровище? Только двочка! Только блдненькая, хорошенькая, темноволосая двочка, съ большими, робкими глазами и тихимъ голоскомъ, съ нжнымъ румянцемъ, то вспыхивающимъ, то угасающимъ на щекахъ ея, каждый разъ, какъ она говоритъ, двочка, въ жилахъ которой течетъ древняя кровь, по всему существу которой разлита какая-то дтская чистота, съ перваго взгляда говорящая, что къ ней не можетъ быть другого приступа, кром благоговйной почтительности, что приручить ее, или даже овладть ею, нелегко и не всякому дастся — двочка, которую, будь она въ нищет, такъ же невозможно купить какъ игрушку, какъ невозможно деньгами сманить съ неба ангела.

Не безуміемъ ли было со стороны Вильяма Трефольдена любить такую двушку, какъ Геленъ Ривьеръ? Онъ зналъ, что это безуміе, тайное чутье говорило ему, что любовь эта можетъ бить погибелью для него. Онъ боролся противъ нея, отбивался отъ нея — заваливалъ себя работою — все напрасно. Онъ уже не былъ властенъ надъ своими мыслями. Читалъ ли онъ — слова не имли для него никакого значенія, силился ли онъ мыслить — умъ его не повиновался ему, спалъ ли онъ — это дтское личико смущало его сонъ, терзало его страстными, отчаянными порывами. Въ первый разъ въ жизни видлъ онъ себя во власти такой силы, противъ которой не было возможности устоять. Было отъ чего безпокойно метаться ему по тсной комнат, физически и нравственно разстроенному! Было отъ чего проклинать свою судьбу, свое безуміе, рваться и бситься на цпь, которой онъ былъ не въ силахъ разорвать! Не разъ, втеченіе его разнузданной жизни, онъ познавалъ сильные порывы, бшеныя страсти, пылкія желанія, но никогда, до сей минуты, не испыталъ онъ такого желанія, такой страсти, которыя были бы сильне его несокрушимой воли.

Душа Абеля Кэквича, между тмъ, тоже пришла въ мятежное состояніе. Чуткое его ухо ловило каждый звукъ, доходившій изъ кабинета, и боле чмъ когда либо въ немъ утвердилось убжденіе, что ‘гд нибудь что нибудь да неладно’. Мистеръ Трефольденъ еще не распечатывалъ своихъ писемъ, мистеръ Трефольденъ не слыхалъ ни одного слова изъ важнаго документа, который онъ, Абель Кэквичъ, несмотря на свою одышку, съ щепетильной старательностью прочелъ ему вслухъ отъ доски до доски. Этого мало. Мистеръ Трефольденъ имлъ блдный, тревожный видъ человка, неспавшаго всю ночь, и очевидно чмъ-то сильно разстроеннаго. Многозначительные факты, явленія мучительныя для наблюдателя и ставящія его въ тупикъ, и напрасно Кэквичъ напрягалъ всю свою находчивость, чтобы удовлетворительно объяснить ихъ себ.

Его умственная работа была прервана самимъ Трефольденомъ, который, будучи ожидаемъ въ Темпл къ половин перваго, вышелъ изъ своего кабинета, и обводя глазами контору, сказалъ:

— Гд т картины, что я привезъ на дняхъ?

Кэквичъ заложилъ перо за ухо и кашлянулъ, прежде чмъ отвтилъ:

— Въ шкапу за дверью, сэръ. Я поставилъ туда ихъ — съ глазъ долой.

Трефольденъ отворилъ шкапъ, чтобы убдиться, тамъ ли картины, и посл минутнаго запинанія сказалъ:

— Я взялъ ихъ въ уплату отъ должника, съ котораго нечего ждать денегъ, но он мн никуда негодны. Коли хотите, Кэквичъ, можете взять ихъ себ.

— Я, сэръ! воскликнулъ старшій конторщикъ, тономъ добродтельнаго ужаса.— Нтъ, сэръ, благодарю. Не нужно мн вашихъ языческихъ Венеръ. Мн стыдно было бы развсить ихъ у себя по стнамъ.

— Какъ хотите. Кому приглянутся — пусть возьметъ.

Съ этими словами Трефольденъ вышелъ съ нсколько презрительной важностью, предоставляя своимъ писцамъ ршить вопросъ между собою. Картины, разумется, тотчасъ же были разобраны и сдлались предметомъ двусмысленнаго пересмиванія и самыхъ плоскихъ остротъ. Въ это время старшій конторщикъ воспользовался какимъ-то предлогомъ, чтобы отправиться въ кабинетъ хозяина, и учинилъ въ немъ быстрый обыскъ, въ надежд навасть на что нибудь, что облегчило бы его догадки.

Тщетная надежда. Сотни разъ уже Кэквичъ занимался подобными обысками и никогда ни на что не нападалъ, кром разв недотлвшихъ клочковъ бумаги въ камин. Но его природ свойственно было ничмъ непреодолимое упорство. При настоящемъ случа онъ перешарилъ на стол вс бумаги, приподнялъ крышку конторки, заглянулъ между листами бювара и перебралъ т ящики письменнаго стола, въ которыхъ стряпчій держалъ свои канцелярскія принадлежности. Тутъ онъ нашелъ только одинъ непривычный предметъ: старый экземпляръ ‘Указателя’ Брадшо за мартъ мсяцъ.

— Сегодня утромъ этого не было тутъ, задумчиво проговорилъ сыщикъ-дилеттантъ, вынимая книгу, и съ любопытствомъ перелистывая ее.— Это тотъ самый, съ которымъ онъ здилъ въ Швейцарію — и страница еще та же загнута.

Но вдругъ Кэквичъ испустилъ сдержанное восклицаніе: страница была загнута на самой середин итальянскаго маршрута.

— Лукка — Магадино — Мантуя — Ментоне — Миланъ.

Что могло быть общаго у Вильяма Трефольдена съ Луккою, Магадино, Мантуей, Ментоне и Миланомъ? Была ли малйшая вроятность, чтобы которое нибудь изъ этихъ мстъ имло какую бы то ни было связь съ его настоящей встревоженностью и задумчивостью?

Конторщикъ пришелъ въ окончательное недоумніе. Но такъ-какъ во всей остальной книг онъ не нашелъ ни малйшаго указанія, то онъ возвратился къ своей конторк и усердно принялся за изученіе финансовыхъ столбцовъ Times.

Недоумніе его было бы еще боле глубоко, еслибы онъ въ эту минуту могъ видть, какъ Вильямъ Трефольденъ стоялъ, облокотившись на перила Темпль-Гардена, и праздно глядлъ на теченіе рки, все съ тмъ же полуистомленнымъ, полудосадливымъ выраженіемъ на лиц. Было ровно часъ пополудни — самый тихій, пустынный часъ изъ всего дня въ этихъ скверахъ, сборномъ мст кормилицъ и нянекъ — и стряпчему никто не мшалъ. Сонная тишина царствовала въ старыхъ садахъ. Ни на одномъ дерев ни одинъ листъ не шевелился, ни одинъ звукъ не нарушалъ монастырскаго безмолвія. Самое небо глядло какъ-то сро и однообразно, неоживленное ни солнечнымъ лучомъ, ни несущейся мимо тучей Только какая-то барка лниво проскользнула внизъ по теченію, да издали, съ многолюдныхъ улицъ и мостовъ, поднимался тотъ неясный городской гулъ, который такъ рзко отличается отъ всякаго другого звука, съ какимъ только знакомо человческое ухо.

День былъ сонный, и мсто было сонное, и Трефольденъ повидимому тоже былъ какъ будто сонный. Но можно быть соннымъ снаружи, и бодрствовать въ душ, такъ и сонливость Трефольдена была только вншняя. Подъ угрюмо-спокойной его наружностью, бушевало цлое море сомнній и лихорадочныхъ порывовъ. Планъ за планомъ, ршеніе за ршеніемъ поднимались какъ пузыри къ поверхности его мыслей — поднимались, лопались, исчезали, и уступали мсто другимъ. Такъ прошелъ часъ, и когда съ ближайшихъ церквей пробило два часа, Трефольденъ отряхнулся съ видомъ человка, ршившагося наконецъ на что нибудь, и вышелъ изъ сада. Онъ дйствительно ршился: ршился не видться боле съ Геленъ Гиньеръ, и такъ…

Итакъ, еще не доходя до воротъ Сомерсет-Гоуза, онъ кликнулъ извощика и веллъ везти себя въ Камбервелль на брюднельскую террасу.

Кэквичъ, этимъ временемъ, внимательно изучивъ послдній курсъ всевозможныхъ банкирскихъ, телеграфныхъ, поземельныхъ обществъ и итальянскихъ желзныхъ дорогъ, былъ въ полной увренности, что добрался до причины встревоженности его патрона, прочитавъ, что шестипроцентные билеты большого миланскаго займа спустились на шестнадцать съ половиною процентовъ, по офиціальнымъ извстіямъ.

XV.
Геленъ Ривьеръ.

Рожденная и выросшая въ верхнемъ этаж мрачнаго стариннаго дома, находящагося въ еще боле мрачномъ переулк Флоренціи, Геленъ Ривьеръ провела дтство свое въ уединеніи, почти столько же отдаленномъ отъ суетливой толкотни и давки вседневной жизни, какъ будто она росла въ горной деревушк, повисшей гд нибудь въ ущель между небомъ и землею. Вся обстановка ея домашней жизни выходила изъ обыкновеннаго рада. Она совсмъ не знала дтскихъ пріязней и весьма мало дтскихъ радостей. На ея долю никогда не выпадали ни праздничныя прогулки на простор зеленыхъ волей и виноградниковъ, ни веселое школьное соревнованіе, ни ранняя, пылкая дружба. Мать ея была единственнымъ ея другомъ, наставникомъ и товарищемъ. Плоская кровля дома, образующая открытую террассу, обставленную апельсинными и миртовыми деревьями въ кадкахъ, настурціями и резедой въ ящикахъ, была единственнымъ мстомъ ея игръ. Оттуда любовалась она жгучими закатами, оттуда смотрла внизъ на соборъ и колокольню, на людныя улицы и средневковые дворцы. Этотъ вертикальный видъ на чудный древній городъ, да смутные отголоски его жизни, долетавшіе до ея подоблачнаго жилища — вотъ все почти, что знала Геленъ о Флоренціи. Только изрдка, черезъ долгіе промежутки, она съ отцомъ или матерью сходила въ этотъ міръ, и нсколько часовъ блуждала по улицамъ и площадямъ, величаво украшеннымъ статуями и фонтанами, или по галлереямъ, населеннымъ свтлыми ликами мадоннъ и ангеловъ, словно преддверья неба, но подобный праздникъ давался ей очень рдко.

При всемъ томъ, однако, двочка всю жизнь, такъ-сказать, дышала въ атмосфер искусства. Она не помнила того времени, когда ей не были знакомы его фразеологія и принадлежности. Тускло освщенный studio ея отца, пропитанный запахомъ масляныхъ красокъ и лака, заваленный картинами, заставленный гипсовыми слпками, самъ отецъ ея, въ своей замазанной блуз и бархатной ермолк, годъ за годомъ съ неохладимымъ увлеченіемъ творившій своихъ никогда несбываемыхъ нимфъ и дріадъ, манкенъ, съ его драпировкой, ободранные studenti, съ ихъ длинными волосами и художническимъ жаргономъ, заходившіе въ сумерки выкурить дешевую сигару на террасообразной кровл дома и поораторствовать объ искуств и свобод, незамтно пріобртаемая и обратившаяся въ привычку наблюдательность, и собственная, врожденная ей страсть къ красот формы и колорита — все это вмст, съ самаго ранняго дтства, способствовала къ образованію ея наклонностей и развитію ея вкуса. Еще будучи крошечнымъ ребёнкомъ, она царапала карандашомъ всякія фигуры, пока отецъ ея не сталъ преподавать ей основныя начала рисованія. Впослдствіи, по мр того, какъ она подростала и набивала руку, она стала раскрашивать въ продажу гравюры и фотографіи, и за нсколько мсяцевъ до смерти отца, начала учиться живописи на эмали.

Такимъ образомъ эта двочка провела вс годы своего одинокаго отрочества, отрзанная отъ общей жизни въ самомъ центр древняго города, глядя съ своей воздушной высоты на далекую, чуждую ей толпу, тснившуюся на улицахъ и площадяхъ, слдя за золотистымъ мерцаніемъ угасающихъ вечернихъ лучей, когда они скользили по стройной колокольн Джотто и закоптлому вками куполу Брунеллески, прислушиваясь къ гармоническимъ переливамъ колокольнаго звона, сзывавшаго къ утренней и вечерней молитв Ave Maria, и изрдка ловя слабые отзвуки хоровыхъ церковныхъ напвовъ или военнаго марша, съ каждымъ днемъ боле сродняясь съ неизреченными красотами итальянскаго неба, почти не читая книгъ, почти не видя новыхъ лицъ, въ такомъ же невдніи о жизни и свт, какъ любая затворница-монахиня. И все же то были счастливые годы, вопреки — а можетъ быть, и по причин — этого одиночества. Имя такъ мало связей, такъ мало развлеченій, такъ мало занятій, она получила характеръ, въ которомъ сказывался какой-то твердый внутренній закалъ, она сосредоточилась боле другихъ двушекъ ея лтъ. Мать она любила страстной привязанностью, выражавшейся безграничною покорностью и нжностью. Отца она чтила и удивлялась ему съ такой слпой врой въ его геній, что, несмотря на собственное чутье и знанія, она вровала даже въ его нимфъ и дріадъ со всмъ увлеченіемъ своего нжнаго сердца. Если кругъ чтеній ея былъ необширенъ, за то онъ былъ богатъ внутреннимъ содержаніемъ. Библіотека ея почти ограничивалась сочиненіями Шекспира, Мильтона, Данте и библіею, но эти книги она читала и перечитывала безъ конца, много за ними передумала, хранила отрывки изъ нихъ въ своей памяти, и изъ страницъ ихъ заимствовала больше познаній, пониманія и поэзіи, чмъ почерпнула бы во всхъ полкахъ какой нибудь современной библіотеки для чтенія. Этимъ еще не ограничивались преимущества ея уединенной жизни. Никогда не бывъ знакома съ богатствомъ, она была бдна, не сознавая что такое бдность, точно такъ же какъ была чиста, потому что не вдала зла, какъ была счастлива, потому что не желала тхъ благъ, которыхъ не имла.

Но настало наконецъ время, когда это непричудливое домашнее счастье превратилось въ горе и печаль. Обманутый въ надеждахъ живописецъ заболлъ и умеръ, оставляя жену и дочь на холодное попеченіе леди Кастельтауерсъ. Не въ добрый часъ ршилась вдова возвратиться въ Англію, думая этимъ умилостивить свою гордую сестру, и сдлать пользу дочери: леди Кастельтауерсъ отказала ей въ свиданіи, а ненастная англійская зима поразила ея безъ того уже слабыя легкія, и почти довела ее до края гроба, и вотъ почему Геленъ Ривьеръ ршилась хать въ Кастельтауерсъ и просить у тетки незначительнаго вспомоществованія, которое бы дало ей возможность еще во время возвратиться съ матерью на родной югъ.

Въ эту-то критическую минуту, словно принцъ въ сказк, мистеръ Трефольденъ явился въ ихъ мрачное лондонское жилище, и принесъ имъ надежду и свободу въ вид Саксенова золота. Пусть все разсказанное имъ — вымыселъ, разсуждалъ онъ: пусть онъ никогда не знавалъ Эдгара Ривьера, пусть онъ презираетъ картины, такъ восторженно имъ восхваляемыя — имъ этого не узнать никогда. Могли ли вдова и сирота подозрвать, что просвщенный цнитель искуства, щедрый покровитель, безкорыстный другъ, какими онъ имъ явился, покупаетъ право свое на эти названія чужими деньгами?

XVI.
Saxon-Conquestor.

Саксенъ Трефольденъ писалъ письма у открытаго окна своей хорошенькой спальни въ Кастельтауерс, и мгновенно прервавъ свое занятіе, положилъ перо на столъ, и задумчиво поглядлъ на небо и деревья. Видъ на паркъ съ этого мста былъ необширенъ, но простирался на веселую, освщенную солнцемъ зелень, и вдыхая въ себя мягкій втерокъ, откуда-то издалека приносившій ему запахъ свжаго, скошеннаго сна, молодой человкъ перенесся въ свою сельскую горную родину.

Ему казалось, будто онъ глядлъ изъ крошечнаго огорода въ Ротцберг и видлъ, какъ мрачные, зубчатые хребты Рингеля выступаютъ на темно-синемъ неб, какъ нжно ложатся тни въ снжныхъ сугробахъ ущелій Галанда, какъ искрятся на солнц блые скаты далекихъ юлійскихъ Альпъ. Онъ явственно слышалъ, какъ, тихо звеня, переливаются колокольчики козьихъ стадъ подъ сердитый гулъ Рейна въ его глубокой ложбин, какъ съ глухимъ грохотомъ валятся сосны подъ мрными ударами топора дровоска… Онъ вздохнулъ, и возвратился къ своей конторк.

На стол съ одной стороны лежала цлая груда торопливо начерченныхъ записокъ къ его лондонскимъ знакомымъ и поставщикамъ, готовыя къ отправленію, теперь же онъ писалъ длинное письмо къ дяд Мартину — длинное-предлинное посланіе, полное всякихъ новостей, надеждъ, свтлыхъ плановъ, написанное самымъ мельчайшимъ и убористымъ почеркомъ. Много уже было написано, но письмо еще не было кончено, и не должно было быть докончено до слдующаго утра. Ему нужно было еще кое-что приписать, и это-то кое-что, что не могло еще быть приписано теперь же, немало смущало его, пока онъ сидлъ съ перомъ въ рукахъ, разсянно слдя за тнью облаковъ, плавно несущихся надъ ландшафтомъ.

Онъ ршился сдлать предложеніе Олимпіи Колонн.

Тысячу разъ твердилъ онъ себ, что человкъ, который осмлится домогаться ея руки, долженъ быть принцемъ, героемъ, воиномъ, или, но самой меньшей мр, пламеннымъ патріотомъ, и однакоже, какъ ни скромно цнилъ онъ собственныя свои достоинства, онъ не могъ сомнваться въ томъ, что предложеніе его будетъ принято, лишь только у него хватитъ духа сдлать его. Леди Кастельтауерсъ, въ послднее время относившаяся къ нему съ особенно снисходительнымъ участіемъ, не разъ позволяла себ лестные для него намеки, съ цлью ободрить его и побудить къ объясненію. Обращеніе съ нимъ самаго Колонны, съ того дня, какъ онъ подписался на такую баснословную сумму, было почти вызывающе-дружеское, а въ улыбкахъ Олимпіи онъ читалъ явное поощреніе. Не разъ уже у него почти срывалось признаніе, и вотъ наконецъ, въ послднюю недлю своего пребыванія въ Кастельтауерс, онъ, обдумавъ свое положеніе, дошелъ до того, что ршился сдлать мисъ Колонн предложеніе въ этотъ самый день.

— Если она меня не любитъ, размышлялъ онъ почти вслухъ, покусывая перо и уставивъ глаза на недописанную страницу:— она такъ и скажетъ, и дло съ концомъ. Если же любитъ — только, не знаю почему, что-то не врится!— что же, тогда, хотя она и мильонъ разъ слишкомъ хороша, прекрасна и знатна для такого неотесаннаго медвдя, какъ я, тогда я, съ божьей помощью, постараюсь быть достойнымъ ея выбора.

Затмъ онъ началъ припоминать вс упоительные улыбки и взгляды, съ которыми Олимпія принимала его неуклюжее поклоненіе, и чмъ боле онъ обо всемъ этомъ думалъ, тмъ боле убждался въ дйствительности оказываемаго ему отличія и не могъ надивиться своему счастью.

Однако, странное дло, онъ вовсе не былъ вн себя отъ восторга, сознавая это счастье, вроятно, если сказать всю правду, потому, что не былъ очень сильно влюбленъ. Онъ питалъ къ Олимпіи Колонн глубокое удивленіе, считалъ ее прелестнйшей и благороднйшей женщиной на лиц земли, но, при всемъ томъ, не чувствовалъ къ ней той беззавтной, страстной, нжной симпатіи, которая была мечтою его юности. Даже въ настоящую минуту, когда онъ вполн находился подъ чарами ея вліянія, онъ какъ-то смугло сознавалъ отсутствіе этого чувства. Даже теперь, въ самую минуту ожидаемаго торжества, когда сердце его мятежно билось при мысли назвать ее своею, онъ невольно задумывался о томъ, сможетъ ли онъ дать ей счастіе, полюбитъ ли она дядю Мартина, всегда ли она будетъ такъ же поглощена, какъ теперь, итальянской политикою!

На этомъ мст его внутренняго монолога, онъ былъ прерванъ легкимъ стукомъ въ дверь, и голосомъ, который спрашивалъ ‘позволяется ли войдти?’

— Теб — всегда, отвчалъ Саксенъ. Вошелъ графъ.

— Ну! сказалъ онъ:— ты за корреспонденціей, значитъ, мшаю.

— Напротивъ, я написалъ все, что думаю отправить сегодня, и радъ отдохнуть. Вотъ и качалка къ твоимъ услугамъ.

— Спасибо. Можно взять сигару?

— Хоть двадцать. Что новенькаго съ утра?

— Кажется, многое, мрачно отвчалъ графъ.— Монтекукктли здсь.

— Кто это такой, Монтекуккули?

— Одинъ изъ членовъ нашего центральнаго комитета. Славный малый. Какой-то изъ его предковъ отравилъ какого-то изъ французскихъ дофиновъ, и былъ за это растерзанъ на части лошадьми, богъ-знаетъ сколько сотъ лтъ назадъ.

— Никого онъ не отравлялъ, возразилъ Саксенъ.— Дофинъ умеръ отъ воспаленія, которое онъ самъ себ нажилъ своей неосторожностью, а Монтекуккули былъ зврски умерщвленъ. Въ эти отвратительные средніе вка всегда такъ бывало. Только вздумаетъ умереть какое нибудь царственное лицо, доктора ужь непремнно объявляли его отравленнымъ, и давай колесовать или четвертовать перваго попавшагося несчастнаго.

— Доктора, должно быть, поступали такъ потому, чтобы скрыть свое невжество: съ больной головы да на здоровую, замтилъ графъ.

— Или потому, что царственныя лица — народъ слишкомъ привилегированный свыше, чтобы простужаться и получать лихорадку, подобно прочимъ смертнымъ.

— Ахъ ты, республиканецъ!

— Ну, такъ гд же этотъ Монтекуккули?

— Колонна заперся съ нимъ въ своей берлог. Онъ привезъ какія-то важныя извстія съ театра войны, но я пока знаю только, что Гарибальди совершилъ что-то такое очень блистательное, и что наши гости покидаютъ насъ скоропостижно.

— Какъ? Колонны узжаютъ?

— Да, узжаютъ.

— Однако, не сегодня же?

— Напротивъ, сегодня, тотчасъ посл обда.

Лицо Саксена вытянулось.

— Скоро же собрались, сказалъ онъ.— Куда они?

— Въ Лондонъ.

— Разв случилось что?

— Ничего — кром того, что каждый часъ ожидаютъ какого-то генуэзскаго депутата, и нашихъ друзей требуютъ въ городъ для свиданія съ нимъ.

— Значитъ, они еще воротятся сюда.

— Никакимъ образомъ. Теперь самая критическая минута, и въ Лондон, да и везд, публичные митинги и спеціальные комитеты то и дло смняютъ одинъ другой. Нтъ, въ этомъ году лучше и не ждать ихъ. Дла продержатъ ихъ въ город недлю, если не дв, а тамъ они вроятно удерутъ въ Италію.

Саксенъ молчалъ. Посл того, какъ онъ уже однажды ршилъ какъ дйствовать, не въ его характер было отступать передъ незначительными препятствіями, и онъ только обдумывалъ, какъ бы устроить свиданіе съ мисъ Колонною среди суматохи неожиданныхъ сборовъ.

— Здсь будетъ такъ же оживлено и весело, какъ въ театр днемъ, когда ихъ не будетъ, немного погодя замтилъ графъ.

— Теб надо прокатиться въ городъ, отвчалъ Саксенъ.— Сегодня я получилъ записку отъ Бургойна: онъ говоритъ, что въ Лондон веселе, чмъ когда либо.

Кастельтауерсъ отрицательно покачалъ головою.

— Изрдка буду прізжать на часокъ-другой, сказалъ онъ:— пока будутъ продолжаться эти митинги, а долго быть мн тамъ неприходится.

— Почему?

— Потому что не имю къ этому средствъ.

— Вздоръ какой! Что ты этомъ хочешь сказать?

— Очень просто: именно то, что я говорю. Я, братецъ, бднякъ — какъ уже имлъ, кажется, честь теб докладывать, и хотя я смотрю на хорошій лондонскій отель какъ на первую станцію на пути къ раю, а на недлю, проведенную въ Лондон въ разгар сезона, какъ на верхъ блаженства, я рдко имю возможность баловать себя такой роскошью.

— Однако, съ такимъ помстьемъ, а думалъ…

— Вотъ то-то и есть, перебилъ его графъ, сбивая пепелъ съ нагорвшей сигары, и уныло покачиваясь въ кресл: — славное оно у меня, и старый домъ этотъ — прелесть, и я бы не промнялъ ихъ на аладиновъ дворецъ, построенный изъ драгоцнныхъ камней, но я проживаю на нихъ весь мой доходъ до гроша, чтобы только жить тутъ. Помстье-то было оставлено мн обремененное долгами, и чтобы очистить его отъ нихъ, я былъ вынужденъ продать три лучшія мызы во всемъ графств. Я даже долженъ былъ отрзать ломоть отъ стараго парка, что было величайшимъ горемъ моей жизни.

— Врю, сказалъ Саксенъ.

— Изъ этого слдуетъ, что теперь мн приходится всячески изощряться, чтобы сводить концы съ концами, имя большое хозяйство и весьма ограниченный доходъ.

— Однакоже ты очистилъ имніе отъ долговъ?

Графъ утвердительно кивнулъ головою.

— Ото всхъ?

— Отъ всхъ до единаго, слава-богу.

Саксенъ придвинулъ стулъ свой поближе къ своему другу, и значительно посмотрлъ ему прямо въ лицо.

— Пожалуйста, не прими за дерзость, сказалъ онъ:— но… но ты мн подчасъ казался встревоженнымъ… и мн почему-то приходило въ голову… Послушай, Кастельтауерсъ, не скрывайся отъ меня, если у тебя въ самомъ дл есть что нибудь на душ, напримръ, какое нибудь срочное обязательство, отъ котораго…

— Отъ котораго могъ бы меня освободить такой хорошій, милый человкъ, какъ ты? Нтъ, Трефольденъ, нтъ у меня никакого обязательства. Отъ души благодарю тебя за твою добрую мысль, но я никому не долженъ ни гроша.

Саксенъ глубоко вздохнулъ съ чувствомъ облегченія. Врядъ-ли онъ самъ даже сознавалъ, до какой степени полегчало у него на душ отъ этого подтвержденія словъ его родственника.

— Душевно радъ, отвчалъ онъ.— А теперь, Кастельтауерсъ, ты мн долженъ дать слово, что подешь въ городъ со мною посл-завтра, и остановишься у меня. У меня три комнаты, знаешь? въ Сент-Джемс-Стрит, и а могу взять еще дв, коли захочу, а одному куда какъ скучно.

— Ты — воплощенная доброта, сказалъ графъ:— только, право, не знаю…

— Какой доброта! Эгоизмъ, больше ничего. Я люблю Лондонъ. Меня живо интересуетъ его многосторонняя жизнь и умственная дятельность, но одному тамъ жить — не дай богъ, тогда какъ будь у меня комнаты дв, которыя я бы могъ называть твоими, зная, что ты займешь ихъ каждый разъ, какъ будешь въ город, я бы чувствовалъ себя больше дома.

— Однако, любезный другъ…

— Позволь. Я конечно знаю, что съ одной стороны подобное приглашеніе отъ меня — просто чудовищная самонадянность. Ты — англійскій перъ, я же — швейцарскій фермеръ, но вдь принялъ же ты меня здсь какъ дорогого гостя, и обращался со мною какъ съ равнымъ себ…

— Трефольденъ, выслушай меня, пылко перебилъ его графъ.— Ты знаешь мое политическое врованіе: знаешь, что — дружбу, добродтель, образованіе въ сторону — я считаю всхъ людей буквально и безусловно равными?

— Знаю — какъ отвлеченный принципъ…

— Именно, какъ отвлеченный принципъ. Но отвлеченность и дйствительность — дв вещи разныя, и такъ, позволь мн сказать теб, что я имю честь и счастье знать двухъ людей, которые, на сколько я въ состояніи судить и ихъ и себя, стоятъ также неизмримо выше меня во всемъ, что составляетъ истинное благородство, какъ будто нтъ подъ луною и помина о принцип равенства. И эти два человка — Джуліо Колонна и Саксенъ Трефольденъ.

Саксенъ засмялся и покраснлъ.

— Какъ прикажешь отвчать на такой высокопарный комплиментъ? сказалъ онъ.

— Просить у меня прощенія, я думаю, за глупую рчь, вызвавшую его.

— Такъ ты говоришь серьёзно?

— Положа руку на сердце!

— Въ такомъ случа я уду въ городъ днемъ раньше, и поскоре приготовлю теб помщеніе. Если твое мнніе обо мн дйствительно такое, то ты не можешь отказать мн въ первой же моей просьб.

Графъ улыбнулся и покачалъ головою.

— Объ этомъ поговоримъ посл, сказалъ онъ.— Если я не согласился, то, поврь, не по недостатку вры въ твою дружбу.

— Твое согласіе я бы счелъ самымъ врнымъ доказательствомъ твоей дружбы, настаивалъ Саксенъ.

— Я пришелъ къ теб сегодня, Трефольденъ, собственно затмъ, чтобы дать теб гораздо сильнйшее доказательство моей дружбы, серьёзно сказалъ графъ.

Слова эти сами по себ были очень просты, но въ тон, которымъ они были сказаны, было что-то такое, что немедленно остановило вниманіе Саксена.

— Можешь быть увренъ, что я съумю оцнить это, въ чемъ бы оно ни заключалось, сказалъ онъ, и молча ожидалъ дальнйшихъ словъ графа.

Но графъ, повидимому, не торопился объясненіемъ. Лниво покачиваясь, и слдя за легкимъ дымомъ сигары, онъ промолчалъ еще нсколько минутъ, какъ-бы не зная, съ чего начать. Наконецъ онъ объявилъ:

— Я, право, думаю, Трефольденъ, что лучше и добре тебя нтъ на земл человка.

— Лучше не думай, возразилъ Саксенъ:— потому что это совершеннйшее заблужденіе.

— Нтъ, думаю и буду думать, и именно потому, что я это думаю, я и сижу здсь въ настоящую минуту. Я хочу сказать теб одну вещь.

Саксенъ слегка наклонился впередъ, и приготовился слушать.

— Такую вещь, которую я хранилъ про себя цлые года, потому что… ну, просто потому, что не было у меня такого друга, которому бы я могъ поврить эту тайну… т.-е. искренняго, близкаго друга, которому я бы могъ довриться, такъ, какъ знаю, что могу довриться теб.

— Спасибо, сказалъ Саксенъ просто.

— Горько и пусто подчасъ бывало мн безъ такого друга, продолжалъ графъ.— Тяжело вчно носиться съ одной неотступной мыслью, и не имть къ кому обратиться за участіемъ или совтомъ.

— Могу себ представить, что нелегко, согласился Саксенъ:— а впрочемъ, у меня никогда еще не бывало тайны.

— Это значитъ, Трефольденъ, сказалъ графъ, бросая окурокъ сигары съ самымъ мрачнымъ видомъ:— что ты никогда не былъ влюбленъ.

Саксенъ ничего не отвчалъ. Онъ вполн разсчитывалъ на какое нибудь признаніе, относящееся къ денежнымъ дламъ своего друга, и это неожиданное признаніе застало его врасплохъ.

Онъ былъ удивленъ, и, еслибы его спросить, то едва-ли бы могъ объяснить причину, только удивленіе его, почему-то, было не изъ пріятныхъ.

— Дло въ томъ, продолжалъ графъ:— что я самый несчастный, самый жалкій человкъ. Я люблю женщину, на которой не имю никакой надежды жениться.

— Какъ такъ?

— Потому что я бденъ, и у нея ничего нтъ, потому что мн невыносима мысль идти наперекоръ желаніямъ моей матери, потому… ну, словомъ, потому, что женщина, которую я люблю… Олимпія Колонна.

Сердце Саксена какъ то дрогнуло — только одинъ разъ, въ ту минуту, какъ Кастельтауерсъ произнесъ имя Олимпіи, затмъ дыханіе у него какъ будто занялось, и онъ боялся говорить, чтобы не измнить себ нетвердостью голоса.

— Или ты отгадалъ мою тайну? спросилъ графъ.

Саксенъ только отрицательно покачалъ головою.

— Мн сдается, что мать моя ее отгадала — давно уже, но она вполн полагается на мою честь, и никогда ни однимъ словомъ не намекнула мн объ этомъ предмет. Вся ея надежда въ томъ, чтобы я возстановилъ наше разстроенное состояніе богатымъ бракомъ. Несмотря на всю свою гордость — а мать моя, Трефольденъ, очень гордая женщина — она бы предпочла видть меня мужемъ богачки миссъ Гатертонъ, хотя отецъ ея былъ простымъ рудокопомъ, чмъ Олимпіи Колонны съ ея восьмисотлтней родовой славою.

— Восьмисотлтней! машинально повторилъ Саксенъ.

— Ея родъ одинъ изъ самыхъ славныхъ въ Европ, продолжалъ графъ:— Колонны были владтельными герцогами и князьями, когда Пирпойнты были только норманскими графами и Винклифы просто esquires. Изъ ихъ рода вышли бездна кардиналовъ и одинъ папа. Колонны нсколько разъ бывали вице-королями въ Неапол, Сициліи и Аррагон, и могутъ похвалиться нкоторыми изъ славнйшихъ воеводъ и ученыхъ, прославившихся въ средніе вка. Повторяю, Трефольденъ, для меня ршительно непостижимо, какъ мать моя, которая придаетъ такое громадное значеніе происхожденію, можетъ давать перевсъ золоту надъ кровью въ подобномъ вопрос!

Онъ остановился, постукивая ногой объ-полъ, и слишкомъ поглощенный собственнымъ своимъ разсказомъ, чтобы обращать большое вниманіе на своего слушателя.

— Но вдь вотъ еще что, продолжалъ онъ, немного погодя:— деньги-то не единственное препятствіе. Тотъ, кто женится на Олимпіи Колонн, долженъ посвятить себя весь — душой, тломъ, и состояніемъ итальянскому длу. Я бы охотно согласился. Я бы сплавилъ до послдней унціи мою старинную серебряную посуду, срубилъ бы до послдняго дерева въ нашемъ парк, заложилъ бы самую кровлю, что надъ моей головой, еслибы могъ имть въ виду только себя. Но вдь объ этомъ нечего думать: не могу же я мать сдлать пищею.

— Еще бы!

Послдовало новое молчаніе. Наконецъ графъ вдругъ поднялъ голову.

— Ну, что же, Трефольденъ, сказалъ онъ:— что ты мн посовтуешь?

— Что а посовтую! нетвердо откликнулся Саксенъ,— ты спрашиваешь совта у меня!

— Разумется.

— Но вдь я… я такъ мало знаю жизнь и свтъ… какъ же я могу теб совтовать?

— Именно потому, что ты не сбитъ съ толку условными предразсудками и житейскими мудрованіями — я твоему совту придаю особенную цну. Не переговорить-ли мн, напримръ, напередъ съ матерью? или съ самимъ Колонною? Онъ самый давнишній ея другъ, и его мннію она придаетъ большой всъ. Въ этомъ главная моя надежда. Еслибы онъ взялъ мою сторону, я не думаю, чтобы она стала долго упорствовать въ сопротивленіи. Къ тому же я сдлалъ бы все на свт, чтобы пополнить недостатокъ состоянія Олимпіи. Я знаю, что я бы могъ себ сдлать препорядочное положеніе въ верхней палат, стоитъ только приссть, да позаняться внутренними вопросами. Или еще можно бы взяться за пріятелей, которые повліятельне, и промыслить себ хорошее дипломатическое мсто за границей. Однимъ словомъ, будь у меня только побудительная причина, а на все пойду.

— Но вдь я въ этихъ длахъ ничего не смыслю.

— Не о томъ я и спрашиваю тебя, какъ мн протолкнуться въ будущность, возразилъ графъ съ живостью: — а о томъ, какъ мн, по твоему мннію, поступить въ настоящемъ. Ну, что бы ты сдлалъ на моемъ мст?

Саксенъ, сидвшій немного поодаль отъ свта, опершись однимъ локтемъ на столъ, а годовою на руку, задумчиво глядлъ на полъ, и не сейчасъ собрался отвчать. Другъ его задалъ ему горькую, тяжелую задачу.

— Увренъ ли ты въ томъ, что любишь ее? спросилъ онъ наконецъ, какъ-то съ разстановкою.

— Такъ же увренъ, какъ въ томъ, что солнце въ сію минуту свтитъ на неб! Помилуй, Трефольденъ, когда я еще мальчикомъ былъ, она была моимъ идеаломъ, а въ послдніе четыре года, когда она такъ часто у насъ гостила, и по нсколько мсяцевъ сряду, я полюбилъ ее такой глубокой любовью, какою только можно полюбить женщину.

— А какъ ты думаешь… она любитъ тебя?

Несмотря на нечеловческія усилія, Саксенъ не могъ на столько владть собою, чтобы голосъ его не дрожалъ слегка при этомъ вопрос, но графъ былъ слишкомъ занятъ и взволнованъ своими мыслями, чтобы примтить это.

— Годъ назадъ — даже три мсяца назадъ, сказалъ онъ:— я въ этомъ былъ увренъ. Послднее же время, не понимаю почему, въ ней произошла перемна, проявилась какая-то принужденность, холодность, какъ будто она старается вытравить свое чувство изъ души своей, и надежду изъ моего сердца. А все-таки, мн почему-то сдается, что эта перемна только поверхностная.

— Однимъ словомъ, ты полагаешь, что мисъ Колонна тебя любитъ и теперь?

— Клянусь небомъ, я такъ думаю! страстно отвчалъ графъ.

— Ты ее не спрашивалъ?

— Конечно, нтъ. Она моя гостья.

Саксенъ на минуту закрылъ лицо руками, какъ будто погружаясь въ размышленіе. То была критическая минута, жестокая минута — первая еще минута острой душевной боли, испытанная имъ. Никто, кром его самаго, никогда не узналъ, какую страшную борьбу онъ вынесъ въ это одно мгновеніе — борьбу, изъ корой онъ вышелъ побдителемъ, хотя сердце его обливалось кровью. Когда онъ поднялъ лицо свое, оно было такъ блдно, что самыя губы помертвли, но выражало твердость и ршимость.

— Въ такомъ случа, Кастельтауерсъ, сказалъ онъ — и голосъ его уже не дрожалъ:— а скажу теб, что бы я сдлалъ… на твоемъ мст, я, прежде всего, узналъ бы всю истину отъ нея самой.

— Но какъ же, на счетъ моей матери?…

— Леди Кастельтауерсъ согласится, когда убдится, что отъ этого зависитъ счастье твоей жизни. Вдь, наконецъ, весь вопросъ въ однихъ деньгахъ.

Графъ вскочилъ на ноги, и началъ ходить но комнат.

— Этотъ совтъ мн по душ, сказалъ онъ.— Еслибы только мн осмлиться, быть увреннымъ… А впрочемъ, не лучше ли и дурное сразу узнать?…

— Несравненно лучше, тоскливо отвчалъ Саксенъ.

Лордъ Кастельтауерсъ подошелъ къ облитому солнцемъ окну, и нагнулся изъ него.

— Почему бы и не попытаться, въ самомъ дл? раздумывалъ онъ вполголоса.— Если будетъ отказъ, отъ меня ничего не убудетъ — кром надежды… Кром надежды! За то если успхъ… О! еслибы успхъ!…

Лицо его просіяло отъ этой мысли.

— Да, Трефольденъ, воскликнулъ онъ: — ты правъ. Къ чему мн сперва отстранять всевозможныя препятствія, можетъ быть для того, чтобы, когда все будетъ улажено, оказалось, что я трудился понапрасну? Я ее спрошу. Спрошу сегодня же.— Сію минуту, если посчастливится застать ее одну. Теперь уже это не будетъ нарушеніемъ законовъ гостепріимства. Спасибо теб — тысячу разъ, спасибо!

Саксенъ покачалъ головою.

— Не за что теб благодарить меня, Кастельтауерсъ, отвчалъ онъ.

— Я за совтъ, пояснилъ графъ.

— Который можетъ принести теб горе, не забудь.

— Ну, такъ за дружбу.

— За дружбу? пожалуй. Она твоя, только стоитъ ли благодарности?

— Время покажетъ, какую цну я придаю ей, возразилъ графъ.— А теперь пока, прощай. Я знаю, что ты желаешь мн успха.

Съ этими словами онъ горячо пожалъ руку Саксена, и поспшно вышелъ. Когда замеръ послдній звукъ его шаговъ на лстниц и въ корридор, молодой человкъ подошелъ къ двери, замкнулъ ее, и тихо слъ, одинъ наедин съ своимъ горемъ — горемъ нелегкимъ и невоображаемымъ. Онъ видлъ, съ совершенной ясностью, что онъ долженъ узнать одну изъ двухъ, одинаково горькихъ истинъ: или Олимпія Колонна никогда его не любила, или онъ въ ея сердц замстилъ своего друга. Которое изъ этихъ предположеній врно?… Сердце ему сказало.

XVII.
Съ какимъ успхомъ посватался графъ.

Присутствіе постителя синьора Колонны принесло одно смятеніе и суматоху въ Кастельтауерсъ. Извстія, провезенныя имъ, были дйствительно очень важны для тхъ, кого они касались, но для леди Кастельтауерсъ ничто не могло быть непріятне суеты, ничто въ ея глазахъ не было боле mauvais genre, какъ торопливость, поэтому ей было крайне досадно на внезапный отъздъ ея гостей. Для нея было ршительно все равно, что Гарибальди выигралъ большое сраженіе при Калатафими и быстро подвигался къ Палермо. Она только помнила, что въ этотъ день должны пріхать къ обду оба Валькиншо и мисъ Гатертонъ, что синьоръ Монтекуккули будетъ лишнимъ за столомъ и что отъздъ Колонны тотчасъ посл обда испортитъ весь вечеръ.

Между тмъ все еще длилось совщаніе Колонны съ новопрізжимъ, Олимпія, съ помощью одной изъ служанокъ, укладывала книги и бумаги отца, графъ безутшно бродилъ по комнатамъ, выжидая желаннаго случая, а Саксенъ, на лучшей своей чистокровной лошади, скакалъ по направленію къ холмамъ, ршившись предоставить другу своему полную свободу дйствій и возвратиться не ране перваго обденнаго звонка.

Наконецъ видя, что время уходитъ, графъ соскучился дожидаться Олимпіи по гостинымъ и лстницамъ, и отправился искать ее на половин ея отца. Тамъ онъ и нашелъ ее, не въ собственномъ его кабинет, а въ комнат, находившейся непосредственно подъ нимъ, молодая двушка стояла на колняхъ передъ огромнымъ чемоданомъ, уже боле чмъ на половину набитомъ брошюрами, письмами, депешами, картами и документальнымъ хламомъ всякаго рода. Полъ и столы, кром того, были завалены кипами книгъ и бумагъ, съ которыхъ горничная стирала пыль, передъ тмъ, какъ сдавали ихъ мисъ Колонн, которая сортировала и связывала ихъ.

— Не могу ли помочь вамъ? спросилъ графъ, заглядывая въ полуотворенную дверь.

Олимпія подняла голову отъ своей работы съ привтливой улыбкою.

— Вамъ въ самомъ дл хочется какого-нибудь дла?

— Еще бы.

— Такъ помогите мн разсортировать вотъ эти бумаги. Въ числ ихъ есть нсколько дюжонъ прошлогоднихъ отчетовъ. Можете разобрать ихъ и сложить по числамъ, потомъ завязать ихъ въ пачки, штукъ по восьмнадцати или двадцати на каждую.

Графъ принялся за дло, повидимому, съ большимъ рвеніемъ.

— Мы этого въ вкъ не простимъ Монтекуккули, сказалъ онъ, немного погодя.— Кто бы подумалъ сегодня утромъ за чаемъ, что вы еще до ночи соберете свои пожитки, и устремитесь въ большую лондонскую Сахару?

— Кто бы подумалъ, что мы будетъ имть такую радостную причину къ такому быстрому переселенію? возразила Олимпія съ восторгомъ.

— Ужь, конечно, никто! А все-таки лучше бы было, еслибы извстіе это прилетло не съ такой излишней быстротою.

— Никогда добрыя всти не получаются слишкомъ скоро, отвчала Олимпія.— Я едва осмливаюсь подумать о томъ какія-то послдуютъ за этими?

— На всякій случаи, не слишкомъ надйтесь на хорошее.

— Нтъ, я довольно долго унывала. Столько лтъ уже надежда была для насъ запрещенной роскошью, что я теперь не могу насытиться ею. Я полна надежды, я ожидаю всего хорошаго. Я врю, что насталъ наконецъ нашъ часъ, и что въ эти немногіе мсяцы совершатся чудеса.

Графъ, въ эту минуту думавшій несравненно боле о собственныхъ своихъ надеждахъ и опасеніяхъ, чмъ объ Италіи и итальянцахъ, отъ всей души желалъ, чтобы тутъ же на мст совершилось чудо, въ вид перенесенія горничной на первую попавшуюся планету.

— Меня не удивитъ и то, продолжала Олимпія: — еслибы я завтра услыхала, что Гарибальди въ Мессин, или что онъ переплылъ черезъ проливъ и овладлъ Неаполемъ какимъ нибудь coup de main!

— И меня не удивило бы, разсяно поддакнулъ графъ.

Затмъ оба на нсколько минутъ замолчали. Вдругъ, гд-то внизу, на людской половин раздался продолжительный и громкій звонокъ.

— Что это за трезвонъ? спросилъ графъ, тысячу разъ слыхавшій его, и отлично знавшій его значеніе въ домашнемъ порядк.

— Это людской колоколъ, ваше сіятельство, отвчала горничная.

— Зачмъ же въ него звонятъ въ этотъ часъ? къ чаю, что ли?

— Точно такъ, ваше сіятельство.

Олимпія сейчасъ же подалась на маленькую хитрость графа.

— Оставь эти бумаги покуда, Дженъ, сказала она ласково:— ступай внизъ, можешь возвратиться, когда напьешься чаю.

Горничная съ благодарностью удалилась.

Теперь лорду Кастельтауерсу оставалось только говорить. Желанный случай представился наконецъ, но только что онъ это созналъ, какъ совершенно растерялся, и не нашелся произнести ни одного слова.

— Какая иногда тоска быть женщиной! сказала Олимнія:— ничтожной женщиной! Какъ тяжело сидть сложа руки, день за днемъ, и только прислушиваться къ отголоскамъ, долетающимъ съ поля битвы — прислушиваться и праздно дожидаться!

— Я очень радъ, что вы прислушиваетесь къ нимъ съ такого безопаснаго разстоянія.

— А я объ одномъ молю Бога, чтобы разстояніе это какъ можно скоре сократилось, съ живостью возразила она.— Мы наврно удемъ въ Геную на той или слдующей недл, и еслибы отецъ мой прохалъ въ Сицилію, я, конечно, не намрена оставаться.

— Но Средиземное море кишитъ неаполитанскими военными судами, замтилъ графъ.

Олимпія улыбнулась.

— Да, наконецъ, какую бы вы тамъ могли принести пользу? Вы, можетъ быть, на это скажете, что будете нести лазаретную службу, но возиться съ лазаретами найдется кому и безъ васъ. Въ каждой сотн нашихъ волонтеровъ, наврное десять докторовъ, и и думаю, смло можно сказать, что въ Сициліи каждая женщина охотно станетъ ходить за ранеными.

— Я бы стала исполнять всякій трудъ, къ какому только способны голова моя и руки, сказала она:— все равно, за письменнымъ ли столомъ или у постели больныхъ. О! зачмъ я не могу отдать кровь свою родин!

— Кровь свою отдаютъ мужчины, возразилъ графъ:— женщины же пусть даютъ слезы, которыя услаждаютъ смерть, и улыбки, которыя длаютъ побду достойною усилій храбрецовъ.

Олимпія презрительно вздернула верхнюю губу.

— Наши воины, сказала она:— имютъ въ виду боле высокую награду, чмъ женскія улыбки.

Графъ былъ въ отчаяніи. Ни однимъ своимъ словомъ не удавалось ему угодить мисъ Колонн, а минуты между тмъ быстро протекали — драгоцнныя, невозвратныя минуты.

— Какъ я ни преданъ итальянскому длу, сказалъ онъ наконецъ, съ отчаянной ршимостью:— но, Олимпія, еслибы я пошелъ драться, то сдлалъ бы это, по крайней-мр, столько же ради васъ, какъ ради вашей родины, однакоже, Я надюсь, что это не заставило бы васъ отвергнуть мой мечъ.

Мисъ Колонна была застигнута врасплохъ. Она никогда не была слпа къ чувствамъ молодого человка, но такъ долго не подавала ему никакого поощренія, что никакъ не ожидала, чтобы онъ ршился на объясненіе. Даже и теперь, когда онъ произнесъ такія слова, которыхъ она не могла превратно истолковать, она ршилась прикинуться непонимающею, и, если возможно, не давать ему высказываться ясне. А между тмъ, сердце странно какъ-то шевельнулось у нея, когда онъ ее назвалъ по имени!

— Вашъ мечъ, лордъ Кастельтауерсъ, отвчала она важно:— почти единственный, котораго мы не приняли бы ни на какихъ условіяхъ. Вы у матери одинъ сынъ, и послдній наслдникъ славнаго имени. Обязанности ваши здсь.

— Но вы не такъ бы говорили, еслибы я былъ итальянецъ?

— Конечно, нтъ. Тогда бы я сказала, что первый долгъ вашъ — служить родин.

Графъ сошелъ съ своего мста и сталъ передъ нею, блдный, сосредоточенный, съ неуклонимой ршимостью.

— Выслушайте меня, Олимпія, сказалъ онъ со сдержанной страстью:— я люблю васъ — и вы знаете, что я васъ люблю. Я любилъ васъ боле четырехъ лтъ. Я не скажу, что я осмлился надяться. Еслибы я надялся, я, быть можетъ, не молчалъ бы такъ долго, но мн думалось, что вы прочли тайну мою въ моемъ сердц, и что молчаніе мое будетъ просьбою боле краснорчивою, чмъ всякія слова. Я знаю, какъ мало шансовъ я имю въ мою пользу, какъ много ихъ противъ меня, давно уже я взвсилъ и т и другіе. Я знаю, что тотъ, кто будетъ домогаться вашей руки, долженъ любить Италію вашу, какъ будто онъ рожденный сынъ ея почвы, долженъ судьбу свою неразрывно связать съ ея судьбами, и заслужить васъ своею преданностью къ ея длу. Знаю и то, что тотъ, кто бы совершилъ все это, исполнилъ бы только одни начальныя условія, безъ которыхъ послдняя красная рубашка въ ополченіи Гарибальди имла бы больше шансовъ, чмъ онъ. Такъ или нтъ?

— Совершенно такъ, но…

— Не спшите возражать, умоляю васъ!— Вы говорите, что у меня здсь есть обязанности. Правда. Я обдумалъ, какъ исполнить ихъ до послдней возможности. Домъ этотъ и половину дохода съ имнія я запишу на имя матери, въ пожизненное ея пользованіе. Все, что за этимъ останется у меня — мое имніе, мои доходы, мои физическія силы и воля, личное мое вліяніе, самая жизнь моя — все будетъ принадлежать Италіи. Ваша родина будетъ моей родиною, вашъ народъ — моимъ народомъ, вашъ богъ — моимъ богомъ. Могу ли я сказать еще боле, кром того, что люблю васъ? Что, какъ ни глубоко, какъ ни нжно люблю я васъ теперь, я въ глубин души увренъ, что буду любить васъ еще боле въ грядущіе годы? Въ моихъ глазахъ вы никогда не будете мене молоды, мене прекрасны, чмъ теперь. Если постигнетъ васъ горе или болзнь, я сдлаю все, что въ силахъ человческихъ, чтобы успокоить васъ и утшить. Если вы будете въ опасности, я умру, защищая васъ. Любовь моей молодости будетъ любовью моей старости, и тмъ, что вы для меня теперь, Олимпія, все равно, примете ли вы меня или отвергнете — вы останетесь для меня до гробовой доски!

Онъ замолчалъ. Тонъ его, еще боле самыхъ словъ, былъ горячъ и прочувствованъ, и теперь, когда онъ излилъ передъ нею всю свою страстную мольбу, онъ ждалъ своего приговора.

А Олимпія? Неужели, когда она слушала его, ничто въ ней не дрогнуло? Неужели она осталась безстрастною? Всми силами старалась она объ этомъ, но не могла вполн совладать съ краскою, то приливавшею къ ея лицу, то опять покидавшей его, не могла совладать со слезами, которыя не слушались ея воли. Одна за одною, пока онъ говорилъ, медленно скользили он съ темныхъ рсницъ ея внизъ по гладкому овалу щекъ, и графъ, никогда до тхъ поръ невидавшій ее въ слезахъ, на одно безумное мгновеніе вообразилъ, что побда за нимъ.

Первыя же слова ея вывели его изъ заблужденія.

— Я очень сожалю, что такъ случилось, лордъ Кастельтауерсъ, сказала она, и голосъ ея, сначала слегка дрожавшій, сдлался твердымъ и ровнымъ по мр того, какъ она продолжала:— многое бы я дала, чтобы слова эти не были говорены, потому что они сказаны напрасно. Мн кажется, вы меня искренно любите — мн кажется, я никогда еще не была такъ любима — никогда больше не буду такъ любима, но — я не могу быть вашей женою.

— Но вы мн, по крайней-мр, скажете причину?

— Къ чему? Чтобы вы стали длать возраженія? Не спрашивайте. Ничего я не могу сказать, и ничего вы мн не можете сказать, что было бы въ силахъ измнить мое ршеніе.

Графъ отвернулся.

— Вы жестоки, сказалъ онъ:— я этого отъ васъ не заслужилъ.

— Видитъ Богъ, умышленно ли я жестока, быстро возразила Олимпія:— нужно бы быть выше или ниже всякой женщины, чтобы не сожалть о потер такого сердца, какъ ваше.

— Вы его не потеряли, Олимпія, сказалъ онъ глухо — вы его никогда не потеряете. У меня — разъ навсегда!

Она страдальчески сжала руки.

— О, зачмъ это такъ! воскликнула она.

— Такъ вамъ меня жаль?

— Жаль — безконечно жаль!

— И вы все же не можете меня любить?

Олимпія молчала.

Снова обдало его надеждой, снова вырвалась у него страстная мольба.

— Мн когда-то думалось — то было безуміе, самонадянность, если хотите — что вы ко мн не совсмъ такъ равнодушны, какъ были послднее время. Ошибался ли я? Или, можетъ ли быть, чтобы я чмъ нибудь лишился нашего расположенія? Неужели я васъ чмъ оскорбилъ? или огорчилъ? или слишкомъ явно выказывалъ свои чувства?

— Никогда, никогда!

— Значитъ, вы меня никогда, нисколько не любили? Ради самаго неба, скажите мн, прежде чмъ мы разстанемся!

Олимпія вся помертвла, и оперлась на столъ, какъ будто силы измняютъ ей.

— Лордъ Кастельтауерсъ, сказала она медленно:— вы не имете права такъ меня допытывать.

— Не имю нрава, когда дло идетъ о счасть всей моей жизни? Дайте мн только тнь надежды, и я замолчу!

— Не могу!

Графъ провелъ рукой по лбу съ растеряннымъ видомъ.

— Мн все какъ будто не врится, сказалъ онъ:— но… еслибы я только зналъ причину, кажется, легче было бы.

Мисъ Колонна потупилась, и нсколько мгновеній не говорила и не шевелилась. Наконецъ, она сказала:

— Я вамъ скажу, лордъ Кастельтауерсъ, если ужь вы непремнно хотите знать. Весьма можетъ быть, что я никогда не выйду замужъ, но если выйду, то за человка, который будетъ имть возможность сдлать для Италіи больше, нежели можете сдлать вы. Довольны ли вы?

Молодой человкъ не имлъ силы говорить. Онъ только посмотрлъ на нее, и на лицо его сошло мрачное выраженіе — такое выраженіе, какого Олимпія никогда еще не видала на немъ.

— Прощайте, сказала она почти умоляющимъ голосомъ, и протянула ему руку.

— Прощайте, отвчалъ онъ, и на мгновеніе удержавъ ея руку въ своей, тихо выпустилъ ее, и больше не сказалъ ничего.

Она посл вспомнила, какъ холодна была ея рука, и какъ горяча и суха была рука, сжимавшая ее.

Не прошло еще нсколькихъ минутъ, какъ она уже стояла на колняхъ у кровати своей, въ своей отдаленной комнатк, и сбросивъ личину гордаго самообладанія, плакала и ломала руки со всей норывистостью женскаго горя и вслухъ повторяла:

— О, еслибы онъ могъ заглянуть въ мое сердце! Еслибы онъ могъ знать, какъ я люблю его!

XVIII.
Не приручить!

Леди Кастельтауерсъ напрасно безпокоилась: лишняго прибора за столомъ не было. Мисъ Колонна не сошла къ обду, извиняясь сильной головной болью, и синьоръ Монтекуккули занялъ ея мсто. Обдъ, впрочемъ, все-таки былъ неудаченъ. Графъ, хотя силился быть любезнымъ хозяиномъ, вяло игралъ свою роль, и жестоко тосковалъ въ душ. Саксенъ, прискакавшій весь въ пыли и мыл минутъ за пять до обда, смотрлъ устало и разсянно, и былъ вовсе не похожъ на самого себя, всегда веселаго и оживленнаго. Джуліо Колонн, поглощенному итальянской политикой, было не до разговоровъ, такъ что, отчасти вслдствіе отсутствія Олимпіи, отчасти благодаря неопредленному тяжелому чувству, неразлучному со всякими сборами и разставаніемъ, за столомъ царствовало общее унылое настроеніе. Одна мисъ Гатертонъ была разговорчива и оживлена, какъ всегда. Найдя Саксена противъ обыкновенія молчаливымъ, она утшилась, болтая съ прізжимъ, и разспрашивала синьора Монтекуккули о Сициліи и Неапол, Калатафими, Палермо, Гарибальди, Виктор-Эммануил, сколько душ ея было угодно.

Колонна, этимъ временемъ, сидвшій налво отъ леди Кастельтауерсъ, изъявлялъ сожалніе о неудач какихъ-то своихъ плановъ.

— Я былъ въ надежд, говорилъ онъ вполголоса:— что изъ этого что нибудь выйдетъ еще раньше.

— И я тоже надялась, другъ мой, и радовалась за васъ, ласково отвчала леди Кастельтауерсъ.

— Я вполн разсчитывалъ, что узнавъ, какъ неожиданно насъ отсюда вызываютъ, онъ выскажется сегодня, но, вмсто того, онъ съ утра веллъ осдлать себ лошадь, и не сходилъ съ нея весь день.

— Это странно.

— Очень. Отъ души жалю, что не удалось намъ пробыть у васъ еще хоть недлю.

— Еще не поздно измнить ваши планы.

Колонна отрицательно покачалъ головою.

— Измнить ихъ такъ же для меня невозможно, сказалъ онъ:— какъ измнить ходъ планетъ.

— Такъ оставьте хоть Олимпію у меня. Она больна — не годится въ дорогу.

— Я самъ думалъ просить васъ, но она ршилась хать со мною.

— Очень жаль, amico, еще разъ замтила графиня, въ эту минуту гораздо боле думавшая о томъ, какъ бы доставить своему сыну состояніе мисъ Гатертонъ, нежели о томъ, какъ удержать богатаго жениха для дочери своего друга, и обратилась къ мистеру Валькиншо.

Но у Колонны въ запас была еще одна карта. Когда дамы удалились, онъ слъ на опроставшееся мсто рядомъ съ Саксеномъ, и сказалъ:

— Не ждали мы, не гадали, что прійдется такъ внезапно узжать, мистеръ Трефольденъ, но я надюсь, что еще будемъ видть васъ въ Лондон.

Саксенъ отвтилъ легкимъ поклономъ, и пробормоталъ что-то такое, въ род ‘очень пріятно’ или ‘благодарю за вниманіе’.

— Вы, кажется, сами посл-завтра возвращаетесь въ городъ.

Саксенъ отвтилъ:

— Вроятно.

— Такъ вы должны дать мн слово зайти къ намъ. Вы насъ найдете, впродолженіе слдующихъ двухъ недль, въ Портландскомъ отел, но посл этого времени мы, вроятно, уже будемъ на пути въ Италію.

Саксенъ снова поклонился, и передалъ сосду графинъ съ виномъ.

Колонна началъ догадываться, что тутъ что-то не спроста.

— Когда, разставаясь, друзья хотятъ обезпечить себ врное свиданіе, сказалъ онъ:— а мы, надюсь, съ вами друзья, мистеръ Трефольденъ — лучше всего назначить день, Вы не откажетесь обдать съ нами, въ четвергъ, въ нашемъ отел?

— Не знаю, могу ли… началъ Саксенъ.

— Какое нелюбезное вступленіе!

— Я такъ давно не былъ въ город, продолжалъ молодой человкъ съ нкоторымъ замшательствомъ:— и въ теченіе нсколькихъ недль буду имть такъ мало свободнаго времени, что врядъ-ли могу общать напередъ.

Джуліо Колонна не врилъ ушамъ своимъ. Не дале какъ вчера, юный мильонеръ ухватился бы за всякую соломепку, за тнь приглашенія, чтобы только приблизиться къ Олимпіи, а сегодня… Неужели онъ отступается? Не обидлся ли онъ чмъ нибудь? Итальянецъ коснулся руки Саксена и съ самой пріятной улыбкой сказалъ:

— Я съ вами такъ не разстанусь, любезный сэръ. Кто длаетъ добро моей родин — длаетъ его мн, а вы были такимъ щедрымъ благодтелемъ для нашего дла, что сдлали меня должникомъ вашимъ на всю жизнь. Поэтому я не могу дозволить вамъ изъ друга сдлаться для насъ просто знакомымъ. Я на васъ смотрю, какъ на друга, и вы, какъ другъ, должны общать мн отвдать моей хлбъ-соли, прежде нежели я покину Англію.

Саксенъ съ радостью бы отдалъ лучшую свою кровную лошадь — отдалъ бы всхъ своихъ лошадей и вдобавокъ кабріолетъ, чтобы только знать, какой успхъ имло сватовство графа. Но, находясь въ неизвстности объ этомъ предмет, онъ отдлался, какъ могъ.

— Я буду у васъ обдать, синьоръ Колонна, если только это будетъ мн возможно, сказалъ онъ какъ-то рзко.— Во всякомъ случа я буду у васъ, но пока я не знаю еще хорошенько своего положенія относительно… относительно другихъ моихъ друзей, я не могу дать вамъ положительнаго общанія.

— Нечего длать, постараюсь довольствоваться и этимъ, добродушно возразилъ итальянецъ, но онъ чувствовалъ, что Саксенъ Трефольденъ остерегается его, и что его не приручить, и въ душ проклиналъ невдомую силу, которая, какъ говорило ему его врное чутье, стала поперегъ его плановъ.

Вечеромъ поздно, когда вс ухали, и леди Кастельтауерсъ удалилась въ свои покои, а Саксенъ остался единственнымъ гостемъ въ дом, пріятели сошли въ курильную, просторную, удобную комнату, смежную съ библіотекой, съ выходомъ въ тотъ же тихій садъ.

— Ну, спросилъ Саксенъ съ жадностью:— какой успхъ?

Графъ сперва заперъ за собою дверь, и потомъ уже отвчалъ — однимъ только, но многозначительнымъ словомъ:

— Никакого.

— Какъ, никакого?

— Да такъ, что чмъ скоре мы достанемъ яхту, о которой мы съ тобой говорили, и чмъ скоре выберемся въ открытое море, тмъ я буду больше радъ. Она мн отказала.

Несмотря на искреннюю дружбу къ графу и вс великодушныя свои ршенія, сердце Саксена радостно забилось.

— Отказала? сказалъ онъ.— На какомъ основаніи?

— На патріотическихъ основаніяхъ, отвчалъ онъ мрачно.

— Неужели потому, что ты англичанинъ?

— Нтъ, даже не потому, чтобы она меня не любила, а потому, что если она когда нибудь отдастъ свою руку, то только человку, который будетъ имть возможность ‘сдлать для Италіи’ больше того, что можетъ сдлать для нея твой покорнйшій слуга.

— Сдлать больше для Италіи! медленно повторилъ Саксенъ.

— Именно такъ! Это, другими словами, значитъ, знаешь что? Вотъ что: что, при всей своей красот, чистот, родовой гордости, Олимпія Колонна въ одинъ прекрасный день продастъ себя — продастъ себя, сдлаетъ несчастными и себя и мужа своего, и меня уничтожитъ — ради своей родины! Будь я такъ же богатъ, какъ ты, она бы за меня вышла. Сдлай ты ей завтра предложеніе, она за тебя выйдетъ. Будь ты при этомъ старъ, уродъ, невжа — словомъ все, что хочешь, только не Бурбонъ и не Габсбургъ — она, по всей вроятности, все-равно вышла бы.— А меня все-таки любитъ!

— Увренъ ли ты въ этомъ?

— Такъ же увренъ, какъ въ томъ, что она живетъ и дышетъ.

— Разв она… созналась?

— Нтъ, но и отрицать не посмла. Да, наконецъ, я самъ это видлъ, чувствовалъ. Есть минуты въ жизни, когда вс люди длаются ясновидящими: я сегодня былъ ясновидящимъ.

Саксенъ молчалъ.

— И это — патріотизмъ! вдругъ съ горечью разразился графъ.— Я слыхалъ, что добродтели, доведенныя до крайности, длаются пороками, но до сегодняшняго дня никогда не врилъ этому. Что касается итальянскаго дла… ты знаешь, Трефольденъ, что я былъ его врнымъ, преданнымъ сторонникомъ, но теперь… теперь я его ненавижу.

Послднія слова онъ медленно процдилъ сквозь зубы, какъ будто онъ въ самомъ дл прочувствовалъ ихъ.

Затмъ пріятели долго еще сидли за книгами и ландкартами, и до глубокой ночи строили всякіе планы.

XIX.
Сборы въ Норвегію.

— Мы съ Кастельтауерсомъ демъ въ Норвегію!

Слова эти съ утра до вечера не сходили съ языка Саксена, и самъ Саксенъ находился въ припадк лихорадочной дятельности. Его товарищи въ Эректеум по своему, вяло, а все-таки значительно интересовались его планами, и не скупились на совты, особенно т изъ нихъ, которые въ жизнь свою не перезжали Скагерака. И за каждый совтъ Саксенъ былъ безконечно благодаренъ, покупалъ все, что только кто присовтуетъ, и длалъ невообразимые запасы мясныхъ эссенцій, закупоренной въ банки и жестянки дичи и рыбы, морскихъ сухарей, винъ, водокъ и ликёровъ, снарядовъ для рыбной ловли, непромокаемыхъ охотничьихъ сапоговъ, патентованныхъ палатокъ, шведскихъ и норвежскихъ грамматикъ и лексиконовъ, карманныхъ телескоповъ, микроскоповъ и револьверовъ, непромокаемой одежды, и всякаго тому подобнаго разорительнаго хлама. Сверхъ того онъ заказалъ два полныхъ мореходныхъ одянія, и роскошную книгу для шханцеваго журнала въ ярко-пунцовомъ сафьянномъ переплет, съ патентованнымъ замкомъ, потому что надо замтить, что Саксенъ счелъ недостойнымъ себя нанять яхту: онъ ее купилъ, заплатилъ за нее, окрестилъ ее, и вполн намревался разыграть по всмъ правиламъ роль хозяина и капитана, разумется подъ руководствомъ настоящаго, свдущаго моряка.

Во всемъ этомъ, Лоренсъ Грэторексъ выказалъ особенную услужливость и обязательность. Онъ даже не полнился самъ създить съ Саксеномъ въ Портсмутъ, чтобы свести его съ однимъ своимъ знакомымъ, корабельнымъ строителемъ, у котораго, на счастье его, было именно то, что ему было нужно: американская яхточка, стройная и граціозная, какъ американская красавица, и такъ-какъ ея хозяину очень хотлось сбыть, а Саксену смерть хотлось купить ее, то тутъ же ударили но рукамъ.

Затмъ надо было позаботиться о найм хорошаго шкипера и экипажа, о грузк безчисленныхъ запасовъ Саксена, сдлать пробную прогулку кругомъ острова Вайта, и вообще заняться тми безчисленными, восхитительными, какъ будто бы дловыми приготовленіями, которыя придаютъ забав яхтоваго плаванія видъ такого важнаго дла. Во все это время Грэторексъ, который, надо ему отдать справедливость, былъ дйствительно благодаренъ своему благодтелю, и искалъ случая быть ему полезнымъ всмъ, что было въ его силахъ, только бы не было рчи объ уплат нкоего незначительнаго долга — то и дло катался изъ Лондона въ Портсмутъ, изъ Портсмута — въ Лондонъ, помогалъ Саксену во всхъ безчисленныхъ коммерческихъ хлопотахъ, и вообще оказывайся безцннымъ помощникомъ и совтчикомъ.

И Саксену-было бездна дла. Ему некогда было хандрить, да если сказать всю правду, пожалуй, и охоты особенной не было. Что такое, въ самомъ дл, было его горе въ сравненіи съ горемъ графа? То же, что легкая царапина въ сравненіи съ глубокой, смертельной раною. Кастельтауерсъ любилъ Олимпію четыре года, Саксенъ былъ ея поклонникомъ какихъ нибудь четыре недли. Кастельтауерсъ признался ему спокойно, безъ всякихъ фразъ и безъ малйшаго интересничанья, что онъ не думаетъ, чтобы когда нибудь могъ любить другую женщину — Саксенъ же вовсе не могъ сказать того же о себ, онъ, напротивъ, чувствовалъ, что для него настоящая любовь еще впереди. Когда онъ соображалъ вс эти обстоятельства, ему было такъ грустно за своего друга, что онъ, наконецъ, почти сталъ стыдиться собственнаго своего горя, мало того, ему просто совстно стало смотрть на крушеніе своей мимолетной надежды, какъ на горе. Олимпія никогда его не любила. Ее манило только богатство его, и то только ради Италіи. Онъ понялъ, что мисъ Гатертонъ права. Она была буквально права, сравнивая его съ курицей, несущей золотыя яйца. Конечно, это не совсмъ лестно, но и то сказать, не лучше ли, что курица спаслась, поплатившись только какимъ нибудь яйцомъ-другимъ? И такъ Саксенъ ршился смотрть на вещи философомъ, не выдавалъ своей тайны, весь отдался приготовленіямъ къ плаванію, и ршился какъ можно скоре изгладить изъ сердца прекрасный образъ Олимпіи.

Наконецъ, все было въ готовности. Хорошенькая яхточка стояла на якор въ портсмутской гавани, и только ожидала прибытія своего повелителя, и Саксенъ, въ послдній разъ обойдя ее хозяйскимъ дозоромъ, съ блестящаго фалконета на бак до немне блестящихъ кастрюль и сковородъ въ камбуз, спшилъ въ Лондонъ, чтобы провести послдній вечеръ до отъзда съ Вильямомъ Трефольденомъ.

— Ну, не красотка ли она, Грэторексъ?

Таковы были первыя его слова, но вызд изъ Портсмута.

— Знаете, что я вамъ скажу, дружокъ? возразилъ банкиръ съ той милой непринужденностью, которая столькимъ изъ его пріятелей приходилась непонутру.— ‘Албула’ — просто прелестнйшая игрушка, какая когда либо гуляла по синю морю. Еслибы она была построена нарочно для васъ, она не могла бы быть лучше для васъ.

— Желалъ бы я знать, что скажетъ Кастельтауерсъ, когда увидитъ ее!

— Если у него хоть на половину столько вкуса, сколько а ему приписываю, онъ подтвердитъ мое сужденіе. Гд вы съ нимъ съдетесь — въ Лондон или Портсмут?

— Въ Лондон, оттуда вмст и подемъ. Мы надемся сняться съ якоря часамъ къ тремъ пополудни.

— А долго вы пробудете?

— Мсяца два или три.

Грэторексъ задумался и закурилъ сигару.

— Если а могу быть вамъ чмъ нибудь полезенъ въ ваше отсутствіе, Трефольденъ, вы знаете, что можете располагать мною, сказалъ онъ, наконецъ:— то-есть, если понадобится присмотрть за какими нибудь акціями, или получить какіе нибудь проценты.

— Очень вамъ благодаренъ, отвчалъ Саксенъ: — только за этимъ у меня смотритъ мой родственникъ.

— Гм! И нтъ у васъ другого повреннаго по дламъ?

— Разумется, нтъ.

— Вы не сочтете за дерзость, если я васъ спрошу, какъ вы распорядились своимъ капиталомъ? Поймите, любезный другъ, что я не прошу васъ отвчать на мой вопросъ, если это вамъ сколько нибудь непріятно, но мн бы хотлось знать наврное, что братецъ вашъ, мистеръ Трефольденъ, устроилъ дла ваши по возможности выгодне.

— Само собою! съ жаромъ отвчалъ Саксенъ.

— У насъ, на востокъ отъ Темпль-Бара, ничего не разумется ‘само собою’, сухо возразилъ банкиръ.

Но замчаніе его осталось безъ вниманія.

— Боле половины денегъ у меня въ англійскомъ банк, отвчалъ его спутникъ.

— Безопасно, но приноситъ не боле трехъ %, замтилъ банкиръ.

— Остальное помщено въ… въ одномъ обществ.

— Въ какомъ? быстро спросилъ Грэторексъ.

— А! этого ужь я не могу сказать. Это еще покуда секретъ.

Лицо банкира значительно вытянулось.

— Жаль, сказалъ онъ коротко.

— Нтъ причины жалть. Предпріятіе великолпное — ничего подобнаго еще не бывало за послдніе полвка, а главное — успхъ врный. Дайте срокъ, скоро заговорятъ о немъ.

— Надюсь, что это не южно-австралійскія брильянтовыя копи.

— Нтъ, нтъ, будьте спокойны.

— Кто вамъ посовтовалъ? Мистеръ Трефольденъ же?

— Да, и самъ весь свой капиталъ помстилъ туда же.

— Значитъ, въ самомъ дл, увренъ въ успх?

— Вполн. Онъ, видите ли, у нихъ повренный, по юридической части, и знаетъ всю подноготную.

— А кто такіе директора?

— Не знаю, кажется, я въ томъ числ, засмялся Саксенъ.

— А другіе?

— Не имю о нихъ ни малйшаго понятія.

— Однако, видали же вы ихъ на общихъ собраніяхъ?

— Никогда. Да и не было еще, кажется, никакихъ собраній.

Банкиръ покачалъ головой.

— Скверно, сказалъ онъ.— Скажу вамъ откровенно, дружище, нехорошо.

— Право, не понимаю, что васъ такъ смущаетъ, сказалъ Саксенъ.

Грэторексъ ничего не отвчалъ и нсколько времени молча курилъ, затмъ разговоръ возвратился къ яхт, тамъ они разболтались о Норвегіи, о ловл лососовъ и тысяч другихъ предметовъ, сопряженныхъ съ предстоящимъ путешествіемъ, до той минуты, пока наконецъ пожали другъ другу руки, разставаясь на платформ лондонской станціи.

— Честное слово, Трефольденъ, очень бы мн хотлось, чтобы вы доврили мн названіе этого общества, серьёзно сказалъ банкиръ.

— Не могу.

— Это бы мн дало возможность слдить со стороны за вашими интересами, пока васъ не будетъ здсь.

— Вы очень добры, сказалъ Саксенъ: — но я далъ слово сохранить это втайн, и не намренъ измнять ему. Къ тому же, я имю полнйшее довріе къ разсудительности моего родственника.

Житель Сити многозначительно пожалъ плечами.

— Коли сказать вамъ всю правду, любезный другъ, сказалъ онъ:— я бы не сталъ доврять Вильяму Трефольдену за глаза ни на грошъ. Ну, полноте же, не смотрите на меня, какъ будто я вамъ предлагаю взорвать на воздухъ парламентскія палаты. Я понимаю, что говорю грубо, но не я одинъ такого мннія о Вильям Трефольден. Вы, можетъ быть, скажете мн на это, что мн лично есть за что его не любить — весьма справедливо, да не въ томъ сила. Я говорю вамъ въ сію минуту подъ вліяніемъ не своихъ предубжденій, а дружбы моей къ вамъ. Вы поступили съ нами истинно попріятельски, вопреки вашему братцу, и я былъ бы радъ отъ души, еслибы я въ свою очередь могъ вамъ быть полезенъ.

— Вроятно, опять-таки вопреки моему родственнику, возразилъ Саксенъ полушутливо, но еще боле разсерженный.— Нтъ, благодарю васъ, мистеръ Грэторексъ, намреніе у васъ прекрасное, я вполн увренъ, но въ этомъ дл вы не можете быть мн полезны иначе, какъ отказавшись отъ несправедливаго предубжденія.

— Упрямецъ!… Ну, Богъ съ вами, Трефольденъ, до свиданія — Bon voyage!

— До свиданія, мистеръ Грэторексъ.

И на томъ разстались.

XX.
Обдъ tte—tte.

Въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ онъ вступилъ во владніе своимъ состояніемъ, нашему юному Телемаку удалось залучить своего ментора къ себ на обдъ. Не разъ онъ его приглашалъ на пышные обды въ клуб, въ Ричмонд, въ Блаквалл, на уютные обды tte—tte на своей сент-джемс-стритской квартир, и менторъ систематично и непреклонно отказывался отъ всхъ до одного. Поэтому настоящій случай былъ положительнымъ событіемъ, и Телемакъ, нкоторымъ образомъ прославившійся своимъ умньемъ угощать друзей, устроилъ настоящій эпикурейскій обдецъ по случаю чести, которую оказывалъ ему его причудливый родственникъ.

Стряпчій пріхалъ къ Саксену на квартиру. Столъ былъ убранъ цвтами, на буфет, во льду и просто въ бутылкахъ, были разставлены разные сорты винъ, и множество самыхъ лакомыхъ блюдъ, о какихъ только можетъ мечтать самый взыскательный gourmet. Обдъ былъ заказанъ по сосдству въ одномъ изъ первыхъ ресторановъ, и кушанья ежеминутно привозились въ кэбахъ, такъ что въ этомъ случа можно было буквально примнить слова какого-то поэта, что каждое блюдо является ‘не яствомъ, а гостемъ’.

— Воспитаніе — великое дло, Саксенъ, сказалъ Трефольденъ, когда они, покончивъ съ обдомъ, забавлялись съ персиками и ананасомъ.— Послдній разъ, какъ мы съ вами обдали вдвоемъ, это было въ Рейхенау. Васъ тогда очень удивило, что я недавалъ вамъ упиваться лафитомъ съ водою, и вы понятія не имли о трюфляхъ. Вы ихъ назвали ‘гадкими черными пробками’, если не ошибаюсь.

— А теперь я отличаю блый эрмитажъ отъ шато-икема, и умю цнить по достоинству геній грековъ, которые пекли шестьдесятъ сортовъ хлба.

— Жаль только, что ново-пріобртенныя вами познанія не особенно пригодятся вамъ въ Норвегіи. Да, кстати, вы мн должны пятьсотъ-шестьдесятъ фунтовъ.

— Это за что?

— За восемь картинъ масляными красками, изъ которыхъ каждая стоитъ пожалуй два фунта.

И Трефольденъ, смясь удивленному виду Саксена, разсказалъ ему, какъ онъ купилъ эти картины у мистрисъ Ривьеръ.

— Я къ нимъ заходилъ раза два или три, сказалъ онъ:— и каждый разъ не скупился вашимъ чистаганомъ. Въ первый разъ я купилъ четыре картины, потомъ дв, потомъ еще дв. Он, кажется, совсмъ бдны, и очень рады деньгамъ.

— Не боле рады имъ, чмъ я — случаю помочь имъ, сказалъ Саксенъ.— Когда вы ихъ видли въ послдній разъ?

— Дней пять назадъ. Он въ то время совсмъ собрались въ Италію, и теперь, я думаю, порядочно уже отъхали. Мать плоха. Она нисколько не походитъ на нашу общую пріятельницу, леди Кастельтауерсъ.

— Въ какое мсто Италіи он похали?

— Въ Ниццу, куда я и долженъ написать къ нимъ, еслибы появился покупатель на остальныя картины. Прикажете, чтобы явился, или довольно пока посорили деньгами?

— Нтъ, нтъ, непремнно отыщите покупателя, отвчалъ Саксенъ.— Пятисотъ-шестидесяти фунтовъ на долго не хватитъ.

— Вамъ, конечно, но для нихъ такая сумма — цлое состояніе.

— Я хочу, чтобы у нихъ было сто фунтовъ годового дохода.

— Это значитъ, что нашъ воображаемый цнитель искуства долженъ издержать дв тысячи фунтовъ. Помилуй, братецъ, он никогда не поврятъ такой свирпой страсти къ живописи.

— Попробуйте уврить ихъ. Въ пріятныя невозможности такъ легко врится.

— Хорошо, посмотрю. А впрочемъ, вдь он все-таки бабы, а бабъ въ чемъ угодно увришь.

— Не правда ли, она очень хорошенькая? спросилъ Саксенъ, какъ-бы невзначай, на что Трефольденъ, разсматривая свою рюмку на свтъ, отвчалъ съ большимъ равнодушіемъ:

— Н… не могу сказать, не особенно.

— Да это просто рафаэлевская мадонна! съ негодованіемъ заступился Саксенъ.

— Очень можетъ быть, только я не любитель мадоннъ. Олимпія Колонна на мой вкусъ въ десять разъ лучше.

Саксенъ промолчалъ.

— Видлись ли вы съ Колоннами съ тхъ поръ, какъ они ухали изъ Кастельтауерса? спросилъ Трефольденъ, глядя на него нсколько пытливо.

— Нтъ — некогда было.— Однако, разскажите-ка что нибудь о нашей компаніи.

Многое нашлось разсказать о компаніи — о большомъ инженерномъ склад, строящемся въ Капр, о землемрахъ, уже отправленныхъ для измренія линіи, объ ученой комиссіи, уже снаряженной для отысканія предполагаемыхъ угольныхъ копей, о директорахъ, выхавшихъ въ Багдадъ и Тегеранъ, а главное — объ удивительной выгод, которую каждый акціонеръ можетъ ожидать въ какіе нибудь шесть или восемь лтъ.

— Еслибы я не собрался въ Норвегію, сказалъ Саксенъ:— я бы прокатился на Средиземное море, осмотрлъ бы работы и привезъ бы вамъ врныя свднія о ход ихъ.

— Врядъ ли теперь еще стоитъ хать, отвчалъ стряпчій: — черезъ годъ, пожалуй, будетъ на что посмотрть.— Ну, а теперь — прощайте.

Саксенъ проводилъ родственника до двери, и неохотно простился съ нимъ. Нсколько мсяцевъ назадъ, онъ бы поцаловалъ его въ об щеки, какъ при первой встрч съ нимъ въ Швейцаріи, но цивилизація постерла съ него аркадскій пушокъ, и онъ удержался отъ чувствительныхъ изліяній.

Онъ едва усплъ возвратиться въ свою комнату, позвонить и потребовать огня, и только что услся за письменный столъ, съ намреніемъ написать нсколько прощальныхъ записокъ и привести въ порядокъ свои разбросанныя бумаги, какъ къ подъзду съ громомъ подкатилъ кабріолетъ, раздались поспшные шаги въ прихожей, и знакомый голосъ спросилъ: дома ли онъ? Еще минута, и передъ нимъ стоялъ лордъ Кастельтауерсъ.

— Какими судьбами сегодня? воскликнулъ Саксенъ.— Ужь не случилось ли чего?

— Вотъ что, отвчалъ его другъ:— Колонну требуютъ въ Палермо, онъ долженъ хать сейчасъ же. Онъ думалъ прохать въ Сицилію изъ Генуи, но есть какіе-то замыслы противъ него, и его тайно предупредили, что его могутъ арестовать, если увидятъ въ одномъ изъ французскихъ или сардинскихъ портовъ. Я пріхалъ спросить тебя, не отвезешь ли ты его?

— Въ Сицилію-то?

— Ну, да, кругомъ, черезъ Гибралтаръ. Для Колонны нтъ боле безопаснаго маршрута, а на сверъ мы еще успемъ, какъ высадимъ его по назначенію. Или это тебя затруднитъ?

— Нимало. Мн все равно, въ какую сторону повернуть, я даже гораздо боле радъ на югъ, чмъ на сверъ, если на то пошло.

— Значитъ — ладно?

— Ладно. Пусть только синьоръ Колонна будетъ въ Портсмут завтра пораньше.— Однако, Кастельтауерсъ, вдь ты, кажется, возненавидлъ итальянское дло, и знать его больше не хотлъ?

Графъ печально улыбнулся.

— Съ свободою можно поссориться, какъ ссорился Горацій съ Лидіей, сказалъ онъ,— но невозвратиться къ ней нельзя, потому что разлюбить её невозможно.

XXI.
Сцилла и Харибда.

День за днемъ ‘Албула’, съ швейцарскимъ флагомъ на мачт, распустивъ блыя крылья, быстролетной чайкой мчалась по поверхности воды. Живописные острова залива, окутанный туманомъ утесъ Финистеръ, гибралтарская скала, ослпляющая своей близною подъ знойнымъ блескомъ полуденнаго солнца, грозная гора Абила, призрачно отдляющаяся отъ смутно виднющагося очертанія африканскаго берега, далекіе хребты Сьерры-Невады, наконецъ, испанскіе острова, зеленющіе апельсинными и лимонными рощами, одни за другими возникали изъ морской синевы, мелькали мимо путешественниковъ, и снова утопали въ дымчатой дали. Повременамъ не видать было земли ни съ той, ни съ другой стороны. Иногда, напротивъ, яхточка скользила такъ близко отъ лсистыхъ мысовъ, что дущіе на ней могли разслышать звонъ монастырскихъ колоколовъ, и перекликаніе часовыхъ, расхаживающихъ по валамъ омываемыхъ моремъ крпостей. Но по большей части они держались открытаго моря, направляясь прямо къ Сициліи. И все это время оба друга почти безвыходно проводили на палуб, пріобртая мореходскія познанія, съ каждымъ днемъ боле сближаясь, и предоставляя синьору Колонн полную свободу исписывать въ кают листъ за листомъ, своими мелкими каракулями. То было для нихъ дивное время. Дни стояли золотые, ночи звздныя, и путешественники засыпали подъ музыку морского плеска.

— Давай-ка сюда зрительную трубку, Трефольденъ, однажды сказалъ лордъ Кастельтауерсъ.— Надо разглядть хорошенько этотъ паровой фрегатъ. Не могу разобрать его флага.

Они уже много дней провели на мор, и были не боле какъ въ восемнадцати часахъ отъ Палермо. Далеко налво отъ нихъ, блдно-голубая черта обозначала южную оконечность острова Сардиніи, а прямо на встрчу къ нимъ, оставляя за собою по ясному небу легкій дымный слдъ, несся фрегатъ, обратившій на себя вниманіе лорда.

— Онъ, кажется, идетъ въ нашу сторону, замтилъ Саксенъ.

— То-есть несется прямо на насъ, возразилъ графъ:— и пушки на немъ есть — что-то нехорошо смотритъ.

— Однако, ты не думаешь, чтобы онъ намревался абордировать насъ?

— Напротивъ, думаю.

Лордъ Кастельтауерсъ подошелъ къ лстниц и вызвалъ Колонну.

— Взгляните-ка въ трубу на этотъ пароходъ, сказалъ онъ.— Кстати, дайте и перу отдохнуть.

— Съ удовольствіемъ, отвчалъ итальянецъ, и вышелъ на палубу.

Лицо его омрачилось при вид приближающагося парохода. Онъ взялъ зрительную трубу, приладилъ фокусъ себ по глазамъ, секундъ десять молча и пристально вглядывался въ пароходъ, и возвративъ ее, проговорилъ одно только слово:

— Неаполитанскій.

— Но не посметъ же онъ насъ тронуть.

Въ лиц Колонны выразилось сомнніе.

— Еслибы мы хали подъ англійскимъ флагомъ — дло другое, сказалъ онъ: — но съ швейцарскимъ флагомъ не думаю, чтобы очень поцеремонились. Во всякомъ случа, на основаніи блокаднаго положенія, они вправ сдлать обыскъ, чтобы убдиться, не веземъ ли мы военной контрабанды.

— Боже мой, воскликнулъ Кастельтауерсъ:— что же тутъ длать?

Синьоръ Колонна задумался объ отвт, но когда заговорилъ, говорилъ быстро и ршительно.

— Если капитану есть до насъ какое нибудь дло, сказалъ онъ:— то оно относится единственно ко мн — онъ меня ищетъ. Но ему не съхаться съ нами еще по крайней-мр десять минутъ. Я успю попрятать свои бумаги. Если мистеръ Трефольденъ одолжитъ мн одно изъ своихъ лоцманскихъ пальто, и если вы оба будете называть меня сэромъ Томасомъ Уайльдомъ, я не боюсь быть открытымъ. Я говорю поанглійски довольно хорошо, чтобы обмануть любого неаполитанца. Я уже испыталъ это въ боле критическія минуты. Помните же: сэръ Томасъ Уайльдъ. У меня есть паспортъ на это имя, въ случа еслибы спросили.

Съ этими словами онъ побжалъ назадъ въ свою каюту, спряталъ свои письма и бумаги, поспшно облекся въ одно изъ саксеновыхъ синихъ пальто, сверкающее безчисленными пуговицами съ неминуемыми якорями, закурилъ коротенькую глиняную трубочку, надвинулъ шапку пониже на брови, растянулся во всю длину на диван, и спокойно сталъ дожидаться, что будетъ дальше.

— Намъ съ парохода длаютъ сигналъ, чтобы мы легли въ дрейфъ.

— Такъ что же? ляжемъ на всякій случай.

— Одинъ изъ офицеровъ, кажется, собирается къ намъ.

— Милости просимъ.

Лордъ Кастельтаеурсъ улыбнулся, несмотря на свое безпокойство.

— Этотъ человкъ холоденъ какъ льдина, сказалъ онъ Саксену:— а вдь знаетъ, что узнай его эти люди, ему предстоитъ качаться на самой высокой изъ башенъ Сент-Эльмо, не дале какъ черезъ сорокъ-восемь часовъ!

Огромный фрегатъ уже грозно высился рядомъ съ крошечной яхточкой, хмурясь на нее всми своими портами съ палубой, населенной вооруженными людьми.

Спустили лодку, и два неаполитанца, старшій лейтенантъ и подвахтенный офицеръ, явились на яхту.

Лейтенантъ былъ какъ нельзя вжливе, и съ величайшей учтивостью извинялся за непрошенное посщеніе. Онъ освдомился о названіи и назначеніи яхты, объ имени ея владтеля, и именахъ всхъ находившихся на ней.

Лордъ Кастельтауерсъ, принявшій на себя роль посредника, отвчалъ на итальянскомъ язык, что яхта называется ‘Албула’, что она собственность мистера Трефольдена, швейцарскаго джентльмена, который катается на ней по Средиземному морю для своего удовольствія, вмст со своими пріятелями, лордомъ Кастельтауерсомъ и сэромъ Томасомъ Уайльдомъ, что послдніе оба — англійскіе подданные, что цли они не имютъ никакой, какъ уже сказано, кром собственнаго удовольствія, и не могутъ сказать, куда именно подутъ, весьма вроятно въ Аины, еще вроятне въ Смирну или Константинополь.

Signor Luogotenente поклонился, и спросилъ, не иметъ ли milord Трефольденъ намреніе высадиться въ Сициліи?

Графъ отвтилъ, что мистеръ Трефольденъ въ Марсал вроятно запасется свжей водою.

— Milord не везетъ оружія, пороха, военныхъ аммуницій?

— Ничего, кром бронзоваго фалконета, который синьоръ Luogotenente видитъ на палуб, съ его принадлежностями.

Неаполитанецъ объяснилъ, что онъ поставленъ въ необходимость заглянуть въ трюмъ, который и былъ весьма любезно раскрытъ для осмотра. Затмъ онъ просилъ позволенія посмотрть каюту, и сошелъ въ нее въ сопровожденіи Трефольдена я Кастельтауерса, оставляя подвахтеннаго на палуб.

— Пріятель нашъ, сэръ Томасъ Уайльдъ, сказалъ графъ, представляя лейтенанта и мнимаго баронета другъ другу легкимъ движеніемъ руки.

Колонна, все еще лежавшій на диван, съ трубкой въ зубахъ и допотопнымъ прибавленіемъ къ ‘Times’ въ рук, поднялъ голову при этихъ словахъ, лниво всталъ, чопорно поклонился, и не сказалъ ничего. Неаполитанецъ отвтилъ на его поклонъ поклономъ, сдлалъ нсколько любезныхъ замчаній о миломъ убранств маленькой каюты, и снова сталъ извиняться за причиненное хозяевамъ безпокойство. Онъ пояснилъ, что настоящее возстаніе ставитъ правительство его величества въ необходимость имть строгій надзоръ за всми судами, плывущими по направленію къ Сициліи, причемъ замтилъ, что эта обязанность далеко непріятна для офицеровъ его величества, но исполненіе ея крайне необходимо. Въ заключеніе онъ объявилъ, что ему остается соблюсти только еще одну формальность, а именно — побезпокоить milordi прочтеніемъ имъ вслухъ прокламаціи, съ примтами и описаніями нкоего Джуліо Колонны, извстнаго политическаго преступника, за поимку котораго его величество, король Обихъ Сицилій, предлагаетъ награду въ дв тысячи піастровъ. Есть основаніе полагать, прибавилъ онъ, что этотъ самый Джуліо Колонна и теперь находится на пути въ Сицилію.

Затмъ онъ вынулъ бумагу изъ своего бумажника, и, снявъ шляпу, прочелъ вслухъ, отъ имени своего государя и повелителя, чрезвычайно подробное и врное исчисленіе наружныхъ примтъ особы синьора Колонны, съ описаніемъ его глазъ, носа, рта, зубовъ, волосъ, бороды, усовъ, роста и цвта лица, что синьоръ Колонна выслушалъ съ добродушнымъ спокойствіемъ, способнымъ провести самаго Мефистофеля.

— О чемъ это онъ ораторствуетъ? спросилъ онъ, когда офицеръ окончилъ чтеніе.— Вдь я поитальянски-то не понимаю.

Саксенъ съ трудомъ удержался, чтобъ не расхохотаться, пока Кастельтауерсъ съ подобающей важностью переводилъ прокламацію для назиданія воображаемаго сэра Томаса.

Колонна усмхнулся и пожалъ плечами.

— Э! сказалъ онъ.— Поиски ихъ — дрянь-дло. Все равно, что ловить ласточку налету!

На это лейтенантъ, который хотя не понялъ словъ, но понялъ тонъ ихъ и жестъ, съ достоинствомъ выпрямился, а нсколько обидчиво возразилъ, что человкъ, о которомъ идетъ рчь — извстный измнникъ, и рано ли поздно ли, а непремнно попадетъ въ руки правосудія.

Затмъ онъ вышелъ изъ каюты не совсмъ такъ любезно, какъ вошелъ въ нее, а лордъ Кастельтауерсъ, взойдя на палубу вмст съ нимъ, сталъ извиняться за своего пріятеля.

— Сэръ Томасъ нсколько рзокъ въ манерахъ, сказалъ онъ:— но ужь вс мы, англичане, таковы.

На что неаполитанецъ отвтилъ ловкимъ комплиментомъ, относящимся собственно къ графу, и распростился. Онъ возвратился на свой корабль вмст съ своимъ подвахтеннымъ, обмнялись на прощаніе салютами, фрегатъ съ пыхтньемъ тронулся, и въ нсколько минутъ синяя морская полоса, раздлявшая оба корабля, уже расширилась на пол-мили.

— Ура! вскричалъ графъ.— Пожалуйте-ка наверхъ, сэръ Томасъ, и давайте кричать ура за Франциска второго! Таки выбрались благополучно изъ Сциллы.

— И изъ Харибды ужь заодно, отвчалъ Колонна снизу, гд онъ снималъ съ себя Саксеново синее пальто.— Знаете, почему я не пошелъ на палубу?

— Нтъ, а что?

— Потому, что я усплъ разглядть лицо другого офицера, въ ту минуту, какъ онъ вскочилъ на палубу.

— А вы его знаете?

— Еще какъ! Имя его — Галеотти. Лтъ двнадцать назадъ, онъ прикидывался либераломъ, и былъ моимъ секретаремъ въ Рим въ 1848 г.

XXII.
Палермо.

Передъ нами гигантскій загибъ зыбчатой синевы, раскинувшійся неправильнымъ полумсяцемъ по откосу свтлаго какъ янтарь песку, точно золотой ятаганъ, положенный рядомъ съ волнами, обширный полукругъ воздланныхъ скатовъ, возвышающихся другъ надъ другомъ безконечными террасами и уступами, которые пестрло виноградниками, виллами и жнивами, кое-гд одинокій монастырь съ своей стройной колокольней, выглядывающей изъ-за деревьевъ — широкія полосы тусклой зелени маслинъ — и, еще выше, густые кущи каштановыхъ деревьевъ и остролиственника, а кругомъ всего и возвышаясь надъ всмъ — полукругомъ замыкающій панораму исполинскій амфитеатръ горъ, съ подножьемъ, одтымъ въ чудную зелень, и съ опаленными зноемъ вершинами, запускающихъ свои корни въ мягко переливающееся море, а хребтами своими рисующихся зубчатой линіей на свтломъ неб…

— Палермская бухта!

Таково было восклицаніе, вырвавшееся у обоихъ пріятелей, когда ‘Албула’ обогнула мысъ S.-Gallo, около 4-хъ ч. пополудни на слдующій день посл своей встрчи съ неаполитанскимъ фрегатомъ. Колонна, часъ уже стоявшій на палуб въ нмомъ ожиданіи, протянулъ об руки, какъ будто хотлось ему заключить въ объятія свои всю дивную панораму, и прошепталъ какія-то тихія слова — привтъ или молитву.

— Да! палермская бухта! восторженно повторилъ лордъ Кастельтауерсъ:— прелестнйшая бухта въ Европ, что бы тамъ ни говорили неаполитанцы! Вонъ та далекая точка — Чефалу, а это — Монте-Пеллегрино, увнчанный святынею св. Розаліи, дале, вонъ въ томъ ущельи — Монреале, а эта сторона, мимо которой мы теперь демъ, называется Конка д’Одно. Смотри, вотъ уже виднются и палермскіе куполы.

— А тутъ, сказалъ Колонна, указывая на флагъ, лниво разввающійся со стнъ маленькой башни на самомъ берегу:— тутъ, слава и благодареніе небу — трехцвтный флагъ Италіи.

И вотъ, по мр того, какъ яхта подъзжала блнже, какъ-бы изъ бухты поднялись передъ ними шпицы, башни, сверкающіе куполы и мраморные блые дворцы. Часовой на ‘Molo подбросилъ шайку на воздухъ и крикнулъ: Viva Garibaldi! когда они прохали мимо его. Гавань роилась крупными и мелкими судами всхъ видовъ и родовъ — сперонарами, фелуками, пароходами, катерами, гичками, лодками — и на каждомъ изъ нихъ весело красовался національный флагъ на мачт или на бугшприт. На набережныхъ толпились красныя рубашки, сардинскіе мундиры и воинствующіе монахи, а около самой пристани, подъ тнью форта Галита, стоялъ большой отрядъ гарибальдійцевъ, человкъ не мене тысячи, опираясь на мушкеты, и болтая неумолчно, съ возможно-полнйшимъ пренебреженіемъ къ дисциплин. Въ ту минуту, какъ крошечная яхточка Саксена проскользнула подъ боканцами огромнаго неуклюжаго англійскаго парохода, человкъ десять или двнадцать красныхъ рубашекъ преспокойно вышли изъ фронта и подошли къ самому краю набережной, чтобы разсмотрть прізжихъ.

Въ эту минуту одинъ изъ итальянскихъ офицеровъ, перегнувшись черезъ бортъ парохода, вскрикнулъ:

— Ессо il Colonna!

Это имя было-разслышалъ одинъ изъ солдатъ на набережной. Оно пронеслось изъ устъ въ уста, перешло въ громкій возгласъ, возгласъ былъ подхваченъ, повторенъ съ усугубленной силою, воздухъ имъ огласился и стны крпости откликнулись на него. Въ мигъ пристань была обступлена, палуба каждаго суда закишла народомъ, и мощный привтъ все боле и боле разростался.

— Colonna! Colonna!

Онъ обнажилъ голову передъ привтствующимъ его народомъ, но едва-ли изъ тысячи одинъ могъ разглядть его на такомъ разстояніи. Такъ прошло нсколько секундъ, и возгласы съ каждой минутой длались боле страстными и нетерпливыми, какъ вдругъ отъ большого парохода отдлилась лодка, и молодой офицеръ причалилъ къ яхт и приказалъ своимъ гребцамъ поднять весла.

— Signore, сказалъ онъ, почтительно держа шапку въ рук:— sua eccellenza, генералъ Гарибальди находится на пароход, и проситъ васъ пожаловать къ нему на палубу.

Блдный отъ волненія Колонна обратился къ Саксену и графу, и сказалъ:

— Пойдемте со мною.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Кастельтауерсъ:— ступайте одинъ, лучше будетъ. Свидимся погодя.

— Значитъ, въ гостиниц ‘Тринакріа’?

— Хорошо.

Итакъ Колонна ступилъ на палубу парохода ‘City of Aberdeen’, и изъ среды группы офицеровъ въ красныхъ рубашкахъ, стоявшихъ на ней, вышелъ одинъ, боле другихъ загорлый, и взявъ его за об руки, братски съ нимъ поцаловался.

Тутъ крики съ изступленіемъ повторились, вс окна кругомъ гавани распахнулись, вс балконы покрылись зрителями, войска на набережной выстроились и сдлали на караулъ, и фортъ Галита экспромтомъ салютовалъ героевъ двадцатью-однимъ пушечнымъ выстрломъ.

Оба молодые люди посмотрли другъ на другъ и улыбнулись. Они кричали не хуже другихъ, и докричались до хрипоты, такъ что когда Саксенъ спросилъ пріятеля: ‘А что, Кастельтауерсъ, не убраться ли намъ потихоньку, пока еще не утихла буря?’ графъ съ радостью согласился за его предложеніе, которое и было немедленно приведено въ исполненіе.

Они отошли отъ парохода, бросили якорь у самой набережной, подозвали ближайшаго лодочника, и никмъ незамченные, пробрались къ другой пристани, нсколько поодаль отъ первой.

— А теперь, Трефольденъ, сказалъ лордъ Кастельтауерсъ, едва ступили они на берегъ:— объздимъ-ка, братъ, съ тобою Палермо.

— Scusate, раздался около нихъ пріятный голосъ:— не примете ли вы меня въ путеводители?

То былъ молодой офицеръ съ ‘City of Aberdeen’, который, незамченный, похалъ за ними и догналъ ихъ въ ту самую минуту, какъ они причалили.

Въ одну минуту вс три молодые люди побратались радушными пожатіями руки, и такъ свободно и весело болтали вмст, какъ будто мсяцъ были знакомы.

— Бывали вы уже въ Палермо? спросилъ сициліанецъ.

— Я былъ — четыре года назадъ, отвчалъ графъ.

— Ah Dio! Какъ печально онъ измнился съ тхъ поръ! Отсюда вамъ не видно всего, что надлала проклятая бомбардировка, но дале, около Piazza Nouva, такое опустошеніе, что страхъ: церкви, монастыри, дворцы — все разрушено, и сотни тлъ еще лежатъ непогребенныя среди развалинъ! За то отплатимъ же имъ при Мелаццо.

— При Мелаццо? повторилъ Саксенъ.— Гд же это?

— Какъ? разв вы не знаете?

— Ничего мы не знаемъ изъ того, что случилось, посл нашего отъзда изъ Англіи, съ живостью сказалъ лордъ Кастельтауерсъ.— Что же вы говорили о Мелаццо?

Они уже шли по направленію къ Strada di Toledo, спиною къ гавани, но при этихъ словахъ новый ихъ пріятель схватилъ каждаго изъ нихъ за руку, и поспшно потащилъ обратно на набережную.

— Видите вы этотъ большой нароходъ? воскликнулъ онъ, указывая на ‘City of Aberdeen’:— тотъ самый, на который генералъ пригласилъ il Соіоппа?

— Видимъ.

— А эти войска, разставленныя вдоль пристани?

— Видимъ, видимъ.

— Ну, такъ слушайте же: это все отборный народъ: тысячи двсти человкъ — цвтъ экспедиціи. Они теперь ждутъ приказанія ссть на пароходъ, а часамъ къ десяти вечера, сегодня же, на всхъ парахъ понесутся изъ гавани. Генералъ Козенцъ съ своими Gaccitori уже отправился — еще вчера вечеромъ, самъ же Гарибальди детъ съ нами на ‘City of Aberdeen’. Мелаццо отсюда недалеко, мы будемъ тамъ еще до разсвта, но драться, говорятъ, не будемъ до посл-завтра.

— Ахъ, да вдь это прелесть что такое! вскричалъ Саксенъ.

— Да, таки повезло вамъ — попасть на осаду на первый же день прізда! возразилъ сициліанецъ.— Я такъ вотъ уже три недли какъ здсь, и еще ничего не длалъ, только помогалъ при срытіи Castello — куда какъ весело! Часъ-другой еще ничего, ну, а потомъ и надостъ таскать камни изъ стнъ, когда знаешь, что за ними не сидятъ Regi.

Онъ ихъ опять провелъ на Толедо, указывая по дорог на т мста, гд особенно люто свирпствовала борьба, длая вопросы и отвчая на ихъ вопросы, и заливаясь веселой болтовней съ безпечнымъ простодушіемъ мальчика.

Звали его, какъ онъ разсказалъ новымъ своимъ товарищамъ, Сильвіо-Бони. Онъ былъ сыномъ палермскаго землевладльца, имющаго земли на другомъ конц острова, и въ настоящее время служилъ адъютантомъ при генерал Медичи. За годъ передъ тмъ онъ уже дрался при Сольферино, въ качеств волонтера, но не имлъ намренія поступить въ регулярное войско, находя, что одно дло — драться за свободу, а драться за четыре paoli подневной платы — опять совсмъ другое. Онъ думалъ воздлывать маслины и виноградъ до конца вка, и прожить такою же сельскою жизнью, какъ предки его, лишь бы не проводила его къ нимъ преждевременно какая-нибудь шальная пуля.

Не умолкая ни на минуту, сициліанецъ провелъ Саксена и Кастельтауерса по главнымъ улицамъ города, представлявшаго поистин страшное зрлище для глазъ, непривычныхъ къ ужасамъ воины. Тутъ валялись остатки знаменитыхъ баррикадъ 27-го мая, тамъ возвышались полуразрушенныя стны университета, зданіе Pretorio, какъ ршето, пробитое пулями, дале монастырь del Sette angioli, отъ котораго уцллъ лишь одинъ остовъ. Еще дале прошли они мимо величаваго палаццо, лишеннаго кровли и оконъ, мимо почернлыхъ фундаментовъ церкви, когда-то прославленной своими архивами — по цлой улиц, зданія которой съ обихъ сторонъ держались на подпоркахъ, и ежеминутно угрожали паденіемъ — мимо массивныхъ обломковъ женскаго монастыря, въ которомъ безпомощныя сестры заживо сгорли безъ малйшей возможности къ спасенію. Въ нкоторыхъ мстахъ едва остался камень на камн, въ другихъ же огненная буря пронеслась безвредно и не оставила слдовъ.

Немного погодя, изъ обширнаго пространства, заваленнаго непроходимыми грудами развалинъ, и зараженнаго смрадомъ непохороненныхъ труповъ, они вышли въ другую часть города, пестрющую гуляющими, съ блестящими caff, наполненными праздными потребителями: тутъ, съ кровли публичныхъ зданій, весело разввался національный флагъ, и такимъ же безпечнымъ чередомъ шла вчно неумолчная, пестрая суетливость южно-итальянскаго житья, какъ будто бомбы и гранаты — такія явленія, самое названіе которыхъ было неизвстно сициліанскому слуху.

Саксену казалось непостижимымъ, какъ могутъ эти люди уписывать мороженое и рзаться въ домино, какъ будто среди ихъ давно-давно не случалось ничего такого, что способно возмутить ровное теченіе ихъ существованія. Такое хладнокровіе ему казалось невыразимой безчувственностью и безсердечіемъ, и, не имя привычки скрывать своихъ мыслей, онъ напрямикъ это высказалъ своему итальянскому спутнику.

Итальянецъ усмхнулся и пожалъ плечами.

— Они такъ обрадовались свобод! пояснилъ онъ, тономъ извиненія.

— Но какое же они имютъ право радоваться, когда мертвецы ихъ лежатъ непохороненные у самыхъ ихъ пороговъ? воскликнулъ Саксенъ съ негодованіемъ.— Какое они имютъ право забывать о сотняхъ безвинныхъ женщинъ и дтей, задавленныхъ и задушенныхъ въ собственныхъ жилищахъ, или о неаполитанцахъ — ихъ палачахъ?

— Ah, gli assassini! Ужь за это мы съ ними поквитаемся при Мелаццо, быстро возразилъ офицеръ.

Таковъ ужь спциліанскій нравъ. Виды, наполнявшіе графа и Саксена жалостью и ужасомъ, вызывали только мимолетное облако на лиц ихъ новаго знакомаго. Онъ такіе виды имлъ передъ глазами впродолженіе трехъ недль и освоился съ ними. Онъ могъ болтать и смяться въ самой оград смерти, шаловливо карабкался ни баррикадамъ, показывалъ мсто, гд королевскія войска. Regi, были отражены, съ какой точки ворвались гарибальдійцы, разглагольствовалъ объ уступк Ниццы, о вроятной продолжительности войны, о монахахъ, сбирахъ, иностранныхъ волонтерахъ, и о всхъ — тысяч и одномъ предмет, сопряженныхъ съ революціоннымъ дломъ, и вообще думалъ гораздо боле о наступающей экспедиціи, нежели о минувшей бомбардировк

Вдругъ въ ту самую минуту, какъ они вышли на Marina, изъ форта Галита раздался пушечный выстрлъ, и ихъ сициліанскій пріятель поспшно распростился съ ними.

— Это намъ сигналъ собираться на пароходъ, сказалъ онъ.— Если вы будете въ Мелаццо прежде, чмъ завяжется дло, спросите меня. Я могу вамъ пригодиться. Во всякомъ случа постараюсь.

— Этого общанія мы не забудемъ, живо сказалъ Саксенъ.

— Addio fratelli!

И эти три молодые человка, ожидавшіе предстоящаго сраженія, какъ какой-нибудь partie de plaisir, которые еще за часъ были совершенно чужими другъ для друга, но пришли въ столкновеніе благодаря случаю, а подружились черезъ общую всмъ имъ любовь къ свобод, безпечную храбрость и вру въ святость одного и того же дла, обнялись и разстались, буквально, какъ братья.

Оставшіеся вдвоемъ пріятели вслдъ затмъ отправились-было прямо въ гостиницу ‘Тринакріа’, но узнавъ, что Колонны еще нтъ, немедленно повернули къ набережной. Тутъ застали они густую толну, и увидали ‘City of Aberdeen’ съ разведенными парами и палубою, покрытою войсками.

Народъ колыхался въ необузданномъ волненіи и стоялъ такой сплошною массою, что молодымъ людямъ такъ же легко было бы протолкнуться черезъ каменную стну, какъ черезъ эту живую преграду, отдляющую ихъ отъ пристани. Изъ восклицаній окружающихъ они поняли, что войска стояли на палуб, а самъ Гарибальди находился въ кают-компаніи. Поминутно поднимался крикъ въ честь котораго нибудь изъ офицеровъ, на мгновеніе появляющагося на палуб, иногда же просто отъ полноты сердечной, толпа вдругъ разражалась бурными evviva!

Но вотъ офицеръ изъ Cacciatori, съ извстнымъ всмъ значкомъ изъ птушиныхъ перьевъ на шляп, бгомъ пронесся но набережной. Толпа разступилась передъ нимъ, точно волшебствомъ, и на него посыпались благословенія и дружескія addio.

— Знаете вы, кто это такой? спросилъ Саксенъ окружающихъ.

— Нтъ, Господь съ нимъ! отвчалъ одинъ.

— Мы только знаемъ, что онъ идетъ за насъ сражаться, сказалъ другой.

— Мадонна и вс святые да хранятъ его! прибавилъ третій.

Въ эту минуту толпа внезапнымъ движеніемъ подалась назадъ, изъ тысячи гортаней вырвался могучій возгласъ, раздался пушечный выстрлъ, ‘City of Aberdeen’ тронулся!…

Еще мгновеніе, и вся эта масса пошатнулась, разбилась, отхлынула подобно могучему морскому прибою, и полилась черезъ Porta Felice, провожая пароходъ вдоль приморскаго гулянья della Marina. Войска на палуб стояли неподвижно, съ руками, приложенными къ шляпамъ, въ знакъ прощальнаго иривта народу. Толпа стремительно бжала вдоль берега, плакала, съумасшествовала, хлопала въ ладони, не переставая кричать: ‘Viva Garibaldi! Viva la Libert!’ Одна женщина унала на колна посреди набережной, съ груднымъ младенцемъ на рукахъ, и стала громко молиться за освободителей.

Графъ и Саксенъ молча стояли прижавшись другъ къ другу, и глядли вслдъ за исчезающимъ пароходомъ, прислушиваясь къ поминутно слабющимъ и удаляющимся крикамъ.

— Боже милостивый! сказалъ Кастельтауерсъ: — что за страшная вещь расшевеленное человческое чувство, когда оно проявляется въ такихъ размрахъ! Посмотрлъ бы я на этотъ народъ, какъ онъ срывалъ замокъ!

Саксенъ вздохнулъ полной грудью, прежде нежели отвчалъ, и слова его повидимому не имли отношенія къ замчанію графа.

— Знаешь, что я теб скажу, Кастельтауерсъ? сказалъ онъ: — мн чувствуется, какъ-будто намъ не приходится здсь оставаться даже полчаса лишнихъ. Ради-бога, купимъ пару красныхъ рубашекъ и пустимся за ними въ погоню во всю прыть крошки ‘Албулы’!

XXIII.
Мистеръ Форситъ.

Мистеръ Трефольденъ былъ, безъ всякаго сомннія, въ высшей степени благообразный господинъ. Манеры у него были прекрасныя, наружность располагающая въ его пользу, и все, что-бъ онъ ни длалъ и ни говорилъ, отличалось какимъ-то оттнкомъ спокойнаго самообладанія, который длалъ общество его крайне пріятнымъ. Онъ хорошо говорилъ о томъ, что слышалъ и читалъ, и умлъ извлекать возможно большую пользу изъ своего знанія людей и нравовъ, искуства и литературы. Но въ то же время въ немъ не было ни одной черты такъ-называемаго блистательнаго разсказчика. Онъ никогда не говорилъ эпиграммами, не позволялъ себ саркастическихъ выходокъ, и не ронялъ своего достоинства каламбурами, подобно многимъ людямъ, далеко уступающимъ ему своими способностями, но при всемъ томъ, весь его разговоръ былъ пронизанъ какой-то тихой шутливостью, которая, если и нельзя было назвать ее остроуміемъ, но очень походила на это качество.

Его по большей части любили, и замчательно то, что въ обширномъ кругу его дловыхъ знакомствъ, люди, принадлежавшіе къ самымъ высшимъ сферамъ, боле всхъ были дружески къ нему расположены. Лордъ Кастельтауерсъ былъ о немъ самаго высокаго мннія. Виконтъ Эшеръ, юридическими длами котораго онъ завдывалъ уже десять лтъ, не иначе о немъ говорилъ, какъ въ выраженіяхъ, особенно лестныхъ отъ такого величаваго джентльмена старинной школы, герцогъ донкастерскій, графъ ипсвичскій и другіе тузы того же полета, считали его положительно образцовымъ юристомъ. Даже леди Кастельтауерсъ благоволила съ нему почти до дружественности, и принимала его съ неизмнной благосклонностью каждый разъ, какъ онъ прізжалъ въ Суррей.

За то чисто-дловые люди, такіе люди, какъ, напримръ, Лоренсъ Грэторексъ, смотрли на него далеко не такъ благосклонно. Они не умли цнить изящества его манеръ. И нетолько не цнили ихъ, но изъ всей его личности, именно манеры его преимущественно возбуждали ихъ нерасположеніе и недовріе. Они никогда не могли прочесть его мыслей, или заглянуть въ его карты, или хоть сколько-нибудь догадываться о его характер и образ мыслей. Они признавали его умнымъ, но и эту похвалу дополняли прибавленіемъ, что онъ ‘черезчуръ уменъ’. Однимъ словомъ, популярность Вильяма Трефольдена по большей части простиралась на западъ отъ Темпль-бара.

Неудивительно посл этого, что будучи одаренъ такими манерами, которыя одн уже давали ему право вращаться въ лучшемъ обществ, юристъ сдлалъ благопріятное впечатлніе на обитательницъ брюднельской террасы. Въ его разсчеты входило назваться не своимъ именемъ въ своихъ сношеніяхъ съ ними, и онъ выбралъ для своего псевдонима имя Форсита, такъ онъ у нихъ и шелъ за мистера Форсита, и больше он о немъ ничего не знали. Положивъ себ, однако, пріобрсти ихъ довріе, онъ не щадилъ никакихъ усилій, не задумывался ни передъ какими средствами для достиженія своей цли. Онъ беззастнчиво эксплуатировалъ въ свою пользу любовь ихъ къ утраченному отцу и мужу, и ловко сообразуя игру свою съ первымъ сдланнымъ ходомъ, вкрался въ ихъ расположеніе еще боле увреніями, что онъ зналъ Эдгара Ривьера въ дни его юности, нежели расточеніемъ Саксенова золота на покупку бездарныхъ картинъ, давшихъ ему первую возможность явиться къ нимъ въ домъ.

Надо замтить, что эта великолпная мысль вовсе не была имъ обдумана напередъ. Она его озарила, какъ вдохновеніе свыше, и онъ, какъ вдохновенію, обрадовался ей, дйствовалъ по ней, и развилъ ее съ мастерскимъ умньемъ. Чтобы не понасться какъ-нибудь въ просакъ слишкомъ усерднымъ разыгрываніемъ заданной себ роли, онъ говорилъ о живописц только какъ о человк, заинтересовавшемъ его своего личностью и раннимъ талантомъ, и съ которымъ онъ бы непремнно сблизился, еслибы тотъ остался въ Англіи. Онъ выказывалъ сильное, но почтительное желаніе собрать вс свднія о его послдующей карьер. Онъ понемногу скупилъ весь запасъ нимфъ и дріадъ, платя за нихъ съ неизмнной щедростью, и увозя то одну, то другую изъ нихъ при каждомъ своемъ посщеніи.

Знакомство, поставленное на такую ногу, нетрудно было упрочить. Щедрый и внимательный покровитель скоро и незамтно перешелъ въ сочувствующаго совтчика и друга. Частыя посщенія, продолжительныя бесды, ненавязчивыя вниманія произвели свое неизбжное дйствіе, и не прошло еще нсколькихъ недль ихъ знакомства съ нимъ, какъ уже вдова и сирота вровали въ Вильяма Трефольдена, какъ въ оракула. Признательность ихъ была такъ же безгранична, какъ и вра ихъ. Чуждыя условій англійскаго быта, незнающія свта, покинутыя въ гор и безъ средствъ, он страшно нуждались въ друг, и найдя его, безпрекословно усвоили себ его мннія и стали слдовать его совтамъ. Словомъ, стряпчій устроился у нихъ именно на такомъ основаніи, какое всего боле благопріятствовало его видамъ, и сдлался нетолько повреннымъ всхъ ихъ плановъ, но и искуснымъ распорядителемъ всхъ ихъ дйствій. Такимъ образомъ, въ то самое время, какъ Саксенъ Грефольденъ былъ вполн увренъ, что он давно поселились гд-нибудь на берегахъ Средиземнаго моря, мистрисъ и мисъ Ривьеръ еще были въ Англіи, и временно занимали хорошенькую квартирку по сосдству Сиденгама.

Здсь ихъ часто навщалъ преданный другъ ихъ, и случилось такъ, что онъ былъ у нихъ въ самый вечеръ отплытія Саксена въ Сицилію.

Онъ отправился въ Сиденгамъ въ самомъ пріятнйшемъ настроеніи. Не зная о неожиданной перемн, происшедшей въ планахъ Саксена, онъ воображалъ, что его родственникъ и графъ уже на дорог въ Норвегію, и эта увренность доставляла ему значительное удовольствіе. Она какъ нельзя лучше вторила его соображеніямъ, а соображенія эти уже достигли такой зрлости, такъ удовлетворительно и дятельно приводились въ исполненіе, что казалось невозможнымъ, чтобы они не удались даже въ какой-нибудь мелочи. Еслибы онъ зналъ, что въ эту самую минуту крошка ‘Албула’ скользитъ по втру, по направленію къ островамъ Пролива, вмсто того, чтобы съ трудомъ пробираться между дуврскими скалами, то онъ, мистеръ Трефольденъ, врядъ ли бы такимъ сіяющимъ вошелъ въ квартиру мистрисъ Ривьеръ.

Весело быть встрчаему такъ, какъ онъ былъ встрченъ хозяйками, быть привтствуему такими радостными, доврчивыми взглядами, весело ему было видть, какъ при его вход бросается книга и работа, примчать, какъ внимаютъ его рчамъ, точно каждое его слово есть перлъ мудрости, сидть у раствореннаго окна, вдыхая въ себя запахъ цвтовъ, прислушиваясь къ нжному голоску Геленъ, и предаваясь свтлымъ грёзамъ о будущемъ. Ибо Вильямъ Трефольденъ былъ влюбленъ боле, чмъ когда либо, боле, чмъ когда-нибудь твердо ршился овладть той будущностью, которую онъ себ создалъ.

— Мы такъ и думали, что увидимъ васъ сегодня, мистеръ Форситъ, сказала мистрисъ Ривьеръ посл первыхъ привтствій.— Мы только что говорили объ этомъ передъ вашимъ приходомъ.

— Лондонскій житель радъ спасаться отъ городского дыма въ такой прелестный вечеръ, отвчалъ Трефольденъ:— хотя бы даже рискуя этимъ слишкомъ часто безпокоить своихъ подгородныхъ друзей.

— Можемъ ли мы находить, что единственный другъ, котораго мы имемъ въ Англіи, бываетъ у насъ слишкомъ часто?

— Какъ я ни желаю противнаго, но боюсь, что это не совершенно невозможно.

— Мама сегодня каталась въ креслахъ, мистеръ Форситъ, сказала Геленъ.— Не кажется ли вамъ, что она и на видъ какъ-будто поправилась?

— Положительно поправилась, отвчалъ стряпчій.

— Я чувствую себя лучше, сказала больная.— Я чувствую, что съ каждымъ днемъ становлюсь сильне.

— Хорошее дло.

— И докторъ Фишеръ говоритъ, что мн лучше.

— Вашему собственному мннію, my dear madam, я въ этомъ случа придаю боле вса, нежели мннію всякаго доктора, какъ бы ни былъ онъ искусенъ, замтилъ Трефольденъ.

— Я имю большую вру въ доктора Фишера, сказала мистрисъ Ривьеръ.

— А я имю большую вру въ цлебную силу этого чистаго сиденгамскаго воздуха. Не могу выразить вамъ, какъ я радъ, что вы дали себя уговорить выхать изъ Камбервеля.

Мистрисъ Ривьеръ вздохнула.

— Не думаете ли вы, что мн скоро можно будетъ хать въ Италію? спросила она.

— Именно объ этомъ предмет я и пришелъ переговорить съ вами сегодня, возразилъ стряпчій.

Блдное лицо больной просіяло при этомъ отвт.

— Мн такъ хочется хать, сказала она съ жаромъ.— Я чувствую, что жизнь для меня въ Италіи.

— Вопросъ, my dear madam, въ томъ, на столько ли вы сильны, чтобы вынести такую долгую дорогу.

— Я уврена, что мама еще наполовину не достаточно сильна, быстро вмшалась мисъ Ривьеръ.

— Можно хать потихоньку.

— Этого недовольно, сказалъ Трефольденъ.— Вамъ надо хать безъ всякихъ хлопотъ, иаче сказать, надо чтобы васъ сопровождалъ кто-нибудь, кто бы сглаживалъ и уравнивалъ передъ вами дорогу во все время путешествія.

— Мн бы не хотлось тратиться на курьера, если только есть какая-нибудь возможность обойтись безъ него, сказала больная.

— Безъ сомннія, курьеръ нетолько очень дорогая, но вевесьыа непріятная и неудобная принадлежность въ дорог. Онъ въ то же время и хозяинъ, и слуга. Но не было ли бы возможно для васъ сойтись съ какими-нибудь путешественниками, дущими въ т же мста?

— Вы забываете, что мы здсь никого не знаемъ.

— Но вдь такого рода дла часто и легко устроиваются, даже между совершенно незнакомыми людьми.

— Положимъ, но кому же охота связываться съ двумя безпомощными женщинами? Ни одинъ чужой человкъ не возьметъ на себя такой обузы.

Трефольденъ помолчалъ съ минуту, прежде нежели отвчалъ.

— При одинаково-благопріятныхъ климатическихъ условіяхъ, сказалъ онъ наконецъ: — вы, я полагаю, не настаивали бы на томъ, чтобы поселиться непремнно въ Италіи?

— Я люблю Италію лучше всякой другой страны въ мір.

— Однакоже вы, помнится мн, говорили, что незнакомы съ приморьемъ.

— Правда, мы всегда жили во Флоренціи.

— Значитъ, ни Ментоне, ни Ницца, не имли бы для васъ особенной прелести по воспоминаніямъ, сопряженнымъ съ этими мстами?

— Нтъ, кром языка и климата.

— А изъ этихъ двухъ условій, важнымъ можно считать одинъ только климатъ, но и въ этомъ отношеніи, я думаю, вы могли бы сдлать боле удобный выборъ. Вамъ никогда не приходило на умъ, что не мшало бы вамъ испробовать воздухъ Египта или Мадеры, хотя бы только на одну зиму?

— Мама уже совтывали испытать и тотъ и другой климатъ, сказала мисъ Ривьеръ.

— Но я предпочитаю Италію, возразила больная: — самые счастливые годы моей жизни протекли подъ итальянскимъ небомъ.

— Извините, но слдуетъ ли вамъ подчиняться прихоти въ такомъ случа, какъ настоящій? спросилъ Трефольденъ, самымъ почтительнымъ тономъ.

— Я могу представить и боле уважительную причину — бдность. Въ Италіи можно обходиться очень-очень небольшими средствами, когда знаешь страну и народъ такъ хорошо, какъ мы, въ Египт же или Мальт мн не на что было бы устроиться.

— Проздъ въ Мадеру легокъ, и не слишкомъ дорого стоитъ, сказалъ Трефольденъ.

— Мн бы не хотлось предпринимать его, сказала она.

— Даже имя заботливаго попутчика?

— Да гд же я его найду?

— Въ вашемъ покорномъ слуг.

Мать и дочь удивленно взглянули на него.

— Въ васъ, мистеръ Форситъ? вскричали он въ одинъ голосъ.

Трефольденъ улыбнулся.

— Пусть это не слишкомъ васъ удивляетъ, сказалъ онъ.— Я имю намреніе вс зимы отнын проводить за границею, и меня сильно соблазняетъ все, что я недавно слыхалъ и читалъ о Мадер. Я, впрочемъ, вольная птица, и еслибы вы предпочли Египетъ, я съ величайшимъ удовольствіемъ промняю Фунгалъ на Нилъ.

— Вы черезчуръ добры.

— И, если вы не сочтете это непозволительной смлостью съ моей стороны, я прибавлю, что вопросъ о расход не долженъ ни на минуту входить въ ваши разсчеты.

— Однако…

— Одну минуточку, прервалъ юристъ.— Ради-бога, не воображайте, что я позволяю себ предложить вамъ денежное пособіе. И не думаю. Я просто предлагаю вамъ взять впередъ, сколько вамъ потребуется, въ счетъ цны за остальныя картины и эскизы мистера Ривьера, или, если вамъ это удобне, я могу заразъ купить ихъ у васъ.

— Для того, чтобы я имла возможность хать въ Мадеру? сказала мистрисъ Ривьеръ, лицо которой покрылось болзненной краскою.— Нтъ, добрый другъ мой, я начинаю понимать васъ. Этого нельзя.

— Я такъ боюсь, что вы начинаете непонимать меня, возразилъ Трефольденъ, съ важностью.— Еслибы даже вы отгадали, это значило бы только то, что я старался бы пособить вдов человка, память и талантъ котораго я глубоко чту и люблю, и я не думаю, чтобы тутъ было что-нибудь оскорбительное для васъ, но я вамъ даю честное слово, что не въ этомъ главная причина моего предложенія.

— Неужели же вы хотите сказать, что вы, въ самомъ дл, желаете пріобрсть?…

— Ршительно вс картины, какія только вы согласитесь уступить мн.

— Но вдь этакъ у васъ наберется до тридцати произведеній одной и той же кисти, и изъ нихъ нкоторыя весьма значительныхъ размровъ.

— Тмъ лучше.

— Однако, мн просто непостижимо…

— Что я желаю сдлать ривьеровскую коллекцію? Между тмъ, въ этомъ, дйствительно, моя цль.

— Но у васъ, значитъ, огромная галлерея?

— Я совсмъ не имю галлереи — покуда, сказалъ онъ.— Когда нибудь, если осуществится давно-лелянная мною мечта, я, можетъ быть, поселюсь за границею, и выстрою себ домъ и галлерею гд-нибудь въ прекрасномъ мст, но это еще только мечта, а мечта — вещь неврная.

Онъ мелькомъ взглянулъ на мисъ Ривьеръ при этихъ словахъ, и, казалось, подавилъ вздохъ. Она въ эту минуту смотрла въ другую сторону, но мать ея уловила этотъ взглядъ — чего именно и хотлось Трефольдену.

— Покуда же, продолжалъ онъ, посл минутнаго молчанья:— я не думаю, чтобы я ршился быть на столько эгоистомъ, чтобы держать эти сокровища подъ спудомъ. Свтъ никогда еще не призналъ Эдгара Ривьера, и простая справедливость требуетъ, чтобы я сдлалъ что-нибудь такое, что съ одного раза дало бы его произведеніямъ подобающее имъ мсто въ исторіи англійскаго искуства.

— Что же вы можете сдлать? что вы хотите сказать? нетвердымъ голосомъ спросила мистрисъ Ривьеръ.

— Я еще пока и самъ хорошенько не знаю. Я было-помышлялъ о томъ, что недурно бы было выставить ихъ въ хорошо-освщенной зал, но этотъ планъ могъ бы имть своего рода неудобства. Ближе всего къ длу было бы, я думаю, пожертвовать ихъ націи.

Мать и дочь посмотрли другъ на друга въ безмолвномъ волненіи. Глаза ихъ переполнились слезами, а сердца — благодарностью и удивленіемъ къ этому человку.

— Но во всякомъ случа, продолжалъ Трефольденъ: — картины нуждаются въ чистк и новыхъ рамахъ. До слдующаго года съ ними невозможно ничего предпринять, и он должны принадлежать мн прежде, чмъ я могу за нихъ приняться.

— Он ваши съ этой минуты, великодушный другъ нашъ и благодтель! зарыдала вдова.— Господи, что бы ему дожить до этого дня!

Но Трефольденъ не допустилъ хозяекъ къ дальнйшимъ выраженіямъ благодарности. Онъ объявилъ, что гордится считаться ихъ другомъ, и еще боле тмъ, что можетъ быть скромнымъ орудіемъ, употребляемымъ провидніемъ для спасенія великаго имени отъ незаслуженной неизвстности, но ршительно протестовалъ противъ названія ‘благодтеля’. Затмъ, онъ съ величайшей деликатностью коснулся вопроса о цн, замтилъ, что немедленно внесетъ извстную сумму въ извстный банкъ на имя мистрисъ Ривьеръ, еще разъ упомянулъ о Мадер, и поставивъ, разумется, на своемъ, поднялся немного погодя и сталъ прощаться.

— Итакъ, my dear madam, ршено, что, недли этакъ черезъ три, я буду имть честь проводить васъ въ Функалъ? сказалъ онъ, уходя.

— Если ужь вы ршитесь взять на себя такую обузу.

— Я считаю за великое счастье быть принятымъ вами въ проводники, возразилъ Трефольденъ:— и если я назначилъ слишкомъ ранній для васъ срокъ…

— Нисколько, я готова бы хоть завтра, сказала мистрисъ Ривьеръ: — сердце у меня ноетъ по солнечному югу.

На это стряпчій отвтилъ увреніемъ, что онъ поспшитъ развязаться съ собственными длами, сколько будетъ ему возможно, и удалился.

— Мистеръ Форситъ вполн обладаетъ тмъ, что тётка наша, леди Гластонбюри, называла ‘le grand air’, замтила мистрисъ Ривьеръ, отвчая на прощальный поклонъ Трефольдена, когда онъ въ послдній разъ снялъ шляпу у самыхъ воротъ.— И притомъ красивъ.

— Я не нахожу его красивымъ, возразила ей дочь: — но онъ великодушнйшій изъ людей.

— Царски щедръ. Онъ, должно быть, богатъ, и я уврена, что онъ очень хорошій человкъ. Погоди-ка, кажется, былъ какой-то Форситъ, который женился на дочери лорда Ингльборо, въ томъ же году, какъ Алиція вышла за лорда Кастельтауерса. Надо его спросить, не изъ того ли же онъ семейства.

— Нтъ, душка-мама, не надо — зачмъ? Нашъ мистеръ Форситъ, можетъ быть, иметъ боле скромное происхожденіе, и…

— Ты права, Геленъ. Да онъ и не нуждается въ знатности происхожденія. Знаешь ли, дитя мое, что мн иногда стало думаться въ послднее время?

— Что же теб думалось, голубка моя родная?

— Что онъ, то-есть мистеръ Форситъ, значительно заглядывается на мою малютку Геленъ.

Молодая двушка быстро отскочила, и улыбка мгновенно сбжала съ ея лица.

— О, мама! сказала, она:— надюсь, что это вамъ только такъ кажется.

— Почему же, дитя мое? Мистеръ Форситъ богатъ, добръ, вполн джентльменъ. Жена его была бы очень счастливая женщина.

— Но я его не люблю.

— Понятное дло. Мы даже еще не знаемъ, любитъ ли онъ тебя, но можетъ настать время…

— Сохрани богъ! воскликнула мисъ Ривьеръ, вполголоса.

— А я скажу: дай-богъ! возразила мать съ глубокимъ убжденіемъ.— Я бы радостно умерла завтра же, еслибы я только знала, что двочка моя посл меня не останется одна на бломъ свт.

Двушка страстно обвила шею матери руками и зарыдала.

— Полно, полно, не надо! говорила она:— не смй говорить о смерти, моя дорогая. Ты должна жить ради меня. О, какъ я рада, какъ я счастлива, что ты дешь въ Мадеру!

Больная покачала головою, и утомленно откинулась на спинку креселъ.

— Ахъ, сказала она со вздохомъ: — лучше бы въ Италію.

XXIV.
На мор.

Правду сказала Олимпія, утверждая, что лордъ Кастельтауерсъ — единственный волонтеръ, котораго отецъ ея не приметъ ни на какихъ условіяхъ. Когда оба молодые человка встртили его у воротъ гостиницы ‘Тринакріа’, и объявили ему, что собираются въ Мелаццо вслдъ за войсками, онъ всми силами старался отговорить ихъ отъ этого намренія.

— Подумайте о леди Кастельтауерсъ, сказалъ онъ:— вспомните, какъ враждебно она смотритъ на наше дло.

— Но я семь лтъ уже какъ поклялся служить этому длу, возразилъ графъ.

— Но вы никогда не обязывались служить ему на пол битвы.

— Потому что я никогда не имлъ въ виду, изъ уваженія къ предразсудкамъ моей матери, поставить себя въ такое положеніе, которое сдлало бы выборъ невозможнымъ для меня. Мн и во сн не снилось собираться сюда еще три недли назадъ. Если бы Монтекуккули, или Воанъ, или вы сами уговаривали меня хать въ Сицилію драться, я бы отказался. Но обстоятельства привели меня сюда, и разъ уже какъ я ступилъ ногою на эту почву, я намренъ исполнить долгъ свой.

— Это — ложное пониманіе долга, сказалъ Колонна.— Ваше положеніе исключительно, и вы не имете права такъ поступать.

— Порицайте судьбу — не меня, возразилъ графъ.

— А вы, мистеръ Трефольденъ, спросили ли вы себя, одобрилъ ли бы вашъ нареченный отецъ эту экспедицію?

— Нареченный отецъ мой — служитель мира, отвчалъ Саксенъ:— и онъ любитъ меня боле всего на свт, но онъ скоре самъ послалъ бы меня на врную смерть, нежели посовтовалъ бы мн подлость.

— Боже упаси и меня дать подобный совтъ кому бы то ни было! съ чувствомъ сказалъ Колонна.— Еслибы непріятельскія орудія были выстроены передъ этими окнами, я бы не совтовалъ вамъ повернуться къ нимъ спиной, но я не совтую вамъ и отправляться къ нимъ нарочно за пятьдесятъ миль.

— Точно такъ же позорно повернуться къ нимъ спиною на пятидесяти миляхъ, какъ и на пятидесяти ярдахъ разстоянія, ршительно сказалъ Саксенъ, какъ нарочно въ эту самую минуту вспомнивъ то, что говорила ему мисъ Гатертонъ о ‘куриц, несущей золотыя яйца’.

— Но вдь вы собирались въ Норвегію, настаивалъ синьоръ Колонна.— Вы свернули съ своей дороги единственно затмъ, чтобы высадить меня здсь, высадили, ну — и съ богомъ, почему вамъ не исполнить вашего прежняго плана?

— Сказать вамъ почему, caro amico? весело вмшался графъ:— потому, что мы молоды — потому, что насъ тянетъ къ опасности и приключеніямъ, а главное потому, что насъ манитъ запахъ пороха! Вотъ оно что — такъ не трудитесь же понапрасну уговаривать насъ — не переспорите. Мы оба чертовски упрямы и дло это у насъ ршеное.

Видя, что дло это, дйствительно, ршеное, Колонна былъ на столько уменъ, что пересталъ уговаривать пріятелей.

Въ отсутствіе Гарибальди генералъ Сиртори былъ сдланъ про-диктаторомъ, и Колонна, хотя и отказался отъ всякой офиціально-министерской должности, остался въ Палермо, чтобы служить своей партіи головой, какъ онъ это длалъ уже двадцать-пять лтъ. Итакъ, молодые люди простились съ нимъ, и отплыли въ тотъ же вечеръ къ десяти часамъ, взявъ съ собою палермитянина и лоцмана, хорошо знакомаго съ берегомъ.

Была дивная ночь, теплая и безоблачная, освщенная такою же золотою, роскошною луною, какою нкогда являлась та луна, подъ лучами которой гомеровы греки сидли вокругъ своихъ сторожевыхъ костровъ. Легкій, но неослабный втерокъ надувалъ паруса маленькой ‘Албулы’, и дробился серебристой рябью въ мелкой морской зыби. Налво стлалось открытое море, направо тянулось гористое очертаніе берега, на которомъ свтящіяся кучки далекихъ огоньковъ кое-гд обозначали приморскіе города и мстечки. Немного погодя, по мр того, какъ наши молодые волонтеры оставляли Палермо все дале и дале за собою, выше всхъ прибрежныхъ хребтовъ, возвысилась одна величавая, таинственная, грозная громада, поглощая, такъ-сказать, вс меньшія выси, и отдляясь отъ темной синевы блднымъ профилемъ своей снжной вершины. То была Этна.

Ночь молодые люди провели на палуб. Не чувствуя усталости, они ходили но ней взадъ и впередъ, наслаждаясь дивнымъ луннымъ свтомъ, и толковали о всемъ виднномъ и слышанномъ ими въ этотъ день, и о предстоящемъ, суетливомъ времени. Затмъ, по мр того, какъ чудная красота и глубокая тишина окружающей ихъ обстановки привела ихъ къ боле интимному обмну мыслей и боле серьёзнымъ думамъ, бесда ихъ потекла задушевне и завтне: они говорили о жизни, о любви, о смерти, и о той загробной надежд, которая ‘побуждаетъ смерть.’

— И все-таки, сказалъ Саксенъ, въ отвтъ на какое-то замчаніе своего друга:— жить стоитъ, хотя бы только для того, чтобы жить. Видть солнце и грться его тепломъ, дышать утренней прохладой, ночью глядть на звзды, прислушиваться къ паденію лавинъ, или могучему стону втра въ сосновыхъ лсахъ — это уже одно, такое наслажденіе, которому нтъ цны. Когда меня человкъ увряетъ, что ему все равно, скоро ли, поздно ли гробовая крышка заслонитъ ему сіяніе солнца, я смотрю на него, что’-ы убдиться, есть ли у него глаза и уши такіе я:е, какъ у меня.

— А если онъ неслпъ и неглухъ, и все-таки стоитъ на своемъ, что тогда?

— Тогда я прихожу къ заключенію, что онъ обманываетъ либо себя, либо меня, а не то и себя и меня.

— Почему не судить снисходительне, и не объявить его сразу съумасшедшимъ? засмялся графъ.— Ты, братъ, Саксенъ, говоришь какъ человкъ, никогда незнавшій горя. Любовь къ природ — славная вещь, особливо когда имешь молодость, друзей и надежды впереди, которые помогаютъ еще боле наслаждаться ею, но когда не станетъ друзей молодости, и пройдетъ сама молодость, тогда не думаю, чтобы одна любовь къ природ была способна сдлать послднюю, некрасивую пору жизни особенно привлекательною. И солнечное сіяніе — вещь пріятная, и въ стон втра между соснами есть непонятная, величавая музыкальность, но будь увренъ, настанетъ время, когда давнопотухшій свтъ нкогда любимыхъ глазъ, и ‘воспоминаніе смолкнувшаго навки голоса’, будетъ теб всего этого миле.

— Этого я никогда не отрицалъ, отвчалъ Саксенъ.— Я только о томъ спорю, что жизнь — такой дивный даръ, и наслажденіями она такъ обильна, что никогда ни одно мыслящее существо не должно бы отнимать у нея цну.

— Это зависитъ отъ того, для чего остается жить на свт этому мыслящему существу, возразилъ графъ.

— Да хотя-бъ да самой жизни — для мысли, науки, для чудесъ матеріальнаго міра, для блага своихъ братьевъ-людей.

— Чтобы жить для братьевъ-людей, и жить для науки, сказалъ графъ:— надо приняться за дло рано. Ни любовь къ человчеству, ни наука не даются въ вид pis-aller, за неимніемъ лучшаго. Что касается до чудесъ матеріальнаго міра, то они, другъ мой, составляютъ великолпную сценическую постановку, но что путнаго въ постановк безъ драмы?

— Подъ драмою, ты, я полагаю, разумешь человческіе, жизненные интересы?

— Именно. Я хочу сказать, что безъ любви, борьбы и надежды, и пожалуй капельки ненависти, никакія лавины и сосновые лса не сдлаютъ бремя жизни сноснымъ для человка, имющаго въ груди сколько нибудь человческое сердце. Этому научитъ тебя первое твое горе — или первая твоя болзнь. Что до меня лично, то, скажу прямо, я мене наслаждаюсь жизнью и поэтому мене цню ее, нежели когда… ну, когда я думалъ, что могъ надяться чего-нибудь большаго отъ будущаго.

— Это очень грустно, сказалъ Саксенъ.— Я, по крайней-мр, не желалъ бы быть увреннымъ, что какой нибудь неаполитанской пули предназначено зассть мн завтра въ сердце.

— Однако же мы именно этому подвергаешься.

— Въ этомъ-то вся и прелесть. Это все равно, что игра. Никто же не играетъ въ надежд проиграться, точно также никто не дерется въ надежд быть убитымъ. Однако, въ чемъ же было бы удовольствіе играть и драться, еслибы ставка не имла никакой цны?

Графъ улыбнулся, но не отвчалъ ничего. Минуту спустя Саксенъ продолжалъ.

— А какъ бы ты думалъ, Кастельтауерсъ, вдь и то — могутъ убить, а? чего добраго.

— Если крпость Мелаццо на половину такъ крпка, какъ разсказываютъ, то, я думаю, немало-таки молодцовъ лягутъ подъ стнами ея, отвчалъ графъ

— Въ такомъ случа, я того мннія…

— Что ставка слишкомъ велика, и игра не стоитъ свчъ?

— Совсмъ не то, клянусь Юпитеромъ! а только, что надо было бы сдлать духовную.

— А ты не длалъ еще?

— Нтъ. Между тмъ денегъ у меня столько, что слдовало бы сдлать изъ нихъ порядочное употребленіе, въ случа чего нибудь такого. Какъ ты объ этомъ думаешь?

— Безъ сомннія.

— Можешь ты мн въ этомъ помочь?

— Я? Нтъ, братъ, ни за что на свт. Еслибъ я вздумалъ заняться подобнымъ дломъ, я бы только посялъ смена безконечнаго процесса. Погоди, пока прідемъ въ Мелаццо — въ арміи Гарибальди пропасть юристовъ.

— Я частицу моего богатства завщаю теб, Кастельтауерсъ, сказалъ Саксенъ.

— О, царь! Здравствуй на вки! ненужны мн ни деньги твои, ни жизнь.

Саксенъ взглянулъ на своего друга, и мысли его снова возвратились къ словамъ, слышаннымъ имъ въ контор его родственника, въ тотъ день, какъ онъ въ первый разъ познакомился съ синьоромъ Наццарри.

— Можешь ты мн растолковать, что такое закладная? спросилъ онъ вдругъ.

— Никто лучше меня не растолкуетъ, отвчалъ графъ съ горечью. Это — отрава, которую умирающій оставляетъ въ жизненной чаш своего наслдника. Это — желзная колода, которая длаетъ изъ человка раба, пока онъ носитъ ее на ше, и нищаго — когда онъ тяжкими усиліями сброситъ ее.

— Ты говоришь съ какимъ-то ожесточеніемъ.

— По горькому опыту. Я черезъ закладную остался бднякомъ на всю жизнь, и ты знаешь, чего стоитъ мн моя бдность.

— Но еслибы можно было принять мры, чтобы расплатиться…

— Я уже расплатился, возразилъ графъ:— до копейки.

— Ты не сочтешь за нескромность, если я спрошу цифру этого долга? сказалъ Саксенъ нершительно.

— Нисколько. Цифра была большая для меня, хотя теб покажется ничтожною: двадцать-пять тысячъ фунтовъ.

У Саксена вырвалось глухое восклицаніе.

— Можно сдлать еще одинъ вопросъ? сказалъ онъ.— Не нкоему ли Беренсу ты долженъ былъ эту сумму?

— Ты почемъ знаешь?

— Ужь это мое дло, только скажи — ему?

— Ему. Онъ лондонскій купецъ, тотъ самый, что купилъ выдававшійся въ сторону уголокъ нашего милаго, родового парка, и — чортъ бы его побралъ!— имлъ дерзость выстроить на немъ виллу въ современномъ вкус.

— И ты такъ-таки расплатился съ нимъ совсмъ?

— Разумется, расплатился.

— Какъ давно?

— Да года два назадъ, по меньшей мр. А можетъ быть и больше.

Саксенъ молчалъ. Въ ум его снова зародилось сомнніе — ужасное сомнніе, отъ котораго онъ никогда, съ самаго того дня, не могъ вполн избавиться, и которое въ первый разъ приняло ясные и опредленные размры.

— А теперь, пунктуально отвтивъ на вс твои вопросы, я буду ждать и отъ тебя отвта на мои, сказалъ графъ.

— Пожалуйста, не длай мн никакихъ вопросовъ, торопливо сказалъ Саксенъ.

— Не могу. Мн надо знать, гд ты слыхалъ объ Оливер Беренс, и какъ ты узналъ, что именно ему отцомъ моимъ было заложено наше имнье? Разв теб говорилъ объ этомъ мистеръ Трефольденъ?

— Нтъ — честное слово.

— Потому что онъ дла мои знаетъ лучше меня самаго.

— Онъ никогда мн не говорилъ о твоихъ длахъ, Кастельтауерсъ — право, никогда, сказалъ Саксенъ убдительно.

— Такъ кто же бы могъ сказать теб? Не Воанъ же? не Колонна же?

Но Саксенъ сталъ упрашивать друга своего не преслдовать его вопросами, и графъ, посл двухъ-трехъ тщетныхъ попытокъ, отсталъ отъ него.

Между тмъ уже свтало. Луна давно поблднла и скрылась, и исполинская гора призрачно возвышалась съ своимъ внцомъ изъ снга и дыма, выдаваясь на холодно-сроватомъ неб. Еще минута, и свтлая полоса на восток стала шире и ярче, и странный радужный блескъ — какъ-бы слитый изъ золота и кармина — зарумянился по снжнымъ полянамъ Этны. На мгновеніе грозная вершина какъ будто повисла на воздух, сіяющая и преображенная, какъ ликъ святого законодателя, съ которымъ Господь бесдовалъ, какъ человкъ бесдуетъ съ своимъ другомъ. Потомъ, почти такъ же внезапно, какъ оно вспыхнуло, сіяніе померкло, и остался только чистый свтъ солнца. Въ ту же минуту, туманы, застилавшіе прибрежную низменность, стали подниматься длинными волнистыми полосами, всползая вверхъ по гор, и немного погодя, по мр того, какъ ихъ медленно уносилъ втеръ, вдали смутно обрисовался длинный скалистый мысъ, на этомъ разстояніи смотрвшій островомъ.

— Ессо, signore, ессо la rocca di Melazzo! сказалъ палермскій лоцманъ.

Но этотъ возгласъ, отъ котораго за часъ передъ тмъ Саксена бросило бы въ лихорадку, теперь едва ускорилъ біеніе его сердца на одинъ ударъ. Онъ думалъ о Вильям Трефольден, тщетно сожаля о данномъ общаніи, которымъ онъ обязался не передавать ни одного слова изъ слышаннаго имъ разговора съ мистеромъ Беренсомъ, и молча вынося въ душ своей первый напоръ того смутнаго и ужаснаго сомннія, которое незамтно укоренялось въ ум его, чтобы впослдствіи разростись и принести горькіе плоды.

XXV.
Главная квартира.

Мысъ Мелаццо выдается мили на четыре въ открытое море, загибаясь своею оконечностью къ западу, образуя такимъ образомъ небольшую бухту, и оканчиваясь маякомъ. Онъ состоитъ изъ ряда скалъ, шириною отъ четверти мили до мили, и возвышаясь по мстамъ на семьсотъ футовъ вышины, почти иметъ видъ какого-то спящаго морскаго чудовища, покоящаго свое громадное тло на половину надъ поверхностью воды. Со стороны материка эти скалы обрывисто прекращаются насупротивъ маленькаго перешейка, на которомъ построенъ городъ, и на низшихъ уступахъ ихъ, насупившись надъ самыми улицами, и охраненная съ тыла поднимающимися за нею скалами, стоитъ крпость, могущая свободно обстрливать море и сушу. Постройка ея довольно несообразна, и состоитъ изъ древней норманской башни и цлой тьмы разныхъ кронверковъ. Французы, англичане и неаполитанцы, отъ времени до времени укрпляли и расширяли эти стны, такъ что наконецъ значительная часть стариннаго города и даже соборъ попали въ ихъ безпорядочно раскинутую ограду. Въ 1860 г. въ крности Мелаццо находилось сорокъ орудій тяжелаго калибра, такъ что расфантазировавшійся зритель, уподобивъ весь мысъ морскому чудовищу, могъ бы провести сравненіе еще дале, уподобляя крпость голов чудовища, а усянные орудіями бастіоны — его страшной пасти.

Внизу на плоскости, обращенной съ запада къ Термини, а съ востока къ Мессин, со своей пристанью, гуляньемъ и непзбжными воротами, безъ которыхъ положительно немыслимъ ни одинъ итальянскій городъ, стоитъ Мелаццо, солидный, красиво построенный, съ обихъ сторонъ омываемый моремъ. Тотчасъ за городскими воротами, простираясь до подножья горъ, въ этомъ мст подходящихъ очень близко къ берегу, широкимъ угломъ раскрывается ровное пространство миль въ шесть шириною и въ три глубиною. Его проскаютъ нсколько дорогъ, и по немъ разбросаны три-четыре крошечныхъ мстечка. Кое-гд одинокая мыза или заброшенная вилла поднимаютъ свою плоскую кровлю надъ виноградниками и масличными рощами, покрывающими каждую пядь годной къ воздлыванію земли между моремъ и горами. Пересченныя широкими полосами сахарнаго тростника, канавами и водосточными рвами, эти плантаціи сами по себ уже образуютъ обширную систему естественныхъ укрплній.

Такова топографія Мелаццо, гд Гарибальди выдержалъ самую жестокую, искусно отстоянную битву изъ всхъ, ознаменовавшихъ его знаменитую неаполитанскую кампанію.

Укрпивъ маленькую ‘Албулу’ на якор въ узенькой бухточк, укрытой отъ взоровъ неаполитанцевъ и находящейся вн выстрла ихъ орудій, Саксенъ и Кастельтауерсъ набросили черезъ плечо винтовки, и отправились въ Мери — деревню, отстоящую мили за дв отъ берега, пристроенную къ самому скату горъ, и отрзанную отъ равнины широкимъ рвомъ съ высокой каменной стною по сторонамъ. Въ этой-то деревн расположился генералъ Медичи въ ожиданіи подкрпленій изъ Палермо, и тутъ новоприбывшіе застали главный корпусъ гарибальдійской арміи.

Пароходъ ‘City of Aberdeen’ прибылъ нсколькими часами ране ‘Албулы’, и наводнилъ деревню красными рубашками. Тутъ лошади и мулы продовольствовались пучками сна, набросанными посередин узкихъ улицъ, тамъ группы волонтеровъ чистили свои винтовки, ли, пили, курили или спали, другіе торопливо громоздили баррикаду на дальнемъ конц деревни, еще другіе усердно таскали тюфяки и мшки съ пескомъ, закладывая ими окна верхнихъ этажей въ тхъ домахъ, которые были обращены къ Мелаццо. Слухъ со всхъ сторонъ поражался страннымъ смшеніемъ языковъ: тутъ стоялъ кружокъ венгерцевъ, тамъ группа французовъ, подальше команда польскихъ рекрутовъ, наскоро подвергаемыхъ весьма нелишнему процессу предварительнаго ученія. Везд жизнь, движеніе, ожиданіе. Маленькое мстечко оглашалось людскимъ и конскимъ топотомъ, бряцаньемъ оружія, и самый воздухъ, казалось, дышалъ воинственной суетою.

Очутившись среди этой оживленной картины, пріятели пріостановились и стали совщаться о томъ, что имъ длать дале. Въ эту самую минуту, два офицера въ англійской походной форм прошли мимо ихъ, нагруженные разной провизіей. Они вдвоемъ тащили огромную каменную бутыль въ плетеной корзинк съ ручками — одну изъ тхъ безобразныхъ, пузатыхъ новйшихъ амфоръ, въ которыя итальянскіе винопродавцы убираютъ свои жиденькія винца — и сверхъ этой раздленной ноши, одинъ изъ нихъ былъ навьюченъ чернымъ хлбомъ, а другой — парой куръ, пойманныхъ и казненныхъ не дале, какъ за нсколько минутъ.

— Клянусь Юпитеромъ! вскричалъ владтель куръ:— Кастельтауерсъ и Трефольденъ!

Это былъ майоръ Воанъ.

Они радушно ножали другъ другу руки, и майоръ пригласилъ ихъ къ себ въ квартиру.

— У меня прелесть какое помщеніе, сказалъ онъ:— вонъ въ томъ дом, на самомъ верху. Мы, какъ видите, ходили за продовольствіемъ, и можемъ угостить васъ на славу. Съумете же вы при случа общипать курицу?

— Постараюсь отличиться, засмялся графъ: — только живность-то ваша, должно быть, ужь не въ цвт лтъ.

— Еслибы вы впродолженіе десяти дней пробавлялись однми зелеными фигами съ какой-нибудь коркой чернаго хлба или морского сухаря, вы бы стояли выше подобныхъ предразсудковъ, отвчалъ драгунъ.— Я такъ того мннія, что лта не имютъ никакого вліянія на прелести куринаго пола.— Видите тамъ человка, на крыш вонъ того высокаго дома, что за виноградникомъ? Это Гарибальди. Онъ тамъ провелъ весь день, осматривая мстность. Завтра предстоитъ, кажется, горячее дло.

— Такъ вы думаете, завтра въ самомъ дл будетъ сраженіе? съ жадностью спросилъ Саксенъ.

— Нтъ никакого сомннія — а Боско чуть-ли не единственный порядочный генералъ у неаполитанцевъ. Онъ въ полномъ смысл хорошій солдатъ, и войска у него все отборныя, бывалыя.

— Если вы командуете отрядомъ, я надюсь, что вы насъ возьмете къ себ, сказалъ графъ.

— Ничмъ я не командую. Я просто такъ, при штаб, то-есть длаю все, что ни попадется, не разбирая что именно. Сегодня утромъ я училъ рекрутовъ, вчера, когда Боско пробовалъ прогнать наши аванпосты изъ Корріола, я повозился съ орудіями. Завтра, если мы запутаемся вонъ въ томъ чертовскомъ сахарномъ тростник, очень можетъ быть, что я возьмусь за топоръ, и поработаю за сапера. Мы здсь на вс руки, какъ вы и сами скоро увидите.

— Во всякомъ случа, вы намъ должны дать какого-нибудь дла.

Драгунъ пожалъ плечами.

— Вы сами себ найдете бездну дла, какъ пріидетъ время, сказалъ онъ.— Теперь слишкомъ поздно, чтобы записать васъ въ какой-нибудь полкъ на завтра же. А пока вотъ и мои чертоги.

Они послдовали за нимъ, и помогли ему въ процес нетолько общипыванія и стряпанія куръ, но и съденія ихъ, хотя послднее было чуть-ли не самою трудною операціей изъ всхъ, а посл ужина, присутствовавъ при смотр тысячнаго отряда генераломъ Козенцемъ, они сопровождали Воана въ его дозорной прогулк по карауламъ. Когда они наконецъ вернулись въ Мери, было боле 10-ти часовъ, и тотъ же свтлый мсяцъ, который свтилъ имъ въ прошлую ночь на мор, взошелъ и въ эту ночь, одинаково обливая серебромъ крпость и море, виноградникъ и деревню, друга и недруга, бодрствующій патруль и спящаго воина.

XXVI.
Какъ началась битва при Меландо.

Рогъ затрубилъ еще до разсвта, и при первомъ тускломъ мерцаніи утра Мери уже закишлъ солдатами. И всю-то ночь ни на минуту не водворялась совершенная тишина всеобщаго покоя, но теперь все оживилось усиленной бдительностью, какимъ-то страннымъ, бурнымъ, и вмст съ тмъ сдержаннымъ движеніемъ, въ которомъ чувствовалось что-то крайне торжественное и возбуждающее.

Часамъ къ пяти вс гарибальдійскіе отряды уже стояли подъ оружіемъ. Главная улица, пространство около фонтана, открытыя подгорья между домами и потокомъ Santa Lucia, и часть большой дороги за нимъ, были буквально затисканы народомъ. Самый воинственный видъ имли cacciatori, съ ихъ загорлыми лицами, и лоснящимися султанами изъ птушиныхъ перьевъ. Что же касается остальныхъ войскъ, красная рубашка положительно была единственнымъ связущимъ ихъ отличительнымъ знакомъ, и еслибы не ршительность ихъ пріемовъ, при обращеніи съ оружіемъ, да сосредоточенная покойная твердость, выражавшаяся на лицахъ ихъ, не одинъ правильно вышколенный солдатъ былъ бы вправ улыбнуться ихъ наружности. Но во всемъ ихъ существ было что-то такое, надъ чмъ не пришло бы въ голову потшаться ни другу, ни недругу.

— Сколько васъ всхъ? спросилъ Саксенъ, прохода мимо выстроенныхъ рядовъ къ маленькой площади, съ своимъ пріятелемъ и майоромъ, который велъ подъ уздцы свою лошадь.

— Всхъ-то, cacciatori, тосканцевъ, пьемонтцевъ и иностранныхъ волонтеровъ — будетъ около четырехъ тысячъ четырехсотъ человкъ годныхъ въ дло.

— Только-то?

— Еще есть тысячи дв сициліанскихъ ополченцовъ, отвчалъ драгунъ:— только т вдь орущій народъ, больше никуда не годятся.— Смотрите! вотъ детъ Гарибальди!

Продолжительный говоръ, постепенно перешедшій въ громкое ура, пробжалъ по рядамъ, когда диктаторъ шагомъ выхалъ на площадь со своимъ штабомъ. Онъ курилъ папироску, и смотрлъ точно такимъ, какимъ смотритъ на своихъ портретахъ: спокойнымъ, добродушнымъ, съ красивыми загорлыми чертами, съ золотой цпочкой, лежащей фестонами на груди его красной рубашки, и чернымъ шелковымъ платкомъ, свободно завязаннымъ вокругъ шеи.

— Это вонъ Медичи, направо отъ него, сказалъ Воанъ, садясь на лошадь: — говоритъ же съ нимъ теперь полковникъ Доннъ. А теперь вамъ обоимъ лучше всего будетъ остаться при главномъ отряд, и держаться какъ можно ближе къ штабу. Такимъ образомъ вы увидите все, что стоитъ смотрть, и будете имть случай поработать и винтовками. Однако, Маленкини получилъ приказанія генерала и уже трогается.

Дйствительно, въ эту минуту тосканскій генералъ прохалъ мимо ихъ во глав своего батальона, и повернулъ къ западу, по направленію къ Санта-Марина, гд у неаполитанцевъ у самаго моря былъ выставленъ аванпостъ.

— Еще одно слово, поспшно проговорилъ драгунъ.— Если меня убьютъ, я бы желалъ, чтобы моя Гульнара была доставлена мисъ Колонн. Она всегда была у нея любимицей — она ее побережетъ. Вспомнитъ ли меня при случа который-нибудь изъ васъ?

— Оба, оба будемъ помнить! въ одинъ голосъ отвчали графъ и Саксенъ.

— Спасибо — а теперь, прощайте. Не думаю, чтобы намъ можно было перекинуться словомь въ слдующіе пять-шесть часовъ.

Съ этими словами онъ еще разъ на прощаніе махнулъ рукою, помчался черезъ площадь и примкнулъ къ остальному штабу. Въ ту же минуту, генералъ Козенцъ, получивъ приказаніе вести атаку противъ неаполитанскаго лваго фланга въ Арки, отъхалъ чтобы стать во глав своихъ ветерановъ, между тмъ какъ Фабрици, съ своими сициліанцами — о которыхъ никто за одинъ часъ до дла не могъ бы предсказать, станутъ ли они драться какъ черти, или убгутъ какъ мальчишки — отправился къ крайнему правому флангу, чтобы перехватить неаполитанскія подкрпленія, могущія приспть изъ Мессины. Наконецъ, когда и правый и лвый фланги отправились по принадлежности, главный отрядъ, подъ командою Медичи, тоже тронулся и въ превосходномъ порядк потянулся вдоль большой дороги къ Сан-Пьетро, предоставляя генералу Донну выстроить резервъ.

Молодые люди послдовали совту Воана и пошли съ центромъ. Было около шести часовъ. Солнце начинало сильно припекать, но съ моря дулъ свжій втеръ, и виноградная зелень по обимъ сторонамъ дороги блистала, увлажненная росою. Проходя черезъ мостикъ за деревнею, и глядя съ него внизъ на плоское пространство, они видли, какъ дивизія Маленкини тянулась налво, а отрядъ Козенца быстро скрылся направо. Потомъ дорога, по которой они шли, вдругъ круто стала спускаться, и они увидли передъ собою только длинную, ркою льющуюся по ней вереницу красныхъ рубашекъ и сверкающихъ на солнц штыковъ. Волна за волною катилась она, подъ тяжелый мрный топотъ сотенъ ногъ, ни на минуту не прерываясь и не останавливаясь, и только по сторонамъ колыхалась тростниковая чаща, да голубое небо сіяло надъ головами.

Между тмъ, хотя извстно было, что непріятельскія войска выстроены обширнымъ полукругомъ на полдорог между Мери и Мелаццо, простираясь съ правой стороны до Арки, и съ лвой до самого морского берега за Марину, не видать было ни души: совершенно укрытые тростникомъ и лозами, благопріятствуемые плоскою мстностью, готовые отступить къ городу въ случа нужды, или, въ случа отпора со стороны города, спастись въ крпость, неаполитанцы занимали позицію почти что неприступную.

Минуту спустя, въ то время, какъ гарибальдійцы совсмъ уже спускались въ равнину по направленію къ Санта-Марія, раздался далекій залпъ, и они поняли, что у отряда Маленкини завязалось сраженіе съ правой оконечностью неаполитанскаго полукруга. По рядамъ пробжалъ говоръ, и вдоль ихъ верхомъ прохалъ офицеръ.

— Silenzio! сказалъ онъ:— Silenzio!

Это былъ молодой Бэни. Замтивъ марширующихъ съ другими Саксена и Кастельтауерса, онъ имъ улыбнулся и привтноикивнулъ головою, потомъ поднялся на стремена и сталъ осматривать мстность впереди.

Въ это самое мгновеніе черезъ тростникъ щелкнулъ сухой выстрлъ, и прожужжала пуля. Бэни засмялся и поднялъ надъ головою свою шляпу, пробитую въ двухъ мстахъ.

— Знатно попалъ первый выстрлъ! сказалъ онъ, и похалъ обратно.

И вдругъ плантаціи по обимъ сторонамъ дороги закишли невидимыми непріятелями. Пуля за пулей съ визгомъ и свистомъ вылетала изъ тростника, одни за другимъ пустли мста въ передовыхъ рядахъ. Задніе ряды сотнями ринулись въ виноградники, стрляя почти на удачу, руководимые единственно только дымомъ непріятельскихъ винтовокъ, но передніе ряды неуклонно шли своей дорогою.

Съ каждой минутой гуще сыпались пули, и чаще падали люди. Одинъ нмецъ, съ которымъ Саксенъ говорилъ еще за минуту, грохнулся мертвый передъ самыми его ногами, и Саксенъ слышалъ глухой стукъ пули о его черепъ. Лошадь Медичи свалилась подъ нимъ, Бэни пронесся мимо съ окровавленнымъ платкомъ, обвязаннымъ вокругъ руки, Гарибальди и его офицеры тснились ближе къ переднимъ рядамъ, а еще не видать было ни одного неаполитанца.

Вдругъ вся центральная масса, по данной команд, пустилась бгомъ, стрляя вправо и влво въ тростниковую чащу, и направляясь прямо къ одной точк, изъ которой боле другихъ зачастили пули. Шагахъ въ двадцати сверкнула страшная молнія, клубами взвился дымъ, раздался грохотъ, отъ котораго потряслась самая земля подъ ногами, передніе ряды въ смятеніи отхлынули назадъ: они набжали прямо на замаскированную батарею!

По мр того, какъ дымъ разсялся, показалась земля, буквально вспаханная картечью и усянная убитыми и умирающими.

Кастельтауерсъ бросилъ винтовку, кинулся къ раненымъ, и вытащилъ сперва одного, потомъ другого въ тростниковую чащу.

Саксенъ ползъ на маслину, стоявшую у самой дороги, и, не обращая ни малйшаго вниманія на пули, сыпавшіяся кругомъ него точно горохъ, преспокойно сталъ отбирать неаполитанскихъ канонеровъ.

Отрядъ Медичи этимъ временемъ откинулся на стоявшіе позади ряды, и вся масса черезъ это пришла въ безпорядокъ. Въ довершеніе сумятицы откуда-то пронесся крикъ, будто Гарибальди раненъ.

Въ эту критическую минуту, пока еще дорога была запружена людьми, прискакалъ майоръ Воанъ, объхавъ фронтъ. Онъ былъ отряженъ изъ аріергарда съ приказаніями отъ Гарибальди, и не найдя возможности пробиться сквозь сплошную, переполошенную массу, ршился на этотъ опасный подвигъ. Прозжая во весь опоръ черезъ открытое пространство между батареею и гарибальдійцами, онъ въ то же мгновеніе сдлался мишенью для дюжины невидимыхъ винтовокъ, пошатнулся въ сдл, перевсился черезъ него и упалъ въ двухъ-трехъ футахъ отъ Саксенова дерева.

Вмигъ молодой человкъ соскочилъ на землю, подхватилъ драгуна на руки, снесъ его въ сторону отъ дороги и посадилъ спиною къ стволу дерева.

— Сильно вы ранены? спросилъ онъ тревожно.

Воанъ слабо наклонилъ голову.

— Возьмите мою лошадь, заговорилъ онъ съ прерывистыми передышками, и плотно прижавъ руку къ боку.— Позжайте кругомъ къ арьергарду, велите Донну придти на помощь съ резервомъ… и напасть на батарею… съ фланга.

— Хорошо. Можно ли перенести васъ на нсколько ярдовъ дале?

— Скажите ему, что тамъ есть стна… вправо отъ орудій… и что подъ прикрытіемъ ея…. онъ можетъ подвести своихъ…

— Да, да, но прежде всего…

— На кой чортъ стоите?… Ступайте… или все пропало!

Съ этими словами онъ наклонился напередъ, нетерпливымъ движеніемъ указывая на лошадь, и упалъ на лицо.

Саксенъ приподнялъ его, взглянулъ въ блое, какъ полотно лицо его, бережно прислонилъ голову его къ дереву, вскочилъ въ пустое сдло Гульнары, и поскакалъ карьеромъ. Въ то же время онъ увидалъ, что ряды Медичи снова выстроились, что самъ Гарибальди поощряетъ ихъ къ атак, и что Кастельтауерсъ бодро идетъ впередъ вмст съ другими.

Прискакать къ арьергарду, сдать приказаніе, слзть съ лошади и привязать ее въ безопасномъ мст — все это было для Саксена дломъ немногихъ мгновеній. Затмъ онъ возвратился на мсто сраженія съ полкомъ Донна, пробираясь вмст съ другими между виноградными лозами, и подкрадываясь къ батаре подъ прикрытіемъ стны и рва, находящихся влво, въ сторон отъ нея — но наставленіямъ Воана.

Подойдя къ самой батаре, они уже застали тамъ ожесточенный бой въ полномъ разгар, неаполитанцы защищали свои орудія штыками, солдаты Медичи храбро шагали черезъ земляныя насыпи, а Гарибальди, со шпагой въ рук, мелькалъ въ самой середин счи.

Раздалась команда, резервъ нагрянулъ бгомъ, и минуту спустя Саксенъ очутился внутри батареи, принертый къ пушечному лафету, въ рукопашномъ бою съ двумя неаполитанскими канонирами, которыхъ онъ обоихъ застрлилъ изъ револьвера.

— Тащите орудія! гаркнулъ полковникъ Доннъ.

Въ одну минуту орудія были обступлены, схвачены, оттащены и приведены въ движеніе, неаполитанцы подались назадъ, разступились направо и налво, и дали мсто своей кавалеріи.

Тогда Саксенъ услыхалъ приближающійся громъ копытъ, передъ нимъ вдругъ мелькнули всадипки, лошади, поднятыя сабли, онъ еще имлъ сознаніе, что выстрлилъ свою послднюю пулю въ лицо драгуна, наклонившагося надъ нимъ, чтобы нанести ему ударъ, и посл этого уже ничего не номнилъ.

XXVII.
Багрикада въ Via de’Lombardi.

Съ непріятнымъ сознаніемъ, какъ-бы недобровольнаго пробужденія изъ чего-то боле тяжелаго, чмъ сонъ, болзненнаго усилія вздохнуть, и внезапнаго окачиванія волной холодной воды, Саксенъ раскрылъ глаза, и увидалъ надъ собою тревожное лицо лорда Кастельтауерса, наклонившагося надъ нимъ.

— Гд я? спросилъ онъ, растерянно озираясь кругомъ широко-раскрытыми глазами.— Что это со мной длается?

— Ничего особеннаго, надюсь, мой другъ, отвчалъ его пріятель.— Пять минутъ назадъ, я тебя вытащилъ изъ-подъ труповъ человка и лошади, и былъ въ полной увренности, что ты убитъ, но посл того я сходилъ за водою и привелъ тебя въ чувство, а такъ-какъ въ твоемъ природномъ панцыр поврежденій не оказывается, то я и надюсь, что ничего особеннаго съ тобой не приключилось. Попробуй-ка встать.

Саксенъ взялъ руку графа, и поднялся на ноги безъ большого труда. Голова у него болла и кружилась, больше ничего.

— Должно быть, я былъ только сваленъ съ ногъ и ошеломленъ, сказалъ онъ, оглядываясь на опуствшую батарею.— Что же сраженіе — кончено? выиграно?

Орудія исчезли и земля была взборонена глубокими слдами ихъ тяжелыхъ колесъ. Темныя лужи крови и груды тлъ обозначали т мста, гд съ большимъ ожесточеніемъ свирпствовалъ бой и у самыхъ ногъ Саксена лежали тла одного кирасира и двухъ неаполитанскихъ артилеристовъ, собственноручно застрленныхъ имъ.

— Ну, нтъ, сраженіе еще не кончено, отвчалъ графъ: — нельзя сказать, чтобы и выиграно было совсмъ, но боле чмъ на половину выиграно. Орудія мы отбили и неаполитанцы ретировались въ городъ, а теперь протрубили къ отдыху, такъ что наши на часокъ переведутъ духъ. Мостъ черезъ Ночито и все открытое пространство до самыхъ воротъ Мелаццо — наши.

— Горячая здсь была схватка, замтилъ Саксенъ.

— Самая горячая изъ всхъ, бывшихъ до сихъ поръ, подтвердилъ графъ.— Непріятельская кавалерія опять было-завладла орудіями, и вытснила Донна изъ батареи, но наши стали по обимъ сторонамъ дороги, и приняли ее перекрестнымъ огнемъ, а когда она пыталась ускакать обратно, загородили дорогу и застрлили вождей. Прелесть какъ ловко распорядились, нсколько минутъ Гарибальди былъ въ сильной опасности, и чуть-ли не собственной рукой застрлилъ одного кавалериста. Посл того, неаполитанцы какъ могли пробились сквозь наши ряды и бжали, оставляя въ нашей власти орудія и батарею.

— И ты самъ это все видлъ?

— Все ршительно. Я былъ въ числ загородившихъ дорогу, и все время стоялъ какъ разъ за Гарибальди. А теперь, такъ-какъ ты, кажется, порядочно утвердился на ногахъ, то я предлагаю отправиться куда нибудь въ боле тнистое мсто, и промыслить себ чего нибудь пость. Это сициліанское полуденное солнце способно мозгъ растопить въ череп у человка, да и посл этакаго моціона позволительно и проголодаться.

Нсколько сараевъ и дровяныхъ складовъ были взломаны и приспособлены къ размщенію войскъ, туда и пріятели отправились отдохнуть и перекусить. Растянувшись подъ тнью амбарнаго навса, около самого Ночито, они съ наслажденіемъ позавтракали хлбомъ съ плодами, выкурили свои папиросы, и прислушивались къ привтливому говору торопливо катившагося къ морю горнаго потока. Кругомъ, везд, гд только малйшій кустикъ или навсъ давалъ хоть сколько нибудь тни, лежали усталые воины, пестрой, пыльной, перепачканной отъ боя толпою, кто изъ нихъ спалъ, кто лъ, кто курилъ, кто освжалъ горячія ноги въ свтлой вод ручья, нкоторые, наконецъ, съ истинно итальянской беззаботностью, играли въ morra, растянувшись на трав съ такими же оживленными жестами и такимъ же веселымъ смхомъ, какъ будто царство воины и кровопролитія навки исчезло съ лица земли. Отъ времени до времени мимо проносили раненаго на экспромптомъ сооруженныхъ носилкахъ, или приводили неаполитанскаго плннаго, или съ крпости раздавался безвредный выстрлъ Такимъ образомъ перешелъ тяжкій зной полудня, и на какихъ нибудь два часа водворилась тишина.

— Бдный Воанъ! сказалъ графъ, теперь только узнавшій отъ Саксена о смерти майора.— Точно предчувствіе у него было сегодня утромъ. Куда ты лошадь его двалъ?

Саксенъ объяснилъ, что онъ ее отправилъ въ арьергардъ съ приказаніемъ, чтобы ее отвели въ Мери и тамъ бы позаботились о ней какъ слдуетъ.

— Я не забылъ, прибавилъ онъ:— что мы его единственные душеприкащики, и что Гульнара теперь уже священна, какъ завщаніе покойника. Лучше всего, я думаю, будетъ отправить ее покуда въ Палермо, на попеченіе синьора Колонны,

— Безъ сомннія. А знаешь ли, Трефольденъ, я подчасъ боле чмъ подозрвалъ, что… что онъ любилъ мисъ Колонну.

— Ничего тутъ нтъ мудренаго, мрачно возразилъ Саксенъ.

— Во всякомъ случа, онъ умеръ славною, воинской смертью, и завтра, если буду въ живыхъ, я позабочусь, чтобы его схоронили, какъ подобаетъ воину. Храбре молодца нелегко отыскать.

Между тмъ кончилось назначенное для отдыха время, и войска снова выстроились, готовыя въ дло. Гарибальди взошелъ на ‘Туккори’, неаполитанскій фрегатъ, перешедшій къ нему со всмъ экипажемъ, оружіемъ, аммуниціей еще въ начал экспедиціи, и стоявшій на якор въ бухт Мелаццо, на западъ отъ мыса. Съ этой точки, единственно съ цлью отвлечь вниманіе гарнизона, онъ направилъ быстрый огонь на крпость, въ то же время, какъ войско его въ трехъ отдленіяхъ шло на приступъ города.

Медичи взялъ себ западное взморье, Козенцъ дорогу къ мессинскимъ воротамъ, Маленкини — другія ворота — Porta di Palermo, Саксенъ и Кастельтауерсъ присоединились къ сассіаtori и отряду палермитянъ, подъ начальствомъ генерала Козенца.

Часовъ около двухъ, войско было подъ стнами Мелаццо. Гарнизонъ уже замтилъ приближающіяся колонны. Гранаты — сначала одна, потомъ другая, а тамъ по полдюжин за разъ начали пролетать точно метеоры надъ головами осаждающихъ, которые тмъ еще свирпе бжали на приступъ. и тмъ отчаянне ломились въ городскія ворота. Минуту спустя, они уже съ трескомъ повалились отъ ядра изъ стараго орудія двнадцати-фунтового калибра. Гарибальдійцы всею массою хлынули въ нихъ, и не боле какъ въ нсколько секундъ, почти сами не зная, какъ они туда попали, Саксенъ и Кастельтауерсъ очутились внутри стнъ, лицомъ къ лицу съ батальономъ неаполитанской пхоты.

Выстрлили съ той и съ другой стороны. Неаполитанцы, тотчасъ посл своего залпа, ретировались вверхъ по улиц. Гарибальдійцы пошли по пятамъ ихъ. Вдругъ неаполитанцы обернулись, снова выстрлили, и продолжали ретироваться. Этотъ маневръ они повторили нсколько разъ, причемъ гарибальдійцы не переставали отвчать на ихъ огонь и слдовать за ними, пока они не дошли на рыночную площадь, занимающую середину города. Тутъ они застали дивизію полковника Донна, уже занявшую одну сторону четвероугольника, а на противоположной сторон его — значительный отрядъ неаполитанцевъ. Въ воздух стоялъ непроглядный дымъ, а мостовая была усяна убитыми и ранеными. По мр того, какъ дымъ нсколько рдлъ, они могли видть, что неаполитанцы съ одной стороны спокойно заряжали ружья и прицливались, солдаты же Донна, съ другой, безпорядочно перебгали съ мста на мсто, поддерживая непрерывный, но неправильный огонь.

Едва новые пришельцы показались на площади, какъ къ нимъ черезъ самый огонь прискакалъ офицеръ верхомъ.

— Скоре отрядите нсколько взводовъ въ Via de Lombardi,торопливо сказалъ онъ:— тамъ нагромоздили баррикаду, которую непремнно надо взять!

Саксенъ и Кастельтауерсъ уловили налету слово ‘баррикаду’, больше имъ ничего не было нужно. Предоставляя сражающимся на площади поршить дло между собою, они вмст съ требуемымъ отрядомъ, отдлились отъ нихъ, и стали пробираться черезъ лабиринтъ опустлыхъ переулковъ, развтвлявшихся отъ площади.

Вдругъ по нихъ выстрлили съ сосдней крыши, они бгомъ пустились дале, повернули за уголъ ближайшей улицы, были встрчены тремя одновременными залпами, съ улицы и домовъ по обимъ сторонамъ, и увидали баррикаду прямо передъ собою. Она состояла просто изъ груды телегъ, камней, вырытыхъ изъ мостовой, и всякаго попавшагося хлама, нагроможденнаго футовъ на восемь вышины, но такъ-какъ ее занимали опытные стрлки, и охраняли съ обихъ сторонъ дома, изъ каждого окна которыхъ торчало по нсколько ружейныхъ дулъ, то она была въ дйствительности страшне, чмъ на видъ.

Гарибальдійскій отрядъ, по преимуществу составленный изъ палермитянскихъ новобранцевъ, въ смятеніи подался назадъ, отвчая слабымъ и недружнымъ огнемъ, и оставляя человкъ пять на мостовой.

— Avanti! крикнулъ начальствующій офицеръ.

Но ни одинъ человкъ не трогался.

Въ это мгновеніе неаполитанцы дали по нимъ еще губительный залнъ, и первые ряды уже безцеремонно повернулись спиной къ баррикад и собрались дать тягу.

— Codardi! (трусы!) бшено гаркнулъ на нихъ офицеръ, нанося удары направо и налво плашмя шпагою, и какъ угорлый метаясь взадъ и впередъ по фронту.

Въ эту минуту Кастельтауерсъ одного бглеца повалилъ ударомъ приклада своей винтовки, а Саксенъ схватилъ другого за-воротъ, и потащивъ его обратно, одною рукою вынулъ изъ-за пояса револьверъ, а другою почти снесъ его на баррикаду.

Это простое, сильное и смлое движеніе дало длу такой ршительный оборотъ, какого не могло бы ему дать ничто другое. Сициліанцы, впечатлительные какъ дикари, и донельзя способные мгновенно перекидываться изъ одной крайности въ другую, разразились неистовыми evviva! и какъ тигры ринулись на баррикаду.

Какъ ни учащали неаполитанцы свой смертоносный огонь съ крышъ и оконъ, какъ ни укрывались они желзной изгородью штыковъ, какъ они ни отбивались, бросая наконецъ мертвыми въ живыхъ, какъ ни отчаянно отстаивали они пядь за падью своей позиціи — ничто уже не могло устрашить нападающихъ. Т же самые люди, которые за минуту передъ тмъ презрнно бжали, теперь безоглядно кидались почти на врную смерть. Десятками застрливаемые, они тснились впередъ неудержимымъ напоромъ, лзли на приступъ по мертвымъ тламъ своихъ товарищей, кричали Viva Garibaldi подъ самыми дулами неаполитанскихъ ружей, и руками хватали штыки, направленные противъ нихъ.

Борьба была кровавая, но непродолжительная. Она длилась не боле какихъ нибудь трехъ минутъ, когда палермитяне нахлынули на баррикаду сплошнымъ неотразимымъ прибоемъ, и неаполитанцы стремительно бжали на площадь.

Вмигъ побдители водрузили на вершин баррикады трехцвтный національный флагъ, оставили на охраненіе ея человкъ тридцать лучшихъ своихъ стрлковъ, и принялись выживать изъ домовъ засвшихъ въ нихъ непріятелей.

Между тмъ гарибальдійскій офицеръ съ раскрытыми объятіями подбжалъ къ Саксену, и пламенно, восторженно благодарилъ его.

— Храбрый инглезе, сказалъ онъ:— еслибы не вы, наше знамя не разввалось бы здсь въ настоящую минуту.

На что Саксенъ, блдный какъ полотно, и указывай на кучу убитыхъ, наваленную у подножія баррикады, отвчалъ:

— Signor Capitano, я не вижу моего друга. Ради-бога, дайте мн нсколько человкъ вашихъ солдатъ, чтобы помочь мн отыскать его тло.

Это было ужасной задачей.

Неаполитанцы бжали, какъ только убдились въ невозможности удержаться на своей позиціи, но потеря, понесенная побдителями, была огромная. Большая часть изъ тхъ, которые первые взбирались на баррикаду, были жестоко исколоты штыками. На безкровныхъ лицахъ покойниковъ лежало страшное выраженіе предсмертной муки, но многіе еще дышали, и жалостно умоляли положить конецъ ихъ страданіямъ. Мертвыхъ одного за другимъ откидывали въ сторону, раненыхъ относили въ тнь подворотенъ и подъздовъ. Въ одно лицо за другимъ заглядывалъ Саксенъ, съ нжной заботливостью помогая при перемщеніи раненыхъ, благоговйно укладывая покойниковъ, и съ каждой минутою ожидая встртить безжизненныя черты друга.

Наконецъ было убрано послднее бдное, обезображенное тло, кончился поискъ, сдлана печальная перекличка: оказалось тридцать-два убитыхъ, пять умирающихъ, одиннадцать раненыхъ. Но между ними не было графа Каетельтауерса. Саксенъ едва врилъ глазамъ своимъ. Опять и опять обошелъ онъ всхъ мертвецовъ, и наконецъ, съ измаранными въ кровь руками и платьемъ, слъ у подножія баррикады, и съ тяжелымъ сердцемъ спросилъ себя, что ему длать дальше?…

XXVIII.
Конецъ битвы.

Было уже около четырехъ часовъ пополудни. Во все время своихъ поисковъ у баррикады, Саксенъ видлъ, какъ на большой высот надъ головой его летали гранаты, и слышалъ какъ въ улицахъ города безостановочно продолжалось сраженіе. Звуки то приближались, то опять отдалялись, но ни разу не прерывались на цлую минуту. Видя наконецъ, что въ ихъ сторону не заворачиваютъ ни друзья, ни непріятели, защитники баррикады потеряли терпніе, и одинъ за однимъ удалились, Саксенъ, не имя, повидимому, причины надяться найти друга своего скоре въ одномъ мст чмъ въ другомъ, немного подумалъ, и послдовалъ ихъ примру.

Онъ прошелъ цлую улицу, не встртивъ ни одного живаго существа, и, остановясь на перекрестк, сталъ прислушиваться. Ружейный трескъ раздавался на значительномъ разстояніи, но по какому именно направленію — онъ не могъ хорошенько разобрать. Во время его минутнаго колебанія, на него съ разбгу наткнулись два неаполитанскихъ солдата. При вид вооруженнаго гарибальдійца, они остановились какъ вкопанные, очевидно недоумвая куда повернуть, и Саксенъ приказалъ имъ сдаться.

Въ эту минуту, на конц улицы на полномъ бгу показалось человкъ восемь красныхъ рубашекъ. Неаполитанцы немедленно выстрлили въ Саксена, бросили винтовки, и пустились бжать gо переулку налво.

Но пули безвредно пролетли мимо Саксена, и онъ, желая удостовриться, на какую сторону клонится судьба, ршающая великую ставку этого дня, пошелъ своей дорогой, предоставляя погоню за бглецами приспвшимъ гарибальдійцамъ.

Нсколькими шагами дале онъ столкнулся съ тосканскимъ отрядомъ, командуемымъ молодымъ Бэни, который шелъ во глав его уже пшкомъ.

— Ola! атісо! окликнулъ его палермитянинъ:— вы откуда?

— Съ баррикады на Via de’Lombardi. А вы?

— Со взморья, гд проклятые regi валяли въ насъ ядрами и гранатами точно изъ Этны.

— Что, какъ дла?

— Идутъ на славу. Мы со всхъ сторонъ пригоняемъ ихъ къ крпости. Пошли бы вы посмотрли.

Саксенъ примкнулъ къ отряду тосканцевъ, и пока они шли въ гору по крутой тропинк, вьющейся между двумя заборами, молодые люди, въ нсколькихъ быстрыхъ словахъ, помнялись новостями.

— Нижняя часть города вся наша, сказалъ Бэни.— Молодцы Медичи чудесъ натворили, генуэзскихъ карабинеровъ половина осталась на мст, команда Пирда засла въ старой втряной мельниц на высотахъ, что надъ крпостью, и чистёхонько повыгнала непріятеля изъ всхъ сверныхъ траншей.

— Это доброе извстіе!

— Еще бы не доброе! Часу не пройдетъ, какъ они у насъ вс будутъ заперты въ крпости, какъ мыши въ мышеловк.

— Гд ваша лошадь?

— Убита подо мной, часъ тому назадъ. А гд вашъ другъ?

— Надюсь, что невредимъ. Онъ исчезъ въ свалк у баррикады, и я съ тхъ поръ его не видалъ.

— Тише! я слышу топотъ — стой!

Отрядъ сталъ, и среди вдругъ водворившагося молчанія, явственно раздались приближающіеся шаги значительнаго числа людей.

Минута была трепетная. Тропинка вилась крутая, узкая, излучистая. Съ одной стороны ея возвышалась огромная скала, по другой тянулся низкій заборъ, нависшій надъ самой бднйшей частью города. Боле невыгодное мсто для враждебнаго столкновенія трудно было бы избрать, но молодой палермитянинъ, хотя и непривычный къ своей начальнической роли, сразу свобразилъ трудность своего положенія, и приготовился выпутаться изъ него.

Быстро и безмолвно онъ выстроилъ свой небольшой отрядъ поперегъ дороги, такъ что передній рядъ стоялъ на одномъ колн, второй — нагнувшись, третій — во весь ростъ, въ готовности встртить непріятеля губительнымъ огнемъ при первомъ его появленіи. Саксенъ, со своей стороны, перекинулъ винтовку черезъ плечо и проворно сталъ карабкаться по скал: везд, гд могла бы взобраться коза, ничего не значило взобраться и ему, и почти прежде чмъ Бэни хватился его, онъ уже помстился за нависшимъ кустомъ, футахъ въ двадцати надъ его головою. Около дюжины другихъ немедленно послдовали его примру, и въ нсколько мгновеній, въ каждомъ куст, за каждымъ выдававшимся угломъ скалы скрывалась винтовка.

Гарибальдійцы только что справились со своими приготовленіями, когда, саженяхъ въ шестидесяти отъ нихъ, появились на поворот блые портупей неаполитанцевъ.

Очевидно, не ожидая найти дорогу перегороженною, они откачнулись при вид гарибальдійцевъ, которые немедленно пустили въ нихъ первый залпъ. Тогда они сдлали нсколько выстрловъ и отошли вн выстрла, какъ-бы неудомвая, впередъ ли имъ идти или назадъ вернуться. Благодаря свойству почвы, ни т ни другіе не могли въ точности измрить силы непріятелей, и Бэни съумлъ извлечь изъ этого обстоятельства возможную для себя выгоду. Солдаты его этимъ временемъ опять зарядили ружья и ждали въ прежнемъ порядк.

Недолго пришлось имъ ждать. Раздался крикъ Viva il re! и роялисты, поощряемые свои офицерами, возвратились на атаку, штыками впередъ, бглымъ шагомъ, плотнымъ стремительнымъ потокомъ, котораго, казалось, не могло удержать никакое препятствіе.

Снова тосканскіе ряды разразились мткимъ, дружнымъ огнемъ — разъ, другой, и еще, и еще, и отъ каждаго залпа передніе изъ неаполитанцевъ ложились какъ трава подъ косою. Точно поперегъ дороги была проведена волшебная черта, дале которой не пробиться. Только они до нея доходили, такъ и падали, только оставшіеся позади приспвали, и они въ свою очередь погибали.

И во все это время стрлки, засвшіе на скал, не переставали сыпать свои безошибочно мткія пули на придвигающійся отрядъ, отбирая офицеровъ по мр того, какъ они появлялись.

Стычка длилась не боле нсколькихъ мгновеній, и все было кончено скоре, чмъ можно передать словами.

Изведенные немилосердымъ огнемъ, и ршительно не подозрвая, какая горсть людей преграждаетъ имъ путь, лишившись притомъ всхъ почти офицеровъ, неаполитанцы вдругъ отступили такъ же быстро, какъ напали-было на гарибальдійцевъ, унося съ собою человкъ восемь раненыхъ и оставляя на мст цлую груду убитыхъ, наваленную на полдорог между ними и непріятелемъ.

— Viva Garibaldi! крикнулъ Саксенъ, съ легкостью серны спрыгивая по кустамъ на середину тропники.

— Viva Garibaidil откликнулся отрядъ Бэни, порываясь въ погоню за удалявшимся непріятелемъ, но остановленный своимъ молодымъ вождемъ, понимавшимъ, что все пропало, если онъ дастъ замтить незначительность числа своихъ. Бэни бросился къ первому ряду, и запретилъ ему трогаться съ мста. Въ то же время непріятельскіе шаги, торопливые, прерывистые, безпорядочные, замерли въ отдаленіи, и за гарибальдійцами, изъ которыхъ было ранено только двое, и то слегка, осталось неосноримое обладаніе миніатюрными Термопилами.

Полные радостнаго воодушевленія, они пошли дале, но неаполитанцевъ боле не видать было. Выйдя по тропинк на широкую платформу, обозрвающую весь городъ, они остановились. Надъ ними возвышался крпостной валъ, по всмъ признакамъ опустлый. У ногъ ихъ лежали улицы и площади Мелаццо, за ними — открытыя поляны. Надъ всей сценою вдругъ, точно завсой, спустилась страшная тишина. По воздуху уже не доносились ружейные раскаты, не вились гирлянды и клубы дыма, даже тамъ, гд за полчаса еще съ особеннымъ жаромъ свирпствовалъ бой. Кром разбросанныхъ, отдаленныхъ криковъ, да иногда гранаты, какъ будто невзначай заброшенной далеко на западъ отъ крпости, боевой гамъ и гулъ утихъ словно волшебствомъ.

— Что-бъ это значило? спросилъ Саксенъ, съ замирающимъ сердцемъ.

— А то, должно быть, что кончилось сраженіе, отвчалъ Бэни.

Въ эту минуту, на противоположномъ конц платформы, показался взводъ бригады Маленкини, съ криками ‘Viva Italia!’ и водрузилъ трехцвтное знамя на высшей точк парапета, возвышавшагося надъ городомъ.

Сраженіе дйствительно было окончено, долгій бой былъ храбро выдержанъ и увнчанъ побдою. Весь городъ, до самыхъ воротъ крпости, находился во власти освободителей.

XXIX.
Саксенъ продолжаетъ свои поиски.

Тотчасъ по окончаніи битвы, былъ отданъ приказъ настроить баррикадъ по всмъ дорогамъ, ведущимъ къ крпости. Несмотря на свою усталость посл тяжелой дневной работы, гарибальдійцы поставили ружья въ козлы и со всмъ усердіемъ принялись за дло. Мостовыя наскоро были разрыты, телеги вытащены изъ сараевъ, двери сняты съ петель. Еще до восхожденія солнца цлая цпь импровизированныхъ укрпленій была устроена во всхъ тсныхъ мстахъ, и роялисты были безвыходно заперты въ крпости.

Тогда, подъ охраною только нсколькихъ караульщиковъ, разставленныхъ но баррикадамъ, войско разсыпалось по улицамъ и площадямъ, и сотнями расположилось для отдыха по церквамъ, опустлымъ домамъ, и даже подъ настежъ раскрытыми воротами по сторонамъ улицъ.

Саксенъ этимъ временемъ бгалъ съ баррикады на баррикаду, отъискивая своего друга, и напрасно спрашивая про него всхъ встрчавшихся ему. Одинъ гарибальдіецъ вспомнилъ, что видлъ его въ павійской дружин, въ горячей стычк, бывшей въ какихъ-то садахъ по близости крпости. Другому казалось, что онъ его примтилъ гд-то на взморь. Третій утверждалъ, что онъ былъ убитъ разрывомъ гранаты, а четвертый не мене положительно утверждалъ, что онъ въ мельниц, что надъ крпостью, съ компаніей Пирда. Сбитый съ толку этими противорчащими свдніями, Саксенъ безутшно блуждалъ до сумерекъ, и тогда, измученный вконецъ, растянулся на каменной скамь на рыночной площади и заснулъ глубокимъ сномъ.

Но не боле какъ часа на два. Онъ легъ съ душою, переполненною тревогою и опасеніями, и едва прошло первое онмлое забытье отъ чрезмрнаго утомленія, какъ онъ уже очнулся подъ гнетомъ смутно сознаваемаго безпокойства, и въ первую минуту не могъ припомнить, гд онъ и что съ нимъ.

Онъ осмотрлся кругомъ площади, окутанной глубокой тьмою, и усянной группою спящихъ солдатъ и ружейныхъ козловъ.

Да: Мелаццо взятъ, Кастельтауерсъ ненайденъ, врно раненъ, можетъ быть, убитъ. Какъ только эти воспоминанія нахлынули на его помраченный сномъ умъ, онъ вскочилъ на ноги, и еще шатаясь, приготовился возобновить свои поиски. Съ перваго же шагу онъ споткнулся о трупъ неаполитанскаго гренадера, лежавшій навзничь, точно сонный, съ обращеннымъ къ небу безкровнымъ лицомъ. Нсколько дале ему попались на встрчу два гарибальдійца, уносившіе раненаго товарища на оконномъ ставн, предшествуемые факельщикомъ.

Узнавъ отъ нихъ, что въ самомъ город, а также за воротами, устроено много временныхъ лазаретовъ, онъ ршился обойти ихъ вс до одного, прежде нежели принять какія бы то ни было другія мры для отъисканія своего дррга. Онъ пошелъ за ними въ сосднюю церковь, по каменному полу которой была настлана солома для раненыхъ. Она представляла странный и тяжелый видъ. Свтъ факеловъ, по мстамъ воткнутыхъ по стнамъ, только длалъ еще наглядне густую темь свода. На солом, по всмъ направленіямъ, лежало человкъ шестьдесятъ солдатъ, вс боле или мене опасно раненые, и отъ одного къ другому безмолвно пробирались хирурги и женщины, посвятившія себя уходу за страдальцами.

Саксенъ пріостановился у входа, и спросилъ часового, не знаетъ ли онъ чего объ одномъ англичанин, лорд Кастельтауерс по имени — и не находится ли онъ въ числ раненыхъ?

— Англичанинъ? переспросилъ часовой.— Si, атісо, есть. Его принесли часа два назадъ.

Саксенъ вошелъ въ церковь, и освдомился у одной изъ женщинъ.

Она покачала головой.

— Увы, отвчала она:— онъ уже былъ безъ всякой надежды. Онъ скончался минутъ десять посл того, какъ его принесли.

— Умеръ?

— Да, бдненькій. Тло его еще не убрано. Онъ лежитъ вонъ тамъ, подъ самой каедрой.

Терзаемый надеждой и страхомъ, Саксенъ выхватилъ факелъ изъ ближайшаго паникадила, и опрометью бросился къ указанному мсту. Тамъ дйствительно покоилось бдное, обезображенное тло убитаго, глаза были полузакрыты, какъ-бы дремотою, и тихая улыбка застыла на его безжизненныхъ губахъ, но то не былъ лордъ Кастельтауерсъ.

Саксенъ свободне вздохнулъ, и отойдя отъ трупа, тихо прошелъ вдоль рядовъ лежавшихъ, поочередно заглядывая въ блдныя лица ихъ, затмъ онъ просилъ указать ему дорогу къ ближайшему лазарету, устроенному въ нижнемъ этаж полицейскаго зданія. Чтобы туда дойти, ему пришлось спона перейти площадь. Тутъ онъ встртился еще съ нсколькими группами, спшившими куда-то при факельномъ свт, потому что гарибальдійцы все еще отыскивали раненыхъ товарищей по всмъ частямъ города.

У входа въ полицейское зданіе, онъ обратился къ часовому съ тмъ жe вопросомъ, съ которымъ обошелъ вс баррикады и караулы. Часовой, на этотъ разъ французъ, приподнялъ шапку самымъ вжливымъ образомъ, и въ свою очередь спросилъ, не съ мистеромъ ли Трефольденомъ онъ иметъ честь говорить? Саксенъ отвчалъ утвердительно.

— Alors, que monsieur se donne la peine d’entrer. Il trouvera son ami, milord Castletoyers, dans la premire salle gauche.

Едва поблагодаривъ любезнаго галла за сообщенное имъ свдніе, Саксенъ стремительно бросился въ залу, и первое лицо, на которомъ остановился его взоръ, было лицо его друга.

Лордъ Кастельтауерсъ бокомъ сидлъ на скамь, очевидно служившей ему и кроватью. На плеча у него былъ наброшенъ широкій плащъ, и лицо его было нсколько блдно, впрочемъ, онъ спокойно курилъ сигару, и болталъ съ сосдомъ.

— Ну, что, Трефольденъ, нашелъ таки — насилу-то! сказалъ онъ, когда Саксенъ подбжалъ къ нему.— Я такъ и зналъ, что ты станешь искать меня по всему городу, если только тебя самого не пришибло гд нибудь, и поэтому распорядился, чтобы тебя часовой научилъ, какъ и гд найти меня. Не взыщи, что подаю теб лвую руку.

— Я такъ радъ, Кастельтауерсъ! воскликнулъ Саксенъ.— Въ жизнь свою я не былъ такъ счастливъ, какъ въ эту минуту!

— Потише, братецъ, потише! Это еще не причина вывихивать человку руку.

— Да что съ тобою? Раненъ? гд?

— Въ правую руку, чортъ возьми, пренепріятная штука.

— Разв сильно раненъ?

— Нтъ, еще ничего. То-есть отнимать руку не придется, но со славой и порохомъ надо проститься — а это скверно.

XXX.
Безславное заточеніе.

Посл обоюдныхъ объясненій, исчезновеніе графа оказалось дломъ самымъ простымъ. При послднемъ, ршительномъ натиск на баррикаду, его перенесли черезъ нее, и вмсто того, чтобы выстоять на мст сраженіе до конца, подобно Саксену, онъ вмст съ двадцатью другими бросился въ погоню за первыми бглецами. Гарибальдійцы приперли неаполитанцевъ въ глухой переулокъ, всхъ ихъ забрали въ плнъ, затмъ присоединились къ павійской дружин и вмст съ нею выдержали еще жаркую перепалку.

Тутъ-то, сражаясь въ рядахъ этой храброй дружины, въ ту самую минуту, какъ онъ помогалъ при водруженіи трехцвтнаго флага на павильон горячо оспариваемаго сада, лордъ Кастельтауерсъ получилъ дв пули въ правую руку, и долженъ былъ отправиться на перевязочный пунктъ.

Раны его были нешуточныя, но не представляли ни малйшей опасности: одна пуля засла въ руку, близь локтя, а другая расшибла ему кость. Об пули, впрочемъ, были уже вынуты еще до прихода Саксена, и хирургъ уврялъ, что по истеченіи извстнаго времени, лордъ Кастельтамерсъ будетъ владть рукою совершенно попрежнему. Покуда же, разумется, ему предстояли не совсмъ пріятныя послдствія. Его военнымъ подвигамъ полагался безвременный конецъ, и надежда его совершить что-нибудь такое, чтобы вынудило дань удивленія отъ самой мисъ Колонны, погибала въ первомъ цвту. Со всмъ этимъ нелегко было примириться, и для этого немного было всего терпнія, какимъ могъ вооружиться больной. При такой неожиданной развязк ихъ экспедиціи, пріятелямъ всего лучше хотлось бы воротиться немедля къ своей яхточк, и отправиться искать ‘новыхъ пастбищъ и зеленыхъ полей’, но о подобномъ предположеніи хирургъ не хотлъ и слышать. Итакъ пришлось имъ день за днемъ сидть въ Мелаццо, по большей части въ нанятомъ ими загородномъ коттэдж, и по возможности терпливо коротать долгіе, знойные часы лтнихъ дней.

Скучное это было время для нихъ, хотя оно не надолго оживилось сдачею гарнизона. Они видли, какъ неаполитанскіе пароходы на всхъ парахъ примчались въ бухту, и были свидтелями сборовъ и отъзда Боско съ его войсками.

Посл этого антракта, гарибальдійцы стали посматривать въ сторону Мессины, и тревожно разсуждать, за что бы теперь приняться. Но тутъ пошла молва объ общемъ очищеніи роялистами всхъ занимаемыхъ ими крпостей, и вскор затмъ стало положительно извстно, что однообразный чередъ успховъ и удачъ уже не будетъ прерванъ сраженіями, по крайней-мр въ Сициліи:

Нсколько утшенные этимъ извстіемъ, и еще боле запиской, полученной графомъ отъ Колонны на четвертый день посл сраженія, молодые люди покорились своему полузаточенію, и отъздъ Гарибальди съ большей частью его дружины возбудилъ въ нихъ мене жгучее чувство сожалнія и досады, чмъ они испытали бы въ случа продолженія военныхъ дйствій.

Записка итальянца, коротенькая и сжатая, словно военная депеша, была слдующаго содержанія:

‘Caro Gervase, только что одержанная побда полагаетъ конецъ войн въ Сициліи. Ужасъ и раздоръ царствуютъ въ неаполитанскомъ кабинет. Вроятно пройдутъ мсяцы прежде, чмъ будетъ нанесенъ новый ударъ, и весьма можетъ быть даже, что и этого удара не понадобится. Внемли же искреннему совту. Вложи мечъ свой въ ножны, и съ богомъ продолжай путь свой. Вотъ что отъ души совтуетъ теб другъ дтства твоего — Дж. К.‘

Пріятно было получить подобное завреніе отъ такого человка, какъ Колонна, которому лучше нежели самому Гарибальди, извстны были шансы и вроятности войны. Итакъ пріятели старались по возможности весело примниться къ своему положенію, и въ вид забавы принялись строить планы о томъ, что они предпримутъ, какъ только докторъ отпуститъ ихъ на вс четыре стороны.

О поздк въ Норвегію теперь уже не могло быть и рчи. Пока они добрались бы до Бергена, лтній сезонъ былъ бы почти уже конченъ, къ тому же графу строго запрещалось подвергать свою раненую руку рзкимъ атмосферическимъ переходамъ. Поэтому они ршились ограничить свое плаваніе бассейномъ Средиземнаго моря и осмотромъ всего, на что хватитъ время, и что случится по пути, между прочимъ завернуть, если возможно, въ Мальту, Александрію, Смирну, Аины, Неаполь, Кадиксъ, и пожалуй, мимоходомъ, въ Лиссабонъ. Къ этому маршруту, по причинамъ, ему одному извстнымъ, Саксенъ прибавилъ еще Сидонъ.

Наконецъ было объявлено, что лорду Кастельтауерсу можно тронуться съ мста, хотя нельзя еще освободить его отъ медицинскаго присмотра. Это затрудненіе Саксенъ разршилъ тмъ, что пригласилъ хать съ ними молодого сицилійскаго хирурга, въ сопровожденіи котораго они сли на свою крошку ‘Албулу’ и снялись съ якоря.

XXXI.
Греторэксъ ищетъ какъ-бы помстить свой капиталъ.

Между тмъ, какъ Саксенъ съ своимъ пріятелемъ гуляли по морю на своей яхточк и дрались съ роялистами, а въ Лондон сезонъ еще былъ въ полномъ разгар, Лоренсъ Греторэксъ, въ одно ясное іюльское утро, направилъ стопы свои къ Чансерилэнъ, и сдлалъ визитъ Вильяму Трефольдену.

Ему не совсмъ легко было ршиться на этотъ шагъ, крайне для него непріятный, и на исполненіе его ему потребовалось немалое усиліе надъ собою. Не одинъ разъ въ теченіе послднихъ двухъ-трехъ мсяцевъ, онъ встрчался съ стряпчимъ и обгалъ его, ни разу не промолвивъ съ нимъ ни одного слова, посл исторіи съ задержаннымъ чекомъ. Намреніемъ его было никогда боле не мняться съ Вильямомъ Трефольденомъ вжливымъ словомъ, или поклономъ, а ненавидть его отъ всей души, и открыто проявлять свою ненависть при каждомъ удобномъ случа, до гробовой доски. И онъ ни на шагъ не отступилъ бы отъ своего намренія, еслибы тутъ не вмшалось его расположеніе къ Саксену. Но онъ искренно привязался къ молодому богачу, такъ же искренно, какъ ненавидлъ стряпчаго, и положилъ себ быть ему полезнымъ, во что бы то ни стало. Итакъ, припомнивъ весь свой послдній разговоръ съ нимъ — тотъ самый разговоръ, который происходилъ въ вагон, между Портсмутомъ и Лондономъ — напрасно наведя всевозможныя справки о новыхъ компаніяхъ, которыя бы сколько нибудь подходили къ тому, что ему удалось уразумть изъ смутныхъ словъ Саксена, просмотрвъ безчисленное множество отчетовъ, объявленій, директорскихъ списковъ, и тому подобныхъ документовъ, онъ ршился, несмотря на свою вражду, явиться къ Вильяму Трефольдену лицомъ къ лицу, и попытаться, при личномъ свиданіи, вывдать у него то, чего ему хотлось.

Легко можетъ быть, что въ самой подозрительности, заставлявшей его заботиться объ интересахъ Саксена, вопреки положительному нежеланію послдняго подвергать ихъ его вмшательству, таилось нчто въ род надежды, полу-выяснившагося ожиданія какой-нибудь возможности отомстить врагу, такъ жестоко насолившему ему. Въ случа, если Вильямъ Трефольденъ въ самомъ дл поступаетъ съ своимъ родственникомъ недобросовстно, если окажется нерадніе или даже плутовство съ его стороны по какой-нибудь стать невдомыхъ длъ, ввренныхъ его распоряженію, разв не такъ же будетъ пріятно вывести обманщика на чистую воду, какъ и спасти обманываемую жертву?

Лоренсъ Греторэксъ не вполн уяснилъ самому себ, что онъ дйствуетъ подъ вліяніемъ двоякаго побужденія. Люди его закала не отличаются привычкою анализировать собственныя свои мысли и чувства. Они на столько проницательны, что легко разбираютъ сокровенныя побужденія другихъ, но себя они щадятъ, и на собственныя свои дйствія предпочитаютъ смотрть съ возможно выгоднйшей для себя стороны. Исакъ банкиръ, разъ ршившись помириться съ непріятностями предстоящаго ему похожденія, добродушно игнорировалъ то, что въ этомъ похожденіи могло оказаться въ конц пріятнаго для него лично, и самъ себя уврилъ, идя по Флит-Стриту, что онъ совершаетъ чуть не геройскій подвигъ изъ-за дружбы.

Онъ послалъ Вильяму Трефольдену свою карточку, и былъ немедленно проведенъ въ его кабинетъ.

— Съ добрымъ утромъ, мистеръ Трефольденъ, сказалъ онъ съ той шумной, напускной развязностью, которая изъ всхъ его замашекъ была по преимуществу противна сэру Чарльзу Бургойну:— вы, я думаю, глазамъ не врите, что видите меня здсь.

Но Вильямъ Трефольденъ, который не обнаружилъ бы ни малйшаго удивленія, еслибы Лоренсъ Греторэксъ явился къ нему въ епископскомъ облаченіи, спокойно поклонился ему, указалъ на стулъ и сказалъ:

— Нисколько. Я только радъ видть васъ, мистеръ Греторэксъ.

— Благодарю.— Банкиръ слъ и положилъ шляпу на столъ.— А что, имете вы извстія изъ Норвегіи?

— Отъ Саксена? Нтъ, до сихъ поръ не имю никакихъ.

— Неужели?

— Я и не жду отъ него писемъ.

— Ни одного?

— Ни одного — разв вздумаетъ какъ нибудь. Мы по части переписки не заключали съ нимъ никакихъ уговоровъ, а я терпть не могу письмописаніи, исключая дловаго.

— Ваша правда, мистеръ Трефольденъ. Безцльное строченіе посланій — упражненіе хорошее для пансіонерокъ и влюбленныхъ, но для людей, занятыхъ настоящимъ дломъ, это не боле какъ потеря времени и бездльничаніе. Достаточно заглянуть въ одинъ томъ переписки Горація Вальполя, чтобы знать, что онъ всю жизнь шатался безъ дла.

Трефольденъ, вжливой улыбкою, изъявилъ согласіе со словами гостя.

— Однако я къ вамъ пришелъ не затмъ, чтобы разсуждать о достоинствахъ произведеній пера и чернилъ, спохватился Греторэксъ.— Я, мистеръ Трефольденъ, пришелъ просить у васъ совта.

— Вся моя опытность къ вашимъ услугамъ, отвчалъ стряпчій.

— Очень вамъ обязанъ. Прежде, чмъ приступить къ самому длу, я долженъ доврить вамъ кое-что о своихъ обстоятельствахъ.

Трефольденъ слегка поклонился.

— Надо вамъ сказать, что у меня есть свой капиталецъ, очень небольшой — всего нсколько тысченокъ, но, какъ бы то ни было — мои собственныя и не помщенныя въ оборотахъ нашей фирмы.

Трефольденъ весь обратился въ слухъ и вниманіе.

— Этотъ капиталецъ не помщенъ въ оборотахъ фирмы, повторилъ банкиръ:— и я не намренъ помщать его такимъ образомъ. Я хочу держать его совсмъ въ сторон, такъ, чтобы онъ былъ въ безопасности у меня подъ рукою, вполн и единственно въ моемъ распоряженіи. Понимаете?

Трефольденъ, съ вкрадчивой улыбкою, отвчалъ, что понимаетъ совершенно.

— Это еще не все. Мои вкусы, привычки, связи, знакомства, такого рода, что требуютъ большихъ издержекъ, поэтому, чмъ больше я могу получать процентовъ съ моего капитала, тмъ лучше. До послдняго времени я его раздавалъ взаймы и подъ залоги за… ну, тамъ, все-равно за какіе проценты, но теперь онъ вернулся въ мои руки, и я ищу, какъ бы повыгодне пустить его въ новый оборотъ.

Трефольденъ сидлъ откинувшись на спинку креселъ, и въ душ былъ немало озадаченъ откровенностью, съ которою Лоренсъ Греторэксъ излагалъ ему вс эти обстоятельства. Однакоже онъ продолжалъ слушать и улыбаться, ничмъ не выдавалъ своего удивленія, и ждалъ, что дальше будетъ.

— Посл этого вступленія, продолжалъ банкиръ:— я думаю, нечего вамъ и объяснять цли моего посщенія.

— Признаюсь, я ее не отгадываю, возразилъ стряпчій.

— Я къ вамъ пришелъ спросить, не можете ли вы пособить мн въ этомъ дл?

Трефольденъ не скрывалъ своего удивленія.

— Не могу ли я пособить вамъ въ этомъ дл? переспросилъ онъ.— Я? Любезный сэръ, вы меня приводите въ крайнее изумленіе. Въ подобнаго рода длахъ вы должны смыслить несравненно боле меня.

— Клянусь честью, мистеръ Трефольденъ, я не вижу, почему вы такъ думаете.

— Помилуйте, да самая сущность вашихъ длъ…

— Но вдь эти деньги, повторяю вамъ, я хочу держать подальше отъ длъ нашей фирмы, какъ можно дальше, перебилъ Греторэксъ.

— Это я вполн понимаю, но вотъ чего не понимаю: какимъ образомъ вамъ, банкиру, пришло въ голову обратиться ко мн, юристу, за совтомъ въ такого рода дл.

— Разв вы не допускаете, чтобы я боле полагался на ваше мнніе, чмъ на свое собственное?

Трефольденъ отвчалъ вжливо-недоврчивой улыбкою.

— Любезный мистеръ Греторэксъ, сказалъ онъ:— это все равно, какъ будто бы я спросилъ вашего мннія о юридическомъ вопрос.

Лоренсъ Греторэксъ засмялся, и пододвинулъ стулъ свой нсколько ближе къ столу.

— Послушайте, мистеръ Трефольденъ, сказалъ онъ:— я буду съ вами вполн откровененъ. Предположимъ, что я имлъ бы основательныя причины думать, что вы можете помочь мн найдти именно то, чего я ищу, разв было бы странно съ моей стороны обратиться къ вамъ такъ, какъ я это длаю теперь?

— Конечно, нтъ, но…

— Извините, я дйствительно получилъ такого рода свднія, которыя заставляютъ меня надяться, что вы мн дадите возможность выгодно пристроить мой капиталъ, если только вы не полнитесь заняться этимъ.

— Въ такомъ случа, я къ сожалнію долженъ сказать вамъ, что васъ ввели въ заблужденіе.

— Но тотъ, кто мн говорилъ…

— Ошибался, мистеръ Греторэксъ. Я вамъ тутъ ничмъ не могу помочь, ршительно ничмъ.

— Возможно ли?

— До того возможно, мистеръ Греторэксъ, что, будь у меня самого пять тысячъ, я былъ бы въ необходимости обратиться къ кому нибудь другому именно за тмъ совтомъ, котораго вы добиваетесь отъ меня.

Банкиръ облокотился на столъ и такъ черезъ него перегнулся, что лицо его остановилось въ нсколькихъ вершкахъ отъ лица Трефольдена.

— Ну, а новая-то компанія? сказалъ онъ.

Сердце у юриста дрогнуло, и, казалось, замерло, на одно мгновеніе, но только на одно — его неподражаемая власть надъ собою была потрясена. Онъ почувствовалъ, какъ онъ измнился въ лиц. Онъ едва ршился заговорить изъ боязни, чтобы его не выдала дрожь въ голос.

У Греторэкса глаза сверкнули торжествомъ. Но къ юристу вернулось его присутствіе духа такъ же скоро, какъ оно ему измнило.

— Извините, сказалъ онъ холодно:— о какой это компаніи вы говорите?

— О какой же, какъ не о той, въ которой вы помстили деньги вашего кузена, Саксена?

Трефольденъ надменно взглянулъ въ лицо своему собесднику.

— Тутъ какое нибудь недоразумніе, мистеръ Греторэксъ, сказалъ онъ.— Вопервыхъ, вы упоминаете о какой-то ассоціаціи, которая мн неизвстна.

— Однако…

— Вовторыхъ, я ршительно не понимаю, какимъ образомъ дла моего кузена могутъ интересовать васъ.

— Всякій выгодный оборотъ въ высшей степени меня интересуетъ, возразилъ банкиръ.

Трефольденъ многозначительно пожалъ плечами.

— Мои юридическія занятія, быть можетъ, сдлали меня черезчуръ осторожнымъ, сказалъ онъ:— но я питаю отвращеніе къ самому слову ‘оборотъ’.

— Однакоже, если я не ошибочно понялъ слова вашего кузена, деньги его пущены вами именно въ оборотъ, упорствовалъ Греторэксъ.

Юристъ осмотрлъ своего постителя съ ногъ до головы, съ такимъ спокойнымъ высокомріемъ, отъ котораго тотъ завозился на стул.

— Не могу ручаться, сказалъ онъ: — насколько мой кузенъ, въ своемъ невдніи въ денежныхъ длахъ, могъ безнамренно ввести васъ въ заблужденіе на счетъ этого дла, но вы должны позволить мн уврить васъ въ одномъ: Саксенъ Трефольденъ наврное не предпринялъ съ своимъ состояніемъ никакихъ оборотовъ, потому что я столько же способенъ посовтовать ему пуститься въ обороты, какъ онъ способенъ пуститься въ нихъ безъ моего совта. Надюсь — ясно?

— Совершенно, мистеръ Трефольденъ, но…

Юристъ вопросительно поднялъ глаза на банкира.

— Но непріятно, вотъ что — чертовски непріятно. Посл того, что онъ мн говорилъ, я былъ въ полной увренности…

— А можно спросить, что такое онъ вамъ говорилъ, мистеръ Греторэксъ?

— Разумется. Онъ сказалъ мн, что вы превратили значительную часть его капитала, и весь вашъ собственный капиталъ въ акціи какой-то новой компаніи, имя и цли которой должны на время оставаться глубочайшей тайною.

— И больше ничего?

— Ничего — только онъ еще уврялъ меня, что это — великолпнйшая штука.

Трефольденъ усмхнулся.

— Бдный мальчикъ! промолвилъ онъ.— Какое уморительное непониманіе, а между тмъ какъ на него похоже!

Видя его невозмутимость и даже шутливый тонъ, житель Сити на минуту усомнился въ удач своего плана. Онъ начиналъ думать, что мнимое открытіе его, пожалуй, гроша не стоитъ.

— Надюсь, сказалъ онъ тревожно:— что вы поясните мн смыслъ этой шутки, мистеръ Трефольденъ?

— Съ большимъ удовольствіемъ. Какъ всегда бываетъ въ подобныхъ недоразумніяхъ, Саксенъ на половину былъ правъ, а на половину перепуталъ. Его деньги отданы одной компаніи взаймы, подъ врнйшій залогъ, вовсе не обращены въ акціи, и не пущены ни въ какіе обороты. Я не воленъ называть компаніи — довольно того, что нигд ему не найдти боле надежныхъ заемщиковъ.

— Ну, а этакъ, со стороны, нельзя бы присосдиться какъ нибудь?…

— Мой родственникъ далъ уже, кажется, всю сумму, въ какой нуждалась компанія.

— Гм! мн вчно такое счастье.— Ну, длать нечего. Очень вамъ обязанъ, мистеръ Трефольденъ.

— Не за что. Я только сожалю, что не могу въ этомъ случа пригодиться вамъ, мистеръ Греторэксъ.

Они одновременно встали, и при этомъ движеніи каждый въ глазахъ другого прочелъ явное недовріе.

‘Въ самомъ ли дл ему нужно пристроить капиталъ?’ думалъ стряпчій: ‘или это онъ меня просто морочитъ, вывдать хочетъ?’

— Ужь не расчухалъ ли онъ мою хитрость? спрашивалъ себя банкиръ:— и не ловкая ли выдумка вся эта исторія?

Такихъ вопросовъ, однако, нельзя было длать вслухъ, тмъ мене получить на нихъ отвты, поэтому Лоренсъ Греторэксъ и Вильямъ Трефольденъ разстались достаточно вжливо, и возненавидли другъ друга пуще прежняго.

Но тутъ же стоялъ одинъ человкъ, который былъ свидтелемъ ихъ разставанія, и кое-что намоталъ себ на усъ при этомъ случа — человкъ, который примтилъ выраженіе лица банкира, когда онъ вышелъ изъ конторы, а также и испуганное лицо Вильяма Трефольдена, когда онъ возвратился въ свой кабинетъ. Этотъ прозорливый наблюдатель былъ мистеръ Кэквичъ, а мистеръ Кэквичъ въ значительной степени обладалъ умніемъ извлекать пользу изъ своей быстрой сообразительности.

XXXII.
На Восток.

Крошечная яхточка стоитъ на якор въ гавани Александрійской, и двое молодыхъ франковъ, у одного изъ которыхъ правая рука на перевязи, бродятъ по городу, упиваясь полной грудью обаятельными ощущеніями перваго дня, проводимаго на Восток.

Александрія далеко не даетъ выгоднаго понятія о восточныхъ городахъ. Это — дюжинный, торговый, приморскій городъ, построенный на европейскій ладъ, одаренный пресквернымъ климатомъ, весьма немногими архитектурными древностями и ровно никакими живописными окрестностями. Но, какъ бы тамъ ни было, а все-таки — Востокъ, слдовательно новый міръ для тхъ, которые не видали Каира, Смирны или Константинополя.

Итакъ юные франки слоняются, сами не зная куда, въ состояніи, близкомъ къ блаженному одурнію, не примчая ни голода, ни жажды, ни усталости, ни даже жара, который, хотя теперь не боле девяти часовъ утра, палитъ невыносимо.

Первымъ дломъ, едва ступивъ на берегъ, они углубляются въ арабскій кварталъ, пробираясь черезъ цлый лабиринтъ вонючихъ переулочковъ, обстроенныхъ глухими, безоконными жилищами, имющими видъ, точно они обернулись спиною къ улиц, и затмъ выходятъ въ боле приличныя улицы, гд дома такъ высоки, что такъ и ожидаешь, что вотъ-вотъ повалятся теб на голову, а ршетчатые балконы только что не сходятся другъ съ другомъ, и небо является въ вид узенькой, ярко синей полоски гд-то высоко надъ головами. Тутъ на каждомъ углу валяются нищіе, голосисто взывающіе къ Аллаху и проходящимъ, снуютъ ослы съ своими мальчишками-вожатыми, шумливыми, надодливыми и картинно-оборванными, въ ногахъ толкаются бродяги-собаки, голодныя и задорныя, повременамъ арабскій всадникъ мчится какъ шальной, и передъ нимъ вправо и влво разбгаются пшеходы. Тутъ же и лавки, настежь раскрытыя, изъ нихъ нкоторыя пестрютъ роскошными шалями и щелковыми матеріями, другія — богатыми коврами, отъ третьихъ ветъ благоуханіемъ драгоцнныхъ камедей и пряностей, еще другія красуются сверкающими дамасскими саблями и кинжалами. Въ каждой лавк на порог или прилавк, съ подогнутыми подъ себя ногами, возсдаетъ продавецъ, и покуриваетъ свою оправленную серебромъ трубку, одинаково равнодушный къ числу покупателей и ударамъ рока. Дале мавританская арка изъ камня нжнаго сливочнаго цвта позволяетъ заглянуть въ тнистый внутренній дворъ, окруженный ршотчатыми окнами, съ. пальмою и фонтаномъ посередин. Узенькій, дрожащій солнечный лучъ прямой стрлою падаетъ на широкую зеленую листву, на искрящіеся брызги и на глиняный кувшинъ, стоящій у фонтана, какъ разъ такой кувшинъ, изъ какого Моргьяна заливала разбойниковъ кипучимъ масломъ въ дни добраго калифа Гаруна Аль Рашида. А вотъ и партія ширококопытныхъ верблюдовъ, навьюченныхъ вязанками хвороста, занимающими почти всю ширину улицы, выступающихъ молчаливо и съ видомъ упрямаго спокойствія, подъ надзоромъ лоснящихся негровъ-невольниковъ, въ блыхъ чалмахъ и блыхъ повязкахъ вокругъ бедръ. Чтобы избжать столкновенія съ этимъ шествіемъ, наши франки бросаются въ темный сводчатый рядъ лавокъ, освщ иныхъ сверху. Это — базаръ, цлая катакомба проходовъ, наполненныхъ восточными товарами и восточными благовоніями. Есть цлые ряды, въ которыхъ не продается ничего, кром туфель, въ другихъ торгуютъ одними ювелирскими издліями, или одними мхами, или табакомъ, шелковыми матеріями, конфектами и москательными товарами, книгами, стеклянной посудой, издліями изъ слоновой кости, сбруями, губками, и даже набойными манчестерскими бумажными тканями, шеффильдскими ножевыми издліями и ковентрійскими лентами. Здсь толчется пестрая толпа европейцевъ и азіатцевъ, нетерпливыхъ арабовъ съ повязкой изъ верблюжьяго волоса на лбу, сановитыхъ мусульманъ въ чалмахъ и завороченныхъ кверху туфляхъ, грековъ въ алыхъ камзолахъ и многоскладныхъ юбкахъ сомнительной близны, дервишей въ высокихъ поярковыхъ шапкахъ, пышно-разодтыхъ драгомановъ въ безконечной ширины кисейныхъ шароварахъ, армянъ, коптовъ, сирійцевъ, негровъ, евреевъ всхъ странъ и земель, и путешественниковъ со всхъ точекъ земного шара.

Водопродавецъ несетъ на голов кувшинъ съ шербетомъ, побрякивая своими мдными чарками въ ушахъ прохожихъ, пирожникъ предлагаетъ слоеные пирожки съ дынею, дале изъ фруктовой лавки, гд она вроятно покупала ‘сирійскіе яблоки, оманскіе персики и египетскіе лимоны’, выходитъ сама прелестная Амина, а за нею тотъ самый носильщикъ о которомъ повдано намъ, что онъ былъ ‘мужъ разумный, начитанный въ разныхъ исторіяхъ’.

Блуждая такимъ образомъ среди живаго волшебства воплощенной арабской сказки, молодые люди, подкрпивъ себя шербетомъ, влзаютъ на пару чистокровныхъ, ретивыхъ… ословъ, и отправляются осматривать развалины древней Александріи. Развалины эти находятся за чертою городскихъ стнъ, посреди песчаной, знойной, бугористой степи, простирающейся на много миль вдоль блестящаго моря. Тутъ осматриваютъ они помпееву колонну, клеопатринъ обелискъ, и цлую груду обрушивающихся стнъ и обломковъ, обросшихъ пестрымъ покровомъ дикихъ растеній въ полномъ цвту. Здсь, гд нкогда высился храмъ Серапида, съ своею папертью, къ которой вели сто гранитныхъ ступеней, дикая морская чайка вольно порхаетъ, невспугнутая человческой рукой, и шакалы устроили свои логовища, а путники вполголоса поминаютъ могучіе, минувшіе вка, библіотеки, дворцы, нкогда бывшіе славою и дивомъ Востока — академіи, возникшія и павшія вмст съ философскими системами, преподаваемыми въ стнахъ ихъ — историковъ, метафизиковъ и поэтовъ, самые памятники которыхъ давнымъ-давно смшались съ прахомъ, тогда какъ рчи ихъ преданы безсмертію.

Наконецъ, измученные до упада, франки наши помышляютъ объ отдых и возвращеніи въ городъ. Здсь они поселяются въ англійскомъ отел, гд остальной день до вечера посвящаютъ купанію, обду и кейфу. Затмъ они снова отправляются, на этотъ разъ къ англійскому консулу съ визитомъ.

XXXIII.
Поиски акціонера.

Консула не было въ консульств, когда путешественники явились къ нему въ контору, но на его мст возсдалъ его представитель, юный, великолпной наружности конторщикъ, ослпляющій взоры навшанными на себя цпочками, запонками, кольцами и широкополой шляпою изъ пальмовыхъ листьевъ. Этого сановника они застали за одновременнымъ, троякимъ занятіемъ: строченіемъ письма, напваніемъ какого-то мотива, и куреніемъ сигары, и этому многосложному труду онъ по вход ихъ продолжалъ предаваться съ удвоеннымъ усердіемъ, несмотря на то, что Саксенъ сталъ передъ самою его конторкою.

— Я бы желалъ сказать вамъ два слова, если вамъ угодно будетъ оторваться на минуту отъ вашего занятія, сказалъ Саксенъ.

— Паспортовъ не визируютъ посл двухъ часовъ, отвчалъ конторщикъ, не поднимая глазъ съ бумаги.

— Я не о паспорт, возразилъ Саксенъ.

Конторщикъ продолжалъ напвать свой мотивъ и не переставалъ строчить.

Саксенъ начиналъ терять терпніе.

— Я желаю сдлать вамъ одинъ только вопросъ, сказалъ онъ:— и былъ бы вамъ весьма обязанъ, еслибы вы потрудились положить перо на минуту и выслушать его.

Повелительность тона, которымъ были произнесены эти слова, не осталась безъ дйствія. Конторщикъ пріостановился, взглянулъ на стоявшаго передъ нимъ Саксена, приподнялъ брови съ небрежно дерзкимъ видомъ и соблаговолилъ сказать:

— Ну, слушаю, что жь молчите?

— Я желалъ бы знать, въ какой части города находится контора ‘Новаго сухопутнаго общества желзныхъ дорогъ и пароходства’?

— Что вы хотите этимъ сказать? какое такое ‘Новое сухопутное общество’? спросилъ конторщикъ.

— Я спрашиваю про компанію, носящую это названіе, компанію, недавно учредившую контору здсь въ Александріи.

— Никогда не слыхалъ о такой компаніи, сказалъ конторщикъ:— ни о контор ея.

— Какъ вы думаете, гд же я могу все это узнать?

— Врне всего — нигд.

— Кажется, я въ свою очередь долженъ спросить васъ, что вы этимъ хотите сказать? возразилъ Саксенъ, надменно.

— Отвтъ очень простой, сказалъ конторщикъ, снова принимаясь за писаніе: — вашего ‘Новаго сухопутнаго общества’ въ Александріи нтъ и не бывало.

— Но я положительно знаю, что есть здсь компанія, называющаяся этимъ именемъ.

Конторщикъ пожалъ плечами.

— Ну, и прекрасно, сказалъ онъ: — коли знаете, такъ чего же вамъ боле?

И онъ возвратился къ своему троякому занятію.

Въ эту минуту отворилась маленькая стеклянная дверь, и изъ нея вышелъ лысый господинъ почтенной наружности.

— Вы, каніется, спрашиваете, сказалъ онъ, кланяясь путешественникамъ: — о какомъ-то коммерческомъ учрежденіи? Если вы мн позволите сказать свое мнніе, то я бы посовтовалъ вамъ обратиться къ г. Мельхиседеку. Г. Мельхиседекъ у насъ, въ Александріи, первый коммерческій авторитетъ. Онъ знаетъ все о всхъ. Это — человкъ съ познаніями неограниченными, и крайне обязательный для иностранцевъ. Лучше вы ничего не можете сдлать, какъ обратиться къ г. Мельхиседеку.

— Я такъ и сдлаю, сказалъ Саксенъ:— и крайне обязанъ вамъ за совтъ.

— Помилуйте, не за что. Помните же: г. Мельхиседекъ. Дорогу вамъ всякій укажетъ. Самъ вице-король не лучше его извстенъ. Имю честь кланяться.

Съ этими словами лысый господинъ раскланялся, проводилъ путешественниковъ до двери и заперъ ее за ними.

— Скажи, пожалуйста, Трефольденъ, сказалъ графъ, когда они вышли на улицу:— на что теб это ‘сухопутное общество’? Это какое нибудь дрянное, неизвстное предпріятіе, будь увренъ.

— Недолго оно останется неизвстнымъ, отвчалъ Саксенъ самодовольно.— Это — великолпная штука, и если агенты общества покуда еще прималчиваютъ, то они на это имютъ свои причины.

— Да ты какъ будто всю подноготную знаешь объ этомъ дл, замтилъ графъ въ немаломъ удивленіи.

— Да, таки знаю кое-что.

— Никакъ акцій накупить собираешься?

— Уже купилъ ихъ на весьма значительную сумму.

Лицо графа вытянулось, но онъ не сдлалъ никакого замчанія.

ХXXIV.
Великій коммерческій авторитетъ.

Молодымъ людямъ нетрудно было отыскать жилище г. Мельхиседека. Это былъ большой блый домъ восточнаго характера, съ безчисленными ршотчатыми окнами, фонтаномъ, бьющимъ посреди двора, и цлой толпой нубійскихъ и египетскихъ слугъ въ роскошныхъ, восточныхъ нарядахъ, праздно-шатающейся у воротъ.

На вопросъ Саксена, можно ли видть хозяина дома, изъ толпы отдлился важнаго вида армянинъ, въ длинномъ одяніи и высокой мховой шапк, и провелъ постителей черезъ дворъ, по длинному корридору въ небольшую комнату, меблированную на манеръ европейской конторы. Здсь ихъ принялъ господинъ самой благообразной наружности, сидящій у большой конторки, заваленной бумаги.

— Вроятно, г. Мельхиседекъ?… началъ Саксенъ.

Господинъ у конторки улыбнулся и отрицательно покачалъ головою.

— Секретарь г. Мельхиседека, къ вашимъ услугамъ, поправилъ онъ его.

— У меня крайне важное для меня дло до самаго г. Мельхиседека, сказалъ Саксенъ:— если онъ удлитъ мн нсколько минутъ.

Секретарь снова улыбнулся, какъ могъ бы улыбнуться визирь желанію незнакомца повидаться съ султаномъ.

— Если вы потрудитесь изложить мн суть вашего дла, сказалъ онъ:— я передамъ г. Мельхиседеку. Тогда, быть можетъ, онъ назначитъ вамъ свиданіе.

Саксенъ объяснилъ, какого рода свднія онъ желалъ бы получить, и секретарь, взявъ у молодыхъ людей ихъ карточки, оставилъ ихъ на нсколько минутъ однихъ.

— Коммерческій авторитетъ, какъ видно, въ великомъ почет въ этомъ краю, замтилъ лордъ Кастельтауерсъ.

— У коммерческаго авторитета во всякомъ случа божественный садъ, возразилъ Саксенъ, глядя изъ окна на пышныя клумбы съ цвтами, купы чинаръ и пальмъ, и мрачныя кипарисовыя аллеи.

— Дивный садъ! подтвердилъ графъ, и припомнилъ нсколько стиховъ изъ Теннисона.— А что ты думаешь, Трефольденъ, не скрывается ли гд нибудь за этими ршотками у коммерческаго авторитета персидская два ‘съ очами робкой газели’?

Въ эту минуту дверь снова тихо растворилась, и вмсто секретаря, въ комнату вошелъ армянинъ.

Онъ поклонился почти до земли и, попросивъ обоихъ эффенди пожаловать за нимъ, провелъ ихъ но широкой мраморной лстниц, черезъ длинный рядъ комнатъ, пышно убранныхъ, въ нолувосточномъ стил, диванами и тяжолыми драпировками, коврами, въ которыхъ беззвучно утопала нога, статуями, массивными бронзовыми украшеніями и часами, и большими картинами въ тяжелыхъ итальянскихъ рамахъ. Проведя постителей черезъ пять такихъ пріемныхъ залъ, армянинъ остановился у входа въ шестую, отодвинулъ бархатную занавсь и посторонился, чтобы дать имъ дорогу.

Передъ ними раскрылась комната, еще боле восточная по стилю, и, если возможно, еще боле роскошная по убранству. Въ окна глядлъ послдній алый лучъ заходящаго солнца. Воздухъ былъ насыщенъ благоуханіемъ розъ и померанцеваго цвта, смшаннымъ съ легкимъ, благовоннымъ дымомъ турецкаго табака.

При вход молодыхъ людей, на встрчу имъ, съ софы, помщавшейся на противоположномъ конц комнаты, поднялась высокая, сухощавая фигура, вся въ бломъ: то былъ мистеръ Мельхиседекъ.

‘Великій коммерческій авторитетъ’ былъ, безспорно, крайне замчательною личностью. Это былъ чистокровный еврей. Не нужно было быть этнологомъ, чтобы въ этомъ убдиться. Лицо его представляло рзкій семитическій типъ, съ глубоко-засвшими подъ лобною костью огненными глазами, темнымъ цвтомъ кожи, высокимъ, узкимъ, умнымъ лбомъ, чорной съ просдью бородой, и такими же усами. На голов у него была надта красная феска, весь же онъ былъ одтъ въ платье изъ тончайшаго полотна, которое лоснилось не хуже самаго лучшаго атласа. Пуговицы на его сюртук и жилет были тоже полотняныя, но рубашка застегивалась тремя великолпными брильянтовыми запонками, и длинная, смуглая, худая рука его, державшая чубукъ, тоже пылала драгоцнными камнями.

Передавая чубукъ одному изъ четырехъ роскошно наряженныхъ нубійскихъ невольниковъ, стоявшихъ за его софою, мистеръ Мельхиседекъ наклонилъ голову, указалъ рукою на диванъ и сказалъ, тономъ владтельнаго государя, принимающаго на аудіенціи:

— Господа, добро пожаловать.

Тогда подали трубки и кофе, по восточному обычаю, и впродолженіе нсколькихъ минутъ вс трое молча потягивали дымъ и попивали кофе.

Мельхиседекъ первый заговорилъ.

— Могу спросить, сказалъ онъ:— который изъ васъ, господа, носитъ имя мистера Трефольдена?

— Я, коротко отвчалъ Саксенъ.

Коммерческій авторитетъ вынулъ изо рта трубку и посмотрлъ на юношу съ видомъ нкотораго участія.

— Имя ваше мн хорошо извстно, мистеръ Трефольденъ, сказалъ онъ.— Вы недавно вступили во владніе состояніемъ, основаннымъ столтіе назадъ.

— Дйствительно, смясь согласился Саксенъ:— только я никакъ не ожидалъ, чтобы фактъ этотъ былъ извстенъ въ Египт.

— Вс сколько нибудь замчательные денежные факты извстны въ кругу капиталистовъ, возразилъ мистеръ Мельхиседекъ:— а трефольденское наслдство надлало много шума.

Затмъ онъ возвратился къ своей трубк, и кофе былъ поданъ вторично.

Саксенъ и Кастельтауерсъ перекинулись взглядами. Полувосточная важность еврея, его замчательная наружность, достойное паши великолпіе его чертоговъ и множество невольниковъ, населявшее ихъ, все это поражало и занимало молодыхъ путешественниковъ.

Повинуясь знаку графа, Саксенъ предоставилъ мистеру Мельхиседеку направлять разговоръ по своему усмотрнію.

Немного погодя, нубійцы убрали чашки и подали каждому изъ собесдниковъ по серебряной чаш съ розовой водой и по вышитой салфетк. Гости обмокнули пальцы въ душистую воду и обтерли ихъ объ салфетки. Затмъ невольники затворили окна, зажгли лампы и удалились.

Какъ только они скрылись, мистеръ Мельхиседекъ обратился къ Саксену:

— Если я правильно понялъ то, что говорилъ мн мой секретарь, то вамъ, мистеръ Трефольденъ, сказали, будто здсь, въ Александріи, недавно была учреждена контора новой англо-индійской компаніи, называющейся ‘Новымъ сухопутнымъ обществомъ желзной дороги и пароходства’, и вы желаете освдомиться, врно ли это свдніе?

— Объ этомъ мн освдомляться нечего, возразилъ Саксенъ:— я имю основаніе знать наврное о составленіи этой компаніи, и только желалъ бы…

— Могу спросить, какое же это основаніе?

— У меня есть акціи этой компаніи.

— Позволите-ли вы мн взглянуть на одну изъ этихъ акцій?

— Он не въ моихъ рукахъ, но хранятся у моего стряпчаго, онъ бережетъ вс мои бумаги и завдываетъ всми моими длами.

Мистеръ Мельхиседекъ взглянулъ на Саксена съ выраженіемъ лица, въ которомъ, черезъ восточную важность, сквозила зловщая полуулыбка, игравшая около угловъ его рта, и проговорилъ своимъ положительнымъ тономъ:

— Сэръ, такой компаніи нтъ.

— Однако…

— Такой компаніи нтъ. Вс торговыя ассоціаціи, образующіяся въ Англіи, должны быть вносимы, по закону, въ офиціальные архивы. Он не имютъ существованія, какъ ассоціаціи, покуда не вписаны такимъ образомъ, и только посл исполненія этой формальности получаютъ право законно вести то дло, для котораго он составились, сообразно со статьями своихъ уставовъ. Никакой ‘Новой сухопутной компаніи’ не было записано ни въ Англіи, ни гд бы то ни было, слдовательно — такой компаніи нтъ.

Саксенъ перемнился въ лиц, но промолчалъ.

Мистеръ Мельхиседекъ позвонилъ въ серебрянный колокольчикъ и на порог появился армянинъ, его камердинеръ.

— Атласъ! приказалъ хозяинъ коротко.

Армянинъ исчезъ, но черезъ минуту снова появился съ огромнымъ фоліантомъ, который мистеръ Мельхиседекъ раскрылъ на страниц, изображающей восточное полушаріе.

— Будьте такъ добры, мистеръ Трефольденъ, сказалъ онъ:— укажите мн этотъ предполагаемый трактъ.

Саксенъ провелъ пальцемъ по карт отъ Марселя, черезъ Мессинскій проливъ, въ Сидонъ, къ берегу Сиріи, отъ Сидона въ Пальмиру, отъ Пальмира вдоль Евфратской долины къ Персидскому заливу, и поперегъ залива въ Бомбэй. Въ то же время онъ излагалъ планъ компаніи. Планъ этотъ укладывался въ слова его такъ легко, блистательно, съ такой полнотой, что подъ конецъ объясненія, голосъ его принялъ торжествующую интонацію и вс его сомннія разсялись.

Но великій коммерческій авторитетъ только улыбался еще зловще прежняго.

— Васъ нагло надули, мистеръ Трефольденъ, сказалъ онъ наконецъ.— Никакихъ, описываемыхъ вами, инженерныхъ складовъ не устроено ни здсь, ни въ другомъ мст. Никакихъ инженеровъ не было прислано сюда на изысканія. Никакихъ директоровъ описываемой вами компаніи вы не найдете ни въ Сидон, ни въ Багдад. Все это дло — мене чмъ мыльный пузырь, это, просто — вымыселъ.

— Но не могло ли случиться, что какъ нибудь, безъ вашего вдома…

— Никакое предпріятіе на Восток не можетъ пойти въ ходъ безъ моего вдома, возразилъ мистеръ Мельхиседекъ, нсколько напыщенно.— У меня есть агенты на всемъ Восток, которыхъ единственное занятіе — доставлять мн постоянныя свднія объ этихъ предметахъ.

— Боже мой! проговорилъ Саксенъ тихо:— мн просто не врится.

— Сверхъ того, прибавилъ коммерческій авторитетъ:— подобное предпріятіе невозможно.

— Какъ такъ?

— Вопервыхъ, препятствія, мшающія проложенію пути по Евфратской долин, безчисленны, если только не совершенно непреодолимы. Вовторыхъ, Сидонъ, который въ этомъ план играетъ такую же важную роль, какъ Александрія въ настоящемъ восточномъ тракт — одно изъ самыхъ опасныхъ мстъ на всемъ сирійскомъ берегу.

— Возможно ли! воскликнулъ Саксенъ.— Я читалъ о сидонской гавани въ Гомер, въ Библіи, въ древней и средневковой исторіи. Вдь Сидонъ былъ же нкогда морскимъ портомъ.

— Да, нкогда былъ, отвтилъ еврей:— но уже боле двухсотъ лтъ какъ пересталъ быть имъ. Когда эмиръ Факреддинъ защищалъ свою территорію противъ нападенія султана Амурата IV, онъ засыпалъ гавань, чтобы отнять у турецкаго флота возможность приблизиться къ городу. Съ тхъ поръ ни одинъ корабль сколько нибудь значительныхъ размровъ уже не рисковалъ входить въ гавань.

Саксенъ сидлъ, совсмъ растерянный, съ глазами, устремленными на карту.

— Васъ, повидимому, ограбили на весьма значительную сумму, замтилъ мистеръ Мельхиседекъ съ вжливымъ участіемъ.

— Этой участи, возразилъ Саксенъ:— подвергается, я полагаю, всякій богачъ, несмыслящій въ длахъ, меня не столько деньги смущаютъ, какъ… какъ…

— Ну да, договорилъ мистеръ Мельхиседекъ:— какъ подлость обмана.

Саксена передернуло, какъ будто это слово ужалило его.

— Я очень вамъ обязанъ, проговорилъ онъ торопливо.

— Ршительно не за что, мистеръ Трефольденъ. Я весьма радъ, что могъ быть вамъ полезенъ.

Съ этими словами мистеръ Мельхиседекъ снова позвонилъ, церемонно раскланялся съ постителями и уже не садился, покуда армянинъ не проводилъ ихъ изъ комнаты.

Они вышли тмъ же путемъ, какимъ пришли, черезъ ту же роскошную анфиладу, внизъ по той же богатой мраморной лстниц, теперь уже ярко освщенной множествомъ лампъ, изукрашенныхъ причудливыми, но красивыми узорами, наконецъ черезъ тотъ же обширный дворъ.

Темнло. Прохладный втерокъ тянулъ съ моря, франкскій кварталъ пестрлъ гуляющими, военная музыка играла на большой площади передъ французскимъ консульствомъ.

Но Саксенъ большими шагами, не оглядываясь, направлялся къ ‘Hotel d’Europe’, а Кастельтауерсъ шелъ молча за нимъ. Только когда они остались вдвоемъ въ своей общей гостиной, графъ ршился прервать раздуміе пріятеля.

— А вдь скверное, кажется, дло-то, Трефольденъ, а? сказалъ онъ.

— Ужь такое скверное, что страхъ, подтвердилъ Саксенъ, мрачно облокотясь на окно.

Графъ положилъ руку на плечо юноши.

— Много у тебя пропадаетъ? спросилъ онъ тихо.

— Почти половина моего состоянія.

— Боже! Трефольденъ!…

Саксенъ горько вздохнулъ.

— Да, продолжалъ онъ.— То, что я теряю, нужно считать не тысячами, и не десятками тысячъ, и не сотнями тысячъ, а мильонами. Я ограбленъ на два мильона.

— Ограбленъ, но не безвозвратно. Ты можешь обратиться къ закону.

— Законъ мн не можетъ прмочь. отвчалъ Саксенъ.

— Какъ, не можетъ! Законъ можетъ все дло поправить, если безотлагательно къ нему обратиться. Если даже мошенники и убжали, то можно направить на нихъ хоть сотню сыщиковъ, можно загнать ихъ какъ зврей зловредныхъ, можно…

— Говорю тебя, Кастельтауерсъ, ничего тутъ нельзя сдлать, нетерпливо перебилъ его Саксенъ.

— Почему же, однако?

Саксенъ молчалъ.

— Кто представилъ теб этотъ планъ? Кто продалъ теб поддльныя акціи?

Саксенъ все еще не отвчалъ.

Предчувствіе истины внезапно промелькнуло въ голов лорда Кастельтауерса.

— Боже милостивый! вскричалъ онъ, запинаясь:— неужели… не можетъ быть… неужели мистеръ Трефольденъ?…

— Не спрашивай! прервалъ его Саксенъ съ страстнымъ порывомъ:— не спрашивай.

Потомъ онъ вдругъ весь какъ-то опустился, и воскликнулъ:

— Вдь мн не денегъ жаль, Кастельтауерсъ, видитъ Богъ — не денегъ!

— Я это понимаю, отвчалъ графъ, не мене взволнованный, нежели самъ Саксенъ.— Кто бы могъ вообразить, что мистеръ Трефольденъ окажется такимъ низкимъ человкомъ?

— Мой близкій родственникъ — другъ мой, котораго я любилъ, которому я врилъ.

— Другъ, которому вс мы врили, дополнилъ графъ.

Вдругъ Саксенъ взглянулъ на него съ испуганнымъ, почти умоляющимъ выраженіемъ, полураскрылъ губы, какъ-бы готовясь говорить, но удержался и отвернулся съ тяжкимъ вздохомъ.

Теперь ужь онъ не сомнвался, что его родственникъ воспользовался и двадцатью-пятью-тысячами фунтовъ лорда Кастельтауерса, но онъ не могъ заставить себя выговорить свои подозрнія. Къ тому же, у него еще оставалась слабая надежда…

Во всякомъ случа, онъ ршился ждать — ждать и подумать.

XXXV.
На что ршиться.

Бываютъ въ жизни такіе случаи, когда каждый человкъ можетъ обратиться за совтомъ единственно къ собственнымъ своимъ думамъ, когда даже наимене опытный человкъ лучше моаіетъ пособить самъ себ, нежели могутъ пособить ему другіе, когда самый умный посторонній совтъ ничего не стоитъ въ сравненіи съ совтомъ, который человкъ находитъ самъ въ себ. Такимъ именно было положеніе Саксена, когда онъ сдлалъ горькое открытіе, неожиданно обличившее передъ нимъ всю гнусность его родственника. Онъ не зналъ, что ему длать, не зналъ, что и думать. Ему казалось, что самое небо заволокло черной тнью, что все измнилось, стало не тмъ, что было за нсколько часовъ. Простосердечная вра въ ближнихъ, которая придавала его богатству такую прелесть его жизни — такую сладость, настоящему — такую солнечную ясность, будущности — такую радужность, эта вра, въ одно мгновеніе, была потрясена до основанія. Его ощущенія походили на ощущенія человка, застигнутаго землетрясеніемъ, который на томъ самомъ мст, гд стояло его жилище, видитъ груду развалинъ, и на мст своего сада, красовавшагося деревьями и цвтами — зіяющую пропасть: онъ боится шевельнуться, боится и стоять неподвижно, боится сдлать шагъ назадъ или впередъ, думая, что вотъ-вотъ разверзнется подъ нимъ земля и поглотитъ его. Ни передъ собою, ни за собою онъ не видитъ ничего, кром слдовъ опустошенія.

Дйствительно, какъ онъ сказалъ Кастельтауерсу въ первую минуту своего горя, Саксенъ жаллъ не о деньгахъ. Онъ отдалъ бы больше того, чего лишился, чтобы имть возможность снова вровать въ Вильяма Трефольдена, снова знать его за хорошаго, честнаго человка. Не деньги его смущали. Онъ почти о нихъ и не вспоминалъ. Онъ и безъ нихъ былъ богатъ. Можетъ быть, лучше было бы, еслибы онъ никогда не имлъ этихъ денегъ, разсуждалъ онъ, начиная гнушаться богатства, натворившаго столько зла. Нтъ, его приводило въ отчаяніе то, что онъ, въ простот своего честнаго, теплаго сердца, любилъ своего родственника, искренно любилъ его, доврился ему безусловно — то, что онъ во все время былъ только слпой жертвою исполинскаго мошенничества, сознательно задуманнаго, безпощадно приведеннаго въ исполненіе, хладнокровно довершеннаго. Вотъ что такъ больно его пришибло, вотъ въ чемъ было, его горе, вотъ что надрывало его сердце.

И эту боль, эту борьбу, эту думу, ему приходилось вынести, выдержать, передумать одному, своими собственными силами. Прежде всего ему нужно было обсудить, за что приняться. Въ этомъ заключалась главная задача.

На одно онъ твердо ршился: не прибгать къ закону! ршился съ первой же минуты. Пусть пропадаютъ деньги, во всякомъ случа, онъ никогда не замараетъ имени Трефольденовъ передъ публичнымъ судомъ, не повлечетъ въ тюремный позоръ человка, котораго называлъ священнымъ именемъ друга. Но въ то же время, не найдется ли еще какая-нибудь возможность воротить хотя часть денегъ? Вильямъ Трефольденъ увренъ, что онъ, Саксенъ, теперь въ Норвегіи, и безъ сомннія, разсчитываетъ, для завершенія своихъ замысловъ, именно на т три мсяца, которые Саксенъ назначилъ на свою сверную экспедицію. Онъ, можетъ быть, еще не бжалъ.

Чмъ боле Саксенъ раздумывалъ, тмъ боле онъ убждался, что благоразумне всего будетъ поспшить обратно въ Лондонъ, явиться самому къ своему родственнику, и постараться вырвать изъ его рукъ все, что еще можно спасти изъ украденныхъ имъ мильоновъ. Шансы представлялись самые сомнительные, но, даже сознавая всю невроятность успха, игра все-таки стоила свчъ!

А Кастельтауерская закладная… впрочемъ, относительно этого обстоятельства Саксенъ уже разсудилъ про себя, какъ лучше распорядиться.

Бдный мальчикъ всю ночь лежалъ безъ сна, ворочая вс эти мысли въ своей голов, и утромъ рано, чуть разсвло, сошелъ внизъ, даже не постучавъ въ дверь лорда Кастельтауерса, и вышелъ на улицу.

Когда онъ возвратился къ завтраку, лицо его сіяло ршимостью.

— Я былъ на пристани, Кастельтауерсъ, сказалъ онъ:— взглянулъ на ‘Албулу’ и кое о чемъ тамъ поразспросилъ. Я думаю, не бросить ли намъ нашу прогулку по Средиземному морю, и не вернуться ли восвояси.

— Разумется, отвчалъ графъ.— Я самъ хотлъ предложить теб, еслибы ты меня не предупредилъ.

— И ужь если хать, то чмъ скоре, тмъ лучше.

— Ты подешь, конечно, на пароход?

— Непремнно бы похалъ, еслибы была возможность, но французскій пассажирскій пароходъ только что отплылъ вчера, и до слдующей недли не отправится ни одинъ изъ пароходовъ восточной компаніи, такъ что единственное, что намъ остается теперь длать, это — не разлучаться покуда съ яхтой. Втеръ дуетъ какъ разъ попутный, наша Албула понесется по вод какъ настоящая чайка, и если мы прямо поплывемъ въ Мальту, то можемъ еще захватить тамъ какой нибудь итальянскій пароходъ. Во всякомъ случа, мы не будемъ стоять на мст, и при такой невыносимой непосдливости, какая теперь овладла мною, самый процесъ движенія уже великое облегченіе.

— Я готовъ хать съ тобою хоть сію минуту, объявилъ графъ.

— Благодарю тебя, возразилъ Саксенъ со вздохомъ.— Только ты долженъ воротиться сюда, когда сбудешь меня съ плечъ долой, и прохать дальше въ Каиръ и къ пирамидамъ, какъ мы располагали, прежде нежели это случилось.

— Безъ тебя-то?

— Что жь такое? Я, конечно, оставлю яхту на твоемъ попеченіи.

Графъ покачалъ головою.

— Нтъ, Трефольденъ, это не дло, сказалъ онъ.— Яхта можетъ отправиться домой на попеченіи шкипера, а намъ съ тобою не приходится разставаться, если только ты почему нибудь не предпочитаешь остаться безъ меня.

— Вздоръ какой! только…

— Никакихъ ‘только’ я знать не хочу. Одинокое скитаніе вовсе не иметъ никакой прелести для меня, и если ты откажешься отъ моего общества, то я прямо, безъ оглядки, махну къ себ въ Кастельтауерсъ.

И такъ было ршено, что друзья сядутъ на яхту ни минуты не мшкая, и направятся прямымъ путемъ въ ближайшій портъ, въ которомъ имлась надежда застать пароходъ, отправляющійся въ Марсель.

XXXVI.
На обратномъ пути.

Что судьба вчно распоряжается на зло спшащимъ, что отроду еще ничего никому не давалось въ самую минуту надобности, что непремнно либо поздъ опоздаетъ на полчаса, либо часы отстанутъ на десять минутъ, именно когда каждое мгновеніе дороже золота и все существо человка какъ-бы сосредоточивается въ одномъ порыв ‘впередъ’ — все это такіе факты, для подтвержденія которыхъ достаточно опыта, выпавшаго на долю каждаго изъ насъ.

Такъ и въ настоящемъ случа, сообразно съ тмъ порядкомъ вещей, который можно бы назвать закономъ помхи и препятствій, ‘Албула’ опоздала въ Мальту къ отъзду парохода полутора часомъ. Путешественниковъ увряли, что, пользуясь попутнымъ втромъ, они въ Мессин захватятъ пароходъ, идущій прямымъ путемъ въ Марсель, они поплыли дале на всхъ парусахъ, но въ Мессин узнали, что пароходъ только что ушелъ въ полдень того же дня, и что до слдующей недли другого не отправляется. Оставалось одно: хать на яхт же въ Неаполь.

Но втеръ уже не былъ вполн попутный, такъ что подвигались они уже гораздо тише. Съ трудомъ пробравшись вдоль калабрійскаго берега, они увидали передъ собою дивныя панорамы, поочередно образуемыя Салернскимъ заливомъ, пестумскими развалинами, живописными городами Салерно и Амальфи, Везувіемъ, и наконецъ роскошную неаполитанскую бухту, съ ея сторожевыми островами, охраняющими входъ въ нее съ моря.

Они причалили къ Molo Grande. Блый флагъ Бурбоновъ разввался съ обоихъ набережныхъ замковъ (Castel Nuovo и Castel dell’Uovo), съ нагорной крпости, Castel S.-Elmo, съ арсенала, и съ мачтъ стоявшихъ въ пристани военныхъ судовъ. По выдающейся въ море каменной плотин расхаживали неаполитанскіе часовые съ ихъ блыми портупеями, такими самыми, въ какія Саксенъ съ Кастельтауерсомъ такъ усердно стрляли въ Мелаццо.

Они скоро удостоврились, что именно тотъ пароходъ, который отплылъ изъ Мессины передъ самымъ ихъ пріздомъ, всего нужне для нихъ было бы тамъ захватить и теперь. Прямо въ Марсель не отъзжалъ ни одинъ другой, да и вообще никакой пароходъ не долженъ былъ отправляться ране двухъ дней. Они пріхали въ четвергъ утромъ, распредленіе же сообщеній съ Франціей въ то время было слдующее: пароходъ французскаго общества ‘Messageries Impriales’ отходилъ по вторникамъ въ пять часовъ вечера, пароходъ неаполитанской компаніи отходилъ въ тотъ же часъ по пятницамъ, наконецъ было еще два пассааіирскихъ парохода, которые отправлялись по субботамъ, да какой-то купеческій пароходъ, который не имлъ опредленнаго времени для отъзда, но думалъ собраться къ этому же дню. Но каждый изъ этихъ пароходовъ непремнно зазжалъ въ Чивита-Векію, а нкоторые, кром того, касались еще Ливорно и Генуи. Словомъ, не было ни малйшей возможности выбраться изъ Неаполя до субботы, да и то еще предстояла потеря времени, въ вид зазда въ папскій портъ.

Длать, однако, было нечего. Волей-неволей приходилось прождать около двухъ сутокъ, и путешественники ршились, по крайней-мр, провести это время по возможности пріятно, графъ взялся показать Саксену Неаполь, на сколько это позволяла короткость времени.

Здсь не мсто разсказывать, какъ они прокатились въ Помпею по желзной дорог, пообдали на Кьяна, слушали ‘Barbiere’ въ театр Сан-Карло, ужинали на открытомъ воздух на террас гостиницы, нались всласть макаронъ и мороженаго, и гуляли вдоль Мола, любуясь огневымъ заревомъ Везувія еще долго посл того часа, когда каждому добропорядочному путешественнику полагается мирно почивать въ постел.

Для посторонняго глаза, красавецъ-городъ казался олицетвореніемъ беззаботнаго спокойствія, праздничнаго веселья. Кто могъ бы, не будучи знакомъ съ каждой интонаціей народнаго голоса, съ каждымъ проблескомъ народнаго юмора, отгадать, что въ сердц этой шумной, крикливой, смющейся толпы накипаетъ бунтъ и месть? Кому приснилось бы, что проповдникъ, ораторствующій на Largo del Mercato, потому только не взываетъ къ оружію, что его отъ такого воззванія удерживаетъ видъ блыхъ портупей, мелькающихъ, какъ-бы ненарокомъ, тамъ и сямъ, среди толпы? Или что народный ‘Canta-Storia’ (импровизаторъ), нараспвъ вытягивающій свои монотонныя станцы передъ жадно слушающимъ его кружкомъ лодочниковъ и лацзароновъ, выглядываетъ минуту, когда караульный отойдетъ подальше, чтобы имя какого нибудь Ринальдо замнить именемъ Гарибальди? Кому бы пришло въ голову, что въ каждомъ caff, каждой trattoria, у каждаго лотка съ макаронами или лимонадомъ, вокругъ каждаго помоста фокусника или pulcinella, на паперти каждой церкви, во всхъ умахъ, на всхъ устахъ, былъ одинъ всепоглощающій помыселъ, одинъ животрепещущій разговоръ: о приближеніи національнаго ополченія?

А между тмъ, таково именно было состояніе народа. Гарибальди только еще за нсколько дней передъ тмъ переплылъ проливъ и высадился въ Калабріи, и въ Неапол клокотали глухая надежда и торжество. Въ воздух носились безумнйшіе расказы, сумасброднйшія ожиданія. Каждый шепталъ на ухо сосду: Viva Garibaldi! но никто еще не осмливался громко произносить народный лозунгъ. Между тмъ подпольная революціонная пропаганда неудержимымъ теченіемъ начинала волновать поверхность неаполитанской жизни. Хотя еще не явное для случайнаго наблюдателя, это настроеніе очень хорошо понималось властями, которыя напрягали послднія силы, чтобы придушить его до конца. Пушки крпостей S.-Elmo, Castel Nuovo и Castel dell’ Uovo грозно зіяли на городъ, небольшія военныя команды то и дло разгуливали но главнымъ улицамъ, въ перемжку съ толпою. Маленькій театрикъ С.-Карлино былъ строго на-строго закрытъ. Саксенъ и Кастельтауерсъ завернули-было въ него, думая мимоходомъ навстить плутовато-остроумнаго народнаго любимца Pulchinella, но нашли что двери затворены и передъ ними прохаживался часовой. Шутъ-патріотъ сдлался жертвою своихъ политическихъ убжденій и сидлъ въ собственномъ своемъ театрик, пожалованный въ государственные преступники.

Таково было состояніе Неаполя, при первомъ знакомств съ нимъ Саксена. Король безвыходно сидлъ въ своемъ дворц, народъ все боле приходилъ въ броженіе, а Гарибальди все ближе подступалъ къ столиц.

XXXVII.
Почеркъ Колонны.

Путешественники собирались на Везувій.

Какъ не воскликнуть: счастливая молодость! которая можетъ такъ легко забывать всякія заботы и предаваться радостному теченію жизни! Вотъ хоть бы эти два молодые пріятеля: они наскоро распоряжались завтракомъ на террас своей гостиницы, между тмъ, какъ передъ ея воротами дожидалась коляска, чтобы везти ихъ въ Резину. Встали они вмст съ солнцемъ, полные жизни и веселья, болтали боле чмъ ли, а смялись и того боле. Кто бы, глядя на нихъ, подумалъ, что одинъ изъ нихъ лишился полсостоянія, а другой — отвергнутъ своей возлюбленной? Кто бы подумалъ, что въ сердц каждаго изъ нихъ кроется истинное, невымышленное горе? И кто бы не позавидовалъ здоровой живучести ихъ натуръ, благодаря которой они могли отклонять отъ себя свое горе и наслаждаться настоящей, солнечной минутою?

— Чортъ побери эту руку! сказалъ графъ: — какъ я взберусь на конусъ, не имя возможности владть ею?

— Придется снести тебя, ршилъ Саксенъ, не шутя припадая къ душистому бифстексу, окруженному золотистымъ жаренымъ картофелемъ: — оно и дорого и позорно, но другаго средства не придумаю.

— Добровольно обратиться въ тюкъ? обидлся графъ: — никогда! Разв я не мужчина и не двуногое животное?

— Мужчины и двуногія животныя подчасъ должны длать то, что имъ нелюбо, равно какъ и женщины и четвероногія, я полагаю, весьма основательно философствовалъ Саксенъ.

— Остается въ утшеніе одинъ достоврный фактъ, возразилъ графъ:— а именно — что мужчинамъ и двуногимъ положительно лучше жить на свт, по крайней-мр на этомъ свт.

— Въ этомъ не имется ни малйшаго сомннія! Что за прелесть, однако, эта Лакрима-Кристи!

— А вотъ гамъ на улиц жмется и ёжится бдняга — ему какъ будто не особенно сладко живется, замтилъ графъ, бросая пригоршню мелочи нищему, который не переставалъ кланяться и невнятно что-то бормотать съ той самой минуты, какъ пріятели сли за столъ.

Слуга пожалъ плечами и презрительно улыбнулся.

— Son tutti ladroni, signore, сказалъ онъ:— tutti tutti! (Вс они мошенники, синьоръ, вс).

Нищій подобралъ деньги со всевозможными выраженіями благодарности, поименно прозывая на щедраго подаятеля благословенія всего липа святыхъ.

— Боже милостивый! вдругъ вскричалъ Саксенъ, ставя на столъ нетронутымъ стаканъ, который онъ только что поднялъ къ губамъ.

Графъ изумленно поглядлъ на него.

— Что съ тобою, братецъ? сказалъ онъ.— Ты точно привидніе увидалъ.

Но Саксенъ, вмсто отвта, обратился къ слуг:

— Принесите мн чашку крпкаго кофе, да поскоре.

Слуга скрылся. Тогда Саксенъ положилъ руку свою на руку пріятеля, пригнулся къ самому его лицу и проговорилъ торопливымъ шопотомъ.

— Вдь это синьоръ Монтекуккули — тотъ самый, котораго я видлъ разъ въ Кастельтауерс!

— Монтекуккули! Гд? Что ты толкуешь?

— Да вонъ тамъ — нищій-то, разв не видишь! Онъ хочетъ что-то сказать намъ!

— Да увренъ ли ты?

— Какъ же не увренъ! Я ясно разглядлъ лицо его!… Ну, вотъ видишь!

Нищій отошелъ немного въ тнь, но въ эту минуту небольшой камень пролетлъ но воздуху, и при послднихъ словахъ Саксена брякнулся на самую середину стола. Камешекъ былъ обернутъ въ бумажку, и графъ едва усплъ спрятать ее до возвращенія слуги. Какъ только представился случай снова удалить этого господина, молодые люди бросились разсматривать бумажку.

— Почеркъ Колонны! воскликнулъ графъ, взглянувъ на записку

Въ ней было написано всего три-четыре строки, слдующаго содержанія:

Въ большой опасности. Скрываюсь близъ берега. Непріятели на сторож. Достаньте парусную лодку. Бросьте якорь около берега, у кумскихъ развалинъ. Приготовьте и простую лодку съ веслами, и ждите сигнала, когда стемнетъ.

— Какое счастье, что мы здсь задержаны! было первымъ восклицаніемъ Саксена.

— О Везувіи нечего и думать, сказалъ графъ.

— Какой тутъ Везувій!

— Мы можемъ сказать, что раздумали, и предпочитаемъ прокатиться по заливу. Нетрудно будетъ прокрейсировать близь берега, по означенному направленію: можно будетъ половить рыбы, либо снимать эскизы.

— Ничего нтъ легче.

— Ну, и увеземъ его какъ-нибудь.

— Увеземъ, подъ носомъ у Франциска II!

XXXVIII.
Чистокровные англійскіе туристы.

‘Албула’, какъ-будто напоказъ, все утро гуляла по заливу, но посл полудня обогнула Monte Procido, и бросила якорь на мст, указанномъ Колонною.

Экипажъ ея увеличился однимъ малорослымъ, живымъ, смуглымъ итальянскимъ матросомъ, съ золотыми колечками въ ушахъ, и красной, рыбацкой шапкой на голов. Саксенъ, повидимому, случайно подобралъ его гд-то на набережной, и не пробылъ онъ на палуб пяти минутъ, какъ уже обнаружилъ свою полнйшую неспособность обращаться съ карабельными снастями. Матросъ этотъ былъ не кто иной, какъ Монтекуккули.

Онъ самъ ежечасно подвергался опасности быть узнану, тщетно стараясь, впродолженіе уже трехъ дней, освободить Колонну, скрывавшагося въ Кумахъ. Видя невозможность предпринять подобную попытку съ моря, вслдствіе бдительности портовой полиціи, онъ готовился уже снарядить вооруженную сухопутную экспедицію, когда услыхалъ о прибытіи въ гавань какой-то англійской яхты. Къ ночи онъ самъ отправился на Моло, и къ великой радости своей, развдалъ, что ‘Албула’ принадлежитъ Саксену Трефольдену, и что лордъ Кастельтауерсъ вмст съ нимъ квартируетъ въ ‘Htel de la Grande Bretagne’.

— Я старался повидаться съ вами еще вчера вечеромъ, разсказывалъ итальянецъ, когда вс трое разговорились, облокотясь на бортъ яхты:— но, хотя я во многихъ мстахъ слыхалъ о васъ, мн ни въ одномъ не удавалось поймать васъ. Сегодня утромъ, однако, я ршился добиться своего, и съ самаго разсвта шатался по Кьяна, поджидая удобнаго случая.

— Очень неосторожно было со стороны Колонны перебираться сюда прежде, нежели Гарибальди прибылъ въ Неаполь, замтилъ графъ.

— Неосторожно! Чистое сумасшествіе. Какъ есть — сумасшествіе. Я самъ вотъ уже три недли, какъ живу въ Неапол, участвую во всхъ собраніяхъ нашихъ тайныхъ обществъ и пускаю по рукамъ прокламаціи диктатора. За то же меня и знаютъ только наши, да и за мою голову не положено награды. Я на дняхъ слыхалъ, что Колонна былъ въ Гаэт, да не поврилъ.

— Въ Гаэт! повторилъ графъ.— Чего ему искать, какъ не смерти, въ такой роялистской твердын, какова Гаэта?

— То-то и есть! Ma che volete! Онъ всю жизнь только и длаетъ, что съ разбга суется головою въ львиную пасть.

— Дай-то Богъ, чтобы ему вывезло и на этотъ разъ!

— Еслибы я не зналъ, что никакой рук въ мір не поддлать его руки, я бы заподозрилъ западню подъ его запиской, но въ этомъ случа сомнніе невозможно.

— Какимъ способомъ она была вамъ доставлена? спросилъ графъ.

— Она была оставлена, нсколько таинственно, въ маленькой trattoria, гд я обыкновенно обдаю. Принесъ ее мальчикъ, никому неизвстный, отдалъ, ни слова не говоря, и убжалъ.

— Но что же синьору Колонн длать въ Гаэт? добивался Саксенъ.

Итальянецъ знаменательно пожалъ плечами.

— Только войди Гарибальди въ Неаполь въ одни ворота, отвчалъ онъ:— Франческо выйдетъ въ другія, а Гаэта служила пріютомъ пап десять лтъ назадъ. Справиться съ этимъ городомъ нелегко, и конечно, еслибы можно было напередъ увриться въ немъ, то наши надежды значительно утвердились бы. Но не Колонн слдовало пускаться на такую экспедицію. Если и рисковать, то не такой драгоцнной жизнью, какъ его.

— Гд-то онъ теперь! молвилъ графъ, тревожно оглядывая берегъ въ подзорную трубу.

— Я догадываюсь, возразилъ Монтекуккули:— видите вы, вонъ ту волканическую возвышенность, поодаль отъ берега? Это Кумскій Акрополисъ, въ потайныхъ углубленіяхъ и ходахъ, которыми онъ перерзывается по всмъ направленіямъ, цлый полкъ могъ бы свободно укрыться.

— Вижу, вижу! вскричалъ Саксенъ:— точно кротовыя норы.

— Ихъ сотни, и вс он высчены въ камн. Он считались незапамятной древностью еще во времена Виргилія, и никто не знаетъ, ни куда ведутъ он, ни какими руками он были высчены.

Ршили, чтобы Саксену и Кастельтауерсу выдти на берегъ, какъ-бы для того, чтобы снимать видъ, а ‘Албулу’ оставить на якор въ полмили отъ берега. Они отчалили отъ яхты на небольшой лодочк, взявъ съ собою одного изъ Саксеновыхъ англійскихъ матросовъ, и оставивъ Монтекуккули на яхт.

Берегъ въ этомъ мст былъ плоскій и топкій, окаймленный высокимъ камышомъ, и усянный обломками очень старинныхъ каменныхъ построекъ. Въ этомъ-то камыш они прикрпили лодку, и выйдя на берегъ, увидли передъ собою неаполитанскаго часового, словно выросшаго изъ земли.

До этой минуты не видать было ни одной души вдоль всего пустыннаго берега. Они тщательно оглядли всю мстность съ ‘Албулы’, и не примтивъ ни малйшаго признака жизни на нсколько миль ни вправо ни влво, вообразили, что ничего легче не можетъ быть, какъ увезти своего бглеца, хоть среди благо для, а тутъ, едва ступили они на прибрежный песокъ, какъ опасность, угрожающая ихъ другу, явилась прямо передъ ними, въ воплощенномъ вид — въ образ вооружоннаго часового.

Солдатъ не окликалъ ихъ, и не мшалъ выходить на берегъ, только стоялъ, опершись на ружье, и спокойно наблюдалъ за движеніями ихъ. Саксенъ и Кастельтауерсъ, съ другой стороны, съ видомъ величайшаго равнодушія, закурили сигары и принялись отыскивать подходящій point-de-vue.

Минуту спустя графъ подошелъ къ часовому.

— Scusate, атісо, сказалъ онъ:— что это тамъ за возвышенность?

— la rocca di Cumae, signore, отвчалъ тотъ.

— Cume? повторилъ графъ.

— Si, signore. Cumae antico.

— Grazietantel и Кастельтауерсъ тутъ же вынулъ изъ кармана книгу и началъ читать. Это была третья часть Чайльд-Гарольда, но солдатъ ршилъ, что это, должно быть, какой нибудь ‘указатель’, и принявъ пришельцовъ за безвредныхъ туристовъ, не обращалъ уже боле никакого вниманія на нихъ.

Они прошлись немного дале по берегу, пока не дошли до небольшой кущи кедровъ, подъ тнью которыхъ услись. Саксенъ, хотя, неправд сказать, далеко не мастеръ этого дла, принялся рисовать. Вдругъ появился еще часовой. Онъ, подобно первому, словно изъ земли выросъ, впрочемъ, не обнаруживалъ особенной бдительности. Медленно пройдясь раза два мимо кедровой кущи, онъ отошелъ на маленькій пригорокъ, на разстояніи около четверти мили, и тамъ расположился.

— Трефольденъ, сказалъ графъ: — а вдь за нами слдятъ.

— Дло ясное.

— Что жь тутъ длать?

— А ужь и богъ-знаетъ.

— Я начинаю думать, что тутъ везд кишитъ солдатами.

— А у меня такого рода чувство, какъ будто самый воздухъ населенъ глазами и ушами.

— Бдный Колонна!

Нсколько минутъ молчанія.

— Знаешь что, по моему, намъ слдуетъ сдлать, Кастельтауерсъ, наконецъ сказалъ Саксенъ: — намъ надо сдлать видъ, какъ будто узжаемъ и возвратиться къ вечеру.

Несмотря на свою озабоченность, графъ не могъ удержаться отъ смха.

— Нтъ, братецъ, сказалъ онъ:— у тебя, какъ видно, положительно нтъ способности къ интриг.

— Разв планъ мой нехорошъ?

— Планъ твой — невиннйшее порожденіе безхитростнйшаго мозга. Нтъ, нтъ: мы должны распорядиться несравненно умне.

— Въ такомъ случа ужь самъ придумай.

— Кажется, я уже и придумалъ. Мы должны провести еще нсколько часовъ за рисованіемъ. Затмъ притворимся голодными…

— Какое тутъ притворство! Я и то страшно голоденъ.

— Ну, такъ прибереги аппетитъ до поры до времени, потому, что я намренъ не сходить съ, мста до сумерекъ, значитъ объ обд отложи покуда попеченіе. Когда настанетъ время, мы смло подойдемъ къ одному изъ часовыхъ, спросимъ дорогу къ ближайшей тратторіи и перекусимъ тамъ что нибудь. Этимъ временемъ совсмъ стемнетъ. Колонн тогда можно будетъ прокрасться къ берегу и притаиться въ нашей лодк, и наша цль будетъ достигнута блистательнымъ образомъ.

— А мн кажется, возразилъ Саксенъ: — что лучше было бы исполнить въ точности наставленія Колонны, и не прізжать до захожденія солнца.

Графъ отрицательно покачалъ головою.

— Напротивъ, нашимъ единственнымъ средствомъ къ успху было именно выдти на берегъ открыто, рисовать, глазть, словомъ — разыгривать чистокровныхъ англійскихъ туристовъ. Этимъ мы отводимъ подозрнія, тогда какъ еслибы мы стали пробираться вдоль берега посл захожденія солнца, мы бы непремнно возбудили вниманіе всхъ роялистовъ на десять миль въ окружности.

— Ты, конечно, правъ, согласился Саксенъ: — а только я сть хочу.

— Ничего, потерпишь.

— Только сидть, какъ угодно, не стану на одномъ мст. Давай лучше развалины осмотримъ.

— Не лучше ли теб сначала кончить эскизъ?

— Эскизъ! презрительно повторилъ Саксенъ: — такую дрянь стану я еще кончать! Чмъ больше я воя:усь съ ними, тмъ они хуже у меня выходятъ. Вотъ и этотъ — еслибы я его бросилъ полчаса назадъ, онъ былъ бы несравненно лучше.

Графъ еще раздумывалъ. Не зная, гд именно скрывается Колонна, онъ сомнвался: слдуетъ ли имъ идти смотрть развалины или нтъ. Наконецъ ршили, что чистокровные англійскіе туристы непремнно обязаны осмотрть все, что только моа,но, и отправились по голой равнин, нещадно припекаемые солнцемъ, къ подножію кумскаго холма. Но тутъ, около такъ-называемаго Arco Felice, ихъ встртилъ третій часовой, и довольно безцеремонно загородилъ имъ дорогу штыкомъ, объявляя, что въ развалины публика не допускается иначе, какъ по билету, выданному королевскимъ камергеромъ. Они пробовали уговаривать его, подкупить — напрасно: солдатъ оставался неумолимымъ, и Саксену пришлось весь день пробавляться эскизами.

Наконецъ жаръ началъ спадать и графъ разсудилъ, что теперь уже можно приступить къ исполненію второй части задуманной програмы. Они возвратились къ часовому, стоявшему у Arco Felice, и спросили его, не знаетъ ли онъ, гд бы тутъ можно купить чего нибудь пость?

Солдатъ повелъ плечами, и сказалъ, что врядъ-ли найдется что нибудь съдомое по близости, разв въ Патріа.

— А далеко ли до Патріа?

— Миль восемь будетъ.

— Восемь миль! но вдь, атісо, мы съ утра не вши — голодны, какъ собаки. Нтъ ли тутъ хоть жилья какого нибудь?

— Oh, Sicuro, есть тутъ близко рodere, всего четверть часа ходьбы.

— Въ какую сторону?

— По дорог, вдоль берега, въ Литернумъ.

— Grazietante! Buona sera, атісо.

— Buona sera, signore.

И молодые люди поспшили направиться по указанному имъ пути.

XXXIV.
Крикъ Кью.

Они шли вдоль берега, и солнце уже низко спустилось, когда они нашли мызу, цль своей прогулки. Это было большое, расползшееся во вс стороны, ветхое строеніе, со стнъ котораго повсюду лупилась побурвшая отъ времени штукатурка. Нсколько исхудавшихъ быковъ лежали въ разсыпную на покрытой тщедушной травою полян, птухъ хорохорился на куч навоза, лежавшей передъ дверью, да дв, болзненнаго вида женщины усердно сучили пряжу подъ тнью винограднаго навса, выходившаго на море.

Эти женщины суетливо бросили свои прялки, лишь только подошелъ къ нимъ лордъ Кастельтауерсъ, и поспшили поставить передъ путешественниками т нероскошныя снди, какія имлись въ ихъ бдномъ хозяйств. Кром яичницы, ржаного хлба, соленой рыбы, да кое-какихъ плодовъ, он не могли предложить имъ ничего. Но Саксенъ и Кастельтауерсъ недаромъ постились съ утра. Они пообдали такъ же вкусно, какъ будто столъ ихъ былъ накрытъ въ лучшемъ неаполитанскомъ отел, и опорожнили бутылку кислйшаго деревенскаго винца, съ такимъ же наслажденіемъ, какъ будто изъ убогаго fiaschetto лились струи огненнаго фалернскаго вина.

Пока они успли насться, напиться, и расплатиться съ хозяйками, совсмъ уже стемнло, и ихъ на обратномъ пути охватилъ волшебный мракъ ранней осенней ночи на юг, когда земля притихаетъ, объятая глубокой и нжной мглою, которую не ршаешься назвать даже ночью, а небо горитъ безчисленными звздами.

Теперь наступала самая трудная часть ихъ предпріятія, даже по дорог между podere и тою точкою берега, гд ожидала ихъ лодка, имъ пришлось изощрить все свое искуство, чтобы не привлекать на себя вниманія, но и не давать замтить, что они его избгаютъ. Они должны были ступать бережно, не выказывая при этомъ ни малйшей осторожности, идти неторопливымъ, да и не медленнымъ шагомъ, пользоваться каждой скалою, стною, кустомъ, чтобы укрываться за ними, не показывая однако вида, будто они скрываются, а главное — смотрть во вс глаза, чутко прислушиваться и держать языкъ за зубами.

Съ такими-то предосторожностями оставили они за собою уединенный podere. Луны не было, но темнота была какая-то прозрачная, и изгибистыя очертанія острововъ Искья и Прочида ясно рисовалось въ глубокой дали. Море лниво поплескивало у берега и слабое фосфорическое сіяніе извивисто перебгало по окраин песчаной отмели, а немного поодаль виднлась ‘Албула’ съ парусами, опущенными, точно крылья спящей птицы.

Они пріостановились. Тишина была полная. Ни одинъ шелестъ не прерывалъ этого глубокаго безмолвія моря и берега: только изрдка, какъ будто легкая дрожь пробжитъ по высокому камышу, и снова все стихнетъ. Еслибы въ море упалъ хотя камушекъ, молодые люди непремнно бы услыхали.

— Да тутъ, кажется, кром насъ, невозможно предположить ни единой души, шопотомъ сказалъ Саксенъ.

— Дай-то Богъ! откликнулся графъ такъ же тихо.

— Что жь намъ теперь длать?

— Я думаю, лучше всего отыскать лодку, ссть въ нее — и ждать.

Они нашли лодку на томъ самомъ мст, гд оставили ее за нсколько часовъ передъ тмъ, матросъ спалъ въ растяжку. Они, не будя его, присли около него, укрытые тростникомъ, и стали ждать.

— Револьверъ у тебя, Трефольденъ? спросилъ графъ.

— У меня въ рук.

— И ты можешь, въ случа нужды, поработать весломъ?

— Могу.

Графъ досадливо вздохнулъ.

— Проклятая рука! проговорилъ онъ: — я по ея милости безпомощне женщины. Тс! никакъ шаги по песку?

— Нтъ: ничего не слыхать.

— Слушай!

Они прислушивались, словно замерли, все.было попрежнему тихо и мертво.

— Томительное, однако, это безмолвіе, даже страшное, молвилъ Саксенъ.

— Господи, хоть бы только знать, какой будетъ поданъ сигналъ! пробормоталъ графъ.

Долго затмъ сидли они, ни слоца не говоря и не шевелясь.

— У меня вс члены точно костенютъ, наконецъ, снова прошепталъ графъ.

— А мн въ жизнь свою такъ не хотлось шумть, отвчалъ Саксенъ: — меня такъ и подмываетъ крикнуть на весь заливъ ‘Viva Garibaldi’!… Тс!… Что это такое?

Это восклицаніе было вызвано слабымъ, заунывнымъ, далекимъ крикомъ, подобнаго которому швейцарецъ никогда не слыхивалъ, но графъ тотчасъ же узналъ его.

— Ничего: это кричитъ Кью.

— Что-о?

— Кью — маленькая сова, которая везд водится въ Италіи, и кричитъ только въ лтнее время. Меня даже удивляетъ, какъ мы до сихъ поръ не слыхали ея — впрочемъ, теперь ужь осень на двор.

— Какой у нея однако странный крикъ. Вотъ опять!

— Она какъ будто близится въ эту сторону, замтилъ лордъ.

Въ эту минуту жалобный крикъ въ третій разъ принесся къ нимъ но тихому воздуху. Саксенъ вдругъ положилъ руку на плечо своего друга.

— Это не сова кричитъ, шепнулъ онъ ему.— Это человческій голосъ. Я въ этомъ голову дамъ на отсченіе.

— Неправда.

— Нтъ, правда, говорю теб. Это — сигналъ!

Графъ не врилъ, но Саксенъ издалъ подобный же крикъ — и на него немедленно отвтилъ новый крикъ.

— Вотъ видишь? сказалъ онъ:— вдь я говорилъ.

— Пустяки. На этомъ поймаешь всякую сову. Я сотни разъ этакъ перекликался съ ними.

Саксенъ вдругъ указательно протянулъ руку.

— Смотри! сказалъ онъ.— Смотри — вонъ туда, къ стн. Разв не видишь — тамъ что-то движется?

Графъ пронзительно впился глазами въ ночную темь.

— Кажется, вижу! отвчалъ онъ:— что-то такое, точно тнь.

— Не показаться ли намъ?

— А вдругъ это часовой?

— Нтъ, не часовой.

— Кликни-ко еще.

Саксенъ кликнулъ, и на его крикъ снова послдовалъ отвтный крикъ. Тогда онъ уже, не задумываясь, растолкалъ спавшаго матроса, и осторожно выступилъ изъ-за укрывавшаго его камыша.

При этомъ движеніи, тнь, кравшаяся вдоль стны, остановилась.

Онъ сталъ прислушиваться, прошелъ еще нсколько шаговъ, такой легкой поступью, что песокъ едва хрустлъ подъ его ногами, и пройдя такимъ образомъ около половины разстоянія, раздлявшаго его отъ стны, онъ снова остановился.

Тнь тотчасъ же опять пришла въ движеніе, и подкралась на нсколько саженей ближе къ нему.

Тутъ Саксенъ, наблюдавшій за приближавшейся фигурой, глазами, привычными къ мраку и разстоянію, былъ внезапно пораженъ убжденіемъ, что это не Колонна. Только что это сомнніе мелькнуло у него въ ум, тнь снова остановилась, и до него долетлъ тихій, но внятный, явственный шопотъ:

— Chi ?

— Монтекуккули! отвтилъ Саксенъ съ быстротою мысли.

Тнь въ тотъ же мигъ приподняла голову, и три раза сряду прокричала кью! кью! кью! затмъ отдлилась отъ стны, и уже бгомъ направилась къ тому мсту, гд стоялъ Саксенъ. Это былъ не Колонна, а какой-то мальчикъ, стройный и живой.

— Все благополучно! сказалъ онъ поитальянски.— Гд у васъ лодка?

— Тутъ подъ рукой.

— Все готово?

— Готово.

— Такъ скоре же! Онъ сейчасъ будетъ.

Они пробжали къ лодк. Мальчикъ вскочилъ въ нее, а матросъ взялся за весла, Кастельтауерсъ стоялъ въ сторон, а Саксенъ готовился оттолкнуться отъ берега.

Послдовало мгновеніе тяжкаго ожиданія.

Вдругъ, сухой, короткій о выстрлъ прорзалъ ночную тишь. У мальчика вырвался глухой крикъ,— онъ сдлалъ движеніе, какъ будто хотлъ броситься изъ лодки, но Саксенъ толкнулъ его на мсто.

— Съумасшедшій! проговорилъ онъ повелительно: — сиди смирно!

Въ ту же минуту они увидали пламя факела вдали, услыхала быстрые шаги приближающихся къ берегу, и различили человка, изо всхъ силъ бгущаго къ морю.

Саксенъ кинулся къ. нему на встрчу.

— Не робйте! крикнулъ онъ ему:— сюда!

Но бглецъ, вмсто того, чтобы слдовать за нимъ, пошатнулся и сталъ.

— Не могу! съ трудомъ промолвилъ онъ.— Изнемогъ. Спасайтесь!

Вдругъ, въ какихъ-нибудь двухстахъ шагахъ, по направленію къ Кумамъ, заходили факелы, и нсколько пуль просвистло надъ головами стоявшихъ на берегу.

Тутъ уже Саксенъ ухватилъ Колонну на руки и просто понесъ его въ лодку, словно онъ обладалъ силою гиганта.

Въ тоже мгновеніе завидвшіе ихъ преслдователи издали крикъ торжества, они съ воплями пустились къ берегу, стрляя на бгу, но поспли какъ разъ къ тому времени, какъ лодка отчалила и между ними и ихъ добычей уже пнилась полоса соленой воды.,

— Viva Garibaldi! крикнулъ Саксенъ, съ торжествомъ выстрливая въ нихъ изъ револьвера.

Но мальчикъ въ блуз выхватилъ оружіе у него изъ рукъ.

— Дайте сюда пистолетъ, сказалъ онъ: — почемъ вы знаете, что у нихъ нтъ лодки подъ рукою?

Мальчикъ на этотъ разъ говорилъ поанглійски, но Саксенъ едва замтилъ это среди потрясающаго возбужденія этой минуты. Только голосъ мальчика звучалъ какъ-то знакомо, и въ немъ слышалась такая повелительная нота, что Саксенъ невольно повиновался и, отдавъ пистолетъ, схватился за весла. Мальчикъ, не обращая никакого вниманія на пули, то и дло съ шипніемъ погружавшіяся въ воду кругомъ лодки, на половину свсился черезъ край ея, стрляя безостановочно, покуда не вышли вс снаряды. Солдаты на берегу, смотрвшіе какими-то мрачными тнями при колыхающемся факельномъ освщеніи, дали еще одинъ залпъ на прощаніе, но лодка въ нсколько секундъ была уже укрыта отъ нихъ мракомъ.

XL.

Гребцы, своими дружными усиліями, скоро оставили далеко за собою поросшій камышомъ берегъ. Съ каждымъ мгновеніемъ мерцаніе факеловъ становилось слабе и слабе, а яхта казалась больше и черне. Во все это время никто не произнесъ ни слова. Мальчикъ, изведя вс снаряды, потихоньку приластился къ Колонн. Итальянецъ въ изнеможеніи упалъ на дно лодки, и лежалъ безъ движенія, опираясь плечами и головою о край. Кастельтауерсъ управлялъ рулемъ, остальные двое пригибались къ весламъ и снова выпрямлялись съ правильностью автоматовъ.

Но вотъ они причалили къ яхт и ихъ окликнулъ знакомый голосъ шкипера. Надъ головами ихъ сверкнулъ свтъ, въ лодку былъ спущенъ канатъ, за нимъ послдовала лстница, еще нсколько секундъ — и вс они благополучно стояли на палуб.

— Слава Богу! Вы спасены! воскликнулъ лордъ Кастельтауерсъ, обращаясь къ Колонн, лишь только нога его коснулась палубы.

Но итальянецъ тяжело оперся на его плечо, и шепнулъ ему:

— Тише! Сведите меня внизъ. Я раненъ.

— Ранены?

— Не такъ громко, умоляю васъ! Ни слова объ этомъ здсь!

— Однако не опасно?

— Не знаю: кажется, плохо.

— Боже мой, Колонна!

Экипажъ занимался поднятіемъ лодки и распусканіемъ парусовъ. Даже мальчикъ и Монтекуккули по возможности помогали, зная, что жизнь и свобода бглеца зависли отъ того, чтобы воспользоваться поднявшимся, хотя и незначительнымъ, втромъ. Надо было удалиться, все равно въ какую сторону. Въ этомъ на первый разъ заключадсятлавный жизненный вопросъ.

Незамченные среди суеты и толкотни, происходившихъ на палуб, лордъ Кастельтауерсъ, и, съ помощью его, Колонна сошли въ каюту, графъ уложилъ друга своего на диванъ, зажегъ свчу и поспшилъ осмотрть его рану.

— Куда вы ранены?

— Замкните сначала дверь.

Нсколько удивленный этимъ желаніемъ, графъ однако повиновался. Колонна собственными руками разстегнулъ тогда грудь рубашки, и Кастельтамерсъ увидалъ, что онъ раненъ надъ самой лвой грудью, около вершка ниже ключицы. Маленькое отверстіе было окаймлено широкой багровой опухолью, но крови почти не было видно и накожное поврежденіе казалось самымъ незначительнымъ.

— На видъ ничего, сказалъ графъ:— да и потери крови вовсе почти не было.

— Потеря крови — внутренняя, слабо отвтилъ Колонна.— Дайте мн водки.

Графъ не ршался исполнить эту просьбу.

— Не знаю, право, можно-ли вамъ… запнулся онъ.

— Дайте, мн нужно, я… я…

Голосъ его оборвался, и блдное лицо еще больше помертвло.

— Я позову Монтекуккули, сказалъ графъ, у котораго сердце вдругъ замерло отъ неяснаго, внезапнаго страха.— Онъ въ этихъ вещахъ смыслитъ больше моего.

Колонна приподнялся съ дивана.

— Нтъ, не надо, удушливо проговорилъ онъ:— погодите, не пугайте…

И онъ, сдлавъ послднее отчаянное усиліе, чтобы договорить, могъ только указать на свое горло и упалъ безъ чувствъ.

Въ эту минуту кто-то попробовалъ отворить дверь въ каюту, но найдя ее замкнутою, сталъ громко стучаться въ нее,

Графъ бросился отворять.

— Бги, сказалъ онъ, увидвъ передъ собою мальчика, котораго они только что привезли съ берега:— бги за холодной водою, зови Монтекуккули — скоре! Колонна опасно раненъ и лишился чувствъ!

Но мальчикъ, вмсто того, чтобы повиноваться, оттолкнулъ графа и пронзительно вскрикнувъ, бросился на колна передъ диваномъ.

— Отецъ мой! страстно зарыдалъ онъ:— отецъ мой!

Лордъ Кастельтамерсъ въ ужас отступилъ назадъ.

— Увы! проговорилъ онъ тихимъ, дрожащимъ голосомъ:— мисъ Колонна!…

Въ это время шкиперъ и матросы выбивались изъ силъ, чтобы отъхать какъ можно дальше отъ берега. Втеръ былъ слабый и какой-то прерывистый, но и этой незначительной помощью они старались по возможности пользоваться и таки подвигались понемногу впередъ, часто мняя направленіе.

Постепенно мглистое очертаніе холмовъ поблекло и слилось съ темнотою, и скоро посл полуночи поднялся довольно рзкій юго-западный втеръ, какъ нельзя боле кстати для бглецовъ.

Всю ночь они быстро неслись подъ втромъ, длая около пятнадцати узловъ въ часъ, и направляясь прямо въ Корсик. Всю ночь Джуліо Колонна лежалъ въ крошечной каютк, то приходя въ сознаніе, то вновь теряя его, переходя изъ обморока въ обморокъ и слабя съ каждымъ часомъ.

XLI.

Блдная, безмолвная, неутомимая Олимпія просидла у изголовья отца вс часы этой мучительной ночи, отирая со лба его холодный потъ, омывая его рану, слдя за нимъ съ сосредоточеннымъ, ни на минуту неизмнявшинъ ей спокойствіемъ, и только повременимъ, когда у него вырывался стонъ, по тлу ея пробгала дрожь, другого признака страданья она не проявляла.

На зар графъ тихо подозвалъ знакомъ Саксена, и они взошли на палубу. Утро блдно занималось уже надъ ними, и земля давно уже ушла изъ виду. Втеръ упалъ съ разсвтомъ, и ‘Албула’ снова подвигалась очень медленно. Сумрачный видъ неба и моря нагонялъ невыразимую тоску.

— Ну что, каковъ теперь? спросилъ Монтекуккули, поспшно идя къ нимъ на встрчу.

Графъ печально покачалъ головой.

— Кажется, угасаетъ, сказалъ онъ.— Обмороки съ каждымъ разомъ продолжительне, и посл каждаго обморока, онъ слабе. Послдній длился двадцать-семь минутъ, и онъ съ тхъ поръ не говорилъ.

Итальянецъ съ отчаяньемъ взмахнулъ руками.

— Dio! воскликнулъ онъ:— надо же было такъ кончиться!

— И кончиться теперь, прибавилъ Кастельтауерсъ:— теперь, когда великое дло почти уже совершилось, и часъ возмездія былъ такъ близокъ для него!

— Какъ же синьора выноситъ этотъ ударъ?

— Какъ истинная Колонна.

— Сойду внизъ, посижу съ нею, покуда вы будете на палуб. Хоть посмотрю еще на него, пока живъ.

Съ этими словами молодой птальяпецъ тихо спустился по лсеньк, оставляя Саксена и Кастельтауерса однихъ.

— Увы, Трефольденъ, сказалъ графъ посл долгаго молчанія:— печальный начинается день для Италіи!

— Неужели ты думаешь, что онъ не проживетъ даже этого дня?

— Мн кажется, онъ быстро угасаетъ. Я не думаю, чтобы мы еще разъ услыхали его голосъ, едва надюсь видть его еще живымъ въ полдень

— Еслибы мы только продержали хирурга еще недлю!

— Да, вотъ — еслибы!…

— Бдная Олимпія!

— Бдная, да! Боюсь и подумать обо всемъ, что предстоитъ, ей еще выстрадать.

И друзья опять долго молчали.

— Не могу себ представить, что мы станемъ длать, когда…, когда все будетъ кончено, началъ лордъ Кастельтауерсъ, немного погодя.

— Я тоже.

— Его непремнно слдуетъ положить въ родной земл, и я думаю отвезти его бдное тло въ Римъ, только что же, покуда, станется съ нею?

— Я могу проводить ее въ Англію.

— Невозможно. Теб и теперь бы слдовало скакать день и ночь, и все-таки ты можешь опоздать въ Лондонъ.

— Вотъ что, быстро перебилъ его Саксенъ: — это можно устроить. Я знаю двухъ дамъ, англичанокъ, которыя теперь живутъ въ Ницц. Родственникъ мой хорошо знакомъ съ ними, и еслибы мисъ Колонна согласилась остаться подъ ихъ покровительствомъ, пока ты вернешься изъ Рима, и можешь проводить ее въ Кастельтауерсъ…

— Превосходная мысль, Трефольденъ, лучше быть ничего поможетъ.

Въ эту минуту Монтекуккули возвратился къ нимъ блдный, взволнованный.

— Лучше бы вы сошли внизъ, сказалъ онъ полнымъ какого-то ужаса шопотомъ,— Кажется, отходитъ.

— Уже!

— Кажется, что такъ!

Они сошли. Колонна все еще лежалъ въ томъ же положеніи, въ какомъ они его оставили, съ головою подпертою подушками и одяломъ, накинутымъ на ноги и колни, но довольно было одного взгляда, чтобы видть, что въ послдніе полчаса, съ нимъ произошла большая перемна. Лицо его подернулось могильнымъ, землянистымъ оттнкомъ, глаза какъ-то ушли въ свои углубившіяся впадины, самыя руки покрылись блдной желтизною. Впродолженіе уже двухъ часовъ, онъ не шевельнулъ ни рукой, ни ногой. Боле двухъ часовъ уже онъ не говорилъ. Сердце его еще билось, но такъ слабо, что это біеніе съ трудомъ различало ухо, рука же совсмъ его не ощущала. Онъ еще дышалъ, но легкія дйствовали такъ тихо, и черезъ такіе долгіе промежутки, что посторонній человкъ счелъ бы его уже умершимъ Изрдка, не боле раза въ каждыя пятнадцать или двадцать минутъ, по всему его неподвижному тлу перебгала легкая, судорожная дрожь, словно минутная рябь, дрогнувшая на тихой поверхности воды, но въ этомъ, какъ и во всемъ прочемъ, онъ не имлъ никакого сознанія.

— Не стоналъ ли онъ послднее время? спросилъ лордъ Кастельтауерсъ.

Олимпія, не выпуская изъ рукъ своихъ одну изъ холодющихъ рукъ отца, съ глазами, неотводно устремленными на его лицо, только молча покачала отрицательно головою.

Долго посл того, графъ безмолвно глядлъ на дорогія черты перваго своего друга. Отъ этого созерцанія, глаза у него наполнились слезами, а сердце — грустными воспоминаніями — воспоминаніями о дняхъ давно минувшихъ, о разныхъ мелочахъ, какъ будто бы забытыхъ до этой минуты. Онъ видлъ себя мальчикомъ, игравшимъ у ногъ Колонны. Онъ вспоминалъ, какъ другъ его доставлялъ ему невинныя дтскія увеселенія, какъ онъ раздлялъ съ нимъ долгія прогулки его во время каникулъ, вспоминалъ о классическихъ чтеніяхъ подъ густой листвой парка, о возвышенныхъ бесдахъ, надеждахъ, доблестныхъ длахъ и совтахъ того, который лежалъ передъ нимъ почти уже бездыханный, о лишеніяхъ, перенесенныхъ имъ безропотно, о тяжкихъ, оставшихся безъ возмездія, трудахъ его, о его патріотизм, который, хотя во многомъ и ошибочный, былъ столько же доблестенъ и пылокъ, какъ нкогда патріотизмъ ‘благороднйшаго изъ римлянъ’. Вспоминая все это, вспоминая въ то же время щедрость, неустрашимость, незапятнанную честь, отличавшія умирающаго въ каждомъ дйствіи его самоотверженной жизни, графъ думалъ, что никогда еще до сей минуты, онъ не отдавалъ полной справедливости его добродтелямъ.

— Увы, бдная Италія! молвилъ онъ вслухъ, и слезы, долго копившіяся въ глазахъ его, медленно потекли по его щекамъ.

Но при этомъ имени — этомъ всемогущемъ имени, которое столько лтъ управляло каждымъ біеніемъ его сердца, каждымъ его помышленіемъ, каждымъ его дйствіемъ, странный отблескъ жизни мгновенно вспыхнулъ по чертамъ Колонны. Еще за минуту безжизненное его лицо вдругъ озарилось какъ-бы внутреннимъ свтомъ. Щоки его дрогнуло, губы зашевелились, въ гортани его послышался слабый звукъ.

— Боже! вскрикнула Олимпія, падая на колни:— онъ сейчасъ, заговоритъ! Графъ поднялъ руку въ знакъ молчанія.

Въ эту минуту умирающій раскрылъ глаза, и чудная, неземная, свтлая улыбка, какъ небесное сіяніе, разлилась по его чертамъ.

— Italia! прошепталъ онъ:— Italia!…

Улыбка осталась — и только одна улыбка. Но не остался духъ — не остался самъ Джуліо Колонна…

XLII.
О Bella et dell’Oro!

Съ озабоченнымъ, напряженнымъ выраженіемъ лица, съ нервносжатыми губами и нахмуренными бровями, дружно и быстро работая глазами, рукою и перомъ, Вильямъ Трефольденъ сидлъ за конторкой, и упорно осиливалъ время, опасность, судьбу. Весь этотъ день и половину предыдущей ночи, онъ просидлъ на томъ же мст, за тмъ же дломъ, и работа его близилась къ концу. Столъ его былъ заваленъ кипами писемъ, бумагъ, памятныхъ записокъ, документовъ, счетныхъ книгъ. Налво отъ его кресла стояла корзина, до краю наполненная изорванными бумагами, а по правую его сторону — большая желзная шкатулка. Хотя было еще только пятнадцатое сентября, и вечернее солнце теплой волною лилось въ открытое окно, однако въ камин горлъ огонь. Куча тлвшихъ и испепеленныхъ бумагъ довольно ясно говорила, съ какой цлью огонь этотъ былъ зажженъ.

Солнце спускалось ниже и ниже. Глухой уличный гулъ то поднимался громче, то утихалъ, но ни на минуту не умолкалъ. Сонливые городскіе часы, періодически пробуждаемые, съ мгновенной болтливостью отсчитывали четверти, и тотчасъ же опять впадали въ дремоту. Потомъ послднее мерцанье дневного свта скользнуло съ домовыхъ крышъ, и надъ всми предметами тихо легли сумерки, пріятные даже въ улицахъ Сити и душныхъ конторахъ.

Но Трефольденъ не отрывался отъ работы, перо его то стремительно бгало по бумаг, то пріостанавливалось подъ длиннымъ столбцомъ цифръ, то откладывалось на столъ на нсколько минутъ. Юристъ продолжалъ свой трудъ методически, быстро, неуклонно, а трудъ этотъ былъ многосложный, и для преодолнія его требовалось все терпніе, какимъ онъ обладалъ. Онъ объявилъ своимъ писцамъ, что узжаетъ изъ города на шесть недль, и приводитъ въ порядокъ по этому случаю бумаги свои, но это была ложь. Онъ узжалъ совсмъ, въ далекій край, съ тмъ, чтобы никогда боле не ступить ногою въ эту контору. Онъ узжалъ изъ Лондона, изъ Англіи, отъ Саксена, узжалъ на вки вчные.

Онъ уже нсколько недль какъ собирался ухать. Планы его вс были давнымъ-давно зрло обдуманы. Ему теперь бы слдовало уже быть на остров Мадейр, а можетъ быть, и дале, но судьба перечила ему, и вотъ, онъ, 15-го сентября, сидлъ еще въ Лондон.

Мистрисъ Ривьеръ неожиданно умерла. Перехавъ въ Сиденгамъ, она какъ будто бы стала поправляться, такъ что самый день отъзда въ Ливерпуль былъ уже назначенъ, но вдругъ, вслдствіе самой незначительной неосторожности, простудилась, жестоко заболла, и протянувши еще около трехъ-четырехъ недль, тихо скончалась во время сна, какъ ребёнокъ. Это-то событіе и задержало Вильяма Трефольдена. Онъ бсился, томился, порывался — напрасно. Онъ любилъ Геленъ Ривьеръ, любилъ ее всей страстью и силою души своей, и, при такой любви, для него было бы такъ же невозможно покинуть ее въ ея глубокомъ гор, какъ и воскресить умершую. Итакъ, онъ ждалъ и ждалъ, недлю за недлею, пока мистрисъ Ривьеръ не была положена на покой въ тнистомъ уголк норвудскаго кладбища. Между тмъ, уже наступилъ сентябрь, и онъ вполн сознавалъ, что каждый новый восходъ солнца грозитъ ему все большей опасностью. Онъ зналъ, что Саксенъ можетъ воротиться, что буря всякую минуту можетъ разразиться и разгромить его, и онъ спшилъ своими послдними приготовленіями съ лихорадочной дятельностью, такъ что, въ вечеръ 15-го сентября, онъ окончательно сводилъ вс свои счеты, и готовился къ бгству на слдующій же день.

То развязывалъ онъ связку документовъ, и быстро переглядвъ надписи на нихъ, бросалъ ихъ непрочитанными въ корзину, то раскрывалъ пачку писемъ, и немедленно рвалъ ихъ на безчисленные клочки, бросалъ въ потухающее пламя камина, и слдилъ за тмъ, какъ они сгорали. Документы, копіи съ документовъ, счеты, письма, возвращенныя чеки, и всякаго рода бумаги, такимъ образомъ, одн за другими исчезали, то въ огн, то въ корзин. Наконецъ, когда и столъ и сундукъ были окончательно очищены, и сумерки перешли въ мракъ, Трефольденъ зажегъ лампу, освжилъ себя глоткомъ воды, и снова слъ къ конторк.

Ему на этотъ разъ предстояла другого рода, и боле пріятная работа.

Онъ привлекъ къ себ шкатулку, погрузилъ въ нея руки съ какимъ-то жаднымъ торжествомъ, и разложилъ содержаніе ея передъ собою на стол. Содержаніе это было многоразличное — тутъ были и бумаги, и золото, и драгоцнные камни. Бумаги были разныхъ цвтовъ и свойствъ — были и толстыя, и тонкія, и полупрозрачныя, синеватыя, желтоватыя, блыя, золото лежало въ сверткахъ, драгоцнные камии — въ небольшихъ полотняныхъ мшечкахъ, перевязанныхъ красными тесемками. Все деньги — или предметы, равняющіеся деньгамъ.

Трефольденъ на минуту откинулся въ кресл, и съ наслажденіемъ полюбовался своими сокровищами. Передъ нимъ лежало цлое громадное состояніе — взятое, такъ-сказать, съ бою. Каждымъ грошомъ этого состоянія онъ былъ обязанъ единственно себ, своей отваг, своему несравненному искуству. И вотъ оно тутъ все на лицо — два мильона!

Онъ усмхнулся. Неужели его наслажденіе не омрачалось и тнію угрызенія совсти? Ни малйшей! Если и показались въ послднее время новыя линіи около его рта и бровей, то ужь, конечно, не отъ сокрушительныхъ думъ раскаянія. Если Вильямъ Трефольденъ и смотрлъ такимъ истомленнымъ, то это было потому, что онъ чувствовалъ мину подъ своими ногами, и зналъ, что съ каждымъ часомъ опасность растетъ. Если Вильямъ Трефольденъ подчасъ и поддавался сожалнію, то никакъ не о томъ, что онъ такъ много похитилъ у своего родственника, а скоре о томъ, что мало взялъ.

Два мильона! Велика важность! Почему бы не три? Почему бы не четыре! Два мильона — это только его законная доля изъ трефольденскаго наслдства. Разв Саксенъ не получилъ четыре мильона семьсотъ семьдесятъ-шесть фунтовъ, и разв ему, Вильяму Трефольдену, по простой справедливости, не слдовало забрать по меньшей мр еще триста-восемьдесятъ фунтовъ?

Была минута, когда онъ могъ бы взять и эти деньги, когда, однимъ движеніемъ, онъ могъ загрести все, все! — въ свои руки! Это была та минута, когда Саксенъ далъ ему довренность въ Кастельтауерс. Онъ вспомнилъ, что его родственникъ самъ предложилъ ему удвоить капиталъ, вручаемый ему на оборотъ. И онъ, дуракъ, боязливый, малодушный дуракъ, отказался! Въ ту минуту онъ положительно струсилъ, не посмлъ захватить всю золотую добычу, дававшуюся ему въ руки. Онъ побоялся, что Саксенъ какъ-нибудь не сохранитъ вполн тайну, что зародится еще, пожалуй, подозрніе въ тхъ лицахъ, черезъ руки которыхъ должны будутъ проходить деньги, убоялся, чтобы не случилось, не сказалось, не сдлалось чего-нибудь такого, что привело бы къ открытію. Итакъ, боясь пускаться на слишкомъ большой рискъ, онъ упустилъ великолпный случай, и теперь, когда онъ могъ бы обладать всмъ, долженъ довольствоваться мене, чмъ половиною!

Что жь, однако! Вдь и эта половина равняется двумъ мильонамъ! При этой мысли, и по мр того, какъ глаза его покоились на сокровищахъ, разложенныхъ передъ нимъ, въ нихъ представились ему уже не просто золото и ассигнаціи, а упоительное видніе: свобода, роскошь, любовь! Мысль его перенеслась черезъ океанъ, и тамъ, въ новомъ свт, среди новаго народа, онъ увидалъ себя живущимъ въ пышныхъ чертогахъ, среди изобилія земель, экипажей, книгъ, картинъ, невольниковъ, боготворимымъ любимой женщиной, окруженнымъ всмъ, что краситъ жизнь. Въ этой картин онъ не забывалъ и уваженіе къ нему его согражданъ, и привязанность его подчиненныхъ. Этотъ человкъ намревался жить честно въ предвкушаемой имъ великолпной будущности, онъ даже предпочелъ бы пріобрсти самые эти два мильона честнымъ путемъ, еслибы это было возможно. Вкусъ у него былъ слишкомъ тонко развитъ, онъ обладалъ слишкомъ изощреннымъ понятіемъ о наслажденіи, чтобы не умть цнить вполн всю прелесть безукоризненной репутаціи. Вильямъ Трефольденъ любилъ чистую совсть, такъ же, какъ и чистое блье, потому что всякая чистоплотность доставляла ему чувство комфорта, порядочности, и согласовалась съ его понятіями объ изяществ. Поэтому, онъ вполн намревался боле не гршить, а предаться всевозможнымъ частнымъ и общественнымъ добродтелямъ, и умереть любимымъ и оплакиваемымъ множествомъ облагодтельствованныхъ имъ людей.

Это обаятельное видніе блеснуло въ воображеніи его въ меньшее время, нежели требуется на описаніе его. Надежды, сожалнія, ожиданія такъ быстро смнялись въ его голов, что улыбка, сопровождавшая начало его грезъ, едва сбжала съ лица его, какъ онъ уже снова взялся за перо, чтобы составить аккуратный списокъ своего богатства.

Въ теченіе многихъ мсяцевъ, онъ тихонько и осторожно пристроивалъ свои деньги, пуская въ оборотъ свои два мильона не вдругъ, а размщая ихъ понемногу, то сюда, то туда, и превращая большую часть ихъ, на принятое имъ имя Форсита, въ иностранныя бумаги.

Одну за другою сталъ онъ разсматривать каждую пачку банковыхъ билетовъ и акцій, каждый свертокъ золота, каждый мшочекъ съ драгоцнными камнями, и, кладя ихъ обратно въ шкатулку, вносилъ новую замтку въ свою памятную книжку. Эта книжка замыкалась патентованнымъ замкомъ и была такого крошечнаго размра, что удобно помщалась въ жилетный карманъ. Еслибы онъ и обронилъ ее, то нашедшій ее не извлекъ бы изъ нея ни малйшей пользы, потому что вся она была исписана шифрованными знаками собственнаго изобртенія Вильяма Трефольдена.

Англійскіе банковые билеты на тысячи и десятки тысячъ фунтовъ, билеты французскаго банка на десятки и сотни тысячъ франковъ, американскіе билеты на десятки и сотни тысячъ доллеровъ, австрійскіе, русскіе, бельгійскіе и голландскіе билеты, паи государственныхъ фондовъ всхъ главныхъ европейскихъ столицъ, акціи большихъ индійскихъ и европейскихъ обществъ желзныхъ дорогъ, пароходства, страхованія, обществъ газоваго освщенія, доковыхъ и рудокопныхъ предпріятій, и банковъ всхъ частей цивилизованнаго свта — индійскихъ, египетскихъ, ріожанейрскихъ, цейлонскихъ, канадскихъ, ново-зеландскихъ, ямайскихъ, острововъ Маврикіевыхъ, Земли Вандименовой, свертки англійскихъ гиней, французскихъ наполеондоровъ, прусскихъ фридрихсдоровъ, мшечки съ брильянтами и рубинами, изъ которыхъ каждый годился въ приданое царевн, деньги, деньги, и деньги, въ тысячи видахъ, доступныхъ глазу и осязанію! и вс эти богатства Трефольденъ записывалъ въ свою книжку, и укладывалъ въ шкатулку, сосчитавъ до послдняго гроша.

Онъ одинъ зналъ, какихъ напряженныхъ заботъ, какихъ утомительныхъ предосторожностей стоило ему помщеніе этого капитала. Онъ одинъ зналъ, какъ трудно было выбирать врные обороты и избгать сомнительныхъ, постоянно прикупать акціи, то съ одной стороны, то съ другой, не обращая на себя лишняго вниманія на бирж, справляться одному, безъ всякой помощи со всми этими сдлками, и притомъ такъ, чтобы собственные писцы его не могли заподозрить, чмъ онъ занимается.

Но все это было покончено, буквально покончено, когда, въ 9 ¹/₂ ч. вечера, онъ наконецъ прищелкнулъ замкомъ надъ послднимъ сверткомъ золота, и записалъ послдній итогъ въ своей памятной книжк. Тогда онъ взялъ съ полки ящикъ, какой употребляется для храненія документовъ, заперъ въ него шкатулку, и положилъ ключъ къ себ въ карманъ. На этомъ ящик блыми буквами значилось имя одного бывшаго его кліента, давно умершаго — мистера Форсита.

Затмъ онъ положилъ ящикъ въ большой саквояжъ, на крпкой кожаной подкладк, снабженный замчательнымъ по своей сложности замкомъ, и нарочно заготовленный имъ уже за нсколько недль. Наконецъ, замкнувъ мшокъ и застегнувъ его на вс ремни, замкнувъ и пустой желзный сундукъ, пошаривъ въ зол, чтобы убдиться, не осталось ли въ ней недогорвшихъ бумажекъ, окинувъ прощальнымъ взглядомъ эту комнату, въ которой прошло столько часовъ его жизни, потушивъ лампу, и надвъ шляпу, Вильямъ Трефольденъ захватилъ драгоцнный саквояжъ,и вышелъ изъ конторы, какъ онъ полагалъ, навки.

Такъ полагалъ онъ, но — ошибся. Онъ вышелъ нетолько не навки, но даже не на нсколько минутъ: онъ едва усплъ спуститься съ темной лстницы, пройти корридоръ и поднять щеколду двери, выходящей на улицу, какъ очутился лицомъ къ лицу съ высокимъ, стройнымъ юношей, рука котораго въ эту самую минуту поднималась къ звонку, и который, заслоняя ему дорогу и свтъ отъ газоваго фонаря, остановилъ его словами.

— Не торопитесь, кузенъ Вильямъ. Я долженъ просить васъ вернуться наверхъ. Мн нужно съ вами поговорить.

XLIII.
Лицомъ къ лицу.

Твердость духа совершенно измнила Олимпіи, когда все уже было кончено. Она не рыдала, не сумасшествовала, не проявляла своего горя обыкновенными женскими изліяніями, но, казалось, будто жизнь внезапно опостыла ей и она погрузилась въ безвыходное отчаяніе. Она не говорила и не спала, не ощущала ни голода, ни жажды, но по часамъ сидла блдная, неподвижная, безмолвная, словно тотъ, о которомъ она тосковала. Изъ этого отупнія разъ только ее вывела острая боль послдняго неизбжнаго разставанія, въ ту минуту, когда тло отца ея собрались отправлять въ Чивита-Веккію, и лордъ Кастельтауерсъ простился съ нею, чтобы проводить дорогія останки на мсто послдняго ихъ покоя въ Рим, но лишь только миновалось и это испытаніе, и она промняла свой костюмъ на траурное платье, боле приличное ея полу и печали, мисъ Колонна снова впала въ прежнюю апатію и пассивно принимала совты окружающихъ. Яхта поплыла въ Ниццу, гд Олимпія, по плану, придуманному Саксеномъ, должна была дождаться возвращенія графа.

Не нужно говорить, что Саксенъ напрасно трудился бросать якорь въ живописной гавани этого хорошенькаго городка, напрасно ходилъ къ англійскому консулу, напрасно обращался къ полиціи, въ почтамтъ, ко всмъ офиціальнымъ лицамъ, отъ которыхъ онъ сколько нибудь могъ надяться получить нужныя ему свднія. Никто въ город, разумется, не слыхалъ даже имени Ривьеръ.

Саксенъ просмотрлъ списки прізжихъ за послдніе три мсяца — все съ тмъ же результатомъ, къ тому же это былъ мертвый сезонъ въ Ницц, то время года, когда путешественниковъ назжаетъ мало, и каждый forestire на виду и извстенъ но имени или наружности, но во все лто никто не видалъ дамъ, сколько нибудь подходящихъ къ его описанію.

Посвятивъ большую часть дня своимъ безплоднымъ поискамъ, Саксенъ наконецъ долженъ былъ придти къ заключенію, что мистрисъ и мисъ Ривьеръ никогда не прізжали въ Ниццу, такъ-какъ запропаститься безслдно въ такомъ маленькомъ городк было бы довольно трудно.

Тогда ему представился вопросъ: какъ же тутъ быть? Оставлять мисъ Колонну между совершенно чужими людьми было немыслимо. Оставаться вмст съ нею въ Ницц было для него точно такъ же невозможно. Но сама Олимпія вывела его изъ затрудненія, объявивъ, что она желаетъ немедленно возвратиться въ Англію. Въ Лондон у нея были друзья, дорогіе, испытанные друзья, много лтъ вмст съ нею трудившіеся на пользу итальянскаго дла, у которыхъ она надялась найти нжное участіе въ своемъ великомъ гор. Она не изъявила желанія хать въ Кастельтауерсъ, и Саксенъ, догадываясь о причин ея молчанія, не осмлился ей предложить туда хать.

И такъ Саксенъ, торопливо начертивъ нсколько строкъ къ лорду Кастельтауерсу для увдомленія его о перемн въ ею планахъ относительно Олимпіи, отправилъ яхту безъ себя въ Портсмутъ, распростился съ Монтекуккули и помчалъ мисъ Колонну черезъ Францію на всхъ парахъ. Пятнадцатаго сентября, въ 4 ч. попол. они были въ Дувр. Къ восьми часамъ того же вечера онъ отвезъ свою спутницу въ домъ одного изъ ея друзей, и пообдавъ на скорую руку въ клуб, поскакалъ сломя голову въ Сити, не столько въ надежд застать своего родственника еще въ контор, какъ думая узнать тамъ хоть что нибудь о немъ. Врне всего ожидалъ онъ услыхать, что юристъ давнымъ давно скрылся неизвстно куда. Поэтому онъ былъ удивленъ почти не мене самого стряпчаго, когда дверь отворилась, такъ сказать, у него подъ рукою, и онъ очутился лицомъ къ лицу съ Вильямомъ Трефольденомъ.

— Вотъ-такъ сюрпризъ, Саксенъ! сказалъ Трефольденъ, уходя вмст съ нимъ въ корридоръ.

— Не особенно, я думаю, пріятный, кузенъ Вильямъ, отвчалъ молодой человкъ угрюмо.

Но юристъ уже усплъ сообразить свое положеніе и составить въ голов планъ обороны. Если, на одну минуту, и обмерло въ груди его сердце, онъ не подалъ и малйшаго наружнаго вида замшательства. Его быстрая сообразительность, ршимость, а главное, острое сознаніе, что въ отчаянномъ присутствіи духа заключается его единственное спасеніе, вмигъ вооружили его нужнымъ самообладаніемъ.

— Отчего же? возразилъ онъ развязно и добродушно.— Почему же можетъ мн быть непріятно видть тебя посл трехмсячнаго отсутствія? Только я не ожидалъ тебя такъ скоро. Что-жь ты не написалъ, что дешь?

Но на этотъ вопросъ Саксенъ, поднимавшійся на лстницу вслдъ за своимъ родственникомъ, не далъ никакого отвта.

Трефольденъ отомкнулъ дверь своей конторы, зажегъ лампу, и провелъ постителя въ свой кабинетъ.

— Ну, а теперь, сказалъ онъ: — садись, да разсказывай про Норвегію.

Но Саксенъ скрестилъ на груди руки и не садился.

— Мн вамъ нечего разсказывать про Норвегію.

— Какъ! ты не здилъ въ Норвегію? Гд же ты былъ, любезный другъ?

— Въ Италіи, да на Восток.

Говоря эти слова, онъ въ упоръ смотрлъ въ лицо своего родственника, но тотъ только на самую малость приподнялъ брови, небрежно развалился въ кресл и отвчалъ:

— Экъ, куда занесло! Что жь заставило тебя отмнить поздку на сверъ?

— Случай, или пожалуй — судьба.

Юристъ улыбнулся.

— Милйшій мой Саксенъ, сказалъ онъ:— ты сдлался совершеннымъ оракуломъ въ разговор. Однако, отчего ты не садишься?

— Оттого, что мы съ вами больше не друзья, прорвался наконецъ молодой человкъ:— оттого, что вы злоупотребили моимъ довріемъ, наругались надъ моей дружбою, оттого, что вы меня надули, обокрали, оттого, что вы — мошенникъ, а я — честный человкъ.

Трефольденъ помертвлъ отъ злости, и такъ крпко ухватился за ручку креселъ, что жилы рукъ его налились, и суставы пальцевъ блыми углами выступили изъ-подъ натянутой кожи.

— Подумали ли вы, Саксенъ Трефольденъ, проговорилъ онъ глухимъ, сдержаннымъ голосомъ: — чтобы говорите такія слова, которыхъ ни одинъ человкъ не можетъ простить другому?

— Простить! съ негодованіемъ откликнулся Саксенъ.— Вы ли говорите мн о прощеніи? Да понимаете ли вы, что я знаю все — все? Всю вашу подлость — всю вашу гнусность! Я знаю, что ваше ‘сухопутное общество’ — ложь. Я знаю, что нтъ и не бывало никакихъ директоровъ, ни акцій, ни инженеровъ, ни складовъ, ни работъ. Я знаю, что весь проектъ былъ не что иное, какъ исполинскій подлогъ, придуманный вами самими, для вашихъ безчестныхъ цлей!

Юристъ закусилъ губу, но поборолъ душившую его злость, и отвчалъ съ вынужденнымъ спокойствіемъ:

— Вы узнали, какъ я вижу, что ‘Новое сухопутное общество’ оказалось плутней. Я бы это и самъ вамъ сказалъ. Я бы сказалъ вамъ и то, что я не виновникъ, а напротивъ, самъ жертва этой плутни.

Саксенъ поглядлъ на него съ горькимъ недовріемъ, но тотъ продолжалъ:

— Деньги же ваши — вс цлы, или почти вс. Вы лишились какихъ нибудь шестнадцати тысячъ фунтовъ, я — столькихъ же сотенъ.

— Еслибы не то, что мн трудно осмыслить такую бездну позора, какая заключается для васъ въ подобномъ сомнніи, сказалъ Саксенъ:— то я бы сказалъ, что не врю ни одному слову изъ всего, что вы мн говорите!

— Вы будете каяться въ томъ, что вы сказали, медленно процдилъ Трефольденъ сквозь стиснутые зубы:— будете каяться отъ глубины души!

Саксенъ приложилъ руку ко лбу и отбросилъ волосы назадъ съ нетерпливымъ, недоумлымъ движеніемъ.

— Господи! еслибы мн только знать, чему мн врить! воскликнулъ онъ порывисто.

Трефольденъ взглянулъ на часы.

— Если вы потрудитесь пріхать сюда завтра въ двнадцать часовъ, сказалъ онъ:— я пошлю одного изъ моихъ конторщиковъ вмст съ вами въ государственный банкъ, чтобы лично убдить васъ въ невредимости вашихъ денегъ. Покуда же, я не вижу особенной пользы въ продолженіи разговора, заключающагося, по крайней-мр съ одной стороны, въ однихъ ругательствахъ. Или вы имете еще что нибудь сказать мн?

— Имю. Гд мистрисъ и мисъ Ривьеръ?

— Мистрисъ Ривьеръ умерла. Мисъ Ривьеръ возвратилась во Флоренцію.

— Вы мн говорили, что он въ Ницц.

— Я такъ думалъ, когда говорилъ вамъ, но оказалось, что ошибся.

— Еще одинъ вопросъ. Куда вы двали двадцать-пять тысячъ фунтовъ, принадлежащіе мистеру Беренсу?

Юристъ гордо поднялся съ креселъ.

— Что вы хотите этимъ сказать? удивился онъ.

— Очень просто: я спрашиваю, куда вы двали двадцать-пять тысячъ фунтовъ, врученныхъ вамъ лордомъ Кастельтауерсомъ два года назадъ, для уплаты мистеру Беренсу по закладной?

— Вы, вроятно, желаете нанести мн новое оскорбленіе этимъ вопросомъ? проговорилъ Трефольденъ.— Я не намренъ отвчать на него.

— Лучше отвтьте! уговаривалъ его Саксенъ.— Ради васъ самихъ прошу васъ, отвтьте. Завтра будетъ поздно.

Юристъ досталъ съ камина карточку и презрительно швырнулъ ее на столъ.

— Вотъ вамъ адресъ мистера Беренса, сказалъ онъ.— Можете сами завтра отправиться къ нему, и спросить, уплачено ли ему по закладной.

Саксенъ поспшно схватилъ карточку, и прочелъ: Оливеръ Беренсъ, торговецъ шерстью, Брэдъ-Стритъ, No 70.

— Если вы меня и тутъ обманываете — Богъ вамъ судья, Вильямъ! заключилъ онъ.

Но Трефольденъ только указалъ на открытую дверь.

— Все, что вы захотли бы еще сказать мн, возразилъ онъ: — я выслушаю завтра.

Саксенъ на мгновеніе пріостановился на порог, и еще разъ, съ чувствомъ, съ умоляющимъ почти взглядомъ, посмотрлъ въ лицо юриста. ‘Богъ вамъ судья, если вы меня обманываете!’ повторилъ онъ, и медленно сошелъ съ лстницы.

XLIV.
Торжество мистера Кэквича.

Возвращаясь въ свою квартиру измученный и встревоженный, Саксенъ не особенно обрадовался при вид своего дражайшаго друга и пріятеля, Лоренса Греторэкса, который, расположившись какъ дома у него на диван, услаждалъ себя чтеніемъ газеты за чашкой кофе и папироской. Банкиръ, вообще довольно щедрый на изліянія, на этотъ разъ положительно душилъ Саксена своими восторженными привтствіями.

— Я случайно завернулъ въ клубъ, разсказывалъ онъ: — и услыхавъ, что вы сегодня были тамъ, не хотлъ откладывать свиданія съ вами ни на одинъ часъ, дружокъ, ни на одну минуту!

И онъ, въ двадцатый разъ пожимая и потрясая об руки Саксена, клялся Юпитеромъ, что въ жизнь свою никому не былъ такъ радъ.

— Однако, ваша поздка въ Норвегію, кажется, не пошла вамъ въ gрокъ, прибавилъ онъ, приглядываясь къ Саксену.

— Усталъ, вроятно, отвчалъ тотъ, и взглянулъ на каминные часы.— Я халъ нсколько сутокъ сряду, не переводя духу.

— Надюсь, однако, что вы не слишкомъ устали, чтобы выслушать кое-что, что мн нужно сказать вамъ.

— О чемъ?

— Ну, конечно, о вашемъ милйшемъ родственник.

Саксенъ нетерпливо мотнулъ головою.

— Нтъ ужь, увольте, мистеръ Греторэксъ: ужь врно дло терпитъ и до завтра.

— Ну, не говорите. Я не увренъ, Трефольденъ, что вы и теперь не опоздали.

— Если вы хотите сказать, что новое общество оказалось мошенничествомъ, сказалъ Саксенъ мрачно:— такъ не трудитесь — знаю.

— Знаете?

Саксенъ кивнулъ головою.

— Денегъ много туда усадили?

— Порядочно.

— Все, что Трефольденъ взялся помстить изъ вашего капитала?

— Нтъ: меньше сотой части того. Всего 16,000 фунтовъ.

— Меньше сотой части! повторилъ банкиръ.— Значитъ, вы ему доврили этакъ около двухъ мильоновъ?

— Ровно два мильона.

— Куда же двались остальные 1.984,000 фунтовъ?

— Помщены, я полагаю, въ государственные фонды.

— Вы полагаете! Вотъ такъ милъ! Полагаетъ! Кто вамъ сказалъ?

— Самъ родственникъ мой, какіе-нибудь полчаса назадъ. Онъ общался послать со мной завтра одного изъ своихъ конторщиковъ въ государственный банкъ, чтобы я могъ лично удостовриться въ сохранности моихъ денегъ.

Греторэксъ всталъ и раза три прошелся по комнат, въ глубокомъ раздумь.

— Говорилъ онъ вамъ, что скоро куда-то детъ?

— Нтъ.

— А вы какъ застали его? Вдь въ расплохъ?

— Совершенно.

— Гм! И онъ общалъ видться съ вами завтра?

— Да.

— Гд?

— Въ его контор.

— Въ которомъ часу?

— Въ двнадцать.

Греторэксъ сильно ударилъ по столу ладонью.

— Обманетъ! ршительно сказалъ онъ.— Голову даю на отсченіе — обманетъ.

Саксенъ, угрюмо склонивъ голову на об руки, согласился, что онъ и самъ такъ думаетъ.

— Послушайте, Трефольденъ, сказалъ банкиръ, пришедшій уже въ сильную ажитацію: — я давно уже имлъ свои подозрнія на счетъ вашего родственника, вы это знаете, но дло въ томъ, что посл вашего отъзда, до меня дошли прелюбопытныя вещи. Знаете вы, гд онъ живетъ?

— Нтъ, не знаю.

— А я знаю. Знаете ли, какъ онъ живетъ?

— Не имю ни малйшаго понятія.

— А я знаю.

— Какъ же вы узнали?

— Черезъ его же старшаго конторщика, толстаго господина, съ одышкою и лицомъ, похожимъ на переваренный пудингъ.

— Знаю, знаю: мистеръ Кэквичъ.

— Онъ самый. А теперь, если вы потрудитесь послушать меня минутъ пять, я вамъ разскажу все отъ начала до конца.

Затмъ Греторэксъ дйствительно разсказалъ все, начиная съ своего свиданія съ юристомъ: какъ Вильямъ Трефольденъ запнулся и измнился въ лиц при первомъ слов о новомъ обществ, какой ловкій оборотъ онъ далъ Саксеновымъ словамъ, и какъ, посл свиданія, онъ, банкиръ, долженъ былъ убдиться, что не подвинулся ни на шагъ къ разъясненію своихъ сомнній. Дале разсказалъ онъ, что дней десять спустя посл этого свиданія, къ нему явился Абель Кэквичъ, и разными окольными путями, съ безконечными оговорками и осторожностями, далъ ему понять, что онъ готовъ помогать ему въ дйствіяхъ противъ Вильяма Трефольдена, на сколько это будетъ для него безопасно. Тутъ начался цлый рядъ странныхъ откровеній. Тутъ, въ первый разъ, передъ банкиромъ раскрылась тайна частной жизни гориста. Передъ его изумленными взорами развернулась картина долголтней тайной расточительности, долговъ, безогляднаго самоуслажденія. Повсть о прекрасной гршниц, мадамъ Дювернэ, и вс подробности потаеннаго хозяйства въ Эльтон-Гоуз, даже до ежегоднаго итога счетовъ, уплачиваемыхъ виноторговцу, и жалованья французскому повару включительно, были разсказаны банкиру съ методической точностью, въ высшей степени характеризующей спеціальные таланты мистера Кэквича, который посвятилъ все свое свободное время, въ теченіе цлаго лта, на эту восхитительную для него задачу, и истощилъ всю свою изобртательность на разршеніе ея. Онъ вывдалъ все, что только возможно было вывдать человку, неживущему въ самыхъ стнахъ Эльтон-Гоуза. Онъ не одинъ разъ слдовалъ за изящной коляской, въ которой madame здила въ паркъ кататься, слушалъ ея пніе въ тихіе лтніе вечера, и подмчалъ, какъ его патронъ входилъ въ домъ и выходилъ изъ него. Онъ вкрался въ расположеніе кенсингтонскихъ торговцевъ, подружился съ сборщикомъ податей, и даже завелъ нчто въ род солидной, почтенной, богомольной интриги съ экономкой, женщиной серьёзною, и имвшею книжку отъ сберегательнаго банка. Однимъ словомъ, когда Кэквичъ явился къ банкиру съ накопленными имъ свдніями, ихъ было совершенно достаточно, чтобы сдлать изъ него драгоцннаго помощника, и Лоренсъ Греторэксъ былъ какъ нельзя боле радъ заручиться подобнымъ союзникомъ.

— А теперь, дружокъ, заключилъ онъ свой разсказъ:— суть-то всего дла въ томъ, что Вильямъ Трефольденъ собирается дать тягу. Послдніе два дня онъ занимался сведеніемъ всхъ своихъ счетовъ, уничтоженіемъ старыхъ бумагъ и т. д. Своимъ конторщикамъ онъ говоритъ, что узжаетъ изъ города на нсколько дней, но Кэквичъ этому не вритъ, и я тоже не врю. Онъ стремится въ страну звзднаго флага, это такъ же врно, какъ то, что имя ваше — Саксенъ Трефольденъ!

XLV.
На сторожа.

Саксенъ былъ непоколебимъ въ своемъ ршеніи — не прибгать къ закону. Напрасно банкиръ упрашивалъ его разршить ему призвать на совтъ и помощь мистера Никодемуса Кидда, напрасно разсуждалъ онъ о необходимости быстрыхъ мръ, о громадности ставки, о трудности, если только не невозможности, сдлать что-нибудь дйствительно путное однми своими силами. На все это у Саксена былъ одинъ отвтъ: въ дломъ свт оставалось только три человка, носящихъ имя Трефольденовъ, и, что бы ни случилось, онъ ршился не позорить этого стариннаго имени преданіемъ своего родственника уголовному суду. Таково было его воззрніе на дло, и ничто не могло измнить его.

Скоро посл полуночи банкиръ ушелъ отъ него, и отправившись прямо въ Пентонвиль, разбудилъ добродтельнаго Кэквича отъ непорочнаго сна, и боле полутора часа сидлъ запершись съ нимъ. Около трехъ часовъ утра онъ снова явился къ Саксену на квартиру, а къ пяти часамъ, когда еще не занималась блдная сентябрьская заря, оба молодые люди уже выходили изъ кэба въ начал След-Лена, и скорыми шагами принялись прохаживаться по безлюдной мостовой.

Начало свтать, а потомъ и совсмъ разсвло. Проснулись тощіе воробьи по своимъ воздушнымъ ночлегамъ, и посл довольно долгаго предварительнаго щебетанія, спорхнули на улицу и безстрашно запрыгали у самыхъ ногъ пріятелей. Немного погодя, мимо ихъ прошелъ трубочистъ, съ метелками на плеч, за нимъ послдовало нсколько поденщиковъ, отправлявшихся на работу въ сосдніе огороды. Потомъ телега прогрохотала по Гай-Стриту, тамъ дв, три, четыре, и разъ установившись, гулъ колесъ уже не умолкалъ. Еще попозже, когда дежурный полисменъ усплъ уже устать отъ наблюденія за ними съ угла улицы, да и самимъ молодымъ людямъ начало надодать это безплодное топтаніе мостовой, къ нимъ неожиданно присоединился Кэквичъ.

— Прошу извиненія, господа, приступилъ онъ къ нимъ:— только я подумалъ, что лучше будетъ и мн сюда придти. Вы знаете пословицу — умъ хорошо, а два лучше, а три, пожалуй, лучше двухъ. Во всякомъ случа — вотъ я весь къ вашимъ услугамъ.

И конторщикъ, совсмъ запыхавшійся отъ скорой ходьбы, снялъ шляпу и сталъ утирать лобъ носовымъ платкомъ. Несмотря на всю его почтенность, Саксенъ смотрлъ на него съ невыразимымъ отвращеніемъ. Для него мистеръ Абель Кэквичъ былъ ни боле ни мене, какъ шпіонъ и доносчикъ, а шпіоны и доносчики, но врованію Саксена, почти что не входили въ составъ человчества.

— Вы, господа, конечно, ничего еще не видали, продолжалъ конторщикъ, лишь только перевелъ духъ.— Да и рано. Часамъ къ восьми, или, этакъ, между восемью и девятью — вотъ когда нужно смотрть въ оба. У меня и кэбъ тутъ дожидается за угломъ, такъ что намъ остается только не проглядть злодя, когда онъ выйдетъ изъ дома, вскочить въ кэбъ и хать за нимъ.

— Кэквичъ обо всемъ позаботился, одобрительно замтилъ Греторэксъ.

— Главный вопросъ въ томъ — куда онъ лыжи востритъ, но моему, должно быть, въ Америку.

— Разумется, въ Америку.

— Въ такомъ случа, онъ можетъ отплыть изъ лондонскихъ доковъ, изъ Соутэмgтона, изъ Глазгоу, либо изъ Ливерпуля, врне всего — изъ Ливерпуля. Ни сегодня, ни завтра, нтъ ни одного парохода, который бы отходилъ изъ той или другой изъ этихъ гаваней, въ этомъ я удостоврился, значитъ, онъ гд-нибудь притаится до поры до времени. Вдь онъ можетъ захватить ливерпульскій пароходъ и изъ Кингстоуна, а соутэмgтонскій пароходъ онъ можетъ нагнать въ Гавр. Однимъ словомъ, намъ слдуетъ сторожить его со всхъ сторонъ, и не звать.

— Вы, кажется, Кэквичъ, и то не зваете.

— Я, сэръ, ни одной минуточки глазъ не сомкнулъ съ тхъ поръ, какъ вы у меня были, отвчалъ Кэквичъ самодовольно.— Намъ въ особенности нужна бдительность, такъ-какъ ужь мистеру Трефольдену неугодно дйствовать съ помощью полиціи.

Въ эту минуту почтальонъ появился у верхняго конца улицы. Конторщикъ немедленно отдлился отъ своихъ спутниковъ, и наказавъ имъ держаться поодаль, сталъ медленно прохаживаться въ нсколькихъ шагахъ отъ Эльтон-Гауза. Погода съ минуту, почтальонъ перешелъ черезъ улицу, съ письмами въ рукахъ, и позвонилъ въ ворота. Кэквичъ въ мигъ очутился подл него.

— Не можете ли вы мн сказать, вжливо обратился онъ къ нему:— не живетъ ли въ этой улиц нкто Генли?

— Генли? повторилъ почтальонъ.— Нтъ, но крайней-мр, никого такого не знаю. Въ Силвер-Стрит есть одинъ господинъ, Генри — можетъ быть, не его ли вамъ нужно?

Но мистеру Кэквичу не нужно было никакого Генли, ни Генри: мистеру Кэквичу только нужно было прочесть надпись на письм въ рукахъ у почтальона, что ему и удалось, затмъ онъ посмшилъ обратно къ Саксену и Греторэксу, ожидавшимъ его у другого конца улицы.

— Какъ бы вы думали, господа, вскричалъ онъ, ударяя кулакомъ о ладонь:— вдь удралъ!

— Удралъ? въ одно слово повторили Саксенъ и Греторэксъ.

— Удралъ. Я видлъ почеркъ его на конверт. И конвертъ-то знакомый, конторскій, опущенъ въ ящикъ вчера за ночь. А мы-то здсь прогуливаемся! Могли бы прохлаждаться до свтопреставленія.

— И вдь десять цлыхъ часовъ выгадалъ — чортъ бы его побралъ! свирпо ругнулъ его Греторэксъ.

— Аминь, отъ всей души! набожно подтвердилъ конторщикъ.

XLVI.
Чувствительный эпизодъ.

Кэквичъ смло позвонилъ у воротъ Эльтон-Гауза, и спросилъ мистрисъ Фильмеръ, домоправительницу мадамъ Дювернэ. Конторщикъ, изъ осторожности, никогда до тхъ поръ не отваживался постить ее. Но время осторожности миновалось и наступила пора смлости.

Едва Кэквичъ перешагнулъ порогъ дома, какъ онъ замтилъ, что въ немъ происходитъ какая-то особенная суетливая хлопотня. Горничная, впустившая его, смотрла какъ-то растерянно и, проводя его до дверей комнаты экономки, убжала какъ угорлая. Минуту спустя, наверху раздался сильный звонокъ, за нимъ послышались торопливые шаги и шорохъ шелковаго платья въ коридор. Затмъ послдовало мертвое молчаніе, наконецъ явилась мистрисъ Фильмеръ, съ платкомъ, приложеннымъ къ глазамъ.

— О, мистеръ Дженнингсъ, сказала она: — въ печальную вы пришли минуту, сэръ! Мы сегодня въ страшномъ гор.

Конторщикъ, который рекомендовалъ себя экономк во время одной изъ ихъ интимныхъ бесдъ, происходившихъ на пути къ церкви, подъ скромнымъ именемъ Дженнингсъ, пожалъ руку мистрисъ Фильмеръ обими руками, и отвчалъ, что онъ душевно скорбитъ о томъ, что могло ее такъ разстроить.

Мистрисъ Фильмеръ тогда повдала другу, что ‘madame’ только что получила отъ ‘барина’ ужасное письмо. Баринъ вдругъ ухалъ неизвстно куда, даже не простившись съ нею, и почти что формально объявилъ ей, что никогда не возвратится. И вотъ ‘madame’ до сихъ поръ въ истерик. Бдная! Она же такая добрая, милая, кроткая!… да что будешь длать — такіе ужь эти мужчины скоты!

— Не вс же мужчины, милая мистрисъ Фильмеръ, пропыхтлъ конторщикъ съ нжной укоризной.

Мистрисъ Фильмеръ, въ отвтъ на это, только взмахнула головою, и выразила такого рода мнніе, что между худшими и лучшими изъ мужчинъ еще не такая разница, какъ воображаютъ.

— Позвольте: вотъ, напримръ, хоть бы я, убждалъ ее Кэквичъ:— я ненавижу всякое коварство, положительно ненавижу.

— Это вы только такъ говорите, мистеръ Дженнингсъ, вздохнула экономка.

— Нтъ, не говорю, а докажу на дл, мистрисъ Фильмеръ. Дайте мн только взглянуть на это письмо, такъ чтобы я могъ разсмотрть почеркъ и почтовую марку, и я сейчасъ же полечу въ Сити, и кое-гд наведу справки — ужь я знаю гд — и если я не развдаю, въ какую сторону удралъ вашъ злодй — можете посл того не говорить со мною, вотъ что!

— О, мистеръ Дженнингсъ, неужели вы, въ самомъ дл, можете?…

— Могу ли? Помилуйте, да это какъ разъ по моей части! Не одного ужь мы лавливали банкира въ ту самую минуту, какъ онъ заносилъ ногу на пароходъ, чтобы улизнуть въ Булонь, либо въ Нью-Йоркъ! Такъ какъ же вы думаете насчетъ письма-то — можете достать?

— Кажется, могу. Оно сейчасъ еще лежало на полу у барыниной кровати, вмст съ пятистофунтовымъ банковымъ билетомъ: билетъ-то я подняла и спрятала къ ней въ кошелекъ. Она о деньгахъ и не подумала, бдняжка!

— Женщины о такихъ вещахъ никогда не думаютъ, сказалъ конторщикъ:— сердчишки у нихъ больно нжны!

Мистрисъ Фильмеръ потупилась, и снова вздохнула.

— У васъ-то ужь наврное нжное, я знаю… я надюсь, моя милочка, прибавилъ онъ, и подкравшись къ ней еще на шагъ ближе, почтенный господинъ положительно поцаловалъ ее!

Минутъ десять спустя, мистеръ Кэквичъ вышелъ изъ воротъ Эльтон-Гауза, сіяющій торжествомъ. У него въ бумажник лежало письмо Вильяма Трефольдена. Оно заключалось только въ слдующихъ словахъ:

‘Прощай, Тереза. Обстоятельства, надъ которыми я не властенъ, вынуждаютъ меня покинуть Лондонъ, быть можетъ, навсегда. Прощаюсь съ тобою съ нжнымъ сожалніемъ. Старайся вспоминать обо мн беззлобно, и поврь, что еслибы ты знала все, то не бранила бы меня за шагъ, на который я вынужденъ въ настоящую минуту. Прилагаю банковый билетъ въ пятьсотъ фунтовъ. Домъ со всмъ, что въ немъ есть — твой. Еще разъ, прощай. Дай Богъ, чтобы ты встртила больше счастія въ будущемъ, нежели я теб далъ въ прошломъ.— В. Трефольденъ’.

XLVII.
Ужь не ловушка ли?

Вс трое немедленно отправились въ контору, въ Чансери-Ленъ, гд они застали писцовъ, усаживающимися за работу, а служанку вычищающею каминъ въ кабинет Вильяма Трефольдена. Первымъ дломъ ихъ было прервать занятія двушки, выслать ее вонъ, запереть дверь на замокъ и учинить быстрый, но зоркій осмотръ всего, что содержалось въ кабинет. Они перебрали рваныя бумаги въ корзин, выдвинули вс ящики въ стол, разломали желзный сундукъ, но не нашли ничего, имющаго для нихъ малйшую цну.

— Посмотрите-ка сюда, вдругъ воскликнулъ Саксенъ:— что это такое?

Онъ показывалъ смятый конвертъ, съ нсколькими словами, начертанными на изнанк карандашомъ.

Греторэксъ вскрикнулъ съ торжествомъ:

— Его маршрутъ, клянусь Юпитеромъ! Гд вы нашли?

— Тутъ на камин, подл календаря.

— Слушайте: ‘Изъ Лондона въ Булонь на пароход — три часа утра. Восемь часовъ. Изъ Булони въ Парижъ — одинадцать часовъ утра. Изъ Парижа въ Марсель — восемь часовъ сорокъ минутъ. Изъ Марселя въ Алжиръ — девять часовъ вечера, или въ Константинополь — пять часовъ пополудни’.

— Все? спросилъ Кэквичъ.

— Все. Ну, ясное дло: ухалъ сегодня въ Булонь въ три часа утра. Перездъ — восемь часовъ… эхъ, чортъ возьми, какъ разъ черезъ полчаса прідетъ, часамъ къ шести или семи, сегодня же будетъ въ Париж и продетъ прямо въ Марсель въ восемь часовъ сорокъ минутъ.

— А на другой день въ три часа сорокъ-пять минутъ пополудни будетъ въ Марсели, дополнилъ Кэквичъ, который не позабылъ захватить съ собою дневникъ европейскихъ желзныхъ дорогъ.

— А въ которомъ часу отходитъ первый поздъ изъ Лондона? спросилъ Греторэксъ.

— Въ восемь съ половиной часовъ вечера.

Банкиръ произнесъ сердитое ругательство, но Кэквичъ молча взялъ конвертъ и въ раздумь и сталъ осматривать его.

— Я и пытаться не стану догонять его, сказалъ Саксенъ.— Это было бы сумасбродствомъ: онъ семнадцать часовъ выгодалъ.

— Еслибы вы ршились телеграфировать полиціи въ Парижъ… началъ-было банкиръ, но Саксенъ движеніемъ руки заставилъ его молчать.

— Нтъ, сказалъ онъ ршительно.— Къ этому меня ничто не понудитъ. Говорю вамъ разъ навсегда, я не намренъ поступать съ нимъ, какъ съ преступникомъ.

— Господа, вдругъ обернулся къ нимъ Кэквичъ, все еще разсматривавшій конвертъ: — а вдь я думаю — ужь не ловушка ли это?

— Ловушка?!

Конторщикъ кивнувъ годовою.

— Вдь какъ уменъ-то, бездльникъ! Промаха этакого не дастъ, сказалъ онъ.— Я столько же врю тому, что онъ ухалъ въ Булонь, сколько тому, что улетлъ въ рай.

— Такъ куда же, посл этого, онъ но вашему двался? нетерпливо перебилъ его банкиръ.

— Весьма можетъ быть, что вовсе еще и не узжалъ изъ Лондона. И, почему-то, мн сдается…

— Что такое?

Кэквичъ потиралъ свои жирныя руки и самодовольно поматывалъ головою.

— …что тутъ замшана женщина.

Банкиръ расхохотался: такъ показалось ему нелпо подобное предположеніе, но въ голов Саксена мелькнуло внезапное, странное подозрніе, и до того ярко, что мгновенно врзалось въ ум его убжденіемъ, и убжденіемъ такимъ явственнымъ, что оно походило на откровеніе.

— Геленъ Ривьеръ!

Это имя почти вырвалось у него, какъ отъ электрическаго удара. Теперь ему нее было ясно, такъ же ясно, какъ будто передъ нимъ обнажилась душа его родственника. Онъ вмигъ ршилъ, какъ поступать. Озарившее его убжденіе внушило ему ршимость, онъ прозрлъ и готовъ былъ дйствовать безотлагательно.

— Я передумалъ, сказалъ онъ: — будемъ продолжать поиски. Я согласенъ употребить вс средства на это, кром одного: суду я его не предамъ. Скажите, какъ лучше приняться — все сдлаю.

Его рзко-ршительный тонъ поразилъ другихъ своей неожиданностью.

— Ну вотъ, этакъ-то лучше будетъ, сказалъ Греторэксъ.

Но Саксенъ, еще за минуту находившійся въ полной нершительности, теперь горлъ нетерпніемъ.

— Ради самаго неба, вскричалъ онъ:— не будемте тратить время на разговоры. Каждая минута дорога. Что же намъ длать?

— Я полагаю, сэръ, отвчалъ Кэквичъ,— вамъ прежде всего слдуетъ похлопотать о содйствіи нкоторыхъ ловкихъ и расторопныхъ малыхъ, которыхъ вамъ можетъ рекомендовать пріятель мой, мистеръ Киддъ.

— Хорошо. Потомъ?

— Одинъ пусть обыщетъ весь Лондонъ и окрестности, другой пусть наблюдаетъ, на всякій случай, и за этимъ иностраннымъ маршрутомъ, а третьяго отправить въ Ливерпуль съ приказаніемъ прохать въ Кингстоунъ, если найдетъ нужнымъ.

— Да, да. Ну, дальше.

— Ну и награду надо положить хорошую.

— Сколько?

— Сотенъ, этакъ, двухъ не пожалете?

— Не сотни, а тысячи дв дамъ.

— Браво! вмшался Греторэксъ.— За дв тысячи фунтовъ эти ищейки откопаютъ вамъ кости Адама и Эвы.

— Въ самомъ дл? Такъ пусть же будетъ пять тысячъ. Мистеръ Кэквичъ, уполномочиваю васъ общать отъ моего имени пять тысячъ фунтовъ награды.

Конторщикъ склонился передъ Саксеномъ, точно передъ полубогомъ, и сказалъ, что все будетъ немедленно исполнено.

— Я самъ поду съ господиномъ, который будетъ посланъ въ Парижъ, сказалъ Греторэксъ.— А вамъ, Трефольденъ, не худо бы катнуть въ Ливерпуль.

Но Саксенъ отрицательно покачалъ головою.

— Нтъ, сказалъ онъ:— я буду дйствовать въ Лондон.

XLVIII.
Саксенъ дйствуетъ самъ но себ.

Можетъ бытъ, тутъ женщина замшана!

Эти слова заставили Саксена ринуться въ погоню всмъ сердцемъ и душою. Они вызвали наружу всю таившуюся въ немъ энергію и силу воли. Они были брошены Кэквичемъ на удачу, въ вид догадки, между тмъ они сдлали то, чего не могла сдлать потеря двухъ мильоновъ.

И чмъ боле онъ обдумывалъ эту догадку, тмъ она ему казалась боле правдоподобною. Что мудренаго, что Геленъ Ривьеръ плнила Вильяма Трефольдена своею молодостью, красотою, свжестью душевною? Что мудренаго, что она въ своей бдности и безпомощности, согласилась идти за него? Онъ былъ увренъ, что выйдетъ, хоть бы только ради матери. Надо замтить, что Саксена, уже не врилъ, чтобы мистрисъ Ривьеръ, умерла. Какъ нкогда она, имлъ къ своему родственнику безграничную вру, такъ теперь она, относился къ каждому его слову и поступку съ безусловною подозрительностью. Она, не врила, ни смерти матери, ни возвращенію дочери во Флоренцію, и вообще не врила, чтобы что-либо, когда-либо сказанное ему Вильямомъ Трефольденомъ, было чмъ нибудь инымъ, кром гнусной, преднамренной лжи.

Впрочемъ, допуская даже, что мистрисъ Ривьера, дйствительно нтъ боле въ живыхъ — а это наконецъ легко могло статься — разв осиротвшая двочка не прильнетъ еще крпче ко всякому, кто обласкаетъ ее и утшитъ въ такую грустную минуту? Тутъ Саксену живо припомнилось, какима, истиннымъ джентльменомъ его родственникъ умлъ показаться, какъ мило и вкрадчиво его обращеніе, кака, очаровательна иногда его улыбка, какъ пріятенъ и нженъ бываетъ его голосъ!…

Бдная Геленъ! бдная, хорошенькая, доврчивая, тихенькая Геленъ! Какая судьба ожидаетъ ее! Сердце у Саксена ныло, и кровь за, немъ закипала при этой мысли, отъ которой всплывало наружу все, чаю было нжнаго и рыцарскаго въ его натур.

Черезъ пять минутъ посл того, какъ онъ заявила, о своемъ ршеніи, она, разошелся съ своими спутниками у дверей трефольденовои конторы. Вс они пошли въ разныя стороны. Кэквичъ отправился за сыщиками, Греторэксъ похалъ къ себ домой, длать нужныя распоряженія но случаю своей временной отлучки, а Саксенъ пошелъ своей особой дорогою, по составленному въ голов своей особому плану.

Онъ прохалъ прямо на Брюднельскую Террасу, и спросилъ мисъ Ривьеръ.

Воинственная служанка оглядла его въ пріотворенную на два вершка дверь, и тогда уже сердито отвчала:

— Мисъ Ривьеръ здсь больше не живетъ.

Отвтъ этотъ, конечно, не удивилъ Саксена.

— Въ такомъ случа, не можете-ли одолжить мн ея настоящаго адреса? спросилъ онъ.

— Нтъ, не могу.

— Однако, оставила же мисъ Ривьеръ какой-нибудь адресъ узжая?

— Есть тамъ какой-то адресъ, отвчала двушка: — только навранный, значитъ, никому въ немъ толку нтъ.

— Почемъ вы знаете, что навранный?

— Потому что ее по немъ отыскивали и не нашли — ясное дло. Однако, мн недосугъ стоять тутъ съ вами цлый день.

Двушка уже собиралась прихлопнуть дверью Саксену въ лицо, но видя, что пальцы его погружаются въ жилетный карманъ, нсколько смягчилась. Онъ вложилъ ей въ руку золотой.

— Мн нужно знать все, что вы можете сказать мн объ этомъ предмет, сказалъ онъ.

Она поглядла на монету, потомъ на него, и подозрительно покачала головою.

— За что же это? сказала она наконецъ.

— За свднія, которыя вы мн сообщите, Я ничего не пожаллъ бы для всякаго, кто помогъ бы мн узнать, куда ухали эти дамы.

— Не могу же я сказать вамъ то, чего я не знаю.

— Конечно, но почему вамъ не сказать мн все, что вы знаете?

Двушка, все еще какъ-то косо на него поглядывая, пригласила его въ корридоръ.

— Адресъ, я вамъ пожалуй покажу, сказала она:— только вдь я знаю, что ни къ чему не поведетъ. На дняхъ еще прізжалъ одинъ господинъ — изъ какого-то большого лондонскаго магазина, съ заказами для мисъ Ривьеръ на цлую гибель фунтовъ — записалъ адресъ слово въ слово, и не могъ найдти даже мста.

Съ этими словами она проворно юркнула въ маленькую пустую гостиную и принесла оттуда карточку, на которой, рукой Вильяма Трефольдена, былъ написанъ карандашомъ слдующій адресъ: Мистрисъ Ривьеръ, Бофорт-Вилла, Сент-Джонс-Вудъ.

Саксена почти подало назадъ при вид знакомаго почерка.

— Кто это писалъ? торопливо спросилъ онъ.

— Мистеръ Форситъ писалъ, когда дамы сидли уже въ кэб.

— Мистеръ Форситъ? повторилъ онъ.

Тутъ двушка, въ внезапномъ припадк разговорчивости, разсказала, что мистеръ Форситъ — богатый господинъ, который былъ знакомъ съ ‘мистеромъ Риверсомъ’ много лтъ назадъ, по старинной памяти о немъ розыскалъ его вдову и дочь, платилъ огромныя деньги за картины покойника, и уговорилъ мистрисъ и мисъ ‘Риверсъ’ перехать въ боле пріятную часть города. И тутъ даже, трещала двушка, онъ не допустилъ ихъ ни до какихъ хлопотъ, такъ что он даже не смотрли свою новую квартиру, покуда онъ не пріхалъ за ними, чтобы отвезти ихъ на нее. Такого милаго, добраго, заботливаго джентльмена и не бывало никогда! Объ адрес же мистрисъ Риверсъ вспомнила только въ послднюю минуту, и мистеръ Форситъ на скоро написалъ его, стоя въ корридор, когда дамы дожидались его въ кэб.

— Такъ вы таки ршительно больше ничего не знаете? еще переспросилъ Саксенъ, вертя карточку въ рукахъ.

— Ни слова больше.

— Карточку-то можно взять?

— Пожалуй, берите, только увидите, что и мста-то такого нтъ.

— А что мистрисъ Ривьеръ плоха была, какъ узжала?

— Напротивъ, на наши глаза поправилась, и мисъ Риверсъ тоже казалось, что ей лучше.

Саксенъ неохотно повернулъ къ двери.

— Спасибо, сказалъ онъ.— Жаль, что больше не можете сказать.

— Вы, врно, другъ дома? съ любопытствомъ освдомилась двушка.

Саксенъ кивнулъ головою.

— Вы… вы, вроятно, не можете мн сказать, что, этотъ мистеръ…

— Форситъ? подсказала она.

— Ну да, Форситъ — помолвленъ ли онъ на мисъ Ривьеръ? проговорилъ онъ съ запинкой.

Она стиснула губы и многозначительно мотнула головой.

— Когда она ухала отсюда, они еще не были помолвлены, отвчала она:— но всякій бы могъ сказать, что будетъ дальше.

Примтивъ, однако, болзненное выраженіе, пробжавшее по лицу молодого человка, она поспшно оговорилась:

— Это, впрочемъ, больше онъ разсыпался. Онъ боготворилъ самую землю подъ ея ногами, а она-то, кажется, на мдный грошъ къ нему не имла расположенія.

На это Саксенъ только еще разъ поблагодарилъ ее, и уныло удалился.

Онъ ршился хать въ Сент-Джонс-Вудъ, хотя и зналъ заране, что подетъ напрасно. Понятно, что Вильямъ Трефольденъ оставилъ ложный адресъ: это непремнно должно было войдти въ его разсчетъ.

Онъ еще не усплъ дойдти до другого конца террасы, погружонный въ эти размышленія, какъ двушка бгомъ догнала его.

— Сэръ! сэръ! остановила она его, запыхавшись: — я сейчасъ только вспомнила о доктор Фишер. Онъ лечилъ мистрисъ Ривьеръ, и врно знаетъ все, что вамъ нужно.

— Да благословитъ тебя Богъ за эту мысль, моя голубушка! воскликнулъ радостно Саксенъ.— Гд же онъ живетъ?

— А не знаю, здсь гд-то, въ Камбервелл. Найдете какъ-нибудь.

— Найду, найду непремнно. И Саксенъ снова было-опустилъ пальцы въ карманъ жилета. Но двушка покачала головою.

— Что вы, Господь съ вами! сказала она.— Не нужно мн больше вашихъ денегъ — и то много дали!

И она, разсмявшись, убжала.

Саксенъ вскочилъ въ ожидавшій его кэбъ и веллъ везти себя въ первую попавшуюся аптеку.

— Аптекари, бормоталъ онъ про себя:— непремнно знаютъ все про докторовъ.

XLIX.
Докторъ Фишеръ.

Докторъ Фишеръ жилъ въ большомъ, выштукатуренномъ, многооконномъ дом, съ двумя воротами и портикомъ, стоявшимъ нсколько въ сторон отъ дороги, словно съ надменнымъ сознаніемъ своего превосходства надъ боле смиренными жилищами, окружающими его — въ такомъ дом, передъ которымъ ни одинъ органщикъ не вздумаетъ замшкаться, и Пончъ ужь никакъ не осмлится установить свои временныя подмостки. Торжественной наружности слуга, въ темноцвтной ливре, отворилъ дверь и провелъ Саксена въ кабинетъ врача, массивнаго господина съ пріемами, преисполненными сановитой важности и густымъ басомъ, гудящимъ точно педальныя трубы органа. Онъ принялъ постителя весьма вжливо, просилъ садиться, съ готовностью и ясно отвтилъ на вс вопросы Саксена. Онъ повдалъ ему, что мистрисъ Ривьеръ дйствительно умерла, недли за дв передъ тмъ, и похоронена на Норвудскомъ кладбищ. Перехали же мать и дочь изъ Камбервеля мсяца два, если даже не три назадъ. Въ первыя шесть-семь недль пребыванія ея въ Сиденгам, мистрисъ Ривьеръ поправлялась, и на столько окрпла, что уже готовилась предпринять путешествіе въ Мадеру, когда она имла несчастіе схватить простуду, имвшую послдствіемъ скорую кончину. Докторъ Фишеръ не былъ на похоронахъ мистрисъ Ривьеръ, и, на сколько ему извстно, на нихъ присутствовали только дочь ея да мистеръ Форситъ. Онъ присовокупилъ еще, что никогда не имлъ удовольствія встрчаться съ мистеромъ Форситомъ, но много наслышанъ о немъ отъ матери и дочери, какъ о друг, съ которымъ он связаны тсными узами благодарности и уваженія. Мисъ Ривьеръ, продолжалъ онъ, кажется, здорова. Онъ навдывался къ ней на другое утро посл похоронъ, но посл того боле не былъ. Адресъ ея: Бьюла-Вилла, въ Сиденгам. Докторъ заключилъ свои разсказъ сожалніемъ о неимніи дальнйшихъ свдній, и увреніями, что онъ весь къ услугамъ постителя, затмъ пожелалъ ему добраго утра.

Выйдя изъ дома подъ конвоемъ торжественнаго лакея, Саксенъ, ни минуты не медля, похалъ прямо въ Сиденгамъ.

‘Бьюла-Вилла’ принадлежала къ числу нсколькихъ, почти порознь стоящихъ домовъ, окаймляющихъ, на нкоторомъ разстояніи другъ отъ друга, тихій переулокъ, выходящій въ поле, на какой-нибудь полу-мили отъ Хрустальнаго дворца. Но кэбъ его еще не усплъ остановиться у воротъ, какъ зловщаго вида билетъ, прилпленный къ окну столовой, приготовилъ его къ новому разочарованію.

Мисъ Ривьеръ съхала почти недлю передъ тмъ.

— Она ухала, сэръ, на второй день посл похоронъ ея бдной мамаши, пояснила добродушная хозяйка, встртившая Саксена съ блыми въ мук руками, и въ бломъ передник.— Она, красоточка, не могла здсь оставаться посл того, что случилось.

— Еслибы вы были такъ добры и сообщили бы мн адресъ мисъ Ривьеръ въ настоящее время.

— Къ моему великому сожалнію, сэръ, это не въ моей власти, прервала его хозяйка.— Мисъ Ривьеръ и сама не знала его.

— Однако, было же что нибудь такое сказано, что дало бы хоть какое нибудь понятіе, приставалъ Саксенъ: — какъ вы думаете, не заграницу она похала?

— О, нтъ, наврное нтъ, сэръ. Она похала на морской берегъ.

— Вы въ этомъ уврены?

— Да, сэръ, положительно.

— И неужели же ни разу не было упомянуто, куда именно она думаетъ хать?

— Какъ же, называли имена даже трехъ-четырехъ мстъ, но я не обратила тогда вниманія.

— Можете же вы припомнить хоть одно изъ нихъ?

— Нтъ, сэръ, ни за что не припомнить.

— Постарайтесь, прошу васъ. Ну, не узнаете ли этихъ названій, если я вамъ скажу имена нсколькихъ приморскихъ городовъ?

Его озабоченная настойчивость, повидимому, поразила хозяйку.

— Право, сэръ, мн очень жаль, сказала она:— но я ршительно не имю никакого понятія объ этихъ мстахъ, и уврена, что не узнала бы ни одного названія — положительно не узнала бы.

— А что, мисъ Ривьеръ ухала отъ васъ… одна?

— Нтъ, сэръ. Съ нею былъ мистеръ Форситъ.

Саксенъ только что не заскрежеталъ зубами при этомъ имени.

— Мистеръ Форситъ, я думаю, часто бывалъ?проговорилъ онъ.

— Очень часто, сэръ.

— То-есть, какъ часто? Почти каждый день, что ли?

Хозяйка поглядла на него съ такимъ видомъ любопытства, смшаннаго съ участіемъ, который ясно показывалъ, въ какую сторону она понимаетъ это допрашиваніе.

— Н… да, сэръ, неохотно согласилась она.— Послднее время пожалуй, что почти каждый день бывалъ.

Молодой человкъ поблагодарилъ ее, и печально вышелъ. На самомъ низу лстницы, онъ остановился.

— Вы даже не знаете, на какую желзную дорогу они похали? спросилъ онъ еще, на всякій случай.

— Не знаю, сэръ, право не знаю, отвчала она съ сожалніемъ.

— Хоть бы сыскать извощика, который отвезъ ихъ!…

Хозяйка всплеснула руками.

— Ахъ, въ самомъ дл! вскричала она:— вдь они… да такъ, такъ они брали карету у Дэвиса.

Саксенъ уже былъ наверху.

— Ахъ вы милая, хорошая! Гд же найду я этого Дэвиса? Гд его сараи? Гд онъ живетъ? Да говорите же!

Она ему указала, коротко и ясно: ‘второй поворотъ налво, въ переулк. Ошибиться нельзя: всякій знаетъ’.

Онъ почти не дослушалъ. Полный надежды и нетерпнія, онъ скрылся въ кэб и укатилъ.

L.
Погоня по горячему слду.

Саксенъ живо отыскалъ сараи Дэвиса, тутъ же засталъ онъ и самого Дэвиса, толстйшаго господина на коротенькихъ ногахъ, въ громаднйшемъ жилет съ безчисленными карманами, съ пестрымъ батистовымъ платкомъ, жгутомъ обмотаннымъ вокругъ шеи, соломенной въ зубахъ и веселой, смышленой физіономіею. Этотъ господинъ, неравнодушный къ прелестямъ профиля ея величества, изображаемаго на хорошенькомъ карманномъ медальон, съ совершенной ясностью припомнилъ, что въ извстное утро, у него брали карету — большую, зеленую, онъ же самъ и правилъ. Джентльменъ приказалъ ему хать на станцію ‘Главной западной’ желзной дороги. Дама была въ глубокомъ траур, и лицо у нея было заплаканное. Когда они пріхали въ Паддингтонъ, джентльменъ далъ ему полкроны сверхъ условленной платы. Багажъ весь принадлежалъ дам. Его изъ кареты принялъ носильщикъ и отнесъ въ залу. Дэвисъ сказалъ, что онъ узналъ бы носильщика: высокій такой, рыжій, съ однимъ глазомъ, но на какую именно станцію по линіи джентльменъ съ дамою взяли мста, этого Дэвисъ не слыхалъ, впрочемъ, выразилъ полную готовность създить на станцію и постараться отыскать носильщика.

Итакъ, безъ дальнйшихъ словъ, мистеръ Дэвисъ облачился въ пальто и слъ вмст съ Саксеномъ въ кэбъ, который во весь духъ помчалъ ихъ въ Паддингтонъ. Кривого носильщика нетрудно была отыскать. Звали его Белль. Онъ хорошо помнилъ джентльмена и даму. Дама еще забыла зонтъ въ пассажирской зал, и онъ нашелъ его тамъ, побжалъ за поздомъ, въ ту самую минуту, какъ онъ трогался отъ платформы, но не посплъ во время, чтобы возвратить зонтъ. Но джентльменъ въ тотъ же вечеръ воротился въ Лондонъ, спросилъ о зонт и, получивъ его, далъ Беллю шиллингъ на чай. На билетик, наклеенномъ на багажъ, значилась станція Клеведонъ, онъ это запомнилъ потому, что наклеивалъ своими руками, и сначала по ошибк наклеилъ билетикъ ‘Клеве’. Вс эти факты онъ помнилъ положительно, вслдствіе приключенія съ зонтомъ, безъ котораго онъ врядъ-ли сохранилъ бы боле ясное воспоминаніе объ этихъ двухъ путешественникахъ, нежели о сотняхъ другихъ, вещи которыхъ ежедневно проходятъ черезъ его руки.

Это показаніе навело Саксена на слдъ. Онъ отпустилъ Дэвиса, наградилъ Белля, и въ два часа уже несся на всхъ парахъ на западъ, по почтовому позду, который все-таки казался ему невыносимо медленнымъ. Развалившись въ углу вагона, онъ слдилъ за мелькавшимъ мимо оконъ ландшафтомъ, и прислушивался къ тяжкому пыхтнію машины съ нетерпніемъ, забгающимъ далеко впередъ противъ ея быстроты. Онъ считалъ станціи, считалъ минуты, четверти часа, получасы, часы. Пятиминутная остановка въ Лидкот, десятиминутная стоянка въ Свиндок и въ Бристол злили его нестерпимо. Онъ даже не видалъ чудной осенней красоти мстности. Онъ не видлъ или не примчалъ гордую виндзорскую башню, высящуюся надъ вковыми лсами, сро-серебристую Темзу, съ ея навислыми ивами и лсистыми покатистыми берегами, ни красивый городъ Батъ, въ его котловин, окружонной зелеными холмами, ни мрачный Бристоль, почернлый отъ дыма безчисленныхъ фабричныхъ трубъ. Средоточіемъ всхъ его помысловъ, всхъ его желаній, стремленіи въ настоящую минуту былъ Клеведонъ.

Немного посл пяти съ половиной часовъ онъ прохалъ Бристоль, а въ шесть съ половиной часовъ прибылъ на мсто своего назначенія. Около маленькой станціи стояли кареты и омнибусы. Онъ слъ въ закрытую карету, опасаясь быть признану, и веллъ везти себя въ лучшую гостиницу. Но, въ мстечк всего была одна гостиница, съ садомъ, и видомъ на Бристольскій каналъ. День убывать и приливъ подошелъ къ самому берегу, когда Саксенъ на минуту остановился между кустами и цвтами, глядя въ даль, на туманныя уэльскія выси. Хозяинъ, встртившій его на порог, воображалъ, что новопрізжій постоялецъ любуется на заходящее солнце, на гладкое море, исполосованное алымъ огнемъ, на маленькую бухточку, укрытую подъ утесами, и пароходъ, виднющійся въ открытомъ взморь, а между тмъ Саксенъ не имлъ почти сознанія объ окружающей его сцен.

LI.
‘Дочь океана’.

Въ гостиниц никто не слыхалъ о мистер Форсит, не видали и дамы, которая бы сколько нибудь подходила къ примтамъ Геленъ Ривьеръ. Главный слуга, благообразный господинъ среднихъ лтъ, замтилъ, что недурно было бы послать за мистеромъ Слеттеромъ. Узнавъ, что мистеръ Слеттеръ — инспекторъ мстной полиціи, Саксенъ тотчасъ же послалъ просить его къ себ, вслдъ зачмъ слуга почтительно освдомился, изволилъ ли обдать джентльменъ?

Но Саксенъ въ этотъ день нетолько не обдалъ, но и не завтракалъ, и четыре ночи уже не ложился въ постель. Итакъ онъ веллъ подать себ что нибудь, что только есть подъ рукою, бросился на диванъ и, осиленный усталостью, заснулъ какъ убитый.

Ему казалось, что онъ едва усплъ сомкнуть глаза, когда его разбудилъ чей-то голосъ. Онъ очнулся: слуга кричалъ ему что-то на ухо, обдъ стоялъ на стол, инспекторъ Слеттеръ дожидался его.

Этотъ представитель величія англійскаго закона былъ рослый дтина, съ загорлымъ лицомъ, короткими курчавыми волосами, смышлеными глазами, и полнымъ, мягкимъ голосомъ. Оказалось, что онъ не слыхалъ ни о какомъ мистер Форсит, и зналъ наврное, что этого имени нтъ въ списк постителей въ читальн. Но онъ еще наканун примтилъ даму въ траур, сидвшую одну на пригорк у моря. Инспекторъ самъ не подходилъ къ ней, поэтому не могъ сказать, молода она или стара, но что она изъ ‘новоприбывшихъ’ — въ этомъ онъ не имлъ ни малйшаго сомннія. Сегодня она на пригорокъ не приходила. Онъ разъ десять проходилъ мимо, и еслибы она тамъ была, то никакъ не проглядлъ бы ея. Если же требуется разузнать, гд эта дама живетъ, то нтъ ничего легче: инспекторъ брался развдать въ какіе нибудь часа два.

Итакъ Саксенъ слъ къ своей одиночной трапез, а мистеръ Слеттеръ отправился исполнять его порученіе. Онъ возвратился, даже ране двухъ часовъ разузнавъ все какъ слдуетъ. Мисъ Ривьеръ дйствительно была въ Клеведон. Она прізжала за пять дней передъ тмъ, въ сопровожденіи джентльмена, который съ первымъ же поздомъ ухалъ обратно въ Лондонъ, помстивъ ее въ Вестои-Коттэдж, у приморья. Но въ этотъ самый день, около двнадцати часовъ, тотъ же джентльменъ пріхалъ опять, и увезъ ее въ Бристоль, на двухчасовомъ позд.

Саксенъ схватился за шляпу, веллъ инспектору показывать дорогу, и бгомъ бросился въ Вестон-Коттэджъ, допрашивать хозяйку. Въ корридор его встртила сухопарая фигура, которая объявила ему, что у нея гости, поэтому она никакъ не можетъ отвчать на его разспросы. Но Саксенъ былъ затронутъ слишкомъ за живое, чтобы испугаться сердитыхъ взглядовъ и рзкихъ отвтовъ, и вмсто того, чтобы вжливо попросить разршенія зайти въ боле удобную минуту, онъ заперъ за собою дверь и сказалъ:

— Я вамъ сдлаю всего два или три вопроса, сударыня. Только дайте мн отвтъ на нихъ, и я тотчасъ же ухожу. Можете вы мн сказать, въ какую сторону похала отсюда ваша жилица?

— Если вамъ угодно будетъ, молодой человкъ, начала хозяйка, слегка выпрямляясь и чопорно вскидывая голову:— зайти ко мн завтра, этакъ посл двнадцати…

— Помилуйте, сударыня! да завтра въ двнадцать часовъ я по всей вроятности буду въ двухстахъ миляхъ отсюда, запальчиво перебилъ ее Саксенъ.— отвчайте мн теперь же, умоляю васъ.

Тогда хозяйка отвтила на вопросы Саксена по возможности коротко и сердито, все время протестуя, что подобная настойчивость крайне странна, неразумна и неприлична. Мисъ Ривьеръ и мистеръ Форситъ выхали отъ нея около двухъ часовъ пополудни въ Бристоль. Куда лежитъ ихъ дальнйшій путь, она не могла сказать. Она впрочемъ слыхала, какъ мистеръ Форситъ говорилъ что-то о ‘прилив’ и ‘Кумберландскомъ бассейн’, и поэтому догадывалась, что они собирались продолжать свое путешествіе моремъ. Но это было только ея предположеніе, такъ-какъ она случайно уловила слова эти, проходя мимо двери гостиной. Ей было объяснено, что мистеръ Форситъ опекунъ мисъ Ривьеръ. Пріздъ его не былъ неожиданъ. Съ самаго начала былъ уговоръ, что онъ въ этотъ день прідетъ за нею, и квартира была взята только на одну недлю. Багажъ мисъ Ривьеръ даже не весь былъ снесенъ наверхъ, и вс чемоданы и мшки стояли приготовленные въ прихожей, по крайней-мр за два часа до ея отъзда. Все было адресовано въ Бристоль. Этимъ и кончилось неохотноё показаніе сухопарой хозяйки Вестои-Коттэджа.

Когда Саксенъ возвратился въ гостиницу, было почти десять часовъ вечера. Послдній поздъ въ Бристоль ушелъ добрыхъ два часа назадъ, такъ что ему осталось только хать на почтовыхъ до самого Бристоля или до Іаттонской станціи, гд онъ могъ еще поспть на эксетерскій поздъ, отходящій въ десять часовъ пятьдесятъ-пять минутъ. Посовтовавшись съ мистеромъ Слеттеромъ, онъ ршился на послднее, и нсколько минутъ спустя, расплатившись по счету въ гостиниц и наградивъ инспектора за труды, уже катилъ по шоссе.

Темно, мрачно, однообразный топотъ копытъ смшивается съ шумомъ колесъ, изгороди мелькаютъ мимо, иногда огни въ домахъ обдаютъ дорогу свтомъ. Но вотъ и станція, поздъ мчится съ кряхтньемъ и свистомъ, носильщики засуетились но платформ, пасажиры выглядываютъ изъ-за поднятыхъ стеколъ уютныхъ вагоновъ перваго класса, машина пыхтитъ, пышетъ, дымится, порывается дале. Тутъ Саксенъ переслъ изъ холодной кареты въ теплый уголокъ тускло освщеннаго вагона и снова быстро понесло его по рельсамъ, пока поздъ не остановился у бристольской станціи, гд онъ соскочилъ и, нанявъ кэбъ, веллъ себя везти въ ‘Кумберландскій Бассейнъ’.

Дорога къ этой пароходной пристани пролегала по лабиринту узенькихъ переулковъ, освщеннымъ мостамъ, пустыннымъ набережнымъ, и вдоль гавани, чернвшей густымъ лсомъ мачтъ, наконецъ кэбъ остановился у конторы, стоявшей рядомъ съ огромными воротами, за которыми виднлись верхушки мачтъ. Въ окнахъ еще горлъ свтъ, и дверь была отворена позднему постителю соннымъ привратникомъ, который, на вопросъ: какія суда въ тотъ день отплыли изъ ‘Кумберландскаго Бассейна’, отвчалъ, что вызоветъ мистера Лилликрена и скрылся. Нсколько минутъ спустя, мистеръ Лилликренъ явился изъ сосдней комнаты. Это былъ блдный, маленькій, худенькій молодой человкъ, на версту разившій табакомъ и ромомъ, который принялъ постителя далеко недружелюбно.

— Пароходы? заворчалъ онъ:— выдумаютъ же люди въ этакій часъ справляться о пароходахъ! Или вы думаете, что пароходы отправляются въ полночь? Отходили ли пароходы сегодня? Что за нелпый вопросъ! Разумется, отходили: каждый день отходятъ какіе нибудь. Сегодня ушелъ пароходъ въ Ильфракомбъ — въ пять часовъ, другой въ Гэль — въ три съ половиною часа, третій въ Сванси — въ четыре съ половиною часа, да ежедневный пароходъ въ Нортисгедъ — въ два часа. Не было ли другихъ?— Отправился еще одинъ: ‘Дочь Океана’, въ Бордо, только этотъ пароходъ не иметъ положенныхъ сроковъ отправленія, а совершаетъ рейсъ какъ прійдется, раза два въ мсяцъ, сегодня отошелъ около четырехъ часовъ.

Въ Бордо! У Саксена сердце забилось при этомъ имени.

— ‘Дочь Океана’, конечно, и пассажировъ возитъ? спросилъ онъ быстро.

— Еще бы.

— Вдь есть правильное пароходное сообщеніе между Бордо и Америкой, не такъ ли?

Мистеръ Лилликренъ вытаращилъ на него глаза и разсмялся.

— Какъ не быть! отвчалъ онъ.— Тамъ ходятъ французскіе пароходы. Но какой человкъ въ своемъ ум подетъ изъ Бристоля въ Нью-Йоркъ на Бордо, когда можно хать прямо изъ Ливерпуля или Соутэмптона?

Но Саксенъ не сталъ разсуждать съ мистеремъ Лилликреномъ, а только спросилъ, гд бы ему можно узнать имена пассажировъ, отправившихся въ Бордо въ этотъ день. Мистеръ Лилликренъ, вполн готовый къ услугамъ всякаго, несмотря на свою брюзгливость, посовтовалъ ему сходить вмст съ привратникомъ въ пассажирскую контору и тамъ справиться. Привратникъ провелъ Саксена черезъ маленькій подъемный мостъ и грязный дворъ, заставленный бочками и ящиками, въ другую часть зданія, гд вышелъ къ нему привтливый конторщикъ, и отвчалъ на его вопросы любезно и съ готовностью, несмотря на неурочность часа, онъ объявилъ ему, что книги убраны и заперты подъ замокъ и писцы давно разошлись, но что самъ онъ отлично помнитъ описываемыхъ господина и даму. Дама была въ глубокомъ траур, а господинъ держалъ въ рук большой сак-вояжъ. Онъ помнилъ, что видлъ этого господина уже за нсколько дней передъ тмъ. Онъ приходилъ въ контору брать мста и внесъ вс деньги за нихъ впередъ. Они сли на пароходъ около трехъ съ половиною часовъ, а ‘Дочь Океана’ отплыла въ четыре три четверти. Если же джентльмену угодно будетъ самому посмотрть въ книгахъ, заключалъ конторщикъ, то онъ съ удовольствіемъ покажетъ ихъ ему завтра, посл восьми часовъ утра.

Но Саксену незачмъ было рыться въ книгахъ. Онъ изъ нихъ не могъ бы узнать ничего больше того, что уже зналъ.

LII.
Плебей.

Хотя Саксенъ выхалъ изъ Бристоля съ первымъ утреннимъ почтовымъ поздомъ, онъ увидлъ себя вынужденнымъ оставаться въ Лондон до вечера, въ ожиданіи второго, восьмичасового дуврскаго позда, такъ-какъ утренній давнымъ-давно ушелъ уже, когда онъ пріхалъ въ Паддингтонъ. На Булонь же хать не стоило: пароходъ приходилъ туда такъ поздно, что ршительно не было никакого разсчета избирать этотъ маршрутъ. Оставалось только вооружиться терпніемъ и ждать вечера по возможности спокойно.

Отъ своихъ союзниковъ онъ ршился во всякомъ случа держаться дальше, и вообще не принимать посторонней помощи. Онъ самъ нашелъ нить, которой руководился, успхомъ или неудачею своего предпріятія онъ точно такъ же хотлъ быть обязанъ единственно самому себ. Поэтому онъ не пошелъ ни въ Ломбард-Стритъ узнавать, есть ли всти отъ Лоренса Грэторекса, ни въ Чансери-Ленъ, совщаться съ мистеромъ Кэквичемъ, ни даже въ клубъ. Онъ похалъ прямо къ себ на квартиру, и приказавъ невозмутимому Джиллингуотеру уложить ему въ дорогу небольшой чемоданчикъ, и приготовить ему обдъ къ такому-то часу, подумалъ, что лучшаго употребленія не можетъ сдлать изъ насильно навязываемаго ему обстоятельствами досуга, какъ исполнить совтъ Вильяма Трефольдена, и узнать лично отъ самаго мистера Беренса всю правду насчетъ Кастельтауерской закладной.

Контору торговца шерстью нетрудно было отыскать: она находилась въ пыльномъ, скучномъ, непріютномъ бельэтаж мрачнаго дома въ конц Бред-Стрита. Въ первой комнат Саксенъ засталъ трехъ, прилежно строчившихъ писцовъ, огромнаго носильщика, смиренно сидвшаго на самомъ краю большого ящика, крошечнаго мальчугана, визгливо вычитывающаго длинный списокъ именъ и адресовъ, и дороднаго господина съ навислыми бровями, въ блой шляп, стоявшаго передъ пустымъ каминомъ съ полновластнымъ видомъ хозяина, широкораздвинутыми ногами и закинутыми за спину руками Саксенъ сразу узналъ его, по срымъ проницательнымъ глазамъ, темнымъ съ сильной просдью волосамъ, блой шляп и вообще всей наружности.

— Мистеръ Беренсъ, если не ошибаюсь? обратился онъ къ нему.

Торговецъ шерстью кивнулъ головою, съ какой-то полусердитой вжливостью.

— Мое имя Беренсъ, отвчалъ онъ.

— А мое — Трефольденъ. Вы бы очень обязали меня, еслибы удлили мн минутъ пять съ глазу-на-глазъ.

Мистеръ Беренсъ взглянулъ на молодого человка съ нескрываемымъ любопытствомъ.

— О, такъ вы мистеръ Саксенъ Трефольденъ? сказалъ онъ:— имя ваше мн очень хорошо извстно. Пожалуйте.

И онъ провелъ его въ свой кабинетъ — или врне свою берлогу, имвшую футовъ десять въ квадрат, и столько же отличавшуюся удобствами и роскошью, какъ келья приговореннаго къ смерти преступника.

— Я прежде всего долженъ просить васъ извинить меня, мистеръ Беренсъ, за мое нецеремонное появленіе, началъ Саксенъ, когда оба они сли.

— Нисколько, возразилъ тотъ съ грубоватой откровенностью.— Вы у насъ въ Сити одно время были дивомъ, и я очень радъ случаю посмотрть на васъ.

— Во всякомъ случа я прославился не за свои добрыя дла, засмялся Саксенъ.

— Это такъ, но вы прославились за то, что свтъ въ наше время ставитъ выше добрыхъ длъ — за богатство. Къ тому же, не всмъ деньги даются такъ легко, какъ вамъ, сэръ.

— И лучше! Люди, сами заработывающіе свои деньги, счастливе тхъ, которые просто наслдуютъ ихъ. Я бы отъ души предпочелъ заработать свое богатство, еслибы мн былъ предоставленъ выборъ.

Суровое лицо мистера Беренса одобрительно просвтлло.

— Я очень радъ это слышать отъ васъ, сказалъ онъ.— Это прекрасное чувство, и кром того, какъ фактъ, совершенно врно. Никто лучше меня не знаетъ, что такое трудъ. Я началъ жизнь фабричнымъ мальчикомъ, и выкарабкался съ самой низкой ступени общественной лстницы. Я не имлъ ни опоры, ни воспитанія, ни капитала, не имлъ ничего на всемъ бломъ свт, кром собственныхъ головы и рукъ. Леживалъ я не разъ подъ стогомъ сна, обдывалъ зачастую сырой рпою, и при всемъ томъ, по совсти скажу, что я скоре согласился бы опять пройдти черезъ то, что я уже перенесъ, нежели всю жизнь коптить небо и проваландаться съ руками въ карман и пустымъ титуломъ, прицпленнымъ къ моему имени.

— Надюсь, что вы не воображаете, будто я до сихъ поръ валандался, или намренъ впредь валандаться безъ дла, сказалъ Саксенъ: — я простой швейцарскій фермеръ. Я ходилъ за плугомъ и охотился на дикихъ козъ съ тхъ поръ, какъ себя помню.

— Да, но теперь вы стали большимъ господиномъ.

— Нимало! Я остался тмъ же, какимъ былъ всегда, и скоро думаю возвратиться къ моему длу и моему народу. Я намренъ жить и умереть гражданиномъ-фермеромъ швейцарской республики.

— Въ такомъ случа, мистеръ Саксенъ Трефольденъ, вы самый разумный молодой человкъ, съ которымъ я когда либо встрчался! воскликнулъ купецъ съ восторгомъ.— Я бы никогда не поврилъ, чтобы молодой человкъ могъ остаться до такой степени непспорченпымъ внезапнымъ пріобртеніемъ богатства. Вашу руку, сэръ! Я горжусь вашимъ знакомствомъ.

И плебей, протянувъ Саксену свою большую, грубую лапу, побратался съ нимъ черезъ столъ.

— Родственника вашего я знаю хорошо, продолжалъ онъ.— Недале какъ сейчасъ я заходилъ къ нему въ Чансери-Ленъ, по длу, но мн тамъ сказали, что онъ ухалъ заграницу на шесть недль. Такой долгій отдыхъ совсмъ выходитъ изъ его привычекъ, не правда ли?

— Да, онъ рдко себя такъ балуетъ, пробормоталъ Саксенъ, у котораго отъ этихъ словъ все лицо зардлось.

— Для меня это въ настоящую минуту въ особенности непріятно, продолжалъ мистеръ Беренсъ:— потому что у меня до него важное дло, а Кэквичъ, хотя и умный-малый, но все же не то, что самъ мистеръ Трефольденъ. У вашего родственника замчательно свтлая голова.

— Да, онъ одаренъ большими способностями.

— Онъ былъ моимъ повреннымъ впродолженіе многихъ лтъ, добавилъ мистеръ Беренсъ, и затмъ откинулся на стул, съ выраженіемъ лица, какъ-бы спрашивающимъ постителя о цли его прихода.

— Я… я хотлъ сдлать вамъ одинъ вопросъ, мистеръ Беренсъ, если вы не сочтете за дерзость, началъ Саксенъ, замтивъ это выраженіе.

— Сдлайте одолженіе, сэръ.

— Насчотъ Кастельтауерскаго помстья.

Лицо мистера Беренса мгновенно затуманилось.

— Насчотъ Кастельтауерскаго помстья? переспросилъ онъ.

— Лордъ Кастельтауерсъ, отвчалъ Саксенъ недовольно ршительно, какъ-бы боясь приступить къ длу:— мой… мой задушевный другъ.

— Гм!

— И… средства, его, какъ мн кажется, крайне недостаточны по его полоя:енію.

— Если вы хотите сказать, мистеръ Трефольденъ, что онъ — трутень въ уль, и желаетъ лакомиться большей долею меда, нежели на него приходится по справедливости, то пусть онъ длаетъ то, о чемъ мы съ вами только что толковали: пусть работаетъ.

— Я думаю, онъ бы съ радостью сталъ работать, мистерсъ Беренсъ, еслибы имлъ къ тому случай, возразилъ Саксенъ:— но не въ этомъ дло.

— Разумется, не въ этомъ дло, вчно одна исторія, ворчалъ плебей.

— Я собственно хочу сказать, что онъ былъ жестоко связанъ но рукамъ и ногамъ долгами, которыми отецъ его обременилъ имніе и…

— И онъ упросилъ васъ придти ко мн, выторговывать еще дальнйшую отсрочку! Старая псня, мистеръ Трефольденъ, псня всякаго бднаго дворянина, который не можетъ въ срокъ уплатить по закладной. Но мн надоло слушать ее. Я не могу сдлать для лорда Кастельтауерса боле того, что уже сдлалъ. Деньгамъ слдовало быть внесенными втораго числа этого мсяца, а сегодня семнадцатое число. Я сначала согласился обождать одну недлю, но девятаго висла ко мн является вашъ родственникъ и христомъ-богомъ вымаливаетъ еще недлю. Онъ говорилъ, что лордъ Кастельтауерсъ за границей, но что его каждый день ждутъ, что деньги ему общаны, но еще не получены, словомъ — уврялъ, что эта недля все дло поправитъ. Я графскихъ коронъ не жалую, какъ извстно вашему родственнику, однако не имю желанія притснять кого бы то ни было — все равно, лорда или трубочиста, поэтому согласился обождать и эту недлю. Она кончилась вчера. Весь вечеръ я поджидалъ мистера Трефольдена, но не дождался. Сегодня утромъ я заходилъ къ нему въ контору, и узналъ, что онъ ухалъ изъ города на шесть недль, о чемъ я весьма сожалю, потому что я теперь вынужденъ буду обратиться къ совершенно постороннему лицу, и дло черезъ это, разумется, будетъ лорду Кастельтауерсу еще непріятне. Но я тутъ ничмъ невиноватъ. Мн эти деньги крайне нужны и я, какъ хотите, подамъ ко взысканію. Это мое послднее слово.

Сказавъ это, мистеръ Беренсъ упрямо засунулъ руки въ карманъ и уставилъ глаза въ лицо своего собесдника.

Саксенъ едва сдержалъ улыбку торжества. Онъ узналъ боле того, что хотлъ выспросить, и добровольная откровенность купца поставила его въ лучшую позицію, нежели еслибы онъ усплъ сдлать вопросъ, который такъ долго вертлся у него на язык.

— Мы, если не ошибаюсь, не совсмъ другъ друга понимаемъ, мистеръ Беренсъ, сказалъ онъ:— я пришелъ къ вамъ собственно затмъ, чтобы заплатить вамъ сполна т двадцать-пять-тысячъ фунтовъ, которые вамъ долженъ лордъ Кастельтауерсъ. Желаете вы получить эту сумму чистоганомъ, или прикажете сдать ее въ банкъ на ваше имя?

— Вы… вы можете прямо отдать мн, сэръ, если это васъ не затруднитъ, проговорилъ, запинаясь, купецъ, осаженный самымъ неожиданнымъ образомъ этимъ непредвидннымъ оборотомъ дла.

— Я не знаю наврное, имется ли въ настоящую минуту эта сумма у моего банкира. Но я поду сейчасъ же къ синьору Наццарри, моему маклеру, и устрою все дло. Значитъ, если я вамъ дамъ чекъ на эту сумму, мистеръ Беренсъ, вы, я полагаю, согласитесь повременить предъявленіемъ его до завтра?

— До завтра?… непремнно. Съ удовольствіемъ.

Саксенъ вынулъ изъ кармана бумажникъ и разложилъ его передъ собою на стол.

— Кстати, мистеръ Беренсъ, сказалъ онъ:— вы, какъ я слыхалъ, выстроили себ прехорошенькую дачу гд-то тамъ по близости Кастельтауерса?

— Сыро чертовски, отвчалъ купецъ.

— Неужели? А мстоположеніе — прелесть. Земля эта, кажется, когда-то принадлежала къ Кастельтауерскому парку, не такъ ли?

— Да, я далъ его сіятельству дв тысячи фунтовъ за этотъ клочокъ земли, дорого, не стоитъ этихъ денегъ.

Саксенъ придвинулъ къ себ чернильницу и выбралъ перо.

— Значитъ, вы бы не прочь продать эту дачу? спросилъ онъ равнодушнымъ тономъ.

— Гм! не знаю, право.

— Потому что, въ такомъ случа, я бы съ удовольствіемъ купилъ ее у васъ.

— Постройка дома и службъ обошлась мн почти въ дв тысячи пятьсотъ фунтовъ, сказалъ купецъ.

— И все-таки сыро?

— Ну, еще такъ себ, сносно, поспшно поправился мистеръ Беренсъ.

— Погодите, мн помнится, что лордъ Кастельтауерсъ въ то же время продалъ еще дв мызы, не вы ли и ихъ купили, мистеръ Беренсъ?

— Нтъ, сэръ, ихъ купилъ одинъ мой сосдъ, нкто мистеръ Слоперъ. Но теперь он чуть ли не поступаютъ опять въ продажу.

— Если такъ, то я очень желалъ бы пріобрсть ихъ.

— Вы, какъ я вижу, желаете обзавестись землицей въ Англіи, мистеръ Трефольденъ. Дло, дло, сэръ. Къ тому же вдь вы боле чмъ на половину англичанинъ.

— Я совсмъ англичанинъ, по имени, происхожденію, и по самому источнику моего состоянія, возразилъ Саксенъ съ улыбкой.

Купецъ одобрительно кивнулъ головою.

— Я недавно купилъ имніе въ Уорстер, сказалъ онъ:— такъ берите, пожалуй, суррейскую дачу, если вамъ приглянулась. Она круглымъ счотомъ стоила мн около пяти тысячъ фунтовъ.

— Я съ удовольствіемъ заплачу за нея эту цну, мистеръ Беренсъ, отвчалъ Саксенъ:— дать вамъ ужь разв заодно чекъ въ тридцать тысячъ фунтовъ, и покончить разомъ два дла?

Купецъ добродушно осклабился.

— Не лучше ли вамъ будетъ дождаться возвращенія вашего родственника, мистеръ Трефольденъ? сказалъ онъ: — торгъ заключонъ, значитъ — по рукамъ, а денегъ не слдуетъ вамъ отдавать, не получая въ замнъ ихъ документовъ на владніе.

Саксенъ пришелъ въ замтное замшательство.

— Если вы боитесь, чтобы я не передумалъ, можете дать мн пятьдесятъ фунтовъ задатка — согласны? Помстья не покупаются этакъ на скорую руку, хоть будьте вы такъ же богаты, какъ государственный банкъ: сейчасъ видно, что вы не набили еще руку въ длахъ.

— Вдь я вамъ уже говорилъ, что я не боле, какъ фермеръ, отшутился Саксенъ, строча чекъ на двадцать-пять тысячъ ф. ст.

— А деньгами все-таки не сорите, мистеръ Трефольденъ. Вы еще очень молоды, и — извините за откровенность — совсмъ мало знаете свтъ. Съ деньгами управляться нелегко, а ихъ у васъ, кажется, такъ много, что вы не знаете, куда ихъ двать.

— Отчасти правда.

— Во всякомъ случа, лучше ничего не можете длать, какъ покупать землю: помните это всегда. Я самъ такъ длаю и другимъ совтую.

— Я намренъ накупить ея, сколько лишь можно будетъ у себя въ Швейцаріи.

— И прекрасно сдлаете, сэръ. А насчетъ этихъ мызъ, я освдомлюсь, если вы желаете.

— Вы меня крайне обяжете.

— Пустяки. Я васъ полюбилъ, а когда я кого полюблю, то радъ служить. Вы, вроятно, не поскупитесь на нсколько лишнихъ сотенъ?

— Я не пожалю никакихъ денегъ.

— Ну, Олоперу нтъ надобности это говорить. Я даже вовсе васъ не назову. Одно ваше имя заставило бы его запросить вдвое.

— Я останусь вполн доволенъ тмъ, какъ вы устроите это дло, мистеръ Беренсъ, сказалъ Саксенъ, вручая ему чекъ.

Купецъ съ нкоторой досадой пожалъ плечами.

— Постойте же — вдь я долженъ дать вамъ росписку въ этихъ деньгахъ, остановилъ онъ его: — по настоящему, вашъ родственникъ долженъ бы присутствовать отъ имени лорда Кастельтауерса. Все это мы длаемъ не по правиламъ. Не послать ли лучше хоть за мистеромъ Кэквичемъ?

Но Саксенъ, пуще всего боявшійся встрчи съ этимъ достойнымъ господиномъ, объ этомъ не хотлъ и слышать, и такъ мистеръ Беренсъ далъ ему дв квитанціи въ присутствіи одного изъ своихъ конторщиковъ, положилъ чекъ къ себ въ боковой карманъ, и записалъ адресъ Саксена въ свою памятную книжку.

— Какъ только я что нибудь узнаю о мызахъ, мистеръ Трефольденъ, сказалъ онъ:— я васъ увдомлю.

И дружески пожавъ-другъ другу руки, они разстались.

— Голову даю на отсченіе, что этотъ великодушный мальчикъ далъ графу взаймы, бормоталъ онъ, запирая чекъ въ шкатулку.— Чортъ бы побралъ этихъ аристократовъ! Вс либо трутни, либо піявки.

Саксенъ, между тмъ, скакалъ во всю прыть въ Остин-Фрайерсъ, боясь попасть къ синьору Наццарри посл закрытія биржи, и невыразимо счастливый сознаніемъ, что онъ спасъ друга своего отъ разоренія.

Около полутора часа спустя, онъ медленно проходилъ черезъ открытое пространство передъ биржею, только что вышедши изъ государственнаго банка, гд онъ окончательно удостоврился въ присвоеніи его родственникомъ денегъ, довренныхъ ему за пять мсяцевъ передъ тмъ, какъ вдругъ его остановило прикосновеніе чей-то руки къ его рукаву, и чей-то задыхающійся голосъ, окликавшій его по имени.

— Мистеръ Саксенъ Трефольденъ! извините, сэръ… на полминутки — на два слова!

Передъ нимъ стоялъ мистеръ Кэквичъ, блдный, запыхавшійся, облитый потомъ, почти лишенный способности говорить.

— Одинъ изъ нашихъ писцовъ, сэръ, задыхался онъ: — случайно видлъ… какъ вы выходили изъ кэба въ Бред-Стрит… Я бгалъ за вами, съ самаго его возвращенія… Мистеръ Беренсъ послалъ меня въ Остин-Фрайерсъ… оттуда меня послали въ банкъ… И вотъ, наконецъ, я догналъ васъ!

Саксенъ нахмурился. Изъ всхъ людей на свт, онъ мене всего желалъ встртиться именно съ главнымъ конторщикомъ своего родственника.

— Мн очень жаль, мистеръ Кэквичъ, сказалъ онъ:— что вы такъ обезпокоились.

— Помилуйте, сэръ, до безпокойства ли тутъ? Дло въ томъ: узнали вы что нибудь о бглец?

Саксенъ такъ не привыкъ скрытничать, что посл минутнаго колебанія, не могъ придумать ничего лучше, какъ отвчать на вопросъ вопросомъ.

— А изъ вашихъ агентовъ никто ничего не узналъ?

— Нтъ, сэръ, покуда еще ничего. Я сегодня получилъ уже три телеграммы: изъ Ливерпуля, изъ Соутэмптона, изъ Гласгова, во всхъ одно извстіе: никакого успха! Самъ мистеръ Киддъ взялъ на себя наблюденіе за лондонскими доками, но ему до сихъ поръ не боле везло, чмъ другимъ. Если же вы что нибудь узнали, тогда, конечно, лучше всего намъ идти по вашимъ слдамъ.

Они въ эту минуту находились у подножія статуи Веллингтона Саксенъ внезапно остановился, и, глядя конторщику прямо въ лицо, сказалъ:

— Да, мистеръ Кэквичъ, я дйствительно знаю кое-что о дйствіяхъ моего родственника, но намренъ оставить это знаніе про себя. Слдовательно, вы можете остановить вс эти безплодные розыски. Я теперь дломъ займусь исключительно самъ.

— Не отстраняя отъ него, однако, меня, сэръ, я надюсь? тревожно воскликнулъ Кэквичъ:— разумется, если вы напали на слдъ, и вамъ угодно самимъ идти по немъ, вы вполн въ своемъ прав, но я человкъ бывалый, и такъ много, уже трудился по этому длу…

— Я вамъ весьма обязанъ за ваши труды, мистеръ Кэквичъ, прервалъ его Саксенъ: — и позабочусь наградить васъ за нихъ, но не нуждаюсь боле въ вашихъ услугахъ.

— Но, сэръ… однако, мистеръ Саксенъ Трефольденъ… какъ же это, вы меня такъ и бросите? Это, наконецъ, нечестно, сэръ!

— Нечестно, мистеръ Кэквичъ?

— Посл того, какъ я все лто мучился… истратилъ бездну своихъ кровныхъ денегъ на то, чтобы разузнать кое-что про вашего родственника… помилуйте, да еслибы не я, вамъ не знать бы даже, гд онъ живетъ!

— Мистеръ Кэквичъ, сказалъ Саксенъ строго:— все то, что вы длали, вы, я полагаю, длали по собственному желанію, и для собственнаго удовольствія — для удовлетворенія вашего любопытства или другихъ какихъ нибудь видовъ, во всякомъ случа, никоимъ образомъ не для меня. Я не считаю, чтобы вы имли малйшее право на мою признательность, или дая:е на полученіе денегъ отъ меня. Несмотря на это, я, какъ уже я и говорилъ вамъ, награжу васъ по своему усмотрнію. Желаю вамъ добраго утра.

Съ этими словами молодой человкъ подозвалъ кэбъ, веллъ везти себя къ себ на квартиру, и быстро скрылся въ толп экипажей, оставляя конторщика въ припадк безсильнаго бшенства.

— Нечего сказать! Вотъ теб и благодарность! бормоталъ онъ.— Прошу покорно — вотъ и мсти теперь, какъ знаешь. Наградитъ, выскочка этакій! Какъ же — очень нужна мн его награда! Я его ненавижу! Ненавижу все трефольденское отродье! Хоть бы передохли они вс, да мн бы поручили хоронить ихъ!

LIII.
Слдъ потерянъ.

Долго Саксенъ бродилъ взадъ и впередъ по набережнымъ величаваго, стариннаго города Бордо, напрасно добиваясь опредленныхъ свдній о ‘Дочери Океана’ — такъ долго, что въ глазахъ у него рябило отъ мачтъ и кораблей, и подошвы зудли отъ ходьбы по мостовой. Онъ уже потерялъ много драгоцннаго времени: ночь въ Бристол, день въ Лондон, еще ночь въ Бордо, но помочь этому нельзя было. Утренній поздъ изъ Бристоля въ Лондонъ не былъ разсчитанъ, чтобы поспть къ отходу утренняго почтоваго парохода изъ Лондона въ Парижъ, а почтовый поздъ изъ Парижа доставилъ его въ старинную столицу Гвіенны между десятью и одиннадцатью часами вечера. Но Саксенъ вооружился той же силою воли, которая поддерживала его до той минуты, и приступилъ къ своимъ розыскамъ въ Бордо такъ же энергично, какъ и въ Лондон, какъ и въ Бристол, какъ-бы ршившись наверстать усиленнымъ терпніемъ и упорствомъ невольно упущенное время.

Онъ еще ни разу не сносился съ Грэторексомъ. Онъ твердо положилъ себ дйствовать совершенно особнякомъ, безъ всякой посторонней помощи или совта. Онъ, можетъ статься, затруднился бы объясненіемъ того чувства, которое не допускало его раздлить съ кмъ бы то ни было отвтственность поставленной себ задачи — самъ не съумлъ бы уяснить себ, почему, съ той самой минуты какъ онъ отгадалъ, что Геленъ Ривьеръ вовлечена его родственникомъ въ его бгство, онъ ревниво хранилъ догадку эту про себя, и ршился идти но нежданно открывшемуся ему пути одинъ и безъ помощи. Между тмъ такъ было на самомъ дл. Онъ чувствовалъ, что имя этой двочки для него святыня, что ему ни за что не выговорить этого имени, что ему одному надлежитъ отыскать ее и спасти.

Онъ думалъ о ней безпрерывно. Ничто другое не шло ему на умъ. Во всю долгую, скучную дорогу, денно и нощно, во сн и наяву, опасность, грозившая ей, постоянно была въ его мысляхъ. Онъ видлъ лицо ея всего два раза во всю свою жизнь, однако оно представлялось ему такъ же явственно, какъ будто онъ съ дтства сроднился съ его нжной, блдной красотою. У него все сердце изнывало, когда онъ вспоминалъ ея глаза — эти за душу хватающіе глаза, съ ихъ, столь памятнымъ ему, взглядомъ, напоминающимъ плнную дикую козочку. Тогда онъ смутно спрашивалъ себя, всегда ли у нихъ былъ этотъ взглядъ? увидитъ ли онъ ихъ когда-нибудь сіяющими улыбкой! Знавала ли она безпечное, солнечное блаженство дтства? оглашался ли домъ отца ея музыкой ея смха?…

Предаваясь подобному раздумью въ то время, какъ разнообразныя низменности средней Франціи мелькали мимо оконъ вагона, онъ иногда сворачивалъ и на другого рода, ужь вовсе неидущія къ длу догадки: помнитъ ли она его? узнаетъ ли она его при встрч? вспоминала ли она о немъ, посл того дня, какъ онъ заплатилъ за ея мсто на седжбрукской станціи? И въ конц всхъ этихъ запутанныхъ и безсвязныхъ мыслей, постоянно являлся страшный, неотвязный вопросъ: любитъ ли она Вильяма Трефольдена?

Онъ твердилъ себ, что это невозможно. Сотни разъ повторялъ онъ себ, что Господь милостивъ и справедливъ и не обрекъ бы эту чистую, молодую душу на такую роковую ошибку, такъ онъ разсуждалъ, но — все-таки дрожь брала его отъ страха.

А если это несчастье дйствительно случилось — что тогда? Что, если они уже обвнчаны? Это предположеніе было для него невыносимо, и повременамъ пронимало его, словно острою физической болью. Какъ ни отгонялъ онъ его отъ себя, оно упорно возвращалось.

Но изъ чего эта боль? Откуда эта мука, эта неугомонная энергія, несокрушимая воля, незнающая ни усталости, ни унынія, ни тни желанія обратиться вспять? Этихъ вопросовъ онъ себ не задавалъ ни разу, а еслибы ихъ сдлалъ ему другой человкъ, онъ, по всей вроятности, отвчалъ бы, что жалетъ Геленъ Ривьеръ изъ глубины души, и что онъ чувствовалъ бы то же и поступилъ бы точно такъ же по поводу всякой другой невинной и безпомощной двушки, будь она въ такомъ же положеніи. Одна жалость, сказалъ бы онъ. Разумется, жалость. Чему же быть, какъ не жалости?

Въ такомъ-то настроеніи, сндаемый тоскою, и движимый лихорадочной дятельностью, возраставшей съ каждымъ часомъ, молодой человкъ прохалъ вс сотни миль, раздляющія Бристоль отъ Бордо, и теперь странствовалъ по огромному городу и безконечнымъ набережнымъ, продолжая свои поиски.

Онъ удостоврился, что ‘Дочь Океана’ пришла въ портъ, и разгружается оноло какого-то моста. Отсылаемый однимъ корабельнымъ агентомъ къ другому, сбитый съ толку разнорчивыми свдніями и наставленіями, онъ съ величайшимъ трудомъ отыскалъ пароходъ, и отыскавъ, насилу могъ добиться вниманія и отвта отъ кого-нибудь изъ возившихся около него. ‘Дочь Океана’, повидимому покинутая своимъ капитаномъ и экипажемъ и сданная на попеченіе стаи носильщиковъ въ синихъ блузахъ, стояла на отдаленной пристани, и подвергалась быстрому лроцесу разгруженія. Вся пристань около нея была заставлена тюками, ящиками и тачками, носильщики сновали взадъ и впередъ словно пчелы вокругъ улья, французъ-commas, въ мохнатой блой шапк, съ книгой подъ мышкой и перомъ за ухомъ, присматривалъ за ними, и записывалъ товары по мр того, какъ они выгружались, въ воздух стояли гулъ, говоръ, суета. Никто, казалось, не могъ дать Саксену малйшаго свднія о тхъ, кого онъ искалъ. Commis почти не слушалъ его, и единственное лицо, отъ котораго ему удалось добиться вжливаго слова, былъ толстый англичанинъ въ полуморскомъ наряд, котораго онъ засталъ въ кают-компаніи, погруженнымъ въ счеты. Этотъ господинъ сказалъ ему, что капитанъ ухалъ въ Перигё, а пасажиры вс спущены на берегъ еще наканун, у пристани ‘Quai Louis-Philippe’. А куда они посл того двались, про то имъ лучше знать. ‘Не мшаетъ справиться въ англійскомъ консульств или въ паспортной контор. По крайней-мр, заключилъ англичанинъ, я бы на вашемъ мст попытался’.

Саксенъ поблагодарилъ толстяка за совтъ и отправился въ консульство. Консулъ научилъ его обратиться къ префекту, а префектъ, продержавъ его съ часъ въ мрачной прихожей, послалъ его къ начальнику городской полиціи. Этотъ сановникъ, хлопотливая вздутая личность, записалъ имя Саксена въ большую книгу и общавъ снестись съ другими властями, пригласилъ ‘monsieur’ зайти къ нему на слдующій день, часа въ четыре.

Такимъ образомъ день протянулся безконечно медленно, и когда Саксенъ вечеромъ опустилъ свою истомленную голову на подушку, ему чувствовалось, будто онъ боле, нежели когда-либо, далекъ отъ успха.

Слдующій день, суббота, прошелъ въ такихъ же безплодныхъ усиліяхъ. Все утро онъ прорыскалъ за нкоимъ Филипомъ Эдмундсомъ, первымъ лейтенантомъ ‘Дочери Океана’, квартировавшимъ въ маленькой гостиниц на томъ берегу Гаронны. Этотъ Эдмундсъ съ перваго слова припомнилъ Вильяма Трефольдена и Геленъ Ривьеръ въ числ пасажировъ. Но онъ зналъ о нихъ только то, что они, вмст съ другими, сошли на берегъ у ‘Quai Louis-Philippe’. О дальнйшихъ ихъ планахъ онъ не могъ ничего сообщить, такъ-какъ даже не говорилъ съ ними.

Тогда Саксенъ опять воротился на набережную, и освдомился, какіе пароходы отходитъ въ Нью-Йоркъ на слдующей недл. Оказалось, что ни одинъ не отправится еще до вторника. Покуда онъ все это разузналъ, насталъ часъ, назначенный начальникомъ полиціи. Но тутъ его просили зайти еще на слдующее утро, такъ-какъ полиція еще не пришла къ удовлетворительному результату. Неопредленность этого отвта, а главное, видъ вжливаго безучастія, съ которымъ отвтъ былъ ему переданъ, убдили Саксена, что у него одна надежда на собственныя свои старанія. Цлый день съ ранняго утра протаскался онъ по набережнымъ, улицамъ, конторамъ, и къ ночи легъ въ постель, почти окончательно впавъ въ отчаяніе.

LIV.
Саксенъ нападаетъ на новый слдъ.

— Не потрудится ли ‘monsieur’ записаться въ книгу путешественниковъ?

Саксенъ только-что кончилъ свой одинокій завтракъ, и безсознательно смотрлъ въ окно общей столовой, когда главный слуга предсталъ передъ нимъ съ этимъ стереотипнымъ вопросомъ и огромной книгой. Едва бросивъ взглядъ на подписи, которыми почти до низу пестрлась раскрытая передъ нимъ страница, онъ небрежно прибавилъ къ нимъ и свои автографъ.

— Tiens! замтилъ слуга, когда Саксенъ росписался по всмъ графамъ:— ‘monsieur’ — швейцарецъ?

— Да. Что жь изъ этого?

— Ничего, только ‘monsieur’ такъ чисто говоритъ пофранцузски. Въ Бордо есть протестантская церковь — можетъ быть, ‘monsieur’ угодно будетъ присутствовать при богослуженіи.

Новая мысль блеснула въ ум Саксена.

— Есть англійская протестантская церковь? быстро спросилъ онъ.

— Mais certainement, monsieur. Отсюда даже видно.

И слуга указывалъ изъ окна на скромное блое зданіе.

Сердце Саксена радостно заколотилось въ груди отъ возродившейся надежды. Что мудренаго, что Геленъ, въ это ясное воскресное утро, пойдетъ помолиться въ англійскую церковь? Что мудренаго, что англійскій пасторъ будетъ въ состояніи помочь ему? Какъ глупо было не подумать объ этомъ ране! Узнавъ, что до начала службы оставалось еще цлыхъ два часа, и что пасторъ живетъ почти рядомъ, Саксенъ немедля отправился къ нему на квартиру. Но старая служанка, отворившая ему дверь, пояснила ему, что ея господинъ въ отъзд, на шестинедльный отдыхъ, и что обязанности его, на время его отсутствія, исправляетъ чужой господинъ. Имени же этого ‘чужого господина’ она никакъ не могла сообщить, и знала только, что у него un nom anglais, un nom extrmement difficile.

— Если вы мн только укажете, гд его найти, прервалъ ее Саксенъ:— я обойдусь и безъ его имени.

— Mon Dieu, monsieur, онъ живетъ въ Друэ.

— А гд это, Друэ?

— Далеко.

— То-есть, какъ — далеко?

— Да отсюда больше трехъ льё. Но онъ будетъ здсь въ десять съ половиною часовъ, и посл службы вы можете говорить съ нимъ.

Пришлось довольствоваться этой надеждою, а покуда Саксенъ еще поболталъ съ словоохотливой старухою, и узналъ отъ нея, что Друэ — небольшая деревня, зарытая въ виноградникахъ, къ сверу отъ Бордо, что ‘чужой господинъ’, по слабости здоровья, поселился тамъ, на все время сбора винограда, ради леченія виноградомъ, что ея господинъ — добрйшій въ мір человкъ, что англійская церковь — trs laide, что англичанъ въ это время года очень мало, что доброхотныя приношенія на содержаніе церкви крайне скудны и т. д.— пока ему посчастливилось убжать отъ ея болтовни.

Наконецъ, пробило и десять съ половиною часовъ. Началась служба. Но умъ Саксена былъ занятъ мірскими помышленіями, и онъ чувствовалъ, что не въ силахъ отршиться отъ нихъ. Онъ чувствовалъ, что ему такъ же невозможно сложить съ себя житейскую ношу на этомъ священномъ порог, какъ сложить съ себя собственное свое я, поэтому онъ даже не вошелъ въ церковь, а только стоялъ у дверей ея и осматривалъ входящихъ. Но напрасно. Между женщинами не было Геленъ Ривьеръ, между мужчинами — Вильяма Трефольдена. Нсколько погодя, въ полуоткрытыя окна долетло къ нему пніе псалмовъ, затмъ изрдка сталъ слабо доноситься голосъ проповдника. По окончаніи службы, показавшейся ему нескончаемою, молельщики вышли изъ церкви и разбрелись по разнымъ сторонамъ. Тогда онъ вошелъ въ церковь, изложилъ свое желаніе поговорить наедин съ пасторомъ, и былъ проведенъ въ ризницу.

Тутъ его вжливо принялъ блдный, болзненный съ виду молодой человкъ лтъ двадцати-шести, указалъ на стулъ, и любезно спросилъ, чмъ онъ можетъ имть удовольствіе быть ему полезнымъ?

Саксенъ не затруднился своимъ разсказомъ. Онъ столько разъ уже повторялъ его, всегда съ тми же утайками и измненіями, что теперь уже почти читалъ его скороговоркой, какъ затверженный урокъ.

Онъ искалъ двухъ близкихъ ему особъ — такъ пояснилъ онъ дло пастору — которыя, какъ ему достоврно извстно, прибыли на дняхъ въ Бордо. Одна изъ этихъ особъ — его родственникъ, другая — дама, съ семействомъ которой онъ близко знакомъ. Фамилія ея — Ривьеръ. Ей не боле семнадцати или восемнадцати лтъ, одта она въ глубокій трауръ. Онъ везетъ имъ очень важныя для нихъ всти, и нарочно ради этого похалъ за ними въ погоню изъ Англіи, но до сихъ поръ не могъ получить о нихъ врныхъ свдній. Онъ заключилъ, наконецъ, свою повсть извиненіемъ въ причиняемомъ его слушателю безпокойств и трат времени.

Пасторъ сидлъ, прикрывъ ротъ одной рукою, съ глазами, внимательно устремленными въ полъ, выслушавъ Саксена до конца, онъ сказалъ яснымъ, спокойнымъ голосомъ:

— Позволите узнать вашу фамилію?

— Безъ сомннія. Фамилія моя — Трефольденъ.

— А фамилія вашего родственника — тоже Трефольденъ?

Саксенъ замялся.

— Не думаю, сказалъ онъ:— чтобы онъ путешествовалъ подъ этимъ именемъ.

— Вы хотите сказать, мистеръ Трефольденъ, что родственникъ вашъ путешествуетъ подъ вымышленнымъ именемъ?

— Да… то-есть я думаю… я имю причину полагать, что онъ называетъ себя Форситомъ.

Пасторъ нервно прижалъ пальцы къ губамъ.

— Странно! проговорилъ онъ.

— Если вы что-нибудь знаете, не задумывайтесь сообщить мн, ради самого неба! воскликнулъ Саксенъ порывисто.

— Не могу не задумываться, возразилъ пасторъ.— Не знаю, слдуетъ ли мн…

— Если вашъ долгъ велитъ вамъ заступаться за безпомощныхъ и разить неправедныхъ, вы должны — поврьте, сэръ — должны говорить!

Молодой пасторъ съ минуту пристально на него посмотрлъ, наконецъ отвчалъ:

— Я вамъ врю, мистеръ Трефольденъ. Если я не ошибаюсь, я общалъ обвнчать описываемыя ваши лица завтра въ Друэ.

Саксенъ измнился въ лиц, раскрылъ губы, какъ-бы собираясь что-то сказать, но удержался, всталъ, снова слъ, наконецъ сказалъ тихимъ, глухимъ голосомъ:

— Слава-богу, что я не опоздалъ!

— Не опоздали къ тому, чтобы присутствовать при свадьб?

— Нтъ — чтобы помшать ей.

Пасторъ, повидимому, отчасти ожидалъ этого отвта.

— Если вы желаете, чтобы я отказался совершить брачный обрядъ, мистеръ Трефольденъ, необходимо, чтобы вы мн привели уважительную къ тому причину, сказалъ онъ.

Въ Саксен крпко боролись его желаніе оградить добрую славу имени Трефольденовъ и очевидная необходимость разсказать все, какъ было.

— Если я доврю вамъ великую тайну, общаете ли вы сохранить ее? сказалъ онъ, наконецъ.

— Безъ всякаго сомннія.

Саксенъ поглядлъ на него, словно хотлъ прочесть всю душу его.

— Вы для меня совершенно чужой, сказалъ онъ: — но мн кажется, вы честный человкъ. Я вамъ доврюсь.

И Саксенъ, заглянувъ въ церковь, чтобы убдиться, что никто не можетъ подслушать его, подслъ къ пастору и поврилъ ему всю повсть о гнусномъ измнничеств своего родственника.

LV.
Показаніе мистера Гутри.

Пастора звали Гутри. Онъ жилъ въ дом одного небогатаго землевладльца въ Друэ, для своего здоровья, какъ говорила старуха-экономка, и тутъ-то, какъ онъ разсказалъ Саксену въ отвтъ на его исповдь, его отыскалъ одинъ джентльменъ, пріхавшій изъ Бордо въ прошлую среду вечеромъ, то-есть въ тотъ самый вечеръ, когда ‘Дочь Океана’ высадила своихъ пассажировъ у ‘Quai Louis Philippe’. Этотъ джентльменъ отрекомендовалъ себя подъ именемъ Форсита. Онъ пріхалъ съ цлью просить мистера Гутри обвнчать его съ дамой, жившей, по его словамъ, въ Борда, въ гостиниц ‘Htel de Nantes’. Мистеръ Гутри назначилъ субботу, затмъ мистеръ Форсита, ‘въ высшей степени пріятный человкъ’, сдлалъ нсколько замчаній насчетъ Друэ, и спросилъ пастора, нельзя ли нанять какое нибудь помщеніе но сосдству, поясняя при этомъ, что дама, на которой онъ готовится жениться, недавно лишилась очень дорогой и близкой особы, и была бы рада уйти отъ городского шума въ такое милое, уединенное мсто. Тогда мистеръ Гутри вызвался проводить его въ небольшой ‘chteau’, отдававшійся въ наймы съ мебелью, и мистеръ Форситъ тутъ же оставилъ за собою бэль-этажъ. Сначала представилось маленькое затрудненіе, потому что домовладлецъ не ршался отдавать часть своего дома мене, чмъ на мсяцъ, но мистеръ Форсита, человкъ, какъ по всему видно, столько жe богатый, сколько и пріятный, предложилъ заплатить за дв недли впередъ, и общалъ, что хотя дама останется вроятно не боле одной недли, но если въ это время нрійдется, вслдствіе ея присутствія, отказать боле выгодному нанимателю, то будетъ уплачено за весь мсяцъ. На слдующее же утро онъ привезъ мисъ Гивьеръ въ Друэ, устроилъ ее въ ‘Chteau de Peyrolles’, познакомилъ ее съ мистеромъ Гутри, котораго просилъ не оставлять ея своимъ вниманіемъ, и ухалъ обратно въ городъ.

Мистеръ Гутри въ то время не имлъ ни малйшаго понятія о томъ, что его новые знакомые пріхали въ Бордо только наканун, или что они прибыли туда прямымъ путемъ изъ Англіи, Эти обстоятельства онъ узналъ только впослдствіи отъ мисъ Ривьеръ. Онъ былъ крайне удивленъ, когда она, вслдъ затмъ, объявила ему, что они дутъ въ Нью-Йоркъ на первомъ же пароход, отходящемъ изъ Бордо. Еслибы мисъ Ривьеръ говорила объ этихъ планахъ не такъ просто, и не была бы въ такой глубокой горести по случаю смерти матери, онъ, вроятно, заподозрилъ бы, что дло идетъ о тайномъ брак и побг, но весь тонъ ея и пріемы не допускали этого предположенія, и онъ, только мимоходомъ подивившись странности подобныхъ распоряженій, не останавливался доле на этомъ предмет. Въ пятницу мистеръ Форситъ пріхалъ въ Друэ, навстить мисъ Ривьеръ, и, по ея желанію, отложилъ свадьбу до понедльника. Мистеру Гутри показалось, что мисъ Ривьеръ вполн охотно идетъ за мистера Форсита, и что, хотя любовь, безъ сомннія, преобладаетъ въ немъ, но невста его относится къ нему съ самымъ глубокимъ уваженіемъ, и полагается на него во всемъ. Во всякомъ случа вполн естественно было, чтобы она, такъ недавно лишившись матери, желала сколько возможно повременить наложеніемъ на себя этихъ новыхъ узъ. По послднему уговору, мистеръ Гутри долженъ былъ обвнчать ихъ въ Пенрол, въ понедльникъ вечеромъ, и на слдующее же утро новобрачные намревались ухать на американскомъ почтовомъ пароход ‘Уашингтонъ’. Мистеръ Гутри прибавилъ, что онъ крайне заинтересовался молодой двушкой. Онъ давалъ ей книги, нсколько разъ навщалъ ее, и старался посильно развлечь ее во время ея краткаго пребыванія въ Друэ. Самъ же мистеръ Форситъ, изъ уваженія къ ея горести и одиночеству, весьма деликатно держался вдали отъ Нейроля и прізжалъ ненадолго всего одинъ разъ. Мистеръ Гутри полагалъ, что мистеръ Форситъ здилъ по дламъ въ Ангулемъ.

Этимъ и кончилось показаніе пастора.

LVI.
Chteau de Peybolles.

Это было небольшое, благо цвта зданіе, выстроенное въ французскомъ средневковомъ стил, съ полдюжиною блестящихъ башенокъ, похожихъ на гасильники, ни съ чмъ несообразнымъ множествомъ крошечныхъ оконцевъ и заросшимъ травою дворомъ съ массивными деревянными, ршетчатыми воротами. Домъ былъ блый, ршотчатыя ставни были блыя, ворота были блыя. Словомъ сказать, трудно было бы найти, даже на юг Франціи, боле непріютнаго и призрачнаго съ вида жилища. Оно было построено на легкой, почти незамтной возвышенности, и кругомъ его стлались обширные виноградники, такъ что оно стояло, точно блый островокъ, среди огромнаго зеленаго озера, разстилающагося на множество миль въ окружность. Тамъ и сямъ темнлась кучка сельскихъ кровель, и надъ ними высилась церковная колокольня, по мстамъ даже виднлась остроконечная крыша какого нибудь статнаго ‘chteau’, но деревень было немного и красивые ‘chteaux’ были раскиданы далеко другъ отъ друга. Длинная, прямая дорога, окаймленная по сторонамъ высокими тополями, пролегала но самой середин этого поля, и пройдя мимо воротъ маленькаго ‘chteau de Peyrolles’, терялась въ непроглядной дали, словно аллея на картин.

Вдоль этой дороги, мимо виноградныхъ лозъ, отягченныхъ огромными черными гроздями, во многихъ мстахъ пригибающимися къ самой дорог, Саксенъ халъ изъ Бордо въ Друэ, въ это памятное воскресенье. Онъ взялъ изъ гостиницы легкую карету и четверку добрыхъ почтовыхъ коней, которые везли его съ весьма изрядной быстротою. Съ нимъ сидлъ и мистеръ Гутри, сократившій по возможности свою вечернюю проповдь. Они вообще говорили мало, только изрдка мняясь кое-какими замчаніями о предстоящемъ виноградномъ сбор, или погод, такъ-какъ небо за послдніе два часа заволоклось мрачными тучами, и сулило грозу, но по мр того, какъ путь за ними длиннлъ, они говорили и еще мене, и наконецъ вовсе смолкли.

— Вотъ и Друэ, сказалъ пасторъ, посл боле чмъ получасоваго молчанія.

Сакеенъ вздрогнулъ и посмотрлъ въ окно.

— А это маленькое блое зданіе?

— Chteau de Peyrolles.

Саксена стало поводить отъ какого-то страннаго волненія и нершимости.

— Теперь, когда наступаетъ критическая минута, сказалъ онъ: — я чувствую себя совсмъ трусомъ.

— Неудивительно: вамъ предстоитъ тяжелая обязанность.

— Но вдь вы не думаете, однако, чтобы она его любила?

— По совсти — нтъ.

— Господи, еслибы я только былъ въ этомъ такъ же увренъ, какъ вы! воскликнулъ Саксенъ съ такимъ горячимъ чувствомъ, что молодой пасторъ взглянулъ на него съ видомъ человка, внезапно надоумленнаго.

— Во всякомъ случа, мистеръ Трефольденъ, отвчалъ онъ: — вы не можете поступить иначе, нежели какъ поступаете. Милосердіе при этихъ обстоятельствахъ было бы страшной жестокостью къ ней. Не выдти ли намъ лучше здсь, чмъ дозжать до самыхъ воротъ?

Почтальоны остановились передъ деревенской auberge или постоялымъ дворомъ, путешественники вышли и продолжали путь свой пшкомъ.

— Не думаете ли вы, что вамъ приличне, какъ священнику, открыть ей эту страшную истину? спросилъ Саксенъ, пока мистеръ Гутри звонилъ.

— Никакимъ образомъ. Я могу только повторить то, что слышалъ, вы же будете говорить то, что сами знаете.

— Ваша правда!

— Но если вы желаете, я первый увижусь съ мисъ Ривьеръ, и приготовлю ее къ вашему посщенію.

— Благодарю васъ, тысячу разъ благодарю!

Пожилая женщина отворила дверь, улыбаясь и присдая. ‘Mamselle, объявила она:— въ гостиной ‘au premier’. Мистеръ Гугри прошелъ наверхъ, а Саксенъ остался внизу, въ маленькой прихожей.

Нервы у него жестоко расходились. Онъ старался собраться мыслями, что и какъ сказать, чмъ начать, но не могъ въ голов своей связать двухъ словъ, и когда пасторъ возвратился къ нему по истеченіи десяти минутъ, ему казалось, что онъ пробылъ не боле десяти секундъ.

— Я далъ ей вашу карточку, и объяснилъ ей, что вы — родственникъ мистера Форсита, сказалъ мистеръ Гутри.— Ступайте наверхъ, на первую площадку, въ первую дверь прямо передъ вами, я васъ здсь подожду.

Саксенъ пошелъ, но сердце его болзненно колотилось о ребра. У самой двери онъ остановился.

— Кажется, лучше бы далъ себя застрлить! пробормоталъ онъ, и, съ усиліемъ повернувъ ручку, вошелъ.

LVII.
Съ чмъ сродна жалость.

Онъ очутился въ маленькой пріемной, выходящей черезъ огромныя створчатыя двери въ боле обширную гостиную. Темная женская фигура, сидвшая у раствореннаго окна, тихо поднялась при его приближеніи, а въ отвтъ на его полувыговоренный привтъ, очень нжный, пріятный голосъ пригласилъ его садиться.

— Надюсь, началъ онъ: — что мисъ Ривьеръ извинитъ мою нескромность, повидимому, непростительную, выслушавъ объясненіе…

— Милости просимъ, сэръ, сказала она на это: — хотя бы только въ качеств родственника мистера Форсита…

При этихъ словахъ, она въ первый разъ подняла глаза къ его лицу, запнулась, покраснла какъ маковъ цвтъ, и посл минутнаго колебанія присовокупила:

— Мы, кажется, уже встрчались.

Саксенъ низко поклонился.

— Если не ошибаюсь, я имлъ однажды честь оказать вамъ незначительную услугу,

— Вы никогда не доставили мн случая… поблагодарить васъ, мистеръ Трефольденъ, проговорила она, крпко стиснувъ руки въ крайнемъ замшательств.

— Вы мн тогда же выразили благодарность, далеко превышающую такую микроскопическую услугу, возразилъ Саксенъ, къ которому вернулось все его самообладаніе, при вид ея робости.— Не странно ли, что намъ пришлось снова свидться съ вами при столь различной обстановк?

— Очень странно.

— Но мн стоило такого труда прослдить васъ до этихъ мстъ, что я уже начиналъ бояться, что мы вовсе не встртимся.

— Вы пріхали изъ Ангулема?

— Нтъ, я халъ слдомъ за вами изъ самой Англіи.

— Неужели? Я… я думала, что… не встртили ли вы мистера Форсита въ Ангулем и…

— Родственникъ мой не знаетъ, что я во Франціи, отвчалъ Саксенъ, значительно.

— Какъ же онъ будетъ радъ видть васъ!

Саксенъ молча потупился.

— Онъ будетъ здсь часа черезъ полтора, прибавила мисъ Равьеръ, взглянувъ на каминные часы.

— Сегодня?

— Да. Онъ долженъ возвратиться сегодня изъ Бордо, и провести ночь въ деревенской ‘auberge’.

Сказавъ это, мисъ Ривьеръ, удивленная хладнокровіемъ, съ которымъ Саксенъ принялъ это извстіе, снова вскинула на него глаза.

— Я… я надюсь, что не случилось ничего дурнаго? промолвила она наконецъ тревожно.

Саксенъ запинался.

— Не могу сказать, чтобы я привезъ добрыя всти, отвчалъ онъ.

— Боже мой! Какъ мн жаль!

— И мн тоже жаль, сказалъ онъ: — боле жаль, нежели могу словами выразить.

Принужденность, полная участія, съ которою онъ проговорилъ эти слова, повидимому, поразила ее.

— Что вы хотите сказать? спросила она, не скрывая своего волненія.

— Я хочу сказать, что я до глубины души болю объ огорченіи, которое нанесетъ вамъ то, что я долженъ открыть вамъ.

— Огорченіе, мн? пролепетала она, поблвъ какъ полотно, и совсмъ оторопвъ. Потомъ она очень грустно улыбнулась, покачала головою, и отвернулась къ окну, приговаривая: — а впрочемъ, нтъ — то уже кончено.

— Еслибы я только могъ надяться, мисъ Ривьеръ, что вы останетесь равнодушны къ тому, что я имю сказать вамъ, у меня гора съ плечъ свалилась бы, сказалъ Саксенъ съ жаромъ.— Простите ли вы меня, если я вамъ сдлаю одинъ очень странный вопросъ?

— Я… я думаю.

— Любите вы моего родственника?

Лицо мисъ Ривьеръ стало замтно еще блдне, и она отвчала съ нкоторымъ достоинствомъ.

— Мистеръ Форситъ мой лучшій… мой единственный другъ… и я почитаю его, какъ онъ того заслуживаетъ.

— Но, если онъ вовсе не другъ вамъ? если, вмсто добра, онъ вамъ длалъ одно зло? Если почитаніе это незаслужено? что тогда? Погодите — простите меня! Я не желаю пугать васъ, но я здсь затмъ, чтобы открыть вамъ ужасныя истины, и умоляю васъ выслушать меня съ терпніемъ.

— Я вполн готова выслушать все, что вы имете сказать мн, мистеръ Трефольденъ, отвчала мисъ Ривьеръ:— но, предупреждаю васъ, вру мою въ вашего родственника нелегко поколебать.

— И мою вру въ него нелегко было поколебать, возразилъ Саксенъ: — подобно вамъ, и я когда-то считалъ его моимъ другомъ.

— Въ чемъ же вы его обвиняете?

— Онъ меня обобралъ.

— О-бо-бралъ?!

— Да. Укралъ у меня деньги — два мильона.

Мисъ Ривьеръ поглядла на него съ какимъ-то тупымъ недовріемъ.

— Деньги? повторила она.— Вы говорите, что онъ укралъ у васъ деньги?

— Я доврилъ ему два мильона, и онъ укралъ ихъ у меня до послдняго гроша, продолжалъ молодой человкъ, съ безпощадной неуклонностью идя прямо къ длу.— Это еще не все. Онъ укралъ у вашего двоюроднаго брата, лорда Кастельтауерса, еще двадцать-пять тысячъ фунтовъ.

— Мистеръ Форситъ не знаетъ лорда Кастельтауерса.

— Очень можетъ быть, что мистеръ Форситъ не знаетъ лорда Кастельтауерса, но зато мистеръ Трефольденъ — Вильямъ Трефольденъ, юристъ и стряпчій — знаетъ его очень хорошо.

— Вильямъ Трефольденъ? Кто это такой?

— Вильямъ Трефольденъ и мистеръ Форситъ — одно лицо. Вильямъ Трефольденъ — мой родственникъ. Вильямъ Трефольденъ — тотъ самый человкъ, которому вы, мисъ Ривьеръ, намревались отдать завтра вашу руку.

Молодая двушка на половину поднялась со стула, и Саксенъ ясно видлъ, что она задрожала всмъ тломъ.

— Я не врю! воскликнула она.— Это чудовищно-невроятно!

— Но это истинная правда.

— Какія имете вы доказательства?

— Доказательствъ немного, но все-таки, я думаю, достаточно, чтобы васъ убдить. Знаете-ли вы почеркъ моего родственника?

— Знаю.

Саксенъ вынулъ изъ кошелька карточку и положилъ на столъ передъ нею.

— Узнаете?

— Да, это его рука.

— Прочтите.

Молодая двушка прочитала вслухъ: Мистрисъ Ривьеръ, Бофортъ-вилла, Сент-Джонсъ-Вудъ. Что это значитъ? Мы никогда тамъ не жили.

— А между тмъ, это тотъ адресъ, который Вильямъ Трефольденъ оставилъ на вашей прежней квартир, когда вы съхали съ Брюднельской Террасы, и переселились въ Сиденгамъ.

— Это очень странно!

Саксенъ вынулъ еще скомканное письмо, и тоже положилъ передъ нею.

— Узнаете ли вы и здсь его руку?

— Безъ сомннія. Можно прочитать?

Саксенъ задумался.

— Это его прощальное слово одной бдной женщин, которую онъ когда-то любилъ, сказалъ онъ.— Впрочемъ, тутъ нтъ ничего такого, чего бы вы не могли прочесть, если желаете.

Мисъ Ривьеръ прочитала письмо и молча возвратила его.

— Замтили подпись?

— Замтила.

— Вы видите, что онъ обманулъ васъ ложнымъ именемъ, а другихъ — подложнымъ адресомъ.

— Дйствительно, я вижу — но не понимаю…

— Можете ли вы мн объяснить, какимъ образомъ случилось, что вы не могли сказать вашей хозяйк, въ какой приморскій городъ вы похали изъ Сиденгама?

— Мистеръ Форситъ ршилъ хать въ Клеведонъ, только когда мы были уже въ Паддингтон.

— Можете ли вы объяснить, почему вы прохали изъ Лондона въ Клеведонъ, изъ Клеведона въ Бристоль, изъ Бристоля въ Бордо, вмсто того, чтобы просто ссть на первый пароходъ, отходящій въ Соединенные Штаты изъ Соутэмптона или Ливерпуля?

— Я не знаю… я не знала, что мы похали необыкновеннымъ маршрутомъ.

— Но теперь вы это видите?

— Я вижу, что мы сдлали ненужный объздъ, но не знаю, почему…

— Позвольте мн объяснить, почему. Потому что это путешествіе не есть путешествіе честнаго человка, а бгство мошенника — бгство, устроенное въ его голов за мсяцы заране, съ единственной цлью провести правосудіе и сбить его со своего слд. Вы съзжаете съ Брюднельской террасы, и благодаря подложному адресу, пропадаете безъ всти. Вы узжаете изъ Сиденгама, сами не зная куда. Вы живете нсколько дней въ безвстномъ приморскомъ мстечк на запад Англіи, затмъ садитесь на купеческій пароходъ, совершающій рейсы между Бристолемъ и Бордо, безъ опредленно-положенныхъ сроковъ. Съ какою цлью? очень просто: для того, чтобы взять мста въ Америку изъ французскаго порта, а не прямо изъ Лондона, Ливерпуля или Соутэмптона. Для этого вамъ приходится совершить утомительное путешествіе, и пожертвовать многими днями, тогда какъ, еслибы вы хали изъ Ливерпуля, вы бы теперь были почти уже въ Нью-Йорк. Но Вильямъ Трефольденъ сотворилъ колоссальный подлогъ, и зналъ, что ему небезопасно ни въ одномъ изъ нашихъ большихъ портовъ. Онъ зналъ, что мои агенты могутъ сторожить его на каждомъ изъ пунктовъ, съ которыхъ бы онъ мотъ бжать по всмъ разсчетамъ вроятности! Но кому могло въ голову придти, чтобы онъ захалъ въ Бристоль? Кто бы подумалъ искать его въ Бордо? Кто могъ встртить его при выход его на берегъ, съ грозными словами: ‘Возврати украденные тобою два мильона, отступись отъ женщины, которую ты хотлъ погубить?’

Мисъ Ривьеръ слушала съ глазами, неподвижно-уставленными въ лицо молодого человка, съ раскрытыми губами, лицомъ, блднющимъ все боле и боле, во все время, покуда Саксенъ, съ неумолимой логикою и страстнымъ увлеченіемъ, одинъ за другимъ раскрывалъ ей факты, и длалъ изъ нихъ выводы.

Когда онъ замолчалъ и взглянулъ на нее, онъ увидлъ, что она убдилась во всемъ, но сердце у него сжалось, когда онъ увидлъ и то, какой цною куплено это убжденіе.

— Я знаю, сказалъ онъ: — это — жестокая истина, но что же мн длать? Я долженъ былъ вывести васъ изъ заблужденія. Я прослдилъ за вами изъ дома въ домъ, изъ города въ городъ, единственно съ цлью спасти васъ отъ участи, которой вы себя обрекаете, теперь каждая минута дорога, время бжитъ, и я вынужденъ говорить прямо, иначе будетъ поздно!

Мисъ Ривьеръ съ отчаяніемъ ломала руку.

— О, мама, мама! жалостно воскликнула она: — зачмъ тебя нтъ со мною, ты бы сказала мн, что мн длать!

— Вы мн врите? Вы убдились?

— Увы, да, убдилась! Но какъ мн забыть, что этотъ человкъ былъ первымъ другомъ моего отца, благодтелемъ моей матери?

— Если Вильямъ Трефольденъ сказалъ вамъ, что онъ былъ первымъ другомъ вашего отца, то и это было ложью, такою же, какъ имя, подъ которымъ онъ къ вамъ явился.

— Ахъ, вы не знаете всего, что онъ для насъ сдлалъ! Вы не знаете, какъ онъ отыскалъ насъ, когда мы были въ бдности, какъ онъ…

— Извините, я все это знаю: онъ отыскалъ васъ потому, что я далъ ему вашъ адресъ и просилъ его быть у васъ, онъ покупалъ картины вашего отца, единственно по моему порученію, и въ жизнь свою не видалъ мистера Ривьера. Я никогда не думалъ говорить вамъ этого, но теперь мн не остается выбора.

Молодая двушка закрыла лицо руками и тихо плакала. Слезы ея какъ-бы лились прямо въ сердце Саксена. Онъ почувствовалъ непреодолимое желаніе заключить ее въ свои объятія и сказать ей, что онъ готовъ отдать жизнь свою, чтобы утшить и успокоить ее. Но не отважился на подобное движеніе, и только сказалъ своимъ простымъ, почти дтскимъ тономъ:

— Пожалуйста, не плачьте! слезы ваши заставляютъ меня чувствовать себя такимъ виноватымъ передъ вами!

Она не отвчала.

— Не могу сказать вамъ, продолжалъ онъ:— что я выстрадалъ отъ одной мысли о томъ, какое страданіе я вынужденъ нанести вамъ! Я бы съ радостью самъ взялъ на себя двойную долю горя, еслибы это было возможно. Простите ли вы меня?

Она все плакала. Онъ ршился подойдти поближе.

— Я знаю, сказалъ онъ съ нжностью:— какъ это тяжело, вдь я чрезъ все это самъ прошелъ. Онъ былъ моимъ другомъ и я считалъ его воплощеніемъ чести. Еслибы ангелъ слетлъ съ неба и сказалъ мн, что онъ измнитъ моему доврію — и тогда я, кажется, не поврилъ бы.

— Но вдь онъ былъ моимъ единственнымъ другомъ, зарыдала двушка:— моимъ единственнымъ другомъ во всемъ свт.

— Нтъ, нтъ, вскричалъ Саксенъ: — не единственнымъ, вы этого не говорите и не думайте! Взгляните на меня, посмотрите мн въ лицо и вы увидите, что это — лицо боле честнаго человка и боле врнаго друга, нежели Вильямъ Трефольденъ.

И молодой человкъ, опустившись на колни передъ нею, чтобы привести лицо свое въ одинъ уровень съ ея глазами, робко дотронулся до ея рукъ, какъ-бы желая отнять ихъ отъ ея лица, и не смя этого сдлать.

— Да посмотрите же на меня, упрашивалъ онъ ее:— взгляните на меня хоть одинъ разъ, хоть на одно мгновеніе.

Она приподняла лицо свое, блдное отъ слезъ, и взглянула на него боязно, съ трепетомъ, какъ испуганное дитя, но въ его глазахъ было что-то такое, что заставило кровь прихлынуть къ ея щекамъ алымъ румянцемъ.

— О, еслибы я только смлъ говорить, сказалъ онъ страстно: — можно?… можно?

Онъ взялъ ея руки — она не отнимала ихъ, онъ поцаловалъ сперва одну, потомъ другую, прижимаясь къ ней ближе и ближе.

— Вдь я люблю васъ, Геленъ, можете ли вы забыть все ваше горе и сдлаться моей женочкой? Родина моя — Швейцарія, тамъ у меня милый, добрый отецъ, пасторъ, мы люди простые и ведемъ простую жизнь среди нашихъ стадъ и пастбищъ, но мы не измнники. Мы не предаемъ нашихъ друзей и не обманываемъ тхъ, кого любимъ. Скажи же мн, голубка моя, хочешь ли любить меня немножко? хочешь ли жить со мною далеко, далеко отсюда, среди моихъ родныхъ, красавицъ-Альпъ?

Она улыбнулась. Эту улыбку онъ принялъ за достаточный отвтъ и поцаловалъ губки, подарившія его ею, потомъ, впродолженіе нсколькихъ минутъ, они смялись, плакали и радовались вмст, точно дти, нашедшія кладъ.

— Ты должна носить это колечко, пока я достану теб другое, поменьше, сказалъ Саксенъ, снимая кольцо съ своего мизинца и надвая ей.

— Какая прелесть! сказала Геленъ:— что это такое? горный хрусталь?

— Нтъ, брильянтъ.

— Брильянтъ? я не думала, чтобы были на свт настоящіе брильянты такой величины.

— Я теб подарю цлое брильянтовое ожерелье, въ которомъ каждый камень будетъ больше этого.

— Да ты-то кто же? Ужь не принцъ ли какой?

— Я? я — гражданинъ-фермеръ швейцарской республики.

— Значитъ, швейцарцы очень богаты?

— Нисколько. Это значитъ только то, что я первый богачъ въ Граубинденскомъ кантон, и что жена моя будетъ знатной барынею — такою же знатною, какъ ея гордая тётка, леди Кастельтауерсъ.

— Ты знаешь леди Кастельтауерсъ?

— Да, сынъ ея — мой лучшій другъ, душа-человкъ въ мір — ты его такъ полюбишь!

— Я не знаю никого изъ моихъ родныхъ, сказала Геленъ печально:— кром тётки моей Алеціи, а она меня не любитъ.

— Вотъ погоди: она вдругъ откроетъ, что любитъ тебя до страсти, когда ты явишься къ ней въ брильянтахъ, засмялся Саксенъ, окруживъ станъ ея рукою, такъ что кудри его коснулись ея щеки.

Геленъ вздохнула и утомленно склонила головку на его плечо.

— Я не хочу, чтобы леди Кастельтауерсъ любила меня, и брильянтовъ мн не нужно, лучше бы насъ ожидала бдность, Саксенъ.

— Почему же, Геленъ?

— Потому… потому что, мн кажется, бдные счастливе и боле любятъ другъ друга, чмъ богатые. Отецъ мой и мать были очень-очень бдны и…

— И никогда не любили другъ друга на половину столько, сколько мы съ тобою будемъ любить, пылко перебилъ ее Саксенъ.— Я бы не могъ любить тебя на одну іоту больше, еслибы я былъ бдне Адама.

— Ты увренъ въ этомъ?

— Такъ же увренъ, какъ въ томъ, что я счастливйшій человкъ въ мір. Только скажи мн, Геленъ, ты никогда не любила Вильяма Трефольдена, никогда и нисколько?

Геленъ мотнула головой.

— Я его уважала, отвчала она:— была ему благодарна — вотъ и все.

— Но не любила ли ты его хоть сколько-нибудь?

— Нтъ.

— Такъ-таки ни чуточки?

— Ни капельки.

— А выходить за него собиралась!

— Да ты подумай только, какъ я была одинока.

— И то правда, бдная моя крошка Геленъ!

— А онъ меня любилъ, во всемъ мір онъ одинъ любилъ меня.

— А я-то?

— Да почемъ же я про тебя знала? Когда ты началъ любить меня, Саксенъ?

— Право, самъ хорошенько не знаю. Кажется, съ той самой минуты, какъ я узналъ, что теб угрожаетъ быть женой Вильяма Трефольдена. А ты?

— Не скажу.

— Ну, это нехорошо.

— Право, не скажу.

— Ну, значитъ, не любишь.

— Нтъ, неправда.

— Не нтъ, а да.

Она отвернулась, полусмясь и полуплача.

— Ты былъ моимъ героемъ, прошептала она, со дня нашей первой встрчи.

Счастливецъ Саксенъ!

Обезумвшій отъ радости, онъ обнималъ ее, дурачился, какъ школьникъ, и пожиралъ маленькія ея ручки поцалуями. Среди всхъ этихъ съумасшествій, дверь вдругъ растворилась и мистеръ Гутри вошелъ. Онъ улыбнулся, но его, повидимому, не особенно удивило зрлище, представившееся ему.

— Извините за внезапный приходъ, сказалъ онъ.— Я два раза стучался, но вы не слыхали. Вы вроятно не знаете, какъ уже поздно. Здшняя старуха сказала мн, что мистеръ Трефольденъ собирался обдать здсь сегодня въ семь часовъ. А теперь уже половина седьмого и, кажется, гроза собирается.

LVIII.
Затравленный зврь.

Въ главной гостиной маленькаго ‘Chteau de Peyrolles’, при закрытыхъ окнахъ, зажженной ламп и тщательно опущенныхъ занавсахъ, сидли Саксенъ Трефольденъ и мистеръ Гутри въ глубокомъ, зловщемъ молчаніи. На стол передъ ними были разложены перья, чернила и бумага, прихожая оставалась въ темнот, а двери изъ нея были пріотворены. Въ дом было совсмъ тихо: ни голоса, ни шума шаговъ, никакого живого звука, на двор не было слышно ничего, кром унылаго стона втра и скрыпа флюгеровъ на башенькахъ. Они дожидались Вильяма Трефольдена.

Мисъ Ривьеръ ушла въ свою комнату, отчасти, чтобы быть подальше отъ ожидаемаго свиданія, отчасти же, чтобы заняться нужными приготовленіями къ отъзду, такъ-какъ пасторъ вызвался доставить ей временное пристанище въ семейств одного англійскаго негоціанта, постоянно жившаго въ Бордо. Саксенъ заблаговременно распорядился, чтобы карета дожидалась ихъ въ семь часовъ у задняго крыльца, и при первой возможности они должны были вс втроемъ поспшить обратно въ Бордо. Между тмъ назначенный часъ давно уже насталъ, а Вильяма Трефольдена все еще не было.

Каминные часы пробили четверть осьмого.

Мистеръ Гутри взглянулъ на свои часы. Саксенъ всталъ, подошелъ къ ближайшему окну, рукою отстранилъ занавсъ и выглянулъ на улицу. Уже темнло, но на дальнемъ горизонт еще свтилось блдное сіяніе, помогавшее ему различать, какъ огромныя тучи медленно катились надъ его головой, словно мрачное полчище, молчаливо спшившее въ бой.

— Бурная будетъ ночь, замтилъ онъ, возвращаясь на свое мсто.

— Ст! возразилъ пасторъ:— я слышу колеса.

Они принапрягли слухъ, но заслышанный ими экипажъ халъ шагомъ и медленно прохалъ дворомъ къ заднему крыльцу.

— Это только наша карета, проговорилъ Саксенъ, и оба снова замолчали.

Прошло пять минутъ, десять минутъ — прошло четверть часа, часы опять пробили. Была половина осьмого.

Вдругъ Саксенъ приподнялъ руку и внимательно пригнулъ голову.

— Я ничего не слышу, сказалъ пасторъ.

— А я такъ слышу парную карету, дущую очень быстро по направленію изъ Бордо.

Мистеръ Гутри сомнительно улыбнулся, но опытное ухо Саксена нелегко было обмануть: минуту спустя, пасторъ уже могъ разслышать стукъ колесъ, который постепенно усиливался и наконецъ прекратился предъ самыми воротами. Саксенъ опять выглянулъ изъ окна.

— Я вижу карету заворотами, сказалъ онъ:— теперь ихъ отворяетъ мальчикъ съ фонаремъ, вотъ онъ выходитъ — расплачивается съ кучеромъ, переходитъ дворъ — карета узжаетъ. Идетъ! Саксенъ быстро опустилъ занавсъ и убавилъ огня въ ламп, оставляя такимъ образомъ комнату въ полумрак, между тмъ, какъ мистеръ Гутри, по заране составленному плану, выходилъ въ темную прихожую и становился около самой двери.

Еще минуту спустя, послышался голосъ Вильяма Трефольдена, весело разговаривавшаго съ экономкой, затмъ шаги его на лстниц. Передъ самою дверью онъ пріостановился на минуту, потомъ повернулъ ручку и вошелъ. Найдя, комнату неосвщенной, онъ поставилъ на полъ что-то тяжелое и, руководимый узенькой полоской свта, пролегающей чрезъ скважину пріотворенной двери, направился прямо въ гостиную. Въ это время, мистеръ Гутри осторожно повернулъ ключъ въ замк и положилъ его къ себ въ карманъ.

Какъ ни легокъ былъ шумъ, произведенный этимъ движеніемъ, юристъ уловилъ его.

— Что это такое? быстро проговорилъ онъ, останавливаясь на полдорог.

Онъ прислушался, на минуту притаплъ дыханіе, но вдругъ шагнулъ впередъ, настежь растворилъ дверь и вошелъ въ другую комнату.

Въ эту самую минуту Саксенъ прибавилъ свтъ въ ламп и родственники внезапно очутились лицомъ къ лицу.

— Наконецъ-то, измнникъ!

Страшная блдность — та мертвенная блдность, которая порождается не страхомъ, а ненавистью, медленно легла на лицо Вильяма Трефольдена и уже не сходила съ него. Никакими другими признаками не проявилась буря, забушевавшая въ его груди. Гордый и надменный, какъ индіецъ у пыточнаго столба, онъ скрестилъ на груди руки, не дрогнувъ подъ взглядомъ своего родственника. Такъ стояли они нсколько секундъ и оба молчали, наконецъ мистеръ Гутри возвратился изъ прихожей, затворилъ двери и слъ у стола, между тмъ, какъ Саксенъ, занявъ свое прежнее мсто, указывалъ на стулъ, поставленный поодаль отъ другихъ, и сказалъ:

— Извольте садиться, Вильямъ Трефольденъ. Юристъ, бросая злобный взглядъ на узнаннаго имъ пастора, небрежно развалился на стул.

— Можно узнать, что это все значитъ? спросилъ онъ презрительно.— Кажется, дилетантская звздная палата?

— Правосудіе и возмездіе — вотъ что это значитъ, возразилъ Саксенъ сурово.

Трефольденъ улыбнулся и откинулся на стул, ожидая, что будетъ дальше. Онъ зналъ въ душ, что для него все кончено. Онъ зналъ, что его волшебное золото превратилось въ сухіе листья, что рай, созданный въ его грезахъ, внезапно исчезъ, оставивъ на своемъ мст только безконечную пустыню и жгучіе пески. Онъ зналъ, что зданіе, которое онъ воздвигалъ въ теченіе столькихъ мсяцевъ, съ такимъ несравненнымъ искуствомъ, разрушено, разбито въ прахъ, что карта, на которую онъ поставилъ свое доброе имя, свою безопасность и всю земную свою будущность, измнила ему въ ту самую минуту, какъ онъ уже думалъ, что побда за нимъ. Онъ зналъ, что Геленъ Ривьеръ никогда уже не бывать его женою, красою его дома, радостью его сердца, что никогда уже не научится она платить ему любовью за любовь во вс долгіе, тяжкіе годы его остальной жизни. Онъ зналъ, что съ этой самой минуты онъ — опозоренный, заклейменный преступникъ, зависящій отъ жалости родственника, такъ жестоко имъ оскорбленнаго. Онъ зналъ все это, и все-таки самообладаніе его ни на минуту не поколебалось, взоръ его ни разу не потупился, голосъ его не дрогнулъ. Отчаяніе его было безгранично, но гордость его и мужество равнялись его отчаянію.

Саксенъ, подперевъ рукою голову, нсколько мгновеній сидлъ у стола съ опущенными глазами.

— Я немного имю сказать вамъ, Вильямъ Трефольденъ, началъ онъ наконецъ:— и это немногое должно быть сказано возможно коротко. Укорять человка, способнаго поступить такъ, какъ поступили вы, было бы лишнее. Еслибы вы имли сердце, которое могло бы быть тронуто, чувство чести, способное въ пробужденію, то ни вы ни я не сидли бы здсь сегодня.

Юристъ слушалъ все съ той же презрительной усмшкой и, повидимому, съ величайшимъ равнодушіемъ.

— Я буду, слдовательно, придерживаться однихъ фактовъ, продолжалъ молодой человкъ:— вы украли у меня два мильйона, эти деньги у васъ, вы въ настоящую минуту въ моей власти, мн стоитъ только призвать сельскую полицію, и вы тотчасъ же будете отвезены въ Бордо, въ карет, стоящей внизу для этой цли. Таково наше обоюдное положеніе. Но я не желаю доводить дло до крайности, я не хочу пятнать публичнымъ скандаломъ имя, которое вы, первый въ нашемъ род, опозорили. Ради моего дяди и меня самого, изъ уваженія къ многимъ поколніямъ честныхъ людей, я ршился предоставить вамъ средства къ спасенію.

Онъ пріостановился и взглянулъ на клочокъ бумаги, лежавшій передъ нимъ на стол.

— Вопервыхъ, продолжалъ онъ:— я требую, чтобы вы возвратили украденныя вами деньги, вовторыхъ, вы должны подписать полное признаніе въ вашей вин относительно какъ двухъ мильйоновъ, взятыхъ вами у меня, такъ и двадцати-пятя тысячъ фунтовъ стерлинговъ, которыми вы воспользовались отъ графа Кастельтауерса. Втретьихъ, вы должны отправиться въ Америку и никогда боле не показываться по сю сторону Атлантическаго океана. Если вы согласны на эти условія, то я, съ своей стороны, согласенъ оградить васъ отъ закона и дать вамъ тысячу фунтовъ стерлинговъ, чтобы помочь вамъ честнымъ образомъ вступить на новый путь, открывающійся передъ вами.

— А если я на ваши условія не соглашусь, спокойно прервалъ его Трефольденъ:— что тогда?

— Тогда, я просто дерну этотъ звонокъ, и тотъ самый мальчикъ, который только что отворилъ вамъ ворота, немедленно сбгаетъ въ деревню за полицейскими.

Юристъ только самымъ незамтнымъ образомъ приподнялъ брови.

— Я дожидаюсь вашего ршенія.

— Моего ршенія? возразилъ Трефольденъ съ такимъ же наружнымъ равнодушіемъ, какъ-бы обсуждаемый вопросъ ограничивался выборомъ переплета для книги, или рамы для картины.— Вдь мн кажется, что выбора мн не предоставляется.

— Этимъ, я полагаю, вы хотите сказать, что принимаете мои условія?

— Полагаю, что такъ.

— Гд же, въ такомъ случа, деньги?

— Въ тои комнат, можете получить.

Мистеръ Гутри всталъ, сходилъ за сак-вояженъ и поставилъ его на столъ.

— Позвольте ключи.

Вильямъ Трефольденъ досталъ изъ кармана три небольшихъ ключика на кольц и подалъ ихъ пастору.

— Помщеніемъ денегъ вы останетесь довольны, сказалъ онъ, слдя съ невозмутимымъ спокойствіемъ за раскрытіемъ сак-вояжа, ящика и шкатулки. Содержаніе послдней было высыпано на столъ, и мистеръ Гутри, съ цлью удостовриться, вся ли тутъ сумма на лицо, принялся поврять каждый предметъ. Но онъ, посл немногихъ минутъ, долженъ былъ убдиться, что это потерянный трудъ. Поврка банковыхъ билетовъ и звонкой монеты не представляла никакой трудности, но въ этомъ вид денегъ было сравнительно мало и главная часть добычи заключалась въ бумагахъ, о стоимости которыхъ онъ не имлъ ни малйшаго понятія, и въ драгоцнныхъ камняхъ, для оцнки которыхъ потребовалось бы знаніе эксперта-ювелира.

— Признаюсь, сказалъ онъ: — я ршительно не въ состояніи проврить эти деньги, для этого нуженъ боле свдущій дловой человкъ, чмъ я.

— Значитъ, нечего и проврять, отвчалъ Саксенъ, загребая свертки и бумаги и бросая ихъ какъ попало обратно въ шкатулку.— Я самъ не дловой человкъ, и не въ силахъ продлить это тяжелое слдствіе дале сегодняшняго дня. Приступимте къ составленію деклараціи.

— Если вы потрудитесь сказать мн, въ чемъ она должна заключаться, я сейчасъ же напишу ее, сказалъ мистеръ Гутри.

Саксенъ шопотомъ сообщилъ ему свои наставленія, и перо пастора быстро заскрипло по бумаг, затмъ онъ вслухъ прочиталъ написанный имъ документъ:

‘Я, Вильямъ Трефольденъ, изъ Чансери-Лена въ Лондон, юристъ и стряпчій, симъ признаю, что выманилъ у родственника моего, Саксена Трефольдена, швейцарскаго урожденца, сумму въ два мильйона фунтовъ стерлинговъ, съ умысломъ — похитить ихъ у него, еще признаю я, что ложно уврилъ его, будто я превратилъ эту сумму, для его пользы и выгоды, въ акціи нкоего вымышленнаго общества, неимвшаго дйствительнаго существованія, а выдуманнаго и изобртеннаго мною для собственныхъ, безчестныхъ моихъ видовъ. Я также признаю, что обратилъ эти два мильйона въ разныя бумаги и цнности, какія считалъ наиболе удобными и выгодными для себя, и бжалъ изъ Англіи со всмъ добытымъ такимъ образомъ имуществомъ, намреваясь отправиться въ Соединенные Штаты Америки и тамъ присвоить его, для своего личнаго употребленія.

‘Я дале сознаюсь, что два года назадъ получилъ двадцать-пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ отъ моего кліента, Джервэза-Леопольда Винклифа, графа Кастельтауерса, и что, вмсто того чтобы немедленно уплатить эти деньги, какъ обязывалъ меня долгъ, въ руки Оливера Беренса, эсквайра, изъ Бредстрита въ Лондон, для ликвидаціи займа, заключеннаго у него лордомъ Кастельтауерсомъ, года четыре назадъ, подъ закладную, я присвоилъ для собственнаго своего употребленія, продолжая уплачивать попрежнему одни только проценты отъ имени моего кліента.

‘Дале я заявляю, что это признаніе, относительно провинности моей, какъ противъ моего родственника Саксена Трефольдена, такъ и противъ графа Кастельтауерса, во всхъ отношеніяхъ вполн согласно съ истиною, что я и скрпляю своей подписью, данною въ присутствіи нижеозначенныхъ свидтелей. Сего двадцать-второго сентября, лта по P. X. тысяча-восемьсотъ-шестидесятаго.’

Мистеръ Гутри, прочитавъ документъ до конца, передалъ его черезъ столъ юристу. Вильямъ Трефольденъ слушалъ, все еще небрежно развалившись на стул, и сначала улыбался юридическому обороту, который пасторъ старался придать своимъ фразамъ, но подъ конецъ чтенія нахмурился и сталъ нетерпливо постукивать каблукомъ по паркету.

Саксенъ придвинулъ къ нему черипльницу.

— Подпишите, сказалъ онъ.

Юристъ всталъ, взялъ перо, обмокнулъ его въ чернила, но вдругъ запнулся, и съ внезапнымъ презрительнымъ порывомъ швырнулъ перо на столъ.

— Деньги получили, сказалъ онъ съ нетерпніемъ:— чего же вамъ еще?

— Мн нужно доказательство вашей вины.

— Не могу, не хочу подписывать.— Берите, ради-бога, деньги — и пустите меня.

Саксенъ всталъ, блдный и неумолимый, рука его коснулась звонка.

— Выборъ за вами, сказалъ онъ: — подписывайте, или я звоню.

Вильямъ Трефольденъ окинулъ бглымъ взоромъ комнату, какъ-бы ища оружія, которымъ могъ бы утолить ненависть, сверкавшую въ его глазахъ, потомъ пробормоталъ сквозь зубы свирпое ругательство, схватилъ со стола перо и, такъ-сказать, вырылъ имъ имя свое на бумаг.

— Ну, вотъ вамъ, злобно сказалъ онъ:— довольны ли вы?

Мистеръ Гутри приложилъ свою подпись, въ качеств свидтеля, и Саксенъ сдлалъ то же.

— Да, возразилъ онъ: — теперь я доволенъ. Остается только мн исполнить мою часть договора.

И онъ отобралъ банковыхъ билетовъ за тысячу фунтовъ стерлинговъ.

Юристъ хладнокровно изорвалъ билеты на мелкіе клочки.

— Двадцать разъ умру, сказалъ онъ:— прежде нежели воспользуюсь коркою хлба отъ вашихъ милостей.

— Какъ вамъ угодно, во всякомъ случа вы теперь свободны.

Затмъ мистеръ Гутри всталъ, вынулъ ключъ изъ кармана и отомкнулъ наружную дверь.

Стряпчій послдовалъ за нимъ. На самомъ порог онъ обернулся.

— Саксенъ Трефольденъ, сказалъ онъ глухимъ, шипящимъ, сдержаннымъ тономъ:— какъ только можетъ человкъ ненавидть другого, такъ я ненавижу тебя. Я ненавидлъ тебя прежде, нежели увидалъ тебя, и возненавидлъ тебя вдесятеро съ самой первой минуты нашей встрчи. Помни это, помни, что мое смертельное проклятіе будетъ надъ тобою везд и во вс дни твоей жизни — надъ дтьми твоbми и надъ дтьми дтей твоихъ — надъ твоимъ брачнымъ ложемъ, и смертнымъ одромъ, и могилою. Нтъ того горя, того недуга, того срама, который бы я не вымаливалъ у неба для отравленія твоей жизни и погубленія твоего честнаго имени, въ этой жизни — тхъ мукъ и истязаній, которыхъ не сулилъ бы z теб въ будущей. Вотъ теб мое прощальное слово.

Было что-то ужасающее въ отсутствіи всякой страстности и ярости, въ холодномъ, спокойномъ, размренномъ тон, которымъ Вильямъ Трефольденъ произнесъ это прощальное проклятіе, но Саксенъ выслушалъ его съ лицомъ, полнымъ торжественной жалости и удивленія, и сначала до конца не сводилъ пристальнаго взгляда съ врага своего.

— Да проститъ вамъ Богъ, какъ я вамъ прощаю, сказалъ онъ съ чувствомъ.— Да проститъ васъ и умилостивится надъ вами Господь въ своей безконечной благости, и да смягчитъ онъ сердце ваше и не обратитъ эти проклятія на собственную вашу злополучную голову.

Но Вильямъ Трефольденъ былъ уже далеко и не слыхалъ ни слова изъ прощенія своего родственника.

LIX.
Ухали!

Твердою поступью, съ суровымъ лицомъ, Вильямъ Трефольденъ сошелъ по широкой каменной лстниц въ сни. Тутъ попалась ему экономка, выходившая изъ пустой столовой и удивленно размышлявшая про себя, что бы за необыкновенная вещь сотворилась въ этомъ дом, и при вид его она отшатнулась, словно встртила привидніе. Онъ прошелъ мимо нея, какъ прошелъ бы мимо дерева по дорог, машинально взялъ шляпу и вышелъ. У воротъ онъ остановился. Ключъ былъ въ замк, но онъ долго съ нимъ возился и не могъ отомкнуть. Экономка, глядвшая вслдъ за нимъ съ какимъ-то смутнымъ страхомъ, позвала Жака и послала его отпереть ворота. Жакъ побжалъ чрезъ дворъ, постукивая своими деревянными башмаками, съ фонаремъ въ рукахъ, и въ минуту отомкнулъ замокъ.

Трефольденъ вышелъ, словно шальной, и пройдя нсколько шаговъ, сталъ и прислонился къ стн. Втеръ бушевалъ съ изступленіемъ, изрдка принося тяжелыя дождевыя капли, но онъ этого не замчалъ, потомъ онъ медленно прошелъ по узкой дорожк, между изгородями, и вышелъ на большую дорогу. Направо она вела въ Бордо, но до города было добрыхъ десять миль, налво отъ него была деревня, отчасти окаймлявшая дорогу, но больше раскинутая поодаль отъ нея въ виноградникахъ. Онъ остановился, прошелъ нсколько саженей въ одну сторону, потомъ въ другую, ненова сталъ — обезсиленный и ошеломленный, непохожій самъ на себя.

Въ немъ совершалась реакція, нравственная и физическая. Страшный искусъ, чрезъ который онъ прошелъ, начиналъ сказываться на его тл и мозг. Смутно сознавая это, онъ силился собраться съ мыслями, сообразить, что ему длать и въ какую сторону идти. Тогда онъ вдругъ вспомнилъ, что онъ съ полдня былъ въ движеніи и еще не обдалъ. Онъ ршился идти въ сельскую гостиницу, и потребовать тамъ чего-нибудь пость и водки — главное, водки. Онъ надялся, что она придастъ ему жизни, укрпитъ его, сниметъ тяжесть, давившую его мозгъ, возвратитъ ему власть надъ собою.

Слдуя этому инстинктивному движенію, онъ кое-какъ добрелъ до ‘Золотого Льва’. Двое стариковъ, крестьянъ, бесдовавшіе надъ полбутылкой краснаго вина, въ дальнемъ углу общей комнаты, взглянули на него, когда онъ вошелъ, и самъ хозяинъ, узнавъ богатаго англійскаго ‘monsieur’, бросилъ начатую игру въ домино и почтительно встртилъ его.

— Не желаетъ ли monsieur посмотрть свою комнату? засуетился онъ:— комната готова и monsieur останется доволенъ. Monsieur угодно покушать? Непремнно! monsieur можетъ получить все, что угодно: котлетку, япчницу, ветчину, даже курицу, если monsieur потрудится подождать, пока зажарятъ. Неугодно? значитъ котлетку и коньякъ? Коньякъ превосходный, vieux cognac, если уже monsieur предпочитаетъ его вину. Сейчасъ все будетъ подано. Не угодно ли покуда monsieur занять маленькій столикъ у окна?

Вильямъ Трефольденъ опустился на стулъ, поставленный ему услужливымъ хозяиномъ, и долго сидлъ въ какомъ-то тупомъ забытьи, въ шляп, облокотившись на столъ, подперевъ подбородокъ обими руками. Волосы и платье его были сыры, ноги холодны, какъ ледъ, зубы стучали, но о всемъ этомъ онъ не имлъ ни малйшаго сознанія. Онъ сознавалъ только то, что чувствуетъ себя сломленнымъ, пришибленнымъ, оцпенлымъ, да еще сознавалъ, что ему нужно о чемъ-то подумать, а думать нтъ силъ, одна надежда на водку — водки, скоре водки!

Онъ еще разъ нетерпливо потребовалъ водки, и пока хозяинъ ходилъ за нею, снова съ недоумніемъ старался припомнить, что такое ему нужно обдумать, но главная мысль какъ-то странно ускользала отъ него, она мучила его, не давала ему покоя, каждую минуту, казалось, онъ былъ готовъ уловить ее, но она опять увертывалась и онъ ощупью пробирался въ какомъ-то умственномъ мрак, невыносимо тяжеломъ и болзненномъ.

Принесли водку въ маленькомъ графинчик, съ крошечной рюмочкой. Онъ сердито оттолкнулъ рюмочку, вылилъ всю водку въ стаканъ и хватилъ залпомъ. Она огнемъ прошла по его горлу, но едва онъ усплъ проглотить ее, какъ давленье, тяготившее его мозгъ, значительно полегчало.

Еще нсколько минутъ, и ему стало тепло и хорошо, мысли его вдругъ прояснились. Онъ вспомнилъ все, вмст съ памятью къ нему воротились бшенство, горе, ненависть, любовь, отчаянье.

Теперь онъ зналъ, какая мысль преслдовала, томила его за нсколько мгновеній, смутно представляясь и не даваясь ему: мысль эта — месть.

Да, онъ хотлъ мести смертельной, грозной, скорой, кровавой мести! Онъ твердилъ себ, что отомститъ во что бы ни стало, что съ радостью отдастъ за месть свою жизнь и сочтетъ ее дешевой цной. Страшное слово бросилось ему въ голову, трепетало въ его пульс, звенло въ ушахъ его, одолвало его какъ демонъ.

Онъ зналъ, что надо составить планъ немедленно, и немедленно же исполнить его, ударъ долженъ пасть такъ же внезапно и сразить такъ же врно, какъ молнія, но какъ это сдлать? какимъ оружіемъ?…

Захлопотавшійся хозяинъ возвратился съ нсколькими закрытыми тарелками въ рукахъ и салфеткой подъ мышкой.

— Monsieur останется доволенъ стараніемъ кухарки, ухмылялся онъ, ставя на столъ супъ, котлетки съ жаренымъ картофелемъ и блюдо фасоли. Но Вильяму Трефольдену было не до ды, онъ отвдалъ супу и оттолкнулъ все въ сторону. Онъ принуждалъ себя попробовать мяса, но положилъ кусокъ обратно на тарелку, не поднеся къ губамъ Водка придала ему искуственную силу и отвращеніе къ самому виду и запаху пищи. Одно только взялъ онъ со стола — ножъ, и высмотрвъ удобную минуту, запряталъ его въ рукавъ, когда никто на него не смотрлъ. Это былъ короткій ножъ, съ чернымъ черешкомъ, пріостренный съ обихъ сторонъ отъ долгаго употребленія и частаго точенія, и вполн годный замнить кинжалъ.

Затмъ Трефольденъ нетерпливо стукнулъ по стакану и приказалъ прибжавшему хозяину убирать тарелки и блюдо, и подать еще водки.

Хозяинъ пришелъ въ отчаянье.

— Неужели супъ не понравился monsieur? или котлеты жестки? Не позволитъ ли monsieur принести яичницу? Боже мой, monsieur нездоровъ! Не выпьетъ ли monsieur чашку чаю? коньяку? Monsieur угодно еще коньяку?

Явился коньякъ, и Трефольденъ снова съ жадностью припалъ къ нему, но на этотъ разъ онъ пилъ изъ рюмки. Его непреодолимо тянуло къ коньяку. Напитокъ былъ не перваго сорта, скоре огненный, чмъ крпкій, но придавалъ ему возбужденіе, укрплялъ его руку и ускорялъ дятельность мозга. При всемъ томъ, онъ не былъ пьянъ. Онъ чувствовалъ, что могъ бы выпить цлую бутылку, не опьянвъ, и онъ пилъ, пилъ, не унимаясь, и огонь все боле разгарался въ его жилахъ, пока ему наконецъ не стало сидться на мст.

Онъ поднялся и поспшными шагами вышелъ. Старики только помотали головами и поглядли ему вслдъ.

— Diable, тутъ что-то неладно, боленъ онъ или сумасшедшій, или перепилъ коньяку? Ба, вдь онъ англичанинъ, привыкъ. Англичане, mon voisin, тянутъ коньякъ какъ воду.

Дождь уже теперь лилъ косымъ потокомъ, погоняемый втромъ, передъ сильными налетами котораго придорожные тополи гнулись и стонали какъ живыя существа. Отъ внезапнаго ли, пахнувшаго ему въ лицо свжаго воздуха, или отъ лихорадки, клокотавшей въ его крови — только юристъ, выйдя на дожд и охваченный втромъ, зашатался, и въ первую минуту едва удержался на ногахъ. Но это продолжалось только одно мгновеніе, онъ тотчасъ же очнулся и пошелъ прямо на встрчу бури, пробираясь вдоль стнъ и домовъ, пока не дошелъ до поворота въ Chteau de Peyrolles. Онъ съ трудомъ отыскалъ его, потому что тьма была непроглядная, и дождь хлесталъ ему прямо въ глаза. На большой дорог, въ открытомъ пол, еще можно было видть на нсколько шаговъ впереди себя, но на узкой дорожк, запертой съ обихъ сторонъ изгородями, деревьями и высокими стнами, онъ шелъ наугадъ, ощупью, какъ слпой.

Наконецъ онъ наткнулся на ворота. Он были замкнуты изнутри. Онъ попробовалъ отворить ихъ, продть руку сквозь ршотку и повернуть ключъ въ замк, но ршотка была слишкомъ часта и не пропускала его пальцевъ. Тогда онъ остановился, ухватившись за ворота обими руками и уставивъ глаза въ темноту. Онъ не могъ различить очертанія дома, но видлъ свтъ, еще горвшій въ нкоторыхъ окнахъ. Одно освщенное окно въ первомъ этаж въ особенности приковало его вниманіе: ея окно!

О, какое отчаянье, какая тоска овладли имъ при этой мысли! какъ захотлось ему увидать ее еще хоть разъ, взглянуть на нее, поговорить съ нею, прикоснуться къ ея рук, сказать ей, что онъ хотя и былъ живой ложью для всего міра, но ей былъ преданъ сначала до конца. Онъ вдругъ почувствовалъ, что никогда на половину не высказалъ, какъ онъ любилъ ее, вспомнилъ, что даже ни разу не поцаловалъ ее, потому что уваженье его къ ней равнялось его любви и онъ не осмлился потребовать малйшаго права жениха отъ такого молодаго, безпомощнаго, сираго существа. Теперь же онъ чувствовалъ, что отдалъ бы душу, чтобы хоть только разъ прижать ее къ груди и прильнуть къ ея губамъ. Боже, какъ онъ любилъ ее!…

Онъ всею силою принялся трясти ворота, мечтая перелзть чрезъ нихъ, онъ съ разбга кидался на нихъ — все напрасно. Тогда онъ прижался лицомъ къ ршотк, какъ узникъ къ воротамъ своей тюрьмы, и, рыдая, назвалъ ее по имени, но втеръ уносилъ его голосъ и дождь немилосердно билъ лицо и смшивался съ его слезами.

Вдругъ свтъ исчезъ. Онъ былъ такъ увренъ, что свтъ этотъ горлъ въ ея окн, что внезапное помраченіе маленькаго огонька поразило его точно новымъ ударомъ, онъ почувствовалъ, будто между ними порвалась послдняя связь, пропала послдняя надежда.

Почти въ ту же минуту онъ увидлъ фонарь, двигающійся въ дальнемъ конц двора, какъ будто въ невидимой рук. Онъ снова принялся трясти ворота, и закричалъ съ бшеной силой.

Фонарь остановился, опять задвигался, снова остановился, и наконецъ быстро приблизился къ нему. Тогда тотъ, кто держалъ его, одной рукой поднялъ его высоко надъ головою, прикрывая другою глаза какъ зонтомъ, и сердито спросилъ: Qui est l?

Это былъ Жакъ, тотъ самый Жакъ, который впустилъ Трефольдена, часа два передъ тмъ, узнавъ голосъ его, онъ и теперь отомкнулъ ему ворота.

— Tiens, сказалъ онъ:— это вы? А они тамъ вс полегли.

Сердце Вильяма Трефольдена радостно забилось.

— Ничего, возразилъ онъ: — мн только барина нужно, скажите мн, гд онъ спитъ. Больше мн ничего не надо.

— Какого барина?

— Да того, что прізжалъ сегодня съ англійскимъ пасторомъ, только живе! Время идетъ, а дло мое не терпитъ.

— Но вдь чужого барина здсь уже нтъ: онъ ухалъ около получаса посл васъ.

— Ухалъ?

— Да, ухалъ въ карет, четверней, и забралъ съ собою monsieur le cur и mademoiselle.

— Врешь, собакаі это ложь! и теб заплатили за нее! Говори правду, говори правду сейчасъ же, не то задушу.

И, почти уже не владя собою, юристъ запустилъ руку за воротъ мальчика, какъ-бы заправду намреваясь исполнить свою угрозу.

— Ахъ, monsieur, пустите, ради самого Господа! вдь я же вамъ правду говорю. Хоть убейте, а правда.

— Гд madame Буисъ?

— Спать легла.

— Ступай, разбуди. Скажи, что мн нужно ее видть, хоть бы она умирала, я долженъ ее видть, слышишь?

— Слышу!

Весь дрожа, Жакъ поднялъ съ земли фонарь, выроненный имъ съ перепугу, и провелъ Трефольдена въ домъ, прямо къ комнат экономки, гд Вильямъ Трефольденъ чуть не выломалъ двери. Madame Буисъ явилась, окутанная въ одяло, безъ ума отъ страха.

Оказалось, что мальчикъ сказалъ правду. Экономка разсказала, что молодой англичанинъ ухалъ въ Бордо, вмст съ пасторомъ и mademoiselle. Они ухали спустя минутъ двадцать или полчаса посл ухода monsieur. Madame Буисъ предложила ему осмотрть домъ, и самому удостовриться, что его не обманываютъ.

И такъ — ухали!

Не говоря боле ни одного слова, Трефольденъ выхватилъ фонарь изъ рукъ мальчика и кинулся наверхъ. Онъ обжалъ вс квартиры, вс этажи, и не найдя ничего, кром свжихъ еще слдовъ недавняго занятія комнатъ, ринулся, сломя голову, обратно съ лстницы, вонъ изъ дома, черезъ дворъ, и добжавъ до воротъ, разбилъ фонарь въ дребезги о мокрую мостовую. Тутъ только онъ остановился и, обернувшись, воздлъ руки къ небу въ темнот, какъ-бы вымаливая проклятіе на самый домъ, и бсновался въ припадк безсильной ярости.

До этой минуты онъ былъ сравнительно спокоенъ. Весь занятый своимъ планомъ мести, онъ сдерживалъ себя въ словахъ и, до извстной степени, даже въ движеніяхъ и выраженіи лица. Но теперь, теперь онъ уже не пытался сдерживать пожирающій его огонь, накипвшая злоба и ненависть жгучею лавою переполнили его сердце и вылились наружу.

Ухали!

Движимый инстинктомъ, замнявшимъ ему зрніе, онъ бгомъ пустился по узкой дорожк на большую дорогу. ‘Золотой Левъ’ былъ уже запертъ на ночь, но онъ такъ неистово заколотилъ въ дверь, что ему скоро отворили. Хозяинъ — почтительный хотя и сонный, осмлился замтить, что monsieur поздно возвращается, но monsieur оборвалъ его на первомъ слов.

— Мн нужно карету и почтовыхъ лошадей, сказалъ онъ: — сейчасъ же! слышите?

Но хозяинъ замоталъ головою.

— Mon Dieu, monsieur, сказалъ онъ: — вдь ‘Золотой Левъ’ не почтовый дворъ.

— Однако, есть же у васъ лошади?

— Нтъ, monsieur, ни одной.

— Гд же я могу достать? Да говорите же живе!

— Въ Друэ вы нигд не получите.

— Неужели здсь нтъ ни одного фермера, лавочника, что ли — ни одного существа, которое отвезло бы меня въ Бордо? Я заплачу все, что угодно. Дуракъ, понимаешь ли? все, что угодно!

Но хозяинъ только пожималъ плечами и уврялъ, что въ Друэ нтъ ни одной души, которая согласилась бы пуститься въ путь, въ такой поздній часъ и такую погоду.

Юристъ стиснулъ зубы и затопалъ ногами отъ бшенства.

— Значитъ, придется пшкомъ идти, проговорилъ онъ:— дайте водки на дорогу.

Хозяинъ началъ уговаривать его.

— Пшкомъ! Боже милостивый! Пройти пшкомъ три съ половиной льё въ такую бурю! Прислушайтесь только къ дождю, къ втру! Подумайте, какъ темно и пустынно на дорог! Monsieur и безъ того насквозь промокъ.

Но Трефольденъ перебилъ его крпкимъ ругательствомъ и приказалъ ему держать языкъ за зубами, и принести водку.

Онъ налилъ себ полстакана, выпилъ залпомъ, швырнулъ на столъ наполеондоръ и опять ринулся въ бурю.

Теперь онъ окончательно былъ самъ не свой: голова у него кружилась, кровь огнемъ горла, каждая фибра въ немъ трепетала отъ лихорадки и ярости. Хозяинъ ‘Золотого Льва’, обрадованный, что отвязался отъ опаснаго гостя, заперъ дверь на замокъ, заложилъ ее засовомъ и убрался въ постель, внутренно давъ себ слово, ни подъ какимъ видомъ боле не впускать его. Трефольденъ, между тмъ, какъ будто забылъ о своемъ намреніи идти въ Бордо, и метался какъ шальной по деревн, гд все, кром него, мирно спало.

Шагая взадъ и впередъ, какъ зврь въ клтк, онъ вдругъ услыхалъ приближающуюся дорожную карету, она быстро, съ громкимъ грохотомъ катила по большой дорог, ярко освщая ее фонарями, на дымящейся, взмыленной четверн, при звонкомъ щелканіи бича почтальона. Онъ побжалъ къ ней на встрчу, окликнулъ ее, умолялъ посадить его, общалъ какія угодно деньги, лишь бы позволили ему стать на ступеньку. Но почтальонъ принялъ его за нищаго, и пригрозилъ ему бичомъ, а сдоки, отдленные отъ него запотвшими отъ сырости стеклами, и оглушенные стукомъ колесъ и шумомъ дождя, барабанившаго по кузову кареты, не видали его и не слыхали. Долго онъ бжалъ за экипажемъ, задыхаясь и крича, старался ухватиться за оглобли, но бичъ жестоко рзнулъ его по рукамъ, онъ отшатнулся и сдлалъ послднее отчаянное усиліе вскочить на запятки, но и это ему не удалось: карета быстро умчалась, и онъ остался на средин дороги, измученный, въ отчаяніи.

Но онъ все бжалъ, словно движимый рокомъ, бжалъ сломя голову, то спотыкаясь объ острые кремни, то снова подымаясь съ изрзанными, окровавленными руками, то останавливаясь, чтобы перевести духъ, то воображая, что онъ еще слышитъ гулъ удаляющихся колесъ, слпо, безоглядно бжалъ онъ впередъ, мокрый до костей, съ кружащейся головой, безъ шляпы, съ лицомъ и одеждой, обезображенными дождемъ и грязью.

Съ каждою минутою буря усиливалась, и наконецъ превратилась въ страшный ураганъ.

Тогда громъ загрохоталъ тяжелыми раскатами, молнія блеснула надъ равниною, втеръ сталъ съ корнемъ вырывать випоградныя лозы, разметывая ихъ по полю, къ морю. Но Вильямъ Трефольденъ, понуждаемый той лютой жаждой, которая могла утолиться одною лишь кровью, съ местью, бушующей въ-сердц, и сумасшествіемъ, разыгрывавшимся въ мозгу — Вильямъ Трефольденъ все бжалъ, падалъ — снова подымался — чрезъ нсколько шаговъ опять спотыкался — опять падалъ — но все бжалъ, и такъ пробжалъ онъ нсколько миль.

——

Рано утромъ на другой день, когда грозовыя тучи уже неслись изодранными массами къ западу, и сквозь нихъ изрдка пробивался несмлый солнечный лучъ, нсколько крестьянъ, шедшихъ изъ Медока, нашли тло неизвстнаго человка, лежавшее лицомъ къ земл, въ луж, на краю дороги. Его одежда, лицо и руки были изорваны и выпачканы грязью и кровью. На немъ были часы, а въ боковомъ карман лежалъ портмоне, туго набитый ассигнаціями и наполеондорами, но не оказалось при немъ ни писемъ, ни карточекъ, и никакихъ другихъ знаковъ, по которымъ можно было бы признать его, даже самое блье его было не намчено.

Добродушные крестьяне положили этотъ безъименный трупъ на одинъ изъ своихъ муловъ и отвезли его въ Бордо, въ зданіе, назначенное для выставленія найденныхъ мертвыхъ тлъ. Тамъ онъ пролежалъ двое сутокъ, а такъ-какъ его никто и не не потребовалъ, то его похоронили наконецъ на новомъ кладбищ за городскими стнами. Въ головахъ могилы поставленъ былъ небольшой черный крестъ, на которомъ, вмсто надписи, былъ выставленъ рядъ цифръ. Его часы, деньги и платье были отданы префектомъ бднымъ того прихода, въ которомъ найдено было тло.

Эпилогъ.

Весь міръ наизусть знаетъ итальянскую исторію: какъ Гарибальди вступилъ въ Неаполь, какъ онъ привтствовалъ Виктора-Эмануила королемъ Италіи, какъ онъ вложилъ мечъ свой обратно въ ножны, по совершеніи своего великаго дла и возвратился въ свое уединеніе на Капрер — все это такіе факты, которые лишне было бы перечислять. Еслибы одинъ изъ великихъ мужей этой великой эпохи прожилъ еще нсколько мсяцевъ, или даже хоть нсколько недль, все кончилось бы, быть можетъ, иначе. Тамъ, гд мы теперь читаемъ ‘Флоренція’, мы, можетъ статься, читали бы ‘Римъ’, а слова ‘Regno d’Italia’ замнило бы на монетахъ и казенныхъ печатяхъ другое слово, имющее боле широкое значеніе и осненное боле древней славою. Но идеалъ республики умеръ вмст съ Джуліо Колонною и былъ схорогенъ въ его могил.

Жизнь Олимпіи, между тмъ, стала пустынею. Отецъ ея былъ душою и свточемъ ея внутренняго міра. Воспитанная въ его политическихъ врованіяхъ, съ дтства пріученная раздлять его труды и самыя потаенныя его помышленія, самыя завтныя, несбыточныя его надежды, его заблужденія, опасенія и даже опасности, которымъ онъ лично подвергался, она, казалось, лишилась половины своего собственнаго бытія, когда онъ такъ внезапно былъ оторванъ отъ нея. Потомъ ее поразило внезапное измненіе революціонной программы, оно ошеломило ее — считавшую подобное измненіе позоромъ, малодушіемъ, гибелью. Она не довряла Сардиніи и презирала самое слово ‘конституціонная Италія’, подобный компромисъ казался ей оскорбленіемъ памяти ея отца, и такъ велико было ея горе и разочарованіе, что она совершенно удалилась отъ дла, которому посвятила всю свою жизнь. Она стала устраняться отъ всхъ, съ кмъ столько времени дйствовала и трудилась заодно, и поддерживая только самыя поверхностныя отношенія даже съ лицами, которыхъ нкогда называла друзьями, поселилась въ Чисвик, въ томъ самомъ тихомъ семейств, куда Саксенъ отвезъ ее въ день прибытія ихъ въ Лондонъ. Тутъ жила она въ уединеніи и отршеніи отъ вншняго міра, леля свое горе и выучивая тотъ горькій урокъ терпнія, который жизнь неминуемо задаетъ всмъ энтузіастамъ и мечтателямъ.

Не то было съ лордомъ Кастельтауерсомъ. Какъ истинный англичанинъ, онъ былъ слишкомъ далекъ отъ всякихъ предразсудковъ, слишкомъ разсудителенъ, чтобы придавать безусловную важность той или другой партіи, и привтствовалъ улаженіе итальянскихъ длъ съ такимъ радостнымъ чувствомъ, которое онъ врядъ-ли ршился бы высказывать слишкомъ громко въ присутствіи дочери Колонны. Между тмъ какъ она упорно отказывалась признавать существенную разницу между конституціоннымъ образомъ правленія и абсолютнымъ деспотизмомъ, онъ былъ на столько прозорливъ, что предвидлъ уже ту свободную и благоденствующую будущность, которую большая часть мыслящихъ людей теперь пророчитъ Итальянскому Королевству, къ тому же онъ незамедлилъ сообразитъ, что изъ новаго оборота длъ можетъ возникнуть много хорошаго лично для него. Теперь, когда итальянскій вопросъ былъ уже въ большой мр поршенъ, Италія не нуждалась въ столь дятельной поддержк со стороны своихъ доброжелателей. При либеральномъ государ, стоящемъ во глав націи, при парламент, свободно ссужающемъ правительство деньгами, при благоустроенной арміи, обороняющей національную территорію, вся система патріотической контрабандной вербовки и такого же добыванія средствъ, должна была рушиться сама собою. Поэтому Олимпія не могла доле считать себя обязанной жертвовать собою человку, могущему ‘сдлать для Италіи боле, нежели онъ’. И такъ, графъ любилъ попрежнему, но надялся боле прежняго, и какъ умный человкъ выжидалъ удобнаго времени.

Умъ свой онъ показалъ еще тмъ, что усердно занялся улучшеніемъ положенія своего въ свт. Онъ поселился въ опуствшей квартир друга своего, Саксена, въ Сент-Джемс-Стрит, и посвятилъ себя своимъ парламентскимъ обязанностямъ такъ ревностно, что обратилъ на себя особенное вниманіе нсколькихъ высоко-поставленныхъ и вліятельныхъ лицъ. Вслдствіе двухъ истинно блистательныхъ рчей, произнесенныхъ имъ въ весеннюю сессію 1861 года, и благодаря тому, что онъ случился подъ рукой въ такую минуту, когда правительству необходимъ былъ человкъ съ тактомъ и способностями, ему посчастливилось получить довольно щекотливое и затруднительное порученіе къ одному изъ нмецкихъ государей.

Само собою разумется, что графъ исполнилъ ввренное ему дло вполн удовлетворительно, и съ этой минуты ‘старшіе’ начали говорить о немъ между собою какъ о человк, ‘идущемъ въ гору’. Герцогъ Донкастерскій дарилъ его милостивыми улыбками, нкоторые изъ министровъ начали приглашать его на свои политическіе обды, и кончилось тмъ, что передъ самымъ закрытіемъ парламентской сессіи на лтній сезонъ, Джервэзъ-Леопольдъ-Винклифъ, графъ Кастельтауерсъ, въ одно прекрасное утро, получилъ назначеніе на весьма уютное мстечко по управленію сборовъ податей, гд работы было мало, окладъ полагался значительный, и имлась надежда на быстрое повышеніе. Тогда только ршился онъ возобновить свое сватовство Олимпіи Колонны. Минута была благопріятная. Надъ головою ея прошелъ цлый годъ траура и глубокое, сердечное одиночество, въ которомъ она сначала находила свое единственное услажденіе, начинало уже тяготить ее. Она этимъ временемъ успла обо многомъ передумать, успла во многомъ образумиться, кое въ чемъ разочароваться, успла припомнить, какъ долго и благородно любилъ ее графъ, какъ заслуживаетъ онъ всю любовь, какой она можетъ отплатить ему, какъ онъ проливалъ кровь свою за ея родную Италію, съ какой любовью онъ отдалъ послдній сыновній долгъ праху ея отца. Къ тому же, кром этихъ размышленій, у нея боле не было занятія и дла. Она уже не могла боле жертвовать собою для Италіи, по той простой причин, что сама Италія предпочитала оставаться на время при достигнутыхъ ею результатахъ и устроить свои дальнйшія дла потихоньку, домашнимъ, конституціоннымъ образомъ. Аспромонтскій уронъ убдилъ мисъ Колонну въ этой истин и въ прочности новаго rgime. А главное — Олимнія любила графа. Она все время любила его, даже когда отказала ему, теперь же, посл цлаго года, прожитаго въ печали, она любила его еще боле, потому она приняла его предложеніе — приняла его просто и откровенно, какъ подобаетъ порядочной женщин, и общала быть его женою до истеченія года.

Въ полномъ сознаніи своею блестящаго происхожденія, Олимпія не допускала даже и мысли, чтобы леди Кастельтауерсъ могла быть не вполн довольна и счастлива ея замужствомъ съ ея сыномъ. Чтобы надменная Алеція Гольм-Пирпойнтъ когда нибудь, и именно въ этомъ случа, была способна предпочесть крови золото, или даже положительно съ большею радостью принять въ невстки какую нибудь мисъ Гатертонъ ради ея двухсотъ-пятидесяти тысячъ ф. стерл., чмъ безприданную дочь изъ рода Колонновъ — это никакимъ образомъ не могло входить въ соображенія Олимпіи. Такъ что, когда леди Кастельтауерсъ пріхала къ ней на слдующій день въ ея скромное подгородное жилище, поцаловала ее въ об щоки и высказала ей вс т любезности, которыя, въ подобномъ случа, полагается говорить матери жениха, Олимпія вполн чистосердечно приняла ея ласки, и никакъ не догадывалась, что подъ улыбками и поцалуями, которыми осыпаетъ ее будущая свекровь ея, скрывается горькое чувство досады и обманутой надежды. Нечего и говорить, что графъ, на голову котораго обрушился первый взрывъ неудовольствія ея сіятельства, позаботился о томъ, чтобы ничмъ не выдать этой тайны.

Саксенъ Трефольденъ этимъ временемъ возвратился въ Швейцарію, и упорно оставался тамъ, вопреки представленіямъ и просьбамъ тхъ безчисленныхъ, безкорыстныхъ друзей, которые въ Лондон съ искреннимъ сожалніемъ вспоминали о его лакомыхъ обдахъ и неисчерпаемомъ кошельк. Тщетно ‘Эректеумъ’ вопіялъ въ отчаяніи, тщетно итальянскія примадоны воздыхали о пикникахъ и браслетахъ былыхъ временъ. Веселый, расточительный мальчикъ-мильонеръ окончательно сошелъ съ лондонской арены, и уже не возвращался на нее. Какъ ни пли сирены сладкія псни, Одисей затыкалъ себ уши и плылъ мимо, не оглядываясь.

Одному графу извстно было, что онъ женился, но дале самаго факта и графъ ничего не зналъ. Его нсколько огорчило, что другъ его не пригласилъ его къ себ на свадьбу, и нисколько не доврился ему въ этомъ важномъ дл. Кром того онъ не могъ не сознавать, что все это сдлалось какъ-то скоро, странно, какъ будто тайкомъ. На комъ онъ женился? Какова его невста изъ себя? Хорошенькая ила дурнушка? богатая или бдная? брюнетка или блондинка? изъ высшаго или низшаго сословія? Какихъ она лтъ? какъ зовутъ ее? какое ея положеніе въ свт? къ какой націи принадлежитъ она?

Въ отвтъ на первое извщеніе своего друга, графъ деликатно намекнулъ на нкоторые изъ этихъ вопросовъ, но такъ-какъ Саксенъ ограничилъ свое поясненіе заявленіемъ, что жена его — ‘ангелъ’, то лордъ Кастельтауерсъ естественно нашелъ, что это заявленіе не вполн удовлетворительно, относительно ясности и опредленности.

Относительно же всхъ другихъ предметовъ, Саксенъ былъ все такъ же беззавтно откровененъ, какъ и прежде. Въ письмахъ своихъ онъ сообщалъ другу каждый свой планъ такъ же безутайно, какъ будто они еще сидли вдвоемъ предъ каминомъ въ Кастельтауерской курильн, или стояли рядомъ, облокотившись въ лунную ночь на борт маленькой ‘Албулы’. Письма эти были очаровательны, переполнены всевозможными подробностями. То онъ разсказывалъ о новомъ своемъ ‘Chteau’, уже строившемся, то о мост, только-что оконченномъ въ Остенштейнг, или о дорог, которую онъ думалъ построить между Тамписомъ и Тузисомъ, то описывалъ національное празднество въ Кур, или балъ въ замк графа Планта, то подробно разсказывалъ о бумагопрядильной фабрик, которую основывалъ въ долин, или о громадныхъ пастбищахъ, недавно купленныхъ имъ и населенныхъ партіями скота, выписаннаго изъ Шотландіи, то, наконецъ, присылалъ копію съ чертежа, только-что полученнаго изъ Женевы отъ архитектора, составлявшаго планъ церкви, о которой пасторъ Мартинъ мечталъ во сн и на яву цлыхъ тридцать лтъ, однимъ словомъ, графъ постоянно зналъ до послдней мелочи вс подробности дятельной и благодатной жизни, которою другъ его зажилъ въ сред простодушныхъ обитателей своего родного кантона.

Наконецъ, графъ въ свою очередь могъ объяснить другу о вскор ожидавшемъ его счастіи. На это извщеніе, Саксенъ отвтилъ письмомъ, умоляющимъ будущихъ молодыхъ назначить домлешгскую долину — цлью своей свадебной поздки, и погостить нкоторое время у него: ‘жена моя — писалъ онъ — желаетъ познакомиться съ тобою, а дядя уже любитъ тебя заочно, ради меня. Въ день твоей свадьбы, ты получишь связку бумагъ, которую прошу тебя принять на память отъ твоего друга’.

‘Связка бумагъ’ было не что иное, какъ документы на владніе двумя мызами, нкогда проданными мистеру Слоперу, и дачею мистера Беренса, вмст съ землею, нкогда урзанной отъ Кастельтауерскаго парка. Каждая изъ фермъ стоила отъ десяти до двнадцати тысячъ ф. ст., не говоря уже объ аматёрской цн, которую Саксенъ заплатилъ за дачу купца. Подарочекъ былъ хоть куда, и сдлалъ графа богатымъ человкомъ, но не вдалъ онъ, пожимая руку Саксена, при встрч съ нимъ въ Рейхенау, что человку, сдлавшему ему такой царственный свадебный подарокъ, онъ обязанъ нетолько этими мызами, но и самымъ Кастельтауерсомъ, съ его праддовскими дубами, которыми графъ такъ гордился, съ красавцемъ-домомъ, въ которомъ предки его жили и умирали въ теченіе столькихъ столтій до него. Это была единственная тайна, которой Саксенъ никогда не повдалъ другу — даже когда, гуляя съ нимъ подъ яблонями, у подножія увнчаннаго церковью холма, онъ разсказалъ ему всю повсть о своей женитьб, о гнусномъ предательств своего родственника, о судьб, отъ которой онъ спасъ Геленъ Ривьеръ.

— Такъ-то, сказалъ онъ въ заключеніе:— такъ-то я ее узналъ, такъ-то полюбилъ, такъ-то сосваталъ. Я ее привезъ прямо сюда, дядя съ первой минуты сталъ боготворить ее, а она — его. Я почти ревновалъ ее, то-есть непремнно бы ревновалъ, еслибы эта обоюдная любовь меня не такъ счастливила. Когда она пожила у насъ съ мсяцъ, или недль пять, мы втроемъ пришли сюда, вотъ въ эту маленькую церковь, что на горк, и дядя насъ обвнчалъ. Въ церкви не было никого, кром Кетли и мальчика, что раздуваетъ мхи въ орган. Получивъ благословеніе дяди, мы обняли его, и простились съ нимъ, и пшкомъ пошли по дорог въ Тузисъ, пока насъ не нагнала карета. Такимъ образомъ, мы женились и ухали, и ни одна душа въ Рейхенау не знала объ этомъ, пока насъ не хватились. Мы были такъ счастливы!

— Цлый романъ, замтилъ графъ:— и прехорошенькій, а лучше всего въ немъ то, что мы съ тобою-таки породнились, Саксенъ.

— Полно, возразилъ Саксенъ, сжимая руку друга въ обихъ своихъ рукахъ: — что значитъ родство, когда мы съ тобою такъ долго были братьями!

——

Остается сказать еще нсколько словъ о другой половин трефольденскаго наслдства, той половин, которая, по желанію завщателя, должна была быть употреблена на основаніе богоугоднаго заведенія въ большихъ размрахъ ‘въ пользу обанкрутившихся купцовъ, негоціантовъ, корабельныхъ и биржевыхъ маклеровъ, бдныхъ священниковъ и членовъ юридическаго и медицинскаго сословій, а въ особенности вдовъ и сиротъ каждаго изъ этихъ сословій’. Для помщенія вдовъ и сиротъ, въ завщаніи было постановленіе о пріобртеніи участка земли и построеніи на немъ ‘приличнаго своему назначенію и прочнаго зданія’, подъ надзоромъ ‘одного изъ лучшихъ архитекторовъ’, и это зданіе должно было назваться: ‘Лондонское благотворительное Трефольденское заведеніе’.

Весьма пріятно имть увренность, что все это будетъ исполнено — когда нибудь. Въ 1860 году, двадцать-второго марта, былъ срокъ платежа, и сумма, довренная въ этотъ день попечителямъ, равнялась четыремъ мильонамъ семистамъ-семидесяти-шести-тысячамъ-двумъ-стамъ съ лишнимъ фунтовъ стерлинговъ. Съ этого времени старанія достопочтеннаго лорда-мера и всего общества превышали всякую похвалу. Еслибы мы сказали, что они многое передумали и многое сдлали по сіе время, то такое заявленіе было бы, пожалуй, преждевременно, но, по крайней-мр, они на безчисленномъ множеств обдовъ разсуждали объ этомъ предмет, что, какъ извстно, считается равносильнымъ. На этихъ обдахъ они обыкновенно угощали ‘одного изъ лучшихъ архитекторовъ’, который, получая прекрасное жалованье, на все время произведенія работъ, естественно горитъ похвальнымъ рвеніемъ посвятить свою жизнь этому труду. Поэтому онъ повременамъ предлагаетъ почтеннымъ распорядителямъ какой нибудь новый планъ или измненіе прежняго плана на посл-обденное обсужденіе, въ такомъ-то положеніи находится и теперь строительный вопросъ.

Въ какомъ мстоположеніи будетъ находиться это ‘приличное своему назначенію, прочное зданіе’, сколько оно будетъ стоить, какаго вида оно будетъ и въ какой отдаленный срокъ будущей исторіи міра оно будетъ готово — это такіе вопросы, которыми мы совтуемъ ныншнему поколнію не задаваться съ излишней любознательностью.

Для разсудительныхъ и стоящихъ выше всякихъ предразсудковъ людей, конечно, не можетъ быть ни малйшаго сомннія въ томъ, что отъ покупки земли, построенія зданія, уплаты всхъ счетовъ, съденія всхъ обдовъ, надленія подобающимъ по великолпію заведенія жалованьемъ попечителя, священника, доктора, секретаря, экономки и прислуги, состоящихъ при немъ, еще кое-что останется и для ‘обанкрутившихся купцовъ, негоціантовъ, корабельныхъ и биржевыхъ маклеровъ, бдныхъ священниковъ и членовъ юридическаго и медицинскаго сословій, и въ особенности вдовъ и сиротъ каждаго изъ этихъ сословій’. Во всякомъ случа, до этихъ незначительныхъ лицъ очередь не дойдетъ еще въ наше время, значитъ, что же намъ боле длать, какъ не сть, пить и веселиться, по примру нашихъ просвщенныхъ достопочтенныхъ друзей, ‘попечителей по Трефольденскому завщанію’, а будущность предоставить самой себ?

Конецъ.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 9—12, 1866, NoNo 1—5, 1867

ПОЛМИЛЬОНА.

Отъ Переводчика.

Прологъ.

1760.

I.Что случилось впродолженіе ста лтъ.

II.1860 годъ.

III.Ршеніе.

IV.Замокъ Роцбергъ.

V.Вильямъ Трефольденъ ближе знакомится съ своими родственниками.

VI.Цна наполеондора.

VII.Теорія пастора Мартина.

VIII.Вильямъ Трефольденъ встрчается съ старыми знакомыми.

IX.Олимпія Колонна.

X.Менторъ беретъ за руку Телемака.

XI.Въ церкви.

XII.На террас въ Кастельтауерс.

XIII.Родъ Кастельтауерсовъ.

XIV.Мать и сынъ.

XV.Саксенъ даетъ первую чеку.

XVI.Эректеумъ.

XVII.Саксенъ дома.

XVIII.Тимонъ.

XIX.Мнніе господина Трефольдена объ адвокатахъ.

XX.Два съ половиной процента.

XXI.Мистеръ Грэторексъ безъ свтскаго лоску.

XXII.Телемакъ доказываетъ, что у него есть своя воля.

XXIII.Слабая сторона Трефольдена.

XXIV.На Ватерлоской станціи.

XXV.Саксенъ возобновляетъ знакомство съ Колоннами.

XXVI.Берлога синьора Коллонны въ восьмиугольной башн.

XXVII.Послдняя охота сезона.

XXVIII.Новая континентальная дорога.

XXIX.Богатая мисъ Гатертонъ.

XXX.Ворота страннопріимнаго братства.

XXXI.О Швейцаріи.

XXXII.Какъ Саксенъ украсилъ флюгарку въ Кастельтауерс.

XXXIII.Стрльба въ цль.

ХXXIV.Какъ царица красоты наградила своего врнаго рыцаря.

XXXV.Браво, Антиной!

ХXXVI.Эльтон-Гаузъ, Кенсингтонъ.

XXXVII.Мистеръ Кэквичъ доказываетъ, что онъ геніальный человкъ.

I.Депеши изъ Италіи.

II.Нарушенное общаніе.

III.Дло свободы.

IV.Военный совтъ.

V.Мавзолей.

VI.Что Саксенъ слышалъ въ мавзоле.

VII.Искуство реализировать капиталъ.

VIII.Что случилось наканун.

ГЛАВА IX.Вильямъ Трефольдинъ объясняетъ теорію юридическихъ фикцій.

X.Страница изъ семейной хроники.

XI.Что было говорено въ клуб.

XII.Въ вагон.

XIII.Верхъ искуcтва.

XIV.Маршрутъ по указателю Брадшо.

XV.Геленъ Ривьеръ.

XVI.Saxon-Conquestor.

XVII.Съ какимъ успхомъ посватался графъ.

XVIII.Не приручить!

XIX.Сборы въ Норвегію.

XX.Обдъ tte—tte.

XXI.Сцилла и Харибда.

XXII.Палермо.

XXIII.Мистеръ Форситъ.

XXIV.На мор.

XXV.Главная квартира.

XXVI.Какъ началась битва при Меландо.

XXVII.Багрикада въ Via de’Lombardi.

XXVIII.Конецъ битвы.

XXIX.Саксенъ продолжаетъ свои поиски.

XXX.Безславное заточеніе.

XXXI.Греторэксъ ищетъ какъ-бы помстить свой капиталъ.

XXXII.На Восток.

XXXIII.Поиски акціонера.

ХXXIV.Великій коммерческій авторитетъ.

XXXV.На что ршиться.

XXXVI.На обратномъ пути.

XXXVII.Почеркъ Колонны.

XXXVIII.Чистокровные англійскіе туристы.

XXXIV.Крикъ Кью.

I.
Что случилось впродолженіе ста лтъ.

II.
1860 годъ.

III.
Ршеніе.

IV.
Замокъ Роцбергъ.

V.
Вильямъ Трефольденъ ближе знакомится съ своими родственниками.

VI.
Цна наполеондора.

VII.
Теорія пастора Мартина.

VIII.
Вильямъ Трефольденъ встрчается съ старыми знакомыми.

IX.
Олимпія Колонна.

X.
Менторъ беретъ за руку Телемака.

XI.
Въ церкви.

XII.
На террас въ Кастельтауерс.

XIII.
Родъ Кастельтауерсовъ.

XIV.
Мать и сынъ.

XV.
Саксенъ даетъ первую чеку.

XVI.
Эректеумъ.

XVII.
Саксенъ дома.

XVIII.
Тимонъ.

XIX.
Мнніе господина Трефольдена объ адвокатахъ.

XX.
Два съ половиной процента.

XXI.
Мистеръ Грэторексъ безъ свтскаго лоску.

XXII.
Телемакъ доказываетъ, что у него есть своя воля.

XXIII.
Слабая сторона Трефольдена.

XXIV.
На Ватерлоской станціи.

XXV.
Саксенъ возобновляетъ знакомство съ Колоннами.

XXVI.
Берлога синьора Коллонны въ восьмиугольной башн.

XXVII.
Послдняя охота сезона.

XXVIII.
Новая континентальная дорога.

XXIX.
Богатая мисъ Гатертонъ.

XXX.
Ворота страннопріимнаго братства.

XXXI.
О Швейцаріи.

XXXII.
Какъ Саксенъ украсилъ флюгарку въ Кастельтауерс.

XXXIII.
Стрльба въ цль.

ХXXIV.
Какъ царица красоты наградила своего врнаго рыцаря.

XXXV.
Браво, Антиной!

ХXXVI.
Эльтон-Гаузъ, Кенсингтонъ.

XXXVII.
Мистеръ Кэквичъ доказываетъ, что онъ геніальный человкъ.

I.
Депеши изъ Италіи.

II.
Нарушенное общаніе.

III.
Дло свободы.

IV.
Военный совтъ.

V.
Мавзолей.

VI.
Что Саксенъ слышалъ въ мавзоле.

VII.
Искуство реализировать капиталъ.

VIII.
Что случилось наканун.

ГЛАВА IX.
Вильямъ Трефольдинъ объясняетъ теорію юридическихъ фикцій.

X.
Страница изъ семейной хроники.

XI.
Что было говорено въ клуб.

XII.
Въ вагон.

XIII.
Верхъ искуcтва.

XIV.
Маршрутъ по указателю Брадшо.

XV.
Геленъ Ривьеръ.

XVI.
Saxon-Conquestor.

XVII.
Съ какимъ успхомъ посватался графъ.

XVIII.
Не приручить!

XIX.
Сборы въ Норвегію.

XX.
Обдъ tte—tte.

XXI.
Сцилла и Харибда.

XXII.
Палермо.

XXIII.
Мистеръ Форситъ.

XXIV.
На мор.

XXV.
Главная квартира.

XXVI.
Какъ началась битва при Меландо.

XXVII.
Багрикада въ Via de’Lombardi.

XXVIII.
Конецъ битвы.

XXIX.
Саксенъ продолжаетъ свои поиски.

XXX.
Безславное заточеніе.

XXXI.
Греторэксъ ищетъ какъ-бы помстить свой капиталъ.

XXXII.
На Восток.

XXXIII.
Поиски акціонера.

ХXXIV.
Великій коммерческій авторитетъ.

XXXV.
На что ршиться.

XXXVI.
На обратномъ пути.

XXXVII.
Почеркъ Колонны.

XXXVIII.
Чистокровные англійскіе туристы.

XXXIV.
Крикъ Кью.

XLII.
О Bella et dell’Oro!

XLIII.
Лицомъ къ лицу.

XLIV.
Торжество мистера Кэквича.

XLV.
На сторожа.