Д. А. КОРСАКОВ
Д. А. КОРСАКОВ
По поводу двух монографий В. О. Ключевского
По поводу двух монографий В. О. Ключевского
I
II
III
IV
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
По поводу двух монографий В. О. Ключевского, Корсаков Дмитрий Александрович, Год: 1911
Время на прочтение: 19 минут(ы)
В. О. Ключевский: pro et contra, антология
СПб., НП ‘Апос-тольский город — Невская перспектива’, 2013.
Скончавшийся 12-го мая сего года Василий Осипович Ключевский занимает, бесспорно, весьма видное положение между современными нам историками России. Это положение определяется, во-первых, тем, что он обобщил, синтезировал исторические явления русской не только политической, но и общественной жизни, в самом широком понимании этого термина, во-вторых, тем, что он обосновал эти явления главным образом факторами хозяйственно-экономическими, которые до него хотя и подмечались некоторыми исследователями русской истории, но в большинстве случаев составляли, если можно так выразиться, специальную привилегию историков-юристов и не получили полного права гражданства при рассмотрении общего исторического развития русского народа, в-третьих, тем, что он необыкновенно талантливо излагал и в печати, и с кафедры свои воззрения, Ключевский был не только художником слова, но художником мысли, в-четвертых, наконец, тем, что он создал целую школу историков России, воспринявших и развивших далее его общественные, хозяйственно-экономические обоснования. В наши дни эти обоснования получают все более и более прав гражданства в общих построениях, а потому весьма понятно, что в появляющихся в периодической печати заметках и воспоминаниях о Ключевском он рисуется одним из самых ярких представителей в наше время научной истории России. Но современное положение каждой науки, а следовательно, и русской истории, есть логический результат прошлого, длинного ряда ее развития, а потому для всесторонней оценки научного значения Ключевского необходимо выяснить, во-первых, в какой мере его ученые воззрения обусловливаются ‘умоначертанием’ — употребляю удачное выражение историка и публициста второй половины XVIII века, князя М.М. Щербатова1,— того времени, когда учился, потом сам учил и печатался Ключевский. Это необходимо потому, что общественная мысль современности неизбежно влияет, особенно у нас в России, на постановку и образование научных исторических проблем, во-вторых, в какой степени воззрения и приемы научного исследования Ключевского находятся в зависимости от воззрений и приемов научного исследования, по крайней мере, ближайших его предшественников в области русской историографии. Будучи далек от мысли представить полный критический разбор всех исторических трудов В. О. Ключевского в их научной эволюции, на что потребовалось бы более продолжительное время, чем то, которым я могу теперь располагать, я ограничусь некоторыми заметками по выставленным выше задачам и остановлюсь лишь на двух печатных трудах Ключевского, вышедших отдельными изданиями в одиннадцать лет его ученой деятельности, с 1871 по 1882 г., а именно: 1) на ‘Древнерусских житиях святых как историческом источнике’, 2) на ‘Боярской думе древней Руси’.
Ключевский поступил в Московский университет из Пензенской духовной семинарии в 1861 году и окончил университетский курс в 1865 году. Но еще в пензенской семинарии, без сомнения, он, наряду с воспитанниками других русских духовных учебных заведений, не мог не подпасть влиянию того возбуждения русской общественной мысли, которое особенно обнаруживалось во второй половине пятидесятых годов XIX века, после крымского погрома. Я хорошо помню это время и как очевидец могу засвидетельствовать тот идейно-общественный подъем, который проявился с исхода 1865 года среди студентов Казанской духовной академии и среди учеников Казанской же духовной семинарии. Вслед за Парижским миром, прекратившим в 1856 году Крымскую войну, передовые люди из тогдашних образованных классов стали громко говорить о необходимости уничтожения крепостного права, император Александр II публично заявил, что лучше, если освобождение крестьян пойдет сверху, а не снизу, вся пресса исхода пятидесятых годов стала разрабатывать общественные явления, непосредственно связанные с освобождением крестьян. Эти явления, по их природе, касались, прежде всего, области хозяйственно-экономической, потому что после освобождения крестьян от крепостной зависимости и с заменой подневольного труда вольнонаемным хозяйство, как помещичье, так и крестьянское, должно было неизбежно измениться. Журналы западнического направления — ‘Русский вестник’ Каткова, ‘Современник’ Некрасова и Чернышевского, ‘Отечественные записки’ Краевского, ‘Атеней’ Корша, славянофильская ‘Русская беседа’ и ‘Сельское благоустройство’ и зарубежный герценовский ‘Колокол’2 с разных точек зрения освещали как вопросы о крепостном праве и об улучшении быта крестьян, так и тесно связанные с ними бытовые и хозяйственно-экономические основы двух общественных классов — дворянства и крестьянства в их современном положении и историческом развитии. Начали появляться и научные исследования по истории крестьянства и дворянства. В 1861 году . освобождение крестьян стало свершившимся фактом, и русская общественная мысль, исходя из уничтожения крепостного права, стремительно двинулась вперед по пути скорейшего освобождения России от целого ряда ‘дореформенных’ общественных устоев, а правительство готовило дальнейшие реформы гражданской жизни. Общественное значение дворянства при новых условиях быта и положение других общественных классов — крестьян, горожан, духовенства, черного и белого, новая организация управления и суда — вот те вопросы, которые преимущественно исследуются в то время в публицистике и русской исторической науке.
В этих-то общественных течениях второй половины пятидесятых годов и первой половины шестидесятых годов XIX века, мне кажется, следует искать первый стимул возбуждения в Ключевском интереса к историческому изучению хозяйственно-экономических основ русской общественности в ее классовых, сословных группах. Вторым стимулом для его исторических изучений в этом направлении явилось влияние русской исторической науки в том ее состоянии, какое выражалось в Московском университете шестидесятых годов XIX века.
За 1861-1865 года в Московском университете наука стояла высоко. На историко-филологическом факультете этого университета были столь выдающиеся профессора, как С. М. Соловьев, С. В. Ешевский3, Ф. И. Буслаев, Н. С. Тихонравов4, О. М. Бодянский5, П. М. Леонтьев. Из числа этих профессоров Соловьев был в то время главой школы, в русской историографии известной под именем школы родового быта, или историко-юридической. На юридическом факультете пользовались большим научным влиянием на аудиторию Б. Н. Чичерин, крайний западник из ученых школы родового быта, и ученые противоположного ему славянофильского направления В. И. Лешков6 и И. Д. Беляев.
Преподавание Соловьева оказало на Ключевского всего более влияния. Вот как он характеризует ученые и преподавательские достоинства Соловьева в речи, произнесенной им в 1895 году в историческом обществе при московском университете (основатель Герье), в шестнадцатую годовщину кончины Соловьева. ‘Чтение Соловьева не трогало и не пленяло, не било ни на чувство, ни на воображение,— говорит он,— но оно заставляло размышлять. С кафедры слышался не профессор, читающий в аудитории, а ученый, размышляющий вслух в своем кабинете. Вслушиваясь в это, как бы сказать, говорящее размышление, мы старались ухватиться за нить развиваемых перед нами мыслей и не замечали слов’ {Издания исторического общества при Императорском Московском университете. Рефераты, читанные в 1896 г. (Год I). М., 1896, стр. 187-188.}.
Но кроме Соловьева в то время пользовался большим научным авторитетом в области русской истории другой ученый, в шестидесятых годах XIX века уже не занимавший кафедру в Московском университете. То был К. Д. Кавелин, являющийся рядом с Соловьевым основателем школы ‘родового быта’. В 1859 году вышло в Москве первое издание его сочинений, и воззрения Кавелина, высказанные им в половине и в исходе сороковых годов, ожили и оказали снова влияние и на учащуюся молодежь, и на ученых в области русской истории. Эта-то школа родового быта послужила исходным пунктом для последующих исторических воззрений Ключевского, но кроме нее в его исторических воззрениях мы можем подметить и влияние противоположного ей по воззрениям учения славянофилов. А потому припомним, хотя в общих чертах, основные положения ученых этих двух направлений.
Школа родового быта возникла в русской историографии в первой половине сороковых годов XIX века. Основателями ее были два профессора Московского университета, К. Д. Кавелин и С. М. Соловьев. Их историческая теория, или, лучше сказать, гипотеза, в самых общих чертах заключается в следующем: первоначальный общественный быт русских славян был патриархальный, основанный на кровном родстве, выражавшемся в семьях, которые с течением времени, путем нарождения, разрослись в род. Эти семейные и родовые отношения более всего возможно изучать по семейным и родовым отношениям князей, так как в них повторяется тот же процесс, какой происходил и в остальных славяно-русских семьях, но эти семьи не выступают перед историком в большинстве доступных ему письменных источников, скрываясь, так сказать, во мраке ненавистности, между тем как о княжеских семьях и родовых отношениях подробно повествуют летописцы, постепенное изменение, эволюция русской общественности из быта родового в государственный становится содержанием внутренней русской истории. По воззрениям Кавелина, дальнейшим развитием общественности у русских славян, когда узы кровного родства начинают забываться, возникают отношения гражданско-юридические, которые, в свою очередь, при большем развитии общественности, сменяются государственными, политическими. Кавелин особенно останавливается на второй фазе этого общественного развития и указывает, что основой гражданского юридического общежития является начало вотчинное, т. е. наследственная земельная собственность князей, и это начало устанавливается преимущественно на северо-востоке, в верхнем Поволжье в XII—XIII веках. Соловьев несколько иначе объясняет этот же переход. Он для такого перехода выставляет гипотезу о старых и новых городах. Последние, построенные в среднем Поволжье тамошними князьями, главным образом в XII веке, были заселены, колонизированы сбродным населением, всем обязанным этим князьям, вследствие чего укрепляется и вырастает единоличная власть князя и являются в России впервые уделы в смысле особых наследственных княжеских владений. Затем оба историка сходятся в том, что Московское государство было национальным выражением русской государственности и, сопоставляя ход общественного развития России с развитием западноевропейским, усматривают коренное различие в том и другом. Соловьев рельефно и доказательно формулирует наше различие от Западной Европы. Он видит это различие прежде всего в природных, географических и климатических условиях между двумя половинами Европы — Восточной, Россией, и Западной. Первая половина — равнина, переходящая на юго-востоке в степь, лишенная удобных морей и придвинутая своим географическим положением к чужеродцам племен финского, тюркского и монгольского. Западная Европа — страна гор и морей, в своих позднейших насельниках унаследовавшая греко-римскую культуру. Славяно-руссы, постепенно двигаясь с запада на восток, заселили, колонизировали северо-восточную равнину, постоянно разбрасывая свои поселки среди некультурных финских племен и полукультурных тюрков и с азиатской культурой монголов. Славяно-руссы в своей колонизации двигались, главным образом, по рекам, которые орошали северо-восточную часть Европы, более обильно, чем мы это встречаем в Европе Западной. Эти реки с своими притоками образовали несколько речных бассейнов, в территории которых и начали возникать отдельные княжения, а так как Московское княжество выросло среди притоков Оки, впадающей в Волгу, то вследствие такого географического положения московским князьям и населению было очень удобно проникнуть на эту величайшую водную артерию земли русской. Волжский бассейн занимает главнейшую преобладающую часть территории северо-восточной Европы — вот причина, почему Московское государство могло так быстро расшириться и сплотиться.
И Кавелин, и Соловьев исходили в своих воззрениях на семейно-родовой быт восточных славян из воззрений дерптского профессора Густава Эверса (ум. 1830 г.)7, впервые высказавшего эти воззрения, но доводившего их лишь до эпохи ‘Русской Правды’. После Кавелина и Соловьева их ученики и последователи прилагали их воззрения к разным сторонам истории русской общественности и быта. Калачов8 и Дмитриев9 — к отношениям юридическим, Чичерин и Плат. Вас. Павлов10 — к общественно-государственным, Забелин — к бытовым, Афанасьев — к славяно-русской мифологии, причем Дмитриев и Чичерин явились крайними представителями учения о господстве частного права в распорядках московской государственности. Первый приложил его к московскому судоустройству и судопроизводству, второй — к развитию русской, или, правильнее, московской государственности, особенно подробно разработав вотчинную теорию Кавелина. Все названные ученые вместе с основателями учения о родовом быте и составили школу в русской историографии, впервые представившую эволюцию общественных, юридических и политических форм в исторической жизни русского народа. Это был первый научный успех в разработке внутренней русской истории после воззрений Карамзина, который обосновал все движение русской истории исключительно на личностях русских великих князей и царей, и после кропотливых, но отрывочных исследований норманистов, с Погодиным во главе, и скептической школы Каченовского. При распространении воззрений школы родового быта среди русской публики эта школа получила наименование школы органической, ибо она считала русский народ, как вообще всякий народ, общественным организмом и рассматривала органическое развитие во времени русской общественности.
Ни Кавелин, ни Соловьев в своих общих историко-общественных построениях не употребляют прямо терминов ‘экономические основы’ и ‘экономические явления’ в русской исторической жизни, но теория Кавелина о вотчинном начале и географические условия Восточной Европы с ее колонизацией славяно-руссов уже заключают в себе те явления в общественной народной жизни, которые принято называть экономическими. Вотчина как наследственное землевладение уже не может быть понята без хозяйственной деятельности.
Представителями славянофильского учения на юридическом факультете Московского университета были, как замечено выше, профессора И. Д. Беляев и И. В. Лешков. Первый из них, стоявший, кроме того, в течение долгих лет во главе ученого издания ‘Временник’ Московского общества истории и древностей российских, исследовавший, главным образом, юридические и экономические основы Древней Руси и преимущественно Московского государства. В своих исследованиях обращает он особое внимание на землевладение в Московском государстве на развитие крепостного права и на связь этих двух элементов с значением московского боярства, служилого дворянства и крестьянства. В ‘Рассказах из русской истории’, в особенности в ‘Истории Новгорода, Пскова и Полоцка’, Беляев излагает историю общества этих русских земель, историю отдельных общественных классов, причем обосновывает их политическое и общественное (земское) значение началами хозяйственно-экономическими и промышленно-торговыми. Немало уделяет он также места (в изданных лекциях по истории русского законодательства и в отдельных монографиях) истории общества и земли (разных классов населения русских областей и Московского государства — земщин) и отношениям земщины к государству в разные периоды русской исторической жизни и истории земских и государственных учреждений, главным образом вечу и земским соборам. Лешков в своей книге ‘Русский народ и государство’ анализирует также русскую общественность, основанную на началах экономических, главным образом за время ‘Русской Правды’.
Оба названные учение развивали в своих трудах учение К. С. Аксакова, который один из первых славянофилов приложил их воззрения к русской истории, но Беляев и Лешков более реально, практичнее взглянули на явления русской общественности, отрешившись от преувеличенной идеализации Аксаковым древнего, допетровского нашего общественного быта.
До 1880 года Ключевский был известен только специалистам по русской истории и студентам и ученым Московской духовной академии, где он занимал кафедру русской истории. В этот начальный период своей учено-литературной деятельности В. О. Ключевский написал и напечатал немало. Начиная с его студенческой работы ‘Сказания иностранцев о Московском государстве’, впервые появившейся в ‘Московских университетских известиях’ 1866-1867 годов, мы имеем за этот период его учено-литературной деятельности семнадцать работ, в которых уже намечаются главнейшие темы последующих его изучений в области русской истории. Характерной чертой в большинстве этих первоначальных работ Ключевского должен быть отмечен тот интерес, который молодой ученый выражает к хозяйственно-экономической деятельности русских монастырей, к имущественному и правовому положению русской церковной иерархии и к житиям русских святых как одному из источников по истории славяно-русской колонизации, которая является весьма существенным экономическим фактором в исторической жизни русского народа. Экономическое и правовое положение русских монастырей, главным образом северных и северо-восточных, и русской церковной иерархии служит ему исходным пунктом для изучения других общественных классов русского народа. Он начинает это изучение с класса боярского как наиболее влиятельного, после церкви, общественного класса в Древней Руси.
Вслед за упомянутым выше студенческим сочинением Ключевский изучает хозяйственную деятельность Соловецкого монастыря в Беломорском крае (напечатано в ‘Московских университетских известиях’ 1867 г.), для чего он приезжает в Казань работать в соловецкой библиотеке, находящейся с 1854 года в Казанской духовной академии и столь богатой житиями русских северных святых {См. Список ученых трудов В.О. Ключевского в ‘Сборнике статей’, ему посвященных. М., 1909, стр. I-VII, No No 1-17.}, а в 1871 году выходит в свет основной труд Ключевского за этот первоначальный период ученой его деятельности, его магистерская диссертация ‘Древнерусские жития святых как исторический источник’. Эта монография служит, прежде всего, наглядным доказательством, как Ключевский предварительно внимательно изучал для своих ученых работ исторические источники. В последующих своих трудах он пускал в печать лишь выводы из этих предварительных изучений. С другой стороны, эта же монография приводит к заключению, что Ключевский не был чужд историко-литературным и историографическим запросам.
В предисловии к этому труду автор заявляет, что он обратился к древнерусским житиям как самому обильному и свежему источнику для изучения одного факта древней русской истории: участию монастырей в колонизации северо-восточной Руси. Таким образом, то действительно своеобразное и присущее только русской истории явление — колонизация славяно-руссами всей северо-восточной европейской равнины, а в особенности ее северо-востока, явление, которое по справедливости положил Василий Осипович впоследствии в основу своих университетских чтений, занимало его издавна и создалось непосредственно под влиянием Соловьева. Но помимо этого влияния в книге Ключевского о житиях русских святых легко подметить влияние и других профессоров Московского университета, слушателем которых он был и которые упомянуты мною выше. С. В. Ешевский читал в Московском университете за время студенчества Ключевского всеобщую историю, но до профессорства в Москве, а именно в 1856-1858 годах, он занимал в Казанском университете кафедру русской истории и впервые обратил внимание на жития северно-русских святых подвижников, хранящиеся в соловецкой библиотеке как на богатый источник для истории колонизации северо-восточной России. На них указал Ешевский даровитому казанскому историку А. П. Щапову, только что окончившему курс в Казанской духовной академии и бывшему в то время скромным бакалавром русской истории в этой академии. Ешевский, по всей вероятности, и направил Ключевского в Казань.
Вторым ученым, очевидно, побудившим Ключевского заняться изучением житий русских святых, был Ф. И. Буслаев, столь много сделавший для выяснения этого любопытного и важного памятника древней русской письменности как источника для бытовой и культурной истории Древней Руси. Буслаев по справедливости может быть почтен талантливым комментатором житий, напечатанных под редакцией Щапова в периодическом органе Казанской духовной академии ‘Православный собеседник’ (1858-1859 гг.), двух Авраамиев: смоленского и ростовского, Антония Римлянина (новгородского) и Леонтия и Исайи ростовских.
Третьим ученым, повлиявшим на работу Ключевского, был не менее Ф. И. Буслаева известный исследователь истории русской литературы Н. С. Тихонравов, также очень много сделавший по изучению русских житий святых.
Рукописями житий русских святых, принадлежавшими Буслаеву и Тихонравову, в обилии пользовался для своего труда В. О. Ключевский, о чем он и заявляет печатно в предисловии к своей книге.
В. О. Ключевский, при изучении громадной массы рукописных житий русских святых, пришел к следующим выводам о значении их в качестве исторического источника: во-первых, этот источник представился ему далеко не столь свежим и обильным, как об нем думали в то время, во-вторых, по его справедливому мнению, жития русских святых, не отличаясь богатым историческим содержанием, не дают возможности воспользоваться ими без особого предварительного изучения их в полном объеме. Эту-то последнюю работу и исполнил Ключевский, ограничившись, впрочем, житиями северо-восточной Руси и не коснувшись южных.
Книга Ключевского о житиях русских святых представляет собою в высшей степени интересное, вполне научное историко-критическое обозрение житий более ста шестидесяти святых, составленных начиная с XIII века по XVIII век включительно, и не одних только основателей монастырей и духовных иерархов и иноков, но и многих князей и лиц других общественных классов. Таким образом, сущность содержания книги охватывает собою поле более широкое, чем предполагал почтенный автор при начале своих занятий на эту тему. Книга Ключевского доказывает прежде всего глубину историко-критического анализа автора и громадную предварительную подготовку его не только в избранной им теме, но и вообще в древнерусской письменности и литературе. Расчленение житий на их составные части, их историко-литературные наслоения, многочисленные их редакции, или ‘изводы’, точное разграничение в житиях данных исторических от легендарных, определение значения самых известных русских агиографов — митрополита Киприана, Епифания, Пахомия Логофета и их русских подражателей, затем московского митрополита Макария (XVI в.) и позднейших составителей Четий-Миней и отдельных житий — вот те несомненные ученые достоинства, которые ставят книгу Ключевского по отношению к житиям русских святых в уровень с почтенными историко-критическими исследованиями русских ученых XIX века о русских летописях, труд его доселе должен составлять настольную справочную книгу для каждого специалиста по изучению житий русских святых. Нельзя только согласиться с Ключевским об относительной бедности житий русских святых как исторического источника.
С исхода декабря 1879 года открывается второй период учено-литературной и преподавательской деятельности В. О. Ключевского. 4-го октября 1879 года скончался С. М. Соловьев, а 5-го декабря этого года его кафедру в Московском университете занял Ключевский. В этот-то период и создается его известность как среди учащейся университетской молодежи, так и в широких слоях русской публики. Известность эта начинается вторым крупным ученым трудом Ключевского: ‘Боярской думой древней Руси’. Этот труд первоначально появляется в ‘Русской мысли’ 1880-1881 годов, а затем в 1881 году в виде отдельного оттиска из этого журнала. Но Ключевский, очевидно, недоволен этой первоначальной редакцией своего труда и в 1882 году печатает переработанный его текст, который и защищает с большим успехом в Московском университете на степень доктора русской истории. Начиная этим годом, в течение семнадцати лет (до 1900 г. включительно) вышло в свет четыре издания ‘Боярской думы’. Уже одно это обстоятельство, помимо действительно научной ценности ‘Боярской думы’, заставляет внимательно отнестись к этой монографии. Оно, несомненно, доказывает, что эта книга возбудила большой интерес среди читателей. Но еще более значения приобретают эти многочисленные издания, если мы, путем их сличения, увидим, как Ключевский неустанно трудился в течение долгих лет над переработкой своей книги, которую он в ‘первоначальном’ издании скромно называет ‘опытом истории правительственного учреждения в связи с историей общества’.
‘Первоначальное’ издание, начинаясь с обзора боярской думы в X веке на юге Руси, заканчивается общей характеристикой московской боярской думы в исходе XVII века и заключает в себе двадцать одну главу, издание 1882 года доводит обзор думы до времени Петра Великого, когда боярская дума должна была уступить место созданному им сенату, и состоит уже из двадцати шести глав, причем самое распределение их гораздо систематичнее, а обработка полнее и глубже: в этом издании югу России отведено сравнительно менее места, а Московская Русь — расширена. Но еще более успеха в разработке материала представляет издание 1902 года. Число глав в нем то же, что в издании 1882 года, но многое, в особенности относительно Галицко-Волынского княжества и Новгорода, переработано на основании обнародованных в восьмидесятых и девятидесятых годах источников и исследований. В. О. Ключевский считает сам свой труд лишь ‘опытом’, а не окончательным решением вопроса о столь сложном общественном элементе, каковым является в Древней Руси боярство и его ‘дума’ с русским князем и затем ‘царем московским и всея Руси’. В издании 1902 года В. О. Ключевский еще сдержаннее, так сказать, скромнее, отзывается о своем труде: ‘В среде учреждения,— говорит он в начале введения,— история которого послужила предметом предлагаемого опыта, изучающий встречает много неясного, много неразрешимых пока вопросов, но и в том, что доступно изучению, в чем можно отдать полный исторический отчет, остается много любопытного, возбуждающего живейший научный интерес. Этим, с одной стороны, объясняются недостатки предлагаемого исследования, с другой — оправдывается решимость автора предпринять его, невзирая на встречаемые исследователем затруднения’. На ‘Боярской думе’, как в постановке вопроса, так и в его разработке, всего более отразилось влияние ученых школы родового быта и славянофила И. Д. Беляева.
В введении к изданию ‘Русской мысли’ В. О. Ключевский заявляет, что историки русского права, главным образом государственного, изучали очень основательно историю наших древних учреждений, в особенности административные учреждения Московского государства, но вследствие такого изучения получилось не полное освещение картины древнерусского управления, только со стороны технической. ‘Механизм правительственных учреждений, вместе с главным управителем машины,— продолжает далее Ключевский,— были любимыми темами изысканий в области нашей политической истории: понятия и нравы, характер, домашняя обстановка и далее генеалогия этого управителя подвергались тщательному разбору, машина, которой он правил, описывалась и в вертикальном, и в горизонтальном разрезе, изображались и ее действия, особенно неправильные, причем административные недостатки и злоупотребления XVI и XVII веков особенно поражали наших исследователей…’ (стр. 2).
В таком техническом, так сказать, направлении изучений историков русского права Ключевский видит важные научные неудобства, потому что не затрагивается тот социальный, т. е. общественный материал, те общественные классы, из которых создавались, или, правильнее, которые создавали учреждения, потому что, говорит он, ‘в истории политических учреждений строительный материал часто важнее самого строя’. В числе наименее обследованных учреждений Древней Руси Ключевский считает боярскую думу.
Изложенные заявления В. О. Ключевского не совсем точны. Из приведенных выше замечаний можно усмотреть, что предшественники Василия Осиповича — ученые школы родового быта, а также и славянофилы — обращали большое внимание на материал, т. е. общественные классы, из которых образовывались древнерусские учреждения. Семейно-родовой быт Кавелина и Соловьева уже носит в себе зачатки изучения этого общественного материала. Вотчинная теория первого как переход от семейно-родового быта к государственному, теория, в особенности развитая Чичериным, и ‘родовые междукняжеские отношения’ Соловьева — разве это не ученая постановка изучения общественных классов? Разве князья в Древней Руси, как на юге и юго-западе, так и на севере и северо-востоке, не составляли особого общественного класса? А представители славянофильского учения, в особенности Беляев, как замечено было выше, обращали большое внимание на общественный материал, из которого созидались государственные учреждения на Руси. Что касается специально боярской думы, то заметим, что незадолго до В. О. Ключевского изучением этого учреждения был занят в то время молодой профессор истории русского права в Казанском университете Н. П. Загоскин, издавший в Казани в 1879 году свою книгу о боярской думе. Очень может быть, что Ключевскому, когда он писал введение к своей монографии в 1880 году, не была известна эта специальная монография провинциального ученого.
‘Боярская дума древней Руси’ является широкою кистью написанной картиной из истории боярства, главным образом северо-восточной Московской Руси, касаясь остальных древнерусских областей далеко не столь подробно. Южная Русь, в особенности Киев — служат как бы введением в историю боярства Московской Руси. Боярские классы Новгорода и Пскова, а также и княжеств Ростовского, Тверского и Рязанского обследованы не вполне. Все значение боярского класса, всю его многовековую эволюцию, с X по XII век включительно, Ключевский обосновывает экономическими началами: на юге, в Новгороде и Пскове — торговыми, а в северо-восточной Руси, в верхнем Поволжье и затем во всем Московском государстве — хозяйственно-землевладельческими. Остановимся подробнее на ученых аргументациях В. О. Ключевского. Юг России, среднее Поднепровье с его притоками, издавна заселился — колонизировался славянами, двинувшимися туда с Карпатской горной возвышенности, эта колонизация произвела весьма важный экономический переворот в жизни русского юга, вызвав в пришлом славянском населении оживленную хозяйственную деятельность, и затем изменила направление этой деятельности, указав ей новые пути и промыслы — торговлю. Развитая богато внешняя торговля южной Руси еще задолго до X века повела к образованию там крупных торгово-промышленных центров-городов, которые, при необходимости постоянной защиты от набега тюркских племен, естественно делались военными, защитными пунктами, поэтому южный князь являлся, прежде всего, военным сторожем и должен был ‘думать думу’ с градскими старцами, представителями городского торгово-военного населения, рядом с ними он постоянно совещался с своими дружинниками-воинами (старшая дружина — бояре). Градские старцы сначала сливались с дружиной, а затем дружина пересилила их.
На северо-востоке, в плоскогорье истоков Днепра, Западной Двины, Волги и южных притоков озера Ильменя, мы встречаем иную картину. Там отхлынувшее с юга славянское население, начиная с XIII века, вынуждено было заняться земледелием, вследствие чего вся славяно-русская колонизация этой местности и дальнейшее ее распространение на восток приняли характер земледельческий. Южный князь — военный сторож и подвижной вотчич всей земли русской — становится на севере (правильнее на северо-востоке) сельским хозяином, вотчинником своего удела. Здесь село, деревня преобладают над городом. Вместе с князем преобразуется в этом же направлении и его дружина, его боярство, а следовательно, и его управление, которое составляет довольно точную копию устройства древнерусской боярской вотчины. Во главе этого управления становится боярская дума, являющаяся при северо-восточном князе удельного времени советом главных дворцовых приказчиков по особо важным делам, а затем в XV веке преобразуется в дворцовый совет по недворцовым делам.
Такова в общих чертах схема первых семи глав ‘Боярской думы’ по изданию 1882 года. VIII глава посвящена общественному строю Новгорода и Пскова, причем высказывается попытка представить новгородский совет господ также боярской думой, но не при князе, а при вече.
Все дальнейшие главы книги (IX-XXVI), т.е. восемнадцать глав, посвящены изложению распорядка московской боярской думы за XVI и XVII века, ее правительственных и политических функций за это время и изменений в составе боярского класса за эти два столетия. В таком отношении к Московскому государству опять-таки нельзя не видеть продолжателя воззрений С. М. Соловьева. Ключевский внимательно следит за этими изменениями, останавливаясь главным образом на различии боярства XVI века от боярства XVII века. Первое характеризуется наплывом, начиная с XV века, в немногочисленное ‘изстаринное’ московское удельное боярство удельных князей северо-восточной и Западной Руси — Рюриковичей и Гедиминовичей, ‘княжья’, по выражению современников. Это ‘княжье’ внесло в Московское государство свои удельные притязания и проявило стремление на участие в правлении Московским государством, которые выразились в боярской публицистической литературе XVI века, но это участие основывалось не на каком-нибудь писаном акте, а на обычае, на традиции (отсюда местничество). Боярство начала XVII века при прекращении на московском царском престоле династии Ивана Калиты, заявляет политические стремления, основанные на договоре боярской думы с государем. Эти стремления были результатом борьбы Иоанна Грозного с боярством, опричнины и влияния на бояр соседнего польского государства (эмиграция бояр в Польшу при Грозном). Боярство XVII века при новой династии Романовых отличается уже иным составом. После преследования и казней Иоанна IV, эмиграции бояр в его царствование и событий Смутного времени, ряды прежнего боярства поредели, стало образовываться новое боярство, выслуженное, жалованное. Оно уже не имеет такой силы и значения, какое имело московское боярство XVI века, и его место заступает московское дворянство. Ключевский, указав на такие изменения в составе московского боярства, излагает те влияния, какие имели эти изменения на характер правительственного значения думы, которая все более и более слабеет к исходу XVII века. Анализируя все эти изменения, Ключевский касается весьма существенных вопросов из классовой истории московского боярства. Не все из этих вопросов он разрешает, некоторые намечает только, но и в такой постановке их — большая с его стороны заслуга. Какие же эти вопросы?
1) Аристократический состав боярства и боярской думы в XVI веке вследствие наплыва в московское боярство удельного ‘княжья’ — и вследствие этого кажущееся общественное противоречие в управлении Московским государством: необходимость сильного своей властью московского государя управлять посредством аристократической администрации. Ключевский обращает внимание на коренное различие между аристократией московско-боярской и западноевропейской. На Западе — аристократию составили покорители, в Московском государстве — покоренные — удельные князья, сошедшиеся в Москву на службу, по лишении их политических прав.
2) Определение первоначального термина самодержец, в смысле не абсолютного самовластца-государя, а в смысле главы государства независимого ни от какого другого ‘потентата’. Боярский аристократизм не противоречил московскому самодержавию, напротив, оно опиралось на него.
3) Московское боярство XVI веке не проводило в XVI веке никакого плана государственного устройства, достаточно обеспеченного, в смысле своих притязаний, что зависело, главным образом, от состояния народного хозяйства за это время. Хозяйство же это определялось непрочностью землевладения в верхневолжской Руси. Земледельцы-крестьяне, густо засевшие в территории до Оки, не находили себе уже достаточно удобной для пашни земли и должны были искать таковой в восточной окраине Московского государства, в среднем и нижнем Поволжье, во вновь приобретенных Москвою восточных татарских царствах и лежащих на юг от Москвы степях, вследствие этого земледельческое население переходило и бежало из верхнего Поволжья, и боярские вотчины верхнего Поволжья оскудевали вследствие недостатка рабочих рук.
4) Боярская дума (не в одной Московской, а во всей Древней Руси) являлась показателем общественных классов, руководивших в данное время народным трудом.
5) Боярство в отношении землевладения имело лишь одного соперника — в лице монастырей и архиерейских кафедр.
В моих заметках я желал указать на влияние русских общественных течений исхода пятидесятых годов и начала шестидесятых годов, а также и ученых воззрений в русской исторической науке тех же лет на начальные работы В. О. Ключевского.
На этих работах особенно сильно отразились ученые воззрения профессоров Московского университета факультетов историко-филологического и юридического шестидесятых годов. Их воззрения явились для Ключевского прежде всего точкой отправления при его собственных ученых обоснованиях, точно так же как точками отправления для ученых школы родового быта, в свою очередь, послужили воззрения Эверса, а для И. Д. Беляева — славянофильская схема К. С. Аксакова.
Таким образом, устанавливается преемство научных теорий и проблем в русской исторической науке от ученых воззрений двадцатых и тридцатых годов XIX века до исхода этого столетия. Но наука продолжает развиваться далее, и общественно-экономические обоснования Ключевского, несомненно, поведут и даже уже повели ученых русских историков к новым обоснованиям и иным обобщениям.
Печатается по: Исторический вестник. 1911. No 10. С. 236-251.
Корсаков Дмитрий Александрович (1843-1919) — русский историк, профессор Казанского университета (с 1881 г.), декан историко-филологического факультета Казанского университета (1900-1905), член-корреспондент Академии наук (1905). Племянник К. Д. Кавелина.
1 Щербатов Михаил Михаилович (1733-1790) — князь, русский историк и публицист. Член Комиссии по составлению нового Уложения, президент Камер-коллегии и сенатор. Автор ‘Истории Российской от древнейших времен’.
2 Д. А. Корсаков имеет в виду следующие журналы: ‘Русский вестник’, издававшийся М.Н. Катковым и П.М. Леонтьевым в Москве (1856-1887) и Петербурге (1887-1906), ‘Современник’ (1847-1866), руководителем которого с 1853 г. стали Н.А. Некрасов и Н.Г. Чернышевский, а с 1856 г. Н. А. Добролюбов, ‘Отечественные записки’, издававшийся в Петербурге А. А. Краевским с 1839 по 1868 г., а затем переданным им Н.А. Некрасову, ‘Атеней’, издававшийся в Москве Е. Коршем с 1858 по 1859 г., ‘Русская беседа’, издававшийся в Москве с 1858 по 1860 г. А. И. Кошелевым и редактировавшийся в разное время Т. И. Филипповым, П. И. Бартеневым, М. А. Максимовичем и И.С. Аксаковым, ‘Сельское благоустройство’, издававшийся в 1858-1859 гг. А. И. Кошелевым, ‘Колокол’, издававшийся в 1858-862 гг. в Лондоне А. И. Герценом и Н. П. Огаревым.
3 Ешевский Степан Васильевич (1829-1865) — русский историк, профессор кафедры русской истории Казанского университета (1855-1857) и кафедры всеобщей истории Московского университетов (1858-1865).
4 Тихонравов Николай Савич (1832-1893) — русский филолог, археограф, историк русской литературы, профессор Московского университета (1859-1889), академик (1890).
5 Бодянский Осип Максимович (1808-1877) — филолог-славист, историк, археограф, поэт и переводчик. Профессор Московского университета (1842-1868) с перерывом в 1849 г., член-корреспондент Академии наук (1854).
6 Пешков Василий Николаевич (1810-1881) — русский историк права славянофильского направления. Профессор кафедры международного, а затем полицейского права Московского университета. Первый председатель Юридического общества, редактор ‘Юридического вестника’ и ‘Юридической газеты’.
7 Эверс Иоганн Филипп Густав фон (178-1830) — российский историк немецкого происхождения, профессор Дерптского университета (с 1810 г.), ректор Дерптского университета (с 1818 г.), почетный член Петербургской академии наук (1826). На становление государственной школы повлияла его работа ‘Das lteste Recht der Russen in seiner geschichtlichen Entwicklung’ (1826), вышедшая в русском переводе в Петербурге в 1835 г. под заглавием ‘Древнейшее русское право в историческом его раскрытии’.
8 Калачов Николай Васильевич (1819-1885) — русский историк и правовед, археограф и архивист, профессор кафедры истории русского законодательства Московского университета (1848-1852), директор Московского архива министерства юстиции (1865-1885).
9 Дмитриев Федор Михайлович (1829-1894) — историк и правовед, общественный деятель, профессор кафедры иностранных законодательств Московского университета (1859-1868), попечитель Петербургского учебного округа (1882-1886), сенатор.
10 Павлов Платон Васильевич (1823-1895) — русский историк, профессор университета Св. Владимира в Киеве (1847-1859, 1875-1885), профессор Петербургского университете (1861-1862), преподаватель Константиновского военного училища.