В деревне, Лейкин Николай Александрович, Год: 1893

Время на прочтение: 38 минут(ы)

Н. А. Лейкинъ.

НА ЛОН ПРИРОДЫ
ЮМОРИСТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ
ПОДГОРОДНОЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ДАЧНОЙ ЖИЗНИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія Р. Голике, Троицкая улица, д. No. 18.

1893.

ВЪ ДЕРЕВН

I.

Учитель Василій Романовичъ Клянчинъ и его супруга Марья Ивановна со чадами и домочадцами, состоящими изъ двухъ ребятишекъ, няньки и кухарки, только что пріхали на дачу въ подгородное село Капустино. Домъ, нанятый у мелочного лавочника и помщающійся на задахъ надъ ркой, былъ совершенно пустъ, хотя лавочникъ, сдавая его Клянчинымъ, и общалъ приказать плотнику сколотить для нихъ къ перезду столы и скамейки. Село Капустино отстояло отъ Петербурга на шестьдесятъ верстъ. Клянчины хоть и захватили съ собой нсколько мебели, но эта мебель шла на возу возвращающагося изъ Петербурга въ Капустино, посл продажи сна, капустинскаго мужика и должна прибыть на дачу не иначе какъ завтра къ вечеру. Въ вид багажа прибыли съ Клянчиными по желзной дорог только кой-какая посуда, блье и платье въ сундукахъ, да подушки, а между тмъ нужно было на чемъ-нибудь пообдать, напиться чаю, приссть. Попросили у лавочника столъ и стульевъ, но лавочникъ не далъ.
— У насъ только про себя мебель. Столы и скамейки завтра плотникъ для васъ длать начнетъ, а ужъ теперь обойдитесь такъ какъ-нибудь. Не умрете за одинъ-то день безъ мебели, отвчалъ онъ.
Приходилось приспособляться и начать бивуачную жизнь. У лавочника вымолили только ящикъ изъ-подъ какого-то товара, но такъ какъ онъ былъ низокъ для стола, то поставили его на полнья и приготовились на немъ пить чай. Сундуки съ платьемъ и бльемъ замнили стулья. Кухарка и нянька просто пришли въ отчаянье отъ такого житья, роптали и критиковали дачу.
— Ну, дача! Наняли господа дачу! Сюда за воровство людей ссылать, а не за свои деньги хать, говорили он вслухъ.
— Завтра прідутъ стулья, завтра привезутъ столы, плотникъ сколотитъ скамейки и въ лучшемъ вид устроимся, успокоивали ихъ хозяева, хотя и сами досадовали на неудобства.
— А на чемъ же мы спать-то будемъ, сердечныя? спрашивала кухарка.— Постелей нашихъ вы намъ взять не позволили съ собой на желзную дорогу и сдали на возъ мужику, а мужикъ, вонъ, говорятъ что завтра прідетъ.
— Да ужъ сегодня-то переночуйте какъ-нибудь. Можно будетъ у лавочника сна купить и на сн отлично… отвчалъ Клянчинъ.— Мы и сами сегодня на полу на сн спать будемъ.
— Ну, ужъ это вамъ отлично, потому — вамъ въ охотку, вамъ забава, а я не привыкла по полу на сн валяться, дерзко заявила кухарка.— Гд хотите, тамъ и сыщите мн тюфякъ.
— Странная ты какая! Да ежели нтъ, да ежели взять негд…
— Негд взять, такъ нечего было и прислугу съ собой сманивать. Завезутъ въ трущобу, къ чорту на кулички, да и начнутъ надъ прислугой куражиться. Вдь вы говорили, что все здсь есть, что все отлично. Обманомъ живете, такъ отъ этого проку не будетъ.
— Ну, довольно. Иди и затопляй плиту. Надо хоть молочный супъ сварить, что ли, да сдлать яичницу! разсерженно крикнулъ Клянчинъ на кухарку.
Явилась нянька.
— Воля ваша, Василій Романычъ, а я на полу и въ повалку на сн спать не привыкла. Я все по хорошимъ господамъ жила и тамъ этого допущенія не было, заявила она въ свою очередь.
— Да вдь только ночь одну, а завтра прідутъ ваши постели, плотникъ сколотитъ вамъ козлы, положите на нихъ доски и выйдутъ у васъ отличныя кровати.
— Это, можетъ быть, для васъ отличныя, а для насъ совсмъ напротивъ. Помилуйте, гд же это видано, чтобъ на козлахъ спать! Вдь это ни пошевелиться, ни повернуться, а то козлы разъдутся и лети внизъ да ломай себ спину.
— Зачмъ же летть? Зачмъ же ломать спину? Доски будутъ прикрплены къ козламъ гвоздями.
— Воля ваша, а я гд ни жила, а на козлахъ не спала. Ежели не будетъ мн настоящей кровати, то пожалуйте мн расчетъ и отправьте меня обратно въ Петербургъ, потому, вы завезли меня сюда обманомъ. На козлахъ! Нтъ, я не согласна на козлахъ…
— Какая ты дура, нянька, посмотрю я на тебя! Да вдь это, въ сущности, та же кровать, только козлами она называется, попробовала утшить няньку Клянчина.
Нянька фыркнула и сгрубила:
— Вы умны очень. Для васъ это кровать, а для меня нтъ.
— Ну, пошла вонъ! вспылила Клянчина.— Не желаю я съ тобой больше разговаривать.
— А не желаете разговаривать, такъ нечего было прислугу въ такое мсто завозить. Грязная деревня, кром мужиковъ пьяныхъ да бабъ и людей-то нтъ. Давеча хали по деревн, такъ хоть бы одного господина увидла, бормотала нянька и, выйдя въ кухню къ кухарк, громко прибавила:— Нтъ, я, двушка, здсь жить не намрена. Ты, тамъ, какъ хочешь, а. я наплюю на дтей, возьму паспортъ и расчетъ, да и была такова.
— Да и я не усижу здсь. Помилуйте, какая это дача! Нешто такія дачи бываютъ! отвчала кухарка.— Сюда къ теб ни твоимъ знакомымъ людямъ въ гости пріхать, ни самой теб не съ кмъ компанію раздлить. Сивые мужики одни.
— Марфа! Ты, однако, стряпай да ставь самоваръ, а разговаривать-то ужъ будешь потомъ, на досуг! крикнулъ кухарк Клянчинъ.
— На чемъ стряпать-то, позвольте васъ спросить?
— Теб данъ ящикъ — вотъ на немъ и можешь покуда разложиться.
— Нтъ, баринъ, не слуга я вамъ. Увольте меня. Помилуйте, какая это дача! Это курамъ на смхъ, а не дача. Вотъ въ ‘Озеркахъ’ дача, въ Новой Деревн дача, въ Лсномъ дача, а это помойная яма какая-то.
— И я не слуга, прибавила нянька,— Пожалуйте расчетъ, а спать я на постоялый дворъ пойду.
Клянчины были поставлены втупикъ. Оставаться съ малыми дтьми безъ прислуги было невозможно. Поговоривъ другъ съ другомъ по-французски, они сказали прислуг:
— Расчетъ вы получите черезъ три дня, а до тхъ поръ обязаны служить. На это законъ есть. Прислуга, ежели хочетъ оставить своихъ хозяевъ, то обязана предупредить ихъ за три дня.
— А какой такой законъ есть, кто оную прислугу обманываетъ, господа ежели?.. выскочила кухарка и подбоченилась.— Не сдавайся, Даша, обратилась она къ няньк.— На такую дачу кто везетъ прислугу, тотъ прибавляетъ прислуг жалованье.
— Такъ вы прибавки хотите? Такъ бы и говорили, что вамъ прибавка на дачу нужна, сдался во имя необходимости Клянчинъ и сказалъ: — Ну, что жъ, по рублю въ мсяцъ лишняго мы за дачное время прибавить можемъ.
— Какой тутъ рубль! Въ такой тюрьм жить, такъ ужъ все хоть по два рубля прибавки въ мсяцъ надо. По два рубля прибавляйте, а то, ей-ей, не расчетъ…
— Марья Ивановна, какъ ты думаешь? отнесся Клянчинъ къ жен.
— Надо дать. Не оставаться же намъ безъ прислуги, со вздохомъ отвчала та.
— Да ужъ намъ чтобъ и козлы ваши эти самые покрпче сколотили, прибавила кухарка.— Летать къ верху тормашками по ночамъ съ постели я вовсе не намрена.
— Крпко, крпко будетъ. При теб и плотникъ-то ихъ сдлаетъ.
Кухарка загремла трубой и начала ставить самоваръ, но въ кухн все еще раздавались шушуканья съ нянькой, прерываемыя громкими возгласами:
— Какая это дача! Это не дача, а тьфу! Да тутъ всякая полированная двушка съ тоски помретъ. Захолустье какое-то, а не дача.

II.

Кухарка появилась съ самоваромъ.
— Куда же самоваръ-то ставить? говорила она, презрительно улыбаясь.— Ни столика, ни стульчика. Вотъ житье-то каторжное! На полу, что ли, сидя будете пить?
— Зачмъ на полу? Мы разстелемъ вотъ тутъ на лужк коверъ, на ковр и будемъ пить по-походному, отвчалъ Клянчинъ.— Для разнообразія это даже пріятно.
— Ну, ужъ хороша пріятность! Да солдаты въ лагеряхъ — и т лучше живутъ.
— Приготовляй, приготовляй скорй, что слдуетъ. Разстели вонъ тамъ коверъ, на коверъ дощечку, на дощечку самоваръ… Вотъ дощечка валяется — ее и подложи подъ самоваръ. Чайный приборъ вынесешь на поднос и тоже на коверъ поставишь: мы сядемъ около — и отлично все будетъ. Вдь въ сущности такъ только до завтрашняго вечера придется намъ на бивуакахъ прожить, а завтра вечеромъ придетъ мебель на возу, лавочникъ велитъ плотникамъ сколотить столы и скамейки и будетъ все по-городскому.
Кухарка съ кислой миной исполнила то, что ей приказывали, и говорила:
— Совсмъ я и не умю такъ-то служить. Вдь это надо чтобы съ молодости привыкнуть, а я съ двчоночнаго положенія все по хорошимъ господамъ служила.
— Какая мудрость — коверъ на лугу разостлать и поставить на него самоваръ и посуду! улыбнулся Клянчинъ.
— Конечно же, на все это нужно особую привычку имть, а кто безъ привычки…
— Ну, ты не ворчи, а длай дло. Надоло ужъ мн васъ ублажать. Что это, въ самомъ дл! Сладу съ вами нтъ! крикнулъ Клянчинъ, потерявъ терпніе.— Наконецъ, мн такъ нравится жить, хочу такъ жить. Теб и няньк ужъ прибавлено за дачное время къ жалованью — ну, ты и должна исполнять наши требованія. Чмъ лучше съ людьми обращаться, тмъ хуже они сами длаются, обратился онъ къ ясен.
— Совершенно врно. Дай поблажку — сядутъ на шею, отвчала та.
Вскор Клянчины размстились на лугу, на ковр около самовара, рядомъ съ домомъ. Дти сли также съ ними. Началось чаепитіе. Посплъ сваренный молочный супъ, явились наскоро изжаренные кусочки мяса, яйца. Кухарка и нянька хоть и прислуживали уже молча, но презрительная улыбка не сходила съ ихъ лицъ.
Изъ-за угла дома, какъ изъ земли выросъ, появился мужикъ, почесался, передвинулъ шапку со лба на затылокъ, что означало поклонъ, и сказалъ Клянчинымъ:
— Съ новосельемъ, господа сосди… Чай да сахаръ. Съ улицы-то лавочникъ сюда не пускаетъ, боится, что покупателевъ отъ него отобьемъ, такъ я по задамъ къ вамъ, съ рки. Вамъ поросеночка не надо ли? Отличные у меня сосунчики есть. Яйца есть. Пожалуйте посмотрть. Въ лодк у меня на рк все это привезено.
— А по чемъ яйца? спросила Клянчина.
— Да по чемъ же съ васъ взять? замялся мужикъ.— Вы по-сосдски не обидите. Вдь сосди. Черезъ четыре двора отъ васъ… По четвертаку за десятокъ не дадите?
— Что ты, что ты! Это въ деревн-то! Да я ужъ въ Петербург покупала по двадцати копекъ. Если хорошія свжія яйца, то по пятіалтынному за десятокъ…
— Что вы, помилуйте… Въ городъ свезти, такъ тамъ лавочники по рубль восемь гривенъ за сотню дадутъ, а вы господа…
— Такъ вдь въ городъ-то везти нужно, а здсь на мст, въ деревн…
— Ну, да, въ деревн. За деревню и беремъ. Вдь мы господъ-то всю зиму ждали. Съ кого же и взять, какъ не съ господъ? На то вы и господа. Ну, да ладно, по двугривенному берите.
— По пятіалтынному, такъ возьму.
— Какъ возможно по пятіалтынному! Вотъ ужо господа охотники, которые ежели за дичью, станутъ посл Петрова дня къ намъ назжать, такъ т по два двугривенныхъ за десятокъ-то даютъ. Дашь ему свженькихъ, а онъ теб два двугривенныхъ, да еще стаканчикомъ винца попотчуетъ. А я думалъ, что вы сосдей обижать не станете и по четвертаку дадите. Берите ужъ за двугривенный-то. Вдь ежели у лавочника взять, то онъ съ васъ дороже возьметъ.
— Какъ же это онъ можетъ съ насъ взять, ежели не дадимъ.
— За неволю дадите, ежели онъ сюда на дворъ никого допускать не будетъ. Вдь ужъ я сюда по задамъ пролзъ. Онъ и то мн сказалъ: ‘поймаю, вс бока обломаю’. Пріятно нешто на драку лзть? А я ужъ такъ, по сосдски, хорошимъ господамъ думалъ услужить. Врьте совсти, онъ сюда никого до васъ не допуститъ. Теперь ужъ вы въ его власти.
— Разсказывай, разсказывай! Что мы маленькія дти или арестанты, что ли? Ну, сюда не допуститъ, такъ мы сами на деревню будемъ ходить и тамъ покупать.
— Разв ужъ что сами-то. А только нешто это господское дло, чтобъ крадучись!
— Ну, ужъ это не твое дло разсуждать. Пятіалтынный бери вотъ за десятокъ яицъ.
— Это, стало быть, и на пару пива не хватитъ? Нтъ, не расчетъ, покачалъ головой мужикъ.— А я пособралъ у бабы двнадцать штукъ, да думаю, что мн и на стаканчикъ, и на пару пива… Ну, а поросеночка возьмете?
— Да вдь и за поросеночка будешь такъ же дорожиться, такъ съ какой же стати?..
Мужикъ помялся и отвчалъ:
— Конечно, ужъ мы супротивъ города не можемъ… Вы вотъ все хотите, чтобъ дешевле, чмъ въ город, а это намъ не сподручно.
— Нарочно въ деревню и пріхали, чтобы жить было дешевле, чтобы покупать все дешевле.
— Ну, этого вы не дождетесь. Въ город бы, вонъ, за пятачокъ въ чайной-то лавк можно чаю нашему брату напиться — и въ лучшемъ вид подадутъ, а здсь лавочникъ на постояломъ двор съ нашего брата гривенникъ беретъ. Прежде двоимъ на двнадцать копекъ чай собиралъ, а нынче — нтъ, говоритъ, пятіалтынный: чай и сахаръ вздорожалъ. Въ городу или въ деревн! Сравнили вы тоже… Да поросеночка-то мы давно бы ужъ въ городъ свезли и продали, а мы дачниковъ ждали, чтобъ отъ дачниковъ супротивъ города попользоваться. Посмотрите поросеночка-то… Поросенокъ поеный, что твои сливки…
— Нтъ, нтъ… Мы прежде по деревн походимъ, да прицнимся къ здшнимъ цнамъ. У кого найдемъ, что дешевле, у того и будемъ брать, сказала Клянчина.— Мы пріхали сюда для экономіи, а не для транжирства.
— Это ужъ будетъ не по-господски, а по-сквалыжнически. У насъ прасолы такъ-то прижимаютъ, а вы нешто прасолы? возвысилъ голосъ мужикъ.
— Ну, ты такъ не разговаривай… Пошелъ вонъ? крикнулъ Клянчинъ.
— Да какъ же съ вами разговаривать, коли вы сосдей тснить хотите!
— Теб сказано, чтобы ты проваливалъ!
— Позвольте… Вамъ раковъ не надо ли?
— Пошелъ вонъ! А нтъ, такъ я пошлю сейчасъ за лавочникомъ и ужъ онъ тогда съ тобой по-свойски расправится!
— Вотъ те штука! Я пробрался къ господамъ по задамъ, чтобы супротивъ лавочника услужить, а господа сами… Ну, господа! И это называются господа! Фу, ты, пропасть! Мы разсчитывали, чтобы отъ нихъ пользоваться, а они сами отъ мужиковъ пользу ищутъ! Сосди тоже, черти оголтлые….
— Вонъ отсюда! разсвирплъ Клянчинъ.
— Тише, тише, баринъ. Съ сердцовъ печенка лопнетъ. Да и не расчетъ вамъ съ нами ссориться, потому мы тутъ всегда около васъ, такъ какъ бы чего не вышло, проговорилъ мужикъ, пятясь.
— Дарья! Сбгай за лавочникомъ и попроси его сюда!
Мужикъ, ругаясь, началъ уходить за избу.
— Сосди тоже… улыбнулась Клянчина.— Самъ толкуетъ о сосдств, а это разв по-сосдски съ такими угрозами подступать?
Клянчинъ молчалъ.

III.

Съ рки повяло прохладой. На землю спускались сверныя іюньскія сролиловыя сумерки, замняющія собой ночь. Бивуачный обдъ-ужинъ на ковр подъ открытымъ небомъ былъ конченъ. Вс были уставши отъ треволненій перездки и приходилось помышлять о ночномъ успокоеніи въ совершенно пустомъ съ голыми стнами дом.
— Самое лучшее постлать сно или солому, покрыть все это простынями, положить, разумется, подушки, да такъ и лечь, говорилъ Клянчинъ и послалъ кухарку къ лавочнику попросить куль сна или соломы.
Та выслушала все это съ усмшечками и отвчала:
— А только, воля ваша, баринъ, а я сама сна не понесу. Никогда я его не таскала, да и теперь не понесу. Пускай лавочники сами несутъ. Мужицкими работами я и въ своемъ-то мст не занималась. Я двочкой въ Петербургъ привезена и сразу себя соблюдать стала.
— Да, да… Ты попроси тамъ, чтобы принесли. У лавочника есть работники.
— И на рку ужъ я больше за водой не пойду. Впередъ вамъ говорю, продолжала кухарка.— Два ведра сегодня принесла — и довольно.
— Нтъ, нтъ, теб не придется ходить за водой. Я нанялъ такъ, что за носку дровъ и воды буду платить лавочнику, чтобы доставляли его работники, успокоивалъ кухарку Клянчинъ.
— Ну, то-то… Такъ вы и знайте. И ежели завтра утромъ вода не будетъ принесена, то я и самовара вамъ ставить не стану. Какъ, тамъ, хотите…
Кухарка отправилась къ лавочнику. Клянчинъ презрительно кивнулъ ей вслдъ, взглянулъ на жену и, пожимая плечами, сказалъ про кухарку:
— Какой народъ! Вотъ ужъ народъ-то! Никакого снисхожденія. Каждый свой шагъ цнитъ, словно у ней золотая ступня.
— И ненависть какая-то къ хозяевамъ, ненависть къ тому мсту, гд пьетъ, стъ и жалованье получаетъ, прибавила Клянчина.— А только напрасно ты ей посулилъ давеча прибавку. Она все равно у насъ жить здсь не останется и придется намъ вмсто нея какую-нибудь бабу взять. Она сейчасъ вслухъ, не стсняясь, въ кухн съ нянькой разговаривала. ‘Чихать, говоритъ, мн на ихъ два рубля въ мсяцъ прибавки, я, говоритъ, въ город отъ покупки провизіи въ три раза больше наживала, а здсь ни мясной лавки, ни зеленной, вс припасы у лавочника будутъ брать на книжку, а не на деньги, и за молоко даже не отъ кого благодарности получить, потому, и молоко отъ лавочника’…
— Ну, чортъ съ ней!
— Нянька тоже фыркаетъ и говоритъ, что здсь въ деревн ни одного порядочнаго человка не увидишь и что придется омужичиться ей. Ужъ успла справиться: будутъ ли въ деревн стоять солдаты, и когда узнала, что не будутъ, то рветъ и мечетъ. Но что няньк и кухарк ножъ острый, такъ это то, что ихъ гости къ нимъ сюда за дальностью прізжать не могутъ.
Кухарка вернулась.
— Сейчасъ принесутъ сно. А только лавочникъ говоритъ, что за куль сна дешевле рубля взять нельзя, потому — нынче сно дорого, сказала она.
— Это въ деревн-то рубль! воскликнулъ Клянчинъ, всплескивая руками.
— Ну ужъ, тамъ, какъ хотите, а только онъ веллъ сказать, что рубль въ книжку запишетъ.
— Да вдь мы только на подержаніе, завтра мы ему можемъ отдать сно.
— И я то же самое ему говорила, а онъ: ‘ужъ какое это, говоритъ, мятое сно! Его скотина сть не будетъ’.
Работникъ лавочника принесъ куль сна.
— И не стыдно это вамъ за какіе-нибудь полтора пуда сна брать рубль! сказалъ ему Клянчинъ.
Работникъ ухмыльнулся и отвчалъ:
— Оно конечно, что дорого, а вдь это только съ господъ. Что подлаете? Хозяинъ. Ужъ онъ дачниковъ не щадитъ. ‘Долженъ же, говоритъ, я отъ нихъ пользоваться’. Также онъ вамъ веллъ сказать, что коли ежели куль не возвратите обратно, то двадцать копекъ, потому, намъ кули себ нужны.
— Возвратимъ, возвратимъ. А про сно скажи ему, что это даже грхъ.
— Сно-то у насъ, ваша милость, нынче подобралось. За зиму все въ Питеръ вывезли и продали, а теперь оно въ цн.
Работникъ переминался съ ноги на ногу и улыбался.
— Съ пріздомъ позвольте ваше здоровье поздравить. Я предоставленъ, чтобы воду и дрова вамъ носить. На чаекъ бы съ вашей милости, сказалъ онъ.
— Такъ вотъ принеси съ вечера воды, чтобы намъ завтра утромъ на самоваръ не нуждаться! отвчалъ Клянчинъ, доставая пятіалтынный и подавая его работнику лавочника.
— Это сколько угодно. Гд у васъ кадка?
— Да кадки у насъ нтъ. Кадка на возу… Завтра прідетъ.
— Такъ вы у нашего хозяина кадку купите. Правда, онъ сдеретъ, но кадки у насъ хорошія.
— Нтъ, нтъ. Ты въ ведр принеси. Принеси и оставь.
— Да вдь и ведро-то наше. Онъ даже мн сказалъ: ‘возьми, говоритъ, у нихъ ведро обратно, коли ежели они не хотятъ купить. Ведро новое’.
— Ну, ведро мы беремъ.
— За ведро веллъ сказать, что тридцать пять копекъ. Мы и съ крестьянъ за эти деревянныя ведра меньше какъ по четвертаку не беремъ.
— Ладно, ладно. Пусть запишетъ.
Изъ дома показалась въ отворенное окно Клянчина.
— Вообрази, Василій Романычъ, въ дом ни одного запора! Придется съ отворенными дверями ночевать, сказала она мужу.
— У насъ, сударыня, здсь тихо. Насчетъ этого будьте покойны. Шалостевъ нтъ, проговорилъ работникъ лавочника.
— Однако, нельзя же спать не замкнувшись! воскликнулъ Клянчинъ.— Даже и домъ-то нашъ не огороженъ ничмъ. Съ рки свободный входъ, дворъ у васъ проходной.
— Золото разсыпьте — никто не возьметъ. Народъ у насъ пьяный на деревн, словъ нтъ, а только чтобы по домамъ шарить — этого не бойтесь. Спите смло.
— Нтъ, нтъ… Позови сюда своего хозяина.
Черезъ пять минутъ явился лавочникъ. Онъ былъ въ туфляхъ на босую ногу и въ халат на распашку.
— Помилуйте, хозяинъ, въ дом ни одного запора! встртилъ его Клянчинъ.
— Да не успли… Ладилъ я засовъ придлать съ душкой, а въ городъ-то здивши и забылъ купить. Вы будьте безъ сумннія. Послзавтра засовъ будетъ. Крюкъ также здоровый привезутъ, чтобы изнутри запираться.
— Но чмъ же мы сегодня запремся? Чмъ же завтра? Вдь и у оконъ даже крючечковъ нтъ, прибавила Клянчина.
— Да ужъ какъ-нибудь, сударыня. Вдь здсь деревня, здсь не въ город, здсь тихо, отвчалъ лавочникъ.— Вы возьмите вонъ у меня въ лавк пяти-дюймовыхъ гвоздей къ дверямъ, да веревкой и опутайте ихъ. Крпко будетъ. А только у насъ здсь спокойно.
— Но окна, окна… Вдь ни одно окно не запирается.
— Не успли. Крючечки и петельки я дамъ. Какъ-нибудь приладите на ночь. Плотники-то у меня запьянствовали. Ну, да къ завтраму выходятся… Вина я имъ давать не буду… Придутъ, сколотятъ вамъ столы и скамейки, козлы для постелей сдлаютъ и все приладятъ.
— Такъ пришлите гвоздей, веревокъ и крючки съ петлями.
— Гвоздей фунтъ прикажете прислать, или больше? Веревки также у меня въ лавк по фунтамъ…
— Да неужели и за это деньги? Вдь это на время?
— А то какъ же-съ? Торговля. Намъ тоже даромъ никто не даетъ.
— Да вдь ваша вина, что у меня запоровъ нтъ.
— Будутъ-съ, послзавтра будутъ. А ужъ за гвозди и веревки я запишу въ книжку. Дачу сдавали безъ гвоздей и веревокъ. Такъ фунтъ веревокъ прислать и два фунта гвоздей? крикнулъ, уходя, лавочникъ.
Клянчинъ не отвтилъ и только пожалъ плечами.

IV.

Ночь была проведена Клянчиными хоть и на полу, на сн, но спокойно. Благодаря свжему воздуху и усталости, вс спали, какъ убитые. Только кухарка жаловалась на утро, что ее душилъ ночью домовой.
— Какъ возможно въ новомъ дом жить, пока онъ не освященъ! Вдь ужъ новый домъ извстно, что такое, въ новомъ дом всякой нечисти достаточно, слышалось Клянчинымъ черезъ перегородку, отдляющую комнаты отъ кухни, когда они только еще проснулись и продолжали лежать на своихъ снныхъ постеляхъ.
— А ужъ святить — пускай сами святятъ. Не мн же святить для нихъ. Я и такъ дешево дачу сдалъ, отвчалъ мужской голосъ.— Да тутъ, прежде чмъ святить надо домового-то самого удовлетворить, взять зарзать птуха, кровь выпустить на голикъ и этимъ голикомъ вымести на всхъ порогахъ — вотъ домовой и угомонится. Пусть у меня птуха купятъ. Я птуха въ лучшемъ вид за три четвертака продамъ.
— Купятъ они, какъ же! Сквалыжники, а не господа. И хали-то сюда къ вамъ въ деревню, чтобъ сквалыжничать и на обух рожь молотить, отвчала кухарка.
— Да вдь птуха-то потомъ въ суп сварить можете, онъ не пропадетъ. Все-таки, ты поговори господамъ. Есть у меня захудалый птушенко, забили его ужъ очень другіе птухи. Купятъ, такъ гривенничекъ теб на помаду.
— Удивилъ гривенникомъ! А мы вотъ лучше уговоримся, какая мн скидка будетъ съ заборной книжки. Вдь провизію-то хоть и на книжку, а все-таки буду покупать я въ лавк.
— Какая тутъ скидка! Здсь, умница, не городъ.
— Ну, тогда смотри, тогда я за всами буду смотрть у тебя въ оба, да и каждую вещь буду хаять. Пусть господа изъ города возятъ.
— Да ужъ удовлетворимъ, удовлетворимъ немножко-то, ежели господа основательно всякую провизію покупать будутъ. На своемъ кофе ужъ не будешь сидть, на этотъ счетъ будь покойна. А ты говоришь, сквалыжники господа-то?
— И! За каждой полтиной гонятся съ дубиной.
— Вотъ это не хорошо. Вдь я только изъ-за этого и дачу выстроилъ, чтобъ отъ дачниковъ по лавк пользоваться. Гости-то у нихъ часто будутъ бывать? Угощеніе всякое въ достаточномъ количеств потребуется?
— Какіе гости, какое угощеніе! Они сами норовятъ другихъ объстъ. У насъ и въ город-то гостей не бывало, а ужъ здсь и подавно.
— Въ город дло другое, а на дач гость иногда силой назжаетъ, нахрапомъ.
— Поди ты! Кто сюда подетъ? Вдь сюда тоже больше рубля надо, чтобы дохать. Да обратно… Одно слово, тутъ у васъ дальнее захолустье, а они, идолы, нарочно въ это захолустье и пріхали, чтобъ ужъ ни одинъ гость до нихъ не добрался. Вотъ посмотри, какъ будутъ сквалыжничать!
— Гм… За что же я имъ дачу-то дешево отдалъ? Кром того, вдь общалъ домъ палисадникомъ огородить. Вонъ плотникамъ придется поденщину платить. Коли такъ, то лсъ на палисадникъ мой, а поденщину пускай сами платятъ.
— Да конечно же. Что имъ зубы-то глядть! Пусть платятъ.
— Каковы у насъ домочадцы-то! сказалъ Клянчинъ жен, выслушавъ весь этотъ разговоръ, и крикнулъ кухарк:— Марфа! Приготовь воды для умыванья, да ставь самоваръ. Мы встаемъ.
— Продрали ужъ зньки, проговорила кухарка.— Иди и веди съ ними политичный разговоръ.
Когда Клянчинъ вышелъ на крыльцо, передъ нимъ стоялъ уже мелочной лавочникъ и кланялся. Это онъ былъ собесдникомъ кухарки.
— А я ужъ второй разъ къ вашей милости навдываюсь, началъ онъ.— Все думаю, что ужъ встали. Плотники выходились, я относительно ихъ… Имъ пора начать работать палисадникъ вокругъ дачи. Лсъ мой, а ужъ насчетъ поденщины потрудитесь сами съ ними уговориться.
— Вздоръ! Вздоръ! Вы взялись мн палисадникъ сдлать, включили это въ условіе найма дачи, а потому должны и за поденщину платить, сказалъ Клянчинъ.
— Невозможно этому быть.
— Какъ невозможно? У меня и росписка ваша есть. Тамъ прямо сказано: ‘обязуюсь огородить палисадникомъ’… Я заставлю огородить.
— Промахнулся-съ, развелъ руками лавочникъ и почесалъ затылокъ.
— А мн какое дло!.. Въ условіи сказано, и чтобъ палисадникъ былъ…
— Хорошо-съ, нашъ грхъ. Но тогда ужъ ни столовъ, ни скамеекъ, ни козелъ для кроватей отъ насъ не ждите. Плотники не станутъ вамъ сколачивать. Этого въ росписк нтъ, насчетъ мебели тамъ ничего не сказано. Даже и лсу на столы и скамейки не дамъ.
— То-есть какъ же это такъ? Вдь вы общали.
— Можетъ быть, на словахъ и общалъ, а только на словахъ вдь не считается. Сами же вы по запискамъ да роспискамъ точка въ точку разсуждаете.
— Однако, что же это такое! Какъ же намъ быть безъ столовъ и безъ кроватей! вспылилъ Клянчишь.— Вы должны все это намъ дать.
— Кабы вы для насъ, то и мы для васъ, спокойно отвчалъ лавочникъ.— А на записк про столы ничего не сказано.
— Какъ это хорошо! А еще торговецъ! Торговецъ, а своего слова не держитъ. Гд же ваше торговое слово?
Лавочникъ улыбнулся и отвчалъ:
— Мы слово держимъ, коли съ нами по поступкамъ поступаютъ. Да чего вы насчетъ поденщины-то упираетесь? Вдь вся недолга, что двумъ плотникамъ по рублю съ гривенникомъ въ день. Больше одного дня вамъ палисадникъ не продлаютъ. Горбули у меня готовые припасены. Только столбы обтесать, планки набить, да горбули на нихъ наколотить. Тогда ужъ и столы со скамейками и съ козлами для постелей для вашей милости у меня явятся.
Пришлось согласиться. Клянчинъ пожалъ плечами и сказалъ:
— Ну, хорошо.
— Вотъ и отлично, опять улыбнулся лавочникъ.— Лучше въ мир жить, чмъ въ ссор. А насчетъ поденщины я вамъ вотъ что скажу: будетъ лавк отъ вашей милости хорошая польза, то и поденщину насчетъ работы за палисадникъ приму на свой счетъ. Вы къ намъ ласковы — и мы къ вамъ ласковы. Такъ плотникамъ-то можно начинать палисадъ строить? Я давно бы послалъ ихъ сюда, да ваша милость все изволили почивать, такъ думалъ, что подъ окнами начнутъ стучать, такъ какъ бы не разбудили вашу милость.
— Пусть работаютъ.
— По рублю съ гривенникомъ? Такъ я отъ вашей чести съ плотниками и поряжусь.
— Ладно, ладно.
— Лошадь черезъ часъ на станцію сына повезетъ. Онъ въ городъ детъ. Не подете ли вы, такъ и васъ по пути довезла бы?
— Нтъ, я не поду.
— Мясца не прикажете ли сыну изъ города привезть или какого другого товару? Закуски, къ примру… Супротивъ городскихъ цнъ плевую разницу возьмемъ.
— Все есть, все изъ города вчера привезли съ собой.
— Ну, вотъ изволите видть… Какъ съ вами ласкову-то быть? А вы дайте лавочнику отъ васъ попользоваться, вдь изъ-за этого и дачу выстроилъ, изъ-за этого сдаемъ ее.
Съ задовъ показалась баба съ кошелкой.
— Яичекъ бы вашей милости, творожку… начала было она, но увидавъ лавочника, тотчасъ же умолкла и попятилась.
— Пошла вонъ, подлая! Какую такую ты имешь свою собственную праву на нашъ дворъ съ товаромъ ходить и у насъ покупателей отбивать! крикнулъ на нее лавочникъ.— Вонъ, ступай! Яйца по той же цн будемъ съ васъ брать, что и на деревн берутъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ Клянчину.
Черезъ полчаса Клянчины, сидя на ковр, разостланномъ на трав, пили чай. Около дома стучали топорами плотники, сколачивая столы.

V.

Къ вечеру на другой день посл переселенія Клянчиныхъ въ деревню, пришелъ, наконецъ, возъ съ ихъ мебелью. Крестьянская лошаденка еле втащила возъ на дворъ лавочника и остановилась у дома какъ вкопанная, понуря голову. Мебель была въ самомъ жалкомъ, поломанномъ вид. Мстный мужикъ, взявшійся доставить мебель изъ города въ деревню, сморкалъ заморившуюся отъ усталости лошадь, заставляя ее фыркать.
— Батюшки! Да что же это такое! Вдь все переломано! восклицала Клянчина, ходя вокругъ воза.— Столы и стулья безъ ножекъ. Какъ мы сидть-то будемъ?
— Безъ ножекъ! Лошадь-то изъ-за васъ зарзалъ, чтобъ вамъ пусто было! отвчалъ мужикъ, распутывая на возу веревки.— Вдь шестьдесятъ верстъ. Зналъ бы, что эдакое дло станется, ни въ жизнь бы не взялся перевозить, пропадите вы совсмъ и съ мебелью! Нешто наши лошади къ этому привычны?
— Съ какой же стати, въ самомъ дл, ты взялся, милый? говорилъ Клянчинъ.
— Вы подбили. ‘Все равно теб изъ города порожнемъ въ деревню хать’. А я, дуракъ, и послушался. Всю телгу изъ-за вашей проклятой мебели поломалъ, два раза въ дорог чинился. Воля ваша, а ужъ починка телги на вашъ счетъ. Я по дорог двумъ кузнецамъ полтора рубля отдалъ.
— Зачмъ же ты дешь въ плохой телг? Это ужъ твоя вина.
— Телга была крпкая, въ моей телг хоть камни возить, а это ужъ изъ-за вашей мебели, чтобъ ей сгинуть, проклятой. То шкворень выпадетъ, то ободъ съ колеса долой… Помилуйте, гд же это видано?! Какъ хотите, а полтора рубля при расчет за починку телги пожалуйте.
— Да вдь ты у насъ на пятнадцать рублей мебели поломалъ изъ-за твоей неисправной телги, и за починку телги съ насъ же хочешь.
— Вольно жъ вамъ было приказывать на одинъ возъ столько грузить! Тутъ матеріалу на два воза, а вы изъ-за сквалыжничества на одинъ…
— Ну, не разговаривай, не разговаривай. Я теб показалъ мебель, ты сказалъ, что въ лучшемъ вид одинъ увезешь. Намъ съ тебя за поломанную мебель надо требовать, а не теб съ насъ за поломанную телгу. Да и ломалась ли телга по дорог — это вопросъ.
— Видите, ободъ на колес заново… Вонъ и подушка подъ телгой новая.
— Ну, разгружайся, разгружайся!
Мужикъ почесывался. Кром усталости, онъ былъ изрядно пьянъ.
— Гд жъ мн одному-то разгружаться? Грузились въ город, такъ дворники помогали, а здсь вдругъ одному разгружаться! говорилъ онъ.
— Ну, я помогу, кухарка поможетъ, суетился Клянчинъ.— Марфа! Поможемъ ему диванъ снять съ воза.
— Нтъ, баринъ, увольте. Я этими длами никогда не занималась, чтобы возы разгружать. Завезли въ глушь, гд и людей-то настоящихъ не видать, да еще возы вамъ разгружать! Я кухарка и свое дло правлю, фыркала кухарка.
— Ну, прислуга! И не стыдно это теб? воскликнулъ Клянчинъ.
— Чего тутъ стыдиться! Вы же не постыдились завезти меня въ такое мсто, гд всякая двушка подохнетъ отъ скуки. Мы изъ своей деревни ушли, чтобъ намъ въ городу было весело и чтобъ жить можно было по полированному, а тутъ, наткось опять деревня, да еще хуже нашинской! У насъ въ нашей деревн, по крайности, хоть свой домъ есть, сродственники имются, а здсь даже не съ кмъ путнаго слова перемолвить. Сами прислугу надули, да еще стыдиться ее заставляютъ.
Клянчинъ молчалъ и попробовалъ самъ снимать вмст съ мужикомъ диванъ съ воза, но мужикъ былъ пьянъ и руки его дйствовали плохо. Диванъ зацпился ножкой за край телги и полетлъ съ воза.
— Тише, тише! закричалъ Клянчинъ, но было уже поздно: диванъ лежалъ съ отломанной ногой на земл.
— Воля ваша, а надо за мужиками послать на деревню, сказалъ мужикъ.— Или семъ-ка я въ кабакъ сбгаю. Тамъ наврное наши сидятъ. За вино живо помогутъ. Пожалуйте, сударь, на сороковку…
— Да ужъ на сороковку потомъ. Надо сначала разгрузиться.
— Эхъ, баринъ! Долженъ же я мужиковъ чмъ-нибудь заманить. А то не поврятъ, подумаютъ, что задарма. Вы говорите: потомъ. Потомъ-то особь статья. Потомъ-то — мы это знаемъ.
— Да вдь ежели теб дать на сороковку, ты и самъ пропадешь въ кабак.
— Зачмъ же пропадать? Я живо… Малость выпью съ устатку и сейчасъ же мужиковъ приведу. Будьте покойны.
Пришлось дать. Мужикъ отправился въ кабакъ и черезъ четверть часа явился съ пятью мужиками.
— Куда же столько народа-то ты ведешь! кричалъ Клянчишь.— Тутъ много что двоихъ нужно. А то вдругъ пятеро.
— Ничего-съ… Они помогутъ. Они рады постараться для барина, далъ отвтъ мужикъ-возница.
— Для барина въ лучшемъ вид… отвчали хоромъ мужики.— Съ пріздомъ, ваша милость… Дай Богъ счастливо… Митрофанъ! Берись! Кузьма, залзай на возъ-то! Надо для барина постараться. Баринъ насъ въ лучшемъ вид попотчуетъ. Баринъ человкъ хорошій.
Возъ былъ разгруженъ, но мебель представляла изъ себя самый жалкій видъ. Ничего не стояло, ибо было все безъ ногъ.
— Какъ тутъ жить! Все поломано… чуть не плакала Клянчина.
— Да вдь ужъ перездка, сударыня… Перездка всегда… утшалъ ее мужикъ-возница.— Сколотитесь и будетъ чудесно. Плотники запустятъ вамъ тутъ гвоздье хорошее, и будетъ еще крпче новаго.
— Да что ты толкуешь! Какъ въ буковые гнутые стулья гвозди запускать!
— Въ лучшемъ вид съумютъ. Не прикажете ли за ними сбгать? Они теперь на постояломъ ужинаютъ.
— Ничего не надо, ничего. Мы сами… Вотъ теб расчетъ и позжай съ Богомъ…
Мужикъ-возница принялъ бумажку и сталъ ее вертть.
— А за поломку телги? спросилъ онъ Клянчина.
— Да что ты въ ум? Ты у меня всю мебель изувчилъ, и я съ тебя ничего не требую. Благодари Бога, что я за поломанную мебель ничего не вычитаю.
— Какъ же это такъ, баринъ?.. Помилуйте… Вдь я по дорог кузнецамъ въ двухъ мстахъ полтора рубля… Нтъ, ужъ вы какъ хотите, а хоть рубль подавайте…
— Пошелъ вонъ — вотъ мой сказъ!
— Позвольте… Да нешто это возможно?.. Я судиться буду… Мировой отъ насъ въ пяти верстахъ…
— Судись сколько хочешь. Ты про встрчный искъ слыхалъ? Ты на меня предъявишь искъ въ рубль за поломку телги, а я на тебя подамъ искъ въ пятнадцать рублей за поломку мебели, коли ужъ на то пошло.
— Посмотримъ.
— Поглядимъ.
— Эхъ, господа! И это господа!
Мужикъ-возница принялся ругаться.
— Ужъ захотлъ ты отъ нашихъ господъ… вмшалась было язвительно кухарка.
— Ты еще чего? крикнулъ на нее Клянчинъ.— Молчать! Смешь еще становиться на сторону подлецовъ! Хорошая прислуга, нечего сказать! Нтъ, я потерялъ съ тобой всякое терпніе. Завтра теб паспортъ въ руки и расчетъ, и чортъ съ тобой. Позжай въ городъ.
— И безъ васъ бы ушла. Къ тому и гну. Хорошо, что сами догадались. Здсь жить, такъ съ одури подохнешь.
— Довольно! А нтъ, сейчасъ убирайся вонъ и ночуй гд хочешь! подскочилъ къ кухарк съ сжатыми кулаками Клянчинъ.
— Потише, потише, баринъ. Насчетъ оскорбленія личностевъ-то мировой судья есть. Потомъ и не расхлебаетесь, спокойно отвчала кухарка.— Мужички почтенные будутъ свидтелями.
— Надо же хоть на чай съ васъ! возгласилъ мужикъ-возница, все еще не трогаясь съ своимъ возомъ.
— Да вдь я теб только сейчасъ далъ на сороковку, проговорилъ Клянчинъ.
— На сороковку вы дали для земляковъ, чтобы вотъ ихъ сюда на помощь привести. А на чай посл расчета это ужъ даже положеніе.
— Гд такое положеніе? Гд? горячился Клянчинъ.— Укажи мн его.
— Да какъ же? Даже законъ. Это ужъ не нами поставлено.
— Вотъ теб пятіалтынный — и чтобъ живо съ глазъ моихъ долой.
— Вы прежде земляковъ-то разсчитайте. Вдь они за что-нибудь да помогали же возъ разгружать, все еще не унимался мужикъ-возница.
Земляки стояли и переминались съ ноги на ногу. Клянчинъ и имъ протянулъ двугривенный.
— Это на всхъ-то? недоврчиво спросилъ рыжій мужикъ съ лысой головой.
— Конечно же, на всхъ.
— Да полноте, баринъ, шутите. Вдь насъ пятеро. Прохоръ насъ за четверть сманилъ. Пойдемте, говоритъ, помогать мебель разгружать, баринъ четверть поставитъ.
— Да что онъ въ ум, что ли? Или я ужъ самъ сошелъ съ ума?
— Не знаю, но мы такъ и думали, что четверть. Иначе съ какой же стати?..
— Ступайте вонъ…
У Клянчина отъ злости голосъ пересипъ и во рту показалась пна. Мужики не уходили.
— Да какъ же итти-то? Вдь насъ пятеро, а вы вдругъ двугривенный… Помилуйте, присылаете звать и вдругъ обсчитывать! говорили они.— Нешто это благородно? Нешто это по-господски? Дайте ужъ хоть на дв бутылки на пятерыхъ-то.
— Вотъ еще двугривенный — и чтобъ духу вашего больше здсь не было! бросилъ мужикамъ Клянчинъ деньги.
Т деньги взяли, но не уходили и принялись ругаться. Кухарка стояла на крыльц, подбоченившись, и съ злорадствомъ улыбалась на эту сцену. Клянчинъ, окончательно растерявшійся, не зналъ что длать. Наконецъ онъ попробовалъ обратиться къ защит мелочного лавочника и послалъ за нимъ няньку. Явившійся лавочникъ разогналъ мужиковъ.
— И охота вамъ, сударь, вязаться съ нашей деревенской гольтепой! сказалъ онъ въ вид наставленія.— Не безъ чего же я всю эту деревенскую шляющую команду со двора гоняю. Я вашу же милость берегу. Обращайтесь ко мн въ лавку, коли вамъ что понадобится, и всякую вещу вамъ мои молодцы исполнятъ въ лучшемъ вид. Чуть что — прямо въ лавку… А мы въ книжку запишемъ и потомъ при расчет чудесно… И намъ-то пріятно, да и для васъ спокойне.
Клянчинъ слушалъ и тяжело дышалъ. Онъ былъ взбшенъ.

VI.

Переночевали и вторую ночь Клянчины въ деревн на дач. Вторая ночь проведена была уже при нкоторой домашней обстановк. Спали на тюфякахъ, положенныхъ на козлы съ досками, сколоченными плотниками. Прислуг также были сдланы кровати изъ козелъ и досокъ, такъ что на полу уже стлаться не пришлось. Не поражало и отсутствіе столовъ въ комнатахъ. Плотники сколотили столы и скамейки, сдлали даже табуреты для кухни. Утромъ на столы даже выданы были цвтныя скатерти, дабы прикрыть некрашенныя доски столовъ. На окнахъ Клянчинъ прибилъ кисейныя занавски. Комнаты постепенно приняли жилой видъ. Такъ какъ кухарка была отказана, то обдъ стряпала сама Клянчина. Оставшаяся прислугой одна только нянька сначала помогала Клянчинымъ въ устройств дома и въ стряпн, хоть то и дло фыркала и гримасничала, но къ полудню, сбгавъ въ лавочку, стала отказываться отъ работы и заявила:
— У меня не десять рукъ. Не могу я занавски на окна вшать и гвозди въ стны вбивать. Да и не на это дло я приставлена. Я нянька. Меня наняли, чтобы за дтьми ходить. Длайте какъ хотите.
— Но вдь это же пока только мы еще не устроились, а посл никто отъ тебя не потребуетъ такой работы, отвчала ей Клянчина.— И наконецъ, не будемъ же мы жить съ одной прислугой. Понятное дло, что мы возьмемъ кухарку.
— Все равно. И устраиваться я не нанималась.
Клянчина не хотла отпускать отъ себя эту послднюю прислугу, а потому только замтила:
— Какая ты, Даша, неснисходительная.
— Вы очень снисходительны къ прислуг. Кухарку, вонъ, отказали и даже трехъ законныхъ дней не хотите посл отказа держать.
— Да вдь она дерзничаетъ, грубитъ, смется надъ нами, вредитъ намъ, становится на сторону тхъ людей, которые противъ насъ. Вчера пьяные мужики начали насъ ругать, и она вмст съ ними. А теб-то было бы ужъ и совстно такъ итти противъ насъ. Ты двушка молоденькая.
— Молоденькая-то двушка еще хуже подохнетъ отъ скуки въ такой глухой деревн, куда меня завезли.
— Ахъ, ты вотъ изъ-за чего! Ты общества ищешь.
— Да конечно же. А главное, я черную работу работать не намрена. Взяли бы мужика въ подмогу, коли вамъ надо устраиваться.
— Да вдь это только на сегодня. Какая ты, право… И наконецъ, вдь теб за лто два рубля въ мсяцъ прибавлено жалованья.
— Велики эти деньги, два рубля!
— Такъ не десять же рублей теб прибавить. За эти деньги я къ дтямъ ужъ бонну, гувернантку могу нанять.
— Такъ вамъ и будетъ гувернантка занавски на окна вшать и гвозди въ стну вбивать!
— Ты все съ занавсками… Но вдь занавски къ окнамъ вшалъ Василій Романычъ, а ты только ему помогала.
— Ну, а теперь и помогать не намрена. Да вотъ что… Лучше ужъ намъ честь-честью разойтиться, по хорошему. Какъ сошлись, такъ и разойдемся. Отпустите меня, увольте. Здсь мн не жизнь, а каторга.
Клянчина поморщилась. Приходилось остаться вовсе безъ прислуги.
— Хорошо, но только ты должна дожить, пока я найду себ другую няньку. Завтра Василій Романычъ подетъ въ Петербургъ и привезетъ новую прислугу.
— Нтъ, ужъ, сударыня, пожалуйте мн сегодня расчетъ и паспортъ. Тогда бы я вмст съ кухаркой сегодня и ухала. Намъ и лошадь дешевле вмст нанять до желзной дороги.
— Но какъ же я тебя отпущу, оставшись ршительно одна? недоумвала Клянчина, смшавшись.
— А ужъ это какъ хотите. Не слдовало завозить тогда въ такую глушь прислугу. Вдь вы сказали, что дете на дачу. Я и думала, что это дача. А тутъ ни музыки, никакого даже сада и никакой публики. Вонъ мы въ прошломъ году въ Шувалов жили…
— Да зачмъ теб музыка?
— Какъ возможно! Все-таки пріятно около забора послушать музыку… Нтъ, ужъ отпустите меня.
— Василій Романычъ! У насъ и нянька уходитъ и хочетъ сейчасъ насъ оставить, требуетъ паспортъ и расчетъ, обратилась Клянчина къ мужу, стучавшему молоткомъ въ другой комнат.
— Какъ уходитъ? Съ какой стати? откликнулся тотъ.
— Не могу я, баринъ, здсь у васъ жить. Мочи моей нтъ, отвчала нянька.— Пожалуйте расчетъ, и я сегодня съ кухаркой уду.
— Не отпущу я тебя сейчасъ. Что это за глупости! Ты должна дожить до найма другой прислуги.
— А кухарку вы оставили дожить до второй прислуги?
— Кухарка дло другое, а тебя не отпущу.
— Не отпустите, такъ вдь все равно я буду, сложа руки, сидть… Хоть вы, тамъ, что хотите, а я палецъ о палецъ не ударю, такъ какая же отъ меня будетъ польза?
— Ну, убирайся къ чорту! вспылила Клянчина.— Я пойду въ деревню и какую-нибудь здшнюю бабу найду себ въ подмогу.
— Давно бы такъ и надо сдлать. Здшнія бабы къ здшней жизни привычны, а вы вдругъ везете сюда городскую прислугу. Вчера, вонъ, я вышла за ворота… Идетъ пьяный мужикъ и валится на меня. Я его оттолкнула и сказала ему политичнымъ манеромъ, а онъ мн вдругъ такое слово сказалъ, что просто ужасти. Я не привыкла къ такимъ словамъ. Это въ будни, а что въ праздникъ-то здсь будетъ? Какъ здсь въ праздникъ-то въ новомъ плать погулять на деревню выйти? Съ кмъ здсь компанію водить?
— Ну, довольно, не разсуждай! Сдавай вещи, которыя теб были даны, и убирайся вонъ! крикнула Клянчина.— Василій Романычъ! Разсчитай ее и выбрось ей паспортъ. Я сейчасъ пойду въ деревню и отыщу себ бабу-поденщицу, а ты завтра подешь въ Петербургъ и привезешь новую прислугу.
Нянька была разсчитана и удалилась. Работники лавочника потащили ея сундукъ и подушки со двора. Клянчины сли обдать и ужъ прислуживали себ сами.
— Нтъ, какова наглость! говорила Клянчина про прислугу.
— Не любитъ городская избалованная прислуга деревню. Ей мелочная лавочка нужна, трактиръ, портерная, сообщество сосдской прислуги, чтобъ было съ кмъ колоторить, сплетничать, ругать господъ. Что ей хорошаго на лон природы?
— Да ужъ и для насъ нтъ ничего хорошаго въ этомъ лон природы. Помилуй, двое сутокъ, какъ пріхали сюда, и только и длаемъ, что воюемъ съ кмъ-нибудь. И, какъ видится, этой войн конца не будетъ.
Клянчинъ вздохнулъ и молчалъ. Онъ былъ согласенъ съ женой.

VII.

Клянчины остались безъ прислуги. Кухарка и нянька ухали. На рукахъ у Клянчиныхъ остались двое ребятъ. Положеніе было затруднительное.
— Надо бабу какую-нибудь изъ деревни взять или двушку. Такъ безъ прислуги и на одну ночь оставаться нельзя, говорила Клянчина.
— А вотъ я сейчасъ пойду къ нашему лавочнику и попрошу его кого-нибудь рекомендовать. Наврное ужъ онъ здсь всхъ знаетъ, отвчалъ Клянчинъ и отправился.
Лавочника въ лавк не было. За прилавкомъ стоялъ старшій сынъ его.
— Нтъ дома самого-то? спросилъ Клянчинъ.
— Вы про тятеньку? Дома-съ. На огород чай кушаютъ. Пожалуйте… Они завсегда объ эту пору прохлаждаются.
Пришлось итти обратно на дворъ. Тамъ, на огород, подъ большой развсистой вишнею, за столомъ, сидлъ около большого самовара лавочникъ. Онъ былъ въ одной красной рубах, съ непокрытой головой и въ туфляхъ на босую ногу. Глаза его были заспаны. Очевидно, что онъ только-что проснулся отъ послобденнаго сна. Въ волосахъ и въ бород торчали сно и солома.
— А! Василій Романычъ! Добро пожаловать, сказалъ лавочникъ, почесывая грудь и подъ мышками, и протянулъ Клянчину руку.— Къ самому, то-есть, пылу и къ жару потрафили. А я сейчасъ чай пить сбираюсь. Бабу на ледникъ за вареньемъ услалъ. Присаживайтесь, да хлобыстнемъ по пяточку чапорушекъ. Что скажете хорошенькаго?
— Да вотъ къ вамъ съ визитомъ, улыбнулся Клянчинъ, садясь.— Вы у меня были, а я у васъ еще не былъ. Сосди вдь теперь.
— Ну, вотъ за это благодаримъ покорно. Извините только, что насъ въ такомъ вид застаете. Мы по домашнему. Знали бы да вдали, что гость будетъ, такъ попріодлись бы. Ужъ извините…
— Ну, вотъ… Что за церемоніи!
— Не порядокъ-съ. Гостей встрчаютъ честь честью. Вотъ и жена идетъ растрепанная. Вдь мы, по русскому обычаю отдыхаемъ посл обда, такъ въ хорошей-то одеж какъ будто бы оно и неловко.
Показалась лавочница, толстая пожилая женщина въ линючей ситцевой блуз и босикомъ. Она несла банку варенья и шла переваливаясь съ ноги на ногу.
— Супруга-съ… отрекомендовалъ ее лавочникъ.— Расхлябана она у меня на ноги и вся развинтившись, да что жъ подлаешь — не на дрова же ее рубить, ежели ужъ трехъ сыновей и одну двчонку мн народила.
Лавочница поставила банку варенья на столъ, тоже протянула Клянчину руку и въ вид привтствія проговорила:
— Все въ задъ васъ видла, хоть и по сосдству второй день живемъ. Въ ликъ-то въ первый разъ еще пришлось.
— Наливай чай-то, наливай, да потчуй гостя, вареньица ему положи, сказалъ лавочникъ.— Балованная она у меня, Василій Романычъ, хоть и старуха. Каждый день съ вареньемъ чай пьетъ, да вотъ и меня избаловала.
— Я къ вамъ, Савелій Прокофьичъ, въ то же время и по длу, или лучше сказать, съ просьбой… началъ Клянчинъ.— Вдь вы знаете, что у меня об прислуги ушли.
— Какъ же-съ, какъ же-съ… Мой молодецъ и на желзную дорогу ихъ повезъ. Балованный народъ-съ. Бда нынче съ прислугой. Чуть что не потрафишь, сейчасъ она и въ контру. Вонъ у меня пекарь. Запьянствовалъ и пропилъ сапоги и спинжакъ… Да пропилъ-то въ чужомъ кабак. Сталъ я ему выговаривать. Да ты бы, говорю, коли ужъ у тебя такая надобность пришла, въ своемъ мст, въ нашемъ заведеніи, такъ все-таки хоть хозяину бы твоему польза была… Кажется, ужъ деликатно говорю… Не ругаю за то, что пьянствовалъ человкъ, а ругаю за то, что онъ въ чужомъ мст… Ну, онъ сейчасъ на дыбы… ‘Пожалуйте, говоритъ, паспортъ’. А гд здсь другого пекаря сыщешь? Ну, насилу его утрамбовалъ. Пришлось рубль прибавить. Пекарь-то онъ хорошій и зашибаетъ только временемъ.
— Прислугу, разумется, я себ изъ города привезу, продолжалъ Клянчинъ: — но вдь нельзя же намъ быть вовсе безъ прислуги. Пока эта городская прислуга прідетъ, такъ не можете ли вы намъ указать на кого-нибудь изъ мстныхъ бабъ или двушекъ, которая бы могла помочь моей жен.
— То-есть, въ работницы хотите? Поденно? спросилъ лавочникъ.
— Да, поденно. Но ежели баба будетъ ловкая и окажется годной, то я могу ее и на все лто оставить, въ род какъ бы въ кухаркахъ. Няньку я привезу изъ города, а здшняя баба могла бы остаться кухаркой и, вообще, для черной работы. Кухарить у насъ особенно нечего. Разносоловъ какихъ-нибудь вычурныхъ мы не димъ, а ежели бы что пришлось, то у меня жена мастерица стряпать. Просто работницу хотлъ я васъ просить рекомендовать намъ.
— Понимаю-съ, понимаю-съ, кивнулъ лавочникъ и задумался.— Бабъ-то только у насъ тутъ на деревн такихъ нтъ подходящихъ, прибавилъ онъ.— Которая ежели при муж — та не пойдетъ отъ своего хозяйства. То-есть, ходятъ он, вонъ, къ охотникамъ на облаву поденно, да то особь статья. Вамъ бобыльку нужно или такъ двушку, которыя, къ примру, лишній ротъ въ семь.
— Вотъ, вотъ… Пожалуйста, ужъ порекомендуйте кого-нибудь.
— Вдь у насъ здсь въ подгородномъ мст тоже народъ балованный. Мы, вотъ, коли ежели снокосъ… Покосъ я тутъ въ двухъ мстахъ снимаю. Такъ вотъ, коли ежели снокосъ, то мы дальнихъ бабъ беремъ, изъ другого узда, нарочно за ними посылаемъ. А съ здшними не сообразишь.
— Ну, на время, на два, на три дня порекомендуйте, а тамъ можно ее будетъ замнить работницей изъ другого узда.
— Вотъ, вотъ… Разв вотъ такъ-то…
— Вдь изъ дальнихъ деревень къ вамъ все-таки заходятъ сюда.
— Заходятъ, какъ не заходить. То и дло ходятъ и работы ищутъ. Теперь-то вотъ только нтъ. Позвольте, кого бы вамъ предоставить изъ нашей деревни?
— Да пошли къ Караваевымъ. У нихъ три двки зря глазами хлопаютъ и отцовскій хлбъ дятъ, сказала лавочнику лавочница.
— Дв теперь, а не три. Старшая на кирпичный заводъ въ обрзку ушла.
— А двумъ-то что въ дом длать?
— Да, пожалуй, что къ Караваевымъ послать.
— За Марьей Громихой можно послать. Что она съ ребенкомъ, такъ ребенка-то можетъ съ сестрой оставить.
— Вдова? спросилъ Клянчинъ.
— Нтъ, она не вдова, а двушка, но все-таки при ребенк. А только Марья теперь постирушками на дачниковъ занялась. Нтъ, Марья имъ не сподручна, Марья мстами запиваетъ.
— Да хоть на время. Авось, три-четыре дня у насъ проработавши, и не запьетъ, сказалъ Клянчинъ.
— Прежде за Караваевой пошлемъ. За отцомъ ейнымъ даже пошлемъ. Ежели онъ ее отпуститъ, то, значитъ, съ имъ и порядитесь… А когда Караваевъ не отпуститъ дочь, то мы вамъ Голубиху предоставимъ. Вотъ это вдова, но только бездтная. Забалуй она баба, подмигнулъ лавочникъ:— ну, да вдь вамъ-то что же?.. Вамъ только работала бы. Да и не съ кмъ ей теперь баловать, охотники еще не назжаютъ. Вотъ разв по осени… Но прежде всего мы пошлемъ къ Караваевымъ… Сережка! крикнулъ лавочникъ сынишк, стрлявшему на двор изъ самодльнаго самострла.— Сбгай-ка ты къ Вавил Караваеву, и ежели онъ дома, то пусть сюда придетъ.
Сынишка лавочника побжалъ за Караваевымъ.

VIII.

Вскор явился Караваевъ, отрепанный, грязный рослый мужикъ въ опоркахъ на босую ногу и, не взирая на лтнюю пору, въ выденной молью мховой шапк.
— Чай да сахаръ… сказалъ онъ, кланяясь лавочнику, лавочниц и Клянчину.
— Здравствуй, Караваевъ, отвчалъ лавочникъ.— Вотъ я за тобой послалъ. У тебя Пелагея-то на заводъ въ обрзку ходитъ?
— Въ обрзку, это точно.
— А дв другія дочери даромъ дома хлбъ дятъ?
— Да что жъ подлаешь, кормить надо.
— Такъ вотъ, не хочешь ли Варвару-то барину въ работницы отдать? Варварой, кажется, у тебя средняя-то дочь зовется?
— Варварой.
— Такъ вотъ, не хочешь ли? У барина прислуга городская сбжала, такъ вотъ до прислуги, пока онъ прислугу найметъ. Плата поденно.
— Потомъ даже можно и не поденно, а на все лто оставить ее прислугой, ежели она двушка работящая и скромная, прибавилъ Клянчинъ.
— Двка ломовая лошадь — вотъ какъ я скажу, а насчетъ скромности — овца, далъ отвтъ Караваевъ.
— Такъ вотъ уговаривайтесь съ бариномъ насчетъ цны, да и присылай къ нему дочь сейчасъ же.
— Сегодня-то ужъ не знаю какъ прислать. У насъ вдь праздникъ.
— Какой праздникъ?
— А девятая пятница. Старики еще наши дали зарокъ въ девятую пятницу посл Пасхи не работать. Разв завтра. Сегодня у насъ и Пелагея въ обрзку не пошла.
— Ну, это что за праздникъ! А намъ безъ работницы сегодня нельзя. Мы вовсе безъ прислуги, проговорилъ Клянчинъ.— Или сегодня, или будемъ другую искать.
— Конечно же, тутъ праздника нтъ.
— Зарокъ. Боюсь, какъ бы пятница-матушка не прогнвалась.
— Не прогнвается, улыбнулся Клянчинъ.
— Да вдь по-господски хоть въ Пасху работать — вотъ какое у нихъ разсужденіе, а за грхи-то наши намъ отвчать, а не имъ.
— Богъ труды любитъ.
— Вы это, баринъ, оставьте. Насъ не сговоришь. У васъ свое, у насъ свое… серьезно замтилъ мужикъ.
— Да вдь мы ее сегодня ни въ какую такую особенную работу не пошлемъ, а такъ по дому… Вотъ самоваръ намъ поставить, плиту къ ужину растопить. Эту-то работу, я думаю, она у васъ сегодня и дома будетъ длать.
— Разв ужъ что неволить не будете. А то вдь господа сейчасъ: ‘мой полы’.
— Не будемъ сегодня мыть полы.
— А поденная плата сегодня за полдня будетъ считаться, или за цлый день?
— Да пожалуй, хоть и за цлый день.
— Ну, ладно, пришлю. А только коли ежели что — грхъ на вашей душ, сказалъ мужикъ и слъ.— Надо торговаться, прибавилъ онъ.— Какъ ваша цна?
— Я не знаю, по чемъ у васъ здсь поденщина?
— Да и мы не знаемъ. Мы этимъ дломъ не занимаемся. Дочерей въ услуженіе не отдавали. И такъ-то ужъ, думаю, не стали бы сосди смяться.. Харчи ваши?
— Разумется, мои харчи.
— По чемъ у тебя, Савелій Прокофьичъ, бабы огородъ полютъ? обратился мужикъ къ лавочнику.
— Да на прошедшей недл по три гривенника въ день пололи.
— Ну, это дешево. Это дальнія бабы могутъ, а намъ не сподручно.
— Такъ сколько же ты хочешь?
— Да вы надолго ли берете-то?
Мужикъ очевидно боялся ошибиться цной.
— Ну, четыре-пять дней поденно продержимъ. А можетъ она намъ вполн замнить прислугу, да понравится ей и захочетъ она остаться, тогда жалованье помсячно.
— А сколько жалованья помсячно положете?
— Да вдь нужно сначала видть, годится ли твоя дочь для постоянной прислуги. Покуда давай рядиться поденно.
Мужикъ все еще колебался. Онъ сначала взглянулъ на лавочника, потомъ на Клянчина и спросилъ:
— По рублю не дадите?
— Что ты, что ты! Да вдь эту цну плотникъ получаетъ, а плотникъ спеціалистъ.
— Плотники — они ужъ на то пошли, а мы дло другое. Чай и сахаръ вашъ будетъ?
— Все, все наше, все готовое.
— Ну, три четвертака.
— Да невозможно же вдь это. У насъ въ Петербург поденщицы на стирку по пятидесяти копекъ.
— То въ Петербург. Тамъ ужъ она не у одного, такъ у другого, господъ много, а здсь дачники. Съ кого же и взять, какъ не съ дачника? Дачниковъ-то мы зиму ждемъ. Пелагея въ обрзку ходитъ на заводъ и задльно работаетъ, такъ и то разстарается, такъ три-то четвертака всегда домой принесетъ.
— Да вдь на своихъ харчахъ, замтилъ лавочникъ. — И наконецъ, тамъ одинъ день три четвертака, а другой день и три гривенника. Да и работа при обрзк тяжелая. А здсь по домашеству.
— Ну, шестьдесятъ пять. Тридцать копекъ ей, а тридцать пять мн, проговорилъ мужикъ.
— За что же теб-то?
— А за то, что изъ дома отпустилъ. Я отецъ, я воленъ въ ей. Такъ шестьдесятъ пять копекъ.
— Странно… покачалъ головой Клянчинъ.— Въ деревн, и вдругъ хочешь дороже городскихъ цнъ.
— Такъ вдь вы для чего же нибудь къ намъ въ деревню похали — вотъ мы и пользуемся. Ну, ладно, пятачокъ спущу. За шесть гривенъ берите.
— Да ужъ полтинникъ, что ли…
— Зачмъ баловать? Дачники-то сюда къ намъ только на три мсяца назжаютъ. У насъ на облаву охотники двокъ берутъ, полдня работы, такъ и то тридцать копекъ. Вы ужъ не скупитесь. Вдь въ девятую пятницу двку на работу отпускаю, грхъ на душу беру.
— Хорошо, но ты длаешь то, что я потороплюсь хать въ Петербургъ и поскорй оттуда себ прислугу привезу.
— Это ваша воля. Такъ ежели согласны — пожалуйте задатокъ!
— За что? Нужно, чтобы твоя дочь сначала пришла къ намъ и поработала.
— Не обманемъ. Сейчасъ вотъ схожу домой и пришлю ее. А только все же надо на спрыски-то. Безъ спрысокъ нельзя, коли дло сдлали.
— Приведешь дочь — рюмку водки поднесу. Водка у меня есть, отвчалъ Клянчинъ.
— То особь статья, улыбнулся мужикъ.— А вы вотъ сейчасъ пошлите къ Савелью Прокофьичу за сороковкой. Честь честью.
— Не желаю. Хочешь, такъ приводи дочь такъ и у меня ужъ рюмку водки получишь.
— Ну, пивка бутылочку. Что вамъ стоитъ за пивкомъ-то послать! Гривенникъ деньги не велики. Съ вами бы и выпили. Что вамъ стоитъ сосда-то потшить! Вдь сосди теперь.
— Вотъ теб гривенникъ, по дорог зайди и выпей, а потомъ скорй приводи ко мн дочь.
Клянчинъ сунулъ мужику монету. Мужикъ поднялся съ мста.
— Такъ по шести гривенъ въ день? спросилъ онъ Клянчина.
— Да, да, да…
— Ладно, сейчасъ приведу. До свиданія.
— Ты ужъ въ заведеніи-то долго не засиживайся, а веди дочь къ барину скорй! крикнулъ ему вслдъ лавочникъ.
— Зачмъ засиживаться! Я живо… отвчалъ мужикъ и побжалъ, шлепая опорками.

IX.

— Нанялъ теб поденщицу, сказалъ жен Клянчинъ, вернувшись отъ лавочника.— Дочь одного здшняго крестьянина. Сейчасъ отецъ приведетъ ее къ намъ. По шестидесяти копекъ въ день на нашихъ харчахъ и чтобы горячее наше: чай, сахаръ.
— Какія цны! Дороже, чмъ въ Петербург, проговорила Клянчина.
— И за шестьдесятъ-то копекъ отецъ насилу согласился ее отпустить. Все толкуетъ, что съ дачника нужно брать дороже. Совсмъ походъ на дачника.
Вскор явился Караваевъ съ дочерью. Онъ былъ уже полупьянъ. Гривенникъ, данный ему Клянчинымъ на пиво, онъ, очевидно, употребилъ на водку, да къ этому гривеннику своихъ еще денегъ прибавилъ. Дочь его была рослая, широкоплечая, краснощекая двушка лтъ двадцати, одтая по праздничному въ шерстяное яркозеленое платье и въ розовый шелковый платокъ на голов. Она грызла подсолнухи.
— Вотъ-съ, получайте работницу, пропихнулъ ее въ спину впередъ себя Караваевъ, обращаясь къ Клянчинымъ.— Въ праздникъ привелъ, въ девятую пятницу — вотъ какъ мы сосдей цнимъ! похвастался онъ.— Смотри, Варвара, старайся, безъ спросу хозяйскаго добра не шь, будь на руку чиста и потрафляй господамъ. Будешь потрафлять? спросилъ онъ дочь.
Та потупилась. Караваевъ продолжалъ:
— А господа, видючи твое стараніе, и отцу за тебя всегда стаканчикъ поднесутъ.
Клянчинъ промолчалъ. Клянчина взглянула на двушку и спросила ее:
— Варварой звать?
— Варварой-съ, сударыня, отвчала та.
— Ну, ступай, Варварушка, въ кухню и поставь намъ самоварчикъ, а потомъ придется теб въ лавочку за ситникомъ сходить. Также нужно перемыть посуду, оставшуюся у меня грязной посл обда. Пойдемъ, я тебя сведу въ кухню.
Двушка послдовала было за Клянчиной, но сейчасъ же остановилась.
— Позвольте, барыня, чтобы при отц уговориться, сказала она.— А какъ вы кофеемъ будете меня поить? По скольку разъ въ день?
— То-есть, какъ это: по скольку разъ въ день?
— А сколько, къ примру, разъ вы кофей въ день пьете?
— Одинъ разъ. Мы пьемъ кофе за завтракомъ.
— Ну, этого мало.
— Какъ мало? За то утромъ чай, вечеромъ чай.
— Чай само собой, а я про кофей… Неужто же вы сами-то только одинъ разъ въ день кофей пьете?
— Ну, а ты сколько разъ дома пьешь?
— Да что дома-то! Дома-то мы не въ услуженіи. Дома-то иной разъ и не каждый праздникъ пьемъ. А только ужъ ежели жить въ услуженіи, то жить всласть. Для этого и идутъ люди въ услуженіе.
— Ну, ступай, Варвара, ступай, полно торговаться! перебилъ ее отецъ.— Господа хорошіе, они пищей и питьемъ не обидятъ.
— Конечно же, не обидимъ. Что за глупости! Сыта будешь до отвалу, сказала Клянчина, посмотрла на двушку и прибавила:— А вотъ съ какой стати ты въ хорошее-то платье вырядилась? Лучше бы надть попроще.
— Нельзя-съ. Нон у насъ праздникъ. Мы пятницу справляемъ.
— Да вдь замараешься въ кухн около печки.
— Вечеромъ посл шабаша пойду домой ночевать, такъ на утро въ ситцевомъ къ вамъ приду.
— Нтъ, ужъ, милая, ты ночуй у насъ, потому мы вовсе безъ прислуги. Какъ же это такъ ночевать домой? Мы нарочно и взяли тебя, чтобы при насъ была прислуга. Ты ляжешь вмст съ дтьми.
Двушка задумалась.
— Нтъ, ужъ вы, барыня, посл шабаша меня сегодня отпустите на деревню. Мы ладимъ на завалинк псни пть. У насъ праздникъ.
— Да какой такой шабашъ? О какомъ такомъ шабаш ты говоришь, милая? воскликнулъ Клянчишь.
— А посл восьми часовъ.
— Да вдь здсь не заводъ, не фабрика, не полевыя работы. Что такое восемь часовъ? Намъ и посл восьми часовъ нужна прислуга. Нужно постели постлать, дтей спать уложить. Вы, господа, совсмъ не понимаете вашихъ обязанностей. Неужели, Караваевъ, ты-то не знаешь, какъ служитъ домашняя прислуга? отнесся Клянчинъ къ мужику.
— Ну, ступай, Варвара, ступай. Ужъ взялся за гужъ, то не говори что не дюжъ, потрафь господамъ, сказалъ тотъ дочери.
— Да вдь парни, тятенька, придутъ къ воротамъ.
— А я ихъ оглоблей отъ воротъ. Ступай. Матка теб старое ситцевое платье принесетъ, ты и переоднешься для работы. Я ужо пришлю съ маткой.
Двушка неохотно пошла въ кухню за Клянчиной. Клянчинъ тоже отошелъ отъ мужика. Мужикъ стоялъ и переминался.
— Баринъ! А общанное-то? крикнулъ онъ наконецъ.— Общали за приводъ Варвары стаканчикъ поднести.
— Да вдь ужъ я далъ теб давеча гривенникъ на выпивку.
— То особь статья. А вы прямо сказали: приведешь дочь — поднесу теб.
Пришлось мужика угостить водкой.
— Благодаримъ покорно, отвчалъ мужикъ, отирая губы, улыбнулся, почесалъ затылокъ и прибавилъ:— Да что бы ужъ вамъ въ задатокъ-то за дочь дать мн тридцать копекъ? Разбередилъ я себя теперь вашимъ поднесеніемъ, а наши въ заведеніи у Савелья Прокофьича гуляютъ.
— Нтъ, нтъ. На пьянство не дамъ. Ступай, съ Богомъ.
— Вдь грхъ на душу взялъ, дочь родную на работу въ праздникъ привелъ.
— Иди, иди…
— Э, эхъ! крякнулъ мужикъ и лнивымъ шагомъ поплелся со двора.
Не прошло и четверти часа, какъ къ Клянчинымъ явилась баба.
— Варварина мать, отрекомендовалась она.— Посмотрть на дочку пришла, да вотъ кстати платьишко старенькое ей принесла.
— Ну, вотъ и отлично. Ступай на кухню. Варвара тамъ.
— Вы ужъ, барыня, работой-то ее не невольте. Она у меня балованная.
— Да какъ же тутъ можно неволить? Вдь работа домашняя, отвчала Клянчина.— Что нужно сдлать по дому, такъ разв это трудно!
— Ну, то-то… Я мать… Вдь свое дите каждой матери мило.
Баба помолчала и прибавила:
— Вы подлецу-то моему деньги за нее не давали? За Варвару, то-есть?
— Нтъ, нтъ. Просилъ онъ, но мы не дали.
— И не давайте. За деньгами мы вмст съ нимъ будемъ приходить, тогда и отдавайте. А то вдь онъ пропьетъ. Вы ему ничего денегъ не давали?
— Кажется, мой мужъ далъ ему на чай и стаканчикъ водки поднесъ.
— То-то онъ пьянъ ужъ. Пришелъ домой и хватилъ меня по уху. ‘Неси, говоритъ, дура полосатая, старое платье Варвар’. Обидно, что вы въ ночевку-то ее не будете къ намъ отпущать.
— Пойми ты, что мы безъ прислуги.
— Такъ. Это точно. Ну, Христосъ съ ней. Конечно, намъ тоже двушку бы нужно вечеромъ посл шабаша мн на подмогу, ну, да ужъ пущай. Вы барыня хорошая, вы и меня не обидите. Ходить буду сюда ее провдывать, такъ ужъ наврное кофейкомъ и пивкомъ всегда попотчуете.
Клянчина поморщилась.
— Я, милая, вообще просила бы васъ всхъ порже сюда ходить, произнесла она.
— То-есть, какъ это? Да вдь я къ дочери. Неужто же вы и сегодня меня не попотчуете? Вдь я поздравить пришла вашу милость.
— Съ чмъ? Съ чмъ поздравить-то?
— Да какъ же? Дочь, дочь взяли въ работу. Съ васъ спрыски. Безъ этого ужъ, милая барыня, нельзя. Честь имю поздравить васъ.
— Спасибо. Ступай въ кухню. Вотъ сейчасъ будемъ чай пить, такъ и тебя съ Варварой напоимъ.
— Вы, барыня, для праздничка рюмочку поднесите.
— Ахъ! Да вдь это можетъ вконецъ надость! Давеча отецъ, теперь мать… вздохнула Клянчина и отправилась за водкой.
— Мать-то важне отца, сударыня. Дочь при матери, а не при отц. Мать-то могла и не отпустить дочь, такъ должны же вы ей за отпущеніе… бормотала вслдъ Клянчиной баба.
Поднесли водки и баб.
— Вотъ благодаримъ покорно, сказала она, выпивъ, и отправилась къ дочери на кухню.
Уходя домой, баба, кром того, выпросила у Клянчиныхъ пятіалтынный.
— Вы ужо этотъ пятіалтынничекъ-то дочери въ счетъ не ставьте. Пусть это будетъ матери за отпускъ. Вдь, ей-ей, у себя руки урвала и вамъ отдала. Одна-то дома на работ надсадишься, сказала она и прибавила:— Ну, до свиданія. Благодарствуемъ на ласк.

X.

Цлую недлю прожили уже Клянчины на дач въ Капустин, но все еще не могли устроиться для спокойной жизни, все еще не могли наладиться по части удобствъ. Клянчинъ създилъ въ Петербургъ, привезъ изъ конторы найма прислуги новую кухарку, но и та, какъ только прошлась вечеромъ по деревн, сейчасъ же запла ту же псню, что и прежняя кухарка.
— Хуже-то у жъ господа мста не нашли для дачи, какъ ваша деревня, жаловалась она капустинской двушк Варвар, которая теперь была пріурочена въ вид няньки къ дтямъ,— Ни у васъ тутъ портерной хорошей, чтобъ зайти бутылочку пивца выпить… Лавочка мелочная только одно названіе, что лавочка, лавочники такіе неполитичные.
— Нтъ, пиво у насъ здсь у Савелья Прокофьевича въ заведеніи отмнное. Вс одобряютъ, отвчала Варвара.— Вонъ охотники прізжаютъ — ужъ на что народъ привередливый — а и т одобряютъ.
— Да не про то я говорю. Можетъ статься, пиво у васъ тутъ и хорошее, да зайти-то въ вашъ кабакъ полированной двушк не ловко. Вонъ мы прошлымъ лтомъ жили съ господами въ Лсномъ, такъ тамъ длаешь проминажъ по улицамъ, зашла въ портерную — сейчасъ: ‘въ садикъ пожалуйте’. Садики при портерныхъ, и тамъ ни пьяныхъ мужиковъ, ни ругательствъ этихъ самыхъ, а все политичные кавалеры, которые норовятъ тебя же угостить. А въ лавочк… Гвоздичной помады даже въ здшней вашей лавочк не нашла. Какая это лавочка!
Весь этотъ разговоръ Клянчинымъ удалось слышать черезъ перегородку. Стны были въ дом не оштукатурены, а потому, что говорилось въ кухн, слышно было и въ другихъ комнатахъ.
— Не прочна и эта кухарка. Не долго проживетъ, сказалъ Клянчинъ.
— Да и отъ Варвары придется отдлаться, проговорила Клянчина.— Отецъ и мать ея ходятъ каждый день раза по два, чтобы навстить ее, и все выпрашиваютъ водки. Надоли хуже горькой рдьки. Сегодня мать приходила и просила за дочь десять рублей впередъ. ‘На корову, говоритъ, намъ надо, а дочь заживетъ’. Кром того, вдь она никакихъ нашихъ кушаньевъ не стъ, кром вареной говядины изъ супа и ситника. Давеча форшмакъ у насъ былъ — не стъ. ‘Я, говоритъ, никогда такой пищи не дала — Богъ знаетъ, говоритъ, можетъ быть это и сть не подобаетъ’. Вчера былъ супъ съ вермишелью — тоже не дотронулась. ‘Нешто, говоритъ, съ червяками можно сть!’ Зеленый супъ тоже не ла. ‘Вы, говоритъ, щавель по лугу насбирали и туда натюрили, такъ нешто это человчья пища!’ Что же, говорю, по твоему, человчьей-то пищей называется? ‘Да ужъ по мстамъ жить, такъ, знамо дло, надо, говоритъ, чмъ-нибудь- хорошимъ пользоваться: ветчина, колбаса’. Каши гречневой не стъ. ‘Кашу-то, говоритъ, я и у насъ въ дом никогда не ла, потому это куриная да’. Ничего не стъ. Подавай ей непремнно кофе и ситникъ съ масломъ. Отъ чернаго хлба мурло воротитъ. Не могу же я прислугу исключительно блымъ хлбомъ питать.
Клянчинъ улыбнулся и произнесъ:
— Да дома-то что она ла? Неужели на ситномъ хлб сидла?
— Вотъ и я говорю ей также, а у ней одинъ отвтъ: ‘такъ то, барыня, дома, а ужъ ежели въ людяхъ въ прислугахъ жить, такъ изъ-за чего и жить, ежели сладко не пость?’
— Не надо сдаваться, не надо обращать вниманіе на ея слова. Пусть стъ то, что мы димъ, а не хочетъ — скатертью дорога, пусть уходитъ.
— Да и дорого ее поденно держать и каждый день ей шесть гривенъ платить, продолжала Клянчина,— Вдь это восемнадцать рублей въ мсяцъ выйдетъ, это жалованье хорошаго лакея, а такой глупой неумлой прислуг четыре-пять рублей въ мсяцъ цна.
— Такъ подрядись съ ней теперь помсячно. Ну, дай ей шесть рублей, что ли. Отца ея сегодня увидишь — вотъ и скажи ему.
Отецъ Варвары не заставилъ себя долго ждать. Вечеромъ онъ опять притащился навщать дочь, былъ, по обыкновенію, полупьянъ и принесъ штукъ тридцать мелкихъ раковъ въ корзинк.
— Рачковъ, вотъ, для вашей милости принесъ. Плохо нынче ракъ ловится, сказалъ онъ, отыскавъ Клянчиныхъ и показывая имъ раки.
— Мелочь. Тараканы, сказалъ Клянчинъ.
— Нтъ нынче крупныхъ. Куда только они и двались! Ну, да я не дорого возьму. Два двугривенныхъ дадите, такъ и ладно.
— Играй назадъ. Не надо, мы третьяго дня у какого-то мальчишки полсотни такихъ за пятіалтынный купили.
— Такъ вдь то мальчишка. Мальчишк что! Мальчишка на пятачокъ себ пряниковъ купилъ — вотъ съ него и довольно.
— Продавай кому-нибудь другому. Не надо.
Мужикъ почесалъ затылокъ и сказалъ:
— И что это вы за господа, что отъ васъ ничмъ нельзя настоящимъ манеромъ попользоваться! А я такъ прямо къ вамъ и несъ.
— Какъ принесъ, такъ и унесешь назадъ, ежели за пятіалтынный не хочешь оставить, отвчала Клянчина.— Да вотъ еще что: поденно твою дочь мы уже больше не будемъ держать. За пять дней но шести гривенъ мы ее разсчитаемъ, а теперь ежели она хочетъ остаться у насъ прислугой, то пусть остается за пять рублей въ мсяцъ.
— Это съ шести-то гривенъ въ день? воскликнулъ мужикъ.— Постой… Почемъ же это въ день придется? Пять рублей въ мсяцъ. Да вдь это и по двугривенному въ день не придется.
— Такъ не разсчитываютъ. За то постоянное мсто.
Мужикъ покрутилъ головой.
— Нтъ, за пять рублей невозможно. Изъ-за чего же тутъ, помилуйте?
— Какъ хочешь. У меня за восемь рублей кухарка нанята, такъ та хорошія кушанья стряпать уметъ, а твоя ступить не знаетъ какъ. Я, вонъ, ей дала тонкое блье постирать, а она на плоту валькомъ его вздумала бить и все изорвала. Ее учить надо. Она только къ осени сдлается хорошей-то прислугой. Такъ, вотъ, пять рублей и рубль ей на горячее отдльно, чтобъ ужъ я никакихъ кофеевъ и чаевъ не знала.
— Зачмъ баловать, отрицательно покачалъ головой мужикъ.— Мн ее на кирпичный заводъ въ обрзку послать, такъ она бдно-бдно у меня десять-то рублей въ мсяцъ выработаетъ, да праздники при мн… А вдь двка при дом всегда нужна.
— Да вдь на завод-то десять рублей она выработаетъ, такъ должна на своихъ харчахъ быть, а тутъ кушанье наше.
— Не обидимъ харчами. У насъ дома свои харчи есть. Тоже и печь каждый день топимъ, тоже и варево стряпаемъ, а гд четверо дятъ, тамъ и пятый сытъ. Разв что вотъ хлбъ, такъ за хлбъ-то она и праздникъ при насъ матери въ подмогу.
— Ну, такъ вотъ получи расчетъ за пять дней и бери свою дочь.
— Возьмемъ, возьмемъ. Помилуйте, что же это такое шесть рублей! Ужъ хоть бы двнадцать положили.
— Да ты никакъ съ ума сошелъ! За двнадцать рублей въ мсяцъ у меня бонна при дтяхъ будетъ жить, такъ та настоящая прислуга.
— Настоящая прислуга дло другое, настоящая прислуга ужъ на то пошла, чтобъ по мстамъ жить. Ей безъ мста куда дться? А у Варвары нашей всетаки отчій домъ есть. За шесть рублей, какъ возможно!
— Такъ вотъ получай расчетъ.
— Дайте хоть десять. Шесть гривенъ въ день двка получала, и вдругъ… Да что въ ней за провинность такая стряслась?
— Не строй дурака-то, не строй. Бери расчетъ, бери дочь и уходи.
Мужикъ взялъ деньги и въ раздумьи сказалъ:
— Возьмите раковъ-то хоть за тридцать копекъ. Дайте хоть разъ съ васъ нажить!
— Пошелъ вонъ! крикнулъ на него Клянчинъ.— Даромъ будешь отдавать, и то теперь не возьму.
Попытка имть прислугу изъ мстныхъ крестьянъ кончилась.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека