Печать молчания, Тенсо Леон, Год: 1899 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 74 минут(ы)

ПЕЧАТЬ МОЛЧАНІЯ
Эскизъ изъ романа: ‘Bouche close’, par Lon de Tinseau.

I.

Композиторъ Антуанъ Годфруа былъ сынъ простого сельскаго учителя небольшой деревушки въ Турени. Призваніе къ музык сказалось въ немъ впервые еще въ дтств, когда разъ отецъ его, здившій зачмъ-то въ сосдній городъ, свелъ мальчика въ соборъ. Чудные звуки органа, на которомъ игралъ превосходный соборный органистъ, повергли ребенка въ какой-то экстазъ, и вотъ, вернувшись домой, мальчикъ прокрался въ бдную сельскую церковку и провелъ тамъ цлую ночь, подбирая на память на разбитыхъ, дребезжащихъ клавишахъ стараго плохенькаго органа поразившую его мелодію. И мало-по-малу, съ помощью одного инстинкта и удивительно врнаго музыкальнаго слуха, мальчикъ самостоятельно, какъ бы, открылъ вс основные принципы музыки. Къ 14-ти годамъ онъ не только умлъ превосходно аккомпанировать пвчимъ, но еще свободно и со вкусомъ импровизировалъ.

Въ одно прекрасное утро, владлица мстнаго замка, графиня О’Фаррель, несказанно поразилась, услыхавъ за мессой не обычныя, вульгарныя ритурнели сельскаго органиста, а чарующую мелодію, полную юности и трогательной наивности. Заинтересовавшись четырнадцатилтнимъ импровизаторомъ, она пригласила его въ себ въ замокъ, разспросила его обо всемъ, и узнавъ, что онъ дошелъ до этого искусства самоучкой, поняла, что передъ нею будущій великій музыкантъ. Одаренная художественнымъ чутьемъ и добрымъ сердцемъ, она приняла горячее участіе въ мальчик и ршила вывести его на настоящую дорогу. Не безъ труда удалось ей убдить Годфруа-отца предоставить сыну свободный выборъ поприща. Сельскій педагогъ былъ до того проникнутъ сознаніемъ важности своей учительской миссіи, что не признавалъ ничего выше и благородне педагогическаго поприща. Кончилось, однако, тмъ, что онъ согласился, подъ условіемъ, что вс расходы графиня приметъ на себя. И спустя нсколько дней, Аптуань, къ своему полному восторгу, поступилъ въ ученье въ городскому органисту, подъ руководствомъ котораго и сталъ длать большіе и быстрые успхи. А еще черезъ три года, онъ поступилъ въ парижскую консерваторію, графиня О’Фаррель продолжала заботиться о немъ, и, постоянно бывая въ ея дом, молодой человкъ понемногу пріобрталъ обликъ и манеры свтскаго юноши, а также и необходимое знаніе свта. Блестяще окончивъ курсъ консерваторіи, Годфруа ухалъ совершенствоваться въ Римъ, а когда онъ вернулся оттуда, на него сразу посыпались всевозможныя удачи. Онъ быстро добился огромнаго успха. И долгіе годы душу этого баловня судьбы всецло наполняли только два чувства: любовь къ искусству и признательность въ той великодушной женщин, которой онъ былъ всмъ обязанъ. Первымъ большимъ горемъ его жизни было разореніе семьи О’Фаррель, а затмъ смерть графини и ея мужа, спустя два года посл катастрофы.

Единственный сынъ графа и графини, Патрикъ О’Фаррель, остался пятнадцати лтъ круглымъ сиротой. Годфруа усыновилъ его, взялъ въ себ и, принимая въ серьёзъ свою добровольную отцовскую роль, принесъ ему въ жертву, не задумываясь, свою свтскую жизнь. Въ то время онъ былъ уже знаменитымъ композиторомъ и его повсюду приглашали нарасхватъ. Но не желая, чтобы его пріемный сынъ сталкивался въ такіе молодые годы съ нкоторыми неподходящими элементами, безъ которыхъ не обходится жизнь артиста, Годфруа сразу отказался отъ удовольствій и сталъ вести весьма замкнутую жизнь. Это длилось до совершеннолтія Патрика, быть можетъ, подобное самопожертвованіе и бывало порою въ тягость молодому композитору, но зато новый образъ жизни позволялъ ему работать много и правильно, ничмъ не отвлекаясь. Но вотъ вопросъ: его сердце и темпераментъ не предъявятъ ли когда-нибудь, поздне, свои попранныя права, не потребуютъ ли награды сторицею?..

Пока что, а время шло, и Патрику исполнился 21 годъ. Его манили къ себ далекія страны, онъ мечталъ о разныхъ приключеніяхъ, а также задавался цлью разбогатть собственными усиліями, и вотъ онъ ухалъ на нсколько лтъ изъ Франціи. Оставшись одинъ, Годфруа не мнялъ своего образа жизни,— до того онъ привыкъ къ нему. По прежнему онъ много и усидчиво работалъ и мало бывалъ въ свт. Тмъ временемъ успхъ и извстность молодого композитора все росли да росли, и онъ понемногу богатлъ. Главнымъ источникомъ его богатства была его оперетка: ‘Сти Вулкана’, шедевръ опереточнаго жанра, теперь пришедшаго въ упадокъ, но обогатившаго въ свое время не одного композитора. Такъ какъ въ Годфруа любовь къ искусству прекрасно уживалась съ практичностью въ длахъ, то онъ всегда умлъ выгодно пристраивать свои барыши, а потому къ сорока годамъ у него наводилось весьма кругленькое состояньице. Тмъ не мене, его артистическому самолюбію скоро надоло вчно слыть авторомъ ‘Стей Вулкана’, потому что онъ сознавалъ, что способенъ создать дйствительно крупное произведеніе. Онъ мечталъ о большой опер, и кончилъ тмъ, что приступилъ къ этой задач. Съ этой минуты онъ ушелъ весь въ тотъ колоссальный трудъ, что зовется сочиненіемъ и оркестровкой большой оперной партитуры. И стоило ему окончить ‘Константина XII’, оперу на сюжетъ изъ византійской исторіи, какъ двери парижской Большой Оперы какъ-то сами собою распахнулись передъ знаменитымъ композиторомъ.

Постоянные успхи не избаловали, однако, Годфруа, онъ остался по прежнему добрымъ, наивнымъ и застнчивымъ, но ни доброта его, ни всегдашняя готовность протянуть нуждающемуся руку помощи, не помшали ему прослыть мизантропомъ и гордецомъ. Друзей у него было мало, какъ среди молодыхъ композиторовъ, такъ и среди старыхъ, потому что первые завидовали его счастью, а вторые не спшили на встрчу этому новому таланту, черезчуръ скоро выдвинувшемуся. Его обвиняли въ скопидомств, черт особенно несимпатичной,— но обвиненіе это было несправедливо: Годфруа не былъ скупъ, а если состояніе его округлялось, такъ это потому, что, при его спокойной, трудовой жизни, никакихъ особенныхъ тратъ не являлось, и деньги залеживались. Быть можетъ, съ годами приписываемые ему недостатки, какъ это зачастую и случается, развились въ немъ дйствительно. Слыша вчные упреки въ мизантропіи, онъ сталъ понемногу находить свтъ слпымъ, несправедливымъ и непріятнымъ. Обвиненіе въ гордын возмутило его природную гордость, а зависть неимущихъ къ людямъ съ состояніемъ навела его на мысль, что деньги — нчто цнное. И онъ все боле и боле замыкался въ себ. Но сильне всего въ немъ говорила, однако, любовь, къ искусству и труду, идеальные звуки музыки пли въ его душ, и если онъ не былъ самымъ счастливйшимъ изъ смертныхъ, то, конечно, онъ былъ изъ наимене несчастныхъ.

Не разъ изнемогалъ Годфруа подъ бременемъ гигантскаго труда композиціи своей сложной оперы, не разъ чувствовалъ онъ, что дошелъ до предла своихъ силъ, мужества, увренности въ себ и вдохновенія. Но всегда его ободряла мысль, что трудится онъ не для одного себя. Въ самомъ дл, кром судьбы Годфруа, бывшаго опереточнаго композитора, стремящагося теперь къ боле благородному успху, на карту поставлена еще будущность молодой, никому пока неизвстной, начинающей пвицы, Женни Соваль. Эта молодая двушка была ангажирована въ Большую Оперу по рекомендаціи Годфруа, а по инымъ слухамъ — по его настоятельному желанію.

И вотъ, первое представленіе ‘Константина XII’,— музыка Антуана Годфруа, либретто моднаго либреттиста,— состоялось и увнчалось полнымъ успхомъ. По окончаніи оперы занавсъ взвился нсколько разъ при громкихъ рукоплесканіяхъ, и было очевидно, что скучающая, пресыщенная публика первыхъ представленій въ этотъ вечеръ не проскучала. Пока публика медленно разъзжалась, по ту сторону занавса сегодняшній тріумфаторъ выслушивалъ комплименты, расточалъ похвалы исполнителямъ своей оперы, обмнивался безчисленными рукопожатіями. Наконецъ, ему удалось вырваться, и, посл многихъ недль крайняго возбужденія, дать отдыхъ своимъ нервамъ. Когда онъ исчезъ, одинъ изъ пвцовъ замтилъ, что композиторъ позабылъ пригласить своихъ исполнителей на ужинъ, какъ это принято въ подобныхъ случаяхъ. Но капельмейстеръ вступился за Годфруа, говоря, что композиторъ, очевидно, страшно утомленъ. На что ему возразили, что маэстро просто-на-просто предпочитаетъ поужинать съ принцессой Адоссидесъ. И намекъ этотъ вызвалъ улыбку у всхъ присутствующихъ…

Намекали на дебютантку, красавицу Женни Соваль, тоже имвшую въ этотъ вечеръ блестящій успхъ и возбуждавшую всеобщее восхищеніе, а еще боле зависть. Но намекъ этотъ былъ вполн несправедливъ: герой вечера, поднявъ до ушей воротникъ своего пальто и заложивъ руки въ карманы, преспокойно выходилъ тмъ временемъ на бульваръ Гаусмана, намреваясь вернуться домой пшкомъ, чтобы освжить свою пылающую голову. Но только — что онъ вышелъ за ршетку зданія Оперы, какъ на шею ему кинулся мужчина, съ полчаса уже поджидавшій его тутъ, и чуть не задушилъ его въ своихъ объятіяхъ, восклицая:

— Дорогой, геніальный другъ мой! Какой чудный вечеръ! Какъ ты долженъ быть счастливъ!

— Патрикъ! ты! Ты въ Париж и безъ моего вдома! И подумать, что сегодня подл меня не было единственнаго друга, которому я врю! Нтъ, лучше убирайся! И смотрть на тебя не хочу,— ты этого не стоишь.

— Да ты прежде выслушай! Въ шесть часовъ вечера я еще ругался въ ліонскомъ вокзал съ таможенными изъ-за разной дряни, привезенной мною изъ Камбоджи! Потомъ надо было найти себ какое-нибудь пристанище…

— Зачмъ не похалъ прямо ко мн?

— Вотъ ужъ было бы не во-время! Ну, да хорошо, я всетаки усплъ достать себ мсто въ партер за бшеную цну я попасть въ театръ къ самому началу увертюры. Зато я вовсе не обдалъ!— Какъ! Патрикъ не обдалъ?! Годфруа былъ пораженъ, а О’Форрель шутливо пояснилъ, что ему не мшаетъ привыкать въ этой непріятности, потому что въ будущемъ оно можетъ повториться не разъ… Ну, да! дла его далеко не блестящи… Но пока вопросъ не въ этомъ, а въ томъ, что ‘Константинъ XII’ — чудное произведеніе, а авторъ — великій композиторъ. Значитъ, изъ двухъ друзей одинъ можетъ быть доволенъ своей судьбой,— процентъ огромный, 50 на 100. А потому онъ, Патрикъ, не жалуется. Но Годфруа возразилъ, что другу его и нечего жаловаться, ибо онъ молодъ, веселъ, полонъ жизни, и ему можно позавидовать… Какъ! онъ уже пресыщенъ?!..— Ну, да, пресыщенъ,— вотъ, идетъ домой пшкомъ, точно освистанный авторъ!— Охъ, ужъ эти любимчики фортуны!.. Онъ-то, разумется, не голоденъ…

Шутка молодого человка напомнила Годфруа, что другъ его не обдалъ. Онъ тотчасъ же взялъ фіакръ и увезъ его къ себ. А въ два часа ночи друзья, плотно поужинавъ, курили сигары въ теплой, уютной столовой композитора, и Патрикъ весело говорилъ:

— Я совершенно пьянъ, хотя, какъ ты видлъ, я не пилъ, но своему обыкновенію, ничего, кром воды. Но въ голов у меня такой хаосъ, что она такъ и трещитъ! Моя соломенная хижина въ Камбодж — и гобелены на твоихъ стнахъ, коса моего повара-китайца — и бакенбарды твоего камердинера, баядерки сіамскаго короля — и танцовщицы въ твоей опер, мои стычки съ пиратами — и сцены изъ твоего ‘Константина’, море, пароходъ, желзная дорога, опера, слоны и парижанки въ брилліантахъ… Скажи,— я еще не рехнулся? А ты — не директоръ сумасшедшаго дома и не отправишь меня подъ душъ, когда я соберусь уходить?

— Не бойся. Впрочемъ, въ голов моей тоже сумбуръ: въ ней копошатся восемьдесятъ мужскихъ фигуръ въ черномъ, играющихъ на всевозможныхъ инструментахъ. И они не только играютъ, а еще я заране знаю, какая нота должна вылетть изъ каждаго инструмента, я вижу ее. Я самъ ее написалъ, я ее жду… и вчно дрожу, какъ бы не вылетла какая-нибудь другая нота. Ну, довольно, идемъ спать.

— Хорошо теб говорить! Идти спать — это для тебя значитъ пройти въ свою спальню, раздться и растянуться въ мягкой постели. А мн еще надо выйти на улицу, то-есть вновь, окунуться въ дйствительную жизнь, искать нумеръ своего дома, остерегаться экипажей…

— Мужайся и иди за мною,— сказалъ, улыбаясь, Годфруа.— Ты увидишь, что это легче, чмъ теб кажется.

И онъ провелъ своего гостя не на улицу, а въ теплую смежную комнату, говоря:

— Я перемнилъ въ твое отсутствіе квартиру, но и здсь, какъ въ прежней квартир, у тебя есть своя комната, ты здсь — у насъ. Спи спокойно, дорогой мой, сегодня ты далъ мн счастіе. Но засыпай поскоре, потому что я предупреждаю тебя, что завтра я разбужу тебя рано.

Патрикъ недоврчиво оглядывался и сказалъ со вздохомъ:

— Галлюцинація продолжается. Только ты не воображай, что я ей врю,— нтъ, я отлично знаю, что это не спальня, а каюта, а вотъ эта, повидимому, широкая, мягкая постель — не что иное, какъ узкая койка. Прощай, я поскорй лягу, чтобы окончательно не проснуться.

Скоро молодой человкъ заснулъ, но, странное дло! передъ сномъ онъ видлъ передъ собою единственное, о чемъ онъ даже не заикнулся Годфруа — красавицу Адоссидесъ…

Вернувшись въ свою спальню, сегодняшній тріумфаторъ призадумался. Все удавалось ему! Едва успли умолкнуть привтствія и клики тысячной толпы, какъ онъ неожиданно обрлъ, вновь дружескія объятія того, кого любилъ боле всего на свт. А между тмъ, вмсто глубокой, полной радости, онъ ощущаетъ въ себ какую-то тревогу и пустоту. Чего недостаетъ ему? Неужели же искусство, слава, богатство и даже дружба — не все на этомъ свт?..

Войдя на слдующее утро въ 8 часовъ въ кабинетъ Годфруа, Патрикъ засталъ своего друга за цлой грудой газетъ, которыя онъ пробгалъ съ холоднымъ, немного тревожнымъ вниманіемъ. Озабоченный, почти мрачный видъ композитора поразилъ Патрика, ожидавшаго найти его сіяющимъ. Тревожилъ Годфруа почти единодушный тонъ отчетовъ о его вчерашнемъ успх. Успха этого никто не отрицалъ, одна газета сравнивала даже Годфруа съ Берліозомъ, но жалла при этомъ о несправедливости судьбы и выражала вжливое удивленіе по поводу успха вчерашней оперы. На замчаніе Патрика, что не стоитъ обращать вниманія на мнніе какой-то дюжины господъ посл апплодисментовъ двухтысячной толпы, Годфруа возразилъ, что толпа глупа, и стоитъ ей прочесть ядовитые отзывы дюжины критиковъ, какъ она начнетъ извиняться передъ ними за свои поспшныя рукоплесканія композитору. Новая школа не признаетъ боле мелодій, и вотъ молодые критики объявляютъ форму музыки Годфруа устарлой, жаля, что такая банальность можетъ нравиться публик. И нечего ожидать, чтобы за него кто-либо вступился, потому что журналисты дйствуютъ вообще гораздо дружне, чмъ это многіе думаютъ, если они и расходятся въ политическихъ вопросахъ, такъ и то на манеръ пчелъ, разлетающихся по разнымъ цвтамъ, но приносящихъ медъ въ одно мсто, ибо иначе они умерли бы съ голода. Кром того, журналисты не любятъ такихъ независимыхъ людей, какъ Годфруа, а потому вчерашній вечеръ повторится не часто.

Патрикъ былъ вн себя отъ изумленія. Вотъ ужъ онъ никакъ не ожидалъ слышать такія вещи! Что же сказалъ бы Годфруа, будь онъ на его мст?

Годфруа спохватился. Правда, онъ говоритъ все только о себ. Это потому, что онъ привыкъ считать все свое собственностью и Патрика, и все забываетъ, что они прожили шесть лтъ отдльно. Ну, что же? значитъ, его сельское хозяйство въ Камбодж не выгорло?— Именно, не выгорло. Родилось-то у него всего обильно, да только все это никуда не годилось! Кофе пахло табакомъ, табакъ былъ до того лишенъ всякаго запаха, что Патрику приходилось выписывать его, для своего употребленія, изъ Парижа, сахарный тростникъ отличался необычайной толщиной и обиліемъ сока,— только сокъ-то не былъ сладкій, и все въ этомъ род. Отчаяніе напало на него. Но тутъ ему посчастливилось получить отъ колоніальнаго управленія ссуду, равную затраченной имъ въ начал сумм, занятой, впрочемъ, у Годфруа. Тогда онъ поспшилъ ссть на пароходъ и вернуться во Францію. Не писалъ онъ ему объ этомъ ничего, чтобы не тревожить его понапрасну, онъ еще отлично помнилъ, какъ Годфруа, когда онъ, Патрикъ, былъ еще школьникомъ, терялъ способность работать дня по два при малйшемъ насморк мальчика. Вотъ онъ и не пожелалъ отвлекать его отъ новой партитуры. Да и помочь ему Годфруа ничмъ не могъ. Теперь — дло другое, со своими связями и вліяніемъ композиторъ можетъ помочь ему достать себ мсто.— Хорошо, а пока пусть Патрикъ поможетъ ему разобраться въ сегодняшней груд писемъ!— Патрикъ съ жаромъ взялся за работу, но украдкой разсматривалъ своего друга. Онъ находилъ его постарвшимъ, измнившимся, и все боле и боле удивлялся разочарованности этого человка, которому, повидимому, все улыбалось. Руки его слегка дрожали, а кровь то приливала въ щекамъ, то отливала. Иногда онъ брался за лупу, чтобы разобрать чей-либо боле мелкій почеркъ.

Размышленія Патрика были прерваны появленіемъ камердинера, внесшаго въ кабинетъ цлую охапку цвтовъ, тутъ были снопы розъ, корзина ландышей, кусты блой сирени, внки изъ пармскихъ фіалокъ, перевязанные атласными лентами, на которыхъ золотыми буквами было вытиснено имя Женни Совалъ. Къ посылк былъ приложенъ большой конвертъ, содержавшій фотографическій портретъ и слдующую записку: ‘Дорогой маэстро и другъ! вотъ половина полученныхъ мною цвтовъ. Если я и оставила себ черезчуръ львиную долю, то только для того, чтобы гостиная моя имла нарядный видъ, когда вы придете сказать мн, довольны ли вы мною? Вчера вы со мною такъ мало говорили! А между тмъ, что мн за дло до похвалъ другихъ, если я обманула ожиданія того, кому обязана всмъ!’

Подъ портретомъ, изображавшимъ артистку въ ея костюм принцессы Адоссидесъ, такъ подчеркивавшимъ ея изумительную красоту, были подписаны три строки изъ ея роли:

‘Онъ былъ опорой моей молодости:

Онъ осушилъ мои первыя слезы,

Что было бы со мною безъ него?..’

Годфруа просіялъ, а Патрикъ пошутилъ надъ нимъ: ну, что-жъ, онъ уметъ выбирать своихъ ‘протежё’. Что можетъ быть выше благосклонности одной такой Адоссидесъ? Какіе глаза! Будь онъ милліонеромъ… Но композиторъ рзво оборвалъ его: —Милліоны тутъ безполезны: пвица — двушка безукоризненнаго поведенія…— Патрикъ разсмялся, о чемъ тутъ говорить, когда онъ — просто нищій. А вотъ онъ надется, что Годфруа сейчасъ принарядится, надушится и отправится въ своей прекрасной и невинной исполнительниц. Или это ему скучно, и онъ желаетъ, чтобы Патрикъ замнилъ его?— Нтъ! они отправятся вмст… За сердце свое онъ не опасается: въ т годы, когда любовь возможна, у него былъ взрослый уже сынъ, который поглощалъ его цликомъ, а теперь время ушло, и онъ слишкомъ старъ, чтобы любить…

Патрикъ мысленно упрекалъ себя за то, что невольно обрекъ Годфруа на одинокую старость, безъ жены и дтей…

— Я сдлалъ все, чтобы дать теб хорошее воспитаніе, Патрикъ. Не правда ли,— ты ничего не потерялъ изъ-за того, что твоя первая молодость прошла подл бднаго, одинокаго артиста? Не правда ли? Твоей матери, твоей дорогой, благородной и доброй матери, не за что упрекнуть меня?

Патрикъ взглянулъ на письменный столъ, на которомъ издавна неизмнно стоялъ лишь одинъ женскій портретъ, портретъ покойной графини О’Фаррелль, и сказалъ, обнимая Годфруа:

— Мать моя благословляетъ тебя, а сынъ ея никогда боле не разстанется съ тобою, если только ты хочешь того. Можешь положиться на меня всецло.

II.

Женни Соваль было въ это время 25 лтъ, и она вполн оправдывала лестное мнніе Годфруа о ея характер. Жила она съ матерью, нимало не походившей на хорошо всмъ знакомый обычный типъ театральныхъ ‘мамашъ’. Г-жа Соваль была искренно убждена, что, появляясь на оперныхъ подмосткахъ, дочь ея служитъ искусству, а сама она ничуть не интересовалась вопросами объ ангажементахъ, дебютахъ, роляхъ, такъ занимающихъ обыкновенно этихъ почтенныхъ матронъ. Но она преслдовала упорно лишь одну цль: выгодно выдать дочь замужъ. Она была румынка родомъ, изъ хорошей, но очень бдной семьи. Въ своемъ родномъ городк она слыла красавицей, но дйствительно хороши у нея были только глаза, большіе, выразительные, полные огня. Все же остальное было вульгарно, лишено всякой прелести и благородства. Отецъ ея умеръ, когда ей было всего нсколько мсяцевъ, а когда двочка подросла и превратилась въ двушку, то проявила такое полное безсердечіе, что мать ея, женщина любящая, но слабая, вскор умерла съ горя. Преслдуя какую-нибудь цль, молодая двушка не останавливалась ни передъ чмъ, для нея не существовало ни справедливости, ни нравственности. Впервые она проявила свою практичность въ эпоху своего перваго брака. Выборомъ своимъ она почтила одного французскаго дипломата, но предварительно хорошо изучила его характеръ. Дипломатъ былъ человкъ честный, но хилый и недалекій умомъ, а потому легко поврилъ, когда ему это внушили, что онъ обладаетъ силой Геркулеса и проницательностью Меттерниха, и, конечно, добьется важнаго поста, разъ онъ женится на выдающейся женщин. Посл смерти своей тещи, дипломатъ привезъ молодую жену въ Парижъ, на что она и разсчитывала. Но, къ несчастію, онъ тотчасъ же и умеръ, года на два, на три раньше, чмъ того ожидала его нжная супруга, и та внезапно очутилась безъ всякихъ средствъ и положенія. Одного прекраснаго, стариннаго имени покойнаго мужа было еще недостаточно, чтобы вдова его могла проникнуть въ настоящій свтъ, въ чему она такъ стремилась. Но она не падала духомъ, все еще воображая себя въ Румыніи, гд вс ее считали красавицей изъ красавицъ. Скоро, однако, она съ удивленіемъ убдилась, что въ Париж вншность ея производитъ весьма слабое впечатлніе, и видя, что лучшаго не добьешься, она вышла, скрпя сердце, вторично замужъ за пхотнаго офицера Соваля, бывшаго значительно старше, но зато значительно умне и здорове преждевременно похищеннаго смертью у нжной супруги перваго мужа дипломата. Конечно, не будь эта румынка въ тискахъ нужды, она сдлала бы боле выгодный выборъ, но Соваль все же слылъ за выдающагося офицера, и, слдовательно, она могла попасть и въ худшее положеніе. Мечтая о быстромъ повышеніи для мужа, г-жа Соваль пускала въ ходъ весь запасъ своихъ чаръ, и многіе старые генералы того времени могли подтвердить, что она не отступала ни передъ чмъ. Но она, очевидно, приносила несчастіе своимъ мужьямъ: во время войны съ Германіей, ея мужъ, состоявшій въ то время адъютантомъ при одномъ изъ покровительствовавшихъ ему генераловъ, погибъ наканун сраженія подъ Орлеаномъ. Умеръ онъ отъ смертельной раны въ голову, но самыя обстоятельства его смерти такъ и остались тайной, и никто не могъ сказать, гд и какъ получилъ онъ эту рану. Какъ только война кончилась, покровитель Соваля вышелъ въ отставку подъ предлогомъ разстроеннаго здоровья, и скоро о немъ вс позабыли. Г-жа Соваль очутилась вторично въ тяжеломъ положеніи, тмъ боле, что теперь у нея осталась на рукахъ девятилтняя дочь. Несмотря на свою безчувственность, она довольно долго казалась подавленной смертью мужа и прожила безвыздно нсколько лтъ въ глуши Беарна, въ крошечной усадьб Померасъ, оставленной ей Совалемъ. Затмъ она вернулась внезапно въ Парижъ, для того, говорила она, чтобы дать дочери всестороннее воспитаніе. Дйствительно, къ двочк стали ходить лучшіе учителя. Откуда брались на это средства? Никто не могъ бы отвтить на это, потому что никому г-жa Совалъ не сообщала, что получила неожиданно довольно крупную сумму отъ невдомаго благожелателя. Женни выросла и выровнялась въ такую красавицу, что мать ея сообразила, что подобная красота — истинный козырь въ умлыхъ рукахъ. Вотъ тутъ-то и познакомилась она съ Годфруа, сильно скучавшимъ въ то время посл отъзда Патрика О’Фарреля. Деньги ея были на исход, вилла Померасъ не приносила ничего, кром овощей да нсколькихъ мшковъ маиса, и г-жа Совалъ ршила извлечь всевозможную пользу изъ этого знакомства съ композиторомъ. Она слыхала не разъ, что Женни обладаетъ чуднымъ природнымъ голосомъ, а какое впечатлніе красота дочери производила на мужчинъ,— это она отлично знала.

Годфруа пришелъ въ восторгъ отъ голоса Женни, замолвилъ за нее словечко,— и двери консерваторіи распахнулись передъ молодой двушкой. Композиторъ предугадывалъ въ Женни несравненную диву для своихъ оперетокъ, но г-жа Соваль и слышать не хотла, чтобы дочь ея подвизалась на опереточной сцен. Еще на сцен Большой Оперы — куда ни шло… И вотъ, пока Женни продлывала разныя вокализы, мать ея потихоньку внушала Годфруа честолюбивыя мечты. Сначала композиторъ удивлялся и протестовалъ, но мало-по-малу въ немъ заговорила признательность къ этой проницательной пріятельниц, считавшей его способнымъ писать большія оперы. Благодаря такимъ настояніямъ г-жи Соваль, ‘Константинъ XII’ былъ написанъ, а затмъ принятъ въ Оперу и распредленъ между артистами. Главная роль, конечно, предназначалась для Женни и была спеціально для нея написана.

Мать и дочь жили въ скромной квартир, и гостиная ихъ ничмъ не напоминала бы гостиной актрисы, еслибы сегодня, на другой день дебюта Женни, тутъ не громоздились корзины и букеты цвтовъ. При первомъ взгляд на двухъ женщинъ, самый наблюдательный глазъ не различилъ бы, которая изъ нихъ пвица. Женни была одта въ темное гладкое суконное платье, обута въ ботинки съ толстыми подошвами, не безобразившими, однако, ея прелестной ножки, тогда какъ мать ея утопала въ мягкихъ складкахъ пеньюара, а на ногахъ ея красовались туфельки настоящей одалиски. При этомъ она полу-лежала на кушетк съ такимъ томно-усталымъ видомъ, точно она-то и пропла наканун пяти-актную оперу.

Но когда въ гостиную вошелъ Годфруа въ сопровожденіи незнакомаго молодого человка, эта томная особа встрепенулась и насторожилась. Но Годфруа назвалъ О’Фарреля, и любопытство ея перешло въ опасеніе. Вотъ уже нсколько лтъ, какъ она всячески старалась заполнить пустоту, оставленную отъздомъ Патрика, исторія котораго была извстна ей, и это внезапное возвращеніе не могло быть ей пріятнымъ. А потому, предоставляя дочери бесдовать съ Годфруа, она завладла Патрикомъ и подвергла его искуснйшему допросу. Она вынесла то впечатлніе, что это — пламенная, поэтическая душа, но Патрикъ черезчуръ красивъ и бденъ, а потому ему не мсто въ томъ цвтник, гд цвтетъ пышная роза, достойная лишь знатнаго богача. Все же съ Патрикомъ необходимо ладить, потому что, конечно, онъ сохранилъ свое вліяніе на Годфруа. Зато, выйдя отъ пвицы, Патрикъ объявилъ съ досадой композитору, что онъ сейчасъ сыгралъ глупйшую роль: пока тотъ любезничалъ съ дочкой, мамаша подвергала его, Патрика, настоящему допросу. Ужъ пусть лучше Годфруа не беретъ его съ собою, когда отправляется ухаживать за своей дивой… Годфруа только плечами пожалъ. Все вздоръ! Да вздумай, онъ… отличить одну изъ исполнительницъ своей оперы,— онъ погибъ! Противъ него возстанутъ вс: и директоръ, опасающійся за свой авторитетъ, и завистливыя товарки, и постоянные постители театра, недовольные подобной конкурренціей.

Въ тотъ же вечеръ, въ конц обда, Годфруа почувствовалъ себя вдругъ нехорошо, всталъ, подошелъ въ окну, намреваясь открыть его, но пошатнулся и упалъ бы, не подхвати его Патрикъ, который подвелъ его въ креслу, гд другъ его тотчасъ же лишился чувствъ. Патрикъ немедленно послалъ за театральнымъ докторомъ, и Годфруа черезъ часъ пришелъ въ себя, но былъ очень слабъ.

На другое утро этотъ театральный докторъ говорилъ Патрику, захавшему въ нему по его просьб и тайкомъ отъ Годфруа:

— Какъ я радъ, что вы вернулись, и теперь Годфруа не будетъ боле одинъ! Жизнь его въ опасности, и вчерашній припадокъ далеко не первый. Вотъ уже 20 лтъ, какъ онъ слишкомъ много работаетъ, и у него развилась болзнь сердца, отъ которой онъ и умретъ… Исходъ этотъ, разумется, можно отдалить, но для этого необходимо, чтобы подл него былъ преданный человкъ. Надо добиться, чтобы онъ работалъ умренно, надо оберегать его отъ всякаго нравственнаго потрясенія и всячески отвлекать отъ мрачныхъ мыслей. По-моему, его грызетъ какая-то затаенная скорбь. Васъ онъ любитъ и вритъ вамъ безусловно. Не знаю, что вы намрены предпринять дале, но еслибы вы могли остаться подл него, я былъ бы спокоенъ за него.

— Дружба моя къ Годфруа безгранична, докторъ, но не думаете ли вы, что хорошая жена была бы врнйшимъ лекарствомъ, чмъ самый преданный другъ?

— Хорошая жена? Еще бы!.. Но позвольте васъ спросить, въ какой аптек продается это рдкостное снадобье? Женить Годфруа! Положеніе его не такъ еще опасно, чтобы идти на подобный рискъ. Слишкомъ буржуазная жена задушитъ его прозой жизни, кокетка — изведетъ его ревностью, злая можетъ вызвать мгновенный разрывъ сердца, скупая — ускоритъ его конецъ, понуждая его къ усиленной работ ради наживы. Знаете что: найди я изящную, красивую, добрую и безкорыстную женщину съ пріятнымъ характеромъ,— я прежде всего женюсь на ней самъ! Нтъ, ужъ лучше ухаживайте вы за Годфруа. И помните,— никакихъ потрясеній!

Понятно, что, вернувшись посл этого къ своему другу, Патрикъ встревожился, заставъ его на ногахъ и въ крайне возбужденномъ состояніи. Волновало его второе представленіе его оперы, назначенное въ этотъ вечеръ, а когда передъ завтракомъ ему подали записку, и Годфруа узналъ почеркъ на адрес,— онъ страшно поблднлъ: записка была отъ Женни Соваль, и Годфруа вообразилъ, что она внезапно захворала, и спектакль придется отмнить. Но оказалось, что пвица просто справлялась о его собственномъ здоровь. Она ждала отвта внизу, захала сама, Годфруа чуть-было не спустился въ ней самъ, но воздержался, окинувъ взглядомъ свой домашній костюмъ. Патрикъ, смясь, предложилъ себя вмсто него.

Когда онъ выбжалъ на улицу, стекло дверцы наемной кареты, стоявшей передъ домомъ, опустилось, и въ отверстіи показалась прелестная золотистая головка Женни Совалъ. Изъ-подъ густыхъ завитковъ на лбу смотрли великолпные черные глаза, обыкновенно немного грустные. Вс черты ея лица были безукоризненно прекрасны, точно выточены изъ мрамора, и изобличали большой умъ и непоколебимую волю. Тонкія губы изящнаго рта при улыбк чуть-чуть приподнимались въ уголкахъ, а на нжной щечк появлялась тогда очаровательная ямочка. Улыбалась Женни рдко,— обыкновенно она бывала ровна и спокойна,— но зато когда она улыбалась, то зубы ея ослпительно сверкали, и все лицо какъ бы сіяло. Патрикъ былъ удостоенъ лишь полу-улыбкой, удломъ простыхъ смертныхъ, да онъ и не претендовалъ на большее. Но самъ онъ былъ до того молодъ и веселъ, и радовался съ такимъ увлеченіемъ, что она одна, безъ матери, что, передавая объ улучшеніи здоровья Годфруа, онъ своимъ весельемъ заразилъ пвицу, и она весело улыбнулась. Сіяніе ея прекраснаго лица ослпило Патрика, и онъ забылъ обо всемъ на свт, забылъ, что стоитъ на улиц съ непокрытой головой, на рзкомъ втру, и что прохожіе смотрятъ на нихъ. Выраженіе его подвижного лица было до того краснорчиво, что Женни слегка отодвинулась въ глубину кареты. А когда, поручивъ передать свой сердечный привтъ Годфруа, она подняла стекло кареты и ухала, Патрикъ такъ и замеръ въ неподвижной поз на троттуар. Изъ этого столбняка его вывелъ насмшливый взглядъ какого-то прохожаго, и онъ сталъ медленно подниматься по лстниц, безсознательно протирая себ глаза, точно со сна.

На вопросы Годфруа онъ отвчалъ, что Женни въ восторг отъ того, что ему лучше, и общалась пть сегодня вечеромъ какъ ангелъ. Къ счастью она была безъ матери.— Почему это ‘къ счастью’?— А потому что онъ, Патрикъ, не выноситъ ея матери.— За что же? что она ему сдлала?— Недостаетъ только, чтобы она ему еще что-нибудь сдлала! Разв Годфруа никогда не случалось возненавидть кого-нибудь безпричинно?— Годфруа только пожалъ плечами и добавилъ какъ бы про себя, съ довольнымъ видомъ:

— А ты недолго пробылъ внизу.

Не понималъ онъ, что и этого недолго было уже достаточно…

Второе представленіе ‘Константина XII’ прошло съ несомнннымъ успхомъ, но къ энтузіазму примшивалась уже та доля сдержанности, которую предсказывалъ Годфруа посл чтенія рецензій. Отправляясь съ нимъ въ театръ, Патрикъ радовался возможности проникнуть теперь за кулисы, но Годфруа, холодно возразилъ что ему не зачмъ ходить туда, такъ какъ онъ досталъ ему отличное кресло въ зал. Но, все-таки, кресло это осталось пустымъ, потому что молодой человкъ забрался-таки за нимъ на сцену и забился тамъ въ самый уединенный уголокъ, поджидая выхода Жении Совалъ. Все остальное ничуть его не занимало. Сначала онъ удивился, что видитъ только спину пвицы и плохо слышитъ ея голосъ, но потомъ весь ушелъ въ созерцаніе ея малйшихъ движеній. Когда занавсъ упалъ, пвица заговорилась на сцен съ Годфруа, но глазами она искала другого. Проходя въ уборную, она наткнулась на подстерегавшаго ее Патрика, остановилась передъ нимъ, сверкая всмъ блескомъ своего пышнаго византійскаго костюма, протянула ему руку и спросила, доволенъ ли онъ своимъ вечеромъ?— Посл подобной милости, ему слдовало бы быть довольнымъ, но онъ предпочитаетъ свою утреннюю встрчу съ нею, и прекрасная принцесса не можетъ его заставить забыть Женни Совалъ.— При этихъ словахъ, полу-улыбка, съ которой она слушала его, потухла, и лицо ея стало серьезно.— Онъ правъ: она сама предпочитаетъ принцесс бдную Женни Соваль.— И она скрылась. И Патрикъ боле не видлъ ея, потому что вс слдующіе антракты ее окружала густая толпа поклонниковъ.

Когда наступилъ балетный дивертиссементъ, и сцену наводнили танцовщицы, Патрикъ сначала растерялся посреди этихъ розовыхъ трико и короткихъ кисейныхъ юбочекъ.— Смотри, не наглупи!— предостерегъ его отечески Годфруа. Одна изъ танцовщицъ услыхала эти слова, и мигомъ вс остальныя узнали, что этотъ высокій, молодой красавецъ, съ такой гордой осанкой и мужественнымъ, загорлымъ лицомъ, приходится какъ-то племянникомъ композитору. Его окружили и наперерывъ старались заставить его ‘наглупить’.

Сначала онъ не сдавался, но когда шалуньи, не допускавшія, чтобы имъ могли противостоять, стали смяться надъ его робостью, то ему не оставалось ничего другого, какъ доказать имъ, что онъ не трусливаго десятка. И какъ разъ когда онъ только-что разошелся, изъ уборной вышла на сцену Женни Соваль и замтила его посреди танцовщицъ. Она такъ круто остановилась, что сопровождавшая ее мать спросила, что съ нею?— О, ничего, шлейфъ за что-то зацпился…— Но Патрикъ уже увидлъ свою богиню и не сводилъ съ нея глазъ, а шлейфъ боле не зацплялся. Когда актъ кончился,— Годфруа прогналъ Патрика въ залу, чтобы послушать, что говорилось въ публик. Патрикъ повиновался и сейчасъ же замтилъ, въ партер, одного школьнаго товарища, который, однако, не узналъ его, пока тотъ не назвался ему. И не мудрено! За шесть лтъ отсутствія, Патрикъ не только измнился и возмужалъ, но еще и отростилъ себ длинную, густую блокурую бороду.— Патрикъ О’Фаррель! Вотъ встрча! Откуда? Кажется, изъ Австраліи?— Нтъ, изъ Камбоджи.— Ну, это одно и тоже…— Съ точки зрнія парижанина, разумется…— и Патрикъ освдомился о профессіи товарища.— Mon cher, я журналистъ…— Патрикъ почтительно поклонился и сталъ его допрашивать.— Что говорятъ объ опер?— Да разное… Старики млютъ отъ восторга, говорятъ, что воскресло счастливое время старой музыки, новая школа хвалитъ съ оговорками. Въ сущности, напрасно Годфруа бросилъ писать оперетки. Правда, онъ пріобрлъ зато красивую любовницу… Какъ, О’Фаррель не знаетъ этого? Онъ только-что пріхалъ, пусть такъ, но вдь Женни Соваль онъ же видлъ? Годфруа давно таетъ, но пвица умна и не подпускаетъ его къ себ, пока ангажементъ не будетъ подписанъ… А теперь голубки воркуютъ, и этотъ хитрецъ — Годфруа — скрываетъ свое счастіе отъ всхъ, даже, какъ оказывается, и отъ своего закадычнаго друга Патрика… Какъ, О’Фаррель ему не вритъ? Хорошо, онъ сейчасъ ему докажетъ…— и журналистъ окликнулъ проходившаго мимо собрата:— Мюнье, на два слова! Съ кмъ теперь Женни Соваль?— Женни. Соваль? Извстное дло,— съ Годфруа. Только я сейчасъ узналъ новость: за нею сильно ухаживаетъ князь Кеменевъ, и композитору, кажется, не сдобровать.

Взволнованный, но наружно спокойный, Патрикъ сейчасъ же вернулся за кулисы и отвчалъ на вопросы композитора, что въ зал вс ему завидуютъ, какъ обладателю одной изъ красивйшихъ женщинъ въ Париж. Напрасно Годфруа скрывалъ это отъ него, впредь онъ проситъ избавить его отъ роли его камергера. И Патрикъ отошелъ, отъ своего друга, пораженнаго въ самое сердце его словами. Все опостылло теперь Патрику, все это не боле какъ огромная лавка, гд все покупается за деньги,— мста, рукоплесканія, искусство, геній, талантъ, а главное — красота. Патрикъ увелъ съ собою ужинать четырехъ танцовщицъ, и пока т съ аппетитомъ уплетали ужинъ, болтали и хохотали, онъ сосредоточенно пилъ вино стаканъ за стаканомъ. Но передъ нимъ упорно носился образъ хорошенькой головки съ золотистыми волосами, съ чудными черными глазами, горвшими такимъ кроткимъ и — о вроломство!— цломудреннымъ огнемъ. Чмъ боле онъ пилъ, тмъ, казалось ему, глаза эти становились все грустне. Какое безуміе! вдь чтобы не знать, что она отдалась Годфруа, надо было пріхать изъ Камбоджи! И онъ все пилъ. Наконецъ, какой-то туманъ застлалъ передъ нимъ прекрасные, чистые, черные глаза. Наконецъ, Женни Совалъ была совсмъ позабыта!..

III.

На другое утро, Годфруа пробгалъ съ утомленнымъ видомъ газеты, полныя неблагопріятныхъ ему отзывовъ. Тяжело было у него на душ, и онъ чувствовалъ себя постарвшимъ. Что ждетъ его дале? Что осталось отъ его стремленій въ добру и красот? Искусство измняло ему, эта опера, не понятая толпою, это — его послднее произведеніе! Другъ оскорбилъ его и отступился отъ него. А Женни Совалъ, для которой онъ мечталъ сдлать такъ много, только скомпрометтирована имъ. Онъ хотлъ смотрть на нее какъ на свою дочь, а она вносила въ его жизнь одну смуту и терзанія.

Его тяжелое раздумье было прервано Патрикомъ. Не протягивая ему руки, молодой человкъ заговорилъ. Вчера вечеромъ онъ былъ съ нимъ грубъ, и это совершенно напрасно, такъ какъ въ сущности онъ не иметъ никакого права посягать на его душевныя тайны. Самое лучшее для нихъ — разстаться, не жить же ему вчно на счетъ Годфруа. Все равно, не сегодня, завтра онъ ухалъ бы. Но онъ навсегда останется его другомъ, онъ клянется ему въ томъ памятью своей матери.— Стало быть, Патрикъ вритъ въ клятвы?— Разумется, ибо онъ вритъ въ Бога и въ честь.— Прекрасно…— И Годфруа поклялся священнымъ для него именемъ покойной графини О’Фаррель, что только разъ въ жизни, въ день перваго представленія своей оперы, онъ коснулся губами лба Женни Совалъ, да и то при цлой сотн свидтелей…— Патрикъ не могъ простить себ, что оскорбилъ подозрніемъ невинную двушку, но всего сильне онъ упрекалъ себя за вчерашній ужинъ съ танцовщицами. А Годфруа съ жаромъ сокрушался о томъ, что толкнулъ Женни на поприще артистки. Онъ сулилъ ей радости искусства, успхъ, славу, недосягаемое положеніе, выше всякихъ толковъ и сплетенъ. А вмсто этого… Между тмъ, самъ онъ почти не бываетъ у Женни, а когда мать ея зазжаетъ къ нему, то всегда одна, и вс предосторожности приняты. Горячность Годфруа заставила Патрика насторожиться вновь и спросить его, почему же онъ не женится на Женни? Композиторъ вздрогнулъ и какъ-то весь съёжился въ своемъ кресл.— Разв онъ годится въ женихи? и притомъ въ женихи такой молодой красавиц, которой онъ можетъ быть отцомъ?— Тогда пусть онъ женится на женщин зрлыхъ лтъ, потому что одинокая жизнь вредна для него.— Нтъ, ему нужна не жена, а повренный, секретарь… Чего же лучше? Чмъ искать себ другое мсто, не возьметъ ли Патрикъ хоть это?— Нтъ, предложеніе это оскорбляетъ его аристократическую гордость потомка Стюартовъ?— Боже мой! Что случилось между ними съ возвращенія Патрика, что они рта не могутъ открыть, чтобы не оскорбить одинъ другого? Что раздлило ихъ?— Да то, что поселяетъ раздоръ между самыми лучшими друзьями — женщина.

Вся эта сцена такъ тяжело подйствовала на Годфруа, что онъ совсмъ ослаблъ, и Патрику сразу припомнились зловщія предсказанія доктора. Онъ опомнился и порывисто протянулъ другу руку.— Онъ — грубое животное, вотъ и все!.. Самое лучшее — забыть все это. Теперь его и силою нельвя будетъ вытурить отъ Годфруа. Съ чего тотъ прикажетъ ему начинать свои секретарскія обязанности?

— Вотъ съ чего!— и композиторъ раскрылъ ему свои объятія.

Однако, вечеромъ Патрикъ сослался на усталость и не пошелъ на третье представленіе ‘Константина’. Напрасно искала его глазами Женни Совалъ въ зал, за кулисами, а главное среди танцовщицъ, ибо мать поспшила повдать ей о подвигахъ Патрика, и извстіе это возбудило въ пвиц удивленіе, смшанное со странной горечью. Мать ея старалась возстановить Годфруа противъ его молодого друга, котораго онъ, будто бы, выставлялъ ей чуть не святымъ.— Ну, ужъ и святымъ!.. Этого онъ не говорилъ. Да, наконецъ, ему всего-то 28 лтъ, и онъ такъ давно лишенъ всякихъ удовольствій.— Впрочемъ, это все равно, г-жа Совалъ во всякомъ случа не могла не познакомиться съ его будущимъ сожителемъ, почему онъ его ей и представилъ.— Какъ! они будутъ жить вмст?

Привыкнувъ поврять г-ж Соваль малйшія событія своей жизни, онъ поспшилъ передать ей въ общихъ чертахъ свой утренній разговоръ съ Патрикомъ, ловкая особа внимательно его выслушала, протянула ему об руки, подарила умиленнымъ взоромъ и объявила, вздыхая, что у него великодушное сердце.

Нсколько дней спустя, Годфруа получилъ записку отъ одной своей знакомой, баронессы де-Пранкёръ, очень богатой, довольно остроумной и некрасивой вдовы, имвшей отличнаго повара, жившей весьма открыто и изображавшей изъ себя покровительницу искусства.

‘Дорогой маэстро,— писала она,— вы никогда не принимали до сихъ поръ моихъ приглашеній. Но хоть на этотъ разъ не огорчайте меня отказомъ, потому что я готовлю сюрпризъ, и коимъ гостямъ, и вамъ. Не бойтесь: за рояль васъ не засадятъ, протекціи вашей ни для кого просить не станутъ, и въ 12 часовъ ночи вы будете свободны., Добавлю, что моихъ композицій вы не услышите. Наконецъ, гостей у меня будетъ немного, всего нсколько друзей, вы застанете меня въ четвергъ вечеромъ въ тсномъ кружк, въ домашнемъ плать. Если вы не прідете, то я подумаю, что вы зазнались посл своихъ успховъ.— P. S. Жду также и того знаменитаго путешественника, который, какъ я слышала, слдуетъ повсюду за вами, точно тнь’.

А въ назначенный четвергъ друзья увидали баронессу въ бальномъ плать, у входа въ цлую анфиладу ярко освщенныхъ, переполненныхъ гостями комнатъ. Годфруа чуть-было не обратился въ бгство, но хозяйка дома поспшно подхватила его подъ руку и торжественно провела въ самую крайнюю гостиную, Патрикъ не отставалъ отъ друга. Въ гостиной, куда они вошли, посреди цлой группы мужчинъ, ловившихъ малйшіе ея взгляды и улыбки, сидла Женни Соваль, скромно одтая въ черное атласное платье со стеклярусомъ. Золотистые волосы были свернуты простымъ узломъ, но во всей ея фигур и непринужденной поз было столько прелести и граціи, что женщины зорко присматривались въ ней, пытаясь открыть тайну этой прелести. Г-жа Соваль наслаждалась тріумфомъ дочери, безъ малйшей зависти, но не безъ сожалній: чего не съумла бы она достигнуть, обладай она въ молодости красотою Женни! Не обращая ни на кого вниманія, она искала глазами князя Кеменева, который долженъ былъ встртиться сегодня съ Женни вн кулисъ. Она мечтала доказать всмъ, что дочь ея достойна стать настоящей княгиней, въ чемъ, впрочемъ, не усомнился бы никто изъ присутствующихъ. Пвица встала при вход хозяйки и Годфруа, и встрча эта, очевидно, подстроенная баронессой, вызвала шумную овацію по адресу композитора и дивы. Но когда Годфруа взглянулъ въ лицо Женни, онъ увидлъ на немъ смущеніе и блдность. Глаза ея смотрли на кого-то съ выраженіемъ удивленія и сдержанной скорби. Смотрла она такъ на Патрика, и Годфруа сталъ черне тучи. Женни едва отвтила на поклонъ Патрика, и тотъ хорошо сознавалъ, что заслужилъ подобный пріемъ. Слухи о его похожденіяхъ, очевидно, дошли до нея, но онъ выпроситъ у нея прощеніе, онъ не можетъ жить безъ ея улыбки. Желая узнать, насколько его очернили, Патрикъ подслъ въ матери Жении, и хотя та приняла его сначала не очень привтливо, онъ скоро добился своего. Г-жа Соваль сухо замтила ему, что онъ слишкомъ любитъ балетъ, врне — танцовщицъ. Патрикъ отразилъ нападеніе.— Какъ, его уже успли оклеветать! Охъ, ужъ эти закулисныя сплетни! И какъ онъ понимаетъ, что для такой деликатной и воспитанной дамы, какъ г-жа Соваль, подобная среда должна быть въ тягость!— Еще бы! Каково ей, привыкшей въ другой жизни, переносить общество театральныхъ мамашъ, обуреваемыхъ низменными, пошлыми помыслами!— И внутренно г-жа Соваль, имвшая, въ ожиданіи лучшаго, свои виды на Годфруа, ршила обойтись благосклонно съ Патрикомъ, сохранявшимъ на композитора несомннное вліяніе.

Скоро тревожившее ее отсутствіе князя Кеменева объяснилось, по гостинымъ разнеслась внезапно весьма непріятная всть: на улиц стояли такой туманъ и гололедица, что лошади скользили и падали, и Кеменевъ не добрался до баронессы, потому что одна изъ его лошадей упала и сильно расшиблась. Въ одно мгновеніе собравшимися гостями овладла какая-то непонятная паника: каждый думалъ теперь лишь о томъ, какъ бы поскоре добраться благополучно домой. Годфруа и Патрикъ поспшно вышли вмст съ г-жей Соваль и ея дочерью, причемъ, пока Годфруа укутывалъ Женни, Патрикъ ухаживалъ за ея матерью, точно влюбленный. На улиц стоялъ такой сильный туманъ, а по скользкимъ панелямъ было такъ трудно идти, что черезъ пять минутъ Годфруа, шедшій съ Женни впереди, съ отчаяніемъ остановился. Пока они успютъ добраться до ея квартиры, Женни схватитъ простуду. Патрикъ вызвался доставить Женни домой немедленно, онъ отошелъ въ сторону къ ближайшей скамейк, прислъ на минуту и сейчасъ же вернулся къ своимъ спутникамъ твердой, увренной походкой. Взявъ Женни подъ руку, онъ крпко прижалъ ее въ себ и увлекъ ршительно впередъ. Но скоро онъ почувствовалъ, что она все-таки скользитъ, а потому обвилъ рукой ея гибкую талію и почти понесъ, не обращая вниманія на ея смущенный протестъ. Разсуждать теперь не время, пусть она доврится ему. Разв она не чувствуетъ себя въ безопасности подл него?— О, нтъ, сил и ловкости его она, безъ сомннія, довряетъ… Но вдругъ она замтила, что Патрикъ безъ сапогъ!.. Боже! вдь онъ рискуетъ жизнью… нтъ, нтъ, этого она не допуститъ!

Напрасно она тревожится, онъ готовъ пожертвовать для нея жизнью,— пусть она смотритъ на него какъ на преданнаго брата, преданнаго ей одной. А если ей скажутъ противное, то это будетъ ложь.— Сегодня онъ достоинъ и ея доврія, и дружбы, во какъ знать?— не длаетъ ли онъ все это для того, чтобы она могла пть завтра въ опер его друга?

— Какъ я былъ бы счастливъ, еслибы вы совсмъ не могли боле пть! Все существо мое возмущается, когда вы выходите на подмостки, напоказъ толп, недостойной лицезрнія вашей красоты. Вотъ отчего я не бываю больше въ опер. Я хочу забыть о самомъ существованіи этого проклятаго зданія.

— Вы странный человкъ, но вы первый меня поняли. Какъ это случилось? Познакомились мы такъ недавно.

— Это правда. Но мн кажется, что я всегда былъ вашъ. До сихъ поръ я спалъ, принимая сонъ за жизнь, но взоръ вашъ пробудилъ меня. Не знаю почему, но я весь вашъ, и вы можете длать со мною, что вамъ угодно, я — рабъ вашъ.

Скоро они дошли до дома Женни, и она сказала:

— А теперь скоре уходите, и будемъ надяться, что вы не простудились. Я васъ не благодарю, мы квиты, потому что я прощаю вамъ вс т глупости, которыя только-что выслушала отъ васъ. Рабство давно отмнено, но дружба существуетъ. До свиданія.

И изъ-за готовой уже захлопнуться двери въ нему протянулась маленькая ручка. Поднося въ губамъ, Патрикъ пріятно изумился: перчатки на ней не было, а между тмъ ручка была далеко не холодна.

Вернувшись въ свою очередь домой, г-жа Соваль застала дочь уже въ пеньюар. Щеки ея пылали, глаза горли.

— Такъ и есть, лихорадка!— вскричала примрная мать.— Но вдь лихорадки бываютъ разнаго свойства.

Однако эта прогулка въ туман не всмъ сошла такъ дешево. Вернувшись домой въ какомъ-то забыть, Патрикъ впалъ въ глубокое раздумье, изъ котораго его вывелъ приходъ Годфруа. Патрикъ бросился въ переднюю и сразу испугался: другъ его стоялъ неподвижно, точно не имя силы сбросить съ себя шубу, потъ градомъ катился у него по лбу, а между тмъ зубы такъ и стучали. Патрикъ раздлъ его и провелъ въ гостиную, уговаривая поскоре лечь. Не слушая его, Годфруа подошелъ нетвердымъ шагомъ къ окну и прижался лбомъ въ холодному стеклу.

— Лягъ,— повторилъ Патрикъ, кладя руку ему на плечо.— Не стой здсь…

Годфруа внезапно обернулся, схватилъ его съ неожиданной силой за об руки и почти закричалъ, впиваясь въ него блуждающими, горящими глазами:

— Знаешь!.. Я люблю ее… и полюбилъ я ее раньше, чмъ ты!

Патрикъ закрылъ глаза, стараясь собраться съ мыслями и сообразить, что длать. Что это, припадокъ безумія? Пустить ли въ кодъ силу, или успокоительныя слова? А Годфруа бшено повторялъ:

— Слышишь!— отвчай же.— Говорю теб, что я люблю ее!— Патрикъ отвчалъ съ глубокимъ состраданіемъ:

— Вижу, бдный другъ!

Этотъ мягкій тонъ немедленно успокоилъ Годфруа, и онъ далъ подвести себя къ камину и усадить въ кресло. На вопросъ Патрика, почему онъ не сказалъ ему этого раньше, Годфруа отвчалъ тихимъ и смиреннымъ голосомъ:

— Потому что я не хотлъ даже самъ себ въ этомъ признаваться. Это такъ глупо, такъ постыдно, такъ безполезно съ моей стороны!

Патрикъ сталъ утшать его. Зачмъ онъ такъ несправедливъ къ себ! Всякая женщина, напротивъ, будетъ польщена его любовью.

— Я заслужилъ это униженіе… ты же еще меня и утшаешь!.. Да, я люблю ее, а она меня не любитъ и не полюбитъ никогда. Я сдлалъ для нея все, что могъ, доставилъ ей извстность и успхъ. Давно уже я не подхожу къ ней безъ глубокаго трепета, много лтъ я доказываю ей свою преданность. И все напрасно! Ни разу не поняла она, что вся кровь останавливается въ моихъ жилахъ отъ одного шелеста ея платья… А теб стоило только показаться, и она уже тебя обожаетъ!

Патрикъ принудилъ себя засмяться.— Вотъ ужъ подобнаго заключенія онъ никакъ не ожидалъ!— Но Годфруа стоялъ на своемъ. Когда сегодня онъ подошелъ въ ней, во взор ея такъ и свтилась любовь. А когда они пошли по улиц вдвоемъ, когда Патрикъ почти понесъ ее на рукахъ, Годфруа понялъ, что другу его суждено обладать этой женщиной! О чемъ говорили они? Что произошло между ними? Никогда не узнать ему этого! Какая пытка!..— Полно! до любезничанья ли въ такую погоду!.. Да мы не обмнялись и двадцатью словами.

— Двадцать словъ! Ты не знаешь, что бы я далъ, чтобы высказать ей хотя бы только т три слова, что я таю въ себ. Эти невысказанныя слова убьютъ меня…

Нтъ, онъ не умретъ, а заставитъ Женни полюбить себя.— Но чтобы добиться этого, надо быть здоровымъ… Но тутъ Патрикъ прервалъ свои увщанія: Годфруа былъ въ обморок. Подъ утро у него открылась лихорадка и бредъ, и докторъ объявилъ, что ему придется пролежать недль шесть. Патрикъ превратился въ ревностную сидлку, но все же ему приходилось допускать иногда съ больному г-жу Соваль. Подолгу она никогда не засиживалась, но какъ только сознаніе вернулось къ Годфруа, она стала маневрировать такъ, чтобы онъ видлъ, какъ она внимательна въ нему. Разъ она даже привела съ собою Женни, но больной сейчасъ же лихорадочно заметался, хотя Патрикъ не подходилъ къ пвиц и даже не взглянулъ на нее. Потомъ Годфруа все твердилъ, что она приходила ради Патрика, и успокоить его удалось только общаніемъ, что визитъ этотъ не повторится. Черезъ нсколько недль Годфруа сталъ поправляться. Теперь посщенія г-жи Соваль участились, и не разъ приходилось Патрику бесдовать съ нею вдвоемъ, пока Годфруа отдыхалъ. Много поучительнаго вынесъ молодой человкъ изъ этихъ бесдъ. Узнавъ, что посл 15-ти представленій ‘Константина XII’ сняли съ репертуара, Патрикъ спросилъ, не тревожитъ ли это г-жу Соваль за дочь?— Нимало. Она превосходно знаетъ, что роль Адоссидесъ была первою и послднею ролью Женни. Успха она достигла сразу, но она не создана для сцены, театральныя дрязги претятъ ея деликатности, и самое лучшее было бы, еслибы она вовсе не выступала никогда на сцен. Но у судьбы вдь свои тайны!— И очевидно, что эти тайны мало тревожили почтенную маменьку. Но въ другой разъ она вдругъ заныла: что-то будетъ съ ея Женни, если мать ея внезапно умретъ? Богачи ныньче не ищутъ себ женъ за кулисами… Конечно, Годфруа думалъ принести пользу Женни, но въ сущности для дочери ея лучше было бы не мнять безвстнаго образа жизни, а композитору слдовало воздержаться отъ сочиненія оперы. Писать оперетки, конечно, мене лестно для тщеславія, но зато куда прибыльне. И она ловко выпытала у Патрика все, что тотъ зналъ о денежныхъ длахъ друга. А когда, въ заключеніе, она спросила его, долго ли еще осталось композитору жить, онъ вскиплъ отъ негодованія.— Годфруа доживетъ до старости…

— Не волнуйтесь,— холодно отвчала г-жа Соваль,— я тоже надюсь на это. Но доктора думаютъ иначе!

Но что съ нею? два дня тому назадъ, все представлялось ей въ розовомъ свт, а сегодня наоборотъ. А дло было вотъ въ чемъ: наканун князь Кеменевъ признался ей, что любитъ ея дочь и готовъ на ней жениться, но не ршается, потому что женитьба на актрис можетъ повредить его положенію при двор. Къ изобртательной голов г-жи Совалъ сейчасъ же возникла мысль, что если женитьба на пвиц вещь неудобная, то женитьба на всми уважаемой вдов знаменитаго композитора — совсмъ другое дло. Вотъ она и принялась наводить справки: надо было, чтобы Годфруа протянулъ настолько, чтобы усплъ дать свое имя Жении, но не настолько, чтобы терпніе князя лопнуло. И съ этого дня румынка принялась бдительно сторожить выздоравливающаго. Въ одинъ прекрасный день, желая, вроятно, остаться наедин съ Годфруа, она вдругъ заботливо замтила Патрику, что у него очень утомленный видъ и что ему слдуетъ пойти провтриться. Патрикъ безъ труда догадался, что она просто хочетъ отдлаться отъ него, но съ какою цлью? Не думаетъ ли она склонить Годфруа на какое-нибудь выгодное ей завщаніе? Ему пришлось уступить, потому что Годфруа, искренно желавшій, чтобы другъ его подышалъ свжимъ воздухомъ, поддержалъ ее.— Ну, хорошо, но куда бы ему пойти?— Г-жа Совалъ посовтовала ему прогуляться въ Зоологическій садъ Булонскаго лса и осмотрть его пресловутую оранжерею, о которой такъ много говорятъ.,— Но это страшно далеко, отнкивался Патрикъ.— Пустяки, зато воздухъ тамъ чище, настаивалъ Годфруа.

‘Какъ онъ боится, чтобы я не отправился въ Женни’! подумалъ Патрикъ. Его такъ и подмывало именно это-то и сдлать, но сообразивъ, что потомъ придется лгать, и что Годфруа откроетъ его ложь рано или поздно, онъ направился въ Сенъ-Лазарскому вокзалу, и дохалъ по соединительной втви желзной дороги до Булонскаго лса. Онъ шелъ, задумавшись. Сколько треволненій съ тхъ поръ, какъ онъ вернулся во Францію! Какое мсто заняла неожиданно въ его жизни эта досел невдомая ему Женни Соваль… И какъ душа его полна ею!..

Вдругъ онъ вздрогнулъ, очутившись на поворот аллеи лицомъ въ лицу съ этой самой Женни. Улыбаясь его растерянному виду, она протянула ему руку, а онъ только и съумлъ промолвить:

— А вы тоже гуляете?

— Да,— и еще украдкой.— Мать предупредила ее съ утра, что не можетъ сегодня съ нею кататься, а она соблазнилась прекрасной погодой и отправилась сюда, гд не думала никого встртить. Патрикъ разсмялся: если онъ попался ей здсь, такъ пусть она пеняетъ на свою мать, настойчиво посылавшую его именно сегодня въ Зоологическій садъ. Вотъ и получилось странное совпаденіе. И молодые люди вмст вошли въ садъ. На вопросъ Женни, какъ здоровье Годфруа, Патрикъ отвчалъ, что его другу гораздо лучше, но съ нимъ необходимы еще большія предосторожности. И онъ невольно вздохнулъ, вспомнивъ о важнйшей изъ нихъ… Въ самомъ дл, что было бы съ Годфруа, еслибы онъ могъ видть эту парочку?..

Въ оранжере, очутившись посреди чудной тропической флоры, въ атмосфер опьяняющихъ испареній, молодые люди пришли въ восторгъ, а Патрику живо вспомнился такъ недавно покинутый имъ дальній Востокъ. Усвшись подл Жепяи, онъ сказалъ:

— Какъ прекрасна эта искусственная декорація, какъ прекрасно то, что недйствительно! Но стоитъ намъ перешагнуть этотъ порогъ и вновь очутиться передъ холодной дйствительностью, передъ оголенной землей и безлиственными деревьями,— какъ мимолетныя чары пропадутъ. Хотя я только-что проводилъ цлые дни и ночи посреди тхъ настоящихъ тропическихъ лсовъ, что воспроизведены въ миніатюр въ этой стеклянной клтк, и пережилъ тамъ массу тончайшихъ ощущеній, тмъ не мене они не наввали на меня такихъ грёзъ, какъ эта декорація. Та величественная красота была пустынна. Среди того кипучаго броженія матеріи, среди разнообразнйшаго кипнія жизни, окружавшей меня, душу мою леденило страшное одиночество. Я отдалъ бы нсколько лтъ жизни за появленіе подл себя того единственнаго, высшаго, небеснаго образа, безъ котораго все остальное не боле какъ рамка, еще ожидающая картины! Какъ часто взывалъ я къ вамъ, хотя я васъ еще и не зналъ! Зачмъ вы не пришли! Можетъ быть, я умеръ бы отъ блаженства, встртивъ въ томъ раю Еву моего сердца, еслибы она позволила мн хоть коснуться губами ея руки!

Патрикъ забылъ въ эту минуту, что другой уже посягалъ на его рай. Онъ взялъ руку Женни и чуть-чуть прикоснулся къ ней губами. Женни не шевельнулась, только ея губы слегка дрогнули. Патрикъ невольно, самъ не зная какъ, очутился передъ нею на колняхъ, съ обожаніемъ глядя на нее… Первою опомнилась Женни, встала, и они вышли изъ оранжерея. Усадивъ ее въ экипажъ, Патрикъ отправился домой пшкомъ, не думая воспользоваться своимъ обратнымъ билетомъ и ничего не сознавая. Онъ былъ какъ въ чаду и совсмъ не замтилъ, несмотря на дальній путь, какъ дошелъ до дому. Очнулся онъ только тогда, когда вошелъ въ спальню Годфруа и услыхалъ восклицаніе г-жи Совалъ:— Какъ! это вы уже!— Очевидно, она еще не успла передать Годфруа весь запасъ своихъ тайныхъ плановъ. На вопросъ Патрика, какъ онъ себя чувствуетъ, Годфруа отвчалъ вслухъ, что прекрасно, но, наклонясь къ его уху, добавилъ, указывая взглядомъ на свою собесдницу:— Прескверно, она извела меня.— Оставшись съ нимъ вдвоемъ, больной усомнился, былъ ли Патрикъ въ Булонскомъ лсу: что-то ужъ онъ скоро вернулся. Патрикъ досталъ изъ кармана билетъ для входа въ Зоологическій садъ, и Годфруа успокоился при вид этого вещественнаго доказательства, закрылъ глаза и затихъ. Но вдругъ онъ судорожно поднялъ голову и вскричалъ,

— Патрикъ, моя псенка спта!

И не слушая увщаній Патрика, доказывавшаго ему, что онъ просто засидлся и пора ему на свжій воздухъ, Годфруа напалъ на него.— Зачмъ онъ лгалъ ему? Зачмъ утверждалъ, что опера его еще дается, тогда какъ вотъ уже три недли, какъ она свята съ репертуара? Зачмъ не предупредилъ онъ его, что mademoiselle Совалъ не предлагаютъ никакой новой роли?— Патрикъ взбсился. Такъ вотъ зачмъ эта старая чертовка хотла отдлаться отъ него!.. Какъ это часто случается, его бшенство успокоило Годфруа, и онъ заговорилъ уже спокойне: вдь не могъ же Патрикъ надяться навсегда скрыть отъ него правду… Правда, жить-то ему собственно осталось недолго, онъ это знаетъ…— Прекрасно! она ухитрилась доложить ему и объ этомъ. Что же, и о завщаніи она съ нимъ тоже переговорила, а?— Ну, это уже напрасно: г-жа Соваль — безкорыстнйшая изъ женщинъ. Но довольно объ этомъ, отнын Годфруа станетъ писать одн мессы.

Внезапное подозрніе шевельнулось въ молодомъ человк, и онъ впился глазами въ Годфруа, говоря:

— Превосходная мысль. А куда же мы днемъ mademoiselle Соваль?

Легкая краска показалась на щекахъ композитора, но онъ отдлался шуткой.— Ну, чтожъ, она станетъ пть въ концертахъ и въ салонахъ… На этомъ разговоръ оборвался, а на слдующее утро докторъ говорилъ Патрику:

— Просто не знаю, что съ нимъ длать: починишь ему легкія,— пошаливаетъ сердце, а когда и то и другое приблизительно въ порядк, то приходится спрашивать себя, не свихнулся ли онъ! Все-таки ему лучше, постарайтесь только убдить его създить на югъ.

Но стоило Патрику заикнуться объ этомъ, какъ Годфруа энергично воспротивился, а бывшая тутъ же г-жа Соваль поддержала его. У парижскихъ докторовъ манія посылать своихъ больныхъ подальше, чтобы отвязаться отъ нихъ. Ея вліяніе на Годфруа росло съ каждымъ днемъ, и между ними происходили вчно таинственныя бесды, на которыя Патрикъ не допускался. Его поразило, что она больше не каркала зловщихъ предсказаній, а превратилась въ кроткую, матерински-заботливую пріятельницу. Видя, что другу его лучше, Патрикъ не тревожился, и хотя ему было тяжело видть, что отнын онъ не первый повренный Годфруа, онъ мирился съ вторженіемъ г-жи Совалъ. О неуспх оперы и рчи боле не было, разговоры вертлись около плановъ спокойной, деревенской жизни и выгодныхъ денежныхъ операцій. Годфруа пытался подвести истинные итоги своего состоянія, и задача оказывалась не изъ легкихъ, потому что онъ прожилъ всю жизнь съ присущей артистамъ беззаботностью, хотя и съ легкимъ варіантомъ: онъ имлъ привычку покупать на свои капиталы солидныя бумаги, а потомъ забывать о нихъ и не брать причитающихся ему дивидендовъ. Когда Патрикъ подвелъ окончательный итогъ состоянія своего друга, онъ самъ изумился: получилось полмилліона франковъ! Ну, да, одна оперетка ‘Цпи Вулкана’ прошла 300 разъ въ Париж, не считая провинціи и чужихъ странъ. А такъ какъ онъ не завелъ себ ни лошадей, ни собственнаго дома, ни коллекцій, ни любовницы, ни законной жены, ни дтей,— вотъ и накопилось… Полмилліона — да, это не дурно, но онъ предпочелъ бы милліонъ для той цли, которую онъ иметъ теперь въ виду…

IV.

Разъ вечеромъ, посл обда, Годфруа сказалъ Патрику, что иметъ ему нчто сообщить. Патрикъ совтовалъ ему жениться, и даже, какъ ему помнится, на Женни Совалъ. Тогда онъ возразилъ, что со стороны композитора безразсудно жениться на исполнительниц своихъ произведеній, но теперь композиторъ Годфруа умеръ и погребенъ…

Патрикъ протестовалъ: все это вздоръ, Годфруа всего 45 лтъ, и если его первая опера и не доставила ему денежнаго успха, то все же была оцнена людьми, понимающими искусство. Нечего ему представляться побжденнымъ, а гораздо лучше сознаться напрямикъ, что онъ предпочитаетъ искусству Женни Соваль и счастье быть ея мужемъ ставитъ выше славы…

Годфруа слушалъ горячую рчь своего друга съ понурой головой и подозрительнымъ взглядомъ, такъ что Патрикъ вскричалъ:

— Да подними же голову, чортъ возьми! А то у тебя такой убитый видъ, точно ты замышляешь нчто преступное.

— Преступное?— нтъ, но, вроятно, безумное, а можетъ быть и нехорошее.

Не зная, что возразить, Патрикъ промолчалъ. Молчаніе было прервано отчаяннымъ возгласомъ Годфруа: онъ понимаетъ,— все для него кончено, погибла ихъ дружба. Зачмъ допустилъ онъ тогда этотъ отъздъ Патрика! Они жили такъ спокойно и счастливо, Патрикъ всецло наполнялъ его душу, былъ его сыномъ, все замнялъ ему, и отъздъ его оставилъ страшную пустоту въ его сердц… И вотъ въ немъ воцарился другой образъ… А теперь уже поздно…

Патрикъ шутливо утшалъ его: вотъ что значитъ имть черезчуръ молодого отца! Рано или поздно между ними явится мачиха… Но это не помшаетъ имъ любить другъ друга.

— Да, быть можетъ, ты уже ненавидишь меня,— вскричалъ Годфруа.— Какъ можешь ты не ненавидть меня, если любишь ее? Но если ты ее и любишь, то полюбилъ ее недавно, а я люблю ее уже четыре года, съ первой встрчи съ нею. Впервые встртилъ я ее гд-то на вечер, гд она что-то пла. Какъ она пла, не знаю, потому что не слушалъ. Узнавъ, что она только-что пла передъ композиторомъ Годфруа, она смутилась и поблднла,— она, эта чудная красавица, передъ которой я потомъ такъ часто весь трепеталъ! Мн же пришлось ободрить ее, тогда какъ я самъ былъ смущенъ до глубины души. Не знаю — какъ, но оказалось, что я надавалъ въ тотъ вечеръ тьму общаній. И я сдержалъ ихъ. Я сдлалъ все для Женни Соваль, все…

— Но ты получишь за это награду…

— Увы! единственной наградой можетъ быть ея любовь. Успетъ ли она полюбить меня? Могу ли я питать такое безумное желаніе, когда самые дни мои сочтены? Не возражай,— я чувствую, какъ жизнь уходитъ изъ меня. Будь я мудрецъ, я отрекся бы отъ всего житейскаго, но я не хочу умирать теперь. Я трудился, былъ полезенъ другимъ, вкусилъ нкоторыхъ земныхъ благъ, наслаждался искусствомъ и славой, но мн кажется, что я не позналъ ничего, и пробей мой часъ теперь,— я умру, не вкусивъ самой жизни! Сердце мое полно страсти и нжности, оно разорвется, если мн не будетъ дано высказаться у ногъ моей возлюбленной. Если бы я врилъ въ Бога, какъ ты,— за годъ счастья съ нею я продалъ бы свою душу.

— Ну, что же, выскажись ей!

Композиторъ взглянулъ на часы.

— Теперь она должна уже все знать, мать ея взялась переговорить съ нею. Лишь бы она съумла подготовить дочь…

— О, ловкости у твоей будущей тещи вполн довольно. Если она согласилась, значитъ, твоя женитьба на ея дочери выгодна ей… Тысяча чертей! если бы я былъ увренъ, что ей выгодно видть меня повшеннымъ, мн чудилось бы, что веревка уже обвилась вокругъ моей шеи… Когда ты ждешь отвта?

— Завтра въ два часа…

Друзья разошлись, но на прощанье Годфруа задержалъ руку Патрика въ своей и сказалъ:

— Такъ какъ ты вришь въ Бога, то попроси у Него, чтобы она не отказала мн… или я убью себя.

На слдующее утро Патрикъ сталъ поджидать на лстниц г-жу Совалъ, и какъ только она показалась, онъ понялъ по ея первому, полному злобы и ненависти взгляду, что она принесла отказъ. Но она не совтуетъ ему радоваться раньше времени, Годфруа узнаетъ, какую милую роль Патрикъ играетъ подл ея дочери.

— Вы не войдете въ Годфруа, пока не пообщаете мн, что скажете ему, будто предложеніе его принято.

— Но позвольте, я не понимаю,— растерянно возразила она.

— Гд такой особ, какъ вы, понимать такого человка, какъ я! Но теперь не время для объясненій, идите скоре къ Годфруа и объявите ему, что онъ будетъ мужемъ вашей дочери. И онъ будетъ имъ,— порукой въ томъ честь Патрика О’Фарреля!

— Но Женни отказала… И вы, разумется, знаете, почему.

— Прошу васъ повиноваться мн,— гордо настаивалъ Патрикъ.— Выдумайте, что хотите, ну, хоть то, что ваша дочь проситъ дать ей сутки на размышленіе. Спшите успокоить Годфруа,— каждая минута промедленія опасна для него…

И Патрикъ быстро спустился по лстниц. Радость и горе бушевали въ его душ. Она отказала, но какая пытка ждетъ ихъ обоихъ!..

Когда онъ стремительно вошелъ въ гостиную Женни, онъ засталъ ее сидящею въ задумчивой поз — въ кресл. Она только-что выдержала бурную сцену съ матерью, желзной вол которой она подчинялась всю свою жизнь, пока въ ея нжномъ любящемъ сердц не зародилось новое чувство. Она безсознательно жаждала любви, и стоило Патрику появиться, какъ она полюбила его сразу, все остальное мгновенно стушевалось, она жила отнын въ чаду любви. И когда мать передала ей предложеніе Годфруа, она отнеслась въ нему безучастно. Г-жа Совалъ засыпала ее вопросами и мгновенно поняла все: сердце ея занято Патрикомъ О’Фаррелемъ. Не тратя времени на безполезные упреки, г-жа Соваль бросилась къ Годфруа…

Появленіе Патрика мало удивило Женни, и она встртила его счастливымъ взглядомъ. О предложеніи Годфруа она уже забыла, а потому весьма удивилась, когда Патрикъ, поклонившись ей, быстро заговорилъ:

— Я долженъ вамъ сказать, mademoiselle, что вы держите въ своихъ рукахъ не только счастье нашего общаго благодтеля и друга, Годфруа, но и самую его жизнь. Если вы откажете ему, онъ убьетъ себя.

Не жестокая и не безчувственная по природ, Женни отвчала почти равнодушнымъ тономъ, что мужчины рдко кончаютъ съ собою… изъ-за этого, особенно въ годы Годфруа.

— Напротивъ, въ его-то годы это и случается, если жизнь не изсушила сердца. Годфруа лишенъ вры и семьи, разочаровался въ самыхъ дорогихъ надеждахъ, ослаблъ духомъ и тломъ… Онъ погибъ, если вы оттолкнете его.

— Боже мой!— сказала она дрожащимъ голосомъ:— а моя мать вдь пошла…

— Ваша мать подастъ ему надежду. Я ее встртилъ, и такъ какъ дло шло о жизни моего друга, то я взялъ на себя смлость измнить смыслъ ея отвта.

— Вы сдлали это! вы!.. Впрочемъ, я понимаю,— надо его успокоить, подготовить, выиграть время. Вы хорошо сдлали. Бдный Годфруа! Поврьте, что я первая была бы безутшна, если бы… Но кто могъ бы подозрвать… Но это пройдетъ, не такъ ли? Вы съ нимъ поговорите, убдите его, что это невозможно?

— Почему? Вы не любите сцены,— онъ беретъ васъ оттуда, приноситъ вамъ извстное имя, хорошее состояніе, незапятнанную репутацію, безграничную преданность…

— Все это до того странно, что я не врю своимъ ушамъ. Я не думала, чтобы могъ существовать человкъ, способный такъ поступать, какъ вы.

— Каждый преданный другъ поступилъ бы точно такъ же на моемъ мст. Я отстаиваю жизнь и счастье моего друга.

— Разв вы забыли, что общали мн всю свою преданность, мн одной? Вы хотли быть мн братомъ? Почему же теперь вы приносите меня въ жертву другому?

— Потому что этотъ, другой пожертвовалъ мн много лтъ своей жизни, потому что ему я обязанъ всмъ. Онъ меня воспиталъ, сдлалъ изъ меня человка, а теперь въ свою очередь нуждается въ поддержк. Я не все для него. Отсутствіе мое было для него только тяжело, а лишись онъ васъ — онъ умретъ…

— А почему же никто не думаетъ обо мн?— заговорила она со страстнымъ негодованіемъ.— Разв я не могу тоже любить? Разв сердце мое не иметъ также своихъ правъ? Или я обречена быть принесенной въ жертву со дня моего рожденія? Почему я должна выйти замужъ за Годфруа, котораго не могу любить?.. Онъ хорошій человкъ, и выскажись онъ полгода тому назадъ, я охотно пошла бы за него. Но теперь все измнилось. Хотите знать, почему? Не удивляйтесь моей откровенности,— я вдь не обыкновенная двица, я — актриса. Къ тому же, я отстаиваю свое счастье! Да, я тоже познала иное чувство, кром дружбы! Я люблю, а кого?— догадайтесь сами! И я любима, а кмъ?— постарайтесь понять!

Ршительная минута наступила. Патрикъ понималъ, что малйшее нжное слово съ его стороны могло погубить его друга.— Какъ можетъ онъ угадать? Многіе, конечно, любили ее, но Годфруа долженъ побдить всхъ. Разв онъ ничего для нея не сдлалъ?

— Многимъ обязана я ему, а главное — тмъ, что встртила, кого полюбила и кого всегда буду любить И не только любить, а восхищаться высокимъ, изумительнымъ благородствомъ его души. Не отдай я вамъ своего сердца раньше, я отдала бы вамъ его теперь. Не отнимайте же вы отъ меня своего сердца, и Господь да поможетъ намъ спасти нашего дорогого Годфруа!

Весь дрожа, Патрикъ, однако, возражалъ.— Она ошибается… Онъ никогда не говорилъ… что любитъ ее…— Напрасно онъ, лжетъ. Разв не видла она его у своихъ ногъ?— Она перестанетъ обвинять его во лжи, когда узнаетъ, что онъ опять ухалъ въ дальніе края. Но если такъ, то что же случилось? Разв ее оклеветали передъ нимъ? Разв онъ считаетъ ее недостойною себя? Но нтъ! разъ онъ считаетъ ее достойной своего друга, который ему дороже всего! Или онъ считаетъ ее корыстной, и нарочно уступаетъ мсто человку богатому…— Нтъ, корыстною онъ ее не считаетъ, но онъ знаетъ, что безъ нея Годфруа погибнетъ, а она съ нимъ можетъ быть счастлива.— Увы! она тоже погибла, онъ все убилъ въ ней: любовь, дружбу, гордость, надежду. Да, она погибла! Они вс противъ нея. Онъ хочетъ ухать, онъ отнимаетъ у нея единственное, оставшееся у нея на свт — его дружбу.

— Нтъ, я всю жизнь буду не только другомъ, но вашимъ преданнымъ братомъ, если вы спасете Годфруа!

— До того дня, когда другая, боле счастливая…— грустно замтила она, но Патрикъ мягко прервалъ ее:

— Успокойтесь, день этотъ никогда не настанетъ. Все случившееся теперь послужитъ мн тяжелымъ урокомъ. Да будетъ проклята любовь, влекущая за собою страданіе и разрушеніе!

Женни зарыдала, и Патрикъ чуть-было не кинулся къ ней, но сдержался и направился въ двери.— Патрикъ!..— вскричала Женни, и онъ обернулся, потрясенный до глубины души.

— Но, Боже мой! разв я для васъ хуже собаки, которую всегда приласкаютъ прежде, чмъ отдать ее другому! Вы уходите безъ слова утшенія, не думая о томъ, что женщины тоже убиваютъ себя! И я васъ боле не увижу?

— Вы увидите меня завтра, клянусь вамъ честью!— Она слабо, радостно вскрикнула, и онъ вышелъ.

Онъ вернулся домой точно пьяный и засталъ Годфруа сіяющимъ, какъ бы внезапно помолодвшимъ. Въ основ предложеніе его принято, но окончательный отвтъ будетъ данъ черезъ недлю. Онъ не помнилъ себя отъ счастья, ему все еще не врится, что это не сонъ. Да это вполн понятно,— вдь выбора для него не было! Она — или вотъ это. И дрожащей рукою Годфруа указалъ на револьверъ на стн. Патрикъ могъ только глубоко вздохнуть.

Затмъ Годфруа сообщилъ свои планы. Онъ потребуетъ расторженія контракта Женни съ Оперою и проведетъ цлый годъ въ Беарн съ женою въ ея небольшой усадьб Померасъ.

Патрикъ провелъ мучительную, безсонную ночь, а когда явился наутро къ Женни, то засталъ въ ней совершенно новую женщину. Лицо ея какъ-то сразу стало серьезно и невозмутимо.

— Вы до того меня вчера поразили,— заговорила она спокойно,— что я перестала владть собою, и у меня вырвались такія слова, о которыхъ я теперь жалю и прошу васъ забыть. Ваша… твердость достигла такихъ результатовъ, которыхъ вы, я уврена, даже не ожидали. За ночь я многое обдумала, и материнская мудрость довершила остальное, въ сущности, вы могли бы вовсе не безпокоиться приходить сегодня.

Видя, какое впечатлніе производятъ ея слова, и желая добиться, насколько онъ былъ искрененъ наканун и любитъ ли онъ ее,— она продолжала. У нея было три выхода: остаться актрисой, выйти замужъ за Годфруа или позволить кнчязю Кеменеву увезти ее. Всего мене улыбается ей первое, потому что никогда боле не станетъ она изображать притворно, за деньги, то, что она пережила вчера на дл. Ломаться на потху другимъ Женни Соваль больше не будетъ. Теперь она окончательно ненавидитъ сцену. Остаются Годфруа и князь, Патрикъ, конечно, на сторон Годфруа, но вдь и князь ее любитъ, хотя и не настолько, чтобы рисковать своимъ положеніемъ при двор изъ-за женитьбы на ней. А хотлось бы ей знать, что сказалъ бы Патрикъ, если бы узналъ, что отъ князя ее можетъ спасти только одинъ человкъ… И человкъ этотъ — не Годфруа!

— Я сказалъ бы вамъ, что это неправда. Я знаю и чувствую, что вы, какъ и я самъ, неспособны на низость!

Глаза ихъ встртились, и она чуть не бросилась къ его ногамъ, но понимая, что ничего такъ не добьется, продолжала съ ироніей:— Она благодарна ему за лестное мнніе. Посл того, другого, князь всего боле производилъ на нее впечатлніе. Онъ не узнаётъ ея? Немудрено! она сама себя не узнаетъ и будетъ узнавать еще меньше, когда станетъ г-жею Годфруа. Ея мать и онъ увряютъ, что она будетъ счастлива съ нимъ. Ну, вотъ, пусть онъ и любуется на это счастье — дло его рукъ. Онъ удетъ?— О, нтъ, не раньше ихъ свадьбы: онъ долженъ быть шаферомъ своего друга…— Итакъ, все ршено. Но пусть онъ знаетъ, что она не любитъ Годфруа, она любитъ другого. И стоитъ ему остановить ее, хотя бы въ самую послднюю минуту, въ мэріи,— и она останется mademoiselle Соваль… За Годфруа пусть онъ не боится,— она исполнитъ свой долгъ. Но когда ея мужъ будетъ говорить ему о своемъ счастіи, то пусть онъ не забываетъ, что она только повинуется ему, Патрику…

Но ничто не заставило Патрнка измнить себ. Тмъ не мене, когда онъ ушелъ, она все же не врила, что онъ не любить ея. Сомнніе не покинуло и никогда не покинетъ ея.

Вс слдующіе дни Патрикъ провелъ въ хлопотахъ, пріискивая себ подходящее его характеру мсто. Ему удалось достать себ мсто главнаго надзирателя работъ одной лсопромышленной акціонерной компаніи. Заправилы вс были милліонеры, а лса компаніи были въ Алжиріи, куда ни одинъ изъ этихъ богачей не стремился. Дло было скоро покончено. Вернувшись домой вечеромъ того дня, когда Годфруа былъ общанъ ршительный отвтъ Женни, Патрикъ нашелъ своего друга до того растроеннымъ, что вообразилъ въ первую минуту, что Женни отказала.— Нтъ, нтъ, она согласилась, онъ можетъ успокоиться, все идетъ по его желанію. Только она заявила, что сердце ея уже не свободно… Но Патрикъ можетъ не тревожиться, она не выдала его ни словомъ. Годфруа знаетъ, что они видлись два раза, и что она выходитъ за него замужъ, чтобы повиноваться Патрику. Теперь ему все понятно! Жениться на Женни теперь Патрикъ не можетъ по недостатку средствъ, а пть на сцен графин О’Фаррель неприлично. Бракъ съ Годфруа спасаетъ ее отъ сцены, даетъ ей имя и состояніе. Жить же ему осталось не долго, и женитьба на его вдов — вещь самая удобная.— Патрикъ возразитъ ему, что все это не его собственныя мысли, а внушила ихъ ему г-жа Соваль. Куда же двалась ихъ прежняя дружба? Стоило женщин замшаться между ними, и все погибло… Скоро они разстанутся, такъ пусть на прощанье Годфруа его выслушаетъ. Онъ клянется ему, что если Годфруа умретъ раньше его, никогда вдова Годфруа не будетъ его женою.

Годфруа чувствовалъ себя совсмъ ничтожнымъ въ сравненіи съ великодушіемъ Патрика. Но всему виною недомолвка Женни. Зачмъ не назвала она ему того, кому отдала свое сердце! Ее окружали вдь и другіе мужчины… Но кто же тогда? Ужъ не князь ли Кеменевъ?— Да полно ему ломать себ голову, пора ему приниматься за приготовленія къ свадьб… А его, Патрика, ждутъ сборы въ дорогу…— Какъ, онъ узжаетъ? Куда?..

— Въ Алжирію.

— Ахъ!— простоналъ Годфруа:— ты узжаешь изъ-за меня! Изъ-за обладанія этой женщиной, я приношу въ жертву своего единственнаго друга. Какъ же назвать то, что я длаю?

— Страстью,— медленно промолвилъ Патрикъ.

— Но ты, пожертвовалъ ли бы ты мною для удовлетворенія своей страсти?

— Съ Божьею помощью — нтъ.

То былъ единственный упрекъ, вырвавшійся у молодого человка. Слова эти сразили Годфруа. Случайно взоръ его упалъ на портретъ матери Патрика. Безмолвно снялъ онъ его со стола, закрылъ его складную рамку, прикоснулся къ ней въ послдній разъ губами и смиренно отдалъ портретъ Патрику, говоря, что отнын недостоинъ имть его…

Быстро пролетли три недли, остававшіяся до свадьбы, и, наконецъ, наступило 1-е мая, день этой свадьбы. Г-жа Соваль блаженствовала: дочь ея выходила замужъ за богатаго человка, дни котораго были сочтены, и ничто не могло бы помшать потомъ князю Кеменеву жениться на молодой вдов. Годфруа, желая облить своего друга въ глазахъ своей будущей тещи, разсказалъ ей о торжественной клятв Патрика, и потому она знала, что это препятствіе теперь устранено. Самъ князь билъ пока въ Россіи, гд тщетно старался позабыть Женни…

Свадьба состоялась обычнымъ порядкомъ въ мэріи и въ церкви, а вечеромъ новобрачные выхали съ курьерскимъ поздомъ въ Бордо. Въ тотъ же вечеръ Патрикъ выхалъ тоже съ курьерскимъ поздомъ въ Марсель.

Годфруа, между тмъ, вышелъ изъ экипажа передъ двухъэтажнымъ домикомъ, именуемымъ его тещей ‘замкомъ Померасъ’, онъ былъ расположенъ въ очаровательной мстности и окруженъ небольшимъ садомъ съ чудесной, разнообразной растительностью. Этотъ день былъ, безъ сомннія, прекраснйшимъ днемъ его жизни. Впервые увидлъ онъ на прекрасномъ лиц Женни откровенную улыбку, когда въ прелестный майскій вечеръ она очутилась въ этомъ родномъ уголк. Передъ небольшимъ крылечкомъ ее ожидала старая ея кормилица, Марселина, повязанная яркимъ платочкомъ и одтая въ темное шерстяное платье, и Пьеръ, слуга ея покойнаго отца. Старуха прослезилась, не смя подойти, къ этой высокой, нарядной красавиц, но знаменитая пвица, благосклонности которой такъ добивались знатные господа, сама бросилась на шею къ ней и къ Пьеру. Затмъ она взяла мужа подъ руку и увлекла въ дубовую аллею, свой любимый уголокъ. О, эти дорогіе, милые дубы! какъ рада она вновь увидть ихъ!.. Годфруа наслаждался ея радостью. Конечно, не такихъ рчей былъ бы въ прав ожидать человкъ, только наканун женившійся, но уже самая близость этой женщины, эта возможность быть съ нею съ глазу ва глазъ, представлялись ему какимъ-то волшебнымъ сномъ…

V.

Между тмъ, посл очень тяжелой, бурной переправы и пятнадцати миль верхомъ подъ палящимъ солнцемъ алжирской степи, Патрикъ, не чувствовавшій ни морской непогоды, ни африканскаго зноя,— до того онъ былъ поглощенъ мучительными мыслями о любимой женщин, отъ которой онъ самъ добровольно отказался,— прибылъ въ Тэлахъ, свою новую резиденцію. Тамъ его встртилъ его помощникъ Лафовъ, отставной унтеръ-офицеръ, высокій, худощавый пятидесятилтній человкъ, удивительно похожій на донъ-Кихота. Жена его, Корали, была маленькая, кругленькая, румяная толстушка. Домъ, въ которомъ Патрику предстояло жить, представлялъ изъ себя бывшій офицерскій павильонъ, потому что на этомъ мст помщались когда-то казармы спаговъ. Патрикъ выбралъ себ лучшую комнату, очень скудно обставленную, но отличавшуюся безупречной чистотой. Окна ея возвышались надъ стной, окружавшей казарменный дворъ, но изъ нихъ открывался видъ на лсъ. Обдъ ему приготовила г-жа Лафонъ, и за дессертомъ явилась сама, довольная, что есть съ кмъ поболтать. Патрикъ не мшалъ ей, потому что былъ радъ не оставаться наедин съ своими мыслями. Корали разсказала ему свою исторію: родилась она въ Марсели и была тамъ одною изъ лучшихъ мастерицъ у модной портнихи. За нею немало ухаживали, и она откровенно призналась, что была въ то время весьма легкомысленна.— Но, добавила она, единственный мужчина, который могъ бы бросить мн этотъ упрекъ, не иметъ, какъ разъ, права на это жаловаться. Понимаете? Къ счастью, попался мн честный человкъ. Выслуживъ свой семилтній срокъ, Лафонъ вернулся ко мн съ рубцомъ во всю щеку и засталъ меня совершенно такою, какою оставилъ,— честное слово, сударь! Мы обвнчались, и я послдовала за нимъ въ Африку, гд ему вздумалось поселиться. Если бы мн сказали, когда я примряла платья нашимъ щеголихамъ, что я скоротаю свой вкъ посреди чумазыхъ обезьянъ, не носящихъ даже рубашекъ… Ахъ! сударь, вы и не знаете, до чего доводитъ любовь!.. А что новенькаго въ Марсели?

Прежде чмъ лечь спать, Патрикъ облокотился на окно своей комнаты, вспоминая про себя съ улыбкой грустнаго пренебреженія слова почтенной матроны: ‘вы и не знаете, до чего доводитъ любовь’! А между тмъ, эта женщина, ждавшая семъ лтъ любимаго человка и послдовавшая за нимъ въ эту пустыню, имла право разсуждать о любви. Но Патрикъ не могъ не улыбаться при мысли, что другой человкъ, кром него, сметъ утверждать, что позналъ любовь и страданіе.

Вдругъ въ дверь его постучали, и голосъ Корали крикнулъ изъ корридора:

— Отецъ Хризостомъ пріхалъ!

Патрикъ показался на порог, освдомляясь, кто это отецъ Хризостомъ? Она смшалась…— Отецъ-то Хризостомъ кто? Да священникъ тхъ бдняковъ, у которыхъ нтъ священниковъ.— Ага, значитъ — миссіонеръ?— Но Корали протестовала: — Да разв они дикіе? Ну, да все равно, онъ назжаетъ въ Тэлахъ каждый мсяцъ и иметъ тутъ свою комнату, является онъ всегда внезапно, обойдетъ дровосковъ и отправляется дальше, никогда подолгу не останавливается.— Ну, и прекрасно, пусть его принимаютъ какъ всегда.— Да, но онъ теперь тутъ главное начальство, и отецъ Хризостомъ желаетъ именно его видть. Отецъ Хризостомъ — совсмъ ‘порядочный’, говорятъ, что до монашества онъ занималъ въ свт видное положеніе.— Вотъ какъ! Ну, тогда онъ самъ первый отправится къ нему съ визитомъ.

Патрикъ засталъ монаха во двор, подл своей лошади, фамильярно болтавшаго по-арабски съ туземными рабочими и слугами. Этъ былъ высокій, крпкій старикъ, осанка и малйшія движенія котораго подтверждали съ перваго взгляда догадки Корали. Онъ былъ чрезвычайно красивъ, и вс черты его лица были изящны. На груди, подъ большимъ мднымъ крестомъ въ петлиц его черной монашеской рясы, виднлась красная ленточка, полинявшая отъ дождя и солнца. Но особенно поразилъ Патрика взглядъ его удивительно прекрасныхъ черныхъ глазъ, то проницательно-острый, то немного томный. Онъ не могъ оторваться отъ этихъ глазъ, спрашивая себя, гд онъ уже видалъ ихъ. Патрикъ обратился къ монаху.

— Добро пожаловать къ намъ, высокочтимый отецъ, впрочемъ, здсь вы скоре у себя, чмъ я.

— А я привтствую васъ на этой французской территоріи, куда недостаточно часто являются такіе люди, какъ вы. Вы увидите, что здсь можно жить счастливо.

Одной этой фразой, сказанной мягкимъ, задушевнымъ голосомъ, отецъ Хрисостомъ привлекъ къ себ сразу сердце Патрика, и тотъ скоро увелъ его къ себ. Они разговорились. Узнавъ, что О’Фаррель намренъ поселиться въ Тэлах, а не только назжать сюда, подобно своимъ предшественникамъ, монахъ удивился и улыбнулся: мсяца черезъ два, видя, что дло налажено хорошо, и когда первый пылъ охотника и туриста въ немъ остынетъ, ему вновь захочется увидть Францію, семью, друзей, и онъ удетъ.— О, нтъ, онъ не удетъ. Семья его ограничивается его особой, а двери дома его единственнаго друга закрываетъ ему сама дружба. Миссіонеръ вздрогнулъ, и морщины на его лбу обозначились какъ-то рзче.

— Кажется, я понялъ. За т 12 лтъ, что я скитаюсь по Алжиріи, я могъ убдиться, что люди вашихъ лтъ и происхожденія являются сюда, или для искупленія, или для борьбы съ любовью. По глазамъ вашимъ я вижу, что привело васъ сюда не первое… Возблагодарите за это Всевышняго Творца, и да ниспошлетъ Онъ вамъ поскоре забвеніе!

Патрикъ догадался, что въ жизни монаха имется своя тайна.— Да, это правда, онъ тоже былъ міряниномъ и бжалъ изъ міра, къ сожалнію, не такъ рано, какъ его молодой собесдникъ. Посл легкаго раздумья, Патрикъ попросилъ у него позволенія разсказать ему свою исторію, потому что душа его мятется, а отецъ Хризостомъ можетъ успокоить его. Монахъ согласился выслушать его, прося только не называть именъ, потому что онъ давно забылъ всякія имена, какъ и все мірское.

— У меня есть другъ, человкъ знаменитый, замнившій мн рано умершую мать. Онъ воспиталъ меня какъ сына, я всмъ обязанъ ему, много лтъ я лъ его хлбъ и спалъ подъ его кровомъ. Мы были счастливы, но между нами стала женщина, онъ женился и…

— И вы побоялись отплатить ему предательствомъ. Какъ много исторій началось такъ же, и я знаю, что не разъ все это кончалось позоромъ и кровью. Оставайтесь здсь, сынъ мой!..

— Таково мое намреніе, но вы еще не все знаете. Вы не знаете, что эта женщина и я любили и еще любимъ другъ друга. Увы! мн кажется, что мы будемъ любить другъ друга вчно. Но чтобы она досталась моему другу, я солгалъ, притворился равнодушнымъ къ ней, она плакала у моихъ ногъ, и я не поднялъ ея. Сердце мое болитъ еще и теперь при воспоминаніи о взгляд, брошенномъ ею на меня, въ мэріи, изъ-подъ свадебнаго вуаля передъ тмъ, какъ связать себя словомъ съ моимъ другомъ. И вотъ я спрашиваю себя, хорошо ли я поступилъ?

— Зачмъ такая жертва? Могъ ли вашъ другъ требовать ея?

— Не женись онъ на этой женщин, онъ застрлился бы,проклиная меня. Есть одно слово, отецъ мой, которое люди часто употребляютъ, не понимая его значенія: это — страсть! Впервые понялъ я его смыслъ, когда увидалъ, какъ для этого человка, почти уже сдого, вдругъ рушилось все: здоровье, любовь къ искусству, честолюбіе, даже дружба! Господи! Какая ревность! Какое низкое мнніе обо мн! Какое внезапное равнодушіе къ моей будущности! Какая плохо скрытая радость при извстіи о моемъ отъзд! Еслибы вы видли его больнымъ, осунувшимся, всецло охваченнымъ одной властной мыслью! Еслибы вы слышали его тонъ, когда онъ, не врящій въ загробную жизнь, сказалъ, что онъ убьетъ себя, вы ужаснулись бы, какъ и я. Кровь друга, или хотя его разбитое сердце, это — несмываемое пятно.

Отецъ Хризостомъ всталъ и подошелъ къ окну, а Патрикъ продолжалъ:

— Простите, я сейчасъ кончу. Теперь вы знаете, какъ я поступилъ. Къ тому же, другъ мой богатъ, а я бденъ, это было для меня тоже поводомъ уступить ему любимую женщину. А теперь, когда уже поздно, меня терзаютъ сожалніе и неувренность въ счастіи моего друга. Не разбилъ ли я сразу три жизни?

— Какъ знать!— отвчалъ монахъ.— Порицать васъ нельзя, быть можетъ, своимъ самоотверженіемъ вы предупредили какое-нибудь преступленіе. Для спасенія жизни друга нельзя отступать ни передъ какой жертвой. Вс ваши сомннія исчезли бы, сынъ мой, если бы вы видли то, что довелось видть мн. Не сомнвайтесь, врьте слову стараго монаха, бднаго гршника! Будьте спокойны, мужайтесь, благодарите небо за ниспосланную имъ вамъ рдкую силу. Вы прекрасно поступили.

Патрикъ спалъ эту ночь спокойно, но монахъ долго и жарко молился, взывая:

— Господи, я начиналъ обртать забвеніе! Ты покаралъ меня за это, ибо Ты хочешь, чтобы я всегда помнилъ. Отнын я буду встрчать здсь свою живую кару. Какъ силенъ былъ этотъ человкъ, и какъ слабъ былъ я!..

Съ этого вечера отецъ Хризостомъ сталъ чаще назжать въ Тэлахъ, все тсне сближаясь съ Патрикомъ. Но Патрикъ не называлъ ему имени любимой женщины, а монахъ не выдавалъ ему тайны своего прошлаго. Но каждый разъ онъ спрашивалъ:

— Счастливы ли вы теперь?— и неизмнно Патрикъ отвчалъ ему:— Нтъ!

VI.

Первые два дня въ Померас Годфруа не отходилъ отъ жены ни на шагъ, дивясь тому, что эта красавица — его жена. Онъ не сводилъ съ нея восхищенныхъ глазъ, приходилъ въ экстазъ отъ одного звука ея голоса, угадывалъ ея малйшее желаніе. За столомъ онъ забывалъ сть, любуясь ею, готовъ былъ заплакать отъ избытка чувствъ, когда она благодарила его за какую-нибудь услугу немного смущенной улыбкою. Онъ ревновалъ ее къ малйшему дуновенію втерка. Онъ обрлъ полное счастіе на земл и съ доврчивымъ оптимизмомъ первыхъ часовъ удовлетворенной страсти говорилъ себ: — Мы счастливы.

Но, гуляя на второй день съ Женни по саду и отойдя отъ нея на минуту сорвать для нея розу, онъ засталъ ее, вернувшись, застывшею въ неподвижной поз, съ опущенными руками, усталымъ видомъ и устремленнымъ въ пространство, взоромъ. Сначала онъ залюбовался ею, но когда у нея вырвался легкій, жалобный стонъ, онъ вдругъ понялъ, что она-то, по меньшей мр, не счастлива. Отчаяніе внезапно кольнуло его въ сердце, онъ увидлъ, что не добьется, въ отвтъ своей пламенной страсти, ничего, кром покорной привязанности.

Годфруа провелъ безсонную ночь, а на утро, ршивъ, что не слдуетъ ему утомлять ее своимъ постояннымъ присутствіемъ, вышелъ въ садъ одинъ. Вернувшись къ завтраку, онъ засталъ Женни перечитывавшею только-что написанное ею длинное письмо. Она встала и пошла къ нему на встрчу съ блестящими глазами и оживленнымъ лицомъ, говоря:

— Я постаралась замнить васъ. Прочтите и прибавьте нсколько строкъ отъ себя. Въ которомъ часу отходитъ почта? Нашъ далекій другъ не долженъ оставаться безъ всточки отъ насъ боле недли,— иначе онъ можетъ подумать, что мы его забыли.

Годфруа вспомнилъ, что наканун, разговаривая о Патрик, онъ сказалъ, что ненавидитъ писать письма, а Женни, находя, что написать ему слдуетъ, предложила мужу свои услуги. Годфруа жадно пробжалъ письмо, но оно не могло возбудить ревности самаго придирчиваго мужа. Женни разсказывала совершенно просто о своемъ прізд въ Померасъ, о своей радости вновь увидть родной уголокъ, о своей признательности къ тому, кто доставилъ ей эту радость, и заканчивала такъ: ‘Наградой ему будетъ здшній живительный воздухъ. Онъ скоро совсмъ окрпнетъ, теперь же онъ отдыхаетъ, и я служу ему, какъ видите, секретаремъ. Пишите намъ поскоре и обо всемъ’… Годфруа окончательно убдился, что любви между молодыми людьми не было, но все же и подобная дружба возбуждала его ревность. Пока онъ приписывалъ нсколько строкъ къ письму жены, онъ слышалъ, какъ она распоряжалась въ сосдней комнат. Она устраивалась, за что до сихъ поръ не принималась: ни одного ящика она еще не вскрыла, ни одного гвоздя не прибила, пока не написала письма Патрику,— мелькнуло въ голов Годфруа, и въ эту минуту онъ желалъ бы быть на его мст, въ послдующіе дни Женни не заикалась ни о своенъ письм, ни объ ожидаемомъ отвт. Отвтъ пришелъ, разумется, на имя Годфруа, и не заключалъ въ себ ничего особеннаго. Этотъ холодный, безстрастный дневникъ можно было бы напечатать, цликомъ въ любомъ журнал. Черезъ дв недли Женни написала ему опять, онъ отвтилъ въ такой же срокъ, и съ тхъ поръ установилась правильная переписка, ни одна строчка которой не миновала глазъ Годфруа.

Черезъ дв недли въ новобрачнымъ въ Померасъ явилась г-жа Совалъ, и сейчасъ же приняла на себя бразды правленія, которыхъ у нея, впрочемъ, никто не оспаривалъ. Между тмъ, среди сосдей Помераса возникала уже враждебная лига противъ новобрачныхъ. Для всхъ этихъ мелкихъ, невжественныхъ и узко-добродтельныхъ буржуа, обреченныхъ умереть, не видавъ никакого иного города, кром Бордо, не было особенной разницы между извстной оперной дивой и безвстной кафе-шантанной пвичкой. И та, и другая ‘пли на подмосткахъ’. Кто-то повторилъ вычитанное изъ неизвстно какой парижской газеты извстіе, что ‘пвица Соваль’, лишившись голоса, скрылась въ провинцію. Доброжелатели охотно допускали, что Годфруа женатъ на пвиц, но только гражданскимъ бракомъ, а другіе утверждали, что эта парочка пересадила на туземную добродтельную почву свободную любовь, такъ свирпствующую въ театральныхъ нравахъ Парижа. Г-жа Соваль скоро поняла, въ чемъ дло, и принялась дйствовать. Скоро въ замк сталъ каждую недлю обдать мстный священникъ, что ясно доказало фактъ внчанія въ церкви супруговъ Годфруа. Съ этой минуты вс оказались готовыми бывать въ Померас, но Годфруа и слышать не хотлъ объ идіотахъ, оскорбившихъ его жену, и дверь его никому не открывалась. Въ одинъ прекрасный день ей пришлось, однако, распахнуться передъ депутаціей, явившейся изъ Біаррица. Годфруа вышелъ съ недовольнымъ видомъ въ гостиную, чтобы узнать, въ чемъ дло. Оказалось, что въ Біарриц предполагался благотворительный концертъ, и комитетъ мечталъ о разршеніи выставить на афиш, что г-жа Годфруа-Соваль споетъ главную арію Адоссидесъ. Послушать ее прідутъ даже изъ Мадрида, и сборъ будетъ огромный. Годфруа призадумался, а г-жа Соваль спросила четырехъ депутатовъ съ величественнымъ видомъ королевы-матери:

— Разв вы не читали парижскихъ газетъ, господа? Он утверждаютъ, что дочь моя потому вышла замужъ, что потеряла голосъ.

Въ гостиную вошла Женни, и узнавъ, въ чекъ дло, взглянула на мужа съ видомъ женщины, готовой сдаться. Ее прельщало это неожиданное развлеченіе, а также перспектива пть даромъ въ пользу бдныхъ посл того, какъ она пла за деньги для богатыхъ. Немедленно обсудили вс необходимыя подробности, и депутаты ухали въ восторг. Въ послдующіе дни Годфруа просматривалъ свое произведеніе и проходилъ его съ женою. Къ счастію, Женни была въ голос, какъ никогда. Г-жа Соваль тоже занималась дломъ: она настрочила нсколько писемъ и сама отнесла ихъ на почту.

Концертъ состоялся въ назначенный день. Списокъ лицъ благотворительнаго комитета, заключавшій въ себ съ дюжину именъ, принадлежащихъ во всмъ европейскимъ аристократіямъ, завершался именемъ князя Кеменева, камергера двора. Женни имла самый оглушительный успхъ, о которомъ можетъ только мечтать артистка. Ея голосъ, талантъ, красота, изящество, туалетъ и умъ,— все превозносилось до небесъ. Она сразу стала любимицей самыхъ знатныхъ дамъ, въ большинств случаевъ русскихъ, обращавшихся съ нею какъ съ равною. Кеменевъ, безукоризненно почтительный и сдержанный, еле поспвалъ представлять ей всхъ желающихъ. Онъ обладалъ одной изъ изящнйшихъ виллъ въ Біарриц и былъ тутъ какъ у себя дома. Женни была черезчуръ умна и серьезна, чтобы, успхъ этотъ могъ вскружить ей голову, но все же она не могла остаться вполн равнодушной, особенно къ тому факту, что ее принимали въ самомъ лучшемъ обществ явно какъ свою. Всхъ приглашеній, посыпавшихся на супруговъ Годфруа, принять было немыслимо, но все же они пробыли въ Біарриц боле недли, вмсто двухъ дней. Слишкомъ проницательная, чтобы не видть, что она отчасти обязана этимъ успхомъ искусной пропаганд Кеменева, она опасалась въ начал, какъ бы онъ не потребовалъ награды за свое рвеніе. Но князь Сергй Кеменевъ былъ настоящій баринъ во всемъ, какъ въ своихъ качествахъ, такъ и въ своихъ недостаткахъ, и презиралъ женщинъ только тогда, когда это было угодно имъ самимъ. Онъ хорошо ихъ зналъ, говорили, что въ эпоху его дебютовъ въ свтской жизни онъ имлъ счастіе встртить достойную поклоненія красавицу, которая отвергла его, благодаря чему онъ пріобрлъ вру — если не въ добродтель женщинъ, то хотя бы въ возможность этой добродтели. Женни онъ полюбилъ серьезне, чмъ любилъ другихъ, и скоро убдился, что не добьется ничего помимо женитьбы,— и онъ это сдлалъ бы, не рискуй она повредить его положенію при двор. Когда Женни вышла замужъ, онъ былъ въ отчаяніи, и стоило ему встртиться съ нею, какъ страсть заговорила въ немъ съ прежнею силой. Но держалъ онъ себя съ нею такъ рыцарски почтительно, съ такимъ сдержаннымъ, деликатнымъ поклоненіемъ, что Годфруа, несмотря, на воспоминанія прошлаго, почувствовалъ въ нему боле уваженія, чмъ ревности, и, узжая изъ Біаррица, просилъ его навстить ихъ въ Померас. Въ душ Годфруа побаивался, что проведенные въ Біарриц шумные дни пробудятъ въ Женни влеченіе къ прошлой жизни, но когда онъ предложилъ ей продлить пребываніе здсь еще на нсколько дней, она отказалась и попросила вернуться домой горами, дальнйшимъ путемъ. Какъ она не забывала Патрика и въ Біарриц, поджидая почты съ обычнымъ нетерпніемъ, такъ она не забывала его и среди грозныхъ горныхъ вершинъ. Когда наступилъ срокъ ея отвта ему, она просидла ночью два часа надъ письмомъ въ нему, несмотря на утомительную экскурсію, совершенную днемъ. На замчаніе мужа, что Патрикъ можетъ обойтись одинъ разъ и безъ письма, она отвчала:

— Нтъ, онъ не долженъ никогда думать, что вы его забыли.

Въ конц октября наступили первые холода, и имъ пришлось покинуть горы. Женни удивилась и огорчилась, увидавъ, какъ мужъ ея чувствителенъ въ этой перемн температуры. Недомоганіе огорчило его самого, и онъ пожелалъ остаться на сутки въ По, гд впервые со дня свадьбы оставилъ Женни одну на цлое утро. Когда онъ вернулся и она мило упрекнула его, онъ возразилъ:

— Почему вы не воспользовались этимъ свободнымъ временемъ, чтобы написать въ Алжирію?

Видя его мрачное настроеніе, она ничего не отвчала и даже не спросила его, гд онъ собственно былъ, чмъ избавила его отъ необходимости солгать, ибо онъ далъ себ слово никому не говорить, что онъ провелъ утро съ нотаріусомъ и составилъ свое завщаніе.

Въ Померас Годфруа обрлъ вновь солнце и тепло, но ни здоровье, ни душевное равновсіе, къ нему боле не вернулись. Г-жа Соваль сейчасъ поняла, что ему гораздо хуже, и стала ухаживать за нимъ еще нжне. Какимъ-то чудомъ Кеменевъ узналъ, что хозяева Помераса вернулись, и оповстилъ ихъ о своемъ скоромъ посщеніи. Годфруа былъ недоволенъ, но теща ясно доказала ему, что онъ не можетъ не принять князя, оказавшаго имъ такое радушное гостепріимство въ Біарриц. Если же это ревность съ его стороны, то это просто глупо, потому что Женни не подавала ему на то ни малйшаго повода. Все же это развлеченіе для Женни. Она охотно оставила сцену, но вдь въ монахини она еще не записывалась. Годфруа сдался, и черезъ день Кеменевъ прикатилъ въ Померасъ въ фаэтон, запряженномъ тысячными рысаками, на которыхъ прохалъ десять миль, не жаля великолпныхъ коней.

Какъ ни зорко слдилъ Годфруа за женой, говорившей съ княземъ, онъ не подмтилъ ровно ничего подозрительнаго. Женни казалась разсянною и бросала нетерпливые взоры въ сторону дубовой аллеи, а когда оттуда показалась синяя блуза и кожаная фуражка почтальона, она бросилась къ нему на встрчу. Вернувшись, она подала мужу письмо съ алжирской маркой и, улыбаясь князю, сказала:

— Извините, князь, это письмо отъ одного нашего друга, Патрика О’Фарреля, изъ Африки. Кажется, вы его знаете?

— Въ эту минуту я желалъ бы быть на его мст…

И князь вжливо вступилъ въ бесду съ г-жей Соваль, покраснвшей со злости, а Женни, взявъ мужа подъ руку, принялась съ нимъ за чтеніе письма отъ изгнанника…

Князь зачастилъ въ Померасъ. Женни держалась съ нимъ дружески непринужденно, безъ тни кокетства. Между тмъ, Годфруа все боле омрачался, здоровье его окончательно расшатывалось, но онъ не обращалъ вниманія на тревожные симптомы. Въ Померасъ не разъ приглашали лучшаго доктора изъ По, утверждавшаго вслухъ, что визиты его безполезны, но предупредившаго г-жу Соваль, что болзнь сердца ея зятя длаетъ большіе шаги. Годфруа почти не выходилъ изъ своей комнаты, характеръ его становился все нервне, потому что его грызла тщательно скрываемая ревность. Каждый визитъ князя былъ для него пыткою, а между тмъ Кеменевъ становился понемногу другомъ дома. Годфруа терзался, слдилъ за каждымъ шагомъ, за каждымъ словомъ князя и Женни. Самая переписка его жены съ Патрикомъ не казалась уже ему теперь такою невинною, какъ прежде. Онъ перечитывалъ письма Патрика, пытаясь прочесть какую-то тайну между строкъ. Иногда онъ воображалъ, что между ними существуетъ другая, секретная переписка,— но когда же Женни нашла бы для нея время, когда мужъ не оставлялъ ее ни на минуту одну? Дружба ея съ Кеменевымъ становилась все тсне и тсне, и въ ней было столько обаянія, что князь охотно поддавался ей, какъ бы забывая, что онъ прежде добивался другого. Посщенія князя, очевидно, вносили въ ея жизнь пріятное развлеченіе, и она принимала его съ нескрываемой радостью. Годфруа сгоралъ на огн любви и ревности и подчасъ пугалъ жену бшеными порывами страсти. Онъ покрывалъ ее безумными поцлуями, разражался еще боле безумными рчами, просилъ ея любви, упрекалъ, вспоминалъ того… того, кто завладлъ ея сердцемъ, и чьего имени она такъ и не назвала ему…

Онъ таялъ какъ свчка, и скоро докторъ сказалъ г-ж Совалъ, что зять ея черезчуръ страстно любитъ свою жену, а это ему вредно, и необходимо принять такія мры, чтобы онъ успокоился. Г-жа Совалъ пообщала доктору все, чего онъ желалъ, а сама только холодно слдила за разрушительнымъ физически и нравственно процессомъ. Но ее мучила одна тайная забота: несмотря на все возроставшее довріе въ ней, Годфруа всегда ловко уклонялся отъ всякаго разговора о завщаніи, какъ бы издалека ни начинала она свои подходы. Разршеніе этой загадки таилось въ папкахъ нотаріуса города По, но она этого не знала. Она утшалась мыслью, что князь самъ богатъ, и, въ сущности, безразлично, кому ея зять завщаетъ свое состояніе.

VII.

Несмотря на всю свою ревность, Годфруа глубоко уважалъ жену и самъ себя упрекалъ за свое постыдное шпіонство. Но разъ онъ увидлъ слдующее: узжая какъ-то изъ Помераса, Кеменевъ прощался съ Женни, собираясь ссть въ фаэтонъ, какъ вдругъ, поспшно осмотрвшись и не видя нигд мужа, подсматривавшаго за нею изъ-за занавски окна своей комнаты въ верхнемъ этаж, молодая женщина вынула украдкой изъ кармана своего платья письмо и сунула его въ руку князя, спрятавшаго его съ быстротой, выдававшей привычку въ подобному манёвру. И не усплъ Годфруа опомниться, какъ фаэтонъ князя скрылся изъ вида. Не будь Годфруа такъ слабъ, онъ бросился бы къ вроломной жен, и неизвстно, что бы тогда произошло, но крайняя слабость приковала его въ мсту. Разсудокъ одержалъ верхъ, и онъ понялъ, что если хочетъ накрыть виновныхъ, то необходимо притворяться. Цлую недлю слдилъ онъ неотступно за Женни, но ровно ничего подозрительнаго не замтилъ, вплоть до того дня, какъ пришла отъ князя записка, извщавшая о его визит на слдующій день. На другой день Женни, обуреваемая очевиднымъ волненіемъ, взяла первую попавшуюся книгу, спустилась въ садъ и направилась въ дубовой алле. Годфруа послдовалъ за нею и скользнулъ въ кустарники, окаймлявшіе сплошными шпалерами аллею. Оттуда онъ слдилъ за женою, она шла медленно, опустивъ голову, грустная.

Но вотъ въ нсколькихъ шагахъ отъ нея послышался стукъ колесъ. Она обернулась, и убдившись, что никто ее не видитъ, сдлала знакъ, и подъхавшій фаэтонъ остановился. Изъ него вышелъ князь, приказалъ кучеру продолжать путь въ дому, почтительно поклонился Женни и сказалъ, передавая ей конвертъ, который она поспшила скрыть на груди.

— Вотъ отвтъ на ваше письмо.

— Боже! Какимъ я горю нетерпніемъ прочесть его! Но здсь я не смю этого сдлать: я вчно боюсь его появленія. Онъ слдитъ за каждымъ моимъ шагомъ, а самъ мучается…

И Женни поднесла платокъ въ глазамъ, а князь сказалъ, что жалетъ ее отъ всего сердца. Позволь онъ себ малйшій фамильярный жестъ, Годфруа, державшій въ рукахъ револьверъ, положилъ бы его на мст. Но Женни и князь направились къ дому, не обмнявшись даже рукопожатіемъ. Передъ крыльцомъ дома имъ встртилась г-жа Соваль, и князь сейчасъ же вступилъ съ нею въ оживленный разговоръ, а Женни быстро ушла въ боковую, темную аллею изъ высокихъ кипарисовъ. Въ ту минуту, какъ она доставала письмо, передъ нею неожиданно выросъ мужъ съ такимъ искаженнымъ лицомъ, что она въ первую минуту приняла его за злоумышленника и вскрикнула.

— Отдайте мн это письмо!— потребовалъ глухимъ голосомъ Годфруа.

Она вздрогнула и отступила. Онъ понялъ, что она собирается бжать, и зналъ, что преслдовать ее у него нтъ силъ, а потому ршился попугать ее… Онъ пригрозилъ ей револьверомъ, говоря, что не отступитъ ни передъ чмъ, чтобы завладть письмомъ.

— Я вижу,— сказала она, блдня отъ ужаса и тоски,— что вы считаете меня послднею изъ женщинъ. Такъ вотъ результатъ того, что я сдлала! Боже, какая я несчастная!..— И она заплакала, но онъ хриплымъ голосомъ повторилъ свое требованіе. Она умоляла его успокоиться.— Бдный, дорогой другъ! возможно ли, чтобы онъ пересталъ уважать ту, которую любилъ?— Разумется, вс женщины вроломны, вс мужчины предатели, все въ жизни — сплошная ложь. Онъ хочетъ знать, какъ далеко зашелъ его позоръ… Такъ вотъ тотъ, кого она любитъ!.. Этотъ князь… Хорошо,— онъ убьетъ его, какъ убьетъ всякаго, кто посягнетъ на нее…

— Боже, какъ тутъ быть?— простонала она.— Ну, послушайте: вы довряете моей матери. Идемте къ ней,— она при всхъ вскроетъ и прочтетъ это письмо. И если она вамъ поклянется, что эти строки — отвтъ, написанный честнйшей рукой на честный вопросъ…

— Я никому боле не довряю,— прервалъ ее Годфруа. Тогда Женни протянула ему письмо.— Богъ свидтель тому, что она сдлала все возможное! Да свершится судьба! При первомъ взгляд на конвертъ, Годфруа остолбенлъ: письмо было адресовано князю Кеменеву ‘для передачи г-ж Г.’.

Но вдругъ онъ узналъ почеркъ письма и вскричалъ съ гнвомъ и ужасомъ:

— О’Фаррель! это онъ!.. Онъ смется надо мною!.. Понимаю! Князь — не боле, какъ услужливый посредникъ. Но Патрикъ! Патрикъ!.. О! чаша скорби переполнена!..

Женни поблднла, глаза ея сверкнули негодованіемъ и гордой увренностью, и она сказала:

— Да, это отъ Патрика. Но поврьте мн, прежде чмъ клеймить другихъ, прочтите его письмо…

Годфруа сталъ читать вслухъ:

‘Я совсмъ убитъ. Возможно ли! не ошибается ли этотъ докторъ? Какъ могла до того усилиться эта роковая болзнь въ такой короткій срокъ? Разв онъ не былъ счастливъ? а мн говорили, что счастіе продлитъ его жизнь. Благодарю васъ за то, что вы меня извстили,— я пріду. Я брошу все, лишь бы застать еще въ живыхъ его, моего дорогого друга, котораго я люблю больше, чмъ онъ это думаетъ, и для котораго я готовъ пожертвовать жизнью! Я далъ ему все, что только могъ! Вы тоже великодушно уплатили свой долгъ. Богъ да вознаградитъ васъ за это!.. Выду я скоро, но все-таки мн нужно здсь все устроить на время моей отлучки. Необходимо также найти какой-нибудь предлогъ и извстить его заране о моемъ прізд, чтобы не внушить ему подозрній, потому что я хочу, чтобы иллюзіи не покидали его до конца. Берегите его, и вы исполните свой долгъ вполн. До скораго свиданія. Никому не понять, какой грустью переполнено мое сердце.— Патрикъ’.

Годфруа молча сложилъ письмо и вложилъ его обратно въ конвертъ съ такой осторожностью, точно это былъ отравленный кинжалъ. Теперь онъ былъ спокоенъ, черты лица его разгладились: смерть звала его въ себ. И, не глядя на Женни, онъ сказалъ:

— Уже! Я зналъ, что жить мн остается не долго, но все хе не предполагалъ, чтобы конецъ былъ такъ близокъ. Бдный Патрикъ! Онъ и не подозрвалъ, когда писалъ эти строки, что подписываетъ мой приговоръ.

— Видитъ Богъ, я не виновата въ томъ, что вы прочли это,— сказала Женни, рыдая.

Онъ обнялъ ее и прижалъ къ себ, прося простить его. Вдь и умираетъ онъ отъ избытка любви въ ней. Немного терпнія. Тмъ лучше, что онъ теперь знаетъ правду,— отнын онъ не станетъ никого терзать недовріемъ и несправедливостью, отнын онъ вритъ, что бываютъ врные друзья и благородныя сердца. Бдному Патрику незачмъ выдумывать теперь предлогъ.

Годфруа и Женни вошли, обнявшись, въ домъ, и Кеменевъ, ощущавшій глухое безпокойство, успокоился при вид улыбающагося и спокойнаго Годфруа. А когда князь ухалъ, Годфруа увелъ жену въ садъ и долго гулялъ съ нею по аллеямъ. Впервые разсказалъ онъ ей сегодня всю исторію своей жизни до встрчи съ нею, и добавилъ, цлуя ея руку:

— Я васъ люблю и я счастливъ. И если другъ нашъ… опоздаетъ, вы повторите ему прежде всего эти слова.

Вернувшись въ себ въ комнату, онъ написалъ дрожащимъ почеркомъ слдующія строки:

‘Ты можешь пріхать не придумывая предлога, бдный другъ мой. Прізжай скоре, прошу тебя. Мн нужно успть переговорить съ тобою.— Годфруа’.

А затмъ онъ лишился чувствъ…

Подобное потрясеніе всегда тяжело, а Годфруа былъ уже очень слабъ, и, несмотря на все его мужество, неожиданная всть о близости конца порвала въ немъ какія-то тайныя струны. Когда его привели въ себя, онъ пожелалъ остаться съ докторомъ наедин и спросилъ, сколько собственно ему остается жить? Докторъ сталъ уврять его, что это простой обморокъ, и тревожиться не стоитъ.— Ахъ, нтъ, не то! онъ не тревожится, но ему необходимо знать, сколько дней ему осталось жить? Недли дв?— Докторъ молчалъ.— Недлю?— Приблизительно…— Онъ пожелалъ еще узнать, мучительна ли будетъ смерть?— Нтъ, она наступитъ быстро.— Тогда больной попросилъ внушить его жен, что присутствіе ея опасно для него, и чтобы она не входила къ нему безъ его зова. Онъ не хотлъ омрачать ее некрасивыми предсмертными подробностями. Желаніе его было исполнено, и было ршено, что Женни будетъ приходить въ нему въ извстные часы. Передъ ея визитомъ вс лекарства прятались, комната провтривалась, Годфруа принаряжался съ помощью слуги и затмъ посылалъ его за нею. Если ему случалось чувствовать приближеніе припадка во время ея визита, онъ всегда ссылался на желаніе соснуть, и она послушно уходила, притворяясь, что поврила ему, потому что докторъ просилъ избгать малйшаго волненія…

Прошло шесть дней съ того вечера, какъ Годфруа написалъ Патрику, и больной считалъ часы, терзаясь тайнымъ страхомъ, что Патрикъ опоздаетъ. А Женни, въ свою очередь, никому не говорила, что передала письмо мужа по телеграфу, опасаясь неаккуратности почты и выигрывая этимъ путемъ четыре дня.

Наконецъ, въ одинъ январьскій вечеръ, передъ домомъ послышался стукъ колесъ. Годфруа сидлъ у себя въ кресл, подл него находились г-жа Совалъ, такъ какъ Женни, уступая настояніямъ мужа, ухала прокатиться. Услыша этотъ стукъ, больной просіялъ: это О’Фаррель, и онъ проситъ оставить ихъ вдвоемъ. И черезъ минуту друзья крпко обнялись. Годфруа выразилъ удивленіе по поводу такого скораго прізда друга, и тотъ отвчалъ, что выхалъ, получивъ его депешу.— Его депешу! Но онъ сейчасъ же догадался: она подумала и объ этомъ… И, держа другъ друга за руку, друзья говорили, говорили и не могли наговориться…

Былъ ли Годфруа счастливъ? Почти… Но слишкомъ дорого досталось его счастіе Патрику и ей. Онъ умеръ бы спокойне, еслибы могъ знать… ‘любитъ ли ее Патрикъ? И его ли любитъ она’? За эти дни онъ все разбирался въ своей душ, и гордиться собою ему не пристало. Патрикъ можетъ сказать ему теперь всю правду: вдь тамъ, куда онъ уходитъ, нтъ ни упрековъ, ни ссоръ!.. Наконецъ, друзья умолкли, но Годфруа не выпускалъ руки Патрика изъ своей и ясно ощущалъ здоровое, равномрное біеніе пульса этой молодой жизни. Вдругъ пульсъ этотъ забился быстро-быстро, а за дверью послышался необычно громкій голосъ Женни.— Онъ пріхалъ?— Дверь тихонько распахнулась, и молодая женщина бережно переступила порогъ спальни больного. Подъ рукою Годфруа пульсъ Патрика мгновенно замеръ: отнын тайна молодого человка принадлежала не ему одному. Патрикъ и Женни пожали другъ другу руку, обмнялись простымъ, спокойнымъ привтствіемъ, но Годфруа уже все зналъ, все понялъ: и жертву, слпо принятую имъ въ чаду страсти, и великодушную ложь этихъ двухъ существъ. Отнын долгъ его былъ ему ясенъ, отнын для него не существовало ни эгоизма, ни подозрній, ни ревности. Прежде чмъ покинуть этотъ міръ, онъ обезпечитъ счастіе другихъ. Но для этого ему надо было о многомъ поразмыслить. Ссылаясь на утомленіе, онъ отослалъ Женни и Патрика гулять въ садъ.— Какъ? Годфруа оставлялъ его вдвоемъ съ Женни! Патрикъ понялъ, что кончина его друга близка! Передъ лицомъ смерти исчезала даже ревность.

На слдующее утро Годфруа сказалъ Патрику:

— Сегодня мн немного лучше. Благодаря твоему прізду, я спалъ ночью. Подумать только, что еслибы ты не пріхалъ, я… Но, съ Божіей помощью, на памяти моей не ляжетъ неизгладимое пятно эгоизма. Какъ могъ я допустить, пожелать и совершить вс эти жестокости! Ахъ, другъ мой! Нтъ ничего страшне любви, потому что она не только доводитъ васъ до преступленій, но еще внушаетъ вамъ, что это — ваше право.

Патрикъ сталъ успокаивать его: онъ не совершилъ ничего несправедливаго.— Неужели? Патрикъ считаетъ, что Годфруа съ нимъ поступилъ по-дружески? Ну, все равно теперь, немножко терпнія!— Затмъ онъ поручилъ молодому человку създить въ По, сходить въ нотаріусу Мобургё и привезти его съ собою. У нотаріуса этого хранится его завщаніе,— пусть онъ захватитъ его съ собою. Онъ можетъ вернуться къ пяти часамъ,— пусть же онъ спшитъ, потому что Годфруа будетъ ждать его съ страшнымъ нетерпніемъ. Патрику не хотлось оставлять его на цлые полъ-дня, и онъ предложилъ послать нотаріусу телеграмму.

— Ни за что! А если телеграмма не дойдетъ?.. Или нотаріуса не будетъ дома? А ты съумешь и отыскать, и привезти его. Посл свиданія съ нимъ у меня камень свалится съ души. Видишь ли, черезчуръ страстная и притомъ запоздалая любовь, это — большое несчастіе. Запомни эти слова, въ нихъ все мое извиненіе. А теперь обними меня, прикажи запрягать и отправляйся.

Они обнялись, и Патрикъ вышелъ, но пошелъ на станцію пшкомъ. Онъ и не подозрвалъ, что г-жа Совалъ была вн себя отъ тревоги и любопытства. Она проклинала близость Алжиріи и этого Патрика, становившагося поперекъ дороги князю, а отъ этой бесды друзей и ухода Патрика изъ дома не ждала ничего добраго. Шелъ онъ, очевидно, на станцію, но зачмъ? За докторомъ? Проще было бы послать лакея. Къ тому же, Годфруа сегодня лучше.

Тмъ временемъ Годфруа готовился въ утреннему визиту Женни. Но только-что туалетъ его былъ конченъ, какъ онъ почувствовалъ приступъ удушья. Лакей прямо бросился не за дочерью, а за матерью.

— О!.. теперь это конецъ!— стоналъ, задыхаясь, больной.— Но не говорите жен… я не хочу, чтобы она видла мою агонію… Постарайтесь… чтобы я протянулъ еще нсколько минутъ… дайте бумаги и перо…

Припадокъ утихъ, но было ясно, что это — конецъ. Пробило 12 часовъ. До возвращенія Патрика оставалось еще пять часовъ. Годфруа призадумался и выслалъ лакея. Пробывъ минутъ десять наедин съ тещей, Годфруа попросилъ къ себ Женни и ласково заговорилъ съ нею. Его вниманіе привлекла роза на груди жены, и та подала ему цвтокъ, который онъ поднесъ къ губамъ. Въ эту минуту Женни замтила на его пальц чернильное пятно.— Нечего сказать! стоило ему такъ долго возиться сегодня со своимъ туалетомъ! Она принесетъ ему сейчасъ воды и мыла, пусть онъ отмоетъ пятно. Но Годфруа обнялъ ее и задержалъ под себя.

— Оставьте это пятно, дорогая моя! Я выпачкалъ себ палецъ, оставляя послдній залогъ моей любви дорогимъ моему сердцу существамъ. Я хочу, чтобы они были счастливы посл моей смерти. Слышите, Женни,— не смывайте этого пятна! Пусть оно останется!

Но вдругъ его черты такъ страшно и такъ быстро исказились, что Женни поблднла отъ ужаса. Новый приступъ удушья сдавилъ ему горло. Онъ усплъ только прошептать:— Мой бдный Патрикъ! Какъ мн хотлось бы дождаться его!..— Наступила небольшая пауза, затмъ онъ вздохнулъ, пролепеталъ:— Боже!..— и все было кончено…

Когда въ назначенный часъ Патрикъ и нотаріусъ вышли изъ вагона, они не нашли, въ своему изумленію, на станціи экипажа изъ Помераса. Погода стояла чудесная, и они дошли засвтло до Помераса пшкомъ. Никто не встртилъ ихъ въ передней. Патрикъ попросилъ нотаріуса обождать въ гостиной и бросился наверхъ. Въ спальн онъ нашелъ Годфруа распростертымъ на постели, уснувшаго послднимъ сномъ. Лицо было моложаво и спокойно. Въ рукахъ у него были крестъ и живая роза. И пока Патрикъ рыдалъ на колняхъ подл этой постели, по другую сторону которой плакала Женни, г-жа Совалъ, бгавшая по дому, нашла въ гостиной незнакомаго господина. На ея нелюбезный вопросъ, кто онъ, тотъ отвчалъ, что онъ — нотаріусъ, за нимъ послалъ г. Антуанъ Годфруа.

— Г-нъ Годфруа умеръ,— отвчала она съ такимъ уничтожающимъ взглядомъ, что Мобургё пролепеталъ:

— Но… я въ этомъ не виноватъ. Я не потерялъ ни минуты…

— Мой зять посылалъ за вами?

— Да, за мной явился въ По его другъ… Я привезъ завщаніе…

— А разв завщаніе имется? Извините мой пріемъ, но знаете, въ такія минуты… Значитъ, мой бдный зять передалъ вамъ свою послднюю волю?

— Именно. А вы этого не знали?

— Ни я, ни моя дочь, ничего не знали. А можно?.. Или это не дозволено?

— Напротивъ. Къ завщаніи есть распоряженія по поводу похоронъ. Завщатель желаетъ быть погребеннымъ въ Померас и воспрещаетъ всякую пышность и приглашенія. Состояніе же свое онъ завщаетъ цликомъ жен. Но если бы она пожелала вступить вторично въ бракъ, то она лишается наслдства, и оно переходитъ къ двумъ дальнимъ родственникамъ.

Нотаріусъ опасался какой-нибудь вспышки, но г-жа Совалъ успла уже все мысленно взвсить и ршить, что для Кеменева деньги не имютъ значенія. Она спокойно положила въ карманъ свой еле-еле омоченный слезами платокъ, и подъ рукой ея въ карман зашуршала бумага забытаго ею тамъ конверта, содержаніе котораго было ей неизвстно, и который былъ адресованъ не ей. Первымъ движеніемъ ея было разсказать Мобургё, изъ чьихъ рукъ и при какихъ особенныхъ обстоятельствахъ получила она эту таинственную бумагу, но обычная осторожность ея одержала верхъ, и она ршила не спшить.

Нотаріусу оставалось только откланяться

VIII.

Десять мсяцевъ спустя, парижская квартира Женни вновь имла свой обычный видъ, только рояль не открывался, и молодая хозяйка, одтая въ глубокій трауръ, никогда не пла.

Патрикъ ухалъ обратно немедленно посл похоронъ. Странное дло! за все время печальной церемоніи, г-жа Соваль, отличавшаяся обыкновенно весьма крпкими нервами, привлекала всеобщее вниманіе своимъ растеряннымъ видомъ. Она точно боялась подойти къ гробу, точно опасалась, что оттуда послышится грозный голосъ. Въ Париж она вновь обрла свое душевное равновсіе. Теперь у нея не было иной заботы, кром отрзыванія купоновъ съ процентныхъ бумагъ, доставшихся ея дочери, и полученія по нимъ денегъ. Блаженство ея омрачалось только мыслью, что бумаги эти могутъ перейти, въ одинъ прекрасный день, въ другія руки! Но тогда Женни будетъ княгиней, или… Ршительно, имть два выхода на выборъ — вещь прекрасная!

Но, несмотря ни на какія старанія, Женни до сихъ поръ ни разу не приняла князя и просила только одного: чтобы ее оставили въ поко. Въ душ своей она носила трауръ не только по тому человку, что покоился на кладбищ Ломераса, но и по тому, что скрывался въ алжирскихъ лсахъ. Она первая написала ему, и онъ отвтилъ ей, но потомъ письма его стали все рже и рже. Женни начинала думать, что онъ никогда не любилъ ея, и его настоящее, непонятное ей, равнодушіе страшною тяжестью ложилось на ея душу. Молодой женщин было теперь 27 лтъ, и красота ея была въ полномъ расцвт, но къ чему были ей въ эти минуты ея красота и богатство? За нсколько дней до первой годовщины смерти Годфруа, мать замтила ей, что имъ слдуетъ създить въ Померасъ для панихиды. Удивленная въ душ такимъ вниманіемъ къ памяти покойнаго, Женни согласилась, и он ухали. Когда дамы вышли изъ церкви посл окончанія службы, въ Женни подошелъ Кеменевъ, почтительно поздоровался съ нею и тотчасъ же ухалъ обратно въ Біаррицъ. Это почтительное вниманіе искренно ее тронуло, а потому, когда на слдующій день князь явился въ Померасъ и совершенно просто, но съ глубокимъ уваженіемъ, предложилъ ей свое имя, богатство и сердце, она почти не удивилась. Она сказала, что очень тронута, потомъ на мгновеніе призадумалась и продолжала:

— Я слишкомъ уважаю васъ, дорогой князь, чтобы не открыться вамъ вполн. Окончательное ршеніе зависитъ не отъ меня. Клянусь вамъ, я сдлала все, что могла, для счастія моего мужа, а между тмъ меня мучитъ мысль, что онъ умеръ несчастнымъ. Однако, во мн никогда не было и тни преступной мысли. Между нами стояло только одно воспоминаніе, одинъ образъ, владвшій моей душой. Это какъ будто не много,— не такъ ли? Но я не отступлю ни передъ какой жертвой, чтобы избавить впредь другого и себя отъ одного года подобной пытки.

— Я вижу, что не ошибся въ васъ, и люблю васъ теперь еще сильне. Я давно угадалъ вашу тайну, а потому поговоримте откровенно. Убждены ли вы, что Патрикъ О’Фаррель думаетъ о васъ?

Но это безразлично, разъ она о немъ думаетъ. Ничто не заставитъ ее позабыть его. Напрасно предлагаетъ онъ ей роскошь и блескъ,— ничто не помшаетъ ей быть несчастной, пока она не потеряетъ иллюзіи. И вотъ что она отвтитъ ему: согласенъ ли онъ ждать ее годъ?— Она выйдетъ за него черезъ годъ, если убдится, что тотъ ея не любитъ?— Да если она убдится, что и самъ князь все еще ее любитъ.— Князь принялъ ея условія, а Женни, въ тотъ же вечеръ, отправила Патрику длинное письмо, оканчивавшееся такъ:

‘Я передала вамъ подлинныя, буквальныя слова князя Кеменева. Что же касается моего отвта, то знайте, что я попросила годъ на размышленіе, а также для того,— и не скрываю отъ васъ, что князь догадался, въ чемъ дло,— чтобы узнать ваше мнніе обо всемъ этомъ. Я не могу обойтись безъ того, потому что, несмотря на ваше теперешнее безучастіе въ моей судьб, я не могу забыть, какую значительную роль вы играли однажды въ подобномъ же случа. Что мн отвчать? Вы въ этомъ дл судья вполн компетентный. Вы знаете и князя, и меня. Прибавлю, что я не измнилась ничуть. Повторяю вамъ сегодня все то, что уже говорила вамъ, хотя ваше теперешнее равнодушіе ко мн подаетъ мн мало надежды. Итакъ, если вы посовтуете мн выйти за князя, я послдую вашему совту, ибо теперь надъ вами не тяготетъ никакой долгъ. Не думаю, чтобы у князя могли быть притязанія на вашу дружбу,— вы ничмъ ему не обязаны, и я могу вамъ поручиться, что онъ не застрлится отъ моего отказа. Словомъ, у васъ нтъ поводовъ приносить меня вторично въ жертву, если только вы не питаете особаго пристрастія въ роли жертвоприносителя. Отвтьте мн только по зрломъ размышленіи,— время терпитъ. Вы вторично держите въ своихъ рукахъ судьбу и счастіе бдной женщины. Конечно, это вещь маловажная, но не можете же вы смотрть на эту женщину какъ на первую встрчную, если только вы не забыли ея совсмъ’.

Письмо это подняло цлую бурю въ сердц Патрика. Онъ любилъ ее по прежнему, но до того ушелъ весь въ работу, что достигъ если не забвенія, то какого-то душевнаго оцпеннія. Письмо Женни вновь разбередило его рану. Она вторично звала его, вторично отдавалась ему. Что ему отвчать? Онъ чуть не написалъ ей, что она должна выйти не за князя, котораго она не любитъ, а за него, любимаго ею и любящаго ее съ самой первой встрчи. Въ самомъ дл, что раздляло ихъ теперь? только его клятва… Но разв смерть не освобождала его отъ нея? Разв мертвый, которому тамъ ничего не нужно, можетъ сохранять какія-то права на волю живого существа?— Патрикъ провелъ лихорадочную, безсонную ночь, взывая къ умершему другу…

Выбившись изъ силъ, онъ заснулъ подъ утро, а когда проснулся, то солнце было уже высоко. Ночью въ Тэлахъ прибылъ отецъ Хризостомъ. Узнавъ объ этомъ, Патрикъ бросился къ нему и увлекъ его къ себ, заперъ за собою дверь и заговорилъ. Въ первое свое знакомство съ нимъ, онъ поврялъ ему свою тайну, и если не возвращался боле въ ней, такъ потому, что думалъ цною молчанія купить забвеніе. Но напрасно… А теперь вотъ что случилось. Годъ тому нагадь мужъ ея умеръ. Отецъ Хризостомъ помнить, что въ то время Патрикъ отлучался во Францію… И вотъ передъ самымъ концомъ умирающій другъ его разгадалъ его тайну…

Миссіонеръ вздохнулъ и сказалъ, печально опуская глаза:

— Какъ, должно быть, сладко было убдиться передъ смертью въ великодушіи друга! Значитъ, теперь вы будете вознаграждены, сынъ мой?

— Да, отнын любимая имъ женщина свободна. За нее сватается знатный милліонеръ, но она зоветъ его, Патрика, она любитъ его и обрекаетъ себя на бдность, чтобы стать его женой… Но на его горе, въ одну роковую минуту, вн себя отъ одного жестокаго упрека друга, обвинявшаго его въ гнусномъ разсчет, онъ поклялся никогда не жениться на этой женщин, даже если смерть ея мужа освободитъ ее.

— Бдныя дти!.. Жалю васъ всей душой!

Значитъ, отецъ Хризостомъ полагаетъ, что Патрикъ связанъ навсегда своей клятвой?— Разумется, ибо всякая клятва священна.— Но вдь это разбиваетъ два сердца?.. Поступилъ ли бы онъ самъ такъ же? Наконецъ, имлъ ли онъ, Патрикъ, право давать подобную клятву?

— Нтъ, ибо Господь повелваетъ клясться Ему одному. Посовтуйтесь вы со мною, когда было еще время, я сказалъ бы вамъ: ‘не клянитесь’!.. А поступилъ ли бы я самъ такъ же?.. Я сдлалъ больше… Вы клялись живому, а я далъ клятву передъ распростертымъ у моихъ ногъ, бездыханнымъ тломъ друга. Погибъ онъ изъ-за моего вроломства и проклялъ меня передъ смертью! Жалость, угрызенія совсти и ужасъ охватили мою душу. И я тоже далъ клятву, и если теперь я тутъ, въ бдномъ монашескомъ плать, вдали отъ всхъ, кого я зналъ… и любилъ… такъ это потому, что я сдержалъ обтъ, данный мертвому. Сомнваетесь ли вы еще, сынъ мой?

Патрикъ схватилъ монаха за руку: онъ еще не знаетъ всего. За часъ до смерти, его несчастный другъ, очевидно, раскаялся во всемъ. Онъ хотлъ измнить свои распоряженія, возвратить ему данное слово,— Патрикъ прочелъ это въ его глазахъ. Но увы! смерть помшала ему!..— Монахъ протестовалъ: кому можетъ быть вдома его предсмертная воля?.. Состарвшись, онъ самъ будетъ удивляться тому, что такъ мучился изъ-за такой мимолетной вещи, какъ женская красота! Какъ! онъ добровольно пожертвовалъ своей любовью, чтобы не видть мученій живого человка, а теперь хочетъ обречь на вчную муку душу умершаго!..— И въ тотъ же вечеръ Патрикъ отвчалъ Женни:

‘Совтую вамъ принять предложеніе князя. Можно ли тутъ колебаться? Кто можетъ дать вамъ то, что предлагаетъ князь? Вы будете счастливы съ нимъ. Онъ доказалъ вамъ свою любовь, и я глубоко его уважаю. Будьте же счастливы,— таково пожеланіе вашего преданнаго друга’.

И Женни дала согласіе князю. Дло было раннею весной. Помолвку было ршено сохранить въ тайн, обвнчаться въ Померас и сейчасъ же ухать въ Петербургъ. Но эта новость, разумется, благодаря стараніямъ г-жи Соваль, попала въ газету и дошла до Парижа, гд она стала событіемъ дня. Газеты же принесли эту всть Патрику, и онъ печально улыбнулся при мысли, что она даже не извстила его сама. Очевидно, она употребляла вс усилія, чтобы возненавидть его… Но что случилось бы,— явись онъ вдругъ въ ней и предложи ей бросить князя и его милліоны, чтобы слдовать за нимъ въ пустыню!..

Между тмъ, князь до того торопился, что скоро наступилъ день подписанія брачнаго контракта. Было чудное апрльское утро. Женни задумчиво слушала чтеніе контракта, а когда пришла ея очередь подписаться подъ нимъ, Кеменевъ перехватилъ у нотаріуса перо и самъ обмакнулъ его въ чернильницу. При этомъ онъ нечаянно выпачкалъ себ палецъ въ чернилахъ, а когда онъ протянулъ перо Женни, то это свжее чернильное пятно внезапно бросилось ей въ глаза, и она вздрогнула, глухо вскрикнула и снова упала въ свое кресло, близкая въ обмороку. И странное дло!— видъ этого чернильнаго пятна привелъ г-жу Соваль въ ужасъ. Пока князь, изумленный произведеннымъ впечатлніемъ, вытиралъ себ палецъ, Женни встала и направилась нетвердой походкой въ двери, прося мать послдовать за нею. Женни прошла прямо въ бывшую спальню Годфруа, заперла за собою дверь и спросила съ ледянымъ спокойствіемъ:

— Помните вы его смерть? У него тоже было на пальц чернильное пятно… Разв онъ писалъ что-нибудь?

— Разумется,— отвчала ея мать, и вки ея дрогнули.— Но что же изъ этого?

— Я хотла бы знать, что онъ писалъ?

— Право, не знаю,— отвчала г-жа Соваль- самымъ естественнымъ тономъ, но Жении настаивала. Она напомнила, что мать ея была при Годфруа, когда тотъ писалъ свои послднія строки, и потребовала у нея объясненія. Г-жа Соваль сразу ршилась.

— Вотъ въ чемъ дло,— сказала она совершенно спокойно:— за часъ до смерти твой мужъ захотлъ повидаться со своимъ нотаріусомъ и послалъ за нимъ въ По графа О’Фарреля. Должно быть, онъ хотлъ смягчить свое завщаніе, но ты помнишь, что, къ несчастію, смерть поразила его очень быстро. Очевидно, онъ выпачкалъ себ палецъ, когда писалъ нотаріусу.

Женни задумалась. Ей вспомнились предсмертныя слова мужа о чернильномъ пятн… Объясненіе ея матери было правдоподобно, но не удовлетворяло ее. Суеврный страхъ овладлъ ею, и когда мать ея спросила, понимаетъ ли она теперь, въ чемъ дло, она возразила, что поняла: — покойный мужъ только-что выразилъ ей свою волю! Онъ не желалъ, чтобы она подписывала брачный контрактъ теперь и въ томъ самомъ дом, гд онъ скончался… И она настояла на своемъ, сама переговорила съ княземъ, заставила его согласиться на трехмсячную отсрочку, и на другой же день выхала съ матерью въ Парижъ.

IX.

Къ первое же воскресенье посл ея прізда въ Парижъ, на каедр церкви св. Августина появился незнакомый проповдникъ, высокій священникъ съ сдой бородой. На груди его темной рясы ярко выступала широкая красная лента съ золотымъ крестомъ. Красивый и величественный старикъ возбудилъ въ толп симпатію и любопытство, а какъ только онъ началъ говорить, Женни, погруженная въ молитву, вздрогнула и впилась въ него глазами. Горячо и краснорчиво повствовалъ проповдникъ о трудахъ алжирскихъ миссіонеровъ и приглашалъ врующихъ протянуть руку помощи ихъ далекимъ, неимущимъ ближнимъ. Когда онъ сталъ обходить затмъ молящихся и дошелъ до Женни, она опустила въ его сумку снятый ею съ руки скромный золотой обручъ и свою визитную карточку, прося миссіонера принести ей обратно этотъ браслетъ, за который она дастъ ему крупный выкупъ для его бдныхъ. Бесь день потомъ она думала о Патрик, припоминала его разсказы о своемъ друг, святомъ миссіонер, спрашивая себя, не онъ ли это?

Когда на другой день ей доложили, что ее спрашиваетъ отецъ Хризостомъ, она поняла, что это онъ и есть, и ее охватило страшное волненіе. И если бы, войдя въ гостиную, гд она ждала его, миссіонеръ не сталъ шарить въ карман, отыскивая ея браслетъ, завернутый въ клочокъ газеты, онъ замтилъ бы ея волненіе. Чтобы успть оправиться, она подошла къ своему бюро, достала изъ него нсколько золотыхъ и вернулась къ миссіонеру, который протянулъ уже руку, горячо благодаря ее за своихъ бдныхъ и торопясь, очевидно, уйти. Но это не входило въ разсчеты Женни. Она взяла стулъ и сла, не выпуская золотыхъ изъ рукъ, а потому пришлось приссть и ему. Наступило неловкое молчаніе, и первымъ заговорилъ миссіонеръ съ непринужденностью истинно свтскаго человка.

— Я разскажу исторію вашего браслета моимъ бднымъ алжирскимъ дтямъ. Вы не можете себ представить, какъ подобные примры трогаютъ ихъ и научаютъ любить Францію. Имъ такъ часто приходится видть печальныя вещи!..

— Да, я слыхала, что миссіонеры не всегда довольны нравственной поддержкой нашихъ алжирскихъ или другихъ колонистовъ.

— О, нтъ,— горячо возразилъ миссіонеръ:— это просто дурная привычка парижанъ составлять себ издали непоколебимое мнніе о незнакомыхъ имъ вещахъ. Конечно, среди нашихъ эмигрантовъ попадаются сомнительныя личности, но встрчаются и такіе люди, дружбу которыхъ я считаю для себя честью. Напримръ, у меня есть другъ, исторія котораго наврное тронула бы васъ.

— Разскажите мн эту исторію, отецъ мой!— сказала она, вся дрожа отъ волненія:— я дорого заплачу за каждую пролитую слезу въ пользу вашихъ бдныхъ.

— Предложеніе ваше прельщаетъ меня… Другъ мой,— позвольте мн умолчать объ его имени,— это молодой отшельникъ, живущій одиноко въ лсу…

— Гд онъ оплакиваетъ свои грхи?

— Нтъ, онъ слдитъ за рубкой лса. Но если бы я могъ разсказать вамъ всю его исторію, вы увидли бы, какъ онъ глубоко, безнадежно несчастенъ…

— Въ чемъ же дло? несчастная любовь?

— Да, но потому, что онъ добровольно принесъ свою любовь въ жертву дружб, притворялся равнодушнымъ тогда, когда сердце его обливалось кровью, чтобы не поддаться слабости, онъ ухалъ и ищетъ теперь забвенія въ труд.

— И… онъ нашелъ это забвеніе?

— Нтъ… Но исторія моя только начинается. Черезъ нсколько мсяцевъ посл женитьбы, другъ его, невольная причина всего несчастія, захворалъ и умеръ. Вы, конечно, думаете, что эти два сердца, по прежнему любящія другъ друга, могутъ теперь соединиться?

— Почему же нтъ?

— Здсь-то и начинается драма, почти неправдоподобная для тхъ, кому невдомы бури страсти, ея терзанія и эгоизмъ. Подобно скупцамъ, желающимъ быть погребенными со своими сокровищами, несчастный усопшій, обуреваемый мучительными подозрніями, терзаемый заране загробной ревностью, вынудилъ у друга клятву, которою тотъ навсегда приносилъ себя въ жертву. Онъ поклялся, что эта женщина, это яблоко раздора между его другомъ и имъ, останется ему чуждою на вки, даже если смерть даруетъ ей свободу.

— Онъ поклялся! Но по какому праву далъ Патрикъ эту клятву? По какому праву?..— вскричала Женни, вся блдная отъ волненія.

— Боже мой! Вы знаете его? вы знаете его имя?.. вы..

— Увы! вотъ уже два года, какъ я люблю его и какъ душа моя терзается этой загадкой!.. Теперь я все поняла. Какъ я мучилась! Какъ боролась! Простите мн мою хитрость съ вами! Пожалйте меня, какъ пожалли вы Патрика О’Фарреля! Бдный, бдный другъ! Что онъ надлалъ!..

Наступило молчаніе. Женни спросила, считаетъ ли отецъ Хрисостомъ Патрика связаннымъ клятвой, и получивъ утвердительный отвтъ,— разразилась упреками памяти покойнаго мужа. Конечно, святой отецъ станетъ убждать ее простить его, какъ и вс другіе священники? Удивленная, что миссіонеръ ничего не отвчаетъ, она взглянула на него и увидала, что старикъ впился глазами въ портретъ на стн и, видимо, не слышитъ ея. Выраженіе лица его до того ее поразило, что она позабыла о собственномъ гор, и сказала:

— Это портретъ моей матери.

Онъ съ трудомъ отвелъ отъ портрета глаза, и произнесъ съ трудомъ:— Дочь моя…— Затмъ перевелъ духъ и продолжалъ:— Будемъ прощать мертвымъ, дабы и они простили насъ. Но прощаютъ ли они? И какъ узнать это?

Страшно блдный, точно внезапно постарвшій на десять лтъ, онъ всталъ. Было ясно, что онъ думаетъ лишь о томъ, чтобы ему поскоре уйти.

— Вы уже покидаете меня!— вскричала Женни.— Разв я сказала что-нибудь оскорбляющее васъ? Господь, читающій въ моемъ сердц, знаетъ, что мн не за что краснть. Почему не хотите вы выслушать меня?

— Одинъ Господь можетъ исцлить вашу душу. Я навсегда распростился съ міромъ и его суетою. Вы вернули меня къ нему, но я прощаю вамъ вашу хитрость. А между тмъ, если бы вы знали, какъ жестоко наказанъ я за то, что покинулъ пустыню! Зачмъ послали меня сюда т, кому я обязанъ повиноваться!

Женни слушала его, ничего не понимая. Вдругъ онъ взглянулъ на нее, положилъ руку на ея золотистые волосы и мягко сказалъ:

— Господь да благословитъ васъ, дочь моя! Да простятся намъ всмъ грхи наши и да снизойдетъ на насъ миръ!

И онъ исчезъ, а вслдъ за нимъ въ гостиную вошла г-жа Соваль, только-что вернувшаяся откуда-то домой.— Что это за священникъ повстрчался ей въ передней? Онъ такъ робко прижался къ стн, не поднимая глазъ, что она успла замтить только прекрасную сдую бороду.

Женни заперлась у себя и продумала весь день надъ всмъ услышаннымъ. Все поведеніе Патрика было ей теперь понятно, и она говорила себ, что человкъ, способный на такое самоотверженіе, долженъ быть ея мужемъ. Она стала припоминать все прошлое по порядку, внимательно обдумывая вс когда-либо поразившія ее подробности. И все боле укоренялось въ ней убжденіе, что Годфруа хотлъ уничтожить препятствіе между своей женой и другомъ. Она помнила эпизодъ чернильнаго пятна: онъ говорилъ, что выпачкалъ себ палецъ потому, что заботился о счастіи дорогихъ ему существъ. Что же онъ записалъ? Письмо къ нотаріусу, какъ утверждаетъ ея мать? Но давно уже Женни научилась понимать свою мать, и знала, что та не остановится ни передъ чмъ, чтобы обезпечить дочери то положеніе и богатство, о которыхъ она такъ давно мечтала. А если она солгала? Если Годфруа писалъ не нотаріусу, а взялся за перо уже посл отъзда Патрика, чувствуя, что минуты его сочтены! И если онъ доврилъ эти предсмертныя строки ея матери! Онъ такъ доврялъ ей! А вдругъ та осмлилась!.. Вдь подобная бумага уменьшала шансы князя. И Женни припомнилось выраженіе ужаса на лиц матери, когда она отказалась подписать брачный контрактъ. Женни чуть-было не бросилась въ матери, но потомъ благоразумно воздержалась. Разв она способна отступить, зайдя такъ далеко, и выдать правду? Да и существуетъ ли еще эта бумага!? Вдь стоило поднести ее въ зажженной свчк!.. Вдругъ въ голов ея мелькнула одна мысль. Она поспшно набросала нсколько строкъ, одлась, отнесла сама письмо на почту, и на слдующій день получила изъ По, отъ нотаріуса Мобургё, телеграмму такого содержанія:

‘Вашъ мужъ не писалъ мн никакого письма. Другъ его явился ко мн съ устнымъ порученіемъ, я это отлично помню. Бумаги этой у меня не имется, а я тщательно сохраняю малйшія записки отъ своихъ кліентовъ’.

Женни чуть не лишилась чувствъ. Мать ея солгала,— это ясно. Годфруа передъ смертью возвратилъ Патрику его слово — вдь одно это могло ‘дать счастіе другимъ посл его смерти’. Помочь ей могъ одинъ отецъ Хризостомъ, и она бросилась его искать. Съ трудомъ справляясь о немъ по всмъ церквамъ и монастырямъ, нашла она его на другой день въ скромной часовеньк отдаленнаго квартала. Онъ молился на колняхъ, но какъ только увидлъ ее, измнился въ лиц и спросилъ, что случилось?

— Вы одинъ можете помочь мн, отецъ мой.

Онъ вздрогнулъ, глубоко вздохнулъ и попросилъ ее высказаться. Когда она кончила, онъ прошепталъ:— Мать передала ей свою неумолимую логику, но и только, благодарю Тебя, Господи! Какое врное, благородное сердце!

— Я беру все на себя,— сказалъ онъ вслухъ.— Я буду завтра у вашей матери, съ которой мн необходимо поговорить наедин. Никто не долженъ слышать насъ. Прощайте… Бдный миссіонеръ благословляетъ васъ.

— До свиданія, отецъ мой!

— Прощайте!— настойчиво повторилъ старикъ, и когда она ушла, онъ снова обратился къ Богу съ горячей мольбой:— Я не искалъ этого счастія, Господи, но не ставь ея боле на моемъ пути, дабы я полне могъ искупить свое великое преступленіе! Но пусть она — это дорогое дитя, ничмъ не оскорбившее Тебя, Господи, будетъ счастлива на земл!

А когда на слдующее утро г-жа Совалъ, не любившая священниковъ, принуждена была принять настаивавшаго на этомъ отца Хризостома, онъ взглянулъ на нее, съ первыхъ же словъ, такимъ блестящимъ, властнымъ, не новымъ для нея взглядомъ, что она сразу смшалась… Теперь она видла, какіе у него глаза… Когда-то она испытала, на себ чары этихъ черныхъ глазъ, метавшихъ теперь на нее такія молніи! Но она еще сомнвалась. То было такъ давно! Но стоило ей услыхать звукъ его голоса, какъ сомннія ея исчезли, ноги подкосились, она упала въ кресло и пролепетала:

— Чего вы отъ меня хотите?

— Той бумаги, что доврилъ вамъ Годфруа на своемъ смертномъ одр. Я жду. Принесите ее.

— Какую бумагу?— смло отвчала она:— Что это значитъ? И по какому праву говорите вы со мною такъ дерзко? Что сказали бы ваши начальники, если бы могли знать, гд вы теперь и что длаете?

— Я благодарилъ бы небо, если бы у меня не было никакихъ правъ. Но это уже дло моей совсти. А если вы хотите отдлаться отъ моего непріятнаго присутствія,— вамъ стоитъ лишь повиноваться.

— Кто васъ послалъ?

— Я пришелъ отъ имени покойнаго мужа… вашей дочери.

— Вы знали моего зятя?

— Что вамъ до этого? Я требую отъ его имени довренныя вамъ имъ предсмертныя строки. Берегитесь мщенія мертвеца!

— Вы ошибаетесь,— отвчала она, дрожа всмъ тломъ:— у меня нтъ никакой бумаги. Впрочемъ, съ какой стати считаете вы меня способной обмануть довріе…

— Довольно притворяться. Я знаю васъ. Но вы мужественне меня. Вотъ двадцать лтъ, какъ я лишился сна, потому что передъ моими глазами неотступно носится образъ окровавленнаго лица человка, боле близкаго вамъ, чмъ Годфруа. Какимъ образомъ не боитесь вы вчно проклятія самоубійцы?

— Онъ умеръ смертью храбраго солдата…

— Если такъ, то я разскажу вамъ, какъ онъ умеръ,— тогда вы перестанете притворяться… Разъ вечеромъ ко мн вошелъ вашъ мужъ. Непріятель былъ близко и назавтра ждали боя.

— ‘Генералъ, сказалъ онъ мн,— одинъ изъ моихъ товарищей, думая разсказать мн потшную исторію, и не подозрвая, какую почетную роль я въ ней играю,— случайно доказалъ мн, что вы — подлецъ, обманщикъ, вроломный другъ. Я знаю теперь, что ваша милость во мн и мое повышеніе — цна моего позора. Я знаю, что жену мою зало тщеславіе, и что дочь моя — чужая мн. Все погибло для меня въ нсколько минутъ. Какое мн теперь дло до міровыхъ событій, до пораженій и побдъ? Отнын я дорожу только одной, оставшейся неприкосновенной — честью! своей честью солдата. Вотъ почему я васъ и не убью. Въ данную минуту это было бы незаконной местью и преступленіемъ противъ отечества. Я хочу умереть достойнымъ своего мундира. Да падетъ моя кровь на васъ, ибо ваша рука предупредила вражескія пули. Вы — убійца офицера Соваля’! Я подумалъ, что онъ помшался, хотя слова его были для меня слишкомъ ясны. Стыдъ и удивленіе не давали мн говорить. Онъ швырнулъ на мой столъ запечатанное письмо, и еще теперь я слышу тотъ смхъ, съ которымъ онъ сказалъ тогда: ‘Никто лучше васъ не можетъ доставить эту записку по адресу. Но не заблуждайтесь, генералъ. Вы ничуть не счастливе меня: она обманываетъ и васъ! Подробности вы можете разузнать отъ того же товарища, который мн открылъ глаза’. Черезъ мгновеніе онъ упалъ къ моимъ ногамъ съ прострленной головой. Клянусь, что онъ былъ не въ здравомъ разсудк, иначе никогда не покончилъ бы онъ съ собою наканун сраженія… Мн удалось спасти отъ позора хоть его память. Одинъ я да помогавшій мн офицеръ знали тогда, что Совалъ палъ не на пол брани. Но теперь я знаю это одинъ, потому что второй свидтель былъ убитъ на другой же день. Я искалъ смерти, но она пощадила меня. Я отправилъ вамъ письмо покойнаго и скрылся самъ посл окончанія войны. И если я теперь являюсь къ вамъ, то будьте уврены, что я съумю добиться своей цли. Довольно одного прогнваннаго мертвеца…

И видя, что г-жа Соваль остается неподвижной, монахъ добавилъ грознымъ голосомъ:

— Клянусь вамъ, что и князь Кеменевъ, и Патрикъ О’Фаррель, узнаютъ, съ какой святотатственной дерзостью вы утаиваете послднюю волю Годфруа. Мертвыхъ вы не боитесь, такъ берегитесь живыхъ!..

Она поняла, что дальнйшее сопротивленіе безполезно, и передала ему требуемую бумагу. Онъ развернулъ ее только на улиц, прочелъ нсколько строкъ, начертанныхъ дрожащимъ почеркомъ, и радостно вздохнулъ. Строки были слдующія:

‘Если моя возлюбленная жена выйдетъ замужъ вторично и притомъ за Патрика О’Фарреля, то я отмняю тотъ параграфъ коего завщанія, которымъ лишаю ее наслдства. Этимъ я хочу доказать, что желаю этого брака и совтую его, потому что онъ обезпечитъ счастіе самыхъ дорогихъ для меня существъ. Да простятъ они мн и да сохранятъ во мн добрую память’.

Г-жа Соваль сохраняла эту записку, потому что на случай песчастія съ княземъ (вс мы смертны!) Патрикъ являлся для Женни вполн возможнымъ мужемъ. Отецъ Хризостомъ сразу разгадалъ ея тайныя побужденія, и отвращеніе въ прошлому овладло имъ. Богъ каралъ его до конца, показавъ, какой недостойной женщиной онъ увлекался.

Къ тотъ же день Женни получила по почт странное посланіе: то была вырванная изъ молитвенника страница съ псалмомъ: ‘Nunc demittis’. Внизу были написаны два слова! ‘Аллилуія! Ждите’!..

И она стала ждать, зная, что любима и скоро соединится съ любимымъ человкомъ. Изъ словъ матери она поняла, что та собирается покинуть Францію, и не удерживала ее, понимая, что дальнйшая совмстная жизнь съ нею невозможна.

——

Черезъ дв недли Патрикъ вернулся, и счастіе жениха и невсты было омрачено только отказомъ отца Хризостома пріхать къ нимъ изъ Алжиріи на свадьбу. Онъ привезъ туда Патрику посмертную записку Годфруа, но приглашенія Патрика пріхать на свадьбу не принялъ. На письмо его онъ отвчалъ, къ ихъ удивленію, не ему, а Женни. Онъ писалъ:

‘То, чего вы у меня просите, было бы слишкомъ большой радостью для старика, который долженъ спшить искупать свои великія прегршенія, никакая эпитимія не можетъ сравняться съ приносимой мною теперь жертвой,— молю Господа принять ее. Никогда не узнаете вы, отъ какого счастія я отказываюсь. Если молитва моя будетъ услышана, вы будете вдвое счастливе отъ этого. Будьте же счастливы! А вы, дочь моя (эти два слова еле можно было разобрать,— до того дрожала писавшая ихъ рука), не забывайте, что вамъ слдуетъ ежедневно молиться за двоихъ усопшихъ, а скоро и за троихъ’.

Новобрачные ухали въ это время въ Померасъ. Разъ утромъ пришла по обыкновенію почта. Только — что графиня О’Фаррель стала читать небольшое письмо изъ Румыніи, какъ ее прервало громкое восклицаніе мужа. Онъ протягивалъ ей нераспечатанный конвертъ, надписанный его собственной рукой и адресованный въ Тэлахъ, на имя отца Хризостома — ‘для передачи ему при первомъ его посщеніи’. Подъ именемъ миссіонера рукой почтоваго чиновника было приписано одно слово: ‘Скончался’.

Ю. З—а.

‘Встникъ Европы’, No 5, 1899

ПЕЧАТЬ МОЛЧАНІЯЭскизъ изъ романа: ‘Bouche close’, par Lon de Tinseau.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

Читайте также:

ПЕЧАТЬ МОЛЧАНІЯ
Эскизъ изъ романа: ‘Bouche close’, par Lon de Tinseau.