В. П. Андреевская
В. П. Андреевская
Перстъ Божій.
Перстъ Божій.
РАЗСКАЗЪ
изъ эпохи царя Алекся Михайловича,
Изданіе Училищнаго Совта при Святйшемъ Снод.
ПЕТРОГРАДЪ.
1915.
I.
II.
III.
IV.
Перст Божий, Андреевская Варвара Павловна, Год: 1915
Время на прочтение: 50 минут(ы)
Москва въ ту пору, къ которой относится нашъ разсказъ, совсмъ не походила на теперешнюю Москву-блокаменную. Несмотря на то, что, до основанія Петромъ Великимъ Петербурга, она считалась столицей русскаго государства и служила мстопребываніемъ русскихъ царей, наружный видъ ея не отличался красотою. Вс постройки въ ней, за исключеніемъ стнъ кремлевскихъ, нкоторыхъ церквей да царскихъ теремовъ, были большею частію деревянныя.
По обимъ сторонамъ улицъ, вперемежку съ боярскими хоромами, украшенными иногда довольно затйливой рзьбой и окруженными густыми садами, лпились старые, почернлые домики. Въ осеннюю пору, въ особенности посл дождей, на этихъ узкихъ и немощеныхъ улицахъ стояла такая невылазная грязь, что пробраться съ одной стороны улицы на другую становилось крайне затруднительно. Освщалась Москва только луною, а когда луны не было, то приходилось ходить ощупью, боясь на каждомъ шагу на что-нибудь наткнуться.
По одной изъ такихъ улицъ, часовъ около 6 вечера, торопливо шелъ маленькій мальчикъ. Онъ былъ одтъ очень бдно и, несмотря на холодную погоду, не имлъ даже обуви: босыя ножки его посинли отъ холода, да и самъ онъ, должно быть, сильно прозябнувъ, старался, какъ можно плотне, закутаться въ свой коротенькій дырявый зипунишко. Пустынная улица и наступившія сумерки (дло было осенью) пугали его. Сначала онъ тревожно переводилъ взоръ съ одного предмета на другой, затмъ, присвъ на завалинку около одного изъ домовъ, засмотрлся на густыя облака, которыя почти сплошь покрывали небо. По мстамъ, отрываясь отъ общей массы, быстро неслись они впередъ въ вид самыхъ разнообразныхъ и причудливыхъ фигуръ, а то снова громоздились, точно длинныя, безконечныя горы… Увлеченный такимъ красивымъ зрлищемъ, мальчуганъ, какъ-будто, даже сталъ позабывать о страх и задумался….
— Ты что тутъ длаешь? раздался вдругъ надъ самымъ его ухомъ строгій женскій голосъ.
Онъ встрепенулся и, обернувъ голову по тому направленію, откуда слышался голосъ, увидалъ стоявшую около него старушку и мальчика, одтаго въ теплый суконный кафтанчикъ.
— Отвчай, коли тебя спрашиваютъ, продолжала старушка, безцеремонно стащивъ его съ завалины.
— Я… я тутъ… не знаю.
— То-то, не знаю… Много васъ такихъ шатается, или съ Богомъ, откуда пришелъ!
— Я, бабушка, тату дожидаю… нершительно, пробормоталъ мальчикъ.
— Ступай, откуда пришелъ, тяти твоего тутъ нтъ! здсь живетъ бояринъ Никитинъ, прикрикнула старуха и толкнула его въ спину.
— Няня, не толкай, вступился маленькій бояринъ, возьмемъ лучше его въ хоромы, пусть обогрется, покажемъ мам… мама добрая…
— Не надо, Мишенька, зачмъ боярыню тревожить, она, сердечная, и безъ того давно не знаетъ покоя…
Но Миша, не обращая вниманія на воркотню старушки, уже побжалъ догонять уходившаго мальчика и кричалъ ему:
— Воротись, поди сюда, поди скоре!…
Мальчикъ остановился въ нершимости, ласковый голосъ боярченка ободрялъ его, и онъ готовъ былъ воротиться, но, при мысли о сердитой старух, чувствовалъ, что ему становится жутко.
— Поди, поди, не бойся, няня поворчитъ и перестанетъ, уговаривалъ его Миша и силою потащилъ въ хоромы.
Боярыню (мать Миши) мальчики застали въ одномъ небольшомъ покойник, третью часть котораго занимала жарко натопленная печь. Вдоль стнъ тянулись деревянныя лавки, а въ переднемъ углу, подъ образами стоялъ такой же деревянный столъ.
При свт восковыхъ свчей, вставленныхъ въ простые шандалы, боярыня сидла за какимъ-то рукодльемъ, но работа плохо у нея спорилась. Сддаетъ нсколько стежковъ по лоскуту шелковой матеріи, да и опуститъ лоскутъ. Уставится глазами въ одну топку, задумается, а въ глазахъ-то слезы выступятъ, да такъ и покатятся по щекамъ, словно горошинки… Скоро будетъ годъ, какъ оплакивала она своего, безъ всти пропавшаго, старшаго сына Васю. Что съ нимъ сталось? Живъ ли, нтъ ли, ничего не вдомо… Какъ пустили его однажды въ жаркій іюльскій день на рчку искупаться, такъ больше и не видли.
Приключилось это въ подмосковной усадьб Никитиныхъ — ‘Березовк’, гд они обыкновенно проживали по лтамъ. Сначала думали, что мальчикъ утонулъ, и подняли на ноги всю дворню, чтобы обшарить баграми рчку. Но потомъ, когда увидли, что на берегу нтъ ни блья его, ни платья,— то бояринъ и боярыня вздохнули свободне, утшая себя надеждой, что Вася живъ и, можетъ быть, найдется. Но чмъ больше проходило времени, тмъ больше эта надежда начинала угасать, и тмъ сильне тосковала боярыня.
Желая ее хотя немного успокоить, няня Матвевна не разъ бгала къ разнымъ знахарямъ и колдуньямъ и, когда они говорили что-нибудь утшительное, съ радостію спшила сообщить боярын. Та на минуту, какъ будто, оживала и врила, но затмъ снова впадала въ еще большее отчаяніе. Бояринъ, въ конц концовъ, надумалъ перебраться со всей семьей скоре въ Москву, гд у нихъ неподалеку отъ Неглинной улицы былъ небольшой домикъ. Онъ надялся въ глубин души, что ему какимъ-нибудь способомъ удастся довести до свднія царя о случившемся несчастій, и что царь окажетъ помощь.
Самъ Иванъ Никаноровичъ (такъ звали боярина) былъ рода незнатнаго, небогатаго. О томъ, чтобы лично пробраться во дворецъ, онъ не смлъ и думать. Но у него въ Москв былъ знакомый сосдъ, именитый бояринъ Ртищевъ, который, хотя ни жены его, ни дтей никогда въ лицо не видлъ, все же при желаніи, конечно, могъ ему посодйствовать. Итакъ, живо собравъ Пожитки, Никитины отправились въ Москву.
На слдующій же день но прізд туда, боярыня начала ходить но церквамъ, служила молебны, молилась горячо, усердно, а бояринъ охотно сопровождалъ ее. По природ человкъ въ высшей степени религіозный, теперь онъ сталъ еще Набожне: въ каждой горниц у него теплилось но нскольку лампадъ, которыя онъ любилъ заправлять собственноручно, и стоялъ иногда по цлымъ часамъ на молитв. Молитва успокаивала ихъ обоихъ и дйствовала гораздо благотворне безсмысленныхъ утшеній знахарокъ. Иванъ Никаноровичъ принялся спокойно обдумывать, съ чего ему начать хлопоты, а жена его, боярыня Степанида Михайловна, примирилась съ постигшимъ ее горемъ и, сосредоточивъ всю любовь на младшемъ сын Миш,— молча переносила хватавшую за сердце тоску…
Когда Миша вбжалъ въ горницу, боярыня поспшила смахнуть рукавомъ слезы и постаралась улыбнуться. Миша подвелъ къ ней босоногаго Мальчика.
— Кто это? спросила она съ удивленіемъ.
— Неужели ты, матушка, не позволишь ему обогрться у насъ и выгонишь вонъ? отвчалъ Миша вопросомъ на вопросъ.
— Господь съ тобою, дитятко! Разв можно выгонять малаго ребенка, на ночь глядя? да скажи ты мн, кто онъ такой?
Миша укоризненно взглянулъ на няню, какъ бы желая дать ей понять, что она была не права, толкая мальчика, а затмъ, обратившись къ матери, разсказалъ обо всемъ подробно.
— Подойди ближе, не бойся, подозвала къ себ боярыня маленькаго мальчика, разскажи, какъ ты попалъ сюда, гд живешь?
— Далеко, отвчалъ мальчикъ, взглядывая изъподлобья на Матвевну, которая стояла около печки.
— Гд далеко и зачмъ попалъ на нашу улицу? вмшался въ разговоръ Миша.
— Старуха не будетъ меня толкать? вполголоса обратился къ нему мальчикъ.
— Разв супротивъ боярской воли можно идти?— встимо, не буду!— отозвалось няня, услыхавши его слова.
— Мы съ татой живемъ въ деревн, заговорилъ тогда мальчикъ смло, тата — охотникъ, зврей да птицъ въ лсу бьетъ, потомъ продавать ихъ сюда въ городъ носитъ… Вотъ и теперь пришли… Тата, значитъ, отправился по мстамъ торговать, а меня на постояломъ двор оставилъ, я съ дороги-то больно притомился, легъ соснуть, потомъ, какъ всталъ, смотрю, сапогъ на мн нтъ — украли. Я давай кричать и плакать, а хозяйка разсердилась, что по моему недосмотру у нея случилась пропажа, да за дверь меня и выпихнула… Я не зналъ, что длать, побжалъ впередъ, куда глаза глядятъ, и прибрелъ къ вашему дому…
— Бдненькій, съ участіемъ отозвалась боярыня, когда мальчикъ замолчалъ, сапоги я теб дамъ и ночевать оставлю, а завтра пошлемъ разыскивать тату.
— Какъ тебя зовутъ? прервалъ рчь матери маленькій Миша, очень довольный, что мальчикъ переночуетъ.
— Въ деревн вс зовутъ меня ‘чудачкомъ’, а тата называетъ Васей.
Лицо боярыни вдругъ покрылось блдностью: этимъ же именемъ звали ея дорогого, безъ всти пропавшаго сына. И хотя въ его блокурой головк и тонкихъ чертахъ не было ничего общаго со смуглымъ личикомъ черноволосаго приведеннаго мальчика, тмъ не мене дорогое для нея имя ‘Васи’ сразу пробудило въ ней горестное воспоминаніе о сын. Она чувствовала, что слезы начинаютъ душить ее… Матвевна тоже печально опустила голову, смутился и Миша.
Въ продолженіе нсколькихъ минутъ никто изъ нихъ не проронилъ ни одного слова.
— Какъ, какъ тебя прозываютъ въ деревн-то? нершительно переспросилъ Миша.
— ‘Чудачкомъ’.
— А отчего же такое смшное названіе?
— Не знаю…
— Накорми его, Матвевна, уложи спать и не обижай, прервала разговоръ мальчиковъ боярыня.
— Ладно, матушка, не обижу, дрожащимъ отъ волненія голосомъ пробормотала старушка: Вася, вдь онъ… Какъ можно обижать! И на морщинистомъ, лиц ея, вмсто прежняго недобраго выраженія, теперь появилось столько сочувствія, столько чего-то ласковаго, задушевнаго, что даже самъ Вася, почему-то прозванный ‘чудачкомъ’, взглянувъ на нее, сразу позабылъ страхъ, который она ему внушала, и смло протянулъ ей свою ручку.
Она погладила его по голов и молча вышла изъ горницы, чтобы исполнить приказаніе боярыни, т. е. покормить Васю и уложить въ постель. Мальчуганъ лъ съ большимъ аппетитомъ, такъ какъ, видимо, проголодался. Миша пробовалъ заговорить съ нимъ про его отца, про ихъ жизнь, но ‘чудачекъ’ съ набитымъ ртомъ не могъ свободно отвчать и, большею частію, ограничивался — или Кивкомъ головы въ утвердительномъ смысл, или махалъ ею отрицательно.
— Оставь, Мишенька, вступилась няня, видишь, онъ совсмъ усталъ. Ну, теперь ты сытъ, мой желанный, добавила она, обратившись къ мальчику: помолись Богу и ложись спать, вотъ тутъ на лежаночк я теб и постельку приготовила.
Вставъ изъ-за стола, Вася началъ раздваться, и Матвевна не успла глазомъ моргнуть, какъ онъ сбросилъ съ себя рваный зипунъ и быстро юркнулъ подъ одяло.
— А Богу-то помолиться не надо? замтила старушка.
Вася-чудачекъ взглянулъ на нее вопросительно.
— Встань и сейчасъ прочитай молитву! продолжала она строго.
Мальчикъ соскочилъ съ лежанки, подошелъ къ висвшему на стн образу и сталъ смотрть на него безсознательно: онъ не зналъ ни одной молитвы…
— Молись же! настаивала няня.
Тогда Вася какъ-то неловко закинулъ правую руку на лобъ, потомъ началъ водить ею сверху внизъ по груди и опустился на колни.
Няня начала терять терпніе.
— Не сердись, шепнула вошедшая въ эту минуту боярыня, пусть Миша громко прочтетъ ‘Отче нашъ’ и ‘Богородицу’, а онъ, бдненькій, за нимъ это повторитъ.
Миша съ радостью исполнилъ желаніе матери, и Вася, дйствительно, сталъ отчетливо повторять каждое слово.
— Теперь можешь ложиться, сказала въ заключеніе боярыня.
Мальчуганъ не заставилъ повторять приказаніе лечь, но прежде, чмъ заснуть, подозвалъ Мишу и, нагнувшись къ самому его уху, прошепталъ едва слышно:
— Завтра поучи меня опять читать молитвы, он мн очень нравятся,— затмъ закрылъ глаза, уткнулся головой въ подушку и съ наслажденіемъ вытянулъ усталыя ноги.
Нсколько минутъ спустя, боярыня и Миша направились въ сосдній покой, гд былъ накрытъ ужинъ, и гд ихъ уже ожидалъ только что вернувшійся домой бояринъ. Онъ цлый день здилъ по дламъ, сильно утомился, но, несмотря на это, съ большимъ вниманіемъ выслушалъ разсказъ жены о томъ, какъ Миша привелъ бднаго мальчика, котораго зовутъ Васей. Онъ, конечно, не выражалъ неудовольствія, что мальчика пріютили.
— А ты что не спишь, дитятко? или съ Богомъ,— пора, ласково обратился онъ къ Миш. Когда Миша ушелъ, онъ принялся подробно разсказывать боярын, какъ сегодня объздилъ почти всхъ, кого могъ, изъ знакомыхъ, чтобы просить совта. Онъ пришелъ къ заключенію, что, кром боярина Ртищева, въ дл ихъ о поискахъ Васи, никто помочь не можетъ. Долго говорили они между собою, боярыня не разъ опять принималась плакать, но бояринъ всячески утшалъ ее. Онъ сказалъ въ заключеніе, что теперь они должны стараться только угождать Ртищеву, и все будетъ хорошо.
И говорилъ такъ бояринъ не безъ основанія.
Когда надъ ихъ семьею разразилось несчастіе, и они перебрались въ Москву съ цлью добиться возможности просить самого государя помочь въ розыск Васи, то сосдъ ихъ, бояринъ Ртищевъ, дйствительно, вызвался оказать имъ содйствіе. Онъ предположилъ дйствовать черезъ одного родственника, близко стоявшаго къ царю, и общалъ въ самомъ скоромъ времени переговорить съ нимъ. Иванъ Никаноровичъ былъ тронутъ до глубины души этимъ общаніемъ и сказалъ Ртищеву, что не знаетъ, какъ и чмъ отблагодарить его.— Ртищевъ ничего не отвтилъ, но нсколько дней спустя однажды повелъ такую рчь:
— Слушай-ка, Иванъ Никаноровичъ, вдь у меня къ теб просьба есть.
— Приказывай, бояринъ,— не только я, вся семья моя готова за тебя пойти въ огонь и въ воду.
— Дло-то, вотъ, видишь ли какое: было у меня четыре сына, изъ нихъ трое умерли — одинъ въ живыхъ остался, Петей звать его… Ну, значитъ, теперь мы съ женой надъ нимъ такъ и трясемся… Что захочетъ, все исполняемъ… Избаловали мальчика, да ничего не подлаешь… Скучно, говоритъ, играть одному, плачетъ, кричитъ, сердится,— подавай ему товарища! Выписали мы тогда изъ дальней вотчины внука стараго нашего слуги Пахомыча, только онъ Пет не понравился, скучный какой-то, все молчитъ. Пришлось прогнать, а теперь, какъ Петя опять одинъ остался, такъ, вришь ли, сладу съ нимъ нтъ ни какого… Вотъ я и хочу просить тебя и жену твою, не пустите ли вашего сына къ намъ — пусть вмст позабавятся…
Иванъ Никаноровичъ, конечно, охотно согласился, Степанида Михайловна тоже. Они рады были хотя чмъ-либо услужить человку, который подавалъ надежду напасть на слдъ дорогого ихъ Васи. Мишутку на слдующій же день принарядили и отправили въ Ртищевскія хоромы съ утра.
На первый разъ Петя обошелся съ Мишей очень хорошо, потомъ, спустя нсколько дней, сталъ его обижать. Но Миша, изъ любви къ безъ всти пропавшему брату, все сносилъ и терплъ молча. На слдующій день посл того, какъ, возвращаясь вечеромъ отъ Ртищевыхъ съ няней, онъ привелъ домой бднаго мальчика,— Миша проснулся очень рано. Его тревожила мысль, какъ-то встртится онъ сегодня съ Петей, съ которымъ онъ вчера поспорилъ изъ-за пряничнаго коня. Въ конц концовъ Миша, конечно, уступилъ ему коня, но Петя, какъ капризный и своенравный ребенокъ, этимъ не удовольствовался. Онъ съ досадой бросилъ коня на полъ и, когда Миша уходилъ, не хотлъ съ нимъ даже попрощаться.
— Что-то будетъ!.. вслухъ проговорилъ самъ себ мальчикъ и, присвъ на кровати, задумался.
— Не спишь, касатикъ, что съ тобою? ужъ не занедужилось ли? прервала его размышленія няня и поспшила подойти къ нему.
— Нтъ, няня, я здоровъ… Такъ просто не спится.
— Знаю, сердечный, почему теб не спится, я вчера еще замтила, когда мы возвращались отъ Ртищевыхъ, что ты скучный… Врно, барченокъ обидлъ… Онъ, вдь, говорятъ, злющій… Что длать, Мишенька, потерпи: можетъ, дастъ Богъ, черезъ боярина Ртищева радость получимъ.
— Я и то терплю, няня, отозвался Миша, въ голос его слышались слезы.— А что, нашъ гоеть спитъ еще? продолжалъ онъ посл минутнаго молчанія.
— Должно быть, я его уложила на мягкую перину и прикрыла теплымъ одяломъ: жаль сердечнаго…
— А помнишь, няня, какъ раньше разворчалась?
— Не знала я тогда, что его зовутъ Васей… тихо отвчала старушка и, желая отогнать тяжелое воспоминаніе, повела рчь о другомъ. Она любила покалякать, а Миша всегда слушалъ ее съ большимъ удовольствіемъ. Разговоръ ихъ и на этотъ разъ, вроятно, затянулся бы надолго, но его прервалъ неожиданно появившійся въ дверяхъ Вася.
— Бабушка, спрячь меня, спрячь, я боюсь ее… проговорилъ онъ дрожащимъ голосомъ, стараясь забиться въ уголъ за Мишину кровать.
— Что съ тобою? кого боишься? съ удивленіемъ спросила Матвевна.
— Хозяйка съ постоялаго двора идетъ сюда, она кричитъ тамъ на двор, хочетъ меня убить,— продолжалъ Вася, задрожавъ всмъ своимъ маленькимъ тльцемъ.
— Не бойся, дитятко. Иванъ Никаноровичъ мн вчера строго наказалъ не отдавать тебя безъ его вдома даже отцу родному, а съ хозяйкой то мы живо расправимся.
Съ этими словами старушка вышла изъ горницы, а Миша поспшилъ одваться, стараясь въ то же время успокоить Васю. На двор, дйствительно, слышался шумъ, визгливый женскій голосъ что-то громко выкрикивалъ: въ отвтъ ему раздавался голосъ няни и сидвшаго у воротъ сторожа. Потомъ мало, по малу все начало утихать: визгливый голосъ доносился рже и уже, какъ будто, издали, голосъ сторожа тоже замолкъ, а няня снова вошла въ горницу.
— Что она говоритъ, чего пришла, кого спрашивала? засыпали ее вопросами оба, мальчика.
— Она говоритъ, что отецъ тебя разыскиваетъ. Онъ. грозитъ на нее жаловаться за пропажу сапоговъ и за то, что она тебя выгнала… Онъ спрашиваетъ, не здсь ли ты. К, то.-то изъ бывшихъ на постояломъ двор ей сказалъ, что: ты вчера сидлъ на завалин около нашего дома. Я отвтила: да, здсь. Тогда она начала, требовать чтобы мы тебя выдали.
— Что же ты отвтила, бабушка? тревожно спросилъ Вася.
— Отвтила, что пусть отецъ самъ придетъ да лично говоритъ съ бояриномъ.
— Ну, а она что?
— Ничего, пошла.
Вася вздохнулъ свободне. Матвевна между тмъ поспшила подробно разсказать обо всемъ Ивану Никаноровичу, который приказалъ доложить себ сейчасъ же, какъ только придетъ отецъ Васюты. Онъ хотлъ поговорить съ нимъ лично,— даже отложилъ свою поздку по длу, ршившись подождать его.
Ждать пришлось недолго, мене, чмъ черезъ часъ, на дворъ Никитиныхъ вошелъ рослый, широкоплечій крестьянинъ, одтый въ овчинный тулупъ.
— Тата! радостно вскричалъ Вася, выбжавъ къ нему навстрчу, и принялся подробно разсказывать, какимъ образомъ онъ попалъ сюда, и какъ добрая боярыня подарила ему сапоги, которые гораздо лучше и нове украденыхъ.
— Пойдемъ, тата, бояринъ давно тебя дожидаетъ, продолжалъ мальчикъ, вводя отца въ горницы.
Максимъ (такъ звали крестьянина) почтительно поклонился Ивану Никаноровичу и Степанид Михайловн и сталъ благодарить ихъ за подарокъ и гостепріимство, оказанные Вас.
— Не съ кмъ было оставить его дома въ деревн, пришлось захватить съ собою, сказалъ онъ, а пришелъ я нынче въ Москву вотъ по какому длу. Говорятъ, въ сел Покровскомъ скоро будетъ назначена медвжья травля,— хочется мн больно поступить въ число бордовъ, чтобы просить дозволенія потшить батюшку-царя, и, кажется, это дло удастся. Одинъ знакомый охотникъ общалъ устроить: только, говоритъ, нужно обождать пока. Ну, что же, думаю, обождать можно,— поживу пока на постояломъ двор…
— На постояломъ двор? перебилъ Вася, нтъ, тата, я туда ни за что не пойду! Я боюсь хозяйки: она злая, она меня бить будетъ!
— Не будетъ, Васенька, я не позволю, сказалъ Максимъ.
— Будетъ… будетъ… повторялъ мальчикъ сквозь слезы.
— Хочешь жить это время у насъ? предложилъ Иванъ Никаноровичъ, ласково погладивъ его по голов.
Личико Васютки сразу прояснилось.
— Въ самомъ дл, продолжалъ бояринъ, обращаясь къ Максиму,— оставь его у насъ, онъ намъ не помшаетъ.
Максимъ отвсилъ низкій поклонъ и, конечно, съ благодарностью принялъ предложеніе.
— Вася говорилъ, что въ деревн его зовутъ ‘чудачкомъ’, почему это? задалъ вопросъ Миша.
— Это точно, вс мы, даже покойная жена, всегда его такъ называли. Ужъ больно онъ былъ забавный! Когда онъ еще совсмъ крошечнымъ ребенкомъ былъ, такъ примется, бывало, то плясать, то пть, то ученаго медвдя передразнивать,— какъ ребята ходятъ въ поле горохъ воровать, да какъ старая баба клюкой махаетъ, чудитъ, чудитъ, бывало… всхъ насмшитъ. Ну, значитъ, ‘чудачкомъ’ такъ и прозвали…
Водворившись въ дом Никитиныхъ, Вася скоро сдлался тамъ общимъ любимцемъ. Да трудно было и не любить его: всегда ласковой, веселый, онъ, казалось, только и думалъ о томъ, какъ бы услужить окружающимъ. Миша считалъ его лучшимъ своимъ другомъ, научилъ многимъ молитвамъ и часто разсказывалъ о всемъ, что зналъ изъ Священной исторіи. ‘Чудачекъ’ всегда слушалъ Мишу съ большимъ вниманіемъ, а чего не понималъ, о томъ разспрашивалъ его, если же что для нихъ обоихъ казалось непонятнымъ, это разъяснялъ имъ самъ Иванъ Никаноровичъ.
Дни проходили за днями, Мишу попрежнему ежедневно отправляли къ Ртищевымъ, куда вмст съ нимъ почти всегда отправлялся и Вася. Петя тоже полюбилъ его. Онъ находилъ, что играть втроемъ веселе, въ особенности, когда осенняя пора миновала и, съ наступленіемъ зимы, можно было бгать по двору. Тамъ для дтей устроили гору и расчистили площадку, чтобы на ней перекидываться снжками. Все шло хорошо и гладко до тхъ поръ, пока однажды не случилось маленькое приключеніе, имвшее большія послдствія.
Петя разсердился на Васю — ‘чудачка’ за то, что тотъ нечаянно пустилъ ему комъ снга въ лобъ.
— Дрянной мальчишка, крикнулъ онъ, съ досадой топнувъ ногою, еще вздумалъ драться!
— Господь съ тобою, Петя, никогда я не собирался драться, это случилось ненарокомъ, отвтилъ Вася въ свое оправданіе.
Но Петя ничего не хотлъ слушать. Онъ пришелъ въ сильное раздраженіе, кричалъ, бранился и, въ конц концовъ, вздумалъ упрекать Васю его бдностію. Онъ говорилъ, что Вася нищій, оборванецъ, живетъ у Никитиныхъ изъ милости, стъ чужой хлбъ и забываетъ, что Никитины во всякое время могутъ Васю выгнать, да, наврно, и выгонятъ, когда онъ, Петя, на него пожалуется.
— Такою дрянью, какъ ты, не станутъ дорожить, проговорилъ въ заключеніе Петя.
— Замолчи, не смй его обижать, раздался дрожащій отъ волненія голосъ Миши. Ему отецъ не разъ внушалъ, что человкъ гораздо-меньше беретъ грха на душу, если откажетъ ближнему въ пріют и куск хлба, чмъ,— давая то и другое,— начнетъ упрекать его. Онъ говорилъ, что за такой упрекъ Богъ строго наказываетъ…
Петя въ первую минуту съ удивленіемъ взглянулъ на своего маленькаго товарища. Онъ не привыкъ къ противорчію, и удивленіе сейчасъ же смнилось злобой. Петя сжалъ кулаки и, набросившись на Мишу, началъ бить его. Миша, конечно, сталъ защищаться. За Мишу вступился Вася,— завязалась общая драка… На крикъ мальчиковъ прибжала боярыня Ртищева, а за нею и самъ бояринъ.
— Что случилось? спросилъ послдній, стараясь разнять мальчугановъ.
— Я не хочу больше играть съ ними, они меня бьютъ!.. кричалъ Петя и, бросившись къ отцу, принялся взводить на своихъ товарищей разныя небылицы.
— Уходите вонъ! сердито крикнулъ тогда бояринъ.
Миша и ‘Вася молча повиновались.
Придя домой, они разсказали о всемъ случившемся.
— Дастъ Богъ, обойдется! замтила Степанида Михайловна, стараясь казаться покойной. И въ глубин души ея невольно закрались сомнніе и страхъ, что бояринъ Ртищевъ, въ угоду своему капризному сыну, пожалуй, перестанетъ хлопотать объ ихъ дл.,
— Обойдется, обойдется, повторяла она растерянно, лаская то Мишу, то Васю, а у самой сердце такъ и ныло, словно, предчувствуя что-то неладное…
Предчувствіе, дйствительно, не обмануло ее.
Иванъ Никаноровичъ, почти ежедневно ходившій въ Кремль потолкаться около постельнаго крыльца {У ‘постельнаго крыльца’ обыкновенно съ утра до ночи толпились т, которые, по своему незнатному роду и незначительному положенію, на дальнйшій доступъ во дворецъ права не имли. Толкались они тамъ въ надежд, либо услышать какую-нибудь интересную новость, либо поговорить съ кмъ-нибудь изъ именитыхъ бояръ, спускавшихся сверху, и этимъ возбудитъ зависть окружающихъ.}, однажды вернулся оттуда совсмъ разстроенный. Степанида Михайловна, взглянувъ на него, сразу догадалась, что случились что-нибудь особенное,— но спросить не смла. Она знала, что если мужъ чмъ встревоженъ, то заговаривать съ нимъ не слдуетъ, и что чмъ дольше она будетъ молчать, тмъ онъ скоре выскажется,— такъ вышло и на этотъ разъ.
— Новость принесъ, обратился онъ къ ней, бросая на столъ шапку.
— Новость? переспросила боярыня.
Никитинъ молча кивнулъ головой, разстегнулъ кафтанъ и, усвшись на лавку, принялся утирать платкомъ катившіяся по лбу крупныя капли пота.
— Ртищевъ на насъ прогнвался, продолжалъ онъ, едва переводя духъ.
Степанида Михайловна всплеснула руками.
— Повстрчались мы съ нимъ сейчасъ у воротъ.— я поклонился, а онъ голову въ сторону повернулъ, какъ будто, не видитъ. ‘Здравствуй, бояринъ, сказалъ я тогда, подойдя ближе,— никакъ гнваться изволишь? Въ чемъ я предъ тобою провинился?’ А онъ мн въ отвтъ такую рчь повелъ: ‘не думалъ я, боярянъ, что, за вс благія намренія помочь теб въ гор, ты допустишь своего сына и какого-то бездомнаго мальчишку колотить моего Петрушу… Посл этого не разсчитывай на меня, или самъ просить царя, я теб больше не помощникъ!’
Боярыня Степанида Михайловна закрыла лицо руками и начала плакать. Стоявшіе около нея Миша и ‘чудачекъ’ опустили головы, по щекамъ ихъ тоже покатились слезы… Имъ казалось, что съ этой минуты надежда отыскать Васю пропала навсегда. Вс они вмст и каждый въ отдльности сильно страдали. Но больше всхъ страдалъ ‘чудачекъ’, считавшій себя главнымъ виновникомъ случившагося несчастія, такъ какъ ссора произошла изъ-за него. Въ продолженіе нсколькихъ минутъ въ горниц стояла ни чмъ не нарушаемая тишина.
— Я слышалъ мелькомъ, что между вами была ссора, заговорилъ наконецъ Никитинъ, обращаясь къ Миш, и думалъ, что она обойдется благополучно, а дло-то вотъ какое неладное вышло. Разскажи мн все, безъ утайки, съ чего у васъ началась ссора и чмъ кончилась? Миша въ точности исполнилъ приказаніе отца. Отецъ слушалъ его исповдь съ большимъ вниманіемъ и, когда сынъ замолчалъ, вмсто того, чтобы сдлать выговоръ, къ которому Миша уже готовился, притянулъ его къ себ и крпко поцловалъ. Съ тхъ поръ, какъ Миша сталъ подростать и могъ уяснять себ все, что вокругъ длалось и говорилось, Иванъ Никаноровичъ не переставалъ воспитывать его въ страх Божіемъ, въ любви къ Богу и любви къ ближнему. Въ особенности, какъ уже сказано было выше, внушалъ онъ сыну, какимъ образомъ каждый христіанинъ долженъ относиться къ ближнему, который стоитъ ниже его по положенію и чмъ-либо емуу обязанъ… Изъ разсказа Миши онъ теперь видлъ, что трудъ его не пропалъ даромъ, и что запавшее въ дтскую душу доброе смя успло пустить корень. Это его истинно порадовало.
— Ты правъ былъ, заступившись за Васю, когда Петя вздумалъ оскорблять его, ласково замтилъ бояринъ, не кручинься же, дитятко. Если Ртищевъ на самомъ дл отвернется отъ насъ, то Господь, Который все видитъ и все знаетъ, будетъ намъ заступникомъ!
Говоря такъ, онъ указалъ на висвшій въ углу большой образъ Спасителя, изображеннаго во весь ростъ, съ благословляющей рукою и съ надписью внизу: ‘пріидите ко Мн вси труждающіися и обремененніи, и Азъ упокою вы!’
Слова боярина были сказаны съ такимъ чувствомъ, съ такимъ твердымъ убжденіемъ въ истин ихъ и непоколебимой врой, что всмъ вдругъ сразу стало легче. Только одинъ ‘чудачекъ’ продолжалъ еще тихонько всхлипывать. Онъ понималъ, что ссора произошла изъ-за него, и едва открылъ ротъ, чтобы что-то спросить, какъ дверь скрипнула, и въ горницу вошла няня.
— Прохожій странникъ проситъ позволенія переночевать у насъ, доложила она боярину.
— Пускай войдетъ, зови его, зови скоре, отозвался Иванъ Никаноровичъ. Онъ вообще очень любилъ принимать странниковъ, а въ настоящую минуту особенно доволенъ былъ его приходомъ. Благодаря приходу странника можно было прекратить тяжелый для всхъ разговоръ.
Няня удалилась и затмъ почти сейчасъ же снова вошла въ горницу, въ сопровожденіи низенькаго, тщедушнаго старичка, одтаго въ черный подрясникъ, перехваченный по таліи широкимъ ремнемъ. На голов у него была бархатная скуфейка, а черезъ плечо висла кожаная сума. Правой рукой онъ опирался на посохъ,— въ лвой же держалъ просфору.
— Господь Богъ милости прислалъ теб, бояринъ, боярын твоей и вашимъ дточкамъ, заговорилъ старикъ, отвшивая имъ низкіе поклоны, спасибо, что не отказалъ въ ночлег.
— Что ты, Божій человкъ, какъ можно отказать, перебилъ его бояринъ,— садись вотъ тутъ къ столу, дорогимъ гостемъ будешь. Матвевна, добавилъ онъ, обращаясь къ нян, принеси ему чего-нибудь перекусить до ужина: я вижу, что онъ утомился. Путь то, врно, издалека держишь, Божій человкъ?
— Издалека, милостивый бояринъ, издалека, отвчалъ старикъ, опускаясь на скамью, все по святымъ обителямъ ходилъ… Гд — гд только не перебывалъ. А теперь въ Москву пришелъ, московскимъ святынямъ поклониться. Да царя-батюшку, ‘тишайшаго’ Алекся Михайловича повидать ужъ больно хочется… Думаю пробраться какъ-нибудь въ соборъ, когда онъ тоже тамъ будетъ, хоть однимъ глазкомъ взглянуть… Покойнаго то родителя его, Михаила еодоровича, я не разъ видлъ. Хорошій, добрый, обходительный былъ царь: нашего брата, нищаго, всегда миловалъ, а этотъ, говорятъ, еще добре!
И словоохотливый старикъ принялся подробно разсказывать о всемъ, имъ виднномъ и слышанномъ на бломъ свт. Онъ говорилъ много, почти неумолкая. Прервалъ онъ свою рчь только въ то время, когда принялся за принесенное Матвевной кушанье. Иванъ Никаноровичъ, Степанида Михайловна и дти слушали его съ большимъ интересомъ. Въ особенности понравился дтямъ разсказъ про то, какъ странникъ, въ бытность свою въ Москв, былъ однажды позванъ государемъ Михаиломъ еодоровичемъ въ царскія палаты, и какъ государь съ нимъ тамъ бесдовалъ… Старикъ съ увлеченіемъ передавалъ своимъ слушателямъ не только разговоръ его съ царемъ, но описывалъ и внутренній видъ царскаго терема со всей окружающей его обстановкой.
На ‘чудачка’, который по природ былъ очень впечатлителенъ, разсказъ этотъ подйствовалъ какъ-то особенно. Онъ напрягалъ весь слухъ, чтобы не проронить ни одного слова, и чувствовалъ, что на щекахъ его загорается румянецъ.
Когда старикъ замолчалъ, дтей увели спать. Вася долго метался въ постели, представляя себ, совершенно по своему, по-дтски, но въ то же время ясно и опредленно, волшебную жизнь, которая идетъ тамъ, въ царскихъ палатахъ, и самого царя, безгранично милостиваго, ласковаго… ‘Покойный Михаилъ еодоровичъ былъ царь добрый, обходительный, а царь Алексй Михайловичъ, говорятъ, еще добре’, припоминалъ мальчикъ только что слышанную рчь странника. Въ воображеніи его возникалъ никогда невиданный имъ образъ этого самаго царя, а въ ушахъ звучали слова Спасителя: ‘пріидите ко Мн вси труждающіися и обремененніи, и Азъ упокою вы’… Образъ царя какъ-то странно смнялся образомъ Спасителя, на который указывалъ Иванъ Никаноровичъ.— Вася чувствовалъ, что его влечетъ невидимая сила и къ Христу-Богочеловку, подающему миръ, утшеніе и радость несчастнымъ,— и къ милосердому царю, который одинъ только можетъ облегчить страданія семьи боярина. Мысли Васи начали путаться… Ему казалось, что онъ осторожно приподнимается на кровати, потомъ онъ вообразилъ, что уже бжитъ къ царю,— но мысли Васи на этомъ оборвались, и онъ крпко заснулъ.
Проснувшись на слдующій день довольно рано и все еще находясь подъ впечатлніемъ вчерашнихъ думъ, Вася поспшилъ спуститься въ нижній этажъ хоромъ, гд помщалась дворня. Онъ зналъ, что странникъ долженъ былъ тамъ ночевать, и ему очень хотлось еще поговорить о ‘тишайшемъ’ цар, но оказалось, что странникъ только что ушелъ.
Печальный вернулся Вася наверхъ и цлый день ходилъ, какъ въ воду опущенный. Въ голов его крпко засла мысль — повидать царя и просить о помощи Ивану Никаноровичу, такъ какъ бояринъ Ртищевъ отъ ходатайства отказался. Вася не думалъ о томъ, какъ можно пробраться во дворецъ, допустятъ ли его туда и не задержитъ ли его царская стража,— ему все это казалось очень легко и просто. Онъ ршился отпроситься на часокъ къ отцу, но, вмсто того, чтобы дйствительно идти на постоялый дворъ, гд отецъ помщался, побжалъ прямо въ Кремль. На двор между тмъ начало смеркаться, и дневная жизнь понемногу замирала. Не только вокругъ дворца, гд всегда, по возможности, наблюдалась тишина, но даже и на постельномъ крыльц народу оставалось немного. ‘Чудачекъ’, тмъ не мене, ловко пробирался впередъ, разспрашивая всхъ, кто попадался навстрчу, какимъ бы образомъ поскоре увидть царя. Въ отвтъ на такой вопросъ, одни смялись, другіе, боле добродушные, объясняли невозможность исполненія подобнаго желанія, третьи, въ свою очередь, спрашивали мальчика,— кто онъ такой и откуда пришелъ. Словомъ, въ общемъ Вася ничего не добился. Совершенно обезкураженный, онъ невольно пришелъ къ заключенію, что надо, видно, отказаться отъ задуманнаго предпріятія, и, печально склонивъ голову, продолжалъ все-таки шагать впередъ до тхъ поръ, пока наконецъ не дошелъ до ‘постельнаго крыльца’. Тамъ еще стояла небольшая группа людей, переговаривавшихся съ дворцовою прислугою. Прислуга напоминала о томъ, что пора расходиться, а имъ этого не хотлось.
Въ ту минуту, когда Вася подошелъ къ говорившимъ, въ толп продолжали толковать о всемъ слышанномъ въ теченіе дня. Между прочимъ, говорили о томъ, что въ сел Покровскомъ скоро будетъ царская потха съ медвжьей травлей. Добавляли, что въ Москву изъ многихъ окрестныхъ деревень стекаются охотники, и изъ числа ихъ выберутъ самыхъ отважныхъ, для борьбы съ медвдями. Вас, конечно, припомнился отецъ. Онъ ршилъ идти съ нимъ вмст, чтобы не время потхи пробраться къ царю и разсказать все то, что собирался высказать сегодня.
Почти-что потерянная надежда на возможность говорить съ царемъ загорлась снова… Не слушая дальше разговора окружающихъ, Вася быстро выбжалъ изъ Кремлевскихъ стнъ на улицу и направился къ постоялому двору, надясь застать тамъ отца. Онъ пришелъ туда, какъ разъ, во время. Сквозь слюдяныя оконца низенькаго домика, гд сидли зазжіе путники, виднлся свтъ и слышались мужскія голоса. Поднявшись на крыльцо и миновавъ бревенчатыя снцы, онъ вошелъ въ довольно большую горницу. Въ одномъ углу находились полати, а въ другомъ нсколько деревянныхъ столовъ и такихъ же лавокъ, занятыхъ прозжими гостями. Хозяинъ двора подавалъ имъ ужинъ. Духота и тяжелый запахъ кислыхъ щей въ горниц стояли невыносимые, но собравшійся тамъ людъ, повидимому, этого не замчалъ. Вс ли и пили съ наслажденіемъ, продолжая громко разговаривать. ‘Чудачекъ’ въ первую минуту ничего не могъ разглядть. Потомъ, тщательно переводя взоръ съ однихъ присутствовавшихъ на другихъ, замтилъ, наконецъ, сидвшаго въ самой глубин горницы отца. Для того, чтобы подойти къ нему, приходилось пробираться между столами и неизбжно столкнуться съ хозяевами. Послднее для Васи было крайне нежелательно. Онъ заране предвидлъ, что встрча съ хозяйкой будетъ непріятна, но, тмъ не мене, это не остановило его.
— Здравствуй, Васюта, сказалъ Максимъ, когда мальчикъ наконецъ до него добрался, какъ это ты въ такую позднюю пору не побоялся придти сюда?
— Ахъ, тата, мн тебя очень надо видть.
— Что случилось?
Вася разсказалъ про ссору съ Петей Ртищевымъ, и что бояринъ Ртищевъ отказался хлопотать за Никитиныхъ. Затмъ сообщилъ, какъ онъ самъ отправился въ Кремль, надясь объяснить все царю, и какъ изъ этого ничего не вышло.
— Дитятко мое желанное, отозвался Максимъ, ласково взглянувъ на сына, ты задумалъ трудное дло… Намъ, людямъ простымъ да бднымъ, до царя добраться мудрено. Царь-то, нашъ батюшка, зло добрый и милостивый, онъ, наврно, выслушалъ бы тебя и вступился бы за правое дло, да царедворцы не допустятъ…
— Какъ же быть, тата, вдь ссора то вышла изъ-за меня? Иванъ Никаноровичъ и вся семья Никитиныхъ совсмъ впали въ уныніе… Имъ тяжело, а мн еще тяжеле!..
Съ этими словами мальчикъ заплакалъ.
— Желанный ты мой, сердечный! Ужъ, право, ума не привожу, что тутъ подлать!
— Тата, вотъ я что надумалъ, заговорилъ Вася посл минутнаго молчанія,— скажи, пойдешь ты на царскую потху — съ медвдемъ бороться?
— Кажись, что пойду. Васюта,— общали..
— Возьми меня съ собою.
— Не допустятъ тебя, дитятко, идти со мною..
Вася опять печально склонилъ голову. Это была послдняя надежда на возможность броситься къ ногамъ государя, чтобы просить милости Никитинымъ.
— Слыхалъ я, что царю жалобы писать можно,— продолжалъ между тмъ мальчикъ. Люди сказываютъ,— есть такой ящикъ, по стн спускается изъ окна царскихъ палатъ… Въ него каждый можетъ опустить любую жалобу… Ящикъ поднимается прямо къ царю, и онъ, милостивецъ, вс дла самъ разбираетъ… Тутъ ужъ правда одна,— кривды онъ не попуститъ. Ахъ, тата, написать бы жалобу, продолжалъ Вася, отписать бы въ ней про горе Никитиныхъ и просить помощи.
— Есть у меня знакомый человкъ, грамотный. Коли теб ужъ больно хочется написать жалобу — скажу ему, и напишетъ, замтилъ Максимъ. Ну, а теперь пока прощай, желанный, или съ Богомъ. Вотъ какая темень на двор. Иди скоре: дома то о теб небось безпокоятся, добавилъ онъ въ заключеніе и, вставъ съ мста, вызвался проводить Васю за ворота. Когда они вышли въ сни, навстрчу имъ показалась хозяйка. Она злобно взглянула на Васю, но такъ какъ онъ былъ съ отцомъ, то ни бить его, ни бранить не посмла.
Надъ Москвою стояло ясное зимнее утро. Въ продолженіе двухъ послднихъ дней почти безпрерывно шелъ снгъ, потомъ его прихватило морозцемъ, и зимній путь установился сразу.
По дорог, ведущей въ пригородное село Покровское, гд была назначена царская потха, несмотря на раннюю пору, тянулся цлый рядъ боярскихъ саней и колымагъ. Туда же стремилась и громадная толпа народа по всмъ почти улицамъ. Къ этой уличной толп случайно примкнулъ и ‘чудачекъ’.
Вставъ въ это утро почти до разсвта, Вася, съ разршенія Ивана Никаноровича, побжалъ на постоялый дворъ повидаться съ отцомъ. Онъ ршилъ, во что бы то ни стало, упросить послдняго взять его съ собою въ Покровское.
— Вишь, какъ запыхался! встртилъ мальчика на двор хозяйскій работникъ.
— Опоздать боялся… Думалъ, тата уйдетъ, а мн его повидать хотлось…
— Тата твой ушелъ еще вчера съ вечера.
— Неужели? почти со слезами отозвался Вася.
— Право слово, ушелъ.
— Куда?
— Встимо, куда — въ Покровское, разв не знаешь, что онъ на царской потх будетъ съ медвдемъ бороться?
— Про это я давно знаю…
— То-то, сегодня, чуть свтъ туда повели ученаго медвдя, который со своими вожаками тоже былъ у насъ приставши. Раньше онъ станетъ разныя штуки показывать, а потомъ, значитъ, его уведутъ, и другого выпустятъ, тогда травля начнется. Вожакъ-то съ медвдемъ у насъ дв ночи ночевалъ, ужъ и забавный же Мишка, просто, всмъ на удивленье!..
И словохотливый парень принялся разсказывать про то, какъ косолапый Мишка разныя смшныя штуки уметъ показывать. Но Вася слушалъ парня безъ вниманія: ему было не до того, и только что разсказчикъ замолчалъ, сейчасъ же съ нимъ распрощался.
Чтобы избгнуть встрчи съ хозяевами, онъ прямо въ ворота не пошелъ, а направился въ глубину двора. Тамъ, подъ деревянными навсами, стояли лошади и выпряженныя сани прозжихъ. Тутъ же ютилась крошечная избушка-сторожка, отгороженная полуразвалившимся заборомъ, черезъ который можно было выйти свободно ни кмъ не замченнымъ… Въ ту минуту, какъ Вася поровнялся съ избушкой, ему вдругъ показалось, что внутри ея раздается не то стонъ, не то какой-то слабый дтскій голосъ. Сначала онъ на это не обратилъ вниманія, но потомъ, когда стонъ повторился, смло подошелъ къ двери и отворилъ ее. Въ избушк было такъ темно, что, войдя туда сразу со свта, трудно было что-либо разглядть.
— Кто тутъ? окликнулъ ‘чудачекъ’ остановившись на порог.
— А ты кто? вопросомъ на вопросъ отвтилъ слабый дтскій голосъ. Уходи скоре, а то дядя Ермолай узнаетъ, что я съ тобою разговариваю, и приколотитъ меня.
Но ‘чудачекъ’ не уходилъ, онъ сталъ пристально вглядываться въ ту сторону, откуда доносился голосъ, и, въ конц концовъ, ему все-таки удалось разсмотрть лежавшаго на полу мальчика, прикрытаго лохмотьями. Вася уже сдлалъ шагъ впередъ, чтобы подойти ближе, но въ это время замтилъ около сторожки хозяина и поспшилъ спрятаться за дверь.
— Ты что разговариваешь, пострленокъ, забылъ дядинъ наказъ,— не смть рта открывать да никуда не показываться? грозно крикнулъ хозяинъ на несчастнаго мальчика и, высоко поднявъ сжатый кулакъ, уже готовился ударить его.
— Я виноватъ, а не онъ. Дверь была открыта — я вошелъ сюда и заговорилъ съ нимъ, вскричалъ тогда ‘чудачекъ’, неожиданно выскочивъ изъ засады.
— Ахъ, и ты тутъ! злобно прошиплъ хозяинъ и, схвативъ ‘чудачка’ за шиворотъ, сначала вытолкалъ его вонъ, а потомъ заперъ избушку на замокъ и удалился. ‘Чудачекъ’ для виду бросился бжать, но на самомъ дл только завернулъ за уголъ двора, гд хозяинъ не могъ его видть, и остановился… Образъ несчастнаго мальчика живо представился въ воображеніи Васи. Ему стало жаль заключеннаго и очень захотлось еще разъ поговорить съ нимъ. Позабывъ про то, что дверь заперта на замокъ, ‘чудачекъ’ вернулся къ избушк. Кругомъ все было тихо, только изнутри избушки, отъ времени до времени, попрежнему слышался слабый стонъ, прерываемый воплемъ. Въ двери оказалось оконце, которое задвигалось наглухо доскою. ‘Чудачекъ’ попробовалъ его отодвинуть, и проба оказалась удачною. Онъ свободно заглянулъ въ избушку и проговорилъ почти шопотомъ:
— Встань, подойди поближе,— разскажи, почему ты лежишь здсь, почему стонешь и плачешь? можетъ быть, я могу помочь теб.
— Не встать… Болятъ руки, ноги, спина… Вчера очень избилъ меня Ермолай, отвчалъ мальчикъ и застоналъ еще сильне.
— Это дядя-то? удивился Вася.
— Не дядя онъ мн, чужой,— только велитъ называть себя дядей…
— За что же онъ прибилъ тебя?
— За то, что я хотлъ убжать на старое мсто. Тамъ мн жилось все-таки лучше, тамъ никто меня не билъ и не морилъ голодомъ, только барченокъ Петя обижалъ. Я не умлъ играть съ нимъ, а онъ былъ такой злой, не приведи, Господи!
— Не сынъ ли это боярина Ртищева? перебилъ его ‘чудачекъ’.
— Да, ты разв его знаешь?
— Еще бы, и барченка знаю: злющій — презлющій! Мн самому доводилось съ нимъ игрывать! Много черезъ него и я горя принялъ!
Этотъ завязавшійся между мальчиками оживленный разговоръ не затянулся надолго, такъ какъ Вас нужно было спшить съ народною толпою къ селу Покровскому. Вася торопливо шагалъ впередъ наравн съ остальными, но лицо его казалось крайне озабоченнымъ.
— Царь детъ! раздались вдругъ голоса скакавшихъ на лихихъ коняхъ вершниковъ.
Колымаги и сани поспшили свернуть въ сторону и остановиться, народъ разступился, и взоры всхъ обратились въ одну точку. Оттуда вскор показалась тройка борзыхъ коней, запряженныхъ въ разукрашенныя причудливой рзьбой и покрытыя богатымъ ковромъ сани. Въ саняхъ сидлъ государь рядомъ съ бояриномъ Милославскимъ. Быстро мчавшіяся лошади гремли бубенцами, царь милостиво отвчалъ поклонами на привтствія многолюдной толпы. Вася, такъ давно жаждавшій увидть царя, замеръ на мст. Онъ сосредоточилъ все свое вниманіе, чтобы хорошенько разглядть его черты. Но сани промчались слишкомъ быстро, фигура царя мелькнула предъ нимъ, какъ мимолетное виднье, и исчезла прежде, чмъ онъ усплъ опомниться.
— Батюшка нашъ, милостивецъ! слышалось вокругъ. Затмъ вереница саней, колымагъ и пшаго люда снова двинулась впередъ.
Вася ловко прицпился къ спинк какихъ-то саней и, благодаря этому, мене, чмъ черезъ десять минутъ, очутился въ Покровскомъ, которое было очень недалеко.
Царская потха еще не началась. На большомъ двор, передъ царскими палатами, было огорожено мсто для звриной травли, а на крыльц дворцовомъ стояло государево кресло, покрытое алымъ сукномъ. Поблизости виднлись скамьи для приближенныхъ особъ, нсколько поодаль были мста для мене знатныхъ бояръ, а за ними уже предоставлялось толкаться всмъ остальнымъ.
Несмотря на скопленіе народа, Вас удалось, насколько возможно, юркнуть впередъ, откуда онъ скоро замтилъ, сидвшаго вдали на одномъ изъ второстепенныхъ мстъ, Ивана Никаноровича Никитина.
— Иванъ Никаноровичъ! крикнулъ Вася во все горло.
— Чего кричишь? остановилъ его стоявшій поблизости зритель: забылъ что ли, гд находишься? сейчасъ царь выйдетъ, потха начнется!
На крыльц дйствительно показался государь въ сопровожденіи свиты, толпа зрителей заколыхалась, ‘чудачка’ оттолкнули назадъ и такъ стиснули, что онъ едва не потерялъ сознанія…
Государь, между тмъ, ласково поклонившись присутствовавшимъ, слъ на приготовленное для него мсто и приказалъ начать потху.
Передъ зрителями былъ выведенъ ученый медвдь. Вожакъ его, тотъ самый Ермолай, который остановился на постояломъ двор вмст съ отцомъ Васи,— заставлялъ медвдя продлывать забавныя штуки, вызывавшія среди зрителей громкій смхъ и одобреніе. Затмъ, когда медвдя увели, на двор появилось нсколько охотниковъ, славившихся своею отвагою. Среди нихъ находился и Максимъ. Вс они были одты въ одинаковаго покроя и цвта короткіе кафтаны, высокіе сапоги и мховыя шапки, а вооруженіе ихъ состояло изъ остроконечныхъ ножей и рогатинъ.
Старшій охотникъ подошелъ къ государю съ докладомъ о томъ, что въ число прежнихъ борцовъ съ медвдями поступилъ новый молодецъ, который проситъ разршенія потшить своею отвагою батюшку-царя. Царь, въ знакъ согласія, кивнулъ головою. Посл этого изъ общей группы охотниковъ выдвинулась впередъ рослая фигура Максима, который низко поклонился государю.
— Господи, спаси его и помилуй! невольно сорвалось съ языка боярина Никитина, приподнявшагося со скамьи, чтобы лучше видть потху.
— Нешто онъ теб знакомъ? спросилъ Никитина сидвшій рядомъ сосдъ.
— Да, я его знаю, отозвался Иванъ Никаноровичъ, продолжая внимательно слдить глазами за тмъ, какъ Максимъ, ставши въ оборонительную позу, смло ожидалъ нападенія звря.
Прошло нсколько томительныхъ минутъ. Вся многочисленная толпа, словно замерла, словно боялась пошевелиться… Ниоткуда не слышно было ни малйшаго звука, ни малйшаго шороха… Но вотъ, наконецъ, тихо скрипнула низенькая, едва замтная дверь, ведущая съ площадки двора, гд долженъ былъ начаться бой, на другую половину того же двора, гд были медвди и ихъ вожаки. Оттуда вышелъ огромный, косматый Мишка.
Съ глухимъ и протяжнымъ ревомъ, грузно ступая по земл, онъ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ… Потомъ остановился и, завидвъ стоявшаго по близости человка, заревлъ еще громче… Въ глазахъ его сверкнулъ недобрый огонекъ. Онъ медленно поднялся на заднія лапы и твердой поступью направился прямо къ цли… Максимъ попрежнему казался покойнымъ. Отставивъ правую ногу впередъ, онъ только протянулъ рогатину и набожно перекрестился… Медвдю оставалось сдлать не боле шага, чтобы охватить его лапами. Самая незначительная неловкость движенія или неправильный поворотъ руки могли бы быть для Максима пагубны. Но онъ продолжалъ стоять неподвижно въ одномъ и томъ же положеніи, пока медвдь приближался къ нему. Молодецъ уже чувствовалъ на себ его дыханіе… Тогда Максимъ смло всадилъ рогатину прямо въ грудь косматаго, который съ ревомъ отступалъ назадъ, оставляя на снгу капли крови… Побда, очевидно, должна была остаться за Максимомъ, и онъ продолжалъ наступать на своего противника. Не давая ему времени опомниться, молодецъ ловко запихнулъ рогатину еще глубже… Среди зрителей пронеслось радостное восклицаніе, въ особенности, когда, минуту спустя, медвдь вдругъ заревлъ отчаянно, и покрытая снгомъ земля обагрилась его кровію… Побда человка надъ звремъ, казалась почти совершившеюся… Но тутъ неожиданно нога Максима подвернулась, и онъ упалъ… Тогда разъяренный зврь, обливаясь собственной кровью, почуялъ возможность нападенія на врага. Онъ собралъ послднія силы, сдлалъ отчаянный прыжокъ впередъ и навалился на Максима всмъ своимъ тломъ. Охвативъ лапами противника, онъ вцпился когтями въ его плечо, и между несчастнымъ охотникомъ и косматымъ звремъ завязалась борьба въ рукопашную. Гибель перваго казалась неминуемой, въ толп, зрителей произошло смятеніе, вс замерли отъ ужаса и не отрывали глазъ отъ лежавшаго въ объятіяхъ медвдя Максима. Но, по прошествіи нсколькихъ минутъ, картина сразу измнилась: истекавшій кровью медвдь, волей-неволей, принужденъ былъ выпустить свою жертву. Онъ повалился навзничь и въ предсмертныхъ судорогахъ задергалъ могучими лапами… Побда человка надъ звремъ совершилась.
Царь, слдившій за борьбой съ видимымъ волненіемъ, приказалъ помочь Максиму встать и, въ случа надобности, позвать знахаря.
Товарищи-охотники бросились исполнять царское приказаніе. Максимъ не безъ труда всталъ на ноги, кафтанъ его былъ разорванъ, по обоимъ плечамъ струилась кровь, лицо совсмъ поблднло… Поддерживаемый съ двухъ сторонъ, онъ кое-какъ добрелъ до низкой двери. Но тамъ, за стной, едва только дверь за нимъ захлопнулась, молодецъ сразу потерялъ сознаніе и упалъ на землю.
Обморочное состояніе его продолжалось довольно долго. Открывъ наконецъ глаза, онъ увидлъ себя лежащимъ на солом, за стною двора. Между тмъ тамъ еще продолжалась травля, кругомъ стояла сутолока, взадъ и впередъ сновали какіе-то люди… Они о чемъ-то говорили, о чемъ-то спорили. Когда со двора донесся звриный ревъ, Максимъ смутно припомнилъ все, что съ нимъ случилось. Онъ хотлъ было приподняться, но боль въ плечахъ возобновилась и заставила его снова опуститься на солому.
— Очнулся! проговорилъ знахарь, присланный по царскому приказанію.
Максимъ взглянулъ на него вопросительно и, замтивъ стоявшаго тутъ же Васю, молча протянулъ къ нему руки.
— Тата, желанный!… отозвался мальчикъ, съ радостію бросаясь обнимать отца, не сердись, что я пришелъ сюда безъ твоего вдома! Тата, да ты не слушаешь меня? прервалъ самъ себя ‘чудачекъ’, замтивъ безсознательно устремленный на него взоръ больного.
Максимъ, дйствительно, не могъ его слышать, такъ какъ снова впалъ въ забытье.
— Чего вопишь? царь приказалъ вылчить этого охотника, а ты только мшаешь! грубо прикрикнулъ на Васю знахарь и съ такой силой оттолкнулъ бднаго мальчика, что тотъ кубаремъ покатился въ противоположную сторону.
На слдующій день посл медвжьей травли въ Покровскомъ, поздней вечерней порой, когда на двор уже совершенно стемнло, въ Москв по Неглинной улиц торопливо шагалъ путникъ. Это былъ Ермолай, вожакъ того самаго ученаго медвдя, съ которымъ онъ расположился на постояломъ двор, гд жилъ и отецъ Васи.
Онъ безпрестанно оглядывался, словно чего-то остерегаясь, и, поровнявшись, наконецъ, съ домомъ боярина Ртищева, нершительно взялся за желзную скобу калитки. На двор раздался лай собаки, а затмъ послышались тяжелые шаги сторожа.
— Кто. тутъ, чего по ночамъ шатаешься, добрымъ людямъ спать не даешь?— грубо отозвался послдній.
— Это я, Никита, отопри, отвтилъ вожакъ, стараясь говорить, какъ можно, тише.
— А, Ермолай! въ темнот-то не призналъ тебя. Зачмъ, на ночь глядя, пожаловалъ? продолжалъ сторожъ уже гораздо мягче и сейчасъ же поспшилъ открыть калитку.
— Днемъ боязно было, боялся, какъ бы грхомъ на кого не наткнуться… Мн, видишь ли, Пахомыча стараго повидать надо… по длу…
— Понимаю,— глубокомысленно протянулъ сторожъ. Вы съ Пахомычемъ вмст кашу заварили, такъ теперь вмст и расхлебывайте…— Иди, коли такъ, на нижнюю половину боярскихъ хоромъ, онъ теперь уже тамъ. Бояре давно отужинали и разошлись на покой.
Ермолай живо юркнулъ въ калитку и въ сопровожденіи сторожа пошелъ по направленію къ боярскимъ хоромамъ, собака перестала лаять, а Ермолай, остановившись около двери, поступалъ уже совершенно покойно.
— Кто тутъ? послышался изнутри старческій голосъ. Затмъ дверь распахнулась, и на порог показался самъ Пахомычъ. Что случилось? добавилъ онъ сейчасъ же, увидавъ предъ собою знакомую фигуру.
— Бда стряслась, ддушка.
Пахомычъ поспшно накинулъ висвшій на стн тулупъ, вышелъ во дворъ и, присвъ на завалинку предложилъ Ермолаю ссть съ нимъ рядомъ.
Нсколько минутъ они оба молчали, затмъ Пахомычъ заговорилъ первый:
— Что же случилось?
— Такая бда, что не приведи, Господи!
— Да что такое? говори толкомъ.
— Вчера, значитъ, во время царской потхи въ сел Покровскомъ, когда одинъ изъ охотниковъ, по имени Максимъ, окончилъ борьбу съ медвдемъ и ушелъ въ крытый переходецъ, по которому зврей выводятъ на травлю, вдругъ началъ къ Максиму рваться его сынишка. Онъ и давай вопить во все горло, ‘пустите, говоритъ, меня туда, гд татка! Я пришелъ сказать ему, на кого надо боярину Никитину жаловаться царю. Я знаю, кто выкралъ у боярина сына. Батюшка-царь нашъ добрый, онъ заступится за моего боярина, а съ виновнаго взыщетъ’. Какъ услыхалъ я такія рчи глупаго ребенка, такъ у меня даже душа въ пятки ушла. Ну, думаю, пропали наши съ тобой головушки! Хотлъ было прогнать мальчугана, да въ это самое время вдругъ пришелъ кто-то изъ царевой прислуги и принялся его успокаивать. Что онъ тутъ говорилъ, я не могъ разслышать,— не могъ разслышать и того, что отвчалъ мальчикъ, а бесдовали они между собою долго. Пройдя затмъ къ Максиму, мальчикъ увидлъ, что отецъ его, весь въ крови, лежитъ безъ сознанія на солом… Тогда онъ бросился къ нему, и давай вопить пуще прежняго. Но тутъ, по счастью, знахарь, котораго царь прислалъ лчить отца мальчугана, вытолкалъ его вонъ… Вытолкать-то онъ его вытолкалъ, а неразумныя рчи его, все равно, вс слышали.
— Да, дло не ладное! отозвался Пахомычъ. Хорошо, что ты догадался придти. Надо пораздумать, какъ и что намъ отвчать, коли пойдутъ разспросы.
— Что думать, думать нечего!.. Я приведу къ теб мальчика, длай съ нимъ, что хочешь…
— Боже тебя упаси! испугался Пахомычъ, какъ можно вести сюда? ты меня погубишь!.. Лучше убирайся скоре въ деревню, да и мальченка веди съ собою!
— Уйти-то изъ Москвы я раньше недли не могу. Насъ здсь десять человкъ — земляковъ, вмст пришли, вмст и уходить надо. Такъ всегда длалось, а коли я раньше уйду одинъ, да мальченка начнутъ разыскивать, такъ на меня подозрніе падетъ. Допрашивать станутъ — все равно, самъ погибну и тебя погублю. Нтъ ужъ, чего тутъ мудрить: бери назадъ мальченка!
— Да нельзя этого сдлать, понимаешь ли, нельзя!…
— Почему нельзя то? Вдь жилъ же онъ у тебя раньше?
— Не хотлъ было я передъ тобою открывать правду, но длать нечего! Вдь сойди у насъ все благополучно,— такъ этого бы и открывать не надо было! Дло-то вотъ какое, значитъ, приключилось: у нашего боярина Ртищева есть сынъ маленькій, Петей прозывается. Бояринъ и боярыня въ немъ души не чаютъ — что Петруша захочетъ, то вс въ дом и длаютъ. А Петруша такой злой, что отъ него никому житья нтъ! Коли разсердится на кого изъ домашнихъ, сейчасъ пожалуется отцу, и нтъ тому человку на бломъ свт пощады. ‘Хочу, говоритъ, чтобы ко мн приставили мальчика вмст играть, только такого, чтобы онъ мн ни въ чемъ не перечилъ’,— сталъ онъ просить боярина. Тогда бояринъ меня призвалъ и отдалъ наказъ выписать изъ жениной вотчины моего внука. А ни бояринъ самъ, ни барченокъ никогда его въ глаза не видывали, а только слышали отъ меня, что мальчикъ этотъ добръ да кротокъ, словно ангелъ съ неба.— Отъ такого боярскаго приказанія у меня даже сердце заныло, ослушаться не смлъ, а вызвать внука, на горе да на мученье, жаль стало. Вотъ и ршилъ я пойти къ знахарю, просить, чтобы онъ научилъ меня, какъ бы изъ этого дла ловче вывернуться.— ‘Знаю твоего боярина, крутой онъ нравомъ, шутки съ нимъ плохія’, отвчалъ мн знахарь. ‘Коли провдаетъ, что я вмшался въ это дло, со свта сживетъ… Ну, да ужъ для знакомства выручу’. ‘Мирошка!’ крикнулъ онъ такимъ громкимъ голосомъ, что я даже вздрогнулъ,— На зовъ его въ горенку вошелъ горбатый старикъ, страшный такой, лохматый, ‘Раздобудь намъ какого ни на есть мальчика, лтъ семи-восьми,— мы тебя за это поблагодаримъ, не правда ли?’ добавилъ знахарь, подмигнувъ въ мою сторону. Я сообразилъ, въ чемъ дло, вынулъ изъ-за пазухи кошелекъ съ деньгами, да все изъ него на столъ и высыпалъ. У старика то, словно каленые уголья, глаза на деньги разгорлись, а знахарь, нсколько дней спустя, дйствительно привелъ ко мн какого-то мальчика, худенькаго такого, блднаго, запуганнаго… Откуда знахарь его взялъ, ни за что не хотлъ сказать, да я и не допытывался… Отвелъ я его къ боярину и выдалъ за внука, а приведенному мальчику веллъ называть меня ддушкой и говорить, что онъ пріхалъ изъ деревни.
— Ну, ладно! Мн вдь все равно, откуда его взялъ знахарь,— перебилъ Ермолай,— я знаю только, что, когда онъ вашему барченку не понравился, то ты отдалъ его мн въ помощники за медвдемъ ходить, а боярину сказалъ, что назадъ въ вотчину отправилъ….
— Отдалъ я его теб съ тмъ, чтобы ты про то никому не сказывалъ…
— Да я и не сказывалъ до тхъ поръ, пока Максимовъ сынишка намедни не завопилъ при всхъ, что этотъ мальчикъ — сынъ боярина Никитина, прошлымъ лтомъ еще пропавшій безъ всти.
— Что ты говоришь! съ ужасомъ воскликнулъ тогда Пахомычъ, привскочивъ съ мста и схвативъ себя за голову.
— Да, вотъ что ты надлалъ! теперь дло-то дойдетъ до царя, и что намъ тогда будетъ? Кабы я эту исторію-то зналъ раньше, ни за что бы не взялъ ребенка! Зачмъ ты отъ меня ее скрылъ? Я теперь, все равно, молчать не стану, всю правду покажу!