Письмо въ редакцію.
Письмо въ редакцію.
Милостивый Государь,
Господинъ редакторъ!
В. К.
‘Русская Мысль’, No 5, 1883
Письмо в редакцию, Кареев Николай Иванович, Год: 1883
Время на прочтение: 25 минут(ы)
Вы были такъ добры, прислали намъ статью Современныхъ Извстій, посвященную нашему письму въ Русскую Мысль, озаглавленному: ‘Что хотлъ этимъ сказать князь Бисмаркъ’.
На какія грустныя размышленія наводитъ эта статья! Размышленія, относящіяся не къ ней самой, конечно, а къ общему состоянію русской печати. Бдная печать, въ которой и до сихъ поръ все еще можно фантазіи выдавать за политическіе взгляды, а грубыя инсинуаціи — за полемику!… Вамъ извстно, что мы не имемъ ни обыкновенія, ни возможности возражать на все, что могутъ о насъ написать, такъ какъ намъ рдко к почти всегда поздно случается знакомиться съ тми отзывами, которыми, отъ времени до времени, удостоиваютъ насъ различные органы русской и заграничной печати. Вы понимаете также, что намъ лично мене всего могло бы придти въ голову свой первый опытъ полемики начинать по поводу статьи подобной той, которая теперь, въ вид двухъ маленькихъ вырзокъ, лежитъ у насъ передъ глазами. Попадись она намъ случайно, мы, вроятно, даже и не прочли бы ее, а еслибъ и пробжали, то наврное тутъ же и забыли о ней. Но разъ она прислана вами,— статья эта пріобртаетъ въ нашихъ глазахъ значеніе. Изъ уваженія къ вамъ и къ вашему истинно-почтенному журналу, мы отступимъ отъ своего всегдашняго правила: разберемъ статью Современ. Извст. и разъяснимъ высказанный нами взглядъ, который эта газета такъ странно поняла и такъ своеобразно объяснила. Лишнее прибавлять, что мы при этомъ отнюдь не намрены слдовать примру московской газеты и не прибгнемъ къ ея полемическимъ пріемамъ. Мы слишкомъ уважаемъ русское имя и слишкомъ любимъ русскую печать — несчастную, но по крайней мр въ этомъ отношеніи чистую отъ всякихъ подозрній,— чтобы хоть на минуту допустить мысль, будто среди русскихъ публицистовъ могутъ быть люди, старающіеся умышленно ‘сбить русское чувство и русскія мысли съ толку’ и ‘ослпить, если возможно, русскіе глаза’. Мы знаемъ, что между ними есть, къ сожалнію, много людей ослпленныхъ предразсудками и страстью, равно какъ и слпыхъ отъ рожденія. Мы знаемъ, что несчастные, которыхъ злая мачиха-природа поразила этимъ печальнйшемъ изъ всхъ недуговъ, кричатъ и силятся во что бы то ни стало уврить зрячихъ, что свта нтъ, что свтъ — это ‘утки злыхъ газетъ’. Но да сохранитъ насъ Богъ заподозрить ихъ въ злоумышленности. Мы твердо и искренно вримъ, что Совр. Изв., инсинуирующія противъ насъ недостойныя обвиненія, длаютъ это de bona fide, по ошибк, по невднію, а не изъ злого умысла. Конечно, въ данномъ случа невдніе предположить какъ-то даже странно. Мы лично представляемъ, какъ совершенно справедливо называютъ насъ Совр. ‘неизвстнаго публициста’, но ваше безупречно-чистое имя и всми уважаемое имя профессора Майкова, въ примчаніи къ стать котораго вы рекомендовали нашу статью вниманію читателей — эти имена достаточно извстны и въ Россіи, и во всемъ остальномъ славянскомъ мір, чтобы служить порукой за насъ. Зная васъ, Современныя Извстія не могли не понять, что вы, всю жизнь честно и преданно служившіе великой нде славянской солидарности, никогда не приняли бы въ свой журналъ и въ особенности не позволили бы писать именно объ этомъ предмет такому лицу, которое вы не знаете и въ чистот и честности побужденій котораго вы не уврены вполн и совершенно. Но такъ какъ, съ другой стороны, Совр. Изв. не могли не знать тоже, что, по тмъ же причинамъ, ихъ инсинуаціямъ не поврятъ ршительно ни одинъ порядочный человкъ, то ясно, что, печатая ихъ, они не отдавали себ вполн яснаго отчета въ своемъ дйствія, т. е. не вдали, что творятъ, иначе они, конечно, не прибгли бы въ выходк столь же безполезной, сколько и некрасивой въ нравственномъ отношеніи.
Итакъ, посмотримъ на ихъ quasi-политическую аргументацію, оставляя въ сторон вопросъ о руководившихъ ими побужденіяхъ. Въ чемъ состоитъ наше съ ними разногласіе,— разногласіе, до такой степени взволновавшее ихъ, что даже лишило — надемся, только на время — ихъ способности взвшивать свои слова? Роковое разногласіе это состоитъ въ слдующемъ: по ихъ мннію, Австрія есть главнйшій, опаснйшій, заклятый и непримиримый врагъ Россіи, и Россіи слдуетъ поэтому, подъ страхомъ величайшихъ бдъ и глубочайшихъ униженій, быть и оставаться вчно-неизмннымъ злйшимъ врагомъ Австріи. По нашему мннію, Австрія хоть и не другъ Россія, но, во-первыхъ, никакой принципіальной непримиримости и взаимной вражды между ними не существуетъ,— напротивъ, существуютъ и благопріятныя условія, я весьма сильныя побудительныя причины для ихъ примиренія, во-вторыхъ, Австрія — далеко не главный и въ особенности не опаснйшій врагъ Россіи, а роль эта принадлежитъ Пруссіи, которая и служитъ главною причиной кажущейся непримиримости и весьма, къ сожалнію, реальной враждебности отношеній между Австріей и Россіей.
Вотъ исходный пунктъ и почва разногласій. Теперь Совр. Извстія утверждаютъ, будто исторія представила, еще съ прошлаго столтія, множество несомннныхъ доказательствъ того, что отношенія Россія къ Австріи могли всегда служить безошибочнымъ признакомъ — къ повышенію ли мы идемъ, или къ пониженію. Дйствительно, исторія, этотъ непреложный свидтель я неподкупный судья, одна можетъ разршить споръ, подобный этому. Только на свидтельство исторіи надо ссылаться осторожно, потому что ее нельзя ни сбить съ толку, какъ, по мннію Совр. Изв., стараемся сдлать мы по отношенію къ русскому чувству и русскимъ мыслямъ, ни дискредитировать недостойными инсинуаціями, какъ сами они пытаются сдлать по отношенію къ намъ. Напримръ, въ данномъ случа исторія именно свидтельствуетъ противъ московской газеты и въ нашу пользу. Теперь Австрія — врагъ Россіи, это правда, но съ какихъ поръ она сдлалась имъ?— Съ тхъ поръ, какъ въ отношенія ихъ вступила третья держава — Пруссія, которая, съ перваго момента своего появленія на европейской политической сцен, въ качеств самостоятельнаго и сильнаго фактора, никогда уже, ни на одинъ день, не предоставляла Россію и Австрію самимъ себ, постоянно впутываясь въ малйшія сношенія ихъ между собою, подъ личиною друга той и другой. До этихъ поръ, то-есть до конца прошлаго столтія, именно до 1787 года, Австрія и Россія не только не были врагами, но были почти постоянными союзниками. Въ особенности въ восточной политик он всегда и неизмнно дйствовали рука объ руку и вмст. Ну, мы, надемся, даже не ршатся утверждать, будто въ то время Россія вообще я ея восточная политика въ частности ‘шла къ пониженію’. Враждебность Австріи не помшала намъ безъ войны добиться, въ 1826 г., свободы плаванія по Черному морю и признанія за нами права оффиціальнаго покровительства реорганизованнымъ Сербіи и Молдано-Валахіи (Аккерманскій договоръ, заключенный при посредств Австріи, хотя и не совсмъ согласно ея желаніямъ, она не ожидала такихъ черезчуръ благопріятныхъ для Россіи условій, тмъ не мене — fit bonne mine mauvais jeu). Не помшала она намъ также, три года спустя, по Адріанопольскому миру, пріобрсти устья Дуная, не помшала, наконецъ, и Гунхіаръ-Схелесскому трактату нашему съ Турціей, по которому Турція обязалась закрыть Дарданеллы для иностранныхъ кораблей всхъ націй, кром русской, взамнъ общанія Россіи защитить ее отъ вншнихъ враговъ, для успшнаго выполненія чего мы обязывались, въ случа надобности, доставить султану въ Константинополь корпусъ войска, если не ошибаемся, въ 30 тысячъ человкъ.
Между тмъ дружба Пруссіы ознаменовалась для насъ слдующими ‘успхами’: Въ 1796 г., когда Россія и Австрія, по обыкновенію, вмст вели войну съ Турціей, Пруссія притворно объявила войну кмъ обимъ, заключивъ обманный оборонительный и наступательный союзъ съ Оттоманскою имперіей. Говоримъ — обманный союзъ и притворно объявила войну потому, что, добившись этимъ путемъ отдльнаго договора (Систовскаго) съ Австріей, по которому эта послдняя обязалась дйствовать больше противъ Турціи совмстно съ Россіей, Пруссія и не подумала затмъ оказать какую либо дальнйшую помощь своей союзниц, она даже, приличія ради, не послала ей ни одной роты солдатъ. Дале, въ 1854 году (мы пропускаемъ мелкіе факты и останавливаемся только на крупныхъ событіяхъ), когда Австрія, по остроумному выраженію генерала графа Шварценберга, ‘удивила міръ своей неблагодарностію’, Пруссія обязательно облегчила ей этотъ подвигъ, заключивъ съ ней договоръ, по которому об державы гарантировали другъ другу цлость я неприкосновенность ихъ владній — какъ нмецкихъ, такъ и не нмецкихъ. Сдлала ли она это лишь подчиняясь необходимости, потому что Австрія владычествовала еще въ Германскомъ Союз?— Очевидно, нтъ, ибо этотъ оффиціальный договоръ (онъ былъ сообщенъ всмъ союзнымъ государствамъ, которыя пристали къ нему вс, кром Мекленбурга) былъ, два года спустя, подкрпленъ другимъ въ томъ же смысл, но уже тайнымъ, между однми Австріей я Пруссіей. Этотъ-то договоръ и ршилъ дло. Получивъ извстія о немъ, покойный Государь Александръ U написалъ князю Менщикову: ‘все кончено… Намъ ничего больше не остается, какъ принять миръ…’ Мы его приняли, Парижскій миръ. Для свта, т. е. для массы публики, казалось, будто послдній, окончательно сразившій насъ, ударъ нанесенъ былъ Австріей: вдь ея войска стояли на Дуна, она прислала намъ ршительный и грозный ультиматумъ, она отозвала своего посланника изъ Петербурга… Пруссія демонстративно выказывала намъ свое искреннее сочувствіе, держала, по отношенію насъ, самый дружественнйшій нейтралитетъ, и если совтовала,— убдительно, усиленно и настойчиво совтовала,— согласиться на жиръ, то опять же изъ одного лишь искреннйшаго желанія намъ добра, изъ опасенія, какъ бы мы не потерпли еще боле, если будемъ продолжать войну… Для тхъ, кто зналъ и умлъ понимать скрытую отъ глазъ публики суть вещей, на дл этотъ ударъ былъ нанесенъ Пруссіей, и только ею одной. Все ея поведеніе въ теченіе войны соотвтствовало коварной продлк съ договорами. Австрія съ самаго начала объявила себя противъ нашей войны съ Турціей. Она не общала намъ даже нейтралитета, соглашаясь на него лишь въ такомъ случа, если мы примемъ обязательство не нарушать неприкосновенность Оттоманской имперіи и очистимъ Дунайскія княжества. Затмъ, во вс два года, она старательно проявляла вс признаки державы, ршившейся и готовой объявить войну: мобилизовала и сосредоточивала войска, сыпала нотами самаго невроятнаго содержанія, заключала союзы съ враждебною намъ коалиціей. Но этотъ хлопотливо-энергическій образъ дйствій показывалъ ли дйствительную ршимость вести войну? У насъ думали, что это такъ, а въ Пруссія знали, что нтъ. Тогда боле нежели когда-нибудь, въ продолженіе всей своей исторіи, Австрія находилась въ томъ состояніи, которое такъ мтко характеризуется русскою пословицей: ‘охота смертная, да участь горькая’. Чудовищная ненормальность ея тройственной задачи — въ Германіи, въ Италіи и на Восток — ставила ее въ положеніе человка повисшаго хоть и не высоко надъ землею, но все же въ пространств, ногами касаясь готовой выскользнуть, колеблющейся доски, а связанными руками судорожно уцпившись за балку, достаточно крпкую, чтобы выдержать его тяжесть, но въ то же время лишавшую его свободы движеній. Этою доской была для Австріи Италія, неожиданно, въ лиц Сардиніи, явившаяся въ роли фактически независимаго государства, самостоятельно принимающаго участіе въ европейской коалиціи, а балкой — Германія, открыто выражавшая свое недовольство политикой Австріи и всего шесть лтъ тому назадъ категорически высказавшая ей (въ революціонномъ франкфуртскомъ парламент) несовмстимость ея полувосточнаго характера съ положеніемъ главы Нмецкой имперіи. Распятая между Италіей и Германіей, Австрія не могла свободно располагать своими движеніями, а могла только тормошиться и кричать. Это только она и длала до заключенія второго, тайнаго, договора съ Пруссіей, потому что вс ея съ виду энергическія приготовленія къ войн были въ сущности суетливымъ и безпомощнымъ топтаніемъ на мст: своихъ сосредоточенныхъ войскъ она не двигала ни назадъ, ни впередъ, и своимъ заносчивымъ нотамъ отказывалась придать характеръ ультиматума, несмотря на вс настоянія союзниковъ. Чтобы получить свободу движеній, чтобы спуститься на землю и обхватить руками стну, къ которой она до тхъ поръ только прислонялась спиною, т. е. Востокъ, Австріи нужно было, чтобы кто-нибудь,— а это могла сдлать только посторонняя сила,— развязалъ ей руки и помогъ освободиться на время отъ стснительной поддержки балки. Эту услугу могла ей оказать одна только Пруссія, она и оказала. Придвинь она тогда корпусъ своихъ войскъ къ австрійской границ,— ну, хоть для маневровъ, какъ мы въ 1871 году,— она поставила бы Австрію въ абсолютную невозможность шевельнуться. Вмсто того она длала видъ, будто вритъ и ужасно боится воинственности Австріи, и заклинала насъ согласиться на постыдный миръ, а тмъ времененъ втихомолку развязывала Австріи руки, бережно ссаживала ее на твердую почву и подавала ей оружіе.
Совершенно таково же было поведеніе обихъ нмецкихъ державъ я въ послднюю войну. Австрія выступила впередъ съ боле или мене невозможными нотами, а потомъ и съ ультиматумомъ. Пруссія, теперь ужь именующаяся Германіей, стояла въ сторон, напуская на себя видъ незаинтересованнаго зрителя, спокойно наблюдающаго событія, въ которыхъ принимаетъ лишь косвенное участіе. Видящей только вншность, публик казалось, будто она, Пруссія, этимъ своимъ наблюдательнымъ положеніемъ сдерживаетъ Австрію и поддерживаетъ Россію. Вся Европа поврила этой нравственной поддержк, а московскія дамы собрались даже выпить и поднести за нее князю Бисмарку великолпный коверъ (помнится, Современныя Извстія весьма одобряли тогда патріотическое намреніе сказанныхъ дамъ). На дл Пруссія, своей поддержкой, только поощряла Россію зарваться дальше цли, предположенной къ достиженію въ эту войну, а въ то же время, выждавъ удобный моментъ, предписала Австріи послать въ Петербургъ ультиматумъ, самый текстъ котораго былъ доставленъ изъ Берлина, куда графъ Андраши посылалъ его для просмотра и поправокъ. Впрочемъ, объ этомъ распространяться не стоитъ. На Берлинскомъ конгресс Пруссія такъ ршительно сняла маску, что въ настоящую минуту даже у насъ никто уже не сомнвается въ ея роли.
Вотъ т ‘успхи’, которыхъ достигала Россія, когда стаивала ‘вдали отъ европейскаго концерта и въ частности отъ Австріи’ (замчаніе Современныхъ Извстій, разумется), но вблизи отъ главнаго источника музыки — отъ Пруссіи. Ужь если ссылаться на исторію, такъ надо же приводить ея показанія такъ, какъ она сама даетъ ихъ. А исторія, въ данномъ случа, говоритъ именно то самое, что нами сейчасъ вкратц разсказано. При всей тенденціозности Современныхъ Извстій въ обращеніи съ исторіей, даже они не докажутъ намъ, чтобы хоть въ чемъ-нибудь неврно мы изложили историческіе факты, или неправильно освтили ихъ. А разъ это изложеніе врно, такъ кому же, спрашивается, боле обязаны мы роковымъ исходомъ какъ Крымской, такъ и послдней восточной войны? Кто боле способствовалъ совершенію тяжелаго и несчастнаго для насъ Парижскаго трактата и совсмъ ужь позорнаго трактата Берлинскаго: не скрывавшая своей враждебности я своихъ цлей Австрія, или въ тайн ковавшая ковы Пруссія, противъ которой мы не могли даже принимать никакихъ мръ предосторожности, ибо съ наивностію, по-истин непостижимой, врили въ ея дружбу?!… Кто боле виноватъ передъ русскимъ народомъ и кто опасне для Россіи: открытый врагъ, или вроломный другъ?— Современныя Извстія думаютъ, что открытый врагъ, а мы полагаемъ, что вроломный другъ. По нашему мннію, опирающемуся на несомннные историческіе факты, Россія дйствительно ‘шла къ пониженію’ тогда, когда она особенно сближалась съ Пруссіей и полагалась на Пруссію. Усиленіе заявленій дружбы къ намъ со стороны Пруссія всегда было предвстникомъ какого-нибудь готовившагося тяжелаго удара Россіи. И эти удары всегда поражали насъ тмъ чувствительне, что мы никогда не ожидали ихъ, не готовились къ нимъ, а получивъ, искали руку, наносившую ихъ, гд-то за горами и морями, тогда какъ она была тутъ же рядомъ, въ ‘дружескомъ’ Берлин. Ботъ поэтому-то мы думаемъ, и всегда будемъ думать, что бы ни писали о насъ Современныя Извстія или какія другія газеты, что русская политика только тогда станетъ на твердую почву и сдлается истино-національной, когда Россія освободятся отъ всякой тни прусскаго вліянія, навсегда порветъ всякія сваей съ Пруссіей, и что только тогда возсіяетъ звзда славянства, когда померкнетъ и исчезнетъ за горизонтомъ звзда Пруссіи.
Разбирая нашу статью и отмчая съ негодованіемъ высказанное нами мнніе, что для кн. Бисмарка гораздо страшне союзъ Россіи съ Австріей, чмъ съ Франціей, Современныя Извстія ставятъ намъ въ большую вину то обстоятельство, что мы постоянно забываемъ: ‘а не еще ли страшне для Бисмарка союзъ Франціи съ Австріей, этихъ двухъ государствъ, равно обиженныхъ Пруссіей, которыя потому и должны быть естественнйшими и искреннйшими ея врагами? Отчего же однако Бисмаркъ не обнаруживаетъ этой боязни?’ На такой, по нашему мннію наивный, вопросъ даже неловко отвчать, но — ‘взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ’ — будемъ отвчать. Кн. Бисмаркъ не обнаруживаетъ и не чувствуетъ, и никогда не почувствуетъ, а тмъ паче не обнаружитъ боязни, о которой угодно говорить Современнымъ Извѣ,стіямъ, по самой простой причин — потому, что, будучи государственнымъ человкомъ и геніальнымъ политикомъ въ полномъ смысл этихъ словъ, онъ можетъ бояться только реальныхъ опасностей, можетъ страшиться и принимать мры только противъ такихъ политическихъ комбинацій, которыя возможны, а несбыточныхъ фикцій онъ себ не создаетъ и, слдовательно, и бояться ихъ не можетъ. Комбинація же насчетъ франко-австрійскаго союза принадлежитъ къ числу совершенно фантастическихъ мечтаній, которыя мыслимы только на всетерпящихъ столбцахъ газетъ, да и то при томъ лишь непремнномъ условіи, что газеты эти будутъ издаваться и писаться людьми, въ отношеніи знанія и пониманія политики, слпыми. Что между Франціей и Австріей общаго, кром обоюдной вражды ихъ къ Пруссіи? Гд основанія, гд почва для союза между ними? Во имя чего и ради какихъ цлей могли бы он заключить такой союзъ?… Во имя и съ цлію платонической мести? Такъ вдь это — ‘политика чувствъ’, которую въ настоящее время, надо надяться, даже мы, упорне всхъ державшіеся ея, перестали вести. Что касается до остальной Европы, то это для нея berwundene Standpunkt. Она ‘политику чувствъ’ во вншнихъ длахъ пережила и сдала въ архивъ вмст съ произволомъ во внутреннихъ. Теперь руководящимъ принципомъ европейской политики служатъ интересы государствъ, а не чувства ихъ вождей и даже ихъ народовъ, научившихся владть чувствами. А вн мести какіе у Франціи съ Австріей общіе интересы?— Франціи нужно вернуть себ, отнявъ ихъ у Германіи, Эльзасъ и Лотарингію, и Австрія однимъ общаніемъ сдлать это отняла бы у себя всякую почву въ Германіи. Австріи, т.-е. Габсбургамъ, хочется вернуться самимъ въ Германію и стать тамъ императорами, но императорами отнюдь не раздробленнаго, терзаемаго внутреннею неурядицей политическаго тла, а единой и сильной въ своемъ національномъ единств нмецкой имперіи. Франція, помогая этому, совершила бы то самое, противъ чего боролась нсколько столтій. Она всегда видла, да я нтъ ей причины не видть впредь, свой интересъ въ раздробленіи и въ безсиліи Германіи, все равно, кто бы тамъ ни царствовалъ — Гогенцоллерны или Габсбурги, послдніе — даже вковые, традиціонные враги для нея… Съ какой же стати заключила бы она союзъ съ такою державой, царствующая династія которой одна можетъ довершить и упрочить это опасное для Франція дло, которое нын хоть и совершенно ненавистной ей Пруссіей, но совершено лишь по вншности и уже колеблется въ своемъ основаніи?… Такимъ образомъ Франція и Австрія являются об естественнйшими и искреннйшими врагами Пруссіи, но вовсе не искренними и совершенно противуестественными союзниками между собой. Вотъ почему кн. Бисмаркъ не боится невозможнаго франко-австрійскаго союза и по тмъ же самымъ причинамъ мы объ его несуществующихъ страхахъ не говорили въ своей стать.
Самой Австріи Современныя Извстія совсмъ не признаютъ,— такъ-таки просто отрицаютъ ея бытіе. По ихъ мннію, ‘самой Австріи-то даже я не существуетъ въ дйствительности, это есть мнимая величина» Исчезни этотъ призракъ,— ‘не найдется ни единаго (отдльнаго человка? народа?) внутри самой этой монархія, кому бы стало больно отъ ея погибели’, такъ какъ ‘ни одинъ изъ подданныхъ (гражданъ) не видитъ своего отечества’ въ Австріи. Это взглядъ не новый. Современныя Извстія только повторяютъ въ грубой форм ту фикцію, которая многими принималась въ Европ за истину, но которую теперь никто уже не считаетъ таковою. И намъ пора бы эту фикцію бросить, такъ какъ фантастичность ея давно и несомннно доказана. Не странно ли, не смшно ли просто — упорно объявлять мнимою величиной, искуственно, лишь доброю волей сосдей поддерживаемой и лишенной жизни машиной такое государство, которое на. нашихъ глазахъ перенесло цлый рядъ грозныхъ, страшныхъ бурь, какія рдко выпадали на долю другихъ государствъ? Каждой изъ этихъ бурь одной достаточно было бы, чтобы смести съ лица земли какой бы ни было могучій механизмъ, если онъ механизмъ, а не одаренный сильной жизненною способностью организмъ, Австрія же выдержала ихъ вс и — живхонька, свжая и бодрая, какъ ни въ чемъ ни бывало. Обратимся опять къ свидтельству исторіи. Вспомнимъ семилтнюю войну, наполеоновскія войны, итальянскую войну, войну съ Пруссіей: это — бури вншнія, затмъ — бури внутреннія: революцію 1830 и 48 годовъ, безкровное мадьярское возстаніе 1866 года я послдовавшее за нимъ реформированіе Австріи изъ абсолютной въ конституціонную монархію. Разв искуственно созданная машина можетъ вынести, не разлетвшись въ дребезги, такія внутреннія потрясенія? А вншнія?… Разв въ глубин каждаго изъ нихъ не лежало въ значительной степени, по отношенію къ Австріи, ошибочное предположеніе, будто это государство равно ненавидимо вс’ свои’ подданными и поэтому непремнно развалится отъ перваго толчка?… Семилтняя война даже прямо построена была на этой фикціи. И что же оказалось на дл?— Единственный разъ, когда подданные Габсбурговъ дйствительно радовались ихъ пораженію, это было въ 1859 году, во время итальянской войны, которая, какъ всякій понималъ это, можетъ урзать нсколько Австрію, но погубить ее въ конецъ не можетъ. Тогда они приходили въ восторгъ отъ пораженій, повторяя: ‘побьютъ насъ — будетъ конституція’. Конституція, замтьте, а не распаденіе монархіи… Каждый же разъ, какъ монархіи грозила серьезная жизненная опасность, вс ея подданные до единаго забывали свою воображаемую ненависть къ ней, даже свои взаимныя пререканіи и дрались съ остервенніемъ и умирали геройски за этотъ яко бы безжизненный ‘механизмъ’. Что руководило этими подданными, въ спокойное время уврявшими наперерывъ, будто вс они ничего такъ не желаютъ, какъ уничтоженія ‘угнетающей’ ихъ монархіи, а въ минуты опасности единодушно жертвовавшими за нее жизнію? Ужели только приказаніе начальства, да рутинная привычка къ повиновенію?— Разумется, нтъ. Ими руководило то, что всегда руководитъ народами: ихъ собственный интересъ, жизненный интересъ, неразрывно связанный съ существованіемъ Габсбургской монархіи. Вс они слишкомъ малочисленны и слабы, чтобы каждому изъ нихъ жить независимой, отдльной, самостоятельной жизнію и, въ особенности, чтобъ успшно бороться съ тми опасностями, которыя грозятъ каждому изъ нихъ вн Австріи. Ужь мадьяры мл не стремятся, если врить ихъ радомонтадамъ, къ независимости, къ отдленію отъ Австріи, а какъ они запли теперь, когда черезчуръ откровенная шовинистская выходка enfant terrible австрійскаго парламента, депутата Шнерера, провозгласившаго на какомъ-то банкет тостъ за ‘императора Вильгельма, короля богемскаго’,— когда эта выходка, сопровождавшаяся рукоплесканіями участвовавшихъ въ банкет нмцевъ, показала имъ во-очію, что Австріи можетъ грозить опасность посерьезне миическаго панславизма?! Пусть теперь кто-нибудь поищетъ такъ-называемой ‘партіи независимости’ въ Венгріи. Ея нтъ тамъ и слдовъ, она исчезла, какъ дымъ, въ одинъ день. А чехи?… Надо совсмъ не знать ихъ, не мть ни малйшаго понятія о ихъ стремленіяхъ и желаніяхъ,— о томъ, словомъ, что они называютъ своей ‘національною политикой’,— чтобы врить, будто они изъ чувства славянской солидарности, изъ горячихъ симпатій къ южнымъ славянамъ такъ энергически стоятъ противъ восточной политики Австріи. Они понимаютъ, что эта политика переноситъ центръ тяжести монархіи на ту сторону Дуная,— понимаютъ, что монархія все меньше и меньше будетъ имть интереса, а слдовательно и мене будетъ дорожить тми частями своихъ ныншнихъ владній, въ которыхъ лежитъ Богемія, и трепещетъ при одной мысли, что тогда ммъ, чехамъ, придется разстаться съ монархіей Габсбурговъ. Вотъ секретъ ихъ оппозиціи восточной политик,— secret de polichmel, впрочемъ, ибо они его не скрываютъ. Да к къ чему было бы скрывать? Точно не достаточно бросить одинъ взглядъ на географическую карту, чтобъ увидть, какая участь грозитъ Чехіи въ случа распаденія Австріи. Шнереръ только тмъ погршилъ, что сболтнулъ не во-время, а въ существ дла онъ высказалъ то, что составляетъ завтное желаніе всхъ богемскихъ нмцевъ (условно, конечно: если имъ, нмцамъ, нельзя въ Богеміи господствовать) и одну изъ цлей Германіи. Эта цль не стоитъ еще на очереди и не скоро еще станетъ, по причинамъ, которыя, какъ намъ кажется, достаточно выяснены нами въ письм — ‘Что хотлъ этимъ сказать кн. Бисмаркъ?’ Но она намчена, а Пруссія уметъ неуклонно идти и достигать разъ намченныхъ цлей, сколько бы времени ни пришлось выжидать удобнаго момента. Богемія нужна ей, какъ неприступная стратегическая позиція для Германіи, нужна для округленія границъ Германіи, нужна, наконецъ, какъ славянскій клинъ въ германскомъ тл, и она возьметъ ее непремнно, если Австрія перестанетъ существовать при тхъ условіяхъ, какихъ желали бы Современныя Извстія. Такимъ образомъ въ тотъ день, въ который погибнетъ Австрія, погибнетъ а Чехія. И кто-нибудь можетъ думать, что чехи съ удовольствіемъ или только безъ отчаянія встртятъ какую бы то ни было опасность, которая будетъ грозить существованію Австріи! Да они лягутъ костьми за нее и за Габсбурговъ. Только полная доказанная возможность можетъ заставить чеховъ равнодушно отнестись къ участи Габсбургской монархіи, а при существованіи прусской Германіи этой возможности нтъ и быть не можетъ. Поэтому-то чехи будутъ отчаянно драться даже съ русскими, еслибы т явились къ нимъ въ союз съ пруссаками. То же сдлаютъ и хорваты. Эти тоже умрутъ до послдняго скоре, чмъ пожертвовать Австріей, потому что, въ виду ихъ антагонизма съ сербами, имъ, какъ хорватамъ, вн Габсбургской монархія тоже грозить смертельная опасность. И такъ поступятъ вс такъ-называемые ‘народы Австріи’. Даже нмцы, за исключеніемъ богемскихъ, не пойдутъ добровольно въ ‘общее отечество’, превратившееся въ прусскую казарму, и даже тирольцы, по всмъ вроятіямъ, пожалуй, примутся взрывать римскія античныя зданія, если Италія когда-либо превратитъ ихъ изъ ломанныхъ Габсбурговъ въ гражданъ единой централизованной Италіи. Только человкъ совсмъ не знающій исторіи и отродясь не видавшій географической карты можетъ воображать еще, будто никто изъ обитателей Австріи не видитъ въ ней отечества и каждый безъ сожалнія встртитъ ея погибель. И только при полномъ невдніи политическаго положенія длъ можно желать, чтобы Россія основала свою политику на такой печальной фикціи…
Но допустимъ на минуту, что Австрія дйствительно не то, за что мы ее признаемъ и за что признаетъ ее вся Европа, т. е. не весьма сложный, но отъ того не мене жизненный и жизнеспособный политическій организмъ, а лишь механически существующая ‘мнимая величина’, какъ полагаютъ Современныя Извстія. Что-жь изъ этого слдуетъ Московская газета думаетъ, что ‘согласись Россія, Германія и Италія — раздлъ Австро-Венгріи совершился бы еще легче, нежели раздлъ Польши: ее растащатъ въ мигъ, всякій потащитъ свое’. Оставляя въ сторон тонкую деликатность этихъ выраженій, посмотримъ на мысль. ‘Растащить’ можно любое государство, если (ахъ, это! Его легко написать и какъ трудно осуществить!) коалиція могущественныхъ сосдей поставитъ себ цлію такое растаскиваніе. ‘Потащатъ’ тоже вс съ величайшей готовностію,— это не подлежитъ сомннію. Европа, вроятно, долго еще не доживетъ до той высокой степени цивилизаціи, при которой ‘растаскиваніе’ государства, а слдовательно и народовъ, ихъ населяющихъ, будетъ считаться такимъ же немыслимымъ варварствомъ, какъ и торговля людьми. Покуда же самые культурные изъ ея народовъ всегда готовы потащить и тащатъ все, что могутъ. Но, къ счастію наиболе слабыхъ изъ нихъ, ‘могутъ’ они весьма рдко, ибо самая всеобщность алчности мшаетъ каждому удовлетворять ее въ той мр, какъ ему хотлось бы. Обыкновенно, на каждый боле или мене лакомый кусочекъ есть нсколько претендентовъ, и эти претенденты зорко слдятъ другъ за другомъ и не допускаютъ одинъ другого до захвата того, что каждый изъ нихъ намтилъ, какъ свое достояніе. Существуетъ для слабыхъ и другая гарантія, тоже вытекающая изъ всеобщности алчныхъ инстинктовъ. Хорошо сознавая общую наклонность свою къ грабежу и захвату, государства создали теорію политическаго равновсія, въ силу которой чрезмрное усиленіе одного считается угрозой для всхъ и непремнно встрчаетъ рано или поздно общее противодйствіе, обыкновенно начинающееся въ вид мирныхъ дипломатическихъ подвоховъ, а потомъ переходящее въ коалиціи. Благодаря этимъ условіямъ, нын уже не такъ-то легко захватить и маленькое, совсмъ слабое, государство, ибо всегда найдется кто-нибудь посильне, чьи интересы это нарушаетъ, а ужь ‘растащить’ большую, и притомъ въ центр Европы находящуюся, имперію и совсмъ невозможно. Всего невозможне это по отношенію къ Австріи, и именно тмъ державамъ, которыя, по мннію Современныхъ Извстій, легко могли бы это сдлать, если согласятся между собою. Еслибы газета задала себ трудъ подумать немного о томъ, что она говоритъ, она непремнно увидала бы. что и эта ея политическая комбинація принадлежитъ къ числу тхъ же фантастическихъ мечтаній, какъ и комбинація насчетъ франко-австрійскаго союза. Въ самомъ дл, на какой почв могло бы состояться соглашеніе Россіи. Германія и Италіи по вопросу о раздл Австріи, и какимъ образомъ могли бы он раздлить ее такъ, чтобы никому не было обидно и каждый заране видлъ бы свой интересъ въ коалиціи? Напримръ, не вдаваясь въ другія подробности, могла ли бы Германія уступить Италія главнйшій объектъ вожделній этой послдней — Тріестъ?— Разумется, нтъ. Этотъ важный пунктъ всемірной торговли гораздо важне для Германіи, чмъ для Аталіи. Съ другой стороны, могла ли бы Россія сознательно и добровольно отдать Германіи Богемію? Не значило ли бы это заране произнести приговоръ надъ своей славянской политикой, ради которой одной только Россія могла бы ршиться на такое рискованное и всегда могущее стать роковымъ, по своимъ послдствіямъ, дло, какъ раздлъ цлаго государства? Вообще, какова была бы доля Россіи въ предполагаемомъ раздл Австрія?— Признаемся, мы этой доля не видимъ. Восточная Галиція — вотъ разв единственное прямое пріобртеніе, на которое монетъ разсчитывать Россія. Затмъ остается еще косвенное пріобртеніе — освобожденіе южныхъ славянъ отъ грозящаго имъ наплыва германизма. Это, конечно, великая и прекрасная цль. Но, во-первыхъ, не надо забывать, что, освобождая южныхъ славянъ путемъ раздла Австріи въ союз и совмстно съ Германіей, Россія необходимо вынуждена была бы пожертвовать, обречь на конечную гибель западныхъ славянъ: чеховъ и поляковъ. Во-вторыхъ, мы лично (авторъ этого письма), при всей нашей искренней и глубокой преданности славянской иде, никогда не могли бы ршиться купить свободу даже всхъ славянъ цною чрезмрнаго усиленія злйшаго и опаснйшаго врага Россіи — прусской Германіи, потому что, какъ бы тамъ ни было, Россія одна ближе и дороже намъ, чмъ вс прочіе славяне, вмст взятые. Думаемъ, что каждый истино-русскій человкъ раздляетъ съ нами эти чувства я этотъ взглядъ. Собственно Россіи же политика раздловъ никогда не удавалась и ничего ей не приносила, кром вреда. Мы раздлили Польшу и что мы этимъ пріобрли?— Ахиллесову пяту во вншней политик, тормозъ во внутренней, да зловщее вліяніе одной изъ сообщницъ нашихъ въ этомъ дл — Пруссіи, роль которой въ исторіи Россія исторически доказана нами выше. Мы стремились къ раздлу Турціи и цлыхъ два столтія, не жаля своихъ силъ и не считая своихъ жертвъ, наносили ей ударъ за ударомъ, съ цлію довести ее до того безпомощнаго состоянія, въ которомъ ее можно будетъ, по живописному выраженію Современныхъ Извстіи, ‘растащить’. Теперь она до этого состоянія доведена и ее дйствительно ‘растаскиваютъ’: Австрія утащила Боснію и Герцеговину, Англія — Египетъ, Франція — Тунисъ, Италія уцпилась уже за Триполись, Германія простираетъ виды ни боле, ни мене какъ на Константинополь. А мы… что такое мы можемъ ‘утащить’?— Ничего. Намъ даже знаменитыя гирла не достались, проливы дальше отъ насъ, чмъ когда-либо. Потративъ силы на подготовленіе раздла, мы принуждены теперь безучастно смотрть, какъ онъ совершается другими,— смотрть безучастно и видть, какъ на мст ‘растаскиваемой’ Турціи вырастаетъ передъ нами врагъ несравненно боле сильный и опасный. То же самое повторилось бы неизбжно и съ раздломъ Австріи, еслибъ уничтоженіе этой державы совершилось по рецепту Современныхъ Извстій. Какъ и Турцію, Австрію ‘растащили’ бы другіе, а мы на свою долю получили бы удовольствіе, на ея развалинахъ, подъ которыми погребены были бы два значительнйшія и культурнйшія славянскія племени, встртиться лицомъ къ лицу съ врагомъ боле грознымъ и непреклоннымъ, чмъ погубленныя нами Турція и Австрія вмст.
Впрочемъ, если мы распространились объ этомъ предмет, то единственно для того, чтобы не оставить невыясненнымъ ни одного пункта на будущее время. Сама же по себ комбинація Современныхъ Извстій представляетъ, повторяемъ, фантастическій воздушный замокъ. Сама эта газета признаетъ, что ‘участь Австро-Венгріи’ (т. е. раздлъ) составляетъ ‘вопросъ времени и мста: гд та пропасть, въ которой суждено Австрія найдти конецъ?’ Эти два вопроса совершенно исключаютъ всякую возможность соглашенія между Россіей и Германіей. Ужь если длить Австрію, такъ Россіи надо спшить, надо раздлить ее какъ можно скоре. Пруссіи же, въ виду современнаго внутренняго состоянія Германіи, невозможно и думать присоединять къ себ австрійскія и нмецкія провинціи, съ населеніемъ чисто, и притомъ южно германскаго происхожденія, католическимъ, за послднія 25 лтъ привыкшимъ къ политическимъ учрежденіямъ куда какъ посвободнй тхъ, которыми Пруссія подарила объединенную Германію, и, наконецъ, привыкшимъ къ господству, къ тому же Австрія нужна Германіи, какъ проводникъ и піонеръ германизма на Восток, а эта задача можетъ быть ею исполнена лишь въ относительно очень продолжительное время. Гд же тутъ шансы соглашенія?— Ихъ нтъ и быть не можетъ.
Теперь мы покончили съ разсужденіями Современныхъ Извстій и попробуемъ изложить свой собственный взглядъ на политику, которой, по нашему мннію, должна бы держаться отнын Россія. Мы на этотъ разъ не будемъ говорить полусловами и намеками, а назовемъ каждую вещь ея собственнымъ, точно обозначеннымъ, именемъ,— будемъ говорить такъ, однимъ словомъ, какъ говаривали съ вами не разъ, въ устныхъ бесдахъ нашихъ. И пусть ваши читатели ршатъ, кто изъ насъ сознательне любитъ Россію и славянство и кто правильне понимаетъ ихъ интересы: Современныя Извстія, съ ихъ неудержимой ненавистью къ Австріи, или мы, отдающіе ей справедливость и предпочитающіе видть ее союзницей Россіи, вмсто Германіи.
Прежде всего мы должны напомнить то, что достаточно опредленно выяснено нами въ инкриминированной стать: ‘Что хотлъ этимъ сказать князь Бисмаркъ’, но чего Современныя, разумется, не замтили,— именно, что, говоря объ Австрія, мы всегда прежде всего имемъ въ виду центръ и цементъ этой монархіи — ея царствующую династію. Габсбурговъ. Затмъ продолжаемъ.
Мы до извстной степени согласны съ мнніемъ тхъ (между прочимъ и Современныхъ Извстій), которые думаютъ, что участь Австріи есть вопросъ времени и что она должна исчезнуть. Только мы подъ словомъ ‘участь’ отнюдь не разумемъ уничтоженіе и полагаемъ, что Австрія исчезнетъ не въ томъ смысл, какъ исчезаетъ теперь Турція, т. е. пропадетъ безслдно, а въ томъ лишь, что она перестанетъ существовать бъ ныншнемъ своемъ вид я приметъ новую форму, превратится въ совершенно новую государственную формацію, еще невиданную на дл, хотя она давно существуетъ въ теорія. Въ этомъ смысл Австрія уже начала исчезать, ибо она несомннно (на нашъ взглядъ, по крайней мр) вступила въ фазисъ своего превращенія и уже — хотя едва замтно еще — преобразовывается въ монархію-федерацію самоуправляющихся и самостоятельныхъ національностей. Когда это превращеніе окончательно совершится и Австрія явится передъ нами въ своемъ новомъ образ, она станетъ совершенно недоступна нашимъ ударамъ, ибо за нее грудью встанутъ вс народы, которымъ она принесетъ (по своему и по ихъ мннію) высокую культуру, политическую свободу и національную самостоятельность. Еслибъ она могла дйствительно принести все это различнымъ народамъ, на которыхъ простираетъ виды, Россіи не слдовало бы и пытаться остановить ее на ея новомъ пути. Это было бы и безполезно, въ виду поддержки, оказываемой ей Германіей, и недобросовстно относительно народовъ, которые нашли бы истинное благополучіе въ новой федераціи, недобросовстность же никогда не проходитъ безнаказанно въ исторіи. Но Австрія, въ силу своего происхожденія и въ силу окружающихъ ее условій, не можетъ выполнить этой своей задачи, хотя Габсбурги, вн всякаго сомннія, искренно берутся за нее. Надъ ними тяготетъ и роковымъ образомъ подчинитъ ихъ себ другая задача — задача служить проводниками германизма, которому они принадлежатъ всмъ своимъ прошлымъ, всми фибрами своего существа и который, вдобавокъ, теперь, въ критическій моментъ перерожденія, служитъ имъ опорой. Не они поборятъ его, а онъ ихъ, и заставитъ ихъ, помимо ихъ воли, служить его цлямъ. Подчиняясь этому правовому условію, они ничего, кром зла и гибели, не принесутъ народамъ будущей монархической федераціи національностей, ибо вмст съ культурой они откроютъ доступъ къ нимъ и волнамъ германизма, который морально подавятъ ихъ, а матеріально сначала будетъ эксплуатировать, потомъ постепенно вытснитъ. Эти народы, которымъ Габсбурги безсознательно грозятъ гибелью, въ огромномъ большинств славянскіе. Ихъ естественная покровительница и единственная защита — Россія, я она тмъ боле обязана защитить ихъ, что этого требуетъ и ея собственный интересъ, органически и неразрывно связанный съ славянствомъ и съ Востокомъ. Но какимъ образомъ, какими средствами и какимъ путемъ можетъ она оказать имъ эту обязательную для нея защиту? Посредствомъ ли смертельной борьбы съ Австріей, путемъ уничтоженія ея?— Нтъ. Такимъ образомъ она ничего не добьется, потому что передъ нею для сильные, могучіе въ своемъ союз, врага — Германія и Австрія, а она одна въ буквальномъ смысл и безусловно одна. Нельзя же закрывать глаза на дйствительность и не видть (т. е. не хотть признавать), что намъ нельзя разсчитывать въ предстоящей борьб на поддержку и даже на сочувствіе ни одного, даже самаго маленькаго, государства въ Европ, не исключая и тхъ, которыя создались только вчера и нашими же руками. Группируйся вокругъ насъ славяне, скажемъ прямо (вдь мы общали говорить безъ околичностей): съумй мы сгруппировать вокругъ себя славянъ, мы могли бы равнодушно относиться къ сочувствію или несочувствію Европы, мы могли бы побороться съ цлой Европой. Но славяне вокругъ насъ не группирутся, они, напротивъ, отъ насъ сторонятся и насъ боятся {Этого, по крайней мр, нельзя сказать о русскихъ въ Галиціи и угроруссахъ (Русская Мысль 1880 г., кн. III, ст. ‘Голосъ изъ Угорской Руси)’.— Ред.}. Эта боязнь настолько сильна въ нихъ, что она можетъ заставить ихъ добровольно броситься въ объятія Австріи, мня найти въ ней защиту отъ насъ. Да они это и длаютъ уже отчасти и никакія замалчиванія и замазыванія этого факта не могутъ вычеркнуть его изъ дйствительности. Что же остается длать Россія при такихъ условіяхъ?— По нашему мннію, создать себ союзника въ лагер враговъ. Враговъ у насъ, какъ сказано, два: габсбургская Австрія и прусская Германія,— который же изъ нихъ можетъ, при извстныхъ условіяхъ, стать нашимъ союзникомъ?… Прусская Германія?— Нтъ, потому что ей мы не можемъ предложить ничего такого, что она не могла бы получить безъ нашей помощи, тогда какъ есть много такого, чего она хочетъ добиться, во что бы то ни стало, и въ чемъ мы вынуждены становиться ей поперекъ дороги. Между тмъ союзника себ мы, натурально, можемъ купить только цной его собственнаго интереса, и притомъ интереса настолько громаднаго, чтобы заслонить въ его глазахъ и заставить его забыть вс прочіе. Есть и такой интересъ, которымъ мы могли бы соблазнить габсбургскую Австрію?— Да, потому что ея интересы, какъ и ея характеръ, двойственные. Будучи полуславянской, полунмецкой, она если и идетъ теперь, подчиняясь необходимости и давленію Германіи, на востокъ, то съ гораздо большимъ удовольствіемъ пойдетъ, объ руку съ нами, и на западъ, къ которому ее привязываютъ и влекутъ ея традиціи, ея культура, ея привычки. Чтобы сдлать нашу мысль вполн, такъ-сказать, осязательно-понятной, возьмемъ примръ. Передъ нами Пруссія, имющая несомннный, жизненный интересъ въ исчезновеніи Австріи. Посл столтія упорной борьбы съ ней она достигаетъ того, что наноситъ своей соперниц страшный ударъ, казалось, неисправимый и долженствовавшій сразить ее на смерть. Что длаетъ Пруссія? Продолжаетъ ли она добивать врага?… (а она могла это сдлать,— мы непремнно, въ простот сердечной, помогли бы ей).— Ничуть. Она даетъ пройти первому пылу гнва за обиду, вступаетъ въ дружескія сношенія съ врагомъ и кончаетъ тмъ, что заставляетъ его служить своимъ интересамъ. Понимая очень хорошо, что великія державы, даже и на половину раздавленныя, не уничтожаются сразу и что раздлъ Австріи потребовалъ бы такихъ жертвъ, какихъ она, Пруссія, ни въ какомъ случа приносить не намрена, она предпочла дйствовать въ томъ же направленіи, но иными средствами. Вмсто ограбленія Габсбурговъ и раздла Австріи, съ насильственнымъ захватомъ въ пользу Германіи нмецкихъ австрійскихъ провинцій и части побережья Адріатическаго моря, она стала дятельно подготовлять такое положеніе для тхъ и для другой, которое постепенно сдлало бы и нмецкія провинціи и Адріатическое море, по крайней мр на столько безразличными, чтобъ они могли почти-что равнодушно отнестись къ утрат ихъ, когда наступитъ для Пруссіи удобный моментъ захватить ихъ. На этомъ новомъ пути она не только отбросила въ сторону всякую тнь вражды къ Австріи, но сдлалась ея преданнымъ другомъ, ея поддержкой и твердой опорой. Вотъ этому самому образу дйствій должны бы слдовать и мы. И почему нтъ, спрашивается? Разв намъ въ диковину поддаваться вліянію я подражать Пруссіи, этому вковому образцу нашему во всемъ? Если мы могли въ дл внутренней организаціи государства копировать ее, то почему бы не подражать ей и въ томъ, въ чемъ у нея дйствительно нтъ соперниковъ: въ тонкой, дальновидной, строго-планомрной и неуклонно-цлесообразной вншней политик? Остріе, какъ выражаются нмцы, своего союза съ Австріей Пруссія направила противъ насъ. Направимъ же въ отпоръ ей остріе свое противъ нея. Чтобы захватить нмецкія провинціи съ Адріатическимъ моремъ и открыть германизму двери славянскаго Востока, она составила планъ сдлать изъ ныншней Австріи — Oesterreich, ‘восточную имперію’ — Ostreich, перенося, съ тмъ вмст, далеко на востокъ и тронъ опасныхъ для нея Габсбурговъ. Съ этою цлью она сдлала изъ своего военнаго могущества опору Габсбурговъ и Австріи. Подражая ей, мы должны въ свою очередь сдлаться твердой опорой этихъ послднихъ {Положивъ предлъ распространенію ихъ господства и вліянія на Балканскомъ полуостров и подъ условіемъ ихъ служенія интересамъ славянъ и Россіи. Ред.}, только съ цлями прямо противуположными, то-есть, стремясь освободить отъ опасности, а себя избавить отъ злого врага и неизбжныхъ въ будущемъ столкновеній съ нимъ, мы должны помочь Австріи вернуться къ ея прямому назначенію, такъ хорошо выражаемому ея первоначальнымъ именемъ: Ostmark — ‘восточною границей’. Мы должны помочь ей занять снова принадлежащее ей по праву мсто въ Германской имперіи, которую она столько вковъ защищала отъ напора варваровъ, и снова перенести въ Германію тронъ Габсбурговъ, гд онъ можетъ и долженъ находиться, не нарушая ничьихъ правъ, не причиняя никому ни зла, ни страданія,— напротивъ, слуха оплотомъ противъ правонарушенія и несправедливыхъ притязаній. Объединеніе славянства приблизилось уже, но оно еще не стоитъ на исторической очереди. Торопиться съ нимъ прежде времени — значитъ рисковать сдлать его на вкъ невозможнымъ, потому что, независимо отъ вншнихъ препятствій, славяне внутренно еще не подготовлены къ объединенію. Имъ надо еще насладиться привольемъ индивидуальной (въ смысл народныхъ индивидовъ, націй) свободы, надо погрться на растворяющемъ душу солнушк этой свободы и закалиться немножко въ школ развивающей и укрпляющей умъ національной самостоятельности. Надо, наконецъ, пройти черезъ дающую опытъ и научающую умренности борьбу за существованіе, борьбу собственными силами, а не чужими руками, какъ они, по крайней мр на Балканскомъ полуостров, боролись до сихъ поръ. Только тогда они созрютъ для прочнаго объединенія,— для такого объединенія, какъ, помните, говорилъ Палецкій: ‘единство цвта въ богатств оттнковъ, гармонія въ разнообразіи звуковъ’. Для всего этого время еще не настало, хотя настанетъ скоро. За то для объединенія опередившаго насъ въ культур, а слдовательно и превосходящаго славянъ возвышенностію и широтою своихъ потребностей, германскаго племени время настало давно. Оно уже началось фактически, только начало положено неправильно и потому закончиться спокойно, безъ потрясеній и новой борьбы оно не можетъ. Эта борьба неизбжна, примемъ ли мы въ ней участіе, или нтъ. Отчасти для предотвращенія этой борьбы, или, по крайней мр, ея возможныхъ результатовъ, и предпринято Пруссіей австрійско-габсбургскій походъ на Востокъ. Нашъ интересъ и наша обязанность этого не допустить. Мы должны содйствовать всми силами правильной и честной постановк дла германскаго объединенія, должны помочь тому, чтобы германскій народъ — чисто нмецкій германскій народъ — объединился дйствительно, вполн и безусловно и вошелъ въ свои нормальныя границы, подъ главенствомъ своихъ нормальныхъ же и привычныхъ вождей, чистокровныхъ нмцевъ. Вытсненные изъ Германіи, Габсбурги принуждены были стремиться къ захватамъ на Восток и, чтобы сохранить связь съ родною имъ Германіей, служить интересамъ Пруссіи. Мы, поэтому, совершили непростительную ошибку, допустивъ Пруссію выпереть ихъ изъ Германіи, и эту ошибку мы должны теперь поправить, возвративъ, какъ сказано, Австріи принадлежащее ей мсто, а Габсбургамъ — принадлежащую имъ корону.
Это до такой степени въ интересахъ и славянскаго и германскаго міра и, наконецъ, всей Европы, что еслибы Габсбурги сами не имли этой мысли,— а они ее имютъ, въ вид затаенной мечты,— то мы должны бы внушить ее имъ и убдить ихъ сдлаться тмъ, къ чему предназначала ихъ судьба. Только этимъ путемъ мы избавимся сами отъ вчно висящей теперь надъ головой нашей угрозы о спасемъ славянство. Даже Чехія тогда получатъ большіе шансы спасенія, ибо, во-первыхъ, она составляетъ клинъ въ тл прусской Германія и въ качеств стратегической границы нужна милитарной и ведущей завоевательную политику Пруссіи, а не мирной германской федераціи, во-вторыхъ, она будетъ опираться на громадную славянскую массу, представляемую Россіей, соединенной съ Польшей, въ-третьихъ, наконецъ, находясь, по географическому положенію своему, въ непосредственной связи съ такими частями славянскихъ земель, гд роковымъ образомъ закипитъ горячая дятельность народнаго національнаго возрожденія (Познань, Силезія, Поморье), она и сама получитъ удвоенную силу сопротивленія. Конечно, и при этой комбинаціи небольшою частію славянъ придется пожертвовать: отдльныя славянскія группы, разбросанныя по территоріи нмецкой, по необходимости должны остаться въ германской федераціи, какъ отдльныя нмецкія группы въ славянской, но безъ такихъ жертвъ обойтись невозможно и о нихъ и говорить нечего. Важно то, что не погибнутъ чехи, не погибнуть поляки, сохранятся неприкосновенными босняки, герцеговинцы, Сербія, Черногорія, Болгарія. А главное и самое важное — Россія, наша родная Россія, не будетъ вынуждена или отдать врагамъ плоды трудовъ и жертвъ цлыхъ столтій, или опять сызнова начинать ту же борьбу, безъ возможности на этотъ разъ не только разсчитать, но и предвидть ея результаты.
Вотъ что мы подразумвали, говоря о возможномъ союз Россіи съ Австріей, вотъ, дйствительно, чего мы желаемъ и что, по нашему убжденію, составляетъ единственную цлесообразную политику Россіи — отвлечь Австрію и Габсбурговъ отъ Востока, отнять у нихъ всякій интересъ къ нему и въ немъ, возвративъ имъ преобладающее вліяніе въ Германіи и германскую корону. Для этого надо вести борьбу съ Пруссіей и съ Гогенцоллерпами?— Да. Но эта борьба и такъ предстоитъ намъ, мы ея избжать не можетъ. Придавъ же ей тотъ характеръ, о которомъ мы говоримъ, мы удесятеряли бы наши шансы успха и принесли пользу всему человчеству, разъ навсегда сломивъ это зловредное, ретроградное начало, которое носитъ названіе Пруссіи.
Мы не имемъ претензіи на папскую непогршимость. Можетъ-быть мы ошибаемся, но намъ такъ кажется, мы въ этомъ искренно и глубоко убждены и говоримъ это,— говоримъ въ разсчет, что въ томъ положеніи, въ какомъ находится русско-славяно-германскій вопросъ, и ошибки могутъ принести свою пользу, вызвавъ возраженіе, возбудивъ вниманіе и обсужденіе. Du choc des opinion jaillit la vrit. А теперь… если и посл этого объясненія насъ все-таки назоветъ кто-нибудь оффиціозными слугами внской дипломатіи, то мы ничего не имемъ противъ того, чтобы насъ считали за таковыхъ. Еслибы мы могли думать, что принесеніемъ въ жертву своей ничтожной личности мы можемъ принести пользу стократъ дорогимъ намъ Россіи и славянству, можемъ хоть на одну йоту поспособствовать имъ взойти на ту высоту, на которой мы желали бы ихъ видть, и выполнить ту роль, которая, по натеку горячему убжденію, принадлежитъ имъ въ исторіи человчества,— о, въ такомъ случа мы даже Вельзевулу стали бы служить врой и правдой! Такъ что-жь намъ въ томъ, что кто-то говоритъ, будто мы служимъ Вн?… Пусть говорятъ. Это люди которые не умютъ любить свое отечество, иначе они умли бы и отличить голосъ искренней любви къ нему въ другихъ.