Поэзия славян, Петровский Мемнон Петрович, Год: 1871

Переводы
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОЭЗІЯ СЛАВЯНЪ

СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ

ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ

ИЗДАВШІЙ ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ
НИК. ВАС. ГЕРБЕЛЯ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ

1871

Женитьба короля Шишмана
Воевода Дойчинъ
Марковица
Исповдь Марка-Кралевича
Обитель Врачарвица
Женитьба короля Матіаса
Ансельмъ
Преступникъ
Сирота Ерица
Разлука
Любовь
Очи
Грусть по миломъ
ЖЕНИТЬБА КОРОЛЯ ШИШМАНА.
Сговорилъ себ невсту Шишманъ,
Сговорилъ у короля Латина,
Да бда имть съ Латиномъ дло:
Отдавалъ онъ дочъ свою съ условьемъ,
Говорилъ онъ Шишману: ‘послушай,
Не бери внучатъ съ собой на свадьбу,
Вс они безпутные ребята:
Съ ними ты вернешься безъ невсты,
Вдь они до ссоры больно падки
И въ вину охочи черезъ мру,
Да притомъ рубаки удалые!’
— ‘Не возьму съ собой внучатъ на свадьбу,
Только мн красавицу отдай ты.’
По рукамъ ударили. Приходитъ
Время звать уже гостей на свадьбу —
И со всей земли съзжались гости.
Всхъ сзывалъ въ себ на свадьбу Шишманъ,
Лишь внучатъ своихъ не пригласилъ онъ.
Взяло зло ихъ. Матери старушк
Говорятъ обиженные внуки:
‘Почему насъ ддъ на свадьбу не звалъ?
Мы ему подарки поднесли бы:
Я ему на свадьбу подарилъ бы
Триста мръ пшеницы, винограду
Средній братъ привезъ бы триста вьюковъ,
Младшій братъ овецъ три сотни далъ бы.*
— ‘Ахъ мои любезные вы дти!
Дамъ я вамъ такой совтъ: ступайте
Вы на свадьбу дда и безъ зова:
Если васъ на свадьбу не позвали —
Виноватъ Латинъ въ томъ, а не Шишманъ.
Вдь Латинъ на шишманову свадьбу
Только съ тмъ условьемъ согласился,
Чтобы васъ на свадьбу Шишманъ не бралъ,
Чтобы могъ онъ дда опозорить!’
— ‘Ты скажи, родимая, намъ прямо,
Кто изъ насъ троихъ всхъ удале,
Тотъ идетъ пускай на свадьбу дда.’
И въ отвтъ старушка имъ сказала:
‘Ахъ, мои любезные вы дти!
Изъ троихъ всхъ удале Мирчо.
Разъ къ нему пошла я въ лсъ зеленый —
Я ему обдъ туда носила —
И застала, что онъ спалъ подъ елью,
И когда въ себя вдыхалъ онъ воздухъ,
Вс къ нему склонялися деревья,
А какъ только воздухъ выдыхалъ онъ,
Снова лсъ зеленый выпрямлялся.
Знать, изъ всхъ васъ удале Мирчо.’
— ‘Такъ теперь, родная, посовтуй:
Какъ бы намъ сейчасъ же вызвать Мирчо?’
— ‘Ахъ, мои любезные вы дти!
Вы сейчасъ письмо ему пишите,
Съ соколомъ письмо ему пошлите,
А въ письм пишите: ‘милый Мирчо,
Приходи домой скоре: Мирчо,
Наша мать больнёхонька и Богъ-всть,
Возвратясь, въ живыхъ ее найдешь ли!’
Братья Мирч тотчасъ отписали:
‘Милый брать, скоре возвращайся:
Наша мать больнёхонька и Богъ-всть,
Возвратясь, въ живыхъ ее найдешь ли!’
Вотъ письмо написано — и въ Мирч
Полетлъ съ нимъ быстрокрылый соколъ,
Полетлъ онъ въ лсъ зеленый къ Мирч
И принесъ ему письмо отъ братьевъ.
Прочиталъ письмо отъ братьевъ Мирчо,
Прочиталъ и залился слезами,
И погналъ домой своихъ овечекъ,
Девять стадъ овечекъ мягкорунныхъ.
Не усплъ домой вернуться соколъ,
Мирно былъ ужь со стадами дома.
Входитъ онъ въ родимую свтёлку,
Входитъ онъ и видитъ мать старушку.
‘Богъ судья теб, моя родная!
Для чего, скажи, дурныя всти
Въ лсъ во мн прислала ты? Вдь стадо
Я погналъ домой не сосчитавши!’
— ‘Ахъ сынокъ, сыночекъ милый Мирно!
Я пошлю тебя на свадьбу къ дду,
Но чтобъ онъ не зналъ, что ты на свадьб!’
И вскочилъ меньшой изъ братьевъ, Мирно,
Чтобъ приказъ родительскій исполнить:
Осдлалъ тотчасъ коня лихого,
Взялъ съ собой свою пастушью гулю,
Поскакалъ на ддушкину свадьбу,
Хоть его на свадьбу и не звали.
Онъ засталъ во всемъ убранств сватовъ,
И гостей, и шумный пиръ на славу:
шь и пей, чего душа желаетъ.
И никто не встртилъ даже Мирчу.
Мирно слъ съ дтьми, подальше въ уголъ.
А король, женихъ печальный, бродитъ,
Бродитъ по покояхъ и горюетъ,
Что не смлъ позвать внучатъ на свадьбу.
Вс пошли потомъ на пиръ въ Латину,
Пьютъ, дятъ тамъ три дни и три ночи.
Наконецъ король Латинъ сказалъ имъ:
‘Нтъ еще большого чуда, гости,
Въ томъ что вы не прочь пость и выпить!
Кто изъ васъ поудале будетъ,
Тотъ сейчасъ съуметъ сдлать чудо:
Кто изъ васъ юнакъ и сынъ юнака,
Тотъ пускай стрлой прострлитъ перстень,
И тому достанется невста.’
Гости вс сначала подивились,
А потомъ смутились, замолчали.
Шишманъ самъ ломаетъ руки въ гор,
По щекамъ его струятся слёзы.
И сказалъ ему пастухъ какой-то:
‘Что съ тобой? что ты горюешь, Шишманъ?’
— ‘Какъ же мн не горевать, любезный?
Какъ же мн не горевать, не плакать?
Отъ меня Латинъ желаетъ чуда,
Безъ того не отдаетъ невсты.
Если бъ я позвалъ внучатъ на свадьбу,
То меня Латинъ не осрамилъ бы!’
И сказалъ ему пастухъ съ усмшкой:
‘Полно! ты объ этомъ не заботься:
Отъ такой бды уйти не трудно!’
Вотъ кольцо поставили для цли
И пастухъ попалъ въ него стрлою.
Какъ тогда обрадовался Шишманъ!
Но затмъ сказалъ Латинъ: ‘кто можетъ
Распознать изъ трехъ созрвшихъ яблокъ
Сколько лтъ которому? кто можетъ?’
Гости снова крпко подивились,
А потомъ смутились, замолчали.
А пастухъ сказалъ на то Латину:
‘Ну такъ что жь? вели подать намъ яблокъ,
Да вели подать съ водою чашу.’
Принесли и яблоки и воду,
Взялъ пастухъ т яблоки и въ воду
Ихъ пустилъ, и первое изъ яблокъ
На вод держалось, не тонуло.
‘Третій годъ какъ снято!’ онъ промолвилъ.
О другомъ изъ яблокъ, затонувшемъ,
Но до дна сосуда не дошедшемъ,
Онъ сказалъ: ‘оно изъ прошлогоднихъ!’
А о томъ, которое упало
Прямо внизъ, на донышко сосуда,
Онъ сказалъ: ‘вотъ — ныншняго сбору!’
И затмъ Латинъ сказалъ: ‘велю я
Трехъ двицъ — и въ одинакихъ платьяхъ —
Привести: узнай изъ нихъ невсту.’
Вотъ пришли три двушки-красотки,
И лицомъ и всмъ другъ съ другомъ схожи —
И совсмъ смутился старый Шишманъ.
Но пастухъ приблизился къ двицамъ,
Бросилъ горсть червонцевъ и подумалъ:
‘Не возьметъ себ невста денегъ,
Ихъ возьмутъ другія дв двицы!’
Дв изъ трехъ червонцы собирали,
А одна не тронулася съ мста —
И пастухъ сказалъ при этомъ: ‘Шишманъ!
Вотъ бери теперь свою невсту,
Позжай теперь домой съ гостями!’
И себ схватилъ пастухъ двицу
И, позвавъ гостей къ себ на свадьбу,
Поскакалъ онъ къ Шншману. Съ почетомъ
Принятъ былъ пастухъ въ палатахъ царскихъ.
‘Не пастухъ я — я твой внучекъ, Шишмавъ!
Всхъ зову теперь къ себ на свадьбу:
И себ я раздобылъ невсту.’
И домой къ себ пріхалъ Мирчо.
Повстрчала мать его старушка,
И всплеснула бдная руками,
Увидавъ съ невстой сына Мирчо,
И съ укоромъ такъ ему сказала:
‘Богъ судья теб, несчастный Мирчо!
Для чего ты опозорилъ дда,
Для чего ты взялъ его невсту?’
— ‘Ахъ, моя родимая — и дду
И себ привезъ я по невст!’
И тотчасъ веселье началося,
Брачный пиръ три мсяца тянулся.
М. Петровскій.
ВОЕВОДА ДОЙЧИНЪ.
Боленъ Дойчинъ воевода,
Цлыхъ девять лтъ лежитъ онъ
На постели на высокой.
Вотъ жена къ нему подходитъ,
Говоритъ ему: ‘хозяинъ!
Ты все боленъ, все въ постели,
А къ теб арапъ шлётъ съ встъю:
Почему къ нему не дешь?’
— ‘Что жь, красавица-хозяйка,
Пусть такая всть приходитъ,
Только ходишь ли ты врно
За конемъ моимъ ретивымъ —
Въ той ли хол онъ какъ прежде,
Пьётъ ли свтлое вино онъ,
стъ ли блую пшеницу
И играетъ ли на вол,
Какъ бывало подо мною,
Какъ съ арапами я бился?
Выводи ко ты скоре
Къ воротамъ коня лихого:
Дай взглянуть на вороного.’
Вотъ копя она выводитъ
Къ воротамъ — и вспрянулъ Дойчинъ,
Вспрянулъ онъ съ одра болзни.
И заржалъ тутъ вонь ретивый,
И, заржавши громко, молвилъ:
‘Эй! вставай скоре Дойчинъ,
Дойчинъ, мой больной хозяинъ!
Я услышалъ прошлой ночью,
Что арапъ къ теб шлётъ съ встью —
Почему къ нему не дешь?’
И сказалъ хозяйк Дойчинъ:
‘Ты, красавица-хозяйка,
Отведи коня лихого
Къ кузнецу и побратиму:
Пусть коня мн подкуетъ онъ,
Пусть поставитъ онъ подковы
Всомъ въ девять окъ — не меньше,
Пусть прибьётъ онъ ихъ гвоздями —
Девять-соть гвоздей поставятъ,
Все — за триста карагрошей,
Въ долгъ, на слово лишь юнака.’
Вотъ коня беретъ хозяйка
И дорогой мимо лавокъ
Прямо въ кузницу проводитъ.
Конь лихой бжитъ, играетъ,
Словно юрьевскій ягнёнокъ,
А народъ въ толпу собрался,
Собрался — переглянулся
И гадаетъ: ‘не погибъ ли,
Ужъ не умеръ ли нашъ Дойчинъ,
Что жена коня проводитъ?
Ужь его не продаетъ ли?
Кто коня лихого купитъ
И жену возьметъ въ придачу?’
А она коня приводитъ
Прямо въ кузницу съ словами:
‘Много лтъ теб здоровья
Ненавистный мужъ желаетъ!
Подковать коня онъ проситъ,
Въ девять окъ пригнать подковы
И прибить ихъ вс гвоздями —
Девять-сотъ гвоздей поставить,
Все — за триста карагрошей,
Въ долгъ, на слово лишь юнака.’
Посмотрлъ кузнецъ ей въ очи,
Посмотрлъ и такъ промолвилъ:
‘Что мн триста карагрошей!
Подкую коня, пожалуй,
За твою красу, что девять
Лтъ нетронутой осталась,
На которую ни втеръ
Вкъ не вялъ и ни солнце
Не смотрло, не сжигало.’
И назадъ она вернулась,
Заливался слезами,
Словно травка подъ росою.
И спросилъ хозяйку Дойчинъ:
‘Что красавица-хозяйка,
Ненаглядная малютка,
Что ты ронишь часты слёзы
Изъ очей своихъ, изъ чорныхъ
На свои на блы щёки,
Словно pоcy на цвточки?
Что же конь мой не подкованъ?’
А хозяйка отвчаетъ:
‘Твой кузнецъ коня берется
Подковать, за это проситъ
Онъ красу мою, что девять
Лтъ нетронутой осталась,
На которую ни втеръ
Вкъ не вялъ и ни солнце
Не смотрло, не сжигало.’
Заскриплъ зубами Дойчинъ,
Заметался на постели
И жен своей промолвилъ:
‘Что жь, красавица-хозяйка,
Пусть копя онъ не куетъ мн!
Ты введи коня сейчасъ же
Въ стойло, въ темную конюшню,
Осдлай сдломъ стариннымъ:
Не забудь — подпругъ всхъ девять,
Булаву мою достань ты,
Небольшую — въ девять окъ лишь,
Вынь и саблю небольшую,
Небольшую — въ девять пядей,
Что была зарыта въ землю,
Не заржавла лежавши,
Позади сдла привсь ихъ,
И потомъ коня подай мн.
Вотъ коня она сдлаетъ
И прившиваетъ саблю,
Саблю, вмст съ булавою,
И въ хозяину выводитъ.
На коня садится Дойчинъ,
А хозяйка держитъ стремя.
Держитъ стремя — заклинаетъ,
Говоря коню лихому:
‘Дай-то Богъ, чтобъ конь ретивый
Далеко занесъ Дойчина
И принесъ ко мн арапа.’
Вотъ вступилъ могучій Дойчинъ
Въ позолоченное стремя
И сказалъ своей хозяйк:
‘Ну, красавица-хозяйка,
Полотно дай мн льняное,
То, что девять лтъ блилось,
То, что выткано на стан
Изъ чемшира, и хранилось
Въ сундук, что изъ чемшира.
Полотномъ тмъ блымъ нужно
Обвязать мн вс суставы,
Вс суставы — что болли
Девять лтъ, что пролежали
На постел на высокой,
Пролежали — онмли:
Чтобъ отъ втра не озябли,
Чтобъ на солнце не сгорли.’
Полотно несетъ хозяйка,
Дойчинъ имъ обвилъ суставы
И сказалъ жен любимой:
‘Съ Богомъ, люба, оставайся!’
— ‘Съ Богомъ, милый мой хозяинъ!
А теб, мой конь, скажу я:
Не играй подъ господиномъ:
Пусть убьютъ его на свалк,
А во мн арапъ прідетъ!’
Вотъ и въ путь похалъ Дойчинъ.
Отправляясь въ путь-дорогу,
Булаву свою металъ онъ,
Булаву металъ — и видитъ —
Не играетъ вонь ретивый.
И спросилъ его хозяинъ:
‘Добрый братъ мой и товарищъ!
Что ты, вонь мой, не играешь,
Какъ игралъ ты подо-мною,
Какъ съ арапами я бился?
Ужъ моя жена ходила ль
За тобой, давала ль корму,
И виномъ поила ль свтлымъ?’
— ‘Дойчинъ, мой больной хозяинъ!
Каждый день меня хозяйка
Щеткой чистила въ конюшн
И виномъ поила свтлымъ
Вволю, сколько мн пилося,
И пшеницею кормила,
А сама тебя бранила,
Проклинала — говорила:
‘Дай-то Богъ, чтобъ вонь ретивый
Далеко занесъ Дойчина
И принесъ во мн арапа.’
И сказалъ на это Дойчинъ:
‘Врный вонь мой, братъ мой милый!
Не отецъ она, не мать мн,
И не ею былъ я вскормленъ:
Не боюсь ея проклятій.
Разъиграйся, вонь мой врный,
Разъиграйся подо-мною,
Какъ игралъ въ былую пору,
Какъ съ арапами я бился!’
Громко вонь заржалъ на это,
И скакнулъ на девять ростовъ
Человческихъ. А Дойчинъ,
Изловчившись, распрямившись
На золоченныхъ стременахъ,
Молодецки громко гикнулъ,
Булаву метать онъ началъ,
И, взметнувши, отъзжалъ онъ
На девять часовъ дороги
И, вернувшися на мсто,
Булаву ловилъ рукою.
И арапъ, увидвъ это,
На коня на вороного
Сдъ, на Дойница понесся.
Дойчинъ — въ тылъ, арапъ помчался
Догонять его, настигнулъ,
Булавою размахнулся,
Размахнулся, чтобъ ударить,
Но конь Дойчина нагнулся —
И надъ Дойчиномъ стрлою
Булава промчалась мимо.
Тутъ, коня оборотивши,
Дойчинъ бросился къ арапу
И, нахавъ, громко гикнулъ,
Булавой его ударилъ,
И съ коня свалилъ ударомъ,
Вынулъ саблю небольшую,
Небольшую — въ девять пядей,
Снесъ онъ голову арапу
И въ сдлу ее привсилъ.
Не держалась голова та
Безъ другого перевса —
И назадъ вернулся Дойчинъ,
И, пріхавъ къ побратиму
Кузнецу, промолвилъ грозно:
‘Не теб ли поручилъ я
Подковать коня, поставить
Всомъ въ девять окъ подковы,
Девять сотъ гвоздей потратить,
Все — за триста карагрошей,
Въ долгъ, на слово лишь юнака?
Ты же брался сдлать это
За красу моей хозяйки!’
Тутъ съ коня онъ потянулся,
Сорвалъ голову рукою
Съ плечь злодя-побратима
И къ сдлу, съ другого бока,
Прикрпилъ для перевса.
Посл этого вернулся
Онъ домой къ своей хозяйк,
И, казнивъ ее, похалъ
Въ земли чуждыя валаховъ.
М. Петровскій.
МАРКОВИЦА.
Возсдаетъ Марко во свтёлк,
Смотритъ вдаль на пыльную дорогу,
Говоритъ жен своей любимой:
‘Слушай, глянь-ка, милая, въ окошко:
Что за пыль такая поднялася,
Понеслась, летитъ большой дорогой?’
— ‘Ничего, любезный мой хозяинъ!
Можетъ-быть, теб такъ показалось?’
Чуть они словами обмнялись,
У воротъ ужь кто-то постучался.
И сказалъ ей Марко-Королевичъ:
‘Посмотри, кто просится въ ворота.’
Вотъ жена отправилась къ воротамъ,
У воротъ увидла арапа.
‘Здсь, скажи, красавица-молодка,
Проживаетъ Марко-Королевичъ?
Слышалъ я, что молодецъ онъ выпить,
Что въ пить идти на споръ готовъ онъ,
А въ пить я съ нимъ готовъ поспорить.
Я хочу съ нимъ объ закладъ побиться:
Я въ закладъ даю коня лихого,
А въ придачу точеную саблю.
Саблей той убить меня онъ вправ,
Если онъ въ пить меня осилитъ.
Если жь я въ пить его осилю,
То возьму жену его молодку.’
Побжала къ Марку Марковица,
Прибжала въ мужнину свтёлку,
Говоритъ ему: ‘Ступай, хозяинъ,
Самъ взгляни, кто въ ворота стучится.
Къ намъ арапъ пріхалъ черномазый,
Объ закладъ съ тобой онъ хочетъ биться:
Если ты въ пить его осилишь,
Онъ отдастъ теб коня лихого
И въ придачу точеную саблю:
Ты волёнъ тогда убить арапа,
Перепьётъ тебя арапъ проклятый —
Ты ему жену свою уступишь!’
— ‘Отвори ему, жена, ворота,
Пусть войдетъ сюда арапъ проклятый.’
И жена ворота отворила,
И, коня поставивши въ конюшню,
Прибжала въ мужнину свтёлку.
Стали пить вино арапъ и Марко,
Пьютъ три дня, три ночи безъ просыпу,
Оба пьютъ и оба не напьются.
Наконецъ ужь Марку надоло
Все сидть да пить вино съ арапомъ,
И сказалъ тогда арапу Марко:
‘Слушай ты, пріятель черномазый,
Я пойду немножко прогуляться!’
Только разъ дворомъ прошолся Марко,
Ужь бжитъ опять въ свою свтлицу
И къ вину огнистому садится.
Въ разъ ушатъ вина онъ выпиваетъ —
Семьдесятъ въ немъ окъ вина вмщалось.
Богъ судья проклятому арапу!
Подмшалъ въ вино онъ чемерицы,
Отъ нея ко сну тянуло Марка,
Марко лёгъ, чтобъ отдохнуть немножко
И не могъ ужь скоро пробудиться.
Богъ судья проклятому арапу!
Говоритъ онъ Марковиц: ‘Слушай,
Скинь свое, наднь чужое платье.
Если ты желаешь быть моею,
То теб со мной не худо будетъ,
А ужь мн съ тобой — не надо лучше!’
Говоритъ арапу Марковица:
‘Въ добрый часъ, согласна. Слава Богу,
Ты меня отъ пьяницы избавишь.
Подожди немного, соберу я
Все бльё, да мужнино оружье.’
Богъ судья проклятому арапу!
Онъ не ждетъ молодку Марковицу —
Молодцомъ вскочилъ и побжалъ онъ,
Побжалъ онъ въ Маркову конюшню,
Своего коня изъ стойла вывелъ,
И коня у Марка то-же взялъ онъ,
На него онъ взбросилъ Марковицу —
И какъ втеръ понеслися полемъ.
Вотъ они приблизились къ Солун,
И сказала тихо Марковица:
‘Ахъ, аранъ мой милый, золотой мой!
Здсь вдь есть у Марка побратимы:
Вдь они меня сейчасъ узнаютъ
И убьютъ тебя въ одну минуту.
Скинь сейчасъ ты толковое платье,
Скинешь ты, а я его надну,
Покажусь имъ страшнымъ делибашей,
А тебя я выдамъ за злодя,
Много душъ сгубившаго безвинно,
Много зла надлавшаго людямъ,
И что я веду тебя къ Царьграду.’
Вотъ вошли они въ корчму въ Солун
И, войдя, вскричала Марковица:
‘Гей, сюда, солунскіе граждане!
Здсь со мной разбойникъ, душегубецъ,
Онъ усплъ пролить не мало крови,
Причинилъ не мало горя людямъ.
Я теперь веду его къ султану.
Если вы дотронетесь хоть пальцемъ
До него — не будетъ вамъ пощады!’
Только ночь нависла надъ Солунемъ,
Поднялась тихонько Марковица,
Поднялась и голову арапу
Съ течь снесла его же острой саблей,’
А едва забрезжилося утро,
Закричалъ ужасный делибаша:
‘Гей, сюда, солунскіе граждане!
Подавай разбойника арапа!
Кто изъ васъ злодя обезглавилъ?
Разъузнать сейчасъ же это дло,
А не то въ живыхъ вамъ не остаться.’
И въ отвтъ солунскіе граждане
Говорятъ: ‘Не можемъ мы дознаться,
Кто убилъ разбойника арапа.
Требуй все, чего ни пожелаешь —
Все дадимъ, чтобъ только откупиться.’
— ‘Если такъ, то всякаго добра мн
Дать сейчасъ двнадцать полныхъ вьюковъ
Съ мулами и ихъ проводниками.
Такъ и быть, тогда я васъ прощаю!’
Дали ей солунскіе граждане,
Дали все чего она желала.
Повернувъ домой съ своей добычей,
До луговъ добравшись подъ Солунемъ,
Вдругъ она встрчаетъ мужа Марка.
Говорить ей Марко-Королевичъ:
‘Гей, постой, могучій делибаша!
Если ты прошолъ моря и земли,
То скажи — о чемъ тебя спрошу я!’
И въ отвтъ промолвилъ делибаша:
‘Ты скажи мн, Марко-Королевичъ,
Что съ тобой такое приключилось?’
— ‘Не встрчалъ ты гд-нибудь арапа
На пути съ красавицей-молодкой?’
— ‘Много я земель прохалъ, Марко,
На пути-дорог отъ Стамбула,
Заходя въ корчму на ночевую —
То была тридцатая ночевка —
Встртилъ я какого-то арапа,
Везъ съ собой онъ сербскую красотку,
И на взглядъ, какъ-будто, Марковицу.
Да за чмъ ты ищешь Марковицу?
Разв ты въ земл своей не властенъ?
Разв ты другой жены не сыщешь?
Вдь жена твоя давно искала
И нашла себ другого мужа.
Знаешь что: вернись со мною, Марко,
Присмотри за вьюками моими,
Помоги погонщикамъ при мулахъ,
Помоги развьючить и навьючить!’
Повернувъ, путемъ-дорогой дутъ
И подъ часъ она торопитъ Марка,
Бьётъ его порой тройчаткой плетью,
Бьётъ она, торопитъ, наступаетъ
Иногда на пятки мужу Марку,
Такъ что кровь изъ пятъ его сочилась.
Вотъ они добрались до Пирока,
Подошли уже къ селу Плетвару
Испросилъ тутъ грозный делибаша:
‘Знаешь, что тебя спрошу я, Марко!
Еслибъ ты увидлъ Марковицу,
Могъ ли бъ ты узнать ее?’ И Марко
Отвчалъ на это делибаш:
‘Знаешь что, могучій делибаша,
Не сердись ты на отвтъ правдивый:
Только ты къ земл опустишь очи,
То какъ разъ похожъ на Марковицу,
Если жь ты на небо смотришь, врь мн —
Никого страшнй тебя не зналъ я.’
Лишь они подъхали къ Плетвару,
Какъ съ коня спрыгнула Марковица
И, спрыгнувъ, сказала мужу Марку:
Что, узналъ ты, Марко, Марковицу?’
Богъ проститъ тебя за вс побои
И за плеть проклятую — тройчатку!’
Вотъ пошли они въ свою свтлицу,
Все добро изъ вьюковъ выбирали,
Все добро, добытое въ Солун.
М. Петровскій.
ИСПОВДЬ МАРКА-КРАЛЕВИЧА.
Занемогъ — и не на шутку — Марко:
Пролежалъ онъ на одр три года
И ничто ему не помогало.
И ему старушка мать сказала:
‘Милый сынъ, мой ненаглядный Марко!
Не Господь послалъ теб страданье —
Боленъ ты, мой сынъ, отъ прегршеній.
Позову поповъ я, милый Марко:
Имъ въ грхахъ покайся, сынъ мой милый,
Не тая предъ ними прегршеній.’
Позвала она поповъ къ больному,
И пришло ихъ девятеро къ Марку,
И входя они ему сказали:
‘Во грхахъ своихъ покайся, Марко!’
И сказалъ ихъ Марко-Королевичъ:
‘Ахъ, отцы духовные, не мало
На душ моей грховъ тяжолыхъ!
Погубилъ я много душъ невинныхъ,
Но еще есть грхъ, и самый тяжкій:
Какъ я былъ еще въ Земл Арапской,
Бились мы съ арапами удачно,
Да случись какая-то старуха:
Подала она лихой совтъ имъ.
По ея проклятому совту
Изъ ножонъ они достали сабли
И по всей земл ихъ раскидали —
И тогда мы безъ коней остались:
Вс они порзали копыта,
И живьёмъ насъ побрали арапы,
А побравъ, въ темницы побросали,
Изъ темницъ на казнь лишь выводили.
Девять лтъ я просидлъ въ темниц,
Взаперти не зналъ бы я, не вдалъ,
Какъ живутъ на вольномъ свт люди,
Ни зимы, ни лта я не зналъ бы…
У царя арапскаго въ то время
Дочь была любимая, двица.
И всегда, какъ наступало лто,
Приносила мн цвтовъ царевна,
Говоря: ‘возьми себ ихъ, Марко,
Въ знакъ того, что лто наступило.’
А когда зима смняла осень,
Приносила снгу мн царевна,
Говоря: ‘возьми комочекъ снгу
Въ знакъ того, что ужь зима настала’
Думалъ я: что сдлать, чтобы выйдти
Изъ моей темницы ненавистной?
Обманулъ я двушку арапку.
‘Если бъ ты — я говорю арапк —
Если бъ ты меня освободила,
На теб бы я тогда женился.’
Поддалась словамъ моимъ арапка:
Изъ тюрьмы пустила на свободу.
Дождалась она поры удобной,
Какъ отецъ ея былъ на охот,
Трехъ лихихъ коней взяла арапка,
Трехъ коней навьючила казною.
На коня къ себ я взялъ арапку,
Понеслись мы съ ней Прилпскимъ полемъ.
Встали мы у чистаго колодца,
Чтобы тамъ хлебнуть воды студёной.
Я взглянулъ въ то время на арапку,
А у ней лицо черно какъ уголь,
Зубы лишь блли при улыбк.
Стало мн и тяжко и противно…
Саблей снесъ я голову арапк.
Баюсь я въ великомъ прегршеньи.
И зачмъ я погубилъ арапку,
Для чего ее домой я нё взялъ,
Не привезъ ее къ своей старушк?
Какъ сестра, она со мной хила бы,
И грха я на душу бы не взялъ!
Взаперти въ своей сырой темниц
Я не зналъ что день, что ночь, не зналъ бы
Ни зимы, ни лта безъ арапки,
И она меня освободила,
А за-то я смертью отплатилъ ей.
Вотъ грхи мои, отцы святые!’
Поднялись священники соборн
И читать Евангеліе стали,
Стали пть молитвы покаянья
И три дня, три ночи цлыхъ пли.
И сошолъ — спустился сонъ на Марка,
А когда отъ сна онъ пробудился,
Могъ приссть ужь на одр болзни.
Съ той поры все оправлялся Марко
Съ каждымъ днемъ до дня выздоровленья.
М. Петровскій.
ОБИТЕЛЬ ВРАЧАРВИЦА.
Жили были двое добрыхъ братьевъ,
Жили дружно, истинно по-братски,
Сговорились вмст пожениться,
Сговорились — оба поженились.
А при нихъ жила сестра родная.
Какъ сестру свою они любили!
Ей они построили свтлицу,
Въ той свтлиц нжили сестрицу.
Чтобъ съ сестрой не разставаться, братья
Не хотятъ ее и замужъ выдать.
Думали-гадали злыя снохи,
Какъ бы имъ управиться съ золовкой,
Какъ бы братьевъ развести съ сестрою.
У одной снохи былъ сынъ — ребенокъ.
Вотъ и сговорились тайно снохи:
‘Только братья выйдутъ на охоту,
Мы отворимъ сестрину свтлицу,
Мы найдемъ у ней въ карман ножикъ,
Имъ заржемъ своего младенца:
Разведемъ мужей съ золовкой нашей.’
И на чемъ сошлись и поршили
Злыя снохи, то и совершили.
Вышли братья какъ-то на охоту,
Жоны ихъ тотчасъ пошли въ свтлицу,
Взяли у золовки фряжскій ножикъ,
Имъ дитя зарзали въ свтлиц,
Обагривши дтской кровью ножикъ,
Положили ножъ въ карманъ золовк
И свтлицу снова затворили,
А золовка такъ и не проснулась.
Занялась заря, настало утро —
И съ охоты братья воротились,
А ихъ жоны причитаютъ, воютъ.
Услыхали братья эти вопли,
Обратились въ жонамъ: ‘Ахъ, молодки!
Что такое съ вами приключилось?
Отчего вы распустили косы?
Али нтъ въ живыхъ золовки вашей?’
— ‘Ахъ, мужья, одинъ Господь судья вамъ,
Вамъ судья, да и сестриц вашей!
За любовь въ сестр Онъ васъ накажетъ.’
— ‘Что у васъ надлала сестрица?’
Испугались, онмли братья,
Какъ сказали имъ молодки-жоны,
Что сестра убила ихъ малютку.
И сказали братья: ‘быть не можетъ,
Чтобъ сестра такъ поступила съ нами,
Чтобъ убила нашего малютку.’
А собаки-жоны говорятъ имъ:
‘Ахъ, мужья, не врите вы? взгляньте,
Отворите сестрину свтлицу,
Посмотрите на свою сестрицу!’
Идутъ братья въ сестрину свтлицу,
Потихоньку отворяютъ двери
И къ сестр своей любимой входятъ,
Но ее не будятъ сразу: тихо,
Кротко будятъ милую сестрицу.
Вотъ она проснулась, испугалась,
Говоритъ своимъ любимымъ братьямъ:
‘Ахъ, мои любезные, скажите,
Что за плачь такой у васъ, родные?’
— ‘Ахъ, сестра, что сдлала ты съ нами!
За любовь за родственную нашу,
Ты убила нашего малютку.’
Испугалась ихъ сестра, смутилась,
Съ перепугу заклиналась Богомъ,
Заклиналась, говорила братьямъ:
‘Ахъ, мои родимые, что съ вами?
Что такое вы мн говорите?’
— ‘Ну, сестра, ужь если ты невинна,
Такъ достань ты намъ свой фряжскій ножикъ,
Фряжскій ножикъ кровью омочённый…
Такъ умри жь и ты насильной смертью!’
Вотъ они сестру на дворъ выводятъ,
Тамъ она взмолилась милымъ братьямъ:
‘Ахъ, мои родные, погодите,
Во двор не проливайте крови,
Со двора меня вы уведите,
Отведите дальше, въ лсъ зеленый,
На поляну, гд ростетъ дятловникъ,
Тамъ, гд видно дерево сухое,
Тамъ, гд виднъ высохшій источникъ.’
Все о чемъ сестра просила братьевъ,
Все они исполнили: въ зеленый
Лсъ свели ее, нашли поляну,
На которой всюду росъ дятловникъ,
Отыскали высохшій источникъ,
Отыскали дерево сухое.
Тамъ сестра сказала братьямъ: ‘братья!
Если я у васъ дитя убила —
Никогда источникъ не пробьётся,
Дерево сухое не прозябнетъ
И дятловникъ на всегда заглохнетъ,
Если жь я невинна передъ Богомъ,
То сейчасъ источникъ оживится,
Дерево сухое отродится,
Гд дятловникъ — тамъ обитель будетъ.’
Не успла все она промолвить,
Какъ предъ ними дерево прозябло,
Закиплъ источникъ вновь водою,
На полян вознеслась обитель.
Тутъ сестра сказала братьямъ: ‘братья!
Вс, кто чмъ теперь ни заболетъ,
Пусть идутъ сюда за исцленьемъ,
Если жь ваши жоны заболютъ,
Девять лтъ имъ пролежать въ постеляхъ,
Протереть имъ столько же постелей,
Не найти имъ больше исцленья,
А придутъ сюда въ моимъ останкамъ —
Передъ ними храмъ святой замкнется
И вода въ источник изсякнетъ,
И домой вы повернете съ ними,
Понесете ихъ въ болзни пущей,
Бросите ихъ на пути-дорог,
Воронья повыклюютъ имъ очи,
Разнесутъ ихъ тло злые волки
И костямъ ихъ больше не собраться.
А младенецъ вашъ со мною будетъ.
Ну, теперь меня убейте, братья:
За любовь за родственную вашу
Смерть моя отпустится вамъ, братья.’
И сестру свою убили братья.
Тамъ, гд кровь страдалицы точилась —
Очутилась церковь, тамъ, гд пала
Голова ея — алтарь явился,
Тамъ, гд пали слёзы неповинной —
Вдругъ пробился ключъ воды цлебной.
Появился тамъ младенецъ мальчикъ —
Въ ангела младенецъ превратился —
Каждый день служилъ онъ литургію,
Немощные притекали къ храму,
Притекали къ храму — исцлялись.
Воротясь домой, застали братья
Злобныхъ жонъ своихъ уже больными,
Девять лтъ болли злыя жоны,
Пролегали столько же постелей —
И ничто болзнь не облегчало.
Услыхавши какъ-то стороною,
Будто гд-то проявилась церковь
Съ чудною врачующею силой,
Исцлявшей тяжкіе недуги —
Говорятъ болющія жоны,
Говорятъ мужьямъ своимъ: ‘пронесся
Слухъ, что будто проявилась церковь
Съ чудною врачующею силой
И съ ключемъ воды живой, цлебной,
Будто въ церкви той младенецъ-мальчикъ
Ехедневно служитъ литургію,
Будто въ церковь вс идутъ больными,
А домой здоровыми приходятъ.
Если бъ насъ снесли вы въ этой церкви?’
Взяли братья жонъ своихъ болящихъ,
Понесли ихъ въ церкви въ лсъ зеленый:
Тамъ нашли Врачарницу обитель,
Отыскали ключъ воды цлебной,
Услыхали пніе младенца,
Но едва приблизилися въ церкви,
Какъ предъ ними затворилась церковь,
Тотчасъ смолкло пніе младенца
И изсякъ потокъ воды цлебной.
Только тутъ и вспомнилося братьямъ,
Что сестра предъ смертью имъ сказала.
И домой поворотили братья,
Шли они неровною дорогой,
Бросили лукавыхъ жонъ дорогой
И сказали: ‘вотъ вамъ наказанье!
Вы у насъ сестру сгубили — пусть же
Упадетъ на васъ ея проклятье!’
И у жонъ ихъ вороны и галки
У живыхъ выклевывали очи,
Ихъ тла растаскивали волки,
А душа въ тлахъ еще держалась.
Снова братья на коней вскочили,
Снова въ церкви въ лсъ поворотили,
Передъ прахомъ сестринымъ склонившись,
Говорили ей: ‘прости сестрица!’
И сестра простила гршныхъ братьевъ:
Отворилась передъ ними церковь,
Снова въ церкви плась литургія.
Оба брата иноками стали
И остались навсегда при церкви.
И стоитъ та церковь и понын
Въ радость всмъ радющимъ святын.
М. Петровскій.
ЖЕНИТЬБА КОРОЛЯ МАТІАСА.
Матьясъ удалый женится
На молодой Аленчиц,
Красавиц невиданной,
На королевн угорской.
Не долго съ ней онъ тшится,
Не долго — три денька всего:
Ужь въ первый день спускается
Къ Матьясу птица вщая,
Щебечетъ всть печальную:
‘Сбери войска поспшне,
Иди къ границамъ Угорскимъ.’
Въ отвтъ Матьясъ промолвилъ ей:
‘Нельзя въ походъ мн двинуться:
Не отдохнули воины,
И лошади не кованы,
И сабли не наточены
И ружья не заряжены.’
Насталъ второй по свадьб день —
И снова птица вщая
Въ походъ зоветъ по прежнему,
Матьясъ отвтилъ то же ей.
Когда спустилась въ третій разъ
Къ Матьясу птица вщая —
Матьясъ готовъ въ походъ идти.
Зоветъ король Аленчицу,
Свою супругу милую,
И говоритъ Аленчиц:
‘Въ походъ я долженъ двинуться,
Въ походъ къ границамъ Угріи.
Теб придется, милая,
Немного покручиниться!
Считай почаще золото,
Посматривай на крпости,
Но не гуляй ты по саду,
Чтобъ не попасться турчину!’
Матьясъ коня любимаго
Беретъ, летитъ изъ города,
Летитъ къ границамъ Угорскимъ.
Матьяса ждали воины,
Шатеръ ему устроили:
Онъ прибылъ — и раздалися
Далеко крики радости,
И турки ихъ услышали.
Матьясъ въ турецкомъ лагер
Съ булатной саблей носится:
Махнетъ булатной саблею —
И девяти головушекъ
Враги недосчитаются.
И снова по поднебесью
Летаетъ птица вщая:
Вокругъ шатра проносится
Три раза — и на яблоко,
На золотое яблоко
Шатра она спускается,
Щебечетъ всть печальную:
‘Сдлай коня удалого!
Ты о другихъ заботишься,
Чужіе страны мряя,
Забылъ свою сторонушку,
А тамъ твоя Аленчица
Въ турецкій плнъ попалася:
Разъ турки къ вамъ пріхали,
Аленчицу похитили.’
Матьясъ отвтилъ встниц:
‘Чмъ всть свою докажешь ты?
Нельзя меня испытывать,
Шутя: винтовкой мткою
Я правды допитаюся!’
— ‘Зачмъ тебя испытывать!
Возьми меня въ заложницы.’
Легко, какъ птичка вольная
Съ земли на втку протаетъ,
Матьясъ взлетлъ на борзаго —
И вотъ понесся по полю,
Быстре, легче облачка,
Въ свой замокъ крпкій, каменной,
Въ свои палаты свтлое.
А вс его домашніе
Спшатъ на встрчу съ воплями,
Со вздохами, съ рыданіемъ.
Матьясъ сказалъ горюющимъ:
‘Не бойтеся: воротится
Въ вамъ королева въ скорости.’
Онъ туркомъ одвается:
Беретъ онъ саблю свтлую,
На сабл лента алая,
Подъ платьемъ крестъ онъ вшаетъ,
Беретъ коня удалаго.
Несется конь. Подковами
Взбиваетъ пыль песчаную
И сыплетъ искры яркія,
Черезъ границы Угріи
Летитъ далеко въ Турцію.
Среди далекой Турціи
Ростутъ три липы старыя:
Подъ первой вони ставятся
И къ пляск турки рядятся,
А подъ второю липою
Торгуютъ бдной раею,
Подъ третьей — пляшутъ весело.
Матьясъ, сидвшій съ турками,
Спросилъ пашу турецкаго:
‘Почемъ во раю цните?’
Паша турецкій весело
Отвтилъ: ‘цны разныя:
Есть рая по червонному,
Есть рая и по талеру,
А для того и задаромъ,
Кто можетъ съ нами мриться
Съ успхомъ въ молодечеств!’
Ползъ въ карманъ за золотомъ
Король Матьясъ, и, вынувши
Червонецъ, по столу пустилъ,
Червонецъ цлыхъ три раза
Обходитъ столъ и падаетъ
Передъ пашой. Увидвши
Червонецъ этотъ, съ радостью
Паша замтилъ: ‘золото
Чекана всмъ извстнаго
Матьяса, враля Угріи.’
Матьясъ на это холодно
Паш отвтилъ: ‘истина!
Я самъ его, голубчика,
Убилъ и добылъ золото!’
И, знакъ подавши музык,
Идетъ онъ выбрать двушку.
И вобралъ онъ Аленчицу,
Аленчицу любимую,
Другъ другу руки подали
И въ пляску вмигъ пустилися.
И кажетъ онъ ей перстень свой,
Она въ отвтъ: ‘желанный мой!
Давно я дожидалася
Тебя, ждала — боялася.
Мн льстили вс неврное…
Теперь пусть гладятъ бороды.’
Матьясъ отвтилъ: ‘не о чемъ
Теперь, мой другъ, кручиниться!
Когда еще мы сдлаемъ
Кружокъ и поравняемся
Съ конемъ моимъ, въ мгновеніе
Я взброшу на сдло тебя,
Поскачемъ мы, но помни же:
Какъ только вправо буду я
Крошить неврныхъ саблею,
Такъ то на лво склонишься.’
Опять плясать пускаются,
И только поровнялися
Съ конемъ своимъ, въ мгновеніе
Къ коню они бросаются
И къ Сав мчатся молніей.
И турки, осмотрвшися,
Толпой за ними гонятся,
Паша турецкій бороду
Поглаживаетъ съ шутками:
‘Мн то-же доводилося
Въ плну у нихъ посиживать!
За это снимемъ голову
Матьясу, а Аленчица
На долю мн достанется.’
Матьясъ на об стороны
Счетъ неврныхъ саблею,
И также въ об стороны
Супруга уклоняется.
Мелькаетъ сабля молніей —
И какъ снопы за жницею
Ложатся слдомъ по полю,
Рядами разстилается
Трава, косцомъ скошонная —
Такъ за Матьясомъ падаютъ
Рядами турки мертвые.
И, доскакавъ до кузницы,
Онъ кузнецу приказывалъ:
‘Послушай! ты вдь славишься
Турецкой ковко А лошади:
Раскуй коня немедленно,
И перекуй на изворотъ —
Передній шинъ назадъ поставь!’
Кузнецъ коня матьясова
Перековалъ наизворотъ.
Матьясъ рукою лвою
За ковку платитъ, правою
Онъ сноситъ турку голову
И гонитъ въ Саву быструю
Коня лихого, врнаго.
Прыгнувши въ Саву быструю,
Заржалъ ретивый, знаючи —
Что онъ несетъ въ отечество
Матьяса и Аленчицу,
И ихъ чрезъ Саву быструю
Онъ вынесъ прямо въ Угрію.
М. Петровскій.
АНСЕЛЬМЪ.
Въ свой садъ пошла она гулять —
Душистыхъ, алыхъ розъ нарвать,
Букетъ для милаго связать.
И сорвала она: цвтовъ
Душистой розы, ноготокъ
И розмариновый листовъ.
Букетъ въ рукахъ ея дрожитъ:
Слезами скорби онъ омытъ
И чорной лентой перевитъ.
‘Ансельмъ! въ живыхъ ты, или нтъ,
Услышь далекій мой привтъ!
Спши: готовъ теб букетъ!’
Часы одиннадцать ужь бьютъ —
И другъ желанный тутъ, какъ тутъ,
Стучится въ прежній свой пріютъ.
‘Въ живыхъ ли, другъ мой, или нтъ,
Спшу въ теб на твой привтъ —
Принять общанный букетъ!’
Она въ свой домъ его ввела,
Руками крпко обвила
И въ поцалу замерла.
Спша собраться какъ-нибудь,
Она спшитъ въ далекій путь,
Чтобъ посл съ милымъ отдохнуть.
И конь съ влюбленною четой
Летитъ пернатою стрлой,
Взмтая къ небу прахъ густой.
И вотъ съ возлюбленной своей
Ансельмъ несется средь полей —
И говоритъ тихонько ей:
‘Послушай, мой безцнный другъ!
Теб въ пути грозитъ испугъ:
Сейчасъ на мысль мн вспало вдругъ —
‘Что часто въ здшней сторон,
При свт звздъ и при лун,
Мертвецъ блуждаетъ на кон!’
— ‘Чего бояться, милый мой?
Я ду смло — я съ тобой…
Да снидетъ къ мертвому покой!
‘При свт мсяца и звздъ
Короче дальній перездъ,
Среди пустынныхъ этихъ мстъ.’
Конь мчится — пламя и краса…
Мелькаютъ долы и лса,
Въ звздахъ сіяютъ небеса.
И снова молвитъ онъ: ‘мой другъ!
Теб въ пути грозитъ испугъ:
Сейчасъ на мысль мн вспало вдругъ —
‘Что часто въ здшней сторон,
При свт звздъ и при лун,
Мертвецъ блуждаетъ на кон!’
— ‘Чего бояться, милый мой?
Я ду смло — я съ тобой…
Да снидетъ къ мертвому покой!
‘При свт мсяца и звздъ
Короче дальній перездъ,
Среди пустынныхъ этихъ мстъ.’
Конь мчится — пламя и краса…
Мелькаютъ доли и лса,
Въ звздахъ сіяютъ небеса.
И въ третій разъ онъ молвитъ: ‘другъ!
Теб въ пути грозитъ испугъ:
Сейчасъ на мысль мн вспало вдругъ —
‘Что часто въ здшней сторон,
При свт звздъ и при лун,
Мертвецъ блуждаетъ на кон!’
— ‘Чего бояться, милый мой?
Я ду смло — я съ тобой…
Да снидетъ къ мертвому новой!
‘При свт мсяца и звздъ
Короче дальній перездъ,
Среди пустынныхъ этихъ мстъ.’
Конь мчится — пламя и краса…
Мелькаютъ долы и лса,
Въ звздахъ сіяютъ небеса.
Въ подножью чорнаго креста
Примчалась юная чета…
Кругомъ кладбище — пустота…
Могила вскрылась подъ холмомъ:
Ансельмъ вошолъ въ свой тсный домъ
И вновь улёгся въ дом томъ.
Она въ могил подползла,
Ее слезами полила,
Припала къ ней — и умерла.
М. Петровскій.
ПРЕСТУПНИКЪ.
Въ ночь осеннюю, глубокую
Взяли бднаго меня,
И, связавши крпко на крпко,
Посадили на коня.
До тюрьмы по полю чистому
Мчался вонь какъ только могъ,
Тамъ былъ сброшенъ я пандурами
И посаженъ подъ замокъ.
Въ подземель томъ губительномъ
Было царство вчной тьмы:
Да избавитъ Богъ преступника
Отъ неволи и тюрьмы?
Солнце, мсяцъ, звзды яркія,
Хоть бы разъ на васъ взглянуть?
И на Божій свтъ я выглянулъ,
Отправляясь въ дальній путь:
Снова по полю далекому
Волокли меня — везли,
Съ колесницы сняли траурной,
На подмостки привели.
Тамъ толпы народа празднаго
Собралися посмотрть
На преступника несчастнаго,
На позоръ его и смерть.
Вотъ примръ вамъ, други, нёдруги!
Не живите, братцы, такъ:
Не живите въ спор съ совстью,
Такъ-какъ прожилъ я бднякъ!
Вотъ священникъ кончилъ исповдь
И палачъ передо мной…
Хочешь, нтъ ли — а приходится
Познакомиться съ петлёй…
Лишь сороки блобокія
Станутъ вкругъ меня летать,
Кудри длинные, измятые
Будутъ холить и чесать.
Пусть слетятся злые вороны,
А не ангелы съ небесъ,
И растащатъ тло гршное,
Унесутъ въ дремучій лсъ!
Пусть растащатъ тло гршное,
Только, Господи, подай
Миръ душ безсмертной въ вчности
И прими въ свой свтлый рай!
М. Петровскій.
СИРОТКА ЕРИЦА.
‘Встань, вставай же, Ерица!
Что воловъ не гонишь ты
Со двора на пастбище!’
— ‘Подожди ты, матушка,
Нтъ еще заутрени,
Не проплъ птухъ еще!’
— ‘Встань, вставай же Ерица!
Что воловъ не гонишь ты
Со двора на пастбище!’
Тотчасъ встала Ерица —
И воловъ гнала она
Со двора на пастбище.
‘Здсь, волы, паситеся!
Забгу я къ матери
На кладбище тихое…
Отворись, сыра земля
На могил матери:
Все теб я выскажу,
Свое горе выплачу!’
И могила вскрылася,
Ерица заплакала,
Говорила матери:
‘Матушка родимая!
Мн досталась мачиха
Злая, нелюбимая:
Не звонятъ къ заутрени,
Не поётъ птухъ еще,
Будитъ меня мачиха
Гнать воловъ на пастбище,
При теб лежала я
На постел прибраной
До восхода солнышка.
Матушка родимая!
Мн досталась мачиха
Злая, нелюбимая:
Хлбъ печетъ — зола одна,
Посолитъ — пескомъ однимъ,
Ржетъ хлбъ жалючи
Ломотками тонкими —
Все сквозь нихъ виднется —
Да и то съ упреками.
Ты кормила хлбушкомъ
Блымъ, не жалючи,
Хлбъ тотъ масломъ мазала,
Подавала съ радостью.
Матушка родимая!
Мн досталась мачиха
Злая, нелюбимая:
Станетъ ли расчесывать
Косу мою длинную —
Растеребитъ до крови,
Ты любила, матушка,
Косу мн расчесывать
Тихо, гладко, съ ласкою.
Матушка родимая!
Мн досталась мачиха
Злая, нелюбимая:
И постель не стелетъ мн,
Не взобьётъ, какъ слдуетъ,
Не подушку мягкую —
Тёрнъ кладетъ мн въ головы,
Одяло жосткое
Все пескомъ посыпано,
Ты взбивала, матушка,
Каждый день постель мою.
Матушка родимая,
Я ужь не вернусь домой!’
Говоритъ покойница
Изъ могилы Ериц:
‘Перебейся, Ерица!
Уповай на Господа!’
— ‘Матушка родимая!
Не пойду я въ мачих:
Я съ тобой остануся,
Лягу въ землю чорную!’
Опускалась Ерица
На могилу матери,
Опускаясь, молвила:
‘Лучше мать покойница,
Чмъ живая мачиха!’
Только это молвила
И съ душой разсталася.
М. Петровскій.
РАЗЛУКА.
Въ чистомъ пол, подъ ракитой,
Борзый конь играетъ,
А подъ ней моя милая
Слёзы проливаетъ:
— Ты куда, мой милый, дешь?
Нтъ туда и слду…
Но куда бъ ты не пустился —
Я съ тобой поду.
‘Я худа, далеко ду —
Въ гори голубыя,
Чтобъ забить мн на чужбин ‘
Рани сердца злыя.
‘Я туда, далеко ду —
Вдоль рки широкой,
Чтобы больше не видаться
Съ двой черноокой.
‘Далеко по блу свту
Я скитаться стану,
Чтобъ въ любви не вдать больше
Горькаго обману.’
М. Петровскій.
ЛЮБОВЬ.
Что поётъ тамъ эта пташка,
Что въ кустахъ сидитъ одна:
Будто двушка, влюбившись,
Вдругъ становится блдна.
Ну, вдь, право, эта пташка
Все неправду говоритъ:
Посмотрите, какъ румянецъ
На щекахъ моихъ горитъ!
М. Петровскій.
ОЧИ.
— У тебя, краса-двица,
Очи такъ полны огня,
Что невольно я страшуся —
Не обманешь ли меня?
‘Если бъ даже въ сто разъ ярче
Эти искрились глаза,
Не пугайся: не обманетъ,
Милый другъ, твоя краса.
‘Ты не бойся понапрасно
Чорныхъ, огненныхъ очей,
А скоре берегися
Тихихъ, вкрадчивыхъ рчей.’
М. Петровскій.
ГРУСТЬ ПО МИЛОМЪ.
Не разслася ты, скала моя,
Когда съ миленькимъ разставалась я.
Если нтъ ужъ мн больше радости,
Брошу вольный свтъ я безъ жалости.
И за что, судьба, такъ караешь ты,
Все, что дорого, отнимаешь ты?
Хоть бы смерклося, хоть свтало бы —
Только дней моихъ убывало бы!
Соловей ты мой, пой въ частомъ лсу!
Разгони тоску, что въ душ несу.
Камнемъ на сердц вс лишенія,
Нтъ ужъ въ мір мн утшенія.
И немилаго жарко встрчу я —
Отцу, матери не перечу я.
И съ немилымъ я, видно, стану жить,
А по миленькомъ горевать-тужить.
М. Петровскій.
Петровский Мемнон Петрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Сонеты, Шекспир Вильям, Год: 1609
  2. Избранные поэтические переводы, Горбунов-Посадов Иван Иванович, Год: 1908
  3. Басни, Флориан Жан-Пьер Клари, Год: 1792
  4. Стихотворения, Словацкий Юлиуш, Год: 1871
  5. Стихотворения, Мюссе Альфред Де, Год: 1865
  6. Стихотворения, Рембо Артюр, Год: 1891
  7. Стихотворения, Немцевич Юлиан, Год: 1871
  8. Стихотворения, Штур Людовит Велислав, Год: 1871
Электронная библиотека