ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ*
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ*
<,О П. П. ПЕРЦОВЕ>,
Примите и пр.
В. Розанов
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Письмо в редакцию, Розанов Василий Васильевич, Год: 1900
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
* Примечание. Печатая письмо г. Розанова, редакция и ближайшие сотрудники ‘Мира Искусства’ пользуются случаем, чтобы выразить чувство уважения к почтенной литературной и издательской деятельности П. П. Перцова. — Ред.
Не откажите напечатать в Вашем журнале настоящее мое письмо, касающееся одного из Ваших сотрудников.
В одном из последних номеров ‘Недели’ г. Меньшиков посвятил несколько страниц характеристике П. П. Перцова как писателя и общественного деятеля. Прочитав эту характеристику и пораженный заключающимся в ней искажением действительного духовного образа г. Перцова, я, как человек особенно близкий последнему и лично особенно ему обязанный, считаю долгом вступиться за своего друга и восстановить правильные его черты как писателя и общественного деятеля. Я убежден, что слова мои подтвердят и другие, многочисленные литературные друзья г. Перцова.
Г. Меньшиков, очевидно, не знающий или почти не знающий лично г. Перцова, дозволяет себе касаться интимной стороны его души, мотивов его поступков, руководствуясь при этом лишь газетными объявлениями. Он нападает на совесть человека, и решается оказать ей помощь, какую ‘демон’ Сократа оказывал этому философу, но делает это не интимно, а на страницах распространенной газеты. Эгоизм и служение своему ‘я’ есть, по уверению г. Меньшикова, центр недостатков г. Перцова.
Года три назад, в пору наибольшего моего литературного и житейского одиночества, я узнал г. Перцова с той никогда не забываемой стороны, которая, в век меркантильности и суеты, особенно поразила меня. Самый мотив знакомства — память об H. Н. Страхове, а также интерес к огромным умственным богатствам последнего и состраданием к его положению в литературе, как неоцененного и непризнанного писателя, соединил нас. Затем Перцов стал моим постоянным собеседником, мне видны были зачатки богатых, ‘своих’ мыслей Перцова, частью вовсе и никогда не высказывавшихся в литературе, но я был так эгоистичен, что никогда не хотел его внимательно слушать, и для меня была в высокой степени поразительная постоянная готовность г. Перцова ‘отложить себя’, ‘закрыть свою книгу’, т. е. совершить самую мучительную операцию для писателя, чтобы деликатно читать с другим книгу его души, страницы его бытия и мышления, и все это — при полной, самостоятельной, хотя и не интенсивной, жизни. Сколько я постигаю способности г. Перцова, он критик-конструкционист, его более всего занимают конструкции всемирной истории, но в них он менее фантазирует и более критикует. Отсюда его живой интерес к таким сродным ему умам, как Н. Я. Данилевский или Д. С. Мережковский. Со мною он сблизился едва ли не на почве излишеств в моих литературных увлечениях, тогда ultra-консервативных. Он мне указал на них, и своим добрым, смягчающим влиянием сгладил эти увлечения, как прикосновение теплой руки, не ломая, сглаживает режущие, острые зубцы льдинок. Чего не могли сделать со мною H. Н. Страхов и С. А. Рачинский, два консерватора-старца, сделал этот деликатный, начинающий писатель, почти либерал, просто методом своей души, рассказами о противоположном, указаниями на противоположное, и все это при величайшем внимании к моему умственному миру. Я думаю, что именно так, т. е. в дружелюбии, а не во вражде, происходят вообще сильнейшие умственные изменения. Я рассказываю это, чтобы разрушить одну половину обвинений г. Меньшикова, передавать которую не считаю нужным. Вторая часть тех же обвинений падает, если я расскажу, что через год или полтора после нашего с ним знакомства г. Перцов сделал мне такое предложение, какого я до тех пор ни от кого не слышал: издать избранные мои сочинения. Нужно заметить, что и раньше, по совету Страхова, я предпринимал нечто подобное, но всегда с крайне плачевными последствиями, и убеждение, что в России книга философского содержания, или с философскими оттенками, не может быть предметом ‘товара’, стало для меня аксиомою. Время, когда г. Перцов обратился ко мне со своим предложением, было временем крайнего истощения моих сил, и я предупредил моего первого издателя, что не могу ни выбирать ‘из себя’ ни ‘критиковать’ себя, т. е. ни редактировать, ни даже корректировать. С изумительным терпением и великодушием он взял все эти обязанности на себя, и, можно сказать, умерев для себя на год, — воскресил (из газетного мусора) и создал ‘как писателя с физиономиею’ и некоторою суммою данных и заслуг — меня. Мне это не совестно сказать, как не совестно вообще быть благодарным. Я интимный свидетель этого необозримого и самоотверженного его труда, — и вот почему да не покажется неуместным, что я же берусь опровергать диаметрально противоположные истине обвинения г. Меньшикова. Г. Перцов замечателен именно тем, что, тогда как мы все эгоистичны и чужеядны, он не только не имеет этих несимпатичных сторон, но сознательно и преднамеренно становится тем существом, которое всех пользует и само ни от чего не пользуется. Думаю, жизнь людей была бы светлее и легче, если бы инстинкты ‘поедания’ уменьшились, а инстинкты ‘готовности’ хоть чуть-чуть возросли, но это невыразимо трудные и редкие инстинкты и все усилия должны быть направлены на то, чтобы их культивировать, а не погашать. Обвинять же за них — представляется чем-то чудовищным. Г. Перцов, однако, должен быть утешен тем, что не один, не три, но очень много людей давно уяснили себе его нравственный облик и всякую боль, ему причиняемую, испытывают как свою собственную боль.
Мир Искусства. 1900. No 9/10 (май). С. 204-206.
В одном из последних номеров ‘Недели’ г. Меньшиков — речь идет о статье Меньшикова ‘Отклики. LXIII’ в ‘Неделе’ (1900. No 17).
…издать избранные мои сочинения — речь идет о четырех книгах Розанова, подготовленных к печати П. П. Перцовым: ‘Литературные очерки’, ‘Религия и культура’, ‘Сумерки просвещения’ (все в 1899 г.) и ‘Природа и история’ (1900).