Денежный брак, Бавр Софи, Год: 1850 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 202 минут(ы)

Денежный бракъ

Романъ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.
Улица Кенкампои (Quincampoix).

Шотландецъ Джонъ Лау, сынъ золотыхъ длъ мастера въ Эдинбург, предложилъ въ 1716 году регенту Франціи, герцогу орлеанскому, средство погасить вс долги королевства, не возбуждая ропота, не длая новыхъ налоговъ. Лау, въ высокой степени обладавшій даромъ расчета и соображеній, изучившій и вполн ознакомившійся со всми финансовыми операціями Европы, выступилъ съ новой системой, которая, по его словамъ, быстро возвратитъ въ казну вс государственные билеты и всю звонкую монету Франціи.

Система эта состояла въ томъ, чтобы учредить банкъ, дйствительнымъ фондомъ котораго были бы королевскіе доходы, а приманкою, способною опустошить вс кошельки, призракъ какого-нибудь отдаленнаго предпріятія, сулящаго золотыя горы, миражъ, способный пробудить жадность капиталистовъ и дать возможность выпустить неопредленное число акцій.

Регенту недолго оставалось управлять королевствомъ. Увлеченный желаніемъ поправить дла государства, пока власть еще у него въ рукахъ, онъ закрылъ глаза на перспективу печальныхъ послдствій такого проекта, расчитывая, что отъ него же будетъ зависть остановитъ операціи, какъ-скоро он поведутъ къ чему-нибудь дурному….

Лау получилъ дозволеніе открыть банкъ. Акціи были пущены по пяти-сотъ лавровъ, государственные билеты, утратившіе до шестидесяти процентовъ, принимались при ихъ покупк въ полной цнности. Естественно, что это съ самого начала привлекло огромное количество акціонеровъ, и вскор посл этого перваго шага опредленіемъ совта приказано было всмъ казеннымъ мстамъ принимать и даже выплачивать банковые билеты безъ учета. Это значило сдлать банкъ хранилищемъ королевскихъ доходовъ, и банкъ тотчасъ же назначилъ акціонерамъ по семи съ половиною процентовъ.

Если бы на этомъ и остановились, то банкъ, учрежденіе до тхъ поръ неизвстное во Франціи, могъ бы принесло много пользы торговл и правительству. Но къ разумной части системы не замедляла присоединиться фантастическая: въ слдующемъ году учреждена была западная компанія, или ‘компанія Миссисипи’, цлью которой была разработка французскихъ колоній въ сверной Америк, это предпріятіе, говорили, общаетъ сокровища не хуже сокровищъ Перу. Этой компаніи даны были вс земли Луизіаны, и позволено участвовать въ ней иностранцамъ на-равн съ французами, акціи продавались по пяти-сотъ ливровъ, изъ которыхъ только сто двадцать пять должны были быть уплачиваемы звонкою монетою.

Несмотря на выгоду платить три четверти суммы государственными билетами, акціи компаніи Миссисипи сначала не очень привлекали капиталистовъ. Но чего не достигнетъ ловкій спекулянтъ? Въ 1718 году банкъ былъ объявленъ королевскимъ, и Лау назначенъ его директоромъ. ‘Король’, было сказано въ декрет, ‘удовлетворилъ звонкою монетою всхъ акціонеровъ, помстившихъ свои капиталы въ акціяхъ компаніи Миссисипи’.

Если банкъ предпочитаетъ эти акціи деньгамъ, то какже не поврить огромной выгод, которую общаетъ новое предпріятіе? Многіе поспшили вврить свои капиталы компаніи. Съ другой стрроны заплачено было звонкою монетою за акціи, купленныя сначала за государственные билеты, то есть заплачено по пяти-сотъ ливровъ за сто семьдесять. Эта операція, разумется, внушила безграничное довріе къ банковымъ билетамъ, и правительство, пользуясь благопріятною минутою, приказало изготовить сто милліоновъ билетовъ.

Вслдъ за тмъ начали выходить декреты совта, имвшіе цлью помочь обращенію бумажныхъ денегъ. Учредили банки въ разныхъ большихъ городахъ Франціи, запретили производить уплаты звонкою монетою,— сначала свыше шести-сотъ, наконецъ свыше десяти ливровъ.

Вс по невол должны были запастись билетами. День и ночь банкъ былъ осаждаемъ толпою частныхъ лицъ, особенно торговцевъ, умолявшихъ размнять имъ монету на бумажки.

— И, господа! сказалъ имъ однажды кто-то: — будьте спокойны: звонкая монета вся уйдетъ отъ васъ.

Несмотря на эту эпиграмму, безъ билетовъ нельзя было ни купить, ни продать, билеты сдлались необходимостью, вс боялись остаться съ золотомъ въ карман: случилось явленіе, единственное въ лтописяхъ финансовъ: спекуляторы вздумали замнить собою банкъ и мнять монету на билеты тмъ, которые не хотли ждать и соглашались терять два или три процента, монета мнялась на бумагу, какъ теперь заемное письмо на деньги.

Довріе къ банковымъ билетамъ шло на-равн съ требованіемъ на акціи западной компаніи. Мало-по-малу къ прежнимъ привиллегіямъ присоединены были новыя: сенегальской компаніи и торговли неграми, и привиллегія индйской компаніи, отъ которой перешло къ ней названіе, гавани, корабли, магазины и проч. Словомъ, западной компаніи отданъ былъ табачный откупъ. Въ пользу ее уничтожили частные откупы и должности финансовыхъ сборщиковъ, такъ-что вроятная прибыль на слдующій годъ возвысилась до ста двадцати милліоновъ, и акціонерамъ приходилось по сорока процентовъ дивиденда.

Съ этой минуты жителями Парижа и провинцій овладла какая-то манія. Мщане, вельможи, даже принцы кроыи непремнно хотли получить долю изъ сокровищъ, которыя пріобртетъ индйская компанія. Дло не ограничивалось тмъ, чтобы пристроить свой капиталъ, пустить его въ врный оборотъ, нтъ, всми овладла жажда игры, ажіотажа. Продавали дома, помстья, зеркала, чтобы купить акцій, которыя возвышались свыше всякихъ ожиданій {Акціи, пущенныя въ начал по пяти сотъ ливровъ, возвысились до осьмнадцати и двадцати тысячъ ливровъ.}.

Въ Париж не было тогда еще биржи и торгъ акціями проводился въ улиц Кенкампоа. За маленькую комнату платили тамъ по десяти ливровъ въ день, конторы продавцовъ бумажныхъ денегь не могли вмщать въ себ всхъ покупателей, дла производились на вольномъ воздух, тутъ покупали, продавали, выдавали акціи, продавецъ надписывалъ ихъ, и этимъ ограничились вс формальности. Какой-то горбунъ пріобрлъ, говорятъ, пятьдесятъ тысячъ ливровъ, подставляя свой горбъ вмсто пюпитра. Съ ранняго утра улица была запружена людьми. Ввечеру давали колоколомъ знакъ расходиться, и часто бывали принуждены разгонять толпу силою.

Многіе приходили туда по-утру богатыми и возвращалась ввечеру домой нищими, другіе приходили бдняками и уходили милліонерами. Капиталы переходили изъ рукъ въ руки съ неимоврною быстротою. Одного дня, одного часа бывало довольно, чтобы разрушить или составить счастье человка. Случай нердко благопріятствовалъ людямъ самымъ безвстнымъ: лакеи возвращались въ каретахъ и поселялись въ отеляхъ своихъ господъ, впавшихъ, благодаря дурной операціи, въ нищету. Какая-то вдова Комонъ въ короткое время пріобрла на семьдесятъ милліоновъ банковыхъ билетовъ. Многіе скопляляи такія богатства, и можно себ вообразить, сколько нищихъ приходилось на одного миліонера!

Такое положеніе длъ, раззоряя многихъ и порождая жалобы, не нарушало, однако же, тишины въ королевств. Рабочій классъ не терплъ ничего отъ конвульсивнаго движенія капиталовъ, напротивъ того, люди, недавно разбогатвшіе, не жалли издержекъ, и это обогащало другихъ.

Наконецъ принятая система довершена, Лау былъ сдланъ генералъ-контролеромъ, и индйская компанія соединена съ банкомъ. Банкъ выпустилъ въ то время на одинъ милліардъ билетовъ, а компанія на одинъ милліардъ шестьсотъ семьдесятъ семь милліоновъ пять сотъ тысячъ ливровъ акцій, цнность которыхъ возвысилась до суммы шести милліардовъ!

II.
КОФЕЙНАЯ ДЮБУРЪ.

Въ эпоху, о которой мы говорили, и въ которую начинается нашъ разсказъ, была на углу улицы Кенкампоа кофейня Дюбуръ, названная такъ по имени своего содержателя. Отъ восхода солнца до десяти часовъ вечера Дюбуръ и его четыре мальчика едва успвали исполнять требованія игроковъ, приходившихъ въ его заведеніе, гд по-крайней-мр можно было укрыться отъ дождя и солнца, и посидть, если оставалось праздное мсто.

Хозяинъ кофейной былъ человкъ лтъ тридцати трехъ, съ открытымъ, прекраснымъ лицомъ, располагавшимъ всхъ въ его пользу. Онъ былъ сынъ одного фермера изъ окрестностей Нанта, человка небогатаго, едва имвшаго чмъ содержать свое семейство. Дюбуръ пришелъ въ Парижъ очень молодымъ и былъ сначала гарсономъ. Баронъ де ла Пейроньеръ, потомокъ одной изъ древнйшихъ фамилій въ Бретаніи и владлецъ фермы, въ которой родился Жозефъ Дюбуръ, былъ его крестнымъ отцомъ. Онъ полюбилъ ребенка и выучилъ его грамот и ариметик, но не могъ сдлать для него ничего больше, потому-что баронство де ла Пейроньеръ, его единственное владніе, давало не больше пяти тысячъ ливровъ доходу. Въ нсколько лтъ Дюбуру удалось, однако же, трудами и экономіей, скроить порядочную сумму, и баронъ не задумался дать ему въ займы, для обзаведенія собственнымъ хозяйствомъ, пять сотъ ливровъ. Молодой Дюбуръ сдлался хозяиномъ, и счастью угодно было, чтобы онъ открылъ свое заведеніе въ улиц Кенкампоа. Жозефъ Дюбуръ былъ изъ числа тхъ смтливыхъ людей, которые умютъ пользоваться всякимъ положеніемъ въ свт. Заведеніе его начало процвтать, онъ расквитался со своимъ благодтелемъ, а потомъ, во время системы Лау, извлекъ столько выгоды изъ занимаемой имъ квартиры, что отослалъ своеяу семейству сумму, на всегда обезпечившую его существованіе.

Не желая потерять ничего изъ выгодъ своего помщенія, онъ оставилъ для себя только маленькую комнатку, которая никому не была нужна, но ни за какія деньги не соглашался отдать въ наемъ прекрасной квартиры во второмъ этаж, гд уже два раза останавливался баронъ де ла Пейроньеръ. Этотъ баронъ былъ, однако же, не крестный отецъ его (тотъ умеръ нсколько лтъ тому назадъ), а сынъ стараго барона. Дюбуръ питалъ къ нему такое же уваженіе и любовь, какъ и къ отцу, и, несмотря на то, что молодой баронъ любила жить у себя въ помсть и прізжалъ въ Парижъ всего только два раза на короткое время, Дюбуръ ласкалъ себя надеждою, что дла могутъ снова призвать его въ столицу, и что онъ опять остановится въ его прекрасной квартир.

Дюбуръ не обманулся въ своей надежд. Однажды вечеромъ, когда онъ сводилъ недльный счетъ и улыбался своему богатству, возраставшему съ каждымъ даемъ, пріхалъ къ нему баронъ де ла Пейроньеръ, но на этотъ разъ не одинъ. Ему надо было получить въ Париж наслдство посл, какого-то дальняго родственника, онъ предвидлъ, что дла его затянутся, и взялъ съ собою жену и дочь.

Тридцати четырехъ лтъ баронъ де ла Пейроньеръ женился на сирот, дочери одного сосдняго, въ конецъ раззорившагося владльца, оставившаго дочь свою въ нищет. Жена не могла, слдовательно, увеличить его ограниченныхъ доходовъ, но она была молода, хороша, ‘дворянка’ — обстоятельство, чрезвычайно важное въ глазахъ барона, гордившагося своимъ, родомъ.

У нихъ былъ только одинъ ребенокъ: дочь, вступившая теперь подъ гостепріимный кровъ Жозефа Дюбура, который всми силами старался доказать барону свою признательность.

Конечно, уже одно имя баронесы де ла Пейроньеръ давало ей право на вниманіе и даже преданность Жозефа, но, кром того, ей было всего двадцать восемь лтъ, и замчательно прекрасное лицо ея очаровывало выраженіемъ кротости и ласковости. Незнакомая со свтомъ, она сохранила всю наивность первой молодости. Она высказывала свои мысли съ откровенностью, не заглушенною еще такъ называемыми приличіями, и мысли ея всегда свидтельствовали о доброт ея сердца. Зато только она одна и оказывалась признательною жъ услужливости Дюбура, обходясь съ нимъ какъ съ равнымъ, баронъ былъ съ нимъ ласковъ, но какъ-то свысока, а въ манерахъ его дочери, несмотря на то, что ей было не больше десяти лтъ, проглядывало столько же гордости, какъ и у отца, на котораго она, къ несчастью, породила и лицомъ. Баронесса, дйствительно тронутая привязанностью Жозефа къ ихъ фамиліи, останавливалась, встрчая его на лстниц, улыбалась и говорила ему нсколькотсловъ, или, когда онъ приходилъ къ нимъ узнать, вс ли ихъ приказанія исполнены, подано ли, какъ слдуетъ, кушанье, исправна ли прислуга, и т. д., приглашала его ссть, и бесдовала съ нимъ дружески то о ихъ милой Британіи, то о Париж, который она постила въ первый разъ и который Дюбуръ описывалъ ей живыми красками.

Эти бесды, сначала довольно рдкія, сдлались потомъ такъ часты, что однажды баронесса протянула ему на прощанье руку и сказала:

— Приходите же опять, мосье Дюбуръ, приходите почащ.

Дюбуръ повторялъ себ эти слова тысячу разъ. Они мшали ему заниматься длами, мшали спать, не давая себ отчета въ собственныхъ чувствахъ, онъ началъ жить только для того, чтобы исполнятъ вс желанія баронёссы. Онъ безпрестанно доставлялъ ей случаи пользоваться столичными удовольствіями и приносилъ билеты, которые, по его словамъ, доставались ему даромъ, но за которые на самомъ дл онъ платилъ деньги. Довольно было, чтобы возвращаясь домой, она сказала ему, что весело провела время: онъ готовъ былъ жертвовать для этого многимъ. Самое пребываніе у него въ дом онъ старался сдлать для нея пріятнымъ. оказывая тысячи мелкихъ услугъ, а въ тоже время старался скрывать ихъ отъ барона, который платилъ ему едва ли за двадцатую часть издержекъ и думалъ, что платитъ за все сполна.

Несмотря на все это, баронъ находилъ жизнь въ Париж очень дорогою и съ нетерпніемъ ждалъ окончанія своихъ длъ, чтобы врзвоатиться въ деревню. Естественно, что баронесса удивилась, когда мужъ ея, получивши наконецъ свою часть наслдства, тысячь десять ливровъ, молчалъ объ отъзд. По примру благородныхъ предковъ, баронъ былъ глава и господинъ у себя въ дом и не говорилъ о длахъ съ женою, она напрасно ломала себ голову, стараясь отгадать, почему они не узжаютъ въ замокъ.

Увы! причина была печальная. Бдный баронъ видлъ, какъ у него передъ глазами ежедневно пріобртаются милліоны, и не устоялъ противъ искушенія. Онъ пустился въ игру, но попытка была имъ сдлана, къ несчастію, очень не за-долго до паденія системы. Онъ потерялъ не только десять тысячъ ливровъ, полученные имъ въ наслдство, но еще пятьдесятъ тысячъ экю, которые не могъ уплатить иначе, какъ продавши свою землю.

Шансы не помнялись въ его пользу: миражъ исчезалъ вс больше и больше. Вс начали обращать акціи въ деньги, толпа ломилась въ банкъ для размна билетовъ, и акціи падали съ каждымъ днемъ, геній торговли, называемый кредитомъ, не оснялъ уже своими крылами чудовищной системы Лау, и колоссъ, не имвшій прочного пьедестала, палъ.

Правительство не могло выплатить шести милліардовъ звонкой монеты въ обмнъ билетовъ, и цнность ихъ, равно какъ и акціи компаніи, была уменьшена вполовину. Эта мра поразила всхъ ужасомъ, и система Лау пала въ нсколько дней. Бумажныя деньги превратились въ ничто, за которое нельзя было купить куска хлба {Лау едва спасся отъ ярости народа. Онъ умеръ въ нищет, въ Венеціи, оставивши во Франціи на шесть милліоновъ недвижимаго имнія, которое было продано въ пользу его жертвъ.}.

Когда система пала, несчастный баронъ де ла Пейроньеръ принужденъ былъ сказать о своемъ раззореніи жен, и поручилъ Дюбуру найти ему покупщика на землю, которую слдовало продать немедленно, для уплаты долговъ, обезпеченныхъ его помстьемъ.

Дюбуръ самъ длалъ обороты акціями. Но въ благопріятное время и съ такимъ счастьемъ и искусствомъ, что пріобрлъ огромные капиталы въ земл и домахъ. Онъ не колебался предложить сыну своего благодтеля въ займы пятьдесятъ тысячъ экю.

— А кто ихъ отдастъ? отвчалъ холодно баронъ, отчаянье котораго ни разу не прорвалось наружу.

— Я могу ждать, и даже очень долго, отвчалъ Дюбуръ.— Мало-по-малу вы….

— Нтъ, нтъ, прервалъ его де ла Пейроньеръ, гордо поднимая голову: — такой наенъ былъ бы подаркомъ.

— Такъ что же! возразилъ Дюбуръ, страстно желавшій, чтобъ предложеніе его было принято: — разв я не обязанъ всмъ, что имю, велкодушію вашего отца? если бы онъ не далъ мн въ-займы…

— Это другое дло, прервалъ его баронъ голосомъ, доказывавшимъ, что гордость его пережила богатство.

Дюбуръ такъ сильно желалъ побдить чувство, которое готово было сдлаться причиною раззоренія всего семейства барона, что не оскорбился этимъ отвтомъ.

— Но я долженъ вамъ сказать, продолжалъ онъ, понижая голодъ: — я больше, нежели милліонеръ.

— Тмъ лучше, только изъ этого не слдуетъ, чтобы я долженъ былъ принимать подаяніе. Я продамъ ла Пейроньеръ.

Баронъ произнесъ это такимъ голосомъ, что нечего было возражать. Дюбуръ, къ истинному своему сожалнію, принужденъ былъ исполнить его требованіе.

Земля была продана, долги уплачены, барону и жен его осталось всего 1,200 ливровъ доходу. Баронесса, привыкла у себя въ замк къ довольству, не могла безъ слезъ подумать о своей будущности и будущности дочери. Но она, умла владть собою въ присутствіи мужа, сносившаго несчастіе съ стоическою твердостью.

Никто, однако же. не страдалъ больше его отъ потери имнія и мысли, что онъ уже не будетъ жить въ замк своихъ предковъ. Усилія, которыя онъ длалъ надъ самимъ собой, чтобы скрыть свою скорбь, были такъ велики, что онъ заболлъ и, несмотря на вс старанія жены, Дюбура и первыхъ докторовъ столицы, умеръ черезъ нсколько недль посл продажи своего родового помстья.

У баронессы не было ни отца, ни матери, не было родныхъ, отъ которыхъ она могла бы ожидать помощи, но нашелся врный помощникъ.

Дюбуръ, встрчавшійся съ нею въ послдніе полъ-года каждый день, не могъ уже скрыть отъ себя, что чувство уваженія смшано въ его сердц съ горячею любовью. Упрекая себя въ эгоизм, онъ все-таки думалъ, что безпомощное положеніе баронессы ему съ-руки. Не смя надяться на что-нибудь важне частыхъ свиданій и счастія посвятить ей жизнь въ качеств слуги и врнаго друга, онъ мечталъ, однако же, о блаженств, которое скоро сдлалось довольно вроятнымъ.

Первою заботою его было переселить баронессу изъ квартиры, напоминавшей ей такъ много печальнаго, въ другую, которую онъ приказалъ меблировать въ нсколько часовъ. Удрученная скорбью, баронесса де ла Пейроньеръ едва замтила эту перемну и провела первые дни къ слезахъ, будучи не въ состояніи подумать хорошенько объ ожидающей ее участи. Наконецъ, когда печаль нсколько утихла, она попросила къ себ Дюбура, приходившаго два раза въ день освдомляться о ея здоровьи, пригласила его ссть и начала съ нимъ совтоваться, какъ устроить ей свои дла, чтобы имть возможность существовать съ дочерью такимъ небольшимъ доходомъ. Она не скрыла, что ей очень не хочется возвращаться въ Бретань, гд ее встртятъ только безплодныя сожалнія.

При этихъ словахъ сердце Дюбура дрогнуло отъ радости, они разсяли его смертельное опасеніе, — опасеніе, что мадамъ де ла Пейроньеръ удетъ изъ Парижа. Онъ поспшилъ утвердить въ ней эту благоразумную, по его словамъ, ршимость, и, пользуясь благопріятной минутой, сказалъ голосомъ, которому нельзя было не поврить, что нашелъ въ бюро барона три тысячи ливровъ.

— Три тысячи ливровъ! да это страшная сумма! воскликнула баронесса, ршительно не знавшая цны деньгамъ.

— Конечно, если пристроить ее съ выгодою, то проценты, вмст съ вашимъ настоящимъ доходомъ, дадутъ вамъ средства къ безбдной жизни.

— И будете вы такъ добры распорядиться этою суммою, мосьё Дюбуръ? сказала мадамъ де ла Пейроньеръ.— Вы на это мастеръ, и кром того, у насъ нтъ другихъ друзей, прибавила она, протягивая ему руку.

Трудно было ему не пожать и не поцаловать этой руки, однако же, онъ удержался и отвчалъ почтительнымъ тономъ. что постарается оправдать ея довріе и дорожитъ ея выгодами больше, нежели своими.

Посл этого Дюбуру легко было продолжать свою великодушную ложь: онъ сказалъ, что помстилъ капиталъ ея въ чрезвычайно выгодное предпріятіе, доходъ котораго долженъ возрастать съ каждымъ годомъ, и баронесса жила въ сладкой увренности, что дочь ея не испытаетъ нищеты.

Она не могла не чувствовать признательности къ Дюбуру, это чувство и одиночество, баронессы сблизило ихъ до такой степени, что не было того дня, въ который они не проводили бы нсколько часовъ вмст. Даже маленькая Полина скучала безъ Дюбура и съ нетерпніемъ ждала его прихода, тмъ боле, что онъ приносилъ ей иногда разныя бездлицы. Но, принимая отъ него подарки, молодая де ла Пейроньеръ не забывала разстоянія, отдлявшаго дочь бретанскаго дворянина отъ содержателя кофейной, она называла его, по примру отца, Жозефомъ, несмотря на то, что мать называла его всегда мосьё Дюбуромъ, во всхъ ея манерахъ было что-то надменное, оскорбительное, угрожавшее будущему счастью, о которомъ позволялъ себ мечтать Дюбуръ, и это была одна изъ причинъ, заставившихъ его измнить свое положеніе въ свт. При жизни мужа, мадамъ де ла Пейроньеръ могла, какъ прізжая, жить въ гостинниц, но теперь, оставшись вдовою, она должна была переселиться въ другое, боле приличное для нея мсто. Дюбуръ, никогда не выступавшій изъ низшихъ круговъ общества, зналъ, однако же, людей и свтъ гораздо лучше баронессы, и опасался, какъ бы женскій инстинктъ приличія не внушилъ ей мысли удалиться въ монастырь. Онъ поспшилъ выбрать изъ многихъ принадлежавшихъ ему въ Париж домовъ такой, въ которомъ жильцами были два-три почтенныхъ семейства, и приказалъ меблировать въ немъ дв квартиры, очень отдаленныя одна отъ другой. Распорядившись такимъ образомъ, онъ объявилъ однажды утромъ мадамъ де ла Пейроньеръ, что продалъ свою кофейную и хочетъ заняться исключительно денежными оборотами. Онъ предложилъ ей нанять у него въ дом, гд онъ самъ будетъ жить, небольшую квартиру, дешевле и во всхъ отношеніяхъ лучше занимаемой ею теперь.

Улица Кенкампруа, театръ несчастій баронессы, разумется, имла для нея мало привлекательнаго, и она тотчасъ же согласилась на предложеніе Дюбура и переселилась, къ собственному и его удовольствію, въ одну изъ лучшихъ квартиръ лучшей части Парижа.

Тутъ Дюбуръ въ нсколько мсяцевъ сдлался свтскимъ человкомъ: завелъ карету, заказалъ платье первому портному и, сблизившись по-дламъ съ богатымъ классомъ, быстро пріобрлъ applomb,легко доступный для человка, имющаго дда милліона капиталу. Баронесса занималась въ тишин своей маленькой квартиры воспитаніемъ нжно-любимой дочери. Она безъ горя сносила лишенія, на которые осуждали ее вдовство и бдность, но, веселая отъ природы, дорожила всми удовольствіями, доступными, для женщины, живущей въ свт. Гордость, можно даже сказать суровость барона, никогда на перестававшаго обращаться съ нею какъ съ ребенкомъ, сдлали для нея свободу столь сладкою, что, наслаждаясь еще и счастьемъ имть друга, привязанность котораго увеличивалась съ каждымъ днемъ, она восклицала иногда: ‘О какъ я счастлива!’

Такъ прошелъ годъ. Дюбуръ каждый вечеръ видлся съ баронессой, которую любилъ тмъ пламенне, что любовь его принуждена была схрываться подъ личиной холоднаго уваженія. Но Дюбуру не было еще тридцати пяти лтъ: он былъ хорошъ собой и любезенъ, бесда съ нимъ была единственнымъ развлеченіемъ молодой вдовы: баронесса не скрывала отъ него, что посщенія его ей пріятны и онъ отважился продлить ихъ до того часа, въ который Полива ложилась спать. Оставаясь на-един, они говорили о будущностй малютки, объ учителяхъ, которыхъ скоро пора будетъ, для нея пригласить. Въ долгомъ разговор tte—tte касаешься многаго, Дюбуръ изъявлялъ свое сожаленіе, что приличіе не позволяетъ ему сопутствовать баронесс, трауръ который кончался, въ театръ и другія публичныя мста, такъ мало ей знакомыя, жаллъ, что живетъ во второмъ этаж своего дома, тогда какъ она занимаетъ квартиру въ четвертомъ. Говоря объ этихъ предметахъ, оба они невольно думали, что, соединивши свою судьбу, они могутъ упростить задачу. Наконецъ эта мысль была высказана и черезъ полтора года посл кончины барона баронесса де ла Пейроньеръ сдлалась госпожой Дюбуръ.

III.
ДВ КУЗИНЫ.

День счастія Дюбура и его жены былъ днемъ горя для одиннадцатилтней Полины. Несмотря на свою молодость, она никакъ не могла примириться съ мыслью, что бывшій содержатель кофейной будетъ ея отчимомъ. Полина всегда была любимицею отца, ничмъ не занятый, онъ проводилъ большую часть времени съ нею и рдко когда не говорилъ о своихъ предкахъ и т. п. Это пробудило въ ней чувство гордости, и благородная кровь, текшая въ жилахъ матери, была главною причиною уваженія, которое питала она къ ней.

Когда за два дня до сватьбы, празднованной безъ всякаго шума, госпожа де ла Пейроньеръ сказала об этомъ дочери, Полина заплакала и отвчала печальнымъ голосомъ:

— Такъ ты не будешь уже баронессою?

Мать постаралась было объяснять ей вс выгоды этого брака, но Полина отвчала на ея доводы только горькою миною, и съ этой минуты предалась печали, которую ничто не могло разсять

Удовольствія, доставляемыя ей новымъ положеніемъ, не имли для нея, казалось, никакой привлекательности, мать съ трудомъ уговорила ее ссть въ карету и хать съ ней гулять или куда бы то ни было. Роскошь, окружившая ее въ первый разъ въ жизни, ей не нравилась. Холодно и гордо отвчала она на внимательность и ласки отчима, такъ-что ему трудно было сносить присутствіе ребенка, безпрестанно становившагося какою-то преградою между нимъ и его женою.

Полина сама избавила его отъ своего присутствія. Когда приближалось время ея конфирмаціи, она попросила мать помстить ее въ монастырь, гд она въ тишин могла бы приготовиться къ этому великому акту жизни. Дочери богатыхъ семействъ часто вступали въ то время въ монастыри, но мадамъ Дюбуръ не могла безъ грусти подумать о разлук съ дочерью на нсколько мсяцевъ. Она сочла своимъ долгомъ посовтоваться съ мужемъ, и въ первый разъ посл сватьбы они откровенно заговорили о предмет, безпрестанно занимавшемъ ихъ умы, но ни разу не высказанномъ. Результатомъ этого разговора былъ совтъ Дюбура уступить желанію Полины. Годъ жизни вдали отъ матери, говорилъ онъ, и отсутствіе тысячи удобствъ, окружающихъ ее дома, смягчитъ въ ней, вроятно, гордость, и она съ радостью возвратится назадъ.

Итакъ, Полина де ла Пейроньеръ поселилась въ монастыр, но, къ несчастью, мадамъ Дюбуръ помстила ее, по совту жены своего нотаріуса, въ Сентъ-Шомонское аббатство, гд вообще воспитывались дочери дворянъ. Имя Полины открыло ей входъ въ этотъ монастырь, но, вмсто того, чтобы почерпнуть здсь идей, которыя могли бы примирить её съ новымъ родствомъ, она, напротивъ того, только пуще начала гордиться своимъ происхожденіемъ. Слдствіемъ этого было то, что, по прошествіи года, Полина, несмотря на частыя посщенія матери, навщавшей ее по нскольку разъ въ недлю, просила оставить ее въ убжищ, гд, по ея словамъ, нашла она счастье.

Такая ршимость двенадцатилтней двочки долго отравляла радость домашней жизни мадамъ Дюбуръ и ея мужа, раздлявшаго вс огорченія жены. Они не хотли, однако же, принуждать Полины и исполнили ея желаніе. Мать по прежнему продолжала навщать ее, и очень часто.

Генеральные откупщики были возстановлены тотчасъ же посл паденія системы Лау, и Дюбуръ, черезъ годъ посл своей женитьбы, безъ труда получилъ мсто главнаго откупщики, что поставило его въ уровень съ первыми капиталистами Парижа. Он зажилъ со всй роскошью, какую позволяли его огромныя средства, держалъ открытый столъ и давалъ превосходные концерты, потому что мадамъ Дюбуръ очень любила музыку.

Одно только наводило на него по временамъ грусть: у него не было дтей, и некому было вознаградитъ жену его за отсутствіе Полины. Онъ былъ женатъ уже пять лтъ и потерялъ уже надежду сдлаться отцомъ, когда мадамъ Дюбуръ родила дочь, которую они назвали, обрадованные этимъ событіемъ, Фелисите.

Малютка сдлалась предмтомъ нжности, идоломъ своихъ родителей. Дтская воля ея управляла всмъ въ дом. Она была чудо какъ хороша собой, и никто не ршался бранитъ родителей за ихъ слабость.

Даже Полина де ла Пейроньеръ не осталась нечувствительной къ граціозной пятилтней Фелисити и просила мать привозить ее почаще съ собою въ монастырь. Впрочемъ, расположеніе къ ребенку не сблизило ее съ ея семействомъ, чмъ старше она становилась, тмъ мене выказывала желанія оставить монастырь и поселиться не въ своемъ, какъ говорила она, кружк.

Лишенные надеждъ увидть когда-нибудь Полину у себя въ дом мосьё и мадамъ Дюбуръ дали Фелисите молодую подругу, Дюбуръ потерялъ брата, овдоввшаго годъ тому назадъ и оставившаго посл себя маленькую дочь, дядя и тетка тотчасъ, же положили взять ее къ себ, воспитать и устроить судьбу ея. Они написали объ этомъ въ Нантъ, и черезъ нсколько дней къ нимъ пріхала Аполлина Дюбуръ, которая была двумя годами моложе своей кузины. Ей былъ тогда шестой годъ.

Кузинъ помстили въ одной комнат, дали имъ одну гувернантку, пригласили для нихъ однихъ и тхъ же учителей. Фелисите, живая, втренная, своевольная, мало извлекала пользы изъ ученія, но Аполлина, кроткая, робкая и разсудительная, длала замчательные успхи. Разность ихъ характеровъ выражалась даже, въ наружности. Фелисите, живая брюнетка, съ черными глазами, стройная и гибкая, обличалась живостью, стремительностью движеній, пріятною въ ребенк. Аполлина была граціозная малютка, съ характеромъ, сложившимся до поры зрлой молодости и придававшимъ лицу ея. выраженіе чего-то серьёзно-кроткаго, неопредленно-очаровательнаго, большіе, лазоревыя глаза ея трогали за сердце прежде, нежели успешь разглядть, что она хороша собою.

Понятно, что кузины часто разногласили во вкусахъ и мнніяхъ, но одно чувство было у нихъ постоянно общимъ — чувство привязанности другъ къ другу. Каждая выражала его по своему. Фелисите бросала ученье и даже игру, кидалась на шею Аполлины и, восклицала:

— Любишь ли ты меня, кузина? любишь ли ты меня такъ, какъ я тебя люблю?….

Аполлина возносила глаза къ небу, прижимала ее къ сердцу, но не находила словъ выразить свое чувство.

Зато когда надо было спасти Фелисите отъ выговора или доставить ей какое-нибудь удовольствіе, она умла дйствовать. Фелисите съ двнадцатилтняго возраста хотлось уже здить по баламъ и театрамъ, чмъ шумне было общество, тмъ больше, оно ей нравилось. Опасаясь вреда для ученія и здоровья, мадамъ Дюбуръ часто не хотла брать ее съ собою. Тогда Фелисите приходила въ отчаянье, и Аполлина бралась уладить дло. Вовсе не желая вызжать, потому что не знала скуки дома, она начинала упрашивать мадамъ Дюбуръ, длалась краснорчивою и всегда достигала того, чего хотлось Фелисите.

Случалось, что мосьё Дюбуръ длалъ жен своей замчанія на-счетъ ея слабости.

— Что, длать! отвчала она.— Это Аполлин хочется на балъ! она просила меня такъ, что нельзя было отказать.

Несмотря на противоположность характеровъ, а можетъ быть именно по причин этой противоположности взаимная привязанность кузинъ пережила опасность, грозившую явиться съ теченіемъ времени: об дожили до эпохи, когда всякая молодая женщина хочетъ нравиться, и не испытали ни тни зависти одна къ другой. Даже, напротивъ того, каждая изъ нихъ радовалась, когда хвалили кузину, и если имъ представлялся случай блеснуть своими разнородными дарованіями, то успхъ Фелисите радовалъ Аполлину больше своего собственнаго, также какъ Фелисите приходила въ восторгъ отъ торжества Аполлины.

Истинное счастье царствовало въ дом Дюбура, быстро перешедшаго изъ низшаго класса общества въ высшій. Богатство его сдлалось колоссально. безграничный вредитъ давалъ ему средства увеличить его даже свыше своихъ желаній, и, несмотря на все это, зависть оставила въ поко человка, испытанная честность котораго не представляла ни малйшаго повода къ злословію. Всегда готовый помогать словомъ и дломъ, Дюбуръ, помня первые годы своей жизни, никогда не отказывалъ въ поддержк молодымъ и трудолюбивымъ людямъ. Въ угоду жен и дочери онъ жилъ очень великолпно, но каждый годъ опредлилъ пятьдесятъ тысячъ ливровъ для бдныхъ, благословлявшихъ его имя.

Можно себ вообразить, какъ благодарилъ Дюбуръ судьбу, наслаждаясь всмъ, что даетъ богатство, обладая любимой женщиной и любуясь прекрасной дочерью. Онъ врилъ въ свою счастливую звзду такъ сильно, что смялся надъ опасеніями жены, когда она со страхомъ говорила о будущемъ замужств Фелисите о томъ, что участь ея будетъ, можетъ быть, въ рукахъ человка недостойнаго.

— Мой добрый геній защититъ нашу дочь, отвчалъ онъ.— Она не будетъ знать горя.

Дйствительно, эпоха, которой боялась мадамъ Дюбуръ, была близка. Фелисите было почти семнадцать лтъ, и ей представлялось уже множество блестящихъ партій, но главнымъ достоинствомъ искателей руки ея было богатство, а оно было послднимъ въ глазахъ Дюбура.

— Мы дадимъ нашей дочери довольно денегъ, говорилъ онъ своей жен,— ей не для чего требовать ихъ отъ мужа. Лишь бы онъ былъ честенъ, добръ и нравился ей.

— Это главное, отвчала жена.

И они наблюдали молодыхъ людей, бывавшихъ у нихъ въ дом и встрчавшихся съ ними въ обществ, обращая особенное вниманіе на то, какъ отвчаетъ на ихъ любезности Фелисите.

Общество Дюбура состояло изъ капиталистовъ и чиновниковъ, литераторовъ и иностранцевъ всхъ сословій. Дюбуръ не сближался ни съ кмъ изъ придворныхъ, хотя многіе изъ его товарищей, такія же откупщики, какъ и онъ, были, благодаря своимъ поварамъ, знакомы съ нкоторыми вельможами. Онъ постоянно избгалъ такихъ знакомствъ: мадмоазель де Пейроньеръ внушила ему сильную антипатію къ людямъ съ именемъ. Онъ высматривалъ жениха для Фелисите въ своемъ кружку: но никому еще не удалось заслужить его особеннаго расположенія или значительной улыбки двушки.

IV.
ВОЗВРАЩЕНІЕ.

Съ тхъ поръ, какъ Фелисите перестала быть ребенкомъ, любовь къ ней старшей сестры усилилась, еще больше прежняго. Благородной двиц пошелъ уже тридцать пятый годъ, и, благодаря щедрости Дюбура, она пользовалась въ своемъ уединеніи всмъ, что могли ей доставить деньги. Раза два въ годъ Дюбуръ, ни въ чемъ не отказывавшій жен, здилъ съ нею въ Сентъ-Шомонъ, гд мадмоазель де да Пейроньеръ принимала его съ особенною, но ледяною, уничтожающею всякое сближеніе вжливостью. Однажды, впрочемъ, она заговорила съ нимъ о Фелисите.

— Я очень люблю сестрицу, сказала она : — и отъ души желаю имть случай доказать ей это на дл быть ей полезной.

Дюбуръ не могъ себ представить, чмъ можетъ быть ей полезна старая двушка, съ дтства удалившаяся отъ свта и имющая всего 1,200 ливровъ годового дохода, но тмъ не мене онъ былъ ей признателенъ за эти слова и здилъ посл того въ монастырь съ большимъ удовольствіемъ.

Фелисите, характеръ которой вовсе не гармонировалъ съ личностью отшельницы, цнила, однакоже, дружбу сестры своей очень высоко. Мадмоазель де ла Пейроньеръ была вовсе не хороша собою, но въ высокой фигур ея было что-то величественное и непринужденное, съ перваго взгляда ее нельзя было не принять за знатную даму. Познанія ея были обширне познаній другихъ женщинъ, умъ быстрый и дкій. При каждомъ свиданіи съ Фелисите она давала, ей хорошія совты касательно ея занятій, и въ особенности касательно умнья держать себя въ обществ, что, по ея словамъ, было чрезвычайно важно для женщины, живущей въ большомъ свт. Въ послднемъ случа Фелисите слушала ее безъ скуки: дло касалось свтскихъ успховъ, рано сдлавшихся ея цлью. Втренность не позволяла ей, правда, держаться въ строгости наставленій сестры, но при разныхъ случаяхъ она вспоминала слова ея и поступала сообразно полученнымъ совтамъ.

Что касается до мадамъ Дюбуръ, то она никогда не могла выйти изъ-подъ вліянія своей старшей дочери. Материнская любовь и что-то въ род угрызенія совсти за отлученіе дочери отъ семейства давали Полин де ла Пейроньеръ безграничную власть надъ ея волею сердцемъ. Взаимная привязанность сестеръ была величайшею радостью для матери, когда мадмоазель де да Пейроньеръ нжно обнимала Фелисите, она запасалась счастьемъ на нсколько дней:

Однажды утромъ мадамъ Дюбурь, возвратившись изъ монастыря, приказала просить къ себ мужа. Онъ тотчасъ же пришелъ.

— Другъ мой, теперь я вполн счастлива! сказала она бросаясь ему на шею. — Полина перезжаетъ къ намъ.

Возвращеніе Полины вовсе не было радостью для Дюбура. Онъ устремилъ свои глаза на жену, лицо, увядшее съ лтами, все-таки было лицомъ обожаемой имъ женщины и сіяло радостью. Онъ улыбнулся.

— Она сама просила тебя объ этомъ? спросилъ онъ, съ трудомъ вря новости.

— Разумется, я уже давно перестала говорить ей объ этомъ. Сегодня по-утру мы разговаривали о Фелисите, о томъ, что намъ хотлось бы выдать ее за любимаго ею человка, и Подина сказала, что она отъ всего сердца желала бы помочь намъ въ этомъ дл. Потомъ она вдругъ прибавила: ‘какъ вы думаете? Не будетъ мосьё Дюбуру непріятно, если я возвращусь къ нему въ домъ?’ Непріятно? отвчала я. Напротивъ того, онъ только этого и желаетъ.

Дюбуръ улыбнулся бы, можетъ быть, опять, но она продолжала съ жаромъ:

— Настоящее мсто для моей дочери всегда въ дом Дюбура.

— Ты хорошо сдлала, что сказала это, отвчалъ Дюбуръ, пожавши ей руку.— Ты сказала правду.

— Итакъ, продолжала мадамъ Дюбуръ, вн себя отъ восторга: посл-завтра я привезу ее сюда, и она съ нами уже не разстанется.

— Желаю этого отъ всего сердца, отвчалъ Дюбуръ,

— Какъ же мы ее помстимъ? Не надо забывать, что ей тридцать пять лтъ, что она можетъ жить какъ замужняя женщина, принимать гостей и распоряжаться у себя по своему произволу.

— Мы живемъ въ нашемъ отел одни, отвчалъ Дюбуръ, и у насъ много лишнихъ комнатъ. Въ два дня можно устроить для нее приличное помщеніе.

— Я не объ этомъ безпокоюсь.

— О чемъ же?

— Понравится ли ей наше общество?

— Чмъ же оно дурно?

— Слова нтъ, но вспомни, что она всякій разъ упоминала мн о множеств знатныхъ дамъ, бывшихъ ея подругами и остающихся ея знакомыми. Нашъ кружокъ покажется ей слишкомъ простъ, не говоря уже о другихъ, племянница моя…

— Аполлина? Милая Аполлина? прервала его жена.

— Она мила, это правда, но она дочь фермера, и я очень боюсь, что мадмоазель де ла Пейроньеръ будетъ питать къ ней глубокое презрніе?

— Жозефъ, ты хочешь отравить мою радость! сказала печально мадамъ Дюбуръ. Я уврена, что, переселившись къ вамъ, Полина будетъ ласкова со всми, кто мн дорогъ.

— И говоря это, ты думаешь не объ одной Аполлин, замтилъ Дюбуръ съ улыбкою. Что касается до меня, то увряю тебя, что дочь твоя можетъ обращаться со мною какъ ей угодно: я не буду сердиться. Не тревожься же и думай только объ удовольствій видть ее у насъ въ дом. Я сейчасъ же займусь устройствомъ ея комнатъ. Еёть при ней горничная?

— Да, она служитъ ей уже десять лтъ.

— Хорошо! Такъ мы дадимъ ей еще двухъ лакеевъ, кучера и особую карету. Я думаю, этого будетъ достаточно?

Мадамъ Дюбуръ бросилась ему на шею и сказала

— Какъ ты добръ, Жозефъ! Какъ я тебя люблю!

Дюбуръ прижалъ ее къ сердцу и вышелъ.

Фелисите была въ восторг, узнавши, что Полина перезжаетъ къ нимъ. Ее радовала всякая новость, всякая перемна, Но и кром того изящныя манеры и умъ Мадмоазель де ла Пейроньеръ имли для нея много привлекательнаго. Она съ нетерпніемъ ждала ея прізда.

На Аполлину это сдлало другое впечатлніе. Извстіе о прізд неизвстной ей особы (мадамъ Дюбуръ никогда не брала ее въ монастырь), женщины гораздо старше ея лтами, и присутствіе которой будетъ, вроятно, мшать задушевности вечернихъ бесдъ, встревожило ее какъ-то странно. Аполлина была уже не ребенкомъ въ душ, чувства ея были живы и глубоки, въ привязанности ея къ Фелисите было что-то страстное, и новая подруга являлась ей соперницей. Покамстъ сношенія Фелисите съ Полиной ограничивались свиданіями въ монастыр, Аполлина, проводившая съ нею все остальное время, была исключительнымъ предметомъ ея дружбы и доврія. Теперь она должна была раздлить это съ другою, можетъ быть даже лишиться и того и другого. Эта мысль раздирала ей душу.

Въ первый разъ въ жизни Аполлина испытала горе, но, благодаря власти надъ собою, составлявшей основу ея характера, она безъ труда скрыла свои чувства отъ другихъ. Только въ день, когда мадамъ Дюбуръ должна была хать за Полиной, а Фелисите разсыпалась въ похвалахъ своей сестр, она взяла ее за руку и сказала:

— А меня ты будешь еще любить хоть немножко, Фелисите?

— Тебя? отвчала Фелисите, бросаясь къ ней на шею.— Да разв ты не вторая сестра моя, не другъ мой? Нехорошо, если ты въ этомъ сомнваешься.

— Нтъ, я не хочу сомнваться, сказала Аполлина, чувствуя, что радость воскресла въ ея сердц.

Наконецъ мадмоазель де ла Пейроньеръ пріхала. Мать тотчасъ же провела ее въ ея комнаты, меблированныя съ отличнымъ вкусомъ и богатствомъ. Тамъ ждала ее Фелисите, въ первый разъ сестры обнялись не раздленныя ршеткой. Какъ ни была старая два черства душою, ее тронула радость сестры, и она поцаловала ее нсколько разъ. Мадамъ Дюбуръ, желая показать ей все помщеніе, провела ее по тремъ или четыремъ назначеннымъ для нея комнатамъ, и Полина сказала ей:

— Право, вы слишкомъ много обо мн заботитесь, маменька.

И потомъ прибавила:

— Я должна поблагодарить мосьё Дюбура за его вниманіе.

— Мужъ мой такъ занятъ длами, отвчала мадамъ Дюбуръ: — что мы его видимъ только за столомъ. Къ обду онъ, вроятно, будетъ домой.

— Надюсь, мы обдаемъ одни? сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ, сильно сомнвавшаяся во вкус, съ которымъ составлено общество Дюбура.

— Разумется, отвчала ей мать.— Ты познакомишься съ нашей племянницей….

— Племянницей мосьё Дюбура.

— Да, премилая двушка.

— Съ умомъ и дарованіями, подхватила Фелисите.— Я уврена, сестрица, что она вамъ понравится.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ не отвчала ничего, потому-что была совершенно равнодушна къ существованію этой двушки. Вскор потомъ мать оставила ее устроиться въ новомъ жилищ, а Фелисите поспшила къ Аполлин.

Двое изъ членовъ семейства Дюбура ждали обда съ особеннымъ волненіемъ. Аполлина, любопытствуя увидть чудо большого свта, типъ хорошаго тона и изящества, боялась присутствія той, которая раздлитъ съ нею привязанность сестры. Радость Фелисите огорчала ее до такой степени, что она не исполнила ея просьбы одться какъ можно лучше, но надла самое простое платье и даже убрала свои прекрасные блокурые волосы небрежне обыкновеннаго.

Мадамъ Дюбуръ была въ такомъ же волненіи. Она не могла скрыть отъ себя, что дочь ея не утратила гордости бароновъ де ла Пейроньеръ, всосанной ею, такъ сказать, съ молокомъ. Несмотря на сказанное ею за два дня мужу, она боялась, чтобы Полина не уничтожила своимъ высокомріемъ не только Аполлины, но и самого хозяина дома. Нсколько разъ мадамъ Дюбуръ была готова сообщить свои опасенія той, которая ихъ пробуждала, но она была женщина безъ характера и чувствовала, что результатъ будетъ неудаченъ. Она ждала обда въ тревог и волненіи.

Наконецъ, въ обычный часъ, мадамъ Дюбуръ, племянница ея и Фелисите сошлись въ салон, скоро пришелъ туда же и Дюбуръ, и вслдъ за иннъ явилась мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Черты лица, ея, не очень пріятныя, выражали въ эту минуту что-то почти ласковое. Она непринужденно подошла къ своему вотчиму и, подавая ему руку, сказала:

— Прошу васъ врить, что я съ истиннымъ удовольствіемъ возвращаюсь въ вашъ домъ.

— Удовольствіе это раздляютъ здсь съ вами вс, отвчалъ Дюбуръ, цалуя ея руку.

Мадамъ Дюбуръ вздохнула, и слезы заблистали у нея въ глазахъ, когда дочь ея, обнявши Фелисите, сла возл нея.

— Позвольте представить вамъ мою племянницу, сказалъ Дюбуръ, подводя къ ней Аполлону, стоившую въ углу у камина.

— Милое дитя, проговорила разсянно мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Названіе дитяти не понравилось Аполлин, но малый ростъ ея оправдывать этотъ эпитетъ, ей было четырнадцать лтъ, но она была развита еще такъ мало, что казалась ребенкомъ лтъ двнадцати.

— Обнимите же ее, сестрица. сказала Фелисите, обвивая рукою станъ Аполлины.— Теперь васъ будетъ трое, не правда ли?

Мадмоазель де ла Пейроньеръ встала и холодно коснулась губами чела Аполлины. Аполлина не чувствовала ея поцалуя. Слова Фелисите тронули ее такъ сильно, что она не чувствовала ничего, кром горячей любви къ кузин. Не обращая вниманія на снисходительную, ласку Полины, она прижала къ сердцу руку Фелисите, упрекая себя за ревность и за нелюбовь къ мадмоазель де ла Пейроньеръ, въ которой должна была любить сестру Фелисите

Обдъ, котораго такъ боялась мадамъ Дюбуръ, прошелъ очень пріятно. Кром причинъ, побудившихъ мадмоазель де ла Пейроньеръ переселиться въ домъ своего вотчима, на нее дйствовала еще обаятельная сила богатства. Видъ одного изъ лучшихъ отелей Парижа, множество лакеевъ въ прихожей, роскошная мебель, придававшая жилищу капиталиста видъ пышныхъ палатъ, — все это нравилось ея до такой степени, что она едва не забыла содержателя кофейной въ улиц Кенкампоа. Она была любезна, очень любезна, и говорила о разныхъ разностяхъ съ плнительною веселостью

Фелисите, сидвшая съ ней рядомъ, не проронила ни одного ея слова, улыбалась или хохотала при разсказ нкоторыхъ сценъ монастырской жизни и цаловала руки сестры, думая, что всею душою любитъ ту, которая ее такъ забавляла. Аполлина обращала на нее свои большіе голубые глаза и думалъ: ‘Фелисите права: глядя на нее, можно многому научиться, въ ней есть что-то, чего въ насъ недостаетъ. Странно, однако же, отчего она не говоритъ, кого любила она изъ своихъ монастырокъ?’

Дюбуръ, обрадованный ласковостью Полины, былъ съ ней очень любезенъ, почти нженъ. Всего боле поддерживало его въ этомъ расположеніи выраженіе лица жены: она не ла и была, казалось, сыта радостью. Глаза ея безпрестанно блуждали по четыремъ лицамъ, соединеннымъ наконецъ за однимъ столомъ. Иногда губы ея полураскрывались блаженною улыбкой, а глаза блестли слезами радости.

Вечеръ прошелъ также пріятно. Гостей въ этотъ день не принимали, и въ десять часовъ вс разошлись.

Дюбуръ, оставшись наедин съ женою, взялъ ее за руку и оказалъ:

— Ну, теперь ты, надюсь, довольна?

— А ты? отвчала она.

— Совершенно доволенъ.

И одному Богу извстно, какъ осчастливили ее эти два слова.

Кузины долго не ложились спать и разговаривали о Полин.

— Видишь ли, говорила Фелисите: — я тебя не обманывала, говоря о ея любезности.

— Да, у нея очень граціозная манера, отвчала Аполлина.

— Какъ она хорошо разсказываетъ!

— О, у нея много ума.

— Она, правда, нехороша собою.

— Но въ ней есть что-то благородное, и это нравится мн больше всего.

И похвалы не умолкали, потому-что Аполлина уже не ревновала. Движеніе, сдланное Фелисите въ ея пользу, успокоило ея чувство и вполн пробудило въ ней ея природную доброту. Слово, сказанное отъ души, имло такъ много власти надъ Аполлиною!

V.
ВИЗИТЪ.

Въ семейств Дюбура все расположилось такъ благопріятно для мадмоазель де ла Пейроньеръ, что она очень скоро сдлалась полною хозяйкою въ дом. Ея мнніе было, приказомъ. ‘Мы всегда жили въ свт, а Полина никогда не выходила изъ монастыря,’ говорила мадамъ Дюбуръ молодымъ кузинамъ, — ‘а между тмъ сейчасъ видно, что она знаетъ свтъ лучше насъ, что касается до его условій и вншнихъ обычаевъ.’

Дло въ томъ, что самоувренность или насмшливый тонъ, съ которымъ благородная двица критиковала нкоторые мщанскіе обычаи, сохранившіеся въ семейств Дюбура, длали страшное впечатлніе на всхъ, кром самого Дюбура, и мадмоазель де да Пейроньеръ давала совты только въ его отсутствіе. Она учила жить мать и сестру, Фелисите безусловно покорялась ея мнніямъ на-счетъ туалета, рчей, манеръ и т. п. Аполлина же была избавлена отъ необходимости доказывать свою покорность, потому-что мадмоазель де ла Пейроньеръ не удостоивала ея своихъ совтовъ.

Такъ прошло около мсяца. Однажды утромъ мадмоазель де ла Пейроньеръ, вызжавшая за все это время только раза два или три,велла приготовить карету къ одиннадцати часамъ и сказала матери, что подетъ навстить одну изъ своихъ старыхъ монастырскихъ пріятельницъ.

Она велла кучеру хать въ Сенъ-Жерменское предмстье, остановилась у одного изъ лучшихъ отелей Университетской улицы и приказала спросить, дома ли маркиза де Блеваль.

Скажемъ о маркиз нсколько словъ.

Гортензія де Кроасси оставила Сентъ-шомонское аббатство очень молодою и вышла за мужъ за маркиза де Блеваля. Она была единственною дочерью младшаго сына одного вельможи, слдовательно приданое за ней было очень скромное, а самъ маркизъ де Блеваль былъ тоже не изъ богатыхъ придворныхъ.

Дружба мадмоазель де Кроасси съ мадмоазель де ла Пейроньеръ возникла, въ монастыр и основывалась единственно на томъ, что Полина часто дарила и всегда ссужала ее брильянтами и даже деньгами. Должно замтить, что мадмоазель де Кроасси, съ самой ранней молодости, понимала только одно наслажденіе: имть много денегъ, но не потому, чтобы была скупа или сребролюбива, а потому, что видла въ этомъ средство удовлетворять безконечнымъ прихотямъ, порождаемымъ въ ней страстью къ роскоши и мотовству.

Несчастную привычку, сдланную въ монастыр, не оставила она и въ свт, такъ что доходовъ ея мужа далеко не хватало на такъ называемыя ею потребности, даже и тогда, когда, оставшись вдовою, она могла располагать всмъ имніемъ покойнаго маркиза. Нсколько разъ случалось, что она здила, по старому знакомству, въ монастырь къ мадмоазель де ла Пейроньеръ, кошелекъ которой былъ всегда для нея открытъ, и которой она и теперь еще была должна пятдесятъ луидоровъ.

Маркиза была дома и принимала. Мадмоазель де ла Пейроньеръ прошла нсколько комнатъ, убранныхъ съ нкоторою изысканностью, но безъ новйшей изящности, отличавшей жилище ея вотчима. Однако же, видъ ливрейныхъ лакеевъ въ прихожей былъ для нея привлекательне всего прочаго. Она съ удовольствіемъ услышала отъ провожавшаго ея каммердинера, что маркиза одна. Это обстоятельство было ея очень съ руки.

При вид мадмоазель де ла Пейроньеръ, маркиза встала съ оттоманки, положила въ сторону нумеръ Меркурія и пошла къ ней на встрчу.

— Кто бы могъ ожидать такого пріятнаго свиданія! сказала она: — какъ ршились вы, милая Полина, выхать изъ нашего монастыря и постить старыхъ друзей? Вы цлые вка отказывались отъ вашихъ. приглашеній.

— Что длать! отвчала мадмоазель де ла Пейррньеръ, садясь возл маркизы: — первые мои вызды доказали, что надо или принадлежать, или не принадлежать къ свту. У меня не было ни кареты, ни даже лакея и это ставило меня въ такую отъ васъ зависимость, что я предпочла дожидаться вашихъ визитовъ въ монастыр.

— А я завтра или посл завтра собиралась къ вамъ, сказала маркиза, вспомнивши, какъ давно не посщала своего лучшаго друга.

— Да я уже не въ монастыр, замтила мадмоазель де ла Пейроньеръ

— Какъ? разв вы за-мужемъ?

— Нтъ, я живу теперь у матушки.

— У матушки! сказала маркиза голосомъ удивленія, которое оправдывали откровенныя бесды, бывшія когда-то между нею и Полиной въ монастыр.

— Я имла на это важныя причины, отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ: — кажется, я вамъ говорила, что у меня есть меньшая сестра, маленькая Дюбуръ, къ несчастію. Не знаю, какъ это случилось, только я къ ней очень привязалась. Я люблю ее. Ей почти семнадцать лтъ, она хороша собою, воспитана, съ богатымъ приданымъ, и я оставила монастырь изъ опасенія, чтобы ей не составили какъ-нибудь дурной партіи.

— Такъ вы думаете, что этотъ Дюбуръ позволитъ вамъ распоряжаться рукою его дочери?

— На это довольно будетъ воли матери, съ тхъ поръ, какъ она сдлала ему честь принять его имя, онъ ни въ чемъ ей не противорчитъ. а она смотритъ на все моими глазами. Вы понимаете: она виновата передо мною во многомъ и старается загладить прошедшее. Она, разумется, будетъ мн благодарна, если я исправлю до нкоторой степени ея ошибку, давши дочери ея имя, которое поставитъ ее наравнтсо мною.

— Это будетъ съ вашей стороны величайшею для нея услугою, сказала маркиза.

— Конечно, отвчала мадмоазель дела Пейроньеръ,— для того-то я и ршилась оставить монастырь и сблизиться съ тми изъ моихъ старинныхъ подругъ, которыя могутъ мн помочь отыскать ей жениха. Я въ особенности расчитывала на васъ, любезная маркиза, мотомъ хочу повидаться еще съ баронессой д’Астракъ, съ графиней де Мирандъ….

— Графиня теперь на должности, прервала ее маркиза: — но я буду завтра въ Версали и, если хотите, поговорю съ ней объ этомъ.

— Вы всегда такъ добры! отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ, пожимая ей руку: — никто лучше васъ не пойметъ моего желанія, и никто больше васъ не можетъ помочь мн въ выбор. Надо сыскать благородную фамилію, съ скромнымъ или разстроеннымъ состояніемъ, которая согласилась бы женить наслдника своего имени на деньгахъ.

— Такія фамилій есть, даже при двор, сказала маркиза, смясь: — бда только въ томъ, что всемь извстно, что вотчимъ вашъ былъ содержателемъ кофейной.

Гордая двушка слегка покраснла, но отвчала безъ досады:

— Вс наши капиталисты почти въ томъ же положеніи, а сколько вельможъ женятся на ихъ дочкахъ?

— Разумется, отвчала маркиза, ршившись на такой бракъ, въ тонкости входить нечего, тутъ главное — деньги.

— О что касается денегъ, отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ, съ торжествомъ поднявши голову: — такъ едва ли можно найти невсту богаче. Состояніе….

Въ эту минуту отворилась дверь, и въ будуаръ вошелъ молодой человкъ лтъ двадцати трехъ. На немъ былъ кафтанъ, вышитый по всмъ швамъ золотомъ и серебромъ. Костюмъ довольно странный въ такое время дня, но тмъ не мене выказывавшій всю красоту его тальи. Нсколько блдный, но свжій цвтъ лица придавалъ блеску его чернымъ глазамъ, физіономія его отличалась правильностью и тонкостью чертъ. Волосы, слегка напудренные и еще неубранные куафферомъ, доказывали, что туалетъ его еще не конченъ, и что онъ живетъ въ отел.

— Вы хотли взглянутъ на мое платье, сшитое для Шуази, сказалъ онъ маркиз: — вотъ оно, Брюво сказалъ мн, что вы одн съ вашей пріятельницей, и я ршился войти, въ надежд, что мадмоазель де ла Пейроньеръ тоже не откажется сдлать свои замчанія на счетъ покроя!

— Платье сидитъ прекрасно, сказала маркиза, вставая и оглядывая его со всхъ Сторонъ.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ тоже встала, узнавши въ молодомъ человк ребенка, котораго маркиза привозила когда то съ собою въ монастырь.

— Монастырка не знаетъ толку въ придворныхъ платьяхъ, сказала она, улыбаясь: — все, что многу вамъ сказать: этотъ костюмъ идетъ вамъ, какъ нельзя лучше.

Молодой человкъ поблагодарилъ ее улыбкою, и покамстъ Маркиза продолжала осматривать платье, указывая на легкія ошибки въ покро рукавовъ, воротника и пр., мадмоазель де лр Пейроньеръ сда, и внезапная мысль озарила ее блестящею надеждой выдать Фелисите за стоящаго передъ ней. Наслдникъ одного изъ знаменитйшихъ именъ во Франціи, за человка, который будетъ герцогомъ, котораго король отличаетъ своею милостью! Осуществленіе этой мечты не казалось ей невозможнымъ, но дло надо было повести умно и ловко, и скрыть свое желаніе, чтобы въ случа отказа не испытать непріятнаго для гордости чувства.

Въ дв минуты мадмоазель де ла Пейроньеръ составила планъ дйствія, не компрометировавшій ея самолюбія.

— Мы такъ уврены въ снисходительности старинной знакомки, что принимаемъ васъ за-просто, сказалъ маркизъ, садясь возл мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— Да, мы знакомы не со вчерашняго дня, отвчала она: — теперь уже лтъ пятнадцать прошло съ тхъ поръ, какъ я угощала васъ въ монастыр конфектами.

— До которыхъ я былъ страстный охотникъ, сказалъ, смясь, маркизъ: — что, ваши монастырки и теперь еще такія искусныя конфетчицы?

— Вроятно, я уже не въ монастыр.

— Теперь она вполн свтская женщина, прибавила маркиза: — и я надюсь, что она будетъ посщать насъ чаще.

— А я называю васъ всё mademoiselle, извините, сказалъ маркизъ {Не дворянокъ называли въ то времч mademoiselle, даже если он были замужемъ.}.

— Я не за-мужемъ, отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ: — и надюсь, что не сдлаю этой глупости.

Лта и наружность говорившей ручались за эту надежду, никто не сдлалъ никакого замчанія на ея слова.

— Играли вы вчера у королевы? спросила сына маркиза.

— Игралъ.

— Выиграли?

— Проигралъ, и много, но сегодня, я увренъ, я выиграю.

— Сегодня! сказала маркиза — а я думала, что въ Шуази не играютъ.

— Иногда играютъ въ три, а другіе — во что имъ угодно. Мадамъ де Помпадуръ хочетъ, чтобы вс веселились.

— И успваетъ въ этомъ съ удивительнымъ умньемъ. Не забудьте поговорить ей о вашемъ дл, пора его кончить.

— Графъ д’Аржансонъ общалъ меня помстить на первую вакансію.

— Боже мой! какъ-будто вы не знаете, что общаніе министра ничего не значитъ, если маркиза не замолвитъ словечка. Я гораздо больше надюсь на два-три слова, сказанныя мн ею въ воскресенье, нежели на вс общанія д’Аржансона.

— Какъ? спросила мадмоазель да ла Пейроньеръ съ удивленіемъ: — вы видитесь съ мадамъ де Помпадуръ?

Маркиза громко засмялась.

— Да откуда же вы, mon coeur? отвчала она: — конечно, я съ нею вижусь, какъ и вс придворные. Мимо нея ни до чего не дойдете

— А я считала ее за нуль, возразила съ презрительною миной мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— Нсколько лтъ тому назадъ она дйствительно была нуль, но вы, вроятно, не знаете, что теперь она другъ короля.

— Другъ! а мн говорили объ ней совсмъ не то, сказала двушка тридцать пять лтъ которой не помшали ей слегка покраснть,

— Мадмоазель де ла Пейроньеръ, и вижу сохранила всю чистоту монастырскихъ нравовъ, сказалъ смясь маркизъ: — и злые языки насказали ей врно Богъ знаетъ что о маркиз де Помпадуръ.

— Да.

— Вамъ сказали правду, продолжалъ маркизъ: — именно по этому-то королева сдлала ее статсъ-дамой, а маршальша де Мирпуа, герцогиня де Бранкасъ, граоиня д’Эстрадъ и сотни другихъ ищутъ ея дружбы, я самъ принужденъ, въ истинному моему сожалнію, оставить васъ въ настоящую минуту и итти учить дуэтъ, который буду нтъ съ ней сегодня въ Шуази.

Онъ всталъ и хотлъ выйти.,

— Какой вы ребенокъ, Огюстъ! сказала маркиза полу-шутливымъ, полу-серьёзнымъ голосомъ.

— Да вдь надо же познакомить мадмоазель де ла Пейроньеръ съ нравами общества, въ которомъ она хочетъ жить, весело отвчалъ маркизъ: — я берусь разсказать ей все въ десять сеансовъ.

— Въ десять сеансовъ! воскликнула маркиза: замтьте, Полина, что вы не встртитесь съ нимъ, можетъ быть, цлый годъ, я живу съ нимъ въ одномъ дом, я ему мать, а мн только съ трудомъ удается поймать его иногда минутъ на десять.

— Да, у меня столько длъ! возразилъ маркизъ: — дни летятъ такъ, что и не замчаешь.

— Лишь бы теб было весело, и я довольна, сказала маркиза: — только я не называю твоихъ занятій длами, и мн хотлось бы, чтобы ты сдлалъ блестящую карьеру.

— Будьте спокойны. Дло очень возможное, что я возвращусь изъ Шуази подполковникомъ,

— Съ кмъ вы дете?

— Съ шевалье де Люссакомъ.

— Лучше было бы явиться съ кмъ-нибудь постепенне, напримръ хоть съ вашимъ старымъ кузеномъ д’Орданжемъ, который часто играетъ съ королевъ.

— Съ нимъ пришлось бы звать всю дорогу, возразилъ маркизъ: — д’Орланжъ невыносимъ. когда заведетъ рчь о регент и кардинал Дюбуа. Впрочемъ, Люссакъ, какъ вамъ извстно, очень хорошо принятъ при двор. Прощайте.

Онъ поцаловалъ руку матери, очень ловко поклонился мадмоазель де ла Пейроньеръ и вышелъ.

— Какъ вы его находите? спросила маркиза свою гостью.

— Онъ очень любезенъ, отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ,не выказывая энтузіазма, который могъ бы повредить ея плану.

Разговоръ могъ бы этимъ и кончиться, если бы предметъ его не былъ такъ близокъ маркиз. Огюстъ де Блеваль былъ единственное существо въ мір, къ которому она не была совершенно равнодушна. На немъ сосредоточила она и своя честолюбивыя надежды, и, весь слабый жаръ души, которымъ надлила ее природа. Безъ любви къ сыну она и не подозрвала бы, что у нея есть сердце.

— Не могу вамъ разсказать, какіе успхи длаетъ онъ при двор, продолжала она: — онъ, кажется, единственный молодой человкъ, которому въ одно время покровительствуютъ и король, и королева, и дофинъ. Вы знаете, что онъ былъ одинъ изъ четырехъ первыхъ пажей главной конюшни.

— Вы мн говорили.

— Ему не было еще шестнадцати лтъ, когда король отличилъ его своею милостью и пожаловалъ гусарскимъ капитаномъ. Въ послднія дв кампаніи онъ имлъ счастье отличиться въ присутствіи Его Величества въ сраженіи при Фонтенуа. Теперь онъ лучше всхъ принятъ во дворц. Вы видите: его назначаютъ въ поздки, и ему открыта дорога ко всему.

— Тмъ боле, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ, — что герцогъ де Кроасси уже старъ и, вроятно, не замедлитъ оставить ему свой санъ и богатство.

— А! отвчала маркиза со вздохомъ, — вотъ это меня ужасно мучитъ. Дядя мой не сдлалъ еще завщанія, и графъ де Гланденъ ему такой же внукъ, какъ и мой сынъ.

— Я думала, что герцогъ предпочитаетъ вашу фамилію.

— Я сама льстила себ этой надеждой, я ухаживаю за нимъ такъ неусыпно! Но Огюстъ не довольно внимателенъ: онъ обходятся съ нимъ, какъ обходился бы со всякимъ другимъ старымъ родственникомъ, и ни за что на свт не хочетъ намекнуть ему о нашемъ желаніи. Не понимаю, что за глупая деликатность! Герцогъ, правда, ни разу не хотлъ понять меня, когда я говорила съ нимъ объ этомъ предмет довольно ясно. Гландены тоже не дремлютъ, они видятся съ нимъ также часто, какъ и мы, даже женили прошедшій годъ своего сына, разумется, въ надежд, что у него родится сынъ, но, благодаря Бога, молодая графиня разршилась дочерью, и мы можемъ еще наверстать потерянное время.

— Я на вашемъ мст поспшила бы отыскать сыну невсту изъ знатной фамиліи, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ самымъ простымъ и естественнымъ тономъ.

— Мы не довольно богаты, чтобы, составить блестящую партію. Надо подождать какой-нибудь особенной милости короля.

— Ну вотъ старшая дочь баронессы д’Англадъ? сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ, какъ будто отыскивая въ ум своемъ приличную невсту.

— Мадмоазель д’Англадъ! отвчала маркиза,— да у нея не будетъ и тысячи двухъ сотъ ливровъ доходу. Ихъ три сестры.

— А де Ревилль?

— Страшно дурна собою. Огюстъ хочетъ жениться на хорошенькой.

— Племянница Доротеи, мадмоазель де Превизъ?

— Выходитъ за-мужъ черезъ мсяцъ. Да, невсту найти трудно.

— Трудно, повторила мадмоазель де ла Пейроньеръ, стараясь, по видимому, разршить задачу.

— Вроятно, мн будетъ легче найти жениха вашей сестр, сказала маркиза смясь:— и я совтую вамъ не пренебрегать этомъ дломъ. Вы хотли сказать о приданомъ, когда вышелъ Огюстъ.

— Приданое — восемьсотъ тысячъ ливровъ, отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Маркиза кивнула головой, что находить эту сумму приличною.

— Что касается до будущаго, продолжала мадмоазель де ла Пейроньеръ:— то матери моей пятьдесятъ лтъ, и дтей у ней больше не будетъ. Сестра моя ихъ единственная наслдница и мосьё Дюбуръ оставитъ ей триста или четыреста тысячъ ливровъ доходу.

— Или ничего, возразила маркиза.— Какъ надяться на состояніе дловыхъ людей?

— Но государственные откупщики не пускаются къ обороты, отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ. Черезъ ихъ руки проходятъ государственные доходы, и только. Они въ нсколько лтъ обогащаютъ ея, извлекая выгоды изъ своихъ должностей. Посудите, какіе страшные доходы долженъ получать человкъ, вступившій въ эту должность уже богачемъ. Когда мосьё Дюбуръ женился на моей матери, у него было уже больше двухъ милліоновъ, и состояніе его съ тхъ поръ постоянно увеличивалось. У него десять домовъ въ Париж, не считая отеля, въ которомъ онъ живетъ самъ, и который поразитъ васъ своимъ великолпіемъ.

Маркиза не проронила ни словечка изъ этого исчисленія огромнаго богатства, хотя и могла бы развлечься мыслью, внезапно родившеюся въ ея ум. Не отвчая ни слова своей подруг, она начала ласкать свою собачку, лежавшую возл не’ на оттоман, и потомъ вдругъ спросила:

— Такъ вашей матушк за пятьдесятъ лтъ?

— Пятьдесятъ два или пятьдесятъ три года, не знаю наврное. Вы можете смло утверждать, если будете говорить кому нибудь объ этомъ дл, что Фелисите останется единственною наслдницей. Можно также опереться и на происхожденіе моей матушки: баронесса де ла Пейроньеръ урожденная де Кермадекъ. Словомъ, тутъ только одно дурное обстоятельство: отецъ.

— Въ отношеніи приданаго это очень хорошее обстоятельство, возразила, смясь, маркиза.— А сестра ваша хороша собою?

— Мила какъ амуръ, всякій легко повритъ, что на ней женится по любви.

— Это хорошо, замтила маркиза и снова принялась ласкать собачку.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ, съ невыразимою радостью догадываясь, о чемъ думаетъ маркиза, не опускала съ нея глазъ, но ни за что на свт не ршилась бы она заговорить первая.

— Отчего же не даютъ за ней милліона? спросила наконецъ маркиза.— Для такихъ богачей восемьсотъ тысячъ ливровъ, — это какъ-то скупо.

— О, если найдется хорошій женихъ, такъ двсти тысячъ лишнихъ ее сдлаютъ счета, отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Маркиза подумала нсколько минутъ и сказала:

— Послушайте, Полина! что, если предложу вамъ моего сына?

— Я сочту себя счастливйшею изъ женщинъ! отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ, пожимая руку маркизы.

— Если бы это зависло только отъ меня, продолжала маркиза: — такъ нечего больше и говорить Но такъ какъ надо спросить еще другихъ, то я прошу васъ, чтобы это осталось между нами.

— Въ этомъ ручаются вамъ моя дружба и интересъ моей сестры, отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Успокоенная этими доводами, и въ особенности послднимъ, маркиза продолжала съ полной откровенностью:

— Состояніе наше далеко не соотвтствуетъ нашему положенію въ свт. Я не разъ думала, что сыну моему не мшало бы жениться на деньгахъ. Но, между нами, несмотря на склонность къ роскоши, онъ ни за что не захочетъ жениться на мшкая. То, что вы мн говорили о вашей сестр, можетъ уничтожать затрудненіе, надо, чтобы онъ ее увидлъ. Если онъ найдетъ, что она довольно хороша собою, и что слдовательно въ свт не скажутъ: ‘онъ думалъ только о приданомъ’, такъ я берусь его уговорить.

— Въ этомъ отношеніи я совершенно спокойна, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ — Фелисите прелесть какъ мила.

— Кром того, продолжала маркиза: — надо, чтобы этотъ бракъ былъ вполн одобренъ герцогомъ де Кроасси, въ противномъ случа, согласитесь, онъ невозможенъ.

— Это затрудненіе важне, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ съ глубокимъ вздохомъ.

— Можетъ быть, отвчала маркиза.— Но герцогъ сговорчиве, нежели были бы на его мст многіе другіе, потому что у него какія-то заморскія понятія о происхожденіи. Лишь бы она была мила, любезна, въ особенности добра и забавляла его, онъ очень охотно признаетъ ее своею племянницей. Наконецъ, третье условіе: чтобы сватьба была съиграна какъ можно скоре, во первыхъ потому, что весною сынъ мой отправляется въ походъ съ королемъ, а во вторыхъ потому, что мн хотлось бы избжать долгихъ сношеній съ родственниками, это, вы понимаете, очень непріятно.

— Понимаю, очень понимаю, отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ:— я сама желаю, чтобы все это сдлалось какъ можно скоре. Знаете, что я думаю? Надо, чтобы свиданіе молодыхъ людей не возбудило подозрній. прізжайте ко мн съ визитомъ и пригласите маркиза съ собою. Наше старинное знакомство….

— Хорошо, прервала ее маркиза.— До тхъ поръ я думаю даже поговорить съ нимъ объ этомъ серьёзно.

— Когда воротится король изъ Шуази?

— Посл завтра.

— Такъ прізжайте въ четвергъ вечеромъ. Это тмъ удобне, что Дюбуръ проводитъ этотъ день не знаю въ какомъ-то собраніи, и маркизъ увидитъ на первый разъ только мать и дочь.

— Хорошо, отвчала маркиза.— Въ четвергъ я буду у васъ, съ сыномъ или безъ сына.

Он говорили еще около часу о занимавшемъ ихъ предмет и разстались, желая другъ другу успха.

VI.
СВИДАНІЕ.

Въ день, назначенный, для посщенія маркиза, Дюбуръ ухалъ тотчасъ посл обда, съ тмъ, чтобы воротиться не раньше ужина. Мадамъ Дюбуръ не ждала къ себ никого, потому что въ этотъ день она бывала, обыкновенно, во Французской комедіи, и безъ легкой головной боли, на которую она жаловалась съ самого утра, она, не осталась бы дома и разстроила бы неумышленно обширные планы пріятельницъ.

Кто провелъ свою жизнь просто и однообразно, на того всякое событіе, нарушающее это однообразіе, длаетъ сильное впечатлніе, собираясь, такъ сказать, возвратить честь своей фамиліи и вывести сестру изъ сферы мщанства, мадмоазель де ла Пейроньеръ чувствовала такое волненіе, что никакъ не могла успокоиться. Она посматривала то на часы, то на Фелисите, которую, разумется, не могла подготовить къ встрч съ гостьми. Она досадовала. что Фелисите надла самое простое платье и не позаботилась о своей прическ, но при всемъ томъ, когда Фелисите улыбалась, она думала, ‘она можетъ обойтись и безъ туалета.’

Мадамъ Дюбуръ, ея дочери и Аполлина уже часа два сидли каждая за своей работой, когда вошелъ слуга и доложилъ, что маркиза де Блеваль желаетъ видть мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— Проси, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ.— Вы позволите мн принять ее здсь? продолжала она, обращаясь къ матери, — у меня, кажется, еще не зажигали свчей. Это моя старинная подруга.

— Да, разумется, маменька! сказала Фелисите.

— Съ удовольствіемъ, отвчала мадамъ Дюбуръ.— Проси, Викторъ.

Слуга вышелъ. Мадамъ Дюбуръ сла у камина. Фелисите, заглянувши въ зеркало, сла возл нея. Аполлина придвинула свой стулъ какъ можно ближе къ стн и поставила передъ собою столикъ. Мадмоазель де ла Пейроньеръ осталась по среди комнаты, трепеща при мысли, что маркиза пріхала, можетъ быть, одна. Черезъ пять минутъ слуга доложилъ о маркиз и ея сын.

Пріятельницы обнялись, а маркизъ подошелъ къ мадамъ Дюбуръ сказалъ ей какое-то привтствіе. Маркиза де Блеваль вполн обладала развязностью, пріобртаемою въ свт, но обращеніемъ мадамъ Дюбуръ руководили кротость и доброта сердца, составляющія истинное основаніе хорошаго тона. Она была очень любезна и привтлива, и разговоръ завязался безъ всякаго принужденія, несмотря на то, что за исключеніемъ Фелисите и ея матери собесдниковъ занимала посторонняя мысль.

Маркизъ былъ очень милъ: веселость и естественность, съ которыми онъ вмшивался въ разговоръ, возвышали его истинно замчательную красоту. Его навели на разсказы о корол, о двор, о пасторали, которую собирались играть во дворц, и въ которой ему назначена была роль {Для этихъ представленій, въ которыхъ больше всхъ отличалась мадамъ де Помпадуръ вагъ пвица и актриса, въ Версали устроили театръ въ кабинет медалей. Зрителей всегда было немного — ихъ назначалъ самъ король.}. Замтивши, что Фелисите слушаетъ съ удовольствіемъ и вниманіемъ, онъ пустился въ подробности и обращался часто къ ней одной, что и дало ему возможность увриться, что она дйствительно мила.

Аполлина сидла такъ, что видла только лица тетки и кузины, но нсколько разъ улыбалась остротамъ и шуткамъ маркиза и мадмоазель, де ла Пейроньеръ, съ участіемъ слдя за разговоромъ о предмет, для нея совершенно новомъ.

Маркиза просидла больше часу, давая сыну возможность блеснуть, она заботилась о снисканіи добраго расположенія хозяйки, разговаривала съ ней просто и откровенно и хвалила красоту и гибкость тальи Фелисите.

Собираясь проститься, она взглянула на каминъ, уставленный очень дорогими вещами.

— Право, вы живете во дворц, сказала она: въ Версали нтъ такихъ прекрасныхъ вещей.

— Мой мужъ, отвчала мадамъ Дюбуръ: — любятъ заставлять трудиться артистовъ и ремесленниковъ. У насъ, дйствительно, есть рдкія вещи. Жаль, что теперь вечеръ, я предложила бы вамъ взглянуть на картинную галлерею: тамъ есть превосходныя картины.

— Но не всегда же будетъ вечеръ, сказала маркиза, съ самою любезною улыбкою, вставая съ своего мста.

— Я очень буду рада снова увидть васъ здсь, отвчала мадамъ Дюбуръ.— Любите вы живопись? спросила она маркиза.

— Очень люблю, хоть и не знатокъ, отвчалъ гусарскій капитанъ, въ жизнь свою не смотрвшій на картину дв минуты сряду

— Въ его лта человкъ еще не достоинъ наслаждаться образцовыми твореніями, сказала, смясь, маркиза.— Если позволите, я привезу къ вамъ моего дядю, герцога де Кроасси, онъ страстный любитель живописи: у него есть картины первыхъ мастеровъ, и онъ съ удовольствіемъ поститъ вашу галлерею.

— Мн всегда будетъ пріятно видть у себя тхъ, кого вы привезете съ собою, отвчала мадамъ Дюбуръ.

И, взглянувши нечаянно на Аполлону, вставшую, подобно прочимъ, съ своего мста, она сказала:

— Позвольте представить вамъ мою племянницу, она ужасно застнчива: вчно прячется.

— А ее такъ пріятно видть! сказала маркиза, ршившаяся быть любезною со всмъ семействомъ.

Ршительно не позволивши хозяйк проводить себя за дверь, она простилась и вышла съ сыномъ.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ вышла за нею въ прихожую.

— Ну, что? спросила она, когда ее не могъ слышать никто изъ родныхъ.— Какъ вы ее находите?

— Я нахожу ее премилой, отвчалъ, маркизъ.

— И если герцогъ не будетъ противъ, прибавила маркиза: — такъ дло слажено. Прізжайте ко мн завтра утромъ: мы потолкуемъ.

— Я буду въ одиннадцать часовъ, отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ. И он разстались, чрезвычайно довольныя оборотомъ, который приняло дло.

— Ваша пріятельница премилая женщина, сказала мадамъ Дюбуръ Полин, когда она вошла опять въ салонъ.— Мы только-что говорили о ней.

— И объ ея сын, прибавила Фелисите.— Я никого не видала веселе и любезне его. Не правда ли, Аполлина?

— Онъ мн показался очень уменъ, отвчала Аполлина, свшая на прежнее мсто у камина.

— Самъ король оцнилъ его, сказала мадмоазель де да Пейроньеръ: — и онъ пользуется его особенною милостью. Онъ отличился въ сраженіи при Фонтенуа передъ глазами Его Величества.

Потомъ она распространилась о его дарованіяхъ, красот…

— Да, онъ очень хорошъ собой, прервала ее Фелисите: — особенно когда улыбается Замтила ты его улыбку, Аполлина?

— Я его вовсе не видала, отвчала Аполлина.

— Какъ не видала?

— Онъ сидлъ ко мн спиною.

— А когда уходилъ?

— Тогда я не смла поднять глазъ, потому-что тетушка говорила обо дн маркиз.

— Онъ очень красивый мужчина, сказала мадамъ Дюбуръ: — у матери его тоже много граціи въ лиц и пріемахъ

И мадмоазель де ла Пейроньеръ, пользуясь случаемъ, начала расхваливать маркизу, ея умъ и сердце, такъ что Дюбуръ, возвратясь жъ ужину, нашелъ свое семейство въ восторг отъ Блевалей. Вс жалли, что онъ не имлъ счастія ихъ видть, и утшали его тмъ, что маркиза прідетъ съ сыномъ и герцогомъ де Кроасси посмотрть, его портретную галлерею.

— А что говоритъ Аполлица объ этомъ новомъ знакомств? спросилъ Дюбуръ, обращаясь къ племянниц, не вмшивавшейся въ общій разговоръ.

— Они, кажется, очень любезны, отвчала она.

За. этотъ отвтъ мадмоазетъ де ла Пейроньеръ въ первый разъ въ жизни подарила ее милостивою улыбкою.

— Я, конечно, не пропущу случая послушать, что скажетъ о моей галлере герцогъ де Кроасси, сказалъ Дюбуръ:— онъ извстный знатокъ, онъ еще недавно отбилъ у меня морской видъ, который былъ мной, такъ сказать, заказанъ. Это досадно, но я на него не сержусь, я радъ, когда наши вельможи покровительствуютъ искусству.

Черезъ нсколько дней маркиза извстила мадамъ Дюбуръ ласковой запиской, что желаетъ къ ней пріхать, и Дюбуръ остался этотъ день дома.

Фелисите уже наканун думала, какое бы надть ей по этому случаю платье. Никогда еще не желала она такъ страстно явиться авантажною, хотя и не могла изъяснить себ причины этого желанія, свое не подозрвая, чтобы предметъ ея мыслей имлъ виды на ея руку. Аполлина выпросила себ позволеніе не выходить, ей нечего было, слдовательно, заботиться о своемъ туалет, и она усердно хлопотала вмст съ горничной около кузины.

— Отчего ты не хочешь выйти? спросила ее въ двадцатый разъ Фелисите..

— Ты знаешь, что я не люблю новыхъ лицъ.

— Да вдь мы увидимъ герцога, мы никогда не видали еще герцога.

— Мадмоазель де да Пейроньеръ говоритъ, что онъ очень старъ, старикъ интересенъ для стариковъ, а я люблю лучше смотрть на дядюшку.

— А маркизъ, маркизъ? Вдь это превосходный случай посмотрть и послушать его.

— О, возразила Аполлина, которой въ эти пять дней прожужжали уши Блевалемъ: — ты мн все перескажешь, держу пари, что ты не забудешь ни одного его слова.

— Это правда, отвчала Фелисите, нисколько не смущаясь лукавой улыбкой кузины.— Я постараюсь опять навести его на разсказы о двор. Ахъ, какъ бы мн хотлось бывать при двор, на балахъ у королевы!

— Вотъ пустяки! сказала Аполлина — у тебя тамъ нтъ знакомыхъ, никто не пригласилъ бы тебя танцовать.

— Пригласили бы! отвчала Фелисите съ самодовольнымъ видомъ.— Да вотъ, напримръ, маркизъ де Блеваль? Разв онъ не пригласилъ бы меня? Чтожь, ты выйдешь?

— Нтъ, отвчала Аполлина.— Лучше ужь разскажи мн все посл.

Фелисите, видя, что ей не уговорить кузины, обняла ее, взглянула въ зеркало на платье и прическу и поспшила въ салонъ, гд вс уже ждали гостей.

Маркиза не замедлила явиться съ сыномъ и герцогомъ де Кроасси. Герцогу было года семьдесятъ два по крайней мр, пудра не могла скрыть совершенной близны его волосъ, но прямой станъ уменьшалъ на видъ его лта, во всей фигур его было столько благородства и достоинства, что въ немъ нельзя было не увидть съ перваго взгляда вельможу, и, несмотря на его привтливую улыбку и простыя манеры, никто ни на минуту не забывалъ высокаго мста, занимаемаго имъ въ свт.

Общество тотчасъ же отправилось въ галлерею, герцогъ подивился огромному количеству картинъ и съ перваго взгляда замтилъ, что коллекція состоитъ изъ отборныхъ твореній.

— У васъ превосходное собраніе, мосьё Дюбуръ, сказалъ онъ, бросая жадные взоры на образцовыя произведенія живописи: — я провелъ бы здсь всю жизнь, не проскучавши ни одной минуты, объявляю вамъ, что намренъ осмотрть все съ величайшею внимательностью. Если это васъ утомятъ, оставьте меня, я займусь одинъ.

Дюбуръ отвчалъ, что онъ самъ не можетъ наглядться на свои картины, и они пошли по галлере. Но герцогу не для чего было спрашивать у своего спутника, кто какую картину писалъ.

— А! говорилъ онъ, не задумываясь: — вотъ удивительный Альбано, вы, врно, дорого за него заплатили. А этотъ портретъ Ванъ-Дика, — я не видывалъ лучшаго, только его не помшало бы больше освтить, я на вашемъ мст повсилъ бы его вотъ здсь, прямо противъ окна. Этотъ дло другое: онъ сіяетъ собственнымъ свтомъ, что за колоритъ у этого Рембрандта!— А! де Чаржильеръ! Посмотрите, пожалуста, вдь онъ выдерживаетъ сравненіе. А вы знаете, что этотъ Корреджіо — копія?

— Вы думаете?

— Да, оригиналъ въ Англіи.

— Но вотъ Подъ-Поттеръ, онъ стоитъ всего остального.

Не входя въ подробности дальнйшаго осмотра галлереи, скажемъ, что онъ продолжался два часа. Дамы и маркизъ уже давно отстали отъ герцога и Дюбура и услись вокругъ огромной печки, нагрвавшей галлерею.

Благодаря общему желанію нравиться, разговоръ не замиралъ ни на минуту. Наконецъ герцогъ и Дюбуръ возвратились къ собесдникамъ.

Тутъ въ первый разъ Герцогъ взглянулъ на Фелисите, и пріятное лицо ея пробудило въ немъ желаніе заняться наконецъ-живой природой.

— Надюсь, мосьё Дюбуръ, сказалъ онъ: — что дочь ваша учится рисовать? Она должна знать, что живопись имла свою Розальбу {Розальба Карріера родилась въ Италіи и была членомъ французской академіи живописи. Ея картины en pastel была въ это время въ большомъ ходу. Она умерла въ Венеціи, въ 1757 году.}.

— Сестрица занимается больше музыкою, поспшила отвтить мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— А! вы музыкантша?.. подхватила маркиза.— Вы непремнно должны сказать мн ваше мнніе о прекрасномъ клавесин, который я только-что купилъ, говорятъ, отличный инструментъ. Надюсь, что мосьё и мадамъ Дюбуръ будутъ такъ добры привезти васъ ко мн въ четвергъ вечеромъ. У меня никого не будетъ, и мы займемся музыкой.

Дюбуръ не ршался, что ему отвчать, но умоляющій взглядъ Фелисите заставилъ его согласиться на желаніе маркизы. Герцогъ де Кроасси пригласилъ Дюбура притти взглянуть и на его коллекцію, и гости простились — до посл завтра.

Огюстъ де Блеваль былъ все это время чрезвычайно любезенъ, но тмъ не мене визитъ показался ему, вроятно, слишкомъ дологъ. Онъ сказалъ, что ему нужно захать куда-то по сосдству, и маркиза ухала съ герцогомъ одна.

Она ршилась воспользоваться этимъ tte—tte, чтобы вывдать мнніе своего дяди, съ которымъ должна была сообразоваться въ своихъ дйствіяхъ. Она немедленно завела разговоръ о Дюбурахъ и въ особенности о Фелисите.

— Прелестная двушка! сказалъ герцогъ де Кроасси.

— Сестра ея, мадмоазель де ла Пейроньеръ, очень желаетъ составить ей порядочную партію, сказала маркиза.— Я съ своей стороны желаю ей въ этомъ успха.

— Это будетъ, вроятно, легко, отвчалъ герцогъ.— Эти государственные откупщики страшные богачи.

— Да, продолжала маркиза равнодушно: — Дюбуръ, напримръ, даетъ за дочерью милліонъ, да посл смерти ей достанется больше трехъ сотъ тысячъ ливровъ доходу.

— И вы боитесь, что она не выйдетъ за мужъ! сказалъ герцогъ, расхохотавшись.— Вы шутите. Она можетъ выбрать себ въ мужья кого ей вздумается.

— Неравенство званія можетъ остановить весьма многихъ, возразила маркиза.

— Полноте! Кто обращаетъ теперь на это вниманіе? Меня, по крайней мр, это ни остановило бы ни на минуту, если бы женщина мн нравилась. Да и кто же, спрашиваю васъ, заботится нынче о званіи или род? Давно ли нашъ, общій родственникъ промнялъ свое, имя на богатое приданое банкира? а она настоящій уродъ, между нами будь сказано. Тоже самое длаютъ сотни другихъ, и никого это не поражаетъ. Мщанки длаются придворными дамами, и часто еще самыми гордыми.

— Положимъ еще банкиръ, но….

— Что?

Маркиза подумала, что пора сказать герцогу о томъ, что онъ все равно узналъ бы отъ другихъ, именно: что мадамъ Дюбуръ очень хорошаго происхожденія, но вышла за бывшаго содержателя кофейной, разбогатвшаго во времена системы Лау.

— Ну, такъ что же? отвчалъ герцогъ, нисколько не измнившій вслдствіе этого открытія своихъ мнній: — разв содержателю кофейной не позволительно было длать тоже, что длало все Французское дворянство? Вы не начтете и десяти человкъ, которые не играли бы въ улиц Кенканпоа. Одни тамъ раззорились, другіе обогатились, многіе составили себ состояніе точно такъ же, какъ Дюбуръ, и никто не сметъ упрекать ихъ въ томъ, что они оказались ловче другихъ. Успхъ, успхъ, продолжалъ онъ свойственнымъ ему сардоническимъ тономъ:— разв свтъ видитъ что нибудь, кром успха? Вы длаете слишкомъ много чести ныншнему поколнію, если думаете, что успхъ не замняетъ теперь заслугъ и многаго, чмъ дорожили наши предки. Кром того, этотъ Дюбуръ, кажется мн прекраснымъ человкомъ. Въ немъ есть что-то благородное, а любовь къ искусству доказываетъ, что онъ человкъ съ душою.

— Мадмоазель де ла Пейроньеръ была бы въ восторг, если бы могла васъ слышатъ, сказала маркиза.— Скажу вамъ все, прибавила она, понижая голосъ: — бдняжка забрала себ въ голову выдать сестру свою за Огюста.

— За вашего сына?

— Да, то, что она говорила мн въ пользу этого предположенія, иметъ, конечно, нкоторое основаніе. У насъ по настоящему нтъ такого состоянія, чтобы маркизъ могъ прилично поддерживать свое имя въ свт, особенно пользуясь милостью короля. Конечно, теперь онъ еще молодъ и мы можемъ кое какъ обходиться, отказывая себ то въ томъ, то въ другомъ, но черезъ нсколько лтъ, когда онъ возвысится, какъ можно ожидать отъ расположенія къ нему короля, мн будетъ больно видть въ моемъ сын бднйшаго изъ вельможъ. Если бы не это, я немедленно отказалась бы отъ предложенія мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Маркиза говорила медленно, взвшивая каждое слово и не сводя глазъ съ дяди, она ждала, чтобы онъ хоть взглядомъ, хоть словамъ высказалъ свои будущія намренія касательно ея фамиліи, но лицо старика оставалось безстрастно, и онъ отвчалъ:

— Зачмъ же отказываться? Вы нескоро найдете такую богатую невсту. Триста или четыреста ливровъ доходу не помшаютъ, я думаю, Огюсту. Или вы боитесь, что онъ не съуметъ промотать ихъ?

Герцогъ заключилъ свой вопросъ сардоническою улыбкою. Маркизъ, вышедши изъ пажей, сдлался жаркимъ подражателемъ самыхъ расточительныхъ молодыхъ людей, и, не дожидаясь совершеннолтія, длалъ долги чтобы удовлетворять всевозможнымъ прихотямъ, маркиза сочла, впрочемъ, за лучшее говорить только о предложенномъ. брак.

— Такъ какъ вы наведите этотъ, бракъ приличнымъ, сказала она,— я, разумется, не могу быть противъ., тмъ боле что такая богатая невста, какъ вы замтили, сыщется нескоро. Я поговорю съ мадмоазель де ла Пейроньеръ, безъ согласія главы нашего дома, я, разумется, не могла датъ ей удовлетворительнаго отвта.

И маркиза пожала герцогу руку.

— Да, отвчалъ печально старикъ.— смерть лишила меня жены и дтей, и у меня нтъ теперь другого семейства, кром васъ и Гланденовъ.

— Вчно эти Гландены! подумала съ досадою маркиза, но она умла слишкомъ хорошо владвъ собою, и въ голос ея не отозвалось никакого непріятнаго чувства. Разговоръ о Дюбурахъ продолжался въ томъ же тон, пока она не разсталась съ герцогомъ…

Герцогъ де Круасси былъ изъ числа тхъ людей, которые поставлены судьбою въ сферу, гд никто съ ними не гармонируетъ. Съ благородною, возвышенною душою, съ прекраснымъ сердцемъ, съ умомъ, склоннымъ къ энтузіазму, онъ провелъ свою жизнь, въ лагер и въ Версали, не встртивши никого, кто понялъ бы его и вызвалъ бы наружу скрывающуюся въ немъ теплоту чувствъ. Даже жена и дти его, умершія нсколько лтъ тому назадъ, были такъ пусты и пошлы, что онъ тридцать лтъ заботился, сколько могъ, о ихъ счастьи, не находя въ нихъ, никакого сочувствія. Того, въ чемъ отказано ему было дома, не могъ онъ найти и въ свт, ни въ толп лицемровъ, двора Людовика XIV въ послдніе годы, его жизни, и среди общества регента. Слдствіемъ всего этого было то, что мало по малу герцогъ началъ питать презрніе ко всему человческому роду и не ставилъ людей подъ старость почти ни во что. Онъ искалъ удовольствія не въ отношеніяхъ съ людьми, а въ искусствахъ, въ матеріальномъ наслажденіи жизнью. Тонкость ума и недоврчивость не мшали ему, однако же, быть любезнымъ и добрымъ. Онъ былъ, во всмъ снисходителенъ, потому что ко всмъ былъ равнодушенъ, и длалъ добро, зная, что подаетъ этимъ только поводъ къ новой неблагодарности. Словомъ, герцогъ де Круасси, несмотря на свою тайную мизантропію, былъ бы любимъ весьма многими, не будь онъ даже герцогъ и пэръ, кавалеръ ордена св. Духа и одинъ изъ богатйшихъ придворныхъ вельможъ.

VII.
СВАТОВСТВО.

Маркиза, уврившись въ согласіи герцога, просила мадмоазель де ла Пейроньеръ поторопить дло. Полина успла уже расположить мать свою въ пользу маркиза де Блеваля, но главнымъ союзникомъ его была все-таки его пріятная личность. Фелисите съ каждымъ днемъ находила его все прекрасне и любезне, онъ сдлался исключительнымъ предметомъ ея разговоровъ съ Аполлиною, и заря не разъ заставала двушекъ за бесдою объ Огюст де Блевал и о счастіи здить съ такимъ мужемъ ко двору: двухъ недль было достаточно, чтобы пробудить такія надежды въ сердц Фелисите, потому что мадмоазель де ла Пейроньеръ сообщила ей по секрету о намреніи маркиза предложить ей свою руку. Фелисите сообщила это, тоже по секрету, Аполлин и потому считала себя въ прав говорить съ ней съ утра до ночи о томъ, который скоро будетъ, можетъ статься, ея мужемъ.

Въ первые дни Аполлина едва примтила героя романа, о которомъ безпрестанно толковали, но, видя, что втренная кузина такъ долго занимается однимъ и тмъ же предметомъ, она не могла не приписать этого чуда истинной любви и приняла въ ней живйшее участіе. Она начала пользоваться всми случаями видть маркиза, не выходила изъ салона въ т дни, когда ожидала его посщенія, и наблюдала. его съ такимъ же волненіемъ, какъ-будто онъ хочетъ посвататься на ней, а не на ея кузин.

Результатъ наблюденій, въ которыхъ мудрено было подозрвать двушку, считавшуюся, благодаря своему малому росту, еще ребенкомъ, былъ въ пользу маркиза. Фелисите имла неописанное счастіе услышать похвалы избранному своего сердца изъ устъ Аполлоны, которая находила его красавцемъ и, что всего важне, замтила нсколько словъ, сказанныхъ имъ среди пустой болтовни, во доказывавшихъ, что у него благородное я доброе сердце. Ни придворная ловкость, ни умъ, ни красота маркиза не значили въ глазахъ Аполлины такъ много, какъ эти нсколько словъ, сказанныхъ безъ умысла и ручавшихся ей за счастье будущей его жены.

— Теперь, говорила она, обнимая Филисите:— я не боюсь за твою будущность и не меньше тебя желаю, чтобы дядюшка согласился на этотъ бракъ.

Фелисите и безъ этого мннія Аполдины думала, что для нея нтъ на земл другого счастья, какъ сдлаться маркизою де Блеваль, но одобреніе кузины тмъ не мене привело ее въ восторгъ.

Аполлина, едва выступившая изъ дтства, инстинктивно чувствовала, что хорошо и честно, и выказывала ршительную склонность ко всему благоразумному. Такая счастливая организація даетъ человку власть надъ всмъ окружающимъ,— власть, которой люди повинуются, сами не зная почему. Такимъ вниманіемъ пользовалась молодая Аполлина не только надъ Фелисите, но и надъ мосьё Дюбуромъ. Вс трое старались заслуживать ея одобреніе, сдлавши или собираясь сдлать что нибудь. Въ ней было что-то кроткое, задушевное и вмст съ тмъ серьёзное, внушавшее довріе и расположеніе. Лицо ея, обыкновенно спокойное, длалось очаровательно, когда его оживляла улыбка, голосъ ея проникалъ въ душу, словомъ, она была неотразимо плнительна. Слуги были ей преданы безъ границъ, и даже сухая и гордая мадмоазель де ла Пейроньеръ была гораздо мягче съ Аполлиною, нежели была бы со всякою другрю двочкою, носящею имя Дюбура.

А между тмъ существо, пользовавшееся всми этими преимуществами, было существо слабое, чувствительное, впечатлительное до такой степени, что радости, счастье и покой ея были въ рукахъ тхъ, къ кому питала она сердечную привязанность. Одно слово Фелисите, дружба къ которой имла какой-то страстный характеръ, могло лишить ее сна на нсколько ночей, а между тмъ она каждый день думала: ‘Фелисите втрена.’ Но Фелисите была добра, а изъ всхъ качествъ, облагороживающихъ людской родъ, доброта была первымъ въ глазахъ Аполлины. Вс ея мысли обратились къ будущности любимой кузины. Она пожелала бы, можетъ статься, чтобы маркизъ былъ нсколько старше и способне руководить въ свт семнадцатилтнюю втреную женщину, но такъ какъ старая маркиза намрена была не разставаться съ своимъ сыномъ и невсткой, то молодымъ супругамъ, думала она, будетъ на кого опереться, а взаимная любовь достаточная порука за ихъ счастье.

Между тмъ, какъ молодыя подруги бесдовали о сладкихъ надеждахъ, мосьё и мадамъ Дюбуръ разсматривали тотъ же предметъ съ другой точки зрнія. Мадамъ Дюбуръ сказала своему мужу, что маркиза де Блеваль проситъ у нихъ руки Фелисите для своего сына.

Съ первыхъ же словъ этого неожиданнаго извстія, Дюбуръ нахмурился. Онъ далъ жен время торжественно исчислить вс выгоды этого союза и заключилъ изъ этого только то, что отказъ озадачитъ и огорчитъ ее очень сильно, но чувство отвращенія къ родству съ людьми, которые, естественно, искали въ его дочери только приданаго, не возводило ему колебаться.

— Никогда, сказалъ онъ: — никогда не отдадимъ мы Фелисите за человка, который не предложилъ бы ей руки, если бы мы были бдны, и который будетъ, можетъ статься, попрекать ее происхожденіемъ.

— Такъ ты хочешь, чтобы она умерла съ. горя? возразила жена его, пораженная этимъ отвтамъ.

— Какъ такъ?

— Она любитъ его и не можетъ быть счастлива ни съ кмъ другимъ?

— Въ ея лта, отвчалъ Дюбуръ, — любовь рдко бываетъ такъ глубока, если удалить ея отъ Блевалей, время и разсяніе, надюсь, скоро заставятъ ее забыть….

— Ты ошибаешься, прервала его съ жаромъ мадамъ Дюбуръ: ты не слышалъ, какъ говоритъ она о маркизБлевал, ты не видалъ ея восторга, когда.она узнала, что можетъ надяться быть женою единственнаго понравившагося ей человка.

— Какъ? сказн Дюбуръ, такимъ страннымъ голосомъ, какимъ еще ни разу не говорилъ съ своею женой: — такъ она уже знаетъ, что маркизъ проситъ ея руки?

Мадамъ Дюбуръ потупила глаза, сознавая необдуманность своего поступка, и отвчала очень тихо:

— Разумется, знаетъ.

Дюбуръ замолчалъ и началъ въ раздумьи ходятъ по комнат. Этотъ союзъ сильно противорчилъ его желаніямъ, но, какъ ни больно было ему огорчить жену и дочь, онъ ршился не уступать. Въ это время полу подавленное рыданіе жены коснулось его слуха. Онъ остановился, взялъ стулъ, слъ возл нея, обнялъ ее и сказалъ:

— Прости меня, что я не осилилъ въ первую минуту непріятнаго впечатлнія и заговорилъ жостко съ тобою — съ тобою, которую люблю больше себя.

— Неужли ты думаешь, что можешь оскорбить меня? неужли ты думаетъ, что я могу на тебя сердиться? Нтъ, Жоржъ, Богъ свидтель, что я плакала не о себ, но о нашей бдной дочери, которая будетъ несчастна всю свою жизнь.

И она снова заплакала.

— Вы преувеличиваете горе, она такъ жива и втрена!

— Позови ее, пусть она сама съ тобой поговоритъ, и ты увидишь.

— Нтъ, отвчалъ Дюбуръ, чувствуя свою слабость.— Я теб врю, но выслушай: ты помнишь, что мы хотли выдать Филисите и мужъ не раньте осьмнадцати лтъ?

— Мы не могли знать, что она полюбятъ кого нибудь раньше, и что любимый ею человкъ выберетъ ее предпочтитльнее передъ многими другими.

Дюбуръ отвчалъ на это только печальною улыбкой и продолжалъ:

— Фелисите нтъ еще и семнадцати лтъ, и я не вижу, почему бы не сказать маркизу и его матери, что мы не желаемъ выдавать ее въ такихъ молодыхъ лтахъ, они не могутъ оскорбиться этимъ отвтомъ.

— Но вдь это отказъ, сказала Мадамъ Дюбуръ, поникнувъ головою.

— Не совсмъ, отвчалъ Дюбуръ.— Вотъ что я теб предлагаю. Ты знаешь: мн надо было създить по дламъ въ Бордо, подемъ туда вс вмст, проведемъ годъ въ дали отъ Парижа, и, если разлука, разсянье, или встрча съ какимъ нибудь другимъ молодымъ человкомъ не заставятъ Фелисите забыть маркиза, — если маркизъ, съ своей стороны, не измнитъ своего намренія, я по невол поврю ихъ любви и соглашусь на бракъ.

— Такъ ты требуешь, только отсрочки? сказала мадамъ Дюбуръ, оживленная этимъ заключеніемъ.

— Только отсрочки.

— Можешь быть увренъ, что любовь ихъ не остынетъ и черезъ десять лтъ. Разв я перестала тебя любить?

— А! отвчалъ Дюбуръ: — если бы ихъ любовь походила на нашу, — неужели ты думаешь, что я задумался бы хоть на минуту?

— Такъ что же ты думаешь?

— Я думаю, что Фелисите увлеклась изящными пріемами, придворной манерой, а маркизъ женится на богатомъ приданомъ. Мы знаемъ его такъ мало, что не можемъ судить о его характер и даже поведеніи.

— Я уврена, что онъ добръ и честенъ, сказала мадамъ Дюбуръ съ какимъ-то энтузіазмомъ.

Они ршили, однако же, отвчать маркиз, которую ждали въ этотъ день къ обду, что молодость Фелисите не позволяетъ имъ немедленно принять предложеніе маркиза.

Условившись въ этомъ, Дюбуръ предоставилъ жен сообщить это ршеніе дочери и мадмоазель де ла Пейроньеръ, которая, къ его сожалнію, очевидно имла сильное вліяніе на все его семейство.

Мадамъ Дюбуръ нелегко было исполнить свое печальное порученіе. Зная, что она должна огорчить трехъ дорогихъ ей людей, которые предаются еще въ эту минуту радости, она ршилась объявить имъ отвтъ Дюбура всмъ разомъ, она сказала Фелисите, чтобы она пришла съ Аполлиной къ мадмоазель де ла Пейроньеръ, и пошла къ ней сама.

При первыхъ же словахъ ея Фелисите пришла въ страшное отчаяніе, Аполлина заплакала, а мадмоазель де ла Пейроньеръ вышла изъ себя отъ гнва.

— Отсрочка! отсрочка! сказала она, покраснвши съ досадою.— Нтъ, объ этомъ пусть мосьё Дюбуръ и не думаетъ, такъ нельзя играть предложеніемъ, которое вмнили бы себ въ честь первйшія фамилія во Франціи. Чтобы маркиза де Блеваль настояла на сватьб! во что бы то ни стало захотла сдлаться тещей мадмоазель Дюбуръ! Нтъ, нтъ! отсрочка значитъ отказъ, совершенный и полный отжавъ!

— Но вдь отсрочка всего только на годъ, отвчала ей мадамъ Дюбуръ очень.кротко, не оскорбляясь ея тономъ.

— На годъ! воскликнула сквозь слезы Фелисите.— Кто знаетъ, будетъ ли он еще любить меня черезъ годъ?

— Не говори этого, Фелисите, сказала Аполлина. Если бы онъ тебя разлюбилъ, такъ не о чемъ бы вамъ и плакать.

— Впрочемъ, тутъ много толковать, нечего, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ. Семейныя, чрезвычайно важныя причины заставляютъ маркизу женить своего сына какъ можно скоре, и если сватьбы не будетъ черезъ мсяцъ, то никогда не будетъ.

Горесть Фелисите удвоилась при этихъ словахъ. Напрасно мать прижимала ее къ сердцу, цаловала и просила успокоиться, Фелисите ничего не хотла слышать и говорила, что ее хотятъ убить. Наконецъ мадамъ Дюбуръ, сама расплакавшаяся, подала ей надежду, что, можетъ быть, все еще перемнится. Часъ обда приближался, он должны были разойтись и заняться своимъ туалетомъ.

Бдная мать воротилась къ себ въ комнату съ растерзаннымъ сердцемъ, кузины плакали до самого выхода въ гостиную, и мадмоазель де ла Пейроньеръ, вполн понимавшая семейство Дюбура, одвалась очень спокойно, расчитывая на отчаяніе Фелисите.

Вс он были уже нсколько минутъ въ салон, когда вошелъ Дюбуръ. Ему больно было видть, что Фелисите, всегда спшившая ему на встрчу, не трогалась теперь съ мста, печальная, блдная, съ покраснвшими отъ слезъ глазами, сидла она въ углу, рука.объ руку съ Аполлиной, лицо которой выражало глубочайшее состраданіе.

Сердце сжалось въ сруди Дюбура, не замчая присутствія и надменной мины мадмоазель де ла Пейроньеръ, онъ подошелъ къ жен, стоявшей у окна и напрасно старавшейся удержать свои слезы.

— Ты ей сказала? спросилъ онъ ее въ полголоса.

— Да! отвчала она голосомъ отчаянія.— Она умретъ, я въ томъ уврена.

Опасенія Дюбура не простирались такъ далеко, но онъ все-таки подошелъ къ дочери, обнялъ ее и сказалъ:

— Ты знаешь, какъ я тебя люблю, Фелисите, ты это знаешь, — такъ позволь же намъ, умоляю тебя, позаботиться о твоемъ, счастьи, дай намъ время узнать человку, которому вручимъ мы наше сокровище. Я прошу у тебя только нсколькихъ мсяцевъ, Фелисите, и если этотъ молодой человкъ окажется дйствительно достойнымъ тебя, я дамъ мое согласіе.

— Тогда будетъ уже поздно, прервала его Фелисите.— Онъ узжаетъ, можетъ быть, уже черезъ мсяцъ онъ отправится въ армію.

— Но не вчно же будетъ война, возразилъ Дюбуръ.— Напротивъ того, теперь очень сильно поговариваютъ о мир, а вы оба еще такъ молоды, что я, кажется мн, не требую отъ васъ большой жертвы, желая отсрочить вашъ союзъ.

Въ первый разъ въ жизни Дюбуръ не поддавался слезамъ и вол Фелисите. Она оставила его руку и отвчала глухимъ голосомъ, удерживая слезы.

— Вы можете требовать у меня жизни, я должна вамъ повиноваться — и повинуюсь.

Она назвала его monsieur, и это слово ранило его очень глубоко.

— Monsieur! повторилъ онъ.— Разв я теб не отецъ?

— О, нтъ, нтъ! отецъ! воскликнула Фелисите, бросаясь ему на шею.— Но я такъ несчастна!

— Такъ ты еro очень любишь? спросилаъДюбуръ.

Фелисите подняла глаза жъ небу и упала на стулъ.

— Съ первой ихъ встрчи, у нея только.и было разговору, что о немъ, сказала Аполлина.

— Жаль, сказала мадамъ Дюбуръ Фелисите: — что отецъ твой не видлся съ маркизомъ чаще, онъ не знаетъ его хорошо, какъ мы.

— То есть, какъ вы воображаете себ, что его знаете, отвчалъ Дюбуръ.— Неужели вы думаете, что въ нсколько часовъ можно узнать сердце и характеръ человка, особенно еслт онъ является въ качеств жениха?

— Маркизъ еще такъ молодъ, что не уметъ притворяться, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ.— Въ двадцать три года люди не умютъ еще носить маски.

— Позвольте мн поискать въ этомъ дл другого ручательства, кром вашего, отвчалъ ей Дюбуръ очень сухо.— Именно т причины, которыя васъ заставляютъ желать этого брака, заставляютъ меня не желать его. Я слишкомъ хорошо знаю, какое презрніе будетъ питать ко мн и моему семейству зять из знатной фамиліи.

— Можете ли вы забирать себ въ голову подобныя вещи! сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ самымъ сладкимъ голосомъ.— Неужели васъ не можетъ разуврить въ этомъ обхожденіе, маркизы и ея сына со всмъ вашимъ семействомъ?

Дюбуръ, не отвчая ей ни слова, устремилъ свои взоры на дочь. Фелисите была неподвижна и какъ будто лишена способности видть и слышать. Онъ слъ возл нея.

— Послушай, душа моя, сказалъ онъ., Сегодня намъ некогда поговорить объ этомъ подробне, а мн хотлось бы изъяснить теб почему я поступаю такъ, а не иначе. Отложимъ отвтъ маркиз де Блеваль до завтра. Жена скажетъ ей, что не успла еще сообщить мн ея предложенія.

Фелисите знала, чего можетъ она надяться отъ новаго разговора съ отцомъ, и обняла его ни говоря ни слова, но улыбка появилась на блдныхъ губахъ ея. ‘Скоро придетъ, думала она, ‘маркизъ, любезность и красота его цлый день будутъ говорить Дюфуру въ его пользу, и онъ непремнно, побдитъ его предубжденіе.

Тоже самое думали и, вс прочіе, кром Дюфура. Вс успокоились, когда доложили о маркиз де Блеваль.

— Вы удивляетесь, конечно, что я одна, сказала она, входя.— Сынъ мой сейчасъ будетъ. Съ нами случилось несчастіе, шаговъ за двадцать отъ вашего дома.

— Несчастье? повторили вс въ одинъ.

— Да, продолжала маркиза: — одинъ изъ моихъ людей упалъ съ запятокъ на мостовую {Въ то время за каретой стояло всегда по крайней мр два лакея.} и, кажется, ушибся, Огюстъ знаетъ, какъ разстроиваютъ меня такія вещи, и поспшилъ проводить меня до вашихъ дверей.

— Человкъ вашъ, однако же, не убился, надюсь? спросила Аполлина.

— Нтъ, отвчала маркиза. — Выходя изъ кареты, я слышала его голосъ, онъ говорилъ, что зашибъ ногу. Сынъ мой пошелъ назадъ къ карет, онъ сейчасъ разскажетъ намъ, что тамъ собственно случилось.

— Несчастный хотлъ, врно, соскочить, когда экипажъ еще не остановился? спросилъ Дюбуръ.

— И сдлалъ, вроятно, неловкій скачекъ, отвчала маркиза. — Это молодой человкъ, онъ служитъ у меня всего недли три и не привыкъ еще здить за каретой.

— Надо, можетъ быть, какую-нибудъ помощь, сказалъ Дюбуръ и позвонилъ. — Возьми кого нибудь съ собой, продолжалъ онъ, обращаясь къ вошедшему слуг: — и поди посмотри, не нужно ли чего прислуг маркизы. Они у кареты, на улиц.

— Скоре! скоре! сказали Фелисите и Аполлина.

— Вы слишкомъ добры, сказала маркиза. — Кучеръ и другой лакей отвезутъ его домой и безъ посторонней помощи.

— А если онъ сломалъ ногу? возразила мадамъ Дюбуръ. — Имъ трудно будетъ усидитъ его въ карету.

— И, вроятно, что нибудь подобное да случилось, сказала маркиза. — Иначе я не понимаю почему Огюста нтъ еще здсь.

— Онъ помогаетъ, сказала Фелисите.

— Можетъ быть, отвчала маркиза. — Мн, однако же, очень непріятно, если онъ опоздаетъ къ обду.

— О, въ подобномъ случа можно пообдать когда придется, сказалъ Дюбуръ.

Въ эту минуту, слуга, посланный Дюбуромъ, воротился и сказалъ, что на улиц никого нтъ, и что погребщикъ сказалъ ему, что карета ухала уже минутъ десять тому назадъ.

— Это, право, непонятное для меня дло, сказала съ досадою маркиза. Куда же двался Огюстъ?

— Не было ли у него по сосдству какого нибудь дла? спросила мадноазель де ла Пейроньеръ, тоже находившая, что онъ ведетъ себя слишкомъ легкомысленно въ такой важный день.

— Никакого, отвчала маркиза: — разв не пошелъ ли къ Мариньи {Братъ мадамъ де Помпадуръ.}, благодарить его за то, что онъ говорилъ о нашемъ дл сестр своей и министру: я, кажется, еще не говорила вамъ: можете меня поздравить: сынъ мой пожалованъ подполковникомъ.

— Гусарскимъ? спросила живо Фелисите. — Ему этого очень хотлось.

— Да, гусарскимъ, отвчала маркиза.

— Тмъ лучше, продолжала Фелисите. — Гусарскій мундиръ чудо какъ хорошъ, помните, маменька, какъ мы имъ любовались два года тому назадъ на королевскомъ смотру?

— Да. этотъ мундиръ особенно къ лицу вашему сыну, сказала мадамъ Дюбуръ, обращаясь къ маркиз.

Благодаря предмету, доставившему пищу для разговора, нсколько времени не думали ни о чемъ другомъ. Между тмъ часъ, въ который обдали въ знатнйшихъ домахъ въ Париж, давно уже прошелъ, маркизъ не являлся.

Дюбуръ и жена его удивлялись его отсутствію, маркиза и мадмоазель де ла Пейроньеръ сердились, Фелисите и Аполлона были въ страшномъ безпокойств. Но никто не говорилъ объ этомъ ни слова, хотя одна и таже мысль занимала всхъ безъ исключенія.

Наконецъ маркиза, потерявши надежду увидть сына, попросила мадамъ Дюбуръ велть подавать кушанье и сказала, сколько могла непринужденно, что маркиза задержало, вроятно, какое нибудь непредвиднное дло, и что онъ, конечно, уже не будетъ къ обду.

Мадамъ Дюбуръ сдлала изъ учтивости нсколько возраженій и велла подавать кушанье.

Въ это время вошелъ маркизъ.

— Возможно ли! сказалъ онъ. Вы еще не за столомъ? Мн ужасно совстно, разв маменька не говорила намъ, что меня задержало?

— Я никакъ не предполагала, чтобы этотъ случай задержалъ васъ больше часу, отвчала ему маркиза сухо.

— Извините, извините, сказалъ маркизъ, обращаясь ко всему семейству. Я долженъ былъ отвезти бдняжку домой, онъ переломилъ себ ногу.

— Очень нужно было отвозить его самому! сказала маркиза.— Разв при немъ не было кучера и другого лакея.

— Кучеръ сидитъ на козлахъ, возразилъ маркизъ съ жаромъ: — и слдовательно не могъ помогать въ карет, а Франсуа я тотчасъ же послалъ за Пети {Хирургъ лейбъ-гвардіи короля, знамнитый въ ту эпоху.}, котораго онъ, къ счастью, засталъ дома. Я ухалъ одинъ съ больнымъ, и намъ стоило немалаго труда уложить его въ экипажъ. Онъ ужасно страдалъ, не будь со мной спирту, онъ лишился бы чувствъ. Пети пріхалъ въ отель почти въ одно время съ нами, осмотрлъ ногу и сказалъ, что переломъ неопасный, черезъ шесть недль нога будетъ совершенно здорова. Я оставилъ при больномъ, по приказанію Пети, одну изъ вашихъ горничныхъ, моего камердинера и еще двухъ слугъ, и поскакалъ сюда, надясь заслать васъ за столомъ. Мн, право, очень совстно….

— Вы поступили хорошо, очень хорошо, прервалъ его Дюбуръ, голосомъ почти дружескаго одобренія.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ взглянула при этихъ словахъ на Фелисите, лицо которой просіяло отъ радости. Аполлина пожала руку кузины, мадамъ Дюбуръ улыбнулась, какъ будто хотла сказать все идетъ хорошо.

За обдомъ Дюбуръ незамтно слдилъ за каждомъ движеніемъ и за каждымъ словомъ маркиза. Маркизъ не скрывалъ своей радости, что получилъ чинъ подполковника. ‘Подполковникъ въ 23 года долженъ быть маршаломъ въ 40’ — говорилъ онъ и съ восторгомъ думалъ о той минут, когда очутится передъ строемъ гусаръ, о которомъ вспоминалъ съ увлеченіемъ.

Онъ радовался, что повышенъ чиномъ во время войны, и что не дальше какъ черезъ мсяцъ встртится, можетъ быть, съ врагомъ. Мадамъ Дюбуръ сказала ему, улыбаясь:

— Вы ухаживаете за человкомъ, который переломилъ себ ногу, а радуетесь, что будете убивать людей.

— О! отвчалъ онъ съ жаромъ:— на пол сраженія дло другое: тамъ не жалешь ни себя, ни другихъ, вс вооружены, вс наносятъ удары, тогда думаешь только объ одномъ: бить и не быть биту.

— Такъ въ сраженіи вы не вспомните о тхъ, кого любите? спросила его мадмоазель де ла Пейроньеръ, надясь, что онъ скажетъ какой нибудь комплиментъ Фелисите.

— Никогда, отвчалъ маркизъ.

Дюбуръ улыбнулся. Этотъ откровенный отвтъ понравился ему больше всякой фразы..

Въ продолженіи цлаго дня маркизъ былъ веселъ, откровененъ, уменъ, любезенъ со всми, но больше всхъ съ Фелисите, на которую поглядывалъ иногда такими глазами, которые говорили если не ‘люблю васъ’, то, по крайней мр: ‘вы мн очень нравитесь’. Онъ говорилъ о самыхъ серьёзныхъ предметахъ такъ слегка, что самый строгій судья могъ бы обвинить его въ легкомысліи, но не въ притворств. Дюбуръ, наблюдая за нимъ, думалъ: ‘я понимаю любовь Фелисите, или я сильно ошибаюсь, или онъ добрый малый’.

Мадамъ Дюбуръ, воспользовавшись удобной минутой, сказала маркиз, что ей не удалось еще поговорить съ мужемъ о дл, и что поэтому она не можетъ дать ршительнаго отвта раньше двухъ или трехъ дней.,

Слдующее утро было ршительно для Фелисите и державшихъ ея сторону. Его провели въ кабинет Дюбура. Женщины употребили вс усилія, чтобы вырвать у него согласіе, он пролили столько слезъ, наговорили столько словъ, что три недли спустя бывшій содержитель кофейной породнился съ одною изъ знаменитйшихъ фамилій Франціи.

VIII.
МОЛОДАЯ МАРКИЗА.

Въ избжаніе лишнихъ сношеній между друзьями Дюбура и Блевалей, маркиза устроила, такъ, что церемонія бракосочетанія совершились въ полночь, въ церкви отеля Кроасси. Герцогъ принялъ молодую маркизу и всхъ ея родственниковъ чрезвычайно ласково. По окончаніи церемоніи мадамъ Дюбуръ проводила дочь свою въ отель Блеваля, а Дюбуръ, печальный, возвратился домой съ Аполлиной и мадмоазель де ла Пейроньеръ. Полина сочла своею обязанностью наговорить ему дорогою множество привтствій по случаю блестящей партіи Фелисите, но онъ едва отвчалъ ей отрывистыми словами. Аполлина тоже молчала, чувствуя, что расплачется, если заговоритъ, какъ ни усиливалась она думать только о радости и, счастьи кузины, но мысль, что она будетъ теперь разлучена съ той, которую любитъ больше самой себя, раздирала ея душу.

Прибывши въ великолпный домъ, наслдница котораго на всегдапоселилась въ отеля Блевалей, мадмоазель де ла Пейроньеръ простилась съ своимъ вотчимомъ и удалилась въ свои комнаты.

— Дождетесь вы тетушки? спросила Аполлина дядю.— Остаться мн съ ними?

— Нтъ, ложись спать, отвчалъ ей Дюбуръ.— День былъ утомительный и печальный, прибавилъ онъ, съ глубокимъ вздохомъ.

— Но Фелисите счастлива, отвчала ему Аполлина, пожимая его руку.

— Дай Богъ, чтобы это счастье не рушилось, сказалъ онъ.— Это утшило бы меня въ разлук.

— О, вы и тетушка будете часто ее видть, сказала бдная Аполлина, и подумала: ‘а я буду лишена этого счастья’.

Дюбуръ не отвчалъ, онъ поцаловалъ ее и ушелъ къ себ.

Аполлина посмшила въ свою комнату, въ которой съ самого дтства жила съ Фелисите, уславши горничную, она бросилась въ кресло и дала волю слезамъ. Теперь ей позволено было проливать ихъ, жизнь, казалась ей, кончена, радости исчезли, — изчесзли на всегда. Она оглядывала пустую комнату, повторяла глухимъ голосомъ: ‘Фелисите! Фелисите!’ и Фелисите не отвчала: ‘я здсь’.

Взглянувши нечаянно на кресло, на которомъ лежало платье, которое сбросила съ себя Фелисите, одваясь къ внцу, Аполлина бросилась цаловать это платье, косынку, поясъ, носившіе еще, казалось ей, слды той, которую облекали такъ недавно. Она открыла фортепьяно и попробовала съиграть пьесу, въ послдній разъ игранную Фелисите, но голова ея опустилась, и она воскликнула рыдая: ‘о! сестра моя! сестра моя! кто возвратитъ мн мою сестру?’ Въ такомъ состояніи пробыла она до возвращенія мадамъ Дюбуръ. Она подбжала къ окну, выходившему на дворъ, и при свт факела въ рук одного изъ трехъ лакеевъ, соскочившихъ съ запятокъ, увидла, какъ вышла тетка ея изъ кареты и медленно, съ опущенною головою, начала подниматься по лстниц.

— И она печальна, и она несчастна? подумала Аполлина: — Какъ будутъ они жить безъ Фелисите?

Этой мысли было довольно, чтобы заставитъ ее забыть собственное горе. Она ршилась постараться скрыть свою скорбь, чтобы не увеличивать скорби дяди и тетки,— посвятить свою жизнь на ихъ утшеніе, возвратить имъ, хоть отчасти, счастье — словомъ, замнить имъ Фелисите. Но какъ замнить ее? думала она: — Фелисите была весела, любезна, а я печальна и задумчива, я не могу ихъ забавлять. Что длать! попробуемъ, за обдомъ надо болтать, ввечеру играть съ дядюшкой въ шахматы, читать тетушк книги — словомъ отгонять отъ нихъ мысль, что Фелисите нтъ и не будетъ уже съ ними. О, если бы мн удалось заставить ихъ улыбаться!

Въ это время она взглянула нечаянно въ зеркало, она была блдна, какъ смерть, глаза красные, опухлое отъ слезъ.

‘О!.. это надо отъ нихъ скрыть, подумала она.— Это ихъ убьетъ. Они дожили до старости и не привыкли къ горю.

Аполлина поспшила лечь. Усталая тломъ и душою, она скоро заснула, и хотя на другое утро Фелисите не откликнулась на призывъ она подавила въ себ первое движеніе грусти, вспомнивши о тхъ, которые замнили ей отца и мать.. Она позвонила, одлась и пошла къ тетк.

Мадамъ Дюбуръ едва отдохнула. Дюбуръ, не желая встртить ее съ печальнымъ лицомъ и высказать ей, можетъ быть, множество тревожныхъ мыслей, приказалъ сказать ей, что онъ уже легъ, и мадамъ Дюбуръ, оставшись одна, провела ночь, волнуемая предчувствіями, странно противорчившими предшествовавшей радости.

Аполлина застала ее одну: она сидла у столика, опустивши голову на руку и погрузившись въ грустное раздумье.

— А, это ты, дочь моя, сказала она, увидвши племянницу.

Она рдко называла её дочерью, и глаза Ааоллины наполнились при этомъ слов слезами. Да! это была печальная истина: она одна осталась утшеніемъ въ старости для своихъ благодтелей. Она подошла къ мадамъ Дюбуръ и поцаловала ей руку. Тетка обняла ее.

— Я надюсь на тебя, Аполлина, сказала она. — Постарайся разсять дядю, надо его заставить забыть, сколько это возможно, что Фелисите уже не съ нами.

И мадамъ Дюбуръ залилась слезами.

Аполлина имла довольно твердости не заплакать вмст съ нею и около часу утшала, сколько могла, тетку. Она говорила ей о счастьи молодой женщины соединившейся съ избраннымъ своего сердца, о томъ, что жизнь въ большомъ свт гармонируетъ съ наклонностями Фелисите,— словомъ, обо всемъ, что говорила она со вчерашняго дня самой себ, стараясь утшить себя въ гор.

Самоотверженіе, если оно иметъ цлью покой и счастье тхъ, кого мы любимъ, даетъ намъ какую-то волшебную силу, поддерживающую въ насъ бодрость. Несмотря на то, что дядя и тетка не могли взять ее съ собою, похавши къ Фелисите на другой день сватьбы, Аполлина не падала духомъ ни въ этотъ день, ни въ слдующій, въ который ничего, не было слышно о Фелисите ‘А! подумала она наконецъ, ушедши ввечеру къ себ въ комнату: — какъ это она не вздумала написать мн строчки? одно слово осчастливило бы меня? И слезы ручьемъ, потекли изъ ея глазъ.

Наконецъ, на третій день посл сватьбы, мадамъ Дюбуръ оказала по утру, что Фелисите прійдетъ къ обду. Съ этой минуты Аполлина была какъ въ лихорадк. Она ходила по комнатамъ, безпрерывно смотрла на часы, считала минуты и повторяла, съ страшно бьющимся сердцемъ:

— Скорою прідетъ.

Наконецъ пробило полдень, и карета молодой маркизы въхала на дворъ. Аполлина, бывшая въ это время въ своей комнат, осталась какъ пригвожденная къ стулу, вскор потомъ послышался знакомый голосъ:

— Аполлина! Аполлина!..

И Фелисите бросилась въ объятія кузины.

— Ты здсь! наконецъ-то! говорила, обнимая ее, Аполлина.— Садись же, дай на тебя взглянуть. О, если бы ты знала, какъ хотлось мн тебя увидть!…..

— Вчера мн невозможно было пріхать, отвчала Фелисиуе, осыпая поцалуями лобъ и щеки своей кузины, — Маркизъ узжаетъ черезъ три дня, мы давали большой обдъ его полковнику и офицерамъ его полка, которые еще въ Париж, ввечеру была музыка, а по утрамъ — ты не можешь себ представить, какъ уходитъ по утрамъ время съ этими обойщиками, разными магазинщиками и швеей, которая шьетъ мн платье для двора? въ три дни некогда было духъ перевести.

— Знаю, знаю, отвчала Аполлина: — но вдь все это теб нравится?

— Я никогда еще не была такъ счастлива, отвчала Фелисите съ лицомъ, сіяющимъ отъ удовольствія. — Маркиз хочетъ, чтобы я тратила сколько мн угодно денегъ, онъ предоставилъ мн полное право распоряжаться какъ мн угодно моими людьми, комнатами, лошадьми, экипажемъ, — словомъ, онъ хочетъ, чтобы я была у себя также свободна, какъ онъ у себя.

— У себя! произнесла Аполлина съ удивленіемъ.— Да разв вы живете не вмст?

— Разумется, нтъ, отвчала Фелисите.— Это водится только у мелкихъ буржуа. Теща сказала мн это съ перваго же дня и я нисколько не удивилась, что мои комнаты совершенно отдльны отъ комнатъ моего мужа.

— Такъ ты видишься съ нимъ столько же, сколько и до сватьбы? спросила Аполлина.

— Ну, нтъ! отвчала Фелисите, немного покраснвши: — но днемъ онъ такъ занятъ, что мы почти не видимся.

— Но ты его любишь по прежнему?

— Гораздо больше, сказала живо Фелисите.

— А онъ?

— Онъ никогда не былъ со мною такъ любезенъ, какъ съ тхъ поръ, какъ я сдлалась его женою.

— Это меня радуетъ, сказала Аполлина, заключая кузину въ свои объятія.— Твое счастье утшитъ меня во всемъ, я чувствую, что мн почти не видать тебя!

— Что ты это говоришь? возразила Фелисите: — что можетъ насъ разлучить?

— Я сама такъ думала, отвчала Аполлина: — но ты живешь не въ своемъ дом.

— Мы обдаемъ у тещи, это правда, сказала Фелисите: — но я уврена, что ты можешь прізжать къ ней обдать съ папенькой и маменькой, когда теб вздумается.

— Маркиза ни разу не просила ихъ привезти меня съ собою, отвчала Аполлина, гордость которой уступила другому, сильнйшему чувству: во всякомъ другомъ случа она не удостоила бы вниманія пренебреженіе къ ней маркизы.

— Она пригласитъ тебя, пригласитъ, сказала Фелисите.— И, кром того, ты можешь прізжать ко мн по утрамъ, а я, какъ только удетъ мой мужъ, буду проводить у васъ цлые дни.

— Это дло другое, сказала, обнимая ее, Аполлина. Лицо ея снова просіяло радостью, между тмъ какъ Фелисите разсказывала ей тысячи подробностей о жизни вельможъ,— подробностей, совершенно неизвстныхъ семейству Дюбура.

Все радовало Фелисите. Титло маркизы, право румяниться, которымъ ока начала пользоваться очень усердно, обширное помщеніе, занимаемое ею въ отели, многочисленное общество въ салон тещи, занимавшее ее какъ любительницу новыхъ лицъ, и въ особенности потому, что изящныя манеры и лоскъ хорошаго тона, совершенно до тхъ поръ ей незнакомые, представляли ей образцы, съ которыми ока надялась скоро поравняться.

Аполлина слушала ее съ удовольствіемъ, неизмннымъ при вид радости на лиц кузины. Она удивилась сначала, что, исчисляя свои наслажденія, Фелисите почти не упоминала объ Огюст де Блевал, объ избранномъ своего сердца, безъ котораго она не могла, по ея словамъ, жить, но, поставивши себя на ея мсто (что всегда легко для одаренныхъ воображеніемъ) она подумала: ‘ему одолжена она всми этими удовольствіями, имъ она счастлива, и мысль о немъ не покидаетъ ея, когда она говоритъ о своемъ счастьи’.

Этотъ день былъ днемъ блаженства для Ааоллины. Но слдующіе не соотвтствовали ему. Фелисите была представлена ко двору, Фелисите была эанята туалетомъ, Фелисите должна была сдлать съ тещею сотни визитовъ, и больше недли не являлась къ родителямъ. Только разъ мадамъ Дюбуръ удалось захватить ее въ отели въ ту самую минуту, когда она собралась хать съ визитами, которые должны были продлиться до ночи, — и мадамъ Дюбуръ возвратилась домой съ извстіемъ, что Фелисите не можетъ назначить день, когда прідетъ къ нимъ.

Прожить недлю, не видавши Фелисите,— это было выше силъ Аполлины. Ею овладла смертельная тоска. Часы, которые проводила она въ своей опуствшей комнат, приводили ее въ отчаянье, и страшное усиліе, съ которымъ она старалась скрыть грусть свою въ присутствіи дяди и тетки, кончилась тиъ, что она заболла горячкой и слегла въ постель.

Докторъ объявилъ , что она больна очень опасно. Дйствительно, въ тотъ же вечеръ появился сильный бредъ и другіе очень неблагопріятные симптомы.

Нельзя выразить, какъ были огорчены Дюбуръ и жена его мыслью о возможной потер Аполлины, ихъ любимицы, ихъ ‘второй дочери’, скорбь ихъ раздляли вс домашніе, и даже мадмоазель де да Пейрояьеръ оказалась не совсмъ нечувствительною къ опасности, въ которой находилась бдная двушка.

Этотъ случай оторвалъ молодую маркизу отъ ея удовольствій. Маркизъ два дня тому назадъ отправился во Фландрскую армію, и она собиралась ухать съ тещею въ деревню, гд он намревались провести лто, когда нсколько строкъ, написанныхъ матерью, погрузили ее въ отчаяніе.

Едва сказавши слова два маркиз, она полетла къ родителямъ и явилась къ нимъ страшно разстроенною: она рыдала дорогою такъ сильно, что тронула бы каменное сердце. Привыкшая къ счастью съ самого дтства, она въ первый разъ испытала горе: смерть грозила лишить ее подруги, и она незнала мры ни въ радости, ни въ скорби. Аполлина не узнала ея, лицо ея горло, сверкающіе глаза были неподвижны и страшны, Фелисите ужаснулась и объявила, что не выйдетъ изъ ея комнаты, пока опасность не миновалась, три ночи и три дня не отходила она отъ постели больной, ухаживая за нею съ неутомимостью отчаянья.

Мадамъ Дюбуръ, несмотря на свои лта и слабое здоровье, тоже и день, и ночь не покидала больной. Дюбуръ безпрестанно навщалъ ее, всякій разъ ожидая найти въ комнат бездушное тло. Наконецъ де ла Пейроньеръ тоже навдывалась къ Аполлин довольно часто, въ особенности затмъ, чтобы уговаривать молодую Маркизу отдохнуть. Но Фелисите не видла и не слышала ничего, кром своей милой Аполлины, то бредившей, то лежавшей безъ движенія, въ состояніи, близкомъ къ агоніи.

На третій день горячка утихла. Фелисите показалось, что рука Аполлины, которую она не выпускала изъ своей, какъ будто желая удержать готовую улетть душу, не такъ горяча. Глаза больной показались ей при слабомъ свт свчи не такъ дики, и вдругъ Аполлина произнесла слабымъ, но внятнымъ голосомъ:

— Тетушка!

— Я здсь, душа моя! отвчала мадамъ Дюбуръ. бросаясь къ больной.

— А меня ты узнаешь? спросила Фелисите.— Скажи, скажи, что ты меня узнаешь.

Небесная радость блеснула въ полупотухшихъ глазахъ Аполлины, она протянула руки къ молодой маркиз, но вдругъ он упали, и она лишилась чувствъ.

— Умерла! сказала мадамъ Дюбуръ въ отчаяньи.

— Нтъ, нтъ! отвчала Фелисите, дрожа отъ страха.

Она припала къ кузин, и голосъ и слезы ея оживили ее какъ будто волшебною силой.

— Это ты, ты? проговорила Аполлина, раскрывая глаза.— Дай мн на тебя взглянуть.

— Она не отходила отъ тебя цлыхъ трое сутокъ, сказала мадамъ Дюбуръ.— Но если ты хочешь, чтобы она осталась, то должна успокоиться и молчать, пока не прідетъ докторъ.

Аполлина протянула одну руку тетк, а другою сдлала Фелисите знакъ ссть возл нея, и начала глядть на нее съ ангельскою улыбкою.

Вскор потомъ пріхалъ Буваръ {Знаменитый въ то время докторъ.} и, удивленный и обрадованный въ положеніи больной, объявилъ, что она спасена.

— Спасена! спасена! воскликнула Фелисите, бросаясь къ нему на шею.

— Да, маркиза, отвчалъ Буваръ.— Природа помогла врачу, какъ часто случается съ молодыми паціентами. Вс дурные симптомы исчезли. Теперь нуженъ только покой, и она скоро оправится.

Дйствительно, черезъ недлю Аполлина встала. Фелисите провела все это время у нея, и это немало способствовало ея выздоровленію. Нельзя выразить словами восторга Дюбура, жены его и Фелисите, когда они снова увидли Аполлину за своимъ столомъ. Ко всеобщему удивленію, она замтно выросла, это была уже не та двушка, которой давали не больше двнадцати лтъ. Высокій ростъ, грація движеній, и лицо, не утратившее, своей красоты отъ блдности.— слдствія болзни, — длали изъ племянницы Дюбура одну изъ очаровательнйшихъ женщинъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

IX.
БРАКЪ ВЪ 1747 ГОДУ.

Черезъ нсколько дней, Фелисите, совершенно уврившись въ спасеніи Аполлины, согласилась возвратиться въ своей тещ, и ухала съ нею въ Блеваль, прекрасное родовое помстье во ста льё отъ Парижа. Все новое было очень по душ Фелисите: она сулила себ много удовольствія отъ деревенской жизни, особенно зная, что детъ въ деревню съ женщиной, ненавидящей одиночество и скуку, и слдовательно найдетъ, по всей вроятности, въ прекрасномъ замк вс развлеченія Парижа.

Маркиза не надялась, чтобы невстка подарила ее въ этомъ году внукомъ. Это приводило ее въ отчаянье, потому что герцогъ де Круасси ни въ чемъ не перемнилъ своихъ поступковъ посл сватьбы внука и равно посщалъ и ласкалъ Гланденовъ и Блевалей. Фелисите мало заботилась объ этомъ старик, онъ наскучалъ ей, а ухаживанье маркизы было вовсе не въ ея дух, такъ что она едва ее слушала, когда ей приходило въ голову заводить съ невсткой рчь о важномъ предмет. Фелисите знала, что будетъ когда нибудь владть милліонами, и не понимала, что ей за надобность стснять себя ради пріобртенія одного или двухъ лишнихъ. Къ несчастію, и уваженіе ея къ мадмоазель де ла Пейроньеръ очень уменьшилось съ тхъ поръ, какъ она познакомилась со многими придворными дамами. Благородная сестра казалась ей теперь немножко провинціальною, и это лишало маркизу еще одного средства имть вліяніе на невстку, капризы которой легко могли столкнуться съ ея страстью къ господству, потому что маркиза надялась подчинить своей вол Фелисите также, какъ подчинила безпечнаго ея мужа.

Между тмъ какъ замокъ Блеваль, открытый для блестящаго сосдства, сдлался центромъ разныхъ праздниковъ и изящнаго общества, Аполлина была счастлива увренностью въ любви той, которую сама любила выше всего въ мір. Два раза въ недлю она писала и молодой маркиз, давая ей отчетъ въ малйшихъ событіяхъ ихъ семейной жизни, и при всякой радости повторяла: ‘Фелисите узнаетъ объ этомъ черезъ нсколько дней.’

Фелисите писала гораздо рже, но описывала столько развлеченій въ замк, полномъ гостей, и столько поздокъ въ окрестности, что Аполлина очень ясно видла, почему она не можетъ писать чаще, и очень ловко извиняла ее передъ издамъ Дюбуръ, когда та говорила иногда, оскорбленная слиткомъ долгимъ молчаніемъ: ‘она насъ совсмъ забыла’.

Что касается до мосьё Дюбура, то онъ очень хорошо предвидлъ, что свтскія удовольствія совершенно отвлекутъ Фелисите отъ семейства, и не удивлялся, долго не получая извстій изъ Блеваля. Любимою мечтою его было выдать дочь свою за человка, который согласился бы жить у него въ дом, любовь и мадмоазель де ла Пейроньеръ разрушили этотъ планъ, и съ тхъ поръ онъ только минутно и урывками наслаждался счастьемъ отца.

Благодаря этому положенію длъ, онъ и жена его съ каждымъ днемъ все больше и больше привязывались къ Аполлин. Удовольствіе жить съ племянницей не только вознаграждало Дюбура за скуку житъ съ падчерицей, но даже и мадамъ Дюбуръ, невольно сравнивая иногда любезность Аполлины съ сухостью своей дочери, не смла спросить себя, кто изъ нихъ ей миле.

Но тихую радость ихъ возмущала иногда мысль, что и Аполлину придется выдать за мужъ и испытать, можетъ быть, горечь новой разлуки. Несмотря на то, однако же, Дюбуръ говорилъ всмъ и каждому, что даетъ за ней богатое приданое, и питалъ въ тайн надежду, что любимая мечта его осуществится по крайней мр при замужств Аполлины, т. е., что племянница не выдетъ изъ его дом.

Аполлин наступилъ шестнадцатый годъ. Она была увлекательно хороша собой, цвтъ лица, нсколько блдный, отличался свжестью листьевъ блой розы, большіе голубые глаза и кроткая улыбка сіяли умомъ и добротою, туча пепельно русыхъ волосъ волновалась вокругъ лица и ниспадала на алебастровую шею. Талья была замчательно гибка и стройна.

Красота и деньги не замедлили собрать вокругъ нея толпу искателей ея руки, но, хотя мосьё и мадамъ Дюбуръ находили многихъ изъ нихъ достойными Аполлины, никому не удалось, однако же, получить согласія двушки, а дяд и тетк немного стоило предоставить ей въ этомъ отношеніи полную волю. ‘Она еще такъ молода,— говорила мадамъ Дюбуръ — что можетъ выбирать , и если она счастлива съ нами, такъ пусть съ нами и живетъ’

Дйствительно, Аполлина наслаждалась въ это время тмъ невозмутимымъ счастьемъ, которое дается намъ въ удлъ только на короткій срокъ. Любимая всми, кто ее окружалъ, она находила невыразимое удовольствіе угождать дяд и тетк, утшать ихъ на старости лтъ. Богатство позволяло ей удовлетворять великодушнымъ порывамъ своего сердца. Въ часы отдыха она съ успхомъ занималась искусствами, и каждый день приближалъ ее къ тому часу, когда Фелисите прідетъ на зиму въ Парижъ.

Зима пройдетъ, казалось, въ праздникахъ. Армія возвратилась въ столицу посл одной изъ блистательнйшихъ кампаній, и герой войны, маркизъ де Саксъ, долженъ былъ пріхать ко двору съ многими офицерами на торжество по случаю бракосочетанія дофина. Маркизъ де Блеваль, любимый королемъ, уважаемый маршаломъ за храбрость и усердіе, конечно, воспользуется минутою свободы, а жена и мать не могутъ не пріхать къ нему въ столицу.

Итакъ, Аполлина безъ удивленія, но съ неописанною радостью увидла однажды поутру Фелисите входящею къ ней въ комнату. Молодая маркиза была свжа и мила, какъ нельзя больше. Живя среди блестящаго общества, она пріобрла много развязности. Съ веселостью, пробужденной пріятными воспоминаніями, отдала она отчетъ кузин обо всхъ балахъ, спектакляхъ, кавалькадахъ, охот, и, главное, многочисленныхъ побдахъ, одерживаемыхъ ею каждый день.

Аполлина была слишкомъ тронута чистосердечностью разсказа и не могла сдлать строгаго замчанія, но сказала:

— А, кокетка! А общала исправиться!

— Что длать! я сочту себя безобразною старухой, если за мной не будутъ ухаживать

— И ты не боишься, что это не понравится твоему мужу?

— Напротивъ того.

— Какъ напротивъ?

— Да такъ, разъ какъ-то Огюстъ купилъ дорогую лошадь и сказалъ мн, что онъ пріобрлъ ее потому, что ее торговали очень многіе, и что онъ вообще дорожитъ вещами тмъ больше, чмъ больше цнятъ ихъ другіе, Я и заключила изъ этого, что чмъ больше будетъ у его жены обожателей, тмъ миле будетъ она въ его глазахъ.

Аполлина расхохоталась, Фелисите тоже.

— Согласись, что это съ твоей стороны ужь слишкомъ много смиренія — сравнивать себя съ лошадьми маркиза, сказала Аполлина: — изъ словъ его нетрудно вывести ложное заключеніе.

— Все равно, возразила Фелисите: — Огюстъ слишкомъ добръ и не станетъ отъ меня требовать, чтобы я скучала со стариками, а молодежь не можетъ же за мной не волочиться.

— Вотъ чего я не поникаю, сказала Аполлина.— Вдь вс знаютъ, что ты вышла по любви. Огюстъ очень милъ.

— Да, это правда, вс женщины отъ него безъ ума, и мы съ тещей часто этому смемся. Она мн назвала нкоторыхъ, которыя безъ памяти въ него влюблены, чтожь, это понятно: онъ такъ увлекателенъ, я сама, глядя на него сегодня поутру….

— Такъ онъ возвратился?

— Да. А я теб не говорила?

— Нтъ.

— Возвратился, и милъ, какъ никогда, въ восторг, что очутился опять въ Париж, съ нами. О, я уврена, что я ему нравлюсь, что онъ меня любитъ, и если бы не было смшно являться въ общество съ женою, мы часто вызжали бы вмст.

— Смшно являться съ женою! повторила Аполлина въ совершенномъ изумленіи.

— Да. Вотъ отъ этого-то ты и не можешь понять моего новаго положенія. Когда мы говоримъ о женатыхъ людяхъ, ты воображаешь себ, что они живутъ какъ папенька съ маменькой! Но вдь они мщане, а у насъ это ведется не такъ. Мы съ маркизомъ встрчаемся только случайно, гд нибудь на бал или въ театр, а дома у насъ у каждаго своя половина, свои экипажи, своя прислуга. Наши комнаты одна отъ другой очень далеко. Иногда это бываетъ неудобно, но теща моя говоритъ, что такъ водится

— Странные обычаи! сказала Аполлина.— Такъ у молодой женщины нтъ въ свт руководителей?

— Зато у всхъ придворныхъ дамъ есть любовники, отвчала, смясь, Фелисите.

— Ты, однако же, не будешь имъ подражать, надюсь? сказала Аполлина, сжавши ее съ какимъ-то ужасомъ въ своихъ объятіяхъ. Какъ бы ни былъ испорченъ этотъ большой свтъ, невозможно, чтобы въ немъ не уважали добраго имени и добродтели женщины.

— Ты можешь быть спокойна, сказала Фелисите: — мужъ мой въ моихъ глазахъ красиве всхъ другихъ мужчинъ, и, кром того, я ни шагу не длаю безъ тещи.

— Въ самомъ дл?

— Да. Это тоже такъ водится, покамстъ у новобрачной нтъ дтей. Признаюсь теб, это мн не нравится, потому что я вчно должна сообразоваться съ волею маркизы, а она страшно властолюбива, она управляетъ всмъ, до послднихъ мелочей, въ отели. Ты можешь себ представить, что это мн вовсе не по сердцу, потому что я привыкла дома слушаться только себя.

— Да, да, понимаю, сказала Аполлина.

— Что она проживаетъ наше состояніе, продолжала Фелисите.— это мн все равно, со времени кончины своего мужа она никогда не отдавала отчета сыну, и я даже не знаю, что сдлала она съ моимъ приданымъ.

— Мужъ твой, вроятно, это знаетъ.

— Ничуть. Впрочемъ, для насъ это совершенно все равно, потому что она даетъ намъ денегъ сколько мы хотимъ, несносно мн только то, что я ничего не могу длать по своему, а должна оставаться въ Париж или хать въ Версаль, какъ ей вздумается, — тащиться съ ней въ театръ, когда мн хотлось бы въ гости, и въ гости, когда хотлось бы въ театръ. Чего бы я не дала, чтобы имть ребенка!

— Однако же, сказала Аполлина: — безъ этого жизнь въ отел Блеваля теб нравится?

— О, разумется, маркиза любитъ общество. Она въ восторг, что до сихъ поръ еще брильируетъ въ салонахъ, подаетъ тонъ и, главное, въ большой сил у министровъ и при двор. Для старухи она въ довольно блестящемъ положеніи, и она не пожалетъ ни трудовъ, ни издержекъ, чтобы сохранить его. Если ея дти и не имютъ воли, то по крайней мр веселятся.

— Мадмоазель де ла Пейроньеръ всегда говоритъ намъ о ней, какъ о примрной матери.

— Это правда. Она только и думаетъ, что о повышеніи сына. Она гордится его красотою, умомъ, храбростью, онъ, кажется, единственное существо въ мір, къ которому она питаетъ любовь. Отъ этого-то Огюстъ ей такъ и покоренъ. Любовь матери трогаетъ его такъ сильно, что онъ слушается ее во всхъ важныхъ случаяхъ, и я не была бы его женою, если бы маркиза не выбрала меня въ невстки.

Глаза Аполлины сверкнули удовольствіемъ.

— Вотъ что много говоритъ въ пользу твоего мужа! сказала она.— Мн нравится, что молодой человкъ, ведущій такую разсянную жизнь, не утратилъ способности чувствовать и цнить глубокую любовь. Это ручается мн за твое счастье, если маркизъ увренъ въ твоей любви, и….

Приходъ мадамъ Дюбуръ прервалъ ихъ разговоръ, оставившій въ душ Аполлины нсколько пріятныхъ мыслей, перемшанныхъ съ живымъ безпокойствомъ.

Въ эту эпоху, чистые нравы находили себ убжище больше въ мщанскомъ кругу и въ провинціи, и бывшій содержатель кофейной, также мать и кроткая жена его, молодость которой протекли въ уединенномъ замк, сохранили самыя строгія понятія о чести. Ни за что на свт мадамъ Дюбуръ не сблизилась бы и не принимала бы у себя женщины дурного поведенія. Ея образъ жизни, ея разговоры внушили племянниц, что величайшая доблесть женщины состоитъ въ незапятнанномъ имени, и Аполлина считала супружескую врность первою добродтелью своего пола.

Она уже нсколько разъ замчала равнодушіе, съ которымъ втренная Фелисите смотритъ на поведеніе знатныхъ дамъ. Сначала она приписывала это добродушію и снисходительности кузины, но услышанное ею теперь напугало ее до невыразимой степени.

Дружба къ сестр, въ которой сосредоточивалось почти все ея существованіе и которая была источникомъ ея живйшихъ наслажденій, не могла ее ослпить. Она знала, что въ молодой маркиз нтъ энергіи, которая помогаетъ человку бороться противъ дурного примра, напротивъ того, она знала, что все окружающее длаетъ на нее впечатлнія больше, нежели на кого нибудь другого. Что же будетъ слдствіемъ знакомства ея съ безнравственными женщинами? Не увлекутъ ли ее въ бездну собственнная легкомысленность и равнодушіе общества къ хорошему поведенію?

Видя, однако же, что она не утратила доврія Фелисите, Анеллмна надялась, что ей удастся останавливать чувства, способныя испортить сердце кузины: большая привязанность воображаетъ себя очень сильною. Власть Фелисите надъ Аполлиной ручается, казалось, за власть Аполлины надъ Фелисите. Постоянный надзоръ, кроткіе совты и, всего больше, страхъ молодой маркизы утратить уваженіе сестры, — все, казалось, будетъ содйствовать ея намренію оградить кузину отъ порока, прикрытаго блестящею наружностью, и сдлаться ея ангеломъ хранителемъ среди испорченнаго свта.

Съ этой минуты Аполлина не пропускала случаевъ высказывать свое отвращеніе къ нкоторымъ правиламъ и поступкамъ, которыя начинали уже казаться кузин ея очень обыкновенными, и тамъ какъ рчи ея были запечатлны особою веселостью, то Фелисите слушала ее всегда съ удовольствіемъ, безъ скуки и недоврчивости. Фелисите отвчала только иногда:

— Все это совершенно справедливо, но скажи ты это въ обществ, такъ тебя сочтутъ за дуру.

Къ несчастію, эти tte—tte, въ которыхъ маркиза возвращалась къ невиннымъ радостямъ своего двичества, сдлались вскор очень рдки. Въ Версали начались праздники, и маркиза де Блеваль была приглашена вмст съ своею тещей. Во избжаніе непріятности здить туда почти каждое утро въ придворномъ плать, маркиза приняла предложеніе одной своей родственницы, придворной дамы, поселившейся въ Версали, въ двухъ комнатахъ, которыми она могла располагать. Она помстилась тамъ съ Фелисите и, потснившись дать мсто еще искусной горничной и безсчетнымъ коробкамъ съ туалетными принадлежностями.

Фелисите, къ великому своему удовольствію, была увлечена вихремъ забавъ, не дававшихъ ей опомниться. Въ продолженіи трехъ недли Аполлина и мадамъ Дюбуръ получили отъ нея строчки три или четыре, въ которыхъ она извщала ихъ наскоро, что ей некогда писать, потому что дни ея летятъ какъ молнія.

Аполллина безпрестанно спрашивала, долго ли еще продлятся при двор праздники., и ей сказали наконецъ, что на дняхъ будетъ данъ послдній балъ.

— Такъ мы увидимъ ее опять! сказала обрадованная мадамъ Дюбуръ, когда племянница сообщила ей эту новость.— Когда праздники кончатся, я не думаю, чтобы маркиза осталась на долго въ Версали.

— Теперь, когда этотъ скучный мсяцъ прошелъ, сказала Аполлина: — и думаю только объ одномъ: что Фелисите, врно, навеселилась до сыта. Театры, танцы, фейерверки:— она все это такъ любитъ! Если бы я желала носить знатное имя, такъ только затмъ, чтобы взглянуть на нее разъ, на блестящемъ, придворномъ бал. Она должна быть чудо какъ хороша съ этими перьями на голов….

Въ эту минуту доложили о прізд мадамъ Дюмарсе.

Мадамъ Дюмарсе была вдова сборщика податей, оставившаго ей огромное состояніе и слдовательно возможность удовлетворять главнйшей своей страсти — желанію знакомиться съ высшимъ кругомъ. Она жила ни роскошную ногу, принимала у себя артистовъ, писателей, и давала концерты, которые, и привлекли къ ней наконецъ нкоторыхъ вельможъ и даже придворныхъ дамъ.

Она вошла. Самый взысканный туалетъ скрывалъ ея лта, приближавшіяся къ пятидесяти, она пожала руку мадамъ Дюбуръ, поцаловала въ лобъ Аполлину, бросилась въ кресла и сказала:

— Какъ? Вы одн съ вашей племянницей, одн въ этотъ часъ? Неужли вы такъ проводите ваши вечера?

— Не всегда, отвчала мадамъ Дюбуръ.,— Но вечера, проведенные наедин, намъ больше всего по душ.

— Право? возразила мадамъ Дюмарсе.— Вотъ чего я не могу понять. Если бы я не принимала у себя ежедневно человкъ двадцать гостей, я умерла бы, кажется, со скуки.

— О, я никогда не скучаю съ тетушкой, сказала Аполлина: — а тетушка….

— Никогда не скучаетъ съ тобою, хочешь ты сказать? прервала ее мадамъ Дюбуръ, улыбаясь.— Это правда.

— Впрочемъ, продолжала мадамъ Дюмарсе: — то, что я сказала, не относится въ настоящему времени: теперь я все время провожу на керсадиской дорог. Праздники по случаю сватьбы дофина слдуютъ одинъ за другимъ безъ остановки, я просто измучилась.

Мадамъ Дюбуръ посмотрла на нее очень простодушно и отвчала самымъ простымъ тономъ:

— А я не знала, что вы представлены ко двору.

— Я ко Двору не представлена, отвчала мадамъ Дюмарсе сквозь зубы: — но у меня есть знакомый придворный, который снабжаетъ меня билетами въ ложи. Кстати: молодая маркиза де Блеваль длаетъ при двор блестящіе успхи, тамъ только и толковъ, что объ ея ум и красот. Она точно мила какъ нельзя больше, и одвается съ удивительнымъ вкусомъ. Третьяго дня она была одта превосходно.

Въ глазахъ Аполлины выразилось живйшее участіе.

— Вы ее видли? спросила она.

— Да, отвчала мадамъ Дюмарсе, — я ни одного разу не пропустила. Давали Кастора и Поллукса, мадмоазель Арну превзошла самое себя, она была несравненна. Дофинъ и самъ король аплодировали ей раза два или три, что и намъ дало возможность похлопать, безъ этого, вы знаете, а можетъ быть и не знаете, что въ присутствіи ихъ величествъ не позволено высказывать ни одобренія, ни неодобренія. Надо, чтобы знакъ былъ поданъ изъ королевской ложи, зато, правду сказать, мы находимъ, что спектакли при двор всегда какъ-то холодны.

Не замчая, что мадамъ Дюмарсе старается говорить въ такихъ выраженіяхъ, какія употребила бы какая нибудь герцогиня, Аполлина продолжала съ живостью:

— Кузина, я уврена, много аплодировала: она ужасно любитъ музыку Рамо. Помните, тетинька, какъ часто и какъ хорошо пла она большую арію.изъ ‘Кастора и Поллукса’: tristes apprts, pdtes flambeaux!

— Хорошо, но хуже тебя, отвчала мадамъ Дюбуръ съ откровенностью, не уменьшенной материнскимъ чувствомъ.

— А, сказала мадамъ Дюмарсе,— я и не знала, что мадмоазель Дюбуръ музыкантша. Вы поете?

— Немножко, отвчала Аполлина.

— Надо, чтобы васъ послушали у меня первые любители Парижа, продолжала мадамъ Дюмарсе.

— О, вы ея не знаете, сказала мадамъ Дюбуръ, смясь.— Она пла всегда только для меня и моего мужа, несмотря на то, что у нея превосходный голосъ и лучшіе учителя, которые гордятся ея успхами. Но что будете длать? Мы никакъ не можемъ уговорить ее пть при чужихъ.

— Ей надо непремнно переломить въ себ застнчивость, сказала мадамъ Дюмарсе: — мы назначимъ день….

— Посл, посл, прервала ее Аполлина: — черезъ нсколько мсяцевъ. Вы сказали, что Фелисите была превосходно одта. Разскажите: мн ужасно хочется узнать о ней что нибудь подробне.

— Да, изящне нельзя было одться, сказала мадамъ Дюмарсе: — платье изъ розоваго атласа, съ кружевами. Она надла вс свои брильянты, и куафферъ перемшалъ ихъ въ волосахъ съ розами, какъ нельзя лучше.

— Какъ вы счастливы, что видли ее! сказала Аполлина, не сводя своихъ глазъ съ глазъ вдовы, какъ будто въ нихъ отпечатллся образъ Фелисите.

— Досадно же, что я этого не знала, отвчала мадамъ Дюмарсе:— мн ничего не стоило бы достать лишній билетъ, и мадамъ Дюбуръ, надюсь, доврила бы васъ старинной знакомой.

— Разумется, сказала мадамъ Дюбуръ: — и вы мн сдлаете большое одолженіе, если доставите ей случай видть послдній придворный балъ, который будетъ на этой недл. Одного билета довольно: я не такъ здорова и не могу хать. Я буду совершенно спокойна, поручивши ее вамъ.

— Такъ это дло ршеное, сказала поспшно мадамъ Дюмарсе: — балъ назначенъ въ субботу, и я наканун дамъ вамъ знать, въ которомъ часу на него заду.

Аполлина не думала скрыть своей радости и горячо поблагодарила тетку и мадамъ Дюмарсе.

Къ счастью, это дло устроилось до прихода мадмоазель де ла Пейроньеръ. Иначе Аполлина была бы принесена въ жертву, потому что имя старой двы и связи ея съ женщинами высшаго круга были обстоятельствами, столь важными въ глазахъ мадамъ Дюмарсе, что она забыла бы думать обо всемъ, кром угожденія ей.

Въ разговор, немедленно завязавшемся между ними, и въ которомъ мадамъ Дюбуръ и Аполлина не принимали никакого участія, собесдницы перебрали весь дворъ: мадамъ Дюмарсе знала, по крайней мр по имени, всхъ придворныхъ. Несмотря, однако же, на то, что богатая вдова говорила о разныхъ знатныхъ особахъ, какъ будто живетъ въ ихъ кружк, мадмоазель де ла Пейроньеръ не выходила изъ холодной учтивости, оказываемой обыкновенно людямъ, съ которыми случайно познакомились, но не желаютъ сблизиться. Съ ледяною миною отказалась она отъ предложенія мадамъ Дюмарсе свозить ее съ кузиной на балъ въ Версаль. Она принуждена была даже сдлать надъ собою усиліе, чтобы не приправить своего отказа презрительною улыбкою. Гордое движеніе старой двы не ускользнуло отъ вниманія Аполлины, но не было примчено ни мадамъ Дюмарсе, ни мадамъ Дюбуръ, спокойно принявшейся во время скучнаго для нея разговора за тамбурную иглу.

Но едва только мадамъ Дюмарсе простилась, какъ мадмоазель де ла Пейроньеръ сказала какимъ-то горькимъ тономъ.

— Эта женщина, кажется, съ ума сошла, что вообразила, будто я захочу присутствовать на придворномъ бал, не на томъ мст, которое мн слдуетъ естественно занимать.

— Но вдь ко двору представляютъ, кажется, только замужнихъ, сказала кротко мадамъ Дюбуръ.

— Да, маменька, и вы видите, что, не имя возможности, участвовать въ праздник, я не хочу хать въ Версаль, хотя вс мои подруги теперь тамъ.

— Но добрая мадамъ Дюмарсе думала, вроятно, что теб любопытно взглянуть на блестящій балъ, сказала мадамъ Дюбуръ.

— Нисколько не любопытно, отвчала старая два.

— А я знаю одну молодую особу, которая не такъ равнодушна, сказала мадамъ Дюбуръ., слегка погладивши Аполлину по щек.— Вотъ она детъ.

— Она другое дло, сказала Полина.

У оскорбленной гордости есть свои техническіе термины, двадцать пять лтъ тому назадъ баронъ да ла Пейроньеръ отвчалъ на великодушное предложеніе Дюбура, желавшаго доказать ему свою признательносгь, этими же доводами. Какъ бы то ни было, улыбка, оживившая губы мадамъ Дюбуръ передъ этимъ отвтомъ, исчезла и уступила мсто вздоху, заставившему мадмоазель де да Пейроньеръ прибавить поскоре: ‘Аполлина еще дитя’, и заговорить о другомъ.

Разговоръ продолжался, благодаря этой оговорк, успокоившей только мадамъ Дюбуръ, въ него вмшалась и Аполлина, чтобы, вполн возвратить веселость тетк. Это не стоило ей никакихъ усилій, потому что дтское тщеславіе мадмоазель де ла Пейроньеръ не длало на нее никакого впечатлнія, постоянно разбиваясь объ истинную гордость ея души.

X.
ПЕРВОЕ ВПЕЧАТЛНІЕ.

Балъ, заключившій собою праздники по случаю бракосочетанія дофина, былъ данъ въ огромной зал, освщенной сотнею люстръ и окруженной тремя родами скамей, назначенныхъ для двора. Надъ этими скамьями тянулась узкая галлерея, въ которой помщались особы, не представленныя ко двору, но имвшія билеты для входа и присутствовавшія на бал какъ зрители.

Въ эту галлерею можно было входить только за долго до начала бала, и мадамъ Дюмарсе, опасаясь попасть на вторую скамью явилась первая. Она заняла очень удобное мсто между однимъ изъ своихъ родственниковъ и Аполлиною Дюбуръ, когда зала была еще совершенно пуста.

Аполлина была этому рада: это давало ей возможнооть увидть всхъ поочередно и скоре отъискать Фелисите. Вскор вошло множество женщинъ въ великолпныхъ одеждахъ, сверкающихъ брильянтами, и множество придворныхъ всхъ возрастовъ, въ богатйшихъ костюмахъ, въ числ послднихъ явился и маркизъ де Блеваль.

Маркизъ былъ, подобно всмъ приглашеннымъ танцорамъ, въ голубомъ, шитомъ серебромъ кафтан, но его нельзя было не замтить въ толп по стройности стана и благородству лица. Аполлина узнала его въ одну минуту, что’, впрочемъ, и неудивительно, потому что она только его и знала изо всей этой толпы царедворцевъ.

Мадамъ Дюмарсе, напротивъ того, называла всхъ по имени, въ мр того, какъ они входили въ залу.

— Посмотрите на герцогиню де Вилларъ, какъ она хорошо одта! А вотъ и шевалье де Креки, на прошлой недл еще онъ былъ очень боленъ, и я собиралась завтра послать узнать о его здоровь. Маркиза де Матиньонъ, надо признаться, очень дурно сегодня причесана, посмотрите, возл нея, на герцогиню де Буффлеръ: герцогиня гораздо хуже ея, а между тмъ совершенно ее затмваетъ.

Аполлина не слушала и смотрла на дверь, въ которую входили гости.

Наконецъ явилась Фелисите. На ней было платье изъ розоваго газа съ серебромъ, юбка, приподнятая съ одной стороны, была пристегнута аграфомъ изъ брильянтовъ и. персиковыхъ цвтовъ. Тже цвты украшали и ея прическу. Смуглый цвтъ ея лица выигрывалъ при свчахъ, и, благодаря стройной таль и блеску большихъ черныхъ глазъ, она была одною изъ первыхъ красавицъ на бал.

— Вотъ ваша кузина, сказала мадамъ Дюмарсе.

— Я ее уже замтила, отвчала Аполлина, глава которой блеснули радостью.— Не правда ли, она очень хороша собою?

— Прелесть какъ мила. Напрасно теща ея носитъ темный бархатъ: у нея и безъ того довольно жесткія черты.

Богатая вдова была бы, вроятно, снисходительне къ маркиз де Блеваль, если бы она не забыла, длая визиты съ своей невсткой, всхъ друзей семейства Дюбуръ. Аполлина вовсе не слышала замчанія мадамъ Дюмарсе, она думала только о томъ, какъ бы не потерять изъ виду кузины, даже появленіе королевской фамиліи едва развлекало ее на минуту, несмотря на то, что она еще никогда не видла короля. Можно себ представить, что она вовсе не замчала впечатлнія, производимаго на присутствующихъ въ зал ея собственною красотою. Множество молодыхъ людей обратили взоры свои на нее, даже женщины замчали ея, несмотря на простоту ея наряда, блое газовое платье, безъ всякихъ украшеній, и внокъ изъ блыхъ розъ на голов.

Начались менуэты. Аполлина увидла, что какой-то молодой человкъ лтъ двадцати пяти, замчательно красивый, съ мальтійскимъ крестомъ на груди, взялъ руку Фелисите и повелъ ее въ танецъ. Аполлина спросила у мадамъ Дюмарсе, кто это такой.

— Шевалье де Люссакъ, отвчала мадамъ Дюмарсе: — одинъ изъ самыхъ ловкихъ и любезныхъ придворныхъ.

— А, я очень рада, что вижу его, сказала Аполлина: — онъ мн не совсмъ чужой, мадмоазель де ла Пейроньеръ и Фелисите часто говорили о немъ какъ о лучшемъ друг маркиза де Блеваля. Онъ танцуетъ очень ловко.

— У него всевозможные таланты, сказала мадамъ Дюмарсе: — и онъ славится своими побдами: ни одна женщина не могла противъ него устоять.

‘Очень рада, что онъ задушевный другъ маркиза, подумала Аполлина въ невинности своего сердца. ‘Онъ не будетъ преслдовать Фелисите’.

Ничто не нарушало ея удовольствія, пока не составились кадрили, и толпа молодымъ людей не окружила Фелисите, стараясь сказать ей хоть по словечку. Фелисите отвчала имъ съ веселостью и непринужденностью, свидтельствовавшими, что ухаживанье ихъ ей нравится.

‘Если бы она меня замтила — подумала Аполлина — я уврена, что она не была бы такъ втрена’.

Огорченная поведеніемъ, по ея мннію, не совсмъ приличнымъ семнадцатилтней женщин, она начала разсматривать другихъ дамъ. Не безъ удовольствія замтила она, что вс он, за исключеніемъ двухъ или трехъ, очень недавно вышедшихъ за мужъ, разговариваютъ съ мужчинами очень весело и вольно.

‘Тмъ лучше — подумала она — он не осудятъ Филисите, потому что и он также втрены. Странно, однако же, что мужъ не подошелъ къ ней еще ни разу’.

Между тмъ какъ Аполлина разсматривала дамъ, и потомъ снова обратила все свое вниманіе на Фелисите, молодой человкъ, стоявшій въ зал какъ разъ противъ того мста, гд сидла Аполлина, не сводилъ съ нея глазъ на на минуту.

Къ нему подошелъ адъютантъ маршала де Виллара и, ударивши его по плечу, сказалъ:

— Что ты стоишь тутъ, Блеваль, какъ прикованный?

— Любуюсь очаровательнйшимъ существомъ, какое мн только случалось видть.

— Гд?

— Прямо противъ насъ, въ галлере, вонъ, возл дамы съ голубыми перьями на голов.

— Я долженъ теб еще двадцать пять луидоровъ въ ланскне, будемъ квиты, и я скажу теб ея имя.

— Ты ея знаешь?

— Я знаю даму, которая съ ней, красавица, врно, ея дочь. Это мадамъ Дюмарсе, вдова банкира, у которой бываютъ отличные музыкальные вечера.

— Ты у нея бываешь?

— Былъ раз. Бельзонсъ меня представлялъ.

— Разъ! Да какъ же ты не продолжалъ посщать домъ, гд живетъ такая красавица?

— Я ея не видалъ, можетъ статься, ее только что взяли изъ монастыря, чтобы выдать за мужъ.

— Ей лтъ шестнадцать, не больше. Посмотри, она свила перчатку. Что за ручка!

— А талья!

— Такъ ты говоришь: Бельзонсъ представилъ тебя къ мадамъ Дюмарсе? Здсь онъ?

— Нтъ, я думаю, онъ побоялся увлечься танцами, послдняя рана его еще не совсмъ зажила.

—.Заду къ нему завтра.

— Пожалуй, но неужели ты намренъ простоять тутъ до конца бала? Герцогиня дуетъ уже губки.

Маркизъ равнодушно покачалъ головою.

— Хотлось бы мн только, чтобы она насъ замтила, сказалъ онъ, продолжая глядть на Аполлину: — чмъ это она занята въ той сторон залы? Она глазъ оттуда не отводитъ.

— Очень естественно: он, вроятно, никогда не видали короля. Эти банкиры, несмотря на вс свои деньги, чувствуютъ, я думаю, что здсь они унижены: они неохотно являются туда, гд дворъ.

— Можетъ быть, это и правда. Мой тесть и жена его никогда туда не здятъ.

— Да, да! я и забылъ, что ты женился по расчету.

— И готовъ жениться во второй разъ. Дюбуры честнйшіе, прекраснйшіе люди, а маркиза, кром того, что богата, мила какъ нельзя миле. Я хочу, чтобы она была счастлива. Надюсь, она теперь танцуетъ, она страстно любитъ танцы.

— Она не отдыхаетъ ни минуты.

— Я тоже пойду танцовать, чтобы эти голубые глаза не лишили меня сна.

Онъ бросилъ послдній взглядъ на Аполлину и подошелъ съ адъютантомъ къ танцующимъ. Вскор они вмшались въ танцы. Они сдлали очень хорошо, что оставили свой постъ: Аполлина, по всей вроятности, не взглянула бы на нихъ ни разу, потому что страшно была встревожена одною вещью

Въ промежуткахъ танцевъ шевалье де Люссакъ подходилъ къ маркиз и ея невстк и разговаривалъ съ ними очень любезно. Подали мороженое. Фелисите взяла блюдечко и, съвши одну ложку, тотчасъ же положила ее назадъ и протянула руку, чтобы поставить блюдечко на подносъ. Лакей отошелъ между тмъ уже на нсколько шаговъ, и шевалье де Люссакъ взялъ изъ рукъ ея блюдечко, повидимому съ намреніемъ поставить его на мсто, но отойдя въ сторону и ставши такъ, что теща Фелисите не могла его видть, онъ съ жадностью сълъ мороженое, не сводя глазъ съ молодой маркизы.

Аполлина не могла разгадать, замтила ли Фелисите эту продлку. Фелисите разговаривала въ это время съ какой-то придворной дамой, и на лиц ея не выразилось ни удивленія, ни смущенія. Но сказанное мадамъ Дюмарсе о шевалье де Люссак, извстномъ соблазнител женщинъ, повергло Аполлину въ печаль, которой не могъ разсять шумъ бала. Испуганная опасностями, окружающими кузину, она негодовала на маркиза, который оставлялъ жену свою въ добычу кознямъ всхъ праздныхъ людей, занимающихся только волокитствомъ. Еще больше негодовала она на шевалье де Люссака, измняющаго дружб и готоваго обезчестить имя, которымъ онъ долженъ бы дорожить какъ своимъ собственнымъ.

Этотъ поступокъ такъ сильно противорчилъ понятіямъ Аполлины о святости дружбы, что она невольно почувствовала презрніе къ людямъ, способнымъ на такія низости.

Къ довершенію несчатія, Фелисите ни разу не взглянула на галлерею. Одинъ взглядъ ея успокоилъ бы, иди, по крайней мр, утшилъ бы Аполлину.

‘Она увидла бы — думала Аполлина — что я здсь единственно для нея. Присутствіе мое напомнило бы ей нашу дружбу, мои просьбы, ея общанія, и я прочла бы на ея лиц, что она рада меня видть’.

Эта надежда не исполнилась, около часу королевская фамилія удалилась, и толпа начала въ зал рдть.

Маркиза де Блеваль, утомленная множествомъ праздниковъ, ухала изъ первыхъ, къ великой досад своей невстки, принужденной не отставать отъ нея.

Шевалье де Люссакъ проводилъ ихъ.

Мадамъ Дюмарсе тоже не хотла оставаться до конца, говоря, что только мщане дожидаются, пока не начнутъ гасить свчей. Въ этомъ случа она сошлась въ желаніи съ Аполлиной, и он ухали черезъ нсколько минутъ посл маркизы. Аполлина возвратилась домой печальная.

Маркизъ раза два или три проходилъ, въ продолженіи вечера, мимо мадамъ Дюмарсе, но ему не удалось обратить на себя вниманіе прекрасныхъ голубыхъ глазъ. На другой день, — вещь необыкновенная, — онъ отправился къ виконту де Бельзонсу.

Виконтъ, еще сильно страдающій отъ раны, ухалъ дня за два въ полкъ, чтобы избжать соблазна парижскихъ увеселеній. Блеваль, въ вихр длъ и удовольствій, скоро забылъ мадамъ и мадмоазель Дюмарсе.

XI.
ОПЕРА.

На другой день посл бала Аполлина была невесела и утратила спокойствіе своего духа. Ее тревожила мысль о счастьи Фелисите. Тяжело было ей разсказывать мадамъ Дюбуръ о вчерашнемъ бал. Она удовлетворяла, однако же, ея любопытству, описавши ей залу, наряды и все, что касалось королевской фамиліи. Но она только мелькомъ упомянула о маркиз и вовсе умолчала о шеваль де Люссак

День казался ей безконечнымъ. Мадмоазель де ла Пейроньеръ предложила матери похать съ ней на слдующее утро сдлать кое-какія закупки, и Аполлина была рада, что ей можно будетъ провести это время наедин у себя въ комнат.

Она просидла нсколько часовъ въ праздномъ раздумь и вышла къ обду въ салонъ, вовсе не ожидая радостной встрчи съ маркизою.

— Ты не ожидала увидть меня такъ скоро? сказала, цалуя ее, Фелисите: — мы только вчера возвратились въ Парижъ, и я пріхала къ вамъ обдать.

— Это очень мило съ твоей стороны, сказала Аподлина, прижимая ее къ сердцу, которое оставили вдругъ вс опасенія.

И чего же, въ самомъ дл, было ей бояться? Фелисите радовалась, что снова увидла Аполлину, слдовательно, Фелисите не измнилась.

— А вдь я васъ цлыхъ три недли не видала, сказала маркиза, когда вс услись.

— Да, цлую вчность, отвчала мадамъ Дюбуръ.

— А я тебя разъ видла, сказала Аполлина.

— Какъ такъ?

— Да, я тебя видла третьяго дня на бал.

— Ты была на бал? съ маменькой и сестрой?

— Нтъ, безъ меня, замтила особеннымъ тономъ мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— Я была съ мадамъ Дюмарсе, сказала Аполлина: — мы сидли въ галлере, оттуда видна вся зала, и если бы ты хотя разъ подняла голову, ты сейчасъ бы меня замтила.

— Такъ ты видла, какъ я танцовала?

— Разумется.

— Какъ теб понравилось мое платье?

— Прелестно.

— Какая досада, что я не взглянула на галлерею! мы длали бы другъ другу знаки весь вечеръ.

Въ разговор и манерахъ Фелисите было что-то простодушное, дтское, уничтожавшее послдніе слды безпокойства въ душ Аполлины. Никогда еще молодая маркиза не была такъ любезна, она цаловала руки матери, обнимала сестру, была, казалось, въ восторг, что находится между своими. Радость ея была непритворна, и Дюбуръ съ наслажденіемъ любовался дочерью, жаля только, что наслажденіе это достается ему такъ рдко.

За столомъ онъ сказалъ ей:

— Ты знаешь, что мужъ твой прізжалъ ко мн какъ-то и остался обдать со мной и мадмоазель де ла Пейроньеръ? Жена гостила въ это время съ Аполлиной у нашихъ друзей жъ Орлеан.

— Да, онъ говорилъ мн, отвчала Фелисите.— Я ему на это благодарна.

— Твой мужъ прекрасный человкъ, сказалъ Дюбуръ.

— Это правда, отвчала Фелисите:— онъ только и думаетъ, какъ бы доставить мн удовольствіе. Вчера еще, возвратившись домой. и нашла у себя на туалет новый бирюзовый приборъ, удивительно красивый. Я надну его сегодня къ ужину къ Пал-Роял.

— Тамъ, вроятно, будетъ много гостей, сказала мадмоазель де ла Пейроньеръ: — я знаю больше двадцати дамъ, которыя приглашены.

— Да, только танцовать не будутъ, отвчала Фелисите.

— Чтожь, надо теб немножко и отдохнуть, замтила мадамъ Дюбуръ:— эти балы, того и жди, разстроятъ твое здоровье.

— Напротивъ того, возразила Фелисите, смясь: — я никогда не чувствую себя такъ хорошо, какъ протанцовавши дня два шли три сряду. Танцуютъ большею частью менуэты, а это неутомительно…

Менуэтъ напомнилъ Аполлин шевалье де Люссака, и, любопытствуя услышать, что скажетъ о немъ Фелисите, она тотчасъ же вмшалась въ разговоръ.

— Ты превосходно танцуешь менуэтъ, сказала она.

— Оттого, что учусь у Депре.

— Мы и кавалера твоего замтили.

— А, шевалье де Люссака, лучше его никто не танцуетъ. Ему въ первый разъ вздумалось пригласить меня, хотя онъ почти безвыходно живетъ въ отел Блеваля. Благодаря этому менуэту, я пріобрла десятка два смертельныхъ враговъ.

— Такъ съ нимъ всмъ хочется танцовать? спросила мадамъ Дюбуръ.

— Разумется, отвчала молодая маркиза: — дамы его ужасно балуютъ, я не знаю человка капризне, несносне, я въ него не влюблена, и не будь онъ другомъ Огюста, я готова сказать ему, что я его ненавижу.

Это было, вроятно правда, потому что шевалье поставилъ себ за правило до безконечности разнообразить манеру своего ухаживанья, и былъ увренъ, что сколько же полезно занимать умъ женщины, сколько и сердце.

Слова маркизы разсяли вс опасенія Аполлины: могла ли она, не знакомая съ любовью, вообразить себ, что ненавидимый легко можетъ сдлаться любимымъ?

Фелисите ухала очень рано: ей надо было заняться туалетомъ. Аполлина безъ ропота покорилась судьб своей, т. е. разлук съ сестрою на нсколько дней, но на другой же день поутру мадамъ Дюбуръ получила отъ Фелисите записку: у маркизы де Блеваль сдлалась мигрень, и она не могла хать съ невсткой въ оперу, Фелисите могла располагать ложей и пригласила своихъ родителей.

Маркиза думала, что ложа ея назначена только для высшихъ придворныхъ лицъ и согласилась на желаніе Фелисите только потому, что вмшался маркизъ, замтившій, что жена готова заплакать, если ей не удастся быть въ пятницу въ театр. Если бы ему не было необходимости ухать до завтра въ Версаль, онъ даже ршился бы, можетъ статься, явиться въ лож наедин съ женой, и скоре согласился бы показаться смшнымъ въ глазахъ публики, нежели лишить Фелисите удовольствія. Фелисите, разумется, скрыла все это отъ своихъ родителей, и такъ какъ въ лож было шесть мстъ, то Аполлина и мадмоазель де ла Пейроньеръ, очень естественно, были въ числ зрителей.

Мадамъ Дюбуръ, здоровье которой слабло въ продолженіи нсколькихъ мсяцевъ, вела жизнь уединенную и здила въ театръ очень рдко. Аполлина была въ восторг, что услышитъ музыку и проведетъ вечеръ съ Фелисите.

Молодая маркиза сла съ своими родственниками въ карету не раньше того часа, когда вс ложи были уже, по ея расчету, полны зрителей. Появленіе ея произвело эффектъ, ея нарядъ отличался изящностью, а нарядъ Аполлины простотою. Мадамъ Дюбуръ пригласила ихъ ссть впереди, и глаза всхъ тотчасъ же обратились въ двухъ красавицъ.

Фелисите была очень довольна, что привлекаетъ общее вниманіе, Аполлину оно сильно смущало. Фелисите раскланивалась направо и налво, повсюду встрчая знакомыхъ, а Аполлина устремила глаза свои на сцену и ничто въ мір не могло, казалось, отвлечь ея вниманія.

Давали балетъ ‘Четыре стихіи’. Аллегорическая пьеса эта была довольно холодна, но смсь пнія съ танцами восхищала Аполлину. Она часто говорила Фелисите въ полголоса: ‘прекрасно! не правда ли, какъ это прекрасно?’

Около, половины третьяго акта разговоры въ ложахъ прекратились, въ зал воцарилось глубокое молчаніе, и глаза всхъ устремились на сцену.

— Смотри, сказала Фелисите: сейчасъ будетъ танцовать Зефирина.

На сцену вышла маленькая, худощавая женщина, лицо которой ничмъ не было замчательно, но каждое движеніе отличалось граціей. Ее встртилъ громъ рукоплесканій. Она начала танцевать. Ножки ея едва касались пола, самыя трудные па исполняла она въ совершенств. При каждомъ движеніи ея головы или рукъ, при каждой улыбк ея восторгъ публики удвоивался. Но едва только скрылась она за кулисами, какъ вниманіе публики къ пьес исчезло, и едва ли не одна Аполлина дослушала конецъ третьяго акта.

Въ сосдней лож сидли два господина, — люди, принадлежащіе, повидимому, къ хорошему обществу, хотя Фелисите и сказала, что не знаетъ ихъ. Въ антракт одинъ изъ нихъ сказалъ другому:

— Кто ее теперь содержатъ, Зефирину?

— Съ недлю тому назадъ, отвчалъ другой, сидвшій ближе къ Аполлин: — ее взялъ маркизъ де Блеваль. Она оставила для него ла Поплиніера, который давалъ ей дв тысячи экю въ мсяцъ.

— А! возразилъ другой: — маркизъ, я думаю, платитъ меньше: но что нибудь да считаются же его молодость и красота.

Они взяли свои шляпы и вышли въ коридоръ.

Дюбуръ и жена его были, къ счастью, заняты въ это время отъискиваньемъ вера, выпавшаго изъ рукъ мадмоазель де ла Пейроньеръ, и не слышали этого разговора, но Аполлина была поражена какъ громомъ. У ней потемнло въ глазахъ, когда Фелисите, наклонилась къ ней, спросила ее шопотомъ:

— Слышала ты, что они сказали?

— Что?

— Они сдавали, что эта танцовщица любовница моего мужа.

— Эта подлая клевета, отвчала вн себя Аполлина.

— Мн уже говорили объ этомъ, продолжала спокойно маркиза: — надо спросить Огюста, правда это или нтъ. Аполлина смутилась. Она была уже въ томъ возраст, когда могла имть понятіе о любви, и думала, что любовь не можетъ существовать безъ ревности. Какъ же изъяснить равнодушіе, съ которымъ. Фелисите переноситъ такую обиду? Неужели она уже разлюбила своего мужа? Легко вообразить себ, какъ тревожила эта мысль Аполлину, но, не будучи въ состояніи объяснить себ дло сейчасъ же, она постаралась усмирить свое волненіе.

Начался послдній актъ. Сосди Аполлины не воротилась на своя мста, и она просидла до конца спектакля въ мрачномъ раздумьи, ничего не видя и не слыша.

Такъ какъ въ сняхъ было долго ожидать экипажей, — что, по словамъ Фелисите, было самою пріятною частью вечера, — то никто и не торопился. При разъзд изъ Оперы, по пятницамъ, сходился весь beau mond Парижа, и многія изъ дамъ здили въ театръ только затмъ, чтобы быть при разъзд.

!!!!!!Пропуск 69-70

получать извстія отъ сына и изъ арміи. Она ухала, не дождавшись весны.

Ухавши изъ Парижа въ такое время, когда еще никто почти и не думалъ собираться въ деревню, Фелисите, естественно, скучала деревенскою жизнью, хотя маркиза и не забыла пригласить для развлеченія кое какихъ короткихъ пріятельницъ.

Мстопребываніе, показавшееся Фелисите прошедшій годъ очаровательнымъ, стало ей противно. Она нердко проводила большую часть дня у себя въ комнат, лежа на оттоман, звая и дожидаясь, какъ благополучія, слдующаго часа. Ей и въ голову не приходило заняться чмъ нибудь для развлеченія. За полтора года, проведенные въ вихр большого свта, она до того привыкла, чтобы ее занимали другіе, что совершенно утратила способность не скучать наедин. Единственнымъ развлеченіемъ ея была переписка съ Аполлиной, и никогда не поддерживала она ее такъ дятельно. Она жаловалась ей на ненавистную жизнь въ Блевал. Но Аполлина не могла составить себ яснаго понятія о бремени праздной жизни, и слдовательно не могла оцнить этихъ жалобъ. Она посылала Фелисите вс любопытныя новыя книги и ноты, старалась занимать ее разсказами о событіяхъ въ ндрахъ семейства Дюбуръ и всего больше говорила о ребенк, который черезъ нсколько мсяцевъ появится на свтъ.

При другихъ обстоятельствахъ, маркиза де Блеваль, конечно, не забыла бы высказать свое неудовольствіе на капризы и мины невстки. Но Фелисите сдлалась существомъ столь важнымъ для счастья и поддержки имени ея сына, что она не только не ршалась потревожить ее упрекомъ, но, напротивъ того, удвоила свою къ ней внимательность и заботилась только о томъ, чтобы печаль и скука не разстроили ея здоровья. Маркиза обрадовалась, когда съ весною окрестные замки оживились пріздомъ жильцовъ. Она тотчасъ же пригласила къ себ всхъ сосднихъ дворянъ. Безконечныя развлеченія окружили Фелисите, которая скоро повеселла.

Два мсяца прошли въ увеселеніяхъ, переписка съ Аполлиной стала лниве, однажды вечеромъ, когда молодежь только что принялась за petits jeux (лтомъ въ замк не танцовали), маркиза получила почту. Въ числ пятнадцати или двадцати писемъ отъ разныхъ лицъ, она тотчасъ же узнала одно отъ мадмоазель де ла Пейроньеръ, и подошла въ уголъ къ канделябру прочитать его.

Едва только успла она пробжать первыя строки, какъ невольно вскрикнула, къ счастью, за шумомъ никто этого не услышалъ, и она поспшила спрятать вс письма и принять спокойное выраженіе лица.

Въ этотъ вечеръ ужинъ былъ поданъ раньше обыкновеннаго, и она никого не удерживала, когда гости начали разъзжаться. Фелисите оставалась еще въ зал, разговаривая съ четырьмя или пятью особами, жившими въ замк. Маркиза подошла къ ней, очень ласково сказала, что пора отдохнуть, и ушла къ себ въ комнату.

На другой день поутру маркиза вошла въ Фелютте, когда она еще не вставала, и необыкновенный приходъ ея тотчасъ же пробудилъ въ душ молодой женщины какое-то неопредленное безпокойство, выразившееся на ея лиц.

— Вы удивляетесь, что я пришла къ вамъ такъ рано, сказала маркиза, садясь возл кровати и взявши невстку за руку: я не хотла нарушить вашего сна и потому не сообщила намъ вчера свечеру непріятную новость. Отецъ вашъ боленъ, очень боленъ.

— Боже мой! воскликнула Фелисите, поблднвши: — не опасно, надюсь?

Маркиза обняла ее, посмотрла на нее печально и сказала:

— Вы должны приготовиться ко всему.

— Ко всему! повторила, вздохнувши Фелисите: — а что вы хотите этимъ сказать? Умеръ онъ? онъ умеръ?

Маркиза молча потупила глаза.

— Отецъ мой! воскликнула Фелисите въ отчаяньи: — Боже! Такъ я его больше не увижу! О, зачмъ я его оставила! Онъ умеръ не благословивши меня, не….

Ручей слезъ полился изъ ея глазъ, и рыданія не дали ей доскакать начатаго.

Маркиза больше всего боялась дурныхъ послдствій этой всти для женщины, беременной уже седьмой мсяцъ. Слезы невстки успокоили ея: горесть прорвалась въ нихъ наружу и опасность уменьшилась. Маркиза обняла Фелисите, совтовала ей скрпиться сердцемъ, напомнила ей о муж и о близкомъ разршеніи отъ бремени и позволила ей прочесть письмо мадмоазель де ла Пейроньеръ только когда она уже нсколько успокоилась.

Письмо было самое короткое, мадмоазель де ла Пейроньеръ извщала въ немногихъ словахъ, что вотчимъ ея заболлъ на прошлой недл оспой и умеръ черезъ шесть дней, а мать ея въ такомъ отчаяньи, что она не ршается оставить ее ни на минуту.

— Я ду сію минуту, сказала Фелисите, прочитавши письмо: — мн надо поспшить къ матушк… Боже мой, какъ будетъ она жить безъ него!

Маркиза тоже хотла ухать какъ можно скоре. Не зная брачнаго контракта покойника, она опасалась, чтобы большая частъ наслдства не досталась вдов. Она сказала, что готова хать сегодня же утромъ. Кликнувши въ невстк горничныхъ и приказавши имъ не покидать ея до ея возвращенія, она пошла собираться въ дорогу.

Существа безхарактерныя похожи на зеркало: они быстро длаются копіями того, что ихъ окружаетъ. Несмотря, однако же, на то, что полтора года, прожитыхъ въ большомъ свт, измнили привычный образъ мыслей молодой маркизы, зародышъ теплаго чувства еще не совершенно заглохъ въ ея сердц. Внезапный ударъ исхитилъ ея изъ свтскаго омута и воскресилъ въ ней вс лучшія чувства юности. Она перенеслась мысленно къ матери, плакала вмст съ нею и съ Аполлиной. О, какъ несчастна, должно-быть, Аполлина,— Аполлина — вторая дочь его! Фелисите никогда такъ не любила кузины. Она взывала къ ней, покамстъ горничныя надвали на нее блое платье за отсутствіемъ траурнаго, которое не предвидлось надобности брать съ собою въ замокъ.

Окончивши туалетъ, она сла къ окну, нетерпливо ожидая часа отъзда. Устремивши глаза на дорогу, по которой должны были привести почтовыхъ лошадей, она проклинала медленность прислуги. Наконецъ лошади были приведены, карета готова, и он ухали.

Фелисите на силу упросила тещу длать во семидесяти пяти миль въ день. Блдность и измнившіяся черты лица ея сильно пугали маркизу, которая заботилась только о ребенк, жизнь котораго получила теперь еще больше значенія съ ея глазахъ.

Долго хали он, и ничто не развлекало унынія Фелисите. По временамъ только, вспоминая свое дтство, мать и Аполлину, она проливала безполезныя слезы.

Путешественницы представляли рзкій контрастъ: Фелисите едва могла заставить себя отвчать на внимательность тещи, а теща притворялась сильно опечаленною, тогда какъ сердце ея трепетало отъ радости.

Маркиза строила уже планы покупки помстья поближе къ столиц, увеличенія прислуги и экипажей, новой меблировки отеля и жизни на боле богатую ногу. Все это зависло, конечно, отъ существованія слабаго созданія, плакавшаго, сидя возл нея въ карет, но она полагалась больше на время и на характеръ невстки, нежели на фразы утшенія, и продолжала думать о своихъ длахъ.

На второй день Фелисите, дйствительно, уже заговорила съ своею спутницей, и даже о постороннихъ предметахъ, маркиза воспользовалась этимъ случаемъ, чтобы отвлечь ее отъ печальныхъ мыслей и успла если не развеселить, то успокоить ее на столько, что, прибывши въ Парижъ, она чувствовала себя здоровою.

Едва только почтовая карета въхала въ отель Блеваля, какъ Фелисите приказала заложить экипажъ, и, на скоро одвшись въ черное платье, отправилась съ тещею къ матери.

Про възд въ улицу, карета ихъ вдругъ остановилась.

— Что тамъ? спросила маркиза, выглядывая изъ окна.

— Похороны, отвчала какая-то прохожая.

— Можетъ быть, тоже отецъ семейства! сказала Фелисите, горько заплакавши.

Похороны были великолпныя. Впереди шло множество священниковъ. Видно было, что хоронятъ кого-то богатаго, за гробомъ хало каретъ съ пятдесятъ, и сотни дв или три бдныхъ несли факелы {Бднымъ давали по аршину сукна, по экю въ три франка и по факелу.}.

— Должно быть покойникъ любилъ длать добро, сказала Фелисите: — я никогда не видала столько бдныхъ за гробомъ. Если бы отецъ мой не умеръ двнадцать дней тому назадъ, я подумала бы, что это его хоронятъ. Я узнаю тутъ всхъ его друзей.

— Кто нибудь изъ генеральныхъ откупщиковъ, проговорила маркиза, проклиная внутренно эту встрчу.

Наконецъ процессія прошла, и карета тронулась съ мста. Он подъзжали уже къ дому Дюбура, когда маркиза выглянула изъ кареты и невольно вскрикнула. Домъ былъ обтянутъ чернымъ сукномъ.

Фелисите, несмотря на стараніе тещи скрыть отъ нея это зрлище, замтила траурное убранство и догадалась о его причин.

— Маменька, маменька! закричала она и лишилась чувствъ.

Глубокій эгоизмъ маркизы длалъ ее обыкновенно ко всему равнодушною, но на этотъ разъ ея собственные интересы столкнулись съ чувствами Фелисите.

— Не възжать, не възжать! закричала она лакею, который соскочилъ съ запятокъ: — поди, отыщи мадмоазель де ла Пейровьеръ и скажи ей, что сестра ея здсь умираетъ.

Маркиза достала флаконъ, дала его понюхать невстк, опустила стекла кареты и задернула сторы, и распустила Фелисите корсетъ. Молодая маркиза не подавала никакого знака жизни. Нечего было и думать внести ее въ домъ отца: это значило бы удвоить ея отчаянье.

— Что тутъ длать? думала маркиза — Она умретъ.

Кучеръ придвинулъ, по ея приказанію, карету къ стн. Въ это время лакей возвратился, онъ открылъ дверцы, и женщина въ траурной одежд бросилась въ карету. То была Аполлина.

— А мадмоазель де ла Пейроньеръ почему не посмшила мн на помощь? спросила маркиза лакея.

— Меня къ ней не пустили, отвчалъ слуга: — она легла въ постель и не велла будить себя ни для кого.

Аполлина стала между тмъ на колни передъ Фелисите, осыпала ее поцалуями, звала ее отчаяннымъ голосомъ, но не плакала, потому что дожила до несчастья, незнающаго уже слезъ.

— Дайте ей понюхать соли, сказала маркиза, подавая флаконъ Аполлин, въ которой узнала двушку, виднную ею у Дюбура.

Аполлина хотла послдовать ея совту, но Фелисите сдлала движеніе, вздохнула и открыла глаза.

— Фелисите! сестрица! прошептала Аполлина.

Фелисите узнала сестру, и горесть ожила въ ней съ новою силой.

— Такъ это правда? сказала она: — и маменьки нтъ?

— Увы! отвчала Апэллина я прильнула губами къ холодной рук сестры.

— Какъ мы несчастны, Аполлина! сказала Фелисите голосомъ, заставившимъ Маркизу вздрогнуть: — плачь, плачь со мною, сестрица! Ты была тоже ихъ дочерью, теперь мы сироты.

Фелисите обвила руками ея шею и прижала ее къ груди. Маркиза поспшила перессть на переднее мсто.

— Сядьте возл нея, мадмоазель Дюбуръ, и, умоляю васъ, не покидайте ея, сказала она, помогая Аполлин ссть.

Потомъ она наклонилась къ дверцамъ и сказала:

— Въ отель, скоре!

Лошади тронулись крупной рысью.

— Ободрись, Фелисите, говорила Аполлина, прижимая ее къ себ и не замчая почти, что они дутъ: — вспомни о муж, о ребенк, о подруг твоего дтства, у которой не осталось никого кром тебя на этомъ свт.

Слезы закапали изъ ея глазъ.

Маркиза устремила свои взоры на ту, присутствіе которой разсивало отчасти ея опасенія. Она чувствовала къ ней что-то въ род признательности и видла въ ней ангела, посланнаго ей небомъ въ помощь.

— О, если бы я по крайней мр увидла ихъ передъ кончиной! сказала Фелисите, — говорили они обо мн?

— Да, они благословляли тебя до послдней минуты и молятся за тебя теперь на неб.

— За насъ, сказала Фелисите, прижимая ее къ сердцу: — ахъ, какъ они тебя любили! Завидую теб, ты не оставляла ихъ.

Аполлина подняла свои прекрасные глаза въ небу съ выраженіемъ неизъяснимой горести.

— Судьба избавила васъ отъ зрлища ихъ страданій, сказала маркиза: — теперь они покоятся въ мир….

— Много они страдали? прервала ее Фелисите, обращаясь къ Аполин.

— Нтъ, отвчала сквозь слезы Аполлина: — тетушка была вовсе безъ сознанія. Мы, разумется, ни на минуту не могли отвести ее отъ мужа, оспа пристала въ ней, и она умерла черезъ недлю посл него, въ безпамятств.

— Такъ она не узнавала ни тебя, ни сестры?

— Когда бредъ переставалъ на минуту, узнавала. Тогда она вспоминала и тебя.

— Бдная маменька! воскликнула Фелисите, припавши головою къ влечу Аполлины.

Когда они пріхали въ отель Блеваля, маркиза настояла на томъ, чтобы Фелисите вошла съ помощью двухъ лакеевъ, но Фелисите не хотла оставить руки Аполлины и, вошедши къ себ въ комнату, сказала:— теперь мы не разстанемся.

— Никогда! смазала маркиза, оправившись наконецъ отъ испуга.

— Никогда! сказала Аполлина, обнимая сестру.

XIII.
ТРАУРЪ.

Для Аполлины было тмъ боле кстати найти пріютъ у Фелисите, что смерть дяди и тетки лишила ее всхъ средствъ существованія.

Дюбуръ записалъ въ день своей сватьбы за баронессой де ла Пейроньеръ четыреста тысячъ ливровъ, которые теперь, естественно, должны были быть раздлены между ея дочерями. Кром того, на нсколько часовъ до кончины, онъ позвалъ нотаріуса и подписалъ духовную, въ которой завщалъ все свое имніе жен. Будучи увренъ, что жена не покинетъ племянницы, онъ не счелъ нужнымъ сдлать какое нибудь особенное распоряженіе въ пользу Аполлины, а мадамъ Дюбуръ послдовала за нимъ въ могилу такъ скоро, что ни успла устроить участи сироты.

Легко себ вообразить, что Аполлина, въ гор, вовсе объ этомъ не думала. Она цнила пребываніе свое въ отел Блеваль только какъ удовольствіе находиться близь Фелисите. Плача вмст съ сестрою, она плакала уже не такъ горько, и клгда ввечеру маркиза уговорила свою невстку лечь въ постель, а Аполлину проводили въ назначенную ей комнату, она заснула глубокимъ, крпкимъ сномъ, недли три не смыкавшимъ ея глазъ.

Покамстъ Фелисите и сестра ея вкушали благотворный сонъ, маркиза, извстившая уже мадмуазель де ла Пейроньеръ о похищеніи Апполины, поспшила къ своей старой пріятельниц.

Она застала мадмоазель де ла Пейроньеръ еще на ногахъ, огорченною смертью мадамъ Дюбуръ больше, нежели можно было ожидать. Маркиз не дорого стоило прикинуться глубоко сочувствующей ея горю, но вскор она заговорила о дл, исключительно занимавшемъ ея мысли.

Мадмуазель де ла Пейроньеръ только что провела нсколько часовъ съ дловыми людьми и очень хорошо знала состояніе покойнаго: посл Дюбура осталось четыре милліона и единственною наслдницею его была Фелисите, только двсти тысячъ ливровъ, какъ часть капитала мадамъ Дюбуръ, доставались строй дв.

Во всякое другое время двсти тысячъ лавровъ полказались бы маркиз суммою очень значительною, но, имя возможность располагать по своему произволу доходами съ четырехъ милліоновъ, она была уже довольно счастлива и выказала непритворное удовольствіе, что и мадмоазель де да Пейроньеръ достанется часть этого наслдства.

Он условились сократить, сколько возможно, вс формальности, и, возвратясь домой, маркиза не спала отъ радости всю ночь.

Ва другой день поутру мадмоазель де ла Пейроньеръ пріхала навстить сестру. Она вошла какъ разъ въ ту минуту, когда обойщики обивали, по приказанію маркизы, комнату Фелисите {Салонъ и спальню обивали срымъ и завшивали зеркала, последнія — чернымь. Во время траура комнаты освщали только жолтыми свчами.}, и видъ печальнаго убранства вызвалъ новыя слезы на глаза кузинъ.

Старая два тоже заплакала и сказала нсколько ласковыхъ словъ Аполлин.

— Я очень рада, мадмоазель Дюбуръ, сказала она,— что случай свелъ васъ всхъ троихъ вмст, мы можемъ съ сестрою заняться вашею будущностью. Мн очень жаль, что вашъ дядюшка и мать моя не умли сдлать никакого распоряженія въ вашу пользу, но я и Фелисите, мы были свидтелями усердія, съ которымъ вы за ними ухаживали, и должны вознаградить васъ за вашу къ нимъ любовь. Фелисите не можетъ, правда, располагать своими деньгами безъ согласія мужа, но найдетъ, я надюсь, возможность удвоить пенсію, которую я желаю вамъ назначить, чтобы вы могли жить приличнымъ образомъ въ монастыр, куда, я предполагаю, вы намрены теперь удалиться.

Никто ни словомъ не прервалъ этой рчи, но когда мадмуазель де ла Пейроньеръ кончила, Фелисите сказала съ живостью:

— Благодарю, благодарю васъ, сестрица. Я тоже хочу обезпечить будущность Аполлины: она никогда меня не оставитъ.

— Никогда! повторила мадмоазель де ла Пейроньеръ съ удивленіемъ.

— Такъ по крайней мр я желаю, сказала Аполлина, нжно глядя на молодую маркизу.— Впрочемъ, прошу васъ врить, что это желаніе не уменьшаетъ моей признательности за ваше великодушное предложеніе.

Аполлина говорила отъ души: въ предложеніи мадмоазель де ла Пейроньеръ было столько благороднаго и деликатнаго, что Аполлина была онъ глубоко тронута и считала себя ей обязанною, хотя никогда бы не согласилась получать средства къ существованію отъ старшей дочери мадамъ Дюбуръ.

— Разв вы намрены жить своимъ хозяйствомъ? спросила мадмоазель де ла Пейроньеръ маркизу.— Кажется, вы еще такъ молоды….

— Я остаюсь у тещи, прервала ее Фелисите.— Она сама просила кузину остаться здсь.

— Тмъ лучше, отвчала мадираэель де ла Пейроньеръ.— Я потому только предложила вашей кузин приличное во всхъ отношеніяхъ убжище, что не думала, чтобы она захотла жить не въ своемъ кружк.

Аполлина прижалась къ Фелисите и сказала.

— Я хочу жить съ нею, до остального мн нтъ дла.

— Желаю, чтобы вы об остались этимъ довольны, сухо отвчала мадмоазель де ла Пейроньеръ.

— А вы что намрены длать? спросила ее Фелисите.

— Я возвращусь въ Сентъ-Шамонъ, къ старымъ друзьямъ и старымъ привычкамъ, вызжать буду я только къ вамъ.

— И, надюсь, часто, сказала Фелисите, обнимая ее.— Мы назначимъ день, въ который я буду присылать за вами экипажъ, и мы будемъ обдать вмст, покамстъ я не выхожу изъ своихъ комнатъ, а потомъ у тещи. Вдь вы не откажете?

— Разумется, я уважаю маркизу, какъ нельзя больше, и совтую вамъ во всемъ слдовать ея наставленіямъ.

Аполлина была очень рада, что Фелисите развлеклась и хотя на минуту забыла свое горе. Полагая, что бесда съ мадмоазель де ля Пейроньеръ гораздо способне поддержать въ молодой маркиз душевное спокойствіе, она оставила сестеръ наедин и удалилась къ себ въ комнату.

Въ первыя дв недли Фелисите не чувствовала еще скуки уединенія, предписываемаго приличіемъ: горесть ея была еще слишкомъ жива, и присутствіе Аполлины доставляло ей удовольствіе. Она не принимала никого, за исключеніемъ сестры, тещи и герцога де Кроасси, два раза прізжавшаго навстить ее. Но на третью недлю дни начали ей казаться безконечными.

Глубокая печаль не мшала Апполин заниматься единственнымъ близкимъ ея сердцу существомъ, она очень хорошо понимала, какъ тяжела должна быть для Фелисите затворническая жизнь въ траурной комнат, и не пренебрегала никакими средствами для ея развлеченія. Она скрывала собственную печаль и заводила разговоры о постороннихъ предметахъ. Огюстъ написалъ жен нжное письмо, и Аполлина говорила ей только о его любви и о радости ихъ будущаго свиданія. Но Фелисите едва отвчала на эти слова и часто даже звала, слушая кузину.

Аполлина видла, что скука душитъ ея кузину, но, увы! она ничмъ не умла ее развлечь, и предложила наконецъ прочесть ей что нибудь.

— Ты знаешь, что книги мн всегда были скучны, сказала Фелисите.

— Это правда, подумала Аполлина.— Что же тутъ длать?

Блдность Фелисите и апатія, выражавшаяся въ чертахъ лица ея, пугали Аполлину до такой степени, что на другой день она поспшила на встрчу доктору Поти и сообщила ему свои опасенія.

— Ей надо подышать чистымъ воздухомъ, отвчалъ докторъ: — пусть здитъ подальше за городъ, это ей необходимо.

— Слава Богу, это развлечетъ ее! подумала Аполлина, провожая доктора къ кузин.

Вошла Фелистие.

Герцогъ порадовался перемн ея здоровье, къ лучшему, молодая маркиза, казалось, ожила. Она очень мило извинилась, что заставила себя ждать, и, замтивши, что Аполлина хочетъ выйти, сказала:

— Кудажь ты?

— Мадмоазель Дюбуръ, замтилъ герцогъ — и то уже принуждена была пробыть нсколько времени въ обществ старика.

Аполлина сла.

Желая удалить отъ своихъ собесдниковъ вс печальныя мысли, герцогъ говорилъ только о своемъ путешествіи, о томъ, какъ провелъ онъ этотъ день при двор, и о тысяч разныхъ разностей, изъ которыхъ склеивается свтскій разговоръ. Аполлина вмшивалась въ бесду только по необходимости, когда ее о чемъ нибудь спрашивали, и Фелисите не выказывала особенной скуки, она даже пересказала какой-то смшной случай, только что разсказанный въ салон маркизы.

Нельзя было не замтить удовольствія, съ которымъ Аполлина слушала кузину. Раза два или три она даже улыбнулась, но эти улыбки походили на лучи солнца, прорывающіеся сквозь бгущіе тучи, и лицо ея тотчасъ же принимало опять выраженіе глубиной врусти.

Герцогъ наблюдалъ ее незамтно. ‘Или я сильно ошибаюсь — думалъ онъ — или она женщина съ душою. Съ душою! это рдкость’.

Онъ просидлъ у Фелисите больше часу. Нсколько легкихъ звковъ маркизы дали ему замтить, что пора проститься. Онъ поцаловалъ руку внучк и сказалъ, обращаясь къ Аполлин:

— Надюсь, что я буду имть удовольствіе встрчать васъ и впредь. Бываете вы у маркизы?

— Не хочетъ, отвчала Фелисите: — а знаетъ, что это доставило бы мн много удовольствія.

— Теперь не могу, сказала Аполлина, удерживая свои слезы.— Клянусь теб, что не могу.

— Все семейство вооружится противъ васъ, мадмуазель Дюбуръ, сказалъ герцогъ: — и когда нибудь да придется же уступить.

Онъ ухалъ. Едва усплъ онъ выйти, какъ Фелисите бросилась на софу.

— Какъ онъ долго оставался! сказала она.

— Признаюсь теб, сказала Аполлина: — что посл всего, что ты мн о немъ говорила, я не ожидала найти въ немъ столько ума, онъ пріятный собесдникъ.

— Да, только у него такой лукавый взглядъ, смотритъ, какъ будто хочетъ увидть все насквозь.

— Тмъ лучше для тебя, возразила Аполлина.— Чмъ больше тебя знаешь, тмъ больше любишь.

— А между тмъ мн съ нимъ какъ-то неловко.

— А мн напротивъ того. Я удивилась, что присутствіе вельможи нисколько меня не смутило.

— Это оттого, что онъ вполн свтскій человкъ и уметъ себя держать.

— Но вдь и теща твоя свтская женщина, однакоже…. Нтъ, я думаю, это зависитъ отъ другого: можетъ быть, оттого, что онъ такъ безпокоится о твоемъ здоровь.

Опасаясь навести Фелисите на печальныя мысли, она ничего не сказала о похвалахъ герцога покойному Дюбуру.

— Въ послднее время онъ, дйствительно, сдлался ко мн внимательне прежняго, сказала Фелисите.— Маркиза отъ этого въ восторг: она все ждетъ, что онъ ршится наконецъ назначить Огюста своимъ наслдникомъ. Если я рожу сына, онъ не будетъ, я думаю, дольше колебаться, у другой его внучки, Гланденъ, есть только дочь, а мн, признаюсь теб, очень бы хотлось быть герцогиней.

— Такъ отчего же ты такъ мало стараешься его задобрить?

— Напротивъ того. Ты видла: я просидла съ нимъ цлый часъ, не выказывая никакой скуки, и еще воротившись изъ такого пріятнаго общества.

Эти слова сдлали на Аполлину необыкновенное впечатлніе: они удвоили ея грусть и порадовали ее тмъ, что доказывали спокойствіе Фелисите.

Она уже не въ первый разъ не гармонировала расположеніемъ своего духа съ кузиною. Никогда еще не было у нея такъ тяжело на сердц, и никогда, можетъ быть, не было ей трудне примирить благородство и строгость своего характера съ легкомысленностью кузины. У ней не достало духу продолжать этотъ разговоръ, не высказывая съ трудомъ скрываемой скорби.

Къ счастью, было уже поздно, и он простились. Удалившись къ себ въ комнату, Аполлина могла свободно предаться печальнымъ мыслямъ, безпрестанно переносившимъ ее къ смертному одру дяди и тетки. Она плавала долго, долго, но не обвиняла, кузину въ томъ, что, она такъ скоро забыла: потерю родителей, а напротивъ того, благодарила небо, что ей нечего уже опасаться за жизнь своей подруги, и находила утшеніе въ мысли, что Фелисите можетъ уже веселиться въ веселомъ обществ.

Такой взгляду на вещи, былъ тмъ благопріятне для спокойствія, Аполлины, что въ короткое время маркиза сдлалась весела по прежнему, совершенно перестала говорить объ умершихъ, уходила каждый день къ тещ очень рано и возвращалась очень поздно.

XIV.
НАСЛДНИКЪ.

Фелисите уже шесть недль находила въ салон тёщи вс развлеченія, которымъ позволяли ей предаваться трауръ послднее время беременности. Пользуясь цвтущимъ здоровьемъ, она очень спокойно ожидала близкаго дня разршенія.

Изъ всхъ жителей отеля, Аполлину, безъ сомннія, больше всхъ тревожило приближеніе этого дня, все, что два мсяца тому назадъ говорила маркиза о вліяніи сильнаго огорченія на слабое сложеніе Фелисите, безпрестанно приходило ей на мысль. Она наблюдала за ней съ величайшимъ вниманіемъ, и малйшее измненіе въ лиц Фелисите приводило ее въ сильное безпокойство.

Однажды вечеровъ, прождавши молодую маркизу очень долго и долго съ ней пробесдовавши, она оставила ее веселою и здоровою. Вдругъ, ночью, ее разбудилъ необыкновенный шумъ въ отел.

Аполлина позвонила и спросила горничную:

— Слышишь ты этотъ шумъ, Маріанна? Поди, узнай, что тамъ такое, да воротись скоре назадъ.

Едва только Маріанна вышла исполнить ея приказаніе, какъ Аполлина, увренная, что настала роковая минута, встала и поспшила одться, тяготясь приличіями, не позволявшими ей итти къ кузин.

Маріанна возвратилась съ веселымъ лицомъ.

— Молодая маркиза скоро подаривъ насъ ребенкомъ, сказала она.— Маркиза при ней, и мосьё Пети сейчасъ пріхалъ. Она очень страдаетъ.

— Она страдаетъ! проговорила Аполлина блдня: — опасности, однако же, нтъ?

— Никакой ‘черезъ четверть часа’, можетъ быть, все будетъ кончено.

— Ступай, Маріанна, ради Бога ступай, узнай, нтъ ли чего новаго.

Горничная вышла. Аполлина начала ходить по комнат. Минуты казались ей часами, и сердце ея сильно билось. Но когда горничная воротилась и сказала, что изъ передней слышны крики молодой маркизы.

— Боже мой! воскликнула она, — помогите ей! спасите ее!

И, упавши на колни, она начала молиться съ жаромъ.

Такъ прошла ночь, показавшаяся ей вчностью. Наконецъ на разсвт Маріанна прибжала съ словами.

— Мальчикъ! мальчикъ! Маркиза желаетъ васъ видть.

Аполлина бросилась какъ молнія въ комнату, гд была уже мысленно въ продолженіи нсколькихъ часовъ. Въ первой зал встртила она маркизу, съ торжествующимъ лицомъ выходящую отъ Фелисите. Маркиза пожала ей руку ласково, почти дружески.

— Сынъ, сказала она: — я сейчасъ напишу объ этомъ Огюсту. Войдите, она уже два раза васъ спрашивала.

Аполлина вошла на цыпочкахъ и приблизилась, стараясь не длать шуму, къ постели кузины, протянувшей къ ней руки.

— Ты знаешь — мальчикъ? сказала Фелисите.— Маркиза очень довольна.

— А я! каково теб?

— Посмотри же на него.

Ребенокъ лежалъ Въ люльк у ногъ матери. Аполлина осторожно приподняла покрывавшее его одяло.

— А, какой хорошенькій! оказала она.— Онъ ужасно на тебя похожъ. Что за ручка! такъ и хочется поцаловать.

— Чтожь, поцалуй, отвчала молодая маркиза смясь.

Аполлина прижала свои губы къ маленькой ручк дитяти

— Сынъ ной! сынъ кой! прошептала она съ чувствомъ, вызвавшимъ на глаза ея слезы: — я тоже буду теб матерью.

Сидлка, слдуя приказанію доктора, замтила, что карниз нора остаться наедин и отдохнуть. Аполлина обняла кузину, взглянула въ послдній разъ на новорожденнаго и тотчасъ же удалилась.

Въ первую недлю посл этого счастливаго событія, подруги проводили ежедневно по нскольку часовъ вмст, но когда Фелисите встала и могла сидть въ креслахъ, къ ней начали прізжать столько знакомыхъ, что Аполлина видла ее только за обдомъ, приносимымъ для нихъ двоихъ въ комнату молодой маркизы.

Веселость и здоровье Фелисите, и время, изцляющее вс раны, съ каждымъ днемъ ослабляли скорбь Аполлины. Хотя сердцемъ ея еще часто овладвала глубокая грусть, однако же, она могла кое чмъ развлекаться: принялась снова за кисти и даже раскрывала иногда клавесинъ, стоявшій у нея въ комнат. Сначала звуки собственнаго голоса заставляли ее плакать: они напоминали ей, съ какимъ удовольствіемъ слушали ее тетка и дядя, но мало по малу это печальное воспоминаніе ослабло, и музыка услаждала ее въ уединеніи.

Чаще всего ходила она въ комнату кормилицы. Тамъ проводила она по нскольку часовъ, забавляя или убаюкивая малютку. Герцогъ де Кроасси, окрестившій его вмст съ маркизою, назвалъ его Викторомъ, и Аполлина полюбила это имя тмъ боле, что мадамъ Дюбуръ звали Викториной. Она подстерегла первую улыбку малютки, видла, какъ ростеть онъ съ каждымъ днемъ, и жалла о Фелисите, которую свтскія обязанности такъ часто лишали счастья, бытъ вмст съ сыномъ.

Молодая маркиза довольно часто получала письма отъ своего мужа. Блеваль надялся пріхать въ отпускъ въ октябр, но теперь извстилъ жену, что не можетъ оставить полка, потому что полковой командиръ детъ на зиму въ Парижъ.— Къ счастью — писалъ онъ въ заключеніе — миръ очень близокъ, если будетъ еще одна кампанія, то наврное послдняя’.

Эта отсрочка свиданія съ Огюстомъ огорчила Фелисите меньше, нежели ожидала Аполлина.

— Это очень досадно, сказала она, складывая письмо: — но съ полковымъ командиромъ врно прідутъ много офцеровъ, и амма пройдетъ не такъ скучно.

Фелисите, какъ видите, думала, какъ бы вознаградить себя на долгое уединеніе. Она увсе недли три какъ оставила большой трауръ и, какъ скоро силы позволили ей вызжать, начала прежнюю разсянную жизнь.

Аполлина увидла, что надо или отказаться отъ удовольствія проводить хоть по нскольку часовъ съ Фелисите, или явиться, подобно ей, въ общество маркизы. Она ршилась на послднее.

Въ первый день, когда кузина ввела ее передъ обдомъ въ салонъ, гд находилось человкъ пятнадцать или двадцать гостей, она ужасно смутилась, увидвши себя въ кругу незнакомыхъ лицъ предметомъ общаго вниманія.

Мужчины смотрли на нее съ наслажденіемъ, спрашивая другъ друга, какъ ее зовутъ, женщины оглядывали ее съ ногъ до головы съ завистью и говорили, презрительно улыбаясь: ‘кто ее знаетъ? откуда она?’

На это не могъ отвчать никто, кром маркизы, которой очень не понравилось, что Аполлина вспомнила теперь о давнишнемъ приглашеніи, но которая приняла ее учтиво, когда о представила ей невстка.

Маркиз, конечно, было бы пріятне, если бы мадмоазель Дюбуръ не появлялась у нея въ салон и удовольствовалась ролью компаньонки и гувернантки въ отел Блеваля. Но она знала капризный нравъ Фелисите и не хотла съ ней ссориться. Она ограничивалась тмъ, что разсказала потихоньку, какъ понадобилась мадмоазель Дюбуръ для спасенія жизни молодой маркизы, преувеличила ея услуги и вниманіе, и прибавила, въ заключеніе, что, впрочемъ, она очень мила и хорошо воспитана.

Не будь Аполлина такъ хороша собою, дамы обошлись бы съ нею посл этого объясненія маркизы, можетъ быть, ласково. Он могли простить ей темное происхожденіе, но красоты простить не могли, и съ перваго же появленія въ свтъ Аполлина пріобрла столько враговъ, сколько находилось въ салон женщинъ.

Сидя въ углу близь кресла маркизы, она слдила глазами за Фелисите, бывшей предметомъ общихъ, услугъ и комплиментовъ. Она радовалась успхамъ Фелисите и не замчала, то Фелисите ею вовсе не занимается. Маркиза приняла ее довольно учтиво, — и лицо Аполлины приняло свое ясное, тихое выраженіе, когда пошли садиться за столъ.

Человкъ лтъ шестидесяти подалъ ей руку, провелъ ее въ столовую и слъ возл нея справа, слва слъ какой-то молодой человкъ, и разговоръ, немедленно начатый старикомъ, очень помогъ ей избгать взглядовъ и вопросовъ молодого сосда.

Общій разговоръ шелъ объ арміи, въ которой у каждаго были родные или друзья.

Герцогъ ***, капитанъ гвардіи, нсколько дней тому назадъ возвратившійся съ королемъ, разсказывалъ множество любопытныхъ анекдотовъ. Онъ говорилъ объ осад Бергъ-онъ-Зоона и о лавфельдскомъ сраженіи, выигранномъ самимъ королемъ у герцога комберлендскаго.

— Дло подъ Лавфельдомъ, сказалъ онъ: — ршилось скоро, но крови пролито больше, нежели при Фонтенуа. Графы Клермонъ и д’Эстре напомнили вамъ нашихъ древнихъ рыцарей, они длали чудеса. О Блевал мн нечто вамъ сказать…

— Какъ! прервала со маркиза: — да я ровно ничего не знаю, сынъ не писалъ мн объ этомъ ни слова.

— Право? отвчалъ герцогъ.— Это очень скромно. Вотъ какъ было дло: полковникъ былъ тяжело раненъ и принужденъ оставить сраженіе, командовать полкомъ пришлось Блевалю, и онъ три раза бросался въ аттаку съ такою яростью, что немало способствовалъ къ побд. Король былъ свидтелемъ сраженія и, ложась ввечеру отдохнуть на томъ мст, гд наканун ночевалъ вождь англичанъ, позвалъ Блеваля и сказалъ ему при всхъ насъ милостивое слово.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Читатель, вроятно, не забылъ того дня, когда Фелисите ввела Аполлину въ блестящій салонъ своей тещи, къ обду, — думаю, помнитъ также, что общій разговоръ за столомъ шелъ объ арміи, въ которой у каждаго изъ присутствующихъ были родные или друзья.

Замчаніе герцога ***, что король, посл лавфельдскаго сраженія при всхъ сказалъ маркизу Блевалю милостивое слово, — было недоврчиво принято со стороны Фелисите.

— Можно ли поврить, возразила она, смясь: — Огюстъ не написалъ вамъ объ этомъ ни слова!

— И можно ли поврить., чтобы онъ не воспользовался этимъ случаевъ отпроситься въ отпускъ хоть недли на дв! Такое равнодушіе непростительно.

Аполлина въ первый разъ взглянула на говорившаго и тотчасъ же узнала въ немъ шевалье де Люссака. Онъ сидлъ возл герцога, сидвшаго возл Фелисите.

— Плохая услуга другу, подумала Аполлина.— Къ чему было длать это замчаніе?

— Но вдь командиръ полка ухалъ въ Парижъ, возразилъ герцогъ:— и слдовательно Блевалю невозможно оставить армію.

— Можно явиться на сутки, отвчалъ шевалье, устремивши глаза свои на Фелисите.

— Потише, мосьё де Люссакъ, сказалъ старикъ, сосдъ Аполлины: — я, какъ генералъ-инспекторъ, не могу позволить вамъ говорить подобныя вещи. Служба прежде всего.

— Такъ мосьё де Люссакъ не военный, что остается въ Париж? спросила его тихонько Аполлина.

— Нтъ, военный, отвчалъ генералъ-прокуроръ: — но онъ служитъ въ мушкетерахъ, которые всегда находятся при особ короля.

— И онъ былъ въ этомъ сраженіи? продолжала она тмъ же голосомъ.

— Конечно. Они вс воротились сюда только нсколько дней тому назадъ.

— Такъ почему же не онъ первый заговорилъ о подвиг маркиза? подумала Аполлина. Я ненавижу его.

— Впрочемъ, сказала женщина высокаго роста, спрашивавшая герцога о своемъ сын: — мы скоро всхъ увидимъ. Я обдала вчера у маркиза Пюизьё, и онъ сказалъ вамъ, что переговоры о мир снова начались.

— Англичане еще поспорятъ, сказалъ старый мальтійскій кавалеръ, сидвшій возл маркиза.

— Можетъ быть, и хотли бы, во принуждены будутъ уступить, возразилъ герцогъ. Брюссель и ла-Гэ въ нашихъ рукахъ, голландцамъ драться надоло, и я какое хотите держу пари, что миръ будетъ заключенъ раньше будущей осени.

— Тмъ боле, прибавила одна дама: — что король, говорятъ, возвращаетъ все и уступчивъ какъ побжденный.

— Такъ Франція, сказалъ мальтійскій кавалеръ: — не извлечетъ никакой пользы изъ войны, которая стоитъ ей столько золота и крови!

— Полноте, сказала маркиза: — если сынъ мой получитъ чинъ полковника, я этого не скажу.

— За исполненіе вашего желанія и на здоровье Блеваля, сказалъ герцогъ, опоражнивая бокалъ шампанскаго.

Вс послдовали его примру, Аполлина улыбнулась, взглянула на Фелисите и тоже омочила свои губы.

Посл обда пошли лить кофе въ салонъ, отдланный заново съ большимъ великолпіемъ. Рдкости и изящные предметы долго занимали гостей, вниманіе Аполлины особенно обратили на себя множество превосходныхъ картинъ. Между тмъ гости прізжали и салонъ наполнялся народомъ. Чей-то голосъ обратился прямо съ вопросомъ къ Аполлин, и она съ изумленіемъ увидла себя въ кругу мужчинъ.

Фелисите, въ нкоторомъ разстояніи, разговаривала съ какой-то молодой дамой и Люссакомъ. Она подошла къ ней.

— Весело теб? спросила ее на ухо молодая маркиза.

— Да, отвчала Аполлина и вскор потомъ отошла, смущенная взглядами шевалье де Люссака.

Она сла у камина возл какой-то пожилой, только что пріхавшей дамы, но дама въ ту же минуту повернула слегка свое кресло и начала говорить въ полголоса съ своей сосдкой.

Аполлина начинала уже жалть, что оставила свои книги, музыку и, больше всего, маленькаго Виктора.

Фелисите счастлива — думала она — что такъ легко свыклась съ большимъ свтомъ. Конечно, вс съ ней говорятъ, и это ободряетъ человка, она принадлежитъ къ ихъ кружку, а мое мщанское имя исключаетъ меня изъ него.

Но Аполлина понимала, что, уступивши желанію Фелисите, она не можетъ воротиться назадъ, къ прежнему образу жизни. Она ршилась ждать удобнаго случая, а до тхъ поръ подвергаться въ салон маркизы слишкомъ большой внимательности мужчинъ и гордому презрнію женщинъ.

Случай хотлъ ее, казалось, утшить, сосдки ея возвысили голосъ и она могла разслушать ихъ разговоръ. Она никогда еще не слыхивала бесды ничтожне, пусте: ни мысли, ни замчательнаго слова. Аполлина улыбнулась и подумала: ‘Съ этими по крайней мр слава Богу, если не разговариваешь.’

Многіе изъ гостей сли играть. Фелисите подошла къ кузин съ тмъ же вопросомъ: весело ли ей?

— Все такъ же, отвчала Аполлина съ легкою улыбкой.

— Я была бы съ тобою и больше, сказала Фелисите: — да я должна занимать гостей.

— Да, да, отвчала Аполлина, пожимая, ей руку:— не безпокойся обо мн, пожалуста. Я довольна уже и тмъ, что мы въ одной комнат.

Шевалье ле Люссакъ стоялъ между тмъ возл двухъ-трехъ молодыхъ дамъ, слушавшихъ его, казалось, съ большимъ вниманіемъ. Фелисите безпрестанно поглядывала въ ту сторону.

— Ахъ, Боже мой, сказала она вдругъ: — мн надо еще поговорить съ графиней Осмондъ. Я сейчасъ ворочусь.

И она подошла къ групп, въ которой стоялъ шевалье.

Аполлина проводила ее глазами, спрашивая себя съ безпокойствомъ, дйствительно ли ради графини оставила ее кузина.

Въ эту минуту доложили о прізд герцога де Кроасси.

Маркиза пошла ему на встрчу и позвала съ собой и невстку. Герцогъ рдко прізжалъ въ своей племянниц въ т дни, когда могъ найти у нея много гостей, но не потому, чтобы быль дурно принятъ въ обществ: при двор вс старались снискать его расположеніе. Король, съ самой ранней молодости, всегда выказывалъ къ нему особенное расположеніе и дружбу и никогда не отказывалъ ему ни въ какой просьб. Поэтому герцогъ былъ въ большой сил и у министровъ, которою, впрочемъ, пользовался очень рдко.

Раскланявшись съ племянницей и со всми гостями, герцогъ спросилъ ее:

— А д’Арбле здсь?

— Нтъ отвчала она.

— Обманулъ, сказалъ онъ, смясь.— А общалъ притти съиграть со мной партію въ шахматы. Третьяго дня онъ меня объигралъ и теперь покоится на своихъ лаврахъ.

— Не хотите ли съиграть въ три съ командоромъ и мадамъ де…

— О, нтъ, три для меня невыносимъ, отвчалъ онъ.— Не люблю я и ланскне, который раззоряетъ нашу молодежь. Мн нравятся только шахматы. Однако же, не безпокойтесь, я найду, какъ провести время.

Онъ обвелъ глазами общество и сказалъ:

— У васъ сегодня цлая толпа.

— Они хотли посмотрть мой новый салонъ. Вотъ эту картину я повсила здсь по вашему указанію.

— А, да, это недурно, сказалъ герцогъ, оборотившись въ ту сторону, гд висла картина.— Днемъ она на этомъ мст должна много выигрывать. А вонъ, кажется, мадемоазель Дюбуръ?

— Да, это она.

— Пойду ей поклониться.

Герцогъ прошелъ поперекъ салона и подошелъ къ Аполлин и отличной вжливостью, представителями которой оставались при двор только онъ да еще нсколько стариковъ.

Маркиза между тмъ отправилась искать для него партнера въ шахматы и подошла наконецъ къ групп, въ которой стояла Фелисите. Она спросила Люссака и двухъ другихъ молодыхъ мужчинъ, не играютъ ли они въ шахматы, во получила отрицательный отвтъ и сказала:

— Это ужасно досадно. Шевалье д’Арбле не пріхалъ, а дядюшка расчитывалъ на него.

— Да Аполлина превосходно играетъ въ шахматы, сказала Фелисите.— Она двнадцати лтъ уже играла съ отцомъ моимъ каждый вечеръ.

— Такъ устройте же это, сказала маркиза.— Усадите ихъ въ будуаръ, гд госпожа де Мартиньи играетъ въ пикетъ съ Праконталемъ. Тамъ имъ никто не будетъ мшать.

Фелисите подошла къ кузин, разговаривавшей съ герцогомъ, и сообщила имъ предложенье маркизы

— Неужели вы точно играете въ шахматы, сказалъ герцогъ.— Мн было бы очень пріятно съиграть съ вами партію, только ужъ посл этого мн перестанутъ нравиться вс другія игры.

— А! герцогъ, да вы считаете меня пансіонеркой, улыбаясь отвчала Аполлина.

— Нисколько, нисколько, сказалъ онъ: — длайте, что вамъ угодно. Прошу васъ, потребуйте столъ и шахматы.

Молоденькая маркиза позвонила, и когда все было готово, пригласила въ будуаръ герцога и кузгіну, сказавъ ей шопотомъ:

— Чтобы скоре освободиться, дай дядюшк выиграть.

Давши такой дружескій совтъ, Фелисите возвратилась въ гостиную.

Какъ ни занята была госпожа де Мартиньи своимъ пикетомъ, но, увидя герцога де Кроасси, не могла не пожелать ему добраго вечера и не задержать на нсколько минутъ, такъ что Аполлина одна услась за шахматнымъ столикомъ, поставленнымъ въ другомъ углу будуара.

Она выдвинула ящикъ съ шахматами и собиралась разставлять ихъ.

По несчастію, это всегда было ея дломъ, когда съ всю игралъ господинъ Дюбуръ, и теперь въ первый разъ пришлось ей длать тоже для старика, но для другого, не для того, котораго уже не было.

Это обстоятельство пробудило въ ней такія горестныя воспоминанія, что неодолимая грусть сжала ея сердце. Она задвинула ящикъ, опустила голову на руку и совершенно позабыла, что есть еще кто нибудь въ комнат.

— Къ услугамъ вашимъ, я здсь, сказалъ герцогъ, придвигая стулъ и садясь противъ нея.

Съ какимъ-то удивленіемъ подняла Аполлина свои большіе голубые глаза, наполненные слезами.

— Надюсь, что вы не потеряли охоту? продолжалъ онъ тономъ самаго искренняго участія.

— Нтъ, нисколько, герцогъ, отвчала Аполлина.

Произнося эти слова измнившимся голосомъ, она проворно отерла свои длинныя рсницы, стараясь разсять свое волненіе.

— Будьте такъ добры, скажите мн правду, сказалъ старикъ, въ голос котораго въ эту минуту было что-то отеческое.

Но всегдашней своей откровенности, Аполлина не затруднилась отвчать ему.

— Отчего же мн не признаться, сказала она съ грустною улыбкою — эта игра напоминаетъ мн, какъ часто играла я съ моимъ дядей, сидя подл его жены, и я думала о нихъ обоихъ.

— Мн очень жаль, что я неумышленно разбудилъ вашу горесть, сказалъ герцогъ.

— О, она всегда со мною, глубоко вздохнувъ, отвчала Аполлина.

— Что же длать! сказалъ онъ:— должно со смиреньемъ покоряться человческой участи, кто живетъ, тому суждено видть умирающихъ, пока самъ не умретъ.

Казалось, что это время такъ близко для того, кто говорилъ эти слова, что Аполлин было жаль навести мысли старика на такой печальный предметъ.

Она снова вытянула ящикъ съ шахматами и хотла разставить ихъ по мстамъ.

— Нтъ, прошу васъ, мадемоазель Дюбуръ, не станемъ играть нынче.

— Простите мн, простите, герцогъ, отвчала она съ тмъ очарованьемъ, которому трудно было бы не покориться: — прошу васъ, играйте.

— Избави меня Богъ отказать вашей просьб въ чемъ бы ни было, сказалъ герцогъ.

Онъ поставилъ подл шляпу, которую держалъ въ рукахъ, и партія началась.

Герцогъ де Кроасси былъ большой охотникъ до шахматной игры, но въ начал вовсе не обращалъ на нее вниманія и все наблюдалъ свою прекрасную противницу, желая увряться, не возвращается ли къ ней ея печаль. И только когда замтилъ дв или три улыбки Аполлины и увидлъ, въ какой опасности его игра, герцогъ сталъ думать о защит противъ неожиданныхъ нападеній.

— Позвольте, позвольте, мадемоазель Дюбуръ, сказалъ онъ, смясь: — вы, я вижу, играете такъ, что васъ должно считать очень опаснымъ непріятелемъ.

— Мн кажется, герцогъ, что вы изъ любезности щадили меня до сихъ поръ, отвчала она.

— Совсмъ нтъ, совсмъ нтъ, я никакъ не думалъ, чтобы вы были такъ сильны въ игр, но теперь я соберу вс свои силы и стану защищаться, если еще можно.

Тогда онъ вооружился всмъ талантомъ, которому былъ обязанъ по крайней мр пятидесятилтней практик, и съ большимъ удивленіемъ увидлъ посл нсколькихъ ходовъ, что ему сдланъ патъ.

— О! сказалъ онъ, поглядывая то на шахматы, то на Аполлину:— вы въ самомъ дл очень сильны.

— Теперь я не ногу ничего споить противъ этого, граціозно отвчала Аполлина: — но я думаю, герцогъ, что случай помогъ мн на этотъ разъ. Угодно вамъ отъиграться?

— Съ большимъ удовольствіемъ, если вамъ не въ тягость.

— Мн ничего не можетъ быть пріятне, сказала она.

Аполлина говорила правду. То, что нравилось въ ней герцогу, ей нравилось въ немъ: одинаковая откровенность, теплота души и деликатность пообуждали ихъ взаимную симпатію. Облагороженная натура сближала старика и молоденькую двушку, хоть они стояли на противоположныхъ концахъ жизни, она уничтожала между ними то разстояніе, которое образовалось годами и положеніемъ въ свт.

Вторую партію герцогъ опять проигралъ, но это не только не досадовало его, напротивъ, казалось, что борьба доставляла ему необыкновенное удовольствіе. Вроятно, въ противномъ случа Аполлина охотно отказалась бы отъ своего преимущества, но, по нкоторымъ словамъ старика, она не могла сомнваться въ томъ, что онъ вовсе не считаетъ ее ребенкомъ.

— Очень благодаренъ вамъ за урокъ, сказалъ онъ, почтительно цалуя ея руку.— Но прошу васъ не играть со мной ныншній вечеръ на честь, прибавилъ онъ весело: — потому что я ее проиграю, а это было бы не кстати старому генералу Французской арміи.

Они оба пошли въ гостиную.

— Чтожь, дядюшка? спросила маркиза, подходя къ нему.

— Побитъ, разбитъ, племянница: я проигралъ дв партіи.

— Мадемоазель Дюбуръ, видно, очень сильна? спросила маркиза.

— Ни за что въ свт не захотлъ бы я, сказалъ со всею любезностью одинъ молодой офицеръ: — играть партію, въ которой нужно вниманіе, сидя передъ двушкой.

— Не думаю, однакожъ, чтобы вы могли выбрать лучшую позицію, возразилъ герцогъ: — и надюсь, что мадемоазель Дюбуръ позволитъ мн скоро опять имть это удовольствіе.

Сказавъ это, онъ вышелъ. Было уже поздно, и скоро вс послдовали его примру.

— Бдная кузина, сказала Фелисите, когда Аполлина вошла съ нею въ ея комнату: — теб пришелся дорого ныншній вечеръ: дв партіи съ моимъ дядей!

— Это было для меня всего пріятне во весь вечеръ, отвчали Аполлина: — подумай, что я никого не знаю здсь.

— Какъ! ты постоянно была окружена.

— Мужчинами.

— О, не жалй объ обществ женщинъ, сказала Фелисите — он слишкомъ завистливы, слишкомъ злы и скучны.

— Не вс, отвчала Апполлина, думая о своей доброй тетк.

— Знаешь ли, почему он вовсе не занимаются тобою? спросила молодая маркиза.

— Потому, что я не ихъ класса.

— Можетъ быть, отчасти и потому, сказала Фелисите: — но всего имъ досадне то, что ты лучше ихъ.

— Однакожъ, многія были очень хороши, отвчала Аполлина: — эта молодая графиня д’Осмондъ….

— Граовня д’Осмондъ, прервала Фелисите: — но ты разв не видла, какія у нея противныя руки, какія ноги?… не говоря ужь о томъ, что, кром злословія, она косоглазитъ! И все это не мшаетъ быть ей самой большой кокеткой при двор.

— О, кокетство очень дурно, улыбаясь отвчала Аполлина.

Во Фелисите уже не была расположена отвчать на эту улыбку. Расположеніе духа ея тотчасъ измнилось. Она сказала, что хочетъ спать, и позвала своихъ прислужницъ.

Аполлин никогда еще не случалось не спать такъ долго. Она поспшила поцаловать свою подругу и ушла къ себ. Сладкій и глубокій сонъ скоро замнилъ волненіе перваго дня, проведеннаго въ большомъ свт.

XV.
БАСТИЛІЯ.

Маркиза и ея падчерица ухали на три дня въ Фонтенебло. Это дало Аполлин возможность располагать своимъ временемъ по произволу, и посл вступленія въ большой свтъ, на другой же день, она предалась уединенію съ большою радостью.

Снова принялась она за свои привычныя занятія. доле и чаще бывала у своего милаго Виктора, котораго любила все больше и больше, и время прошло для нея удивительно быстро.

Когда возвратилась маркиза, Аполлин было очень пріятно узнать отъ Фелисите, что за обдомъ не будетъ никто, кром мадмоазель де ла Пейроньеръ.

Мадмоазель де ла Пейроньеръ не могла встртить Аполлину безъ нкотораго волненія, которое и теперь заставило ее встать, чтобы отвтить на поклонъ молодой двушки, она пожала ей руку, сказавъ:

— Мн очень пріятно видть васъ, мадмоазель Дюбуръ.

Этотъ пріемъ былъ пріятенъ сердцу Аполлины, но пріемъ маркизы изумилъ ее больше, нежели тронулъ.

Маркиза посадила ее подл себя, съ любезной ласковостью спрашивала, какъ она проводила время въ ея отсутствіе, и обнаруживала совершенно новое для Аполлины вниманіе.

Аполлина такъ часто и такъ близко видывала мадамъ де Блеваль, что ее не могла озадачить такая внезапная перемна. Она скоро ммтила въ этомъ послдствія вниманія къ ней герцога де Кроасси, и, почтительно отвчая на ласки маркизы, говорила про себя: ‘Хорошо, что я умю играть въ шахматы’.

Понятно, что маркиза считала обязанностію быть ласковою съ такой особой, которая домъ ея длала пріятнымъ для дяди, кром того, когда герцогъ занимался этимъ ребенкомъ, маркиза не была принуждена заниматься имъ, и радовалась, что такимъ образомъ могло объясняться присутствіе мадмоазель Дубуръ въ ея гостиной.

Какъ бы ни было, для Аполлины обдъ былъ такъ пріятенъ, что она жалла, что будущіе обды не будутъ похожи на этотъ.

Вечеромъ пріхало много гостей. Межіу прочимъ, шевалье де Люссакъ явился довольно рано и сталъ ухаживать, по обыкновенію, за молодою маркизою, которой, казалось, это было очень пріятно. Къ счастію, Аполлина была уврена, что Фелисите не скрывается передъ нею, и потому считала, что это кокетство не должно безпокоить ее, пока Фелисите ничего не станетъ говорить объ этомъ человк.

Еще мене обращала она вниманія на того, который день ото дня становился ей невыносиме, хотя она и желала объяснить себ причину невольнаго отвращенія, которое онъ внушалъ ей.

Шевалье де Люссакъ дйствительно былъ очень красивъ, но лицо его, котораго черты были прекрасны, выражало какую-то ненависть и злость, уничтожавшія всю красоту, при внимательномъ взгляд на мего. Разговоръ его былъ колокъ, тмъ больше, что ни оконъ онъ не говорилъ безъ злословія, и такъ умно и тонко, что каждое слово наносило ударъ.

Удовольствіе, которое Фелисите находила въ его бесд, Аполлина приписывала этому сатирическому и насмшливому таланту.

— Онъ веселитъ ее, — говорила она — бдный другъ! и какъ она не подумаетъ, что передъ другими также точно насмхается надъ нею этотъ злой человкъ? Какъ она воображаетъ, что онъ снисходительне къ ней, чмъ къ другимъ? и разв не счастливе были бы вс женщины, о которыхъ онъ говоритъ, если бы онъ также не зналъ ихъ, какъ меня? Въ самомъ дл, шевалье де Люссакъ не удостоивалъ вниманьемъ мадмоазель Дюбуръ. Правду сказать, онъ былъ такъ пресыщенъ побдами, что одна красота, какъ бы она ни была блистательна, не могла заслужить его вниманіе. Другое, могущественнйшее орудіе могло затронуть его самолюбіе и заставить разсыпаться теперь передъ женщиною, и ухаживаніе, которымъ, къ несчастій, слишкомъ гордилась молодая маркиза, имло поводомъ вовсе не любовь и даже не малйшую склонность. Оно было основано вотъ на чемъ:

Младшій сынъ дворянскаго дома и очень не богатый, шевалье де Люссакъ съ молодости былъ принятъ въ домъ короля. Отъ своей красоты, талантовъ и ума онъ ожидалъ всего въ будущемъ. Злой по природ, завистливый сколько можно быть завистливымъ, и фальшивый до послдней крайности, онъ всхъ лучше владлъ тайною казаться любезнымъ, такъ-что весь дворъ жилъ подъ вліяніемъ его очарованія, когда тамъ появился Огюстъ де Блеваль. Маркизъ де Блеваль былъ моложе де Люссака, былъ также хорошъ собою, также уменъ, и скоро сталъ раздлять успхи шевалье не только у женщинъ, но и какъ придворный, скоро пріобртенная извстность въ арміи, таланты музыкальные и сценическіе скоро доставили ему расположеніе мадамъ де Помпадуръ: онъ сталъ однимъ изъ приближенныхъ во внутреннихъ комнатахъ, былъ приглашаемъ къ поздкамъ, часто съ предпочтеніемъ предъ шевалье, который до того пользовался всми ея милостями.

Можно вообразить. какую ненависть долженъ былъ почувствовать г. де Люссакъ къ тому, который каждый день поражалъ его суетность на каждомъ шагу. Однакожъ, эта самая суетность дала ему силы сосредоточить въ самомъ себ всю злобу противъ молодого де Блеваля. Онъ не только не чуждался его, но, напротивъ. дружески сблизился съ нимъ. Ему не только казалось, что этимъ спасается его самолюбіе, но онъ надялся еще, воспользовавшись полною откровенностію маркиза, удачне повредить ему.

Все желаніе де Люссака состояло въ томъ, чтобы вымстить вс страданія на своемъ счастливомъ соперник, котораго, казалось, судьба ставила ему везд на дорог. Онъ старался вовлечь Огюста во вс возможныя свойственныя молодости слабости, которыя бы могли быть для него предосудительны,— старался возбудить непочтеніе маркиза къ его начальникамъ и ко всему, что было почтенно. Зная, что состояніе де Блеваля, въ его положеніи, было довольно умренно, онъ вводилъ его въ издержки и мотовство, вовлекалъ въ большую игру и въ долги, — словомъ, длалъ все, что могло бы возстановить герцога де Кроасси противъ племянника.

Къ счастію, добрая натура маркиза вовсе не была способна совершенно перемниться. Огюстъ хотя былъ легокъ, безразсуденъ, способенъ увлечься примромъ, обществомъ, въ которомъ жилъ, имвъ много недостатковъ, оскорблявшихъ строгую нравственность, тмъ не мене былъ честенъ и добръ, во всхъ важныхъ случаяхъ жизни имъ руководила честь, и если де Люссаку часто удавалось увлекать его за собой, то не удавалось никогда унизить до себя.

Бракъ маркиза съ Фелисите, доставившій ему несмтное богатство, былъ новою причиною ненависти шевалье къ де Блевалю. Это чувство заставило его ршиться на предпріятіе, которое сперва ему улыбнулось. Онъ вздумалъ завладть умомъ молодой женщины такъ, какъ владлъ уже умомъ мужа. Ему нравилось владть любовью той, которая поклялась въ врности де Блевалю, и прослыть любовникомъ жены перваго придворнаго красавца казалось очень лестнымъ его самолюбію.

Надъ исполненіемъ этого-то плана ежедневно работалъ де Люссакъ ей такою же ловкостію, какъ и съ постоянствомъ, когда кроткая Аполлина удивлялась инстинктивному своему отвращенію къ этому человку.

— Да, сказала она Фелисите, когда вечеромъ он остались наедин: — увряю теб, что его глава наводятъ на меня страхъ.

— Страхъ! съ ума ты сошла? у него прекрасные глаза.

— Можетъ быть, но что-то такое фальшивое въ нихъ! Если бы ты замчала его, какъ я ныньче, я уврена, ты согласилась бы со мою.

— Не думаю, улыбаясь, отвчала Фелисите: потому что я часто на него смотрла и никогда мн не было страшно.

— Тмъ хуже, сказала Аполлина.

— Отчего тмъ хуже?.

— Потому-что я не видла бы, какъ ты часто говоришь съ нимъ.

— Онъ такой заботливый!

— Ныньче вечеромъ онъ только злословилъ.

— Полно, полно, весело сказала Фелисите: — ты на него разсердилась, но это перемнится, потому что вс женщины его любятъ.

— Однакожъ, онъ жестоко поступаетъ съ ними.

— Какъ же быть? Онъ ихъ хорошо знаетъ. Меня въ восхищеніе привело, напримръ, какъ онъ говорилъ о Графин д’Осмондъ.

— А когда я видла ихъ вмст, сказала Аполлина: — я готова была подумать, что онъ волочится за нею.

— Да, она всми силами старается заставить другихъ такъ думать, смшно, какъ она обращается съ нимъ.

— О, мадамъ д’Осмондъ! для меня это все равно.

Аполлина улыбнулась при этихъ словахъ, но улыбка ея была такъ значительна. что Фелисите слегка покраснла и заговорила о другомъ.

Удалившись въ свою комнату, Аполлина радовалась, что у нея достало бодрости хоть не понравиться, можетъ быть, зато исполнить свой долгъ.

‘Она знаетъ что я думаю, говорила она сама себ — и знаетъ, что печалитъ меня. Не должно терять ея довренности. Долго не стану я говорить объ этомъ человк’.

На другой день нсколько особъ было за обдомъ у маркизы, но де Люссака не было: едва встала отъ стола, лакей доложилъ о мадамъ де Дармуазъ.

Аполлина была поражена глубокимъ выраженіемъ горести во всхъ чертахъ этой пятидесятилтней женщины.

Мадамъ де Лармуазъ подошла къ маркиз, которая приняла ее очень холодно. Эта холодность, казалось, увеличивалась съ каждымъ словомъ разговора, заведеннаго ими въ амбразур окна.

Споро разговоръ кончился, потому что маркиза должна была принимать пріхавшихъ гостей. Мадамъ де Лармуазъ сла подл Аполлины, въ углу, у печки.

Здсь она была совершенно вдали отъ нсколькихъ шумныхъ кружковъ, которые образовались въ разныхъ мстахъ гостиной. Казалось, она и не знала, что была не одна, и по временамъ тяжелые вздохи вырывались изъ ея стсненной груди.

Вздохъ всегда доходилъ до сердца Аполлины. Она обратилась къ своей сосдк и спросила, не безпокоитъ ли ее жаръ отъ множества собравшихся гостей.

— Нтъ, мадамъ, отвчала старушка, со слезами на глазахъ: — увряю васъ, что я не чувствую ничего, не вижу ничего.

— Вы печальны… сказала Аполлина: — не могу ли я чемъ нибудь служить вамъ?

— Увы! сказала мадамъ Лармуазъ: мн отказала особа, которая одна могла спасти меня и моего сына…. Но съ кмъ я имю честь говорить?

— Жена маркиза де Блеваля моя кузина, я называюсь мадмоазель Дюбуръ.

— Ахъ, сказала несчастная женщина, которой лицо освтилось лучомъ радости:— можетъ быть, ваша молодая родственица съ добрымъ сердцемъ?

— Съ добрйшимъ, какое только можетъ быть, отвчала Аполлина.

— Она здсь ли теперь?

— Вотъ она, у двери, въ бломъ плать, между гостями.

— Теперь неловко говорить ей о моемъ печальномъ дл, сказала мадамъ де Лармуазъ: — но если бы вы были такъ добры, попросили ее принять меня завтра утромъ на нсколько минутъ?

— Я знаю, что завтра, въ восемь часовъ утра, она должна хать съ маркизою въ Версаль. Но послзавтра, могу уврить, она будетъ ждать васъ все утро.

— Вы возвращаете мн жизнь, мадемоазель Дюбуръ, сказала бдная женщина, сжимая ей руку: — скажите ей, что я мадамъ де Лармуазь, близкая родственница маркизы де Блеваль, а чтобы вы могла предупредить ее о жестокой причин, которая заставляетъ меня ее безпокоить, я вамъ все скажу.

Мадамъ де Ларкуазъ придвинула стулъ свой къ стулу Аполлины и, понизивъ голосъ, продолжала:

— Я живу въ Бретани, гд мой сынъ служилъ совтникомъ. Хотя ему всего двадцать-пять лтъ, но онъ пользуется большимъ уваженіемъ въ нашемъ город. Могу сказать, что вс его знаютъ, винъ молодого самаго честнаго и самаго образованнаго человка. Но, къ нашему несчастію, въ свободныя минуты онъ пишетъ иногда довольно хорошіе стихи. Три недли, какъ начались парламентскія вакаціи, и сыну моему захотлось създить въ Парижъ. Несчастная поздка! прибавила бдная мать, отирая слезы. Вы поймете, что въ его лта онъ поддался своимъ роднымъ, друзьямъ и участвовалъ съ ними въ разныхъ увеселеніямъ, и на одномъ несчастномъ ужин, гд, вроятно, было нсколько съумасбродовъ, гд пили шампанское, былъ написанъ на мадамъ Помпадуръ куплетъ, и моего сына обвиняютъ въ томъ, что онъ написалъ его.

— Куплетъ? сказала Аполлина,— но, кажется мн, куплетъ не можетъ имть важныхъ послдствій.

Маданъ Лармуазъ подняла глаза къ небу.

— Черезъ три дня, продолжала она: — по приказанію г. Беррье, лейтенанта полиціи, взяли мое несчастное дитя и заперли въ Бастилію, гд онъ содержится дв недли въ каземат.

— Въ Бастиліи? въ каземат! Это ужасно! И вы не можете увидть этого г. Беррье, мадамъ?

— До сихъ поръ мн было невозможно его увидть, отвчала мадамъ де Лармуазъ съ величайшимъ отчаяніемъ: — потому что, получивши это ужасное извстіе, я тотчасъ отправилась въ Парижъ. Но можетъ быть довольно и моего имени, чтобы г. Беррье отказалъ принять меня. Поэтому я напрасно обращалась къ моимъ здшнимъ роднымъ, въ друзьямъ моего сына, какихъ я могла найти. Наконецъ, услышавши, что маркиза де Блеваль пользуется большимъ расположеніемъ при двор и у министровъ, пришла я просить ея пособія, которое обыкновенно оказываютъ другъ другу родные. Ахъ, мадемоазель Дюбуръ! если бы вы знала, какъ она приняла меня!

— Она не захотла помочь вамъ?

— Не только отказала въ этомъ, но сказала, что можетъ погубить себя и всхъ своихъ, если станетъ говорить за моего сына въ такомъ дл, и дала мн этимъ замтить, что не осмлилась бы даже назвать меня родственницею. Я ушла бы тотчасъ же, если бы нанесенный ударъ оставилъ во мн силы, и если бы она, будто изъ сожалнія, не предложила мн ссть.

— Вы увидитесь съ женою ея сына, сказала Аполлина, пожавъ руку бдной матери: — вы увидите совершенно другой пріемъ, она иметъ большое вліяніе на маркизу и, я уврена, сдлаетъ все, чтобы быть вамъ полезной.

— Награди васъ Богъ! сказала несчастная мать, — Онъ самъ послалъ васъ на мое утшеніе. Въ которомъ часу притти мн послзавтра?

— Въ полдень. Я попрошу кузину дождаться васъ и встрчу васъ у нея.

— Благодарю васъ, очень благодарю. Теперь хотлось бы мн вытти, чтобы никто изъ гостей меня не замтилъ,

— Пройдемте сюда, отвчала Аполлина. указывая на будуаръ, изъ котораго дверь была закрыта въ гостиную

Он были такъ близко отъ этой двери, что ушли, не обративъ на себя ничьего вниманія.

Проводивши старушку, Аполлина возвращалась изъ передней и увидла въ будуар маркизу, которая ждала ее.

— Вы проводили мадамъ де Лармуазъ, моя милая, сказала она ей ласковымъ голосомъ?

— Да, маркиза, ей не хотлось проходить черезъ гостиную.

— Вы очень хорошо сдлали, сказала маркиза: — но я хотла посовтовать вамъ, моя милая, не говорить никому о томъ, что она могла вамъ сказать, потому что теперь, когда я надюсь, что моему сыну дадутъ полкъ, родство съ этими Лармуаръ можетъ быть для васъ очень невыгодно.

— Мн показалась она очень несчастною, трогательно сказала Аполлина, — и еслибы было можно безъ….

— Что же, племянница, успшно ли представили вы мою просьбу? спросилъ герцогъ де Кроасси, входя въ будуаръ.

Маркиза сдвинула брови, и это одно могло, можетъ быть, закрыть ротъ Аполлин, но, замтя герцога, она дала самое благосклонное выраженіе своему лицу. Заговорили о шахматной игр и объ общаніи Аполлины дать герцогу возможность отыграться. Партія началась, и скоро противники остались наедин, сидя почти какъ въ гостиной.

— Эта поздка въ Фонтенебло нсколько дней лишала меня удовольствія видться съ вами, мадемоазель Дюбуръ, сказалъ герцогъ, выступая своей пшкой: — и, признаюсь вамъ, мн это было очень прискорбно.

Аполлина наклонила голову, въ знакъ благодарности, и машинально двинула тоже пшку.

— Не только потому, что вы превосходно играете въ шахматы, продолжалъ онъ, подвигая пшку: — но потому, что мн пріятно думать, что между нами есть какая-то симпатія, за которой непремнно должно послдовать сколько нибудь пріязни.

— По крайней мр я, герцогъ, отвчала Аполлина, — совершенно расположена къ этому, тмъ больше, что мн особенно легко съ вами, потому что вы напоминаете мн дядю, котораго я сердечно любила.

— Тмъ лучше, тмъ лучше, сказалъ герцогъ..

Нсколько минутъ продолжалось молчаніе. Герцогъ сбирался сдлать ршительный шагъ. Аполлина была далеко мыслями, то представлялась ей мадамъ де Лармуазъ въ парижской гостинниц, одинокая и въ отчаяніи, то видла она страшный казематъ въ Бастиліи, гд страдалъ несчастный молодой человкъ, добрая двушка вовсе на думала защищаться отъ нападеній своего противника.

Герцогъ остановился.

— Да о чемъ же вы задумались, моя любезная мадемоазель Дюбуръ? сказалъ онъ: — вы ныньче вовсе не хотите защищаться? а долженъ васъ предувдомить, что беру вашу королеву.

— А! сказала Аполлина, опомнившись: — герцогъ, я думала… я думала, что дорого заплатила бы за то, чтобы знать г. Беррье.

— Беррье? лейтенанта полиціи? сказалъ съ большимъ удивленіемъ герцогъ.

— Да, лейтенанта полиціи.

— Какимъ же образомъ можете вы имть надобность въ. этомъ человк?

— Онъ заключаетъ людей въ темницу?

— Да, то есть онъ подписываетъ бумаги, но я все-таки не могу придумать, какое дло можете вы имть къ нему.

— Дло очень интересное, отвчала Аполлина, вздохнувъ.

Вдругъ поразила ее мысль, она оглянулась, быстро посмотрла въ гостиную и, не видя маркизы, повернулась къ герцогу, сложила руки, облокотись на столикъ, чтобы быть ближе къ нему, и тихо сказала:

— Это большая тайна, герцогъ, но вамъ поврю ее,— потому что, если есть возможность помочь несчастнымъ, я знаю, вы поможете.

— Отъ всего сердца, отвчалъ онъ.

Тогда Аполлина разсказала все слышанное отъ мамамъ де Лapмуазъ, не упоминая ничего о маркиз.

Герцогъ де Кроасси былъ въ восхищеніи, встртя наконецъ искреннее чувство, которое выражалось на прекрасномъ лиц Аполлины въ продолженіи разсказа.

Когда она кончила —

— Дло это очень важно, сказалъ онъ: — очень важно для молодаго человка.

Аполлина поблднла.

— Но за одинъ куплетъ онъ просидлъ три недли въ тюрьм, довольно наказанія этому несчастному! Подумайте, герцогъ, одинъ куплетъ, нсколько стиховъ!

— Боже мой! сказалъ герпогь, — вы сто разъ правы, но ни вы, ни я не можемъ перемнить хода вещей во Франціи.— Все, что могу я для васъ сдлать — это то, что я завтра же начну хлопотать съ пользу этого человка.

— Вы соглашаетесь? сказала Аполлина, очаровательно сложа руки.

— Очень можетъ быть, что мн не удастся, предупреждаю насъ, сказалъ онъ: — здсь дло не въ г. Беррье, а надо итти гораздо выше. Впрочемъ, увидимъ. Между тмъ, не говорите объ этомъ никому ни слова, пока не узнаете отъ меня: это будетъ безполезно и можетъ только повредить. Не говорите даже моимъ племянницамъ.

— А мадамъ де Лармуазъ послзавтра должна притти къ кузин….

— О, послзавтра мы будемъ звать, въ чемъ дло.

— Право! такъ скоро? сказала Аполлина, блистая радостью.

— Помните, однакожъ, любезная мадемоазель Дюбуръ, что я вовсе не общаю вамъ успха, я общаю только сдлать все, что отъ меня зависитъ, но чтобы датъ вамъ хоть тнь надежды, могу сказать, что если я не успю, то никто не успетъ.

Аполлина взяла руку герцога и, сжимая ее въ своихъ —

— Вы добры, герцогъ!… вы добры! сказала она съ нжностію.

— И вы тоже добры, отвчалъ онъ съ отеческой улыбкой.

— Сдлаемъ же видъ, будто мы играли, сказала Аполлина, разстанавливая смшавшіеся шахматы.

Герцогъ, смясь, сталъ помогать ей. Въ эту минуту вошла маркиза.

— Кто у васъ ныньче побдителемъ? спросила она, подходя къ столу.

— Герцогъ, мадамъ, совершенно побдилъ меня.

Говоря это, она устремила на него признательный взоръ.

— Будете ли вы дома завтра вечеромъ, племянница? спросилъ герцогъ.

— Ахъ, Боже мой, дядюшка! мы недлю назадъ общали венеціанскому посланнику обдать у него.

— Да, впрочемъ, я и самъ думаю, что мн придется ночевать въ Версали, сказалъ онъ.— Добрый вечеръ, племянница, мадемоазель Дюбуръ, желаю вамъ добраго вечера.

Онъ вышелъ въ сопровожденіи маркизы.

Въ первый разъ въ жизни, Аполлина скрыла тайну отъ своей кузины, и какъ ни тяжело ей было это, но она хотла исполнить просьбу герцога, которую считала приказаніемъ, и не сказала ни слова Фелисите о мадамъ де Лармуазъ. Правда, она очень боялась, чтобы Фелисите сама не спросила ее объ этой бдной женщин, которая съ нею такъ долго говорила, но теперь, какъ и часто случалось, кузина не видла и не замчала въ гостиной ничего, кром гостей. Такимъ образомъ, он разстались, и ничто не обнаружило мысли, которая въ душ доброй Аполлины занимала первое мсто.

На другой день, молодая маркиза, рано утромъ, отправилась въ Версаль и возвратилась поспшно переодться къ обду посланника. Аполлина видлась съ нею одну минуту и весь день провела одна.

Вечеромъ, входя въ свою комнату и оставивъ милаго своего Виктора, съ которымъ сидла доле обыкновеннаго, она получила изъ рукъ своей служанки письмо, привезенное курьеромъ, который не сказалъ, отъ кого оно прислано.

Кто же могъ ей писать, кром герцога де Кроасси? Она поспшно сорвала печать и прочла:

‘Молодой человкъ освобожденъ. Кажется, вы сказали, что мадамъ де Лармуазъ должна притти завтра къ вашей кузин, устройте такъ, чтобы, и она и ея сынъ, для самихъ себя, никогда не говорили объ этомъ печальномъ дл. Я хотлъ бы, чтобы она знала, чмъ вамъ обязана, но для меня важно, чтобы ей не было извстно имя того, которому вамъ было угодно поручить исполненіе вашего приказанія. Молодой человкъ узналъ только, что своимъ освобожденіемъ обязанъ мадемозель Дюбуръ.

Примите увреніе въ моей почтительной преданности,
герцогъ де Кроасси.

Нельзя выразить нжности и признательности, которыя Аполлина почувствовала къ герцогу, она всмъ на свт готова бы доказать ему эти чувства, имъ внушенныя, — цаловала подпись письма и бережно спрятала его съ намреніемъ хранить во всю жизнь.

На другой день, рано утромъ, мадамъ де Лармуазъ пришла съ своимъ сыномъ. Они спросили только мадемоазель Дюбуръ и, когда вошли къ ней, благодарность свою выражали самымъ трогательнымъ образомъ.

Счастливые тмъ, что возвращены другъ другу, они ршились въ тотъ же день отправиться домой. Такъ какъ просить молодую маркизу было уже не о чемъ, то они условились не итти къ ней. Они упрашивали Аполлину пріхать къ нимъ въ Бретань, гд ихъ домъ будетъ ея домомъ, и мадамъ де Лармуазъ, поцаловавъ еще разъ ту, которую называла теперь не иначе какъ своимъ добрымъ ангеломъ, отправилась съ молодымъ совтникомъ, который. вроятно, общалъ себ впередъ осмотрительне выбирать предметы для своихъ куплетовъ.

Дня три прошло, въ которые маркизы не было дома, и Аполлина не могла видться съ герцогомъ де Кроасси. Но когда она его увидла, недоврчивый старикъ убдился, что въ первый разъ въ жизни за его услугу не будетъ заплачено неблагодарностью.

XVI.
ВОЗВРАЩЕНІЕ.

Прошла зима, самая безцвтная для Аполлины. Она выходила изъ своего одиночества только въ шумную толпу, которою маркиза любила окружать себя единственно для того, чтобы вс говорили, что въ ея дом въ Париж веселе, чмъ во всякомъ другомъ. Игра, музыка, танцы, — всмъ этимъ были наполнены вечера, хотя эти вечера были довольно рдки, потому что и дочь и мать едва успвали бывать везд, куда ихъ приглашали.

Когда, посл рожденія сына, Фелисите могла уже вызжать въ свтъ, она почти не жила дома, здила верхомъ, или длала по утрамъ визиты, чаще всего обдала въ город посл спектакля, такъ что Аполлина желала наконецъ, чтобы маркиза дала ненавистный званый обдъ, только бы имть случай, одвшись пораньше, присутствовать при туалет кузины и поговорить съ нею хоть нсколько минутъ.

Разговоры ихъ чаще всего были о Виктор, и, говоря правду, Фелисите только отъ Аполлины и знала что нибудь о сын, правда, во установленному порядку, каждый день поутру приносили ребенка къ молодой маркиз, но въ эту пору приходили блошвейки, модистки, швеи, — вс, которые своими разговорами поглощали вниманіе Фелисите, и ей оставалось очень немного времени для ребенка, особенно, если наканун она легла спать поздно, что бывало почти каждый день, поэтому ей немного приходилось слышать отъ кормилицы. Отъ Аполлины она узнавала, что у Виктора прорзался одинъ зубъ, что ребенокъ немного простудился, не такъ хорошо спалъ прошедшую мочь, или смялся искренно, или играть тмъ или другимъ, и что скоро станетъ внятно выговаривать maman.

Казалось, что Фелисите и любопытно и пріятно было слушать эти разсказы. Она цаловала Аполлину, благодарила ее за любовь къ Виктору, и какъ въ этихъ минутныхъ свиданіяхъ добрая двушка почти всегда видла свою обожаемую кузину, то въ ея сердц нисколько не измнилось нжное чувство, связывавшее ихъ съ дтства.

Мало по малу смущеніе и непривычка Аполлины къ большому свту сгладились. Все способствовало ей побдить въ себ эту врожденную робость: и благоволеніе маркизы, поддерживаемое расположеніемъ герцога де Кроасси, и присутствіе кузины, и наконецъ то чувство собственнаго достоинства и благородства, которое всегда выдвигаетъ на первый планъ въ обществ лица даже незнатнаго происхожденія, этому не мшало то, что кром двухъ-трехъ дамъ ни одна изъ свтскихъ женщинъ не говорила съ нею ни слова. Ни одна изъ нихъ даже не ршалась на это: Аполлина всегда была одта съ изящной простотою, въ манер ея было столько достоинства, — все, что она говорила, было такъ прилично, что-то отмнно благородное такъ выражалось во всхъ чертахъ ея прекраснаго лица, что зависть не могла выразиться, въ отношеніи къ ней, ничмъ больше, какъ знаками равнодушія, и никогда презрніемъ.

Она твердо противилась настояніямъ маркизы, которая желала, чтобы она пла въ обществ, — была довольна, когда слышала пніе Фелисите, и, повторяя съ нею пьесы наканун каждаго вечера, длала свои замчаніи, которыя, при истинномъ талант въ пніи, были также драгоцнны, какъ наставленія опытнаго учителя. Однакоже на балахъ она танцовала, длая этимъ большое удовольствіе приглашавшимъ ее мужчинамъ, которые при этомъ находили случай поговорить съ нею. Танцовала она съ неподражаемою граціозностью, какъ танцуютъ семнадцати лтнія двушки, въ возраст которыхъ быль Аполлина.

Прелиминарныя статьи мира были подписаны. Военныя дйствія прекращались, но не давали надежды, чтобы маркизъ могъ возвратиться такъ скоро, какъ желала, его матъ. Полковникъ того полка былъ назначенъ маршаломъ, и полкъ переданъ былъ маркизу, такъ что его новыя обязанности не позволяли ему и думать оставить армію прежде заключенія окончательнаго мира.

Такъ какъ вс ожидали скоро этого счастливаго событіи, то маркиза ршилась не хать въ Блеваль и прожить до возвращенія сына въ прекрасномъ деревенскомъ дом, купленномъ его въ Пасси, гд собиралась она издержать много денегъ.

Наконецъ он перехали туда, къ большому огорченію Аполлины, которая надялась, что отъздъ въ Блеваль на нсколько мсяцевъ отдалитъ отъ Фелисите шевалье де Люссака и прерветъ между ними связь, которая съ каждымъ днемъ становилась очевидне и безразсудне. Напрасно она то серьёзно, то шутливо представляла иногда молодой маркиз и старалась напугать послдствіями обращенія ея съ шевалье: Фелисите смялась и обыкновенно отвчала: ‘что мн нужды? оставь меня жить по моей прихоти, ты знаешь, что мы не можемъ согласиться’.

Эти слова должны бы объяснить Аполлин, что связь двухъ душъ, называемая дружбою, не существовала больше между ею и молодою маркизою, и что можетъ быть она и существовать не могла между женщинами, изъ которыхъ у одной все проходило черезъ голову, у другой все выходило изъ сердца. Но когда любишь, долго обманываешься вншностію, такъ обхожденіе Фелисите съ Аполлиной оставалось прежнее, а сверхъ того все рже и рже имъ случалось проводить время вмст.

То, чего Аполлина опасалась отъ жизни въ деревн, столь близко къ Парижу, дйствительно случилось. Въ Пасси маркиза принимала множество гостей, и шевалье прізжалъ туда обдать почти каждый день. По вечерамъ, Фелисите здила съ нимъ верхомъ, иногда съ кмъ нибудь, иногда вдвоемъ, далеко въ Булонскій лсъ, и возвращалась оттуда далеко за полночь.

Аполлина приходила въ отчаяніе. Въ невинности души, она не могла догадаться, что зло уже было сдлано, и что шевалье де Люссакъ былъ публично извстенъ за объявленнаго любовника хорошенькой маркизы де Блеваль,— но уже боялась, чтобы такое поведеніе не повредило доброму имени Фелисите и не возбудило неудовольствія маркиза. Эта мысль день и ночь ее безпокоила, и ничто не могло отогнать ее, потому что одинъ, кого она съ удовольствіемъ встрчала у маркизы герцогъ де Кроасси, узжалъ въ свою деревню. Она была одна съ своею тоской, среди толпы этихъ людей, которые съ утра до вечера заботились только объ увеселеніяхъ. Вся веселость ея исчезла: но выражавшаяся на лиц ея горесть не обращала на себя вниманія Фелисите, или уже не трогала ея.

Соблазнитель женщины не только лишаетъ ее общественнаго уваженія: онъ развращаетъ ее. Фелисите была такъ слаба душой, такъ легка, что вс ея добрыя качества становились неврны и непрочны, бросившись въ свтъ и покорясь чувству, основанному скоре на суетности’, чмъ на истинной любви, она сохранила только недостатки своей молодости, — словомъ, она уже стала недостойна той нжности, которую еще внушала благородной Аполлин.

Наконецъ миръ былъ заключенъ, и маркизъ въ первомъ письм къ жен увдомилъ ее, что очень скоро прідетъ въ Парижъ.

Это извстіе заставило все семейство перехать въ отель Блеваль. Фелисите, казалось, была очень рада, что увидитъ мужа, но радость ея далеко не могла сравниться съ радостью Аполлины, которая въ этомъ возвращеніи видла небесную милость.

Иногда она нжно цаловала свою кузину, стараясь обратить мысли молодой женщины на счастье свиданія съ отцомъ Виктора, съ самымъ храбрымъ, самымъ любезнымъ человкомъ. Большую часть вечеровъ проводила она въ комнат кормилицы, потому что хотя ребенокъ былъ уже отнятъ отъ груди и начиналъ самъ ходить, но считали нужнымъ оставить его на попеченіи той, которая кормила его своимъ молокомъ. Аполлина безпрестанно цаловала ребенка и не могла удержать чувство, которое заставляло ее говорить ему, будто онъ могъ понимать: твой отецъ детъ, Викторъ! твой отецъ детъ! Съ перездомъ маркизы въ Парижъ, визиты де Люссака продолжались также часто, но Аполлина мало уже этимъ безпокоилась. Взглядывая ‘когда на этого человка, котораго проклинала въ душ, она думала съ нкоторымъ презрніемъ, что владычество его кончено, что онъ не можетъ бороться съ Огюстомъ де Блевалемъ, который былъ красиве, моложе, любезне его и, слава Богу, уже возвращался.

Конечно, Аполлина навлекла бы на себя неумолимую ненависть Огюста, если бы онъ могъ догадаться о такихъ оскорбительныхъ для его самолюбія мысляхъ ея, особенно теперь, когда чинъ полковника еще больше возбуждалъ въ немъ зависть, которой жертвою была уже Фелисите.

Цлую недлю жили уже въ Париж въ отели Блеваль. Мадемоазель да ла Пейроньеръ, старый командиръ, короткій знакомый дома, и одинъ молодой аббатъ обдали у маркизы, которая объявила, что намрена вечеромъ хать въ театръ Французской Комедіи.

— Я боюсь, мадамъ, сказала Фелисите: — чтобы вы не оставили для меня мста въ лож.

— Разумется, моя милая, отвчала маркиза.

— Мн никакъ нельзя ныньче хать въ театръ.

— Отчего? ныньче первое представленіе.

— Знаю, знаю, это очень не кстати, но мадамъ де Сенъ-Кроа, мадамъ д’Альби и я приглашены къ графу д’Орлавжъ, гд ныньче играютъ парадъ Колле.

— Парадъ! сказала мадемоазель де ла Пейроньеръ съ величайшемъ удивленіемъ.

— На свт нельзя видть ничего прекрасне парада, сказала Фелисите.

— Нужно быть довольно не застнчивымъ, чтобы смотрть парады Колле, смясь сказалъ командиръ, — совтую вамъ, маркиза, не забыть вашего вера. У! парады Колле! знаете ли вы ихъ, аббатъ?

Аббатъ улыбнулся, не отвчая.

— И васъ всего три женщины? довольно сурово сказала маркиза, которая любила выказать строгость своей нравственности.

— Насъ будетъ больше тридцати, но теперь, пока театръ графа не великъ, приглашены только самые близкіе знакомые. Мадамъ д’Альби доставила намъ эту честь, когда ей удалось получить приглашеніе, и она задетъ за мною въ пять часовъ.

— Въ самомъ дл, сказала маркиза = — парады очень часто играютъ на театр герцога Орлеанскаго. Колле сочиняетъ ихъ для него, и я знаю многихъ придворныхъ дамъ, которыя бываютъ на этихъ представленіяхъ.

— Въ такомъ случа почему же не хать, сказала мадемоазель де ла Пейроньеръ: — а иначе я бы очень просила сестру не показываться тамъ.

Разговоръ перемнился.

Когда настало время хать, шевалье де Люссакъ явился сказать Фелисите, что мадамъ д’Альби ждетъ ее внизу, и подалъ ей руку.

Аполлина начала было радоваться уже, что день проходитъ безъ. появленія де Люссака, и теперь еще больше была раздосадована его приходомъ и не могла безъ огорченія видть ‘что онъ слъ въ карету съ ея кузиной и съ мадамъ д’Альби, повидимому провожать ихъ къ графу д’Орланжъ.

Нетерпливо ждала Аполлина, чтобы гости ухали, мадемоазель де ла Пейроньеръ, которой старый командиръ предложилъ проводитъ ее въ монастырь, пожелала увидть своего племянника передъ отъздомъ. Маркиза пошла собираться но Французскую комедію, а Аполлина повела мадемоазель де ла Пейроньеръ въ комнату къ Виктору, который почти разсялъ ея досаду.

Сынъ Фелисите дйствительно былъ необыкновенно красивое дитя. Въ ожиданіи прізда отца, Аполлина велла сдлать ребенку розовое бархатное платье, которое надвали ему каждый день, и которое было ему къ лицу. Всегда, обращая свои большіе глаза къ Аполлин, онъ улыбался и протягивалъ къ ней руки, чтобы она взяла его къ себ. Казалось, онъ съ наслажденіемъ слышалъ этотъ голосъ, столько знакомый ему съ колыбели, такъ что старый командиръ, который никогда не отказывалъ себ въ удовольствіи ввернуть словцо, сказалъ:

— Это дитя никогда не захочетъ понять, что мадемоазель Дюбуръ вовсе нэ мать его.

Вс ухали. Въ отели воцарилось глубокое молчаніе, многочисленная прислуга, въ отсутствіи господъ, удалилась въ переднія и въ кухню. Аполлина ушла къ себ въ комнату въ дурномъ расположеніи духа, которое обыкновенно слдуетъ за обманутой надеждой. Маркиза все еще не было, хотя прошло уже дв недли посл полученія его письма. Увы! можетъ быть, онъ прідетъ, когда уже поздно будетъ вырвать жену изъ опасности соблазна: такія печальныя мысли нанимали умъ Аполлины.

Она начинала рисовать, читать, пть, но вниманіе ея развлекалось и ни на чемъ не могло остановиться, она пошла опять къ кормилиц — навдаться, спокойно ли спитъ Викторъ.

— Не знаю, что съ нимъ длается ныньче, сказала кормилица: — я никакъ не могу укачать его. Посмотрите, какъ онъ мечется! а иногда начинаетъ плакать.

— Разв онъ не здоровъ? спросила Аполлина.

— О, сударыня, съ нимъ часто это бываетъ, даже когда онъ здоровъ.

— Надобно разбудить его, нянюшка.

Аполлина вынула ребенка изъ колыбели и посадила къ себ на колни.

— Вотъ онъ началъ и смяться, улыбаясь сказала кормилица: — каковъ проказникъ! если я….

Она замолкла, услышавъ стукъ въхавшаго во дворъ экипажа.

—Что это? съ живостью спросила Аполлина.

— Врно, маркизъ пріхалъ.

— Идите же, нянюшка, узнайте, идите, узнайте, я посмотрю за ребенкомъ.

Няня вышла, а Аполлина съ ребенкомъ на рукахъ подошла къ окну.

Экипажъ стоялъ еще на двор, слуги вынимали изъ коляски ящикъ, въ отели все пришло въ движеніе, везд заблистали бглые огни свчей, сквозь окна, двери растворялись и затворялись, и комнаты маркиза, на противоположномъ крыл, въ минуту освтились.

— Это онъ! это онъ! какое счастье, что Викторъ не спитъ! сказала Аполлина, цалуя ребенка: — онъ можетъ его увидть, но Фелисите! Боже мой, Фелисите! дай Богъ, чтобы она возвратилась не поздно!

— Маркизъ пріхалъ, сказала няня: — пріхавши, онъ тотчасъ пошелъ къ матери, но никого не нашелъ дома, и, кажется, хотлъ видть сына, только боялся разбудить его. Я сказала его камердинерамъ, чтобы доложили, что ребенокъ не спитъ.

— Несите его, нянюшка, несите тотчасъ къ отцу.

Съ этими словами Аполлина поспшно стала надвать на Виктора бархатное розовое платье.

Маркизъ вошелъ.

Первый взглядъ его упалъ на ребенка, котораго Аполлина только что передала на руки нян, но едва онъ усплъ поцаловать дитя, какъ, поднялъ глаза и. съ трудомъ могъ удержать восклицаніе удивленія, замтивши мадемоазель Дюмарсе.

— Извините, сказалъ онъ ей, поклонившись дружелюбно и почтительно — я въ первый разъ вижу моего сына и потому не замнялъ васъ тотчасъ.

— Я знаю, маркизъ, отвчала Аполлина: — его мать. ожидала этого дня съ большимъ нетерпніемъ.

— Мн никакъ нельзя было пріхать раньше, какъ я ни торопился, отвчалъ маркизъ: — трои сутки я халъ, не останавливаясь и не выходя изъ экипажа.

— Подвиньте стулъ сюда, няня, сказала Аполлина.

Огюстъ де Блеваль не могъ понять, какимъ образомъ эта очаровательная незнакомка королевскаго бала была одна въ десять часовъ, вечера въ комнат его жены и давала приказанія кормилиц, его сына. Но ему гораздо пріятне было видть это прекрасное лицо, чмъ думать о томъ, что доставило ему такое счастіе. Аполлина и онъ сли, и маркизъ съ удовольствіемъ видлъ, что ему нечего опасаться потерять вдругъ такъ неожиданно найденное.

Онъ взялъ на руки Виктора, любовался имъ и ласкалъ, въ ожиданіи завязки разговора, какъ вдругъ ребенокъ заплакалъ, протянулъ рученки къ Аполлин, невнятно выговаривая мама.

— Ужь онъ уметъ очень хорошо выражать свои желанія, сказалъ маркизъ.

— Бдняжка, врно, считаетъ меня своею матерью, отвчала Аполлина.— Прошу васъ, отдайте его мн.

Съ переходомъ на руки къ Аполлин, ребенокъ успокоился.

Всего больше изумило маркиза то, что такая молодая женщина была такъ непринужденна съ молодымъ человкомъ, котораго видла, въ первый разъ въ жизни. Аполлина. въ самомъ дл, не чувствовала никакого стсненія въ присутствіи маркиза, вовсе не думая, чтобы происходившее вокругъ могло ея лично касаться. Ее занимало желаніе удостовриться, что сердце этого красиваго мужчины было расположено къ семейнымъ привязанностямъ, и прилично объяснить отсутствіе Фелисите, — все остальное было далеко отъ ея мыслей. Не ожидая обратить на себя вниманіе маркиза, она и не замчала, что его большіе черные глаза гораздо чаще бывали устремлены на нее, чмъ на Виктора.

Няня сидла поодаль, на табурет. Аполлина начала разговоръ.

— Ваши дамы перехали сюда изъ деревни дв недли назадъ, маркизъ, чтобы васъ здсь встртить, сказала она: — и Фелисите, теряя уже надежду дождаться ныншняго дня, уступила приглашенію графини д’Альби хать съ нею въ спектакль, ей будетъ очень жаль.

— И очень напрасно, отвчалъ маркизъ: — потому что мн весьма пріятно знать, что она веселится. Бдняжка столько была огорчена къ мое отсутствія.

— Ахъ, да! огорченія ужасныя, съ чувствомъ сказала Аполлина.

— Я тоже очень жалю о г. Дюбуръ: этотъ добрый и превосходный человкъ, кажется, былъ расположенъ ко мн.

— Да, маркизъ, дядя мой очень любилъ васъ.

— Какъ! сказалъ Огюстъ, съ трудомъ скрывая свою радость — вы мадемоазель Дюбуръ?

— Разв кузина не сказала вамъ, сказала Аполлина съ удивленіемъ: — что я теперь живу у ней?

— Да, врно… конечно…. Но разъ я уже имлъ честь васъ видть, и….

— Въ день вашей сватьбы, смясь прервала Аполлина.— Понимаю, отчего ныньче вы не узнаете меня, потому что тогда я была совершенно похожа на дитя.

— Вы такъ еще молоды, что это очень понятно, отвчалъ Огюстъ, не считая нужнымъ напоминать, что видлъ ее вовсе не въ день сватьбы.

— Съ того времени, маркизъ, вы подвергались большимъ опасностямъ, продолжала она: — и мы часто боялись за васъ.

— Вы были такъ добры, что боялись за меня? сказалъ Огюстъ, на лиц котораго пріятная улыбка выражала признательность.

— Все счастье моей кузины было связано съ случайностями войны, просто отвчала Аполлина.

‘Она безъ памяти любить жену мою’, думалъ полковникъ, внутренно смясь отъ этой странной встрчи.

Въ продолженіе этого разговора, Викторъ уснулъ глубокимъ сномъ.

— Я думаю, его нужно бы оставить нян, и намъ выйти отсюда.

— Не проснется ли онъ отъ этого? отвчалъ маркизъ, вовсе не спша вставать съ своего мста.

— О, не безпокойтесь, сказала няня: когда онъ заснетъ, съ нимъ можно длать все что угодно, онъ не проснется.

Говора это, она взяла ребенка на руки. Огюстъ посмотрлъ на него нсколько минутъ, передъ выходомъ.

— Я не скажу передъ посторонними, замтилъ онъ съ усмшкой: — чтобы не показаться смшнымъ, но ребенокъ кажется мн очень хорошенькимъ. Онъ похожъ на свою мать.

— А я нахожу, маркизъ, что онъ похожъ на васъ, сказала Аполлина.

И большіе голубые глаза хорошенькой двушки обращались то на отца, то на сына, съ выраженіемъ ангельской невинности.

‘Она очаровательна!— думалъ про себя Огюстъ де Блеваль — какое счастіе, что она моя кузина!’

Аполлина зажгла свчу и хотла итти въ свою комнату.

— Вы позволите мн проводить васъ до вашей комнаты? сказалъ онъ.

— Она такъ близко, отвчала непринужденно Аполлина — что это немного задержитъ васъ, вы, врно, очень устали съ дороги, маркизъ?

— Я? нисколько! отвчалъ Огюстъ: — я буду ждать возвращенія матушки и Фелисите.

— А, тмъ лучше! Он, врно, скоро возвратятся, и какое для нихъ будетъ счастье увидть васъ здсь!

Между комнатою Аполлины и дтскою была еще одна. Пройдя мимо этой комнаты и взявшись за ручку двери своей, Аполлина раскланялась съ своимъ молодымъ кузеномъ.

— Надюсь имть удовольствіе скоро увидться съ вами, маркизъ, сказала она улыбаясь.

— А а надюсь имть счастье видть васъ каждый день, отвчалъ онъ.

Дверь затворилась. Огюстъ стоялъ неподвижно, думая про себя:

‘Вотъ, въ самомъ дл, самая странная и пріятная встрча, какая только можетъ случиться съ мужчиной.’

Въ самомъ пріятномъ волненіи духа онъ пошелъ въ комнаты своей матери.

Войдя въ свою комнату, Аполлина стала смотрть въ окно, съ нетерпніемъ выжидая возвращенія кузины. Ее страшно безпокоило, чтобы Фелисите возвратилась не слишкомъ поздно ночью, особенно, чего можно было ожидать, чтобы съ нею не пріхалъ г. де Люссакъ. Она вздрагивала каждый разъ, когда на колокольн сосдней церкви часы били четверти, — ходила по комнат, выглядывала въ окно и думала съ тоскою: ‘если они вздумаютъ ужинать, она возвратится, можетъ быть не раньше двухъ часовъ.’

Почти шестьдесятъ безконечныхъ минутъ прошло въ этомъ мученіи, когда Аполлина услышала стукъ у подъзда. Во дворъ въхалъ экипажъ, но это была карета маркизы.

‘Спектакль во Французской Комедіи окончился, этотъ проклятый парадъ, врно, тоже скоро кончится?’ Аполлина ободрялась, тмъ боле, что маркизъ разговаривалъ съ матерью и могъ терпливе ждать прізда жены. Никогда Аполлина не желала искренне соединенія молодыхъ супруговъ. Она видла Огюста де Блеваля — чмъ прекрасне казался онъ ей, тмъ она находила его любезне и тмъ больше надялась, что его присутствіе вырветъ Фелисите изъ западни шевалье.

Можно вообразить, какъ обрадовалась она, когда ворота растворились и во дворъ въхала карета графини д’Альби.

Такъ, какъ предвидла Аполлина — шевалье вышелъ первый, подалъ руку молодой маркиз и вошелъ съ нею въ переднюю, но очень скоро показался опять одинъ, слъ въ карету и ухалъ.

У Аполлины стало легче на сердц. Она сложила руки, подняла свои прекрасные глаза къ небу и благодарила Бога: ея безцнная Фелисите была спасена!

XVII.
ВОРОЖЕЯ.

На слдующее утро, маркизъ похалъ въ Версаль, но пока онъ одвался, взоры его очень часто обращались на комнату мадемоазель Дюбуръ, находившуюся противъ его оконъ.

Лошади были уже запряжены, но передъ тмъ, какъ нужно было выходить садиться, онъ растворилъ окно, чтобы сказать что-то своему кучеру, и нсколько минутъ глядлъ на досадный занавсъ, скрывавшій отъ него ту, съ которою онъ разставался до завтра, не видвши ныньче ни на минуту.

За занавсомъ, дйствительно, стояла Аполлина, ожидая, когда кузенъ станетъ садиться въ экипажъ, чтобы взглянуть на него. Зная уже, какъ свтъ разъединяетъ супруговъ, она дала себ слово никогда не бывать третьею въ т немногіе минуты, которыя они проводили вмст. Думая, что передъ выздомъ въ Версаль, маркизъ зайдетъ къ жен проститься, она ждала его отъзда, чтобы итти къ Фелисите.

Огюстъ подъ разными предлогами нашелъ средство остаться около четверти часа на двор: онъ забылъ о чемъ-то сказать своему камердинеру, нашелъ нужнымъ.приказать что-то своему конюху о верховыхъ лошадяхъ и позвалъ его, — наконецъ засмялся и, входя въ карету —

— Въ Версаль! закричалъ онъ кучеру.— Право, я совсмъ съ ума схожу, сказалъ онъ самъ себ, когда дверцы захлопнулись: — она тамъ. Если не увижу ея ныньче, такъ увижу завтра, никогда женщина не занимала меня такъ долго.

Еще карета не повернула за уголъ, а Аполлина была уже у своей кузины, которая одвалась.

— Ну, теперь ты рада? сказала она, цалуя ее.

— Конечно, отвчала Фелисите довольно спокойно.

— Я мучилась вчера, чтобы ты возвратилась не поздно новью, ты знаешь, что я и Викторъ встртили его.

— Онъ сказалъ мн, и даже прибавилъ, что нашелъ тебя очень любезною, отвчала Фелисите дружескомъ тономъ, который она сохраняла постоянно съ другомъ своего дтства

— Очень можетъ быть, потому что я съ нимъ говорила о его сын и о теб, улыбаясь сказала Аполлина.

И милая двушка стала разсказывать, слово за слово, весь свой недавній разговоръ съ маркизомъ, особенно обращая вниманіе Фелисите на то, что могло ее тронуть или понравиться ей.

Фелисите одлась и отпустила своихъ горничныхъ. Она слушала разсказъ совершенно разсянно, но когда Аполлина окончила разсказъ похвалою Огюсту, Фелисите сказала:

— Я нашла, что онъ измнился.

— Измнился? сказала Аполлина: — въ чемъ же? мн кажется, что невозможно встртить мужчину красиве.

— Похудлъ въ лиц, черты измнились.

— Очень естественно: чтобы видть тебя скоре, онъ не спалъ дв ночи.

— Наконецъ онъ пріхалъ, продолжала Фелисите, — предастся своимъ удовольствіямъ, привычкамъ и опятъ поправится, потому что обоимъ намъ нтъ силъ выносить скуку, прибавила она со смхомъ.— Кстати, знаешь ли ты, что ни я, ни маркизъ не обдаемъ ныньче дома.

— Такъ онъ цлый день пробудетъ въ Версали? спросила Аполлина.

— Кто?

— Твой мужъ.

Фелисите расхохоталась.

— Длать нечего! сказала она: — я вижу, что никакъ не могу растолковать теб нашего образа жизни. Ты думаешь, что маркизъ обдаетъ у своей матери?

— Что? у себя? сказала Аполлина въ изумленіи.

— Не у себя, но я не знаю гд. Мы и десяти разъ не обдали или не ужинали вмст, посл сватьбы.

— Однакожь, дядюшка говорилъ мн….

— Именно потому-то и говорила я десять разъ, продолжала Фелисите: — Огюстъ удостоивалъ обдать съ нами почти тогда только, когда мой отецъ и мать обдали.

— Теб, врно, это было очень больно, сказала Аполлина съ чувствомъ.

— За это я сперва очень часто его благодарила, отвчала молодая маркиза, позвонивъ, чтобы узнать, запряжены ли ея лошади.

Когда ей доложили, что лошади готовы, она потребовала жъ себ мадемоазель Дюпре, свою любимую горничную, и, обращаясь къ Аполлин, со смхомъ сказала:

— Отгадай, чти я хочу длать? ду къ одной удивительной женщин, которая предсказала судьбу мадамъ Помпадуръ, чтобы она сказала мн мою будущность, она предсказала тоже время заключенія мира — и не ошиблась ни однимъ часомъ: генералъ контролеру — немилость, въ которую онъ попалъ, словомъ, эта женщина читаетъ въ будущемъ какъ въ книг, и скажетъ мн все, что со мною случится въ жизни. Ты смешься и не вришь предсказаніямъ?

— Да если бы и врила, отвчала Аполлина: — то никогда бы не ршилась слушать ихъ.

— Отчего? какъ! ты не рада бы узнать, когда выйдешь замужъ?

— О, я хорошо это знаю, весело отвчала Аполлина — никогда.

— Что за мысль!

— Увряю тебя: мн такъ гораздо больше нравится.

— демъ, демъ, скоре, сказала Фелисите горничной: — люди безъ ливреи?

— Нтъ, маркиза, отвчала горничная.

— Карета зеленая, безъ гербовъ?

— Точно такъ, маркиза.

— Прекрасно.

— Но ты подешь, надюсь, не одна, къ этой женщин, которая занимается такимъ дурнымъ ремесломъ, сказала Аполлина: — мн было бы это страшно.

— Насъ шестеро — четыре женщины и двое мужчинъ, которыхъ тайны я тоже надюсь узнать.

Говоря это и сіяя радостью, молодая маркиза набросила на плечи мантилью, прикрыла голову и часть лица капюшономъ, и, давъ горничной подробное наставленіе о томъ, какой уборъ надо приготовить ей переодться къ обду, поцаловала кузину и отправилась.

— Какъ она молода еще! съ улыбкой сказала ей вслдъ Аполлина, глядя, съ какимъ трудомъ успвала итти за нею горничная.— Я слишкомъ много безпокоилась о расположеніи ея къ этому человку, котораго умъ ей нравится и заставляетъ смяться, она съ одинаковымъ жаромъ преслдуетъ все, что ее забавляетъ, и ворожея занимаетъ ее столько же, какъ шевалье де Люссакъ.

Успокоившись этою мыслью, она возвратилась въ дтскую, гд Викторъ не безъ усилія, но съ нкоторою гордостью обходидъ вокругъ стола, держась за него руками. Увидя Аполлину, онъ хотлъ оставить свою опору и итти къ ней, къ счастью, она успла подойти къ нему прежде, чмъ онъ упалъ, и взяла его на руки.

— Видлся ли онъ ныньче съ отцомъ своимъ? спросила она, цалуя дитя.

— Какже, сударыня, отвчала вяня, — маркиза присылала позвать несъ ныньче у хромъ еще до девяти часовъ, г. маркизъ былъ у нея въ комнат: онъ очень ласкалъ Виктора, очень. Я уврена, онъ сильно будетъ любить его, да какже? вдь это его живой портретъ.

— Я думаю, нянюшка, сказала Аполлина: — что теперь каждое утро вы станете ходить такъ рано къ кузин.

— Маркиза ничего мн объ этомъ не говорила, отвчала няня.

Но этотъ отвтъ нисколько не уменьшилъ пріятнаго убжденія Аполлины, что Огюстъ и Фелисите никогда не могутъ сдлаться чужими другъ другу.

Она долго уже была въ своей комнат, когда мадемоазель Дюпре пришла сказать, что молодая маркиза проситъ ее притти къ ней на минуту, йока не начала свой туалетъ.

— Чтожь! смясь сказала она, входя къ Фелисите: — довольна ли ты предсказаніемъ сивиллы.

— Я въ восхищеніи отъ него, отвчала Фелисите: — но знаешь ли, что я хотла прежде испытать ея знаніе и сперва спросила ее о теб.

— Обо мн? сказала Аполлина, презрительно пожавъ плечами.

— Да! и, не видя тебя, только по нсколькимъ моимъ словамъ, она не задумываясь отвчала, что ты сдлаешь изумительную партію, — партію, которая всхъ озадачитъ.

— Право? насмшливо сказала Аполлина*: — но ты — что она теб сказала?

— Ахъ, слова ея доставили мн большое удовольствіе: во первыхъ, она совтовала мн продолжать совершенное довріе къ одной особ.

— Къ сестр твоей, не правда ли?

И добрая двушка съ чувствомъ прижалась къ ней. Фелисите поцаловала ее, не отвчая, потомъ продолжала:

— Общала много баловъ на ныншнюю зиму и мсто почетной дамы при двор, когда я состарюсь.

— Все это очень удовлетворительно, стоитъ только врить, смясь сказала Аполлина: — во уврена ли ты, что она не знала васъ прежде, не знала вашихъ именъ?

— О, это совершенно невозможно: мосьё де Люссакъ, который здилъ напередъ узнать, въ какое время можно пріхать къ ней, сказалъ все, что только можно, чтобы она считала насъ людьми простыми.

При имени шевалье, лицо Аполлины подернулось тнью, во облако это скоро пролетло, вошелъ парикмахеръ, стали говорить о мелочахъ, до отъзда молодой маркизы.

День этотъ былъ самымъ счастливымъ для Аполлины въ отели де Блеваля, и на другое утро она проснулась еще прекрасне, чмъ прежде, если можно. Первый взглядъ ея обратился на окна маркиза. Ставни въ нихъ были закрыты и не открывались съ утра, потому что маркизъ изъ Версали ухалъ въ Компьень, куда король отправился на пять дней, а маркиза де Помпадуръ, обрадовавшись возвращенію молодого полковника для ея музыкальныхъ вечерокъ, велла внести его въ списокъ.

За отсутствіемъ маркиза, шевалье де Люссакъ сталъ безпрерывно являться въ дом, не только обдать у маркизы, но и длать продолжительные визиты Фелисите. Эти посщенія, которыхъ до сихъ поръ не было, или которые по крайней мр не были извстны Аполлин, скоро разсяли однодневную радость, а нсколько словъ, вырвавшихся у де Люссака за обдомъ, о досад его, что онъ не участвуетъ въ поздк въ Компьень, заставили Аполлину сообразить нкоторыя обстоятельства и увидть, какова была такъ названная дружба де Люссака къ мужу Фелисите.

Мысли, возбужденныя въ ней тмъ, что происходило передъ ея глазами, уже два-три дня погружали ее въ глубокую горесть, когда герцогъ де Кроасси возвратился въ Парижъ.

Герцогъ вовсе не скрылъ радости увидться опять съ Аполлиною. Въ продолженіи перваго вечера, проведеннаго у племянницы, онъ не оставлялъ Аполлину ни на минуту и даже согласился остаться ужинать, и это всми было замчено до такой степени, что одна душа изъ друзей маркизы сказала:

— Знаете ли, меня не удивитъ, если мадемоазель Дюбуръ сдлается вашей теткой.

— Что за пустяки! отвчала мадамъ де Блеваль, которая сама не одинъ разъ, можетъ быть, объ этомъ же подумывала.

Сперва она отталкивала эту мысль, какъ довольно непріятную, но. разсудивши, находила, что если бы дядя и вздумалъ сдлать такую глупость, то она скоре была бы полезна, чмъ вредна ея сыну. Въ семьдесять-семь лтъ, какъ было тогда герцогу, нечего уже было бояться имть дтей. Аполлина, всею душею преданная Фелисите, и почти какъ вторая мать Виктору, ничего бы другого не желала, какъ передать маркизу такъ давно и напрасно желанный титулъ, а вмст съ тмъ перешло бы къ Блевалямъ и громадное богатство, соединенное съ этимъ титуломъ.

Размышляя объ этомъ долго, маркиза ршилась не только не лишать дядю общества мадемоазель Дюбуръ, но при всякомъ случа выхвалять передъ нимъ эту прекрасную собою и добрую двушку.

Правда, эти похвалы въ настоящемъ случа были совершенно излишни, потому что герцогъ самъ былъ въ состояніи гораздо лучше цнить достоинства Аполлины, чмъ его племянница.

Въ первый разъ въ жизни встртилъ онъ одно изъ тхъ исключительныхъ существъ, которыхъ доброта, прямизна и возвышенность души заставляли его примиряться съ человчествомъ. Онъ считалъ себя счастливымъ и гордился тмъ, что внушилъ ей нкоторое къ себ расположеніе, но хотя это рдкое существо была молоденькая двушки дивной красоты, ему никогда и въ голову не приходило предложить ей почти осьмидесятилтняго мужа, онъ вовсе не думалъ, чтобы супружеская связь могла существовать между нимъ и мадемоазель Дюбуръ: да врно и Аполлина не имла этого въ мысляхъ.

Маркизъ пріхалъ изъ Компьеня ночью. Пять дней, проведенные вн Парижа, показались ему безконечными. Вопреки обыкновенной подвижности его духа, одна мысль постоянно его преслдовала, безпрестанно видлся ему очаровательный образъ, даже среди самыхъ увлекательныхъ увеселеній: и когда карета его въхала во дворъ отели де Блеваля, сердце его почувствовало неизвданную въ жизни радость.

Рамо утромъ, на другой день, онъ пошелъ поздороваться съ женою, съ сыномъ и съ маленькой досадой, что не встртилъ никого ни тамъ, ми тамъ, какъ ни старался продлить свои посщенія. ‘Я неудачно выбралъ время’, сказалъ онъ себ и подъ какимъ-то предлогомъ позже завернулъ къ Фелисите. На этотъ разъ онъ засталъ шевалье де Люссака, но та, которую онъ искалъ, не приходила.

Въ это время Аполлина была въ саду, который оставался не посщаемъ, несмотря на то, что былъ очень великъ и хорошъ. Она едва Гуляла въ немъ, со времени перезда въ городъ, и выходила очень рдко изъ отели, не имя никого знакомыхъ.

Веселое солнце, озарившее ноябрьское утро. вызвало ее въ садъ, по лстниц, которая спускалась не далеко отъ ея комнаты, родъ густые навсы липъ, обронившихъ уже свои листья. Въ печальной задумчивости, она нсколько разъ прошла по аллеямъ и возвращалась уже, съ намреніемъ итти къ Фелисите, какъ встртила маркиза, который выходилъ отъ своей жены съ шевалье де Люссакомъ.

Шевалье поклонился и прошелъ. Огюстъ остановился и, стараясь казаться только вжливымъ, спросилъ хорошенькую кузину о здоровь, и сказалъ, что боялся разбудить ее своимъ пріздомъ изъ Компьеня.

— Я вовсе ничего не слышала, отвчала Аполлина, которую присутствіе шевалье могло уничтожить совершенно.

Сдлавши нсколько шаговъ впередъ, она прибавила:

— Фелисите, я думаю, у себя теперь?

— Да, мы только очень неловко вышли отъ нея, когда вы туда идете.

Аполлина отвчала только поклономъ на эти слова и споро побжала по лстниц.

— Это довольно хорошенькая двушка, сказалъ шевалье, взявъ кодъ руку Огюста.

Шевалье де Люссакъ всегда былъ повреннымъ любовныхъ интригъ маркиза, но потому ли, что мадемоазель Дюбуръ была родственница маркизы, потому ли, что для Огюста было что-то новое въ этой склонности, которая влекла его къ Аполлин, онъ ничего не отвчалъ де Люссаку и только думалъ о той, съ которою тотчасъ разговаривалъ.

— Невообразимо хороша, прибавилъ онъ посл.

Маркизы Фелисите все утро не было дома. Огюст же обдалъ у военнаго министра, но онъ ушелъ тотчасъ, какъ встали отъ стола, и хотя его ждали въ двадцати домахъ, и въ опер назначены были ему два свиданія, онъ возвратился домой.

Тамъ, одинъ, сидя въ своей комнат, въ которую бывало приходилъ не иначе, какъ очень поздно ночью, и только для того, чтобы лечь спать, — теперь онъ несводилъ глазъ съ единственнаго окна перваго этажа отели, въ которомъ виднъ былъ свтъ, и говорилъ себ: ‘она тамъ’, и въ этой мысли было для него такое счастье, которое онъ предпочиталъ всякому другому.

Въ первый разъ въ жизни Огюстъ испытывалъ одно изъ тхъ волненій, которыя истинно владютъ сердцемъ человка. Честолюбивыя мечты, страсть къ суетнымъ удовольствіямъ, связи съ женщинами, бесды веселыхъ товарищей — ничто не заставляло его такъ живо почувствовать жизнь, какъ воспоминаніе о хорошенткой ручк, Которая на минуту дотронулась до его груда, принимая изъ рукъ его ребенка, объ этомъ голос, который ему все слышался, и объ очаровательной фигур, наклоненной надъ колыбелью его сына.

Видругъ пришло ему въ мысль, что, можетъ быть, Аполлина въ это время придетъ въ дтскую, и онъ опрометью бросился бжать туда.

Няня растворила дверь тихо, подошла на пальцахъ и прошептала:

— Малютка спитъ теперь, г. маркизъ, его очень мучили днемъ зубы, и….

— Онъ боленъ! съ испугомъ спросилъ Огюстъ.

— Ахъ! теперь ужь кончено, а ныншній вечеръ онъ былъ веселъ какъ стрекоза. Когда мадемоазель Дюбуръ не сидитъ въ своей комнат, ужь врно она здсь, и тогда только ребенокъ забываетъ свою боль. Она отсюда вышла только, когда онъ уснулъ. Хотите вы взглянуть на него, маркизъ?

Огюстъ подошелъ. Викторъ спалъ сладкимъ сномъ.

— Мн тоже кажется, что теперь онъ спокоенъ, сказалъ отецъ: — завтра пораньше я приду провдать его.

Успокоившись въ здоровьи ребенка, Огюстъ возвратился къ себ и сталъ думать о томъ, что сказала ему няня.

Она такъ любитъ мою жену и моего сына, что должна и меня любить немножко, сказалъ онъ самъ себ, улыбаясь.

Изъ такихъ мыслей вывели его звуки клавессина, очевидно вылетавшіе изъ комнаты Аполлины.

Тихо открылъ онъ окно, но дворъ былъ такъ великъ, что музыка слышалась очень неясно. Слышать было, однакожь, ему пріятно, ночь казалась прекрасною, сладкая тишина окутывала вс части отели: онъ воображалъ себя наедин съ тою, которую видлъ только воображевіемъ.

Музыка стихла, и скоро огонь погасъ въ окн Аполлины.

Маркизъ ждалъ еще съ четверть часа, глядя на потемнвшее окно, наконецъ затворилъ свое и позвонилъ камердинера.

Слуга вошелъ и, видя, что господинъ его началъ раздваться, спросилъ:

— Какое платье прикажете подать, маркизъ?

— Не нужно никакого: я ложусь спать.

Камердинеръ изумился: едва было десять часовъ вечера.

— Кучеръ пришелъ спросить вашихъ приказаній, маркизъ, сказалъ онъ.

— Завтра, въ девять часовъ утра, въ Версаль!

XVIII.
МУЗЫКА.

На другой день за столъ садились — герцогъ де Кроасси, вчный виконтъ и пять или шесть другихъ гостей, пріхавшихъ обдать въ маркиз, какъ вдругъ, къ общему удивленію, вошелъ маркизъ въ столовую.

— Примете ли вы меня, матушка? сказалъ онъ.— Я опоздалъ въ Версали и не посплъ на обдъ къ маршалу, куда долженъ былъ хать.

— Какъ! да это такая рдкость, Огюстъ! отвчала она: — мы мадамъ вамъ мсто.

Огюстъ подошелъ къ той сторон стола, гд сидла Аполлина, но приборъ его поставили между мстами де Люссака и старой баронессы д’Арнонвиль, которые тотчасъ отодвинулись. Нечего длать! должно было покориться случаю, хотя онъ внутренно и проклиналъ его.

Такимъ образомъ, ему пришлось сидть почти напротивъ мадемоазель Дюбуръ, которая была въ сосдств герцога де Кроасси, сказавъ нсколько словъ дяд, онъ поклонился своей хорошенькой кузин съ тою привлекательною любезностью, которая была только ему одному свойственна.

Аполлина отвчала на поклонъ и взглянула на шевалье, который показался ей противнымъ, — совершенно противнымъ въ сравненіи съ молодымъ полковникомъ.

— Что же новаго при двор, Огюстъ? спросилъ герцогъ.

— Ничего очень важнаго, отвчалъ маркизъ: — ныньче утромъ былъ большой пріздъ. Фарфоры были разставлены въ галлере, и король всхъ насъ заставлялъ покупать {Людовикъ XV учредилъ фарфоровую фабрику во Франціи — сперва въ Венсен, а посл въ Севр, когда во Франціи дошли до того, что стили длитъ фарфоръ, подобный саксонскому. Ежегодно привозили во дворецъ произведенія этихъ фабрикъ, и король заставлялъ куртизановъ покупать эта вещи.}. Онъ былъ необыкновенно веселъ.

— Онъ, безъ сомннія, говорилъ съ вами? сказала маркиза, — что онъ вамъ говорилъ?

— Право, скромность моя не позволяетъ мн повторить слова короля, отвчалъ шутливо маркизъ — онъ очень лестно представлялъ меня посланнику и посланниц австрійскимъ, которые тогда пріхали. Я вамъ скажу, что для нмки посланница даже очень пріятная особа.

— Какъ для нмки?! сказалъ графъ Виллеруа: — но германская кровь гораздо лучше нашей.

— О, любезнйшій! весело отвчалъ маркизъ, глядя вокругъ: — я не ршился бы произнесть здсь такую хулу.

Изъ пяти бывшихъ за обдомъ женщинъ, дйствительно, можно было указать на двухъ кузинъ, графиню Росни, которая, при всей своей вялости, была очень хороша, и на маркизу, очень хорошо сохранившую остатки красоты.

— Правда, отвчалъ графъ: — что я очень не въ пору сказалъ это, но нельзя же вамъ не согласиться, что такое собраніе очень рдко, и что дурныхъ женщинъ нигд не встрчаешь много.

— А я нахожу, сказала старая баронесса: — что красивыхъ женщинъ больше, чмъ мужчинъ, иногда я забавляюсь при двор, разсматривая всхъ нашихъ мужчинъ, въ дни большихъ собраній, и это французское дворянство, славившееся своею блестящею наружностью, кажется мн, совсмъ выродилось.

— Это происходятъ отъ нашихъ дурныхъ нравовъ, замтилъ старый командоръ.

— Да, да, смясь сказалъ викбитъ де Люссакъ: — произошла. смсь.

— Боже мой! командоръ, сказала маркиза.* — вы все вооружаетесь противъ ныншнихъ нравовъ, но разв нравы во времена регентства не были еще хуже?

— Съ тхъ поръ, какъ я шестьдесятъ лтъ въ состояніи судить о нравахъ, сказалъ герцоръ де Кроасси: — мн кажется, что они всегда одивоковы.

— Дайте время, погодите немного, прибавилъ графъ Валлеруа,— вмшаются въ это дло философы и все устроятъ.

— Они добьютъ насъ, отвчалъ командоръ.

— Во-первыхъ, сказала баронесса: — философы безбожники, нечестивцы, и мн кажется большою ошибкой, что этимъ людямъ покровительствуютъ, какъ длаютъ многіе изъ васъ, потому что, поврьте, черезъ пятьдесятъ лтъ ихъ правила будутъ имть….

— О! черезъ пятьдесятъ лтъ кто изъ васъ это увидитъ? прервала Фелисите, видя съ ужасомъ, что завязывается серьёзный разговоръ.— Былъ ли кто нибудь вчера въ итальянской комедіи?

— Я была, отвчала мадамъ де Росни.

— Чтожь? не правда ли, Карлинъ былъ восхитителенъ. Онъ меня сводитъ съ ума.

Вс стали говорить объ итальянской комедіи и объ арлекин, до самого окончанія обда.

Огюстъ воспользовался первой удобной минутой и подошелъ къ Аполлин.

— Вы, врно, видли ныньче, прелестная моя кузина, нашего сына? спросилъ онъ, будучи очень радъ, что самымъ невиннымъ оврагомъ могъ начать разговоръ.

— Разумется, отвчала она.

— Онъ очень обезпокоилъ меня третьяго дня вечеромъ, продолжалъ маркизъ.

— О, это ничего: докторъ сказалъ намъ, чтобы не тревожиться этимъ, пока не будетъ конвульсій, и, слава Богу, ихъ у него не было.

Чмъ боле смотрлъ Огюстъ на это прекрасное, благородное и спокойное лицо, тмъ больше терялъ онъ обыкновенной своей бодрости съ женщинами. Удивляясь своей робости и не находя словъ продолжать разговоръ, онъ съ горестью видлъ его окончаніе, смущеніе овладвало его умомъ, смлость покидала его, — словомъ, онъ былъ влюбленъ…. влюбленъ не шутя.

— Вы намрены провести вечеръ у матушки? спросилъ онъ на, конецъ.

— Безъ сомннія, я никогда не вызжаю.

— Никогда?

— Куда же мн хать?

— Ну, въ театръ, увидться съ друзьями.

— Съ тхъ поръ, какъ родители мои умерли, я не была въ театр, а вс друзья мои здсь.

— Я надюсь, что вы и меня считаете въ этомъ числ? спросилъ маркизъ самымъ любезнымъ тономъ.

— Очень натурально, что мн пріятно видть мужа Фелисите, отца Виктора, отвчала Аполлина.

‘Мужъ Аполлины, отецъ Виктора — думалъ про себя Огюстъ — все это довольно холодно’..

— А если бы претензіи мои были больше, прибавилъ онъ: — если бы я просилъ васъ любить меня сколько нибудь ради меня самого.

— Все, что я до сихъ поръ о васъ слышала, должно мн дать это желаніе, отвчала Аполлина съ полною откровенностью и простотою: — потому что я знаю васъ, маркизъ, гораздо больше, чмъ вы думаете, прибавила она улыбаясь.

— Право?

— Конечно. Три года мы съ кузиной говоримъ только о васъ, когда бываемъ съ нею наедин.

— Быть можетъ, маркиза судитъ обо мн слишкомъ снисходительно, сказалъ Огюстъ: — я очень желалъ бы, чтобы вы сами судили обо мн, впередъ я гораздо чаще стану приходить къ матушк.

— А, тмъ лучше…. тмъ лучше, подхватила Аполлина, которой глаза радостно заблистали: — признаюсь вамъ, я не могу понять этого обычая большого свта, и мн кажется смшнымъ проводить время врозь, когда такъ хорошо быть вмст. Попробуйте, маркизъ, и увидите, какъ пріятна семейная жизнь.

— Я чувствую это теперь, отвчалъ Огюстъ, не сводя глазъ съ своей молоденькой кузины, которая никогда не казалась ему прелестне.

Наивная улыбка Аполлины уже ясно помазывала ему. что отвтъ его былъ вовсе не понятъ, какъ вдругъ милая двушка прибавила:

— Вы мн позволите сказать Фелисите эту добрую всть?

— Если вы думаете, что она можетъ доставить ей удовольствіе.

Несмотря на легкую досаду, маркизъ почти готовъ былъ разсмяться, когда разговоръ ихъ внезапно былъ прерванъ.

Шевалье де Люссакъ раскрылъ клавесминъ и тронулъ нсколько нотъ.

— Ахъ, кстати! сказала тотчасъ молодая маркиза: — станемте играть и пть, мн очень нравятся импровизированные концерты. Вы поете, графиня? спросила она мадамъ Росни.

— О, я очень не въ голос ныншній вечеръ, самымъ равнодушнымъ тономъ отвчала молодая женщина.

— Нужды нтъ, продолжала Фелисите: — вы, шевалье, Огюстъ и я — насъ четверо — и прекрасно!… Огюстъ!

— Блеваль!

— Сынъ мой!

Такъ со всхъ сторонъ стали звать полковника и тмъ прервали его заманчивый разговоръ.

— Что тамъ? спросилъ онъ, худо скрывая досаду и переходя гостиную.

— Мы будемъ пть и играть, ты тоже долженъ пть, отвчалъ шевалье.

— Я совершенно не въ силахъ, потому что страшно охрипъ.

— Полно, полно, сказалъ командоръ: — это отговорка всхъ пвцовъ.

— Да увряю васъ, Люссакъ это знаетъ, отвчалъ Огюстъ: — онъ самъ совтовалъ мн третьяго дня пить отваръ, котораго я не пилъ.

— Все равно…. все равно, съ живостью сказала Фелисите, раскладывая ноты на пюпитр.

— Маркиза права, сказалъ шевалье — собраніе маленькое, ты пропоешь, какъ можешь.

— Вы видите, я покоряюсь, сказала вяло графиня Росни, поворачивая глаза на Огюста.

— Оставьте мн удовольствіе слушать васъ, увряю, что мой голосъ все испортитъ.

Говоря это, маркизъ отошелъ отъ пьяно, поспшая опять въ амбразуру окна, изъ которой его, къ прискорбію, вызвали, но Аполлина пересла къ камину, въ свой любимый уголокъ, а герцогъ де Кроасси занялъ креслы передъ нею, бдный Огюстъ доджемъ былъ удовольствоваться незанятымъ стуломъ, между дядей и старой баронессой.

Вс услись по мстамъ. Концертъ былъ начатъ молодою маркизой и шевалье, которые пли дуо.

Голосъ де Люссака, довольно, впрочемъ пріятный, очень уменьшалъ удовольствіе, которое ощущала Аполлина, слушая пніе Фелисите. Ей страшно не нравилось слышать, какъ они обращали другъ къ другу слова любви, и только, когда ей удавалось слышать одну кузину, лицо ея улыбалось и каждый звукъ, казалось, достигалъ до ея сердца, съ приближеніемъ всякаго труднаго мста, плечи ея сжимались съ безпокойствомъ, и когда Фелисите побждала, что случалось не очень часто, прекрасное лицо Аполлины сіяло радостью, и рукоплесканья предупреждали другихъ.

Огюстъ не спускалъ глазъ съ Аполлины, онъ съ нетерпніемъ и грустью замчалъ въ ней эти знаки привязанности къ ея жен, казавшіеся ему препятствіемъ къ осуществленію его любимыхъ надеждъ. Что за несчастье мн?— думалъ Огюстъ — на всемъ свт, можетъ быть, нтъ женщины, которая искренно любила бы другую, и нужно же было случиться, чтобы именно такою была та, которую я люблю, потому что, въ самомъ дл, я влюбленъ по уши. Готовъ бы я отдать полъ-жизни, чтобы только она взглянула на меня такъ, какъ смотритъ на Фелисите.’

Впрочемъ, маркизъ такъ привыкъ къ успхамъ, что еще не отчаявался совершенно и хотя предвидлъ большія трудности, тмъ не мене предвидлъ и успхъ.

Когда дуо было окончено, вс пустились наперерывъ хвалить пніе маркизы и шевалье, Огюстъ удовольствовался, ударивъ два-три раза въ ладоши.

— Право, удивительно, сказала Аполлина, обращаясь къ герцогу де Кроасси: — что кузина моя могла такъ хорошо спть это дуо: она едва знаетъ его и дня два назадъ только разбирала его.

‘Это относится больше ко мн, чмъ къ дяд — думалъ маркизъ — пожалуй, стану длать какъ ей хочется все, чтобъ только ей понравиться.’

Съ этой мыслью, онъ всталъ, подошелъ къ жен и наговорилъ ей комплиментовъ за пніе. Возвращаясь на свое мсто, онъ взглянулъ на Аполлину, она ему улыбалась.

Настала очередь мадамъ Росви. Ршиться пть ей было трудно, должно было уговорить ее.

— Я берусь за это, сказалъ шевалье, съ которымъ дйствительно хорошенькая женщина нсколько дней уже кокетничала.

Посл неизбжныхъ доводовъ, что она страшно устала, что не можетъ взять ни одной ноты, и пр. и пр., она встала и дотащилась до клавессина, опираясь хорошенькою ручкою на руку шевалье.

— Ставьте тамъ, передо мною, сказала она ему: — вы вашъ общій учитель въ музык, и я буду видть, довольны вы или нтъ.

— Да ужь если вы будете смотрть на меня, то, разумется, я буду доволенъ, ловко отвчалъ де Люссакъ.

Этихъ словъ было довольно для Фелисите: расположеніе духа ея перемнилось. Къ несчастію, шевалье самъ былъ не въ дух. Онъ не только дурно плъ, но, несмотря на комплименты, которыми осыпала его мадамъ Росни, думалъ про себя, что маркизъ, котораго превосходство пнія и методы предъ де Люссакомъ всмъ было извстно, долженъ былъ внутренно торжествовать надъ нимъ. Умъ и сердце Огюста были, однакожь, такъ заняты въ это время, что едва ли вс на свт дуо могли развлечь его, во зависть такъ искусно уметъ изобртать для себя пытки, будто само Провидніе одарило ее способностью служить самой себ наказаніемъ.

Другая причина досады для шевалье заключалась въ томъ, что Огюстъ обдалъ въ отелй Блеваля. Что, если такая непривычная неожиданность станетъ повторяться? Домъ маркизы былъ единственнымъ при двор и въ город, гд шевалье не боялся присутствія своего блистательнаго соперника,— единственный, гд онъ могъ наслаждаться нераздльно владычествомъ своего ума, талантовъ и наружности. Ему нестерпима была мысль, что присутствіе маркиза преслдуетъ его даже сюда, и какъ досаду свою шевалье всегда любилъ вымщать на комъ нибудь, то, естественно, онъ предался удовольствію мучить Фелисите.

Мадамъ де Росни пла большую арію изъ ‘Титова и Авроры’, новой оперы Мондоввилля. Голосъ ея былъ свжъ, но она вовсе не умла управлять имъ, и иногда даже звуки его были не совсмъ врны. Но шевалье приходилъ въ восторгъ отъ каждой ноты, кричалъ, что еще никто и никогда такъ не плъ, что это пніе восхитительно, и какъ онъ въ самомъ дл былъ оракуломъ гостиной маркизы въ музык, какъ и во всемъ, то успхъ молодой графини былъ колоссаленъ.

Фелисите страдала, какъ женщина и какъ пвица, ревность и самолюбіе ея были страшно раздражены, она готова бы раздавить мадамъ Росни. Вдругъ представилось ея уму средство уронить торжествующую, поставить ее на второй планъ, какъ слдуетъ, и между тмъ, какъ вс окружили хорошенькую графиню, а шевалье цаловалъ ей руки, она быстро перешла черезъ гостиную, подбжала къ Аполлин и тихо, прерывающимся голосомъ сказала:

— Если меня любишь, ты будешь пть…. теб должно пть.

— Я!… я! я… сказала Аполлина, покраснвши какъ огонь.

— Говорю теб, что необходимо…. что я хочу! продолжала Фелисите.— Мадамъ, сказала она, обращаясь къ маркиз, — заставимте Аполлину пть.

— Какъ! вы поете? сказалъ герцогъ.

— Боже мой! нтъ, это нельзя назвать пніемъ, клянусь вамъ, отвчала Аполлина въ крайнемъ смущеніи.

Огюстъ всталъ.

— Требуйте, сказахъ онъ жен. Требуйте! говорилъ онъ матери.

Маркиза рада была блеснуть талантами Аполлины передъ герцогомъ и упрашивала настоятельно.

Аполлина стояла въ положеніи самомъ непріятномъ: она не хотла длать сцену и не могла ршиться уступить.

— Мн хотлось бы, сказалъ герцогъ: — имть возможность вообразить что нибудь, что могло бы сдлать вамъ, мадемоазель Дюбуръ, столько удовольствія, сколько имлъ бы я, слушая ваше пніе, — и тотчасъ сдлалъ бы это.

— Какъ! вы уже сдлали, тихо отвчала ему Аполлина.

— А! эти удачи не всегда представляются, отвчалъ онъ, смясь.

— Я иду пть, герцогъ.

Аполлина пошла къ клавессину, выбрала между нотами la Serra padrona Перголезе, своего любимаго автора, и сла, чтобы акомпанировать себ.

Маркизъ пошелъ на нею, сталъ прямо передъ нею и не хотлъ уронить ни ноты, ни взгляда, ни движенья этого прекраснаго созданья. Молодая его голова такъ загорлась, что все остальное для него исчезло, ему казалось, что прольются на него небесные звуки. Онъ ждалъ, онъ былъ счастливъ. Первыя волненія любви такъ пылки, наслажденія ея такъ быстры, что одна минута такихъ наслажденій стоитъ цлаго вка счастія.

Вс прочіе, не съ такимъ волненіемъ, какъ маркизъ, но ожидали съ любопытствомъ, которое обыкновенно возбуждается новизною: никто въ гостиной маркизы не былъ извстенъ такъ мало, какъ Аполлина. Тмъ не мене вс взоры часто обращались на нее, какъ на артистическій предметъ, единственно изъ удовольствія смотрть на нее. Въ эту минуту, когда она ршилась, такъ сказать, выступить на сцену, каждый нетерпливо ждалъ, какъ выполнитъ она свою роль. Почти вс находили, что она нехорошо сдлала, согласившись пть посл шевалье, посл графини Росни, и т, которые о ней жалли, не сомнвались, что страхъ, который ею овладетъ, отниметъ у нея вс средства.

Въ послднемъ они ошибались. Ршившись одинъ разъ, Аполлина нисколько не смущалась. Кром того, что большая робость есть всегда слдствіе самолюбія, для нея такъ мало было интереснаго къ успхахъ этого рода, что она нисколько не потеряла той увренности въ себ, которую даетъ истинный талантъ самому скромному существу.

Первые звуки ея голоса оковали общее вниманіе. Широкій и гибкій, онъ имлъ силу и выразительность неодолимаго очарованія. Если одни знатоки могли цнить необыкновенную легкость, пріобртенную упражненіемъ, зато вс и вовсе не знающіе музыки были тронуты этимъ голосомъ, льющимся прямо въ сердце, наконецъ — въ этомъ упоительномъ голос было что-то увлекающее, чему ученье придало блескъ удивительнаго исполненія.

Удивленье, изумленье — произвели глубокое молчанье въ гостиной маркиза. Не нужно было ни нжничанья мадамъ Росни, ни притворнаго энтузіазма шевалье, чтобы возбудить интересъ слушателей. Нмые, неподвижные, вс эти придворные, привыкшіе къ театрамъ, къ концертамъ королевы и мадамъ де Помпадуръ, слушали молодую двушку съ восхищеніемъ, сознаваясь внутренно, что не слышали ничего подобнаго.

Когда пніе было окончено, вс, кром мадамъ Росни, съ жаромъ аплодировали мадемоазель Дюбуръ, вс встали, окружили ее, осыпали похвалами, даже самому шевалье удалось преодолть свое отвращеніе ко всякому успху, который не принадлежалъ ему: онъ сказалъ нсколько лестныхъ словъ, которыхъ Аполлина, впрочемъ, не слышала: такъ оробла она отъ торжества, на которое вовсе не надялась.

Огюстъ былъ въ упоеніи отъ любви, онъ жилъ только для этого восхитительнаго существа, извлекавшаго его такъ сладко изъ суеты однообразной жизни, лишенной всякаго живого движенія. Насладившись слухомъ, онъ наслаждался зрніемъ. Глаза одни выражали его очарованіе, и, слишкомъ много желая сказать, онъ молчалъ.

— Куплеты! шевалье, куплеты теперь! сказала мадамъ Росни, не поднимаясь съ оттомана, на которомъ сидла.

— Да, куплеты, повторилъ маркизъ: — онъ поетъ ихъ превосходно,— и, идучи за Аполлиной, которая возвращалась къ своему мсту, сказалъ ей тихо,

— Теперь никто не осмлится предложить намъ слушать что нибудь другое..

— Какъ вы поете, мадемоазель Дюбуръ! ахъ! какъ вы поете! сказалъ герцогъ де Кроасси, когда Аполлина заняла свое мсто: — лтъ сорокъ назадъ, я не припомню, чтобы испытывалъ такое отрадное ощущеніе.

— Ахъ, я очень рада, что это ужь кончено, сказала Аполлина, отдыхая: — я въ жизни въ первый разъ пою при такомъ большомъ обществ. Но вы слишкомъ воспользовались своими правами, герцогъ, прибавила она улыбаясь: — вы должны были чувствовать, что я не могла отказать вамъ.

Вмсто всякаго отвта, герцогъ взялъ ея руку и дружески поцаловалъ.

— Ахъ, какъ бы я желалъ быть семидесяти-пяти-лтнимъ старикомъ на пять минутъ! думалъ Огюстъ: — дядя сметъ цаловать ея руку!

Но какъ этого нельзя было сдлать, то онъ долженъ былъ довольствоваться тмъ, что помстился за спинкой креселъ герцога, который, казалось, невозмутимо расположился на самомъ близкомъ мст къ Аполлин.

Вс услись слушать куплеты де Люссака.

Въ этомъ род, точно, отличался шевалье, у него было довольно голосу и ума гораздо больше, чмъ нужно для того, чтобы выразить и красоту мотива и всъ словъ. Стараясь вознаградить себя блестящимъ образомъ за вс мученья вечера, онъ завоевалъ здсь полный успхъ.

Огюстъ аплодировалъ ему отъ всего сердца, герцогъ повторилъ раза два или три: ‘это очень хорошо’, Аполлина молчала: ей слишкомъ трудно было показывать одобреніе свое тому, котораго она такъ глубоко ненавидла.

Никто больше не думалъ о музык, пріхали новые гости, маркиза усаживала за игру, составляла партію, было ужь слишкомъ поздно предлагать герцогу шахматы, и потому онъ продолжалъ бесдовать съ мадемоазель Дюбуръ и съ маркизомъ.

Огюста очень удивляли пріязненныя, такъ сказать, дружескія, отношенія между дядей его и Аполлиной. Герцогъ былъ съ нею такъ любезенъ, какъ не бывалъ ни съ кмъ. Саркастическій умъ, сардоническій смхъ, которыхъ въ немъ часто боялись собесдники, исчезъ совершенно. Бесда старика съ молодою двушкою была вполн задушевная, доврчивая и дружеская, чего маркизъ не замчалъ ни въ одной гостиной, которыя онъ посщалъ, которыя нравились ему и гд онъ находилъ удовольствіе вмшиваться въ разговоръ, даже когда не былъ влюбленъ.

Разговоръ, между прочимъ, коснулся опять музыки и тхъ пьесъ, которыя въ этотъ вечеръ были исполнены, и герцогъ сказалъ:

— Мн право досадно, мадемоазель Дюбуръ, что мой племянникъ ныньче не здоровъ: иногда мн случалось слышать его въ обществ, и, въ сторону всякую родственную снисходительность — увряю васъ, онъ поетъ очень хорошо.

— Надюсь, что это только отложено до другого времени, сказала Аполлина ласково.

Маркизъ такъ радъ былъ всякой возможности сближенія, что не могъ не воспользоваться подобнымъ случаемъ.

— Если вы хотите, кузина, мы споемъ. когда нибудь вечеромъ, вмст съ Фелисите, тріо изъ ‘Дайры’, новой оперы Рамо.

— Я еще не знаю ея, и не думаю, чтобы Фелисите знала, отвчала Аполлина.

— Тмъ лучше: мы станемъ учить у нея въ комнат по утрамъ.

Все, что касалось сближенья молодыхъ супруговъ, такъ нравилось Аполлин, что она не замедлила сказать да.

Огюстъ до окончанія вечера усплъ сказать жен о сдланномъ условіи, но, по несчастію, онъ заговорилъ объ этомъ въ присутствіи де Люссака, который далъ себ слово разстроить это предпріятіе.

Какой счастливый день!— думалъ маркизъ — возвратясь къ себ — какъ скоро пролетло время, а везд оно тянется такъ медленно! Ахъ! до сихъ поръ я еще не жилъ, а между тмъ она еще не любитъ меня, во невозможно, чтобы я такъ любилъ ее, а она меня не полюбила когда нибудь. Она тамъ! она тамъ! мы спимъ подъ одной кровлей: ахъ! ужь и это счастье!

XIX.
ДЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ.

Въ то самое время, какъ маркизъ съ такою радостію ложился спать, Аполлина, отпустивъ свою горничную двушку, сла передъ каминомъ въ грустной задумчивости.

Она слдила за маркизомъ въ ту минуту, когда онъ подходилъ къ жен, чтобы сообщить ей о музыкальномъ проект, Фелисите, казалось, съ удовольствіемъ согласилась на его предложенье. Но едва Огюстъ отошелъ, шевалье де Люссакъ, при которомъ происходила разговоръ, отвелъ маркизу въ амбразуру окна и сталъ разговаривать съ нею довольно горячо.

Какой-то женскій инстинктъ заставилъ Аполлину подумать, что одна зависть возбуждала злость шевалье, и что онъ требовалъ отъ Фелисите, чтобы она пожертвовала этимъ тріо и не пла его съ Огюстомъ. Молодая маркиза стояла къ нему лицомъ, и потому Аполлина не могла судить о дйствіи такой неприличной сцены на ея безразсудную подругу, но, предавшись вся своей мысли, она не пропустила ни одного движенія, ни одного взгляда шевалье де Люссака, и когда замтила на лиц его удовольствіе, съ которымъ онъ поцаловалъ руку Фелисите, сердце ея мучительно сжалось.

‘Она согласилась!— съ тоскою думала Аполлина — что же онъ для нея?’

Молодая двушка покраснла, она не смла отвчать на этотъ страшный вопросъ. Фелисите обманываетъ мужа! Фелисите кокетка! сказать это было черезчуръ жестоко. Но не ошибалась ли Аполлина? можетъ быть, дло шло не о зависти? можетъ быть, и помину не было о несчастномъ тріо? Увы! чего бы она не отдала, чтобы удостовриться!

Къ счастію, герцогъ де Кроасси за четверть часа до этой сцены ушелъ. Аполлина могла пройти черезъ будуаръ, никмъ не замченная, и прошла въ свою комнату.

Долго-долго сидла она тамъ, и умъ ея блуждалъ въ томительномъ сомнніи, но она предпочитала его дйствительности, которая была бы для нея гораздо прискорбне. Фелисите всегда была такъ легкомысленна! Аполлина такъ убдилась въ этомъ, такъ часто эта мысль ей навертывалась, что ей удалось еще возвратиться въ надежд.

Она легла спать въ три часа ночи, съ ожиданіемъ, что черезъ сутки все узнаетъ, потому что если Фелисите не захочетъ учитъ тріо съ своимъ мужемъ, то она…. любовница шевалье де Люссака!

Можно вообразить, съ какимъ волненьемъ и страхомъ шла Аполлина утромъ въ комнаты молодой маркизы: колни ея дрожали, и она должна была остановиться на нсколько минутъ къ гостиной, чтобы перевести духъ и сколько нибудь успокоиться.

Наконецъ она вошла.

Фелисите была одна. Давно уже для молодой маркизы искренни бесды съ другомъ дтства утратили большую часть своей прелести. Въ ихъ вкусахъ, привычкахъ, особенно въ правилахъ, осталось такъ мало общаго, что съ каждымъ днемъ молодая маркиза больше и больше охладвала къ той, которую не смла уже длать своею повренною, и которая сохраняла обо всемъ мннія и чувства, уже чуждыя Фелисите. Такая печальная перемна не могла ускользнуть отъ вниманія Аполлины, во свиданія двухъ кузинъ были теперь такъ рдки и кратковременны, молодая двушка видла въ Фелисите при этихъ свиданіяхъ съ глазу на глазъ все прежнюю подругу, которая называла ее сестрою, и въ самый этотъ день, о которомъ идетъ рчь, одно особенное обстоятельство — все должно было продлить еще на нсколько времени пріятное заблужденіе Аполлины.

Фелисите встртила ее съ прежнею пріязнію, которой милая двушка не могла противостоять. Она обласкала ее самымъ нжнымъ образомъ, приняла доврчивый и дружескій тонъ и наконецъ дошла до цли своихъ предварительныхъ любезностей.

— Знаешь ли ты, сказала она ей, улыбаясь: — что маркиза говорила мн объ одномъ дл, которое касается тебя и которое было бы мн очень пріятно!

— Что такое? спросила Аполлина.

— Она увряетъ, что герцогъ де Кроасси влюбленъ въ тебя и думаетъ жениться.

— Какая нелпость! сказала Аполлина, не имя силъ удержаться отъ смху, хотя такая мысль госпожи де Блеваль сильно ей не нравилась:— герцогъ де Кроасси могъ бы мн быть во крайней мр ддомъ, и, я думаю, онъ давно ужь и не вспоминаетъ о любви.

— Дло въ томъ, что никто и никогда не видлъ, чтобы онъ къ какой нибудь женщин оказывалъ столько участія и привязанности, какъ къ теб.

— Привязанность, участіе, и онъ самъ много ихъ внушаетъ мн,, во ты не заключишь, думаю, что я влюблена въ него.

— Конечно, нтъ, а все же, можетъ быть, лестно сдлаться герцогинею, пользоваться доходомъ въ четыреста тысячъ франковъ и выйти изъ скромнаго положенія, чтобы въ свою очередь морочить тхъ, которыя насъ побждаютъ.

Аполлина пожала плечами сдлала головою движенье равнодушія и пренебреженія.

— Ни одна изъ этихъ причинъ не заставила бы меня продаться, сказала она: — но, слава Богу, герцогъ де Кроасси не иметъ никакого желанія купить меня. Его чувства ко мн истинно отеческія, дружба моя отвчаетъ его дружб, моя довренность — его довренности, — вотъ вс наши отношенія, какія только могутъ быть между вами.

Урокъ былъ данъ Фелисите очень мтко, но Фелисите, сама достойный обращикъ маркизы, при всей своей молодости, не знала уже на земл другихъ интересовъ, кром тхъ, которые касались какимъ нибудь образомъ ея собственной суетности. Она живо раздляла желаніе своей тещи, съ мечтою скоро сдлаться самою богатою и хорошенькою герцогинею при двор.

Не сомнваясь ни минуты въ искренности подруги, она тотчасъ сообразила, что было бы гораздо лучше, чтобы Аполлина не была ей теткой, и что достаточно только помощи молодой двушкт для достиженія желанной цли.

— Такія отношенія, какъ ты говоришь, сказала она ласково и сжимая руку Аполлины: — даютъ теб возможность совершенно осчастливить меня.

— Совершенно осчастливить! тебя? отвчала Аполлина съ живйшимъ участіемъ.— Какимъ образомъ?

— Сперва нужно бы, продолжала Фелисите: — чтобы герцогъ совершенно зналъ, сколько мы любимъ другъ друга, особенно, сколько ты меня любишь.

— О! онъ знаетъ объ этомъ, сказала Аполлина съ очаровательной улыбкой: — я каждый день говорю съ нимъ о теб, о комъ же мн еще говорить?

— Ну, продолжала Фелисите, совершенно занятая мыслію о важности этого разговора и мало чувствуя трогательность отвта молодой двушки: — нужно бы расположить его въ нашу пользу предпочтительно передъ Гланденами и наконецъ навести его, чтобы онъ передалъ Огюсту свой титулъ и большую часть своего состоянія.

— Значитъ, нужно бы заставить его сдлать въ вашу пользу завщаніе? спросила Аполлина съ опечаленнымъ лицомъ.

— Разумется, отвчала Фелисите.

— Ахъ, кузина! говорить о завщаніи человку его лтъ не значитъ ли сказать, какъ близка его смерть: это слишкомъ жестоко.

— Да какже, думаешь ты, можетъ онъ иначе упрочить наши права? Подумай, что если онъ умретъ ныньче, намъ придется раздлить его богатство съ Гланденами, и что если онъ не выбралъ наслдника, титулъ его умретъ съ нимъ.

— Раздлить его богатство, оказала Аполлина: — мн кажется довольно справедливымъ.

— Однакожъ, изъ двухъ его племянницъ маркиза гораздо бдне.

— Да вдь твой бракъ съ ея сыномъ сдлалъ всхъ васъ такими богатыми.

Фелисите печально кивнула головою.

— Ты не можешь вообразить, сказала она: — какихъ издержекъ нужно, чтобы вести тотъ родъ жизни, къ которому мы обязаны нашимъ положеніемъ.

— Какъ! спросила Аполлина съ удивленіемъ и вмст съ безпокойствомъ:— твоихъ огромныхъ доходовъ вамъ недостаточно?

— По крайней мр на ныншній годъ, но, положимъ, теща моя все это устроитъ сама и намъ не о чемъ будетъ безпокоиться, да это не главное, почему мн хотлось бы наслдовать посл вашего дяди. Я воображаю, какъ радъ былъ бы когда нибудь Огюстъ носить имя герцога де Кроасси, и часто тоже, признаюсь, сказала она смясь: — приходитъ на мысль, какъ бы пріятно мн самой сдлаться герцогиней.

Въ глазахъ Аполлины, Фелисите была всегда очаровательною искренностью, которую она предполагала въ своей кузин, эта откровенность произвела на лиц ея улыбку, которая дала молодой маркиз всю надежду и подкрпила въ ней настойчивость до того, что она стала добиваться отъ кузины положительнаго общанія дйствовать.

Фелисите удвоила нжности, заговорила о своемъ сын и о блестящей будущности, ожидающей это милое дитя, если удастся склонить герцога въ пользу Блевалей,— наконецъ, во всемъ разговор употребляла ту ловкость и смтливость, которую пріобрла незамтно въ сообществ маркизы и къ которой казалась вовсе не способной по своему обычному легкомыслію.

Конечно, Викторъ и его судьба живо трогали сердце Аполлины, но поведеніе, котораго отъ нея требовала кузина, слишкомъ было похоже на интригу, на ловушку, которыми гнушалась ея благородная душа. Съ четверть часа она крпилась противъ ухаживанья той, которой для нея такъ трудно было въ чемъ нибудь отказывать, и отвергала вс средства, предложенныя для убжденія старика сдлать поскоре завщаніе въ пользу маркиза.

— Послушай, сказала она наконецъ: — ни за что въ свт я не скажу ему о завщаніи, чтобы не напомнить, какъ мало ему остается жить. Но онъ узнаетъ, больше чмъ знаетъ, можетъ быть, теперь, что мое единственное счастье есть счастье твое и Виктора. Я сдлаю все, чтобы обратить на ваше семейство самое теплое его расположеніе. Буду говорить ему о маркиз, какъ о человк, котораго я люблю, потому что я люблю твоего мужа. Я считаю его добрымъ человкомъ, съ чувствомъ и гораздо благородне всхъ тхъ, которыхъ вижу въ гостиной маркизы. Словомъ, сдлаю все, чтобы вы стали дтьми герцога де Кроасси и чтобы онъ былъ вамъ истиннымъ отцомъ.

— Нечего длать, нужно быть довольной и этимъ, отвчала Фелисате: — но теб недостанетъ времени, чтобы довести его до окончательнаго ршенія.

— Слава Богу, сказала Аполлина съ чувствомъ, при мысли о потер своего стараго друга: — герцогъ еще совершенно здоровъ и долженъ жить долго, надюсь.

— Какъ бы то ни было, сказала молодая маркиза, цалуя кузину: — ‘мы надемся на тебя, а теща моя, которая его очень хорошо знаетъ наблюдаетъ лучше всхъ, уврена, что ты все можешь съ нимъ сдлать.

— Да какже ты сама, сказала Аполлина: — какъ сама ты не попробовала пріобрсть его любовь? какъ ты могла пренебречь имъ, больше чмъ многими другими, которые далеко его не стоятъ?

— Такъ онъ забавляетъ тебя разв? смясь сказала Фелисите.

— Во первыхъ, это одинъ изъ лучшихъ людей, отвчала Аполлина: — и какъ онъ очень уменъ и оригиналенъ, то разговоръ его всегда занимателенъ.

— Попробую быть съ нимъ любезною, чтобы лучше помогать теб, сказала молодая маркиза: — тмъ больше, что это помиритъ меня съ тещею, съ которою мы часто споримъ изъ за него.

Фелисите позвонила своихъ горничныхъ, чтобы одваться, и въ продолженіи туалета кузины не говорили ни о чемъ серьёзномъ, но она все-таки старалась показывать Аполлин какъ можно больше ласкъ и расположенія.

Видя прежнюю искренность и доврчивость кузины, Аполлина совершенно поддалась очарованію, которое находила въ бесдахъ ихъ первой юности, и опять смотрла на Фелисите, какъ на любимйшую подругу дтства. Это утро перенесло ее въ счастливйшую эпоху жизни, я только воспоминаніе о де Люссак, который теперь былъ такъ далекъ отъ ея мыслей, одно могло смутить ея радость укоризною, что она допустила сомнніе.

Собравшись выхать изъ дому, молодая маркиза два-три раза поцаловала Аполлину и сказала:

— Мы увидимся только на обдомъ, потому что я ду вечеромъ въ спектакль, маркиза хочетъ остаться дома и, врно, тотъ, о которомъ мы говорили сейчасъ, прідетъ вечеромъ, но я больше полагаюсь на тебя, чмъ на себя.

— Если у меня недостанетъ ловкости, отвчала Аполлина: — зато всегда будетъ довольно желанія успть.

— Ты успешь, сказала Фелисите: — маркиза уврена, что ты успешь. До свиданья, кузина.

Она уже выходила, но, вспомнивши, возвратилась и сказала мадемоазель Дюпре, своей горничной:

— Ахъ, я и забыла! пошлите сейчасъ къ маркизу сказать, что я не могу завтра утромъ пть съ нимъ.

— Пть тріо? повторила Аполлина съ невыразимымъ чувствомъ.

— Да, отвчала Фелисите: — свтить не для чего: здсь долго не будетъ музыки.

И она отправилась.

Слова эти разрушили доброе расположеніе духа Аполлины, послдняя попытка выйти изъ неизвстности была сдлана, ей стало ясно, что шевалье добился пожертвованія предпринятымъ концертомъ и восторжествовалъ надъ Огюстомъ.

Аполлина возвратилась въ свою комнату, отягощенная всмъ униженіемъ, павшимъ на ея подругу, ей казалось, что она раздляетъ невольно это безславіе Фелисите. Къ этому неудовольствію присоединилось кроткое сожалніе о муж, который такъ молодъ, благороденъ, милъ, хорошъ, котораго обманывали такъ недостойно, когда онъ обнаружилъ желаніе сблизиться съ женою, съ ребенкомъ и возобновятъ вс сладостныя семейныя отношенія.

Строгость собственныхъ правилъ заставляла Аполлину видть въ паденіи милой сестры величайшее несчастіе жизни, но симпатіи любящаго сердца не разрушаются мгновенно. Это инстинктивное, непреодолимое влеченіе Аполлины къ Фелисите превосходно опредлилъ Монтань въ нсколькихъ словахъ: Я любилъ его, потому что это былъ онъ, потому что это былъ я. Такая привязанность можетъ быть охлаждена только равнодушіемъ внушившаго ее, и, наконецъ, она можетъ пережить даже уваженіе.

Фелисите была подъ покровительствомъ того очарованія, которое находила Аполлина, видя ее и слушая, оно было тамъ велико, что утушало гнвъ, возставало противъ презрнія и все замняло горестью.

— Еще ныньче утромъ, ныньче утромъ, со слезами говорила Аполлина: — какъ я была счастлива съ нею.

И, переходя отъ одного воспоминанія къ другому, она старалась всячески извинять поступки той, за которую такъ громко говорило ея сердце, — негодовала на общество, въ которомъ суждено было жить такой легкой бдной женщин, на отдаленіе мужа, раба свтскихъ обычаевъ, на поведеніе маркизы, на самое себя, наконецъ, за то, что собственная слабость не позволяла ей никогда говорить съ кузиной суровымъ языкомъ, и результатомъ этихъ послднихъ мыслей было скоре чувство сянсховшенія и сожалнія, нежели негодованія.

Приближался часъ обда: должно было итти въ гостиную маркизы. Сколько разъ Аполлина съ нетерпніемъ, бывало, ждетъ этой минуты, чтобы увидть ту, на которую никогда не могла довольно насмотрться! Теперь, напротивъ, часы уже пробили урочное время, Аполлина медленно сходила по лстниц, на сердц у ней было тяжело, умъ безпокоенъ, особенно боялась она встртить шевалье де Бюссака, къ счастію, его не было, и всхъ гостей было двое или трое, не считая мадемоазель де ла Пейроньеръ.

Подл Фелисите оставалось незанятое мсто, она сдлала кузин знакъ ссть подл.

Аполлина подошла и сла. Во все жреца обда на ней было сосредоточено самое пріязненное вниманіе молодой маркизы. Веселость Фелисите, присутствіе мадемоазель де ла Пейроньеръ переносили Аполлину, въ воспоминаніи, за обдъ г. и г-жи Дюбуръ, и, разумется, это легко помогло ей развлечься.

Едва былъ поданъ дессертъ, молодая маркиза встала, говоря, что детъ смотрть небольшую пантомиму въ спектакл, который начнется очень рано, — попрощалась съ кузиной, тихо сказала ей: ‘Помни о нашемъ дл,’ и отправилась.

Скоро посл обда, когда вс перешли въ гостиную, пріхалъ герцогъ де Кроасси. По обыкновенію, онъ занялъ креслы подл Аполлины, которая разговаривала съ мадемоазель де ла Пейроньеръ, передавая ей тысячи разныхъ подробностей о Виктор. Герцогъ не разъ уже слышалъ, съ какою материнскою нжностью говоритъ она объ этомъ ребенк, и сказалъ ей:

— Увряю васъ, мадемоазель Дюбуръ, что Огюстъ и его жена должны бы отдать своего, сына въ вашу собственность.

— Боже сохрани, отвчала Аполлина: — перемнять ожидающую его судьбу да ту, которую онъ имлъ бы, если бы я была его матерью!

— Такъ вы имете честолюбіе за него? спросилъ герцогъ

— О, большое.

— Вы, пожалуй, уже видите, въ немъ маршала Франціи?

— Или герцога и пера? прибавила мадемоазель де ла Пейроньеръ.

Эти слова старой двы хотя были сказаны очень просто, но, безъ сомннія, не безъ тайнаго намренія, и потому Аполлина отвчала:

— Конечно: все, что можетъ быть благородно и славно въ жизни мужчины, я прошу Бога, чтобы Онъ послалъ Виктору.

— Подите же сюда, племянникъ, сказалъ герцогъ де Кроасси входившему въ гостиную Огюсту,— мы здсь втроемъ хлопочемъ, какъ бы доставить вашему сыну вс блага міра.

— Онъ уже иметъ величайшее счастіе, какое я знаю, отвчалъ Огюстъ: — его любитъ мадемоазель Дюбуръ.

Хотя Огюстъ придалъ этимъ словамъ самый положительный тонъ, но постарался при этомъ поклониться такъ почтительно, что ихъ можно было принять за комплиментъ.

— А признаюсь, сказалъ герцогъ: — что и я за подобное преимущество охотно уступилъ бы ему вс другія, и потому не хочу потерять черезъ него ныньче вечеромъ мою партію въ шахматы. Мадемоазель Дюбуръ должна мн безконечное множество реваншей.

— Я готова, отвчала Аполлина, вставая, чтобы итти въ будуаръ, куда поспшилъ и маркизъ, говоря, что хочетъ взять урокъ.

— Предъувдомляю васъ, племянникъ, сказалъ герцогъ: — что вы не можете произнести ни одного слова: хорошо играть въ шахматы можно только при совершенной тишин.

— Я на все согласенъ, любезный дядюшка, весело отвчалъ полковникъ.

Говоря это, онъ услся противъ Аполлины и не сводилъ съ нея глазъ, хоть и притворялся, что внимательно слдитъ за игрою.

Благодаря живому участію, какое чувствовала теперь Аполлина и жертв обмана, которымъ восхищалось ея сердце, она обходилась съ Огюстомъ гораздо ласкове прежняго. Въ гнв на де Бюссака и въ неудовольствіи на Фелисите, она не думала, чтобы съ ея стороны должно было отказывать въ пріязни этому прекрасному человку, обманутому женою и другомъ. Не подозрвая, до какой степени Огюстъ могъ быть равнодушенъ къ этому несчастію, если бы зналъ о немъ, она радовалась, что видитъ его веселымъ, счастливымъ и спокойнымъ,— смотрла на него, часто улыбалась ему какъ брату и каждый разъ отвчала ему на нсколько словъ, которыми осмливался онъ нарушать приказаніе.

Отъ этого произошло, что герцогъ выигралъ партію, а маркизъ вышелъ отъ матери счастливйшимъ человкомъ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

XX.
ПРОГУЛКА.

Недли дв Фелисите едва появлялась у своей тещи. Удовольствія карнавала такъ увлекли ее, что Аполлина не видала ея даже по утрамъ, которыя обыкновенно она проводила въ постели, отдыхая отъ усталости бала, длившагося до утра, или маскарада въ Опер, который сводилъ ее съ ума. На оборотъ, Огюстъ каждый вечеръ приходилъ въ гостиную маркизы, которая была немного нездорова и проводила время дома. Бывало ли у нея много гостей, или собирался небольшой кружокъ, Огюстъ всегда находилъ средство приблизиться къ Аполлин, и если на его счастье герцогъ еще не успвалъ пріхать, онъ захватывалъ креслы подл кузины и не оставлялъ его даже для дяди. Сидя на этомъ счастливомъ мст, онъ бывалъ съ Аполлиною будто наедин, что очень нетрудно въ многолюдныхъ собраніяхъ, гд каждый занятъ или игрою, или общимъ разговоромъ, и каждый день бесды ихъ становились боле и боле пріязненными. Аполлина спрашивала его о большомъ свт, о двор, о его путешествіяхъ, сраженіяхъ, и слушала съ такимъ вниманіемъ, которое рождало для него самыя сладостныя надежды.

Нердко къ словахъ маркиза прорывались такія, въ которыхъ видна была его упоительная страсть, но то, что легко поняла бы каждая кокетка, того вовсе не понимала Аполлина, и если бы онъ даже сталъ говорить ещё ясне, она не допустила въ мысли, что мужъ Фелисите осмливается объясняться ей въ любви. Къ тому же, ея свтлый взглядъ, чистая улыбка налагали на маркиза какое-то уваженіе, заставлявшее его скрывать свою любовь, надежды и желанія подъ маскою дружбы. Едва показывалось ему, что онъ слишкомъ много оказалъ, какъ сердце его вздрагивало при мысли увидть на этомъ прекрасномъ лиц выраженіе гнва или только холодности, онъ спшилъ принять снова тонъ брата и называлъ ее кузиною, будто въ подкрпленіе правъ своихъ на короткость.

Благодаря этимъ предосторожностямъ, которыя внушаемы были опасеніемъ не понравиться истинно любимой женщин, Аполлина безъ всякой боязни предавалась удовольствію быть съ поимъ кузеномъ и радости думать, что на свт у нея еще однимъ другомъ больше. Очарованіе этихъ вечернихъ бесдъ было такъ велико для нея, что когда одинъ разъ полковникъ былъ назначенъ на придворную охоту и былъ принужденъ провести одну ночь въ Фонтенебло, Аполлин было скучно въ этотъ вечеръ.

Никогда для Огюста не было вечеровъ пріятнйшихъ. Почти каждый день, съ намреніемъ хать на балъ, на которые его безпрестанно приглашали, онъ заходилъ къ матери, одтый со всмъ утонченнымъ изяществомъ, и подл Аполлины почти всегда забывалъ часъ създа, а посл большею частію уходилъ къ себ, думая: ‘Что бы я длалъ тамъ въ толп, гд ея нтъ. Теперь мн такъ надоло все, что не она’.

Разъ утромъ Аполлина пришла къ кузин, но какъ Фелисите еще спала, то она зашла въ комнату няни Виктора, которому уже минуло два года. Малютку тогда одвали, едва онъ замтилъ Аполлину, какъ сталъ радостно лепетать разныя фразы, въ которыхъ можно было различать только слова папа, мама.

— Вы не разумете, сударыня, что онъ разсказываетъ вамъ, сказала няня:— онъ очень радъ, что г. маркизъ далъ намъ ныньче свою коляску, чтобы прокатиться въ Тюльери, это оттого такъ радуетъ нашего молодца, что ему до сихъ поръ случалось гулять только въ домашнемъ саду или на площади Инвалидовъ.

— Кузенъ разв уже приходилъ повидаться съ Викторомъ? спросила Аполлина.

— Какъ каждый день, отвчала няня. Г. маркизъ до завтрака или позже непремнно приходитъ поцаловать своего сыночка.

И добрая женщина крпко прижала свои толстыя губы къ розовымъ щочкамъ Виктора.

— Викторъ разв уже видлъ Тюльери?

— Одинъ разъ маркиза насъ возила туда, мсяцевъ шесть назадъ, а ужь очень давно она не беретъ его съ собою, печально прибавила няня: — во малютка еще помнитъ Тюльери.

Аполлина сла подл Виктора на табурет.

— Хочешь ты, чтобы я хала съ тобою въ хорошій садъ, Викторъ? спросила она.

— Да, да! вскрикнулъ ребенокъ, хлопая руками.

— Въ которомъ часу дете вы, няня?

— Г. маркизъ долженъ приказать закладывать лошадей ровно въ полдень, мадемоазель, потому что воздухъ свжъ сегодня и я хотла бы, чтобы Викторъ погулялъ, пока есть солнце.

Полдень быкъ близокъ, Аполлина пошла къ себ, приготовилась и черезъ нсколько минутъ садилась въ коляску съ няней и съ Викторомъ.

По счастливому случаю, маркизъ въ эту пору не выхалъ еще изъ дому и только-что подошелъ къ окну. Увидевши что Аполлина детъ съ его сыномъ, онъ въ первую минуту хотлъ показаться и сказать съ нею нсколько словъ, хоть взглянуть на нее, но тотчасъ подумалъ, что можетъ сдлать лучше — что, притворившись, будто не знаетъ объ участіи Аполлины въ прогулк его сына, можетъ самъ явиться къ саду и тамъ провесть съ нею часть утра.

Онъ встрчался съ нею до сихъ поръ только въ стснительномъ обществ, и потому теперь сердце его сильно билось, когда онъ пошелъ къ Королевскому парку пшкомъ, нарочно не приказывая запрягать лошадей, изъ опасенія, что Аполлина естественно отправитъ его въ отель Блеваля.

Онъ шелъ такъ скоро, что несмотря на довольно рзкій холодъ, почти былъ мокръ, достигнувъ ршотки сада, гд стоялъ его экипажъ, узнанный имъ еще издали.

Войдя въ садъ, онъ остановился на минуту, и не зналъ, въ какую сторону итти, но, замтя, что большая часть гулявшихъ направлялась къ террас, освщенной солнцамъ, и онъ пошелъ туда же, выдумывая, что сказать о своемъ появленіи.

Едва усплъ Огюстъ сдлать десятка два шаговъ, какъ услышалъ, что Викторъ кричитъ: ‘Папа, папа!’ и примтилъ, что передъ нимъ стоитъ та, которую онъ искалъ.

— Онъ узналъ васъ еще очень далеко, сказала Аполлина съ милой улыбкой.

Въ восхищеній отъ такого пріятнаго пріема, маркизъ отвчалъ самымъ естественнымъ тономъ:

— Какой счастливый случай! выхожу отъ Буше, который такъ долго заставляетъ меня ждать картину, заказанную для галлереи моей матери, но погода такъ восхитительна, что мн пришла охота обойти аллею и отыскать Виктора.

— Чтожь, сказала Аполлина: — теперь мы пойдемъ вмст.

Огюстъ поспшилъ подать ей руку, а другою повелъ Виктора.

— Г. Буше живетъ недалеко отсюда? спросила Аполлина, стараясь итти въ ногу, между тмъ какъ легкое прикосновеніе руки ея заставляло биться сердце маркиза, какъ оно никогда не билось.

— Въ старомъ Лувр, гд король помщаетъ многихъ другихъ живописцевъ и скульпторовъ.

— Я очень горжусь вашимъ довріемъ къ моей скромности, смясь сказала Аполлина: — потому что, врно, эту картину вы готовите сюрпризомъ для маркизы, и вы можете даже показать мн ея можетъ, не опасаясь, что я открою тайну.

Къ счастію, не все сказанное маркизомъ было неправдою, онъ въ самомъ дл заказалъ знаменитому Буше картину для галлереи матери, и могъ отвчать на вопросъ.

Прекрасная фигура молодого полковника и поразительная красота Аполлины такъ были замчательна, что на эту пару устремлялись глаза всхъ проходившихъ, и Аполлину смущало такое всеобщее вниманіе.

— Признаюсь, мн больше нравится, сказала она:— водить Виктора гулять на площадь Инвалидовъ, чмъ въ такомъ многолюдномъ мст, здсь слишкомъ смотрятъ другъ на друга.

— Это удивляетъ васъ, отвчалъ маркизъ, улыбаясь и глядя на ей прекрасное лицо.

— Не только удявляетъ, сказала она, — но даже очень непріятно, и мн кажется, намъ лучше бы, вмсто аллеи, итти къ пруду.

Она повернула къ лстниц, которая вела туда, сошла по ней, и съ нею тотъ, котораго она могла бы повести въ самый адъ, если бы ей вздумалось.

Добрую четверть часа Викторъ, сидя на рукахъ кормилицы, забавлялся и смотрлъ на плавающихъ въ вод красныхъ рыбокъ, Аполлина стояла возл него, опираясь на руку своего кузена, съ которымъ безъ умолку разговаривала, какъ вдругъ, но другую сторону бассейна., прямо противъ нихъ, показался де Люссакъ. При этомъ маркизъ невольно удивился, и за удивленіемъ послдовала сардоническая улыбка. Шевалье кивнулъ головою маркизу и продолжалъ свой путь.

— Это Люссакъ, сказалъ Огюстъ: — узнали ли вы его, кузина?

— Да, отвчала Аполлина, вздохнувъ слегка такъ не могла она хладнокровно видть этого человка, предметъ ея ненависти и гнва.

Боясь, однакожъ, возбудить подозрнія маркиза и дать поводъ къ затруднительнымъ вопросамъ, если бы маркизъ замтилъ непріятность для нея этой встрчи, она старалась казаться равнодушною, но веселость ея исчезла, и удовольствіе прогулки было для нея непріятно. Погулявши еще нсколько времени, она сказала, что голова у нея разболлась отъ солнца, и отправилась къ коляск, въ которой, какъ маркизъ надялся, и ему досталось мсто.

Шевалье видлъ, что они ухали вмст. Не отходя далеко, онъ старался быть въ такомъ мст, гд его нельзя было примтить, и откуда онъ самъ могъ наблюдать вс ихъ движенія.

— Ага! теперь я понимаю, сказалъ онъ, когда коляска выхала на Королевскій мостъ: — теперь понятно, отчего онъ каждый вечеръ бываетъ у матери. Его занимаетъ эта хорошенькая двушка, но она занимаетъ его такъ долго, какъ еще ни одна женщина, значитъ, онъ въ нее совершенно влюбленъ! Ахъ, еслибъ это могло быть! Если бы этотъ человкъ, который стоятъ мн везд на дорог, хоть разъ нашелъ меня на своей! Если бы мн можно такъ помутить его жизнь, какъ помутилъ онъ мою! Довольно ли было бы отнять у него Аполлину, можетъ быть только разлучить?

И шевалье де Бюссакъ поспшно входилъ въ большую аллею, продумывая удобнйшій планъ для своихъ намреній.

Какъ ни былъ онъ тщеславенъ, однакожъ не расчитывалъ наврное успть у мадемоазель Дюбуръ: что-то говорило ему, что ему не должно надяться на это средство, которое, впрочемъ, казалось ему самымъ лестнымъ и пріятнымъ. Послдняя мра состояла въ томъ, чтобы выжить Аполлину изъ отели Блеваля и устранить отъ глазъ того, который теперь, казалось, только для нея и жилъ. Сперва шевалье думалъ возбудить гнвъ Фелисите, открывши все ей, но, разсудивши, какъ часто уколотое самолюбіе возбуждаетъ любовь въ кокетк, онъ не захотлъ сдлать такой опытъ надъ женщиной, которая сама по себ была суетна, онъ слишкомъ боялся, чтобы маркиза не вздумала влюбиться въ мужа. Опасеніе это привело его къ другой мысли, которая очень ему понравилась, онъ потеръ руки съ сатанинской улыбкой удовольствія и вышелъ изъ Тюльери въ твердомъ намренія слдовать ей.

Былъ послдній день карнавала. Фелисите оставалась на послднемъ бал Оперы до шести часовъ утра. Она пріхала къ тещ обдать такая блдная и усталая, что Аполлина безпокоилась и раза два или три спрашивала, здорова ли она.

— Разв я такъ перемнилась? сказала наконецъ Фелисите съ принужденнымъ смхомъ, потому что эти вопросы заставляли ее бояться, не подурнла ли она.

— О нтъ! отвчала Аполлина: — но я вижу, что ты такъ блдна.

— Потому, что я давно не спала хорошо, сказала молодая маркиза:

— Вотъ, на бду, наступаетъ такое скучное время, что нечего длать лучше, какъ спать.

— Такъ мы станемъ чаще видться теперь, спросила Аполлина:

— Кажется, недли три скоро, какъ я почти не встрчалась съ тобою.

Фелисите не отвчала: ей совершенно все равно было, видть или не видть кузину.

Сли за столъ, когда вошелъ шевалье де Бюссакъ.

— Мы ужь не надялись больше увидть васъ, сказала маркиза.

— Поставьте приборъ шевалье, прибавила она, обращаясь къ одному изъ лакеевъ.

— Извините, отвчалъ де Люссакъ — но въ эту, превосходную погоду солнце заставляетъ гулять больше, чмъ хочется.

Съ этими словами онъ подошелъ къ той сторон, гд сидла Аполлина, которую будто укололо, когда она увидла, что ставятъ приборъ де Люссака подл нея и старой графини, очень обрадовавшейся случаю имть такого любезнаго сосда.

— Послднимъ счастье, какъ кажется сказалъ шевалье, усаживаясь на мсто: — можно ли помститься счастливе.

Онъ слегка поклонился старой графин и самымъ вжливымъ образомъ мадемоазель Дюбуръ, но Аполлина твердо ршилась избгать всякаго разговора съ этимъ ненавистнымъ человкомъ, повернула голову въ сторону, къ капитану Французской гвардіи, родственнику маркизы, который сидлъ подл нея.

Хотя капитанъ былъ самое скучное существо, какое только можно вообразить, но она поддерживала съ нимъ такой одушевленный разговоръ, что кавалеру очень трудно было заговорить съ нею, хотя онъ такъ часто старался, что раза два или три она принуждена была отвчать ему холоднымъ и короткимъ словомъ.

Замтя, что шевалье собирался подать ей руку, когда вставали отъ стола, чтобы проводить въ гостиную, Аполлина поспшила взять руку капитана и наконецъ считала себя освобожденною.

Но она ошиблась. Едва сказавши нсколько словъ Фелисите, шевалье больше не занимался ею. Слдя Аполлину шагъ за шагомъ, онъ упорно не отставалъ отъ нея, вмшивался въ каждый разговоръ, который она начинала съ первымъ встрчнымъ, чтобы только избавиться отъ де Люссака, и осаждалъ ее взорами.

Наконецъ, доложили о прізд герцога де Кроасси, съ которымъ вошелъ и маркизъ. Аполлина поспшила предложить герцогу шахматы, чтобы удалиться съ нимъ въ будуаръ, который считала мстомъ убжища. Г. де Люссакъ, въ самомъ дл, не пошелъ за ними и оставилъ поле Огюсту, который, по обыкновенію, скоро слъ подл дяди.

Когда они вс трое возвратились въ гостиную, тамъ не было ужа ни Фелисите, ни шевалье.

‘Слава Богу — думала Аполлина — это была только прихоть этого человка, надюсь, онъ не вздумаетъ повторять ее’.

Однакожъ, на другой день, едва успли выпить кофе, явился де Люссакъ. Онъ велъ себя точно какъ наканун, и ежедневно мадемоазель Дюбуръ была предметомъ его безъотвязнаго вниманія.

Напрасно старалась Аполлина открыть причину такой нестерпимой для нея перемны, потому что до сихъ поръ шевалье не удостоивалъ ея ни малйшимъ вниманіемъ. Какже отъ равнодушія перешелъ онъ къ такой странной навязчивости? Прелестная двушка отдлывалась какъ могла отъ этой причуды, но не могла избавиться отъ непріятнаго чувства и каждый день больше желала видть молодого полковника, котораго присутствіе прекращало тотчасъ преслдованія г. де Люссака.

Такъ прошла цлая недля, какъ однажды маркизу нужно было ночевать въ Версали. Шахматная партія шла безъ него, гораздо скучне для Аполлины, надо сказать правду, какъ вдругъ, чего прежде никогда не было, шевалье вошелъ въ будуаръ.

— Съ какой стороны побда? спросилъ онъ, садясь къ столу: — я буду свидтелемъ боя и знаю игру столько, что могу судить объ ударахъ.

При этихъ словахъ, обнаруживавшихъ намреніе де Люссака сидть долго, Аполлина сдлала гримасу, въ которой такъ наивно выразилось ея неудовольствіе, что герцогъ не могъ удержаться отъ улыбки. Она опустила голову на руки и ни разу больше не подняла глазъ отъ доски, пока не услышала голоса Фелисите.

— Что же вы длаете тамъ, мосьё де Люссакъ? спросила молодая маркиза съ горечью, какъ ни старалась она придать этимъ словамъ шутливое выраженіе. Вы учитесь играть въ шахматы, волочитесь за дядюшкой?

Глаза ея обратились на Аполлину, чтобы ясне высказать мысль.

— Мн трудно бы найти лучшаго учителя, или наставницу прекрасне, отвчалъ шевалье безъ малйшаго смущенія.

— Очень хорошо, очень хорошо, продолжала Фелисите, красня отъ досады: — но если можете оставить на минуту свое ученье, маркиза желала бы поговорить съ вами, и проситъ васъ ужь четверть часа.

— Къ ея услугамъ готовъ, отвчалъ шевалье, медленно вставая, какъ человкъ, которому очень жаль своего мста и оба вышли изъ будуара.

Когда они были въ гостиной, герцогъ, подвигая шашку, сказалъ Аполлин очень просто:

— Мн кажется, вы были очёнь холодны съ де Люссаконъ.

— Я совсмъ не люблю этого человка, съ живостью отвчала она.

— Отчего же? сказалъ старикъ, котораго тонкій и проницательный взоръ заставилъ Аполлину раскаяться, что она столько сказала, и потому она приготовилась отвчать:

— О, оттого, что онъ ужь слишкомъ занятъ собой.

— Да какже быть иначе? сказалъ герцогъ: — вс наши дамы безъ ума отъ него, и мы видимъ такія побды, отъ которымъ самый скромный человкъ могъ бы задумать о себ много.

Аполлина ничего не отвчала, и герцогъ де Кроасси, казалось не думалъ уже ни о чемъ, кром игры, какова бы ни была его мысль, когда онъ говорилъ эти слова.

Съ этого дня, въ отношеніяхъ двухъ кузинъ произошла чувствительная перемна. Отъ давняго равнодушія къ другу дтства Фывсите перешла къ какой-то антипатіи, внушаемой предметомъ тайнаго неудовольствія. Хотя было очевидно, что де Люссакъ надодалъ Аполлин своимъ ухаживаньемъ, что ея холодность къ нему доходила до невжливости, тмъ не мене она была причиною мученій, которыя каждый вечеръ испытывало самолюбіе Фелисите, когда она видла себя оставленною, въ глазахъ всхъ, для мадемоазель Дюбуръ. Это предпочтеніе, доставившее невообразимыя страданія молодой маркиз, по несправедливости, свойственной легкомысленной женщин, особенно раздражало ее противъ Аполлины: часто она еще прощала де Люссаку, но уже не могла простить кузин.

Аполлина замтила горькую холодность, съ которою были встрчаемы знаки ея нжности, и напрасно старалась открыть свою вину, когда мысль ея обращалась на де Люссака. Хотя эта мысль заставляла ее краснть за себя и за свою слабую подругу, однакожь она послужила лучемъ свта. Съ того же дня стала она внимательне наблюдать молодую маркизу, и когда замтила, какимъ она сама была постояннымъ предметомъ наблюденій, и услышала нсколько вырвавшихся словъ досады, ей нельзя уже было сомнваться, что Фелисите ревновала, ревновала къ ней.

Какъ ни оскорбительно было для Аполлины такое открытіе, однакожъ оно не помщало ей вспомнить, что Фелисите страдаетъ, что Фелисите несчастна. Дружба, которая очаровывала ея дтство, очаровывало ея жизнь, взяла верхъ: она ршилась объясниться съ кузиной, сказать ей, что давно знаетъ ея тайну и еще любитъ ее.

XXI.
ПИСЬМО.

Прошло два или три дня, въ которые Аполлина не могла исполнить своего намренія: молодой маркизы или не было дома, или она была не одна. Между тмъ каждый вечеръ зло усиливалось, потому что шевалье велъ себя по прежнему. Наконецъ, Фелисите жаловалась вечеромъ на нездоровье и на другое утро не выходила отъ себя, Аполлина поспшила притти къ ней до и начала визитовъ.

Появленіе кузины, казалось, непріятно было молодой маркиз, не привыкшей къ непріятностямъ, еще красные глаза ея показывали, что она плакала.

Лелянымъ тономъ отвчала она на нжные распросы кузины о ея здоровьи, но милая двушка чувствовала только горесть, которая изображалась во всхъ чертахъ все еще милой для нея подруги, она придвинула креслы къ постели и едва успла сказать нсколько ласковыхъ словъ, какъ вошелъ лакей и подалъ письмо, на которое ждали отвта.

Лучъ радости блисталъ въ глазахъ Фелисите, когда она читала это письмо. Окончивъ чтеніе, она улыбнулась и положила письмо и, обратясь къ Аполлин —

— Прости, сказала она.

Не оскорбляясь этимъ церемоннымъ извиненіемъ, которое не употреблялось между ними, Аполлина пододвинула къ молодой маркиз маленькій столъ, на которомъ была перья, бумага и чернилы.

Фелисите написала всего дв строки, но когда, нужно было писать адресъ, она видимо старалась, чтобы Аполлина могла прочесть его.

Желаніе это имло успхъ, потому что едва письмо было отправлено, Аполлина спросила очень просто:

— Ты пишешь къ мосьё де Люссаку?

— Разв ты не хочешь мн позволить этого? отвчала Фелисите съ горькой улыбкой.

— Ахъ, Фелисите! сказала Аполлина, цалуя ее,— я виновата…. очень виновата, что скрывалась передъ тобою! Если бы я сказала теб, что уже полгода вижу, до какой степени увлекла тебя несчастная любовь къ шевалье, ты ничего не боялась бы, ты не была бы несчастна!

— Какъ это? отвчала Фелисите.

— Конечно, сказала Аполлина: — мы переговорили бы, объяснились бы, и….

— Да вдь онъ волочится за вами? съ живостью прервала молодая маркиза.

Это вы поразило въ сердце Аполлину, но такъ какъ оно было вырвано изъ устъ ея бдной подруги сильнымъ страданіемъ, то еще больше усилило жалость, которую уже глубоко чувствовала Аполлина.

— Я ничего въ этомъ не понимаю, отвчала она: — это или прихоть, или странность, или, можетъ быть, желаніе возбудить въ теб ревность, потому что не можетъ же онъ не видть, какъ мн скучно его вниманіе, и я уврена, что на самомъ дл онъ совершенно равнодушенъ ко мн. Онъ хочетъ тебя помучить, увриться въ твоей любви, иначе онъ никогда бы не вздумалъ…

Въ комнату вошелъ маркизъ.

Аполлина боялась, не услышалъ ли онъ хоть нсколькихъ словъ ихъ разговора, но веселый видъ Огюста, дружественный взглядъ, когда онъ цаловалъ руку жены, спрашивая ее о здоровья, совершенно ее успокоили.

Радость маркиза, что ему удалось встртить мадемоазель Дюбуръ, такъ его украшала, что Аполлина, въ сотый разъ можетъ быть, подумала, какъ этотъ прекрасный мужчина не былъ любимымъ человкомъ.

— Есть ли кто нибудь въ передней? спросила у мужа молодая маркиза, которой его посщеніе, правда очень рдкое, было совсмъ не въ пору: — я приказывала позвать разныхъ людей и мн ныньче пропасть дла.

Слова эти хотя и были, можетъ быть, сказаны съ цлью намекнуть маркизу, чтобы онъ ушелъ поскоре, но Огюстъ вовсе этого не понялъ: онъ подвинулъ креслы и услся съ твердымъ намреніемъ не выйти изъ комнаты прежде Аполлины.

— Я видлъ тамъ только вашего камердинера и вашаго Альманзора. Скажу вамъ, кстати, весело прибавилъ онъ: — что этотъ маленькій негръ приводитъ меня въ отчаяніе. Онъ не выходитъ изъ моей конюшни и еще недавно вздумалъ здить въ саду на моей любимой верховой лошади.

— Зачмъ же, ваши люди позволяютъ ему? сказала Фелисите.

— Потому что они знаютъ, что Альманзоръ вашъ любимецъ, боятся сдлать непріятность г-ж маркиз, я ничего другого не могъ добиться отъ моего кучера.

— Правда, что я предпочитаю Альмаввора всмъ другимъ, отвчала она.

— Вотъ ужь именно прихоть хорошенькой женщины! смясь, продолжалъ маркизъ.— Не знаю, замтили ли вы когда нибудь этого негренка: онъ безобразенъ какъ только можно вообразить, и страшно пугаетъ Виктора.

Въ эту минуту доложили, что пришелъ обойщикъ и ждетъ приказаній маркизы о мебляхъ въ гостиной.

— Я иду разсказать все это, сказала Фелисите и вышла изъ комнаты.

Аполлин очень хотлось возобновить разговоръ, прерванный приходомъ Огюста. Надясь, что маркизъ уйдетъ, она не вставала съ своего мста.

Въ первый разъ маркизъ былъ наедин съ своей кузиной. Этотъ счастливый случай былъ ему чрезвычайно пріятенъ. Въ полномъ блаженств, онъ началъ сперва пустой разговоръ, чтобы не смутить прелестную двушку, и замтилъ полуоткрытое письмо, которое упало со стола на полъ.

— Маркиза теряетъ свои любовныя записочки, сказалъ онъ, смясь и поднимая бумагу.

Съ перваго взгляда Аполлина съ тревогой узнала письмо, полученное молодою маркизою.

— Э! продолжалъ маркизъ,— это почеркъ де Люссака.

При этомъ онъ взглянулъ на первую строку. Аполлина встала и бросилась къ нему:

— Письмо это мое, г. маркизъ, сказала она дрожащимъ голосовъ.

Огюстъ поблднлъ.

— Ваше! сказалъ онъ, какъ пораженный громокъ: — ваше!.. вотъ оно.

Онъ отдалъ ей письмо и вышелъ.

Почти безъ чувствъ упала Аполлина въ креслы, едва собирая мысли о случившемся. Какой-то туманъ покрывалъ ея глаза, она съ трудомъ могла опомниться, но въ сердц чувствовала раздирающее мученье. Смертный холодъ пробгалъ по ея жиламъ, а ужасное письмо жгло руку, и она не имла бодрости узнать содержаніе его,— наконецъ раскрыла листокъ:

‘Такъ ты рвнуешь, милый мой ангелъ, ты знаешь, однакожь, сколько….’

Дальше Аполлина не читала. Вся жизнь ея была отравлена! На всегда въ глазахъ Огюста она была погибшею женщиной, любовницею шевалье де Люссака. Аполлина почувствовала все, что можетъ почувствовать невинное, благородное и обезславленное существо. Ей должно было отказаться отъ уваженія, отъ привязанности человка, котораго мысль мало по малу сдлалось ея любимою мыслью она не могла встртиться съ нимъ не красня! Эта страшная дйствительность была для нея такъ жестока, что она едва могла понять, какъ ршилась спасти Фелисите такою цною, но скоро благородство души ея восторжествовало.

‘Ахъ!— думала она, рыдая, но разв Фелисите не сестра мн? разв она не мать ребенка, который намъ тамъ дорогъ? Что нужды, что онъ станетъ презирать меня! что нужды, если я умру съ горя! что такое я, бдная, одинакая двушка на свт? разв не лучше спасти мать Виктора?’

Сердце Аполлины было такъ добро, въ немъ было столько великодушія, что возвышенное чувство самопожертвованія облегчало ей отчаяніе.

— Не хочу я больше думать о себ, сказала она, стараясь остановить свои слезы: — и пусть она не знаетъ, сколько я страдаю: она будетъ отъ этого слишкомъ несчастна.

Въ такой ршимости несчастная, желая отдалить безотрадные мысли, безпрестанно представлявшуюся ея уму, стала ходить по комнат, когда возвратилась молодая маркиза.

Видть Фелисите еще было пріятно Аполлин, и она сла подл ней и съ самымъ спокойнымъ видомъ сказала, подавая письмо:

— Возьми его, возьми! и, если мн вришь, сожги теперь же.

— Для чего это? спросила маркиза съ нкоторымъ неудовольствіемъ.

— Оно многого мн стоитъ, это письмо, Фелисите, отвчала она:— оно стоитъ мн чести.

— Какимъ образомъ?

— Ты уронила его при выход изъ комнаты: мужъ твой держалъ его, онъ готовъ былъ читать, я сказала, что оно мое.

— Итакъ, маркизъ думаетъ, что мосье де Люссакъ пишетъ теб любовныя письма? сказала Фелисите съ нкоторою горечью.

— Да, отвчала Аполлина съ горестнымъ вздохомъ.

— И весь Парижъ, скоро объ этомъ узнаетъ? прибавила неблагодарная, которой самолюбіе было такъ сильно, что она не могла видетъ великодушія Аполлины.

— Что мн весь Парижъ? разв мн важно, что твой мужъ меня презираетъ? Впрочемъ, а уврена, онъ не способенъ погубить меня разглашеніемъ тайны.

Аполлина напрасно старалась удержать брызнувшія ея изъ глазъ слезы, которыя покатились по ея щекамъ.

Оскорбленная суетность немилосердна и молодая маркиза, видя слезы кузины, ни на минуту не тронулась страданіемъ жертвы собственныхъ ея заблужденій. Она только совтовала ей переговорить съ маркизомъ и упросить его хранить молчаніе.

Аполлина слушала, но въ словахъ этихъ не находила никакого утшенія. Эти сухіе и эгоистическіе совты, хотя она и считала ихъ искренними, не могли успокоить души ея и облегчить горя, одно слово изъ сердца, одинъ поцалуй и этого друга, которому она пожертвовала собою, гораздо могущественне исцлили бы растерзанное сердце ея. Фелисите снова настаивала, чтобы Аполлина поговорила съ маркизомъ, какъ послышались шаги подходившаго мужчины.

Аполлина выбжала въ сосднюю комнату, сосднюю, съ дтской и, затворяя дверь, услышала, что докладывали о шевалье де Люссак.

Проходя мимо комнаты Виктора, она услышала пріятный голосъ ребенка, но не вошла къ нему. У нея не было силъ видть это милое дитяти она поспшила по коридору въ свою комнату, гд наконецъ осталась одна съ своимъ горемъ, которому предалась совершенно.

Невольно подошла она прежде всего къ окну, и глаза ея обратились къ окнамъ маркиза. Увы! еще вчера, когда она случайно подошла къ своему, показался Огюстъ, пріязненно кланялся ей, какъ всегда, теперь, если она и увидитъ его, то встртитъ и должна перенесть презрительный взглядъ, можетъ быть, даже презрительную улыбку! Трудно описать, какъ страдала она отъ этой мысли, и при всемъ томъ мысль никогда его не увидть казалась ей еще ужасне.

Казалось ли ей, что чистота жизни должна выражаться въ чертахъ ея лица, ждала ли она чуда, но присутствіе Огюста не было для нея страшно. Иногда она думала, что время оправдаетъ ее, но, припоминая, что ей нельзя оправдаться безъ погибели Фелисите, она снова впадала въ отчаяніе. Волнуемая ужасными противоположностями, она чувствовала, что разсудокъ покидаетъ ее, мысли становятся темны или убійственны, и, заливаясь слезами, восклицала: ‘Боже мой! Боже мой? Какъ я несчастна!’

Напрасно старалась она успокоиться и возвратить себ силы, думая только о своей подруг. Даже въ этой мысли заключалось страданіе: Какой-то нжный инстинктъ застеклялъ ее неясно чувствовать, что молодая маркиза ничего не сказала такого, что сдлала бы она на ея мст, сердца ихъ были совершенно чужды одно другому. И между тмъ сердце Аполлины еще сильно влекло ее къ другу дтства, котораго она привыкла считать за половину самой себя.

‘Завтра? завтра, можетъ быть,— говорила она самой себ,— я опять найду мою прежнюю Фелисите, какою она была въ прежнее счастливое время. Ныньче, бдный другъ, она подъ адскимъ очарованіемъ, которое ее губитъ, иногда Фелисите сама на себя непохожа. Ахъ, если бы разрушилась эта невавистная связь! мы опять могла бы стать другъ для друга чмъ была прежде. Тогда я страдала бы гораздо меньше, меня любила бы Фелисите, любилъ бы Викторъ. Я могла бы еще жить.’

Все утро прошло для Аполлины въ такомъ горестномъ волненіи, такъ сурово прервавшемъ самую спокойную и тихую жизнь. Наступало время итти обдать къ маркиз. Она долго колебалась, ей нужно было собрать вс силы, превозмочь себя и скрыть горесть подъ спокойнымъ видомъ, наконецъ сильное желаніе знать. прідетъ ли маркизъ вечеромъ и какими глазами будетъ смотрть на нее, заставило ее ршаться: она пошла къ маркиз.

Въ числ семи или осьми особъ, обдавшихъ въ тотъ день у маркизы, была и мадемоазель де ла Пейроньеръ. При вход въ комнату, Аполлина замтила, что Фелисите сидитъ въ одномъ углу и съ нею разговариваетъ де Люссакъ. Видъ этого человка произвелъ на нее такое страшное впечатлніе, что она не надялась имть силы до вечера вынести его присутствіе.

Чувствуя, что колни ея подгибаются, она сла подл мадемоазель де ла Пейроньеръ, которая очень давно съ нею не видлась и встртила ее почти съ любезностью.

Съ этой минуты молодой маркиз не удалось ни на минуту привлечь вниманіе шевалье де Люссака. Хоть онъ и принужденъ былъ за столомъ ссть подл Фелисите, но глаза его не отрывались отъ Аполлины, сидвшей напротивъ, казалось, къ ней только обращалъ онъ вс свои разсказы или остроты, словомъ, никогда не казался онъ. любезне.

Аполлина была въ пытк. Она видла, какъ краснла Фелисите отъ досады, отъ гнва и бросала на нее недовольные взгляды. Избгая сколько возможно встрчи со взорами шевалье, Аполлина готова бы провалиться. Обдъ казался ей безконечнымъ, и когда маркиза встала, она была въ такомъ изнеможеніи, что едва не сдлалось ей дурно.

Въ это время она отдала бы все на свт за нсколько минутъ разговора съ Фелисите, чувствуя необходимость сказать ей хоть два-три слова, и, когда входили въ гостиную, пошла къ молодой маркиз, но шевалье заговорилъ съ нею и задержалъ ее. Аполлина опять должна была ссть подл мадемоазель де да Пейроньеръ и предложила ей зайти къ Виктору.

Об он довольно долго пробыли въ комнат кормилицы, и когда возвратилась, застали герцога де Кроасси.

Увидть стараго своего друга было большимъ благомъ для сердца бдной Аполлины, она сама придвинула къ себ для него креслы, усвшись въ отдаленномъ углу, и когда герцогъ слъ, ока вздохнула легче, чувствуя себя какъ бы подъ покровительствомъ благороднаго

— Вы не здоровы? спросилъ герцогъ, пораженный блдностью измнившагося ея лица.

— Да, отвчала она, приложивъ ко лбу горящую руку: — но теперь мн ужь лучше.

Однакожъ, она не въ состояніи была поддерживать связный разговоръ и нсколько разъ принуждена была извиняться, что неточно отвчала на то, что говорилъ ей герцогъ. Къ счастію, герцогъ де Кроасси не предлагалъ играть въ шахматы, потому что она наврное отказалась бы, чтобы не дать шевалье повода подойти къ нимъ.

Стали прізжать гости. Аполлина украдкой посматривала на часы. Прошелъ часъ, въ который обыкновенно прізжалъ маркизъ,— прошелъ и еще часъ: онъ все не являлся. Лицо Аполлины покрылось облакомъ печали, сердце ея сжалось, она поникла духомъ и не могла, произнесть ни слова.

— Извините меня, герцогъ, сказала, однакожъ, она, потерявъ всякую надежду — мн нехорошо, я должна уйти къ себ.

— Хотите, я провожу васъ? сказалъ онъ, глядя на нее съ живйшимъ участіемъ: — мн кажется, вы дйствительно очень не здоровы и моя рука можетъ быть вамъ полезна.

Аполлина поблагодарила, но отказалась отъ его помощи.

— До завтра, надюсь, сказалъ онъ.

— До завтра, отвчала она съ печальной улыбкой.

Черезъ будуаръ, она скоро дошла до своей комнаты. Тамъ поспшила она взглянуть, на окна маркиза: они были темны. ‘Можетъ быть, онъ въ Версали’,— подумала она, но мысль эта была для нея такъ пріятна, что она не смла на ней остановиться, и скоро толпа другихъ печальныхъ мыслей смнила ее. Если отдаленіе Огюста и переставало ее мучить, то воспоминаніе о Фелисите являлось и растравляло раму. Ночь провела она ужасную: краткій, прерывистый сонъ смущался самыми прискорбными видніями, въ которыхъ повторялась событія дня.

Аполлина проснулась и встала почти съ разсвтомъ и ужь нескоро могла замтить какое-то движеніе въ отели. Сидя за занавсомъ, она глядла на дворъ и на окна, которыя были передъ нею — окна не раскрывались, съ этой стороны все было молчаливо и, казалось, пусто. Наконецъ по двору прошелъ тотъ слуга маркиза, который всегда съ нимъ здилъ, слдовательно, Огюстъ не былъ въ Версали.

Долго еще бдная двушка была бы занята печальными размышленіями, которыя въ ней возбудило это обстоятельство, если бы не замтила, что наступило время, когда можно видть Фелисите одну. Одвшись наскоро, она пошла къ своему другу, въ надежд, что это свиданіе возвратитъ единственное счастіе, котораго она должна ждать теперь.

У самой двери комнаты молодой маркизы, маленькій негръ, къ большому удивленію и огорченію Аполлины, сказалъ ей, что маркиза вышла и возвратится только обдать.

Аполлина не слышала вызда кареты со двора.

— Разв она вышла пшкомъ? спросила она.

— Пшкомъ, сударыня.

Говорилъ ли Альманзоръ правду, или Фелисите никого не принимала, только эта неудача сильно и снова огорчила мадемоазель Дюбуръ, и она принуждена была возвратиться жъ себ. Здсь ее встртила горничная двушка и доложила, что герцогъ де Кроасси присылалъ спросить о ея здоровьи.

При имени единственнаго существа, которое имло еще къ ней участіе и дружбу, на глазахъ Аполлины навернулись слезы.

— Что вы отвчали? спросила она.

— Я сказала, отвчала двушка, что вы не здоровы, потому что видно, какъ со вчерашняго дня вамъ худо, прибавила она.

— Это правда, сказала Аполлина: — пойдите внизъ и скажите, что я не могу ныньче притти къ обду.

Аполлина твердо ршилось не являться въ гостиную маркизы, пока не увидится съ Фелисите. День провела она въ одиночеств съ своими мрачными мыслями, больная душою и тломъ, у ней не было ни силъ, ни бодрости итти къ Виктору, хотя ничто въ дом не обнаруживало присутствія того, котораго она могла бояться встртитъ тамъ,

Наконецъ наступилъ вечеръ. Медленно ходила она въ своей комнат, голова у нея болла, и для нея былъ невыносимъ стукъ възжавшихъ во дворъ экипажей. Подойдя къ окну, она замтила, что нсколько оконъ на половин маркиза освщены. Этотъ свтъ произвелъ на нее пріятное впечатлніе, которое сама оно, врно, затруднялась объяснить себ, и которое, однакожъ, заставило ее поднять глаза къ небу и вздохнуть свободне. Она сла у окна и часа три неподвижно глядла на эти окна и на свтъ, который скрылся въ полночь. Только тогда Аполлина легла спать и, благодаря этому незначительному обстоятельству, которое нисколько не измняло ея положенія, проспала нсколько часовъ сряду.

На другое утро она спшила увидть Фелисите и пришла къ ней. Ея приходъ, казалось, былъ непріятенъ молодой маркиз, которая, считая ее больною, не приняла вчерашней предосторожности и сказала сухо:

— Какъ! мн сказали, что вы не здоровы.

— Да, отвтила милая двушка: — я страдаю, очень страдаю, Фелисите, и отъ тебя одной зависитъ избавить меня отъ части моего страданія, если я опять найду въ теб сестру, если ты не хочешь несправедливо сердиться на меня за невольное зло.

— Невольное! повторила молодая маркиза съ горечью и улыбкой — зачмъ же тогда вы отъ меня скрыли, что видли шевалье Люссака, когда вы такъ рдко вызжаете?

Воспоминаніе объ этой пріятной прогулк разрывало сердце Аполлины, но чувство справедливой гордости поддержало ее.

— Встрча съ мосьё де Люссакомъ очень мало значить въ моей жизни, признаюсь, сказала она съ презрніемъ. Впрочемъ, я теб не видла, и ты знаешь, что ужь давно для тебя все равно, видишься ли ты со мною, или не видишься, — знаешь также, что я напрасно стараюсь побыть съ тобою наедин.

— А еще лучше я знаю, сказала Фелисите съ сдержаннымъ гнвомъ: — что шевалье не станетъ такъ долго оказывать свое вниманіе женщин, если она не даетъ ему никакихъ надеждъ.

— Праведное небо! воскликнула Аполлона : — и ты можешь думать, что я когда нибудь имла мысль нравиться г. де Люссаку?

— Что мн нужды, отвчала Фелнсите: — однакожь, врно, что по вашей милости я очень несчастна!… о, да! очень несчастна.

И нсколько слезъ, вырванныхъ досадою, покатились у ней по щекамъ.

Слезы эти тронули еще Аполлину, она ввела руку Фелисите и сказала ей съ нжностью:

— Послушай, я ршилась не показываться больше въ гостиной маркиза, видть тебя только у тебя, когда могу не бояться встртить здсь человка, котораго прихоть такъ странна, что должна скоро пройти.

— Тогда, сказала Фелисите съ неудовольствіемъ: — тогда вс скажутъ, что я ревнива и что вы сжалились надо мною. Я сдлаюсь басней цлаго Парижа.

— Никогда, отвчала Аполлина: — вс знаютъ, что я не люблю свта. Нсколько мсяцевъ прожила я здсь, ни разу не показываясь въ гостиной маркизы, и когда ты предложила мн помститься у тебя.

— Тогда я вовсе не могла думать, сказала молодая маркиза, поднявъ глаза къ небу: — что когда нибудь заплачу за это спокойствіемъ моимъ и счастіемъ!

Это было слишкомъ сильно. Наконецъ глаза Аполлины открылись, она увидла въ той, которая ей предложила у себя убжище и раскаяалась въ этомъ,— въ своей сестр увидла она женщину, униженную суетностью и кокетствомъ, — женщину души сухой и низкой, которую только ея воображеніе могло украшать всею красотою. Очарованіе разсялось. Благородная двушка встала.

— Фелисите, сказала она,— больше я не люблю тебя.

Твердымъ голосомъ произнеся эти слова, Аполлина вышла, и молодая маркиза нисколько не старалась удержать ее.

XXII.
ПРОЩАНІЕ СО СВТОМЪ.

Хладнокровіе, оказанное Аполлиною, не могло, однакожь, ослабить убійственныхъ страданій сердца, когда ослпленныя страстною привязанностью умъ ея вступилъ въ свои права и сталъ разбирать прошедшее и настоящее. Почти машинально нашла она дверь своей комнаты. Глаза ея помутились, вс способности отказывались служитъ, когда она бросилась въ креслы, то долго не ощущала собственного существованія.

Мало по малу мысли стали возвращаться къ ней, и она сказала себ, что должно хать, но куда? Чмъ быть въ свт, въ которомъ она не имла ни семейства, ни друга? Долго не могла она дать себ отвта на этотъ печальный вопросъ. Наконецъ пришло ей въ голову увидться съ мадемоазель ла Пейроньеръ, а отъ этой мысли перешла она къ другой — переселиться въ монастырь и постричься въ монахини.

Эта мысль такъ отвчала ея желанію оставить ненавистный свтъ, что очень ей поправилась. Только тамъ могла она жить вдали отъ опасностей, на каждомъ шагу угрожающихъ одинокой молодой двушк, тамъ только могла отстранить она оскорбительныя подозрнія, которыми жестокая судьба отягчила ея невинность! Она укрывалась подъ защиту Отца всхъ сиротъ, и Богъ, въ неизрченной милости своей возвратить, можетъ быть, ея бдному разбитому сердцу прежній покой и утшеніе.

Однакожь, уму ея скоро представилось одно препятствіе: она не могла постричься ни въ какомъ монастыр, не сдлавши приношенія, а несчастная двушка ничего не имла. Наконецъ она вспомнила о разныхъ цнныхъ бездлкахъ, подаренныхъ ей^: господиномъ и госпожою Дюбуръ, между которыми было подаренное ей въ день именинъ очень дорогое ожерелье изъ жемчуга. Вс эти вещи вмст могли бы быть проданы и доставили бы ей нужныя деньги, а если бы, по несчастію, ихъ было мало, то Аполлина надялась, что мадемоазель де ла Пейроньеръ, которой совту она ршилась послдовать, предложила бы ей недостающую сумму.

Успокоившись въ такомъ важномъ обстоятельств, она собрала вс свои драгоцнности и уложила ихъ въ коробочку. Въ эту минуту во дворъ въхалъ экипажъ, запряженный почтовыми лошадьми. Аполлина посмотрла въ окно и увидла карету маркиза со всми приготовленіями и принадлежностями для дальней дороги.

Въ сильномъ волненіи она затрепетала всми членами, сла за занавсъ, сердце ея билось, взоръ былъ туманенъ, но она сидла за путевыми сборами того, который никогда уже не долженъ былъ ее увидть. Наконецъ Огюстъ вышелъ. Прекрасное лицо его было печально и блдно. Онъ шелъ медленно и глаза его не обращалась къ тому окну, за которымъ о немъ лились такія искреннія слезы. Наконецъ, занесши уже ногу на ступеньку, онъ повернулъ голову въ ту сторону, отвернулся тотчасъ и слъ въ карету, которую помчали лошади.

— Да наградятъ тебя небо всмъ счастьемъ! сказала Аполлина, заливаясь слезами.— Все кончено! все кончено! мы больше не встртимся на земл.

Это былъ послдній ударъ, которымъ могло быть поражено кроткое существо. Онъ былъ страшенъ, но съ этимъ мученьемъ соединялось и какое-то утшеніе. Аполлин пріятно было думать, что и она узжаетъ. Унося съ собою отрадное воспоминаніе о Виктор я герцог де Кроасси, двухъ существахъ, еще любившихъ ее, она бжала презрнія Огюста и даже ршалась думать, что его презрніе не будетъ преслдовать ее подъ тмъ покрываломъ, которое она наднетъ.

Сутки, которыя она должна была еще провесть въ отели Блеваля, казались ей очень продолжительными. Наконецъ они миновались, и насталъ день ея разлуки со свтомъ.

Аполлина была спокойна: душа ея пріобрла всю прежнюю энергію. Хладнокровно приготовлялась она къ отъзду и хотла итти въ послдній разъ проститься съ Викторомъ. Мысль проститься навсегда съ этимъ милымъ ребенкомъ одна была еще ей невыносима и заставляла проливать слезы.

Къ той, которую прежде столько любила, она не чувствовала ни гнва, ни непріязни. Фелисите внушала ей только совершенное равнодушіе съ примсью презрнія, потому что въ послднее. время Аполлин такъ очевидно представились доказательства полнаго отсутствія сердца въ молодой маркиз, что они совершенно разрушили прежнее ослпленіе.

Но, уважая самое себя въ первой и сильнйшей своей привязанности, Аполлина готова бы скоре вынесть вс страданія, чмъ открыть тайну Фелисите. Чтобы отклонить вс подозрнія, она ршилась объяснятъ свое переселеніе изъ отели Блеваля въ монастырь давнимъ сердечнымъ влеченіемъ посвятить себя Богу. Въ этомъ смысл написала она нсколько словъ молодой маркиз, которая могла ихъ показать каждому, и, безъ сомннія, покажетъ.

Аполлина запечатала это письмо, и въ другомъ, обращаясь къ герцогу де Кроасси, просила его не забывать о ней и посылала послднее нжное прощаніе, какъ услышала стукъ въ дверь.

— Кто тамъ? спросила она, закрывая письмо.

— Я. сударыня, няня, я принесла къ вамъ Виктора.

Съ восхищеніемъ поспшила она растворить двери, и ребенокъ съ неописанной радостью бросился къ ней на руки.

— Ужь два дня онъ васъ не видитъ, сударыня, сказала няня: — и я не знаю, что съ нимъ длать. Все зоветъ васъ, плачетъ, и наконецъ я должна была привесть его сюда, чтобы онъ могъ поцаловать насъ и успокоился.

— Такъ, ты любишь меня, Викторъ? ты, ты меня любишь? сказала Аполлина, усаживая его на колни и покрывая поцалуями.

Ребенокъ вмсто отвта прижималъ губки свои ко лбу, къ щекамъ, къ волосамъ милой двушки.

Сцена эта произвела на Аполлину такое сладостное и вмст горестное впечатлніе, что изъ глазъ ея полились слезы, а поразительное сходство дитяти съ отцомъ еще боле усиливало это чувство.

Пока Викторъ болталъ ей множество словъ, которыя были понятны только ей и нян, Аполлина взглянула на часы и, видя что хать къ мадемоазель да ла Пейроньеръ еще рано, отпустила няню, сказавши, что до полудня оставитъ Виктора у себя и будетъ присматривать за нимъ.

— Если только не теперь время, прибавила она:— когда вы водите его къ матери.

— О, нтъ, отвчала няня:— Боже мой! вотъ ужь три дни, какх маркиза не иметъ времени, принять насъ, и ныньче утромъ она детъ въ Версаль.

Няня посл этихъ словъ вышла.

— Три дня не видть своего сына! подумала Аполлина, прижимая къ сердцу ребенка: — бдное дитя! Кто же станетъ теперь любить тебя?

Такая печальная мысль до того ее огорчила, что она со слезами ласкала бднаго мальчика, живое подобіе Огюста, это слабое и милое существо, съ которымъ ей должно было разстаться.

— Викторъ, какъ меня зовутъ? спросила она.

— Полина, мама Полина.

— Не забудь, Викторъ, какъ меня зовутъ, не забудь, милый мой, Полину, которая такъ часто будетъ о теб думать.

Тысячи воспоминаній толпились въ душ Аполлины, между прочимъ, она припомнила день рожденья наслдника Блевалей.

— Ахъ! тогда я общала теб быть второю матерью, громко сказала она..— всегда смотрть за тобой, а теперь печальная судьба заставляетъ меня оставить тебя, ухать….

— Ухалъ, папа, ухалъ, сказалъ ребенокъ, котораго послднее слово заставило вспомнить объ отц.

Слова эти были произнесены очень внятно и дошли до сердца Аполлины.

— Да, ухалъ! прощай ты! прощай онъ! сказала она, снова рыдая.

Своими маленькими рученками Викторъ отиралъ слезы съ того лица, которое всегда ему улыбалось, но и его хорошенькое личико становилось печально, и онъ собирался плакать. Аполлина замтила это, вынула платокъ, отерла свои слезы и улыбнулась такъ весело, какъ только могла,— посадила его за столикъ, на которомъ были разныя вещи, замнявшія ему игрушки, и сказала:

— Играй, Викторъ, играй сперва одинъ, а посл будемъ вмст играть.

‘Еще одна разлука!— думала она, принимаясь оканчивать письмо къ герцогу — это добрый, добрый другъ, котораго я оставляю и свт.’

Едва взяла она перо, какъ вошла ея горничная, спрашивая, угодно ли ей принять герцога Кроасси.

— Ахъ, какое счастіе! вскрикнула Аполлина отъ радости, что можетъ проститься съ этимъ превосходнымъ человкомъ. — Просите, просите, тотчасъ.

При взгляд на свою молодую подругу, герцогъ нсколько времени стоялъ въ изумленіи отъ перемны, происшедшей въ два дня отъ печали, на этомъ прекрасномъ лиц.

— Извините моей нескромности, мадемоазель Дюбуръ, сказалъ онъ, посмотрвъ на нее съ доброжелательствомъ и участіемъ: — но мн вчера и третьяго дня сказали, у племянницы, что вы не здоровы, и я хотлъ освдомиться самъ …

— Нтъ никакой нескромности, герцогъ, прервала Аполлина, подвигая ему креслы: — напротивъ, вашему посщенію я обязана радостью, которой не могла ожидать, потому что писала къ вамъ.

— Вы мн писали?

— Чтобы проститься съ вами передъ выздомъ изъ отели Блеваля.

— Вы оставляете отель Блеваля! сказалъ герцогъ съ живостью.

— Я давно на это ршалась, отвчала Лполдцна, которой щеки невольно покраснли отъ этой неправды: — давно уже я чувствовала необходимость удалиться отъ свта, гд я всмъ чужая, не на своемъ мст, наконецъ ныньче. я ршаюсь исполнить это. Сирота, безъ семейства и безъ состоянія, я, конечно, дошла бы до того же посл.

Аполлина сдлала надъ собою большое усиліе, думая, что. всего мене герцогу можно открыть истинную причину ея удаленія, но лицо старика съ минуты, на минуту становилось мрачне. Онъ зналъ молодую маркизу гораздо лучше, чмъ знала ее до этого дня сама Аполлина. Связь ея съ шевалье была ему извстна столько же, какъ и всмъ при двор, часто также замчалъ онъ ухаживанья де Люссака за мадемоазель Дюбуръ: онъ догадывался о частиц истины.

— И куда же удаляетесь вы? спросилъ онъ печально.

— Въ одинъ монастырь, герцогъ.

— Въ монастырь? вы хотите постричься? воскликнулъ онъ, блднея.

— Да, отвчала Аполлина, тронутая его печалью.

— Вы хотите похоронить себя живую? продолжалъ онъ съ жаромъ, который въ его лта былъ изумителенъ: — безъ милосердія оставить тхъ, которые васъ любятъ? бросить это дитя, которому вы мать? Поди сюда, поди, Викторъ, сказалъ онъ, поднявши ребенка и опуская его на колни къ Аполлин: — поцалуй ее, проси ее не оставлять насъ, не длать несчастными!

— Ахъ, герцогъ! не растрогивайте меня! сказала Аполлина, закрывая руками свои большіе глаза, сверкавшіе слезами,— не отнимаете у меня бодрости, въ которой я такъ нуждаюсь.

Въ эту мучительную минуту она то прижимала къ груди Виктора, то отдаляла его отъ себя. Пришла кормилица, но ребенокъ не хотлъ итти съ нею. Онъ ухватился за шею хорошенькой двушки и говорилъ, что хочетъ остаться у своей мамаши.

— Постарайтесь уговорить его, говорила Аполлина съ сердечнымъ огорченіемъ: — постарайтесь отвести его: онъ разрываетъ мн душу!

Покрывая поцалуями маленькія рученки, отъ которыхъ старалась освободиться, она самыми нжными словами поручала нян это малое дитя, просила ее никогда не оставлять Виктора, пока онъ будетъ имть въ ней нужду, и когда няня ушла съ нимъ, упала въ слезахъ въ креслы.

Въ продолженіи этого времени, герцогъ всталъ и ходилъ медленно по комнат, съ озабоченнымъ видомъ. Наконецъ онъ подошелъ къ Аполлин и слъ. Благородное лицо его выражало еще глубокую печаль, но въ глазахъ свтились надежда и радость.

— Аполлина… сказалъ онъ и потомъ тотчасъ прибавилъ,— я такъ называю васъ, дитя мое, потому что хочу, чтобы вы выслушали меня, какъ вы слушали бы своего отца. Мн семьдесять-шесть лтъ, и никогда въ жизни я не встрчалъ сердца, которое бы отвчало моему, пока, по счастливому случаю, не узналъ васъ. Въ васъ одной нашелъ я и душу и чувства, которыя могли внушить мн нжную привязанность. Я благодарилъ небо за то, что оно послало мн въ конц долгихъ дней жизни неизвданное прежде счастье — открывать свое сердце и вс мысли существу, которое думаетъ и чувствуетъ сонной одинаково. Клянусь вамъ, Аполлина, что моя единственная радость теперь, здсь на земл, была проводить съ вами нсколько часовъ, и эту радость вы хотите отнять у меня. Я не спрашиваю о вашихъ тайнахъ, но почему бы вы ни желали оставить отель Блеваля, причина эта не можетъ обязывать васъ оставить свтъ. Въ монастыр вы ищете только защиты, которой недостаетъ вамъ въ жизни. Я предлагаю вмсто того покровительство старика, котораго имя, могу сказать, до сихъ поръ сопровождалось общимъ уваженіемъ. Носите это имя, сдлавшись моею женою. Мы столько уважаемъ другъ друга, что вамъ нельзя опасаться, чтобы въ мои лта я сталъ опираться на права супруга и требовать ихъ признанія отъ семьнадцатилтней особы. Герцогиня де Кроасси будетъ моею дочерью, украситъ послдніе мои дни, пока ея прекрасная рука закроетъ мн глаза и этимъ за все заплатитъ мн. Вы любите Виктора: онъ будетъ вашимъ сыномъ, нотаріусъ, у котораго будетъ заключенъ нашъ брачный договоръ, напишетъ завщаніе, которымъ я откажу его отцу мой титулъ и половину состоянія. Онъ будетъ всмъ вамъ обязанъ, а я, дитя мое, я вамъ буду обязанъ, можетъ быть, лишнимъ десяткомъ лтъ жизни и десятью годами счастія.

Въ изумленіи, Аполлина, въ продолженіи этого монолога, разъ или два обнаруживала желаніе отвчать, но старикъ удерживалъ это желаніе знакомъ, когда онъ кончилъ, она взяла его руку, поцаловала ее съ самымъ нжнымъ почтеніемъ дочери и сказала:

— Вы не можете знать, вы никогда не узнаете, герцогъ, какую искреннюю благодарность, какую признательность внушаетъ мн ваше великодушное предложеніе. До послдней минуты жизни я сохраню воспоминаніе о немъ въ своемъ сердц, и хотя никогда не могу примять его, но….

— Вы мн отказываете? прервалъ старикъ печально.

— Предлагая мн честь быть вашею женою, герцогъ, продолжала Аполлина: — вы уступаете благородному великодушію, всей доброт вашей души, не думая о порицаніи, которое польется на васъ, я должна объ этомъ думать

— Какое порицаніе? сказалъ герцогъ.

— Всего общества, въ которомъ до сихъ поръ вы жили. Дворъ, самъ король не оправдаетъ такого несоразмрнаго брака.

— Они вс нашли хорошимъ, что племянникъ мой женился на вашей кузин, потому что она принесла ему три милліона, никто не осмлится удивляться, что я предпочелъ приданому добродтель.

— Однакожъ, разница въ лтахъ….

— Это касается только насъ, и мы въ этомъ объяснились.

— Ваши друзья….

— У меня ихъ нтъ.

— Ваше семейство….

— Мое семейство будете вы и Викторъ.

— Сверхъ того, герцогъ, я не рождена, не воспитана для такой жизни, я вовсе не люблю свта….

— Мы будемъ жить въ Кроасси, я берусь устроить, чтобы Викторъ каждый годъ хоть одинъ мсяцъ былъ съ вами. Словомъ, одно только замчаніе заслуживаетъ уваженія — оно родилось бы отъ отвращенія вашего пожертвовать нсколькими днями своей молодости счастію вашего стараго друга.

Аполлина подняла глаза къ небу съ выраженіемъ неизъяснимаго чувства.

Герцогъ всталъ и продолжалъ грустно:

— Въ такомъ случа, я не хочу, чтобы присутствіе мое мшало вамъ отказать мн. Оставляю васъ, но прошу не узжать ныньче.

— Общаю вамъ, герцогъ.

— Если ныньче вечеромъ, въ семь часовъ, продолжалъ онъ: — я не получу отъ васъ письма, я буду считать ваше молчаніе согласіемъ, вы сдлали бы меня счастливйшимъ человкомъ. До свиданія, подумайте о Виктор, подумайте и обо мн.

Окончивъ эту рчь, герцогъ ушелъ поспшно.

Аполлина долго не могла понять, видлся ли ей сонъ, или не былъ ли тотъ, который ее оставилъ, однимъ изъ ангеловъ, являющихся человку и снова отлетающихъ въ небо. Сколько ни питала она къ нему до сихъ поръ почтенія и привязанности, но то, что теперь услышала она отъ благороднаго старца, еще боле наполнило всю ея душу признательностію и нжностію.

— Ахъ! сказала она, въ порыв чувства: — зачмъ он не бдный и не покинутый людьми! Съ какимъ счастьемъ, съ какимъ блаженствомъ раздлила бы я его бдность! я посвятила бы ему жизнь мою.

Званіе и богатство герцога, дйствительно, были единственнымъ препятствіемъ ршимости Аполлины соединитъ свое существованіе съ лучшимъ изъ людей. Иначе, какъ бы ей не предпочесть монастырю подпору благороднаго старика, въ которомъ счастливая судьба дала ей случай найти второго отца? Но какъ согласиться на желаніе этого добраго друга, не возбудивши мысли, что она низкими происками добивалась значительнаго положенія? не сдлаться похожею на тхъ женщинъ, которыя, какъ всмъ извстно, продаютъ свою молодость и красоту за званіе и богатство?

Эта ненавистная мысль такъ устрашала Аполлину, что нсколько часовъ, бдная, приготовлялась написать отказъ. Между тмъ этотъ свтъ, для котораго ршилась она пожертвовать счастіемъ своего стараго друга, своимъ, выгодами Огюста и Виктора, она презирала, все, что въ три года она узнала въ немъ, внушало ей только сильное желаніе удалиться отъ него. А герцогъ разв не соглашался жить въ Кроасси? Тамъ, съ другомъ, съ отцомъ, разв не насллжда-ласьбы она счастіемъ видть Виктора,— всегда знать объ участи того, которому она такъ сердечно желала счастія, хотя не надялась никогда увидть? Наконецъ, что ей нужды въ свт, отъ котораго она удалилась бы безвозвратно? Разв не была уже она обезславлена въ глазахъ единственнаго человка, котораго уваженіе цнила почти столько же, какъ собственную жизнь?

Подъ вліяніемъ тяжелыхъ мыслей, проходившихъ въ ея голов, и сладкихъ ощущеній, наполнявшихъ сердце, Аполлина то хотла писать, то вздрагивала, припоминая, что рука ея причинитъ горесть, нанесетъ смерть, можетъ быть, благородному старику. Цлый день не могла она ршиться окончательно и еще колебалась, когда пробило семь часовъ.

Дло было кончено: судьба Аполлины была ршена теперь. Она старалась уже ни о чемъ больше не думать, какъ о своемъ благодтел и о Виктор. Но волненіе ея было такъ велико, что во всю ночь она не могла сомкнуть глазъ ни на минуту.

На другой день утро уже давно минуло, а ни герцогъ не приходилъ, ни письма отъ него не было, смущеніе Аполлины, умножавшееся безпрестанно, было такъ велико, что она и не замтила, какъ насталъ полдень.

Дверь ея комнаты растворилась. Вошла маркиза, съ блистающимъ отъ радости взоромъ и держа за руку своего внука.

— Я къ вамъ привела ваше дитя, милая Аполлина, сказала она.— Викторъ, поди поцалуй и поблагодари твою тетку.

XXIII.
ГЕРЦОГИНЯ.

Бракъ герцога де Кроасси вовсе не возбудилъ удивленія, котораго можно бы ожидать по несоразмрности лтъ супруговъ, ихъ званій, состояній и проч. Гостиная маркизы была обыкновеннымъ сборнымъ мстомъ всего двора: страсть стараго герцога жъ молоденькой Дюбуръ вовсе не была тайною, и какъ давно уже достойный человкъ былъ извстенъ за оригинала, то никто не удивился такому поступку, на который не ршился бы никто другой. Сверхъ того, огромныя выгоды, приносимыя этимъ бракомъ маркизу, склоняли въ пользу брака общее одобреніе Блевалей и ихъ многочисленныхъ друзей, а вмст съ тмъ одобреніе короля и мадамъ де Помпадуръ заставляло насмшниковъ шутить тихомолкомъ, подъ опасеніемъ подвергнуться нерасположенію людей, которые современенъ могли бы быть имъ полезны.

Аполлина вступила въ одинъ изъ первыхъ домовъ Франціи, не испытавъ ни тни неудовольствія. Едва маркиза узнала содержаніе завщанія, тотчасъ разочла своею ненасытною алчностію, равно простиравшеюся на своихъ и чужихъ, что современемъ внукъ ея, по всмъ вроятностямъ, могъ наслдовать Аполлин, потому что герцогъ завщалъ своей вдов пятьдесятъ тысячъ ливровъ дохода и помстье Кроасси. Остальное богатство его, превышавшее четыре милліона, раздляюсь между двумя его племянниками.

Легко представятъ, что такія распоряженія не могли удовлетворять Гланденовъ, которые теряли такимъ образомъ давно желанный титулъ, однакожъ, они присутствовали при брак и вели себя съ удивительнымъ приличіемъ, какъ ни досадовали и ни сердились внутренно.

Одно изъ преимуществъ тогдашняго большого свта состояло въ томъ, что въ немъ ничто не возбуждало суматохи: люди этого круга ненавидли одинъ другого, иногда презирали даже, но все покрыто было тмъ лоскомъ вжливости, который вошелъ въ обычай, они раздирали другъ друга и уничтожали безъ шума.

Эта всегдашняя воздержность высшаго общества не нарушалась даже въ такихъ случаяхъ, когда всего удобне было бы изъ нея выйти: въ эту эпоху дуэли были гораздо чаще, чмъ теперь, потому что каждый членъ порядочнаго общества носилъ при себ шпагу, и потому, что оскорбленныя ссоры влекли за собою непосредственно удовлетвореніе {Тогда поединки происходили въ уединенныхъ мстахъ Парижа, за углами иныхъ церквей и т. п.}, но тмъ не мене эти ссоры никогда не смущали общества, изъ котораго была изгнана всякая грубость: такъ уважали приличія и правила хорошаго тона.

Благодаря такому состоянію общества, Аполлина, поддерживаемая принятымъ именемъ, легко могла думать, что бракъ ея всмъ по сердцу. Самъ шевалье де Люссакъ, съ бшенствомъ думая о томъ, что распоряженіе герцога де Кроасси представляло самую блистательную будущность молодому полковнику, все-таки, написалъ къ новобрачнымъ, хотя одинъ видъ молодой герцогини сталъ ему ненавистенъ и онъ сталъ съ нетерпніемъ ждать возвращенія маркиза, чтобы раскрылась интрига тетки съ племянникомъ.

Что касается до Фелисите, то она совершенно забыла, какое оскорбленіе нанесла другу своего дтства, и, едва поведеніе шевалье разсяло ея ревность, она приняла самый дружественный тонъ съ кузиной, какъ будто между ними ничего и не было.

Аполлина отвчала на эту предупредительную пріязнь тою пустою вжливостью, которую обыкновенно оказываютъ людямъ, возбуждающимъ къ себ полное равнодушіе, потому что Фелисите не могла уже пробудить въ ней ни нжности, ни неудовольствіи.

Прежде исполненій общанія, даннаго молодой жен, надолго удалиться изъ Парижа, герцогъ хотлъ ее представить и дать ей насладиться всмъ счастьемъ, соединеннымъ съ ея званіемъ. День этотъ для всякой другой женщины былъ бы днемъ блаженства: такъ велитъ былъ успхъ ея при двор. Очаровательная ея красота, скромная и благородная грація ея манеры, утонченныя пребываніемъ въ отели Блеваля,— все уничтожало зависть и не позволяло никакому замчанію уменьшить слышавшіяся со всхъ сторонъ похвалы молоденькой герцогин.

Самъ король не скрылъ своего удивленія къ прекрасной герцогин, и когда супруги отправились по парижской дорог, герцогъ сказалъ:

— Судя по тому, какъ его величество обходился съ вами, моя милая, я думаю, что мадамъ де Помпадуръ будетъ мн очень благодарна, если я какъ можно скоре увезу васъ въ Кроасси, но, благодаря вашей любви къ деревн, меня сочтутъ старымъ ревнивцемъ.

Аполлина съ нетерпніемъ ждала отъзда изъ Парижа, гд ей со времени сватьбы казалось все неловкимъ и стснительнымъ, потому что, за исключеніемъ мадемоазель де ла Пейроньеръ, которую ей всегда пріятно было видть, и которой расположеніе къ двушк Дюбуръ превратилось въ полное восхищеніе отъ герцогини де Кроасси, толпа людей, постоянно окружавшихъ ее. и съ которыми ей слдовало быть любезною, состояла изъ людей совершенно равнодушныхъ и иногда тайно недоброжелательныхъ.

Скоро настало время, когда вс начали вызжать въ деревни, супруги тоже отправились въ Кроасси.

Когда карета въхала въ длинную аллею, которая вела въ дому, Аполлина съ восхищеніемъ стала разсматривать окружающіе мстность виды, превосходящіе красотою вс виднные ею прежде а дйствительно одни изъ живописнйшихъ во Франція. Съ одной стороны безконечный лсъ тянулся въ даль, съ другой прелестная деревня. расположенная по краямъ широкой плодоносной должны, орошаемой водами Оазы, готическій замокъ, возобновленный съ величайшимъ стараніемъ и вкусомъ, на которомъ сохранились, впрочемъ, вс слды вкуса давнихъ предковъ, вокругъ разстилался превосходный паркъ, перескаемый террасами, водопадами и вковыми деревьями. Все это очаровывало Аполлину.

— Ахъ! какое должно быть счастіе жить здсь! сказала она въ восхищеніи.

Герцогу такъ пріятно было видть ея удовольствіе, что онъ поцаловалъ ее въ лобъ и сказалъ:

— Да, когда можно жить съ Аполлиною.

Вс вассалы герцога ожидали его и герцогиню на двор замка. Ихъ встртили ружейною пальбою, радостнйшими восклицаніями, и молодыя двушки въ блыхъ платьяхъ подносили ей корзины съ цвтами.

Аполлина съ особенною ласковостью отвчала на этотъ пріемъ,— съ тою ласковостью, которая сообщаетъ такъ много цны самой простой благосклонности знатныхъ людей съ истинно добрымъ сердцемъ. Она дала себ общаніе заботиться о счастіи этихъ добрыхъ людей и благодарила судьбу, давшую ей возможность длать много добра.

Первые дни употреблены были на осмотръ богатыхъ владній, которыя герцогъ съ удовольствіемъ ей показывалъ, но когда могла она располагать временемъ, тотчасъ стала ходить въ деревню, посщала избы и везд успвала водворять радость и довольство, гд, казалось ей, находила она печаль и бдность. Она всякій разъ своимъ присутствіемъ уже предвщала утшеніе несчастнымъ, потому что ни одинъ страждущій не обращался къ ней напрасно. Скоро ея заботами учреждены были дв школы — одна для мальчиковъ, другая для двочекъ, гд безъ платы учили ихъ, подъ ея собственнымъ надзоромъ, словомъ, лучшимъ для себя наслажденіемъ почитала Аполлина облегчать и улучшать участь всхъ ее окружавшихъ, и стала предметомъ обожанія въ этой счастливой стран, гд дти съ первыхъ лтъ научались благословлять ея имя.

Прізжая прежде на короткое время въ Кроасси, герцогъ каждый годъ поручалъ своему управителю раздавать деньги своимъ вассаламъ особенно много помогалъ тмъ изъ нихъ, которые могли нуждаться, но деньги эти проходили черезъ такое множество рукъ, что гораздо меньшая часть ихъ доходила по назначенію, о чемъ, разумется, герцогъ и знать не могъ. Мсяца черезъ два посл ныншняго прізда, герцогъ вручилъ приходскому священнику пятдесятъ ливровъ для бдныхъ, но честный человкъ сказалъ:

— Для бдныхъ, герцогъ? да у насъ ихъ нтъ больше. Герцогиня устроила въ этомъ такой порядокъ, что эти деньги отъ васъ можно назвать лишними.

— Тмъ лучше, отвчалъ герцогъ,— излишество у этихъ добрыхъ людей все еще далеко не то, что мы считаемъ для себя необходимымъ. Однакожъ то, что вы мн сказали, прибавилъ онъ смясь,— показываетъ мн, что герцогиня гораздо ловче меня, и за это поблагодарю ее.

Священнйшею и пріятнйшею обязанностью въ глазахъ Аполлины было окружать удовольствіемъ и счастіемъ своего стараго друга. Вся жизнь ея наполнена была стараніемъ предупреждать и исполнять желанія герцога, и особенно отдалять скуку отъ старика, привыкшаго къ разсянію свтской жизни, и потопу она охотно приняла предложеніе его навстить нкоторыхъ сосдей. Эти посщенія, столько же впрочемъ рдкія, какъ и пріемы гостей, казалось ей, разнообразили деревенскую жизнь и развлекали человка, не очень расположеннаго къ одиночеству.

Впрочемъ, это средство не было необходимо для счастія герцога, предпочитавшаго общество Аполлины всякому другому. Каждый день они ходили вмст гулять, или здили, и никогда разговоръ не былъ имъ скученъ: такъ нравилось старику бсдовать съ своею молоденькою женою. Онъ такъ много видлъ вещей и людей, такъ здраво судилъ обо всемъ, что Аполлина слушала его съ величайшимъ удовольствіемъ и не имла никакой надобности притворяться или принуждать себя, изъ его разговоровъ почерпала она множество мыслей и знаній, который обогащали и образовывали ея умъ. По вечерамъ Аполлина пла и играла, посл нсколько времени проходило за шахматами: то и другое Герцогъ не переставалъ очень любить. Наконецъ они разставались съ пріятною увренностью, что опять увидятся завтра, счастливые тихою привязанностію, которая связывала ихъ, какъ отца съ дочерью. Аполлина была совершенно довольна и ничего не желала за предлами прекрасныхъ лтъ, въ которыхъ жила. Казалось, съ каждымъ днемъ она находила здсь больше пріятности, и едва герцогъ замчалъ, что чувствуетъ себя очень хорошо, Аполлина поспшно прибавляла: ‘это оттого, что мы живемъ въ Кроасси!’ Старикъ улыбался и сердце это наполнялось радостью.

Очень рдко случалось, чтобы въ Кроасси прізжали гости и оставались доле одного дня, но герцогъ, по временамъ, вызжалъ самъ дня на два или на три: иногда дла требовали, чтобы онъ здилъ въ Парижъ, отъ котораго до Кроасси было всего двнадцать льё, сверхъ того благосклонность, которую король продолжалъ ему оказывать, внушала ему благодарность и привязанность, которая обязывала герцога по крайней мр одинъ разъ въ мсяцъ являться при двор.

Обыкновенно въ отсутствіе герцога, къ Аполлин возвращалась какая-то грусть, задумчивость, которую умъ ея не могъ побдить никакими усиліями. Ей недоставало тогда счастія содйствовать счастію другого. Душа ея не была занята тогда работами украшать существованіе старца, она оставалась наедин съ одною печальною думою: ни блестящее положеніе, ни успхи, сопровождавшіе ее везд, гд только она появлялась, ни благословенія несчастныхъ, ничто не могло угшить ее въ томъ, что она считала себя предметомъ презрнія Огюста. Это презрніе, въ которомъ ей нельзя было сомнваться, смущало вс ея радости и длало несчастною среди счастливйшаго существованія.

Вы время женитьбы герцога, маркизъ писалъ къ дяд письмо, которое она читала и въ которомъ ни разу не было упомянуто ея имя, Огюстъ старался въ общихъ словахъ выразить и свою благодарность, и поздравленія, и желанье счастья старику. Съ того времени Аполлина не имла о немъ другого извстія, кром того, что молодой полковникъ былъ въ Мец со своимъ полкомъ. Въ продолженіи лта маркиза писала ей два раза, но въ этихъ письмахъ говорено было только о Виктор и о Фелисяте, которая не могла собраться съ силами взяться за перо. Въ отношеніи Фелисите вс извстія были неинтересны для Аполлины, она быстро пробгала ихъ и только то перечитывала въ другой разъ, что относилось до Виктора, такъ что и въ ея отвтахъ замтно было особенно только живое участіе въ ребенку.

Конечно, вмст съ тмъ Аполлина припоминала и прежняго милаго, теперь навсегда утраченнаго друга, часто случалось ей далекъ за полночь, забывшись, гулять по парку, и тысячи печальныхъ воспоминаній вились вокругъ нея, возобновляя минувшее и не украшая его ничмъ въ будущемъ.

Осень была на исход, приближалось время, когда маркиза должна была оставить Блеваль и исполнить данное общаніе прислать Виктора на нсколько времени къ его тетк.

Сердце Аполлины сладко билось каждый разъ при мысли, что она снова увидитъ Виктора, будетъ съ нимъ цлый мсяцъ, даже можетъ быть два! Тихомолкомъ длала она вс возможныя приготовленія, чтобы забавлять его съ утра до вечера, чтобы онъ полюбилъ Кроасси, наконецъ, когда онъ пріхалъ, радость ея была такъ велика, что по какому-то безотчетному чувству она не ршалась показать ее вполн передъ глазами мужа.

Ее живо тронуло удовольствіе ребенка при этой встрч, и даже присутствіе няни было пріятно. Все напоминало отель Блеваля и ту счастливую пору жизни. когда никакая печаль, ни горестное воспоминаніе не смущали мира души ея.

Благодаря стараніямъ Аполлины, чтобы расположить ребенка къ герцогу, и чтобы его рзвости и присутствіе въ гостиной не были старику непріятны, герцогъ очень полюбилъ племянника и первый предложилъ, чтобы Викторъ обдалъ за общимъ столомъ, когда не бываетъ гостей. Въ первый же день, когда за столомъ былъ поданъ десертъ и вс слуги вышли, взоры старика обратились на Виктора.

— Этотъ мальчикъ удивительно похожъ на своего отца, сказалъ онъ.

Замчаніе это такъ смутило герцогиню, что она покраснла.

— Тмъ лучше, прибавилъ герцогъ: — не бездлица нравиться съ перваго взгляда, и Огюстъ всегда казался мн самымъ красивымъ мужчиною, какого только случилось мн видть.

Аполлина не отвчала, онъ продолжалъ:

— Впрочемъ, если бы маркизъ не такъ рано вступилъ въ свтъ и быль бы лучше воспитанъ, онъ могъ бы отличаться отъ обыкновенныхъ людей: въ немъ есть добрыя смена..

— Превосходное сердце, сказала Аполлина.

— Да, отвчалъ герцогъ: — но онъ поставленъ въ такое положеніе, что сердце не могло ему служить.

Аполлина не поддержала этого сарказма, явно устремленнаго на маркизу и Фелисите, и предметъ разговора перемнился.

По страннымъ и необъяснимымъ тайнамъ сердца, Аполлина, безпрестанно думая объ Огюст, боялась слышать, когда другіе говорили о немъ.

Никогда, наедин съ Викторомъ, не произносила она ни одного слова, которое могло бы ему напомнить объ отц, хотя она не къ состоянія была сама освободиться отъ воспоминанія о немъ, и при одномъ неожиданно услышанномъ имени маркиза она вздрагивала.

Однажды поутру няня принесла ребенка къ Аполлин, дитя было не совсмъ здорово, капризничало и никого не хотло слушать.

— Если не будешь умникъ, Викторъ, сказала няня: — папа узнаетъ объ этомъ, потому что завтра я буду писать къ нему.

— Зачмъ же, нянюшка, обманывать ребенка, тихо сказала Аполлина: — онъ хорошо знаетъ, что вы не напишете къ его отцу.

— Я не обманываю его, сударыня, отвчала няня: — я пишу маркизу каждую недлю, потому что онъ приказалъ мн какъ можно чаще давать ему знать о сын.

— Въ самомъ дл? сказала Аполлина, тронутая до глубины сердца такою отеческою заботливостью.

— Да, герцогиня, и еще позвольте сказать, продолжала няня съ нкоторою гордостью: — что маркизъ иногда длаетъ мн такую честь, что отвчаетъ на мои письма. Теперь нтъ еще двухъ недль, какъ я получила письмо, въ которомъ онъ приказываетъ мн продолжатъ писать къ нему, потому что прідетъ въ Парижъ только зимою.

Это намреніе молодого полковника очень удивило Аполлину, по нельзя сказать, чтобы не понравилось ей, хотя сама она не могла дать себ жъ этомъ отчета.

Мысль о письм, которое няня должна была писать въ маркизу, нсколько дней сильно тревожила Аполлину. Она, конечно, будетъ писать о Кроасси, о ней, объ уединенной жизни, которую сама она выбрала.

‘По крайней мр — думала она — он не станетъ обвинять меня въ заботахъ о свтскихъ успхахъ, о….’

Но страшная мысль возвращалась снова, и….

— И чтожь! продолжала она съ нкоторымъ отчаяньемъ: — все-таки онъ можетъ думать, что я была любовницею де Люссака!

Настало время новой разлуки съ Викторомъ. Онъ прогостилъ у тетки два мсяца и долженъ былъ возвратиться въ Парижъ. Отъздъ его былъ большимъ для нея горемъ, но спокойствіе и довольство стараго герцога отъ этого нисколько не потерпли. Аполлина, посвятивши юность свою для украшенія послднихъ годовъ герцога, внушала ему столько нжности, природа надлила ее такимъ любезнымъ характеромъ, въ ея талантахъ и ум онъ столько находилъ наслажденій, что время пролетало незамтно. Словомъ, Аполлина сообщала столько очарованія этому уединенію, что миновала зима, а герцогъ ни разу не пожаллъ ни о двор, ни о свтскихъ удовольствіяхъ, и когда прошелъ годъ посл ихъ сватьбы, онъ приказалъ для всхъ въ Кроасси устроить пиръ, чтобы отпраздновать, какъ онъ говорилъ, единственный счастливый годъ жизни.

XXIV.
ОПРАВДАНІЕ.

Наступила весна. Окруженная веселою природою, Аполлина ожила тоже, и къ ней возвратилась отчасти веселость, свойственная ея возрасту. Снова начались прежнія прогулки супруговъ по окрестностямъ, и герцогъ не думалъ здить въ Парижъ ни за чмъ больше, какъ только видться съ королемъ.

Маркиза и Фелисите поспшили перехать въ Блеваль, и Аполлина опять съ нетерпніемъ ждала осени, чтобы имть радость увидть у себя Виктора.

Каждый разъ посл поздки въ Парижъ, герцогъ привозилъ Аполлин извстіе о мадемоазель де ла Пейроньеръ, въ которой единственно, во всемъ Париж, она принимала участіе. Онъ весело и забавно разсказывалъ ей придворныя происшествія, немилости и успхи, которыя доставались на долю людямъ, тснившимся вокругъ трона, — смялся съ нею надъ низостями, клеветами и обманами куртизановъ, которые употребляютъ эти средства для достиженія своихъ цлей, такимъ образомъ, Аполлина, также какъ и онъ, хорошо узнала эту сферу интригъ.

— Какое счастіе, сказала она однажды, слушая его: — не жить тамъ!

— Ба! можно жить и тамъ. Человкъ съ душою, съ умомъ и съ характеромъ и тамъ не потеряется.

Аполлина засмялась.

— И ничего больше? сказала она: — да кто же все это иметъ?

— Герцогиня де Кроасси, отвчалъ онъ, цалуя ее.

Герцогъ всегда съ такимъ удовольствіемъ возвращался въ свое уединеніе, и прізжалъ въ Кроасси въ такомъ веселомъ расположенія духа, что Аполлина очень была испугана, когда однажды вечеромъ онъ возвратился блдный и угрюмый, во взор, котораго она не сводила съ мужа, было такъ много живого безпокойства, что онъ слъ подл нея и, взявши ея руку, сказалъ:

— Я долженъ, моя милая, сообщить намъ непріятную новость. Въ семь нашей, дитя мое, случилось большое несчастіе.

Сердце замерло въ груди Аполлины.

— Не пугайся, моя милая, продолжалъ онъ, вида, что она поблднла: — бодре: у вашего маленькаго Виктора нтъ больше на свт другой матери, кром васъ.

— Фелисите умерла! вскрикнула герцогиня.

— Да.

Аполлина упала въ креслы и залилась слезами.

— Умерла! повторяла она съ рыданіемъ: — умерла въ двадцать лтъ! Сестра моя! дочь моихъ добрыхъ родныхъ! Ахъ, это ужасно! ужасно!

Герцогъ далъ пройти этому первому взрыву чувства, но ему, казалось, были довольно хорошо извстны отношенія, издавна существовавшія между двумя молодыми женщинами, и потому онъ не могъ не приписывать рдкой доброт сердца герцогини большую часть испытаннаго ею огорченія. Надясь, что воспоминанія и размышленія сдлаютъ свое дло и приведутъ за собою успокоеніе, онъ только на первый день промолчалъ о томъ, какимъ несчастнымъ образомъ погибла молодая маркиза.

Старикъ не ошибся. Мало по малу сильная горесть Аполлины успокоилась, и когда герцогъ замтилъ, что не всегда возобновляются у жены его слезы при воспоминаніи о смерти кузины, онъ нашелъ возможнымъ заговорить голосомъ разсудка.

— Я увренъ, дитя мое, сказалъ онъ ей: — что та, которую вы такъ горько оплакиваете, слишкомъ мало отвчала душ вашей своею. Въ вашихъ нравахъ, въ вашихъ чувствахъ и мнніяхъ обо всемъ было столько противоположностей, что, признаюсь, мн даже трудно понять вашу привязанность къ моей бдной племянниц.

— Эта привязанность началась съ самого нжнаго моего дтства, грустно отвчала герцогиня.

— Я очень хорошо понимаю, продолжалъ герцогъ: — какъ долго могутъ воспоминанія ослплять сердце и умъ, но наступаетъ же день, моя милая Аполлина, когда приходится увидть, что любилъ одинъ. Мн нсколько разъ въ жизни случалось испытать это жестокое разувреніе и, или я ошибаюсь, или вы сами должны были испытать тоже въ послдніе годы.

Аполлина молчала. Старикъ продолжалъ:

— То, что я сто разъ замчалъ въ вашихъ отношеніяхъ съ кузиною, дитя мое, вовсе не можетъ мн объяснить вашего отчаянія, которое я вижу, и которое разрываетъ мн душу. Ахъ! если бы кузина ваша умерла тогда, какъ я зналъ васъ обихъ….

— Если бы она умерла тогда, я не жила бы больше, сказала Аполлина съ неописаннымъ выраженіемъ голоса.

Но она тотчасъ стала укорять себя въ томъ, что произнесла слова, въ которыхъ выражалось ея охлажденіе къ покойниц, — взяла руку герцога, сжала ее въ своихъ рукахъ и сказала со слезами:

— Умоляю васъ, не станемъ больше говорить о ней… не станемъ говорить такимъ образомъ.

— Вы правы, ангелъ мой, отвчалъ благородный старикъ: почтеніе могил.

Чувство это, дйствительно, говорило тогда въ сердц Аполлины. Если она и оплакивала друга, который давно не существовалъ для нея, то только потому, что смерть всего прежде оживляетъ воспоминаніе. Когда прошли эти первыя впечатлнія, Аполлина должна была видть въ молодой маркиз женщину, которую такъ поздно узнала, и уважать память той, которую прежде любила, сохраняя свято тайну, отъ которой зависло ея доброе имя и величайшее счастіе жизни.

Герцогиня стала носить трауръ по кузин. Герцогъ подражалъ ей и нсколько недль уклонялся отъ отвта на вопросы Аполлины о томъ, какимъ образомъ умерла Фелисите. Наконецъ, когда Аполлина успокоилась и обратилась въ прежнимъ привычкамъ жизни, онъ вс разсказалъ ей.

Шевалье де Люссакъ пріхалъ погостить на мсяцъ къ Блеваль, молодая маркиза возобновила съ нимъ свои обыкновенныя прогулки. Разъ утромъ, по несчастной случайности, они приказали запречь въ двуколку слишкомъ пылкую лошадь. Едва успли они отъхать на четверть льё отъ дома, какъ мундштукъ лопнулъ. Почувствовавши волю, лошадь помчалась вскачь въ лсъ, по опушк котораго шла дорога, легкій экипажъ изломался въ дребезги. Фелисите упала на земь, ушиблась головой и умерла на мст, верховой, который халъ за ними, усплъ только поднять шевалье, получившаго легкую рану, но навсегда изувчившаго себ все лицо.

Эти ужасныя подробности заставили Аполлину заплакать снова отъ нжнаго сожалнія., и долго еще посл разсказа воображеніе рисовало ей страшныя картины, пока не смжилъ ихъ сонъ.

Маркиза отвчала на письма къ ней герцога и герцогини и увдомила о своемъ отъзд въ Парижъ, по дламъ. Герцогъ тоже былъ готовъ хать туда по своему обыкновенію, но отложилъ поздку до того времени, когда расчитывалъ застать свою племянницу въ Блевал и общалъ уговорить мадемоазель де ла Пейроньеръ пріхать на нсколько дней въ Кроасси.

Аполлина съ большимъ нетерпніемъ ждала возвращенія своего стараго друга, не только потому, что одиночество теперь очень мало отвчало печальному состоянію ея души, но и потому, но надялась узнать что нибудь о молодомъ полковник. Со времени несчастнаго происшествія, она всегда, при мысли объ Огюст, всмъ сердцемъ раздляла горесть, которую онъ долженъ былъ чувствовать. Погибшая для него такъ печально была мать его сына, его любовь къ ней никогда не остывала, онъ не зналъ объ ея заблужденіяхъ и оплакивалъ теперь безъ всякаго утшенія холодныхъ и пустыхъ людей, окружавшихъ его.

Представляя себ маркиза въ слезахъ о той, которая уже не существовала, Аполлина, очень естественно, припоминала, какою цною заплачена чистота памяти Фелисите, но никогда не приходила ей мысль обвинять кузину.

Когда старый герцогъ возвратился въ Кроасси, Аполлина поспшила выбжать къ нему на встрчу, едва заслышала стукъ экипажа.

— Что же? видли ли вы ихъ? спросила она, когда онъ слъ съ нею въ гостинной.

— Да, отвчалъ герцогъ: — видлъ всхъ, Викторъ здоровъ совершенно. Но лучше начнемъ сначала, моя милая: вопервыхъ, я засталъ племянницу въ отели Блеваля, она пріхала туда наканун, ее окружали разные дловые люди, потому что снимали печати.

— Печати! сказала герцогиня: — но разв все, что было у кузины, не принадлежитъ Виктору?

— Разумется, да для этого именно и должно было сдлать опись. Племянникъ мой, будучи, естественно, опекуномъ своего сына….

— Маркизъ долженъ быть очень несчастенъ, прервала Аполлина, въ первый разъ, можетъ быть, произносившая имя Огюста не красня.— Ужасно должно быть разлучаться въ ихъ лтахъ и такою страшною смертью!

— Они очень мало знали другъ друга, отвчалъ герцогъ.

Говоря это, почтенный старикъ нисколько не желалъ сказать эпиграмму, потому что говорилъ чистую правду.

— Впрочемъ, продолжалъ онъ: — я не видлъ племянника, онъ не можетъ оставить своего полка раньше конца года, потому что у нихъ генеральный смотръ.

— Но онъ пишетъ маркиз? спросила Аполлина, жадно желая узнать о немъ что нибудь.

— Конечно, отвчалъ герцогъ: — племянница получила отъ него письмо, но я, можетъ быть, огорчу васъ, моя милая, если скажу, что поздка къ намъ Виктора должна быть отложена до прізда его отца.

— Очень естественно, тотчасъ сказала Аполлина.— Боже сохрани, чтобы мы лишили маркиза его единственнаго теперь утшенія.

— Дальше: я видлъ мадемоазель де ла Пейроньеръ, она гораздо печальне, чмъ я могъ ожидать.

— Мадемоазель де ла Пейроньеръ всегда очень любила свою сестру, мой другъ, это прекрасное существо.

— Нсколько сухое, нсколько напыщенное, отвчалъ герцогъ — но, должно сказать, въ ней есть душа, и я считаю ее очень заслуживающею уваженія. Я отдалъ ей ваше письмо, которымъ она, кажется, была тронута. Она прідетъ сюда черезъ мсяцъ и, врно, проведетъ съ нами часть зимы. Теперь, герцогиня, довольны ли вы своимъ посланникомъ? прибавилъ старикъ съ улыбкою.

— Ахъ, всегда, всегда я довольна, отвчала Аполлина, съ нжностью сжимая его руку.— Конечно, мн хотлось бы раздлять съ вами вс эти хлопоты, мой добрый другъ, но для меня невыносима мысль опять видть Парижъ, опять быть въ этомъ кругу, изъ котораго, благодаря вамъ, я удалилась. Теперь еще больше чмъ когда нибудь дорога для меня жизнь въ Кроасси. Вы не должны на это жаловаться: по крайней мр здсь я живу для васъ.

— Правда, отвчалъ герцогъ съ улыбкой: — что здсь, если только не вздумаю ревновать къ Виктору, я долженъ быть совершенно доволенъ.

Дйствительно, съ каждымъ днемъ больше герцогъ цнилъ, дорожилъ юнымъ другомъ, украшавшимъ его жизнь, и съ каждымъ днемъ привязанность Аполлины къ своему благодтелю, другу и супругу становилась нжне.,

Мадемоазель де ла Пейроньеръ пріхала въ Кроасси и, казалось, ей, нашла сестру для себя въ герцогин: такъ Аполлина старалась сдлать для нея пріятнымъ пребываніе въ ея дом. Присутствіе ея, правда, иногда заставляло герцога сожалть о прелести препровожденія времени наедин съ Аполлиною, потому что старая двушка, которую годы не успли перемнить, осталась по прежнему не охотницею до уединенія, но она была умна, образована, хорошо знала свтъ, и долгіе зимніе вечера для всхъ проходили безъ скуки.

Началась зима. Герцогиня, возвращаясь домой изъ отдльнаго строенія, куда она ходила провдать больное дитя одного изъ вассаловъ, замтила на двор карету, изъ которой были выпряжены лошади, и на которой виднъбылъ гербъ Блевалей. При мысли, что пріхалъ Викторъ, она съ радостью пустилась бжать по ступенямъ крыльца.

Быстро растворивши двери въ гостиную, раскраснвшись отъ удовольствія, съ шляпкою въ рук, и между тмъ какъ Викторъ бросился къ ней на шею, она увидла передъ собою маркиза.

При встрч съ тмъ, котораго никогда не надялась увидть, удивленіе и смущеніе Аполлины были такъ велики, что на нсколько мгновеній она потеряла способность видть и слышать. Огюстъ подошелъ, почтительно поцаловалъ ея руку, говорилъ съ ней, но слова его производили на нее только впечатлніе какихъ-то пріятныхъ и мягкихъ звуковъ.

Оправившись нсколько, она собралась съ силами отвчать на то, въ чемъ ничего не поняла.

— Добро пожаловать, также какъ и этому милому ребенку, сказала она самымъ дружескимъ и привтливымъ голосомъ.

Чувствуя, что ноги едва служатъ ей, она сла и взяла Виктора къ себ на колни. Мадемоазель де ла Пейроньеръ, герцогъ и его племянникъ пододвинули себ креслы и услись бесдовать.

Какъ ни была, по видимому, исключительно занята ребенкомъ Аполлина, однакожъ успла замтить, что во взорахъ, которые Огюстъ обращалъ на нее, не только не выражалось презрніе, или холодность, но были замтны даже почтеніе и пріязнь. Напрасно старалась она объяснить себ такую счастливую перемну. Наконецъ ей привно на мысль, что маркизъ за ея ныншнее поведеніе прощаетъ прежнія заблужденія, и это такъ на нее подйствовало, что для нея потеряла всякую прелесть та дружба, которой утрата прежде стоила такихъ горькихъ слезъ.

Этотъ день назначенъ былъ, чтобы показать мадемоазель де ла Пейроньеръ школы, учрежденныя герцогинею въ Кроасси, и маркизъ просилъ позволенія быть участникомъ въ этомъ осмотр.

Былъ декабрь, но время стояло прекрасное, солнце сверкало, согрвая сырую землю и обнаженныя деревья. Вс пошли пшкомъ въ деревню черезъ паркъ. Разумется, герцогъ подалъ руку мадемоазель де ла Пейроньеръ, а Огюстъ долженъ былъ подать свою герцогин, которая всячески старалась успокоиться, чтобы быть въ состояніи поддерживать незначащій разговоръ

Когда вс они вышли, маркизъ пошелъ такъ скоро, что герцогъ и его дама отстали на довольно большое разстояніе и никакъ не могли слышать разговора его съ Аполлиною. Прижавши къ своему сердцу ея дрожащую руку, онъ сказалъ:

— На колняхъ долженъ бы я умолять о прощеніи ту, которую долженъ бы считать невинною и чистою даже въ ту минуту, когда, она сама обвиняла себя, въ шкатулк маркизы я нашелъ вс письма къ ней отъ шевалье де Люссака.

Услышавши это, Аполлина подняла глаза къ небу и почувствовала, будто снова родилась къ жизни.

— Ахъ! продолжалъ Огюстъ?— какъ вамъ выразить, какая радость, какое счастье овладли моею душою, когда мн открыли вашъ великодушный обманъ! когда я убдился, что этотъ человкъ, котораго я готовъ бы уничтожить, когда бжалъ отъ васъ, былъ ничмъ для васъ! Чмъ больше читалъ я эти письма, тмъ больше чувствовалъ необходимость броситься къ ногамъ вашимъ, вымолить себ прощеніе.

— Сожгли ли вы эти письма? спросила Аполлина.

— Тотчасъ же.

— И вы прощаете бдной женщин, которой уже нтъ на свт?

— Я всмъ прощаю! отвчалъ маркизъ голосомъ, дрожащихъ отъ счастія: — даже Люссаку, который столько заставлялъ меня страдать, даже его увидлъ бы я безъ неудовольствія.

— Такъ и должно, такъ и должно, сказала герцогиня: — изъ милосердія, изъ уваженія къ памяти матери Виктора. Я сама обо всемъ молчала даже предъ тмъ, передъ поторымъ ничего не должна скрывать. Вашъ дядя ничего не знаетъ объ этомъ.

Если бы опытный наблюдатель былъ свидтелемъ этого разговора, онъ легко бы понялъ, что молодые собесдники, которые, казалось, такъ хорошо понимали другъ друга, вовсе не понимали одинъ другого. Въ поведеніи своей жены Огюстъ видлъ небольше какъ обращикъ поведенія большей части свтскихъ женщинъ того времени. Герцогиня видла въ немъ соблазнъ, который запрещаетъ религія, наказываетъ законъ: но великодушіе Аполлины и равнодушіе маркиза вели къ одной цли.

— Одинъ взглядъ! одинъ взглядъ, кузина, который бы сказалъ мн, что вы больше не сердитесь на меня, говорилъ Огюстъ: — ахъ! я былъ такъ несчастенъ съ того дня, какъ оставилъ васъ!

Аполлина обратила на него свои большіе голубые глаза, въ которыхъ свтилась такая истинная и чистая нжность, что Огюсту хотлось упасть передъ нею на колни.

— Я — тоже была очень несчастна, сказала она: — мн ужасно было жить съ вашимъ презрніемъ, но я винила судьбу и никогда не винила васъ. Теперь, кажется, мн нечего больше желать.

Кроткое волненье герцогини при этихъ словахъ давало ея голосу такое выраженіе, которое взволновываетъ самыя холодныя сердца.

— Мы соединимся теперь, продолжала она.— чтобы украсить жизнь того, котораго оба вы должны считать вторымъ отцомъ. До этого времени, вы едва знали вашего дядю, вы не можете представить, какую любовь внушаетъ онъ, какое почтеніе…

— Не идите же такъ скоро, кричалъ герцогъ,— мадемоазель де ла Пейроньеръ не можетъ поспвать за вами.

Герцогиня остановилась.

— Ахъ! сказалъ Огюстъ: — этотъ разговоръ, однакожъ, очень отраденъ.

— Мы все сказали другъ другу, отвчала Аполлина съ яснымъ взглядомъ.

Маркизъ не такъ думалъ, но долженъ былъ уступить желанью герцогини, которая пошла къ отставшимъ своимъ друзьямъ съ улыбкою на устахъ и съ счастіемъ въ душ.

Огюстъ очень сожаллъ о томъ, что разговоръ ихъ былъ прерванъ, тмъ боле, что возобновить его онъ не имлъ случая во все время пребыванія своего въ Кроасси: Аполлина никогда не была одна. Погода настала дурная, прогулки прекратились, герцогъ тоже не выходилъ и проводилъ часть утра у своей жены, а когда возвращался къ себ, его замнялъ Викторъ съ своею нянею, посл собирались къ обду и расходились уже только на ночь.

Казалось, что жизнь въ Кроасси зимою и въ такомъ немногочисленномъ обществ не должна бы доставлять никакого удовольствія человку, отличавшемуся предъ всми любезностью въ Версаля и въ Шуази, однакожъ, маркизъ проводилъ тамъ время такъ пріятно, что почти приходилъ въ отчаяніе оттого, что не могъ оставаться боле недли.

Каждый день самая пріязненная короткость установлялась между нимъ и Аполлиною, самъ герцогъ стадъ питать къ нему дружбу перемнивъ насмшливый тонъ, часто говорилъ съ нимъ по пріятельски. Иногда даже нсколькими отеческими словами онъ приводилъ его въ смущеніе, совершенно неожиданно для Огюста, указывая ему такіе промахи, къ которымъ онъ не считалъ себя способнымъ. Будучи свидтелемъ заботливости и нжности Аполлины къ своему супругу, маркизъ спрашивалъ самого себя, не было ли бы непростительно ему нарушить счастье человка, который обходился съ нимъ какъ съ сыномъ, сдлалъ своимъ наслдникомъ, — смутить покой этой молодой женщины, которая, быть можетъ, любила его (Огюстъ теперь не могъ бы жить безъ этой надежды), но въ невинности души своей видла въ немъ только своего брата.

Человкъ неизбжно подчиняется нравственной атмосфер, которая его окружаетъ, и потому подобныя мысли, почерпнутыя, безъ сомннія, не въ томъ свт, гд Огюстъ жилъ до сихъ поръ, часто занимали умъ его, такъ что онъ былъ очень доволенъ подъ конецъ тмъ, что промолчалъ и не нашелъ даже случая прервать это молчаніе, — тмъ больше, что слишкомъ былъ увренъ въ безсиліи своемъ устоять противъ могущественнаго влеченія, если бы случилось ему быть наедин съ Аполлиною.

Наканун его отъзда, вс жители Кроасси и гости сидли вокругъ пылавшаго камина.

— Какія же намренія имете вы на новый годъ, племянникъ? спросилъ герцогъ.

— Въ март, дядюшка, я возвращусь въ свой полкъ, который назначенъ въ Валансьенъ, а будущую зиму пріду провести въ Париж.

— Такъ вы опять пришлете къ намъ Виктора? сказала герцогиня….

— Она ничего и не подозрваетъ, сказалъ герцогъ смясь: — она все уврена, что Кроасси земной рай, но, милая моя, какже можно, чтобы молодой человкъ, пользующійся такимъ всеобщимъ вниманіемъ, какъ маркизъ де Блеваль. находилъ здсь удовольствіе? Я думаю, онъ не могъ дождаться конца этой недли.

— О, Боже мой! сказалъ Огюстъ, котораго глаза выражали все, чего онъ не могъ выговорить.

— Я думаю, продолжала Аполлина: — что маркизу де Блевалю не скучно съ тми, которые его любятъ.

— Я долженъ благодарить васъ, кузина….

— А племянникъ, прошу васъ, сказалъ старикъ: — не называть герцогиню кузиною, все напоминающее мн, что Аполлина жена моя, видите ли, слишкомъ для меня пріятно. Зовите ее тетушкой. Я надюсь, Огюстъ, прибавилъ онъ съ нжностью: — что это вамъ нисколько не помшаетъ любить ее и покровительствовать ей. на свт, пока вы оба будете жить.

Маркизъ отвчалъ дяд только искреннимъ пожатіемъ руки.

Какъ былъ бы я низокъ въ собственныхъ глазахъ — думалъ маркизъ — если бы сталъ обманывать этого превосходнаго человка. Впрочемъ, презабавно, что я не могу говорить о любви съ единственною женщиною, которую полюбилъ.

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Благодаря своему доброму сердцу, не испорченному жизнью куртизановъ, Огюстъ избавился отъ угрызеній совсти, которыя пришлось бы ему испытать, если бы онъ нарушилъ спокойствіе послднихъ дней своего благодтеля: скоро посл отъзда маркиза изъ Кроасси, утромъ, герцогъ найденъ былъ мертвымъ въ постели: онъ былъ убитъ апоплексическимъ ударомъ.

Въ сильномъ огорченіи отъ потери добраго друга, Аполлина согласилась на убжденія мадемоазель де ла Пейроньеръ, которая, видя, что пребываніе въ Кроасси только увеличиваетъ печаль несчастной ея подруги, старалась перевезти ее въ Сенъ-Шомонъ. Герцогиня провела цлый годъ своего вдовства въ этомъ монастыр, оплакивая потерю неоцненнаго друга, молясь за него со всею надеждою, что лучшій изъ людей будетъ милостиво принятъ на небесахъ.

Наконецъ насталъ день, въ который новый герцогъ де Кроасси могъ упасть къ ногамъ той, которую такъ долго обожалъ въ молчаніи, и только въ этотъ день Аполлина узнала, что ея дружба къ Огюсту была любовью.

Герцогиня приносила съ собою пятьдесятъ тысячъ ливровъ дохода и превосходную землю, которое мня носилъ Огюстъ, а потому маркиза не нашла никакихъ препятствій къ этому браку и даже поспшила написать въ Римъ, чтобы испросить разршеніе папы.

Мадемоазель де ла Пейроньеръ всегда думала, что герцогъ, имя всего двадцать-девять лтъ, непремнно женится въ другой разъ, и очень радовалась, что Аполлина, а не другая женщина, стала матерью Виктора, но какъ лта слишкомъ сильно вкоренили въ ней первыя понятія о значеніи и важности происхожденія, то она очень мало заботилась о томъ, играетъ ли сердце какую нибудь роль въ этомъ брак.

— Вы не могли сдлать лучшей партіи. говорила она своей молодой подруг: — потому что черезъ нее не оставляете одного изъ прекраснйшихъ именъ Франціи и все-таки остаетесь герцогинею.

Конецъ

&lt,Перевод А. И. Кронеберга&gt,

‘Современникъ’, NoNo 1—5, 1850

Денежный бракъ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.Улица Кенкампои (Quincampoix).

II.КОФЕЙНАЯ ДЮБУРЪ.

III.ДВ КУЗИНЫ.

IV.ВОЗВРАЩЕНІЕ.

V.ВИЗИТЪ.

VI.СВИДАНІЕ.

VII.СВАТОВСТВО.

VIII.МОЛОДАЯ МАРКИЗА.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

IX.БРАКЪ ВЪ 1747 ГОДУ.

X.ПЕРВОЕ ВПЕЧАТЛНІЕ.

XI.ОПЕРА.

XIII.ТРАУРЪ.

XIV.НАСЛДНИКЪ.