* * *
(Из иностр. журн.)
——
Паткуль перед судом потомства, Бергман Б.Ф.Б., Год: 1806
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Под сим названием издана в свет книга, написанная ученым лифляндским пастором г-м Бергманом, известным автором многих других исторических сочинений.
План соответствует наименованию. Г. Бергман не берется оправдывать несчастного Паткуля, он только рассматривает дело его и объясняет оное с беспристрастием, достойным того судилища, для которого пишет. Вооружась доказательствами, дозволяет себе опровергать Вольтеровы мнения, но всегда соблюдая должное уважение к сему знаменитому писателю.
Всем известно, что Паткуль был дворянин лифляндский, родившийся подданным короля шведского, и что претерпел жестокую казнь, будто бы за измену против своего законного государя. Немногие слова о Паткуле, написанные Вольтером, в Истории Карла XII, дают весьма недостаточное понятие о сем необыкновенном человеке.
Иоган Рейнгольд Паткуль родился около 1660 года в тюрьме, в которой заключен был отец его, подозреваемый в измене. Первые впечатления, которые получаем во младенчестве, много действуют на образование нашего характера. Может быть, Паткуль, находясь в государственной тюрьме, видя перед собою огорченного родителя, стяжал беспокойный, неуступчивый нрав, который впоследствии времени был причиною его несчастья. Паткуль получил воспитание, соответственное породе его и достатку. Обозрев некоторые дворы европейские, он обогатил разум свой отличными сведениями.
По возвращении в отечество Паткуль вступил в военную службу. Пылкий характер его скоро нашел для себя работу. Лифляндцам даны были от королей шведских поместья, в награду за оказанные услуги. Карл XI вздумал, для приумножения своих доходов, укрепить за короною частные поместья, находившиеся в разных областях. Сначала поступлено было осторожно с лифляндскими дворянами, но скоро действие плана сего распространилось и на Лифляндию. Последовал общий ропот в провинции. Дворяне послали депутатов к губернатору для защищения прав законных. Паткуль, будучи еще молод, показал опыты своих дарований, он находился в числе депутатов. Получив от губернатора отказ, дворяне обратились к самому Карлу XI. Паткуль допущен был к королю, но противная сторона одержала верх — и молодой наш депутат с растерзанным сердцем возвратился в Ригу. Лифляндские чины в другой раз выбрали его своим органом. Паткуль от имени соотечественников написал просьбу к государю, в которой живо изобразил бедственное состояние провинции. К общим жалобам присоединились частные неудовольствия. Гастфер, лифляндский дворянин, чрезвычайною своею жестокостью снискавший благосклонность Карла XI, получил место лифляндского губернатора. При бесчеловечном нраве и столь важной должности Гастфер был весьма страшным соперником недовольных земляков своих, но еще страшнее для Паткуля. Некоторое сходство дарований и нравов сперва сделало их приятелями, но любовь поссорила их навеки. Отважный Паткуль похитил у него любовницу. Оскорбленная гордость никому не прощает подобной вины, а особливо подчиненному. Гастфер жестоко отомстил Паткулю. Несогласие между лифляндскими чинами и двором шведским дошло до того, что наконец велено первых предать уголовному суду за неповиновение. Наряжена была военная комиссия, в которой сам Гастфер занимал место президента. Паткуль предвидел, какая участь ему готовилась — и скрылся. Почитая себя в безопасности, написал к королю просьбу, и старался оправдать свое бегство, убедительно жаловался на Гастфера и просил охранной грамоты для возвращения в Лифляндию, чтобы продать свое имение.
Между тем недовольное дворянство успокоилось. Страх, признаки раскаяния заступали место дерзости. Все чины потребованы были в Стокгольм. Паткуль отправился с ними, и обратил на одного себя почти весь гнев. Его обвиняли в том, что писал просьбу для дворян лифляндских, и что посеял мятеж в провинции. Паткуль защищался с твердостью, но и с жаром, свойственным его характеру. Скоро потом он узнал, что в Лифляндии самовольно распоряжали его имением, и что делали разные притеснения людям, которые были ему преданы. Паткуль опять скрылся, оставив у себя на квартире одно письмо оправдательное, другое к королю о помиловании.
Тотчас после его бегства подписан приговор, по силе которого Паткуль подвергался лишению правой руки, чести, имения и жизни. Во всех шведских владениях объявлено о поимке беглого.
Паткуль взял с собой все бумаги, которые, как он думал, могли служить к его оправданию. Он показывал сии бумаги в двух немецких университетах ученым законоискусникам, которые дали ему полное разрешение, но истинные судьи его были неумолимы. Спустя пять лет он предложил сей приговор суду всей Европы, напечатал акты судебные, и не забыл присоединить мнения двух немецких университетов.
В продолжение сего времени Паткуль жил попеременно в Торуне, в Берлине, в Швейцарии, а более в Лозанне, где для безопасности назывался Фишерлингом. В Лозанне свел тесную дружбу с молодым бароном Форстнером, и на досуге обучал его политике, которая была уже, и впредь долженствовала быть для него пагубною. Любовь, в которой он был столько же счастлив, как и в политике, также занимала его в праздное время, но все надежды его остались тщетными. Молодой ученик, отъезжая в Швецию, обещался разведать о намерениях короля Карла XI в рассуждении Паткуля. Фостнер в самом дел нашел случай, и уведомил своего друга, что монарх давно уже почитает его умершим. Паткуль, объездивши Францию и Италию, услышал, что непримиримого Гастфера уже нет на свете. Сие известие подало ему повод приступить к новым покушениям. Но Карл XII, кроме гнева, доставшегося ему в наследство от родителя, имел еще свои собственные неудовольствия против Паткуля. Дворы берлинский и венский ходатайствовали о прощении — но без успеха.
Паткуль, оставшись без денег, потерявши всю надежду, определился в службу Августа, короля польского, в то самое время, когда сей государь вместе с царем российским и королем датским вооружался против Карла XII. Враги Паткуля, пользуясь случаем, тотчас возложили на него всю вину в мнимом подущении к войне, или по крайней мере в подущении польского короля принять участие в оной. Но разве Август без постороннего внушения не мог решиться завоевать Лифляндию, имея к тому многие причины, и зная, что жители сей провинции были недовольны шведским правительством? Напротив того кажется, что Паткуль сначала хотел отвратить Августа от сего намерения, однако и то не менее правдоподобно что Паткуль, зная тамошние местоположения, показал королю средства, исполнить предприятие с желаемым успехом.
Когда положено было начать войну, Паткуль с одним польским генералом отправлен был в Москву, чтобы согласиться с российским монархом о плане военных действий. В то время находилось в Москве шведское посольство, которое употребляло все возможнейшие старания предотвратить разрыв, и которому Паткуль без сомнения казался страшным, как человек раздраженный против своего отечества, и находящийся в службе державы, намеревающейся начать военные действия.
Скоро потом саксонцы вошли в Лифляндию. Паткуль, пользуясь обстоятельствами, приехал в свое отечество, чтобы там действовать для собственных выгод, и между тем составить партию из людей, преданных королю польскому. Неукротимая ярость закипала в сердце Карла XII. Мало нужды в том, действительно ли Паткуль кроме политической должности, в которой до тех пор состояла служба его, исправлял и военную, — начальствовал ли над войсками саксонскими в сию первую кампанию, или нет, но то достоверно, что он принимал весьма деятельное участие при начале сей войны между поляками и шведами. Скоро увидим, что Паткуль явится в Лифляндии в звании генерала.
В это время (1701) Паткуль издал свое оправдание, в предисловии которого объявил, что не злоба, но необходимость принудила его вступить в службу короля Августа. Таким образом Паткуль сам признался в вине своей, желая в ней оправдаться. Но бумага его принята в Швеции с негодованием. Карл XII приказал сжечь ее бесчестным образом. Враги Паткуля издали сочинение, в котором он назван бесстыдным, подлецом, изменником. Паткуль, по врожденной пылкости своей, на ругательства отвечал ругательствами. Перешедши около сего времени в службу российскую, потому что слабый Август не мог защитить его от злобы своего совета государственного, он исходатайствовал у Петра Великого повеление сжечь на площади бумагу, написанную его неприятелями. Сверх того, Паткуль не убоялся напечатать, что лифляндские чины имеют право свергнуть с себя шведское иго, и что король польский начал войну по законным причинам. Несчастный, находясь под покровительством двух монархов, думал, что для него не страшны ни злоба неприятелей, ни мщение грозного Карла XII! Он легко мог обмануться в своем уповании, и кто на его месте не почел бы себя в совершенной безопасности? Паткуль сделался необходимо нужным для обоих главных союзников. Петр послал его в Дрезден к королю польскому. Каждый из сих монархов видел в нем ближайшего своего поверенного. Благоволение российского царя к Паткулю было столь велико, что сей государь в верительной грамоте своей обещался, при заключении мира со Швецией, внести в трактат особую статью о прощении.
Паткуль нашел в короле Августе такую же к себе доверенность, какою пользовался прежде. Скоро потом сей государь должен был возвратиться в Польшу. Пагубная деятельность Паткуля не могла обойтись без пищи. В отсутствие Августа, он, пользуясь досужным временем, ездил в Берлин склонять тамошний двор к войне — против кого? Все против Короля Шведского. Не получив успеха, Паткуль отправился к Августу, которого нашел в Сендомире.
В сие время дружба между царем российским и королем польским сделалась еще теснее. Они согласились воевать соединенными силами, Петр обещался выставить 24 тысячи войска. Здесь Паткуль является в другом характере, и вооружает против себя новых неприятелей. Он принимает начальство над вспомогательным войском российским. Станислава избирают в короли. Паткуль приступает к Варшаве, которая предается в волю победителей. Новый король и кардинал примас удаляются. Между тем Карл XII приблизился, союзники отступили к берегам Одера. Неудачные действия подали повод к несогласию между начальниками войск союзных. Герц, предводитель российского корпуса, обвинял Паткуля в корыстолюбии, в незнании своего дела, и даже в измене. Справедливы ли сии упреки, или нет — дело в том, что Паткуль навлек на себя негодование русских, поляков и саксонцев. Однако Август все еще любил его, чтобы отвратить от Паткуля опасности, чтобы дать ему случай действовать с большим успехом, он послал его в Берлин. Уже в третий раз Паткуль явился в Берлине в качестве негоцианта. С ним случилось в сем города приключение, впрочем маловажное, но которое сильно испугало его. Один степенный человек, посмотрев на руку Паткуля, нашел знак, предвещавший насильственную смерть. Мечты свойственны голове пылкой, и Паткуль легко мог верить хиромантии, однако в то время, не прибегая к волшебству, нетрудно было предсказать, какая участь ему готовилась.
По-видимому, Паткуль, возвратясь из Берлина, решился отказаться от беспокойной деятельности. Он прилежно занялся науками, продолжал вести переписку с царем, которого уведомлял о невыгодном состоянии российских войск, находившихся в Польше. ‘Скажите саксонским министрам — написал царь к Паткулю, с обыкновенною своею откровенностью — скажите чтоб они лучше содержали моих русских, в противном случае, я вызову их обратно в отечество’. Несмотря на то, двор дрезденский не думал заботиться о состоянии вспомогательных войск, и россияне все терпели нужду. Тогда Паткуль, по дозволению самого царя, предложил австрийскому послу о принятии войска в императорскую службу. Этот поступок, сам по себе невинный — если действительно дано от царя дозволение, был одною из непосредственных причин взятия под стражу Паткуля, и следственно был причиною его смерти, по крайней мере враги его воспользовались сим предлогом. Другие писатели — каков например Вольтер, которого свидетельство без сомнения очень важно в Истории Карла XII, потому что он имел личные сношения с королем Станиславом — другие, говорю, писатели утверждают, что Август почитал Паткуля изменником, который ко вреду его старается о примирении царя с королем шведским и что Август дал позволение взять под стражу сего человека, столь много любимого, оказавшего ему важные услуги. Но можно ли поверить, чтоб непримиримый Карл XII захотел иметь посредником своим Паткуля, которого почитал ненавистным мятежником? Вероятно ли — как утверждает Нордберг, будто царь, подозревая Паткуля в измене, был главным виновником его несчастья? Если это справедливо, то для чего бы Петру I, монарху пылкому и откровенному, за него вступаться? Не станем же искать других причин взятия Паткуля под стражу, кроме ненависти саксонских министров, возбужденной чрезвычайною гордостью сего человека, и кроме оклеветаний, которыми удалось им очернить его перед своим государем. Август имел пороки, неразлучные со слабостью, он по малодушию своему способен был оставить любимца, даже гнать того самого человека, которого недавно удостаивал своей доверенностью. Впрочем, известно, что Паткуль раздражил самолюбие сего государя, и сам споспешествовал злоухищрениям неприятелей. Канцлеру саксонского двора не великого труда стоило испросить дозволения о взятии Паткуля под стражу. Несчастный предчувствовал, какой жребий готовится ему от Августа. ‘Он рассердился на меня — говорил Паткуль за несколько месяцев до последнего приключенья — рассердился за то, что я по усердию своему дерзнул упрекать его, он поклялся отмстить мне, — и сдержит сию клятву вернее, нежели все прочие’.
Когда Август находился в Гродно где имел свидание с царем российским, Паткуль арестован в Дрездене, ночью 8 декабря 1704 года, лежа на постели. Ему дала время одеться, поспешно отправили его в крепость Зонненштейн, заключили под крепким присмотром, запечатали бумаги, не дозволили иметь при себе служителей, и пресекли все средства уведомлять царя о бедственном приключении.
Паткуль не был оставлен всеми, как обыкновенно случается при несчастье. Австрийский и датский посланники подали голоса в его пользу, и не получив удовлетворения, выехали из Дрездена. Князь Голицын от имени царя засвидетельствовал о поступке министров польских, которые осмелились царского посла вытащить из дому ночью, и запереть в тюрьму, как вора.
Август старался оправдать сей насильственной поступок — даже пред царем. — Скоро потом он принужден был уступить могуществу Карла XII и просить мира. Просьба его исполнена, но на каких условиях? Август обещался сложить с себя польскую корону и выдать Паткуля в руки разъяренного победителя.
Между тем Паткуля перевезли в замок Кенигштейн. Отсюда уже выдали его отряду шведских войск 28 марта, 1707 года. Тщетно Петр Великий напоминал о правах народов, об оскорблении своей особы. Август лучше захотел подвергнуться его гневу, нежели опять начинать войну с таким ужасным неприятелем, каков Карл XII. Некоторые историки, и в том числе Вольтер утверждают, что Август приказал коменданту Кенигштейна освободить Паткуля до прибытия шведского отряда, и что Паткуль сделался жертвою своей скупости, отказавши коменданту в денежной сумме, требованной в награду за освобождение. Однако вероятнее, что сей анекдот выдуман его неприятелями, которые сею хитростью надеялись защитить Августа. Писатели разногласят в рассуждении места, куда именно несчастный Паткуль сперва отвезен был шведским отрядом. Довольно знать, что его отправили в Польшу, в закрытой повозке, в которой сделано было несколько скважин, чтоб заключенный не задохся. Много дней прошло после прибытия Паткуля в сие неизвестное место до совершения казни. Вероятно, сие время было употреблено на отправление судебного порядка, который производился в военной комиссии под председательством генерала Реншильда. Карл XII, в неукротимой ярости своей, не забыл приказать, чтобы Паткуля осудили по форме. За два дня до роковой минуты несчастного перевезли в Казимир, польскую деревню, находящуюся недалеко от Познани. Гагену — священнику шведского полка, который охранял Паткуля — велено приготовить его к смерти. — ‘Я пришел — сказал пастор — истинами Священного Писания утешить огорченное сердце’. — Благодарю вас. Что вы мне скажете? — ‘Я хочу поговорить с вами наедине’. — Караульный офицер вышел. Паткуль пожал руку священника, и убеждающим голосом просил его изъясниться. — ‘Я пришел к вам с известием, подобным тому, которое царь Езекия услышал из уст Пророка: учреди домашние дела свои, ты завтра умрешь, завтра не узришь света!’ — Паткуль бросился на постель и заплакал… Потом, укрепившись бодростью, говорил о причинах своего несчастья, об отнятии поместий, о Гастфере. ‘О Швеция! — вскричал напоследок Паткуль с живостью: радовался ли я, когда оставлял тебя? Где надлежало мне искать убежища? Я не мог укрываться под землею, моя религия не дозволяла вступить в монашеское звание. Оставалось искать безопасности при союзных государях. Мне говорят: ты принял сторону врагов отечества, — ты виновник кровопролитной войны. Какое заключение! Я не был их советником, но пришел к ним как бедный изгнанник. Меня не почитали способным подавать советы, — я и не подавал их. Еще до прибытия моего в Саксонию уже все было приготовлено, условия с Даниею заключены, трактат с Россиею подписан’. — Священник заметил, что не надобно уже заниматься мирскими делами. — ‘Дайте мне время забыть их, потом не скажу ни одного слова’. Тут он вспомнил о важных услугах, оказанных прусскому королю и немецкому императору, в той надежде, что они исходатайствуют ему прощение у Карла XII. Потом изъявив негодование свое против Августа, простился на несколько часов со священником. Гаген, по возвращении своем нашел Паткуля гораздо спокойнее. — ‘Пожалуйте, г. пастор. Вы теперь мой ангел-хранитель. Сердце мое освободилось от несносной тяжести. Чувствую в себе великую перемену. Я умру охотно. Лучше умереть, нежели долго мучиться в заключении. Но какая смерть мне назначена?’ — Это тайна известная одному только полковнику, Кажется, хотят кончить дело скрытным образом. ‘Ах! это милость! Читали ль вы приговор? Разве хотят умертвить меня без допроса и без суда?’ Приговор о вас должен быть здесь, но он запечатан, его велят открыть на месте казни. — После того Паткуль вспомнил несколько изречений из Библии, приличных своему положению, и кроме других произнес следующие: ‘По пути скорби достигнем царствия небесного… Что значат бедствия земные в сравнении е великими истинами, которые откроются пред нами?’
Священник напомнил ему о завещании. Паткуль диктовал для первой статьи: ‘Поручаю королю Августу заплатить моим родственникам 50,000 рейхсталеров’. Потом завел речь о делах посторонних. Ах! — сказал он наконец: у меня остаются друзья и которые оплачут смерть мою! Что скажет старая курфюрстина? Что скажет моя нареченная невеста? Бога ради уведомьте ее о моей смерти, и о том, что она была предметом последних моих желаний!’ Он просил священника принять сто червонцев и греческую Библию. ‘Сия книга — сказал Паткуль — была верным моим товарищем в несчастии. Примите и сию рукопись в залог христианских чувствовании моего сердца’. — После благочестивых рассуждений с обеих сторон, Паткуль объявил, что хочет отдохнуть… ‘Чувства мои имеют нужду в подкреплении, надобно запастись бодростью для дня’.
На другой день в четыре часа поутру священник явился. Паткуль тотчас встал, поблагодарил Бога, и сказал, что давно уже не отдыхал так спокойно. Пксле шести часов он сказал: ‘Приготовимся с Божьей помощью, пока еще все тихо, и начал молиться. Потом, обратясь к восходящему солнцу, произнес: ‘Приветствую тебя, день торжественный! Ты ныне для меня день брачный! Я надеялся праздновать тебя иначе, но теперь ты для меня священнее!’ — Услышав, что начали запрягать лошадей, сказал: ‘Слава Богу! поспешают. Ах, когда бы скорее! Время кажется мне очень долгим!’ Потом, взглянувши на бумагу, на которой священник начал было писать завещание, произнес со вздохом: ‘кто захочет исполнить мою волю!’ — По крайней мере подпишите эту бумагу. — ‘Нет! Я не могу написать ненавистное свое имя. Родственники узнают о последней воле моей другим образом’. — В самом деле, Паткуля уже было приготовлено завещание, но по нем, как он и предвидел, не сделано исполнения.
Пришел караульный офицер. Паткуль нaдевши плащ, вышел со священником, которому дал в повозке первое место. Оба, сопровождаемы будучи многочисленным отрядом конницы, поехали к месту казни. Лошади бежали изо всей силы. Дорогой Паткуль обнял священника, и опять просил его засвидетельствовать почтение нареченной невесте.
Эшафот построен был в кустарнике, близ деревни Казимира. Паткуль, увидев ужасный снаряд, затрепетал, прижал священника к своему сердцу и произнес громко: ‘Ах, господин пастор! Молите Бога, чтобы Он не допустил меня до отчаяния!’ Шведский капитан прочитал определение, по которому Паткуль должен быть колесован и четвертован. При словах: предатель отечества, несчастный пожал плечами, и взглянул на небо. Когда палач указал ему место, Паткуль отдавая ему некоторую бумагу и деньги, произнес: ‘Исполняй свое дело’. — Между тем как раздевали его и привязывали к четырем деревянным кольям, Паткуль кричал к священнику: ‘Просите, просите Бога, чтоб Он подкрепил меня в сию минуту’. Пастор, обратясь к предстоящим людям, потребовал, чтобы прочли Отче наш за бедного страдальца, ‘Молитесь, молитесь о мне!’ сказал Паткуль. При первом ударе несчастный вскричал плачевным голосом: ‘Иисусе! умилосердись надо мной!’ — Казнь была самая мучительная, по неопытности исполнителя.
Описание казни, сочиненное самим священником, кроме неважных обстоятельств, ничем не разнится от Вольтерова. Пощадим чувствительных читателей своих от ненавистных подробностей, но заметим, согласно с мнением г-на Бергмана, что Вольтер пишет несправедливо, будто ни одна держава не ходатайствовала за несчастного Паткуля, а из того видно, как мало подданные могут полагаться на королей, и как все короли боялись Карла XII. Напротив того известно, что многие монархи пытались смягчить гнев короля шведского. Известно, что российский царь жаловался всей Европе на малодушие Августа, что сам Август печалился о судьбе прежнего своего друга и всячески старался предотвратить казнь его.
В заключение всего, определим, вместе с г-м Бергманом, цену талантам, поведению и проступками славного Паткуля, и посмотрим, в чем должно обвинять Карла XI. — Нет сомнения, что Паткуль имел отличные дарования. Он заблаговременно обогатил ум свой познаниями, умел проникать сокровеннейшие намерения других, скрывая свои собственные с редким искусством. Чрезвычайное честолюбие заставляло его уклоняться от пути справедливости. Он не наблюдал осторожности в обхождении ни с высшими, ни с равными, ни с противниками, оттого часто не удавалось ему достигать своей цели. Его погрешностей не должно смешивать с преступлениями, ибо благородная решительность защищать права угнетенных своих соотечественников не есть преступление. Если б он ни в чем другом не был винен, то заслуживал бы сожаление, а Карл XII сделался бы предметом ужаса и отвращения: но Паткуль отважился на такие проступки, которых беспристрастное потомство извинить не может, он рассевал мятеж словами, сочинениями, поведением. Обвиним малодушие монарха, который, приняв Паткуля как друга, предал его в руки неприятелей, вострепещем при мысли о варварской казни, которую без нужды велел совершить Карл XII, пожалеем о короле, который не для пользы государственной, но для удовлетворения жестокости своего характера почел необходимым исполнить бесчеловечный приговор, будем жалеть и о жертвах строгости, преступлениями навлекающих на себя казнь, будем, говорю жалеть — но не станем извинять их.
Бергман Б.Ф.Б. Паткуль перед судом потомства: (Из иностр. журн.) / [Написана ученым лифлянд. пастором г-м Бергманом] // Вестн. Европы. — 1806. — Ч.30, N 21. — С.3-24.