В.В.Розанов
Письмо к Л.Н.Толстому
ПИСЬМО В.В.РОЗАНОВА Л.Н.ТОЛСТОМУ
(почтовый штемпель 11 марта 1903 г.)
Примечания
Примечания
Письмо к Л.Н.Толстому, Розанов Василий Васильевич, Год: 1903
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Утром 6 марта 1903 г. В.В.Розанов с женой приехал в Ясную Поляну. Этот день запомнился ему на всю жизнь, и он не раз возвращался к нему в своих статьях и книгах. Проговорили весь день, но не поняли друг друга. Однако то было ‘полезное непонимание’, во всяком случае для Василия Васильевича, который создал ‘своего Толстого’: написал свыше 40 статей в газетах, журналах и сборниках о Толстом. Это интересная, но особая тема, которую мы не сможем здесь рассмотреть.
Мысль увидеть Толстого давно владела Розановым. Летом 1898 г. он написал ему письмо о современном христианстве и своих спорах с педагогом С.А.Рачинским, которого знал Толстой. Отголосок этих споров находим в публикуемом ниже письме. Первое письмо Толстому было впервые напечатано в книге: Розанов В.В. Мысли о литературе. М.: Современник, 1989.
16 января 1903 г. Розанов обратился к Толстому с письмом и просил разрешения посетить его в Ясной Поляне. Толстой был слаб после болезни, но после обмена несколькими письмами поездка в конце концов состоялась.
При встрече 6 марта Толстой дал Розанову для прочтения две свои статьи, только что напечатанные в издании В.Г.Черткова в Англии ‘Свободное слово’. То были обращение ‘К духовенству’, законченное Толстым в октябре 1902 г., и продолжение той же темы в статье ‘Разрушение ада и восстановление его (Легенда)’, написанной в конце 1902 или начале 1903 г. (Розанов называет ее не совсем точно).
В письме от 11 марта 1903 г. предвосхищены некоторые мотивы богоборческой книги Розанова ‘Темный лик’ с ее дилеммой: либо Христос, либо многоцветный мир. Для кого сладок Иисус, для того мир делается горек. Те, кто полюбил Иисуса, потеряли вкус к миру, все плоды мира стали горькими от сладости Иисуса. Нужно выбирать между Иисусом и миром, между двумя детьми Божьими. Нельзя соединить Иисуса с миром, нельзя разом их любить, нельзя чувствовать сладость Иисуса и сладость мира. По образному выражению Розанова, Христос моноцветен и чтб значат все цвета мира по сравнению с Ним.
Розанов написал два некролога Толстого. Один из них, напечатан в ‘Новом времени’ 8 ноября 1910 г. Сохранилась рукопись и второго (‘Перед гробом Толстого’), снятого с набора в газете ‘Русское слово’ в связи с запретом ‘церковного погребения’ писателя, о необходимости которого говорил Розанов.
В смерти Толстого Розанов видел нечто исключительное по благородству, имея в виду не только его уход, но и отказ от возвращения в лоно церкви. Смерть Толстого — народный траур, траур страны, писал в этой неопубликованной статье Розанов: ‘России — потеря. Россия — хоронит. Эта огромная Россия не должна дать подняться никаким крикам справа и слева’ (РГАЛИ, ф.419, ед. хр. 199, л.80-81). Он хотел, чтобы похороны Толстого превратились бы в ‘момент единения’ народа и литературы перед памятью о гении.
Когда социал-демократическая пресса раздирала Толстого ‘с одной стороны’ и ‘с другой стороны’, Розанов видел в нем целостность национального начала: ‘Я хочу быть русским человеком’, — это пела его более чем пятидесятилетняя песнь, от ‘Детства и отрочества’, от ‘Севастопольских рассказов’… Он был коренным русским человеком — и следовательно православный. Потому что нельзя быть русским и не быть православным’.
Россия хоронит своего Толстого, говорит Розанов, как когда-то хоронила Петра Великого. ‘Как Троя своего Гектора, как Нибелунги своего Зигфрида — оплакивает Россия Толстого, — свою гордость, свое величие, свою заслугу перед миром, свое оправдание перед ним, свое наконец искупление за множество грехов… Невольно бросаются в память эти мифологические и древние имена, так как все ‘явление Толстого России’, как заключительный аккорд нашей классической литературы, — походило на какой-то миф’.
Дорогой {Не сочтите за фамильярность. Конечно — и ‘уважаемый’ и ‘глубокоуважаемый’, но в основе всего и лучше всего просто ‘дорогой’} Лев Николаевич! Кратко и горячо поблагодарив Вас за ласку и привет во время нашего у Вас пребывания, перехожу спешно к двум статьям, Вами мне даденных: ‘Восстановление упраздненного было Ада’ и ‘Обращение к духовенству’. Вторая говорит о воспитании как гипнозе на детей и на невежд той суммы всяческих ‘истин’, которые разоблачаются или вернее уличаются в первой статье. Итак — она основная.
Вы картинно, в диалоге, в драме, наподобие средневековых мистерий, выразили ту истину, которую я кратко формулирую иначе: наша эпоха (= христианская) вовсе не мессианская. Тут проходит какая-то внешняя слепота. Все (богословы да и обыкновенные люди) /верят/, что ‘пророчества исполнились’, ‘Мессия явился’ и ‘мечи перековывались на орала, а лев лег возле овцы, не съедая ее’. И ему ВЕРЯТ! Это-то и поразительно, что все веруют, что обетования исполнились и ‘Примиритель’ пришел и уже основал свое ‘царство’. Между тем до последней степени очевидно, что наша цивилизация есть просто Содомская, бесстыдная и нахальная, порочная и зараженная как ни одна еще до нее, и не имеющая никаких надежд исправиться оттого, что она самоуверенна, счастлива добродетелью, в общем итоге: оттого, что она считает себя мессианскою (‘Обетованный пришел’, ‘Обещанный пророками сошел на землю — умер за трех’). Но, возлюбленный Лев Николаевич, у меня тут начинаются очень далекие и очень горькие мне самому сомнения, но я не умел от них уйти. Ведь и я, как иногда на своем работнике (или наоборот, имен не помню) лежу на ближнем и согреваю его: и больше ничего не умею. Живу день за днем, стараюсь, чтобы тепло было около меня, ибо алтарь сионской веры в душе разрушен.
Какая странная концепция христианства: в ‘дому’ человечества — убитый (‘распятый’), не человек, но Бог: и тем, что они, хозяева дома, хозяева земли, человечества, убили Бога — искуплена земля от ‘греха, проклятья и смерти’.
Возьмем аналогию. Живете Вы с Софьей Андреевной, никого не судите, никем не судимые, живете и грешите и делаете правду. Прошло много лет. Вдруг в одно прекрасное утро находят Софью Андреевну повешенною у Вас в кабинете или у себя в спальне: неужели это есть оправдание для Льва Николаевича?
Еще аналогия. Живет деревня, не худая и не хорошая, так себе. Вдруг на задворках одного из домов находят зарезанного человека: неужели это ‘оправдание’ для деревни?!!
Таким образом чудовищна сама концепция: оправдание через новое чудовищное преступление. Христианство есть вовсе не искупление от греха, а новое и тягчайшее грехопадение. Что значит ‘ослушаться Бога’, ‘вкусить яблока’ — пусть и волшебного (Ваши слова) сравнительно с распятием и опозорением Сына Божия?!
Да это так и есть: несмотря на общую веру, что ‘мы искуплены’, сами искупленные чувствуют себя удвоенно, утроенно грешными сравнительно с людьми до Христа, с иудеями, с греками. Читайте жития ‘пустынников’: страх гибели души своей, отчаяние от ‘греховности’ — поразительны в этих, индивидуально очень неподвижных, уединенных, изможденных постом и молитвою людях. Этого невозможно не заметить и этим нельзя не поразиться. И я думаю — в основе этого лежит и истина. Говоря образом, климат планеты нашей еще испортился после Христа. Не настало никакого ‘лета благоприятного’, а скверно как петербургская осень, для всей планеты и целого человечества, в его поверивших ‘искуплению’ частях.
Об этом пишете и Вы, другими словами, другими образами. Мы стоим над одним фактом, по-Вашему — ‘восстановление Ада’, по-моему — ‘усиления Ада’. Выше его пламя, вонючее его смрад.
Но затем мы расходимся. Вы все вините церковь, вините символ, поскольку открываете важнейший источник всего в ‘непогрешимости’, ‘непоправимости’ церкви и проч. Но, Лев Николаевич: откуда церковь?
Ведь в той самой книге, где Вы читаете: ‘поступай с ближним, как хочешь, чтобы поступали с тобою’, ‘отдай одежду ближнему’ и проч., написаны и слова: ‘если кого свяжете на земле — будете связаны и на небе, а кого разрешите на земле — будете разрешены на небе’, и еще: ‘Петр — паси овец моих’ и наконец третье: ‘Ты еси Петр (= камень, твердыня веры в Иисуса как Бога) и на сем камне созижду церковь мою’. Если одни слова Вы принимаете за Христовы, примите и все Его слова, всю тайну Его, все. Чаю сказать ему третий секрет Евангелия. Слова о церкви, о связанности на небе связанных на земле, до того страшны, до того необычайны, так не рациональны и новы со всем, что раньше слушало человечество от пророков, от Моисея, от Будды и проч., что очевидно они не вставлены в Евангелие фокусником-подделывателем текста, а суть часть текста, его особенная и таинственная часть.
От Лютера, от ‘еретиков’ начиная, все задумывались: откуда аз — в христианстве? Все искали ‘плевел’. И Вы — в числе ищущих и вырывающих плевелы, и за это ‘к еретикам причтены’. Но, Боже, что за почва, столь утучненная для плевел. Ведь где еще пот и злоба растут так легко, обильно, повсюду. Откройте духовную журналистику: в душе автора обычно (всегда!) пылает злоба, а слова он плетет елейные, ‘пригожие’, ‘любовные’. Да что за чудо слова и души? Отчего ‘безбожник’ Тургенев — благостен, благодушен, смехотвор и блудник, а деревню разделил между мужиками и Виардо? Вообще поразительную особенность истории составляет факт, что так называемые ‘блудники’, которые по ап. Павлу ‘царства небесного не наследуют’ — суть хохотуны, весельчаки, имение свое расточают не только с ‘блудницами’, но и положительно на добрые дела. Вот кто часто скидает рубашку и отдает ее озябшему. Я видал в этом роде поразительные примеры. Воспитывает гимназиста, воспитывает сирот, делится столом с нуждающимся товарищем — человек, который и думать забыл, что такое ‘целомудрие’. Напротив, аскеты, скопцы бывают чрезвычайно жестоки, скаредны. Аскетический Рачинский был удивительно сух, и страшно — горд. Но оставляю его и перехожу к ‘плевелам’.
Жгли еретиков (Вы пишите) и воздвигли гордое здание церкви, ‘непогрешимые’ именно ‘праведники нового спасения’, постники, аскеты, ‘мы достигли святости, мы — непогрешимы’. Вспомните Анджело у Пушкина. Из таковых состояли инквизиторы: и ведь Анджело действительно пал только один раз, как падали ‘по разику’ решительно и все святые церкви. — Они жгли ‘блудников мысли’, ‘блудников жизни’, славных, добрых, простых. Они жгли, с спокойствием указывая, что Учитель их ‘отделял солому от зерна — и ввергал солому в Огнь вечный, Огнь адский, уготованный диаволу и аггелам его’. Все это они читали в Евангелии, столь же непререкаемо, как Вы в нем читаете: ‘не противься злому’. Вы выбрали себе милое, они выбрали им милое. Грозы, угрозы, огня палящего в Евангелии не менее, чем росы, падающей на раны.
Нагорная проповедь… да почему же она не осуществилась?! Я перехожу прямо к Вас замучившей мысли, которую Вы вращаете в уме своем, как отравленный отраву в висках: ‘то-то и то-то сказано, а люди — не исполняют’! Да отчего же они не исполняют? Вы не обратили внимания на момент или на сторону реализма в Евангелии. Не исключают всего того, что и дано было не для исполнения, а для привлечения, что составляет былой флаг корабля, флаг явный, для чтения, для пропуска в страну: но исполнилось, и с страшною, неодолимою силою исполнилось все то, что лежит сзади флага, грузом, и что и было уже дано для исполнения: ‘кого свяжете — тот будет связан’, ‘пасите овен моих’, ‘враги Адовы не одолеют церковь Мою’.
Христианство, Церковь суть именно церковь Христова, исполнение Его. Заметили ли Вы странный, как бы осторожный вопрос: ‘а вы за кого меня принимаете?’ Возможно ли, чтобы Иову проговорил голос из бури: ‘за чей голос ты меня принимаешь’, чтобы Моисей услышал из купины горящей: ‘за кого ты принимаешь Меня’. Таким образом церковь новозаветная есть именно исповедание Лица Иисуса Христа, и положение в Нем всего упования, всей надежды, всего ‘спасения’. Без этого — нет христианства, а как это есть — есть христианство, есть церковь.
Вы — и в церкви, и в христианстве. Вы только кричите: ‘братья, мы не то читали, не те слова’. Но ‘братья’ сухо Вам могут ответить: ‘нет, мы читаем не свои, а Его слова, столь же бесспорно сказанные’, как и слова о любви. Словом, на ‘речениях’ Спасителя Вы никак не победите церковь, не победите даже инквизиции. Нет, пора признать, что церковь держится на точных словах Спасителя, как и Вы, пытающийся победить ее. И притом ее слова, ею принятые во внимание, суть в точности новые слова, ‘новое вино’, а о любви слова — стары как мир. Ведь есть же ‘новый завет’, ведь и Вы Христа комментируете иначе, читая Сократа или Сенеку, а Вы значит видите, что Христос не просто моральный учитель, что в Нем — тайна, неисповедимое, особенное, что он принес ‘новый завет’, ‘новое вино’, — ‘некто, возлагающий руку свою на плуг и оглядывающийся назад не благонадежный для царства небесного’. Христос не хочет оглядки. Он увлекал человечество — это явно. ‘За кого вы ‘принимаете?’ — ‘Я верю, что Ты — Сын Бога живого’, — ‘Блажен ты, Петр: на сем камне (= на этом новом исповедании) созижду церковь Мою и врата Дна не одолеют ее’. Вот этих слов никак не мог сказать летописец, подобного не говорил ни Магомет, ни Будда, ни Конфуций, ни Соломон, ни Давид, ни Шопенгауэр. Церковь основан только Христос, именно как преемство исповедания, как непогрешимость и САМОУВЕРЕННОСТЬ исповедания (торопливость Петра в признании, отсутствие в нем колебаний, восторг в нем, ‘безогляден’).
Христианство, ‘Церковь Христа’ вся основана на ‘безогляден’. Кто оглянулся — уже вне церкви.
Я — ‘оглянулся’ — и несчастен. Грущу и грущу. Радость моя редка, пора часа, а грусть — постоянна.
Сердце мое возмутилось. Не Христос ли сказал: ‘кто не оставляет отца и мать и жену и детей ради Меня — нет Меня достоин’. Грешный, я люблю детей — и очутился ‘вне достоинства’ Христова.
Так и остался ‘вне’.
Вот мое положение, которое пробудило мысли, вопросы, дальше, больше: пока я не стал различать в самом Евангелии ‘флаг для пропуска’ и излишний груз на дне трюма: которым будет торговать корабль, пропущенный в страну. Вы все принимаете этот товар за инородные ‘плевелы’, но я думаю — дело сокровенное и просто заключается во взятии чужого флага, давно бывшего у человечества в употреблении, для провоза товара, так смутившего Ваше сердце.
Софье Андреевне и Александре Львовне и Эразму Леопольдовичу передайте мой сердечный привет, а равно и жены моей.
Ваш искренно любящий В.Розанов.
Автограф письма хранится в ГМТ, 182/14 с пометой, ‘Без ответа’.