Переводы и переложения, Трефолев Леонид Николаевич, Год: 1895

Время на прочтение: 8 минут(ы)
Л. Н. Трефолев
Переводы и переложения
—————————————————————————-
Суриков И. З., Трефолев Л. Н. Стихотворения. — Ярославль, Верхне-Волжское
книжное издательство, 1983.
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
—————————————————————————-
СОДЕРЖАНИЕ
Украинская поэзия
Южнорусская песня
Руснацкая песня
Белорусская поэзия
Пан Данило (Белорусская песня)
Сербская поэзия
Скутарская крепость (Сербская легенда)
Немецкая поэзия
Старое и молодое (Из Г. Герверга)
Французская поэзия
Песня рабочих (Из П. Дюпона)
Украинская поэзия
ЮЖНОРУССКАЯ ПЕСНЯ
Ох ты, радость-счастье, ты куда же скрылось?
Или в быстрой речке счастье утопилось?
Иль в костре чумацком, посредине поля,
Угольком сгорела доля, моя доля?
Выплыви же, счастье, выплыви из речки,
Я тебя согрею на моем сердечке.
Если ж ты сгорело, так и мне, невесте,
Заодно с тобою, догореть бы вместе…
Приезжали сваты, и меня из дому
Отдала родная парню молодому.
Молод-то он молод, да другую любит
И своей гульбою жизнь мою загубит.
Матушка сказала: ‘Ты послушай, дочка,
Не кажись мне ровно целых три годочка’.
Год протосковавши, я не утерпела,
Сделалась кукушкой да и полетела,
У родимой хаты села на калину
И закуковала про мою кручину.
Стало жаль калине, что я так грустила,
И она на землю листья опустила,
А родная матка встала у порога,
Отгадала дочку и сказала строго:
‘Если ты мне дочка, так пожалуй в хату,
Покажу я гостью дорогому свату.
Он мне поправляет ночью изголовье…
Я живу без мужа, — дело мое вдовье.
Если ты кукушка, так лети обратно,
Жалобные песни слушать неприятно’.
Я легко спорхнула, с матушкой не споря,
Полетела к мужу, умереть от горя.
Вижу, муж-изменник вышел на охоту,
Распевая песни, ходит по болоту,
В дерево он метит, в самую верхушку,
И на ней подстрелит серую кукушку.
1867
РУСНАЦКАЯ ПЕСНЯ
Трели соловьиные,
Песни лебединые
Ночью притаившися,
Слышу у калины я.
Ох, моя калинушка,
Гордая, зеленая,
Как ты пышно выросла,
Солнцем не спаленная.
Нежно ты румянишься
Под ночною зорькою,
Но зачем ты славишься
Над осиной горькою?
Не гордись, не важничай,
Барыня-калинушка, —
Ведай, что здоровое
Деревцо-осинушка…
Листья на осинушке
Трепетно колышатся.
В этом робком трепете
Голоса мне слышатся:
‘Да, мы листья горькие,
Но зато здоровые,
Вынесем безропотно
Наши дни суровые.
Вырастем, сравняемся
Мы с калиной свежею,
Как она, не будем мы
Деревцем-невежею’.
Белорусская поэзия
ПАН ДАНИЛО
(Белорусская песня)
Поехал пан Данило на страшную войну,
Оставил мать-старуху да верную жену.
Ему старуха пишет: ‘Сынок родимый мой,
У нас в семье неладно, вернись скорей домой.
Жена твоя гуляет все ночи напролет
И выпила до капли из бочек сладкий мед.
Все сукна износила, замучила коней,
И денег ни полушки не водится у ней’.
Данило воротился и смотрит палачом,
Жена его встречает, невинная ни в чем,
Сынка в объятьях держит… Суровый человек,
Данило, саблю вынув, ей голову отсек,
Внимательно и зорко он осмотрел подвал:
Никто из бочек меду ни капли не пивал,
Сундук тяжелый отпер: целехонько сукно,
Убитою женою не тронуто оно.
Отправился в конюшню обманутый злодей,
Овса и сена вдоволь у бодрых лошадей.
Он бросился в светлицу: там золото лежит,
А мать его, старуха, над золотом дрожит.
‘Здорово, мать, здорово… Жена моя в избе,
Ее убил я саблей, но грех весь на тебе,
Твой первый грех, что рано Данило овдовел,
А грех второй, что сын мой теперь осиротел,
А третий грех… покайся, родная, пред концом…’
Данило речь не кончил, он досказал свинцом.
1868
Сербская поэзия
СКУТАРСКАЯ КРЕПОСТЬ
(Сербская легенда)
1
Печально, задумчиво царь Вукашин
По берегу озера ходит,
Он тяжко вздыхает и с горных вершин
Очей соколиных не сводит.
Хотел он твердыню построить вдали,
Опору для сербской прекрасной земли,
Но злая нечистая сила
По камню ее разносила.
Никто Вукашину не может помочь:
Работают все без измены,
Что сделают днем, то развалится в ночь
Фундамент, и башни, и стены.
И зодчие, в страхе молитвы творя,
Толпами бегут за чужие моря:
Царь выстроить крепость торопит,
И головы рубит, и топит.
Скутарское озеро плещет волной
О берег со злобою дикой,
И вот выплывает сам царь водяной
И речь начинает с владыкой:
‘Здорово, приятель, земной властелин!
К тебе выхожу из подводных долин,
Услугой платя за услугу
Любезному брату и другу.
Сердечно за то я тебя полюбил,
За то, Вукашин, ты мне дорог,
Что в озере много людей утопил:
По верному счету — сто сорок.
Тяжёлым трудом разгоняя тоску,
Они мне построят дворец из песку,
И царство подводное наше
Блистательней будет и краше.
Запомни же ныне советы мои!
Несчастие можно исправить,
Лишь женщину стоит из царской семьи
Живую в стене замуравить, —
И будет твердыня во веки сильна…
А есть у тебя молодая жена,
И братья твои ведь женаты…
Решайся, не бойся утраты!’
И царь возвратился домой: на крыльцо
Идет он, как прежде, угрюмый.
Но вдруг у него просияло лицо
Зловещею, тайною думой:
‘Спасая от смерти царицу-жену,
Из братьев моих одного обману,
И крепость себе над горою,
Сноху замуравив, построю.
Брат средний Угдеша разумен, толков,
Не хуже меня лицемерит,
Но младший брат Гойко совсем не таков,
Он царскому слову поварит.
По силе — он витязь, младенец — душой,
И, нужно сознаться, хитрец небольшой,
Его обману я, слукавлю,
Княгиню его замуравлю’.
2
За царскими братьями едут гонцы:
Они потешались охотой.
Сваливши медведя, пришли молодцы,
Смущённые тайной заботой:
Зачем их призвали? Быть может, теперь
И царь Вукашин разъярился, как зверь,
Недавно убитый с размаху?
Быть может, готовит им плаху?
Но царь очень весел, сидит за столом,
Не морщит суровые брови,
Не учит придворных бичом и жезлом,
Не требует крови да крови.
И братья смиренно к нему подошли,
Ударили оба челом до земли
И оба промолвили разом:
‘Явились к тебе за приказом’.
‘Приказ мой, о братья, храните от жен,
Храните до самого гроба!
Вы знаете, братья, чем я раздражен,
Какая свирепая злоба
Терзает мне душу, сосет как змея:
Не строится горная крепость моя.
Казну золотую я трачу,
А вижу одну неудачу.
Известно мне средство исправить беду.
Но стоит великой утраты.
От вас послушания рабского жду, —
Нас трое, и все мы женаты,
И наши подруги цветут красотой:
Царица моя — словно месяц златой,
Княгини — как звезды… Но вскоре
Постигнет их лютое горе.
Из них кто пойдет на Баяну-реку,
Домой во дворец не вернется,
Ее на ужасную смерть обреку:
Живая в стене закладется.
И будет твердыня грозна и сильна.
Врагов в нашу землю не пустит она.
Нам дороги жены… Но, боже,
Прости нас! — отчизна дороже.
Ни слова об этой! Решит все судьба:
Кто завтра придет на Баяну,
Хотя бы царица, — она мне люба,
По ней сокрушаясь, завяну, —
Но первый, клянуся, возьму молоток
И буду безжалостен, буду жесток:
Царицу в стене замуравлю
И крепость над нею поставлю!’
Все трое клянутся молчанье хранить,
Целуют святое распятье:
‘Да будет над тем, кто дерзнет изменить,
Во веки господне проклятье!’
И братья поспешно ушли из дворца,
У них трепетали от страха сердца,
А царь Вукашин усмехался,
И ночью царице признался:
‘Жена, не ходи на Баяну-реку,
Домой во дворец не вернешься,
Тебя на ужасную смерть обреку:
Живая в стене закладешься!’
И хитрый Углеша поведал жене,
Кто будет на утро заложен в стене.
Лишь Гойко, поклявшись святыней,
Молчал пред своею княгиней.
3
Вот утро настало. Царица к жене
Углеши пришла и сказала:
‘Невестушка, сильно неможется мне!’
И — пальчик больной показала.
‘Сходи за меня на Баяну-реку,
Обед отнеси моему муженьку’.
— ‘Охотно пошла бы, родная,
Да ноги не ходят: больна я’.
И младшей невестке такие слова
Сказала лукаво царица:
‘Сегодня болит у меня голова,
Сходи за меня, Гойковица,
Сходи поскорей на Баяну-реку,
Обед отнеси моему муженьку’.
— ‘Царица, дитя не обмыто,
И платье мое не дошито’.
— ‘Пустой отговоркой меня не серди,
Племянника-князя умою
И платье дошью я… Поди же, поди
К Баяне дорогой прямою!’
Смеясь Гойковица на жертву идет,
Дорогой веселые песни поет.
И Гойко воскликнул рыдая:
‘Пропала жена молодая!’
‘О чем же ты плачешь, скажи, не таясь?! —
Спросила княгиня. Рукою
Махнувши, ответил задумчиво князь:
‘Сегодня я шел над рекою
И перстень алмазный в нее уронил,
А как этот перстень был дорог и мил!’
Смеется княгиня: ‘Так что же?
Мы купим другой, подороже’.
Ни слова в ответ. Опустивши глаза,
Стоял он пред ней как убитый.
А к ним приближалась в то время гроза:
Царь ехал с вельможною свитой.
С коня соскочивши, бежит он вперед.
Княгиню за белые руки берет,
Приветствует грозно, сурово:
‘Сноха молодая, здорово!
Работники, плотники! Живо, сюда!
Где зодчий придворный мой Рада?
Тащите княгиню… Не много труда,
А знатная будет награда:
По-царски я вас серебром награжу,
Когда молодицу в стене заложу…’
И царь молотком потрясает,
И гневные взоры бросает.
Княгине смешно показалось. Она
Бежит легконогою серной…
И думает: много хмельного вина
Хватил Вукашин благоверный!
Забавно княгиня играет, шалит,
Себя на закладку поставить велит, —
И вскрикнула весело, бойко:
‘Простись же со мною, князь Гойко!’
4
И князь обнимает жену горячо,
Целует у бедной голубки,
Целует стократно, еще и еще,
И щечки, и глазки, и губки.
‘Прощай навсегда, дорогая жена!’
— ‘Прощай, мой хороший!’ — смеется она,
Не зная предсмертной печали…
Но вдруг молотки застучали.
И вот до колен заложили ее,
А все Гойковица смеется,
И верить не хочет в несчастье свое,
Стоит, как овечка, не бьется.
До пояса плотники бревна кладут,
Тяжелые камни княгиню гнетут.
Тогда поняла Гойковица,
Что сделала с нею царица.
Не стонет кукушка средь горных вершин,
Не крик раздается орлиный,
То плачет княгиня: ‘Спаси, Вукашин,
Мой царь, повелитель единый!
Здесь душно, здесь страшно в холодной стене…
Князь Гойко! Скорее на помощь к жене!’
Стена подымается выше,
А вопли все тише и тише.
И зодчему Раде она говорит:
‘Оставь небольшое оконце,
Чтоб видеть могла я, как в небе горит
Прекрасное сербское солнце.
Я буду смотреть на поля и луга
И землю родную стеречь от врага,
Увижу, хотя на минутку,
И милого сына-малютку’.
И слезно она умоляет людей:
— ‘Прошу вас, жестокие люди,
Оставить оконце для белых грудей
И вынуть две белые груди:
Пусть будет питаться от дяди тайком,
Сынок мой Иова родным молоком!’
И Рада, придя в умиленье,
Исполнил ее повеленье.
Неделю в стене Гойковица жила
И грудью младенца питала,
В восьмые же сутки она умерла
И грустно пред смертью шептала:
‘Сынок мой Иова! Навеки прости,
За мать Вукашину-убийце не мсти!
Как сладко мне быть, умирая,
Защитницей сербского края!’
5 мая 1876
Немецкая поэзия
СТАРОЕ И МОЛОДОЕ
(Из Г. Гервега)
— Ты слишком, молод. Рассуждать
Тебе еще нельзя.
Умей, как мы, дней светлых ждать
Спокойно, не грозя.
Да поклонись пониже нам
И пыл в своей груди,
Подобный бешеным волнам,
Смири и остуди!
Ты слишком молод. Все дела
Твои ничтожны, верь!
Мы слышим: речь твоя смела,
И ты рычишь, как зверь.
Но, в тесной клетке разъярясь,
Не мучь страны родной
И прежде череп свой укрась
Священной сединой.
Учись почтительно к седым
Склоняться волосам.
Пусть _пламя_ обратится в _дым_!
Пусть закуешьея сам
В вериги _опыта_! Потом,
Разбив свои _мечты_,
Бог даст, в отечестве святом
Полезен будешь ты.
— Вы правы, деды в отцы,
Не смеем вас винить.
Но вам седые мудрецы,
Грешно и нас казнить.
Вы — стражи _прошлого_, оно ж
Содержит вас в плену.
Мы не поднимем меч и нож
На вашу седину.
Но вслушайтесь и в нашу речь,
Жрецы отживших каст:
Кто может _будущность_ сберечь,
И кто ее создаст?
Поверьте, люди древних лет,
Без нас наступит тьма!
Вы шли… И мы проложим след
Под знаменем ума.
Умом, наукой и трудом
Мы сбережем скорей,
Чем вы, наш милый старый дом
И наших матерей.
А ваши дочери… Без нас
Кто будет их любить?
За что же нас в тяжелый час
Вы вздумали губить?
Но старцы слушать не хотят,
Что любим мы добро.
Седины их во тьме блестят,
Блестят, _как _серебро.
А мы _вперед_ пойдем бодрей,
Не внемля их речам,
И _золотистый_ шелк кудрей
Раскинем по плечам.
О, не казните молодежь
За гордый, вольный крик!
В нем правду, может быть, найдешь
И ты, седой старик?
Мы ценим славу и добро
Твоих минувших дней,
Мы уважаем _серебро_,
Но _золото_… ценней!
Французская поэзия
ПЕСНЯ РАБОЧИХ
(Из П. Дюпона)
Мы все встаем поутру с петухами,
Когда, дымясь, мерцают ночники,
Мы, бедняки, питаемся крохами,
И свет дневной нас гонит в рудники.
Работают там плечи, ноги, руки,
С природою в убийственной борьбе,
Но, ничего за тяжкий труд и муки
Под старость мы не сбережем себе.
Дружно, братья, станем в ряд,
Выпьем все из братской кружка!
Пусть палят во весь заряд
Истребительницы-пушки,
Посылая смерть народу!
Мы встаем,
Дружно пьем:
‘За всемирную свободу!’
В глуби морской мы перлы собираем,
Из недр земли сокровища берем.
Мы сделали родную землю раем,
Но под землей, в аду своем, умрем.
За вечный труд какая, нам награда?
Останемся мы сами ни при чем…
Ведь не для нас сок сладкий винограда,
Ведь не себя мы в бархат облечем.
Дружно, братья, станем в ряд,
Выпьем все из братской кружки!
Пусть палят во весь заряд
Истребительницы-пушки,
Посылая смерть народу!
Мы встаем,
Дружно пьем:
‘За всемирную свободу!’
Безвременно, согнув в труде жестоком
Наш тощий стан, мы гибнем ни за грош.
Зачем наш пот бежит с чела потоком,
И нас зовут ‘машинами’ за что ж?
Обязана земля нам чудесами,
Построили мы новый Вавилон.
Но пчеловод, насытившись сотами,
Рабочих пчел из ульев гонит вон.
Дружно, братья, станем в ряд,
Выпьем все из братской кружки!
Пусть палят во весь заряд
Истребительницы-пушки,
Посылая смерть народу!
Мы встаем,
Дружно пьем: —
‘За всемирную свободу!’
Презренного ребенка-чужестранца
Питает грудь несчастных наших жен,
А он потом — дитя штыка и ранца —
Стоит, в крови кормилиц погружен,
Он мучит их, тиранит, угнетает,
Нет для него святого ничего!
Себе за честь и славу он считает
Разрушить грудь, кормившую его.
Дружно, братья, станем в ряд,
Выпьем все из братской кружки!
Пусть палят во весь заряд
Истребительницы-пушки,
Посылая смерть народу!
Мы встаем,
Дружно пьем:
‘За всемирную свободу!’
И в рубищах, в подвалах наших бедных
Скрывался, под гнетом торгашей,
Мы жизнь влачим из-за копеек медных
В сообществе нетопырей-мышей.
Они, как мы, друзья угрюмой ночи,
Они, как мы, не насладятся днем,
Хоть и у нас горят, как звезды, очи,
И кровь кипит живительным огнем.
Дружно, братья, станем в ряд,
Выпьем всё из братской кружки!
Пусть палят во весь заряд
Истребительницы-пушки,
Посылая смерть народу!
Мы встаем,
Дружно пьем:
‘За всемирную свободу!’
И каждый раз, когда из нас струится
Кровь честная и обагряет мир,
Свободой мы не можем насладиться
И создаем из деспота кумир.
Побережем свои поля для хлеба,
А не для битв: _Любовь сильней войны_!
Мы будем ждать, когда повеет с неба
На всех рабов дыхание весны.
Дружно, братья, станем в ряд,
Выпьем все из братской кружки!
Пусть палят во весь заряд
Истребительницы-пушки,
Посылая смерть народу!
Мы встаем,
Дружно пьем:
‘За всемирную свободу!’
28 октября 1873
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека