ПИСЬМА В. В. РОЗАНОВА
ПИСЬМА В. В. РОЗАНОВА
ПИСЬМО В. С. СОЛОВЬЕВУ
ПИСЬМО В. С. СОЛОВЬЕВУ
*
Ваш В. Розанов.
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПИСЕМ А. С. СУВОРИНУ
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПИСЕМ А. С. СУВОРИНУ
Письма В. В. Розанова, Розанов Василий Васильевич, Год: 1909
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Новый Журнал, 130
Мы печатаем письма В. В. Розанова из архива доктора А. Аронсона, за что приносим ему нашу сердечную благодарность. Публикация проф. А. Перчонка.
В этой книге мы печатаем письма В. В. к В. С. Соловьеву по поводу ‘Оправдания добра’ и выдержки писем В. В. к А. С. Суворину. В след, книгах мы дадим письма В. В. к Измайлову, Рачинскому, Л. Гуревич и др. РЕД.
Добрый мой Владимир Сергеевич! Вот когда — только когда! — прочел I и VII гл. Вашего ‘Оправдания добра’, и просмотрел все остальные, т. е. план, и останавливаясь особенно везде на анализе стыда и даже мимолетных заметках о браке (моя тема, т. е. размышлений). Знаете, эта тема, т. е. Вашей книги, требовала бы большей pietas, pietas в тоне, изложении, т. е. не допускать нигде и никакой иронии (у Вас — к Шопенгауэру, Ницше, толстовцам — ‘бродячим праведникам’). Но Вы без шуток не можете, это уже очевидно Ваша природа, и конечно хорошо, что Вы ее нигде не скрываете, хотя в данном случае это помешало теме. Много я прочел — для себя мучительного, напр., ограничение значения традиции (в Предисл.), много поразительно сильного в аргументации: особенно где Вы находите общую ошибку у традиционалистов (я + Тихом.) и толстовцев и говорите, что нужно любить добро в себе самом, его познавать, к нему (неразб. — усиливаться? А. П.). Но как это трудно, и вот ищешь авторитета: тут может быть я и погрешаю, но погрешаю слабою формою греха, неумелостью выбора. А неумелость — это не Содом, за который ‘сера льющая’ — на голову.
Но вот стыд: повторяю, это моя тема. Представьте, никогда полового стыда я не испытывал. Просто считаю это предметом гордости. Пишу об этом и готов печатно признаться. Что ‘habio’ (знаете шутку: ‘Papa nova habet ova’) — это составляет для меня предмет даже тщеславия, как бы бабьего, и гораздо более серьезный, чем все мои сочинения. Не могу забыть Моисеева: ‘Скопец и каженник в сонм господен да не входит’. Если я человек, то не потому что ‘je pense donc je suis’, но потому, что ‘habeo’. Позорно? Но я горжусь! — Что же, я проклят, скотоподобен? ‘Ни’, как говорит Тертий Иванович язвительно в предисловии к знаменитому ‘Сборнику’, ‘ни’, повторяю, но и прямо чувствую в себе Бога. Просто весел,и главным образом ‘ovis’, т. е. тем, что Бог милосердный меня не оставил, но как всякой былинке в поле — вот ‘дал’. Если он мне дал также и мысль, то ведь она еще заблуждается, и даже Аристотель исчислил формы заблуждений мысли, легкие, сердце — так себе в значении. Но ova — вот это многозначительно и, главное, совсем не умеет лгать: правдивость genitalm — поразительная! И никто не дерзнет сказать, чтобы это была правдивость пустого, малоценного, несущегося ветра, который пронесся и нет его…
Но ‘аще бы и книгу написал’ об этом, всего бы не исписал. Нравится мне в книге Вашей, и также в предисловии к ‘Нрав, основам жизни’ — что Вы все более уважаете народное, простое, историческое, все более скидаете с себя интеллигентных одежд (сравниваю мысленно с ‘Критикою отвлеченных начал’). Человек конечно важнее писателя, а писатель может быть велик только когда под ним великий и большой человек. В стремлении к правде, в усилии к простому благочестию, прямо в боязни захватить в сортир тот кусок газеты, где есть известие о похоронах — ценнее поэтических страниц книги, ибо есть уже хорошая страница прожитой жизни.
Ну, голубчик, устал безмерно, устал постоянно, всегда. От философии я должно быть давно отошел, п. ч. чистые вопросы, чувствую, меня вовсе не занимают. Пришел только в старый вострог, прочтя у Вас в примечании о врожденности идей, т. е. аналогию со врожденными позывами и способностями организма (напр. к еде). Вот то, что можно назвать гениальным в простоте выражения, при несокрушимости аргумента. Я начал книгу ‘0 понимании’, в сущности безмолвно оспаривая проф. М. М. Троицкого и его вечное Бэконианство, книга эта в коренной мысли своей причина не ‘чистого’, но бестолкового ‘разума’ моего профессора. Я думаю, она покажется Вам совершенно неудовлетворительною по очевидному недостатку у меня сведений по истории философии, и Вы прочтете ее просто как первый труд, как ‘первую’ — самую, правда, чистую ‘любовь’ своего знакомца. Может и напишете мне что-нибудь, только очень не браните: просто я неравнодушен к той книге, как вопервых, ‘первой любви’, а во-вторых безмерно дорого она мне стоила, т. е. труда и даже денег (1000 руб. я копил все время, как писал).
‘Та религия истиннее, которой исповедники нравственнее’ (см. Введение). Это ужасно ослабляет и понижает понятие религии. ‘Сила Божия в немощах сказывается’, ‘Где грех преизбыточествует — там преизбыточествует благодать’ (приблизительно). Для внешнего наблюдателя открыты ‘немощь’, ‘грех’ — и он не замечал ‘Силы Божией’ и ‘благодати’ — проклинает и, так сказать, пердит в лужу. Петр отрекся от Спасителя: разве это не поразительно: от Бога уже виденного и ощупанного руками — отперся: как не отпереться Вольтеру и ‘даме приятной во всех отношениях’, когда ‘все так говорят’. Вот до чего слабость человеческая доходит. Мария Египетская — спаслась, а весьма и весьма’благочестивый»богатый юноша’ ‘отпущен’ Спасителем со словами: ‘Трудно таковым войти в Царство Небесное’. Религия ‘добрых нравов’ вводит понятие ‘снобизма’ в религию. Но, опять — всего не договоришь. Мне кажется в словах Псалма: ‘Грех мой предо мною есть’ дана, до известной степени, мера доступной человеку религиозности: вечное покаяние. Разве Бейль не был прав в Diet. Lit. et Crit., написав, что с обыкновенной точки зрения — ‘Давид не только не праведник, но и является уголовным преступником, но по Библии etc.’. Этот вот рационализм Бейля и есть полный дефект религиозного понимания. Религия вся в грехе копается, грех превозмогает, из греха сияет. ‘Погибших овец дома Израилева пришел взыскать’ Спаситель. Вообще связь между грехом и благом более глубока, и, так сказать, не механическая только, не связь предмета и тени, черного, без коего не было бы и белого, но органическая, живая. Тут правда мы входим в бездны самого Божества… И опять всего не испишешь.
Никогда я Вас не спрашивал, читали ли Вы мою статью (есть оттиск, и даже у Суворина — ‘Что выражает собою красота в природе’, представляющий критику Вашего взгляда на тот же предмет). Очень плохо (вяло) написана, но нить восхождений мне кажется там правильно прослежена. Говорю это, прочитав Ваши рассуждения в VII гл. о восхождениях царств. Тут я вполне с Вами согласен. ‘Эволюция есть факт’ — это у Вас хорошо. Вообще не нужно ни на минуту, религиозно мысля ‘отметать факты’, или ‘бороться’ с наукою. Но я верю, наука — только поплавок в океане боговедения. Ну, устал.
Не может ли кн. С. Трубецкой в вознаграждение за то, что ругал меня — дать наконец мне прочесть дельное им написанное — ‘Метафизику в древней Греции’.
(1899 г.?)
Не знаю, как Бога благодарить, и какое горячее сказать Вам спасибо за устроение меня в ‘Нов. Вр’. Ведь я все нервы вымотал с большой семьей на 150 руб. жалованья, когда эти самые ‘150 р.’ получал одинокий, в уездном городе, в I-й год государств, службы.
Время красивое и живучее (60-70 гг. — А. П.). Теперь — много скучнее жить. Теперь все пошло в отстой: точно наливка: на солнце у трудолюбивой хозяйки: ‘пускай матушка постоит’. Да, совсем другое время, признаюсь, мне не особенно по сердцу.
(1900 г.)
Под беллетристическим фельетоном ‘Декаденты’ я вставил другой псевдоним Старый Провинциал взамен не нравящегося мне ‘Ибиса’.
(1900 г. No 14)
Я почти не пишу частных писем: просто не могу, в статье — заиграет мысль, и забываешься. А вообще чернильница — Горгона для писателя. И рожа у ней черная, скверная.
(1901 г. No 19, в Вене)
Гражд. брак и даже смешан, браки между евреями и христианами, без перехода еврея-жениха или еврейки-невесты в христианство. В Риме — упразднена уличн. проституция, и — тоже гражд. брак. У нас семью так охраняют, а ее почти нет, там почти разрушилась ‘христ. семья’, а между тем только очистились уличные нравы.
Таким образом, нужно добиваться не свободной любви, но чтобы брак был фактически любящим и основывался на фактах любви…
От чего зависит серьезность семейных, да и всяких нравов? От серьезн. настроения человека. Но довольно справедливо можно сказать, что где чувство Бога — там и серьезность. А где оно, это чувство, в ком? Времена изменчивы, и есть целые поколения безрелигиозные и целые поколения религиозные… Вечно в человеке чувство Бога. Да отчего оно вечно? А оттого — что рождаемся. Откуда-то что-то такое идет, от звезд ли, но кажется более всего от смерти и рождения, но в силу чего мы ощущаем Бога. Бог в нас как искра в камне. Ударило событие — и мы верим, а еще вчера смеялись и нам казалось, что никогда не поверим. Так что страх перед развращенностью людской мне кажется неосновательным. Ведь ничто так не надоедает скоро как разврат: посмотрите, люди 60х годов, как они тихо сидят, и отличные теперь семьянины, и есть даже верующие. А уж кажется, та эпоха совсем покончила и с семьей, и с Богом.
Важно, чтобы семейных людей судили семейные. Ну, образуйте параллельно аскетическому Синоду из протопресвитеров Синод…
Генрих VIII из-за Анны Болейн тряхнул католицизм в Англии, мудрые ‘как змеи’ не оценили все-таки урока. Поразительно, что в сфере брака — первые христ. богословы путаются и перестают что-нибудь понимать: Папа проклял Генриха VIII, назвав развратником, он назвал таким же именем и Лютера, женившегося на монахине. Но в воздухе напрасно прозвучали эти проклятия…
Все попытки связать брак с христианством ни к чему не ведут, не искренни и разрушительны как для христианства, так и для брака. Брак они — оскопляют, а не выходит этого-то они ополяют (пол) христианство…
Где же спасение, т.е. поэзия и религия семейной жизни. Выйдя из-под папы и попав в руки гражд. чиновников он (брак) уже начал воскресать. Но есть путь дальше. Какой? Да по точному учению Церкви Иисус есть вторая Ипостась, Второе Лицо. Есть Первое, ‘Отец-Бог’, и еще третье — ‘Дух Святой’. Вот где спасение.
Что мы о них знаем? Где мы их видим? Как мы их чувствуем? Никак. Нигде. Ничего. Бог-Отец-Старец на потолке церквей. Да почему по крайней мере ‘старец’. Он — Стар, ‘Ветхий деньми’, ‘седяй на херувимах’. Старое мира, древнее мира. Где оно? В чем? Да вот образ-пень, из которого вырос зеленый прутик. Всякое ‘вчера’ есть Бог-Отец каждого сегодня. Преемство времени, поток времени, из дня рождается ночь — из ночи день. (Дальше говорится о том, что Бог-Отец рождает, и что нельзя ‘все в мире отнести к Иисусу’, а Бога-Отца рисовать почему-то старым. А.П.) Как и о Св. Духе ничего не можем, кроме как нарисовать его в виде ‘голубя’. Не много же… Возвращаясь к Отцу, мы нимало не погрешаем, не выходим из пределов Символа Никейского, и вместе в нас как будто начинает оживать весь древний мир. Вот отчего вопрос о браке, — великий мировой вопрос. В нем начало прозрения на истину иудейства (весь Израиль спасется — слова ап. Павла), на вечность Эллады, на ограничение Европы, которая знала Сына, но отторгнута и от Отца и от Св. Духа.
Не в мои 48 лет и при довольно скромном характере (и вовсе остывших страстях — между нами) заниматься ‘своб. любовью’. Не знал этого в молодости, а теперь и Бог не велел. Ни одной девушки в жизни я не обидел. Государству детей своих на воспитание не сдавал. Но верьте же — тот вопрос мировой. Сказать, что христианство не девственно, значит, потрясти христианство, значит, сразу и одним словом погнать и папство и всех монахов и весь строй церкви — вон. Нет, оно девственно. А тогда, все остается на месте. Но брак как же, и он девственен? Ни один папа этого не скажет, этому засмеются куры. Но он говорит: ‘Мой — брак. Я — венчаю’. Тут-то и начинается ограничение, введение монашества в его естеств. границы. ‘Никаких вы этих венчать не можете, это уже не ваше, вовсе это не христианское, но не тревожьтесь, и не волнуйтесь — это просто религия Бога-Отца, которого и вы чтите, но не полно и не умело, и вот вам предстоит около себя допустить развиться второй, Отчей, Апокалиптической церкви, которую Иоанн Богослов предсказал в заключении своего Откровения, и назвал ее ‘новым Иерусалимом, сходящим с небес’. Но что это такое, но как она устроится — это не в первые же ее минуты решать. Будут другие, будут сильные’.
(Подлинник этого письма в Рукоп. отдел. Рос. Публ. б-ки в Ленинграде, А.П.)
(1898 г.)
Крадущийся и недоговаривающийся тон фельетона о Толстом выходит из опасности (даже от цензуры) темы. Вы знаете, что я очень (всегда был) религиозен и по сие время через 1 2 недели бываю у себя в приходской церкви, вообще люблю все церковное: итак, это не есть ни легкомыслие во мне, ни преднамеренная и тенденциозная враждебность к установлениям церкви, если я скажу, что в христианстве есть неполнота, и в таком пункте, что лишает его силы и даже надежды когда-либо овладеть жизнью. Эта неполнота и лежит в воззрении на семью и брак…
Спасаться не только можно, но и преимущественно можно ‘друг с другом’, ‘вместе’, ‘репка за репку’: с детишками и ‘потрохами’. Меняется теизм и меняется культура. Но я пытаюсь в самом христ-ве найти для этого зацепку: это — Вифлеем, который (как и все в существе таинства) нисколько не разработан в церкви.
(1901 г.)
…Да, если бы больше простора, просто физического, бумажного: я бы мало-по-малу заново поставил вопрос об отношении к католицизму. Ведь мы как решали?
1. Вечная вражда. Ну, что же, сиди и грызи ногти — ничего не получится. Это = 0.
2. Примирение, как отречение католичества от папства и слияние с нами в качестве простого епископства. Да как же, когда папы сделали католичество? Ну, как вы будете мириться с Россией, исключая из нее Рус. Государя? Невозможно. Пустые разговоры. Пустые надежды.
3. Примирение как отречение от православия (Вл. Соловьев). Да, но разве можно убить добрый русский дух, отразившийся многими добрыми и простыми и мудрыми чертами и на православии. Несправедливо.
Итак, в отношении к католичеству мы до сих пор доработались до 0, невозможного и несправедливого.
Мы уткнулись носом в filioque и папство, т.е. в непонятную словесную прибавку и в зависть наших архиереев к римск. архиерею, который ‘обошел их чином’ — и тронуться с места не можем. А что за дело русск. народу и до filioque, и до зависти наших архиереев? Католичество — великая культурная сила, вот чего нам терять из виду нельзя…
(…) Без Платона и Еврипида не обходился еще ни один народ. Отрицать вовсе солидарность народов — невозможно. Дойдем до самого кущего и тупоумного руссизма.
(Конец 1903 г.?)
(Жалобы Розанова на преследования со стороны ред. ‘Нов. Врем.’ Булгакова). Я до последней степени не только измучен, но и оскорблен: он говорит и поступает со мною как Андрей с подручными сторожами. Вы сделали бы большую милость Меньшикову, став в непосредственное к нему отношение, без посредства Булгакова. Прошу и умоляю Вас не отказать мне в этом. Лопнули силы. И зная мою молчаливость он (Булгаков) точно за всех на мне вымещает, совершенно крича, как сторож на сторожей. Не в силах и не в силах больше терпеть. Простите.
(1904)
В разные времена своей жизни я верил или пытался верить в разн. стороны нашей жизни: то в государство, то в церковь. А кончил, казалось бы, самой вульгарной верой — в литературу. Главное тут меня трогает ее старательность: чего-чего она ни видит, о чем только — ни заботится. Это в сущности превосходный штат не нанятых чиновников.
(1909 г.?)
Не откажитесь мне прибавить жалованье: теперь я получаю 350 р. в м-ц, а мне хотелось бы получать 500 руб.