Я. П. Полонский — Н. Н. Страхову
9 декабря 1864 г.
Григорьев писал: ‘Самые лирики наши в этом отношении то причудливо капризничают, как Фет <...>, то — как Полонский — туманно любят ‘ложь в виде женщины милой’…’ и т. д.
Письмо Н. Н. Страхову, Полонский Яков Петрович, Год: 1863
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Публикация и комментарии Л. Р. Ланского
‘Литературное наследство’, том 86
М., ‘Наука’, 1973
И я благодарю вас, милый Николай Николаевич, за воспоминания об А. А. Григорьеве — и за помещение его писем1. Благодарю вас — во-первых, за то, что статья ваша как нельзя лучше напомнила мне мои первые, юношеские отношения к покойному Аполлону Александровичу — мою веру в его гениальные способности,— в его призвание быть критиком или замечательным мыслителем. Вы кончили тем, с чего я начал, но гораздо меня счастливее… никогда не кончите тем, чем я кончил…
Во-вторых, статья ваша, т. е. письма Григорьева, — вероятно заставит меня опять приняться за ‘Свежее преданье’ и продолжать его2…
В-третьих, письма, вами напечатанные, утвердили меня в том мнении, какое в последнее время я составил себе об Аполлоне Григорьеве.
Если оно и несправедливо — то да не убоюсь я вам его высказать — моя несправедливость не оскорбит и не обидит мертвого, тогда как его несправедливость или ваша может еще обидеть меня как живого. Впрочем, на святой Руси принято за правило: обижай человека пока он жив — т. е. пока он это чувствует и понимает, а когда умрет,— тогда не смей! Тогда воздай ему все то, чего ты лишал его при жизни,— ибо мертвый этого не почувствует.
Не менее вас я жалею о кончине вашего друга3,— он верил во многое, во что и я сохранил еще веру.— Он не принадлежал к числу тех, к которым я когда-то обратился с следующими стихами:
Остановись! ужель намедни,
Безумец, не заметил ты,
Что потушил огонь последний
И смял последние цветы…
Григорьев был человек замечательный — был одарен несомненно громадными способностями, и если б ум его не был подвержен беспрестанным разного рода галлюцинациям,— он не остался бы непонятым и, быть может, был бы единственным критиком нашего времени…
Призраки беспрестанно мешали ему: истины он не видал,— он иногда только ее вдохновенно угадывал — он верил там, где надо мыслить, и мыслил там, где надо верить. Рутина была ему невыносима, он искал нового пути — быть может, даже не раз находил его, но ни сам не мог хорошо разглядеть его, ни другим указать…
Конечно, не он был виноват — виновата природа, или сущность его личности. Он был человек двуличный — двуличный не в пошлом смысле слова, но двуличный, как Янус,— глядел назад — глядел вперед — и это мешало ходить ему — спутывало иногда в мозгу его все эти в одно и то же время воспринятые и задние и передние впечатления.
Двойственнее человека трудно было найти. В одно и то же время он совмещал в себе и попа и скомороха, и Дон-Кихота и Гамлета…
Если б Григорьев родился в XVII столетии — он надел бы на себя вериги и босой, с посохом, ходил бы по городам и селам, вдохновенно проповедуя пост и молитву, и заходил бы в святые обители для того, чтоб бражничать и развратничать с толстобрюхими монахами — и, быть может, вместе с ними глумиться и над постом и над молитвою…
В наше время Григорьев упивался православными проповедями — уединенным мышлением Киреевского, погодинскими письмами, и в то же время переводил Байрона… В 1856 году говорил мне в Москве, что целует конец кнута, и наизусть читал патриотические стихотворения Майкова, а в 1860 году клал на музыку и пел известное стихотворение:
Долго нас помещики душили
и окрашивался в красный цвет на студенческих попойках того времени.
Конечно, для человека, который не более, как веянье4,— все простительно. Кто спросит, где зарождается ветер и куда он будет дуть через полчаса времени?..
Никто так страстно не искал популярности, как Григорьев,— и пишет, что не сходится с Погодиным, потому что тот ищет популярности5… Сам называет Тургенева — поэтической ж…6 и находит неприличными слова мои, что
суждено ему недаром
Ходить с большою головой7.
Совершенно неумышленно раза два в жизнь мою я оскорбил самолюбие Григорьева — и этого он никогда мне простить не мог…
Глядя на все в жизни — на литературные же произведения в особенности — то в увеличительные, то в уменьшительные стекла,— он не только на меня, он и на Гоголя в последнее время стал глядеть в уменьшительное стеклышко,— и не заметил, что последствие Гоголя — вовсе не Гончаров и не Писемский8 — а скорей Островский.— Будь жив Гоголь, он пришел бы в умиление от Кузьмы Минина Островского — увидел бы в нем плоть от плоти своей — а что значит этот самый Минин для Гончарова и для Писемского?.. В Гоголе были те же веянья, какие и в Григорьеве,— и этого он не заметил! Вообще Григорьев менее всего способен был иногда угадывать тех, которые были по духу, стремлению и складу своей натуры — родня ему.
К приговору друга вашего о моем романе ‘Свежее преданье’ 9 я разве только потому неравнодушен, что вижу в нем одну только тайную интригу против меня, как против человека, который, чего доброго, будет иметь какой-нибудь голос в редакции ‘Времени’ и который в то же время перестал быть его страстным поклонником…
Интрига эта ему удалась — так же, как и у Кушелева…10 Вы не могли не поверить великому критику…
На его замечания или приговор я отвечаю вам следующее:
1. Кружок зеленого наблюдателя11 был в то время самый живой — свежий и увлекательный кружок. Этот орган был единственным в то время поклонником того же кумира, которому поклонялся Григорьев — а именно Мочалова. Этот орган был колыбелью Белинского… и, подобно ‘Москвитянину’, не остался гласом, вопиющим в пустыне. Влияние Клюшникова12 было на многом заметно. Его знала вся образованная часть московского общества — об Огареве же не было еще ни слуху, ни духу — сам Григорьев не имел об нем ни малейшего понятия13.
2. Рисуя Камкова, я не хотел его идеализировать — напротив, сам смотрел на него как на лицо, уже отошедшее — и ненужное. Моя героиня только что еще появлялась в романе — именно княжна — и почему Григорьев догадался, что Камкова я срисовал с Клюшникова?— я никогда ему этого не говорил.— Видно, портрет верен!
3. Перечел стихи Огарева — про ту, которая шла
Как Норма, вся в одежде белой14,
и скажу только одно — что под этими водяными стихами я не захотел бы видеть своей фамилии. Прочтите их сами на странице 158 сочинений Огарева…
Плохой был судья Григорьев, когда пристрастие заменяло ему вкус.
4. Откуда я взял, что такие фигуры, как Камков, могут попасть в острее!15 Оттого, что в прошлое царствование много таких фигур пропадало (могу привести факты). Герой мой не был героем Дела, но героем Слова мог быть — а, стало быть, и мог и пострадать в такое время, когда из столиц высылали вон за нескромное слово о полиции16… (!)
Если б Григорьев не сквозь стекла с фантастическими отражениями глядел на жизнь — а просто, как и аз грешный, то не упрекнул бы меня в тупоумии…
5. Какой такой особенный характер видел Григорьев в Случевском?17 Он рассыпался от одной насмешки ‘Искры’ — а я не рассыпался и от насмешки Белинского18, в которого верил — и которому когда-то поклонялся. Орленок Случевский не мог не сделаться орлом, если он был орленок,— отчего же он им не сделался?..
6. Григорьев пишет, что я только и жил в салонах московских бар,— это самое обидное и самое несправедливое обвинение!..— Григорьев был студентом, во всем обеспеченным, ездил в своем экипаже, на своих лошадях — был маменькин сынок и нигде не смел засиживаться позднее девяти часов вечера — я же жил без всяких средств, часто не знал, где преклонить свою голову,— ночевал беспрестанно в чужих домах, и если посещал салоны, то именно те самые, где было веянье той могучей мысли, о которой пишет Григорьев. Меня влекло туда любопытство — жажда послушать, о чем беседуют глубокие мыслители.
У кого я бывал в салонах? — У Чаадаева, у Хомякова, у Киреевского, у Аксакова, даже раза два был у Герцена. Но туда ходил я не танцевать и не волочиться. Чем же я виноват, что глубокие мыслители Москвы только и жили, что в салонах — только салоны и наполняли своими речами и спорами. Если б они пошли на площадь, или в кабак, или за Москву-реку — и я тогда пошел бы за ними, ибо в них была вся тогдашняя умственная жизнь Москвы…
Остальная жизнь или дух Москвы ничего не давал нам, кроме самодуров + взяточников + приказных — да еще поклонниц сумасшедшего Ивана Яковлевича19… Григорьев, как Дон-Кихот, не одну московскую Дульцинею мог принять за высокое идеальное создание [Он и не знал реальной Москвы — он то обожал ее бессознательно, то она становилась ему противна] — и наоборот — встретить идеал и оплевать его — или отнестись к нему с гамлетовским недоверием. Вот пока все, что могу я вам написать,— знаю, что это с моей стороны, быть может, дерзость непростительная, но то, что я писал к вам,— не новость… Если я был несправедлив к Григорьеву — то и он платил мне такою же несправедливостью… Так, например, в одной из статей своих он намекает, что мой идеал — ложь, которая ходит в виде женщины20, — он сказал это по поводу стихотворения ‘Иногда’:
Ложь иногда ходит в виде
Женщины милой и скромной.
Какой, дескать, легкий, пустой идеал у этого Полонского!
Не говоря уже о том, что все стихотворение не понято,— Григорьев как критик мог бы хоть вспомнить мою Аспазию — мой действительный идеал — Гражданку, не потерявшую женственности — окруженную изяществом и в то же время демократку по духу21…
Но довольно! — Повторяю, письмо мое Григорьева обидеть не может. Он уже вне всякой обиды… Если же оно вас обидит за него, то простите меня великодушно22…
Автограф. ЦНБ АН УССР.III.17906. Черновик и перебеленная копия — ИРЛИ 11769.XVIIIб16.
Яков Петрович Полонский (1819—1898) — поэт, сотрудник ‘Эпохи’.
1 В No 9 ‘Эпохи’ (ц. р. 22 ноября 1864 г.) Достоевский поместил (со своим обширным ‘Примечанием’) статью Страхова ‘Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве’. Страхов ввел в свою статью адресованные ему Григорьевым письма, которые и цитируются ниже по этой публикации во ‘Времени’.
2 См. примеч. 3 к п. 30.
3 Из статьи Страхова: ‘Теперь, когда его нет с нами, когда вдруг мы почувствовали пустоту, оставленную по себе этим глубоким человеком, этим веянием, как он сам любил называть себя, на нас невольно нападает тяжелое раздумье <...> Теперь, когда его нет с нами, мы невольно отдаемся печальной отраде воспоминаний, невольно вдумываемся в урок, завещанный нам его совершившеюся жизнью’.
4 См. примеч. 3. ‘Веянье’ принадлежало к числу любимых и часто повторяемых Григорьевым слов.
5 Намек на следующее выражение из письма Григорьева (18 июля 1861 г.): ‘Погодин — единственный мой политический вождь — так падок до популярности, что из рук вон’.
6 19 октября 1861 г. Григорьев писал: ‘От ‘Отцов и детей’ не жду я многого в отношении к содержанию. Тургенев весь сказался, и больше сказать ему, право, нечего. Мы ведь им балуемся, балуемся его поэтическою струею… Действительно, самая поэтическая…, какую я знаю, но …!..’
7 12 августа Григорьев писая по поводу ‘Свежего преданья’ Полонского: ‘Место о Тургеневе просто непристойно,— кроме того уж, что фигура Тургенева, если бы она попала в рапсодию о Камкове, убила бы эту несчастную фигуру…’ Камков — герой поэмы Полонского ‘Свежее преданье’.
8 Из письма Григорьева, датированного 19 октября 1861 г.: ‘Не многого (кроме разъяснения) жду я и от новооткрытых сочинений Гоголя <...> Ведь прямое, хоть несколько грубое последствие Гоголя — Писемский, а косвенное — Гончаров’.
9 ‘Роман Полонского,— писал Григорьев 12 августа 1861 г.,— произвел на меня приятное впечатление,— но только приятное, и это скверно. Во-первых, это не роман, а рассказ, повесть <...> Ни в герое, ни в круге жизни ‘Свежего предания’ нет типического захвата<...> Ты найдешь мой взгляд, может быть, слишком строгим, но ведь вспомни, что ‘Время’ заявило об этом манкированном кузнечике, как о событии’. Сам Страхов отмечал в своей статье: ‘Прав был Григорьев, говоря, что роман Полонского ‘Свежее предание’ не составляет события в русской литературе’.
10 В ноябре 1858 г. Полонский принял предложение гр. Г. А. Кушелева-Безбородко стать соредактором нового петербургского журнала ‘Русское слово’. ‘Григорьева я когда-то разыскал во Флоренции и привел его к графу Кушелеву-Безбородко, с тем, чтобы тот пригласил его в сотрудники ‘Русского слова’ <...>,— писал Полонский впоследствии (14 августа 1889 г.) А.А. Фету.— Затем он прибыл в Петербург и, сделавшись присяжным критиком ‘Русского слова’, вытеснил меня из редакции…’ См. ниже статью И. С. Зильберштейна ‘Аполлон Григорьев и попытка возродить ‘Москвитянин».
11 Имеется в виду журнал ‘Московский наблюдатель’, выходивший в 1838—1839 гг. под фактической редакцией Белинского. Вокруг журнала в это время группировался кружок передовой молодежи. ‘Московский наблюдатель’ выходил тогда в зеленой обложке.
12 Поэт и беллетрист Иван Петрович Клюшников (1811—1895) — деятельный сотрудник ‘Московского наблюдателя’.
13 ‘Жизнь той, т. е. нашей с Полонским, эпохи, далеко не исчерпывал кружок зеленого наблюдателя <...> — писал Григорьев Страхову 12 августа того же года.— Герой той эпохи — покрупнее Камкова. Герой той эпохи даже не Рудин, но крайней мере не двойственный тургеневский Рудин. Герой той эпохи, герой вполне, т. е. тип наилучший — в лице Н. П. О<гаре>ва’.— Прототипом Камкова в поэме Полонского являлся И. П. Клюшников.
14 Из поэмы Н. П. Огарева ‘Зимний путь’, процитированной Григорьевым.
15 См. письмо Григорьева (12 августа): ‘И откуда взял наш милый кузнечик, что такие фигуры, как его Камков, могут попасть в острог? Разве из того, в сущности, комического факта, что <Н. Ф.> П<авло>в в острог попал?’
16 Намек на Герцена, высланного в 1841 г. из Петербурга за упоминание в письме, подвергшемся перлюстрации, об убийствах, совершенных каким-то петербургским будочником (полицейским солдатом).
17 Григорьев замечал в письме от 12 августа: ‘Ты, может быть, даже попрекнешь меня, что я, когда-то так наивный в отношении к Случевскому, так строг по отношению к человеку, бесспорно талантливому?.. Увы! там — опять повторю,— была оригинальная натура, характер, особенность… Впрочем, и хорошо, коли мой молодой орленок не сделает ничего, роено ничего. Это ведь лучше, чем сделаться В…. К….’
18 Имеется в виду отзыв Белинского на книжку Полонского ‘Стихотворения 1845 года’. В Полонском Белинский увидел ‘ни с чем не связанный, чисто внешний талант’, который ‘можно рассмотреть и заметить только через микроскоп — так миниатюрен он…’ (‘Отеч. записки’, 1846, No 4). В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. IX. М., 1955, стр. 598.
19 Известный в свое время юродивый Иван Яковлевич Корейша (1780—1861).
20 В статье ‘И. С. Тургенев и его деятельность. По поводу романа ‘Дворянское гнездо’ (‘Русское слово’, 1859, No Григорьев писал: ‘Самые лирики наши в этом отношении то причудливо капризничают, как Фет <...>, то — как Полонский — туманно любят ‘ложь в виде женщины милой’…’ и т. д.
21 Стихотворение ‘У Аспазии’, впервые напечатанное в ‘Современнике’, 1855, No 2, под заглавием ‘Аспазия’.
22 Ответ Страхова остается неизвестным. См. ниже, на стр. 554 еще одно письмо Полонского Страхову о Достоевском. Ср. письмо Полонского к А. Н. Островскому (3 апреля 1876 г.) — ‘Неизданные письма к А. Н. Островскому’. М.—Л., 1932, стр. 454—456 и 716.
Григорьев писал: ‘Самые лирики наши в этом отношении то причудливо капризничают, как Фет <...>, то — как Полонский — туманно любят ‘ложь в виде женщины милой’…’ и т. д.