Леонид Гроссман
Леонид Гроссман
I
I
II
II
III
III
IV
IV
V
V
Письма Тургенева, Гроссман Леонид Петрович, Год: 1924
Время на прочтение: < 1 минуты
Леонид Гроссман. Собрание сочинений в пяти томах
Том III. Тургенев. Этюды о Тургеневе. Театр Тургенева.
Кн-во ‘Современные проблемы’ Н. А. Столляр. Москва, 1928
1) Предисловие к книге ‘Письма Тургенева к Людвигу Пичу, 1864-1883’, М., 1924.
Европейские друзья Тургенева особенно ценили его дар увлекательной беседы. Немецкие журналисты, английские ученые, французские писатели одинаково восхищались живой, остроумной и образной манерой его пленительной речи.
‘Из его романов узнаешь только долю той чарующей прелести, которою он обладал,— рассказывает немецкий критик Юлиан Шмидт,— всюду он был душою общества, когда этот статный величавый старик с выразительным умным и приветливым лицом принимался рассказывать, все обращались в слух. Слушателя приковывал его рассказ, блещущий умом, грацией и тонкостью оттенков’… Людвиг Пич, знавший Тургенева в молодости, сообщает о начальной поре их дружбы: ‘Русский гость с первого же вечера стал центром нашего кружка: все его слушали с благоговением, как очарованные’. Впоследствии это первое впечатление углубилось: ‘Как ни велико богатство наблюдательности и поэзии, обнаруженное Тургеневым в его произведениях, все-таки оно было только частицей того, что выливалось из его уст в присутствии его друзей. Если бы кто-нибудь стенографировал все рассказы и анекдоты из личной жизни, результаты непрерывного наблюдения природы и людей, все глубокие и оригинальные мысли Тургенева, эти золотые изречения, не заключавшие в себе ни одной громкой или вульгарной фразы, эти осуждения, точные, правдивые и логичные, с неумолимым презрением клеймящие всякую ложь, даже и в искусстве, еслиб кто-либо сделал это — подобно Эккерману, записывавшему разговоры Гете,— тот собрал бы неоценимую сокровищницу вечной красоты и мудрости… Он полными пригоршнями расточал драгоценные сокровища своего сердца и ума. Надо было только воспользоваться всем этим, чтоб иметь на всю жизнь обильный материал для размышлений’.
Не одни только немецкие друзья Тургенева сохраняли такое впечатление о нем. Лондонский журналист Рольстон, несмотря на особые требования англичан к красноречию и искусству слова, высказывает такое же восхищение тургеневским разговором: ‘Менее скучного собеседника трудно себе представить. Он говорил блестяще, обнаруживая удивительный запас знаний по самым разнообразным предметам’… На обеде английских литераторов ‘он говорил без натянутости, без стеснения, с такою увлекательностью, с таким чувством, что этого вечера не забудет ни один из присутствующих’.
Даже требовательные французы, мастера увлекательной causerie, с редким единодушием отмечают неподражаемое искусство Тургенева-собеседника. Гонкуры восхищаются его даром блестящей речи. Строгий Флобер с увлечением пишет друзьям о меткой, глубокой и остроумной беседе Тургенева. Мопассан поражается его изумительному умению придавать малейшим фактам устного рассказ, художественное значение и забавный колорит Наконец, Тэн сравнивает его разговорную манеру с блистательным art de converser французских салонов XVIII века.
Тургенев, видимо, обладал в высокой степени этим счастливым даром увлекательной, живой, художественной беседы. Как Герцен и Тютчев, он был мастером устного слова, артистом непосредственных дружеских импровизаций на самые разнообразные житейские и культурно-философские темы. К нему, видимо, можно было целиком применить слова позднейшего поэта:
И огнедышащей беседы
Ты знаешь молнии и бреды…
Это богатое и неуловимое искусство блестящего и глубокого разговора не поддается никакой фиксации. Очарованные собеседники могут только в общих чертах передать свое впечатление от него, не стремясь восстановить сущность и состав этой летучей устной литературы. И только некоторое отдаленное представление о ней дают дружеские письма Тургенева, те беглые страницы его переписки, где он расточает себя в размышлениях, ,шутках, беглых оценках, портретах и афоризмах. Таковы его письма к Полине Виардо, графине Ламберт, к Герцену, Флоберу, Аксаковым. К этой же категории следует отнести и вышедшие только-что в Берлине письма Тургенева к Людвигу Пичу.
В Германии эта связка старых писем встретила высокую оценку. Альфред Дорен, редактор собрания в берлинских ‘Пропилеях’, отмечает шутливую грациозную форму этого эпистолярного стиля, в котором пестрая смена вещей, людей и событий охвачена своеобразным ароматом осенней печали и смягчена мудрым юмором многоопытного сознания. ‘Письмо, в котором Тургенев описывает холод в Веймаре, имеет немного равных страниц в немецкой литературе’ {Alfred Doren. ‘Iwan Turgenjew an Ludwig Pietsch’. Briefe aus den Jahren 1864—1883. Berlin. Im ‘Propylen-Ver lag’. Vorwort, 7—16.},— свидетельствует берлинский исследователь. Таковы и журнальные отзывы о новом издании: ‘Письма Тургенева представляют крупнейший интерес не только с литературной и биографической стороны, но и в качестве драгоценнейших материалов для истории умственной жизни Европы XIX столетия’ {‘Literarisches Zentralblatt’, 1924, I, 44.}. Оценки эти вполне правильно отмечают значение этой новой пачки тургеневских писем.
Тургенев здесь выступает как представитель европейской культуры — ее ценитель, поклонник и участник. Общение с известным представителем немецкого художественного мира выдвигает на первый план постоянный пристальный интерес русского писателя к идейным течениям и литературным запросам Запада. Глубокая тяга Тургенева к научно-артистической Европе во всех ее новых образованиях здесь сказывается в полном об’еме.
Сценический и музыкальный мир прежде всего привлекают его внимание. Отзывы о новых постановках, концертах, выдающихся исполнителях и замечательных композиторах мелькают почти во всех письмах. Вырисовываются новые штрихи для характеристики Тургенева — коллекционера картин. Литературные события России, Франции и Германии отбрасывают сюда свои беглые отражения. Учено-политический мир постоянно привлекает внимание писателя. Он упрекает Пича за недостаточность его сообщения о прошумевшей речи Вирхова, он дает меткие характеристики Бисмарку (‘Аристофан, скрещенный с Маккиавелли’), Наполеону III, крупным текущим событиям — франко-прусской войне, падению империи. Он предсказывает, что французская республика будет ‘тупой, вульгарной, солдатской и железной’, он категорически предрекает неизбежную опустошительную войну между Германией и Россией по инициативе Германии. Если вспомнить, что все эти прогнозы относятся к 70-м годам, нашему романисту нельзя будет отказать в большой политической зоркости.
Крупный интерес представляют эти письма и для истории творчества Тургенева. Примечательно, что писатель чувствовал себя исключительно художником и с трудом обращался даже к мемуарному жанру. По поводу своих ‘Литературных воспоминаний’ он сообщает своему корреспонденту: ‘Как только я отхожу в своей работе от образов, я совершенно теряюсь и не знаю, с чего начать. Мне все кажется, что можно с полным правом утверждать обратное тому, что я говорю. Когда же я описываю красный нос или светлые волосы, то волосы действительно светлы, а нос красен, и этого никак не опровергнешь’.
Примечательно, что этот редкий знаток европейских языков считал возможным творить только на русском: ‘Как могли бы подумать, что я напишу рассказ на другом языке, кроме моего — русского?’ — возмущался он в одном из писем к Пичу.— ‘Я никогда не написал ни одного печатного слова на чужом языке’…
Интересно отношение Тургенева к одному из его центральных героев. Он был огорчен, что русская молодежь истолковала образ Базарова, как обидную каррикатуру, как памфлет и клевету в то время, как сам он задумывал его ‘героически идеализированным’. Представляет интерес и реальный комментарий автора к ‘Живым Мощам’, и указание на то, что в ‘Вешних водах’ Тургенев дал сатирический портрет антрепренера в Карлсруэ Девриена с его ‘жалким театральным хозяйством’.
И, наконец, здесь имеются новые сведения об оперетках Тургенева, инструментованных самим Листом и поставленных на различных немецких сценах.
Так на протяжении всей переписки разбросаны ценные свидетельства художника о приемах и процессе его творчества.
Письма Тургенева к Пичу представляют интерес и в биографическом отношении. Обожание Полины Виардо и всей ее семьи нигде не выражено им так открыто и сильно. Знаменитая певица была, оказывается, первым судьей всех его произведений. То, что браковалось ею, сразу теряло для Тургенева весь свой интерес. Он сообщает Пичу о своей ‘Несчастной’: ‘Рассказ мой появится в ‘Русском Вестнике’, но он мало меня интересует — ведь г-жа Виардо нашла, что это самое безобразное из всего мною написанного’.
Новые письма Тургенева в значительной степени меняют традиционное воззрение на его унизительное положение в семье Виардо, на его печальную роль ‘приживальщика’ и проч. Неизвестные факты, раскрывающиеся в этой переписке, проливают новый свет на эти отношения. Тургенев в кругу Виардо был равноправным членом семьи, не менее авторитетным, чем сам законный муж певицы: он обожал детей своей подруги и встречал с их стороны такое же отношение. — Семья знаменитой артистки представляла своеобразный, для того времени, и совершенно открытый союз, к которому ее участники сумели внушить уважение окружающим. По крайней мере, они не допускали до своего интимного круга обывательских пересудов и праздных сплетен. По свидетельству старшей дочери семьи, Луизы Виардо-Герритт, ‘злословию, самому по себе, не удавалось нарушить гармонию этих отношений, и оно должно было стушеваться перед снисходительным и гордым презрением, с каким оно принималось’… Тургенев в кругу этой высоко артистической семьи — музыкантов, литераторов, художников — рядом с гениальнейшей артисткой XIX столетия, был несомненно счастлив, насколько вообще мог сознавать себя счастливым этот ‘le plus triste des hommes’.
Перед близкими друзьями Тургенев и Виардо совершенно открыто признавали свои отношения. К этому кругу интимных друзей принадлежал и Людвиг Пич, которому Тургенев сообщает о своих семейных радостях и на имя которого написаны первые письма Полины Виардо о смерти русского писателя.
Несколько слов об этом друге семьи Тургенева-Виардо. Людвиг Пич, родившийся в 1824 г. и доживший до глубокой старости (он скончался в 1911 г.), был известным рисовальщиком-иллюстратором и журналистом. Жанр его писаний — преимущественно путевые корреспонденции и статьи по вопросам искусства. Его журнальные писания были собраны в книгах: ‘Aus Welt und Kunst’, ‘rientfahrten’, ‘Von Berlin bis Paris, Kriegsbilder’ и друг.
О своем знакомстве с Тургеневым Пич рассказывал в целом ряде статей, об’единенных впоследствии в его двухтомной автобиографии ‘Wie ich Schriftsteller geworden bin’ (В., 1892—1894).
Первая встреча их относится еще к молодым годам Тургенева. ‘В первый раз я встретился с ним,— рассказывает Людвиг Пич,— в незабвенный для меня ноябрьский вечер 1846 года, в Берлине, на лестнице старой газетной читальни Юлиуса, на углу улиц Обервальдштрассе и Егерштрассе. Спускаясь по лестнице, я остановился как бы очарованный видом могучей фигуры и лица молодого иностранца, закутанного в шубу и подымавшегося мне навстречу. Никогда я не испытывал подобного впечатления от одной наружности человека, никогда мое чувство не подсказывало мне так непосредственно и инстинктивно: ‘Это необыкновенный человек’. Мог ли я тогда предвидеть, какое сильное влияние будет иметь этот человек, несколько лет спустя, на вторую половину моей жизни? Тогда его волосы, поседевшие с 1868 года, были еще темнорусыми, и, вместо полной бороды только короткие русые усы оттеняли его верхнюю губу. Головой и ростом он напоминал нам Петра Великого в молодости, хотя он и не имел ничего общего с полудикой и необузданной натурой преобразователя России. Эти массивные голова и тело вмещали в себе утонченный ум, добрую и мягкую, гуманную душу’…
Затем наступил длительный перерыв в знакомстве, и Пич снова встретился с Тургеневым через 16 лет в Париже. С этого времени завязываются прочные дружеские отношения, прерванные только смертью писателя. Весной 1882 г. произошло их последнее свидание на Rue de Douai в Париже. ‘Он в последний раз — вспоминал впоследствии Пич — обратил ко мне на прощанье свое грациозно очерченное лицо, окаймленное окладистой белой бородой и длинными волосами, с привлекательно грустной улыбкой на устах и приветливым выражением в темно-карих поэтических глазах’. Через полгода Тургенев написал свое последнее прощальное письмо Пичу.
Памятником этой дружбы остаются 122 письма Тургенева и 25 рисунков Пича. Отрывки из этих писем были в свое время напечатаны в ‘Вестнике Европы’. Русским исследователям приходилось до сих пор пользоваться этой публикацией, совершенно непригодной для изучения Тургенева. Прежде всего 25 писем в ней отсутствуют совершенно, из остальных же нет ни одного, опубликованного полностью: это в большинстве случаев отрывки, выхваченные чрезвычайно спешно и небрежно, с курьезным опусканием всех мест, представляющих некоторую трудность для переводчика, с полным игнорированием обычных форм и приемов тургеневского эпистолярного стиля. Предлагаемое издание передает письма Тургенева к Пичу во всей их полноте, при чем в основу перевода положено внимательное изучение русских писем Тургенева с их стилистической стороны.
Среди рисунков Пича, изображающих группы, сцены, концерты в интимном кругу Виардо и отдельных членов и друзей семьи, имеются шесть новых портретов Тургенева (за картами, за чтением, на прогулке, в роли Людоеда и друг.). Редактор немецкого издания справедливо восхищается ‘великолепной творческой головой’ Тургенева, столь живо запечатленной его другом.
В письмах к Пичу рельефно выступают некоторые характерные черты Тургенева: прежде всего — глубокая артистичность его натуры, его постоянное пребывание в мире художественных интересов и редкая многосторонность его увлечения искусством. Все виды творчества — поэзия, сцена, музыка, живопись, пластика — одинаково интересуют и увлекают его.
Но этим, конечно не ограничивается жадное писательское внимание к современности. Сложные политические события 60—70-х годов вызывают с его стороны такой же пристальный интерес и зоркую оценку, как и новейшие явления художественного мастерства. При этом, несмотря на важность и значительность затрагиваемых тем, вся переписка ведется в легкой манере интимной беседы, обвеянной живым юмором и взрезанной острыми характеристиками.
Таковы эти ценные страницы одного старинного писательского архива. Собрание писем Тургенева к Пичу наново освещает его облик живого наблюдателя современности, тонкого ценителя искусств и первоклассного мастера дружеского письма.
1924