Петр Дудоров.
Первый кабель-великан
Петр Дудоров.
Первый кабель-великан
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
VI.
VI.
VII.
VII.
Первый кабель-великан, Дудоров-Орловец Петр Петрович, Год: 1923
Время на прочтение: 16 минут(ы)
В один из ясных летних дней 1829 года огромный трехмачтовый пароход ‘Альгамбра’ готовился к отплытию из Нью-Йоркской гавани.
Уже прозвучал первый гудок. Палуба парохода была полна отъезжающими и провожающими, матросы спешно оканчивали погрузку, и кругом происходила та суета, которая обыкновенно наблюдается перед отправлением поездов и пароходов.
На лицах людей, собравшихся на палубе, можно было наблюдать всевозможные настроения: многие были грустны, другие казались озабоченными, третьи держали себя непринужденно и весело, словно отправлялись на недалекую прогулку. Одна из групп приковывала к себе всеобщее внимание.
Центром этой группы был высокий, стройный человек, лет тридцати восьми, с рыжеватыми волосами и гладко выбритым лицом, одетый в дорожный костюм, с сумкой через плечо.
Это был Самуил-Фенли-Бриз Морзе, довольно известный в Америке художник и портретист, председатель общества портретистов Соединенных Штатов, основанного им же в 1825 году.
— Итак, мои друзья, я надеюсь вернуться через полгода, и тогда мы устроим у нас образцовые художественные школы, по образцу европейских, — говорил мистер Морзе, обращаясь к провожавшим его сотоварищам по искусству. — Нашей Америке придется еще многое принять от старушки Европы.
— Уже за одно то, что эта Европа дала нам такого художника, как вы, мы должны быть ей очень благодарны! — перебил пейзажист Джон Стинсон. — Приезжайте скорее и не забывайте в Европе ваших друзей. Наше общество командировало вас для изучения художественных школ, и мы надеемся через год видеть вас организатором первой из них у нас.
— Надеюсь оправдать доверие общества, — ответил мистер Морзе с легким поклоном.
И, взглянув на трап, по которому в это время подымался сутуловатый пожилой американец, он спросил:
— Кто этот человек?
— Как, вы не знаете мистера Дагерра! — удивленно воскликнула молоденькая художница, мисс Керсон.
— А! Так это и есть мистер Дагерр? — сказал Морзе. — По имени я, конечно, знаю этого ученого физика и химика, но до сих пор мне не приходилось познакомиться с ним.
Второй гудок на несколько минут прервал разговор. На палубе произошло движение.
Провожающие стали прощаться с отъезжающими.
Послышались восклицания, торопливые советы и поручения, женский плач, пожелания счастливого пути.
Лебедки умолкли, матросы приготовились убирать швартовые [Швартовыми канатами начинаются канаты, которыми пароходы причаливаются к пристани] канаты, на мостике показались фигуры капитана и вахтенного помощника.
Мистер Морзе торопливо пожимал руки провожающим, перекидываясь с ними короткими прощальными фразами. Третий гудок прорезал воздух.
Провожающие торопливо покинули пароход, матросы убрали трап, убрали канаты, и пароход стал медленно отделяться от пристани.
Вода под кормой забурлила, ‘Альгамбра’ сделала широкий поворот и, все прибавляя ходу, понеслась в открытое море.
Облокотившись на борт, мистер Самуил Морзе задумчиво смотрел на удалявшийся берег.
Второй раз в жизни покидал он родную Америку.
Мистер Морзе невольно вспомнил свой первый отъезд. Это было в 1811-м году, когда он, двадцатилетним юношей, впервые покинул Новый Свет для того, чтобы усовершенствоваться в живописи.
Немало лишений испытал молодой художник в Европе за четыре года.
Средств было мало. Надо было платить и за учение, и за стол, и за содержание, надо было покупать полотна, краски, словом, скудной помощи, которую он получил от отца — пастора из Чарльстоуна, штата Массачузетс — не хватало и на половину расходов.
Но молодой Самуил не унывал.
Решительный и настойчивый, как истый американец, он не остановился перед трудностями жизни.
Через товарищей он достал два урока, экономил, в чем только мог, и усердно занимался в академии художеств и в музеях, а летом отправлялся в экскурсии, посещая разные города Италии и Франции, где, знакомясь с образцами художественной живописи и скульптуры, изучал одновременно и историю искусств.
Упорный труд его не пропал даром.
Его большая картина ‘Умирающий Геркулес’, выставленная в 1813-м году на выставке в Лондоне, имела блестящий успех.
Молодому художнику присудили золотую медаль.
Как гордился тогда Самуил Морзе этим отличием! Каким радужным казался ему весь мир!
Он слышал на выставке, как о нем говорили, он читал отзывы в печати о своей картине, его называли восходящей звездой, пророчили блестящую будущность.
Кто бы мог тогда подумать, да и приходило ли ему самому в голову, что слава его будет ждать совсем в другой области?
Успех на Лондонской выставке придал Самуилу энергии. После выставки его картины стали покупать, и это улучшило его материальное положение, дало возможность путешествовать и знакомиться с памятниками древности.
Вернувшись в 1815-м году на родину, он открыл мастерскую, надеясь на успех, но увы! — жестоко разочаровался. Американцы оказались плохими ценителями молодого таланта.
Им нужна была фирма, а не истинное произведение искусства. Американские богачи платили бешеные деньги за картины, но платили не потому, что та или другая картина правилась им, а просто потому, что картина принадлежала кисти какого-нибудь старинного прославленного художника и, как историческая редкость, ценилась очень высоко.
Самуилу Морзе стали заказывать портреты.
Нуждаясь в деньгах, он принялся писать банальные, самодовольные физиономии банкиров, биржевых тузов, их жен и дочерей. В его карманы потекло золото, но душа его тосковала.
Чтобы вознаградить себя за обманутые надежды, он стал работать над созданием в Нью-Иорке общества живописцев. Это ему удалось. В 1825-м году он действительно основал общество живописцев и был избран его президентом.
И вот теперь это общество посылает его в Европу для изучения устройства художественных школ.
‘Альгамбра’ давно уже покинула гавань и теперь, мерно вздрагивая, полным ходом шла в открытом морс, оставляя за собою длинный, белесоватый след на поверхности воды.
— Погода прекрасная, и, невидимому, наше путешествие будет очень приятным. Как вы думаете, мистер Морзе? Простите, что я решился представиться вам сам, надеясь, что это знакомство доставит мне много приятных часов, — раздался голос за спиной Самуила Морзе.
Он обернулся.
Перед ним стоял улыбающийся мистер Дагерр.
— Очень рад, мистер Дагерр, очень рад! — быстро ответил мистер Морзе, пожимая протянутую руку. — Я много слышал о вас и сердечно рад, что судьба свела нас на этом пароходе.
Они сели на ближайший диван, и между ними завязалась оживленная беседа.
— Да, мистер Морзе, искусство и наука — две вещи разные, — говорил мистер Дагерр на третьи сутки после отхода парохода из Нью-Иорка, когда они сидели вечером на палубе. — Живопись. скульптура, архитектура — все это предметы роскоши, украшение жизни и вкусный десерт. Но наука — это жизнь, это воздух, это начало, дающее жизнь, это свет, радость, все, все, все!
Дагерр взволнованно поднялся с места, сделав широкий жест.
— Изучите электрическую искру, вникни: то в волшебную силу магнитной стрелки! — горячо продолжал он. И перед вами откроются дивные возможности, невозможное станет возможным. Таинственную, могучую электрическую силу человек порабощает себе, ток льется по проволоке, и вместо того, чтобы убивать, приводит в движение огромные машины, магнитная стрелка… Э! да разве все перечтешь!
Самуил Морзе слушал горячие слова ученого, и в его воображении невольно зарождались мысли о возможных открытиях неведомых до сих пор тайн природы, о будущих победах человеческого ума.
— Живопись, скульптура, архитектура — это десерт. Что ж, может быть, это и правда, — невольно думал он.
При лунном свете океан был великолепен.
Бесконечная водная даль терялась во мраке ночи, отражая полный месяц и мириады звезд.
Пароход, вздрагивая, прорезал гладкую соленую воду, выбрасывая на поверхность тысячи мелких моллюсков-фосфоритов, мелькавших вдоль бортов и за. кормой целыми стадами светящихся звезд.
— Искусство — это десерт. Наука, знание — все.
А Дагерр все говорил и говорил.
Он говорил о науке, о последних изобретениях в области электричества, гальванизма и магнетизма, о вещах, еще недавно считавшихся невозможными и сказочными, а теперь ставшими действительностью.
И чем больше он говорил, тем более увлекался Самуил Морзе его словами.
— Да, наука — это все, — думал он. И разве можно сравнить славу художника со славой ученого!
Он вспомнил свою картину, золотую медаль и печально улыбнулся.
— Кто видел мою картину? Горсточка англичан. А теперь она висит в доме купившего ее человека, и на нее лишь изредка взглянет десяток-другой людей. А вот человек изобрел паровую машину, и, благодаря ему, миллионы людей ездят по железным дорогам, и на пароходах, на фабриках и заводах гремят машины, облегчающие ручной труд, и миллионы людей благословляют человека, изобревшего эту машину. Это ли не настоящая слава?! — думал он.
И долго, далеко за полночь, затянулась их беседа.
С этого дня Самуил Морзе и мистер Дагерр почти не разлучались.
Погода стояла хорошая, и они целыми часами беседовали на палубе, любуясь в то же время необъятной водной ширью.
С каждым днем мистер Дагерр все более и более заинтересовывал Самуила Морзе своими рассказами.
В художнике вдруг воскресла любовь к науке. В нем постепенно зрело твердое решение посвятить себя науке, он уже начинал грезить необыкновенными открытиями в области электричества, магнетизма и гальванизма.
А часы летели за часами, и пароход все шел вперед и вперед, постепенно приближаясь к Европе.
Прошло четырнадцать лет,
Много воды утекло за это время, много людей сошло со сцены жизни, много новых людей появилось им на смену, многое изменилось в городах и в жизни людей.
Изменилась и жизнь Самуила Морзе.
Знакомство с мистером Дагерром не прошло бесследно. Зароненная Дагерром искра ярко разгорелась в сердце мистера Морзе, и он, почти забросив живопись, весь отдался науке.
Способный, настойчивый и умный, он отдался новому делу с таким же пылом, как когда-то раньше отдавался искусству.
И труды его увенчались успехом. За последние годы его имя стало известным в ученом мире, его статьи печатались в научных журналах, и несколько его изобретений в области электричества нашли применение на фабриках и заводах.
Но все это сам изобретатель считал пустячками.
Мозг его за последнее время деятельно работал над изобретением нового телеграфного аппарата, долженствовавшего заменить прежние, очень несовершенные еще приборы.
И вот, долгий, упорный труд его увенчайся новым успехом.
В одни из сентябрьских дней 1843-го года весь кабинет ученого наполнился посетителями. Общество состояло, главным образом, из ученых, нескольких членов парламента и представителей англо-американской торговой компании.
Самуил-Фенли Морзе впервые демонстрировал перед обществом вновь изобретенный им аппарат.
На одном из столов стоял небольшой передаточный аппарат, соединенный проводами с приемным аппаратом, помещавшимся на другом столе. При приемном аппарате находилось небольшое колесо, с намотанной на него бесконечной бумажной лентой, проходившей с колеса в аппарат.
Стоя около передаточного аппарата, мистер Морзе давал объяснения, нажимая рычаг.
— Вы видите здесь электромагнитный пишущий аппарат, — говорил мистер Морзе, указывая на ящик аппарата. — Вот — небольшой металлический рычаг, ось которого соединена с линейным проводом. Рычаг этот, или ключ есть не что иное, как передатчик, манипулятор. Нажимая или отпуская его, мы пускаем или замыкаем ток. В свою очередь, при замыкании или отпускании тока, в приемном аппарате подымается или опускается вон тот небольшой рычаг, на одном конце которого укреплен заостренный штифтик. Опускаясь, штифтик нажимает на проходящую под ним беспрерывно движущуюся бумажную ленту, выдавливая на ней черточки и точки. При долгом нажатии получается черточка, при коротком — точка. Из этих черточек и точек состоит вся азбука.
Мистер Морзе взял со стола листок бумаги и положил его перед зрителями.
— Вот тут написана вся азбука, — продолжал он. — Каждая буква состоит из различных сочетаний черточек и точек. При телеграфировании буква от буквы отделяется известным расстоянием. Таким образом, если телеграфист сделает ошибку, ее можно проверить и исправить, тогда как до сих пор исправление ошибок было невозможно, да и самых ошибок было слишком много.
Мистер Морзе подошел к первому аппарату, положил ладонь на ключ и стал телеграфировать текст из первой попавшейся книги.
Спустя несколько минут, телеграфист, сидевший у приемного аппарата, прочел по бумажной ленте совершенно правильно переданный по телеграфу текст.
— Прекрасно, превосходно! — раздались восклицания.
Мистера Морзе поздравляли, хвалили, его изобретению предсказывали широкое применение.
Самуил Морзе сиял. Сегодняшний день был вторым славным днем его жизни.
Скоро Самуилу Морзе удалось и широко применить свое новое изобретение.
В том же 1848-м году он получил от правительства субсидию в 30.000 долларов на устройство пробной телеграфной линии с изобретенными им аппаратами между Вашингтоном и Балтиморой, а 5-го мая 1849-го года по новой линии была послана первая депеша.
К этому времени инженер Альфред Вайль несколько усовершенствовал аппарат Морзе. Так как для выдавливания значков штифтиком требовались значительные силы тока, то штифтик в приемнике он заменил небольшим колесиком, которое нижней частью погружалось в сосуд с густыми чернилами и, поворачиваясь, оставляло след краски в виде черточек и точек на бумажной ленте.
Новая линия оказалась превосходной.
В 1851-м году германская акционерная компания оценила вновь изобретенный аппарат, и с этого времени он стал применяться во всех государствах, благодаря чему ускорились деловые сношения между этими государствами, что способствовало развитию торговли и промышленности.
От десяти европейских государств Самуил Морзе получил четыреста тысяч франков.
Но Морзе был не такой человек, чтобы удовлетвориться одним богатством и уже сделанными изобретениями.
Теперь он мечтал уже о другом, его мозг занимали новые возможности.
И часто, оставаясь в кругу друзей, он, воодушевленный новыми мыслями, делился с ними своими надеждами.
— Телеграф, телефон, масса проводов, столбы, проволока, — все это слишком громоздко и дорого, — говорил он нередко. — Неужели нельзя обойтись без проводов и столбов? Я верю, что человечество дойдет до этого.
Эта мысль страшно занимала его.
Однако, в этом деле он не достиг успеха. Его мысль была осуществлена позже и не им.
Но на долю мистера Морзе выпал еще один денек, не менее славный, чем те два, которые он считал лучшими днями своей жизни.
Однажды его посетил известный в Американских Соединенных Штатах инженер Фильд.
Он сообщил Морзе, что частная акционерная компания, по его инициативе, решила провести подводный кабель между Европой и Америкой, и приглашал Морзе стать во главе этой экспедиции.
— Подумайте, мистер Морзе, и я надеюсь, вы согласитесь, — сказал мистер Фильд. — В 1850-м году Франция и Англия соединились кабелем, перетянутым между Дувром и Кале. В 1853-м году в России проведен кабель между Петербургом и Кронштадтом. Все это — мелочь. Но мы хотим соединить Америку с Европой, мы хотим протянуть гигантский кабель в пять тысяч верст…
— И мы сделаем это! — горячо воскликнул Самуил Морзе.
— Я так и знал, что вы согласитесь, — обрадовался мистер Фильд.
Мистер Морзе с улыбкой пожал плечами.
— Но разве это не было моей мечтой?! — воскликнул он горячо. — К несчастью, мне не удалось соблазнить на это предприятие наших богачей, но вам…
— А мне удалось, и вместе с вами дело будет доведено до конца, — перебил инженер. Капитал готов, остается привести его в движение.
— И превратить его в подводный кабель, — улыбнулся Морзе.
Он подошел к письменному столу, что-то подсчитал и продолжал:
— Страшная тяжесть. Я уже раньше подсчитывал приблизительный вес такого кабеля. В океане кабель должен обладать особенной прочностью. Если принять средний вес кабеля в семь тысяч килограмм на километр, то вес кабеля в пять тысяч верст будет равен миллиону двумстам сорока тысячам пудов, а вместе с разными приборами, приспособлениями, инструментами, запасными катушками кабеля и прочим, это составит груз около полутора миллионов пудов.
— Для которого потребуется десяток пароходов, — вставил мистер Фильд.
— Да, около этого, — кивнул головой Морис. — Но дело не в грузе, а в трудности прокладки и исправлении возможных повреждений! Но…
Он весело тряхнул головой и добавил:
— Но все же мы достигнем своего. Да, да, наш Новый Свет будет соединен со Старым, и медная проволока свяжет воедино два далеких материка.
На другой день он уже заключил условие с обществом и горячо принялся за дело. Хлопот было не мало.
Самуил Морзе делал заказы, вел обширную деловую переписку, занимался чертежами и вычислениями.
Работа так захватывала его, что он даже обедал урывками, где попало. Наконец, получилось известие, что заказанный кабель готов. Самуил Морзе взял все необходимое и в третий раз поплыл в Европу.
Было начало лета 1858 года.
На пристани Ливерпуля (в Англии) было необыкновенно суетливо и людно. К нескольким пароходам, причаленным к пристани, то и дело толпы грузчиков подкатывали огромные катушки с намотанным на них толстым кабелем, бочки и тюки.
Тяжелые лебедки с лязгом подхватывали груз, медленно подымали его на воздух и, сделав поворот, опускали в глубокие трюмы.
— Вира!.. Майна! [Вира значит — опускай, майна — поднимай] — слышались команды наблюдавших за погрузкой пароходных офицеров.
На палубе самого большого парохода ‘Филадельфия’, среди группы инженеров, электротехников, механиков и других членов экспедиции, стоял мистер Самуил Морзе.
Он похудел, но был бодр и весел, а глаза его горели воодушевлением. Он то-и-дело давал указания и приказы, по временам поглядывая на нагрузку пароходов, и от его опытного взгляда, казалось, не ускользала ни одна мелочь.
— Итак, сегодня к шести часам вечера мы кончим погрузку? — спросил он стоявшего рядом инженера. — Как вы думаете, мистер Фильд?
— Нагружаем последнюю партию катушек. мистер Морзе. — ответил инженер. — Приборы и принадлежности уже уложены, запасы провизии тоже.
— А люди?
— Люди все в сборе.
— Прекрасно. Тогда объявите всем, что в семь с половиной часов, сегодня, мы отправляемся, — сказал Морзе.
— В таком случае я пойду распорядиться, — ответил с легким поклоном мистер Фильд.
И он отошел от группы.
Лебедки продолжали грохотать, на пристанях и на палубах суетились матросы и грузчики.
Время в работе летело незаметно.
К шести часам вечера на палубу ‘Филадельфии’ стал стекаться народ.
Среди этих людей можно было заметить крупнейших коммерсантов Англии, Германии и Франции, членов английского парламента, фотографов, ученых, представителей прессы и просто провожающих.
Дело соединения кабелем Америки с Европой интересовало весь цивилизованный мир и было крупным событием для обеих стран.
Центром всеобщего внимания был мистер Морзе.
Он то-и-дело переходил от группы к группе, задавал вопросы, отвечал, отдавал приказания.
Погрузка была окончена.
Вот долгий, оглушительный гудок всколыхнул воздух.
Грузчики отошли от пароходов, лебедки и поворотные краны остановились, и на пристани все мало-помалу стихло.
После второго гудка провожавшие покинули палубу, трапы были подняты и швартовые [Швартовыми канатами называются канаты, которыми пароходы притягиваются к пристани] канаты собраны.
На пристани грянул оркестр музыки.
Прозвучал третий гудок.
— Ура! Уррра! — грянули сотни голосов, смешиваясь с звуками оркестра и гулом свистка.
На капитанском мостике ‘Филадельфии’ капитан подал команду в рупор в машинное отделение, винт взбурлил воду, и под крики толпы и гром оркестра пароход стал медленно отделяться от пристани.
Сердце Самуила Морзе усиленно билось.
Горящим взором смотрел он на берег, от которого отходил пароход, оставаясь в то же время связанным с землей кабелем, медленно сматывавшимся с катушки.
Эта медленная нить, заключенная в гутаперчу и проволочный канат, должна была теперь тянуться за ‘Филадельфией’ до самой Америки.
Очередной инженер, механик и электротехник наблюдали за правильной размоткой кабеля.
Самуил Морзе торжествовал. Его давнишняя мечта теперь начинала осуществляться. Европа протягивала руку далекой Америке для вечного пожатия, и этой рукой была медная проволока, заключенная в непроницаемую для воды оболочку, которую он, Морзе, тянул за собою на восьми пароходах.
Погода сначала стояла благоприятная, дул легкий зюд-вест, и флотилия шла почти без остановок тихим ходом, постепенно развертывая кабель.
Когда запас кабеля с ‘Филадельфии’ был смотан, конец соединили с кабелем, находившимся на другом пароходе, и размотка продолжалась.
Таким образом опростались еще два парохода, и на шестой день Самуил Морзе, мистер Фильд и весь штат электротехников и других членов экспедиции перебрались на пароход ‘Мак-Кинлей’, продолжая сматывать кабель.
Освободившиеся пароходы были отосланы назад. Когда катушка кабеля кончалась, Морзе давал депеши в Англию и получал ответные телеграммы, поддерживая таким образом все время связь с сушей.
Но на шестой день погода резко изменилась. Ветер переменится, подул сильный норд-вест, и океан заволновался.
К вечеру начался настоящий шторм.
Пароходы кидало как щепки, флотилию разбросало, с пароходом ‘Сидней’ что-то произошло, но за темнотой и дальностью нельзя было разобрать сигналы, которые подавали с него.
‘Мак-Кинлей’ бросало волнами вверх и вниз, кренило то на один, то на другой борт, кабель трещал, и того гляди готов был оборваться.
Инженеры, механики и матросы употребляли все усилия, чтобы предотвратить несчастно, почти никто не спал последнюю ночь.
Но барометр продолжал падать, и ветер креп.
Океан выл и метался.
Мистер Морзе почти не отходил от катушки. Вал, на котором был намотай кабель, еле держался и скрипел подозрительно.
Пароход ‘Сидней’ к утру совсем исчез из виду, другой пароход, ‘Бремен’, относило к югу, и судя по тому, как его качало, можно было думать, что и с ним случилась авария.
Скоро это подтвердилось.
На мачте ‘Бремена’ взвился сигнал.
— Черт возьми, у них сломался руль! — крикнул помощник капитана, пробегая мимо мистера Морзе.
‘Если оба парохода погибнут, у нас не хватит кабеля до Америки’, подумал ученый.
Страшное дело, в эти минуты, когда океан готов был поглотить не только кабель, но и самый пароход, на котором находился Морзе, он почти не думал о собственной опасности.
Все его существо занимала лишь мысль о том —доведет ли он начатое дело до конца или серые волны погубят работу, начатую с таким трудом.
И, увидав капитана Джонсона, он крикнул:
— Как дела? Велика ли сила ветра?
— Девять баллов, — ответил тот.
— Плохо!
В это время, как бы в подтверждение этого мнения, огромная волна высоко подняла пароход и бросила его вниз.
Раздался сильный треск, крики людей, и вода хлынула через палубу.
— Человек за бортом! — проревел чей-то голос, покрывая вой океана.
— Катушка за бортом! — раздался другой голос.
Несколько ящиков, сорвавшись откуда-то, с шумом прокатились по палубе.
Мистер Морзе едва не был смыт волной. Ухватившись за ванты, он удержался каким-то чудом. Голова его была в крови, руки исцарапаны.
Но, услыхав страшную весть, он как безумный бросился к тому месту, где находилась катушка.
— Кабель, кабель, — бормотал он.
Но было поздно. Катушка с кабелем уже исчезла в волнах океана.
Никто и не думал спасать утерянный кабель и погибшего матроса.
Между тем пароход, освободившийся от привязи, вдруг пошел ровнее.
Мистер Морзе в бессильной ярости бегал по кают-компании, куда его увлек мистер Фильд.
Потерявший голову ученый метался взад и вперед, натыкаясь на кресла и диваны, проклиная судьбу и ветер.
Наконец, обессиленный и совершенно разбитый физически и нравственно, он заперся в каюте, решив, что все пропало и о жизни заботиться не стоит.
Тяжелый сон дал ему забвение и отдых.
А когда, спустя целых десять часов, он проснулся, то сразу заметил, что ветер значительно стих.
В иллюминатор было видно синее небо, но пароход все еще сильно качало.
— Мистер Морзе! — услышал он голос за дверью.
— Войдите! Кто там?
В каюту вошел мистер Фильд.
Мистер Морзе вскочил с койки, но, покачнувшись, ударился головой о стенку.
— А, черт возьми! — воскликнул он невольно. — Впрочем, это ничего. — И, потерев лоб рукой, он добавил уже значительно спокойнее:
— Хороший удар иногда приносит пользу мозгам. Какого вы об этом мнения, мистер Фильд?
— Гм… сомневаюсь… а впрочем… — пробормотал в ответ инженер.
— Куда мы лезем?
— To-есть как это?
— Да ведь мы потеряли конец кабеля!
Нам надо вернуться назад и подымать его снова. Или вы думаете, что он сам будет ловить нас? — воскликнул мистер Морзе.
— Я и пришел посоветоваться с вами, — ответил мистер Фильд. — Но мы, кроме кабеля, потеряли из виду два наших парохода, и, мне кажется, следует поискать их. Если мы найдем хоть один, то кабеля нам хватит. В противном случае мы не дотянем его до конца.
Мистер Морзе нахмурился.
— Да, вы правы, — произнес он наконец. — Пойдемте к капитану Джонсону.
Ученые нашли капитана на верхнем мостике.
Ветер почти стих, хотя поверхность океана все еще продолжала волноваться и по ней еще ходили белые гребни пены. Сквозь разорванные облака виднелось синее небо.
При виде ученых мистер Джонсон снял фуражку.
— ‘Сидней’ и ‘Бремен’ снесены к югу. Нам придется искать их милорды, — сказал мистер Джонсом. — Надеюсь, вы хорошо выспались и отдохнули?
— А кабель благополучно отдыхает на дне океана! — вскричал мистер Морзе. — Нам надо искать наши пароходы, мистер Джонсон.
— Я думаю то же самое, — ответил капитан. — Они оба потерпели аварию, и если они уцелели, то должны быть недалеко.
Посоветовавшись, все трое решили взять курс на юг, и скоро ‘Мак-Кинлей’, взяв новый курс, полным ходом направился к югу, дав знак сигналами остальным пароходам вернуться в Англию.
Прошло полтора месяца.
Много трудностей пришлось преодолеть Морзе и Фильду за это время.
Но в общем все окончилось благополучно.
Пароходы ‘Сидней’ и ‘Бремен’ были найдены.
Страшный шторм порядочно потрепал их, и оба парохода имели довольно жалкий вид. На ‘Сиднее’ была испорчена паровая труба и сломана одна мачта, на ‘Бремене’ потерян руль, но драгоценный груз — кабель — был цел.
Простояв сутки в открытом океане, оба парохода зачинились и благополучно достигли вместе с другими судами берегов Англии.
Пополнив запасы, мистер Морзе снова отправился в путь, подымая постепенно кабель и опуская его за собой.
Еще раз дело чуть не пришлось бросить из-за нового шторма, но на этот раз все кончилось пустяком. Ветер стих, и экспедиция продолжала спокойно двигаться вперед, следуя по пути затонувшего кабеля.
На десятый день, пути от Англии мистер Морзе заметно взволновался. Он почти не сходил с палубы, постоянно подходил к аппарату, показывающему силу натяжения кабеля, приказал дать пароходу тихий ход.
Он то-и-дело посматривал и на небо, и на спокойно расстилавшийся океан, словно ожидая от них новых каверз.
Мистер Фильд был с ним.
В два часа дня Морзе подошел к Фильду и нервно проговорил:
— Через два-три часа мы подымем на борт парохода оторвавшийся конец.
— Прекрасно, — ответил инженер, потирая руки. — Тогда дело у нас пойдет скорее.
— Если все будет идти благополучно, мы через семь-восемь дней соединим кабелем Америку с Европой, — радостно проговорил мистер Морзе, и, улыбнувшись, продолжал:
— Мы установим непрерывную связь между Старым и Новым Светом, мы почти что соединим нашей тонкой нитью два далеких материка. Это ли не цель, стремиться к которой было бы не стыдно всю жизнь!
Он взглянул на Фильда горящим взором и почти кричал, волнуясь собственными мыслями:
— Я своей рукой нажму рычаг передатчика, и мое слово полетит из Америки в Европу. И оттуда ко мне в ответ полетят такие же слова, спустя несколько минут я буду знать, что думают в Европе мои друзья, что они делают, что их интересует. А там…
Он сделал широкий жест рукой.
— А там, по этой подводной линии, к нам в Америку ежедневно будут нестись новости Старого Света, и мы будем в тот же день читать их в наших газетах, а из Америки полетят в Европу ответные новости… Океан, эта ужасная грозная преграда, как бы перестанет существовать…
— Да, мы сделаем это во что бы то ни стало, — подхватил мистер Фильд.
Самуил Морзе весело взглянул на него.
— Когда я доведу это дело до конца, я могу умереть спокойно, сознавая, что прожил не даром, — сказал он.
— Вы еще поработаете, дорогой мистер Морзе. И, быть может, подарите миру еще не одно великое изобретение, — убежденно ответил инженер.
Бесконечный кабель, подымаемый из недр океана, тихо сползал снова в воду сзади парохода. Особый прибор отмечал длину вынутого кабеля.
Но вот дежурный инженер подошел к мистеру Морзе и объявил, что до потерянного конца остается не больше полумили.
Капитану Джонсону был дан приказ остановить пароход.
Теперь уже подымаемый кабель не опускался обратно в воду, а складывался в огромные бухты (свертки кругами) на палубе парохода.
Работа продолжалась медленно и осторожно.
Прошло часа два.
Наконец, вздох облегчения вырвался из грудей людей, подымавших кабель. Потерянный конец очутился на палубе. Тогда его начали соединять с концами нового кабеля.
Это соединение требовало особой прочности.
Когда работа была окончена, кабель стали снова спускать в воду, и пароход тронулся дальше.