Н. А. Лейкинъ.
НА ЛОН ПРИРОДЫ
ЮМОРИСТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ
ПОДГОРОДНОЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ДАЧНОЙ ЖИЗНИ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія Р. Голике, Троицкая улица, д. No. 18.
1893.
ПИТЕРСКІЙ ГОСТЬ.
I.
II.
III.
IV.
Питерский гость, Лейкин Николай Александрович, Год: 1893
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Село Подлсное въ большомъ переполох. Къ крестьянину Ивану Захарову пріхалъ въ гости изъ Петербурга его двоюродный братъ купецъ Харлюзинъ, когда-то тоже крестьянинъ села Подлснаго, но лтъ двадцать пять уже не бывавшій въ немъ. Харлюзинъ привезъ и жену свою, дабы показать ей то мсто, гд онъ родился и провелъ свое дтство. Харлюзинъ пріхалъ только вчера вечеромъ и произвелъ такой переполохъ среди крестьянъ, что большинство изъ нихъ наутро и на работы не пошло. Вотъ стоятъ они около избы Ивана Захарова и ждутъ, чтобы увидть Харлюзина и его жену, но гости еще не просыпались. Въ толп мужики и бабы. Есть древнія старухи.
Все это считаетъ себя родственниками Харлюзину и пришло съ надеждой на срывку подарка или по крайней мр угощенія. Нкоторые то и дло забгаютъ на дворъ, возвращаются и сообщаютъ:
— Спитъ еще. Не вставалъ. Вишь, какой! По-питерски…
— Да вдь богатйшіе-то купцы все такъ. Люди къ обдни — а они только еще глаза протираютъ. Бывалъ я въ Питер-то… знаю… поясняетъ кудластый мужикъ въ разорванномъ картуз.
— А очень разв богатъ? задаетъ вопросъ босоногая баба въ ситцевомъ платк.
— Страсть. Одинъ домъ тысячевъ тридцать стоитъ. Каменный. Самиха у него и по буднямъ кром какъ въ матерчатыхъ платьяхъ не щеголяетъ. Вотъ ты и смотри на него… А когда-то вотъ тутъ, у насъ, въ деревн родился, босоногій по лужамъ прыгалъ да баловался. За волосья я его таскивалъ. Сколько разъ таскивалъ. Родня вдь тоже… Надо было поучить.
— Съ которой стороны онъ теб родня-то?
— А въ сватовств. Отецъ его въ сватовств намъ приходился, ну и онъ стало-быть…
— Ну, намъ ближе… Намъ какъ возможно… Намъ онъ по Ивану Захарычу ежели, то совсмъ близкая родня, говоритъ баба.— За Иваномъ-то Захаровымъ вдь моя племянница выдана, а Харлюзинъ-то Иванъ Тимофичъ двоюродный братанъ Ивану Захарову.
— Такъ гд жъ тутъ ближе! Это седьмая вода на кисел… возражаетъ плшивый мужикъ безъ шапки.— Вотъ намъ онъ родня, такъ родня.
— А вамъ онъ какъ же?..
— Да мать евонная изъ дома моего дяди взята была — во какая родня. Дядина она дочка, а мн, стало быть, сестра двоюродная.
— Такъ, стало быть, ты ему дядя?
— Дядя и есть. Самый близкій дядя. Когда матка евонная замужъ-то выходила, я какъ помню! Помню чудесно..
Со двора выбгаетъ рябой мужиченко съ клинистой бородкой.
— Всталъ. У рукомойника умывается, сообщаетъ онъ.— Дочка Ивана Захарыча самоваръ около крыльца ставитъ. Сейчасъ будутъ чай пить. Я подошелъ къ нему: ‘съ пріздомъ, говорю, Иванъ Тимофичъ, дай вамъ Богъ въ радости’… Глядитъ и не узналъ. ‘Не узнаешь?’ говорю. ‘Не узнаю’. ‘Въ сватовст, говорю, приходимся. Пантелей Михайловъ я’. ‘Гд, говоритъ, узнать, коли по четырнадцатому году изъ деревни я ухалъ’. Чай будутъ пить на задахъ, на огород, Иванъ Захаровъ и столъ туда понесъ.
— На огород? Такъ надо туда итти.
Вся толпа перекочевываетъ на зады и останавливается у огороднаго плетня. Трое ребятишекъ залзаютъ на дерево.
На огородъ между тмъ вынесли столъ, покрыли его холстиной. Жена и дочь Ивана Захарова разставляли на стол чашки.
— Алена Митревна! Подь-ка сюда. Разскажи, чмъ онъ теб поклонился, манитъ какая-то баба жену Ивана Захарова.
— Посл, Устиновна, посл все покажу. Некогда теперь.
— Ты только крикни мн: шелковымъ товаромъ или такъ чмъ?
— Шелковымъ, шелковымъ.
— А дочк-то твоей?
— Потомъ. Надо еще за молокомъ бжать.
Хозяйка скрывается. Дочь, перегибаясь корпусомъ назадъ, тащитъ на столъ большой кипящій самоваръ. Появляется большая дворовая собака и начинаетъ обнюхивать ножки стола.
— И Шарикъ-то радъ. И ему пожива будетъ. Хлбцемъ купецъ покормитъ, замчаетъ кто-то.
На огород показывается Харлюзинъ. Онъ въ шелковомъ халат на распашку и поглаживаетъ объемистое чрево. Сзади его, переваливаясь съ ноги на ногу, идетъ жена его, полная дама въ ситцевой блуз. Ситецъ не уклоняется отъ наблюденія бабъ.
— А говорили, въ шелкахъ вся! Брислетки на рукахъ! бормочутъ он.— Гд же тутъ шелки-то? Такъ себ ситчикъ простенькій, стиранный.
Мужики снимаютъ шапки и кричатъ изъ-за плетня:
— Здравствуй, Иванъ Тимофичъ! Съ благополучнымъ пріздомъ! Дай Богъ теб въ радости на родин… И хозяюшк твоей почтеніе… И ей дай Богъ… Не знаемъ только, какъ величать-то ее у тебя.
— Здравствуйте, други любезные, здравствуйте… отвчаетъ Харлюзинъ.
— Вспомнилъ ли насъ, батюшка Иванъ Тимофичъ? Мы такъ тебя помнимъ чудесно. Вдь съ родни приходимся.
— Гд же припомнить, господа! Столько уже лтъ…
— У богатыхъ-то всегда память коротка насчетъ бднаго сословія, Иванъ Тимофичъ, замчаетъ лысый мужикъ.— А мы теб родня близкая. Мамашенька твоя покойница, дай Богъ ей царство небесное, какъ разъ мн троюродной теткой приходится.
— Да вдь ужъ здсь по деревн вс родня… что говорить… Вотъ и намъ тоже… Нашъ батюшка покойникъ еще сменами помогалъ твоему батюшк. Дворы-то рядомъ были… заявляетъ баба.— Съ пріздомъ тебя, кормилецъ! Авось, Афимью вспомнишь! Тетка вдь теб. Хоть дальняя, я тетка.
— Ршительно, господа, никого не помню… разводитъ руками Харлюзинъ.— Ну, да вотъ познакомимся. Очень пріятно.
— Хлба-соли къ намъ откушать милости просимъ, Иванъ Тимофичъ. Съ супругой просимъ… кланяется лысый мужикъ.— Ефремъ я… Въ сватовств мы родней-то приходимся. Ужъ не обидь.
— Зайду, зайду. Вотъ только маленько поосмотримся.
— Иванъ Тимофичъ! А меня, стараго пса, помнишь? спрашиваетъ кудластый мужикъ.— Ты и намъ въ сватовств родня. Бывало, я тебя какъ сгребу маленькаго за волосья, а ты меня сейчасъ просить: ‘дяденька, Давыдъ Андреичъ, не таскай меня, я выросту большой, такъ рубаху теб ситцевую подарю, полштофъ выставлю, рублемъ поклонюсь’. Вотъ теперь посмотримъ, гд твоя правда. Помнишь ли Давыдку-то?
— Ршительно не помню.
— Ахъ, ты какой! Грхъ сродственниковъ-то позабывать. Ну, да за это мы съ тебя пять лишнихъ стаканчиковъ…
Харлюзинъ промолчалъ и сталъ отходить отъ плетня. Мужики и бабы въ недоумніи начали перешептываться.
— Носъ задираетъ! Вонъ оно и смотри! донеслось ему въ догонку.— Питерская штучка.
— Иванъ Тимофичъ! Ты ужъ тамъ какъ хочешь, а съ пріздомъ тебя поздравить надо! крикнулъ кудластый мужикъ.— Безъ этого, другъ любезный, нельзя. Мы за этимъ и пришли. Какъ знаешь, а по стаканчику поднеси! Кабакъ теперь открытъ и за четверткой я живо спорхаю.
Харлюзинъ обернулся.
— Не лучше ли, други любезные, это сдлать потомъ? спросилъ онъ.— Натощакъ-то какъ будто бы оно и не ловко.
— Зачмъ неловко? Натощакъ-то только и пить вино. Съ тощаку-то оно лучше забираетъ. Нтъ, ужъ ты, другъ, не отвиливай. Потомъ-то мы особь статья выпьемъ, а теперь безпремнно надо тебя по стаканчику съ пріздомъ поздравить. Не скупись, пошли.
Харлюзинъ ползъ въ карманъ и досталъ дв рублевыя бумажки. Кудластый побжалъ за виномъ. Бабы и мужики между тмъ залзли уже за плетень. Бабы щупали платокъ и ситецъ на плать жены Харлюзина, стараясь испробовать достоинство матерій, мужики осматривали самого Харлюзина и выпрашивали у него папиросы. Лысый мужикъ чесалъ затылокъ и говорилъ:
— А вдь мы думали, что ты вспомнишь насъ, сродственничковъ-то, и подарочкомъ намъ поклонишься. Въ кои-то вки разъ пріхалъ, да и то…
— А ты вотъ погоди… Дай мн разобраться, дай легкую передышку сдлать, смущенно говорилъ Харлюзинъ.— Разберемся мы, оглядимся, потолкуемъ съ Иваномъ Захаровымъ, кто намъ сродственникъ, кто нтъ, да тогда ужъ и приступимъ. Ты погоди.
— Да неужто мы тебя, Иванъ Тимофичъ, обманывать будемъ? Господи Іисусе! Видишь бабку Прасковью… Кланяйся, бабка… Вотъ эта бабка тебя на рукахъ нянчила, право слово, нянчила. Я тебя за виски, бывало, таскалъ. Сейчасъ околть, таскалъ, когда, бывало, ты забалуешься. Когда тебя и въ Питеръ-то въ торговую науку отправляли, такъ я и то тутъ былъ. Василій Жидковъ тебя возилъ. Померши онъ теперь.
— Ладно, ладно… Вотъ переговоримъ съ Иваномъ Захаровымъ, такъ, можетъ быть, и вспомнимъ.
— Да ты, Иванъ Тимофичъ, вотъ что… Четверть эту самую мы сейчасъ выпьемъ, а потомъ ты дай намъ на всхъ трешницу — вотъ съ насъ и довольно будетъ.
— Потомъ, потомъ… Дай только разобраться-то мн.
— Ситчику бы, матушка, намъ… приставали бабы къ жен Харлюзина.
Появился Иванъ Захаровъ. Въ рукахъ онъ несъ тарелку со свжимъ сотовымъ медомъ.
— Братецъ… Вотъ я медку наломалъ… Съ медкомъ чайку-то… говорилъ онъ.
Къ плетню подбгалъ кудластый мужикъ и держалъ въ объятіяхъ четвертную бутыль съ водкой. Лица мужиковъ прояснились.
— Братецъ, Иванъ Тимофичъ, да вы кушайте чайку-то еще чашечку, угощалъ крестьянинъ Иванъ Захаровъ Харлюзина.— Всего только четыре чашечки и выкушали.
— Нтъ, довольно… И такъ ужъ я… Довольно… Въ самую препорцію… отрицательно качалъ головою гость.
— Вы съ медкомъ… Медокъ самый свжій. Съ медкомъ-то вы вдь всего только одну чашечку сокрушили.
— Не могу, Иванъ Захарычъ… Спасибо.
— А вы вотъ со сливочками топлеными. Отличныя сливочки, приставала къ гостю жена Ивана Захарыча.
— Нтъ, ужъ, невстушка, и со сливочками увольте. Упарился.
— Иванъ Тимофичъ у насъ и дома въ Петербург больше двухъ стакановъ не пьетъ, а тутъ ежели взять эти самыя четыре чашки да слить ихъ вмст, то больше двухъ стакановъ будетъ, сообщала жена Харлюзина.— Онъ дома всегда изъ стакановъ, а не изъ чашки…
— Такъ не желаете ли, братецъ, стаканъ? Можетъ, изъ стакана-то вольготне питься будетъ? крикнулъ Иванъ Захаровъ.— Вдь мы, дураки сиволапые, по-деревенски чашки-то подали, потому у насъ все изъ чашекъ пьютъ. Въ чашкахъ-то чай крпче кажетъ. Пьешь, пьешь его и все какъ-будто крпкій, потому насквозь-то вдь не видать. Прикажете стакашекъ подать?
— Нтъ, нтъ, и изъ стакана пить не буду.
— Алена! Ты на слдующіе разы, какъ будешь собирать чай, такъ ставь Ивану Тимофичу стаканъ! обратился Иванъ Захаровъ къ жен.— Я и изъ ума вонъ, что по питерской мод образованный мужской полъ завсегда изъ стакановъ пьетъ. Ужъ вы простите ее, дуру-бабу, братецъ. Въ слдующій разъ безпремнно стаканъ будетъ. Ну-съ, чмъ же васъ теперь угощать? До обда еще далече.
— Да ничмъ, отвтилъ Харлюзинъ, поднимаясь съ мста.— Теперь бы вотъ пріодться, закурить сигарку и легкій проминажъ по деревн сдлать.
— Родину свою желаете вспомнить? Что жъ, пойдемте, братецъ. Я провожу васъ, разскажу вамъ, гд кто живетъ и все этакое, засуетился хозяинъ.— Вотъ пойдемъ, такъ посмотрю я, узнаете ли вы то мсто, гд родиться изволили. Домъ-то вдь вашего батюшки покойника сгорлъ, теперь на его мст новый построенъ. Узнаете ли?
— Да вдь гд жъ тутъ узнать, коли двадцать пять лтъ въ здшнихъ мстахъ не бывалъ! Помню, что стоялъ онъ на конц улицы.
— Это вы точно, это вы дйствительно, а теперь у насъ улица-то такъ обстроилась, что ужъ конецъ-то далеко-далеко отъ того мста, гд вашъ домъ стоялъ. Пойдемте… Все вамъ покажу и разскажу.
Чаепитіе происходило на задахъ, на огород. Хозяинъ и гость двинулись по направленію къ дому, гд гость долженъ былъ ‘пріодться’, такъ какъ былъ въ халат.
— Ты, Иванъ Тимофичъ, и регаліи свои наднь! крикнула гостю жена.— Пусть смотрятъ, да любуются, какой изъ ихъ деревни большой человкъ вышелъ.
— Это, то-есть, что же такое, братецъ, регаліи? спросилъ хозяинъ.
— А медали у меня разныя да ордена есть. Кресты…
— Медали и кресты… Тсс… Конечно же надньте, Иванъ Тимофичъ. И мн-то съ вами будетъ лестно итти. У насъ здсь народъ все деревенскій, срый… Пусть любуется. Надньте…
Гость счелъ за нужное покобениться.
— Безъ нужды-то вдь я не очень… Я больше по большимъ праздникамъ… сказалъ онъ.
— Да ужъ уважьте вашу деревню. Большихъ-то праздниковъ долго ждать… А тутъ у насъ урядникъ встртится и посмотритъ, какой вы человкъ есть, попъ увидитъ, учитель… Да и мужики-то… Ужъ вы пожалуйста, Иванъ Тимофичъ.
— Пылятся вдь ордена-то, а впрочемъ…
Харлюзинъ сдался. Черезъ пять минутъ онъ, сбросивши съ себя халатъ и облекшись въ черный сюртукъ, стоялъ въ изб передъ небольшимъ зеркаломъ и навшивалъ себ на шею и въ петлицы сюртука свои регаліи. Иванъ Захаровъ стоялъ около него и умилялся.
— Господи Іисусе! Батюшка, Иванъ Тимофичъ! Да сколько у васъ всякой царской-то милости! захлебываясь говорилъ онъ,— За что же это вамъ все, Иванъ Тимофичъ, пожаловано?
— Да за разное. Вдь я во многихъ мстахъ на служб. Я и въ Нищенскій вношу, я и въ братствахъ, я и… Во многихъ мстахъ… Жертвоприношенія отъ щедротъ своихъ длаю — вотъ меня и взыскиваютъ.
— Вотъ эта большая-то медаль на красной лент какъ называется?
— Станиславъ. Серебряный Станиславъ… А то у меня есть золотая Анна. Анна выше считается. Позапихни-ка мн, Иванъ Захаровъ, сзади ленту за воротникъ, а то она очень топорщится. Вотъ бороду бы надо, сюда хавши, немного подрзать, а то изъ-подъ длинной-то бороды будетъ плохо видно.
— Такъ не желаете ли, Иванъ Тимофичъ? Ножницы есть.
— Нтъ, не надо. Лучше ужъ я какъ-нибудь пониже ленту поспущу.
— Золотую-то тоже будете надвать?
— Надвать, такъ вс надвать. А вотъ эту золотую получилъ я за нищенскій комитетъ. Вносимъ вдь мы посильную лепту и нищихъ призрваемъ.
— Такъ, такъ… Крестъ-то этотъ у васъ какъ называется?
— Этотъ? Это Красный крестъ. Такъ онъ краснымъ и называется. Раненымъ мы помогаемъ, такъ за это… разсказывалъ Харлюзинъ.— Вотъ этотъ Красный крестъ, а этотъ черногорскій.
— Черногорскій? Это съ Черной горы, значитъ?
— Да, изъ Черногоріи, черногорскій… А называется онъ… Вотъ ужъ я, братъ, даже забылъ, какъ онъ называется. Въ бумаг у меня есть, прописано, а самъ забылъ. Черногорскій. А все за то, что жертвуемъ. Во многихъ мстахъ вносимъ.
— Да вдь за это отъ Господа Бога сторицею воздастся… говорилъ Иванъ Захаровъ и спросилъ:— Все-съ теперь прицпили?
— Сербскій крестъ еще есть. Вотъ.
— Какъ называется?
— Забылъ. Мудрено какъ-то называется. Вотъ теперь все.
Харлюзинъ всталъ въ позу.
— Генералъ! Совсмъ генералъ! умилялся на него Иванъ Захаровъ.
Черезъ пять минутъ Харлюзинъ и Иванъ Захаровъ вышли изъ избы на улицу села Подлснаго.
Иванъ Захаровъ и купецъ Иванъ Тимофичъ Харлюзинъ брели по улиц села Подлснаго. Харлюзинъ былъ въ черномъ сюртук, въ шляп цилиндр и въ медаляхъ на ше и въ петлиц. Иванъ Захаровъ тоже пріодлся, напяливъ на себя синій кафтанъ и новый картузъ съ глянцевымъ козыремъ. Харлюзинъ шелъ важно, попыхивалъ сигарой и гордо смотрлъ по сторонамъ. Иванъ Захаровъ шелъ около, тоже курилъ сигару, то и дло поплевывая, и разсказывалъ о достопримчательностяхъ села.
— Вотъ у этого мужика нон по весн двухъ коней увели, кивалъ онъ на избу.— Въ раззоръ разорили человка.
— Пошаливаютъ разв у васъ? спросилъ Харлюзинъ.
— А гд нон не пошаливаютъ, братецъ! Везд пошаливаютъ. Народъ совсмъ Бога забылъ. А цигарки, Иванъ Тимофичъ, у васъ важныя, должно-быть дорогія.
— Эти двугривенный. Дешевле не курю.
— Двугривенный десятокъ — цна хорошая. Впрочемъ, по цн и товаръ важный.
— Какъ двугривенный десятокъ? Экъ ты хватилъ! Двугривенный штука.
— Каждая штука двугривенный! Господи Іисусе! Ну, братецъ, теперь я вижу, что вы и впрямь большой человкъ. Вдь на двугривенный-то сороковка водки да и съ закуской…
— По праздникамъ, братецъ ты мой, даже въ три гривенника сигары курю.
— Въ три гривенника… А?!. И моя цигарка, стало быть, двугривенный стоитъ?
— Того же калибра, что и моя.
— Фу, ты пропасть! Даже и курить-то жалко. Мосей Гавриловъ! Подь-ка сюда! поманилъ Иванъ Захаровъ стоявшаго у колодца мужика и только что сейчасъ отвсившаго поклонъ.— Поди сюда… Чего ты?.. На-ко-съ, покури цигарки, затянись. Вотъ такъ. Чуешь ли ты, что это за цигарка? Двигривенный вдь стоитъ. Штука двугривенный.
Мужикъ прищурился, недоврчиво улыбнулся и сказалъ:
— Толкуй!
— Не вритъ, Иванъ Тимофичъ, обратился Иванъ Захаровъ къ Харлюзину.— Да вдь это вотъ прізжій братецъ мн далъ. Онъ дешевле-то и не куритъ.
Мужикъ продолжалъ ухмыляться.
— Дать ему разв двугривенничекъ? спросилъ Харлюзинъ.
— Дайте, коли милость есть. Онъ выпьетъ и за васъ Богу помолитъ. Вотъ прізжій братецъ мой, именитый купецъ Харлюзинъ, хочетъ теб дать двугривенничекъ на вино, Мосей Гавриловъ. Кланяйся и благодари.
— На этомъ благодаримъ покорно, поклонился мужикъ, взявъ деньги.
— Ну, вотъ… Иди теперь и выпей за благополучный пріздъ нашего гостя, да выпей хорошенько и чувствуя. Видишь, сколько у него царской-то милости навшано. Гость большой, именитый.
Показался урядникъ въ высокихъ сапогахъ. Онъ прямо направился къ Харлюзину и отдалъ ему честь.
— Позвольте познакомиться. Здшній урядникъ Трифонъ Федотовъ… Слышалъ, что пріхали, хотлъ забжать къ Ивану Захарову, чтобъ личное лицезрніе для перваго знакомства сдлать съ вами, но дла и дла . сказалъ онъ, протягивая руку.
— Наши охранители и защитники… указалъ на урядника Иванъ Захаровъ.— Трифонъ Федотычъ, на-ка, попробуй, какія мой гость цигарки-то куритъ. Двугривенный штука. Вотъ и мн пососать далъ.
— Зачмъ же имъ изо рта въ ротъ… перебилъ Харлюзинъ.— Вотъ мы ихъ цльной сигарочкой презентовать можемъ.
Урядникъ закурилъ сигару.
— Цигарка, дйствительно, первый сортъ. Вы вотъ нашего станового попотчуйте, когда къ нему подете, сказалъ онъ.
— А нешто надо хать?
— Да вдь съ кмъ же вамъ иначе по вашему образованію компанію водить? Вы человкъ полированный, а здсь у насъ все народъ срый. Отецъ Никодимъ разв только, да учитель… Но учитель у насъ не того… Не совтую вамъ съ нимъ связываться.
— А что?
— Идей много… Головное мечтаніе обширное… А ежели такъ разглядть, по настоящему, то просто, извините, сволочь. Нтъ, вы къ господину становому-то приставу създійте. Създійте, тогда и паспортъ можно будетъ не предъявлять.
— Ладно, съзжу.
— Вы и медали надньте. Тогда онъ о васъ особенное понятіе чувствъ будетъ имть. Я вотъ тоже о васъ другое воображеніе имлъ. За пожертвованія изволили получить?— кивнулъ урядникъ на медали.
— И за пожертвованіе, и за службу. Я въ Нищенскомъ комитет состою.
— Тсс. Вотъ и у насъ тутъ по деревнямъ… Ужасти что нищихъ побирается, особливо посл голодахинскаго пожара. Глазъ да глазъ тоже нужно имть. Передъ Ильинымъ днемъ у насъ забрелъ одинъ изъ побирающихся въ оврагъ да тамъ и умеръ. Хлопотъ что было, страсть.
— Да, незадача намъ ныншнее лто! вздохнулъ Иванъ Захаровъ.— Три мертвыхъ тла было. Ужъ назжали-назжали, потрошили-потрошили, дв бани опоганили. Спаси, Господи, и помилуй всякаго.
— Чудакъ человкъ! Вдь безъ потрошенья тоже нельзя. А можетъ быть, тутъ умыселъ смертоубійства? перебилъ его урядникъ.— Изъ Питера къ намъ изволили?..
— Да, изъ Петербурга, на родину. Вдь это родина моя.
— Родина? Такъ, такъ… Ну, конечно, оно лицезрніе пріятное. Съ Максимомъ Кирилычемъ можете компанію заключить. Мужикъ пріятный. А съ учителемъ не совтую компанію водить.
— Кто это Максимъ Кирилычъ?
— А они кабаки у насъ держатъ. Супруга у нихъ дама образованная. Изъ города взята, лавочница. Книжки читаетъ и все этакое. Дама съ большой полировкой. Вы съ супругой пріхали?
— Съ супругой.
— Ну, такъ вотъ он будутъ имъ подъ кадрель. Окромя того, писарь тутъ у насъ есть изъ полированныхъ, но воображенія у него много. Впрочемъ, когда не выпивши, то они аккуратно дйствуютъ. Въ Капернаум нашемъ изволили быть?
— Что это такое?
— А это трактиръ нашъ деревенскій, харчевня. Причетники наши такъ его назвали. Зайдемте для обозрнія мстности… Нынче машинку Максимъ Кирилычъ тамъ поставилъ, музыку играетъ. Чистая комната есть для полированныхъ гостей. Господинъ становой приставъ бываютъ проздомъ, такъ завсегда комплектъ мстности длаютъ и заходятъ. Завсегда можно селянку по московски спросить, яичницу. И вино у него хорошее, крпкое. Градусы всегда въ порядк. Московское пиво есть. Пожалуйте… Тутъ недалече.
— Что жъ, пойдемте… сказалъ Харлюзинъ.— Компанію раздлить можно.
— И намъ оченно пріятно съ петербургскимъ полированнымъ человкомъ. Мы вдь два лта въ Питер выстояли, когда я въ полку служилъ. Я Питеръ-то чудесно знаю. Въ стуколку балуетесь?
— Отчего же, если по маленькой.
— Ну, вотъ и отлично. У Максима Кирилыча мы очень часто по вечерамъ въ стуколку балуемся. Я, ихъ супруга, отецъ Никодимъ, писарь. Ну, а учитель — тотъ въ сторон. У того мечтаній много. Того мы въ нашу компанію не принимаемъ. Простую будете кушать или рябиновую? На рябин у него есть отличная… расхваливалъ урядникъ.
Компанія завернула за уголъ.
Иванъ Захаровъ, купецъ Харлюзинъ и урядникъ вошли въ деревенскій трактиръ. Трактиръ былъ почти пустъ, такъ какъ день былъ не праздничный. Въ первой комнат, гд помщалась стойка, сидли у столика за бутылкой водки два прозжіе мужика, лошади которыхъ стояли противъ трактира, да облокотясь на стойку полулежалъ грудью старый причетникъ въ сромъ нанковомъ длиннополомъ сюртук и о чемъ-то разговаривалъ съ буфетчикомъ-цловальникомъ въ ситцевой рубах. Завидя урядника, мужики поднялись съ мстъ. Тотъ махнулъ имъ рукой, чтобы продолжали сидть, и спросилъ буфетчика:
— Максимъ Кирилычъ дома?
— На сновал спитъ. Въ городъ здилъ, подъ самое утро пріхалъ и залегъ.
— Разбудить. Сказать, что именитые гости пожаловали. А самъ ты вотъ что… Во-первыхъ, рябиновой, во-вторыхъ, закуски для питерскаго гостя почудесне, а въ третьихъ, солянку пусть стряпуха соорудитъ на сковородк. Прошу покорно, Иванъ Тимофичъ, въ дворянскую горницу, обратился урядникъ къ Харлюзину.
Дворянская комната была небольшой комнатой о двухъ окнахъ, оклеенная яркими обоями и увшанная олеографическими преміями ‘Нивы’ безъ рамокъ. На окнахъ красныя кумачевыя занавски, въ углу комодъ и на комод небольшой музыкальный ящикъ, рядомъ съ комодомъ ободранная бикса съ двумя кіями, у оконъ по столу, покрытому красными ярославскими скатертями — вотъ и все убранство комнаты.
— Разсаживайтесь, господа! командовалъ урядникъ, указывая на стулья.— Парамонъ Тихоновъ! Завести машину! крикнулъ онъ буфетчику.
— А это ужъ самъ Максимъ Кирилычъ сдйствуетъ. Ключъ отъ машины у него.
— Послалъ будить?
— Послалъ. Только теперь не скоро растолкаешь. Хозяйка тоже рядиться начала. Хочетъ выйти!
— Ну, вотъ и чудесно! Иванъ Тимофичъ! Да вы за супружницей своей послали бы… Здсь вдь въ дворянской горниц все на деликатный манеръ. Какъ подозрительность личности и безъ поведенія — сейчасъ въ зашей.
— Нтъ, ужъ пущай дома сидитъ.
— Отчего же-съ? Кстати бы он по своему дамскому существу и съ супругой Максима Кирилыча снюхались. Сюда окромя господъ помщиковъ и нашей деревенской полированной команды никто не заглядываетъ.
— Нтъ, ужъ лучше потомъ, въ другой разъ.
— Напрасно-съ… И имъ-то бы плезиръ былъ. Можно бы дамской вишневки…
Въ дверь комнаты лзъ полупьяный причетникъ, держалъ руки пригоршней, протягивалъ ихъ по направленію къ уряднику и возглашалъ:
— Защитникъ и охранитель! Благослови!
— Съ Богомъ! Съ Богомъ! Проваливай! Сегодня здсь по деликатному…
— Имю подозрніе насчетъ пропавшей телушки…
— Посл разскажешь.
— Парамонъ Тихоновъ! Убери его!
— Леонтій Федорычъ… Иди, коли начальство приказываетъ.
Буфетчикъ взялъ причетника за плечо и вывелъ изъ комнаты.
— Вдь вотъ, кажись, по своему ученью и полированный человкъ, а крпко ослабши, сказалъ ему вслдъ урядникъ.— Дьячокъ у насъ есть, такъ тотъ совсмъ другая физіономія личности, но только мы тоже его въ свою полированную команду не допущаемъ. Батюшка отецъ Никодимъ не любитъ.
Показался хозяинъ трактира Максимъ Кирилычъ въ пиджак, бархатной полосатой жилетк и при часахъ на толстой серебряной цпочк черезъ шею. Онъ протиралъ глаза, звалъ и покачивался на ногахъ отъ только что прерваннаго сна. Въ волосахъ его торчали сно и солома.
— На зар ты его не буди, на зар онъ сладко такъ спитъ… на распвъ проговорилъ урядникъ, при вид входящаго хозяина, и прибавилъ:— Чего это ты, отецъ и благодтель, до этихъ поръ сонную музыку разводишь? Людямъ за обдъ садиться пора, а онъ спитъ.
— Подъ утро только что вернулся, такъ хоть кого сморитъ. Въ городъ здилъ, шкуры крестьянскія на заводъ продалъ, потягиваясь отвчалъ хозяинъ.
— Ну, такъ вотъ прочухивайся. Видишь, гостей-то сколько. Вотъ это нашъ прізжій купецъ Иванъ Тимофичъ. Такъ какъ они пріхавши сюда въ деревню погостить, а сами человкъ полированный, а здсь въ деревн все компанія срая и не съ кмъ имъ водиться, то и пришли къ теб, къ полированному человку, знакомство заключить.
— Оченно пріятно. Мы завсегда рады. Сегодня подъ утро, когда я пріхалъ, работники и то мн сказывали, что у насъ на сел питерскій гость объявился.
Максимъ Кирилычъ подалъ Харлюзину и уряднику руку, а на Захара Иванова посмотрлъ искоса, помедлилъ немного и въ вид уступки какъ-то неохотно протянулъ только два пальца.
— Максимъ Кирилычъ! Вдь это братанъ мой… отрекомендовалъ въ свою очередь Харлюзина Иванъ Захаровъ.— Ко мн пріхалъ, у меня остановился. Ты на грудь-то ему посмотри… Эво сколько медалей!
— Кавалеръ. Меня перехвасталъ по кавалеріи… прищелкнулъ языкомъ урядникъ.
— А какія, братъ Максимъ Кирилычъ, у него цигарки! Двадцать копекъ штука. Ей-Богу… Сейчасъ умереть. Братецъ, Иванъ Тимофичъ, попотчуйте Максима Кирилыча цигаркой-то.
Харлюзинъ открылъ портсигаръ.
— Н… Не балуюсь… Спасибо. Табакъ не про насъ растетъ… отрицательно потрясъ головой Максимъ Кирилычъ.
— Да вдь изъ-за двугривеннаго можно и разршить. Ты подумай: цна-то какая!
— Богъ съ ней! Для меня табакъ все равно, что волку трава. Въ Питер торговлю производите?
— Въ Питер. Пятнадцать лтъ хозяйствую.
— Какимъ товаромъ?
— Желзо есть, строительный матеріалъ, домовые приборы, лсъ…
— Бывалъ и я въ Питер. Давно только. А что, у васъ Юлія Пастрана жива?
— Это женщина-то съ бородой? Давно померши.
— Ну, а какъ нынче у васъ Исаакіевскій соборъ? Все еще въ лсахъ?
— Посл разспросишь, Максимъ Кирилычъ, перебилъ его урядникъ.— А теперь ты вотъ что: что есть въ печи — все на столъ мечи для дорогого гостя. Да и прежде всего машину заведи.
— Что машина! Питерскій гость у себя въ Питер и не такую машину слыхалъ, а наша машина ему только одно умаленіе.
— Заведи, заведи. Пусть онъ и нашу деревенскую машину послушаетъ. Я вотъ самъ-то на кларнет балуюсь, въ полку выучили, такъ музыку страсть люблю. Пусть Иванъ Тимофичъ послушаютъ.
— Парамонъ! кричалъ хозяинъ.— Давай сюда водки трехъ сортовъ, да возьми у хозяйки коробку сардинокъ, балычка кусочекъ и селедку… Да живо!
Отдавъ приказъ, Максимъ Кирилычъ вынулъ изъ жилетнаго кармана ключъ и принялся заводить музыкальный ящикъ.