По поводу безпорядковъ въ Петербургскомъ Университет.
По поводу безпорядковъ въ Петербургскомъ Университет.
‘Русь’, 20 февраля 1881 г.
По поводу беспорядков в Петербургском Университете, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1881
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Руси’ и другихъ изданій, и нкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Безпорядки на акт 8 февраля въ Петербургскомъ Университет, нахальныя дянія студентовъ Когана Бериштейна и Подбльскаго, прокламація какого-то студенческаго централистическаго кружка,— все это опять обратило тревожное вниманіе публики на студентовъ, подняло снова вопросы объ организаціи, о правилахъ, корпораціяхъ, и т. д. Университетскій судъ усплъ доказать, что громадное большинство студентовъ не принимало никакого участія въ этомъ глупомъ и грубомъ скандал, оно даже искренно порицаетъ виновниковъ оскорбленія, нанесеннаго и г. управляющему Министерствомъ народнаго просвщенія и всему университетскому синклиту. Еще бы нтъ! Не высокаго бы мннія пришлось намъ быть объ уровн умственнаго и нравственнаго развитія студентовъ, еслибъ подобныя дйствія ихъ товарищей не вызвали дружнаго осужденія! Мы даже ожидали чего-нибудь поживе порицанія занесеннаго въ протоколъ факультетской сходки,— и нашли бы боле чмъ естественнымъ даже внезапный взрывъ молодаго честнаго негодованія на людей, не только нагло позорящихъ, но и компрометтирующихъ званіе студента въ глазахъ публики и народа. Да, наконецъ, оно обидно и для достоинства студенческаго: ужь очень все это грубо и, что не мене стыдно, не умно… Насъ, впрочемъ, интересуетъ совсмъ другой, боле общій вопросъ, на который пора бы ужь обратить серьезное вниманіе. Недостаточно произвести слдствіе съ тмъ, чтобъ вывести заключеніе: ‘виновными въ безпорядкахъ и въ оскорбленіяхъ должны бытъ признаны такіе-то’. Нужно бы заняться спеціальнымъ, историческимъ или біографическимъ, а также психологическимъ изслдованіемъ: какимъ образомъ, вслдствіе какого сцпленія взаимодйствующихъ причинъ могли эти виновные молодые люди дойти до содянія такихъ проступковъ или преступленій? Какимъ образомъ Пакій Подбльскій, уроженецъ Оренбургской глуши, сынъ священника-семьянина, отлично учившійся въ классической гимназіи въ отдаленнйшемъ изъ городовъ Европейской Россіи, въ Троицк, награжденный золотою медалью, поэтому — надобно полагать — молодой человкъ не лишенный дарованій, не избалованный, пріученный къ труду и къ школьной дисциплин,— какимъ образомъ этотъ несчастный юноша подвергся такому странному умоизступленію? Въ оскорбленіи дйствіемъ обвиняется именно онъ. Неужели ни воспитаніе домашнее, ни воспитаніе гимназическое не снабдили его достаточнымъ нравственнымъ и мыслительнымъ критеріумомъ для того, чтобы уразумть фальшь и вздорность направленія и прокламацій того центральнаго или централистическаго кружка, къ которому онъ присталъ?… Личныя ли, случайныя, ни отъ кого не зависящія обстоятельства тому причиной, или же обстоятельства общаго характера, пребывающія еще и теперь, продолжающія и по сей часъ оказывать свое пагубное вліяніе на юношей? Исторія послднихъ лтъ нашей общественной жизни свидтельствуетъ, что молодые преступники, обличенные политическими процессами, большею частью почти не виноваты индивидуально, а являются лишь жертвами нравственной эпидеміи: ихъ личная вина разв въ предрасположеніи ихъ духовнаго организма къ воспріятію эаразы… Необходимо было бы войти въ сношеніе съ отцомъ Подбльскаго, дознать отъ него или отъ товарищей, гд, когда совершился съ молодымъ Подбльскимъ переворотъ въ мысляхъ и въ нравственныхъ убжденіяхъ (вроятно иныя мысли и убжденія были ему внушены семьею)? подъ чьимъ вліяніемъ, что именно заставило его, бдняка, — отъ котораго семья ожидала, конечно, со временемъ себ подспорья,— нанести такой тяжкій ударъ старику-отцу, погубить и самого себя, и изъ-за чего? Мы понимаемъ возможность безразсудныхъ, превратныхъ, даже преступныхъ, но все же благородныхъ по своей идеальной, хотя бы вздорной цли, все же возвышенныхъ по сущности порывовъ. Понимаемъ увлеченіе, заблужденіе великодушной мысли и чувства. Но ничего подобнаго здсь не видно.
А одинъ ли Подбльскій въ такомъ положеніи? Ихъ можетъ-быть десятки, сотни въ настоящую же минуту, во всхъ русскихъ университетахъ. Кто же протянетъ имъ вовремя руку помощи, чтобъ спасти, удержать ихъ на краю бездны?
Нужно слышать жалобы отцовъ, нужно читать ихъ письма изъ провинцій, какъ это нердко приходится намъ, для того, чтобы вполн понять истинно-трагичёское положеніе родителей, вынужденныхъ разлучиться съ дтьми ради гимназическаго или инаго общественнаго воспитанія въ отдаленномъ город, куда сами родители переселиться не могутъ. ‘Что станется съ моими добрыми сыновьями черезъ нсколько лтъ’? писалъ намъ одинъ почтенный обыватель заволжской глуши: ‘можетъ быть сами застрлятся, или застрлятъ кого-нибудь?… Кто сохранитъ въ нихъ уваженіе къ высшему нравственному началу, соблюдетъ ихъ для службы отечеству? Кто оградитъ ихъ отъ вредныхъ вліяній, везд, всюду подстерегающихъ теперь молодость? Вдь, ей Богу, это не пустыя, праздныя жалобы: когда видишь столько семействъ, пораженныхъ горемъ, оплакивающихъ безвременно погибшихъ дтей (не только сыновей, но и дочерей), невольно душа отца трепещетъ отъ страха’… Что отвчать на такое письмо? У кого же и въ самомъ дл достанетъ духу лицемрить, хватитъ безстыдства утверждать, что дло воспитанія въ нашихъ общественныхъ учебныхъ учрежденіяхъ обстоитъ вполн благонадежно, или что нравственный авторитетъ преподавателей и профессоровъ такъ силенъ, такъ плодотворенъ, что въ состояніи преодолть и всегда преодолетъ — и ‘вяніе времени’, и злокозненное дйствіе какихъ-либо пропагандистовъ разрушительныхъ ученій? Вдь кром воспитателей, наставниковъ, профессоровъ, и наконецъ печати — некому и ‘преодолвать’, некому и вести борьбу съ этими ученіями! Такая борьба не по силамъ никакой полиціи или администраціи. Ведутъ ли эту борьбу наставники и преподаватели, даже пренебрегая рискомъ прослыть недостаточно либеральными, высоко ли держатъ знамя нравственныхъ началъ — это мы оставляемъ на ихъ совсти. Что же касается печати, то, за исключеніемъ очень не многихъ ея органовъ, такъ ли отнеслись прочіе ея органы къ равнымъ бывшимъ въ послдніе годы студенческимъ исторіямъ, какъ отнесся, напримръ, Достоевскій въ письм къ московскимъ студентамъ, напечатанномъ въ 14 No ‘Руси’?.. Это единственно правильное и честное отношеніе.
Русская молодежь всегда либеральна и демократична по своимъ чувствамъ. И это въ ней прекрасно, пока это не доктринерство, а просто великодушный инстинктъ молодаго сердца, отвращающійся отъ всякаго рабства, насилія и несправедливости преимуществъ: въ этомъ смысл онъ заслуживаетъ полнаго сочувствія. Но какъ скоро это естественное влеченіе молодой души принимаетъ форму ходячей западно-либеральной доктрины, оно становится ложью. Вотъ чего русскіе молодые люди не разумютъ и что должны бы уразумть: всякій западно-европейскій либерализмъ на русской почв есть прямая противоположность иде свободы: онъ скрываетъ въ себ сознательное или безсознательное презрніе къ правамъ русской народной самобытности и своеобразности, онъ есть отрицаніе народнаго міросозерзаніи, народной исторіи, всякое посягательство навязать народу благодяніе въ европейско-либеральномъ вкус есть деспотическое посягательство на его свободу. А идеалъ свободы у Русскаго народа,— не столько политической, сколько соціальной и еще врне земской,— несравненно шире всякаго западнаго политическаго и инаго либерализма, хотя и немыслимъ безъ верховной единоличной власти.— Западный демократизмъ на русской почв и по отношенію къ нашему народу тождественъ съ понятіемъ объ аристократизм, ибо исповдуетъ не мысль, не убжденія и вру Русскаго народа, которыя свысока презираетъ, а какую-то доктрину о народ вообще,— чуждъ народу нравами, понятіями, духомъ и въ то же время стремится къ командованію надъ нимъ. Народъ для него не живой самостоятельный организмъ, а страдательный матеріалъ и орудіе для осуществленія доктрины. Если молодые русскіе люди хотятъ служить своему народу (ибо нтъ другой конкретной формы и для служенія человчеству), если одушевлены заботой объ его благ, такъ прежде всего, прежде всякаго попеченія объ его экономическихъ интересахъ (требующихъ къ тому же всесторонняго изученія), они должны понять, признать и уважить, полюбить въ немъ его духовную личность, почтить его преданія, его обычаи, его святыню, его идеалы,— отказаться напередъ отъ всякой мысли его учить, а стараться изучить его самого и у него поучиться. Первое и искреннее желаніе ихъ должно быть: не рознить съ народомъ, быть съ нимъ за одно мыслью и душой, и заслужить его доброе о себ мнніе. Заслужить же такое мнніе невозможно, возбуждая въ обществ и печати безпрестанные толки по поводу равныхъ студенческихъ исторій, которыя, какъ и. въ послднемъ случа, никогда не чужды скверной примси западно-революціонной, соціалистической или демократической, пропаганды и агитація. Справедливо увщаетъ молодыхъ людей Достоевскій: не слушать тхъ, кто, ратуя будто бы въ ихъ пользу, учитъ ихъ вмст съ тмъ пренебрегать народомъ, обвивать его чернью. Такое обозваніе, такое пренебреженіе — пріемъ именно западныхъ демократовъ, всегда презирающихъ свой простой народъ и тираннически налагающихъ на него ярмо своей доктрины, какъ это мы видимъ во Франціи. Никакія корпораціи и прочія студенческія привилегіи не приведутъ ни къ чему, если студенты сами не проникнутся уваженіемъ и любовью къ своему народу, не почтутъ вмст съ нимъ того, что онъ чтитъ, и не поймутъ въ то же время, что главная задача ихъ пребыванія въ университет — это ученіе и ученіе,— это приготовленіе въ себ будущихъ дятелей, достойныхъ Русской земли и такъ нужныхъ, такъ нужныхъ ей!..