ЖИЗНЬ СРАГО МЕДВДЯ.
ЖИЗНЬ СРАГО МЕДВДЯ.
ЭРНЕСТА СЕТОНЪ-ТОМСОНА.
Съ рисунками автора.
Часть I. Дтство Уаба.
Часть I. Дтство Уаба.
II.
III.
IV.
V.
ЧАСТЬ II.
Дни его силы.
ЧАСТЬ II.
Дни его силы.
I.
II.
Жизнь серого медведя, Сетон-Томпсон Эрнест, Год: 1901
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Уабъ родился лтъ двадцать тому назадъ, въ самой дикой окраин дикаго Запада, въ вершин Сосноваго ущелья, надъ тмъ мстомъ, гд теперь хуторъ Паллетъ.
Мать его была простая медвдица-Серебрянка, которая любила тихую, уединенную жизнь, какъ вс медвди, длала свое дло, заботилась о своихъ медвжатахъ и у сосдей просила только одного: чтобы ее оставляли въ поко.
Было уже совсмъ лто, когда она въ первый разъ спустилась со своей семейкой изъ Сосноваго ущелья къ берегамъ Гремячаго ключа, чтобы показать медвжатамъ: что такое земляника а гд ее искать. Заботливая медвдица опрокидывала каждый плоскій камень или старый пень, попадавшійся имъ по пути и не успвала она своротить его съ мста, какъ вс медвжата бросались подъ него, какъ поросята, и жадно подлизывали съ сырой земли личинокъ и муравьевъ. Имъ никогда не приходило въ голову, что камень можетъ когда нибудь оказаться слишкомъ тяжелымъ и что мать можетъ уронить его на нихъ. Да этого никто не могъ бы вообразить, кто увидалъ бы, какая мощная лапа и плечо ворочались подъ срой шубой Серебрянки. Мдвжата не напрасно врили въ ея силу,— такая лапа не могла ослабнуть. И они кувыркались и толкали другъ друга, торопясь первыми пробраться подъ каждый пень, слушая ихъ пискъ, ворчанье и визгъ можно было подумать, что тутъ вмст возятся щенки, поросята и котята.
Они уже давно были знакомы съ обыкновенными мелкими муравьями скалистыхъ горныхъ вершинъ, а теперь имъ пришлось впервые полакомиться крупными, сочными лсными муравьями — и ужъ какъ они набросились на нихъ!
Но скоро они замтили, что не одни муравьи попадали имъ въ ротъ, а что на язык часто оказывалось больше песку и колючихъ иголъ горнаго кактуса, чмъ муравьевъ. Тогда матка сшибла верхушку муравейника и на минутку положила свою широкую лапу на кучу, и когда лапу облпили разсерженные муравьи — она однимъ мазкомъ языка отправила ихъ въ ротъ,— цлый глотокъ вкусныхъ мурашей и ни одной колючки, ни одной соринки песку! Щенки скоро выучились. Каждый совалъ въ муравейникъ об свои бурыя лапки и облизывалъ поочередно то правую, то лвую,— а иногда давалъ подзатыльника которому нибудь изъ братишекъ за то, что тотъ лизнулъ не свою лапу. Такъ они и сидли кружкомъ около муравейника, пока не вычищали его до конца.
Но муравьи — кислая пища, и медвжата скоро захотли пить. Тогда старуха повела ихъ внизъ, къ ручью. Напившись досыта и выкупавъ лапы въ студеной вод, они вс пошли вдоль берега, любуясь быстрыми струйками воды. Скоро зоркій глазъ старой медвдицы замтилъ плотную стайку вьюновъ, притаившуюся на дн омута. Воды въ ручь было мало и между омутами везд были мелкія каменистыя отмели. Медвдица спустилась тихонько къ нижнему краю омута и лапой стала взрывать дно, пока, цлое, облако грязи не замутило чистую воду ручья и не покрыло темной пеленой ближайшую отмель. Тогда она пробжала по берегу вверхъ и съ сильнымъ шумомъ и плескомъ бултыхнулась въ верхнюю часть омута, куда собралась тмъ временемъ вся рыба. Напуганная шумомъ, вся рыба бросилась въ мутную воду, и такъ какъ въ сотн рыбъ всегда найдется не мало глупыхъ, то эти и бросились внизъ по теченію — и въ одну минуту съ десятокъ ослпленныхъ вьюновъ бился и трепеталъ въ камняхъ отмели. Медвдица живо выбросила ихъ на берегъ и медвжата кучей накинулись на этихъ смшныхъ, коротенькихъ змекъ, не умвшихъ ползать, и ли, ли ихъ, пока, наконецъ, пушистые животики не надулись, какъ пузыри.
Они такъ нались, и солнце такъ пекло, что всмъ захотлось спать. Тогда матка отвела ихъ въ тнистый и тихій уголокъ и едва успла сама улечься, какъ вс медвжата, несмотря на жару, прижались плотно къ ней и заснули, свернувъ калачикомъ свои маленькія бурыя лапки и зарывшись носами въ мягкій мхъ,— точно въ самый морозный день.
Часа черезъ два медвжата проснулись и стали звать и потягиваться,— кром Пушинки, которая подняла на минутку свою острую мордочку и снова глубоко забилась въ огромныя лапы матери. Уабъ, самый крупный изъ медвжатъ, опрокинулся на спину и сталъ теребить торчавшій изъ земли корень, грызъ его, ворчалъ и хлопалъ по нему сердито лапой, если онъ неудобно отгибался. Скоро шалунъ Катокъ уцпилъ за ухо Шершавку и получилъ за это полновсную пощечину. Драчуны начали бороться, и сцпившись въ плотный сровато-желтый клубокъ, покатились по скользкой трав по краю крутаго ската. Не успли они опомниться, какъ очутились уже внизу, около ручья — и тотчасъ послышались отчаянные вопли маленькихъ шалуновъ. Но голоса ихъ звучали такимъ непритворнымъ ужасомъ, что имъ очевидно грозила какая то большая бда.
Старая медвдица сразу превратилась изъ нжной матери въ свирпаго до бшенства звря и однимъ прыжкомъ очутилась около дтенышей, какъ разъ въ то время, когда огромный быкъ собирался поднять ихъ на рога, вроятно, принявъ дрожавшій отъ страха мохнатый клубокъ за желтую собаченку. Еще минута — и все было бы кончено, такъ какъ бдный Катокъ не могъ удержаться на крутомъ берегу,— но раздался топотъ тяжелыхъ лапъ и съ ревомъ, испугавшимъ даже огромнаго быка,— старая медвдица кинулась на встрчу врагу. Но чего ему было бояться? Ему, вожаку всего стада, царю этихъ горныхъ пастбищъ, котораго даже, люди боялись! Онъ проревлъ свой боевой вызовъ, опустилъ могучую голову и бросился впередъ, чтобы острыми рогами пришить старую медвдицу къ обрыву скалы. Но не усплъ онъ и тронуть ее, какъ страшный ударъ по голов его ошеломилъ, и медвдица уже сидла на его плечахъ, срывая клочья мяса съ его реберъ каждымъ ударомъ своихъ страшныхъ лапъ.
Быкъ заревлъ отъ бшенства, заметался, вскочилъ на дыбы, поднимая съ собой громадную медвдицу, и грузно повалился на краю обрыва, такъ что медвдица едва успла спрыгнуть съ него, какъ онъ грохнулся въ ручей.— Счастье его, что медвдица отказалась преслдовать его дальше, онъ выбрался на другой берегъ и, ревя отъ злобы и боли, медленно побрелъ къ своему стаду.
Старый полковникъ Пикеттъ, хозяинъ огромныхъ гуртовъ скота въ этомъ кра, объзжалъ верхомъ свои горныя пастбища.
Онъ былъ видимо очень доволенъ. Посл долгихъ хлопотъ, пришло, наконецъ, письмо изъ Вашигтона, съ согласіемъ правительства на открытіе почтовой станціи въ его имніи и запросомъ: какое названіе онъ желалъ бы дать новой станціи?
Прежде, чмъ зассть за отвтъ, полковникъ ршился провдать свои стада, которыхъ не видалъ уже больше мсяца, снялъ со стны новый штуцеръ-магазинку и похалъ въ горы къ Гремячему ключу.
Прозжая около Грозной горы, онъ услыхалъ вдали глухой ревъ, но не обратилъ на это особеннаго вниманія и продолжалъ свой путь. Обогнув выступъ горы, онъ увидалъ на полян внизу цлое стадо своихъ быковъ, которые толпились на одномъ мст, ревли и взбивали копытами цлые столбы пыли, какъ они это всегда длаютъ, почуявъ кровь кого либо изъ своихъ. Полковникъ скоро замтилъ, что самый большой быкъ, вожакъ всего стада, былъ покрытъ кровью. Спина и бока его были разорваны точно когтями горнаго льва, а голова разбита точно посл боя съ другимъ быкомъ.
‘Срый медвдь’! проворчалъ старикъ, хорошо знавшій горы. Онъ скоро разглядлъ слдъ раненаго быка въ высокой трав и похалъ къ ближайшему холму, чтобы осмотрть окрестности. Слдъ повелъ его черезъ каменистый бродъ Гремячаго ручья у входа въ Сосновое ущелье.— Конь его бодро перешелъ черезъ холодныя струи ручья и сталъ взбираться на кручу противуположнаго берега, слегка подбрасывая своего сдока. Не усплъ всадникъ перебраться на тотъ берегъ, какъ схватился за ружье: прямо передъ собой онъ увидлъ пять срыхъ медвдей, старую матку и четырехъ медвжатъ.
‘Бгите въ лсъ’, буркнула старая медвдица, которая знала, что люди носятъ съ собой ружья. Она не за себя боялась, но ей страшно было подумать объ опасности, грозившей медвжатамъ. Скорой рысью повела она ихъ къ лсной чащ Сосноваго ущелья. Но тутъ началась ужасная стрльба.
Бацъ!— и старая Серебрянка почувствовала смертельную боль. Бацъ!— и бдный Катокъ закричалъ отъ боли и свалился безъ движенія.
Со страшнымъ ревомъ обернулась старая медвдица и съ бшеной злобой бросилась на врага. Бацъ!— и она упала, смертельно пораженная пулей въ плечо. Не зная что длать, перепуганные медвжата бросились къ упавшей матери.
Бацъ! Бацъ!— Шершавка и Пушинка свалились около матери въ предсмертныхъ судорогахъ, а Уабъ, обезумвъ отъ страха, бгалъ вокругъ убитыхъ и вдругъ, самъ не зная почему, бросился со всхъ ногъ въ лсную чащу и скрылся какъ разъ, когда послдній выстрлъ разбилъ ему заднюю лапу.
Вотъ почему новую почтовую станцію назвали ‘Четыре Медвдя’. Полковникъ былъ очень доволенъ своей охотой и любилъ разсказывать о ней.
Но далеко, въ глуши лсовъ на Андерсоновомъ Пик всю эту ночь ползалъ хромой срый медвженокъ, оставляя за собой кровавый слдъ на каждомъ шагу и жалобно пищалъ. Онъ былъ голоденъ, продрогъ и страшно усталъ, а раненая нога такъ болла. Но мать не приходила на его зовъ, а самъ онъ не ршался вернуться туда, гд онъ ее оставилъ, и все блуждалъ безцльно между высокими соснами.
Вскор онъ почуялъ запахъ какихъ то незнакомыхъ животныхъ и услыхалъ въ лсу тяжелые шаги. Не зная, куда дться, онъ влзъ на ближайшее дерево и притаился въ его втвяхъ. На полян показалось стадо большихъ тонконогихъ и длинношеихъ животныхъ {Лосей.}, и Уабъ вспомнилъ, что видлъ такихъ раньше. Но тогда онъ ихъ не боялся, такъ какъ былъ съ матерью, а теперь онъ сидлъ на дерев, боясь пошевельнуться, и смотрлъ, какъ они принялись щипать траву. Странно было только, что когда они подошли ближе къ его дереву и почуяли его запахъ, то громко фыркнули и убжали со всхъ ногъ.
Уабъ оставался на дерев почти до утра, и такъ окоченлъ отъ холода, что едва могъ сползти. Взошедшее солнце скоро его, однако, обогрло, и онъ жадно началъ искать муравьевъ и ягодъ, такъ какъ сильно проголодался. Потомъ онъ снова спустился къ Гремячему ключу и опустилъ больную ногу въ холодную, какъ ледъ, воду. Ему хотлось уйти въ горы, но онъ чувствовалъ, что ему надо еще разъ пойти туда, гд остались его мать и братья. Какъ только стало совсмъ тепло, онъ, прихрамывая, поплелся внизъ по ручью и дошелъ, наконецъ, до того мста, гд мать наканун ловила для нихъ рыбу. Жадно набросился онъ на валявшіеся еще въ трав головки и кусочки рыбы и сълъ все, что могъ найти.
Временами втеръ доносилъ до него какой то тяжелый, отвратительный запахъ, который его пугалъ, и когда онъ пошелъ къ тому мсту, гд вчера оставилъ мать,— запахъ этотъ становился все сильне и сильне. Уабъ осторожно выглянулъ изъ кустовъ на полянку и увидлъ тамъ стаю мелкихъ степныхъ волковъ (койотовъ), которые что-то рвали.
Онъ такъ и не разобралъ, надъ чмъ возились волки, но увидлъ, что матери его тутъ не было, а скверный запахъ, который его страшилъ и мутилъ, такъ усилился, что Уабъ не вытерплъ: повернулся и снова ушелъ въ дебри Сосноваго ущелья и уже никогда больше не ходилъ искать свою пропавшую семью. Ему по прежнему ужасно нужно было свою мать, — но что то сказало ему, что онъ ее больше не увидитъ.
Когда снова наступила холодная ночь, ему еще тоскливе стало безъ матери, и онъ тихо пищалъ и жаловался, этотъ несчастный, маленькій одинокій сирота-медвженокъ, ползая по утесамъ и лсамъ дикихъ горъ. У него дома не было и некуда было итти, — а нога его такъ болла, онъ былъ такъ одинокъ и слабъ. Въ эту ночь онъ нашелъ въ лсу валежину съ большимъ дупломъ, влзъ въ него и, желая хотя бы во сн почувствовать себя снова въ теплыхъ лапахъ матери, тихо всхлипывая, заснулъ.
Уабъ никогда не былъ особенно веселымъ медвженкомъ, и вс несчастія, испытанныя имъ такъ рано въ жизни, сдлали его еще боле угрюмымъ.
Казалось, вс были противъ него. Онъ обыкновенно жилъ въ самой глуши Сосноваго ущелья, питаясь днемъ и прячась на ночь въ дупло свалившагося стараго дерева. Но какъ то вечеромъ, отправляясь спать, онъ нашелъ свое дупло занятымъ: тамъ сидлъ дикообразъ съ него ростомъ, покрытый иглами, какъ ежъ. Уабъ ничего не могъ съ нимъ подлать, и ему пришлось бросить привычное логово и искать другое убжище.
Разъ онъ спустился къ берегамъ Гремячаго, чтобы поискать вкусныхъ кореньевъ, которые мать его научила рыть. Но не усплъ онъ и приступить къ длу, какъ изъ норы бросился на него какой то срый зврь, злобно ворча и шипя. Уабъ не зналъ, что это барсукъ, но видлъ, что это злое животное больше его ростомъ, и такъ какъ самъ онъ былъ еще слабъ и боленъ, то прихрамывая убжалъ и остановился только, когда ушелъ за версту отъ ручья. Но и тамъ его увидлъ степной волкъ и погнался за нимъ, призывая на потху и другаго товарища. Уабъ взобрался на ближайшее дерево, а койоты, попрыгавъ около дерева, разобрали, наконецъ, что имютъ дло съ срымъ медвженкомъ, а такъ какъ они знали, что медвженокъ на дерев обыкновенно означаетъ медвдицу по близости, то ршили, что лучше оставить Уаба въ поко.
Тогда Уабъ слзъ съ дерева и вернулся въ Сосновое ущелье.
По берегамъ Гремячаго пища была вкусне и обильне, но съ тхъ поръ какъ онъ осиротлъ, вс тамъ казались ему врагами, а въ Сосновомъ онъ почти никого не встрчалъ, и тамъ было столько деревьевъ, что отъ случайнаго непріятеля всегда можно было укрыться.
Перешибленная пулей лапа долго болла, въ сущности, она никогда совсмъ не поправилась. Рана затянулась и острой боли уже не было, но осталась какая то онмлость, отъ которой онъ всегда прихрамывалъ, и подошва сдлалась совсмъ другой, чмъ на остальныхъ лапахъ. Это ему особенно мшало, когда надо было лзть на дерево или скоро бжать отъ непріятеля. Странное дло: враги попадались ему постоянно, а друзей онъ никогда не встрчалъ на своемъ пути. Со смертью матери онъ потерялъ не только лучшаго, но и единственнаго своего друга, который научилъ бы его многому, что онъ долженъ былъ теперь узнавать горькимъ опытомъ. Благодаря своему одиночеству, ему пришлось испытать въ дтств столько опасностей, пережить столько бдъ, что не будь онъ такимъ неисключительно крпкимъ и здоровымъ медвженкомъ, онъ ни за что не остался бы въ живыхъ.
Кедры дали обильный урожай въ этомъ году, и втеръ часто сшибалъ ихъ крупныя, вкусныя шишки. Легче стало жить Уабу, онъ сталъ хорошо рости и крпнуть, такъ что встрчавшіе его теперь лсные зври оставляли его въ поко.
Но разъ утромъ, когда онъ лакомился кедровыми шишками, онъ увидалъ большаго чернаго медвдя, спускавшагося съ горы прямо къ нему. ‘Въ лсу нтъ друзей’, давно уже повторялъ себ Уабъ, и тотчасъ ползъ на ближайшее дерево. Сначала Черный медвдь, почуявъ запахъ Сраго медвдя, сильно струсилъ, но когда увидалъ, что иметъ дло только съ медвженкомъ, заревлъ и ползъ къ нему. Онъ лазилъ еще лучше Уаба, и чмъ выше взбирался бдный медвженокъ, тмъ выше лзъ и Черный медвдь, и когда Уабъ забрался на самую тонкую вершинку, какая только могла его выдержать, Черный медвдь сталъ трясти дерево съ такой силой, что Уабъ сорвался съ него и полетлъ на землю. Страшно разбитый и почти одурвшій отъ удара медвженокъ съ болзненнымъ стенаніемъ ушелъ въ чащу, и если Черный медвдь не преслдовалъ его и не задралъ на смерть, то только потому, что боялся наткнуться на медвдицу гд-нибудь въ лсу.
Такимъ образомъ Уабу пришлось уйти изъ кедровыхъ лсовъ съ ихъ вкусными шишками и спуститься далеко внизъ по теченію Гремячаго. По берегамъ ручья теперь уже не было прежней обильной пищи, ягоды уже высохли, муравьевъ было мало и рыба не попадалась. Измученный и больной Уабъ спускался все ниже и ниже, пока не дошелъ, наконецъ, до широкой долины Мететси. Изъ кустовъ съ лаемъ и визгомъ бросился за нимъ койотъ. Уабъ кинулся бжать,— но силы скоро его оставили и койотъ его быстро нагналъ. Полный отчаянія, Уабъ обернулся и съ сердитымъ ревомъ ползъ на врага. Испуганный койотъ взвылъ отъ страха, поджалъ хвостъ и ускакалъ со всхъ ногъ. Тутъ-то Уабъ узналъ, что кто хочетъ мира, долженъ быть готовъ къ войн.
Но кормиться и здсь было нечмъ,— все было выбито стадами скота, и Уабъ уже повернулъ къ кедровому лсу, показавшемуся вдали, въ ущельи Мететси,— какъ вдругъ увидалъ человка. Въ ту же минуту раздался выстрлъ, и на медвженка посыпались срзанныя пулей втки чилиги. Вс страшные запахи и ужасы припомнились Уабу, и онъ поскакалъ въ горы быстре, чмъ когда-либо бгалъ…
Скоро онъ забжалъ въ крутой отрогъ, который вывелъ его на вершину главнаго ущелья. Вблизи виднлась глубокая разслина въ гор, куда онъ надялся скрыться,— но на встрчу ему выбжала оттуда корова, грозно тряся головой и фыркая такъ сердито, что Уабъ бросился на длинный стволъ упавшей въ оврагъ сосны,:— только чтобы не наткнуться на злобную фигуру горной рыси, которая оскалила зубы и выпустила ему на встрчу свои острые, какъ шило, когти.
Не время было ссориться съ ней. Бдному Уабу казалось, что весь міръ полонъ врагами. Онъ повернулся и съ трудомъ вскарабкался по крутому склону оврага въ чащу кедровъ, окаймлявшую высокія терассы ущелья Мететси.
Блки видимо недовольны были его приходу и сердито затрещали. Он боялись за свои склады кедровыхъ орховъ, зная, какъ падки до нихъ срые медвди, и все время, пока Уабъ шелъ между кедрами, блки перепрыгивали съ дерева на дерево за нимъ и какъ можно громче бранились и кричали, надясь своимъ шумомъ привлечь вниманіе какого-нибудь сильнаго звря, который могъ бы прогнать Уаба.
По близости никого не было, но медвженокъ всего боялся и его сильно безпокоила трескотня блокъ. Поэтому онъ шелъ, пока не вышелъ къ опушк большихъ лсовъ, гд хотя и нечмъ было питаться, за то не было и враговъ, и здсь, на границ страны Горныхъ Козловъ, онъ, наконецъ, ршился прилечь и отдохнуть.
Уабъ никогда не отличался добродушіемъ, и безпрестанныя преслдованія со всхъ сторонъ длали его все боле и боле угрюмымъ. Отчего они не могли оставить его въ поко? Почему вс были противъ него? Ахъ, еслибы только мать вернулась!..— Если бы онъ могъ убить этого чернаго медвдя, который выгналъ его тогда изъ лса.
Ему въ голову не приходило, что и самъ онъ выростетъ большой. А эта злая рысь, а этотъ человкъ, который стрлялъ въ него! Онъ някого не забылъ и всхъ сильно ненавидлъ.
Уабъ остался доволенъ своей новой обстановкой, такъ какъ въ этомъ году орховъ было много. Конечно, блки не даромъ его боялись,— онъ чутьемъ находилъ бличьи склады, гд он запасли на зиму множество орховъ. Для блокъ это было большое несчастье, но большая удача для Уаба, который такъ надался вкусными орхами, что когда дни стали короче и стало морозить по ночамъ, онъ сдлался уже толстымъ и здоровымъ медвженкомъ.
Онъ странствовалъ теперь по всему ущелью, днемъ обыкновенно укрываясь въ его лсистой вершин, а ночью спускаясь почти до рки въ поискахъ за добычей. Какъ то ночью онъ шелъ вдоль берега рки и вдругъ почуялъ очень пріятный запахъ, шедшій повидимому отъ полу-затопленнаго чурбана. Уабъ потянулся за нимъ, какъ вдругъ звонко щелкнулъ большой бобровый капканъ, на который онъ нечаянно наступилъ. Взвизгнувъ отъ испуга и боли, Уабъ изо всхъ силъ рванулъ защемленную лапу и вырвалъ колъ, къ которому крпкой цпью былъ прикованъ капканъ. Сначала онъ пытался стряхнуть его или стереть объ землю, а потомъ пошелъ въ кусты, волоча его за собой. Онъ рвалъ его зубами, но холодныя стальныя дужки крпко врзались въ лапу и сдвинуть ихъ нельзя было. Уабъ ушелъ въ чащу лса и сталъ раздумывать, что длать съ этой ужасной машинкой. Онъ не зналъ, что это такое, и его маленькіе зелено-каріе глаза горли страхомъ, злобой и болью. Онъ зарылъ глубоко въ землю колъ съ цпью, а самъ ползъ на дерево, думая такимъ способомъ избавиться отъ своего врага, но все напрасно! капканъ только больне впился въ ущемленную лапу. Тогда Уабъ легъ подъ кустъ, ршившись зубами разгрызть капканъ по частямъ. Крпко прижимая свободной лапой одну изъ длинныхъ пружинъ капкана, онъ сильно стиснулъ другую пружину, она подалась, сжалась, дужки капкана раскрылись, и Уабъ, наконецъ, освободилъ свою затекшую лапу. Конечно, онъ совершенно случайно нажалъ сразу на об пружины капкана, и хотя все-таки не понялъ, въ чемъ дло, но запомнилъ этотъ случай и объяснилъ его себ приблизительно такъ: ‘у берега рки сидитъ въ засад прескверный маленькій врагъ и ждетъ. Пахнетъ онъ странно. Онъ хватаетъ за лапы и откусить его трудно, но если очень стиснуть зубами, то отвалится’.
Больше недли проболла ушибленная лапа нашего медвженка, но если не приходилось лазить на деревья, то было не слишкомъ больно.
Наступило то время, когда лоси начинаютъ ревть въ горныхъ лсахъ. Уабъ постоянно слышалъ ихъ по ночамъ и раза два ему приходилось спасаться на дерево отъ страшныхъ роговъ стараго быка. Въ это же время въ горахъ появились охотники и съ крикомъ потянули на югъ стаи дикихъ гусей. Въ лсу носилось много новыхъ запаховъ. Уабъ вздумалъ прослдить одинъ изъ нихъ и скоро дошелъ до полянки, на которой увидлъ что-то въ род грубаго шалаша изъ наваленныхъ бревенъ, пней и хвороста. Но тутъ къ пріятному новому запаху примшался другой, который напомнилъ Уабу тотъ день, когда онъ лишился матери. Онъ сталъ осторожно принюхиваться, такъ какъ скверный запахъ былъ довольно слабый, и скоро замтилъ, что запахъ шелъ отъ большого бревна, наклоненнаго надъ входомъ въ шалашъ, а сладкій запахъ, который его такъ привлекалъ,— шелъ изъ самой глубины шалаша. Тогда Уабъ обошелъ кругомъ и сталъ растаскивать навороченные пни, пока не добрался до висвшаго въ шалаш крупнаго куска чудеснаго мяса.
Но едва онъ схватилъ его лапами, какъ спереди раздался глухой ударъ и громадное бревно у входа рухнуло. Уабъ прыгнулъ отъ испуга, но все-таки убрался благополучно, захвативъ съ собой мясо и нсколько новыхъ понятій. Очень окрпла въ его сознаніи одна старая мысль: ‘когда гд нибудь слышенъ этотъ мерзкій запахъ — надо ожидать бды’.
Погода становилась все холодне и холодне, и Уаба начало постоянно клонить ко сну, въ морозные дни онъ спалъ до поздней ночи. У него не было постоянной берлоги, но онъ зналъ много укромныхъ уголковъ въ лсу и между скалами, гд можно было грться на солнц или укрыться отъ рзкаго втра. Особенно уютна была большая яма подъ корнемъ вывороченной бурей сосны, и туда онъ глубоко забрался, когда подулъ первый сильный буранъ. Подъ шумъ лса и ревъ разыгравшейся метели, Уабъ крпко заснулъ въ своей берлог. Снгъ шелъ непрерывно. Онъ такой тяжелой пеленой покрылъ вершины сосенъ, что он нагнулись, потомъ стряхнули съ себя снжный покровъ на время и затмъ снова одлись въ свои зимнія блыя одежды. Метель бушевала въ горахъ, засыпая склоны овраговъ, заравнивая ямы и долины. Она занесла глубокимъ слоемъ снга берлогу Уаба, укрывая его отъ зимней стужи и отъ порывовъ втра, а медвдь все спалъ да спалъ.
Всю зиму Уабъ пролежалъ въ своей берлог не просыпаясь, какъ вс медвди, но когда, наконецъ, пришла весна и онъ проснулся, то понялъ, что спалъ очень долго. Онъ не очень измнился, хотя выросъ и немного похудлъ. Почувствовавъ сильный голодъ, онъ пробилъ лежавшій еще надъ берлогой снжный наносъ и отправился въ поиски за пищей.
Не было ни кедровыхъ шишекъ, ни ягодъ, ни муравьевъ, но чутье привело Уаба къ туш убитаго еще зимой лося. Онъ до-сыта пообдалъ и зарылъ остатки лося въ землю, про запасъ на будущее время. Каждый день онъ приходилъ къ своей кладовой, пока отъ лося остались одн кости. Мсяца два пришлось жить впроголодь, и Уабъ потерялъ весь жиръ, накопленный имъ за зиму.
Какъ то разъ, въ теплый и солнечный день, онъ перебрался черезъ гребень горы и спустился въ сосднюю долину. Трава уже сильно поднялась тамъ и вкусныхъ кореньевъ было много. Подвигаясь къ густой заросли, засвшей въ вершин этой долины, Уабъ почуялъ запахъ другого сраго медвдя. Запахъ этотъ становился все сильне и скоро привелъ его къ одинокой сосн, которая росла около самой медвжьей тропы. Уабъ поднялся на дыбы, чтобы понюхать дерево, которое совсмъ пропахло медвдемъ и было покрыто глиной и медвжьей шерстью гораздо выше, чмъ Уабъ могъ достать, такъ что онъ понялъ, что здсь чесалъ себ спину громадный зврь. Ему стало жутко и хотя онъ давно хотлъ встртить кого-либо изъ родныхъ, но теперь на него напалъ страхъ. Кром вражды, онъ во всю свою одинокую жизнь ничего еще не встрчалъ, и какъ знать, хорошо ли приметъ его старый медвдь? Простоявъ въ нершительности нсколько минутъ, Уабъ вдругъ увидлъ самого стараго медвдя, который лниво пробирался по склону горы, останавливаясь то тутъ, то тамъ, чтобы вырыть сладкій корень квамаша или дикой рпы.
Это было настоящее чудовище и Уабъ инстинктивно понялъ, что надо убираться подальше. Онъ прокрался лсистымъ отрогомъ и взобрался на высокій утесъ, откуда можно было слдить за движеніями стараго звря. Когда старый Гриззли {Срый медвдь.} напалъ на слдъ Уаба, онъ сердито зарычалъ и, дойдя до одинокой сосны, сталъ на дыбы и своими страшными когтями сталъ драть кору съ нея гораздо выше того мста, до котораго доставалъ Уабъ. Затмъ онъ пошелъ дальше по свжему слду медвженка. Послдній уже потерялъ всякое любопытство и во вс ноги побжалъ черезъ горы въ свою долину Мететси, догадываясь своимъ неуклюжимъ медвжьимъ умомъ, что тамъ всего спокойне, гд пища для медвдя всего скудне.
Когда наступило лто, Уабъ сталъ линять. Кожа постоянно чесалась, и ему доставляло особое удовольствіе поваляться въ грязи и потомъ тереться спиной о какое нибудь удобное дерево Теперь онъ никогда не лазилъ на деревья, когти слишкомъ выросли, и хотя лапы становились все сильне, но уже не было той гибкости въ костяхъ, которая длаетъ срыхъ медвжатъ такими же ловкими лазильщиками, какъ и черные медвди.
Мало по малу у Уаба явилась общая всмъ срымъ медвдямъ привычка становиться на дыбы около гладкаго ствола большой сосны и стараться какъ можно выше потереть кончикомъ носа кору. Онъ можетъ быть и не замчалъ итого, но всякій разъ, когда ему случалось недли дв-три не мряться — онъ все выше и выше доставалъ носомъ, такъ какъ онъ сталъ теперь быстро рости и крпнуть. Иногда Уабъ странствовалъ въ одной части своей обширной области, иногда въ другой,— но везд ему нужно было почесать спину, и мало по малу границы его владній обозначились соснами, на которыхъ стояла его мтка.
Къ концу лта онъ замтилъ, что по его лсу шатается непрошенный гость,— медвдь съ блестящимъ чернымъ мхомъ,— и Уабъ страшно обозлился на такую безцеремонность. Когда черный медвдь подошелъ ближе, Уабъ замтилъ его красноватую морду, блое пятно на груди и порванный кончикъ одного уха, наконецъ по втру долетлъ какой-то особый запахъ. Сомнній не могло быть: это былъ именно запахъ того чернаго негодяя, который прогналъ когда-то Уаба изъ Сосноваго ущелья. Но какъ онъ съежился! Прежде, онъ казался Уабу громаднымъ,— а теперь его можно было свалить однимъ ударомъ лапы.— Уабъ вдругъ почувствовалъ все наслажденіе мести и бросился къ черному медвдю. Но тотъ, какъ блка, вскарабкался на ближайшее дерево. Уабъ ползъ было за нимъ, чтобы уплатить старый долгъ — но не могъ. Огромныя лапы какъ то не могли уцпиться за стволъ и, посл нсколькихъ попытокъ, Уабъ ушелъ, хотя презрительное пофыркиваніе Чернаго и заставило его еще разъ вернуться. Когда Уабъ вечеромъ опять пришелъ къ этому мсту, чернаго медвдя и слдъ простылъ.
Лто прошло, ягоды и коренья пропали на верхнихъ пастбищахъ, и Уабъ спустился въ долину нижней Мететси въ поискахъ за добычей. Пріятный запахъ донесся до него по тихому ночному воздуху, и Уабъ скоро нашелъ на полянк убитаго кмъ-то быка. На нкоторомъ разстояніи отъ туши возилась стайка степныхъ волковъ, — и какими крошками показались эти койоты Уабу въ сравненіи съ тми, которыхъ онъ встрчалъ въ дтств! Около самаго быка какъ-то смшно подпрыгивалъ одинъ койотъ, ярко освщенный луной, и точно не могъ уйти. Воспоминаніе прежнихъ обидъ вдругъ проснулось, и Уабъ кинулся къ волку. Койотъ усплъ нсколько разъ злобно укусить его, прежде чмъ однимъ ударомъ страшной лапы Уабъ превратилъ его въ какую-то тряпку изъ мяса и мха. Чудесно показалась Уабу, когда въ его могучихъ челюстяхъ хруснули ребра волка и во рту потекла теплая струя вражьей крови… Оказалось, что койотъ былъ пойманъ капканомъ, и такъ какъ Уабъ ненавидлъ запахъ желза, то бросилъ его и пошелъ къ туш быка съ другой стороны, гд запахъ этотъ былъ слабе. Но не усплъ онъ пость, какъ опять что-то хлопнуло — и другой волчій капканъ впился въ лапу медвдя. Но Уабъ не забылъ, какъ онъ раньше освободился отъ такой же ловушки и, вставъ обими задними лапами на пружины канкана, раздвинулъ дужки и вытащилъ защемленную лапу.
Тутъ онъ замтилъ, что около пахнетъ человкомъ, и, бросивъ быка, Уабъ пошелъ дальше по берегу ручья. Но чмъ дальше онъ шелъ, тмъ все сильне становился этотъ ненавистный запахъ, такъ что Уабъ скоро повернулъ въ гору и снова ушелъ въ свое дикое ущелье, на скалистыя терассы, поросшія смолистой чащей сосноваго бора.
Трехъ лтъ, Уабъ уже сталъ крупнымъ медвдемъ, хотя далеко еще не такимъ большимъ и сильнымъ, какъ впослдствіи. Цвтъ его шерсти сталъ теперь свтло-срымъ, поэтому-то Спауатъ, индецъ изъ племени Шошоновъ, который нсколько разъ за нимъ охотился, прозвалъ его ‘Уабомъ’ или ‘блымъ медвдемъ’.
Спауатъ былъ славный охотникъ и ему достаточно было одного взгляда на сосну, о которую терся Уабъ, чтобы ршить, что ущелье Верхней Мететси занято крупнымъ гриззли. Онъ изслдовалъ все ущелье, но много дней прошло прежде, чмъ ему удалось подкрасться на выстрлъ,— и тогда Уабъ получилъ жестокую рану въ плечо. Онъ страшно заревлъ, но рана отняла у него всякую охоту драться, и онъ ушелъ вверхъ по ущелью и перелзъ нсколько горныхъ отроговъ, пока не нашелъ себ тихаго уголка, гд могъ отдохнуть.
Никто не сказалъ ему, какъ надо лечиться, но онъ догадался, что надо лежать спокойно и зализывать рану. Этимъ способомъ рана очищалась отъ грязи, легкій массажъ уменьшалъ воспаленіе, а прилипшая къ ран шерсть предохраняла ее отъ воздуха, пыли и микробовъ. Лучшаго нельзя было и придумать.
Но охотникъ шелъ за нимъ по слдамъ. Чутье задолго предупредило Уаба о приближеніи врага, и онъ тихо перешелъ въ другое логово. Скоро, однако, и отсюда выгналъ его запахъ Спауата. Это повторилось нсколько разъ и кончилось вторымъ выстрломъ и второй жгучей раной. Тогда Уабъ разсвирплъ. Онъ ничего, въ сущности, не боялся, кром этого ужаснаго запаха человка, желза и пороха, напоминавшаго ему послдній день его матери,— но теперь и этотъ страхъ исчезъ. Онъ тяжело и мучительно протащился опять въ гору, оставляя кровавый слдъ подъ низко нависшимъ гребнемъ скалы, потомъ круто повернулъ, возвратился назадъ другой тропой и неподвижно залегъ на самомъ гребн скалы, подъ которымъ раньше пролзъ.
Индецъ быстро шелъ впередъ, вооруженный ножемъ и ружьемъ, слдъ былъ совершенно ясенъ, и Спауатъ радостно разглядывалъ кровавые отпечатки, стоившіе Уабу такихъ мучительныхъ страданій. Охотникъ шелъ прямо по узкой тропинк, подъ нависшей скалой, на которой притаился озлобленный отъ боли медвдь. Онъ внимательно смотрлъ на слды, на виднвшійся вдали лсъ,— только ни разу не взглянуль наверхъ. А Уабъ, когда увидлъ на троп этотъ неумолимый призракъ смерти, не обращая вниманія на ужасную боль, тихо приподнялся на раненой ног и не шевельнулся, пока индецъ не подошелъ вплоть, а тогда,— своей здоровой лапой нанесъ одинъ страшный ударъ. Охотникъ молча свернулся и мертвый упалъ въ пропасть. Уабъ поднялся и снова ушелъ въ глухое ущелье, залечивать свои раны.
Онъ понялъ теперь, что миръ добывается цной войны, охотникъ больше не возвращался, и Уабъ усплъ поправиться и отдохнуть.
Года шли за годами и перемнъ въ жизни Уаба было мало, только каждую зиму онъ все меньше и меньше лежалъ въ берлог, раньше выходилъ весною и сдлался матерымъ гриззли, котораго теперь рдко кто ршился бы обидть. Никто не слыхалъ о его подруг, вроятно у него никогда подруги и не было. Медвдю не хорошо жить одному,— во всхъ отношеніяхъ не хорошо. Привычная угрюмость Уаба все росла, какъ росла его сила, и его стали знать за опаснаго медвдя.
Онъ по прежнему жилъ въ долин Мететси, и характеръ его сложился подъ вліяніемъ разныхъ столкновеній съ врагами и всевозможными ловушками и западнями. Теперь онъ уже никого въ горахъ не боялся, а опытъ научилъ его избгать капкановъ. Теперь онъ твердо зналъ предательское значеніе запаха желза и человка, особенно посл одного приключенія, которое онъ пережилъ на шестомъ году жизни.
Безошибочное чутье какъ то разъ сказало ему, что въ чащ лса валяется убитый лось. Уабъ пошелъ по втру и скоро, дйствительно, нашелъ чудесную тушу громаднаго лося, кмъ-то уже початую. Правда, въ воздух носился тутъ отвратительный запахъ человка и желза, но онъ былъ такъ слабъ, а лосина такъ соблазнительна