Письмо В.И. Вернадского — В. В. Водовозову *
Письмо В.И. Вернадского — В. В. Водовозову *
[О роли народных масс]
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/vernadski.jpg)
Вернадский Владимир Иванович.
Дорогой Вася,
Всего, всего тебе лучшего.
Твой Владимир.
Примечания:
Примечания:
Письмо В. И. Вернадского — В. В. Водовозову, Водовозов Василий Васильевич, Год: 1922
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Мюнхен
[18]88.Х.22
Твое письмо застало меня в Англии, где я пробыл около месяца, пробыл несколько дней в Лондоне и затем побывал в окрестностях Бристоля и в северном Уэльсе. Мне не хочется теперь возражать тебе на твое мнение о Германии, но я не вижу ни малейшей надобности смягчать свое. Мне не хочется много возражать на него, п[отому] ч[то] недавно писал о Германии, а т[ак] к[ак] хвалить ее я не могу, то боюсь очень, чтобы не вышло из меня нечто вроде немцофоба — а быть ‘фобом’ какой бы то ни было народности я отнюдь не желаю. Мне хочется наметить по поводу одного явления, которое я очень считаю важным. Мне кажется, не совсем правильно оценивается культурность, образованность известной нации и на основании этого делается целый ряд выводов, мне хочется изложить тебе этот вопрос возможно ясно и глубоко [пребывание мое в Германии, кажется, выразилось в том, что я стал изъясняться еще туманнее, и — к моему крайнему недоумению — я иногда говорил с Сергеем** и Кo в Л[ондоне] так, что они не могли меня понять]***, и, с другой стороны, разъяснить одно твое относительно меня замечание, п[отому] ч[то] я думаю, что ты меня не так понял, как я того хотел.
Я думаю, что народная, массовая жизнь представляет из себя нечто особенное, сильное, могучее. Масса народная обладает известной возможностью вырабатывать известные знания, понимать явления — она, как целое и живое, обладает своей сильной и чудной поэзией, своими законами, обычаями и своими знаниями, я думаю, что она обладает и еще одним качеством, — что она дает счастье отдельным лицам, которые живут с ней неразрывно. Я не могу точно определить и даже хорошо объяснить себе, почему достигается этим счастье, почему несомненно является и чувство связи и какое-то сознание цели у людей, которые более или менее вполне проникаются народной, массовой жизнью. Я вовсе не поклонник ни идиллических теорий первобытного счастья, золотой жизни диких народов, и я вовсе не вижу надобности во всем и всюду идеализировать крестьянина и не считаю, что вся ‘правда’ б[олее] или менее известна крестьянской массе, но я сознаю, что возможна цельная, глубокая жизнь в крестьянстве, я сознаю, что в народных массах бессознательно идет работа, благодаря которой вырабатывается что-то новое, что-то такое, для чего и стоит жить и что приведет к неведомым, неизвестным результатам. Самое важное и самое глубокое, что есть в этой выработке новых идеалов народными массами — это то, что идеал вырабатывается жизнью.
Как долго идет и шла такая работа — я не знаю, я еще не понимаю и, каким образом она происходит, но для меня несомненно, что она происходит совокупной работой отдельных единиц. И вот этой работой вырабатываются формы поэзии, такой несравнимой, чудной, вот этой работой достигается известное общественное знание, выражающееся в иных законах, в иных обычаях, в, иных идеалах, вырабатывается понятие красоты и многие другие, которые и нами принимаются…
И в самом деле, на чем основано наше убеждение, что есть только один путь познания? Отчего мы можем узнавать только путем тех логических попыток, которые делаются отдельными людьми и которые поправляются другими людьми? Если мы вдумаемся в это, то увидим, что у нас нет никаких данных для этого или все эти данные вроде circulus vitiosus’a [порочного круга].
То, что выработано народною жизнью, несомненно, является сильным, прекрасным, могучим и в то же время является таким властным, что я не чувствую себя в силах освободиться от этого, и даже является таким сросшимся со всём существом моим, что я не чувствую желания сбросить эти оковы — мне, даже кажется иногда, что это массовое познанное является остовом всего моего ума и что я могу только добиваться чего-нибудь, когда исхожу и опираюсь на это массами познанное. Я вижу, с другой стороны, что счастье может даваться живущим в массовой мысли. Я не вижу нигде опоры, на которую можно было бы опереться — я не вижу ни в чем преграды сомнению и вследствие этого же сомнения — сомнения и в самом способе познания и сомневания — принужден ухватиться за этот способ познания, сила которого представляется мне великой. Велика она и тем, что вся жизнь является при этом средством познания…
Я вижу, как из работы отдельных лиц, опирающихся и исходящих постоянно ии познанного массами, выработалось огромное, подавляющее здание науки, я вижу, как неутолимо идет работа в нем — работа ощупью, работа почти всегда наугад и как из нестройных, беспорядочных попыток отдельных лиц мало по малу, годами и столетиями вырабатывается нечто более стройное и более упорядоченное. Но в этой работе научной является форма той же массовой работы, только более односторонней и потому менее сильной, менее результативной.
Задача вся состоит в том, чтобы и эта работа вошла в общую массовую жизнь, чтобы масса поднялась до этой работы и влила сама в нее то, чего недостает в ней. И как явилась прекрасной ее поэзия, как явилась чудной ее музыка и как явились высоко гармоничными те или иные мысли, идеалы, стремления из массовой жизни — так, я думаю, должна явиться могучим и новым и наука, знание, вошедшее в массы и их до себя поднявшего.
Те или иные формы, которые мы придаем нашим стремлениям, — стремления ли братства, как в нашем кружке*4, или замечаемое теперь во всех, кажется, странах усиление значения, придаваемого семье, общей собственности земли или деревенской жизни, реформе религии, — это частные стремления к одному и тому же, это слабые, неуклюжие проявления той же идеи. То, что в бессознательной форме зажглось в нас, зажглось в то же время и в массе людей — оно выразилось в разных формах, оно проявилось с различной силой — но оно явилось, оно живет и оно даст результаты. Неважно, если в одном, другом месте оно погибнет, не страшно, если перед тяжестью жизни не привьется и низложится идея, исстрадаются люди. Сила идеи именно в том, что даже когда те, которые первые принялись за нее, или падут в своей слабости, она зарождается без их ведома в других людях и несется дальше, и поднимает массы, и сама растет, изменяется. А идея всегда прекрасна и отчего, почему она так красива и так бесформенна?
Мне иногда кажется, что эта массовая жизнь есть какой-то отголосок космических сил, которые — мы видим — всюду действуют и что, если бы мы смогли применить сюда обычные нам логические методы, мы могли бы разбить эту жизнь на известные рамки, на известные частички, которые оказались бы связанными с более широкими и более общими явлениями, мы [с]могли бы найти ‘законы этой жизни и ‘формулы’ ее развития…
Но ясно одно — если у тебя Сомнение касается всего и ни перед чем не останавливается — оно заставит тебя сомневаться и в обычных путях познания, оно не оставит ничего доказанным и заставит тебя желать узнать. А узнать ты можешь не одним способом, узнать ты можешь не только одним путем ‘научного’ анализа и. т. п. методов, ‘узнать’ — ты так не можешь, если бы ты [даже] трудился дни и ночи, и если бы твой ум и фантазия обладали самой великой силой и мощью. Ты должен ‘узнавать’ всеми средствами — и вот тебе способ познания, где вся жизнь твоя, весь ее уклад является средством того же познания, где достигается какая-то особая, какая-то новая гармоничность, правильность — и этой гармоничностью, несомненно, тоже достигается знание’.
Ты видишь, следовательно, мой милый друг, что я вовсе но являюсь человеком, не сознающим значение масс в общей жизни человечества. И если я все-таки говорю, что в истории достигается более отдельными ‘личностями’ — если я ставлю очень высоко значение ‘личности’ в исторических событиях, то это вовсе не потому, чтобы я преуменьшал значение масс в ‘делании истории’.
Я думаю, что это тоже вопрос о свободе воли, только на другой подкладке. И как, чтобы нам понимать друг друга хорошенько — надо быть одного понимания ‘свободы воли’, так точно и здесь. Очевидно, говоря о значении личности — я не говорю, чтобы личность могла действовать вне зависимости [от] места, времени, людей — я не могу говорить о ‘свободном’ действии личности. Но я не вижу и не понимаю, почему работа массовой жизни не может и не должна выражаться особенно ярко и сознательно в отдельных личностях? Почему в отдельных личностях не могут развиваться особенно сильно и другие стремления, которые являются результатом сложного процесса того же познания (т. е. жизни) массы, но в то же время — так односторонне сильно развитые — [не могут] являться противником самых ясных логических следствий массовой работы? И отчего непременно явится ‘массовое’, непосредственное делание отдельных исторических событий, когда ‘исторические события’ являются столь же мелкими углублениями в массовой жизни, как и отдельные личности? Обо всем этом, однако, напишу в другой раз*5 — а теперь и так написал очень много.
О культурности также не докончил и даже не напал — а все неуменье справляться с мыслями и упорядочивать их.
Всего, всего тебе лучшего, мой милый друг. Все думаю, что в первый же год моего приезда в Россию приеду к тебе и тогда мы поговорим. А пока — пиши побольше, а то очень и очень коротки твои письма.
Работа моя идет очень порядочно.
Архив АН СССР, ф. 518, он. 3, д. 1949. Автограф.
Вернадский. Философские мысли натуралиста. М. Наука, 1988 г. 520 с. ISBN 5-02-003325-1, стр. 397 — 401. OCR в Word — Врачев В.Г.
* Василий Васильевич Водовозов (1864 — 1933) учился вместе с В. И. Вернадским в Петербургском университете. Здесь состоялось их знакомство, вскоре переросшее в тесную дружбу.
В. В Водовозов принимал довольно активное участие в оппозиционном двшкении студенчества Петербургского университета, сочувствовал народничеству и распространял революционную литературу. Впоследствии сотрудничал в демократической печати, являлся видным деятелем партии трудовиков. Не будучи марксистом, Водовояов занимал правильную позицию по некоторым политическим вопросам на различных этапах революционной борьбы в России. Так, он выступил с разоблачениями соглашательской тактики кадетов в первой русской революции, резко критиковал в 1917 г. Временное правительство за отказ опубликовать заключенные царизмом тайпые договоры с империалистическими державами.
В начале 1887 г. В. В. Водовозов был арестован и находился иод следствием, а затем по приговору суда был сослан на несколько лет в Архангельскую губернию. Возможно, по этой причине письмо В. И. Вернадского адресату отправлено но было.
** Ольденбург Сергей Федорович (1863 — 1934) — выдающийся советский востоковед и общественный деятель, с 1904 по 1929 гг. Непременный секретарь Академии наук. Друг В. И. Вернадского со времени совместной учебы в Петербургском университете.
*** Взятые в квадратные скобки слова в тексте зачеркнуты. — Ред *.
*4 Автор имеет в виду создавшийся в студенческие годы на почве дружеских связей молодых людей узкий кружок, получивший название ‘Братства’. Из числа его членов вышли впоследствии видные ученые и общественные деятели, кроме В. И. Вернадского — С.Ф. Одьдеибург, Л.Н. Краснов, Н.Г. Ушииский, П.А. Земятченский, И.М. Гревс, Д.И. Шаховской и др. ‘Братство’ продолжало некоторое время существовать и после окопчания его участниками Петербургского университета. Дружеские связи между ними сохранились на всю жизнь. На собраниях кружка в непринужденной обстановке обсуждались волновавшие молодежь того времени научные философские, социальные, этические проблемы.
*5 В архиве В. И. Вернадского упомянутое письмо не обнаружено, — Ред.
Оригинал здесь: http://www.hrono.ru/dokum/1800dok/18881022vernad.html