По поводу рчи Наполеона III 28 октября 1863 г.
По поводу рчи Наполеона III 28 октября 1863 г.
2-го ноября 1863 г.
По поводу речи Наполеона III 28 октября 1863 г, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1863
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Руси’ и другихъ изданій, и нкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
23 октября стараго стиля императоръ Наполеонъ торжественно открылъ въ Париж новый чердъ засданій сената и законодательнаго корпуса и произнесъ рчь. Онъ зналъ, что на него въ эти мгновенія сосредоточены взоры всего міра, что внимаетъ ему, напрягая слухъ, вся вселенная, что каждое произносимое имъ слово иметъ, такъ сказать, вселенскій и историческій резонансъ,— и потому рчь его, сказанная Французскимъ депутатамъ, обращена собственно не къ нимъ, а ко всмъ народамъ и государствамъ — участникамъ и дятелямъ современной исторіи. Такимъ высокимъ значеніемъ рчи Наполеона обязаны вовсе не своему внутреннему достоинству или содержанію, вовсе не званію его, какъ Французскаго императора, а положенію, занятому Наполеонидами въ исторіи,— положенію, о которомъ мы говорили еще недавно. Въ самомъ дл, за ними признается — и признается всми — какъ будто особая привилегія иниціативы въ политик, какъ будто какое-то право вносить въ обычный органическій процессъ исторіи — внушенія личнаго ума, личнаго духа, смущать міръ, держать въ тревог народы и государства. Въ то время, какъ вс государства живутъ естественнымъ ходомъ своей жизни и ихъ развитіе есть логическое развитіе, а ихъ дйствія — законныя отправленія ихъ собственныхъ организмовъ, въ то время, какъ центръ тягости каждаго изъ нихъ находится въ немъ самомъ, во* внутреннемъ существ каждаго подобнаго организма, въ то время, какъ дйствія каждаго обусловливаются выгодами и пользою страны и удобно, почти безошибочно предопредляются заране,— Франція живетъ личною жизнью своего монарха-Наполеонида,— центръ тягости находится не въ ней, а въ его личности,— его дйствія представляются вчною загадкою, вчною неожиданностью — обусловливаемыя лишь его личными соображеніями. Чего ждать ныншнею весною? зимою? что скажетъ Наполеонъ при открытіи или при закрытіи засданій? 23 октября? 1 января?— что затваетъ, что придумываетъ, на кого и на что направится революціонный потокъ его мысли, его дятельности, какое начало общенародной политики выдвинетъ впередъ, какую идею вздумаетъ пустить въ оборотъ? вотъ вопросы, которые задаютъ себ и другъ другу народы и государи, справедливо тревожась за прочность мира. И миръ въ мір непроченъ, пока сидитъ Наполеонидъ на престол. Мы не очень безпокоимся по случаю рчей королевы Викторіи, короля Вильгельма или Австрійскаго императора, даже не очень любопытствуемъ ихъ знать, мы уврены, что никто изъ нихъ не считаетъ, да и въ голову никогда ни одному изъ нихъ не придетъ счесть себя лично призваннымъ — такъ, ни съ того, ни съ сего, передлать карту Европы и заняться длами чужаго государства, если послднія не имютъ прямой связи съ интересами подвластныхъ имъ народовъ, намъ наконецъ извстны влеченія этихъ народовъ, видны накапливающіяся и сгущающіяся тучи историческихъ бурь и урагановъ, все это мы можемъ, боле или мене, предузнать, предвидть, предугадать, все это совершается — мы это знаемъ — по открытымъ или сокрытымъ для насъ логическимъ законамъ исторіи и не носитъ на себ характера личной прихоти и произвола, все это, наконецъ, для насъ не сюрпризъ и не загадка,— чмъ обыкновенно, съ своей стороны, періодически даритъ Европу знаменитый сфинксъ нашего времени.— Наполеонъ I, Наполеонъ III — дло не столько въ личныхъ дарованіяхъ каждаго, сколько въ ихъ исторической революціонной миссіи, равно присущей обоимъ. Об личности исчезаютъ въ общей исторической личности Наполеонидовъ — конечно, созданной духомъ перваго Наполеона, носящей на себ клеймо его генія. Да, Наполеониды имютъ значеніе какъ личность въ исторіи, несмотря на то, что въ ней личность индивидуумовъ поглощается большею частью значеніемъ личностей народныхъ и государственныхъ, или, врне сказать, сама личность Наполеонидовъ является однимъ изъ условій развитія, историческимъ двигателемъ Западнаго человчества, какою-то историческою силою, но не случайною, а органически порожденною всею духовною природою Запада. Въ нихъ Западное начало личности возрастаетъ до степени міровой революціонной силы, до титаническаго величія — и непремнно сталкивается съ началомъ совершенно противоположнаго содержанія и тяготнія, — съ всемірно историческимъ значеніемъ Славянства, воплощаемымъ въ себ Россіею: титаническому величію личности суждено сокрушаться о личное смиреніе Русскаго народнаго духа. По крайней мр такъ было съ Наполеономъ I, и такъ, по нашему мннію, рано или поздно, будетъ и съ Наполеономъ III. Войны можетъ даже и не быть въ слдующемъ году за Польшу, но если Наполеонъ проживетъ еще долго, то новая война Россіи съ нимъ, какъ мы думаемъ, неизбжна.
Во всякомъ случа современное отношеніе Европы къ императору Наполеону и постоянная зависимость отъ его прихотливыхъ личныхъ ‘инспирацій’, отъ того, что внушитъ ему его личный духъ,— слишкомъ ненормально и долго продолжаться не можетъ. Но сколько именно, — этого конечно знать не дано. Рано или поздно, Европа свергнетъ съ себя это нравственное деспотическое иго, но свергнуть его она можетъ только лишь съ помощью Россіи, — единственно съ ея помощью и никоимъ образомъ безъ Россіи. Роковое призваніе Наполеонидовъ сопряжено съ роковыми ошибками и роковымъ паденіемъ въ ихъ личной судьб, — и какъ ни уменъ Наполеонъ III, едвали ему удастся предотвратить то роковое стеченіе обстоятельствъ, которое грозитъ втянуть его въ новую, роковую для него войну. Но однакоже мы должны просить извиненія у читателей въ томъ, что увлеклись въ сторону гаданіемъ о будущемъ и соображеніями объ общемъ историческомъ значеніи Наполеонидовъ, и возвратимся къ рчи императора Французовъ.
Положеніе его было затруднительно. Безуспшность, или, врне сказать, совершенное пораженіе, испытанное имъ въ дипломатическомъ его поход противъ Россіи, обида нанесенная Франціи Россіей совершеннымъ отказомъ на вс предложенія Франціи и пренебреженіемъ ея угровъ,— всего этого не могъ допустить Наполеонъ безъ ущерба для достоинства Наполеоновской Франціи и для будущихъ судебъ Наполеоновской династіи. Но какъ удовлетворить требованію оскорбленной чести, какъ возмстить понесенный ущербъ вліянія и авторитета? Наказать и принудить Россію безъ помощи союзниковъ невозможно, а союзники, поставивъ Францію лицомъ къ лицу съ Россіей, сами уклонились отъ борьбы и ршились, по выраженію Англійской газеты ‘Times’, преспокойно скушать обиду. Вс ждали съ понятнымъ нетерпніемъ, всхъ въ высшей степени занимала мысль, какъ вывернется искусный мастеръ изъ путъ, въ которыхъ самъ запутался и далъ себя запутать Англіи и Австріи? Положеніе, казалось, было безвыходное, но нельзя сказать, чтобъ Наполеонъ III не нашелъ изъ него исхода, — по крайней мр на первое время и настолько, чтобъ произнести во всеуслышаніе міра рчь — поражающую неожиданностью доводовъ и выводовъ и исполненную блеска, хотя бы и мишурнаго. Наполеонъ съ одной стороны льститъ Россіи, воздавая ей благодарность за ‘искреннюю и дружескую поддержку’ въ длахъ, не поддержанныхъ ни Англіей, ни Австріей и крайне для нихъ непріятныхъ, — въ пріобртеніи Ниццы и Савойи, онъ съ одной стороны провозглашаетъ, какъ высоко цнитъ союзъ съ Россіей,— съ другой льститъ легко улещающемуся Польскому самолюбію, называя Польское дло такимъ популярнымъ во Франціи дломъ, что онъ ршился изъ-за него подвергнуть риску дорогой для него, Наполеона, союзъ съ Россіей, онъ признаетъ за Польскимъ народомъ наслдственное право, занесенное въ лтописи исторіи и трактаты. Мы рады были бы ошибиться, но, увы! едвали такая всенародная торжественная оцнка Польскаго дла въ устахъ императора Французовъ не воспламенитъ вновь Польскаго безумія несбыточными надеждами и мечтами, не придастъ новой нравственной силы мятежу, не вызоветъ новыхъ крайнихъ изнурительныхъ усилій и новыхъ потоковъ крови со стороны Польши! Но сила рчи Наполеона не въ этомъ. Россія отвергла безкорыстные совты Франціи и даже приняла ихъ за устрашеніе, говоритъ онъ. ‘Что же предпринять затмъ? Остается ли только выборъ между войной и молчаніемъ? Нтъ: намъ остается, объявляетъ Наполеонъ, еще одно средство’. Это средство, предлагаемое Наполеономъ, есть — всеобщій Европейскій конгрессъ. На этомъ конгресс ршеніе Польскихъ длъ должно быть предоставлено верховному суду Европы и будутъ разсмотрны вс другіе вопросы, волнующіе Европу…
Мысль о конгресс не новая. Наполеонъ выдаетъ ее даже какъ бы за мысль Россіи, намекая тмъ на возможность пересмотра Парижскаго трактата,— пересмотра для нея, конечно, желаннаго, — но тмъ не мене мысль эта въ послднее время была какъ-то оставлена и забыта, по крайней мр никто не полагалъ услышать ее вновь, выраженную въ рчи Наполеона. Будетъ ли она принята или нтъ, это другой вопросъ, но она, безъ сомннія, получаетъ теперь новую силу, особенно отъ доводовъ, употребленныхъ имъ въ ея защиту. Эти доводы заслуживаютъ вниманія по искусству, съ которымъ они ставятъ Францію повидимому въ довольно выгодное, а прочія державы повидимому въ невыгодное и неловкое положеніе. Вотъ подлинныя слова Французскаго императора:
‘Пусть оно (т. е. заявленіе о конгресс) поможетъ намъ разъ навсегда утишить броженіе раздора, готоваго вспыхнуть со всхъ сторонъ, и пусть изъ самаго этого тяжелаго положенія Европы, тревожимой столькими элементами разложенія, возникнетъ новая эра порядка и умиротворенія. Не настало ли время перестроить на новыхъ основаніяхъ зданіе, подкопанное временемъ и часть за частью разрушенное революціями?’ (Нтъ, еще не настало, скажемъ мы: основанія для новаго порядка еще не выработались, а выработаться могутъ они не конгрессомъ, а жизнію. Зданіе еще не въ конецъ подкопано временемъ, еще не довольно разрушено переворотами.) Не крайняя ли необходимость утвердить новыми конвенціями невозвратно совершившееся, и выполнить съ общаго согласія то, чего требуетъ спокойствіе міра?’ (Но факты еще не вс совершились или, лучше сказать, не вполн: теперь пришлось бы утверждать конвенціями только начало факта, и такъ сказать останавливать его на полномъ ходу, но объ этомъ мы скажемъ ниже.) Трактаты 1815 года почти повсюду перестали существовать, сила вещей сокрушила ихъ въ Греціи, Бельгіи, Франціи, Италіи, на Дуна, Германія волнуется, желая ихъ отмны, Англія великодушно измнила ихъ уступкою оническихъ острововъ, а Россія попираетъ ихъ ногами въ Варшав. Среди этого послдовательнаго уничтоженія основнаго Европейскаго трактата разгораются пламенныя страсти, и на Юг, какъ и на Свер, могучіе интересы требуютъ разршенія. Можетъ ли слдовательно что-нибудь быть законне и разумне созванія Европейскихъ государствъ на конгрессъ, на которомъ личное самолюбіе и упорство умолкли бы предъ верховнымъ судомъ? Что можетъ быть согласне съ идеями вка и съ желаніями большинства, какъ обращеніе къ совсти и разуму государственныхъ мужей всхъ странъ, съ такими словами: ‘Предразсудки, мстительныя чувства насъ раздляющія, не слишкомъ ли уже долго продолжаются? Завистливое соперничество великихъ державъ безпрестанно ли будетъ задерживать прогрессъ цивилизаціи? Всегда ли будемъ мы питать взаимную недоврчивость чрезмрными вооруженіями? Должны ли самыя дорогія наши средства безконечно истощать въ тщеславномъ выставленіи нашихъ силъ? Сохранимъ ли мы вчно то положеніе, которое не есть ни миръ съ его безопасностью, ни война съ ея счастливыми случайностями? Не станемъ же доле придавать искусственную важность превратному духу крайнихъ партій, противопоставляя узкіе разсчеты законнымъ стремленіямъ народовъ. Будемъ имть смлость промнять болзненное и ненадежное состояніе на положеніе прочное и правильное, хотя бы даже это стоило намъ жертвъ. Соединимся безъ заданной напередъ системы, безъ исключительнаго честолюбія, движимые лишь желаніемъ установить порядокъ вещей, которому основаніемъ будутъ врно-понятые интересы государей и народовъ. Призывъ этотъ, желаю думать, будетъ всми принятъ. Отказъ заставилъ бы предполагать тайные замыслы, опасающіеся дневнаго свта. Но даже въ случа, если это предложеніе не было бы принято единодушно, оно будетъ имть ту огромную выгоду, что укажетъ Европ, гд находится опасность, гд спасеніе. Дв дороги открыты: одна ведетъ къ прогрессу путемъ соглашенія и мира, другая — рано или поздно приведетъ къ войн, вслдствіе упорнаго желанія поддержать разваливающееся прошедшее. Вы знаете теперь, господа, какимъ языкомъ намренъ я говорить Европ’, и пр.
Итакъ Наполеонъ является миротворцемъ, у него нтъ тайныхъ замысловъ, которые бы боялись дневнаго свта, которымъ было бы невыгодно обнаружиться на конгресс, которымъ конгрессъ положилъ бы законныя преграды!! Опасность грозитъ Европ не отъ Франціи: напротивъ, въ ней, въ ея консерватизм спасеніе, а несоглашающіеся на конгрессъ — т грозятъ Европ опасностью, потому что они, стало-быть, питаютъ тайные замыслы, которымъ конгрессъ будетъ помхой! Вотъ положеніе, занятое теперь Наполеономъ. Дйствительно, конгрессъ выгоденъ для Франціи,— ни для кого такъ не выгоденъ, какъ для нея. Акты новаго конгресса замнили бы формально и торжественно акты конгресса Внскаго, такой тяжелой памяти для Французовъ, они узаконили бы то, что уже усплъ натворить Наполеонъ III, и наложили бы узду на опасныя для него честолюбивыя стремленія прочихъ государствъ, но самого его эти акты, конечно, никогда не въ силахъ были бы связать, если бъ только представился ему случай дйствовать къ выгод Франціи и своей собственной,— случай, который онъ всегда найдетъ возможность выдать за новый и конгрессомъ не предвиднный. Однимъ словомъ, Наполеонъ предлагаетъ другимъ связать самихъ себя обязательствами, которыхъ узелъ будетъ въ его рук.
Наполеонъ уже и прежде добивался конгресса, но Европейскіе кабинеты уклонялись отъ него безъ объясненія, — по крайней мр безъ гласнаго объясненія причинъ. Теперь они поставлены въ непріятную необходимость гласно объяснить побудительныя причины своего отказа. Но почему же отказа? Потому, полагаемъ мы, что для большей части Европейскихъ державъ конгрессъ не выгоденъ, и именно потому, что они питаютъ разные тайные и нетайные замыслы, изъ которыхъ многіе вполн естественны и законны. Начнемъ съ Италіи. Италія желаетъ избавиться отъ свтскаго владычества Папы и отнять Венецію у Австріи. Узаконеніе только совершившихся фактовъ на конгресс равнялось бы для Италіи отреченію отъ этихъ ея притязаній, ибо нтъ никакого сомннія — католическія державы не допустили бы на конгресс упраздненія Папскаго государства, и Австрія не согласилась бы подписать себ отреченіе отъ Венеціи, отъ знаменитаго Итальянскаго четырехугольника,— и отъ надеждъ, въ тайн ею хранимыхъ, возстановить въ Италіи прежній порядокъ. Большая разница въ признаніи совершившагося факта и въ юридическомъ его узаконеніи. Просто признанный совершившійся фактъ не служитъ еще источникомъ права. Такимъ образомъ ни Италія, ни Австрія не могутъ уже желать конгресса,— и именно потому, что об питаютъ личные замыслы. Наполеонъ можетъ прямо указать на нихъ: вотъ гд опасность, вотъ кто не желаетъ прочнаго умиротворенія Европы! А между тмъ онъ же самъ создалъ это положеніе для Италіи и Австріи, положеніе, при которомъ не можетъ быть мира, пока вопросы Папскій и Итальянскій не совершатъ своего полнаго развитія. Конгрессъ былъ бы только задержкой этому развитію и въ сущности нисколько бы не содйствовалъ умиротворенію. Дале. И Пруссія, и Австрія не могутъ признать для себя выгоднымъ перенести свой споръ объ устройств Германіи на общій судъ Европы, у обихъ державъ есть честолюбивые, но не выработавшіеся еще вполн замыслы, есть притязанія, но еще не высказываемыя ясно, на первенство, которыя могутъ быть разршены ходомъ исторіи, но не конгрессомъ, они еще не созрли даже до того, чтобъ облечься въ опредленную формулу: это-то обстоятельство и было причиною неуспха Австрійскихъ попытокъ ныншняго лта — совершить реформу Германскаго союза. Причина неуспха заключалась не въ томъ или другомъ параграф Австрійскаго проекта, а въ тенденціяхъ Пруссіи и Австріи, которыхъ ни та, ни другая обнаружить и во всей полнот формулировать, конечно, не захочетъ. Англія также едвали можетъ быть расположена къ конгрессу, — какъ потому, что онъ могъ бы послужить къ возвеличенію значенія Франціи, такъ и потому, что пересмотръ Парижскаго трактата, сдланный въ интересахъ Россіи — для нея нисколько не желателенъ. Она будетъ опасаться, чтобы результатомъ конгресса не вышло какъ-нибудь сближеніе Россіи съ Франціей, возобновленіе союза, къ ослабленію котораго Англія употребила столько усилій и проглотила столько оскорбленій,— и наконецъ потеря для Англіи всхъ плодовъ Крымской ея кампаніи.
Что касается до Россіи, то она, наученная опытомъ Внскаго трактата, едвали захочетъ связать себя новыми международными обязательствами. Прежде всего было бы, мы думаемъ, противно ея достоинству и чести отдать Польское, дло на верховный судъ Европы и признать заране для себя обязательность ршеній ареопага, составленнаго изъ судей — ей большею частью враждебныхъ. Польскій вопросъ, отношенія Польши къ Россіи не могутъ быть ни разршены, ни даже поняты Западной Европой. Это вопросъ
‘Славянъ между собою,
‘Домашній старый споръ ужъ взвшенный судьбою,
‘Вопросъ, котораго не разршите вы.
Событія показали, что Польскій вопросъ не заключается въ предлахъ одного Польскаго Царства, не исчерпывается однимъ вншнимъ административнымъ устройствомъ Польши, не разршается конституціей. Онъ можетъ быть окончательно разршенъ только на основаніи начала народностей, когда это начало будетъ проводиться въ жизнь во всемъ Славянскомъ мір,— а именно развитію этого начала въ Славянскомъ мір и будутъ положены преграды новымъ конгрессомъ. Россія, по нашему мннію, могла бы согласиться на конгрессъ только въ такомъ случа, еслибъ онъ могъ провозгласить освобожденіе Славянскихъ племенъ Турціи и Австріи, уничтоженіе Турціи и низведеніе Австріи на подобающую ей степень. Но этого ожидать нельзя, да и такіе результаты добываются жизнію, борьбою, а не бюрократическимъ порядкомъ, не теоретическими ршеніями конгрессовъ. Конгрессъ Западныхъ державъ только узаконилъ бы порядокъ вещей, подлежащій разрушенію, только связалъ бы Россіи руки для дйствія, для исполненія ея Славянскаго призванія въ исторіи, только установилъ бы принципъ верховнаго суда Европы надъ Россіей, — и взамнъ этого доставилъ бы Россіи ничтожныя выгоды измненіемъ въ ея пользу нкоторыхъ параграфовъ Парижскаго трактата. Но первый выстрлъ въ Европ можетъ повести къ обще-Европейской войн, а война — къ упраздненію и Внскаго и Парижскаго трактатовъ!
Итакъ ни одна великая держава, кром Франціи, не можетъ, по настоящему, согласиться на конгрессъ, и Россія мене всхъ. Перестройка зданія, предлагаемая Наполеономъ, требуетъ совершеннйшаго разрушенія старыхъ основаній и разчищенія мста отъ обломковъ и развалинъ. Эта работа исторіи еще не совершена. Можетъ-быть черезъ пять-десять лтъ, нсколько позже, нсколько раньше, конгрессъ и будетъ кстати, но не теперь.
Во всякомъ случа державы поставлены въ непріятную необходимость отказываться отъ предложеній мнимаго умиротворенія и объяснять причины своего отказа, оставляя за Наполеономъ выгодное и совершенно незаконно имъ присвоиваемое званіе миротворца, являясь, въ глазахъ Европы, какъ будто противниками мира и возлагая на себя, повидимому, отвтственность за могущую воспослдовать отъ ихъ отказа — всеобщую войну! Такимъ образомъ миролюбіе Наполеонида грозятъ войною!… Какъ отнесутся державы къ предложеніе Французскаго императора, и что изъ всего этого выйдетъ,— вотъ тревожные вопросы, на которые ныншняя же зима дастъ отвтъ.