Парижане, Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж, Год: 1873

Время на прочтение: 708 минут(ы)

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ РУССКОМУ ВСТНИКУ.

ПАРИЖАНЕ

РОМАНЪ
ЭДУАРДА БУЛВЕРА, ЛОРДА ЛИТТОНА

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО.

МОСКВА.
Въ Университетской типографіи (Катковъ и К),
на Страстномъ бульвар.
1874.

КНИГА ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.

Былъ ясный день раннею весной 1869. Весь Парижъ казалось высыпалъ изъ домовъ чтобы веселиться. Тюйлери, Елисейскія Поля, Булонскій лсъ были наполнены праздными толпами. Иностранецъ подивился бы гд же Трудъ работаетъ и въ какихъ закоулкахъ прячется Бдность. Милліонеръ съ Лондонской биржи, взглянувъ вокругъ на магазины, экипажи, наряды женщинъ, услыхавъ о цнахъ въ лавкахъ, о плат за квартиры, спросилъ бы себя съ завистливымъ изумленіемъ: Какъ только живутъ эти веселые Парижане? Каковы ихъ богатства? Откуда они берутся?
По мр того какъ день склонялся къ вечеру, многіе разсянные зваки стали толпиться на бульварахъ, въ кафе и ресторанахъ начали зажигать огни.
Въ это время молодой человкъ, которому можно было дать лтъ двадцать пять или двадцать шесть, шелъ по Италіянскому Бульвару мало обращая вниманія на толпу сквозь которую онъ направлялъ свои одинокіе шаги. Въ наружности и манерахъ его было что-то привлекавшее вниманіе. Онъ смотрлъ неизвстно кмъ, несомннно Французомъ, но не Парижаниномъ. Онъ былъ одтъ не по мод, опытный глазъ различилъ бы въ его плать вкусъ и покрой провинціальнаго портнаго. Походка его не была походкой Парижанина, мене лнива и боле степенна, и, не такъ какъ Парижане, онъ казался равнодушнымъ ко взглядамъ другихъ.
Тмъ не мене, на немъ былъ отпечатокъ того достоинства или отличія которое т что съ колыбели привыкли гордиться своимъ происхожденіемъ усвоиваютъ себ такъ безсознательно что оно кажется наслдственнымъ и врожденнымъ. Надо сознаться также что молодой человкъ былъ и самъ одаренъ значительною долей того благородства какимъ природа своенравно надляетъ своихъ любимцевъ, мало обращая вниманія на ихъ гербы и родословныя,— благородствомъ фигуры и наружности. Онъ былъ высокъ и строенъ, съ граціозными очерками членовъ и паденія плечъ, лицо его было красиво, чистйшій типъ французской мужественной красоты — носъ наклонный стать орлинымъ, тонкій, съ изящнымъ разрзомъ ноздрей, блая кожа, глаза большіе, свтло-каріе, съ темными рсницами, волосы темно-каштановые, безъ желтизны, борода и усы нсколько потемне, коротко подстриженные, не портившіе очертаніе губъ, которыя были сжаты, какъ будто улыбка была въ послднее время имъ не знакома, но это не гармонировало съ физіономическимъ характеромъ ихъ строенія, который былъ именно такой что, по Лафатеру, обличалъ нравъ склонный къ веселости и удовольствіямъ.
Другой человкъ, такихъ же лтъ, быстро вышедшій изъ одной изъ улицъ Шоссе д’Антенъ, почти наткнулся на величаваго пшехода описаннаго выше, взглянулъ ему въ лицо, остановился и воскликнулъ: ‘Аленъ!’ При этой неожиданной встрч первый пшеходъ обернулся, взглянулъ спокойно на оживленное лицо нижняя часть котораго заросла черною бородой, и слегка приподнявъ шляпу съ движеніемъ головы означавшимъ: ‘милостивый государь, вы ошиблись, я не имю чести знать васъ’, продолжалъ свой медленный равнодушный путь. Но отъ этого незнакомаго знакомца не такъ легко было отдлаться.
— Чортъ возьми, проговорилъ онъ сквозь зубы,— несомннно я правъ. Онъ мало измнился, не такъ какъ я, но десять лтъ парижской жизни передлаютъ и орангутанга.
Ускоривъ шаги и поровнявшись съ человкомъ кого онъ назвалъ Аленомъ онъ сказалъ съ благовоспитанною смсью вжливости и смлости въ голос и наружности:
— Десять тысячъ извиненій если я ошибаюсь. Но безъ сомннія я встрчаю Алена де-Керуэка, сына маркиза де-Рошбріанъ.
— Точно такъ, милостивый государь, но….
— Но ты не помнишь меня, своего школьнаго друга Фредерика Лемерсье?
— Возможно ли? вскричалъ Аленъ искренно и съ оживленіемъ измнившимъ весь характеръ его лица.— Любезнйшій Фредерикъ, любезный другъ, вотъ такъ счастье! Значитъ ты тоже въ Париж?
— Разумется, а ты? Какъ видно только-что пріхалъ, добавилъ онъ нсколько насмшливо когда взявъ своего друга подъ руку взглянулъ на покрой его воротника.
— Я здсь уже дв недли, возразилъ Аленъ.
— Гм! Полагаю что ты остановился въ старомъ отел Рошбріановъ. Я проходилъ мимо него вчера, дивясь его громадному фасаду и не ожидая чтобы ты былъ его обитателемъ.
— Я и не обитатель его, отель не принадлежитъ мн, онъ проданъ нсколько лтъ тому назадъ моимъ отцомъ.
— Въ самомъ дл! Надюсь что твой отецъ получилъ за него хорошую цну, въ послдніе пять лтъ эти старые отели утроились въ цн. А какъ поживаетъ твой отецъ? Все такой же любезный grand seigneur? Знаешь, я его видлъ всего одинъ разъ и никогда не забуду его улыбку, style grand monarque, когда онъ потрепалъ меня по голов и далъ мн десять наполеондоровъ!
— Моего отца уже нтъ боле въ живыхъ, сказалъ Аленъ съ важностью,— онъ умеръ около трехъ лтъ тому назадъ.
Ciel! прости меня, я очень пораженъ. Гм! значитъ ты теперь маркизъ де-Рошбріанъ, великое историческое имя, стоитъ хорошихъ денегъ на бирж. Мало осталось такихъ именъ. Великолпное мсто твой старый замокъ, не правда ли?
— Великолпное мсто — нтъ, почтенная развалина — да!
— А, развалина! Тмъ лучше. Теперь вс банкиры помшаны на развалинахъ: такое пріятное занятіе ихъ реставрировать. Ты безъ сомннія реставрируешь свой. Съ какимъ архитекторомъ я тебя познакомлю! Moyen ge у него на концахъ пальцевъ. Дорогъ, но геній.
Молодой маркизъ улыбнулся, съ тхъ поръ какъ онъ встртился со школьнымъ товарищемъ лицо его обнаружило что оно могло улыбаться, улыбнулся, но не весело, и отвчалъ:
— Я не намренъ реставрировать Рошбріанъ. Стны еще крпки, он пережили бури шести столтій, на мой вкъ ихъ хватитъ, а со мной наша фамилія кончится.
— Ба! фамилія кончится, въ самомъ дл! ты еще женишься. Parlez-moi de a! Въ этомъ никто лучше меня не поможетъ теб. У меня есть списокъ всхъ богатыхъ невстъ въ Париж, переплетенный въ русскую кожу. О, будь только я Рошбріаномъ! Адская вещь явиться на свтъ какимъ-нибудь Лемерсье. Я демократъ, разумется. Лемерсье былъ бы въ ложномъ положеніи еслибъ онъ не былъ демократомъ. Но еслибы кто-нибудь оставилъ мн двадцать акровъ земли съ древнимъ правомъ на де и на титулъ, клянусь, я былъ бы тогда аристократомъ и стоялъ бы за свое сословіе. А теперь, благо мы встртились, пообдаемъ вмст. Безъ сомннія у тебя есть ежедневныя приглашенія на цлый мсяцъ. Рошбріанъ только-что прибывшій въ Парижъ долженъ быть ft всмъ Предмстьемъ.
— Нтъ, отвчалъ Аленъ просто,— я никуда не приглашенъ, кругъ моего знакомства гораздо ограниченне чмъ ты полагаешь.
— Тмъ лучше для меня. Я по счастію не имю приглашенія на ныншній день, что не часто случается: я немножко въ мод въ своемъ кругу, хотя это не общество Предмстья. Гд же мы будемъ обдать? У Трехъ Братьевъ?
— Гд угодно. Я не знаю парижскихъ ресторановъ кром одного, очень скромнаго, рядомъ съ моею квартирой.
А propos, гд твоя квартира?
— Въ Университетской улиц, No ***.
— Славная улица, только скучная. Если у тебя уже нтъ собственнаго родоваго отеля, то непростительно будетъ теб чахнуть въ этомъ музе мумій, Сенъ-жерменскомъ предмстьи, ты долженъ поселиться въ одномъ изъ новыхъ кварталовъ въ Елисейскихъ Поляхъ. Предоставь это мн, я теб найду превосходное помщеніе. Я знаю одинъ домъ который хотятъ сдать — bagatelle — 500 наполеондоровъ въ годъ. Тысячи дв или три будетъ теб стоить отдлать его порядочно, не парадно. Предоставь мн все. Въ три дня ты будешь устроенъ. А propos, лошади? Теб нужны англійскія. Сколько?— три подъ верхъ, дв для кареты? Я теб достану. Завтра же напишу въ Лондонъ. Рисъ (то-есть Райсъ) будетъ къ твоимъ услугамъ.
— Не хлопочи, любезнйшій Фредерикъ. Я не держу ни лошадей ни кареты, и не переду съ квартиры.
Говоря это Рошбріанъ гордо выпрямился.
‘Можетъ ли быть, подумалъ Лемерсье,— чтобы маркизъ былъ бденъ? Нтъ. Я всегда слышалъ что Рошбріаны принадлежатъ къ богатйшимъ землевладльцамъ Бретани. Скоре несмотря на свое невденіе Сенъ-жерменскаго предмстья онъ достаточно знакомъ съ нимъ чтобы понять что не пристало одному изъ крупнйшихъ аристократовъ становиться подъ покровительство Фредерика Лемерсье. Sacre bleu! Если онъ думаетъ важничать со мной, со своимъ школьнымъ товарищемъ, я, я его вызову.’
Въ то самое время какъ Лемерсье дошелъ до этого воинственнаго ршенія, маркизъ сказалъ съ улыбкой которая несмотря на свою искренность не была лишена меланхолической важности.
— Любезнйшій Фредерикъ, прости если я принялъ твое дружеское предложеніе съ кажущеюся неблагодарностью. Но врь что у меня есть достаточныя причины чтобы вести въ Париж жизнь какой ты не позавидуешь.— Потомъ очевидно желая перемнить разговоръ онъ сказалъ боле веселымъ голосомъ:— Но что за чудный городъ вашъ Парижъ! Вспомни, что я никогда прежде не видалъ его, онъ явился предо мною какъ городъ изъ Арабскихъ Ночей дв недли тому назадъ. И больше всего поражаетъ меня — говорю это съ сожалніемъ и упрекомъ совсти — разумется не Парижъ прежнихъ временъ, но тотъ Парижъ что господинъ Бонапартъ — извини, что императоръ воздвигъ вокругъ себя и отождествилъ за вчныя времена со своимъ царствованіемъ. То что ново въ Париж, то поражаетъ и плняетъ меня. Я вижу здсь жизнь Франціи, а я принадлежу ея могиламъ!
— Я не совсмъ тебя понимаю, сказалъ Лемерсье.— Если ты думаешь что теб не представляется при Имперіи открытаго поприща для честолюбія потому что отецъ и ддъ твои были легитимисты, ты совершенно ошибаешься. Теперь вс помшаны на moyen ge и даже rococo. Ты не можешь себ представить какъ цнно можетъ быть твое имя и при двор императора, и въ какой-нибудь коммерческой компаніи. Но съ твоимъ богатствомъ ты независимъ это всего кром моды и Жокей-Клуба. Кстати извини, что за негодяй длалъ теб платье? скажи мн и я донесу на него полиціи.
Частію изумленный частію разсмшенный, Аленъ маркизъ де-Рошбріанъ смотрлъ на Фредерика Лемерсье какъ добродушный левъ посмотрлъ бы на вертляваго пуделя позволившаго себ забавляться его гривой, и помолчавъ возразилъ кратко:
— Платье что я ношу въ Париж было сдлано въ Бретани, если же имя Рошбріана можетъ еще имть какую-нибудь цну въ Париж, въ чемъ я сомнваюсь, то позволь мн надяться что благодаря ему меня признаютъ за дворянина каковъ бы ни былъ покрой моего платья и каковы бы ни были мннія клуба состоящаго изъ жокеевъ.
— Ха, ха, ха! воскликнулъ Лемерсье, оставляя руку своего друга, и расхохотался еще боле увидавъ важный взглядъ маркиза.— Извини меня, я не могу удержаться… Жокей-Клубъ состоитъ изъ жокеевъ! Это ужь слишкомъ! но превосходный каламбуръ. Любезнйшій Аленъ, въ Жокей-Клуб членами лучшія европейскія фамиліи, он бы не приняли такаго буржуа какъ я. Но это все равно, съ одной стороны ты совершенно правъ. Ты можешь ходить въ блуз если пожелаешь — и все-таки останешься Рошбріаномъ, тебя только назовутъ эксцентричнымъ. Увы! я долженъ заказывать себ панталоны въ Лондон — вотъ что значитъ быть какимъ-нибудь Лемерсье. Но вотъ мы и въ Пале-Ройял.

ГЛАВА II.

Залы въ ресторан Трехъ Братьевъ были полны, друзья нашли себ столъ съ нкоторымъ затрудненіемъ. Лемерсье предлагалъ было особую комнату, отъ чего маркизъ по причинамъ ему извстнымъ, отказался.
Лемерсье самъ, не спрашивая товарища, заказалъ обдъ и вина.
Въ ожиданіи устрицъ, чмъ, когда время, французскіе bonvivants обыкновенно начинаютъ обдъ, Лемерсье оглядывалъ залу съ тою неподражаемою, пытливою дерзостью которая отличаетъ парижскихъ данди. Нкоторыя изъ женщинъ кокетливо отвчали на его взглядъ, потому что Лемерсье былъ beau garon, другія отворачивались съ негодованіемъ и что-то шептали мущинамъ сидвшимъ съ ними. Изъ мущинъ, старые покачивали головами и продолжали невозмутимо сть, молодые же быстро оборачивались и сперва смотрли гордо на Лемерсье, но встрчая его взглядъ сквозь стеклышко вставленное въ глазъ, замчая смлое выраженіе его лица и его широкія плечи, они также отворачивались и продолжали невозмутимо сть какъ и старые.
— А! воскликнулъ вдругъ Лемерсье: — вотъ идетъ человкъ съ кмъ теб слдуетъ познакомиться, mon cher. Онъ можетъ посовтовать теб какъ помстить твои деньги, человкъ этотъ пойдетъ далеко — будущій министръ. А, bon jour Дюллеси, bon jour.
Онъ послалъ рукой поцлуй только-что вошедшему господину, смотрвшему гд бы помститься.
Видно было что онъ былъ хорошо и съ хорошей стороны извстенъ въ ресторан Трехъ Братьевъ. Слуги толпились около него указывая на столъ у окна который угрюмый Англичанинъ, пообдавъ бифстекомъ съ картофелемъ, готовъ былъ очистить.
Господинъ Дюплеси, убдившись сперва, какъ человкъ осторожный, что столъ остался за нимъ, заказавъ себ устрицъ, шабли и potage &#224, la bisque, прошелъ спокойно и медленно черезъ залу и остановился около Лемерсье.
Здсь я на минуту остановлюсь чтобы набросать портреты обоихъ Парижанъ.
Фредерикъ Лемерсье одтъ немного черезчуръ нарядно, доводя господствующую моду до крайности. Въ галстук у него драгоцнная булавка, стоящая 2.000 франковъ, онъ носитъ кольцы на пальцахъ, брелоки на часахъ. У него теплый, хотя смуглый цвтъ лица, тонкія черныя брови, полныя губы, носъ нсколько вздернутый, но не маленькій, прекрасные большіе темные глаза, высокомрное, открытое, нсколько дерзкое выраженіе лица, несомннно красиваго, благодаря румянцу, молодости и живости взгляда.
Люсьену Дюллеси, облокотившемуся на столъ и взглянувшему сперва съ любопытствомъ за маркиза де-Рошбріана, который положивъ щеку на руку кажется не замчалъ его, потомъ сосредоточившему вниманіе на Фредерик Лемерсье сидвшемъ прямо со сложенными руками,— Люсьену Дюплеси между сорока и пятьюдесятью годами, онъ немного ниже средняго роста, тонокъ, но не худощавъ,— что по-англійски называется wiry. Одтъ онъ чрезвычайно просто, черный застегнутый сертукъ, черный галстукъ повязанъ выше чмъ люди слдующіе мод носятъ теперь, ястребиный носъ и ястребиные глаза, волосы темно-коричнивые, очень короткіе и прямые, не волнистые, щеки худыя, гладко выбритыя, но онъ носитъ усы и зсланьйолку, въ подражаніе своему государю, и подобно всмъ подражателямъ доводя заимствованную красоту до крайности, такъ что концы его усовъ и эспаньйолки сдланные твердыми и завостренные помощію косметиковъ въ составъ коихъ должно было входить желзо, имли видъ трехъ жалъ стерегущихъ губы и челюсти отъ нападенія, блдный, темно-оливковый цвтъ лица, глаза маленькіе, глубоко вдавшіеся, спокойные и проницательные, выраженіе лица его съ перваго взгляда поражало только спокойною неподвижностью. Наблюдаемые боле внимательно, черты эти обнаруживали много разумности, губы выражали ршительность, лобъ разчетливость, въ общемъ это было лицо не обыкновеннаго человка, человка можетъ-быть не лишеннаго прекрасныхъ и высокихъ качествъ, скрываемыхъ отъ обыкновеннаго взгляда обычною сдержанностью, но оправдывающихъ довріе тхъ кого онъ принималъ въ свою короткость.
— А, mon cher, сказалъ Лемерсье,— вы общали быть у меня вчера въ два часа. Я ждалъ васъ полчаса и вы не были.
— Нтъ, я зашелъ сперва на Биржу. Паи компаніи о которой мы говорили упали, они упадутъ еще ниже, покупать ихъ теперь неблагоразумно, такъ что мн не зачмъ было идти къ вамъ. Я полагалъ что вы не станете ждать меня если я не приду въ назначенный часъ. Будете вы сегодня вечеромъ въ опер?
— Думаю что нтъ, не стоитъ, кром того я встртилъ стараго друга кому хочу посвятить сегодняшній вечеръ. Позвольте мн познакомить васъ съ маркизомъ де-Рошбріаномъ. Аленъ, г. Дюплеси.
Оба поклонились.
— Я имлъ честь быть извстнымъ вашему отцу, сказалъ Дюплеси.
— Въ самомъ дл? отвчалъ Рошбріанъ:— онъ много лтъ не бывалъ въ Париж предъ своею смертью.
— Я встртился съ нимъ въ Лондон, въ дом русской княгини С.
Маркизъ сильно покраснлъ, съ важностью наклонилъ голову и не отвчалъ. Въ это время слуга принесъ устрицы и шабли, и Дюллеси отошелъ къ своему столу.
— Это самый необыкновенный человкъ, сказалъ Фредерикъ выжимая лимонъ на свои устрицы,— нельзя не удивляться ему.
— Какъ такъ? Я не вижу ничего по крайней мр достойнаго удивленія въ его лиц, сказалъ маркизъ съ тупостью провинціала.
— Въ лиц? А! ты легитимистъ — это предразсудокъ партіи. Украшенія на его лиц напоминаютъ императора, но само по себ это несомннно умное лицо.
— Можетъ-быть, только не пріятное. Онъ похожъ на хищную птицу.
— Вс умные люди хищныя птицы. Орлы герои, совы мудрецы. Дюплеси не орелъ и не сова. Я бы назвалъ его скоре соколомъ, только не сталъ бы завязывать ему глаза.
— Называй его какъ хочешь, сказалъ маркизъ равнодушно,— мн до него не можетъ быть никакого дла.
— Я въ этомъ не такъ увренъ, отвчалъ Фредерикъ нсколько оскорбленный флегмою съ какою провинціалъ относился къ претензіямъ Парижанина.— Дюплеси, повторяю, необыкновенный человкъ. Хотя онъ не иметъ титула, но происходитъ отъ древней аристократической фамиліи, я думаю, какъ указываетъ и самое имя, отъ однихъ предковъ съ Ришелье. Отецъ его былъ глубокій ученый, и я думаю онъ самъ много читалъ. Онъ могъ бы отличиться въ литератур или въ судейской карьер, но родители его умерли въ страшной бдности, дальніе родственники занимающіеся торговлей заботились о немъ и направили его таланты на Биржу. Семь лтъ тому назадъ онъ жилъ въ одной комнат въ четвертомъ этаж, близь Люксамбурга. Теперь у него свой отель, не большой, во прекрасный, въ Елисейскихъ Поляхъ, стоящій по крайней мр 600.000 франковъ. Онъ составилъ состояніе не только для себя, но и для многихъ другихъ, изъ нихъ нкоторые такой же хорошей фамиліи какъ твоя. У него есть геній богаства, и онъ творитъ милліоны, какъ поэтъ свою оду, силою вдохновенія. Онъ коротокъ съ министрами, и былъ приглашаемъ въ Компьень императоромъ. Онъ можетъ быть очень полезенъ для тебя.
Аленъ сдлалъ легкое движеніе недоврія и перемнилъ разговоръ на воспоминаніе школьныхъ дней.
Наконецъ обдъ кончился. Фредерикъ позвонилъ, веллъ подать счетъ и взглянулъ на него.
— Пятьдесятъ девять франковъ, сказалъ онъ беззаботно бросивъ полтора наполеондора.
Маркизъ молча вынулъ свой кошелекъ и досталъ такую же сумму.
Выйдя изъ ресторана Фредерикъ предложилъ отправиться къ нему на квартиру.
— Я могу предложить теб превосходную сигару изъ ящика подареннаго мн безцннымъ молодымъ Испанцемъ состоящимъ при здшнемъ посольств. Такихъ сигаръ не найти въ Париж ни за деньги, ни за любовь, такъ какъ женщины, какъ бы он ни были преданы и великодушны, никогда не предложатъ вамъ ничего лучше папироски. Такія сигары можетъ доставить только дружба. Дружба это сокровище.
— Я не курю, отвчалъ маркизъ,— но буду очень радъ зайти къ теб, лишь бы не употребить во зло твое радушіе. Ты безъ сомннія приглашенъ куда-нибудь вечеромъ.
— Не раньше одиннадцати, когда я общалъ быть на вечер куда не предлагаю теб идти со мной, потому что это одно изъ сборищъ богемы, участіе въ немъ можетъ повредить теб въ Предмсть, по крайней мр до тхъ поръ пока ты не утвердилъ тамъ своего положенія. Скажи пожалуста, не родня ли теб герцогиня де-Тарасконъ?
— Да, кузина покойной матушки.
— Поздравляю тебя. Tr&egrave,s grande dame Она броситъ тебя in puro coelo какъ Юнона одного изъ своихъ молодыхъ павлиновъ.
— Знакомство между нашими домами прекратилось, возразилъ маркизъ сухо,— со времени ея втораго брака, это было msalliance.
Msalliance! второй бракъ! Второй мужъ ея былъ герцогъ де-Тарасконъ.
— Герцогъ первой Имперіи, внукъ мясника.
Diable! Вы строгій генеалогъ, господинъ маркизъ. Какъ же ты ршаешься идти объ руку со мной, чей праддъ поставлялъ хлбъ той самой арміи которой ддъ герцога де-Тараскона поставлялъ мясо?
— Любезнйшій Фредерикъ, родословная наша одинакова, потому что дружба наша съ тобой началась въ одно и то же время. Я порицаю герцогиню де-Тарасконъ не за то что она вышла замужъ за внука мясника, но за то что она вышла за человка кого сдлалъ герцогомъ узурпаторъ. Она отреклась отъ врованій своего дома и отъ правъ своего государя. Потому-то ея бракъ есть пятно на нашемъ герб.
Фредерикъ поднялъ брови, но имлъ достаточно такту чтобы не продолжать этотъ разговоръ. Кто вмшивается въ семейныя ссоры, тотъ проживетъ всю жизнь безъ друзей.
Молодые люди прибыли на квартиру Лемерсье, антресоли выходившіе на Италіянскій Бульваръ, гд было больше комнатъ чмъ обыкновенно требуется для холостяка, довольно низкихъ правда, но обширныхъ, отдланныхъ и меблированныхъ съ роскошью изумившею провинціала, хотя съ благовоспитанною гордостью жителя Востока онъ подавлялъ всякое выраженіе удивленія.
Флорентинскіе шкапы заново отдланные высокимъ искусствомъ Мамбро, цнные образцы стараго севра и лиможа, картины и бронза и мраморныя статуэтки — все хорошаго выбора и дорогой цны отражаемое зеркалами въ венеціанскихъ рамахъ — составляло coup d’oeil благопріятствовавшій тому уваженію которое человческій умъ отдаетъ признакамъ богатства. Комфортъ былъ также не забытъ какъ и роскошь. Тонкіе ковры покрывали полы, двойныя стеганыя портьеры защищали отъ сквознаго втра изъ дверныхъ щелей. Давъ своему другу нсколько минутъ чтобъ осмотрть все и подивиться на столовую и залу, которыя были лучшими комнатами, Фредерикъ провелъ его въ небольшой кабинетъ украшенный краснымъ сукномъ съ золотою бахромой на которомъ были красиво расположены трофеи восточнаго оружія и турецкія трубки съ янтарными мундштуками.
Тамъ предложивъ маркизу расположиться на диван и развалясь на другомъ, изящный Парижанинъ приказалъ слуг, одтому также хорошо какъ онъ самъ, принести кофе и ликеры, и посл напрасныхъ убжденій своего друга попробовать одну изъ его безподобныхъ сигаръ, закурилъ самъ свою регалію.
— Имъ десять лтъ, сказалъ Фредерикъ съ сожалніемъ въ голос по поводу лишенія которому добровольно подвергалъ себя Аленъ,— десять лтъ. Он явились на свтъ въ томъ году какъ мы разстались.
— Когда ты былъ такъ поспшно отозванъ изъ коллегіи извстіемъ о болзни твоего отца. Мы напрасно ждали твоего возвращенія. Ты съ тхъ поръ живешь въ Париж?
— Съ тхъ поръ, бдный отецъ мой умеръ отъ этой болзни. Состояніе его оказалось гораздо больше чмъ полагали, на мою часть пришлось годоваго дохода съ бумагъ, домовъ и пр. больше 60.000 франковъ, и такъ какъ оставалось еще шесть лтъ до моего совершеннолтія, то капиталъ за это время могъ разумется увеличиться сбереженіями. Мать хотла оставить меня при себ, дядя же, назначенный вмст съ нею моимъ опекуномъ, съ презрніемъ смотрлъ на нашъ бдный домикъ въ провинціи, такой богатый наслдникъ долженъ былъ получить окончательное воспитаніе у парижскихъ учителей. Далеко еще не достигнувъ совершеннолтія я былъ уже посвященъ въ боле тонкія тайны нашей столицы чмъ т что прославлены Евгеніемъ Сю. Когда черезъ пять лтъ я могъ распоряжаться своимъ состояніемъ, меня считали Крезомъ, и дйствительно для того патріархальнаго времени я былъ богатъ. Теперь, увы! мои сбереженія истрачены на обзаведеніе, а на 60.000 франковъ въ годъ едва можетъ жить Парижанинъ. Не только цны на все баснословно увеличились, но чмъ дороже все становится, тмъ лучше живутъ люди. Въ начал другіе спекулировали на меня, теперь же я принужденъ спекулировать. До сихъ поръ я не въ убытк, Дюплеси ввелъ меня въ нсколько хорошихъ длъ въ ныншнемъ году, тысячъ на сто франковъ. Крезъ совтовался съ Дельфійскимъ оракуломъ. Дюплеси не жилъ во времена Креза, а то Крезъ совтовался бы съ Дюплеси.
Въ это время раздался звонокъ у наружной двери и чрезъ минуту слуга ввелъ господина лтъ около тридцати, пріятной наружности съ отпечаткомъ благовоспитанности и свтскости. Фредерикъ вскочилъ, отъ души привтствовалъ вошедшаго и представилъ его маркизу подъ именемъ сиръ-Грамъ Вана.
— Ршительно, сказалъ гость снимая пальто и садясь около маркиза,— ршительно, любезнйшій Лемерсье, сказалъ онъ на правильномъ французскомъ язык съ настоящимъ парижскимъ выговоромъ и интонаціей,— вы Французы заслуживаете похвалу за просвщенное невдніе языковъ варваровъ съ которою знаменитый историкъ отзывался о древнихъ Римлянахъ. Позвольте мн, маркизъ, представить на ваше ршеніе правильно ли произнесенные вамъ звуки передаютъ имя безошибочно напечатанное на этой карточк.
На карточк вынутой при этомъ изъ портфеля и поданной Алену было напечатано:

Mг. Graham Vane*
N. Rue D’Anjou

* Имя Graham слдуетъ произносить Грагамъ, выговаривая букву r въ вид придыханія, какъ въ слов господинъ. Vane произносится почти какъ Винъ.
Маркизъ посмотрлъ на нее такъ же какъ посмотрлъ бы на гіероглифную надпись и передалъ ее Лемерсье храня скромное молчаніе.
Тотъ сдлалъ новое усиліе произнести варварское наименованіе:
— Гра — гамъ В’анъ. C’est a! Я торжествую! Вс затрудненія уступаютъ энергіи Француза.
Въ это время поданъ былъ кофе и ликеръ. Посл краткаго молчанія Англичанинъ, спокойно наблюдавшій молчаливаго маркиза, обратился къ нему и сказалъ:
— Мн кажется, господинъ маркизъ, что я помню вашего отца, который былъ знакомъ съ моимъ отцомъ въ Эмс. Это было много лтъ тому назадъ, я былъ тогда еще ребенкомъ. Въ то время графъ Шамборъ пилъ воды въ Эмс. Если нашъ другъ Лемерсье не коверкаетъ ваше имя какъ мое, то я понялъ что онъ назвалъ васъ маркизомъ де-Рошбріаномъ.
— Это мое имя, я радъ слышать что мой отецъ былъ въ числ тхъ кто съзжались въ Эмсъ чтобы изъявить почтеніе королевской особ Которой угодно было принять титулъ графа Шамбора.
— Мои предки оставались приверженцами потомковъ Якова II до тхъ поръ пока ихъ права не были погребены въ могил послдняго Стюарта, и я уважаю стойкихъ людей которые, подобно вашему отцу, чтутъ въ изгнанник наслдника своихъ древнихъ королей.
Англичанинъ сказалъ это съ чувствомъ и граціей. Сердце маркиза сразу обратилось къ нему.
‘Первый врный gentilhomme кого я встрчаю въ Париж’, подумалъ легитимистъ, ‘и, о позоръ! не Французъ.’
Грагамъ Венъ протянулся, взялъ сигару предложенную ему Лемерсъе и сказалъ ему:
— Вы, кто знаете свой Парижъ наизустъ, всхъ и все въ немъ что стоитъ знать и многихъ и многое чего не стоитъ, не можете ли сказать мн кто и что такое одна дама которую каждый ясный день можно видть прогуливающеюся въ уединенномъ мст на опушк Буловскаго Лса, недалеко отъ виллы барона Ротшильда? Эта дама является въ свое избранное мсто въ темно-синей карет безъ гербовыхъ украшеній, акуратно въ третьемъ часу. Одта она всегда въ одномъ и томъ же шелковомъ плать цвта grie-perle и въ кашмировой шали. Ей можно дать лтъ двадцать, годомъ больше или меньше, и лицо ея производитъ такое же сильное впечатлніе какъ лицо Медузы, но это не такое лицо что можетъ превратить человка въ камень, а скоре такое что камень можетъ сдлать человкомъ. Прозрачно блдное, цвта напоминающаго алебастровую лампу сквозь которую проходитъ свтъ. Это сравненіе я заимствовалъ у сира Скотта прилагавшаго его къ милору Бирону.
— Я не видывалъ даму которую вы описываете, отвчалъ Лемерсье чувствуя себя уничтоженнымъ этимъ признаніемъ,— но я не былъ ужь нсколько мсяцевъ въ этой отдаленной части Лса, пойду завтра, три часа, вы говорите, предоставьте это мн, завтра вечеромъ, если она Парижанка, вы будете знать о ней все. Но, mon cher, вы не ревнивы если повряете свое открытіе другому.
— Я очень ревнивъ, возразилъ Англичанинъ,— но ревность является посл любви, а не предшествуетъ ей. Я не влюбленъ, она только преслдуетъ меня. Не будемъ ли мы завтра обдать у Филиппа въ семь часовъ?
— Съ величайшимъ удовольствіемъ, сказалъ Лемерсье, — и ты съ нами, Аленъ.
— Нтъ, благодарю, сказалъ быстро маркизъ.
Онъ всталъ, надлъ перчатки и взялъ шляпу.
Видя что онъ сбирается уходить, Англичанинъ, у котораго не было недостатка въ такт и деликатности, подумалъ что былъ лишній въ tte—tte друзей одинаковыхъ по лтамъ и соотечественниковъ, онъ быстро взялъ пальто и сказалъ поспшно:
— Нтъ, маркизъ, не уходите еще и не оставляйте нашего хозяина въ одиночеств. Я приглашенъ и спшу, я только на минутку зашелъ къ Лемерсье увидавъ у него въ окнахъ свтъ. Позвольте мн надяться что наше знакомство этимъ не кончится, скажите гд я могу имть честь сдлать вамъ визитъ?
— Нтъ, сказалъ маркизъ,— я какъ Французъ заявляю свое право сдлать первый визитъ иностранцу постившему нашу столицу и — добавилъ онъ боле тихимъ голосомъ — мыслящему такъ благородно о людяхъ которые чтутъ своихъ изгнанныхъ королей.
Англичанинъ поклонился и медленно пошелъ къ двери, но дойдя до порога обернулся и сдлалъ Лемерсье знакъ, не замченный Аленомъ.
Фредерикъ понялъ знакъ и пройдя за Грагамомъ Веномъ въ сосднюю комнату затворилъ дверь.
— Любезнйшій Лемерсье, разумется я не вторгнулся бы къ вамъ въ этотъ часъ чтобы сдлать только церемонный визитъ. Я зашелъ сказать что мадмуазель Дюваль, адресъ которой вы мн прислали, не настоящая, не та которую зная нашъ обширный кругъ знакомства, я просилъ васъ помочь мн найти.
— Не настоящая Дюваль? Diable! Она совершенно согласовалась съ вашимъ описаніемъ.
— Ничуть.
— Вы говорили что она очень красива и молода, моложе двадцати лтъ.
— Вы забыли что по моимъ словамъ она соотвтствовала этому описанію двадцать одинъ годъ тому назадъ.
— А, правда, но нкоторыя женщины вчно молоды. ‘Годы, сказалъ одинъ острякъ въ Figaro, это рка которую женщины заставляютъ возвращаться къ источнику когда она протекла больше двадцати лтъ’. Ничего, soyez tranquille, я найду вашу Дюваль если только ее возможно найти. Но почему другъ вашъ кто поручилъ вамъ эти розыски не могъ выбрать другаго имени мене обыкновеннаго? Дюваль! Нтъ въ Париж улицы гд бы не было вывски съ именемъ Дюваль.
— Совершенно врно, въ этомъ-то и затрудненіе, однакоже, любезнйшій Лемерсье, прошу васъ продолжайте высматривать не найдете ли Луизу Дюваль что была молода и красива двадцать одинъ годъ тому назадъ. Эти поиски должны интересовать меня больше нежели то чмъ я безпокоилъ васъ сегодня вечеромъ относительно дамы въ сро-жемчужномъ плать, въ послднемъ случа я только тшу свою прихоть, тогда какъ въ первомъ исполняю общаніе данное другу. Вы какъ истый Французъ понимаете разницу, первое есть дло чести. Я увренъ что вы дадите мн знать если найдете другую мадамъ или мадемуазель Дюваль, и разумется попомните свое общаніе никому не говорить о поискахъ которые вы такъ любезно взяли на себя. Поздравляю васъ съ такимъ другомъ какъ г. де-Ротбріанъ. Какая благородная наружность и манеры!
Лемерсье возвратился къ маркизу.
— Какъ жаль что ты не можешь обдать съ нами завтра. Я боюсь что сегодня мы плохо пообдали. Но всегда лучше заране составлять menu. Я пошлю завтра предупредить Филиппа. Будь покоенъ.
Маркизъ помолчалъ съ минуту, и на его молодомъ лиц была видна борьба гордости. Наконецъ онъ сказалъ твердо и мужественно:
— Любезнйшій Фредерикъ, мы съ тобою не принадлежимъ и не можемъ принадлежать къ одному обществу. Зачмъ мн стыдиться сознаться старому школьному товарищу что я бденъ, очень бденъ, что нашъ сегодняшній облъ для меня преступная расточительность? Я живу въ одной комнат въ четвертомъ этаж, обдаю однимъ блюдомъ въ маленькомъ ресторан, наибольшій доходъ какой я могу себ выгадать не превышаетъ 5.000 франковъ въ годъ, я не могу надяться поправить свое состояніе. Въ своемъ отечеств Аленъ де-Рошбріанъ не можетъ имть никакой карьеры.
Лемерсье былъ такъ удивленъ этимъ признаніемъ что нсколько минутъ молчалъ, съ широко открытымъ ртомъ и глазами, наконецъ онъ вскочилъ, обнялъ своего друга и едва не со слезами воскликнулъ:
Tant mieux pour moi! Ты помстишься со мною. У меня есть превосходная лишняя спальня. Не отказывайся. Это возвыситъ мое собственное положеніе если я буду говорить: ‘Я живу вмст съ Рошбріаномъ’. Это должно устроиться. Перезжай завтра же. Что же касается карьеры, о! мы съ Дюплеси устроимъ это. Черезъ два года ты будешь милліонеромъ. А пока мы соединимъ наши капиталы: я свои скромныя средства, ты свое громкое имя. Все улажено!
— Любезнйшій другъ мой Фредерикъ, сказалъ молодой аристократъ глубоко тронутый,— подумавъ хорошенько ты увидишь что предлагаешь мн невозможное. Я могу быть бденъ, это не безчеститъ меня, но жить на чужой счетъ я не могу не унижаясь. Не нужно быть gentilhomme’омъ чтобы понять это, довольно быть Французомъ. Заверни ко мн когда теб будетъ время. Вотъ мой адресъ. Ты единственный человкъ въ Париж для кого я буду дома. Au revoir.
И ускользнувъ отъ объятій Лемерсье, маркизъ поспшно ушелъ.

ГЛАВА III.

Аленъ достигъ дома гд нанималъ квартиру. Снаружи это былъ красивый домъ, бывшій во времена стараго режима отелемъ знатной фамиліи. Въ бельэтаж и теперь были великолпныя комнаты съ потолками расписанными Лебреномъ, стнами на которыхъ тонкія шелковыя ткани, ихъ покрывавшія, казались и теперь еще свжими. Это помщеніе занималъ богатый agent de change. Но, какъ и во всхъ подобныхъ палатахъ, верхніе этажи были совершенно лишены и тхъ удобствъ какія въ настоящее время составляютъ потребность даже бдныхъ людей: задняя лстница, узкая, грязная, никогда не освщаемая, темная какъ Эребъ, вела въ комнату занимаемую маркизомъ, которую могъ бы занимать только бцный студентъ или добродтельная гризетка. Но для него была особая прелесть въ этомъ старомъ отел, и къ богатйшему жильцу не относились здсь съ такимъ церемоннымъ уваженіемъ какъ къ жильцу четвертаго этажа. Привратникъ и его жена были Бретонцы, изъ деревни Рошбріана, они знали родителей Алена когда т были молоды, ихъ родственникъ рекомендовалъ Алену отель гд они служили. Когда онъ остановился у ложи консьержа чтобы взять ключъ оставленный тамъ, жена консьержа ждала его возвращенія, непремнно хотла проводить его со свчей до квартиры, затопить каминъ, такъ какъ посл теплаго дня ночью завернулъ пронзительный холодъ, что въ Париж чувствительне даже чмъ въ Лондон.
Старуха, взбжавъ на лстницу впереди его, отворила дверь его комнаты и занялась растапливаніемъ камина.
— Не такъ много, добрая моя Марта, сказалъ онъ,— этого полна довольно. Я былъ сегодня расточителенъ и долженъ теперь поприжаться за это.
— Господинъ маркизъ шутитъ, сказала смясь старуха.
— Нтъ, Марта, я говорю серіозно. Я согршилъ, но я исправлюсь. Entre nous, другъ мой, Парижъ очень дорогъ когда выйдешь за порогъ дома, я долженъ поспшить назадъ въ Рошбріанъ.
— Господинъ маркизъ долженъ повезти туда съ собою маркизу, прекраснаго ангела, съ приличнымъ приданымъ.
— Приданое приличное развалинамъ Рошбріана не будетъ достаточно чтобы поправить ихъ, Марта, дайте мн шлафрокъ и покойной ночи.
Bon repos, Alle Marquis! beaux rves, et bel avenir.
Bel avenir! пробормоталъ молодой человкъ съ горечью, склонивъ щеку на руку:— что лучше теперешняго ждетъ меня въ будущемъ? а бездйствіе въ молодости сильне чувствуется чмъ въ старости. Какъ легко переносилъ бы я бдность еслибъ она сопровождалась своимъ облагораживающимъ спутникомъ, Трудомъ, къ которому мн закрытъ путь! Да, да, я долженъ возвратиться на свой утесъ, въ этомъ океан нтъ для меня не только паруса, даже весла.
Аленъ де-Рошбріанъ не былъ воспитанъ въ ожиданіи бдности. Онъ былъ единственный сынъ отца чьи помстья были обширне владній самыхъ знатныхъ фамилій въ новйшей Франціи, его наслдство казалось соотвтствовало его знаменитому происхожденію. Получивъ воспитаніе въ провинціальной академіи онъ возвратился шестнадцати лтъ въ Рошбріанъ и жилъ тамъ скромно и довольно уединенно, но все-таки какъ бы въ нкоторомъ феодальномъ владніи, съ теткою, старшею и не замужнею сестрою своего отца.
Отца своего онъ видлъ всего два раза по выход изъ училища. Блестящій seigneur рдко посщалъ Францію, лишь на очень короткое время, и жилъ всегда за границей. Вс доходы Рошбріана пересылались ему за исключеніемъ того что было необходимо на содержаніе его сына и сестры. Оба эти честныя существа питали увренность что маркизъ въ тайн употреблялъ свое состояніе на дло Бурбоновъ, какимъ образомъ — того они не знали, хотя часто тшили себя догадками, и молодой человкъ подростая питалъ надежду скоро услышать что потомокъ Генриха Четвертаго перешелъ границу, на бломъ боевомъ кон, высоко воздымая старую хоругвь съ цвткомъ лиліи. Тогда дйствительно открылась бы для него карьера и старый мечъ Керуэка былъ бы вынутъ изъ ноженъ. День за днемъ онъ ожидалъ услыхать о возстаніи, душою коего будетъ безъ сомннія его благородный отецъ. Но маркизъ, хотя былъ искреннимъ легитимистомъ, не былъ ни мало фанатикомъ энтузіастомъ. Онъ былъ просто очень гордый, очень вжливый, очень роскошный, и хотя не лишенный доброты и великодушія составлявшихъ весьма обычныя свойства стараго французскаго дворянства, но очень себялюбивый grand seigneur.
Лишившись жены (которая умерла въ первый же годъ супружества даровавъ жизнь Алену) еще въ очень молодыхъ годахъ, онъ велъ открыто распущенную жизнь докол не подпалъ подъ деспотическое ярмо одной русской княгини, которая по какимъ-то таинственнымъ причинамъ никогда не посщала своего отечества и упорно отказывалась поселиться во Франціи. Она любила путешествовать и ежегодно перезжала изъ Лондона въ Неаполь, изъ Неаполя въ Вну, Берлинъ, Мадридъ, Севилью, Карлсбадъ, Баденъ-Баденъ, повсюду куда увлекалъ ее капризъ или случай, кром Парижа. Эта прекрасная скиталица приковала къ себ сердце и стопы маркиза де-Рошбріана.
Она была очень богата, жила почти по-царски. Домъ ея былъ какъ разъ такой гд маркизу удобно было быть enfant gt. Я подозрваю что подобно кошк онъ былъ привязанъ скоре къ самому дому нежели къ хозяйк. Онъ не жилъ въ одномъ дом съ княгиней, это не было бы согласно съ приличіями, еще мене согласовалось бы съ понятіемъ маркиза о собственномъ достоинств. У него была собственная карета, собственное помщеніе, собственная свита, какъ подобало такому grand seigneur и любимцу такой grande dame. Помстья его, заложенныя еще прежде чмъ онъ получилъ ихъ, не доставляли дохода соотвтствовавшаго его потребностямъ, онъ перезакладывалъ имніе изъ года въ годъ до тхъ поръ пока не могъ уже больше перезаложить. Онъ продалъ свой парижскій отель, не конфузясь принялъ состояніе сестры, занялъ съ одинаковымъ хладнокровіемъ капиталъ въ двсти тысячъ франковъ который сынъ его достигнувъ совершеннолтія имлъ получить какъ наслдство посл матери. Аленъ уступилъ ему это состояніе не только безъ ропота, но даже съ гордостію, онъ полагалъ что оно пойдетъ на сформированіе полка для защиты цвтка лиліи.
Надо отдать справедливость маркизу, онъ былъ вполн увренъ что вскор возвратить и сестр, и сыну то что съ такою безпечностью взялъ у нихъ. Ему предстояло жениться на своей княгин какъ только умретъ ея мужъ. Она не жила съ мужемъ уже много лтъ, и каждый годъ говорили что онъ не проживетъ боле года. Но онъ довершалъ мру своихъ супружескихъ несправедливостей продолжая жить, и однажды, ло ошибк, смерть похитила у его жены маркиза вмсто князя.
Это была случайность на которую маркизъ никогда не разчитывалъ. Онъ былъ еще довольно молодъ чтобы считать себя молодымъ, и въ дйствительности, одною изъ главнйшихъ причинъ почему сынъ его оставался въ Бретани было нежеланіе представить въ свтъ сына ‘однихъ со мной лтъ’, сказалъ бы маркизъ патетически. Извстіе о его кончин, послдовавшей въ Баден посл краткаго приладка бронхитиса полученнаго на ужин al fresco въ старомъ замк, было с грустью передано Рошбріанамъ княгинею, и ударъ этотъ былъ тмъ сильне для Алена и его тетки что они такъ мало видали покойнаго что смотрли на него какъ на историческій миъ, воплощеніе рыцарства осудившаго себя на добровольное изгнаніе лишь бы не подчиняться узурпатору. Но ихъ скоро пробудило отъ ихъ печали сомнніе останется ли замокъ Рошбріанъ собственностію ихъ фамиліи. Кром владтелей закладныхъ, кредиторы изъ многихъ европейскихъ столицъ предъявили свои требованія, а все движимое имущество переданное Алену врнымъ Италіянцемъ, слугою его отца, за исключеніемъ экилажей и лошадей проданныхъ въ Баден, состояло изъ великолпнаго несессера, гд въ секретномъ ящичк было нсколько банковыхъ билетовъ, тысячъ на тридцать франковъ, трехъ большихъ ящиковъ заключавшихъ въ себ корреспонденцію маркиза, нсколькихъ миніатюрныхъ женскихъ портретовъ и большаго количества локоновъ волосъ.
Совершенно не приготовленный къ раззоренію которое теперь угрожало ему, молодой маркизъ обнаружилъ природную твердость характера спокойно встртивъ опасность и разумно взвсивъ и отдаливъ ее.
Съ помощію фамильнаго нотаріуса сосдняго города онъ привелъ въ ясность свои обязательства и средства, и увидалъ что за уплатою всхъ долговъ и за отчисленіемъ процентовъ по закладнымъ имніе, долженствовавшее доставлять 10.000 фунтовъ годоваго дохода, будетъ давать только 400 фунтовъ въ годъ. Но даже и это не было обезпечено, и опасность для имнія не прекращалась, ибо главный закладчикъ, паридскій капиталистъ по имени Лувье, которому при жизни покойнаго маркиза не разъ приходилось ожидать полугодовой уплаты процентовъ доле чмъ хватало его терпнія,— а терпніе его было не велико,— наотрзъ объявилъ что если еще разъ случится подобная задержка, то онъ воспользуется своими правами на имніе, а во Франціи неблагопріятные годы еще боле чмъ въ Англіи вліяютъ на полученіе дохода съ земли. Уплачивать каждый годъ правильно 9.600 фунтовъ изъ 10.000 съ вроятностью потерять все въ случа неуплаты, будь то отъ неурожая, отъ просрочки ллатежа фермерами, отъ того что лсъ упадетъ въ цн,— значитъ жить подъ Дамокловымъ мечомъ.
Два года однакожь и боле Аленъ отражалъ эти затрудненія осторожно и стойко, онъ измнилъ образъ жизни какой до сихъ поръ велъ въ замк, отказался отъ сельскихъ забавъ коими привыкъ пользоваться, и жилъ какъ жили его мелкіе арендаторы. Но вроятность риска въ будущемъ не уменьшалась.
— Есть только одинъ способъ, господинъ маркизъ, сказалъ фамильный нотаріусъ, г. Геберъ,— съ помощію котораго вы можете достигнуть нкоторой безопасности для вашего имнія. Отецъ вашъ отъ времени до времени возвышалъ сумму залога имнія, такъ какъ ему нужны были деньги, и часто платилъ высшіе проценты чмъ обыкновенно платятъ. Вы можете значительно увеличить свой доходъ консолидируя вс эти закладныя въ одну за боле низкіе проценты, и сдлавъ это расплатиться съ этимъ ужаснымъ заимодавцемъ г. Лувье, которому, я сильно подозрваю, очень хочется сдлаться собственникомъ Рошбріана. Къ несчастію, небольшіе участки земли которые не были сильно обременены долгами, и будучи смежны съ мелкими собственниками очень удобны для нихъ и могли бы быть съ выгодою проданы, уже пошли на уплату долговъ покойнаго маркиза. Остались однакожь дв небольшія фермы примыкающія къ городу С., за которыя, я думаю, можно получить хорошую цну, но эти земли вмст съ другими заложены гну Лувье, а онъ соглашается освободить ихъ только по уплат всего долга. При перевод же закладной на другаго кредитора можно бы не включать эти земли и такимъ образомъ получить боле 100.000 франковъ, вы бы могли беречь ихъ для непредвиднныхъ случаевъ, и они лослужили бы основаніемъ капиталу для постепеннаго выкупа имнія. При небольшомъ капитал, господинъ маркизъ, доходы съ имнія могли бы значительно увеличиться, лса и фруктовые сады можно бы привести въ порядокъ и устроить дренажъ и орошеніе на поляхъ окружающихъ С. Теперь въ Бретани начинаютъ понимать сельское хозяйство, и въ рукахъ умнаго капиталиста ваша земля могла бы скоро удвоиться въ цн. Итакъ, мой совтъ вамъ хать въ Парижъ, обратиться къ хорошему стряпчему опытному въ подобныхъ длахъ, переговорить о консолидаціи вашихъ закладныхъ на такихъ условіяхъ чтобы можно было продать отдльныя дачи, и такимъ образомъ уплачивать долгъ по частямъ согласно условію, поищите не найдется ли надежной компаніи или частнаго человка кому бы можно было сдать на года устройство лсовъ, дренированіе полей и надзоръ за рыбными ловлями. Они, правда, захотятъ пользоваться всми выгодами въ теченіи многихъ лтъ, можетъ-быть двадцати, но вы еще молодой человкъ, по прошествіи этого времени, управленіе имніемъ опять перейдетъ къ вамъ, съ такимъ увеличеннымъ доходомъ что закладныя, страшныя теперь, покажутся вамъ сравнительно ничтожными.
Вслдствіе этого совта, молодой маркизъ прибылъ въ Парижъ, снабженный письмомъ отъ г. Гебера къ знаменитому стряпчему и нсколькими письмами отъ тетки къ дворянамъ Предмстья бывшимъ въ родств съ ихъ домомъ. Одна изъ причинъ почему г. Геберъ побудилъ своего кліента взяться за это дло лично, а не предложилъ самъ отравиться въ Парижъ, не относилась къ его профессіи. Онъ искренно и глубоко любилъ Алена, ему жаль было этой молодой жизни, такъ безплодно проходившей среди уединенія и строгихъ лишеній, онъ уважалъ рыцарскія чувства преданности изгнанной династіи, но былъ слишкомъ практическій человкъ чтобы раздлять эти чувства, которыя лишали человка карьеры и безъ нкоторыхъ видоизмненій отрзывали его отъ всхъ надеждъ и стремленій современнаго поколнія. Онъ считалъ довольно вроятнымъ что атмосфера столицы была необходима для умственнаго здоровья, чахнувшаго посреди феодальныхъ тумановъ Бретани, что попавъ въ Парижъ Аленъ напитается парижскими идеями, изберетъ себ какую-нибудь карьеру ведущую къ почестямъ и богатству, что было бы легко благодаря его происхожденію, историческому имени такъ популярному что всякая династія старалась бы привлечь его въ число своихъ приверженцезъ,— благодаря его уму, не изощренному еще соприкосновеніемъ и соперничествомъ съ другими, но сильному въ себ самомъ, привычному къ мысли, и оживленному благородными стремленіями.
По меньшей мр Аленъ былъ бы въ Париж въ такомъ общественномъ положеніи что ему могъ представиться случай жениться, при чемъ его происхожденіе и титулъ могли бы быть равнозначительны большому состоянію, которое способствовало бы выкупу его seigneuries. На сей конецъ онъ предупредилъ Алена что дло за которымъ отъ отправляется въ Парижъ можетъ затянуться, что стряпчіе всегда дйствуютъ медленно, и совтовалъ ему разчитывать что придется пробыть въ столиц нсколько мсяцевъ, можетъ-быть и годъ. При этомъ онъ деликатно намекнулъ что до сихъ поръ жизнь его была слишкомъ уединенна для его лтъ и общественнаго положешя, и что годъ въ Париж, даже въ случа если онъ потерпитъ неудачу, не будетъ потеряннымъ временемъ, ибо доставитъ ему знаніе людей и жизни которое поможетъ ему лучше бороться съ затрудненіями по возвращеніи.
Аленъ раздлилъ съ теткой свой скудный доходъ и прибылъ въ Парижъ твердо ршившись жить въ немъ на 200 фунтовъ въ годъ что пришлись на его долю. Онъ почувствовалъ во всемъ существ своемъ переворотъ, начавшійся какъ только онъ потерялъ изъ виду т мста гд былъ предметомъ феодальнаго почтенія, которое сохранилось еще въ глухихъ частяхъ Бретани къ представителямъ славныхъ именъ связанныхъ съ незапамятными преданіями этой провинціи.
Самая суетня на желзной дорог, съ толпой пассажировъ, торопливостью и безцеремоннымъ демократизмомъ путешествія, огорчила и смутила его и смягчила то чувство личнаго достоинства въ которомъ онъ былъ воспитанъ. Онъ почувствовалъ что ступивъ за предлы Рошбріана становился лишь единицей въ сумм человческихъ существъ. Прибывъ въ Парижъ и достигнувъ мрачнаго отеля который былъ ему рекомендованъ, онъ привтствовалъ даже безотрадность того одиночества которое обыкновенно такъ подавляетъ чужаго человка въ столиц своей родины. Лучше быть одному нежели чувствовать себя потеряннымъ въ копоти и давк чуждой толпы. Въ теченіе нсколькихъ первыхъ дней онъ скитался по Парижу не заходя даже къ стряпчему къ которому направилъ его г. Геберъ. Съ инстинктивною находчивостью ума, которая при боле правильномъ воспитаніи доставила бы ему большія выгоды, онъ чувствовалъ что надобно пропитаться мстною атмосферой и набраться общихъ идей, которыя въ большихъ городахъ такъ заразительны что могутъ быть уловлены по первымъ впечатлніямъ, прежде чмъ вступать въ дловыя отношенія.
Наконецъ онъ отправился къ стряпчему г. Гандрену, въ улицу Св. Флорентина. Онъ механически составилъ себ понятіе о жизни и личности стряпчаго изъ своего знакомства съ Геберомъ. Онъ ожидалъ найти мрачный домъ въ мрачной улиц близь дловаго центра, вдали отъ мстъ посщаемыхъ лнивцами, и серіознаго человка безъ всякихъ претензій и зрлыхъ лтъ.
Онъ достигъ отеля заново отдланнаго снаружи, богато убраннаго внутри, въ модномъ квартал близь Тюйлери. Онъ вступилъ на широкій подъздъ, и былъ проведенъ въ бельэтажъ. Подождавъ въ контор, безукоризненно чистой, гд щеголеватые молодые люди помщались за красивыми конторками, онъ былъ наконецъ допущенъ въ великолпную комнату, къ джентльмену развалившемуся въ креслахъ предъ бюро marqueterie, genre Louie Seize, и забавлявшемуся блою курчавою комнатною собачкой съ острою мордой и пронзительнымъ лаемъ.
Джентльменъ, при вход его, вжливо всталъ и пустилъ собачку, которая обнюхавъ маркиза соблаговолила не укусить его.
— Господинъ маркизъ, сказалъ г. Гандренъ взглянувъ на карточку и рекомендательную записку отъ г. Гебера посланныя ему Аленомъ и лежавшія теперь на секретер въ сторон отъ кипы писемъ тщательно подобранныхъ и перевязанныхъ,— я радъ чести познакомиться съ вами. Вы только-что прибыли въ Парижъ? Г. Геберъ — достойнйшій человкъ, хотя я никогда не видалъ его, но я съ нимъ переписывался — говоритъ что вы желаете получить мой совтъ, онъ писалъ мн нсколько дней тому назадъ сообщая объ этомъ дл — консолидаціи закладныхъ. Требуется очень большая сумма, господинъ маркизъ, и найти ее не легко.
— Тмъ не мене, сказалъ Аленъ спокойно,— мн представляется что въ Париж должно быть много капиталистовъ которые желаютъ помстить свои деньги подъ врное обезпеченіе за хорошіе проценты.
— Вы ошибаетесь, маркизъ, очень мало такихъ капиталистовъ. Люди у кого теперь есть деньги любятъ скорый оборотъ и большіе барыши, благодаря великолпной систем Crdit Mobilier, которая, какъ вы знаете, даетъ возможность каждому помстить деньги въ торговлю или спекуляціи, не вступая въ обязательства превосходящія его часть. Почти вс капиталисты теперь или торговцы или спекуляторы.
— Въ такомъ случа, сказалъ маркизъ приподымаясь,— мн остается думать, милостивый государь, что вы не можете пособить мн.
— Нтъ, я не говорилъ этого, маркизъ. Я хорошенько вникну въ дло. Безъ сомннія, у васъ есть съ собою извлеченіе изъ необходимыхъ документовъ, условія настоящихъ закладныхъ, описаніе доходовъ имнія, разчеты на его будущность и т. д.
— Милостивый государь, у меня есть такое извлеченіе изъ документовъ съ собою въ Париж, и просмотрвъ его вмст съ г. Геберомъ, я могу заврить васъ моимъ словомъ что бумаги вполн согласны съ положеніемъ длъ.
Маркизъ сказалъ это съ наивною простотой какъ будто его слова было совершенно достаточно чтобы покончить съ этою стороной вопроса.
Г. Гандренъ вжливо улыбнулся и сказалъ:
Eh bien, господинъ маркизъ, пожалуйте мн это извлеченіе, черезъ недлю я скажу вамъ мое мнніе. Нравится вамъ Парижъ? Замчательно похорошлъ при император. А propos, гжа Гандренъ принимаетъ завтра вечеромъ. Позвольте мн воспользоваться этимъ случаемъ чтобы познакомить васъ съ нею.
Не приготовленный къ этому приглашенію, маркизъ могъ только пробормотать благодарность и согласіе.
Черезъ минуту онъ былъ на улиц. На слдующій вечеръ онъ отправился къ гж Гандренъ, гд было блестящее собраніе — цлый движущійся букетъ орденскихъ кавалеровъ. Исполнивъ церемонію представленія гж Гандренъ, красивой женщин, превосходно одтой и разговаривавшей съ секретаремъ одного изъ посольствъ, молодой аристократъ забился въ темный тихій уголокъ, наблюдая все окружающее и воображая что самъ онъ укрылся отъ наблюденій. И глядя какъ молодые люди его лтъ мелькали мимо него или когда ихъ разговоры достигали его слуха убдился онъ что съ головы до ногъ, снаружи и внутри, онъ былъ старомоднымъ, устарлымъ человкомъ, не принадлежалъ своему поколнію, не принадлежалъ своему времени. Самый титулъ его представлялся ему пустою бумагой, документомъ на владніе наслдствомъ давно растраченнымъ. Не такъ великолпные seigneurs Рошбріанъ совершали свой дебютъ въ столиц своей націи. Они имли доступъ въ кабинеты своихъ королей, они блистали на балахъ въ Версали, занимали высокіе посты и отличались при двор и на поляхъ битвъ, орденъ Св. Луизы казалось былъ ихъ наслдственнымъ достояніемъ. Отецъ его, хотя добровольный изгнанникъ въ зрлые годы, былъ въ дтств королевскимъ пажомъ, и въ теченіи всей жизни вращался въ обществ принцевъ, а здсь, на вечер стряпчаго, неизвстный, незамчаемый, ищущій покровительства стряпчаго, стоялъ послдній маркизъ Рошбріанъ.
Не трудно догадаться что Аленъ не. оставался долго. Но онъ былъ тамъ достаточно долго чтобъ убдиться что при двухстахъ фунтовъ годоваго дохода свтское общество Парижа, даже то общество какое было у г. Гандренъ, было не для него. Тмъ не мене, дня два спустя онъ ршилъ сдлать визитъ ближайшему изъ всхъ родственниковъ къ кому имлъ письма отъ тетки. Для графа де-Вандемара, одного изъ такихъ же какъ онъ самъ аристократовъ завтнаго Предмстья, онъ всегда останется Рошбріаномъ, во дворц или въ хижин. Дйствительно Вандемары, хотя въ теченіи многихъ поколній до первой революціи были могущественною и блестящею фамиліей, всегда признавали Рошбріановъ главою своего дома, стволомъ отъ котораго они были отпрыскомъ явившимся въ пятнадцатомъ столтіи, когда младшій сынъ Рошбріановъ женился на богатой наслдниц и вмст съ землею принялъ титулъ Вандемара.
Съ тхъ поръ члены обихъ фамилій часто вступали между собою въ браки. Настоящій графъ извстенъ былъ своимъ умомъ, самъ былъ крупный собственникъ и могъ подать совтъ полезный Алену въ его переговорахъ съ г. Гандреномъ. Отель де-Вандемаръ былъ напротивъ отеля де-Рошбріанъ, первый былъ не такъ обширенъ, но такой же почтенный, мрачный и похожій на тюрьму.
Когда онъ отвелъ глаза отъ гербоваго щита который все еще оставался, хотя потрескавшійся и обвалившійся, надъ порталомъ дома принадлежавшаго его предкамъ и готовъ былъ перейти улицу, двое молодыхъ людей, повидимому года на два или на три постарше его, выхали верхомъ изъ отеля де-Вандемаръ.
Красивые молодые люди, съ надменнымъ взглядомъ людей древней фамиліи, были одты съ тою изысканною тщательностію которая у родовитыхъ людей является не щегольствомъ, но кажется составляетъ часть самоуваженія нераздльнаго со старымъ рыцарскимъ чувствомъ чести. Лошадь одного изъ всадниковъ сдлала скачокъ и очутилась какъ разъ возл Алена, готоваго перейти улицу. Всадникъ удержавъ лошадь приподнялъ шляпу и извинился съ благовоспитанною вжливостью, но въ то же время снисходительно, какъ бы обращаясь къ низшему. Этотъ незначительный случай и пренебрежительное обращеніе со стороны человка однихъ съ нимъ лтъ, одинаковаго происхожденія и безъ сомннія одной крови — онъ угадалъ что это были сыновья графа де-Вандемара — разстроили Алена до такой степени которую можетъ-быть пойметъ только Французъ. Онъ былъ почти готовъ отложить свой визитъ и возвратиться. Однакожь его природное мужество взяло верхъ надъ этимъ болзненнымъ чувствомъ, которое, происходя отъ соединенія гордости и бдности, дйствуетъ точно также какъ тщеславіе, хотя не есть само тщеславіе.
Графъ былъ дома, худощавый сухой человкъ, съ узкимъ, но высокимъ лбомъ и съ выраженіемъ лица проницательнымъ, строгимъ и нсколько насмшливымъ.
Онъ однакоже принялъ маркиза сначала очень радушно,— расцловался съ нимъ на об щеки, называлъ его кузеномъ, выражалъ безконечное сожалніе что графиня ухала по дламъ благотворительности, чмъ знатныя дамы Предмстья занимаются съ религіознымъ рвеніемъ, и что сыновья его только-что выхали кататься въ Булонскій лсъ.
Когда же Аленъ приступилъ просто и безъ ложнаго стыда къ изложенію причинъ побудившихъ его пріхать въ Парижъ, перечислилъ свои доходы, упомянулъ о скудости своихъ средствъ, улыбка исчезла съ лица графа, онъ нсколько отодвинулъ свое кресло съ видомъ человка желающаго удалиться отъ чужихъ затрудненій, и когда Аленъ кончилъ, онъ нсколько времени покашливалъ, и глядя пристально на коверъ сказалъ наконецъ:
— Любезнйшій молодой другъ мой, отецъ поступилъ съ вами чрезвычайно дурно, безчестно….
— Стойте! сказалъ маркизъ вспыхнувъ.— Никто не иметъ права говорить такъ о моемъ отц въ моемъ присутствіи.
Графъ поднялъ на него изумленные глаза, пожалъ плечами и возразилъ хладнокровно:
— Если вы. маркизъ, довольны поведеніемъ вашего отца, то разумется это не мое дло, онъ никогда не оскорблялъ меня. Я думаю, однакоже, что принимая въ разчетъ мои лта и общественное положеніе, вы пришли ко мн за совтомъ. Не такъ ли?
Аленъ наклонилъ голова въ знакъ согласія.
— Есть четыре средства которыя можетъ избрать человкъ въ вашемъ положеніи, сказалъ графъ дотрогиваясь указательнымъ пальцемъ правой руки до большаго и трехъ другихъ пальцевъ лвой,— четыре средства, не больше. Первое: Поступить какъ совтуетъ вашъ нотаріусъ: консолидировать ваши закладныя, улучшить доходы какъ только можно, возвратиться въ Рошбріанъ и дожить остальную жизнь въ той же бдности. При этомъ способ жизнь ваша будетъ постояннымъ рядомъ лишеній и серіозной борьбы, и по всей вроятности вы не будете имть успха: придутъ одинъ или два неурожайные года, арендаторы не заплатятъ денегъ, уплата по закладной будетъ просрочена, и черезъ двадцать лтъ работъ и мученій вы преждевременно состаритесь и останетесь безъ копйки. Способъ второй: Рошбріанъ, хоть и сильно обремененъ долгами и можетъ давать вамъ не больше доходу чмъ сколько отецъ вашъ платилъ своему chef de cuisine, все-таки это одно изъ тхъ великолпныхъ имній которыя разыскиваютъ банкиры жиды и биржевые игроки, за которое они дадутъ вамъ громадную сумму. Если вы помстите ее въ хорошія руки, то я не сомнваюсь что вы будете въ состояніи пріобрсти въ три мсяца собственность на такихъ условіяхъ что остатокъ, благоразумно помщенный, дастъ вамъ возможность жить въ Париж какъ прилично вашему общественному положенію и вашимъ лтамъ. Слдуетъ мн продолжать? Улыбается вамъ этотъ способъ?
— Продолжайте, графъ, я буду отстаивать до послдней крайности наслдіе предковъ и не могу добровольно продать ихъ родныя деревья и могилы.
— Ваше имя останется при васъ, вы будете такъ же хорошо приняты въ Париж и ваше благородное происхожденіе будетъ признано также безусловно хотя бы даже вся Іудея раскинула кущи свои въ Рошбріан. Подумайте какъ немногіе изъ насъ gentilshommes стараго режима продолжаютъ владть своими помстьями. Мы сохранили только наши имена, ихъ никакая революція изгладить не можетъ.
— Можетъ-быть и такъ, но простите меня, есть предметы о которыхъ мы не можемъ разсуждать, которые мы можемъ только чувствовать. Рошбріанъ можетъ-быть у меня отнятъ, но добровольно я не уступлю его.
— Перехожу къ третьему способу. Сохраните замокъ, но отбросьте его преданія, останьтесь de facto маркизомъ Рошбріаномъ, но признайте настоящій порядокъ вещей. Сдлайтесь извстны людямъ власть имющимъ. Они примутъ васъ съ восторгомъ, опора въ старомъ дворянств обезпечиваетъ прочность новой системы. Вамъ дадутъ мсто въ дипломатіи, вы сдлаетесь посланникомъ, министромъ, а министры въ настоящее время имютъ случаи пріобртать громадныя состоянія.
— Этотъ способъ также невозможенъ какъ предыдущій. Докол Генрихъ V не откажется формально отъ своего права на престолъ Св. Лудовика, я не могу служить никому другому сидящему на престол.
— Таково и мое убжденіе, сказалъ графъ,— и я держусь его, но мое имніе не заложено, и ни лта мои ни наклонности не способствуютъ общественной дятельности. Послдній способъ можетъ-быть лучше другихъ, во всякомъ случа онъ самый легкій. Богатая женитьба, даже еслибъ это было msalliance. Я думаю въ ваши лта, съ вашею наружностію, ваше имя стоитъ по крайней мр два милліона франковъ въ глазахъ богатаго roturier съ честолюбивою дочерью.
— Увы! сказалъ молодой человкъ вставая,— вижу что мн остается хать назадъ въ Рошбріанъ: я не могу продать свой замокъ, не могу продать свои убжденія, не могу продать свое имя и самого себя.
— Послднее вс мы длывали при старомъ режим. Хотя я до сихъ поръ имю титулъ де-Вандемара, имнье мн досталось отъ дочери откупщика, на которой мой ддъ, къ счастію для насъ, женился во времена Лудовика XV. Браки съ людьми и высокаго общественнаго положенія, и умными всегда были mariages de convenance во Франціи. Только въ le petit monde люди ничего не имющіе женятся на двушкахъ безъ средствъ, и я не думаю чтобъ они были счастливе отъ этого. Напротивъ, семейнныя ссоры доводящія до ужасныхъ преступленій, какъ видно изъ Gazette des Tribuneaux, происходятъ преимущественно между тми кто не продавалъ себя предъ брачнымъ алтаремъ.
Старый графъ проговорилъ это съ угрюмою насмшкой. Онъ былъ вольтеріанецъ.
Вольтеріанство оставлено новйшими французскими либералами, его теперь придерживаются боле остряки стараго режима. Они подбираютъ его легкое оружіе на поляхъ битвы гд гибли ихъ предки, и снова оперяютъ противъ canaille стрлы направлявшіяся прежде противъ noblesse.
— Прощайте, графъ, сказалъ Аденъ вставая.— Хоть я и не имю намренія воспользоваться вашими совтами, тмъ не мене благодарю васъ за нихъ.
— До свиданья, кузенъ, вы будете о нихъ лучшаго мннія поживъ мсяца два въ Париж. Кстати, жена моя принимаетъ по средамъ, считайте нашъ домъ своимъ.
— Графъ, могу ли я съ доходомъ какой получаю съ имнія занять приличное моему происхожденію мсто въ обществ что собирается у графини?
Графъ поколебался.
— Нтъ, сказалъ онъ наконецъ искренно,— не потому что васъ примутъ съ меньшимъ радушіемъ или будутъ меньше уважать, но потому что вы горды и щепетильны какъ seigneur de province. Общество будетъ только огорчать васъ, а не доставлять вамъ удовольствіе. Еще хуже, я знаю по воспоминаніямъ собственной молодости и по горькому опыту моихъ сыновей, вы неизбжно войдете въ долги, а долги при вашихъ обстоятельствахъ поведутъ къ потер Рошбріана. Нтъ, я приглашаю васъ постить насъ. Общаю вамъ самое избранное, но не самое блестящее общестао Парижа, потому что жена моя религіозна и отпугиваетъ веселыхъ птицъ патерами. Но если вы примете мое приглашеніе я обязанъ какъ старый свтскій человкъ сказать молодому родственнику что вы вроятно раззоритесь.
— Благодарю васъ, графъ, за вашу откровенность, теперь я вижу что нашелъ родственника и руководителя, отвчалъ маркизъ съ благородствомъ не лишеннымъ чувства которое тронуло жесткое сердце старика.
— Приходите по крайней мр когда вамъ понадобится искренній хотя и грубый другъ.
На этотъ разъ онъ не поцловался съ своимъ родственникомъ, но съ большею искренностію пожалъ ему руку на прощанье.
Это посщеніе было главнйшимъ событіемъ въ парижской жизни Алена до тхъ поръ какъ онъ встртился съ Фредерикомъ Лемерсье. Онъ еще не получалъ опредленнаго отвта отъ г. Гандрена, который откладывалъ свиданіе не имя времени вполн ознакомиться со всми подробностями присланныхъ ему бумагъ.

ГЛАВА IV.

На слдующій день около полудня, Фредерикъ Лемерсье нсколько запыхавшись отъ скорой ходьбы на такую высоту, влетлъ въ комнату Алена.
— Брр, mon cher, какое превосходное упражненіе для здоровья, какъ это должно укрплять мускулы и расширять грудь! Посл этого не страшно взбираться и на Монбланъ. Съ тхъ поръ какъ мы разстались я обдумывалъ твое дло. Но я бы желалъ знать побольше подробностей. Ты мн передашь ихъ пока мы будемъ хать Булонскимъ лсомъ. Карета моя внизу, и день превосходный, идемъ.
Веселость и сердечность стараго школьнаго друга были утшеніемъ для маркиза. Какъ не похоже это было на сухіе совты графа де-Вандемара! Надежда, хотя смутная, наполнила его сердце. Онъ охотно принялъ приглашеніе Фредерика, и молодые люди вскор быстро катились по Елисейскимъ Полямъ. Аленъ насколько могъ кратко описалъ положеніе своихъ длъ, разказалъ объ условіяхъ закладныхъ и результатахъ свиданія съ г. Гандреномъ.
Фредерикъ слушалъ внимательно.
— Значитъ Гандренъ до сихъ поръ не далъ еще теб никакого отвта.
— Нтъ, но сегодня я получилъ отъ него записку съ приглашеніемъ побывать завтра.
— Повидавшись съ нимъ, не ршайся ни на что если онъ сдлаетъ теб какое-нибудь предложеніе. Возьми свои бумаги или копію съ нихъ и передай мн. Гандренъ долженъ бы помочь теб, онъ устраиваетъ большія дла, у него много кліентовъ милліонеровъ. Но его кліенты хотятъ огромныхъ барышей, и онъ самъ тоже. Что касается твоего главнаго кредитора, Лувье, ты разумется знаешь кто онъ такой.
— Нтъ, г. Геберъ говорилъ мн только что онъ очень богатъ.
— Богатъ! я думаю, одинъ изъ царей финансоваго міра. А! Посмотри на этихъ молодыхъ людей верхомъ.
Аленъ взглянулъ и узналъ двухъ всадниковъ въ которыхъ угадалъ сыновей графа де-Вандемара.
— Эти beaux garons прекрасные представители твоего Предмстья, сказалъ Фредерикъ,— они отказались бы отъ моего знакомства потому что ддъ мой былъ лавочникъ, а между тмъ сами держатъ лавку.
— Лавку! значитъ я ошибся. Кто они?
— Рауль и Ангерранъ сыновья насмшника графа де-Вандемара.
— И они держатъ лавку! Ты шутишь.
— Лавку гд ты можешь покупать перчатки и духи, въ Шоссе д’Антенъ. Разумется они не стоятъ сами за конторкой, они отдаютъ только свои карманныя деньги на эту спекуляцію, и такимъ образомъ по крайней мр утраиваютъ ихъ, покупаютъ себ лошадей и держатъ грумовъ.
— Возможно ли? Дворяне такой хорошей фамиліи! Какъ поразило бы это графа еслибъ онъ только зналъ!
— Да, очень поразило бы еслибы другіе знали что онъ знаетъ. Но онъ слишкомъ умный отецъ чтобы не давать своимъ сыновьямъ ограниченное количество денегъ и неограниченную свободу, въ особенности же свободу увеличивать свои средства сколько угодно. Посмотри на нихъ еще, нтъ лучшихъ наздниковъ и боле нжныхъ братьевъ со временъ Кастора и Полукса. На самомъ дл наклонности ихъ различны: Рауль религіозенъ и нравственъ, меланхоликъ и съ достонствомъ, Ангерранъ левъ первой руки,— lgant до кончиковъ ногтей. Тмъ не мене эти полубоги очень снисходительны къ смертнымъ. Хотя Ангерранъ лучшій въ Париж стрлокъ изъ пистолета, а Рауль лучшій боецъ на шпагахъ, у перваго изъ нихъ такой добрый нравъ что нужно быть дикимъ животнымъ чтобы поссориться съ нимъ, а второй такой добрый католикъ что если съ нимъ и поссоришься, нечего бояться его шпаги. Онъ не ршится на то что признается церковью смертнымъ грхомъ.
— Ты говоришь иронически? Ты хочешь сказать что люди носящіе имя де-Вандемаровъ не храбры?
— Напротивъ, я полагаю что хотя они превосходно владютъ орудіемъ, они слишкомъ храбры для того чтобы злоупотреблять своимъ искусствомъ, и я долженъ прибавить что хоть и негласные пайщики лавки они не обманутъ тебя ни на полушку. Сіяющія кроткимъ свтомъ звзды земли подобно Кастору и Полуксу на неб.
— Но пайщики лавки!
— Ба! когда самъ министръ какъ г. де-М*** держалъ лавку присоединяя барыши съ bon bons къ своимъ доходамъ, можешь составить себ понятіе о дух времени. Если молодые дворяне не вс участвуютъ подъ рукой въ содержаніи лавокъ, они вс больше или меньше пытаютъ свое счастіе въ торговл. Биржа ддается профессіей для тхъ кто не иметъ другихъ профессій. Былъ ты на Бирж?
— Нтъ.
— Нтъ! Теперь какъ разъ время. Мы еще поспемъ въ Булонскій лсъ. Кучеръ, позжай на Биржу.
— Дло въ томъ, продолжалъ Фредерикъ,— что азартныя игры составляютъ одну изъ потребностей цивилизованныхъ людей. Rouge et noire и рулетка запрещены, игорные дома закрыты, но страсть добывать деньги не зарабатывая ихъ требуетъ исхода, и этимъ исходомъ является Биржа. Какъ вмсто сотни восковыхъ свчъ мы имемъ теперь одну газовую горлку, такъ вмсто сотенъ игорныхъ домовъ, у насъ одинъ — Биржа, и это чрезвычайно удобно, всегда подъ руками. Нтъ ничего неприличнаго показываться тамъ какъ бывало у Фраскати, напротивъ, это и прилично и въ то же время въ мод.
Карета остановилась у Биржи, друзья наши взошли на ступени, пробрались между колоннами, оставили свои трости въ мст назначенномъ для ихъ храненія, и маркизъ послдовалъ за Фредерикомъ по лстниц пока достигъ открытой галлереи вокругъ обширной залы находившейся внизу. Какой крикъ! Какой шумъ! Споры, бралъ, ссоры.
Лемерсье увидалъ кое-кого изъ друзей и отошелъ къ нимъ на нсколько минутъ.
Аленъ оставшись одинъ смотрлъ внизъ въ залу. Ему казалось что онъ присутствуетъ при бурной сцен первой революціи. Англійская выборная распря на торговой площади какого-нибудь бурга, когда кандидаты имютъ почти равные шансы, результатъ сомнителенъ, страсти возбуждены, весь бургъ въ междуусобной борьб — есть мирная сцена сравнительно со зрлищемъ Биржи.
Быки и медвди {Спекуляторы на повышеніе и пониженіе процентныхъ бумагъ на бирж.} съ ревомъ, крикомъ и жестами какъ будто желающіе задушить другъ друга, все это вмст представлялось непосвященному глазу какимъ-то смятеніемъ, какимъ-то Вавилономъ, что казалось совершенно невозможно примирить съ идеей о меркантильныхъ сдлкахъ купли и продажи акцій и процентныхъ бумагъ. Пока Аленъ глядлъ въ изумленіи онъ почувствовалъ легкое прикосновеніе, и оглянувшись увидлъ Англичанина.
— Оживленная сцена, шепнулъ мистеръ Венъ.— Это сердце Парижа: оно бьется очень шумно.
— Ваша Лондонская биржа похожа на это?
— Не могу сказать, на нашу Exchange публика вообще не допускается, привилегированные жрецы этого храма совершаютъ свои жертвоприношенія въ замкнутомъ святилищ, откуда звуки производимые при операціи не достигаютъ ушей профановъ. Но еслибъ у васъ была биржа подобно этой открытая для всего свта и помщенная не въ той части нашей столицы что неизвстна людямъ моды, а въ какомъ-нибудь элегантномъ сквер въ Сентъ-Джемс или на углу Гайдъ-Парка, я подозрваю что тогда нашъ національный характеръ потерплъ бы сильное измненіе, и что вс ваши лнивцы и спортсмены появлялись бы тамъ ежедневно съ записными книжками отмчая пари, вмсто того чтобы скучая ждать долгіе мсяцы скачекъ въ Донкастер или Дарби. Теперь у насъ мало кто бываетъ на скаковомъ кругу, тогда мало кто бы не былъ на бирж, особливо еслибы мы приняли вашъ законъ и могли придумать способъ длаться торговцами не рискуя обанкрутитъся. Наполеонъ I называлъ насъ націей торгашей. Наполеонъ III научилъ Францію превосходить насъ во всемъ, и сдлалъ Парижъ несомнннымъ городомъ лавочниковъ.
Аленъ вспомнилъ о Раул и Энгерран, и покраснлъ при мысли что то что онъ считаетъ пятномъ для его соотечественниковъ было такъ ясно видно для глазъ иностранца.
— И императоръ поступилъ благоразумно, по крайней мр для настоящаго времени, продолжалъ Англичанинъ съ боле задумчивымъ выраженіемъ.— Онъ нашелъ такимъ образомъ исходъ для того опаснйшаго класса парижскаго общества что образовался вслдствіе дробленія собственности, для толпы молодыхъ людей хорошаго происхожденія, смлыхъ, безъ состоянія и профессіи. Онъ открылъ биржу говоря: ‘Здсь я даю вамъ занятіе, средства къ жизни и будущность.’ Онъ расчистилъ доступы въ торговлю и промышленность и открылъ новые пути богатства для дворянства которое великая революція такъ безразсудно сдлала нищими. Гд другой путь къ возстановленію дворянства во Франціи и средства для него получить власть съ возвышеніемъ богатства? А для сколькихъ сторонъ вашего національнаго характера Парижская Биржа иметъ магнетическую притягательность! Вы Французы такъ храбры что не можете быть счастливы не встрчая опасности лицомъ къ лицу, такъ жаждете отличій что истомились бы безъ порываній cote que cote къ знаменитости и красной ленточк. Опасность! Взгляните внизъ на эту арену — она тамъ, опасность ежедневная, ежечасная. Но тамъ также и слава, побдите на бирж, какъ въ старину на турнир, и паладины улыбаются вамъ, дамы награждаютъ васъ своими шарфами, или, что почти то же самое, позволяютъ вамъ покупать ихъ кашмиры. Что слдуетъ за выигрышемъ на Бирж? Палата, Сенатъ, крестъ, министерскій портфель. Я не могъ восхищаться всмъ этимъ ради Европы еслибъ это могло быть продолжительно и не влекло за собою неизбжныхъ послдствій сопряженной съ этимъ деморализаціи. Биржа и Crdit Mobilier держатъ Парижъ въ поко, по крайней мр насколько это возможно. Это тайна великолпнаго царствованія. Это два лежащіе льва на которыхъ покоится тронъ возстановителя имперіи.
Аленъ слушалъ изумленный и пораженный. Онъ не ждалъ встртить въ Англичанин такой умъ какой эти разсужденія обнаруживали.
Въ это время Лемерсъе подошелъ къ нимъ и пожалъ руку Грагаму Вену, который отведя его въ сторону сказалъ:
— Вдь вы общали отправиться въ Булонскій лсъ и удовлетворить моему безумному любопытству касательно дамы въ сро-жемчужномъ плать.
— Я не забылъ этого, но теперь еще нтъ половины третьяго, вы сказали въ три. Soyez tranquille, я ду туда съ Биржи вмст съ Рошбріаномъ.
— Разв необходимо брать съ собой этого красиваго маркиза?
— Кажется вы сказали что не ревнуете потому что не влюблены. Но если Рошбріанъ внушаетъ вамъ опасенія какихъ не можетъ возбудить вашъ покорнйшій слуга, то я постараюсь чтобъ онъ не видлъ этой дамы.
— Нтъ, сказалъ Англичанинъ,— я разумется долженъ быть много обязанъ всякому въ кого она влюбится. Это разочаруетъ меня. Возьмите маркиза во всякомъ случа.
Между тмъ Аленъ взглянувъ опять внизъ увидалъ какъ разъ подъ собою, прислонившагося къ одной изъ колоннъ, Луціана Дюплеси. Онъ стоялъ отдльно отъ толпы — около него было небольшое пустое пространство — и съ нимъ разговаривали два человка повидимому принадлежавшіе къ большому свту. Дюплеси здсь не былъ похожъ на Дюплеси въ ресторан. Трудно было бы объяснить въ чемъ была перемна, но она поразила Алена: въ осанк было больше достоинства, въ выраженіи больше остроты, видно было сознаніе силы и власти надъ человкомъ даже на этомъ разстояніи, напряженное, сосредоточенное разумніе во взгляд, сжатыя губы, рзкія черты лица, выпуклый массивный лобъ — произвели бы впечатлніе на самаго обыкновеннаго наблюдателя. Дйствительно, этотъ человкъ былъ здсь въ своей родной стихіи, на поприщ гд его разумъ блестлъ, повелвалъ и проявлялъ себя послдовательными торжествами. Такова же должна быть перемна въ великомъ оратор, котораго вы почитали незначительнымъ человкомъ въ гостиной, въ то время когда онъ возвышается надъ почтительными слушателями, или въ великомъ полководц, кого нельзя было отличить отъ субалтернъ-офицера въ какомъ-нибудь мирномъ клуб, еслибы вамъ довелось увидать его раздающимъ приказанія своимъ адъютантамъ посреди дыма и рева поля битвы.
— А, маркизъ! сказалъ Брагамъ Венъ,— вы смотрите на Дюплеси? Это новйшій парижскій геній. Онъ въ одно и то же время и Кузенъ, и Гизо, и Викторъ Гюго спекуляціи. Философія, краснорчіе, смлый вымыселъ, вся литература теперь поглощена великимъ эпосомъ ажіотажа, и Дюплеси поэтъ имперіи.
— Славно сказано, monsieur Грамъ Ванъ, воскликнулъ Фредерикъ забывая недавній урокъ произношенія анлійскихъ именъ.— Аленъ унижаетъ этого великаго человка. Какъ могъ Англичанинъ такъ хорошо оцнить его!
Ma foi! возразилъ Грагамъ спокойно,— я учусь думать въ Париж чтобы рано или поздно умть дйствовать въ Лондон. Пора однако въ Лсъ. Лемерсье, мы видимся въ семь у Филиппа.

ГЛАВА V.

— Что ты думаешь о Бирж? спросилъ Лемерсье когда карета ихъ покатилась въ направленіи къ Лсу.
— Я еще не могу думать о ней теперь, я пораженъ. Мн представляется что я побывалъ на шабаш, гд вмсто колдуновъ были agents de change, но не мене тхъ склонные возносить сатану.
— Лучшее заклинаніе отъ сатаны, это разбогатть чтобъ избгнуть его соблазновъ. Дьяволъ всегда любилъ посщать пустыя мста, а въ настоящее время онъ всмъ мстамъ предпочитаетъ пустые кошельки и пустые желудки.
— Но разв вс богатютъ на Бирж? И не есть ли богатство одного человка раззореніе для многихъ другихъ?
— На этотъ вопросъ не такъ-то легко отвтить, но при настоящей систем Парижъ богатетъ, хотя бы на счетъ отдльныхъ Парижанъ. Постараюсь объяснить теб это. Роскошь непомрно увеличилась даже за мое время, на что прежде смотрли какъ на утонченность и прихоть, теперь называютъ необходимымъ комфортомъ. Цны возрасли непомрно, доходы съ домовъ удвоились въ послднія пять или шесть лтъ: вс предметы роскоши стали гораздо дороже, даже перчатки что я ношу стоятъ на двадцать процентовъ дороже чмъ я всегда платилъ за перчатки того же качества. Какимъ образомъ живутъ люди которыхъ мы встрчаемъ, и живутъ хорошо, это загадка, и ее не ршилъ бы и Эдипъ не будучи самъ Парижаниномъ. Но главнйшее объясненіе есть слдующее: спекуляція и торговля, съ легкостью доставленною помщенію капиталовъ, дйствительно открыли боле многочисленные и краткіе пути къ обогащенію чмъ извстные нсколько лтъ тому назадъ. Такимъ образомъ въ Парижъ привлекаются цлыя толпы ршившіяся рискнуть небольшимъ капиталомъ въ чаяніи пріобрсти большіе, они какъ игроки проживаютъ не доходы, а самые капиталы. У насъ есть убжденіе что необходимо казаться богатымъ чтобы стать богатымъ. Отсюда происходитъ всеобщая расточительность и мотовство. Англійскіе милорды дивятся нашей роскоши. Т кто проживая капиталы какъ доходъ терпятъ неудачу въ своихъ планахъ на богатство, посл одного, двухъ, трехъ, четырехъ лтъ исчезаютъ. Что длается съ ними я такъ же мало знаю какъ и то что длается со старымъ мсяцемъ. Убыль ихъ тотчасъ же восполняется новыми кандидатами. Такимъ образомъ Парижъ постоянно поддерживаетъ свою пышность и великолпіе золотомъ которое поглощаетъ. Но нкоторые люди имютъ успхъ, успхъ громадный, сверхъестественный, они составляютъ колоссальныя состоянія, и тратятъ ихъ великолпно. Они даютъ примръ пышности и роскоши, что разумется чрезвычайно заразительно, потому что многіе начинаютъ говорить: ‘еще вчера эти милліонеры были также бдны какъ мы, они никогда не экономничали, для чего же намъ длать это?’ Такимъ образомъ Парижъ обогащается вдвойн: состояніями какія онъ поглощаетъ и тми какія выдляетъ изъ себя, послднія всегда возобновляются, первыя же пропадаютъ только для отдльныхъ лицъ.
— Понимаю, но что меня поразило въ только-что виднной сцен, это множество молодыхъ людей, молодыхъ людей которыхъ по виду я счелъ бы за джентльменовъ, они очевидно не простые зрители тамъ: они горячатся, хлопочутъ съ записными книжками въ рукахъ. Я понимаю что старики и люди среднихъ лтъ могутъ стремиться къ нажив, но молодость и жадность представляется для меня новымъ соединеніемъ о которомъ не догадывался Мольеръ въ своемъ Скупомъ.
— Молодые люди, въ особенности если они молодые дворяне, любятъ удовольствія, а удовольствія очень дороги въ здшнемъ город. Этимъ объясняется почему такъ много молодыхъ людей посщаетъ Биржу. У прежнихъ игорныхъ столовъ, теперь запрещенныхъ, молодые люди составляли большинство, во дни твоихъ рыцарскихъ предковъ, молодые люди, а не старики, готовы были ставить свои мантіи и мечи въ игру въ кости. И это довольно естественно, mon cher, не есть ли юность пора надежды, а надежда богиня азартной игры, будь то rouge et noir или биржевая игра?
Аленъ боле и боле чувствовалъ себя отставшимъ отъ своего поколнія. Остроумное разсужденіе Лемерсье смирило его самолюбіе. Въ школ Лемерсье никогда не могъ равняться съ Аленомъ по способностямъ и прилежанію. Какъ далеко теперь шагнулъ впередъ Лемерсье предъ своимъ школьнымъ товарищемъ! Какимъ скучнымъ и глупымъ чувствовалъ себя молодой провинціалъ при сравненіи съ живымъ умомъ и полунасмшливою философіей быстрой рчи Парижанина!
Онъ вздохнулъ съ грустною, но великодушною завистью. Онъ обладалъ слишкомъ тонкимъ врожденнымъ пониманіемъ чтобы не признать что есть аристократія ума также какъ и аристократія происхожденія, и онъ чувствовалъ что въ первой Лемерсье могъ занять мсто впереди Рошбріана, но смиреніе его доказывало что онъ слишкомъ мало цнилъ себя.
Лемерсье превосходилъ его не умомъ, но опытностью. Подобно тому какъ выученный солдатъ кажется большимъ молодцомъ чмъ новичокъ рекрутъ, потому что уметъ хорошо держаться, но посл годовой выправки новичокъ рекрутъ можетъ превзойти воинственнымъ видомъ стройнаго героя которому онъ такъ безнадежно удивляется не мечтая никогда сравняться съ нимъ, такъ точно перенесите деревенскій умъ въ столичную выправку и посмотрите на него черезъ годъ, онъ можетъ на цлую голову перерости своего сержанта-вербовщика.

ГЛАВА VI.

— Я думаю, сказалъ Лемерсье, когда ихъ карета катилась по оживленнымъ аллеямъ Булонскаго лса,— что Парижъ построенъ на магнитномъ камн, и что каждый Французъ съ нсколькими шариками желза въ крови неудержимо притягивается къ нему. Англичане повидимому вовсе не чувствуютъ къ Лондону той страстной привязанности какую мы чувствуемъ къ Парижу. Напротивъ, лондонскій средній классъ, торговцы, лавочники, клерки, даже высшіе ремесленники принужденные длать свои дла въ столиц, кажется всегда мечтаютъ и стремятся имть свой домъ вн ея, хотя бы въ предмстьи.
— Ты былъ въ Лондон, Фредерикъ?
— Разумется, теперь мода посщать сію скучную и ужасную столицу.
— Если она скучна и ужасна, то не удивительно что люди принужденные работать въ ней ищутъ домашнихъ радостей вн ея.
— Чрезвычайно забавно что хотя средніе классы вполн управляютъ скучнымъ Альбіономъ, но это единственная страна въ Европ гд средніе классы кажется не имютъ развлеченій, мало того, они издаютъ законы противъ развлеченій. У нихъ нтъ другихъ свободныхъ дней кром воскресенья, и въ этотъ день они запираютъ свои театры, даже музеи и картинныя галлереи. Развлеченія какія есть въ Англіи существуютъ для высшаго и низшаго классовъ.
— А въ чемъ состоятъ развлеченія низшихъ классовъ?
— Напиваться.
— И только?
— Да, я былъ разъ ночью введенъ подъ покровительствомъ полисмена въ питейный домъ, гд нашелъ толпу людей слоемъ ниже рабочаго люда: парней чистящихъ лошадей, нищихъ, и, какъ мн сказали, воровъ, двокъ съ которыми служанка не стала бы говорить, они были очень веселы, танцовали кадрили и вальсы и угощались сосиськами, счастливйшіе повидимому люди какихъ я встрчалъ въ Лондон, и я долженъ сказать что вели они себя очень прилично. А!— При этомъ Лемерсье дернулъ шнурокъ.— Ты не откажешься пройтись по этой тихой алле? Я вижу особу о которой общалъ узнать Англичанину… Только берегись, Аленъ, смотри не влюбись въ нее.

ГЛАВА VII.

Дама въ сро-жемчужномъ платьи! Несомннно это было лицо которое могло остановить на себ взоръ и надолго остаться въ памяти.
Есть красавицы-женщины, также, какъ и красавцы-мущины, въ чьемъ лиц нельзя найти недостатка, которыя выдляются изо всякаго общества гд бываютъ, но которыя почему-то не внушаютъ чувства, не возбуждаютъ интереса, въ нихъ недостаетъ какого-то выраженія, ума или души или сердца, безъ котораго самое красивое лицо есть только красивая картина. Эта дама не принадлежала къ числу такихъ красавицъ. Черты ея лица взятыя сами по себ ни въ какомъ случа не были совершенствомъ, румянецъ не украшалъ ихъ. Но выраженіе лица дйствовало на воображеніе внушая увренность что оно связано съ какою-то исторіей которую вы чувствовали сильнйшее желаніе узнать. Волоса гладко причесанные на дв стороны надо лбомъ, необычно большимъ и высокимъ для женщины, были роскошнаго чернаго цвта, глаза темносиніе съ фіолетовымъ оттнкомъ были отнены длинными ресницами. Выраженіе ихъ было мягкое и печальное, но не наблюдающее. Она не замтила Алена и Лемерсье когда оба медленно прошли мимо нея. Она казалась сосредоточенною и глядла въ пространство какъ человкъ углубившійся въ свои мысли или мечтанія. Цвтъ лица ея былъ свтлый и блдный, и повидимому свидтельствовалъ о слабомъ здоровь.
Лемерсье слъ на скамью близь дорожки и пригласилъ Алена сдлать то же.
— Она скоро вернется по этой алле, и мы можемъ внимательне и съ большимъ удобствомъ наблюдать ее сидя нежели на ходу, а пока что ты думаешь о ней? Француженка она или Италіянка? Или можетъ-быть Англичанка?
— Я бы счелъ ее за Италіянку судя по темному цвту волосъ и очерку лица, но бываетъ ли у Италіанокъ такой свтлый цвтъ лица?
— Очень рдко, и я бы скорй готовъ считать ее Француженкой, судя по умному выраженію лица, простот и изяществу ея платья, и по невыразимо изящной манер держаться, въ чемъ Француженки превосходятъ всхъ дочерей Евы, еслибы только не ея глаза. Я никогда не видалъ у Француженокъ глазъ такого страннаго синяго оттнка, и будь у Француженки такіе глаза я увренъ что она едва ли бы пропустила насъ не сдлавъ изъ нихъ надлежащаго употребленія.
— Какъ ты думаешь, она замужняя? спросилъ Аленъ.
— Полагаю, потому что двушка, будь она comme il faut, едва ли бы ршилась гулять одна въ Лсу, и у нея не было бы такого умнаго взгляда, больше чмъ умнаго, поэтическаго.
— Но взгляни на эту осанку полную несомнннаго достоинства, взгляни на это выраженіе лица, такое двственное, чистое, она не можетъ не быть comme il faut.
Когда Аленъ пробормоталъ эти слова дама, вернувшись, приближалась къ нимъ, и они могли хорошо разсмотрть ее. Она какъ и прежде казалось не сознавала ихъ присутствія, и Лемерсье замтилъ что губы ея шевелились какъ будто она беззвучно шептала что-то про себя.
Она не возвратилась еще разъ, но продолжала свой путь прямо до конца аллеи, гд сла въ ожидавшій ея экипажъ и похала.
— Живо, живо! вскричалъ Лемерсье направляясь бгомъ къ своей карет.— Мы должны догнать ее.
Аленъ съ меньшею поспшностью послдовалъ за нимъ и согласно наставленію данному уже Лемерсье своему кучеру, карета Парижанина катилась во всю прыть во слдъ экипажа неизвстной дамы, бывшаго все еще въ виду.
Меньше чмъ черезъ двадцать минутъ карета за которой они гнались остановилась у ршетки одной изъ тхъ очаровательныхъ маленькихъ виллъ что встрчаются въ прекрасномъ предмстьи А., привратникъ выйдя изъ своей ложи отворилъ ворога, карета въхала на дворъ, остановилась у дверей дома, и молодые люди не замтили даже платья незнакомки какъ она вышла изъ экипажа и скрылась въ дом.
— Я вижу вонъ тамъ кафе, сказалъ Лемерсье,— пойдемъ разузнавать все что возможно о прекрасной незнакомк за шербетомъ или за рюмкой.
Аленъ молча и безъ колебанія согласился. Онъ чувствовалъ къ незнакомой красавиц какой-то новый для себя интересъ.
Они вошли въ маленькій кафе, и въ нсколько минутъ Лемерсье съ легкимъ savoir vivre Парижанина вывдалъ отъ гарсона вроятно все что только было извстно въ сосдств относительно обитателей виллы.
Она была нанята и отдлана мсяца за два на имя синьйоры Веносты, но, по разказамъ слугъ, эта дама казалось была гувернантка или попечительница другой, гораздо моложе, на чьи средства нанималась квартира и велось домашнее хозяйство.
Для нея-то нанималась карета изъ Парижа. Старшая изъ дамъ рдко выходила изъ дому днемъ, но всегда сопровождала младшую въ вечернихъ выздахъ въ театръ или къ знакомымъ.
Вызды эти начались только въ послднія недли. Младшая дама была слабаго здоровья и лчилась у доктора Англичанина знаменитаго по груднымъ болзнямъ. По его-то совту она длала ежедневныя прогулки въ Лсу. Въ дом было трое слугъ, вс Италіянцы, говорившіе плохо по-французски. Гарсонъ не зналъ была ли которая-нибудь изъ этихъ дамъ замужемъ, но жизнь ихъ не подавала никакого повода къ сплетнямъ и подозрніямъ, он вроятно принадлежали къ литературному или музыкальному міру, такъ какъ гарсонъ видалъ что у нихъ бываютъ знаменитый писатель г. Саваренъ съ женою, и, еще чаще, одинъ старикъ, не мене знаменитый какъ музыкальный композиторъ.
— Теперь для меня ясно, сказалъ Лемерсье когда друзья снова сли въ карету,— что нашъ жемчужный ангелъ итальянская пвица которая пріобрла уже достаточную извстность на родин чтобы жить своими доходами, а теперь вслдствіе разстроеннаго здоровья своего или своего друга живетъ здсь тихо въ ожиданіи ангажемента или въ отсутствіе любовника иностранца.
— Любовника! ты такъ думаешь? воскликнулъ Аленъ голосомъ въ которомъ слышалось огорченіе.
— Это довольно вроятно, и въ этомъ случа Англичанинъ мало можетъ извлечь для себя пользы изъ тхъ свдній что я общалъ сообщить ему.
— Ты общалъ Англичанину?
— Разв ты не помнишь вчера вечеромъ онъ описывалъ эту даму и говорилъ что ея лицо преслдуетъ его, и я…
— А! теперь вспомнилъ. Что ты знаешь про этого Англичанина? Онъ кажется богатъ.
— Да, я слышалъ что теперь онъ очень богатъ, дядя недавно оставилъ ему огромный капиталъ. Нсколько лтъ тому назадъ онъ состоялъ при англійскомъ посольств, этимъ объясняется его правильный французскій языкъ и знаніе парижской жизни… Онъ часто прізжаетъ въ Парижъ, и я знаю его уже давненько. Онъ навязалъ мн поистин трудное и деликатное порученіе. Англичане сказывали мн что отецъ его былъ однимъ изъ замчательнйшихъ членовъ ихъ парламента, древняго рода, имлъ родство съ самымъ высшимъ кругомъ, но потерялъ все свое состояніе и умеръ въ бдности, другъ нашъ въ теченіи нсколькихъ лтъ поддерживалъ себя, кажется, писательствомъ, его считаютъ очень способнымъ, теперь когда онъ разбогатлъ чрезъ дядю онъ кажется готовъ вступить въ публичную дятельность, гд ему предстоитъ такая же знаменитая карьера какъ его отца.
— Счастливецъ! счастливые Англичане, сказалъ Аленъ со вздохомъ.
Карета въхала теперь въ Парижъ, Аленъ, ссылаясь на приглашеніе, простился со своимъ другомъ и пошелъ задумчиво своимъ путемъ по люднымъ улицамъ.

ГЛАВА VIII.

Письмо Изавры Чигонъи къ гже де-Гранмениль.

Вилла Д’— , А….

Не могу выразить вамъ, милая Евлалія, какимъ новымъ очарованіемъ письма ваши наполняютъ мой бдный, маленькій, уединенный міръ цлые дни посл того какъ они получены. Въ нихъ всегда есть что-то что утшаетъ, поддерживаетъ, но въ то же время тревожитъ и безпокоитъ меня. Мн кажется Гте правъ что ‘поэзія истиннаго генія возмущаетъ вс установившіяся идеи’, для того, безъ сомннія, чтобы поднять ихъ на высшій уровень, гд он снова устанавливаются.
Очеркъ вашего новаго труда что вы обдумываете среди апельсинныхъ рощей Прованса сильно интересуетъ меня, но простите если я скажу что интересъ этотъ сопровождается ужасомъ. Я не въ состояніи понять какимъ способомъ, среди милыхъ красотъ природы, умъ вашъ добровольно окружаетъ себя образами печали и разлада. Меня поражаетъ спокойствіе съ какимъ вы подвергаете анализу недостатки разума и волненія страстей. И вс законы общественнаго устройства которые кажутся мн такими установившимися и неподвижными, вы трактуете съ такимъ спокойнымъ пренебреженіемъ какъ будто бы это были тонкія нити носящіяся въ воздух которыя можетъ смести одно прикосновеніе вашей слабой женской руки. Но я не ршаюсь спорить съ вами о подобныхъ предметахъ. Только искусный заклинатель можетъ безстрашно стоять въ волшебномъ кругу, принуждая вызванныхъ имъ духовъ, будь они даже злые, направляться къ такому концу гд онъ предвидитъ добро.
Мы продолжаемъ жить здсь очень тихо, и я до сихъ поръ не ощущаю дурнаго вліянія боле холоднаго климата. Чудесный докторъ мой, рекомендованный мн какъ Американецъ, но оказавшійся Англичаниномъ, говоритъ что одной зимы проведенной здсь подъ его надзоромъ будетъ достаточно для совершеннаго выздоровленія. Но та карьера для приготовленія къ которой было посвящено столько лтъ не представляется мн уже теперь такой соблазнительною какъ прежде.
Многое имю я сказать объ этомъ предмет, но откладываю пока не буду въ состояніи лучше собрать свои мысли, теперь он сбивчивы и находятся въ борьб. Великій маэстро былъ чрезвычайно милостивъ.
Въ какой сіяющей атмосфер живетъ и дышитъ его геній! Даже въ цинической манер его, въ самомъ его цинизм звучитъ веселая музыка — смхъ Фигаро, а не Мефистофеля.
На прошлой недл мы обдали у него, онъ пригласилъ также гжу S—, которая въ ныншнемъ году затмила всхъ соперницъ и царствуетъ одна, великую S—, г. Т., піаниста съ удивительными задатками, вашего друга Саварена, остряка, критика и поэта, съ его милою умною женой, и еще нсколькихъ о комъ маэстро сообщилъ мн шепотомъ что это авторитеты печати. Посл обда S— пла, разумется, великолпно. Потомъ она милостиво обратилась ко мн, сказала какъ много слышала обо мн отъ маэстро и т. п. Я принуждена была тоже пть посл нея. Незачмъ говорить къ какой невыгод для себя. Но я забыла свои нервы, забыла своихъ слушателей, забыла себя, какъ это всегда бываетъ когда душа моя окриленная музыкой поднимается въ воздухъ не чувствуя земли. Я не знала что имла успхъ пока не кончила, и тогда остановивъ глаза на великой примадон я почувствовала невыразимую грусть, острую боль раскаянія. Несмотря на то что она великая артистка и царитъ въ своей области искусства, гд нтъ ей равныхъ, я сразу увидла что огорчила ее, лицо ея совершенно измнилось, губы дрожали, и только съ большимъ усиліемъ она пробормотала нсколько невнятныхъ словъ долженствовавшихъ выразить одобреніе. Я инстинктивно поняла какъ постепенно можетъ обладвать умомъ артиста, даже самаго великодушнаго, зависть при которой опасеніе соперничества уничтожаетъ наслажденіе искусствомъ. Если я когда-нибудь достигну славы S— какъ пвица, буду ли и я чувствовать ту же зависть? Я теперь думаю что нтъ, но я еще не подвергалась испытанію. Она внезапно ухала. Я избавлю васъ отъ повторенія комплиментовъ сказанныхъ мн другими слушателями, комплиментовъ которые не доставили мн удовольствія, потому что въ устахъ всхъ, исключая маэстро, въ нихъ какъ высшая похвала разумлось то что я причинила мученія S—. ‘Если такъ, сказалъ онъ, то она также неразумна какъ роза которая позавидовала близн лиліи. Вы были бы вполн неправы предъ собою, дитя мое, еслибы попытались соперничать съ розою относительно ея цвта’.
Говоря это онъ потрепалъ меня по наклоненной голов съ царственно отеческою нжностью. ‘А все-таки, сказалъ Саваренъ, когда лилія явится въ свтъ, она подвергнется ожесточеннымъ нападкамъ со стороны клики преданной роз, en revanche образуется клика лиліи, и я предвижу горячую газетную войну. Не страшитесь ея первыхъ взрывовъ. За всякую сколько-нибудь цнную славу приходится бороться.’
Такъ ли это? приходилось вамъ бороться за вашу славу, Евлалія, и не ненавидите ли вы также какъ и я всякую распрю?
Кром этого, единственнымъ нашимъ развлеченіемъ со времени моего послдняго письма былъ вечеръ у Лувье. Этотъ милліонеръ-республиканецъ не остался невнимателенъ къ вашему доброму письму въ которомъ вы рекомендовали насъ его любезности. Онъ тотчасъ явился къ намъ съ визитомъ, предложилъ намъ свои услуги, позаботился о моемъ скромномъ достатк, который помстилъ надюсь также надежно какъ это выгодно, нанялъ для насъ экилажъ, короче, былъ какъ только возможно любезенъ и полезенъ.
Въ его дом многія встрчи были для меня пріятны, они говорили съ такимъ неподдльнымъ восторгомъ о васъ и о вашихъ сочиненіяхъ. Но тамъ были другіе кого бы я никакъ не ожидала встртить подъ кровлею Креза у котораго съ существующимъ порядкомъ вещей связаны такіе значительные интересы. Одинъ молодой человкъ, дворянинъ котораго онъ въ особенности рекомендовалъ мн какъ политика имющаго стоять во глав длъ когда утвердится красная республика — спросилъ не согласна ли я что всякая частная собственность есть общественный грабежъ и что величайшій врагъ цивилизаціи есть религія, въ какой бы ни являлась она форм.
Онъ обратился ко мн съ этими ужасающими вопросами изнженно сюсюкая и сопровождая свои разглагольствія слабыми жестами своихъ блдныхъ изящныхъ пальцевъ покрытыхъ перстнями.
Я спросила его много ли во Франціи такихъ кто раздляетъ ея идеи.
— Совершенно достаточно чтобы провести ихъ когда придетъ время, отвчалъ онъ съ высокомрною улыбкой.— И можетъ-быть ближе чмъ думаетъ міръ тотъ день когда мои товарищи будутъ такъ многочисленны что имъ придется перестрлять другъ друга ради сыра къ своему хлбу.
День этотъ ближе чмъ думаетъ міръ! Насколько можно судить по вншнимъ признакамъ о парижскомъ мір, онъ конечно вовсе не помышляетъ о подобныхъ вещахъ. Съ какимъ видомъ самодовольства городъ-красавецъ щеголяетъ своими богатствами! Кто глядя на его великолпные дворцы, роскошные магазины, повритъ что этотъ городъ станетъ внимать ученіямъ отрицающимъ права частной собственности, или кто войдя въ его многолюдные храмы станетъ грезить о возможности снова утвердиться здсь республик черезчуръ цивилизованной для того чтобъ имть религію?
Прощайте. Простите меня за это мрачное письмо. Если я писала о многомъ что даже меня мало интересуетъ, то это изъ желанія отвлечь свои мысли отъ вопроса который больше всего интересуетъ меня и о которомъ мн въ особенности нуженъ ваши совтъ. Попытаюсь коснуться его въ слдующемъ письм.

Изавра.

Отъ той же къ той же.

Евлалія, Евлалія! Какому насмшливому духу было дозволено въ наше время вселить въ сердце женщины честолюбіе, эту принадлежность мущины? Вы, такъ богато одаренная мужскимъ геніемъ, имете право на мужскія стремленія. Но что можетъ оправдать подобное честолюбіе во мн? Ничто кром неразумнаго и скоропреходящаго дара голоса который нравится лишь выражая мысли другихъ. Безъ сомннія, я могла бы составить себ имя которое заняло бы на короткое время европейскіе толки — имя, какое имя? имя пвицы. Было время когда я считала такое имя славнымъ. Могу ли я забыть когда-нибудь тотъ день въ который вы впервые озарили меня, когда выйдя изъ дтства какъ съ темной и уединенной тропинки я стояла потерянною на великомъ распутіи жизни, и предо мною предстали вс пути какъ бы омраченные дождемъ и туманомъ? Вы освтили меня тогда подобно солнцу выходящему изъ тучъ и измняющему лицо земли, вы открыли для моихъ взоровъ волшебную страну поэзіи и искусства, вы взяли меня за руку и сказали: ‘Смле! На каждомъ шагу есть выхолъ изъ ограды, спокойное убжище куда можно укрыться съ каменной битой дороги. Рядомъ съ жизнью дйствительною открывается жизнь иде альная для тхъ кто ищетъ ее. Не робй, ищи ее: идеальная жизнь иметъ свои огорченія, но въ ней нтъ мста отчаянію, какъ для слуха того кто слдитъ за шумящимъ бгомъ ручья, ручей вчно мняетъ тонъ своей музыки, то шумно стремясь по уступамъ, то тихо и спокойно скользя въ ровень со покойными берегами, то вздыхая шевеля тростники, то весело журча когда какой-нибудь изгибъ берега задерживаетъ его бгъ по блестящимъ камушкамъ, — таковъ для души артиста голосъ искусства вчно звучащій за нимъ и впереди его. Природа одарила тебя птичьимъ даромъ пнія — возвысь этотъ даръ до искусства и сдлай искусство своимъ спутникомъ. Искусство и надежда родились близнецами и умираютъ они вмст.’
Видите какъ врно я помню самыя ваши слова. Но волшебная сила словъ, которую я лишь смутно понимала тогда, была въ вашей улыбк и въ вашемъ взгляд и въ царственномъ движеніи руки какъ бы указывавшемъ на міръ лежавшій предъ вами, видимый и близко знакомый вамъ какъ родная земля. И съ какою преданностью, съ какою серіозною страстью я принялась возводить даръ мой на степень искусства! Я ни о чемъ больше не думала, ни о чемъ не мечтала, о, какъ сладки мн были тогда слова похвалъ! ‘Еще годъ, сказали наконецъ учителя, и вы воздвигните свой тронъ среди царицъ пнія.’ Тогда, тогда я не промняла бы ни на какой тронъ на земл надежду достичь его въ области моего искусства. Затмъ послдовала эта продолжительная горячка, силы мои были разбиты, и маэстро сказалъ: ‘отдохните, или голосъ вашъ пропадетъ, и тронъ вашъ потерянъ на вки’. Какъ ненавистенъ казался мн этотъ отдыхъ! Вы опять пришли мн на помощь. Вы сказали мн: ‘время что ты считаешь потеряннымъ должно быть употреблено съ пользою. Обогащай свой умъ другими пснями чмъ т пустяки какими наполнены оперныя либретто. Чмъ больше ты привыкнешь къ форм, чмъ больше проникнешься духомъ въ какихъ великіе писатели выражали страсти и раскрывали характеры, тмъ совершенне ты приготовишься къ собственному спеціальному искусству пвицы и актрисы.’ Такимъ образомъ вы привлекли меня къ новому ученію. О! длая это мечтали ли вы что отвращаете меня отъ стараго моего честолюбія? Мое знаніе французскаго и италіянскаго языковъ и воспитаніе въ дтств близко познакомившее меня съ англійскимъ дали мн ключи къ сокровищницамъ трехъ языковъ. Естественно я начала съ того на которомъ написаны ваши превосходныя творенія. До тхъ поръ а не читала даже вашихъ сочиненій. Я прежде всего выбрала ихъ. Какое сильное впечатлніе произвели они и какъ изумили меня, какія глубины мужскаго ума и женскаго сердца они раскрыли мн! Но я тогда же созналась вамъ, и повторяю это теперь что ни они и ни одинъ изъ романовъ и поэтическихъ произведеній которыми гордится новйшая французская литература не удовлетворили исканія того спокойнаго чувства красоты, той божественной радости въ мір превышающемъ этотъ міръ, которыя, какъ вы увряли меня, составляютъ преимущество идеальнаго искусства. Когда я сказала это вамъ съ безцеремонною откровенностью, какой вы всегда требовали отъ меня, тнь задумчивой грусти пала на ваше лицо и вы сказали спокойно: ‘Ты права, дитя мое, мы, современные Французы, отпрыски революцій которыя ничего не установили, все разрушивъ, мы похожи на то возмущенное государство которое бросается во вншнюю войну для возстановленія мира внутри. Наши книги внушаютъ людямъ задачи для пересозданія соціальной системы, въ которой спокойствіе принадлежащее искусству можетъ быть найдено лишь въ конц, но такія книги не должны быть въ твоихъ рукахъ, он не для молодыхъ и неопытныхъ женщинъ, еще неиспорченныхъ существующими порядками.’ На другой день вы принесли мн великую поэму Тассо Gerusalemme Liberata и сказали съ улыбкой: ‘искусство съ его покоемъ здсь.’
Вы помните что я тогда по предписанію доктора была въ Сорренто. Никогда не забуду я мягкаго осенняго дня когда я сидла посреди уединенныхъ скалъ влво отъ города, предо мной лежало море едва подергиваясь рябью, вся душа моя погружалась въ мелодію этой поэмы, такой удивительной по своей сил прикрытой сладостію, по своей симметріи, въ которой каждая часть сливается съ другою съ такимъ же совершенствомъ какъ въ греческой стату. Все мсто казалось мн полно присутствіемъ поэта котораго оно было родиной. Несомннно чтеніе этой поэмы составило эру въ моемъ существованіи, до сего дня не могу я открыть въ ней погршностей или слабыхъ мстъ на которыя вы критически указывали мн, я думаю оттого что они созвучны моей собственной природ которая стремится къ гармоніи и найдя ея успокоивается удовлетворенная. Я убгаю рзкихъ контрастовъ, но не могу открыть ничего слабаго или безвкуснаго въ непрерывной сладости и ясности. Но только перечтя La Gerusalemme еще и еще разъ и потомъ пораздумавъ о ней я открыла главное очарованіе поэмы въ религіозномъ чувств которое проникаетъ ее какъ ароматъ неразлучный съ цвткомъ, чувств по временамъ меланхолическомъ, но никогда не печальномъ для меня. Оно всегда проникнуто надеждой. Несомннно, если, какъ вы говорили, ‘надежда и искусство близнецы’, то это потому что искусство въ своихъ высотахъ безсознательно сливается съ религіей и сродство съ надеждой обнаруживаетъ своею врой въ грядущее благо боле совершенное чмъ то какое оно осуществило въ прошедшемъ.
Какъ бы то ни было, въ этой поэм, по преимуществу христіанской, я нашла то что я жаждала найти, но не находила въ новйшихъ французскихъ образцовыхъ произведеніяхъ, даже вашихъ, нчто духовное, говорящее моей душ, вызывающее ее, отличающее ее какъ начало существующее отдльно отъ простаго человческаго разума, утшающее, даже возбуждая, приближающее землю къ небесамъ. Когда въ этомъ настроеніи я прибжала къ вамъ со свойственнымъ мн порывомъ, вы обняли мою голову, поцловали меня и сказали: ‘Счастливъ кто вруетъ! Пусть это счастіе долго будетъ твоимъ!’ Почему не чувствовала я въ Данте того христіанскаго очарованія какое чувствовала въ Тассо? Данте въ вашихъ глазахъ и въ глазахъ большей части судей неизмримо большій геній, но отраженныя отъ мрачнаго потока его генія звзды такъ смутны, небо такъ грозно.
Когда оканчивался годовой срокъ моей вакаціи я обратилась къ англійской литератур: и Шекспиръ разумется былъ первый англійскій поэтъ котораго я взяла въ руки. Доказательство въ какомъ еще дтств находился мой умъ, первое мое впечатлніе при чтеніи этого поэта было разочарованіе Кром того, не взирая на мое близкое знакомство съ англійскимъ языкомъ (главнйшимъ образомъ благодаря заботамъ того кого я зову вторымъ отцомъ), я не поняла многихъ изъ метафорическихъ выраженій Шекспира, но онъ показался мн такъ похожимъ на новйшихъ французскихъ писателей которые претендуютъ что почерпали вдохновеніе у его муз, потому что онъ выводитъ образы боли и страданія безъ причинъ и побужденій достаточно ясныхъ для обыкновеннаго пониманія, какъ я привыкла думать должно быть въ драм.
Онъ длаетъ судьбу столь жестокою что мы теряемъ изъ виду кроткое божество сокрытое за нею. Сравните въ этомъ отношеніи Поліевкта Корнеля съ Гамлетомъ. Въ первой такія же бдствія постигаютъ добрыхъ, но въ своихъ бдствіяхъ они ублажаются. Смерть мученика есть торжество его вры. Когда же въ англійской трагедіи смерть смшиваетъ Гамлета и Офелію съ Полоніемъ и королемъ братоубійцей, мы не видимъ какой добрый конецъ достигнутъ для человчества. Мста что остаются въ нашей памяти не длаютъ насъ счастливе и лучше, они возбуждаютъ ужасныя задачи, не давая ключа къ ихъ разршенію.
Въ Гораціи Корнеля есть ожесточенныя распри, грубыя страсти, слезы извлекаемыя изъ горчайшихъ источниковъ человческой жалости, но чрезъ все это выступаетъ, крупное видимо для глазъ каждаго зрителя, великій идеалъ преданнаго патріотизма. Какъ многое изъ того что было великаго въ жизни Франціи, искупающаго любовью къ отечеству даже самыя ужасныя преступленія революціи, имло свою причину въ Гораціи Корнеля. Но я сомнваюсь чтобы судьбы Коріолана, и Цезаря, и Брута и Антонія въ гигантскихъ трагедіяхъ Шекспира побуждали Англичанъ съ большею готовностью умирать за Англіею. Словомъ, много прошло времени прежде чмъ, не скажу я поняла или достойно оцнила Шекспира — ни одинъ Англичанинъ не допуститъ чтобъ я или даже вы могли когда-нибудь достичь этого — но прежде чмъ я могла признать справедливость того мста что отводятъ ему его соотечественники какъ поэту не имющему себ равнаго ни въ одной европейской литератур. Между тмъ горячность съ какою я принялась за ученье, утомленіе отъ душевныхъ движеній вызываемыхъ этимъ ученіемъ дали себя чувствовать возвратомъ моей прежней болзни, съ еще боле угрожающими симптомами, и по истеченіи года мн велли отдохнуть вроятно еще столько же прежде чмъ можно будетъ пть предъ публикой, еще мене появляться на сцен. Теперь я была уже рада услыхавъ этотъ приговоръ, потому что посл этого года ученья я чувствовала совершенную отчужденность отъ профессіи на которой прежде сосредоточивала свои надежды… Да, Евлалія, вы велли мн усовершенствоваться для искусства передачи изучая искусства въ которыхъ мысли рождаютъ слова ими употребляемыя, и занимаясь этимъ я переродилась въ другое существо. Мн запретили всякое умственное утомленіе, книги были удалены отъ меня, но при мн осталось Я созданное этими книгами. Медленно оправляясь въ теченіи лта я прибыла сюда два мсяца тому назадъ, подъ предлогомъ посовтоваться съ докторомъ С—, на самомъ же дл чтобы совщаться съ собственнымъ сердцемъ и быть въ поко.
Теперь, когда я раскрыла предъ вами это сердце, будете ли вы все еще настаивать чтобъ я сдлалась пвицей? Если такъ, то вспомните по крайней мр какъ ревниво искусство пвицы и актрисы. Какъ вполн я должна предаться ему и ужь не жить среди книгъ и мечтаній! Могу ли я быть чмъ-нибудь другимъ кром какъ пвицей? и если нтъ, то должна ли я удовольствоваться однимъ чтеніемъ и мечтами?
Я должна сознаться вамъ какое честолюбіе овладло мною во время, отдыха лтомъ въ Италіи, я должна сообщить вамъ о немъ и прибавить что оставила его какъ несбыточное. Я надялась что могу сочинять, я хочу сказать музыку. Я осталась довольна своими опытами, они выражали музыкой то чего я не могла выразить словами, и одною изъ тайныхъ причинъ прибытія сюда было желаніе показать ихъ великому маэстро. Онъ терпливо прослушалъ ихъ, похвалилъ врность механическимъ законамъ композиціи, сказалъ даже что мои любимые мотивы были touchants et gracieux.
Онъ такъ бы и оставилъ меня, но я кротко остановила его и сказала: ‘Скажите мн откровенно думаете ли вы что со временемъ, поучившись, я буду въ состояніи писать музыку которую будутъ пть равныя мн пвицы?’
— Вы разумете какъ композиторъ по спеціальности?
— Да.
— Покинувъ при этомъ свое призваніе пвицы?
— Да.
— Милое дитя мое, я былъ бы вашимъ злйшимъ врагомъ еслибы поощрилъ подобное желаніе, держитесь карьеры въ которой вы можете быть велики, поправьтесь только здоровьемъ, и я ручаюсь моею репутаціей за вашъ славный успхъ на сцен. Чмъ можете вы быть въ качеств композитора? Вы будете приписывать красивую музыку къ красивымъ словамъ и ваши произведенія будутъ распвать въ гостиныхъ съ большимъ или меньшимъ успхомъ какимъ обыкновенно пользуются женщины любительницы. Примитесь за что-нибудь высшее — а я знаю, вы сдлаете это — и вы не будете имть успха. Былъ ли въ новйшія времена, можетъ-быть даже и во вс времена, примръ чтобы женщина-композиторъ достигла извстности хотя бы третьестепеннаго опернаго сочинителя? Литературныя сочиненія могутъ быть безразлично принадлежностью того и другаго пола. Въ нихъ гжа Дюдеванъ и вашъ другъ гжа Гранмениль могутъ превзойти многихъ мущинъ, но геній музыкальной композиціи мущина, и примите это за комплиментъ если я скажу вамъ что вы больше всего женщина.
Онъ оставилъ меня разумется огорченною и смиренною, но я чувствую что онъ справедливъ относительно меня, что касается до всхъ женщинъ вообще, то я не могу ршить этого. Но когда эта надежда покинула меня, я чувствую себя боле безпокойною и боле возбужденною. Дайте мн совтъ, Евлалія, дайте мн совтъ, и если возможно, утшьте меня.

Изавра.

Отъ той же къ той же.

До сихъ поръ нтъ писемъ отъ васъ, а я оставляла васъ въ поко въ теченіи десяти дней. Какъ думаете вы я провела ихъ? Маэстро захалъ къ намъ съ г. Савареномъ настаивая чтобы мы вмст съ ними постили театры. Я не была еще ни въ одномъ со времени своего прізда. Я догадалась что добросердечный Маэстро сдлалъ это предложеніе не безъ цли. Онъ полагалъ что будучи свидтельницей восторговъ какими награждаютъ актеровъ, раздляя увлеченіе какое театральныя иллюзіи заставляютъ испытывать зрителей, я снова почувствую прежнюю страсть къ сцен и съ нею жажду славы актрисы.
Я желала въ душ чтобъ его ожиданія могли осуществиться. Какъ хорошо было бы для меня еслибъ я могла снова сосредоточить все мое честолюбіе на томъ что для меня достижимо
Сперва мы отправились смотрть комедію имющую большой успхъ, авторъ коей вполн понимаетъ современную французскую сцену. Исполненіе было превосходно въ своемъ род. На слдующій вечеръ мы похали въ Одеонъ, гд видли романтическую мелодраму въ шести актахъ и ужь не знаю во сколькихъ картинахъ. Исполненіе я и здсь нашла безукоризненнымъ. Не передаю вамъ остальной части нашей программы. Мы постили вс главнйшіе театры, оставляя оперу съ гжей S— къ концу. Прежде чмъ перейти къ опер скажу слова два о драматическихъ представленіяхъ.
Нтъ страны гд бы театръ такъ захватывалъ публику какъ во Франціи, нтъ страны гд успхъ драматурга доставлялъ бы ему такую славу, нтъ можетъ-быть страны гд состояніе сцены такъ врно отражало бы нравственныя и умственныя условія народа. Говорю это разумется не по собственному наблюденію надъ странами которыхъ не посщала, но по всему что слышала относительно сцены въ Германіи и въ Англіи.
Впечатлніе оставленное во мн представленіями что я видла было то что Французскій народъ мельчаетъ. Комедіи которыя нравятся имъ лишь забавныя каррикатуры на лишенные всякаго значенія кружки испорченнаго общества. Въ нихъ нтъ крупныхъ типовъ человческой природы, остроуміе ихъ не обнаруживаетъ блестящихъ проблесковъ истины, въ чувств ихъ нтъ чистоты и благородства — это болзненное и ложное извращеніе того что лишено чистоты и благородства въ подобіе благородства и чистоты.
Великіе драматурги создаютъ и великія роли. Ни одной великой роли, такой какую съ радостью приняла бы какая-нибудь Рашель, я не видла въ драмахъ молодаго поколнія.
Высокое искусство нашло пріютъ въ опер, но это не французская опера. Я не жалуюсь что вкусъ Французовъ сталъ мене утонченнымъ. Я жалуюсь что ихъ разумніе понизилось. Паденіе отъ Поліевкта къ Рюи Блазу велико, не столько относительно поэзіи формы, какъ относительно возвышенности мысли, но паденіе отъ Рюи Блаза къ лучшей изъ современныхъ драмъ есть совершенное удаленіе отъ поэзіи и переходъ къ такой плоской проз откуда даже мелькомъ уже не видно вершины горы.
Перехожу теперь къ опер. S— въ Норм! Театръ былъ полонъ и восторги также шумны какъ и неподдльны. Вы говорили мн что S — никогда не могла соперничать съ Паста, но несомннно что ея Норма великое исполненіе. Голосъ ея мене потерялъ своей свжести чмъ мн говорили, и то что утрачено вознаграждается или скрадывается ея опытностью.
Маэстро былъ вполн правъ — я бы никогда не могла соперничать съ нею въ ея род, но, хотя я покажусь можетъ-быть даже вамъ самонадянною и тщеславною, я чувствую что въ своихъ роляхъ я могла бы возбудить такіе же восторги, разумется принимая въ разчетъ скоротечныя преимущества моей молодости. Игра ея, помимо голоса, мн не нравится. Мн кажется въ ней недостаетъ пониманія боле тонкихъ чувствъ составляющихъ подкладку душевныхъ движеній, въ чемъ состоитъ главная красота ситуаціи и характера. Завидую ли я говоря это? Прочтите и судите.
Возвратясь ночью домой, посл того какъ Веноста легла спать, я вошла въ свою комнату, отворила окно и стала смотрть. Прекрасная ночь, мягкая какъ весной во Флоренціи — полная луна, звзды горятъ такъ покойно, такъ недостижимо высоко для насъ ихъ спокойствіе. Вчно зеленыя деревья въ садахъ окрестныхъ виллъ блестятъ серебромъ, а лтнія втви еще не одвшіяся листьями едва виднются посреди неизмнной улыбки лавровъ. Вдали лежалъ Парижъ, который можно было разпознать лишь по безчисленнымъ огнямъ. Я сказала себ тогда:
‘Нтъ, я не могу быть актрисой, я не могу отказаться отъ своего дйствительнаго Я для этого сшитаго на живую нитку лицемрія при свт лампъ. Прочь эти костюмы и накрашенныя щеки! Прочь поддльное выраженіе чувствъ выученныхъ наизусть и повторяемыхъ предъ зеркаломъ пока каждый жесть не сдлается механическимъ!’
Я все смотрла на звзды что возбуждаютъ столько вопросовъ и не даютъ отвта, сердце мое переполнилось, я склонила голову и расплакалась какъ ребенокъ.

Отъ той же къ той же.

Все нтъ письма отъ васъ! Я видла изъ газетъ что вы ухали изъ Ниццы. Значитъ ли это что вы такъ поглощены вашимъ трудомъ что не имете времени написать мн? Я знаю что вы не больны, еслибъ это случилось, это было бы извстно всему Парижу. Вся Европа интересуется вашимъ здоровьемъ. Положительно я не буду больше писать вамъ пока не получу отъ васъ на то приказанія.
Боюсь что мн придется прекратить мои уединенныя прогулки въ Булонскомъ лсу. Он были вдвойн дороги мн, частію потому что тихая дорожка выбранная мною была та самая на которую вы указали что всегда избираете ее находясь въ Париж, и гд вы обдумывали любимые ваши романы, частію потому что именно тамъ, получивъ, увы! не вдохновеніе, а только энтузіазмъ отъ генія освятившаго это мсто и мечтая что могу сама сочинять музыку, я леляла собственное честолюбіе и нашептала свои собственные мотивы. Несмотря на близость къ Парижскому свту къ которому должны обращаться вс артисты ища слушателей и судей, мсто это было такъ пустынно и уединенно. Но въ послднее время оно перестало быть уединеннымъ и потому утратило свою прелесть.
Шесть дней тому назадъ я встртила тамъ во время своей прогулки перваго человка, на котораго не обратила особеннаго вниманія. Онъ казалось подобно мн былъ погруженъ въ мысли, или скоре въ мечтанія, мы повстрчались раза два или три и я даже не замтила былъ онъ старъ или молодъ, малъ или высокъ ростомъ, но онъ пришелъ и на другой день и на третій, и тогда я увидла что онъ молодъ, и когда я посмотрла на него, глаза его были устремлены на меня. На четвертый день онъ не приходилъ, но явились двое другихъ мужчинъ и взглядъ одного изъ нихъ былъ любопытенъ и оскорбителенъ. Они сли на скамью около дорожки и хотя я не показала вида что замчаю ихъ, я поспшила домой, и на другой день, когда говоря съ добрйшею гжей Саваренъ я упомянула о моихъ одинокихъ прогулкахъ, она намекнула со свойственною ей деликатностью что въ Париж не принято чтобы двица comme il fout гуляла одна даже въ самыхъ уединенныхъ аллеяхъ Лса.
Теперь я начинаю понимать ваше презрніе къ обычаямъ налагающимъ такія ненужныя и оскорбительныя цпи на свободу нашего пола.
Вчера мы обдали у Савареновъ. Что за веселый нравъ у него! Не читая по-латыни я знаю Горація только по переводамъ, которые, говорятъ, плохи, но Саваренъ кажется мн чмъ-то въ род полу-Горація, Горацій горожанинъ, такъ игриво благовоспитанный, такой благодушный въ своей философіи, такъ горячо преданный друзьямъ и опасный врагамъ. Но разумется Саваренъ не могъ бы жить въ деревн выращивая цикорій и мальву. Онъ горожанинъ и Парижанинъ jusqu’au bout des ongles. Какъ онъ восхищается вами, и какъ я люблю его за это! Только одно меня огорчаетъ. Онъ хвалитъ преимущественно вашъ слогъ. Несомннно что слогъ этотъ безподобенъ, но слогъ есть только оболочка мыслей, и восхвалять только вашъ слогъ кажется мн также несправедливо какъ хвалить совершенную красавицу не за красоту формъ и лица, а за наряды.
Мы встртили за обдомъ одного Американца съ женой, полковника и мистрисъ Морлей. У нея тонкая красота какъ вообще у американскихъ женщинъ какихъ я видла и непринужденная живость манеръ отличающая ихъ отъ Англичанокъ. Кажется я понравилась ей и мы скоро сдлались добрыми друзьями.
Она первый встрченный мною кром васъ адвокатъ того ученія о правахъ женщинъ о которомъ больше приходится читать въ журналахъ чмъ слышать въ салонахъ.
Понятно что я сильно интересовалась этимъ предметомъ, особенно съ тхъ поръ какъ были запрещены мои прогулки въ Лсу, и пока она ораторствовала о тяжкой участи женщинъ которыя чувствуя въ себ силы для борьбы ради свта и воздуха за предлами тснаго круга домашнихъ обязанностей, ограничены въ соперничеств съ мущинами въ такихъ областяхъ знанія, труда и славы которыя мущины съ поконъ вку присвоили себ,— нужно ли говорить что я искренно соглашалась съ нею во всемъ: вы можете догадаться объ этомъ по моимъ прежнимъ письмамъ. Но когда она пустилась въ подробное исчисленіе нашихъ угнетеній и нашихъ правъ, я почувствовала все малодушіе моего пола и отступила въ ужас.
Мужъ ея подошелъ къ намъ во время самаго сильнаго прилива ея краснорчія, улыбнулся мн съ какаю-то угрюмою веселостью говоря:
— Вы не врьте ни слову изъ того что она говоритъ, это только громкія фразы. Въ Америк женщины неограниченные тираны, и я вмст съ моими угнетенными соотечественниками составляю планъ агитаціи для возстановленія правъ мущинъ.
За этимъ послдовала оживленная словесная война между супругами, въ которой, я должна сознаться, жена потерпла ршительное пораженіе.
Нтъ, Евлалія, я не вижу въ этихъ планахъ измненія нашихъ отношеній къ другому полу ничего такого что могло бы улучшить наше положеніе. Неравенства какія мы терпимъ не установлены какимъ-нибудь закономъ, ни даже соглашеніемъ, они устроены природой.
Евлалія, вы обладаете невдомою мн опытностью, вы любили. Въ т дни вы, вокругъ кого собираются поэты и ученые и государственные люди слушая ваши слова какъ слова оракула, чувствовали ли вы что ваша гордость генія оставляла васъ, что ваше честолюбіе жило въ томъ кого вы любили, что его улыбка боле значила для васъ чмъ восторги всего міра?
Я чувствую что любовь въ женщин должна разрушать ея права на равенство, что она длаетъ господиномъ ея даже того кто былъ бы ниже ея еслибъ ея любовь не прославила и не увичала его. О, еслибъ только я могла перенести подавляющія меня заботы о себ на другое существо которое было бы тмъ чмъ бы я желала быть будь я мущиной! Я бы не просила его добиваться славы. Довольно еслибъ я чувствовала что онъ достоинъ ея, и думается мн я была бы счастливе утшая его еслибъ онъ потерплъ неудачу чмъ торжествуя вмст съ нимъ въ случа его успха. Скажите мн, чувствовали ли вы это? Когда вы любили, были ли вы снисходительны какъ съ рабомъ, или преклонялись какъ предъ господиномъ?

Отъ гжи де-Гранмениль Изавръ Чигонь.

Ch&egrave,re enfant.— Вс твои письма дошли до меня въ одинъ день. Въ одну изъ внезапныхъ причудливыхъ минутъ я пустилась съ нсколькими друзьями въ быстрый объздъ изъ Ривьеры въ Геную, оттуда въ Туринъ, потомъ въ Неаполь. Такъ какъ не было извстно гд мы остановимся даже на одинъ день, то письма и не высылались мн.
Я возвратилась въ Ниццу вчера, утшаясь отъ усталости тмъ что обезпечила врность описанія мстности, что было нужно для моего труда.
Ты находишься, бдное дитя мое, въ томъ революціонномъ кризис чрезъ который геній проходитъ въ молодости прежде чмъ узнаетъ собственное Я, и томится желаніемъ длать другое или быть чмъ-нибудь другимъ, а не тмъ чмъ онъ былъ и что длалъ до тхъ поръ. Было бы несправедливо не признавать въ теб геній,— эту врожденную необъяснимую сущность, которая заключаетъ въ себ талантъ, но отличается отъ него. Геній есть y тебя, но геній не концентрированный, не выдержанный. Я вижу, хотя ты слишкомъ недоврчива чтобы сказать это откровенно, что ты убгаешь славы пвицы потому что, разгоряченная своимъ чтеніемъ, ты сама готова мечтать о тернистомъ внц писателя. Я повторю жесткія слова маэстро, что была бы злйшимъ твоимъ врагомъ еслибы вздумала ободрять тебя пожертвовать карьерой въ которой обезпеченъ уже блестящій успхъ для другой, въ которой ты не сомнвалась бы, о которой ты не спрашивала бы еслибъ въ ней было твое истинное призваніе, ты была бы увлечена на нее роковою звздой знаменующею рожденіе поэтовъ.
Не замчала ли ты, столь наблюдательная отъ природы и въ послднее время такъ много разсуждавшая, что авторы, какъ бы ни были они преданы своему искусству, никогда не желаютъ чтобы дти ихъ также посвятили себя ему? Авторъ имющій самый большой успхъ есть можетъ-быть послдній человкъ къ кому неофиты должны обращаться за ободреніемъ. Полагаю, этого не бываетъ относительно служителей другихъ искусствъ. Живописецъ, скульпторъ, музыкантъ кажется расположены призывать учениковъ и съ радостью принимаютъ послдователей. Что же касается тхъ кто посвящаетъ себя практическимъ занятіямъ, то отцы по большей части желаютъ чтобъ ихъ сыновья были тмъ же чмъ и они.
Политическіе дятели, юристы, торговцы, каждый говоритъ своимъ дтямъ: ‘слдуйте по моимъ стопамъ’. Но вс практическіе родители будутъ согласны въ одномъ — они не пожелаютъ чтобъ ихъ сыновья сдлались поэтами. Должна же быть въ свтской философіи какая-нибудь разумная причина такого всеобщаго отвращенія отъ пути о которомъ сами идущіе по немъ говорятъ любимымъ людямъ: ‘остерегитесь!’
Романъ въ юности есть лучшій воспитатель мудрости послдующихъ годовъ, но я не пригласила бы никого ‘размщать въ періоды и бальзимирозать въ чернилахъ’ юношескія мечты.
Дитя мое, нуженъ ли теб издатель для романа? Не въ теб ли онъ самой? Не воображай что генію нуженъ для наслажденія скрипъ пера и шрифты печатника. Не думай что поэтъ, романистъ, бываетъ боле поэтомъ и романистомъ когда онъ напрягаетъ силы, борется, трудится чтобы задержать потокъ своихъ мыслей, и облекаетъ въ матерію образы посщающіе его въ вид душъ съ такимъ близкимъ подобіемъ плоти и крови что читатель не можетъ боле похвалить ихъ какъ назвавь живыми? Нтъ, истинное наслажденіе поэта не въ механизм сочиненія, лучшая часть этого наслажденія въ тхъ симпатіяхъ какія установляются имъ съ безчисленными измненіями жизни и формы, искусства и природы, симпатіяхъ которыя бываютъ одинаково развиты въ людяхъ не обладающихъ одинакинъ даромъ выраженія. Поэтъ только истолкователь. Чего? Истинъ живущихъ въ сердцахъ другихъ. Онъ высказываетъ то что они чувствуютъ. Заключается ли радость въ высказываніи? Нтъ, она въ самихъ чувствахъ. Да, милое свтлотемное дитя псней, когда я старалась открыть теб выходъ съ пыльной битой дороги на тропинки ведущія въ поля, къ берегамъ рчекъ по об стороны ограды, ты справедливо прибавляешь что я радовалась что искусство сдлается твоимъ спутникомъ. Въ этомъ искусств, для котораго ты такъ замчательно одарена, идеальная жизнь будетъ постоянно сопутствовать дйствительной. Не стыдно ли теб говорить что въ этомъ искусств ты будешь только передавать чужія мысли? Ты будешь передавать ихъ въ музык, при посредств музыки ты не только дашь мыслямъ новый характеръ, во сдлаешь ихъ способными рождать новыя мысли въ слушателяхъ.
Ты справедливо говоришь что сочиняя могла выразить музыкой мысли которыхъ не могла выразить словами. Это замчательная особенность музыки. Ни одинъ геніальный, музыкантъ не въ состояніи объяснить словами что онъ думалъ передать своею музыкой.
Какъ мало либретто объясняетъ оперу, какъ мало мы заботимся даже о томъ чтобы прочесть его! Музыка говоритъ намъ, а какъ?— Чрезъ посредство человческаго голоса. Мы не замчаемъ какъ бдны слова выпваемыя голосомъ. Самый голосъ, разъясняющій душу музыканта, онъ чаруетъ и увлекаетъ насъ. А ты, одаренная такимъ голосомъ какъ будто презираешь этотъ даръ. Какъ! презирать силу надляющую другихъ наслажденіемъ! силу которой завидуемъ мы писатели, не будучи въ состояніи доставить наслажденіе въ такомъ чистомъ вид какъ пвица.
И когда расходятся слушатели, можешь ли ты угадать сколько горя утшило пніе? Сколько смягчило жесткихъ сердецъ? сколько разбудило высокихъ мыслей?
Ты говоришь: ‘прочь это мишурное лицемріе! Прочь эти костюмы и накрашенныя щеки!’
Я говорю: ‘Прочь этотъ болзненный духъ который съ такимъ цинизмомъ смотритъ на мелкія подробности помогающія полнот впечатлнія на умы и сердца и души поколній и народовъ!’
Достаточно ли я бранила тебя? Я бранила бы тебя еще больше еслибъ не видла въ богатомъ запас молодости и разумнія причину твоей неугомонности. Богатые люди всегда не спокойны. Только бдности боги даруютъ довольство.
Ты спрашиваешь меня о любви, спрашиваешь преклонялась ли я когда-нибудь предъ повелителемъ, или сливала свою жизнь съ другою. Не жди отъ меня отвта объ этомъ. Сама Цирцея не могла бы дать отвта самой простой двушк которая, никогда не любивъ, спрашиваетъ: ‘что такое любовь?*
Въ исторіи страсти каждое человческое сердце есть само по себ цлый міръ, его опытность не приноситъ пользы другимъ. Никогда въ двухъ различныхъ жизняхъ любовь не играетъ той же самой роли и не оставляетъ одинаковыхъ слдовъ.
Не знаю рада ли я или сожалю что слово ‘любовь’ касается теперь моего слуха съ такимъ же легкимъ тихимъ звукомъ какъ шумъ паденія осенняго листка касается твоего.
Я охотно преподамъ теб урокъ, самый мудрый какой только могу, если только ты въ состояніи понять его: подобно тому какъ я посовтовала теб ввести искусство въ жизнь, такъ научись смотрть на жизнь какъ на искусство. Ты сумла открыть прелесть въ Тассо, ты могла подмтить что необходимая принадлежность всякаго искусства, то что нравится въ немъ, заключается въ гармоніи частей. Красота исчезнетъ если мы преувеличимъ хотя бы самую красивую подробность.
Любовь мрная позолотитъ самую скромную жизнь, любовь вн разумныхъ границъ обезобразитъ и самую прекрасную.
Увы! вспомнишь ли ты эти совты когда наступитъ пора воспользоваться ими?

Е. Г.

КНИГА II.

ГЛАВА I.

Прошло нсколько недль со времени описаннаго въ послдней глав, липы въ Тюйлери покрылись зеленью.
Въ довольно просторной комнат нижняго этажа въ тихой мстности Rue d’Anjou, сидлъ человкъ, очевидно погруженный въ глубокія мысли, предъ письменнымъ столомъ стоявшимъ у окна.
Взглянувъ на него можно было замтить выраженіе большой силы ума и характера въ лиц которое, при обыкновенныхъ общественныхъ отношеніяхъ, могло скорй обратить на себя вниманіе выраженіемъ смлой прямоты, очень шедшей къ ясно очерченному красивому профилю и роскошнымъ темно-каштановымъ волосамъ беззаботно вившимся надъ тмъ широкимъ открытымъ лбомъ какіе, по словамъ одного стараго писателя, являются ‘фронтисписами храма посвященнаго Чести’.
Лобъ былъ дйствительно замчательнйшею чертою лица этого человка. Онъ не могъ не располагать наблюдателя въ его пользу. Когда на домашнихъ спектакляхъ ему нужно было измнить характеръ своей физіономіи, онъ съ успхомъ достигалъ этого спуская только волосы до бровей. Тогда онъ длался неузнаваемъ.
Человкъ котораго я описываю уже былъ представленъ читателю какъ Грагамъ Венъ. Но теперь можетъ-быть самое удобное время войти въ нкоторыя подробности о его родств и положеніи которыя сдлаютъ представленіе боле удовлетворительнымъ и полнымъ.
Отецъ его, представитель весьма древней фамиліи, вступилъ во владніе имніемъ которое можно было назвать хорошимъ помстьемъ и полумилліоннымъ капиталомъ наслдованнымъ по женской линіи. И земля и деньги поступили въ полное его распоряженіе, не стсненныя никакимъ запретомъ или обязательствомъ. Онъ былъ человкъ съ блестящимъ неправильнымъ геніемъ, чрезвычайно великодушный, съ превосходнымъ вкусомъ, съ огромною гордостью тсно связанною съ мужественнымъ тщеславіемъ. Достигнувъ совершеннолтія онъ сталъ перестраивать свой помщичій домъ въ герцогскій дворецъ. Онъ выступилъ представителемъ своего графства, это было во времена предшествовавшія первому биллю о парламентской реформ, когда выборы въ графств были для помстья кандидата то же что продолжительная война для государственнаго долга страны. Онъ восторжествовалъ на выборахъ, и скоро достигъ успха въ парламент. Хорошіе авторитеты въ политическихъ кругахъ говорили что еслибъ онъ захотлъ, то могъ бы сдлаться вождемъ своей партіи и наконецъ стать во глав управленія страны.
Можетъ-быть это была правда, можетъ-быть и нтъ, достовряо же то что онъ не сталъ безпокоиться для удовлетворенія подобнаго честолюбія. Онъ слишкомъ любилъ удовольствія, роскошь, блескъ. Онъ держалъ знаменитыхъ призовыхъ и охотничьихъ лошадей. Былъ щедрымъ покровителемъ искусствъ. Домъ его и образъ жизни не уступали знаменитымъ аристократамъ представителямъ высшей (мистеръ Венъ не призналъ бы ихъ старшею) втви его родословнаго дерева.
Онъ сталъ равнодушенъ къ политической борьб, не часто посщалъ засданія палаты, говорилъ рдко, коротко, не особенно приготовляясь, но съ силою и жаромъ, оригинально и талантливо, такъ что считался не только эффектнымъ ораторомъ, но соединяя съ краснорчіемъ преимущества рожденія, положенія въ свт, прекрасныя личныя качества, онъ былъ вскимъ авторитетомъ на всахъ партій.
Этотъ джентльменъ на сороковомъ году женился на безприданниц, дочери бднаго, но замчательнаго морскаго офицера благородной фамиліи, ближайшаго родственника герцога Алтона.
Онъ назначилъ въ ея пользу приличное содержаніе на случай вдовства, но отказался отписать какую-либо часть своего имущества въ пользу дтей отъ этого брака. Онъ объяснялъ это тмъ что значительная часть его состоянія помщена въ рудникахъ, доходъ отъ которыхъ подверженъ былъ большимъ колебаніямъ, часть же въ различныхъ фондахъ, и ему было и пріятно и выгодно часто мнять ихъ не стсняясь вмшательствомъ опекуновъ, такъ что наложеніе запрета или стсненіе себя условіями въ пользу дтей было бы неудобствомъ которое онъ не соглашался принять на себя.
Кром того, у него былъ собственный взглядъ касательно благоразумія держать дтей въ зависимости отъ отца. ‘Сколько молодыхъ людей, говорилъ онъ, портились и раззорялись вслдствіе увренности что по смерти отца они непремнно получатъ извстное наслдство, хотя отца не любили и займами у ростовщиковъ спускали наслдство прежде чмъ оно поступало въ ихъ распоряженіе.’ Эти аргументы не могли бы убдить его тестя года два спустя, когда вслдствіе смерти своихъ родственниковъ онъ сдлался герцогомъ Алтонскимъ, но прежде женитьба его такъ превосходила ожиданія дочери бднаго морскаго капитана что мистеръ Венъ могъ распорядиться какъ ему угодно, и остался полнымъ владльцемъ всего своего состоянія, исключая части земли опредленной въ наслдство жен, но въ скоромъ времени онъ освободился и отъ этого обязательства. Жена его умерла на второй годъ замужества оставивъ единственнаго сына Грагама. Онъ горевалъ о ея потер со всею страстью впечатлительной, пылкой и сильной натуры. Вскор онъ началъ искать развлеченія бросившись въ публичную дятельность съ энергіей какой не обнаруживалъ прежде.
Рчи его доставили власть его партіи, и уступая, хотя неохотно, единогласному желанію этой партіи, онъ занялъ одно изъ высшихъ мстъ въ новомъ кабинет. Онъ показалъ себя хорошимъ администраторомъ, но объявивши, безъ сомннія искренно, что чувствуетъ какъ будто гора у него съ плечъ свалилась когда года два спустя оставилъ кабинетъ вмст со своею партіей. Никакія убжденія не могли побудить его снова вступить въ министерство. ‘Нтъ, говорилъ онъ, я родился для свободы частной жизни джентльмена, для меня несносно рабство общественнаго слуги. Но я воспитаю своего сына такъ чтобъ онъ уплатилъ долгъ который самъ отказываюсь платить стран.’ Онъ сдержалъ свое слово. Грагамъ получилъ тщательную подготовку къ публичной жизни, и оцнка отличій въ ней съ дтства раздавалась въ его ушахъ Во время учебныхъ вакацій отецъ заставлялъ его выучивать и произносить избранные отрывки рчей, пригласилъ знаменитаго актера давать ему урки декламаціи, заставилъ его часто посщать театры изучая тамъ эффекты какіе пріобртаютъ слова сопровождаемые выразительными взглядами и жестами, и поощрялъ его принимать участіе въ частныхъ спектакляхъ. Всмъ этимъ мальчикъ занимался съ наслажденіемъ. Онъ имлъ природный ораторскій темпераментъ: живой, исполненный воображенія, любившій спортъ, соперничество и борьбу. Отличаясь въ дтскіе годы добрымъ нравомъ и веселостью онъ былъ любимцемъ учителей въ классахъ и товарищей во время игръ. Оставивъ семнадцати лтъ Итонъ, онъ поступилъ въ Кембриджскій университетъ, и въ первое же время сдлался самымъ популярнымъ ораторомъ въ Союз.
Но отецъ не далъ ему кончить академической карьеры и ршилъ, по какимъ-то своимъ соображеніямъ, пустить его тотчасъ же по дипломатической части. Онъ назначенъ былъ состоять при посольств въ Париж, и такъ всецло отдался удовольствіямъ и разсянностямъ этой столицы что почти забылъ честолюбіе которому прежде посвящалъ себя. Онъ сдлался моднымъ баловнемъ, и была большая опасность что характеръ его измнится подъ соблазнами эпикурейства, какъ вдругъ этой праздности среди розъ положенъ былъ неожиданный конецъ ужасною перемной въ его состояніи.
Отецъ его убился на смерть упавъ съ лошади на охот. Когда дла его были приведены въ извстность, оказалось что они находятся въ безнадежномъ положеніи, повидимому имущества было недостаточно для уплаты долговъ. Венъ старшій вроятно самъ не имлъ понятія о размр своихъ обязательствъ. Онъ всегда могъ получить деньги взаймы или чрезъ продажу своихъ фондовъ. Но при разбор его бумагъ обнаружилось что ему было извстно въ какомъ разстроенномъ положеніи будетъ наслдство имющее перейти сыну, котораго онъ боготворилъ. По этой-то причин онъ помстилъ Грагама по дипломатической части, и потому же онъ частнымъ образомъ обращался къ кабинету прося мста намстника Индіи въ случа если тамъ скоро откроется вакація. Онъ пользовался достаточною извстностью чтобы не получить отказа, и при экономіи на этомъ выгодномъ мст большая часть его денежныхъ затрудненій могла быть устранена, и для сына было бы обезпечено независимое состояніе.
Грагамъ подобно Алену не позволялъ оскорблять память своего отца, но съ большимъ основаніемъ чмъ Аленъ, ибо состояніе Вена старшаго не было растрачено по крайней мр на порочныя и ничтожныя забавы.
Онъ расточалъ деньги на поощреніе искусствъ, на дла общественной благотворительности, на содйствіе политическимъ предпріятіямъ, и даже въ его личныхъ удовольствіяхъ было нкоторое величіе, въ его гостепріимств, въ его беззавтной щедрости, въ великодушной беззаботности о деньгахъ. Ни одинъ легкомысленный поступокъ или унизительный порокъ не отягчалъ великолпнаго расточителя.
‘Я буду смотрть на потерю состоянія какъ на выигрышъ для себя’, сказалъ мужественно Грагамъ. ‘Будь я богатый человкъ, парижскій опытъ доказываетъ что всего вроятне я сдлался бы большимъ лнивцемъ. Теперь, когда у меня нтъ золота, я долженъ заковать себя въ желзо.’
Человкъ кому онъ говорилъ это былъ мужъ его тетки, высокочтимый Ричардъ Кингъ, извстный въ народ подъ именемъ ‘безпорочнаго Кинга’.
Этотъ джентльменъ былъ женатъ на сестр матери Грагама, во время его дтства и отрочества, она съ нжностью и заботливостью старалась замнить ему ея утрату. Невозможно представить себ женщину боле способную возбудить любовь и уваженіе чмъ леди Джанэта Кингъ, обращеніе ея было такъ ласково и пріятно, вся природа ея такъ возвышенна и чиста.
Когда она выходила замужъ отецъ ея былъ уже герцогомъ, и союзъ этотъ не могъ считаться совершенно подходящимъ, тмъ не мене герцогъ не могъ бы по чести не дать своего согласія на такой союзъ.
Дйствительно, мистеръ Кингъ не могъ похвалиться родовитостью предковъ, онъ не былъ даже землевладльцемъ, но онъ былъ замтнымъ членомъ парламента, безупречнаго характера и съ довольно большимъ состояніемъ полученнымъ въ наслдство отъ дальняго родственника который разбогатлъ торговлею. Съ обихъ сторонъ это былъ бракъ по любви.
Обыкновенно говорится что человкъ возвышаетъ жену до своего общественнаго положенія, но также часто случается что женщина возвышаетъ своего мужа до высоты собственнаго характера. Ричардъ Кингъ значительно возвысился въ общественномъ уваженіи посл своей женитьбы на леди Джанет.
Съ искреннимъ благочестіемъ соединяла она весьма дятельную и просвщенную благотворительность. Она отвращала его честолюбіе отъ простой политики партій и направляла на предметы общественнаго и религіознаго интереса. Посвящая себя имъ, онъ достигъ положенія боле популярнаго и уважаемаго чмъ какого могъ бы достичь въ, борьб партій.
Когда составилось правительство главою коего былъ Венъ старшій, оно находило весьма важнымъ удержать за собой имя столь значительное въ религіозномъ мір, такъ любимое рабочими классами какъ имя Ричарда Кинга, и онъ принялъ одно изъ тхъ мстъ которое хотя и не входитъ въ составъ кабинета, но даетъ званіе члена Тайнаго Совта.
Когда насталъ конецъ этой скоротечной администраціи онъ почувствовалъ такое же облегченіе какъ и Венъ и пришелъ къ тому же заключенію, никогда больше не вступать въ службу, но по другимъ причинамъ, которыя перечислять вс нтъ надобности. Между прочими однакожь была слдующая: Онъ былъ чрезвычайно чувствителенъ къ общественному мннію о себ, тонкокожъ къ обидамъ, и очень дорожилъ уваженіемъ къ репутаціи благочестія и человколюбія. Его коробила каждая газетная статья длавшая ‘безпорочнаго Кинга’ отвтственнымъ за несправедливости правительства къ которому онъ принадлежалъ. Съ потерею своего служебнаго положенія онъ казалось занялъ снова свой тронъ.
Мистеръ Кингъ выслушалъ ршеніе Грагама съ важною улыбкою одобренія, и участіе его къ молодому человку значительно возрасло. Онъ ревностно принялся за дло чтобы спасти для Грагама какіе-нибудь остатки отцовскаго состоянія, и имя свтлый умъ и большую опытность въ длахъ превзошелъ самыя смлыя ожиданія фамильнаго солиситора. Нашелся богатый фабрикантъ купившій за неслыханную цну большую часть имнія съ великолпнымъ дворцомъ, для поддержанія коего одного помстья не было бы достаточно.
Такимъ образомъ, по уплат всхъ долговъ, Грагамъ сдлался обладателемъ чистаго дохода въ 500 фунтовъ въ годъ, съ суммы помщенной подъ залогъ части наслдственныхъ земель гд помщался старый охотничій замокъ купленный однимъ пивоваромъ.
Съ этою частью своей собственности Грагамъ разстался очень не охотно. Она лежала въ самой живописной мстности помстья, и самый домъ былъ остаткомъ древней резиденціи его предковъ пока онъ не былъ оставленъ для другаго дома, построеннаго въ царствованіе Елизаветы и расширеннаго послднимъ владльцемъ до размровъ дворца.
Но убжденія мистера Кинга побудили его ршиться на эту жертву. ‘Я могу’, сказалъ осторожный совтникъ, ‘если вы будете настаивать, устроить такъ чтобъ удержать этотъ остатокъ наслдственныхъ владній съ которымъ вамъ жаль разстаться. Но какимъ образомъ? Заложивъ его такъ что вамъ едва ли останется 50 фунтовъ чистаго доходу. Это еще не все. Умъ вашъ будетъ отвлеченъ отъ высшихъ заботъ о карьер къ мелкимъ заботамъ объ удержаніи нсколькихъ фамильныхъ акровъ, вы будете постоянно затруднены личными безпокойствами и страхами, и не будете въ состояніи сдлать ничего для пользы окружающихъ васъ, не будете въ состояніи поправить дома для лучшихъ фермеровъ-арендаторовъ ни перестроить развалившагося коттеджа для рабочихъ. Отбросьте эту мысль, которая была бы хороша для человка чье честолюбіе не простирается дальше того чтобъ оставаться сквайромъ, хотя бы нищенствующимъ. Вступите въ боле широкій кругъ столичной жизни сохранивъ вполн всю энергію, съ умомъ ничмъ не тревожимымъ, и довольствуйтесь доходомъ хотя скромнымъ, но равнымъ доходу многихъ равныхъ вамъ молодыхъ людей вступающихъ въ свтъ.
Грагамъ былъ убжденъ и уступилъ, хотя съ горькимъ чувствомъ. Тяжело для человка чьи отцы владли землею потерять всякій слдъ ихъ мстожительства. Но никто не замтилъ въ немъ сокрушенія о потер состоянія когда черезъ годъ посл смерти отца онъ занялъ свое мсто въ обществ. Если прежде за нимъ ухаживали ради его наслдства, теперь стали ухаживать еще боле ради его самого, многіе изъ значительныхъ лицъ любившихъ его отца были къ нему можетъ-быть еще боле внимательны.
Онъ отказался отъ дипломатической карьеры, не только потому что движеніе тамъ очень медленно и случаевъ отличиться на промежуточныхъ ступеняхъ очень мало, но еще боле потому что онъ хотлъ найти свой жребій въ родной стран и смотрлъ на пребываніе при дворахъ другихъ государствъ какъ на изгнаніе.
Однакожь это не было справедливо, какъ говорилъ Лемерсье, что онъ жилъ литературнымъ трудомъ. Отбросивъ свои раззорительныя привычки, онъ вполн довольствовался 500 фунтовъ въ годъ. Но статьи его доставили ему отличіе и создали твердую увренность въ его способность къ политической карьер. Онъ писалъ критическія статьи, заслужившія многія похвалы, въ лучшихъ періодическихъ изданіяхъ, и издалъ одну или дв брошюры по политическимъ вопросамъ, которыя произвели еще большее впечатлніе. Такимъ образомъ, онъ обнаруживалъ свои литературные таланты только въ серіозной литератур имвшей связь съ его желаніемъ со временемъ выступить на публичную карьеру.
Подобныя писанія не могли давать ему много денегъ, но они доставили ему опредленное и твердое положеніе. Въ прежнія времена, прежде перваго билля о реформ, его репутація тотчасъ же обезпечила бы ему мсто въ парламент, но старые питомники государственныхъ людей уничтожились, и мсто ихъ ничмъ не занято.
Его приглашали однакоже выступить за нкоторые обширные и населенные бурги съ сильными видами на успхъ, что же касается расходовъ, то мистеръ Кингъ общалъ покрыть ихъ. Но Грагамъ не желалъ принимать на себя ни малйшихъ обязательствъ, и узнавъ о тхъ обязательствахъ какихъ требовали его избиратели, онъ не согласился выступить еслибы даже успхъ былъ вполн обезпеченъ и не требовалъ никакихъ расходовъ. ‘Я не могу, отвчалъ онъ своимъ друзьямъ, соображать что лучше для моей страны когда мысли мои скованы, и не могу быть ни представителемъ, ни рабомъ наибольшаго невжества большаго числа. Время еще терпитъ, а пока я предпочитаю писать что мн нравится чмъ вотировать то что не нравится мн.’
Протекли три года проведенные имъ большею частію въ Англіи, частію же въ путешествіяхъ, въ тридцать лтъ Грагамъ Венъ все еще оставался человкомъ про кого почитатели его говорятъ: ‘со временемъ онъ будетъ великимъ человкомъ’, а порицатели возражаютъ: ‘время-то это что-то долго не приходитъ’.
Та же самая разборчивость которая воспрепятствовала его вступленію въ парламентъ, куда тмъ не мене влекло его честолюбіе, спасла его отъ необдуманной женитьбы. Въ сердц своемъ онъ жаждалъ любви и семейной жизни, но до сихъ поръ не встрчалъ еще никого кто бы осуществилъ созданный имъ идеалъ. Съ его наружностью, образованіемъ, связями и репутаціей, онъ могъ сдлать много выгодныхъ партій. Но очарованіе какъ-то исчезало съ прекраснаго лица когда на него падала тнь денежнаго кошелька. Съ другой стороны, честолюбіе занимало такое значительное мсто въ его мысляхъ что оно удерживало его отъ искушенія такой женитьбы которая помшала бы ему воззыситься въ общественномъ положеніи. Ко всему этому онъ желалъ найти въ жен умъ, если не равный ему, то способный сдлаться таковымъ чрезъ симпатію, соединеніе высокаго образованія и благородныхъ стремленій, а также и женской мягкости, что встрчается только въ книгахъ, а если встртится и въ жизни, то пожалуй наружность окажется не соотвтствующею. Какъ бы то ни было, Грагамъ до сихъ поръ не былъ женатъ, и сердце его было свободно.
Тутъ приключилась еще новая перемна въ его жизни. Леди Джанета умерла отъ горячки которую схватила при своихъ обычныхъ посщеніяхъ бдныхъ. Она замняла ему самую нжную мать, и боле любящая душа никогда не слтала на землю. Горе его было сильно, каково же было горе ея мужа? Такое горе убиваетъ человка.
Для Ричарда Кинга, его Джанета была какъ бы ангеломъ хранителемъ. Любовь его къ ней доходила почти до поклоненія, безъ нея всякая цль жизни, до того времени дятельной и полезной, казалось исчезла. Онъ не обнаруживалъ шумнаго страстнаго горя. Онъ заперся у себя и отказывался видть даже Грагама. Но по прошествіи нсколькихъ недль онъ пригласилъ священника которому врилъ въ вопросахъ духовныхъ и казалось былъ успокоенъ этимъ посщеніемъ, посл того онъ позволилъ Грагаму приходить ежедневно съ условіемъ что онъ не будетъ упоминать о его утрат. Онъ говорилъ съ молодымъ человкомъ о другихъ предметахъ, по большей части заставляя его высказываться о самомъ себ, пытая его мннія о разныхъ важныхъ вопросахъ, наблюдая его лицо, какъ бы желая проникнуть въ его сердце, а иногда погружаясь въ трогательное молчаніе прерываемое вздохами. Такъ прошло еще нсколько недль, тогда онъ согласился на совтъ доктора искать перемны мста и воздуха. Онъ ухалъ одинъ, даже безъ слуги, не сказавъ ни слова куда отправился. Вскор онъ вернулся, боле больной, боле надломленный чмъ прежде. Однажды утромъ его нашли безъ чувствъ разбитаго параличомъ. Сознаніе возвратилось къ нему, даже силы возстановились на нсколько дней. Онъ могъ бы выздоровть, но казалось онъ ршительно отказался жить. Наконецъ онъ скончался, мирно, въ рукахъ Грагама.
По вскрытіи его завщанія, оказалось что онъ сдлалъ Грагама своимъ единственнымъ наслдникомъ и душеприкащикомъ. За вычетомъ казенныхъ пошлинъ, наградъ слугамъ и вкладовъ на дла благотворительности, сумма отказанная женину племяннику простиралась до двухсотъ двадцати тысячъ фунтовъ.
Съ такимъ состояніемъ открывался просторъ честолюбію такъ долго подавляемому. Но въ образ жизни Грагама не замчалось перемнъ, онъ продолжалъ жить на своей скромной холостой квартир, не нанималъ слугъ, не покупалъ лошадей, ни въ чемъ не превышалъ дохода на какой жилъ до того времени. Казалось, его скоре тяготило нежели радовало богатство, котораго онъ никогда не ожидалъ.
У Ричарда Кинга было двое дтей, они правда умерли въ малолтств, но леди Джанета во время своей предсмертной болзни была еще не такъ стара чтобы не могла ожидать потомства, даже овдоввъ, Ричардъ Кингъ никогда ничего не намекалъ Грагаму о содержаніи своего завщанія. Молодой человкъ не былъ связанъ съ нимъ кровнымъ родствомъ, и естественно было предположить что наслдство его достанется ближайшимъ родственникамъ. Но у покойнаго не было такихъ родственниковъ, никто никогда не бывалъ у него, никто не возвысилъ голоса чтобъ оспаривать справедливость его завщанія.
Леди Джанета была погребена въ Кинсаль-Грин, останки ея мужа были помщены въ томъ же могильномъ склеп.
Дни за днями Грагамъ продолжалъ свои одинокія прогулки на кладбище. Его можно было видть недвижно стоящимъ надъ этою могилою, и слезы текли по его щекамъ, между тмъ натура его не была изъ числа слабыхъ, тхъ что любятъ предаваться неутшному горю. Напротивъ, кто не зналъ его коротко говорили что ‘онъ жилъ больше головой чмъ сердцемъ’, и характеръ его занятій и его сочиненій не обнаруживали сентиментальности. Онъ не посщалъ такъ часто могилу пока въ ней не былъ схороненъ Ричардъ Кингъ. Однакоже любовь его къ тетк была несказанно сильне чмъ какую онъ могъ имть къ ея мужу. Оплакивалъ ли онъ больше смерть ея мужа, или же нчто со времени смерти послдняго усилило его уваженіе къ памяти той кого онъ не только любилъ какъ мать, но и чтилъ какъ святую?
Эти посщенія кладбища не прекращались пока Грагамъ не слегъ въ постель пораженный очень серіозною болзнью, единственною какую онъ до сего времени зналъ. Врачъ сказалъ что это нервная горячка причиненная нравственнымъ потрясеніемъ или возбужденіемъ, она сопровождалась бредомъ. Поправленіе его шло медленно, оправившись достаточно онъ ухалъ изъ Англіи, и мы видимъ его теперь съ успокоеннымъ умомъ, съ возстановленными силами, укрпившимся духомъ, въ веселомъ город Париж, скрывающаго можетъ-быть серіозную цль участвуя въ его праздничныхъ наслажденіяхъ.
Теперь онъ сидитъ, какъ я уже сказалъ, предъ письменнымъ столомъ, въ глубокой задумчивости. Онъ беретъ письмо которое уже пробжалъ мелькомъ и перечгятываетъ его съ большимъ вниманіемъ.
Письмо было отъ его кузена, герцога Алтона, получившаго нсколько лтъ тому назадъ фамильный титулъ, человка способнаго, съ большими свдніями, горячаго политика, но очень разумныхъ и умренныхъ мнній, слишкомъ погруженнаго въ заботы о громадномъ имніи чтобы желать для себя участія въ правительств, слишкомъ искренняго патріота чтобы не желать видть власть въ рукахъ тхъ на кого, по его мннію, страна могла положиться, близкаго друга Грагама. Содержаніе письма было слдующее:
‘Любезнйшій Грагамъ.— Я увренъ что вы съ удовольствіемъ примете блестящій случай выступить въ публичную жизнь. Вавасоръ сейчасъ былъ у меня чтобы сказать что онъ намренъ отказаться отъ представительства графства какъ только соберется парламентъ, и соглашаясь со мною что было бы всего лучше еслибы вы сдлались его преемникомъ, онъ предлагаетъ держать свое намреніе въ тайн пока вы не найдете избирателей и не приготовитесь выступить. Вы не можете надяться избжать соперничества, но я просматривалъ списки и нахожу что наша партія скоре увеличилась чмъ уменьшилась со времени послднихъ выборовъ, когда Вавасоръ возвратился съ такимъ тріумфомъ. Расходы въ этомъ графств, гд нужно привозить такое значительное число избирателей не живущихъ на мст и держать такъ много агентовъ, всегда значительны въ сравненіи съ нкоторыми другими графствами, но это соображеніе вполн вамъ благопріятствуетъ, потому что помшаетъ выступить сквайру Хонстону, единственному человку кто могъ бы быть вамъ опасенъ, а при вашихъ средствахъ тысяча фунтовъ больше или меньше такіе пустяки о которыхъ не стоитъ спорить. Вы знаете, въ настоящее время трудно человку умренныхъ мнній, какъ наши съ вами, найти мсто въ парламент. Наше графство будетъ для васъ самымъ подходящимъ. Составъ населенія его такъ равномрно распредленъ между городскимъ и сельскимъ классами что представитель его долженъ одинаково имть въ виду интересы обоихъ. Онъ не можетъ быть ни ультра-тори, ни крайнимъ радикаломъ. Ему представляется завидная свобода, какой по вашимъ словамъ вы добиваетесь, соображать что лучше для всей страны.
‘Не упустите такого рдкаго случая. Есть только одно возраженіе противъ успха вашей кандидатуры. Скажутъ что у васъ нтъ боле ни одного акра земли въ графств гд фамилія Веновъ такъ долго имла собственность. Это возраженіе можетъ быть устранено. Правда, вы уже не можете надяться выкупить помстья которыя вынуждены были продать по смерти отца,— старый фабрикантъ крпко держится за нихъ и ни за что съ ними не разстанется, наконецъ, будь вашъ доходъ вдвое больше теперешняго, вы раззорились бы съ этимъ громаднымъ домомъ, гд отецъ вашъ какъ на костр сжегъ большую часть своего состоянія. Но тотъ старый прекрасный охотничій замокъ, вашъ фамильный Штаммъ-Шлоссъ, можно теперь очень удобно перекупить. Пивоваръ купившій его къ своему огорченію иметъ расточительнаго сына, котораго онъ помстилъ въ гусары, и съ удовольствіемъ продастъ домъ если получитъ 5.000 фунтовъ больше того что далъ самъ, но этотъ излишекъ будетъ заплаченъ не даромъ, потому что онъ поправилъ фермерскія строенія и увеличилъ доходъ. Я думаю что онъ согласится на 23.000 фунтовъ въ придачу къ сумм по вашей закладной, и этотъ капиталъ будетъ приносить вамъ три процента. Но для васъ это иметъ боле чмъ двойную цнность, это снова соединитъ ваше древнее имя съ графствомъ. Съ этимъ небольшимъ имніемъ вы будете боле значительнымъ лицомъ въ мстности гд ваша фамилія возымла свой корень, и геній вашего отца распространилъ такой блескъ, чмъ истративъ все состояніе на покупку имнія въ другомъ графств гд всякій сквайръ и фермеръ будетъ считать васъ ‘новымъ человкомъ’. Подумайте объ этомъ пожалуста самымъ серіознымъ образомъ и поручите своему солиситору тотчасъ же вступитъ въ переговоры съ пивоваромъ. Но еще лучше прізжайте сами въ Англію и прямо ко мн. Я приглашу Вавасора повидаться съ вами. Какія новости въ Париж? Такъ ли боленъ императоръ какъ о томъ намекаютъ газеты? И иметъ ли революціонная партія успхъ?— Вашъ преданный кузенъ

‘Алтонъ.’

Положивъ письмо Грагамъ коротко и нетерпливо вздохнулъ.
‘Старый Штаммъ-Шлоссъ, пробормоталъ онъ.— Снова стать твердою ногою на почв! выступить на великую арену съ развязанными руками. Возможно ли это! Возможно ли!’
Въ эту минуту раздался звонокъ у дверей, и слуга котораго Грагамъ нанялъ въ Париж какъ laquais de place доложилъ:
Ce monsieur.
Грагамъ поспшно спряталъ письмо въ портфель и сказалъ:
— Вы хотите сказать тотъ господинъ для котораго я всегда дома?
— Тотъ самый.
— Разумется просите.
Вошелъ удивительно худощавый человкъ, среднихъ лтъ, одтый въ черное, съ лицомъ гладко выбритымъ, очень коротко остриженными волосами,— одно изъ тхъ лицъ которыя, употребляя французское выраженіе, ‘не говорятъ ничего’. Оно было совершенно лишено всякаго выраженія, въ немъ не было даже, не взирая на худобу, ни одной выдающейся черты. Еслибы вамъ случилось гд-нибудь сидть рядомъ съ этимъ человкомъ, вы не остановили бы на немъ своего взгляда, какъ на слишкомъ незначительномъ, не заслуживающемъ вниманія, будь это въ кафе, вы продолжали бы говорить съ вашимъ пріятелемъ не понижая голоса. Что за дло если какая-нибудь bte въ род этой слышитъ васъ или нтъ? Еслибы вамъ предложили отгадать его общественное положеніе и родъ занятій, вы могли бы сказать, замтивъ постоянную свжесть его платья и несомннную респектабельность его tout ensemble: ‘это должно-быть лавочникъ который оставилъ торговлю получивъ наслдство’.
При вход постителя Грагамъ всталъ, любезно усадилъ его рядомъ съ собою, и выждавъ ухода слуги спросилъ:
— Что новаго?
— Боюсь, ничего что могло бы удовлетворить васъ. Правда я разыскалъ, съ тхъ поръ какъ имлъ удовольствіе въ послдній разъ видть васъ, не меньше четырехъ дамъ по имени Дюваль, но только у одной это было имя ея родителей, и крещена она была тоже Луизой.
— А, Луиза!
— Да, дочь парфюмера, ей двадцать восемь лтъ. Стало-быхь это не та Луиза что вы отыскиваете. Позвольте мн припомнить ваши инструкціи.— При этомъ г. Ренаръ вынулъ записную квижку, перевернулъ нсколько листковъ и прочелъ:— Нужна Луиза Дюваль, дочь Августа Дюваль, французскаго рисовальнаго учителя, жилъ много лтъ въ Тур, прибылъ въ Парижъ въ 1845, жилъ нсколько лтъ въ No 12 въ улиц S — въ Париж, но потомъ перезжалъ въ различные кварталы города, и умеръ въ 1848, въ улиц L —, No 39. Вскор посл его смерти, дочь его оставила эту квартиру и исчезла безъ слда. Въ 1849 офиціальные документы о ея смерти были присланы изъ Мюнхена къ одному лицу (вашему другу). Смерть разумется была принята за достоврный фактъ, но около пяти лтъ спустя, это самое лицо встртило сказанную Луизу Дюваль въ Ахен, и затмъ у же никогда не видло ее и не слышало о ней. Порученіе: разыскать сказанную Луизу Дюваль или кого-нибудь изъ дтей ея рожденныхъ въ 1848—9, предполагается что въ 1852—3 у нея былъ одинъ ребенокъ, двочка, лтъ четырехъ или пяти.— Такъ ли это?
— Совершенно такъ.
— И этимъ ограничиваются вс данныя мн свднія. Сообщая мн ихъ вы спросили не будетъ ли полезно начать розыски въ Ахен, гд Луизу Дюваль въ послдній разъ видло лицо интересующееся ея открытіемъ. Я возразилъ: Нтъ, это будетъ напрасный трудъ. Ахенъ не такое мсто гд бы стала оставаться Француженка не обязанная жить тамъ съ мужемъ. Невроятно кажется также чтобы сказанная Дюваль ршилась избрать мстомъ своего пребыванія Мюнхенъ, городъ въ которомъ ей удалось получить свидтельство о своей смерти. Француженка побывавшая въ Париж всегда захочетъ возвратиться въ него, въ особенности если она красива, какъ вы говорили объ этой дам. Потому я совтовалъ начать наши поиски въ этой столиц. Вы согласились со мною, и я не жаллъ времени для этихъ розысковъ.
— Вы были чрезвычайно обязательны. Но я начинаю чувствовать нетерпніе если приходится терять время.
— Разумется. Позвольте мн возвратиться къ моимъ за мткамъ. Вы сообщили мн что двадцать одинъ годъ назадъ, въ 1848, парижской полиціи было поручено найти эту даму, и она не имла успха, но подала надежду открыть ее чрезъ ея родственниковъ. Вы просили меня справиться въ нашихъ архивахъ, я говорилъ что это безполезно. Однакоже, чтобы сдлать вамъ угодное, я справлялся. Никакихъ слдовъ бывшихъ розысковъ, они должно-быть производились, какъ я понялъ изъ вашихъ словъ, совершенно частнымъ образомъ, безъ всякой связи съ преступленіемъ или политикой, и какъ я уже имлъ честь докладывать вамъ, никакихъ слдовъ о подобныхъ розыскахъ не сохраняется въ нашемъ управленіи. Еслибы мы сохраняли результаты такихъ розысковъ, то это могло бы подавать поводъ къ большимъ скандаламъ и семейнымъ непріятностямъ, напримръ безумно ревнивымъ мужьямъ. Честь, милостивый государь, честь запрещаетъ это. Потомъ я подалъ вамъ мысль что самымъ простымъ средствомъ было бы объявленіе во французскихъ газетахъ разъясняющее, если я правильно понялъ васъ, что ради денежнаго интереса для мадамъ или мадемуазель Дюваль, дочери Августа Дюваль, artiste en dessin, ее просятъ сообщить о своемъ мстопребываніи. Вы отказываетесь отъ этого.
— Положительно отказываюсь, я уже говорилъ вамъ что это совершенно секретное порученіе, и къ объявленію, которое по всей вроятности не принесетъ пользы (какъ это доказали прежніе розыски), можно прибгнуть когда истощатся вс другія средства, и даже тогда не наврное.
— Хорошо. Въ такомъ случа вы поручаете мн, рекомендованному вамъ за лучшаго человка въ нашей полиціи по дламъ не имющимъ связи съ преступленіями или политическимъ надзоромъ, самое затруднительное дло. Мн приходится строго частными разслдованіями открыть адресъ и доказать тождественность дамы носящей самое обыкновенное имя во Франціи, о которой ничего не было слышно въ теченіи пятнадцати лтъ, да и тогда ее видли въ такомъ уединенномъ мст какъ Ахенъ. Вы не хотите или не можете сообщить мн не перемнила ли съ тхъ поръ эта дама своего имени выйдя замужъ.
— Я не имю причинъ думать это, напротивъ, есть основанія полагать что она не выходила замужъ посл 1849.
— Позвольте замтить что чмъ больше подробностей вы сообщите мн, тмъ легче будутъ для меня розыски.
— Я сообщилъ вамъ вс подробности какія могъ, и зная трудность найти слдъ особы съ такимъ обыкновеннымъ именемъ, я послдовалъ вашему совту, данному въ одно изъ первыхъ нашихъ свиданій, и просилъ одного изъ могіхъ парижскихъ друзей имющаго обширное знакомство въ различныхъ кругахъ вашей столицы сообщать мн о всякой дам съ этимъ именемъ кого онъ будетъ имть случай встртить. И онъ, также какъ и вы, указалъ на одну или двухъ, которыя, увы! имли съ настоящею сходство только въ имени и больше ни въ чемъ.
— Вы хорошо сдлаете если будете держать его на сторож, также какъ и меня. Еслибъ это была убійца или политическая поджигательница, тогда вы могли бы разчитывать исключительно на просвщенность нашего корпуса, но это кажется дло чувства. Чувства не по нашей части. Ищите слдовъ ихъ въ мстахъ удовольствій.
Г. Ренаръ, выразивъ такъ поэтически это философское положеніе, всталъ чтобы уйти.
Грагамъ сунулъ ему въ руку банковый билетъ достаточной цнности чтобъ оправдать глубокій поклонъ получившаго.
Когда г. Ренаръ вышелъ Грагамъ опять нетерпливо вздохнулъ, сказавъ про себя: ‘Нтъ, это невозможно, по крайней мр теперь’.
Потомъ сжавъ губы какъ человкъ принуждающій себя къ чему-нибудь непріятному, онъ обмакнулъ перо въ чернилицу и быстро написалъ своему родственнику слдующее:
‘Любезнйшій кузенъ,— отвчаю немедленно на ваше любезное и обязательное письмо. Въ настоящее время не въ моей власти вернуться въ Англію. Нтъ надобности говорить съ какою любовью я лелю надежду быть когда-нибудь представителемъ дорогаго мн стараго графства. Еслибы можно было убдить Вавасора отложить свой выходъ до слдующей сессіи или по крайней мр мсяцевъ на шесть или на семь, тогда бы я могъ освободиться чтобы воспользоваться открывшеюся вакансіей, теперь не могу.
Меня сильно соблазняетъ выкупъ стараго дома, можетъ-статься пивоваръ согласится чтобы при покупк имніе было заложено ему въ сумм равной закладной которая у меня есть на эту землю, съ прибавкой еще нсколькихъ тысячъ. У меня есть основанія не желать размнивать въ настоящее время много изъ тхъ денегъ что помщены у меня въ фондахъ. Я подумаю объ этомъ дл, которое вроятно не очень спшно.
‘Откладываю вс парижскія новости до слдующаго письма, простите краткость и неудовлетворительность отвта на столь важное письмо которое возбуждаетъ меня больше чмъ я желалъ бы въ томъ сознаться, и врьте преданности вашего друга и кузена.

‘Грагама.’

ГЛАВА II.

Въ тотъ же день и почти въ тотъ же часъ когда Англичанинъ имлъ только-что описаиное совщаніе съ парижскимъ слдователемъ, маркизъ де-Рошбріанъ вошелъ, согласно приглашенію, въ дловой кабинетъ своего повреннаго г. Гандрена. Этотъ господинъ до сихъ поръ не находилъ еще времени высказать окончательное мнніе касательно порученнаго его разсмотрнію дла. Повренный принялъ Алена съ нкотораго рода принужденною вжливостью, въ которой природный умъ маркиза, не взирая на его незнаніе жизни, открылъ замшательство.
— Господинъ маркизъ, сказалъ Гандренъ роясь въ бумагахъ на своемъ бюро,— это очень сложное дло. Я приложилъ все свое вниманіе не только къ нему, но и вообще ко всему что касается вашихъ интересовъ. Говоря откровенно, ваше имніе, хотя очень хорошее, страшно обременено долгами, страшно, ужасно.
— Милостивый государь, сказалъ гордо маркизъ,— это фактъ котораго никогда не скрывали отъ васъ.
— Я не говорю этого, маркизъ, но я едва только усплъ опредлить сумму обязательствъ и качество имнія. Трудно будетъ, я боюсь даже невозможно, найти капиталиста кто ршился бы выдать сумму достаточную для покрытія закладныхъ за меньшій процентъ чмъ вы теперь платите, что же касается компаніи которая бы сняла съ васъ вс заботы, очистила закладныя, взяла бы въ управленіе лса, развила бы рыбныя ловли, гарантировала бы вамъ достаточный доходъ, и по прошествіи двадцати одного года или около того возвратила бы вамъ или вашимъ наслдникамъ въ полное распоряженіе улучшенное такимъ образомъ имніе, то слдуетъ отказаться отъ всякихъ видовъ на это, такъ какъ это смлыя грезы моего добраго друга г. Гебера. Провинціалы всегда грезятъ, въ Париж всякій смотритъ во вс глаза.
— Милостивый государь, сказалъ маркизъ съ тмъ невозмутимо высокомрнымъ хладнокровіемъ которое въ подобныхъ случаяхъ характеризуетъ французское дворянство,— будьте такъ добры возвратите мн мои бумаги. Я вижу что вы ничего не можете сдлать для меня. Позвольте мн только благодарить васъ и узнать сумму моего долга за причиненное вамъ безпокойство.
— Можетъ-статься вы правы полагая что я ничего не могу сдлать для васъ, господинъ маркизъ, и ваши бумаги, если вы захотите отказать мн, будутъ возвращены вамъ сегодня же вечеромъ. Что же касается вознагражденія когда я ничего не сдлалъ, то прошу васъ оставить всякій разговоръ объ этомъ. Не считая себя больше вашимъ повреннымъ, я думаю что не будетъ слишкомъ большою свободой съ моей стороны если я ршусь дать вамъ совтъ какъ другъ, по крайней мр другъ г. Гебера, если вы не удостоите меня чести обращаться такимъ образомъ къ вамъ самимъ.
Г. Гандренъ говорилъ съ достоинствомъ въ голос и манер которое тронуло и смягчило его собесдника.
— Вы длаете меня вашимъ неоплатнымъ должникомъ, возразилъ Аленъ.— Видитъ Богъ какъ мн нуженъ другъ, и я съ благодарностью и уваженіемъ приму вс ваши совты данные въ этомъ качеств.
— Коротко и ясно мой совтъ таковъ: Г. Лувье вашъ главный кредиторъ. Онъ принадлежитъ къ числу шести богатйшихъ капиталистовъ Парижа. Слдовательно онъ не нуждается въ деньгахъ, но подобно всмъ кто самъ вышелъ въ люди онъ тщеславенъ. Онъ будетъ гордиться мыслью что оказалъ услугу Рошбріану. Обратитесь къ нему, или черезъ меня, или еще лучше представьтесь ему сами, и предложите консолидировать вс ваши обязательства въ одну закладную на его имя за меньшіе проценты чмъ вы теперь платите нкоторымъ мелкимъ кредиторамъ. Это значительно увеличитъ вашъ доходъ и будетъ согласно съ совтомъ г. Гебера.
— Но не кажется ли вамъ, любезнйшій господинъ Гандренъ, что подобное обращеніе со шляпою въ рукахъ къ тому кто иметъ власть надъ моею судьбой, тогда какъ я не имю никакого вліянія на его, едва ли будетъ согласно съ моимъ самоуваженіемъ, не только какъ Рошбріана, но какъ Француза.
— Мн ни мало не кажется это, во всякомъ случа я могъ бы сдлать ему предложеніе въ вашу пользу не компрометтируя васъ, хотя я былъ бы гораздо боле увренъ въ успх еслибъ вы обратились къ г. Лувье лично.
— Тмъ не мене я предпочелъ бы оставить это дло въ нашихъ рукахъ, но даже и въ этомъ случа мн нужно подумать нсколько дней. Изъ всхъ моихъ кредиторовъ г. Лувье былъ до сихъ поръ самымъ жестокимъ и опаснымъ, и Геберъ боится его больше другихъ, когда онъ сдлается единственнымъ владльцемъ закладной, все мое помстье можетъ перейти къ нему, если вслдствіе нсколькихъ неурожайныхъ годовъ или просрочки платежа арендаторами проценты не будутъ уплачены ему въ срокъ.
— Точно также оно можетъ перейти къ нему и теперь.
— Нтъ, потому что были годы когда другіе кредиторы, Бретанцы, не желающіе допустить раззоренія Рошбріана, были снисходительны и терпливы.
— Если и Лувье не поступалъ также, то только потому что вовсе не зналъ васъ, а вашъ отецъ безъ сомннія часто жестоко испытывалъ его терпніе. Будемъ надяться что намъ легко удастся взломать ледъ. Сдлайте мн одолженіе отобдать у меня чтобы встртиться съ нимъ, вы увидите что онъ не непріятный человкъ.
Маркизъ колебался, но мысль о тяжелой и повидимому безнадежной борьб за удержаніе жилища своихъ предковъ которая предстояла ему еслибъ онъ ухалъ изъ Парижа не успвъ въ своемъ намреніи пересилила его гордость. Онъ чувствовалъ что такая побда надъ самимъ собой была его долгомъ предъ могилами отцовъ.
— Мн не слдуетъ бгать отъ кредитора, сказалъ онъ улыбаясь нсколько печально,— принимаю ваше любезное приглашеніе.
— И хорошо сдлаете, маркизъ. Я сейчасъ же напишу къ Лувье, и попрошу его назначить мн первый свободный день.
Какъ только маркизъ вышелъ, г. Гандренъ отворилъ боковую дверь своей конторы и высокій плотный человкъ вступилъ въ комнату — скоре вступилъ чмъ и о шелъ — твердо, самоумренно, надменно.
— Ну, другъ мой, сказалъ онъ, становясь предъ каминомъ какъ бы всталъ король въ дом своего васала,— что говоритъ нашъ petit muscadin?
— Онъ и не petit и не muscadin, г. Лувье, возразилъ Гандренъ угрюмо,— и вамъ не такъ-то легко будетъ опутать его вашими стями. Но я уговорилъ его встртиться съ вами у меня. Въ какой день можете вы у меня обдать? Я думаю лучше не приглашать никого лишняго.
— Завтра я обдаю у моего друга О —, чтобы видться съ вогкдями оппозиція, сказалъ г. Лувье съ какою-то беззаботною игривою важностью.— Въ четвергъ у Перейра, въ субботу принимаю у себя. Скажемъ въ пятницу. Въ которомъ часу?
— Въ семь.
— Хорошо. Дайте мн просмотрть еще разъ бумаги Рошбріана, тамъ есть кое-что что я забылъ отмтить. Не заботьтесь обо мн, продолжайте свое дло какъ будто бы меня не было.
Лувье взялъ бумаги, услся въ кресла у камина, протянулъ ноги, и принялся читать спокойно, но быстрымъ взглядомъ какъ опытный законникъ минующій техническія формальности дла сосредоточиваясь на его сущности.
— А! Я такъ и думалъ. Фермы не могутъ оплачивать даже процентовъ по моей теперешней закладной, проценты падаютъ на лса. Если взявшій по контракту ежегодную вырубку лса обанкрутится или не заплатитъ, какъ я получу мои проценты? Скажите-ка мн это, Гандренъ.
— Разумется вы должны разчитывать на эту случайность.
— Это непремнно и случится, тогда я налагаю запрещеніе, и Рошбріанъ съ его seigneuries мои.
Говоря это онъ засмялся, не сардонически, но веселымъ смхомъ, и широко раскрывъ сжалъ опять какъ тиски свою крпкую желзную руку которая безъ сомннія сжала немало состояній другихъ людей.
— Благодарю васъ. Такъ въ пятницу въ семь часовъ
Онъ бросилъ бумаги на конторку, кивнулъ царственнымъ кивкомъ и величественно выступилъ изъ комнаты также какъ и вступилъ въ нее.

ГЛАВА III.

Тмъ временемъ молодой маркизъ задумчиво шелъ своимъ путемъ по улицамъ и вступилъ въ Елисейскія Поля. Съ тхъ поръ какъ мы впервые, или съ тхъ поръ какъ мы въ послдній разъ видли его, вншность его измнилась къ лучшему. Въ походк и манер держаться онъ безсознательно усвоилъ больше свободной граціи Парижанина. Въ не узнали бы въ немъ теперь провинціала, можетъ-быть впрочемъ потому что онъ теперь одтъ, хотя очень просто, но по мод. Рдко въ числ гуляющихъ въ Елисейскихъ Поляхъ можно было встртить боле красивую фигуру, боле пріятное лицо и больше несомнннаго достоинства въ осанк.
Глаза многихъ проходящихъ красавицъ устремлялись на него восторженно и кокетливо. Но онъ все еще былъ такъ мало Парижаниномъ что не отвчалъ ни улыбкой ни взглядомъ. Онъ былъ поглощенъ своими мыслями, думалъ ли онъ о г. Лувье?
Онъ почти дошелъ до входа въ Булонскій лсъ, когда былъ остановленъ голосомъ раздавшимся сзади и обернувшись увидалъ своего друга Лемерсье подъ руку съ Грагамомъ Веномъ.
Bonjour, Аленъ, сказалъ Лемерсье, беря свободною рукой подъ руку Рошбріана.— Мн кажется мы идемъ по одной дорог.
Аленъ почувствовалъ что измнился въ лиц при этой догадк и возразилъ холодно:
— Не думаю, я оканчиваю свою прогулку и долженъ вернуться въ Парижъ.— Обращаясь къ Англичанину онъ сказалъ съ формальною вжливостью:— Сожалю что не засталъ васъ когда былъ у васъ съ визитомъ нсколько недль тому назадъ и не мене сожалю что меня не было дома когда вы такъ любезно отдали мн визитъ.
— Во всякомъ случа, возразилъ Англичанинъ,— позвольте мн не упустить представившагося теперь случая возобновить наше знакомство. Правда, нашъ другъ Лемерсье встртя меня въ улиц Риволи остановилъ свою карету и взялъ меня съ собой на прогулку въ Лсъ. Прекрасная погода соблазнила насъ выйти изъ экипажа когда Лсъ былъ въ виду. Но если вы возвращаетесь въ Парижъ, то я отказываюсь отъ прогулки и предлагаю сопровождать васъ.
Фредерикъ смотрлъ то на одного, то на другаго изъ своихъ друзей полусмясь полусердито.
— А меня оставляете одного стяжать побду, которая, въ случа успха, замнитъ ненавистью и завистью расположеніе обоихъ моихъ лучшихъ друзей? Пусть такъ.
Un vritable amant ne connait point d’amis.
— Не понимаю что ты хочешь сказать, проговорилъ маркизъ со сжатыми губами и слегка нахмурясь.
— Ба! воскликнулъ Фредерикъ, — ну, franc jeu,— карты на столъ. Г. Грамъ Ванъ пошелъ въ Лсъ когда я намекнулъ ему что мы можемъ встртить жемчужнаго ангела, и ты, Рошбріанъ, не можешь отрицать что шелъ съ тою же цлью.
— Можно прощать enfant terrible, сказалъ Англичанинъ смясь,— но ami terrible необходимо ссылать на галеры. Пойдемте назадъ, маркизъ, и покоримся нашей участи. Еслибы намъ даже и удалось еще разъ увидть эту даму, то нтъ надежды что мы сами будемъ замчены рядомъ съ такимъ искуснымъ и смлымъ Ловеласомъ.
— Прощайте же, малодушные. Иду одинъ. Побдить или умереть.
Парижанинъ кликнулъ кучера, слъ въ карету и съ насмшливою гримасой послалъ рукою поцлуй своимъ друзьямъ локидащимъ его или покидаемымъ имъ.
Рошбріанъ дотронулся до руки Англичанина и сказалъ:
— Не думаете ли вы что у Лемерсье хватитъ дерзости подойти къ этой дам?
— Вопервыхъ, отвчалъ Англичанинъ,— Лемерсье самъ говорилъ мн что эта дама уже нсколько недль какъ прекратила свои прогулки въ Лсу, и стало-быть вроятно что онъ не будетъ имть даже случая подойти къ ней. Потомъ кажется что во время своихъ одинокихъ прогулокъ она не отходила далеко отъ своего экипажа и могла позвать лакея или кучера. Но говоря по чести, неужели вы, зная Лемерсье лучше меня, считаете его за человка способнаго быть назойливымъ съ женщиной когда нтъ вблизи vivevres его пола которые бы могли видть его?
Аленъ улыбнулся.
— Нтъ. У Фредерика въ самомъ дл удивительный характеръ. Если онъ длаетъ что-нибудь чего бы долженъ былъ стыдиться, то это изъ гордости чтобы другіе видли какъ красиво онъ длаетъ это. Таковъ былъ его характеръ въ коллегіи, такимъ же кажется остался и въ Париж. Но эта дама дйствительно прекратила свои обычныя прогулки, по крайней мр, я не видалъ ее съ того дня когда вмст съ Фредерикомъ увидлъ ее впервые. Но простите, вы шли въ Лсъ надясь встртить ее. Можетъ-статься она перемнила мсто прогулки и, и….
Маркизъ остановился заикаясь и конфузясь.
Англичанинъ окинулъ его лицо быстрымъ взглядомъ опытнаго наблюдателя, и посл краткаго молчанія сказалъ:
— Выбрала ли она другое мсто для прогулки, не знаю, я не искалъ случая встрчаться съ нею съ тхъ поръ какъ услыхалъ — сначала отъ Лемерсье, потомъ отъ другихъ — что она предназначаетъ себя для сцены. Будемте говорить откровенно, маркизъ. Я привыкъ много ходить пшкомъ, и Булонскій лсъ мое любимое мсто: однажды я попалъ въ аллею избранную дамой о которой мы говоримъ для своихъ прогулокъ, и тамъ встртилъ ее. Что-то въ ея лиц произвело на меня впечатлніе, какъ описать это впечатлніе? Случалось ли вамъ открыть поэму или романъ въ совершенно новомъ для васъ род, и прежде чмъ вы убдитесь оправдываютъ ли достоинства книги вашъ интересъ, васъ кто-нибудь отвлечетъ или у васъ возьмутъ книгу? Не чувствовали ли вы тогда сильнаго желанія еще разъ заглянуть въ такую книгу? Этотъ примръ можетъ дать вамъ понятіе о моемъ впечатлніи, и признаюсь что я еще два раза приходилъ въ ту же аллею. Въ послдній разъ я лишь мелькомъ увидлъ молодую особу когда она садилась въ карету. Когда она ухала я замтилъ сторожа и разспросивъ его узналъ что дама имла обыкновеніе гулять одна въ той же алле и въ тотъ же часъ почти каждый ясный день, но онъ не зналъ ни ея имени, ни адреса. Тогда любопытство — можетъ-статься праздное любопытство — побудило меня спросить Лемерсье, который хвалится что такъ хорошо знаетъ свой Парижъ, не можетъ ли онъ узнать кто эта дама. Онъ взялся навести справки.
— Но, вставилъ маркизъ,— не узналъ кто она, онъ узналъ только гд она живетъ и что она и ея пожилая компаньйонка Италіянки, и безъ достаточнаго основанія предположилъ что он пвицы по профессіи.
— Правда, но съ того времени я получилъ боле подробныя свднія отъ двухъ моихъ знакомыхъ которые случайно знаютъ и ее, отъ г. Саварена, замчательнаго писателя, и мистрисъ Морли, образованной и прекрасной дамы съ которою мы больше чмъ простые знакомые. Я могу похвалиться что считаюсь въ числ ея друзей. Такъ какъ вилла Саварена находится въ предмстьи А —, то я случайно спросилъ его не знаетъ ли онъ свою прекрасную сосдку чье лицо такъ привлекало меня. Тутъ же была и мистрисъ Морли, и я узналъ отъ обоихъ то что могу повторить вамъ: Молодую особу зовутъ синьйорина Чигонья. Въ Париж (кром нсколькихъ друзей) ее зовутъ не синьйорина, а мадемуазель. Отецъ ея былъ членъ благородной Миланской фамиліи, стало-быть молодая особа хорошаго происхожденія. Отецъ ея давно умеръ, вдова его вышла во второй разъ замужъ за англійскаго джентльмена поселившагося въ Италіи, человка ученаго и антикварія, имя его было Селби. Умирая этотъ джентльменъ завщалъ синьйорин не большое, но достаточное состояніе. Теперь она сирота, живетъ вмст съ компаньйонкой синьйорой Веноста, которая была прежде довольно извстною пвицей на Неаполитанскомъ театр, гд ея мужъ былъ солистомъ въ оркестр, нсколько лтъ тому назадъ овдоввъ она оставила сцену и стала давать уроки. Она пользуется славой ученой музыкантши и безукоризненно респектабельной женщины. Она была приглашена учить, наблюдать за музыкальнымъ образованіемъ и заботиться о молодой особ живущей съ нею. Двушка, говорятъ, рано стала подавать надежды сдлаться необыкновенною пвицей и возбудила большой интересъ между литературными критиками и музыкальными cognoscenti. Она должна была выступить на Миланскомъ театр годъ или два тому назадъ, но карьера ея была пріостановлена дурнымъ состояніемъ здоровья, что побудило ее прибыть въ Парижъ, гд она пользуется у знаменитаго англійскаго доктора прославившагося замчательными случаями излченія болзней дыхательныхъ органовъ. Г.***, знаменитый композиторъ, знающій ее, говоритъ что по выразительности и чувству выше ее нельзя поставить никого изъ теперешнихъ пвицъ, и можетъ-быть ей не было равной со временъ Малибранъ.
— Вы какъ кажется употребили много хлопотъ чтобы собрать вс эти свднія.
— Большихъ хлопотъ мн не представилось, но еслибъ они потребовались, я бы не отступилъ предъ ними, потому что, какъ я вамъ признался, мадемуазель Чигонья, пока была загадкой для меня, интересовала мои мысли или мечты. Теперь этотъ интересъ прошелъ. Міръ актрисъ и пвицъ лежитъ въ сторон отъ моего міра.
— Но, сказалъ Аленъ голосомъ въ которомъ слышалось сомнніе,— если я врно понялъ Лемерсье, вы шли съ нимъ въ Лсъ надясь еще разъ увидть даму которою перестали интересоваться.
— Разказъ Лемерсье не былъ вполн точенъ. Онъ остановилъ свой экипажъ чтобы поговорить со мной совершенно о другомъ предмет, о которомъ я совтовался съ нимъ, и потомъ уже предложилъ взять меня съ собой въ Лсъ: Я согласился, и только ужь въ экилаж онъ подалъ мысль посмотрть не возобновила ли дама въ жемчужномъ плать свои прогулки по алле. Вы можете судить какъ равнодушенъ я былъ къ этой встрч по тому что я предпочелъ идти съ вами, а не съ нимъ. Говоря между нами, маркизъ, для людей нашихъ лтъ кому предстоятъ жизненныя дла и кто чувствуетъ что если есть вещи въ которыхъ noblesse oblige, то это строгая преданность благороднымъ цлямъ, нтъ ничего боле опаснаго для подобной преданности какъ позволять сердцу порхать туда и сюда при каждомъ дуновеніи фантазіи и считать себя влюбленнымъ въ прекрасное созданіе на которомъ не можемъ жениться не покидая карьеры составляющей предметъ нашего честолюбія. Я не могъ бы жениться на актрис, полагаю не могъ бы также и маркизъ де-Рошбріанъ, а мысль объ ухаживаніи, безъ намренія жениться, за юною сиротой съ незапятнаннымъ именемъ — разумется не согласно съ преданностью благороднымъ цлямъ.
Аленъ невольно наклонилъ голову выражая согласіе, а можетъ-быть и подчиненіе заслуженному упреку. Нсколько минутъ они шли молча, и Грагамъ заговорилъ первый перемняя совершенно предметъ разговора.
— Лемерсье говорилъ мн что вы не хотите показываться въ обществ въ Париж, этой столиц столицъ, которая кажется такой привлекательною для насъ иностранцевъ.
— Вроятно такъ, но говоря вашими словами, у меня есть дла.
— Дла хорошее предохранительное средство противъ искушенія слишкомъ отдаться удовольствіямъ какими изобилуетъ Парижъ. Но нтъ длъ которыя не допускали бы отдыха, и всякія дла вызываютъ необходимость сношеній съ людьми. А propos, я былъ какъ-то вечеромъ у герцогини де-Тарасконъ, гд было блестящее собраніе министровъ, сенаторовъ и царедворцевъ. Я слышалъ тамъ ваше имя.
— Мое?
— Да, Дюплеси, поднимающійся финансистъ, который къ моему удивленію не только находился среди этихъ офиціальныхъ и украшенныхъ орденами знаменитостей, но невидимому былъ тамъ какъ дома, спросилъ герцогиню видла ли она васъ со времени вашего прізда въ Парижъ. Она отвтила что нтъ, несмотря на то что вы одинъ изъ ближайшихъ ея родственниковъ, она просила Дюплеси сказать вамъ за это что вы monstre. Возметъ ли Дюплеси смлость передать вамъ это или нтъ, во всякомъ случа вы простите что я ршился сдлать это. Она самая очаровательная женщина, очень талантливая, и потокъ свта отражающій звзды со всмъ ихъ миическимъ вліяніемъ на нашу судьбу протекаетъ чрезъ, ея салонъ.
— Я не родился подъ этими звздами. Я легитимистъ.
— Я не забылъ о вашихъ политическихъ убжденіяхъ, но въ Англіи вожди оппозиціи посщаютъ салоны перваго министра. Человкъ не компрометируетъ своихъ мнній тмъ что обмнивается общественными вжливостями съ людьми кому эти мннія враждебны. Простите пожалуста если эта нескромно, я говорю какъ путешественникъ собирающій свднія. Въ самомъ ли дл легитимисты уврены что они лучше служатъ своему длу отказываясь отъ всякихъ сношеній, съ своими оппонентами? Не лучше ли было бы для полнаго торжества ихъ мнній еслибъ они сдлались извстны какъ искусные генералы, практическіе государственные люди, знаменитые дипломаты, блестящіе писатели? Еслибъ они могли, соединиться не для того чтобы роптать и удаляться съ міроваго поля битвы, но чтобы стать на разныхъ поприщахъ, настолько полезными своей стран чтобы рано или поздно, въ одинъ изъ тхъ революціонныхъ кризисовъ которымъ Франція, увы! еще долго будетъ подвергаться, они были бы въ состояніи привлечь на свою сторону нершительныхъ?
— Мы надемся что придетъ день когда Божественный Устроитель событій вложитъ въ сердца нашихъ непостоянныхъ и заблуждающихся соотечественниковъ убжденіе что спокойствіе Франціи не можетъ быть прочно иначе какъ подъ державою ея законныхъ королей. А до тхъ поръ — я вижу это еще ясне съ того времени какъ выхалъ изъ Бретани — мы составляемъ безнадежное меньшинство.
— Не доказываетъ ли намъ исторія что великіе міровые перевороты были совершаемы меньшинствомъ? Но при томъ условіи что это меньшинство не должно быть лишено надежды. Чуть не вчера еще бонапартисты были въ меньшинств которое ихъ противники считали безнадежнымъ, теперь же большинство приверженцевъ императора такъ велико что я дрожу за его судьбу. Когда большинство становится такъ велико что въ немъ исчезаетъ разумніе, тогда наступаетъ время его разрушенія, ибо по закону реакціи меньшинство вступаетъ въ силу. Природа вещей такова что меньшинство всегда умне большинства, а разумніе постоянно привлекаетъ численную силу. Вашей партіи не достаетъ именно надежды, безъ надежды нтъ и энергіи. Я помню мой отецъ говорилъ что когда онъ видлъ въ Эмс графа Шамбора, эта знаменитая особа произнесла belle phrase приводившую въ восторгъ его сторонниковъ. Императоръ былъ тогда еще президентомъ республики, положеніе его было очень сомнительно и опасно. Одинъ знаменитый политикъ совтовалъ графу Шамбору быть готовымъ выступить кандидатомъ на престолъ. Графъ съ кроткою улыбкой на своемъ красивомъ лиц отвчалъ: ‘Потерпвшіе крушеніе обыкновенно подходятъ къ берегу, но берегъ не идетъ къ терпящимъ крушеніе’.
— Превосходно сказано! воскликнулъ маркизъ.
— Но это не значитъ что le beau est toujours le vrai. Отецъ мой, политикъ не лишенный опытности и мудрости, повторяя королевскія слова замтилъ: ‘Ошибочность аргумента графа заключается въ ошибочной метафор. Человкъ не есть берегъ. Не думаете ли вы что моряки гибнущихъ судовъ были бы признательне тому кто не сравнивая себя самодовольно съ берегомъ, но считая себя подобнымъ имъ человкомъ, рискнулъ бы собственною жизнью въ лодк, будь это просто скорлупка, въ надежд спасти ихъ’.
Аленъ де-Рошбріанъ былъ мужественный человкъ, съ сильно развитымъ патріотизмомъ, характеризующимъ Французовъ безъ различія общественнаго положенія и рода занятій, разумется если только это не члены Интернаціоналки. Не теряя времени на размышленія, онъ воскликнулъ:
— Отецъ вашъ былъ правъ!
Англичанинъ продолжалъ:— Нужно ли говорить, любезнйшій маркизъ, что я не легитимистъ? Я и не имперіалистъ, ни орлеанистъ, ни республиканецъ. Выбирать между всми этими политическими подраздленіями дло Французовъ. Англичане же могутъ призвать для Франціи то правительство какое установятъ сами Французы. Я смотрю на вещи какъ простой наблюдатель. Но мн кажется что будь я Французъ въ вашемъ положеніи, я не считалъ бы себя достойнымъ своихъ предковъ еслибы согласился быть ничего не значащимъ зрителемъ.
— Вы не находитесь въ моемъ положеніи, сказалъ маркизъ отчасти печально отчасти высокомрно,— и едва ли можете составить о немъ понятіе даже въ воображеніи.
— Мн не зачмъ много утруждать мое воображеніе, я могу судить по аналогіи. Я былъ въ положеніи очень сходномъ съ вашимъ когда началъ свою карьеру, и замчательное сходство нашихъ обстоятельствъ побудило меня искать вашей дружбы когда я узналъ объ этомъ сходств отъ Лемерсье, большаго болтуна какъ вообще Парижане. Позвольте мн сказать что подобно вамъ я былъ смолоду пріученъ гордиться славными предками. Я былъ воспитанъ также въ ожиданіи большаго богатства. Ожиданія эти не осуществились, отецъ мой страдалъ недостаткомъ благородныхъ натуръ, щедростью доходящею до неосторожности, онъ умеръ въ бдности и въ долгахъ. Вы удержали за собой жилище вашихъ предковъ, я принужденъ былъ разстаться со своимъ домомъ.
Маркизъ былъ глубоко заинтересованъ этимъ разказомъ, и когда Григамъ остановился онъ взялъ его руку и пожалъ ее.
— Одинъ изъ нашихъ замчательнйшихъ людей сказалъ мн въ то время: ‘Если умный человкъ вашихъ лтъ ршится что-нибудь сдлать или быть чмъ-нибудь, въ двадцати случаяхъ противъ одного ему стоитъ только продолжать жить чтобы сдлать это или стать чмъ онъ хотлъ’. Какъ вы думаете, правъ онъ былъ? Я думаю что такъ.
— Я почти не знаю что подумать, сказалъ Рошбріанъ,— мн представляется какъ будто вы дали мн сильный толчокъ во время глубокой дремоты, такъ что я еще не совсмъ увренъ сплю я или проснулся.
Когда онъ говорилъ это, у парижскаго конца Елисейекихъ Полей произошла остановка, движеніе между гуляющими, многіе снимали шляпы и кланялись.
Человкъ среднихъ лтъ, нсколько наклонный къ толщин, съ рзкими чертами лица, тихо халъ верхомъ. Онъ отвчалъ на поклоны съ безпечнымъ достоинствомъ лица привыкшаго къ уваженію, онъ остановилъ лошадь около коляски, и обмнялся нсколькими словами съ толстымъ мущиной который сидлъ одинъ въ экипаж. Прохожіе, продолжая стоять, казалось наблюдали разговоръ между всадникомъ и сидвшимъ въ экипаж съ большимъ интересомъ. Нкоторые прикладывали руки къ ушамъ наклоняя ихъ впередъ какъ бы желая подслушать что было сказано.
— Желалъ бы я знать, сказалъ Грагамъ,— ршилъ ли принцъ, при всемъ своемъ ум, что онъ желаетъ длать и чмъ быть.
— Принцъ! сказалъ Рошбріанъ очнувшись отъ мечтаній,— какой принцъ?
— Разв вы не узнали его по замчательному сходству съ Первымъ Наполеономъ. Верхомъ на лошади разговариваетъ съ г. Лувье, великимъ финансистомъ.
— Этотъ толстой буржуа въ экипаж Лувье, мой кредиторъ кому заложены мои имнія, это Лувье?
— Вашъ кредиторъ, любезный маркизъ? Ну онъ достаточно богатъ чтобы терпливо дожидаться расплаты.
— Я сомнваюсь въ его терпніи, сказалъ Аленъ.— Я общалъ обдать съ нимъ у моего повреннаго. Не думаете ли вы что я поступилъ дурно?
— Дурно! разумется нтъ, онъ осыплетъ васъ любезностями. Пожалуста не отказывайтесь если онъ пригласитъ васъ на вечеръ въ будущую субботу, я тоже буду тамъ. Тамъ можно встртить знаменитостей наиболе интересныхъ для изученія: артистовъ, авторовъ, политиковъ, въ особенности тхъ что зовутъ себя республиканцами. Онъ сходится съ принцемъ въ одномъ: оба дружески принимаютъ людей готовыхъ разрушить порядокъ вещей отъ котораго зависитъ такъ много для банкира и для принца. А! Вотъ и Лемерсье возвращается изъ Лса.
Карета Лемерсье остановилась около дорогкки.
— Какія новости о прекрасной незнакомк? спросилъ Англичанинъ.
— Никакихъ, ея тамъ не было. Но я вознагражденъ: такое приключеніе, дама da la haute vole, я думаю герцогиня! Она шла съ комнатной собачкой, чистой померанской породы. Чужой пудель напалъ на собачку. Я отогналъ его, освободилъ померанскую собачку, и получилъ самую милостивую благодарность, самую сладкую улыбку, femme superbe, среднихъ лтъ. Я предпочитаю сорокалтнихъ женщинъ. Au revoir, спшу въ клубъ.
Аленъ почувствовалъ облегченіе что Лемерсье не видлъ дамы въ сро-жемчужномъ плать и разстался съ Англичаниномъ съ облегченнымъ сердцемъ.

ГЛАВА IV.

Piccola, piccola! сот&egrave, cortege! {Малютка, малютка, какъ это любезно.} Еще приглашеніе отъ Лувье на слдующую субботу на conversazione.
Это было сказало по-италіянски пожилою дамой съ шумомъ вбжавшею въ комнату,— пожилою, но съ молодымъ выраженіемъ въ лиц, благодаря можетъ-статься пар очень живыхъ черныхъ глазъ. Она была одта нсколько неряшливо, въ малиновое шерстяное платье, сильно поношенное, голубой платокъ обвивалъ подобно тюрбану ея голову, на ногахъ были плетеныя туфли. Особа къ кому она обращалась была молодая двушка съ черными волосами, которые несмотря на очевидную ихъ густоту были собраны въ гладкія блестящія косы надо лбомъ и наверху головы связаны въ простой узелъ, который Горацій называетъ спартанскимъ. Платье ея, въ противоположность говорящей, въ высшей степени изящно. Мы встрчали ее прежде какъ даму въ сро-жемчужномъ плать, но дома она кажется гораздо моложе. Она принадлежитъ къ числу тхъ кого встртивъ на улиц или въ обществ можно почесть замужнею, можетъ-бытъ новобрачною, тамъ на. ней лежала печать достоинства и самообладанія, что такъ согласуется съ идеаломъ молодой матроны, лицо ея было задумчиво не по лтамъ. Но теперь какъ она сидитъ у открытаго окна убирая цвты въ стеклянной ваз, съ открытою книгой на колняхъ, вы ни за что не сказали бы: ‘какая красивая женщина!’ вы сказали бы: ‘какая очаровательная двушка!’ Все въ ней было двственно, невинно, свжо. Достоинство осанки исчезло въ домашней свобод, задумчивость выраженія въ невозмутимо ясной сладости.
Можетъ-статься многіе изъ моихъ читателей имли друзей занятыхъ какимъ-нибудь дломъ поглощавшимъ вс ихъ мысли и имвшихъ привычку выходя изъ дому, особливо на уединенную прогулку, не покидать этихъ мыслей. Другъ этотъ могъ быть ораторъ обдумывающій рчь, поэтъ свое стихотвореніе, юристъ, трудный процессъ, докторъ слогкную болзнь. Если у васъ были такіе друзья и вы имли случай наблюдать ихъ вн дома, лицо ихъ додгкно было казаться вамъ старше и серіозне. Человкъ поглощенъ тяготящею его заботой. Когда же вы видите его въ свободную минуту у домашняго очага, забота отброшена въ сторону, можетъ-быть вн дома онъ побдилъ свое затрудненіе, онъ радостенъ, веселъ, сіяетъ. Такъ кажется бываетъ по большей части съ людьми геніальными. Дома мы обыкновенно находимъ въ нихъ много игриваго и ребяческаго. Большая часть людей дйствительно геніальныхъ, чмъ бы они не казались вн дома, дома имютъ очень мягкій нравъ, а мягкій нравъ пріятенъ и симпатиченъ въ частной жизни. Наблюдая эту двушку теперь какъ она наклонилась надъ цвтами, трудно поврить что это та самая Исавра Чигонья что писала къ госпож де-Гранмениль письма обнаруживавшія сомннія и борьбу безпокойнаго, недовольнаго, честолюбиваго ума. Только по одному или двумъ мстамъ въ этихъ письмахъ вы бы узнали писавшую въ двушк какъ вы видите ее теперь.
Это т мста гд она выражаетъ свою любовь къ гармоніи и отвращеніе отъ распрей — эту характеристику вы могли прочесть на ея лиц.
Двушка очень миловидна: какія длинныя земныя рсницы, какіе мягкіе, нжные темно-синіе глаза! Теперь какъ она смотритъ и улыбается, что за очаровательная улыбка! Какъ оживляется и возвышается красота этой улыбки игрой ямочекъ на щекахъ! Замчаете ли вы хоть одну выдающуюся черту? Въ блестящихъ красавицахъ рдко можно замтить. Но я въ качеств физіономиста полагаю что выдающіяся черты всегда достойны вниманія служа указаніемъ характера. У нея это ухо. Замтьте какъ деликатно оно устроено, въ немъ нтъ ничего тяжелаго и крупнаго, что бываетъ признакомъ неподвижнаго ума и тугой воспріимчивости. Ея ухо — ухо артиста. Замтьте еще эти руки, какъ прелестно он выточены! маленькія, но не какъ у куклы, легкія и проворныя, крпкія и нервныя руки, она могла бы работать ими какъ помощница мужа. Ихъ никакъ нельзя назвать очень блыми, но еще мене красными, на нихъ скоре коричневатый оттнокъ какъ загаръ отъ солнца, такія руки какія вы можете встртить у двушки выросшей на юг, въ ней он могутъ служить признакомъ живаго характера не привыкшаго при упражненіяхъ на воздух стснять себя перчатками, очень живые люди рдко надваютъ ихъ и въ холодномъ климат.
Передавая нсколькими крупными чертами образъ чувствительнаго, живаго, пылкаго Генриха II. самаго порывистаго изо всхъ Плантагенетовъ, современный лтописецъ говоритъ что вмсто того чтобы заключать свои дятельныя руки даже въ охотничьи перчатки онъ предпочиталъ чтобы соколъ вливался своими острыми когтями въ кисть его руки. Несомннно есть разница между тмъ что идетъ дюжему воинственному человку, въ род Генриха II, и нжной двиц какъ Исавра Чигонья, и никому не было бы пріятно видть что ея изящныя руки исцарапаны когтями сокола. Но двушка можетъ оставаться совершенно женственною при нкоторомъ пренебреженія къ искусственной красот. Исавр не было надобности имть блдныя безкровныя руки чтобы казаться однимъ изъ совершеннйшихъ образцовъ женской красоты даже для самаго разборчиваго глаза. Въ ней была прелесть помимо простой красоты, прелесть эта состояла въ соединеніи артистической утонченности съ великодушіемъ характера, оживлявшимъ эту утонченность и придававшимъ ей силу и огонь
Комната принадлежавшая исключительно Исавр говорила о характер ея обитательницы. Въ этой комнат, какъ она была убрана прежде, было много пышности безъ удобства, чмъ обыкновенно отличаются меблированныя квартиры во Франціи, особенно въ Парижскихъ предмстьяхъ, гд он обыкновенно сдаются на лто: тонкія плохія кисейныя занавски которыя не спускаются, жесткіе стулья краснаго дерева крытые желтымъ утрехтскимъ бархатомъ, высокій secrtaire въ темномъ углу, овальный столъ съ инкрустаціями съ изящнымъ бронзовымъ ободкомъ, одиноко стоящій въ средин плохаго, но цвтистаго шотландскаго ковра, и еще только одинъ столъ темнаго орховаго дерева стоящій непокрытымъ предъ диваномъ подъ пару стульямъ, вчные бронзовые часы съ вчными бронзовыми канделябрами по бокамъ на пустынной каминной полочк. Теперь же, такъ или иначе, частью благодаря небольшому расходу на красивыя драпировки съ красивыми каемками, простыя и изящныя салфетки на столы, прибавк одного или двухъ небольшихъ столиковъ и покойныхъ креселъ, двухъ простыхъ вазъ наполненныхъ цвтами, благодаря еще боле необъяснимому искусству въ размщеніи мелкихъ бездлушекъ и книгъ въ красивыхъ переплетахъ, которыя женщины съ развитымъ вкусомъ берутъ съ собою даже въ путешествіи,— благодаря всему этому комната приняла характеръ тихой гармоніи соединенной съ оттнкомъ кротости, что соотвтствовало характернымъ чертамъ ея обитательницы. Многихъ бы затруднилъ вопросъ куда поставить фортепіано, довольно большое, такъ чтобы не слишкомъ загромоздить маленькую комнату, но тамъ гд оно теперь стояло оно казалось до такой степени на мст что можно было подумать будто комната была сдлана для него.
Есть двухъ родовъ порядокъ: одинъ слишкомъ бросается въ глаза и длаетъ все окружающее слишкомъ холоднымъ и жесткимъ, другой ускользаетъ отъ взгляда удовлетворяя чувство законченности, подобно какъ въ превосходномъ, простомъ, законченномъ слог такого писателя какъ Аддисонъ или Сенъ-Пьерръ.
Порядокъ этого послдняго рода былъ принадлежностью Исавры и напоминалъ хорошо извстную строфу Катула когда снова переступая порогъ своего дома, онъ вызываетъ его привтствіе: ‘Улыбнись каждая ямочка на щек дома.’
Прошу читателя извинить меня за это длинное описательное отступленіе, но характеръ Исавры одинъ изъ тхъ что называютъ многосторонними и потому его не легко понять. Она представляетъ намъ одну сторону своего характера въ своей переписк съ гжой Гранмениль, другую у себя дома съ своимъ другомъ Италіянкой, частію нянькой, частію chaperon.
— Г. Лувье дйствительно очень любезенъ, сказала Исавра поднимая глаза съ цвтовъ съ улыбкой и ямочками на щекахъ которыя мы замтили.— Но я думаю, madr, лучше вамъ остаться въ субботу дома и сразиться, потому что я должна вамъ реваншъ въ euchre. {Игра въ карты.}
— Не можетъ быть чтобы ты думала такъ, picola! воскликнула синьйора съ замтнымъ смущеніемъ.— Остаться дома! почему остаться дома? Euchre очень хорошъ когда нечего больше длать, но перемна всегда пріятна, и Богъ любитъ перемны.
Ne caldo ne gelo
Resta mai in cielo. *
* Ни царъ ни холодъ не вчны на неб.
А какое прекрасное мороженое подаютъ у Лувье. Пробовала ты фисташковое? Какія превосходныя комнаты и такъ освщены! Я обожаю когда свтло. А дамы тамъ такъ прекрасно одты, можно видть моды. Оставаться дома играть въ euchre! Piccola, ты не должна быть такъ жестока къ себ, ты молода.
— Но подумайте только, милая madr, насъ приглашаютъ потому что считаютъ пвицами: вы уже составили себ извстность, я — нтъ, но все-таки меня будутъ просить пть, какъ просили прежде: а вы знаете что докторъ С— запрещаетъ мн пть, разв только въ небольшомъ кружк, такъ нелюбезно вчно отвчать ‘нтъ’, а потомъ разв вы сами не говорили, вернувшись въ прошлый разъ отъ г. Лувье, что тамъ было очень скучно, что вы никого не знаете, что дамы въ такихъ великолпныхъ туалетахъ что вы были уничтожены, что…
Zitto! zitto! {Замолчи! замолчи!} ты говоришь пустяки, piccola, совершенные пустяки. Я была уничтожена въ моемъ старомъ черномъ шелковомъ плать, но разв я посл того не купила себ превосходную греческую кофточку, красную съ золотымъ шитьемъ? А зачмъ бы я стала покупать ее какъ не затмъ чтобъ ее видли?
— Но, милая madr, кофточка разумется очень красива и произведетъ эффектъ на маленькомъ обд у Савареновъ или у мистрисъ Морли, на большомъ же парадномъ вечер какъ у Лувье она покажется….
— Великолпною! прервала синьйора.
— Но singolare {Странною.}.
— Тмъ лучше, разв на этой англійской аристократк не была такая же кофточка, и разв вс не восхищались ею — piu tosto invidia che compassione! {Скоре зависть нежели сочувствіе.}
Исавра вздохнула. Кофточка синьйоры была предметомъ безпокойства ея друга. Случилось такъ что молодая англійская леди, высокаго общественнаго положенія и рдкой красоты, появлялась у Лувье и вообще въ парижскомъ beau monde въ греческой кофточк которая очень шла къ ней. На вечер у Лувье эта кофточка плнила синьйору. Но Исавра не знала этого. Возвратясь домой отъ Лувье синьйора дйствительно много жаловалась что ея старомодныя италіянскія платья кажутся mesquin въ сравненіи съ блестящими туалетами веселыхъ Парижанокъ, и Исавра — настолько женщина чтобы сочувствовать такому женскому тщеславію — предложила на слдующій день отправиться вмст съ синьйорой къ лучшей парижской модистк и сдлать синьйор платье по мод. Но синьйора, уже ршивъ въ пользу греческой кофточки и инстинктивно чувствуя что Исавра будетъ расположена противорчить этой великолпной зат, искусно намекнула что лучше бы похать къ модистк съ гжей Саваренъ, какъ съ боле опытнымъ совтникомъ, въ карету же могутъ помститься только двое.
Такъ какъ гжа Саваренъ была въ однихъ годахъ съ синьйорой, одвалась по лтамъ и имла прекрасный вкусъ, то Исавра нашла эту мысль превосходною, и передавъ своей chaperon банковый билетъ достаточный для того чтобъ экипировать ее съ ногъ до головы, перестала думать объ этомъ. Но синьйора была слишкомъ хитра чтобы подвергнуть свою страсть ко греческой кофточк неодобрительнымъ сужденіемъ гжи Саваренъ. Она заняла экилажъ одна и никмъ не стсняемая распорядилась по-своему. Она похала не къ модистк, а въ магазинъ о которомъ видла объявленіе въ Petites Affiches что тамъ можно получать превосходные костюмы для костюмированныхъ баловъ и домашнихъ спектаклей. Она возвратилась домой торжествующая съ кофточкой еще боле бросающеюся въ глаза чмъ у англійской леди.
Увидавъ ее въ первый разъ Исавра отступила какъ бы въ суеврномъ ужас точно увидавъ комету или другое чудное знаменіе.
Cosa stupenda! {Диковинная вещь.}
Она не могла, не смутиться когда синьйора задумала показаться въ такомъ одяніи въ салон Лувье. То чмъ могли восхищаться какъ кокетливымъ костюмомъ въ молодой красавиц такого высокаго общественнаго положенія что даже вульгарность въ ней назвали бы distinge, было разумется непростительнымъ пренебреженіемъ къ насмшкамъ общества со стороны бывшей учительницы музыки.
Но какимъ образомъ могла Исавра, какимъ образомъ могъ бы кто-нибудь изъ смертныхъ сказать женщин ршившейся надть какое-нибудь платье: ‘вы не довольно молоды и красивы для этого’? Исавра могла только проговорить шепотомъ.
— По многимъ причинамъ я бы хотла остаться дома, милая madr.
— А! я вижу ты стыдишься меня, сказала синьойра со смиреніемъ въ голос,— это естественно. Когда соловей перестаетъ пть, онъ становится лишь безобразною срою птицей.
При этимъ синьойра сла съ видомъ покорности и принялась плакать.
Исавра вскочила, обвила руками шею синьйоры, принялась цловать и утшать ее ласками и наконецъ сказала:
— Разумется мы подемъ, но позвольте мн выбрать вамъ другое платье, темно-зеленое бархатное отдланное блондами, блонды такъ идутъ къ вамъ.
— Нтъ, нтъ, я ненавижу зеленой бархатъ, всякій можетъ надть его. Piccola, я не умна какъ ты, я не могу какъ ты находить удовольствіе въ книгахъ. Я на чужой сторон. У меня слабая голова, но у меня есть сердце (новый потокъ слезъ), и этимъ сердцемъ я полюбила мою прекрасную греческую кофточку.
— Милая madr, сказала Исавра сама чуть не плача,— простите меня, вы правы. Греческая кофточка великолпна, я буду такъ рада когда вы наднете ее. Бдная madr, такъ рада буду думать что на чужой сторон вы не лишены всего что могло бы нравиться вамъ.

ГЛАВА V.

Согласно общанію своему увидться съ г. Лувье, Аленъ въ назначенный день и часъ находился въ салон г. Гандрена. Гжа Гандренъ на этотъ разъ не выходила. Мужъ ея привыкъ давать dners d’hommes. Великій человкъ еще не являлся.
— Я думаю, маркизъ, сказалъ г. Гандренъ,— что вы не будете сожалть что послдовали моему совту: мои предстательства расположили Лувье смотрть на васъ благосклонне, и онъ несомннно польщенъ тмъ что ему представляется случай лично съ вами познакомиться.
Едва кончилъ повренный свою краткую рчь какъ доложили о прізд г. Лувье. Онъ вошелъ съ сіяющею улыбкой которая не сходила съ его внушительной наружности. Льстецы увряли что у него взглядъ Лудовика-Филиппа, и онъ старался подражать въ одежд и bonhommie этому мщанскому королю. Онъ носилъ парикъ тщательно взбитый и придавалъ своимъ бакенбардамъ королевскую форму въ соотвтствіе съ королевскимъ парикомъ. Кром того, онъ изучилъ привтливость обращенія съ какою ловкій король смягчалъ стсненіе своего присутствія или опасенія своей хитрости. Ршительно онъ былъ человкъ съ которымъ пріятно было разговаривать и длать дла до тхъ поръ пока онъ могъ что-нибудь выиграть ничего не проигрывая будучи любезнымъ. Въ отвтъ на поклонъ Алена онъ протянулъ об свои могучія руки, въ пожатіи коихъ руки аристократа совершенно исчезли:
— Радъ съ вами познакомиться, маркизъ, буду еще больше радъ если вы позволите быть вамъ полезнымъ въ бытность вашу въ Париж. Ma foi, простите мою безцеремонность, но вы fort beau garon. Вашъ отецъ былъ красивый мущина, но вы превзошли его. Гандренъ, другъ мой, разв мы съ вами не отдали бы все состояніе за одинъ годъ молодости этого красиваго молодаго человка проведенный въ Париж? Peste! какія бы мы получали любовныя письма, не имя надобности платить за нихъ банковыми билетами!
Онъ продолжалъ въ томъ же род, заставляя Алена конфузиться, пока доложили что обдъ поданъ. Было что-то грандіозное въ буржуазной манер съ какою онъ разсправилъ свою салфетку и заткнулъ одинъ конецъ ея за жилетъ, это было такое смлое нарушеніе обычаевъ знаніе коихъ предполагалось въ человк столь rpandu во всхъ кругахъ общества, какъ будто онъ былъ слишкомъ великъ или слишкомъ серіозенъ чтобы заботиться о такихъ пустякахъ. Онъ былъ очевидно искренній bon vivant, и Гандренъ не мене очевидно приложилъ вс возможныя старанія чтобъ угодить его вкусу. Монтраше поданное къ устрицамъ было превосходное вино. Мадера сопровождавшая potage la bisque могла бы удовлетворить Американца. А какъ просіяло лицо Лувье когда въ числ entres онъ встртилъ laitances de cpres!
— Превосходнйшая вещь на свт, воскликнулъ онъ,— и теперь рдко можно получить ее съ тхъ поръ какъ Rocher de Cancale утратилъ свою знаменитость. Что теперь подаютъ въ частныхъ домахъ? blanc de poulet, безцвтная дрянь. Во всякомъ случа, Гандренъ, когда мы перестали получать любовныя письма, мы можемъ утшиться что laitances de carpes и sauts de foie gras остались еще для наполненія пустоты нашихъ сердецъ. Послдуйте моему совту, маркизъ, развивайте заблаговременно вкусъ къ столу, обдъ да вистъ только и остаются утшеніемъ на склон лтъ. Вы никогда не встрчались съ моимъ старымъ другомъ Талейраномъ — конечно нтъ! онъ жилъ за долго до вашего времени. Онъ старался усовершенствоваться въ томъ и другомъ, но сдлалъ дв ошибки. Человческій умъ не можетъ быть вполн совершеннымъ. Онъ обрекъ себя сть одинъ разъ въ день, и никогда не научился хорошо играть въ вистъ. Старайтесь избжать его ошибокъ, молодой другъ мой, старайтесь. Гандренъ, я думаю что этотъ ананасъ англійскій, онъ великолпенъ.
— Вы правы, это подарокъ маркиза Н—.
— А! вмсто платы, пари держу что такъ. Маркизъ платитъ ничмъ за ничто, милый малый! Чудаки эти Англичане. Вы вроятно не бывали въ Англіи, cher Рошбріанъ?
Любезный финансистъ сдлался уже очень фамильяренъ съ молчаливымъ гостемъ.
Когда обдъ кончился и вс трое возвратились въ залу, гд былъ поданъ кофе и ликеры, Гандренъ оставилъ Лувье съ Аленомъ вдвоемъ, сказавъ что идетъ въ кабинетъ за сигарами, которыя можетъ рекомендовать. Лувье слегка потрепалъ маркиза по плечу сказавъ съ тмъ что Французы называютъ effusion:
— Любезнйшій Рошбріанъ, мы съ вашимъ отцомъ не совсмъ понимали другъ друга. Онъ принималъ со мной тонъ grand seigneur, и это иногда оскорбляло меня, съ своей стороны я былъ можетъ-быть слишкомъ рзокъ настаивая на своихъ правахъ — какъ кредиторъ, нтъ, лучше сказать какъ согражданинъ, Французы такъ тщеславны, такъ обидчивы — готовы вспыхнуть отъ одного слова и видть обиду тамъ гд ея вовсе нтъ. Мы съ вами, дружокъ мой, будемъ выше этихъ національныхъ пороковъ. Bref — у меня есть закладная на ваши земли. Зачмъ это будетъ мшать вашей дружб? Въ мои года, хотя я еще не старъ, пріятно думать что молодые люди любятъ васъ, пріятно длать имъ одолженія, и устранять небольшія препятствія къ ихъ карьер. Гандренъ говорилъ мн что вы хотите консолидировать вс обязательства лежащія на вашемъ имніи въ одно за низшіе проценты. Такъ ли?
— Мн такъ совтуютъ, сказалъ маркизъ.
— И очень хорошо совтуютъ, побывайте у меня черезъ недлю и потолкуемъ объ этомъ. Я надюсь что на этихъ дняхъ у меня освободится значительная сумма. Конечно, поземельныя закладныя не даютъ такъ много какъ спекуляціи на Бирж, но я довольно богатъ чтобы тшить себя. Посмотримъ, посмотримъ.
Въ это время воротился Гандренъ съ сигарами, но маркизъ въ то время не курилъ, а Лувье извинился, смясь и слегка подмигивая, тмъ что онъ отправится засвидтельствовать свое уваженіе, что безъ сомннія также иметъ въ виду и этотъ joli garon, одной belle dame которая не причисляетъ табачный запахъ къ числу аравійскихъ ароматовъ.
— А пока, прибавилъ Лувье обращаясь къ Гандрену,— я хотлъ кое-что поговорить съ вами о длахъ по поводу контракта на мою новую улицу. Но это не къ спху, успемъ посл того какъ нашъ молодой другъ отправится на свое свиданіе.
Аленъ не могъ не понять намека, черезъ нсколько минутъ онъ простился съ хозяиномъ боле удивленный чмъ огорченный что финансистъ не пригласилъ его, какъ полагалъ Грагамъ, на слдующій день на вечеръ.
Когда Аленъ ушелъ, исчезла и веселая манера Лувье, сдлавшись изъ грубо любезной грубо суровою.
— Гандренъ. что вы хотли сказать говоря что молодой человкъ не muscadin! Онъ muscadin, аристократъ, оскорбителенъ съ ногъ до головы.
— Вы ставите меня въ недоумніе, мн показалось что вы такъ ласково обошлись съ нимъ.
— Вы должно-быть были слпы если не замтили съ какой холодною сдержанностью онъ отвчалъ на мою снисходительность. Какъ онъ вздрогнулъ когда я назвалъ его просто Рошбріанъ, какъ покраснлъ какъ я сказалъ ‘дружокъ мой’! Эти аристократы думаютъ что мы на колняхъ должны благодарить ихъ когда они берутъ у насъ деньги, и — при этомъ лицо Лувье омрачилось — соблазняютъ нашихъ женъ.
— Г. Лувье, я не знаю большаго аристократа во Франціи чмъ вы.
Не знаю хотлъ ли г. Гандренъ говоря это сказать комплиментъ, но г. Лувье принялъ это за комплиментъ, самодовольно засмялся и потеръ свои руки.
— Да, милліонеры истинные аристократы, потому что у нихъ есть сила, и мой beau marquis скоро узнаетъ это. Теперь мн пора проститься съ вами. Конечно я завтра увижу гжу Гандренъ и васъ. Будьте готовы встртить пестрое общество, множество демократовъ и иностранцевъ, артистовъ и писателей и тому подобныхъ созданій.
— Это причина почему вы не пригласили маркиза?
— Разумется, я не хочу шокировать такого чистйшаго легитимиста встрчею съ сынами народа чтобъ онъ не сдлался еще холодне со мною. Нтъ, когда онъ будетъ у меня онъ долженъ встртить тамъ львовъ и viveurs du haut ton, которые будутъ орудіемъ въ моихъ рукахъ и научатъ его какъ разориться наискорйшимъ образомъ и во вкус регентства. Bon soir, mon vieux.

ГЛАВА VI.

На слдующій вечеръ Грагамъ напрасно искалъ Алена въ салонахъ Лувье и сожаллъ объ отсутствіи его благовоспитанной наружности и меланхолическаго лица. Г. Лувье уже нсколько лтъ былъ бездтнымъ вдовцомъ, но собранія у него не сдлались мене многочисленны, апартаменты его были не мене великолпно убраны вслдствіе отсутствія жены: совершенно напротивъ, замчено было что положеніе его и prestige въ обществ значительно возвысились посл смерти его неоплаканной супруги.
Говоря правду она была скоре тяжелымъ тормазомъ въ его тріумфальной колесниц. Она была наслдницей человка скопившаго большое состояніе занятіями не въ высшихъ отрасляхъ коммерціи, а мелкою торговлей.
Самъ Лувье былъ сынъ богатаго ростовщика, онъ вступилъ въ жизнь съ большимъ состояніемъ и сильнымъ желаніемъ получить доступъ въ т боле блестящіе слои общества гд состояніе можетъ быть расточаемо съ блескомъ. Онъ не достигъ бы этой цли безъ покровительства молодаго дворянина бывшаго въ то время ‘зеркаломъ моды и образцомъ формы’. Но съ этимъ молодымъ дворяниномъ, о которомъ мы узнаемъ больше въ послдствіи, скоро случилось несчастіе, и когда сынъ ростовщика потерялъ своего покровителя, данди, прежде столь любезные, стали съ нимъ очень холодны.
Тогда Лувье сдлался ярымъ демократомъ, и увеличивъ свое разстроившееся состояніе чрезъ упомянутую выше женитьбу, онъ пустился въ колоссальныя спекуляціи и пріобрлъ громадныя богатства. Желаніе занять положеніе въ обществ снова ожило въ немъ, но жена была досаднымъ препятствіемъ. Она была скупа отъ природы, мало сочувствовала таланту своего мужа къ увеличенію богатствъ, и всегда говорила что онъ кончитъ жизнь въ больниц, ненавидла республиканцевъ, презирала писателей и артистовъ, а дамы beau monde считали ее вульгарною.
Пока она была жива, Лувье не имлъ возможности осуществить свое честолюбіе, не могъ имть одинъ изъ тхъ салоновъ которые въ Париж доставляютъ знаменитость и положеніе. Такимъ образомъ онъ не могъ пользоваться тми преимуществами богатства какихъ наиболе жаждалъ. Теперь же онъ имлъ великолпный успхъ. Какъ только жена его успокоилась на кладбищ Pere la Chaise, онъ увеличилъ свой отель пріобртя и присоединивъ къ нему сосдній домъ, украсилъ и меблировалъ его заново, и при этомъ, должно сказать къ чести его или тхъ кому онъ поручилъ это, обнаружилъ благородство вкуса рдко встрчаемое въ наши дни. Его коллекція картинъ была не велика и состояла исключительно изъ картинъ французской школы, старой и новой, потому что Лувье во всемъ щеголялъ патріотизмомъ. Но каждая картина была драгоцнность, такіе Ватто, Грезы, такіе ландшафты Пателя, особенно же образцовыя произведенія Энгра, Горація Верне и Делароша стоили любыхъ сомнительныхъ оригиналовъ фламандскаго и италіянскаго искусства составляющихъ обыкновенно предметъ гордости частныхъ коллекцій.
Картины эти занимали дв комнаты средней величины, нарочно для нихъ устроенныя и освщенныя сверху. Большая зала къ которой он примыкали заключала въ себ сокровища едва ли мене драгоцнныя, стны ея были покрыты самыми лучшими шелковыми матеріями какія только могли произвести ліонскія фабрики. Каждая штука мебели здсь была художественнымъ произведеніемъ въ своемъ род: подзеркальные столы флорентійской мозаики, выложенные перламутромъ и лаписъ-лазурью, шкафы чернаго дерева съ великолпною рзьбой въ стил renaissance, колоссальныя вазы изъ русскаго малахита высченныя французскими артистами. Самыя мелочи небрежно размщенныя въ разныхъ мстахъ по комнат могли бы быть предметомъ восхищенія въ Палаццо Литти. За этой комнатой слдовала танцовальная зала, потолокъ ея былъ расписавъ артистомъ *** и поддерживался блыми мраморными колоннами, стеклянный балконъ и углы комнаты были заставлены рядами экзотическихъ растеній. Въ столовой, помщавшейся въ томъ же этаж, по другую сторону подъзда, были размщены въ стеклянныхъ буфетахъ вазы и блюда изъ платины, серебра и золота, и еще боле драгоцнные безподобные образцы севра и лиможа и средневковые венеціанскіе хрустали. Въ нижнемъ этаж, выходившемъ на лужайку обширнаго сада, помщались жилые покои, меблированные, какъ онъ говорилъ, ‘просто, съ англійскимъ комфортомъ’. Англичанинъ сказалъ бы ‘съ французскою роскошью’. Довольно однако этихъ подробностей, описывая ихъ писатель чувствуетъ что становится нсколько мелочнымъ, но не имя хотя общаго понятія о нихъ читатель не имлъ бы точнаго понятія о томъ что не мелочно, что иметъ значеніе историческое, можетъ-быть трагическое — существованіе парижскаго милліонера въ пору этого разказа.
Въ дом Лувье во всемъ было видно присутствіе богатства, но оно было смягчено не мене очевиднымъ присутствіемъ вкуса. Апартаменты назначенные для пріемовъ служили также мастерскою для художниковъ, которымъ предоставленъ былъ свободный входъ, и ежедневно можно было встртить въ парадныхъ комнатахъ двухъ или трехъ артистовъ снимавшихъ рисунки рдкихъ экземпляровъ мебели или вещей наполнявшихъ эти палаты.
Въ числ интересныхъ предметовъ которые жаждали увидть богатые Англичане посщая Парижъ былъ и отель Лувье, немногіе изъ числа самыхъ богатйшихъ выходили изъ него безъ вздоха зависти и безнадежности. Въ Лондон только въ домахъ принадлежащихъ какому-нибудь Содерланду или Холфорду можно встртить такую великолпную роскошь, такой утонченный вкусъ.
Г. Лувье имлъ назначенные вечера для своихъ популярныхъ собраній. На нихъ приглашались либералы всхъ оттнковъ, начиная съ трехцвтнаго и кончая краснымъ, наиболе извстные художники и писатели ple-mle съ декорированными дипломатами, эксъ-министрами, орлеанистами и республиканцами, знаменитыми иностранцами, плутократами Биржи и львами и львицами изъ Шоссе д’Антенъ. О боле избранныхъ собраніяхъ его будемъ говорить въ послдствіи.
— Какъ нравится господину Вену нашъ бдный преобразившійся Парижъ? спросилъ Французъ съ красивымъ умнымъ лицомъ, одтый очень тщательно, хотя нсколько по старой мод, и доживающій свой пятый десятокъ съ такимъ бодрымъ видомъ что нельзя было замтить его тяжести.
Этотъ господинъ, виконтъ де-Брезе, былъ хорошаго рода и имлъ законное право на титулъ виконта, что можно сказать далеко не о всхъ виконтахъ встрчаемыхъ въ Париж. У него не было другой собственности кром главнаго участія въ одномъ вліятельномъ журнал, гд онъ былъ остроумнымъ и блестящимъ сотрудникомъ. Въ молодости, въ царствованіе Лудовика-Филипла, онъ стоялъ во глав литературныхъ знаменитостей, и говорятъ что Бальзакъ не разъ бралъ его за образецъ для тхъ блестящихъ молодыхъ vauriens что фигурируютъ въ комедіи человческой жизни великаго романиста. Блескъ виконта угасъ вмст съ Орлеанскою династіей.
— Возможно ли, любезнйшій виконтъ, отвчалъ Грагамъ,— чтобы ваша великолпно украшенная столица могла не нравиться?
— Она можетъ казаться украшенною для глазъ иностранца, сказалъ виконтъ вздыхая,— но на вкусъ такого Парижанина какъ я она не улучшилась. Мн жаль дорогаго Парижа старыхъ временъ, улицы связанныя съ воспоминаніемъ о моихъ beaux jours больше не существуютъ. Есть что-то страшно монотонное въ этихъ безконечныхъ проспектахъ. Какъ ужасно длинна кажется по нимъ дорога! Въ переулкахъ и кривыхъ улицахъ стараго Парижа вы были избавлены отъ неудовольствія видть какъ далеко предстоитъ идти отъ одного мста до другаго, каждая извилистая улица имла свой особый характеръ, сколько уничтожено живописнаго разнообразія, сколько интересныхъ воспоминаній. Mon Dieu! и чего ради? Цлыя мили румяныхъ фасадовъ таращатся и глазютъ на васъ своими безжалостными окнами. Доходы съ домовъ утроились, и явилось сознаніе что если вы попробуете зашумть, то подземныя желзныя дороги, подобно скрытымъ вулканамъ, могутъ выбросить на васъ ежеминутно цлое изверженіе штыковъ и мушкетовъ. Эта maudit empire старается удержать свое господство надъ Франціей какъ какой-нибудь grand seigneur старается плнить балетную нимфу, украшаетъ ея нарядами и бездлушками и обезпечиваетъ ея измну въ ту минуту какъ онъ перестанетъ удовлетворять ея причудамъ.
— Виконтъ, отвчалъ Грагамъ,— я имю счастіе знать васъ съ тхъ поръ какъ я былъ еще маленькимъ мальчикомъ въ приготовительной школ и являлся домой на праздники, а вы гостили въ сельскомъ дом у моего отца. Васъ фетировали тогда какъ наиболе общающаго писателя изъ числа молодыхъ людей того времени, къ вамъ въ особенности благоволили принцы царствующаго дома. Никогда не забуду впечатлнія произведеннаго на меня вашею блестящею наружностью и не мене блестящимъ разговоромъ.
Ah! ces beaux jours! ce bon Louis Philippe, ce cher petit Joinville! вздохнулъ виконтъ,
— Но въ то время вы сравнивали le bon Лудовика-Филилпа съ Робертомъ Макеромъ. Вы описывали всхъ его сыновей, въ томъ числ безъ сомннія ce cher petit Joinville, съ такимъ ршительнымъ презрніемъ какъ gamins которыхъ Робертъ Макеръ пріучалъ обманывать публику въ интересахъ прочности фамиліи. Я помню какъ отецъ тогда сказалъ вамъ въ отвтъ: ‘Ни одинъ изъ царствующихъ домовъ въ Европ не заботился боле о развитіи литературы своей эпохи, не окружалъ ея представителей такимъ общественнымъ уваженіемъ и офиціальными почестями какъ Орлеанская династія, вы, господинъ де-Брезе, лишь изъ подражанія предшественникамъ стараетесь низвергнуть династію при которой процвтаете, еслибы вамъ удалось это, вы hommes de plume больше всхъ пострадаете и громче всхъ будете жаловаться.’
— Любезнйшій г. Венъ, сказалъ виконтъ улыбаясь самодовольно,— отецъ вашъ длалъ мн большую честь соединяя мое имя съ именами Виктора Гюго, Александра Дюма, Эмиля Жирардена и другими звздами орлеанистскихъ созвздій, включая и нашего друга господина Саварена. Отецъ вашъ былъ замчательный человкъ.
— И, сказалъ Саваренъ, который, будучи орлеанистомъ, слушалъ рчь Грагама съ улыбкой одобренія.,— и если я хорошо помню, любезнйшій де-Брезе, никто не былъ такъ жестокъ какъ вы къ бдному де-Ламартину и къ республик послдовавшей за Лудовикомъ-Филиппомъ, никто съ большимъ увлеченіемъ не выражалъ сильнйшаго желанія чтобы явился другой Наполеонъ возстановить внутренній порядокъ и вншнее величіе. Теперь у васъ есть другой Наполеонъ.
— И я желалъ бы смнить моего Наполеона, сказалъ де-Брезе смясь.
— Любезнйшій виконтъ, сказалъ Грагамъ,— въ одномъ мы вс можемъ согласиться, что вы по уму и образованію значительно превосходите массу вашихъ согражданъ Парижанъ, и потому представляете превосходный типъ ихъ политическаго характера.
Ah, mon cher, vous tes trop aimable.
— Потому я ршаюсь сказать что еслибъ архангелъ Гавріилъ могъ сойти въ Парижъ и устроить для Франціи лучшее правительство какое только въ состояніи измыслить мудрость серафима, не прошло бы двухъ лтъ, сомнваюсь даже прошло ли бы шесть мсяцевъ, какъ изъ того Парижа что вы называете foyer des ides выдлилась бы могущественная партія, въ которой приняли бы участіе вы и другіе hommes de plume, проповдующая революцію въ пользу ce bon Сатаны и ce cher petit Вельзевула.
— Вы превосходный сатирикъ, тоn cher, сказалъ виконтъ добродушно,— въ вашей шутк есть частица правды. Я пришлю вамъ мои статьи въ которыхъ я говорилъ почти то же самое — les beaux esprits se rencontrent. Мы, Французы, страдаемъ недостаткомъ терпнія, желаніемъ перемны, но вдь это желаніе побуждаетъ міръ идти впередъ и ставитъ насъ во глав его. Хотя въ настоящее время мы слишкомъ торопимся съ нашими деньгами чтобы не растерять ихъ, и слишкомъ медленны въ нашемъ разумніи чтобы не опуститься Мы соперничаемъ на пути къ паденію, ибо въ литератур вс старые пути къ слав заперты.
Въ это время высокій господинъ съ которымъ виконтъ разговаривалъ прежде чмъ встртилъ Грагама, и который остался около де-Брезе слушая въ молчаливомъ вниманіи ихъ разговоръ, вмшался, говоря медленно, какъ человкъ привыкшій взвшивать свои слова, и съ легкимъ, но несомнннымъ нмецкимъ акцентомъ:
— Надъ тмъ о чемъ вы говорите такъ легко можно призадуматься серіозно, г. де-Брезе. Глядя на вещи непредубжденными глазами иностранца я нахожу многое за что Франція должна быть признательна императору. Подъ его державой матеріальныя средства ея чрезвычайно увеличились, торговля ея благодаря трактату съ Англіей поставлена на боле правильныя основанія и ежедневно увеличиваетъ свои богатства, земледліе сдлало замчательные успхи съ тхъ поръ какъ открытъ къ нему доступъ капиталистамъ, и оно избавилось отъ несчастія мелкихъ владній и крестьянъ-собственниковъ, несчастія которое раззоридо бы всякую страну мене благословенную природой, безпокойныя партіи усмирены, внутренній порядокъ охраняется, вншній престижъ Франціи, по крайней мр до времени Мексиканской экспедиціи, возросъ настолько что могъ удовлетворить даже самолюбіе Французовъ, успхи ея цивилизаціи обнаружились быстрымъ созданіемъ морскихъ силъ которыя заставили даже Англію стать въ оборонительное положеніе. Но съ другой стороны….
— А, есть и другая сторона, сказалъ виконтъ.
— Съ другой стороны въ систем императора медленно работаютъ дв причины упадка и разложенія. Он могутъ не быть ошибками императора, но это такія несчастія которыя могутъ причинить паденіе имперіи. Первая есть положительный разладъ между политическою системой и умственною культурой націи. Тронъ и система управленія покоятся на всеобщемъ голосованіи, голосованіи которое даетъ самымъ невжественнымъ классамъ власть преобладающую надъ здоровыми элементами знанія. Невжественныя массы всегда стремятся олицетворить себя въ одномъ лиц. Они не поймутъ васъ когда вы будете доказывать какой-нибудь принципъ, но они поймутъ когда вы назовете имя. Императоръ Наполеонъ для нихъ имя, и префекты и чиновники, вліяющіе на подачу голосовъ, подучаютъ плату за то чтобы соединять вс принципы въ шибболетъ {Книга. Судей гл. XII, ст. 5—6.} этого одного имени. Такимъ образомъ вы нашли источникъ политической системы въ глубочайшемъ сло народнаго невжества. Чтобъ освободить народное невжество отъ свойственныхъ ему революціонныхъ наклонностей, сельскому населенію внушенъ консерватизмъ основанный на опасеніяхъ соединенныхъ съ обладаніемъ собственностью. У нихъ есть клочки земли и билеты національнаго займа. Вы еще боле удаляете массу невжественной демократіи отъ интеллигенціи образованныхъ классовъ соединяя ее съ самою себялюбивою и низкою изъ всхъ заботъ приписываемыхъ аристократіи и богатству Такимъ образомъ заключенное въ глубинахъ вашего общества всплываетъ на поверхность. Наполеона III сравнивали съ Августомъ. Дйствительно въ ихъ характер и судьб много сходнаго. И тотъ и другой наслдовали великому имени которое содйствовало соединенію самодержавія съ народнымъ дломъ. И тотъ и другой побдили всхъ соперниковъ и установили деспотическое правленіе во имя свободы. И въ томъ и въ другомъ съ честолюбивою волею соединялось довольно жестокости чтобы запятнать кровью начало своей власти, но было бы нелпо и несправедливо ставить приговоры во время coup d’tat на одну доску съ жестокостями начала Августова царствованія. И тотъ и другой утвердившись на престол стали кротки и милостивы, Августъ можетъ-быть вслдствіе политики: Наполеонъ III по мягкости нрава, которую ни одинъ добросовстный критикъ не можетъ не признать въ немъ. Но довольно о сходствахъ. Теперь одно рзкое различіе. Замтьте какъ заботливо и съ какимъ успхомъ старался Августъ собрать вокругъ себя лучшіе умы всякаго званія и всхъ партій — сторонниковъ Антонія, друзей Брута — великихъ полководцевъ, великихъ государственныхъ людей, великихъ писателей, всякаго кто могъ бы прибавить лучъ ума къ его собственному Юліанскому созвздію, и сдлать вкъ Августа эрой въ лтописяхъ человческаго разума и генія. Но въ этомъ не посчастливилось вашему императору. Результатомъ его системы было подавленіе разумнія во всхъ отрасляхъ. Въ рядахъ его мы не видимъ ни одного великаго государственнаго мужа, ни одинъ великій поэтъ не прославлялъ его. Знаменитости прежняго времени стоятъ въ сторон, или же предпочитая изгнаніе вынужденному подданству, нападаютъ на него съ неослабнымъ рвеніемъ изъ своихъ убжищъ на чужихъ берегахъ. Его царствованіе не богато новыми знаменитостями. Поднимаются немногіе, и т становятся въ ряды его противниковъ. Еслибъ онъ попробовалъ дать полную свободу печати и законодательному собранію, то разумніе и сдавленное и враждебное прорвутся смшавшись въ общемъ объем. Сторонники его не подготовлены для встрчи подобныхъ нападокъ. Они окажутся также слабы какъ будутъ безъ сомннія жестоки. И хуже всего то что разумніе возставшее такимъ образомъ массами противъ него будетъ кривляться и ломаться подобно узникамъ которые освободясь отъ цпей расправляютъ свои члены въ неистовыхъ прыжкахъ безъ всякой опредленной цли. Руководители получившаго свободу общественнаго мннія могутъ быть страшными врагами императорскаго правительства, но они будутъ очень неразумными совтниками Франціи. Вмст съ разладомъ между императорскою системой и народнымъ разумніемъ — разладомъ столь полнымъ что даже ваши салоны утратили свое остроуміе и каррикатуры свою остроту — поврежденіе нравовъ, которое, согласенъ, имперія не породила а наслдовала, сдлалось такъ обыкновеннымъ что всякій сознаетъ его и никто не порицаетъ. Пышность двора испортила народныя привычки. Интеллигенція, которой прекращены вс другіе выходы, пускается въ спекуляціи для пріобртенія богатства, любостяжаніе и страсть къ блеску подкапываютъ благороднйшіе элементы стараго французскаго мужества. Общественное мнніе не клеймитъ презрніемъ министра или фаворита который наживается аферой, и я боюсь что этотъ духъ аферы проникъ у васъ во вс отрасли администраціи.
— Все это очень врно, сказалъ де-Брезе пожимая плечами и такимъ легкомысленнымъ тономъ что казалось самъ смялся надъ своимъ утвержденіемъ,— добродтель и честь исчезли изъ дворцовъ и салоновъ и кабинетовъ писателей и вознеслись на боле достойныя высоты, на чердаки гд живутъ ouvriers.
Ouvriers, парижскіе ouvriers! воскликнулъ Нмецъ.
— Что же, monsieur le comte, можете вы сказать противъ нашихъ ouvriers? Нмецкій графъ не захочетъ заниматься этими petites gens.
— Въ глазахъ государственнаго человка, возразилъ Нмецъ,— нтъ petites gens, а въ глазахъ философа нтъ petites choses. У насъ въ Германіи предстоитъ разршить такъ много задачъ касающихся рабочихъ классовъ что я не могъ не заняться собираніемъ всякихъ свдній какія могъ получить о парижскихъ ouvriers. Въ числ ихъ есть люди съ благородными побужденіями какія могутъ оживлять душу философа и поэта, побужденія эти можетъ-статься не мене благородны отъ того что здравый смыслъ и опытность не могутъ слдовать за ихъ полетомъ. Но въ цломъ, политическая нравственность парижскихъ ouvriers не возвысилась вслдствіе благихъ желаній императора найти имъ достаточно работы и хорошую плату независимо отъ законовъ регулирующихъ рабочій рынокъ. Привыкнувъ такимъ образомъ считать государство обязаннымъ поддерживать ихъ, они, если государство откажется отъ исполненія этой невозможной задачи, сумютъ помирить свою честность съ грабежомъ частной собственности подъ именемъ соціальной реформы. Не замчали ли вы какъ въ немногіе послдніе годы сильно увеличилось число тхъ что кричатъ la proprit c’est le vol’? Не замчали ли быстраго возрастанія Интернаціоналки? Я не говорю что за все это зло отвтственность падаетъ исключительно на имперію. До нкоторой степени оно встрчается во всякомъ богатомъ обществ, особенно гд демократія боле или мене возвышается. До нкоторой степени оно существуетъ и въ большихъ городахъ Германіи, оно замтно увеличивается въ Англіи, признается опаснымъ въ Соединенныхъ Штатахъ Америки, и, какъ я слышалъ отъ врныхъ людей, появляется вмст съ распространеніемъ цивилизаціи въ Россіи. Но для Французской имперіи оно пріобрло такую безумную ярость что кажется я могу предсказать день когда разложеніе проникнувъ во вс слои французскаго общества причинитъ паденіе всего зданія съ шумомъ отъ котораго содрогнется міръ. Бываютъ красивыя и величавыя деревья, они продолжаютъ одваться листьями, пока втеръ не свалитъ ихъ, и тогда, и только тогда станетъ видно что стволъ казавшійся прочнымъ состоитъ лишь изъ коры наполненной разсыпчатымъ порошкомъ.
— Вы слишкомъ строгій критикъ, графъ, сказалъ виконтъ,— и зловщій пророкъ. Но Германцы такъ безопасны отъ революціи что готовы бить тревогу при малйшемъ безпокойномъ движеніи, которое есть нормальное состояніе французскаго esprit.
— Французскій esprit можетъ скоро испариться въ парижскую btise. Что же касается безопасности Германіи отъ революціи, то позвольте мн повторить одно изреченіе Гте, если только г. виконтъ знаетъ кто такой Гте?
— Гте, разумется: tr&egrave,s joli crivain.
— Гте сказалъ кому-то кто сдлалъ почти такое же замчаніе какъ вы: ‘Мы находимся теперь въ состояніи революціи, но мы дйствуемъ такъ медленно что пройдетъ сто лтъ прежде чмъ мы, Германцы, откроемъ это. Когда же она завершится, это будетъ величайшая революція какую видло общество, и она будетъ продолжаться подобно другимъ нашимъ революціямъ которыя, начавшись едва примтно въ Германіи, перестроили весь міръ.’
Diable! Германцы перестроили міръ! О какихъ революціяхъ вы говорите?
— Изобртеніе пороха, изобртеніе книгопечатанія, и расширеніе ссоры монаха съ папой въ Лютеранскую революцію.
Нмецъ остановился и попросилъ виконта представить его Вену. Де-Брезе представилъ его подъ именемъ графа фонъ-Рюдесгейма. Услыхавъ имя Вена онъ спросилъ не родственникъ ли онъ оратору и государственному человку Георгу Грагаму Вену, чьи мннія высказанныя въ парламент считались нмецкими мыслителями авторитетомъ. Эта похвала покойному отцу была очень пріятна Грагаму, но въ то же время удивила его. Отецъ его былъ человкъ весьма вліятельный въ Британской Палат Общинъ, ораторъ съ большимъ всомъ, и когда занималъ должность былъ первостепеннымъ администраторомъ. Но Англичане знаютъ что такое репутація Палаты Общинъ — она не долговчна и ограничивается только своею страной. Грагамъ былъ восхищенъ, но поставленъ въ недоумніе какимъ образомъ нмецкій графъ могъ слышать объ его отц. Назвавъ себя сыномъ Георга Грагама Вена, онъ выразилъ не только свое восхищеніе, но и недоумніе съ открытымъ savoir vivre составлявшимъ одну изъ рзкихъ чертъ его характера.
— Сэръ, отвчалъ графъ говоря правильно по-англійски, но съ своимъ національнымъ акцентомъ,— въ Германіи каждый предназначающій себя къ политическому служенію изучаетъ Англію какъ школу практическихъ мыслей, отличныхъ отъ непрактическихъ теорій. Пустъ еще долгое время мы будемъ учиться у васъ, простите мн лишь одно замчаніе: не позволяйте никогда эгоистическому элементу практическаго перевшивать элементъ великодушія. Отецъ вашъ никогда не длалъ этого въ своихъ рчахъ, потому-то мы и цнимъ его. Но въ настоящее время мы не заботимся особенно объ изученіи англійскихъ рчей. Он принадлежатъ исключительно ихъ острову, а не всмъ Европейцамъ. Я уважаю Англію. Да спасетъ васъ Богъ отъ горькихъ ошибокъ въ которыя вы можете впасть полагая что будете въ состояніи долго оставаться Англичанами переставъ быть Европейцами.
При этомъ Нмецъ поклонился, не нелюбезно, напротивъ нсколько церемонно, и ушелъ въ боле уединенныя комнаты съ секретаремъ прусскаго посольства, взявъ его подъ руку.
— Виконтъ, кто и что такое этотъ нмецкій графъ? спросилъ Венъ.
— Высокопарный педантъ, отвчалъ виконтъ весело,— нмецкій графъ, que voulez-vous de plus!

ГЛАВА VII.

Нсколько поздне Грагамъ очутился одинъ посреди толпы. Привлеченный звуками музыки онъ пришелъ въ комнату откуда они слышались и гд, несмотря на то что кругъ его знакомства въ Париж былъ, для Англичанина, обширный и довольно разнообразный, онъ не нашелъ ни одного знакомаго лица. Играла дама на фортепіано, играла замчательно хорошо, съ ученою правильностью, легкостью и силой въ пальцахъ, длавшею исполненіе блестящимъ. Но чтобы цнить ея игру нужно было самому быть музыкантомъ. Въ ней недоставало прелести чарующей непосвященныхъ. Гости собравшіеся въ комнат были музыкальные знатоки, классъ людей съ которымъ Грагамъ Венъ не имлъ ничего общаго. Еслибы даже онъ былъ боле способенъ наслаждаться превосходнымъ исполненія, одного взгляда на игравшую было достаточно чтобы сдлать его равнодушнымъ. Она была не молода, съ рзкими чертами и морщинами на лиц, играя она длала странныя сентиментальныя гримасы какъ бы увлекаясь красотой и паосомъ собственной музыки. Къ довершенію непріятнаго впечатлнія произведеннаго ею на Вена, на ней былъ костюмъ совершенно противорчившій его понятіямъ о приличіи,— греческая кофточка красная съ золотомъ и въ противоположность ей турецкій тюрбанъ.
Проворчавъ ‘что это за шарлатанка?’ онъ опустился на стулъ позади двери и погрузился въ мечтательность. Онъ былъ выведенъ изъ нея когда музыка прекратилась и раздались почтительныя одобренія. Они были покрыты внушительнымъ голосомъ г. Лувье когда онъ всталъ со своего мста по другую сторону фортепіано, отчасти скрывавшаго его тучную фигуру.
— Браво! отлично сыграно, превосходно! Смемъ ли мы просить вашу прекрасную молодую соотечественницу удостоить насъ хоть одной псенки?— Потомъ повернувшись въ сторону и обращаясь къ кому-то невидному для Грагама онъ сказалъ:— Этотъ тиранъ докторъ все еще предписываетъ вамъ молчаніе, mademoiselle?
Голосъ съ такою сладкою интонаціей что если въ словахъ и былъ сарказмъ, то онъ исчезалъ въ мягкости выраженія, отвчалъ:
— Нтъ, г. Лувье, онъ настоятельно предписываетъ мн говорить выражая благодарность тмъ кто подобно вамъ смотритъ на меня не какъ на пвицу.
Это говорила не шарлатанка. Гратамъ всталъ и оглянулся съ инстинктивнымъ любопытствомъ. Онъ увидалъ лицо которое, по его словамъ, преслдовало его. Она также поднялась и стояла возл фортепіано положивъ нжно одну руку на красное съ золотомъ плечо шарлатанки. Это было лицо что преслдовало его, но въ немъ была перемна. На свтлыхъ блдныхъ щекахъ былъ слабый румянецъ, темно-синіе глаза свтились мягкимъ и веселымъ свтомъ, чего не было видно въ выраженіи лица молодой особы въ сро-жемчужномъ плат. Грагамъ не слыхалъ отвта Лувье, хотя онъ безъ сомннія былъ достаточно громокъ чтобъ его можно было слышать. Онъ опять погрузился въ мечтанія. Въ комнату вошли другіе гости и между ними Франкъ Морли, котораго называли полковникомъ (высокіе военные чины въ Соединенныхъ Штатахъ не всегда означаютъ высокія военныя должности), богатый Американецъ, со своею веселою и красивою женой. Полковникъ былъ умный человкъ, нсколько сдержанный въ обращеніи, важный въ рчахъ, но вовсе не лишенный дкаго юмора. Французы почитали его благовоспитаннымъ образцомъ особаго рода grand seigneur какой производятъ демократическія республики. Онъ говорилъ по-французски какъ Парижанинъ, имлъ внушительную наружность и тратилъ множество денегъ съ изяществомъ человка имющаго вкусъ, и съ великодушіемъ человка не лишеннаго сердца. Англичане не вполн понимали его благовоспитанность, потому что Англичане готовы судить о воспитаніи по мелкимъ условнымъ правиламъ, которыхъ не соблюдалъ американскій полковникъ. Онъ говорилъ нсколько въ носъ, вставлялъ слово caps съ преувеличенною церемонностью обращаясь къ Англичанамъ, какъ бы ни былъ съ ними коротокъ, и имлъ привычку (можетъ-быть съ тайнымъ намреніемъ удивлять или ставить ихъ въ затрудненіе) украшать свой разговоръ американизмами.
Тмъ не мене, его любезность и врожденное достоинство характера заставляли всякаго Англичанина, какъ бы онъ разборчивъ ни былъ, узнавъ его покороче, признавать его совершеннымъ джентльменомъ.
Мистрисъ Морли, бывшая лтъ на десять или двнадцать моложе мужа, не имла носоваго произношенія и не употребляла американизмовъ въ своемъ разговор, искреннемъ, живомъ и по временамъ краснорчивомъ. Главнйшимъ ея честолюбіемъ было чтобы въ ней цнили мужское разумніе, природа безжалостно разрушала это честолюбіе сдлавъ ее образцомъ женской граціи. Грагамъ былъ коротко знакомъ съ полковникомъ Морли, а съ мистрисъ Морли у него установилась та искренняя дружба которая, будучи одинаково далека отъ вжливаго ухаживанія и платонической привязанности, иногда возникаетъ между лицами различныхъ половъ безъ малйшей опасности что ихъ честный характеръ перейдетъ въ болзненную сентиментальность или беззаконную страсть. Морли остановились подойдя къ Грагаму, но жена едва сказавъ съ нимъ три слова увидала преслдовавшее его лицо и направилась къ нему. Мужъ ея, мене подвижвый, поклонился издали и сказалъ:
— На мой вкусъ, сэръ, синьйорина Чигонья самая миловидная двушка въ настоящемъ bee {Такъ въ просторчіи называется въ Америк собраніе народа.}, и она очень умна, сэръ.
— Поющій умъ, сказалъ Грагамъ саркастически и со злобнымъ порывомъ человка старающагося побороть свое восхищеніе.
— Я не слыхалъ ея пнія, возразилъ Американецъ сухо, и выраженіе ‘поющій умъ’ безъ сомннія вполн англійское если вы употребляете его, но въ Бостон его почли бы варварскимъ. Эпитетъ, сэръ, не согласуется съ предметомъ.
— Бостонъ былъ бы правъ, любезнйшій полковникъ. Я заслужилъ упрекъ, у ума мало общаго съ пніемъ.
— Я позволю себ отрицать это, сэръ. Вы попали не въ ту цль, и не сдлали бы вашего замчанія еслибъ имли случай говорить, какъ я, съ синьйориной Чигонья.
Прежде чмъ Грагамъ усплъ отвтить синьйорина Чигонья стояла предъ нимъ слегка опираясь на руку мистрисъ Морли.
— Франкъ, ты проводишь насъ въ буфетъ, сказала мистрисъ Морли мужу, потомъ обратясь къ Грагаму прибавила:— Не поможете ли намъ пройти?
Грагамъ поклонился и предложилъ руку прекрасной собесдниц.
— Нтъ, сказала она взявъ подъ руку мужа,— вы конечно знаете синьйорину, или, какъ мы обыкновенно зовемъ ее, мадемуазель. Нтъ? Позвольте представить васъ — мистеръ Грагамъ Венъ Mlle Чигонья. Она говоритъ по-англійски какъ природная Англичанка.
Такъ неожиданно Грагамъ былъ представленъ той кому принадлежало преслдовавшее его лицо. Онъ слишкомъ много вращался въ большомъ свт чтобы не утратить врожденную Англичанамъ застнчивость, но разумется онъ сконфузился и смшался когда глаза его встртились съ глазами Исавры и онъ почувствовалъ ея руку на своей рук. Выходя изъ комнаты она остановилась и оглянулась, Грагамъ послдовалъ за ея взглядомъ и увидалъ позади даму въ красной кофточк въ сопровожденіи толстаго декорированнаго знатока музыки. Лицо Исавры озарилось новымъ свтомъ, выражавшимъ нжность и удовольствіе.
— Бдная милая madr, прошептала она про себя по-италіянски.
Madr, повторилъ Грагамъ, тоже по-италіянски.— Значитъ мн не такъ сказали. Эта дама ваша матушка.
Исавра засмялась, прекраснымъ, тихимъ, серебристымъ смхомъ и отвчала по-англійски:
— Она мн не мать, но я зову ее madr потому что не знаю имени боле нжнаго.
Грагамъ былъ тронутъ и сказалъ мягко:
— Ваша матушка конечно очень любила васъ.
Губы Исавры задрожали и она сдлала легкое движеніе какъ бы желая освободить свою руку отъ его руки. Онъ увидалъ что оскорбилъ или огорчилъ ее, и со свойственною ему порывистою искренностью поспшилъ сказать:
— Мое замчаніе было нескромно со стороны чужаго человка, простите его.
— Здсь прощать нечего, милостивый государь.
Пробираясь чрезъ толпу они оба молчали. Наконецъ Исавра, думая что ей слдуетъ заговорить первой чтобы показать Грагаму что онъ не оскорбилъ ее, сказала:
— Какъ мила мистрисъ Морли!
— Да, и я люблю одушевленіе и свободу ея американскаго обращенія, давно вы ее знаете?
— Нтъ, мы встртились съ ней въ первый разъ нсколько недль тому назадъ у г. Саварена.
— Краснорчиво она говорила о правахъ женщинъ?
— Какъ! Вы слышали какъ она говорила объ этомъ?
— Я рдко слыхалъ чтобъ она говорила о чемъ-нибудь другомъ, хотя это лучшій и можетъ-быть самый умный другъ какой у меня есть въ Париж, но можетъ-быть это моя вина, потому что я люблю затрогивать этотъ вопросъ. Пріятно отдохнуть среди болтовни общества когда слушаешь человка который совершенно серіозно толкуетъ о томъ чтобы повернуть міръ въ верхъ дномъ.
— Вы думаете что бдная мистрисъ Морли старалась бы сдлать это еслибы получила свои права? спросила Исавра со своимъ музыкальнымъ смхомъ.
— Въ этомъ не можетъ быть сомннія, но можетъ-статься вы раздляете ея мннія.
— Я едва ли знаю въ чемъ состоятъ ея мннія, но….
— Но?
— Но — какъ бы это назвать?— убжденіе, чувство изъ котораго вроятно истекаютъ эти мннія, его я раздляю.
— Въ самомъ дл? убжденіе, чувство что женщина, напримръ, должна подавать голосъ при избраніи членовъ законодательныхъ собраній, и можетъ-быть сама принимать участіе въ законодательныхъ работахъ?
— Нтъ, я подразумвала не это. Хотя это мнніе, правильно оно или ложно, истекаетъ изъ того чувства о которомъ я говорила.
— Объясните пожалуста что это за чувство.
— Чувство вообще трудно опредлить, но не поражало ли васъ что по мр того какъ новйшая цивилизація стремится поднимать женщинъ боле и боле до умственнаго равенства съ мущинами, по мр того какъ он читаютъ, и учатся и думаютъ, въ ум ихъ возникаетъ безпокойное, можетъ-быть жалкое, неразумное чувство что условія свта препятствуютъ полному развитію пробуждаемыхъ такимъ образомъ способностей и оживленнаго честолюбія, что он могутъ лишь возмущаться, хотя бы молча, противъ понятій прошлаго вка, когда женщина не была такъ образована, понятій что женщина должна проходить жизнь незамченною, что это упрекъ для нея когда о ней говорятъ, что женщины тепличныя растенія которымъ воспрещается свободно расти на открытомъ воздух и подъ открытымъ небомъ. Таково по крайней мр чувство которое возникло во мн, и я думаю что это же чувство послужило основаніемъ многимъ мнніямъ или ученіямъ которыя для обыкновеннаго общества кажутся нелпыми, и вроятно таковы на самомъ дл. Я не могу сказать даже что обдумывала эти ученія. Не могу сказать въ чемъ должно состоять лкарство противъ неудовлетворенія и безпокойства которыя я чувствую. Сомнваюсь даже есть ли противъ нихъ лкарства на земл, я знаю только одно что чувствую неудовлетвореніе и безпокойство.
Пока она говорила Грагамъ смотрлъ на ея лицо съ удивленіемъ смшаннымъ съ нжностью и состраданіемъ. Онъ удивлялся противоположности между разсужденіемъ такимъ смлымъ, выраженнымъ, какъ ему показалось, такъ мужественно, и мягкими бархатными мечтательными глазами, мягкостью тона и нжною чистотой лица казавшагося еще моложе отъ выступившаго на немъ румянца.
Они вошли въ комнату гд помщался буфетъ, но столъ былъ окруженъ тсною толпою и оба можетъ-быть забыли о цли для которой мистрисъ Морли представила ихъ другъ другу, пока Исавра говорила они машинально сли на оттоманъ въ углубленіи комнаты. Читателю можетъ показаться также страннымъ какъ показалось Грагаму что это говорила такая молодая двушка, обращаясь къ такому новому знакомому. Но въ дйствительности Исавра почти не сознавала присутствія Грагама. Коснувшись вопроса затруднявшаго и мучившаго ея уединенныя мысли, она теперь лишь думала вслухъ.
— Кажется, сказалъ Грагамъ посл нкотораго молчанія,— я понимаю ваше чувство лучше нежели мннія мистрисъ Морли, но позвольте мн сдлать одно замчаніе. Вы справедливо говорите что новйшая цивилизація боле или мене измнила относительное положеніе женщины образованной выше того уровня какимъ она довольствовалась въ прежнее время — когда она была можетъ-быть ближе къ сердцу мущины не стараясь поднять голову до его высоты,— и отсюда происходитъ чувство неудовлетворенія и безпокойства. Но думаете ли вы что въ вихр и пляск атомовъ составляющихъ крутящійся балъ цивилизованнаго міра, только женщина чувствуетъ безпокойство и неудовлетвореніе? Не видите ли вы среди массъ собранныхъ въ богатйшихъ городахъ міра судорожной борьбы противъ принятаго порядка вещей? Въ этомъ чувств неудовлетворенія есть доля истины, потому что оно составляетъ часть человческой природы, и какъ лучше справиться съ нимъ, задача до сихъ поръ не ршенная. Но во мнніяхъ и ученіяхъ которыя порождаетъ въ массахъ это чувство мудрость мудрйшихъ видитъ лишь вроятность всеобщаго разрушенія, общающую для возсозданія т же самые строительные матеріалы, которые не улучшатся отъ того что будутъ обезображены. Поднимитесь отъ рабочихъ классовъ ко всмъ другимъ въ которыхъ преобладаетъ цивилизованная культура, и вы встртите то же самое тревожное чувство, трепетанье неиспытанныхъ крыльевъ о ршетку отдляющую широкій просторъ отъ ихъ желаній. Еслибъ вы могли переспросить всхъ образованныхъ честолюбивыхъ молодыхъ людей въ Англіи, можетъ-быть во всей Европ, по крайней мр половина изъ нихъ, раздленная между уваженіемъ къ прошедшему и любопытствомъ къ будущему будетъ вздыхать: ‘я родился столтіемъ раньше или столтіемъ позже!’
Исавра слушала этотъ отвтъ съ глубокимъ поглощающимъ интересомъ. Еще впервые умный молодой человкъ говорилъ такъ сочувственно съ ней, умною молодою двушкой.
Онъ сказалъ вставая:
— Я вижу ваша madr и наши американскіе друзья бросаютъ на меня сердитые взгляды. Они оставили для насъ мсто за столомъ и удивляются почему я лишаю васъ благъ міра сего. Еще одно слово прежде чмъ мы присоединимся къ нимъ. Посовтуйтесь съ вашимъ умомъ и убдитесь происходитъ ли ваше тревожное и безпокойное чувство единственно вслдствіе условныхъ стсненій вашего пола. Не свойственны ли эти чувства въ такой же мр молодымъ людямъ нашего пола? всмъ кто ищетъ въ искуств, въ литератур, въ бурномъ пол дятельной жизни встртить какъ дйствительность тотъ образъ что представляется имъ въ мечтаніяхъ?

ГЛАВА VIII.

Дальнйшаго разговора на ту же тему не послдовало въ этотъ вечеръ между Грагамомъ и Исаврой.
Американецъ и Саваренъ окружили Исавру по выход изъ буфета. Гости качали разъзжаться. Грагамъ хотлъ опять предложить руку Исавр, но г. Саваренъ предупредилъ его. Американецъ былъ отправленъ своею женой разыскивать экипажъ, и мистрисъ Морли сказала своимъ обычнымъ быстрымъ повелительнымъ тономъ:
— Теперь, мистеръ Венъ, вамъ нтъ другаго выбора какъ проводить меня въ швейцарскую.
Гжа Саваренъ и синьйора Веноста нашли себ кавалеровъ, Италіянка продолжала идти съ толстымъ любителемъ музыки, Француженка приняла услуги виконта де-Брезе. Когда они сходили съ лстницы мистрисъ Морли спросила Грагама что онъ думаетъ о молодой особ которой она представила его.
— Я нахожу что она прелестна, отвчалъ Грагамъ.
— Разумется, это стереотипный отвтъ который всегда услышите на подобный вопросъ, въ особенности отъ васъ Англичанъ. Въ публичной и частой жизни Англія есть образецъ общихъ мстъ.
— Американцамъ очень естественно думать такъ. Всякій ребенокъ только-что научившійся говорить употребляетъ боле рзкія выраженія чмъ его бабушка, но мн бы очень хотлось узнать какою новою фразой Американецъ отвтилъ бы на вашъ вопросъ.
— Американецъ нашелъ бы что у синьйорины Чигонья есть душа и выразилъ бы это въ своемъ отвт.
— Мн кажется что въ такомъ случа онъ сказалъ бы еще боле общее мсто чмъ я. Всякому христіанину извстно что у самаго ничтожнаго человческаго существа есть душа, Но говоря откровенно, я признаю что мой отвтъ не былъ достоинъ ни синьйорины ни того впечатлнія какое она произвела на меня, помимо прелести лица, у нея есть прелесть ума обогащеннаго размышленіемъ, чего я почти не ожидалъ встртить въ молодой особ готовящейся быть пвицей по профессіи.
— Къ общему мсту вы прибавляете предразсудокъ, вы ужасно прозаичны сегодня, но вотъ мы пришли. Придется воспользоваться другимъ случаемъ сдлать на васъ нападеніе. Пожалуйте къ намъ кушать завтра, вы встртите вашего посланника и нсколько другихъ пріятныхъ друзей.
— Вроятно мн не слдуетъ говорить ‘буду очень радъ’, во все-таки я буду радъ.
Bon Dieu! Этотъ ужасный толстякъ оставилъ синьйору Векоста искать самой свою шаль. Эгоистическое чудовище! Подите проводите ее до кареты, скоре, объ ней ужь доложили!
Грагамъ, получивъ это приказаніе, поспшилъ предложить руку шарлатанк. Она пріобрла почему-то нкоторое достоинство въ его глазахъ и онъ не чувствовалъ ни малйшаго смущенія отъ прикосновенія къ красной кофточк.
Синьйора ухватилась за него съ доврчивою фамильярностью.
— Боюсь, сказала она по-италіянски когда они проходили по длиннымъ снямъ къ подъзду,— боюсь что я не произвела эффекта сегодня, вы не замтили этого?
— Напротивъ, мы вс были очарованы, возразилъ притворщикъ.
— Вы очень любезны, вы подумали что я желала услыхать комплиментъ. Это правда, и вы наградили меня больше чмъ я заслуживала. Вино молоко для стариковъ, а похвалы для старухъ. Но излишекъ вина можетъ причинить смерть старику, а старухи живутъ еще дольше отъ излишка похвалъ. Buona notte.
Она вскочила довольно легко въ экипажъ, Исавра послдовала за ней провожаемая г. Савареномъ. Когда мущины возвращались въ швейцарскую Французъ сказалъ:
— Мы съ женой жалуемся что вы рже показываетесь къ намъ чмъ бы слдовало. Безъ сомннія у васъ очень много приглашеній, но не свободны ли вы откушать у насъ супу послзавтра? Вы встртите графа фонъ-Рюдесгейма и еще нсколько человкъ, если не такихъ же умныхъ, то боле веселыхъ.
— Послзавтрашній день я отмчу въ календар. Обдать у г. Саверена есть событіе для человка жаждущаго отличій.
— Такіе комплименты примиряютъ писателя съ его работой. Я обязанъ вамъ отплатой. Вы встртите у насъ la belle Isaure. Я только-что пригласилъ ее съ ея chaperon. Она поистин геніальная двушка, а геній подобно добродтели принадлежитъ прошлому времени и становится съ каждымъ днемъ рже и драгоцнне.
Они встртили полковника Морли съ женой спшившихъ къ своему экилажу. Американецъ остановилъ Вена и шепнулъ ему:
— Я съ удовольствіемъ узналъ отъ жены, сэръ, что вы завтра у насъ обдаете. Вы встртите, сэръ, Mlle Чигонья, и у меня есть узелокъ {Американизмъ, я замчаю, я думаю.} что вы будете въ восторг.
‘Это будто какая-то судьба, разсуждалъ самъ съ собою Венъ, идя домой по пустыннымъ улицамъ.— Я бился чтобы выкинуть изъ головы это преслдовавшее меня лицо. Почти позабылъ его, и теперь…’ Шепотъ его умолкъ. Онъ принялся обдумывать очень трудный вопросъ, слдуетъ ему или нтъ написать отказы на оба принятыя приглашенія.
‘Фу! сказалъ онъ наконецъ дойдя до дверей своей квартиры,— разв мой разумъ такъ слабъ что на него можетъ вліять чистый предразсудокъ? Конечно я слишкомъ хорошо знаю себя и слишкомъ долго испытывалъ чтобъ не бояться что могу измнить своему долгу и цлямъ жизни еслибъ даже сердцу моему и была опасность пострадать.’
Несомннно можетъ казаться что судьба насмхается надъ нашими ршеніями беречь наши ноги отъ ея западней и сердца отъ ея силковъ.
Какъ можетъ украсить нашу жизнь то что кажется намъ ничтожнымъ приключеніемъ, пустымъ случаемъ! Предположите что Аленъ Рошбріанъ былъ бы приглашенъ на этотъ вечеръ къ Лувье, а Грагамъ Венъ принялъ бы другое приглашеніе и провелъ вечеръ въ другомъ мст. Аленъ могъ быть представленъ Исавр, что могло бы случиться тогда? Впечатлніе произведенное до сихъ поръ Исаврой на молодаго Француза не было такъ сильно какъ то какое она произвела на Грагама, но ршеніе Алена избгать ее началось лишь въ этотъ день и не было еще твердо. И еслибъ онъ былъ первымъ умнымъ молодымъ человкомъ который заговорилъ серіозно съ этою умною молодою двушкой, кто можетъ отгадать какое впечатлніе онъ могъ произвести на нее? Его разговоръ могъ заключать въ себ меньше философіи и твердаго ума, но больше поэтическаго чувства и увлекательной романтичности.
Впрочемъ исторія событій которыя не имютъ совершиться не входитъ въ хронику судебъ.

КНИГА III.

ГЛАВА I.

На слдующій день гости Морліевъ уже собрались когда вошелъ Венъ. Его извиненія въ неакуратности были прерваны веселою хозяйкой:
— Вы получили прощеніе еще не прося о немъ, намъ извстно что характеристическая черта Англичанъ всегда нсколько опаздывать.
Затмъ она представила его американскому посланнику, знаменитому американскому поэту, лицо котораго обращало на себя вниманіе соединеніемъ кротости и силы, и еще одному или двумъ своимъ соотечественникамъ проживавшимъ въ Париж, когда эта церемонія кончилась доложили что обдъ поданъ и она попросила Грагама подать руку Mlle Чигонь.
— Вы не бывали въ Соединенныхъ Штатахъ? сказалъ Гратамъ когда сли за столъ.
— Нтъ.
— Вамъ безъ сомннія скоро придется совершить это путешествіе.
— Какъ такъ?
— Молва утверждаетъ что вы произведете въ самомъ начал вашей карьеры огромное впечатлніе, а Новый Свтъ всегда жаждетъ привтствовать знаменитости прославившіяся въ Старомъ, въ особенности тхъ кто посвятилъ себя вашему очаровательному искусству.
— Это правда, сэръ, сказалъ американскій государственный человкъ торжественно вступая въ разговоръ,— мы умемъ цнить таланты, и если эта дама такая прекрасная пвица какъ я слышалъ, то она можетъ собрать огромную сумму долларовъ.
Исавра покраснла и обратясь къ Грагаму спросила его тихо любитъ ли онъ музыку.
— Мн разумется слдовало бы сказать да, отвчалъ Грагамъ также тихо,— но я сомнваюсь чтобы могъ сказать это да добросовстно. При нкоторыхъ настроеніяхъ музыка — если это такой родъ музыки какой я люблю — сильно дйствуетъ на меня, при другомъ настроеніи не производитъ никакого дйствія. И я не могу выносить ее много заразъ. Концертъ сильно утомляетъ меня, даже опера кажется мн черезчуръ длинною. Но я долженъ прибавить что я не судья въ музык, музыка никогда не входила въ мое воспитаніе, и между нами, я сомнваюсь найдется ли одинъ Англичанинъ изъ пятисотъ который интересовался бы оперой или концертомъ еслибъ это не была мода. Моя искренность возмущаетъ васъ?
— Напротивъ, я иногда сомнваюсь, особенно въ послднее время, люблю ли я сама музыку.
— Простите меня, синьйорина, но невозможно чтобы вы не любили ея. Геній не можетъ не быть вренъ себ, и долженъ любить то что составляетъ его превосходство, чмъ онъ распространяетъ радость и — прибавилъ онъ съ полуподавленнымъ вздохомъ — достигаетъ славы.
— Геній божественное слово и не можетъ прилагаться къ пвиц, сказала Исавра со смиреніемъ въ которомъ была серіозная грусть.
Грагамъ былъ тронутъ и смущенъ, но прежде чмъ онъ усплъ отвтить американскій посланникъ обратился къ нему черезъ столъ спрашивая врно ли онъ привелъ слова изъ рчи знаменитаго отца Грагама объ участіи какое Англія должна принимать въ политическихъ длахъ Европы.
Разговоръ сдлался общимъ и очень серіознымъ, преимущественно касаясь политики. Грагамъ былъ вовлеченъ въ него, оживился и сталъ краснорчивъ.
Исавра слушала его съ восторгомъ. Она была поражена тмъ что казалось ей благородствомъ чувства возвышавшимъ его рчь надъ уровнемъ обыкновенной полемики. По внимательному молчанію его разумныхъ слушателей она съ удовольствіемъ замтила что на нихъ онъ производилъ такое же впечатлніе. Дйствительно, Грагамъ Венъ былъ рожденъ ораторомъ, и ученіе сдлало его политическимъ мыслителемъ. Въ обыкновенномъ разговор онъ былъ лишь образованный свтскій человкъ, говорилъ свободно, искренно и пріятно, съ оттнкомъ добродушнаго сарказма. Но когда предметъ разговора увлекалъ его на т высоты гд политика становится наукою человчества, онъ казался другимъ существомъ. Лицо его горло, глаза блистали, голосъ пріобрталъ пріятную звучность, рчь безсознательно становилась красивою. Въ такія минуты едва ли можно было встртить слушателей которые, несмотря на различіе во мнніяхъ, не признали бы его чарующаго вліянія.
Когда общество перешло въ залу, Исавра сказала мягко Грагаму:
— Теперь я понимаю почему вы не занимались музыкой, и я думаю что въ состояніи теперь понять какое дйствіе можетъ производить человческій голосъ на человческій умъ не прибгая къ искусству пнія.
— Не заставляйте меня стыдиться, сказалъ Врагамъ,— за мою прежнюю грубость мстя мн за нее комплиментомъ, а главное, не унижайте вашего искусства, полагая что какое-нибудь прозаическое дйствіе голоса какъ выраженія ума можетъ истолковать то что можетъ быть выражено только музыкой, даже для такого неподготовленнаго слушателя какъ я. Не правду ли говорили мн музыкальные композиторы, когда я просилъ объяснить мн словами то что они говорили своею музыкой, что подобное объясненіе невозможно, что музыка иметъ свой языкъ не переводимый словами?
— Да, сказала Исавра, съ задумчивымъ лицомъ, но блестящими глазами,— они говорили правду, и я не дальше какъ на дняхъ думала объ этой истин.
— А какія сокровенныя глубины ума, сердца, души проникаетъ и освщаетъ этотъ непереводимый языкъ! Какъ не полна была бы великая природа людей, даже величайшихъ,— если отнять у нихъ поэзію, музыку и религію! Съ помощію ихъ открываются и познаются глубины которыя были бы сокрыты отъ самого человка. Исторія, знаніе, наука останавливаются гд начинается тайна. Тамъ он встрчаются съ міромъ тней. Они не могутъ проникнуть ни на одинъ дюймъ въ этотъ міръ безъ содйствія поэзіи и религіи, двухъ необходимыхъ принадлежностей разумнаго человка боле тсно связанныхъ съ нимъ чмъ полагаютъ глашатаи практическаго и положительнаго. Въ помощь поэзіи и религіи, возвышая ихъ, является музыка, и въ мір не существовало ни одной религіи которая не призывала бы себ въ помощь музыку. Если, какъ я откровенно сознался, только при нкоторыхъ настроеніяхъ могу наслаждаться музыкой, то это только потому что лишь при нкоторыхъ настроеніяхъ я способенъ отдлаться отъ указки прозаическаго разсудка и перенестись въ міръ тней, но будь моя природа совершенна, я ежечасно находился бы подъ таинственнымъ вліяніемъ поэзіи и религіи. Понимаете ли вы что я хочу сказать?
— Да, понимаю, и совершенно ясно.
— Въ такомъ случа, синьйорина, вы не должны унижать даръ пнія. Вы должны чувствовать его власть надъ сердцемъ когда входите въ оперу, надъ душою, когда преклоняете колна въ церкви.
— О! воскликнула Исавра съ увлеченіемъ, и яркій румянецъ покрылъ ея прекрасное лицо,— какъ я вамъ благодарна! И вы говорите что не любите музыку? Насколько лучше вы понимаете ее нежели я до настоящей минуты.
Въ это время мистрисъ Морли вмст съ американскимъ поэтомъ подошли къ уголку гд помщались Англичанинъ и пвица. Поэтъ заговорилъ, другіе гости собрались вокругъ, и вс почтительно слушали до тхъ поръ пока стали разъзжаться. Полковникъ Морли подалъ руку Исавр чтобы проводить ее до кареты, шарлатанка опять выпала на долю Грагама.
— Синьйоръ, сказала она когда онъ почтительно накинулъ шаль на ея красно-золотую кофточку,— разв мы живемъ такъ далеко отъ Парижа что вы не можете найти времени побывать у васъ? Дитя мое не поетъ въ обществ, но дома вы можете слышать ее. Не о каждой женщин можно сказать что голосъ ея всего пріятне дома.
Грагамъ поклонился и сказалъ что явится на слдующій день.
Исавра молча съ наслажденіемъ обдумывала слова которыя такъ возвышали искусство пвицы: ‘Увы, бдное дитя!’ Она не могла отгадать что этими словами, возвращавшими ее къ сценической карьер, говорившій высказывался противъ собственнаго сердца.
Въ природ Грагама, какъ я думаю у большей части истинныхъ ораторовъ, была замчательная степень умственной совсти, побуждавшей его признать благотворное вліяніе пнія и выставить предъ молодою пвицей благороднйшія побужденія профессіи къ которой онъ считалъ ее несомннно призванною. Но поступая такимъ образомъ онъ не могъ не чувствовать что расширяетъ пропасть отдляющую ея жизнь отъ его жизни, можетъ-статься онъ и желалъ длать эту пропасть все шире, по мр того какъ страшился прислушиваться къ голосу сердца, который спрашивалъ нельзя ли перескочить чрезъ эту пропасть.

ГЛАВА II.

На слдующее утро Грагамъ явился съ визитомъ на виллу въ предмстья А***. Об дамы приняли его въ гостиной Исавры.
Сначала разговоръ какъ-то не клеился. Грагамъ былъ сдержанъ и холоденъ. Исавра застнчива и смущена.
Веноста взяла на себя трудъ поддерживать разговоръ. Можетъ-быть въ другое время Грагаму было бы пріятно и интересно наблюдать характеръ для него новый и совершенно южный, въ которомъ были одинаково любезны какъ наивно простая доброта, такъ и маленькія слабости и тщеславіе, совершенно безобидныя, иногда милыя, какъ у ребенка, котораго такъ легко сдлать счастливымъ и такъ жестоко кажется огорчить. Несмотря на то что Веност были чужды лоскъ и спокойствіе манеръ beau monde, она не была лишена граціи, недостатокъ который рдко встрчается во флорентійской уроженк, такъ что ее можно было назвать странною, но не вульгарною. Хотя она не имла образованія кром музыкальнаго и никогда не давала себ труда читать что-нибудь кром оперныхъ либретто и благочестивыхъ книгъ рекомендованныхъ ей духовникомъ, но ея безыскусственная болтовня по временамъ блестла умомъ и юморомъ, отражавшимъ изящные отрывки старой италіянской мудрости таинственно вмщавшейся въ ея ум.
Но Грагамъ не былъ въ то время расположенъ оказывать особенную снисходительность и даже справедливость бдной Веност. Мысли его были заняты главнйшимъ образомъ Исаврой. Онъ ощущалъ нетерпливую досаду смшанную съ тревогой и сострадательною нжностью при мысли объ обществ которое казалось ему настолько ниже такого даровитаго существа, онъ не считалъ Веносту надежною руководительницей среди опасностей и искушеній какимъ были подвержены молодость, красота и предстоящая профессія Исавры. Подобно многимъ Англичанамъ, въ особенности хорошо знающимъ жизнь, онъ былъ очень разборчивъ относительно приличій и принятыхъ обычаевъ которыми охраняется достоинство женщины, Веноста естественно казалась ему очень неудовлетворительною хранительницей и представительницей этихъ приличій и обычаевъ.
Къ счастію, не подозрвая этого злобнаго расположенія, синьйора очень весело болтала со своимъ гостемъ. Она была въ отличномъ расположеніи духа, вс были очень внимательны къ ней какъ у полковника Морли, такъ и у Лувье. Американскій посланникъ похвалилъ красную кофточку. Она была убждена что произвела впечатлніе въ прошлые два вечера. Когда самолюбіе удовлетворено, языкъ развязывается.
Веноста разсыпалась въ похвалахъ Парижу и Парижанамъ, Лувье и его вечерамъ и фисташковому морожеаому, Американцамъ и cr&egrave,me de maraschino, котораго, она надялась, отвдалъ signor Inglese, cr&egrave,me de maraschino напомнилъ ей Италію. Ей стало грустно, какъ она тосковала по прекрасномъ неб родины! Парижъ пріятенъ, но что за нелпость называть его Paradis des femmes, какъ будто les femmes могутъ найти свой рай посреди brouillard!
— Однако, воскликнула она съ живостью въ голос и жестахъ,— синьйоръ здсь не затмъ чтобы слушать болтовню попугая. Его пригласили слышать пніе соловья. Капля меду привлекаетъ мухъ больше чмъ бутылка уксусу, говоритъ пословица.
Грагамъ не могъ не улыбнуться этой пословиц..
— Я согласенъ съ вашимъ сравненіемъ касательно меня, но не могу себ представить ничего мене сходнаго съ бутылкой уксусу какъ вашъ любезный разговоръ. Но оставляя сравненія, я не знаю смю ли я просить mademoiselle пть посл признанія какое я сдлалъ вчера вечеромъ.
— Какое признаніе? спросила Веноста.
— Что я ничего не понимаю въ музык и сомнваюсь могу ли по совсти сказать что люблю ее.
— Не любите музыку! Невозможно! Вы клевещите на себя. Кто не любитъ музыки, тому скучно будетъ на неб. Впрочемъ вы Англичанинъ, и можетъ-быть слыхали только музыку вашей страны. Не хороша, очень не хороша, музыка еретиковъ! Теперь слушайте.
Свъ за фортепіано она начала арію изъ Лючіи крикнувъ Исавр чтобъ она подошла и спла подъ ея аккомланиментъ.
— Вы дйствительно желаете этого? спросила Исавра Грагама устремивъ на него кроткій вопросительный взглядъ.
— Не могу выразить какъ сильно я желаю слышать васъ.
Исавра подошла къ инструменту, Грагамъ всталъ позади ее. Можетъ-статься онъ чувствовалъ что будетъ съ большимъ безпристрастіемъ судить о ея голос не находясь подъ вліяніемъ прелести ея лица.
Но съ первой же ноты онъ былъ очарованъ: самъ по себ органъ былъ рдкій, полный и богатый, но въ то же время такой мягкій что сила его была поглощена сладостью, и свжій въ каждой нот.
Главная же прелесть пвицы была не столько въ голос какъ въ чувств, она передавала слушателю гораздо больше чмъ было сказано въ словахъ, даже больше чмъ было выражено музыкой. Пніе ея въ этомъ отношеніи можно было сравнить съ искусствомъ живописца который дйствуетъ на умъ сознаніемъ чего-то такого чего глазъ не можетъ открыть на полотн.
Она казалось выдыхала изъ глубины души сильный паосъ оригинальнаго романса, далеко превосходящаго паосъ самой оперы, нжность и мистическій ужасъ трагической повсти любви боле торжественной въ своей сладости чмъ повсть Вероны.
Когда голосъ ея смолкъ, не раздалось не только рукоплесканія, даже шепота. Исавра застнчиво оглянулась чтобъ уловить взглядъ своего молчаливаго слушателя, и увидала влажные глаза и дрожащія губы. Въ эту минуту она примирилась со своимъ искусствомъ. Грагамъ всталъ и отошелъ къ окну.
— Вы и теперь сомнваетесь любите ли вы музыку? воскликнула Веноста.
— Это больше чмъ музыка, отвчалъ Грегамъ не оборачиваясь. Потомъ посл краткаго молчанія онъ приблизился къ Исавр и сказалъ съ меланхолическою полуулыбкой:
— Не думаю чтобъ я ршился часго слушать васъ, это унесло бы меня далеко отъ суроваго дйствительнаго міра, а кто не желаетъ отстать на своемъ пути, тому не слдъ часто забгать въ страну волшебныхъ чаръ.
— Но, сказала Исавра печальнымъ голосомъ,— въ дтств мн говорила одна геніальная женщина что надъ міромъ дйствительнымъ есть міръ идеальный. Въ то время дйствительный міръ казался мн грубымъ. ‘Можно уходить отъ этой каменной битой дороги, сказала мн совтница, въ поля что лежатъ за его изгородью. Въ идеальномъ мір есть свои печали, но тамъ нтъ отчаянія.’ Въ то время этотъ совтъ, казалось мн, ршилъ мой выборъ въ жизни. Я не знаю теперь такъ ли это.
— Судьба, отвчалъ Грагамъ медленно и задумчиво,— судьба которая не предписываетъ законовъ, но служитъ цлямъ Провиднія, ршаетъ для насъ выборъ жизни, и рдко въ зависимости отъ вншнихъ обстоятельствъ. Мы приписываемъ слово геній умамъ даровитаго меньшинства, но въ каждомъ изъ насъ есть геній который намъ врожденъ, мы проникнуты имъ, онъ отличаетъ самое наше тождество, и внушаетъ нашей совсти что длать и чмъ быть. Такими внушеніями онъ ршаетъ нашъ выборъ, если же мы противимся этимъ внушеніямъ, то убждаемся подъ конецъ что сбились съ пути. Моя жизнь побуждаемая такимъ ршеніемъ должна проходить на каменномъ битомъ пути, ваша въ зеленыхъ поляхъ.
Когда онъ говорилъ это лицо его омрачилось и сдлалось печально.
Веноста, скоро утомленная разговоромъ въ которомъ не принимала участія и имя разныя мелкія хозяйственныя заботы, незамтно вышла во время этой рчи изъ комнаты. Но ни Исавра, ни Грагамъ не ощутили внезапнаго сознанія что они остались одни, какъ то сличается со влюбленными.
— Почему, спросила Исавра съ тою волшебною улыбкой отраженною въ безчисленныхъ ямочкахъ которая даже тогда какъ слова ея были выраженіемъ мужскаго разума заставляла видть въ нихъ мягкость женскаго чувства,— почему вашъ жизненный путь долженъ быть исключительно каменистымъ? Не вслдствіе необходимости и не можетъ быть чтобы по влеченію вкуса. И какое бы опредленіе ни давали вы генію, не можетъ быть чтобы вашъ врожденный геній предписывалъ вамъ постоянную и исключительную приверженность будничной жизни.
— Нтъ, это не совсмъ такъ. Я не говорилъ что не могу вовсе покидать дйствительный міръ для волшебной страны, я сказалъ что не могу длать этого часто. Мое призваніе не есть призваніе поэта или артиста.
— Я знаю что ваше призваніе быть ораторомъ, сказала Исавра оживляясь,— такъ мн говорили и я врю этому. Но разв ораторъ не иметъ сходства съ поэтомъ? Разв это не есть тоже искусство?
— Оставимте слово ораторъ: въ приложеніи къ англійской публичной жизни это очень обманчивое выраженіе. Англичанинъ желающій вліять на своихъ соотечественниковъ силою своихъ словъ долженъ смшиваться съ ними на ихъ битыхъ путяхъ, долженъ сдлаться обладателемъ ихъ практическихъ взглядовъ и интересовъ, долженъ освоиться съ ихъ прозаическими занятіями и длами, долженъ понимать какъ осуществить самыя высшія притязанія ихъ на матеріальное благосостояніе, долженъ избгать, какъ самой опасной ошибки для себя и для другихъ, того рода краснорчія которое называется ораторскимъ во Франціи и которое содйствовало тому что Французы стали самыми плохими политиками въ Европ. Увы, я боюсь что англійскій государственный человкъ показался бы вамъ очень скучнымъ ораторомъ.
— Я вижу что сказала глупость, вы показали мн что міръ государственнаго человка лежитъ въ сторон отъ міра артиста. Но….
— Но что?
— Не можетъ ли честолюбіе обоихъ быть одинаково?
— Какъ такъ?
— Смягчать грубое, возвышать низменное, отождествлять свое имя съ новою красотой, съ новою славой внесенною въ общую сокровищницу.
І’рагамъ съ почтеніемъ склонилъ голову, и потомъ поднялъ ее съ краской увлеченія на щекахъ и на лбу.
— О! воскликнулъ онъ,— какою надежною охраной и благородною возбудительницей истиннаго англійскаго честолюбія назначила вамъ быть природа, еслибы не….
Онъ внезапно остановился.
Этотъ порывъ былъ совершенною неожиданностью для Исавры. Она привыкла къ комплиментамъ, но подобнаго рода комплиментъ въ первый разъ достигалъ ея слуха. Въ отвтъ на это она не находила словъ. Невольно положила она руку на сердце какъ бы для того чтобъ удержать его біеніе. Но неоконченное восклицаніе ‘еслибы не’ смущало ее боле чмъ льстили предшествовавшія слова, машинально она прошептала:
— Еслибы не…. что?
— О, отвчалъ Грагамъ стараясь придать веселый тонъ голосу,— я слишкомъ стыжусь своего эгоизма какъ мущина чтобы докончить мою рчь.
— Скажите, или я буду думать что вы замолчали боясь оскорбить меня какъ женщину.
— Нтъ, напротивъ, еслибъ я договорилъ, я сказалъ бы что женщина съ вашимъ геніемъ, съ такимъ совершенствомъ въ самомъ популярномъ и очаровательномъ искусств, не можетъ удовольствоваться тмъ чтобы возбуждать благородныя мысли въ одномъ сердц, она должна принадлежать публик, или скоре публика должна принадлежать ей, какой-нибудь человкъ можетъ занимать лишь одинъ уголокъ въ ея сердц, но даже и тогда онъ долженъ уничтожать свое существованіе въ ея, долженъ довольствоваться, тмъ чтобъ отражать лишь лучъ свта который она изливаетъ на восторженныя тысячи. Кто бы осмлился сказать вамъ: откажитесь отъ своей карьеры, пожертвуйте своимъ геніемъ, своимъ искусствомъ скромному домашнему кругу? Для актрисы, для пвицы, слава которой наполняетъ міръ, свой домъ былъ бы тюрьмой. Простите меня, простите….
Исавра отвернулась чтобы скрыть слезы готовыя брызнуть изъ ея глазъ, но протянула ему руку съ дтскою искренностію и сказала мягко:
— Вы не оскорбили меня.
Грагамъ не ршился продолжать разговоръ на ту же тему. Обращаясь къ новому предмету онъ сказалъ посл невольнаго молчанія.
— Вы не сочтете слишкомъ смлымъ отъ такого новаго знакомаго если я спрошу какимъ образомъ, вы, Италіянка, знаете нашъ языкъ какъ родной? и италіянскіе ли учителя научили васъ такъ думать и чувствовать?
— Мистеръ Селби, мой второй отецъ, былъ Англичанинъ, и не говорилъ свободно ни на какомъ другомъ язык. Онъ очень любилъ меня, и будь онъ дйствительно мой отецъ я не могла бы больше любить его, мы съ нимъ всегда были вмст до тхъ поръ какъ я лишилась его.
— И въ утшеніе вамъ не осталось матери.
Исавра грустно покачала головой, въ это время возвратилась Веноста.
Грагаму показалось что онъ оставался уже слишкомъ долго, онъ простился.
Они знали что имъ предстоитъ встртиться въ этотъ вечеръ у Савареновъ.
Для Грагама мысль эта не была лишена пріятности, чмъ боле онъ узнавалъ Исавру, тмъ боле упрекалъ себя что позволилъ себ познакомиться съ нею.
Посл того какъ онъ ушелъ Исавра стала пть тихо про себя арію которая такъ подйствовала на ея слушателя, потомъ она погрузилась въ отвлеченную мечтательность, но ощущала странное и новое для нея счастіе. Помогая ей одваться къ обду Савареновъ и вплетая классическую втку плюща въ ея темныя кудри служанка Италіянка воскликнула:
— Какъ хороша синьйорина сегодня вечеромъ!

ГЛАВА III.

Г. Саваренъ былъ одинъ изъ самыхъ блестящихъ людей той литературной плеяды которая озарила царствованіе Лудовика-Филиппа.
Умъ его былъ исключительно французскій по своей легкости и граціи. Ни Англія, ни Германія, ни Америка не производили ничего подобнаго. Ирландія произвела Томаса Мура, но вдь въ Ирландскомъ геніи такъ много фрницузскаго.
Г. Саваренъ былъ чуждъ тщеславной расточительности вошедшей въ моду при имперіи. Его домашнее хозяйство велось скромно въ предлахъ дохода получаемаго главнйшимъ образомъ, можетъ-статься исключительно, отъ литературныхъ работъ.
Хотя онъ часто давалъ обды, но они были немноголюдны и безъ претензій и блеску. Однакожь обды, хотя простые, были совершенствомъ въ своемъ род, и хозяинъ такъ увлекалъ гостей своею игривою веселостью что пиры въ его дом считались самыми пріятными въ Париж. Въ настоящемъ случа общество простиралось до десяти человкъ, наибольшее число какое могло помститься за его столомъ.
Вс гости Французы принадлежали къ либеральной партіи, хотя различныхъ оттнковъ трехцвтнаго знамени. Place aux dames. Прежде всхъ слдуетъ назвать графиню де-Кранъ (Craon) и гжу Верто (Vertot), об безъ мужей. Графиня схоронила своего мужа, гжа Верто разошлась съ своимъ. Графиня была очень красива, но ей было шестьдесятъ лтъ. Гжа Верто была на двадцать лтъ моложе, но была очень дурна собой. Она разсорилась со знаменитымъ авторомъ для котораго разошлась съ мужемъ, и съ того времени ни одинъ человкъ не дерзнулъ помыслить что онъ въ состояніи утшить даму такую некрасивую въ утрат писателя столь знаменитаго.
Об эти дамы были очень умны. Графиня написала лирическія поэмы подъ заглавіемъ Крики Свободы и драму героемъ которой былъ Дантонъ, а мораль слишкомъ революціонна для сцены. Но въ душ графиня вовсе не была революціонеркой, она мене всхъ была способна сдлать или пожелать сдлать что-нибудь для того чтобы придвинуть прачку на одинъ дюймъ ближе къ графин. Она была одною изъ тхъ особъ что играютъ съ огнемъ для того чтобы казаться просвщенными.
Гжа Верто была боле серіознаго склада. Она преклонялась предъ г. Тьеромъ и выступила на литературное поприще въ историко-политическомъ род. Она написала замчательную книгу о новомъ Караген (подразумвая Англію), и въ боле недавнее время трудъ обратившій особое вниманіе на равновсіе державъ, въ немъ доказывалось что въ интересахъ цивилизаціи и для пользы Европы Бельгія должна быть присоединена къ Франціи, а Пруссія ограничена предлами ея первоначальнаго маркграфства. Она доказывала какъ легко могли бы быть достигнуты об эти цли конституціоннымъ монархомъ на мст эгоистическаго императора. Гжа Верто была ршительная орлеанистка.
Об эти дамы въ обыкновенномъ обществ удостаивали оставлять въ сторон сочинительство. Вслдъ за ними укажу среди гостей на графа де-Пасси и его супругу. Графу былъ семьдесятъ одинъ годъ и безполезно прибавлять что онъ представлялъ типъ Француза который быстро исчезаетъ и вроятно не обновится. Какъ мн описать его чтобы сдлать понятнымъ для англійскаго читателя? Попробую прибгнуть къ аналогіи. Представьте себ человка хорошаго рода и съ большимъ состояніемъ, бывшаго въ молодости восторженнымъ другомъ лорда Байрона и веселымъ спутникомъ Георга IV, одареннаго въ высшей степени возвышеннымъ романическимъ чувствомъ и въ такой же степени благовоспитаннымъ свтскимъ цинизмомъ, кто, вслдствіе этого соединенія, рдко встрчающагося, занималъ высокое положеніе въ обихъ частяхъ общества на которыя, говоря въ широкомъ смысл, длится цивилизованная жизнь,— въ романтической и цинической. Графъ Пасси былъ самымъ пылкимъ изъ числа учениковъ Шатобріана, самымъ блестящимъ изъ придворныхъ Карла X. Нужно ли прибавлять что онъ былъ страшный сердцедъ?
Но не взирая на свое восхищеніе Шатобріаномъ и свою преданность Карлу X, графъ былъ всегда вренъ капризамъ французской noblesse, уничтожившимъ ее во время старой революціи, капризамъ принадлежащимъ великолпному невжеству ихъ націи вообще и ихъ классу въ частности. Не принимая во вниманіе единичныхъ исключеній, французскій gentilhomme есть по преимуществу Парижанинъ, Парижанинъ по преимуществу впечатлителенъ къ толчкамъ моды данной минуты. Въ мод ли быть либералами или анти-либералами? Парижане обнимаютъ и цлуютъ другъ друга и клянутся на жизнь и на смерть стоять за то что въ данную минуту въ мод. Три дня были модою минуты — графъ Пасси сдлался восторженнымъ орлеанистомъ. Лудовикъ-Филилпъ былъ очень милостивъ къ нему, онъ былъ декорированъ, назначенъ префектомъ въ свой департаментъ, его готовы были сдлать посланникомъ при одномъ германскомъ двор, когда Лудовикъ-Филилпъ палъ. Была провозглашена республика. Графъ заразился всеобщею заразою и посл обмна слезъ и поцлуевъ съ патріотами которыхъ недлю назадъ называлъ canaille, онъ поклялся въ вчной преданности республик. Модою минуты внезапно сдлался наполеонизмъ, и государственный ударъ превратилъ республику въ имперію. Графъ плакалъ на груди всхъ vieilles moustaches какихъ только могъ найти и радовался что взошло солнце Аустерлица. Но посл Мексиканской экспедиціи солнце Аустерлица значительно померкло. Имперіализмъ скоро готовъ былъ выйти изъ моды. Графъ перенесъ свою любовь на Жюль Фавра и сталъ въ ряды передовыхъ либераловъ. Въ теченіе всхъ этихъ политическихъ перемнъ графъ оставался почти неизмннымъ въ частной жизни, пріятный, добрый, остроумный и боле всего преданный прекрасному полу. Достигнувъ шестидесяти восъми-лтняго возраста онъ все еще былъ fort bel homme, не женатъ, съ величественнымъ видомъ и обворожительнымъ обращеніемъ. Въ этомъ возраст онъ сказалъ себ: je me range, и женился на молодой особ, восемнадцати лтъ. Она обожала своего мужа и страшно ревновала его, между тмъ графъ казалось вовсе не ревновалъ ее и переносилъ ея обожаніе слегка пожимая плечами.
Трое гостей пополнявшихъ вмст съ Грагамомъ и двумя Италіянками число десять были нмецкій графъ фонъ-Рюдесгеймъ, знаменитый французскій докторъ по имени Вакуръ и молодой писатель котораго Саваренъ принялъ въ свою клику и провозгласилъ человкомъ съ рдкими талантами. Этому писателю, котораго настоящее имя было Густавъ Рамо, но который, вроятно чтобы доказать проповдуемое имъ презрніе къ предкамъ, печаталъ свои стихи подъ аристократическимъ именемъ Альфонса де-Валькура, было около двадцати четырехъ лтъ, съ перваго взгляда ему можно было дать и меньше, но посмотрвъ внимательно можно было замтить признаки старости на его лиц.
Онъ былъ небольшаго роста, худощавъ и слабаго сложенія. Въ глазахъ женщинъ и артистовъ его тлесные недостатки искупались необыкновенною красотою лица. Его черные волосы, заботливо раздленные посредин, длинные и волнистые, оттняли близну высокаго но узкаго лба и слабую блдность щекъ. Черты лица его были очень правильны, глаза съ замчательнымъ блескомъ, но выраженіе лица говорило объ утомленіи и излишествахъ: шелковистыя кудри были жидки и мстами въ нихъ серебрился сдой волосъ, блестящіе глаза свтились изъ впалыхъ орбитъ, около рта обозначились линіи какъ бываетъ у людей среднихъ лтъ которые слишкомъ торопятся жить.
Это было лицо которое могло возбуждать состраданіе и нжный интересъ не будь въ немъ чего-то гордаго и надменнаго что вызывало не жалость нжную, но восторженное удивленіе. Выраженіе это не нравилось мущинамъ, но нравилось женщинамъ и не трудно было убдиться что въ числ послднихъ онъ находилъ много восторженныхъ поклонницъ.
Разговоръ за обдомъ былъ совершенно противоположенъ тому что происходилъ наканун у Американцевъ, хамъ разговоръ, хотя оживленный, былъ по преимуществу дловой и серіозный, здсь онъ только скользилъ по предметамъ, пересыпался остротами и быстрыми отвтами. Предметами были легкіе on dits и веселые анекдоты дня, говорилось и о литератур и о политик, но и о томъ и о другомъ какъ о предметахъ persiflage съ легкою шуткой и эпиграммой. Об Француженки писательницы, графъ де-Пасси, докторъ и хозяинъ затмвали другихъ гостей. По временамъ впрочемъ нмецкій графъ вставлялъ ироническое замчаніе въ которомъ сосредоточивалось много мудрости, а молодой писатель — боле дкій сарказмъ. Если сарказмъ былъ удаченъ, онъ обнаруживалъ свое торжество тихимъ смхомъ, въ случа неудачи онъ выражалъ свое недовольство презрительно усмхаясь или сердито хмурясь.
Исавра и Грагамъ сидли не рядомъ и по большей части только слушали.
Когда посл обда перешли въ залу, Грагамъ попытался приблизиться къ креслу въ которомъ помстилась Исавра, но молодой писатель предупредилъ его, слъ рядомъ съ ней и началъ разговоръ такимъ тихимъ голосомъ что его можно было принять за шопотъ. Англичанинъ отошелъ и сталъ наблюдать. Онъ вскор замтилъ, съ болью ревности смшанной съ презрніемъ, что разговоръ писателя повидимому интересовалъ Исавру. Она слушала съ замтнымъ вниманіемъ, когда же говорила сама, то хотя Грагамъ не слышалъ словъ, но могъ замтить по ея выразительному лицу возраставшую благосклонность къ собесднику.
— Надюсь, сказалъ докторъ подходя къ Грагаму между тмъ какъ большая часть гостей собрались около Саварена, разказывавшаго самые веселые анекдоты полные остроумія,— надюсь что прекрасная Италіяика не повритъ влюбленности этой чернильной души.
— Разв двушки находятъ его такимъ привлекательнымъ? спросилъ Грагамъ съ принужденною улыбкой.
— Очень вроятно. Онъ иметъ репутацію очень умнаго и очень дурнаго человка, а это такія качества которыя имютъ зминую прелесть для дочерей Евы.
— И это репутація заслуженная?
— Что касается ума, то я не могу судить безпристрастно. Мн не нравятся такого рода писанія, ни мужественныя, ни женственныя, въ которыхъ отличается молодой Рамо. Онъ иметъ странную методу подбирать самыя напыщенныя фразы для выраженія обыкновенныхъ мыслей. Онъ описываетъ въ стихахъ любовь въ такихъ бурныхъ выраженіяхъ что вамъ можетъ казаться будто Юпитеръ нисходитъ къ Семел. Но если разобрать эти выраженія съ трезвостью паталога, какъ я расположенъ разбирать ихъ, ваши опасенія за домашнее спокойствіе исчезнутъ, это vox et praeterea nihil, ни одинъ человкъ дйствительно влюбленный не сталъ бы употреблять такихъ выраженій. Онъ пишетъ въ проз о недостаткахъ человчества. Вы любите человчество. Вы говорите: допустимъ что недостатки эти существуютъ, какія же средства исправить ихъ? и вы не находите ничего кром вздору. Но я долженъ сказать что и въ проз и въ стихахъ Густавъ Рамо попадаетъ въ тонъ развращенныхъ вкусовъ времени, и потому входить въ моду. Это о его сочиненіяхъ, что же касается его дурной репутаціи, то стоитъ взглянуть на него чтобъ убдиться что онъ въ сотую часть не такъ дуренъ какъ желаетъ казаться, словомъ, г. Густавъ Рамо есть типъ довольно многочисленнаго среди парижской молодежи класса который я называю ‘потерявшееся колно абсента’. Это цлый разрядъ людей которые начинаютъ жить полнымъ галопомъ будучи еще мальчиками. Какъ общее правило они одарены такимъ слабымъ сложеніемъ что едва могутъ плестись рысцой, не то чтобы скакать въ галопъ не пришпоривая себя возбудительными средствами, ни одно изъ такихъ средствъ такъ не прельщаетъ ихъ странную нервную систему какъ абсентъ. Число паціентовъ изъ того разряда которые въ тридцать лтъ боле истасканы чмъ семидесятилтніе старики увеличивается съ такою быстротой что заставляетъ со страхомъ помышлять каково будетъ слдующее поколніе Французовъ. Съ расположеніемъ къ абсенту молодой Рамо и подобные ему писатели соединяютъ подражаніе Гейне, наподобіе тхъ каррикатуристовъ которые достигаютъ боле разительнаго сходства наибольшею уродливостью. Не легко подражать паосу и остроумію Гейне, но не трудно подражать его удаленію отъ Божества, его насмшкамъ надъ правымъ и не правымъ, его непрестанной войн противъ героизма мысли и дйствія, котораго знамя инстинктивно охраняютъ писатели возвышающіе свою націю. Рамо не можетъ быть Гейне, но онъ можетъ также относиться къ Гейне какъ безобразный ворчунъ карликъ къ изрыгающему хулы титану. Однако же онъ интересуетъ женщинъ вообще, и очевидно интересуетъ прекрасную синьйорину въ особенности.
Въ то время какъ Бакуръ кокчилъ свою рчь Исавра подняла голову, до тхъ поръ склоненную въ поз серіознаго вниманія, которое казалось подтверждало замчаніе доктора, и взглянула вокругъ. Глаза ея встртили взглядъ Грагама съ безбоязненною искренностью составлявшую часть прелести ея свтлаго и кроткаго ума. Но она тотчасъ же опустила ихъ слегка вздрогнувъ и измнившись въ лиц, ибо выраженіе лица Грагама было непохоже на то какое она видла прежде, оно было жестко, сурово и нсколько презрительно. Черезъ нсколько минутъ она встала и проходя черезъ комнату въ направленіи къ групп собравшейся вокругъ хозяина и остановилась у стола съ книгами и картинами у котораго Гратамъ стоялъ одинъ. Докторъ отошелъ вмст съ нмецкимъ графомъ.
Исавра взяла одну изъ картинъ.
— А! воскликнула она,— Сорренто, мое Сорренто. Вы бывали въ Сорренто, г. Венъ?
Вопросъ и сопровождавшее его движеніе были очевидно примирительныя. Было ли примиреніе побуждаемо кокетствомъ или чувствомъ боле невиннымъ и безыскусственнымъ?
Грагамъ не могъ ршить этого и отвчалъ холодно, наклоняясь къ картин:
— Я только однажды пробылъ тамъ три дня, но мои воспоминанія объ этомъ мст не достаточно живы чтобъ узнать его на этомъ рисунк.
— Вотъ домъ принадлежавшій, по крайней мр такъ разказываютъ, Тассову отцу, вы безъ сомннія были въ этомъ дом?
— Въ мое время въ немъ была гостиница, я тамъ останавливался.
— И я тоже. Тамъ я въ первый разъ прочла la Gervаalemme.
Послднія слова сказаны были ло-италіянски тихимъ голосомъ, мечтательно и какъ бы про себя.
Въ это время раздался нсколько рзкій и пронзительный голосъ, говорившій по-французски, и помшалъ Грагаму отвтить:
Quel joli dessin! Что это такое, Mademoiselle?
Гратамъ отступилъ, говорившій былъ Густавъ Рамо, который незамтно сперва слдилъ за Исаврой, потомъ очутился около нея.
— Видъ Сорренто, но мсто это въ дйствительности лучше. Я показывала домъ принадлежавшій отцу Тассо.
— Тассо! Rein! А гд домъ прекрасной Элеоноры?
Monsieur, отвтила Исавра нсколько изумленная такимъ вопросомъ со стороны homme de lettres по профессіи,— Элеонора не жила въ Сорренто.
Tant pis pour Sorrente, сказалъ homme de lettres. Никто бы не заботился о Тассо не будь Элеоноры.
— Я скоре думаю, сказалъ Грагамъ,— что никто бы не заботился объ Элеонор не будь Тассо.
Рамо надменно взглянулъ на Англичанина
— Извините, милостивый государь, исторія любви во вс времена сохраняетъ свой интересъ, но кого въ наши дни интересуетъ le clinquant du Tasse?
Le clinquant du Tasse! воскликнула Исавра съ негодованіемъ.
— Это выраженіе принадлежитъ Буало, оно сказано въ насмшку надъ Sot de qualit кто предпочитаетъ
Le clinquant du Tasse tout l’or de Virgile.
Я же съ своей стороны также мало врую въ одного какъ и въ другаго.
— Я не знакома съ латинскимъ языкомъ и потому не читала Виргилія, сказала Исавра.
— Можетъ-статься, замтилъ Грагамъ,— monsieur не знакомъ съ италіянскимъ языкомъ и потому не читалъ Тассо.
— Если это сказано какъ сарказмъ, возразилъ Рамо, то я принимаю какъ комплиментъ. Французу который желаетъ изучить образцовыя произведенія новой литературы не нужно знать другихъ языковъ и читать другихъ авторовъ кром своихъ.
Исавра засмялась своимъ пріятнымъ серебристымъ смхомъ.
— Откровенность этихъ словъ была бы достойна изумленія еслибы вы только-что во время нашего разговора не отзывались съ такимъ же презрніемъ о томъ что мы привыкли считать образцовыми французскими произведеніями, какъ теперь отзываетесь о Виргиліи и Тассо.
— Не моя вина если у васъ были учителя со вкусомъ настолько rococo что пріучили васъ считать образцовыми произведеніями скучныя ходульныя трагедіи Корнеля и Расина. Это поэзія двора, а не поэзія народа, какъ простая повсть, простой куплетъ которые проникаютъ въ сокрытыя глубины человческаго сердца, пробуждаютъ горе причиняемое этимъ несчастнымъ соціальнымъ порядкомъ, обнаруживаютъ вредъ предразсудковъ, какъ власть королей и власть духовенства, а та поэзія достойна библіотеки гд собранъ хламъ который педагоги зовутъ ‘классиками’. По крайней мр мы съ вами согласны въ одномъ, мы относимся съ одинаковымъ уваженіемъ къ генію вашего друга гжи де-Гранмениль.
— Это вашъ другъ, синьйорина! воскликнулъ Грагамъ недоврчиво,— гжа де-Гранмениль вашъ другъ?
— Лучшій другъ какой у меня есть на свт.
Лицо Грагама омрачилось, онъ молча отвернулся и чрезъ минуту исчезъ изъ комнаты увряя себя что ни мало не чувствуетъ ревности оставляя Густава Рамо съ Исаврой. ‘Ея лучшій другъ гжа де-Гранмениль’, проворчалъ онъ.
Теперь скажемъ слово о главномъ корреспондент Исавры. Гжа де-Гранмениль была женщина хорошаго происхожденія и богатая. Она разошлась съ мужемъ на второмъ году супружества. Это была замчательно краснорчивая писательница которую въ популярности и знаменитости изъ современныхъ писательницъ превосходила только Жоржъ Сандъ.
Почти столь же безстрашная въ откровенномъ изложеніи своихъ взглядовъ какъ эта знаменитая романистка, она начала свою литературную карьеру сочиненіемъ изумительнымъ по сил и увлеченію, направленнымъ противъ учрежденія брака какъ онъ установленъ въ римско-католическихъ обществахъ. Не думаю чтобы въ немъ было сказано больше объ этомъ деликатномъ предмет чмъ было сказано Англичаниномъ Мильтономъ, но Мильтонъ писалъ не для римско-католическихъ обществъ и не слогомъ способнымъ плнять рабочіе классы. Первое произведеніе гжи де-Гранмениль было понято въ смысл нападенія на религію и плнило тхъ изъ рабочаго класса что уже отпали отъ религіи. За этимъ послдовали другія сочиненія боле или мене содержавшія въ себ нападки на ‘принятыя мннія’, нкоторыя изъ нихъ съ политическими, другія съ соціально революціонными цлями и тенденціями, но всегда съ одинаковою чистотой слога. Просмотрите вс ея сочиненія, и хотя вы можете возмущаться ея ученіями, вы не найдете ни одного неумстнаго выраженія. Въ сравненіи съ ними, повсти англійскихъ молодыхъ двицъ никуда не годятся. Въ послдніе годы, то что встрчалось суроваго или отважнаго въ ея политическихъ и соціальныхъ доктринахъ, было смягчаемо прелестью золотаго тумана романтичности. Сочиненія ея становились боле и боле чисто художественными, скоре поэтизируя то что есть добраго и прекраснаго въ дйствительной жизни, нежели возводя въ ложный идеалъ то что есть въ ней порочнаго и безобразнаго. Такая женщина, разойдясь въ молодости съ мужемъ, проповдуя такія мннія и ведя жизнь столь независимую какъ гжа де-Гранмениль, не могла не сдлаться предметомъ сллетень и клеветы. Ничто однакоже въ ея дйствительной жизни не свидтельствовало противъ нея чтобы лишить ее того положенія какое она занимала по праву рожденія, богатства и знаменитости. Куда бы она ни пріхала, ее везд фетировали какъ въ Англіи иностранныхъ принцевъ и въ Америк иностранныхъ писателей. Знавшіе ее близко не могли нахвалиться ея высокимъ качествамъ, ея великодушію и любезности. Гжа де-Гранмениль знала мистера Селби, и когда посл ея смерти Исавра въ нжномъ возраст между дтствомъ и юношествомъ осталась безпомощнымъ и одинокимъ существомъ на земл, эта знаменитая женщина, прославляемая богатыми за ея умъ и бдными за ея благотворительность, явилась на помощь къ одинокой сирот, снова согрла любовью ея сердце, пробудила первые проблески генія, стремленіе къ искусству въ смутномъ состояніи души находившейся между сномъ и бдніемъ.
Но, любезный мой англійскій читатель, поставьте себя на мсто Грагама, и предположите что вы начинаете чувствовать любовь къ двушк на которой по многимъ уважительнымъ причинамъ вамъ не слдуетъ жениться, предположите что въ то самое время какъ вы почувствовали злобное сознаніе ревности къ человку кого признавать соперникомъ значило бы унижать себя, эта двушка говоритъ вамъ что лучшій другъ ея женщина прославившаяся своею враждебностью къ учрежденію брака!

ГЛАВА IV.

Въ тотъ же день какъ Грагамъ обдалъ у Савареновъ, г. Лувье собралъ за своимъ столомъ lite молодыхъ Парижанъ составлявшихъ олигархію моды, и въ это общество пригласилъ своего новаго друга маркиза де-Ротбріана. Большая часть гостей принадлежали къ партіи легитимистовъ, noblesse de faubourg, не принадлежавшіе къ ней не принадлежали ни къ какой политической партіи, равнодушные къ дламъ смертныхъ какъ боги Эпикура. Первое мсто среди этой jeunesse dore принадлежало родственникамъ Алена, Раулю и Энгеррану де-Вандемарамъ. Лувье представалъ его имъ съ отеческою bonhomie, какъ будто бы онъ былъ глава фамиліи.
— Мн не нужно просить васъ, молодые люди, чтобы вы были друзьями. Вандемары съ Рошбріанами не длаются друзьями, они родятся друзьями. Сказавъ это, онъ обратился къ другимъ гостямъ.
Черезъ минуту Аленъ почувствовалъ что сдержанность его пропала подъ вліяніемъ сердечной теплоты съ какою приняли его родственники.
Эти молодые люди имли замчательное фамильное сходство, но черты лица ихъ, цвтъ волосъ и выраженіе, все, за исключеніемъ этого страннаго фамильнаго сходства, было противоположно.
Рауль былъ высокаго роста, наклоненъ къ худощавости, но достаточная ширина плечъ указывала на значительную тлесную крпость. Волосы его были коротко острижены, борода длинная, шелковистая и черная, черные глаза отненные длинными загнутыми рсницами, цвтъ лица блдный, но чистый и здоровый. Въ поко, лицо его выражало нсколько меланхолическое равнодушіе, когда же онъ говорилъ, оно длалось необыкновенно пріятнымъ сіяя улыбкой чрезвычайной привтливости, которую не можетъ замнить никакая искусственная вжливость, она должна исходить изъ тхъ природныхъ высокихъ качествъ что имютъ своимъ источникомъ сердечную доброту.
Энгерранъ былъ блокуръ, съ вьющимися кудрями золотисто-каштановаго цвта. Онъ не носилъ бороды, только небольшіе усы цвтомъ нсколько темне волосъ. Цвтъ лица его можно было бы назвать женственнымъ, такъ онъ былъ свжъ и нженъ, но въ выраженіи его лица, въ смлыхъ очертаніяхъ рта, въ открытомъ широкомъ лб было столько смлости и энергіи что никто не ршился бы назвать его женственнымъ. Онъ былъ нсколько ниже средняго роста, но прекрасно сложенъ, хорошо держался и какъ-то не казался малъ даже рядомъ съ людьми высокаго роста. Казалось онъ созданъ быть любимцемъ матери и баловнемъ женщинъ, въ то же время при обращеніи съ мущинами въ его взгляд и манер было видно боле силы воли нежели у его боле серіознаго и степеннаго брата.
Оба, по сознанію ихъ сверстниковъ, одвались безукоризненно, но у Рауля не видно было чтобъ онъ обращалъ вниманіе на свою одежду, въ костюм его была строгая простота. На гладкой груди его сорочки не сіяло ни одной запонки, на пальцахъ не блестло ни одного кольца. Костюмъ Энгеррана, напротивъ, не лишенъ былъ претензій, вышивка на его сорочк казалось была сдлана царицею фей. Его перстни съ бирюзой и опалами, его запонки на груди и на рукавахъ съ жемчугомъ и брилліантами должны были стоить вдвое больше годоваго дохода Рошбріана, но вроятно не стоили ему ничего. Онъ былъ однимъ изъ тхъ счастливыхъ Лотаріевъ которымъ Калисты постоянно длаютъ подарки. Все вокругъ него такъ сіяло что казалось окружающая атмосфера длалась веселе отъ его присутствія.
Но въ одномъ отношеніи братья были вполн сходны другъ съ другомъ, въ той превосходной мягкости обращенія которая всегда отличала родовитое французское дворянство, мягкость это не оставляла ихъ даже тогда когда они неохотно приходили въ сношенія съ roturiers или республиканцами, но она превращалась въ galit и fraternit въ сношеніяхъ съ людьми своей касты или родственниками.
— Мы должны употребить вс усилія чтобы сдлать Парижъ пріятнымъ для васъ, сказалъ Рауль все еще удерживая руку Алена въ своемъ пожатіи.
Vilain cousine, сказалъ веселый Энгеранъ,— можно ли было пробыть въ Париж двадцать четыре часа и не извстить насъ.
— Разв вашъ батюшка не говорилъ вамъ что я былъ у него?
— Отецъ, отвчалъ Рауль,— не былъ такъ жестокъ чтобы скрыть этотъ фактъ, но онъ сказалъ что вы пріхали сюда по дламъ дня на два, не приняли его приглашенія и не сообщили своего адреса. Pauvre p&egrave,re, мы много сердились на него что онъ допустилъ васъ такимъ образомъ скрыться. Матушка и до сихъ поръ не простила ему, мы должны завтра представить ей васъ. Отвчаю что она вамъ понравится почти также какъ вы понравитесь ей.
Прежде чмъ Аленъ могъ отвтить доложили что обдъ поданъ. Мсто Алена за столомъ было между его кузенами. Какъ пріятенъ былъ ихъ разговоръ! Въ первый разъ еще Аленъ бесдовалъ такимъ образомъ дружески съ соотечественниками своего круга и своихъ лтъ. Онъ полюбилъ ихъ всмъ сердцемъ. Общій разговоръ другихъ гостей странно поражалъ его слухъ, онъ касался по большей части лошадей и скачекъ, оперы и балета, оживлялся сатирическими анекдотами о лицахъ чьи имена не были извстны провинціалу. Не было сказано ни слова которое показывало бы хотя малйшій интересъ въ политик или отдаленнйшее знакомство съ литературой. Казалось изъ міра этихъ благовоспитанныхъ гостей было исключено все что заботитъ великія массы человчества, но разговоръ былъ какой можно встртить лишь въ очень вжливомъ обществ, въ немъ не было много остроумія, но преобладала веселость, и веселость эта не была порывиста, смхъ не былъ громокъ, разказывавшіяся сплетни могли содержать самый ршительный цинизмъ, но выраженный самымъ утонченнымъ языкомъ. Парижскій Жокей-Клубъ иметъ свой ароматъ.
Рауль не вмшивался въ общій разговоръ, онъ вполн посвятилъ свое вниманіе кузену, объяснялъ ему въ чемъ состояла соль разказанныхъ анекдотовъ, или сообщалъ въ изящныхъ выражешихъ характеристику говорящихъ.
Энгерранъ былъ боле живаго темперамента чмъ его братъ, и охотно принималъ участіе въ пересыпаніи легкихъ сидетень и веселыхъ остротъ.
Лувье сидлъ между однимъ герцогомъ и русскимъ княземъ, говорилъ мало, разв только рекомендуя какое-нибудь вино или entre, и не сводилъ глазъ съ Вандемаровъ и Алена.
Тотчасъ посл кофе гости стали расходиться. Рауль однакоже усплъ представать своего кузена тмъ изъ числа гостей которые отличались наслдственною знатностью или общественнымъ положеніемъ. Имя Рошбріана пользовалось для нихъ такою историческою славою что обезпечивало уваженіе тому кто носилъ его, они принимали его такъ какъ бы онъ былъ ихъ братомъ.
Французскій герцогъ нашелъ что они въ родств вслдствіе брачнаго союза заключеннаго въ четырнадцатомъ вк, русскій князь знавалъ покойнаго маркиза, и ‘надялся что сынъ позволитъ знакомству съ его отцомъ превратиться теперь въ дружбу’.
Когда эти церемоніи кончились, Рауль взялъ Алена за руку и сказалъ:
— Я не отпущу васъ такъ скоро посл того какъ мы нашли васъ. Вы отправитесь со мной въ одинъ домъ гд я провожу по крайней мр часъ или два каждый вечеръ. Не думайте что я приглашаю васъ въ богему, страну которую, я долженъ сказать съ сожалніемъ, Энгерранъ посщаетъ по временамъ, но которая мн также мало извстна какъ лунныя горы. Домъ о которомъ я говорю какъ нельзя боле comme il faut. Это домъ графини ди Римини, очаровательной Италіянки по мужу, но по рожденію и характеру on ne peut plus Franaise. Матушка обожаетъ ее.
Обдъ у Лувье уже произвелъ большую перемну въ расположеніи духа Алена де-Рошбріана. Ему казалось будто какимъ-то волшебствомъ чувство молодости, аристократическаго происхожденія и положенія въ свт, такъ внезапно стсненное и подавленное, ожило въ немъ. Онъ почелъ бы себя деревенщиной еслибъ отказался отъ такого искренняго предложенія.
Но дойдя до кареты, которую братья держали сообща, и видя что въ ней могутъ помститься только двое, онъ отступилъ.
— Садитесь, mon cher, сказалъ Рауль догадываясь о причин его колебанія,— Энгерранъ отправился въ свой клубъ.

ГЛАВА V.

— Скажите мн, заговорилъ Рауль когда они были въ экипаж,— какимъ образомъ познакомились вы съ г. Лувье?
— У него въ залог большая часть моего имнія.
— Гм! Теперь это понятно. Но вы могли бы попасть въ худшія руки, Лувье извстенъ своею уступчивостью.
— Передалъ ли вамъ вашъ батюшка о моихъ обстоятельствахъ и о томъ что привело меня въ Парижъ?
— Если вы такъ прямо предлагаете этотъ вопросъ, любезнйшій кузенъ, я долженъ сказать что онъ говорилъ намъ объ этомъ.
— Онъ сказалъ вамъ какъ я бденъ и какая тяжелая борьба предстоитъ мн всю жизнь чтобъ удержать за собой Рошбріанъ какъ наше родовое помстье.
— Онъ сказалъ намъ все что могло еще больше увеличить наше уваженіе къ маркизу де-Рошбріану и еще боле усилить желаніе узнать нашего кузена и главу нашей фамиліи, отвчалъ Рауль съ благородствомъ въ тон и манер.
Аленъ въ порыв благодарности шкалъ руку своего родственника.
— Но, сказалъ онъ запинаясь,— вашъ батюшка согласенъ что мои обстоятельства не позволяютъ мн….
Bah! прервалъ Рауль съ пріятнымъ смхомъ,— отецъ несомннно очень умный человкъ, но онъ знаетъ только общество своего времени, и понятія не иметъ о современномъ обществ. Мы съ Энгерраномъ завтра зайдемъ къ вамъ чтобы вмст отправиться къ матушк, и предъ тмъ потолкуемъ о длахъ вообще. Энгерранъ оракулъ по этой части. Но вотъ мы пріхали къ графин.

ГЛАВА VI.

Графиня ди Римини приняла своихъ гостей въ будуар убранномъ повидимому просто, но простота эта стоила большихъ денегъ. Драпировки были ситцевыя, стны обиты тою же матеріей, яркихъ цвтовъ, въ которыхъ преобладалъ розовый и блый, но украшенія на камин, китайскій фарфоръ въ шкафахъ и на полкахъ, мелкія бездлушки на столахъ были драгоцнными и рдкими произведеніями искусства.
Сама графиня была женщина съ небольшимъ за тридцать лтъ, она не поражала красотою, но была чрезвычайно мила. ‘Для женщинъ, сказалъ одинъ знаменитый французскій писатель, есть только одинъ способъ быть красивою, и сто тысячъ способовъ быть миловидною.’ Не было возможности исчислить всхъ способовъ какими Аделина ди Римини заслуживала названіе милой.
Впрочемъ было бы несправедливостью, говоря о графин, ограничиться словомъ ‘миловидность’. При внимательномъ наблюденіи въ лиц ея можно было открыть выраженіе которое могло быть названо почти божественнымъ, такъ безощибочно говорило оно о пріятности нрава и душевномъ мир. Одинъ англійскій поэтъ описывая ее привелъ однажды старый стихъ:
Ея лицо какъ Млечный Путь на неб
Гд собраны прекрасныя свтила безъ именъ.
Она была не одна, въ кресл у камина сидла пожилая дама занимаясь вязаньемъ, въ противоположномъ углу сидлъ мущина также пожилой, по одежд духовное лицо, съ большою ангорскою кошкой на колняхъ.
— Позвольте представить вамъ, сказалъ Рауль,— моего вновь открытаго кузена, семнадцатаго маркиза де-Рошбріана, котораго я съ гордостію признаю главою нашей фамиліи по мужской линіи, представителемъ ея старшей втви, будьте добры къ нему ради меня, со временемъ вы будете добры къ нему ради его самого.
Графиня очень милостиво отвчала на это представленіе и предложила Алену помститься на диван съ котораго встала.
Старушка подняла глаза съ своего вязанья, патеръ спустилъ кошку съ колнъ. Старушка сказала:
— Я могу сказать господину маркизу что знала его матушку настолько коротко что она пригласила меня на его крестины, иначе я не могла бы претендовать на знакомство съ кавалеромъ si beau, такъ какъ я стара, немножко глуха, очень глупа, чрезвычайно бдна….
— И, прервалъ Рауль,— дама извстная всему Парижу, которую обожаютъ за ея доброту и совтуются съ ея savoir vivre вс молодые кавалеры которыхъ она удостоиваетъ принимать. Аленъ, позвольте представить васъ гж де-Мори, вдов знаменитаго писателя и академика и дочери храбраго Генриха де-Жерваля, который бился за правую сторону въ Ванде. Позвольте также представить васъ аббату Вертпре, который провелъ свою жизнь въ тщетныхъ усиліяхъ сдлать другихъ такими же достойными какъ онъ самъ.
— Низкій льстецъ! оказалъ аббатъ ущипнувъ одною рукой Рауля за ухо въ то время какъ другую протянулъ Алену.— Не позволяйте вашему кузену отпугивать васъ отъ знакомства со мною, господинъ маркизъ, когда онъ былъ моимъ ученикомъ онъ такъ убдилъ меня въ неисправимости испорченной человческой природы что теперь я обратился преимущественно къ улучшенію нравственности дикихъ животныхъ. Спросите графиню не достигъ ли я beau succ&egrave,s съ ея ангорскою кошкой. Три мсяца тому назадъ это животное имло два худшіе порока людей. Она была дика и вмст низка, кусалась и воровала. Кусается ли она когда-нибудь теперь? Нтъ. Воруетъ когда-нибудь? Нтъ. А почему? Я разбудилъ въ этой кошк дремавшую совсть, и съ тхъ поръ совсть управляетъ ея поступками: постигнувъ различіе между добромъ и зломъ, кошка держится его ненарушимо, какъ закона природы. Но если, посл безмрныхъ трудовъ, удастся разбудить совсть въ гршномъ человк, это не иметъ прочнаго вліянія на его поведеніе, онъ все-таки продолжаетъ гршить. Люди въ Париж, господинъ маркизъ, длятся на два класса, одни кусаются, другіе воруютъ, убгайте обоихъ и привяжитесь лучше къ кошкамъ.
Аббатъ произнесъ эту рчь съ важностью въ лиц и въ голос, такъ что было трудно ршить говорилъ ли онъ для забавы или серіозно, была ли это простая шутка или же скрытый сарказмъ.
Но въ лиц и въ глазахъ патера было выраженіе спокойной благожелательности, что побудило Алена склониться къ мысли что онъ говорилъ лишь какъ пріятный юмористъ, и маркизъ отвчалъ весело:
— Господинъ аббатъ, допуская превосходство добродтели въ кошкахъ когда ихъ учитъ такой разумный учитель, нельзя не сознаться что дловыя сношенія людей производятъ не кошки, а коль скоро люди должны вести дла между собой, то позвольте узнать, изъ предосторожности, къ какому разряду долженъ я причислить васъ. Вы кусаетесь или крадете?
Эта острота, доказывавшая что маркизъ уже стряхнулъ съ себя свою провинціальную сдержанность, имла большой успхъ.
Рауль и графиня весело разсмялись, гжа де-Мори захлопала въ ладоши и закричала:
Bien!
Аббатъ возразилъ съ неизмнною важностью:
— Къ обоимъ. Я священникъ, мой долгъ кусать злыхъ и обкрадывать добрыхъ, какъ вы убдитесь, господинъ маркизъ, если взглянете на эту бумагу.
При этомъ онъ протянулъ Алену подписку въ пользу несчастной семьи лишившейся крова посл пожара, и изъ сравнительнаго достатка пришедшей въ совершенную крайность. На лист было уже около двухъ десятковъ подписей, послднія были имена графини, пятьдесятъ франковъ, и гжи де-Мори, пять.
— Позвольте мн, маркизъ, сказалъ аббатъ,— обокрасть васъ. Да благословитъ васъ Богъ вдвойн, сынъ мой (взявъ наполеондоръ поданный ему Аленомъ), вопервыхъ за вашу благотворительность, вовторыхъ за примръ который вы подаете сердцу вашего кузена. Рауль де-Вандемаръ, встаньте и послдуйте ему. Bah! Какъ! только десять франковъ.
Рауль сдлалъ аббату знакъ не примтный для остальныхъ и сказалъ:
— Я превзошелъ бы ваши надежды на мою карьеру, еслибы продолжалъ быть въ половину также достойнымъ какъ мой кузенъ.
Аленъ во глубин души почувствовалъ тонкій тактъ побудившій его богатаго родственника дать меньше его, а аббатъ сказалъ:
— Скупецъ, ты прощенъ. Смиреніе боле трудная добродтель чмъ благотворительность, а въ васъ примръ ея такъ рдокъ что заслуживаетъ поощренія.
Поданъ былъ чай, какъ въ Париж называютъ, по-англійски, графиня распоряжалась, гости собрались вокругъ стола, и вечеръ прошелъ въ невинной веселости домашняго круга. Разговоръ, не отличавшійся особеннымъ умомъ, былъ по крайней мр не модный, не было толковъ о книгахъ, не было также и сплетень, но такъ или иначе онъ былъ веселъ и оживленъ какъ разговоръ счастливой семьи въ сельскомъ дом. Аленъ получилъ высшее мнніе о Раул, который, несмотря на то что былъ Парижанинъ, могъ находить удовольствіе въ проведенномъ такъ невинно вечер.
При прощаньи графиня пригласила Алена приходить всегда когда у него не будетъ боле пріятнаго приглашенія.
— Исключаются только вечера когда есть опера, сказала она.— Мужъ мой ухалъ по дламъ въ Миланъ, а безъ него я не вызжаю въ общество: но противъ оперы устоять не могу.
Рауль проводилъ Алена до его квартиры.
Au revoir, завтра въ часъ ждите Энгеррана и меня.

ГЛАВА VII.

Рауль и Энгерранъ явились къ Алену въ назначенный часъ.
— Прежде всего, сказалъ Рауль,— я долженъ передать вамъ сожалніе матушки что она не можетъ принять васъ сегодня. Она съ графиней принадлежатъ къ дамскому обществу посщенія бдныхъ и сегодня ихъ день, но завтра вы обдаете у насъ en famille. Теперь о длахъ. Позвольте мн закурить сигару пока вы изложите положеніе дла Энгеррану: я увренъ что одобрю все что онъ посовтуетъ.
Аленъ, вкратц какъ только могъ, разказалъ о положеніи своихъ длъ, о своихъ закладныхъ, о надежаахъ съ которыми его повренный побудилъ его обратиться къ дружественному расположенію г. Лувье. Когда онъ кончилъ, Энгерранъ подумалъ нсколько минутъ. Наконецъ онъ сказалъ:
— Доврите ли вы мн обратиться къ Лувье по вашему длу? Я только разузнаю расположенъ ли онъ перевести на себя другія закладныя, и если такъ, то на какихъ условіяхъ. Наше родство извинитъ мое вмшательство, и по правд сказать, мн приходилось имть много фамиліарныхъ разговоровъ съ этимъ человкомъ. Я тоже спекулирую и часто пользовался совтами Лувье. Вы можетъ-быть спросите съ какою цлью онъ оказываетъ мн услуги, онъ не можетъ получить отъ этого никакой пользы. На это я отвчу, разгадка его услугъ въ его характер. Будучи очень смлымъ спекуляторомъ онъ въ то же время удивительно остороженъ какъ политикъ. Наша belle France похожа на балаганнаго фигляра, никогда нельзя сказать съ увренностью, встанетъ ли она на голову или на ноги. Лувье очень благоразумно желаетъ чувствовать себя безопаснымъ какая бы партія ни взяла верхъ. Онъ не вритъ въ продолжительность имперіи, а такъ какъ имперія ни въ какомъ случа не конфискуетъ его милліоновъ, то онъ не даетъ себ труда ухаживать за имперіалистами. Но вслдствіе того же принципа который побуждаетъ нкоторыхъ дикарей поклоняться дьяволу, не заботясь о bon Dieu, потому что дьяволъ золъ, а bon Dieu слишкомъ милостивъ чтобы вредить имъ, Лувье, презирая и ненавидя въ душ республику, старается пріобрсти друзей между республиканцами всхъ родовъ и показываетъ видъ что раздляетъ ихъ надежды. Вмст съ тмъ онъ сильно заискиваетъ въ орлеанистахъ. Наконецъ, хотя онъ думаетъ что легитимисты не могутъ имть надежды на успхъ, онъ желаетъ поддерживать добрыя сношенія съ дворянами принадлежащими къ этой партіи, потому что они имютъ довольно значительное вліяніе на кругъ людей хорошаго тона. Мы съ Раулемъ пользуемся не малымъ авторитетомъ въ салонахъ и клубахъ, и наше доброе слово иметъ цну. Кром того, Лувье самъ въ молодости слылъ за данди, низложенный законодатель дандизма, нашъ злополучный родственникъ Викторъ де-Молеонъ, сообщалъ часть собственнаго блеска сыну ростовщика. Когда же свтило Виктора угасло, и Лувье пересталъ блестть. Данди исключили его изъ своей среды. Теперь онъ торжествуетъ въ душ что данди собираются на его вечера. Bref, милліонеръ очень вжливъ со мною, тмъ боле что я близокъ съ двумя или тремя извстными журналистами, а Лувье заботится о томъ чтобъ имть заручку въ печати. Надюсь что я объяснилъ вамъ причины почему я могу лучше вести переговоры нежели вашъ повренный, съ вашего позволенія я-бы отправился къ Лувье теперь же.
— Пусть онъ отправится, сказалъ Рауль.— Энгерранъ иметъ успхъ во всемъ за что берется, въ особенности,— прибавилъ онъ съ улыбкой отчасти горькою, отчасти нжною,— когда дло идетъ о наполненіи кошелька.
— Съ величайшею благодарностью предоставлю такому посланнику всевозможныя полномочія для переговоровъ, сказалъ Аленъ.— Я стсняюсь только назначеніемъ его на постъ который настолько ниже его генія,— и ‘происхожденія’, готовъ былъ онъ добавить, но благоразумно промолчалъ.
Энгерранъ сказалъ пожимая плечами:
— Вы не можете сдлать мн большаго одолженія какъ пустивъ въ ходъ мои способности. Я изнываю отъ скуки когда у меня нтъ дла, сказалъ онъ и вышелъ.
— Мн часто становится очень грустно, сказалъ Рауль отрахая кончикъ своей сигары,— когда подумаю что такой умный и энергическій человкъ какъ Энгерранъ лишенъ возможности служитъ своей стран. Изъ него бы вышелъ замчательный дипломатъ.
— Увы, возразилъ Аленъ со вздохомъ,— я начинаю сомнваться правы ли легитимисты въ своей безполезной врности государю который длаетъ насъ нравственными изгнанниками въ родной стран.
— У меня нтъ сомнній въ этомъ отношеніи, сказалъ Рауль.— Честь не даетъ намъ въ настоящее время никакого другаго выбора. Мы такъ много выиграли бы лично для себя надвъ государственную ливрею и получая жалованье отъ государства что никто не сталъ бы уважать насъ какъ патріотовъ, насъ презирали бы какъ отступниковъ. Пока живъ Генрихъ V и пока онъ не отказался отъ своихъ правъ, мы не можемъ быть дятельными гражданами, мы должны быть только печальными зрителями. Но не все ли равно? Мы, дворяне старыхъ фамилій, начинаемъ быстро исчезать. Какая бы форма правленія ни уcтановилась во Франціи, судьба наша будетъ одна и та же. Французскій народъ, стремясь къ невозможному равенству, никогда не потерпитъ сословія gentilshommes. Онъ не можетъ воспрепятствовать, не уничтоживъ совершенно торговлю и капиталы, быстрому появленію выскочекъ составляющихъ номинальную аристократію, боле противную равенству нежели наслдственное дворянство. Но онъ лишаетъ этихъ лицъ замняющихъ природныхъ патриціевъ возможности получить прочную осдлость въ стран, такъ какъ помстья которыя они покупаютъ должны длиться посл ихъ смерти. Бдный Аленъ, вы сдлали честолюбіемъ своей жизни сохраненіе для потомства земель и дома вашихъ предковъ. Но возможно ли это, предположивъ даже что вы ихъ выкупите изъ залога? Вы женитесь, у васъ будутъ дти, и Рошбріанъ придется продать чтобы каждый получилъ свою часть. Легко понять какъ такое положеніе вещей, длая васъ неспособными исполнять назначеніе дворянства въ публичной жизни, должно вліять и на нашу частную жизнь. Осужденные на жизнь полную веселостей и суетности мы не можемъ не заразиться расточительною роскошью составляющею порокъ нашего времени. Съ великими именами и малыми средствами чтобы поддерживать ихъ мы скоро попадаемъ въ затрудненія а долги. Затмъ нужда въ деньгахъ побждаетъ гордость. Мы не въ состояніи сдлаться крупными негоціантами, но можемъ быть мелкими игроками на Бирж, или благодаря Crdit Mobilier подражать министру держа подъ чужимъ именемъ лавку. Можетъ-быть вы слышали что мы съ Энгерраномъ держимъ лавку. Пожалуста покупайте тамъ ваши перчатки. Странная судьба для людей чьи предки бились въ первомъ Крестовомъ поход, mais que voulez vous?
— Я слышалъ о лавк, сказалъ Аленъ,— но узнавъ васъ пересталъ врить этимъ разказамъ.
— Это совершенно врно. Сказать ли вамъ какъ мы пришли къ этому средству добывать себ карманныя деньги? Отецъ даетъ намъ квартиру въ своемъ отел, столъ, которымъ мы не часто пользуемся, и содержаніе на которое мы не могли бы жить какъ молодые люди нашего круга живутъ въ Париж. Энгерранъ тратилъ свои карманныя деньги по своему, я по своему, но результатъ одинъ и тотъ же — карманы наши были пусты. Мы вошли въ долги. Два года тому назадъ отецъ, стснивъ себя, заплатилъ ихъ и сказалъ: ‘Впередъ платите долги свои сами или женитесь, а я найду вамъ невстъ’. Угроза эта устрашила насъ обоихъ. Мсяцъ спустя Энгеррану посчастливилось на бирж, и онъ предложилъ открыть на пріобртенныя деньги лавку. Я противился сколько могъ, но Энгерранъ восторжествовалъ, какъ это всегда бываетъ. Онъ нашелъ прекраснаго помощника, женщину которая нянчила насъ въ дтств и потомъ вышла замужъ за работника-парфюмера который понимаетъ дла. Предпріятіе оказалось успшнымъ, у насъ нтъ долговъ и мы сохранили свободу.
Посл этой исповди Рауль ушелъ, и Аленъ погрузился въ грустныя мечты, изъ которыхъ былъ выведенъ сильнымъ звонкомъ у дверей. Онъ отперъ дверь, и увидалъ г. Лувье. Толстый финансистъ сильно запыхался поднимаясь такъ высоко. Онъ проговорилъ едва переводя духъ:
Bonjour, простите если потревожилъ васъ.
Потомъ войдя и свъ на стулъ, нсколько минутъ не могъ начать говорить. Онъ обвелъ пристально глазами небольшую скромно убранную комнату, потомъ остановилъ свой взглядъ на хозяин ея.
Peste, любезнйшій маркизъ! сказалъ онъ наконецъ,— надюсь что въ слдующее посщеніе мн не придется длать такого отважнаго подъема. Можно подумать что вы пріучаете себя взбираться на Гималаи.
Высокомрнаго дворянина покоробила эта шутка и врожденная гордость сказалась въ его отвт.
— Я привыкъ жить на высотахъ, г. Лувье, замокъ Рошбріазъ не стоитъ на одномъ уровн съ городомъ.
Глаза милліонера вспыхнули злобнымъ блескомъ, но въ отвт его не было слышно неудовольствія.
Bien dit, mon cher. Какъ вы напомнили мн вашего отца! Теперь позвольте мн поговорить о длахъ. Я видлся съ вашимъ кузеномъ Энгерраномъ де-Вандемаромъ. Homme de moyens хоть и joli garon. Онъ предложилъ что вы побываете у меня. Я сказалъ Энгеррану: нтъ, я еще долженъ визитъ вамъ. Чтобы скоре покончить съ дломъ, г. Гандренъ далъ мн просмотрть ваши бумаги. Я и прежде расположенъ былъ услужить вамъ, и еще больше расположенъ служить вамъ теперь. Я могу расплатиться со всми у кого есть закладныя на ваши имнія и сдлаться единственнымъ владльцемъ закладной на условіяхъ которыя набросаны на этой бумаг и которыя, надюсь, удовлетворятъ васъ.
Онъ подалъ Алену бумагу, досталъ коробочку, вынулъ изъ нея леденецъ и положилъ въ ротъ, сложивъ руки онъ отклонился на спинку стула съ полузакрытыми глазами какъ бы утомленный и своимъ подъемомъ на высокую лстницу, и своимъ великодушіемъ.
Дйствительно, условія были щедры сверхъ ожиданія. За вычетомъ процентовъ по закладной маркизу оставался ежегодный доходъ въ 1.000 фунтовъ вмсто 400. Лувье предлагалъ взять на себя издержки по переводу закладныхъ и уплатить маркизу 25.000 франковъ при заключеніи условія единовременно. Усадьба не освобождалась отъ закладной какъ того желалъ Гебертъ. Во всхъ же другихъ отношеніяхъ это было чрезвычайно выгодно, и Аленъ не могъ не чувствовать благодарности и восхищенія при этомъ предложеніи благодаря коему его доходъ изъ ограниченнаго длался сравнительно достаточнымъ.
— Какже, маркизъ, сказалъ Лувье,— что замокъ говоритъ городу?
— Г. Лувье, отвчалъ Аленъ протягивая ему руку съ искреннимъ порывомъ,— простите меня за нескромность моей метафоры. Бдность всегда чувствительна къ шуткамъ на ея счетъ. Я обязанъ вамъ тмъ что отнын не буду имть подобнаго извиненія когда мои слова будутъ вамъ непріятны. Условія что вы предлагаете очень щедры, и я принимаю ихъ тотчасъ же.
Bon, сказалъ Лувье крпко сжимая поданную ему руку,— я передамъ эту бумагу Гандрену и дамъ ему соотвтственныя инструкціи. Могу ли я прибавить къ этому соглашенію еще условіе которое не значится на бумаг. Васъ можетъ-быть удивило что я предложилъ ни за что 25.000 франковъ въ дополненіе къ контракту. Это смшно и не такъ обыкновенно длаются дла, потому я долженъ объясниться. Маркизъ, простите мою свободу, но вы возбудили во мн интересъ къ вашей судьб. При вашемъ происхожденіи, родств и наружности, вы скоро и далеко пойдете въ жизни. Но вы не можете успть въ этомъ въ провинціи. Вы должны начать свою карьеру въ Париж. Я желаю чтобы вы провели годъ въ Париж живя не расточительно какъ какой-нибудь nouveau riche, но какъ прилично вашему общественному положенію. Эти 25.000 франковъ, прибавленные къ вашему увеличенному доходу, дадутъ вамъ возможность исполнить мое желаніе. Издержите деньги въ Париж, въ теченіи года они выйдутъ у васъ вс до копейки. Это будутъ хорошо истраченныя деньги. Примите мой совтъ, cher marquis. Au plaisir.
Финансистъ откланялся. Молодой маркизъ забылъ вс грустныя мысли внушенныя разговоромъ съ Раулемъ. Онъ поправилъ свой туалетъ и вышелъ съ видомъ человка для котораго на разсвт жизни солнце, до тхъ поръ скрытое за тучами, теперь выглянуло и освтило природу своимъ свтомъ.

ГЛАВА VIII.

Со времени вечера проведеннаго у Савареновъ Грагамъ не видалъ больше Исавры. Онъ избгалъ всякаго случая видться съ нею. Ревность съ которою онъ смотрлъ на ея обращеніе съ Рамо и изумленіе смшанное со злобой съ какимъ онъ услыхалъ заявленіе о ея дружб съ гжей де-Гранмениль укрпили важныя и тайныя причины заставлявшія его желать удержать свободу своей руки и сердца. Но увы! сердце уже было порабощено. Оно находилось въ самыхъ ужасныхъ изо всхъ цпей, въ цпяхъ первой любви сознанной съ перваго взгляда. Онъ былъ несчастливъ, и несчастіе противъ воли ослабляло его ршенія. Онъ началъ прибирать извиненія для влюбленныхъ. Во всякомъ случа, какой поводъ имлъ онъ чувствовать ревность къ молодому поэту, которая такъ оскорбила его? И если по своей молодости и неопытности Исавра приблизила къ себ знаменитаго писателя чей геній могъ увлечь ее и о чьихъ мнніяхъ она едва ли знала что-нибудь, было ли это преступленіе за которое слдовало навки лишить ее того уваженія какого заслуживаетъ всякая любовь? Онъ ршительно не находилъ удовлетворительнаго отвта на такіе вопросы. И т важныя причины, извстныя лишь ему одному, которыхъ онъ никогда не могъ поврить другому, причины почему рука его должна была оставаться свободною, не были достаточно сильны чтобы не допускать никакой сдлки. Он могли требовать жертвы и не малой жертвы для человка съ такимъ какъ у Грагама образомъ мыслей и честолюбіемъ. Но что такое любовь если она можетъ считать какую-нибудь жертву, кром долга и чести, слишкомъ великою? По мр того какъ смягчались его чувства къ Исавр, онъ ощущалъ, можетъ-быть какъ слдствіе этого смягченія, тревожное нетерпніе пополнить дло для котораго прибылъ въ Парижъ, и главнымъ шагомъ къ тому было открытіе неоткрываемой Луизы Дюваль.
Онъ не разъ писалъ къ г. Ренару, со времени свиданія съ этимъ агентомъ о коемъ упоминалось выше, спрашивая не имлъ ли онъ успха въ порученныхъ ему розыскахъ, и получалъ краткіе неудовлетворительные отвты, въ которыхъ говорилось о терпніи и не отнималось надежды.
Въ дйствительности же г. Ренаръ не прилагалъ дальнйшихъ стараній къ этому длу. Онъ считалъ ршительною потерей времени трудиться надъ розыскомъ гд слды были такъ слабы и неопредленны. Открытіе могло быть сдлано только благодаря одной изъ тхъ случайностей которая является безъ труда и заботъ съ нашей стороны. Въ дальнйшемъ ход возложеннаго на него порученія онъ надялся лишь на такую случайность. Но въ послдніе два дня Грагамъ сдлался еще нетерпливе и настоятельно требовалъ чтобы его медлительный повренный побывалъ у него.
Во время этого посщенія, въ виду настоятельныхъ требованій, естественно желая удержатъ такого необыкновенно щедраго кліента и въ то же время будучи честнымъ членомъ своей профессіи, и находя недобросовстнымъ получать значительное вознагражденіе ничего не длая, г. Ренаръ сказалъ откровенно:
— Милостивый государь, дло это превышаетъ мои силы, самый искусный агентъ нашей полиціи здсь ничего не сдлаетъ. Пока вы не скажете мн чего-нибудь больше чмъ до сихъ поръ, у меня нтъ никакой руководящей нити. Потому я отказываюсь отъ дла которымъ вы почтили меня, но готовъ снова взяться за него когда вы доставите мн свднія при которыхъ я могу быть полезнымъ.
— Какого рода свднія?
— По крайней мр имена какихъ-нибудь родственниковъ этой дамы которые могли бы быть теперь въ живыхъ.
— Но мн кажется еслибъ я имлъ такія свднія мн не зачмъ было бы прибгать къ помощи полиціи. Родственники сказали бы мн что сдлалось съ Луизой Дюваль точно также какъ сказали бы полицейскому агенту.
— Совершенно врно. Я буду только напрасно обирать васъ если тотчасъ же не откажусь отъ этого дла. Нтъ, милостивый государь, простите, я не приму больше платы, я получилъ уже слишкомъ много. Вашъ покорнйшій слуга.
Оставшись одинъ Грагамъ впалъ въ отвлеченную мечтательность. Онъ сознавалъ лишь вс трудности дла которое привело его въ Парижъ съ нсколько преувеличенною надеждой на ловкость парижской полиціи, которая оправдывалась только когда дло шло объ убійц или политическомъ поджигател. Но имя Луизы Дюваль почти также обыкновенно во Франціи какъ имя Мери Смитъ въ Англіи, и англійскій читатель можетъ судить каковы были бы, по всей вроятности, результаты розысковъ Мери Смитъ о которой вы не могли бы дать другихъ свдній кром того что она дочь учителя рисованія умершаго двадцать лтъ тому назадъ, что около пятнадцати лтъ о ней никто ничего не слыхалъ, что вы не можете сказать не приняла ли она, вслдствіе замужества или другихъ причинъ, новое имя, и вы имете причины избгать публикацій. При слдствіи обставленномъ такимъ образомъ очень вроятно что вы услышите о множеств Мери Смитъ въ преслдованіи за коими притупится и зрніе и чутье вашего повреннаго для открытія той именно Мери Смитъ которую ему поручено отыскать.
Среди этихъ безнадежныхъ размышленій Грагама слуга доловилъ о г. Фредерик Лемерсье.
Cher Грамъ-Ванъ. Тысяча извиненій что безпокою васъ въ такой поздній вечерній часъ, но помните о чемъ вы просили меня когда только-что пріхали въ Парижъ въ этотъ сезонъ?
— Разумется помню: если вамъ случится въ обширномъ круг вашего знакомства встртиться съ дамою или двицей по имени Дюваль, сорока лтъ, на годъ старше или моложе, то я прошу васъ дать мн знать. И вы находили двухъ особъ съ этимъ именемъ, и ни одна изъ нихъ не была настоящая, не та особа которую мой другъ поручилъ мн отыскать, об были гораздо моложе.
Eh bien, mon cher. Если вы отправитесь со мною на bal champtre въ Елисейскія Поля сегодня вечеромъ, я могу показать вамъ третью гжу Дюваль, имя ея Луиза, и года ея подходятъ къ тому что вы говорите, хотя она всячески старается казаться моложе, до сихъ поръ еще она очень красива. Вы говорите что ваша Дюваль была красива. Я только вчера встртилъ эту особу на вечеринк которую давала Mlle Жюли Комартенъ, coryphe distingue влюбленная въ Рамо.
— Влюбленная въ молодаго Рамо! Очень радъ слышать это. Онъ раздляетъ ея страсть?
— Я думаю что такъ. Онъ кажется очень гордится этимъ. Но propos о гж Дюваль, она долго не была въ Париж, только-что возвратилась, и ищетъ побдъ. Она говоритъ что иметъ большую penchant къ Англичанамъ, она общала мн быть на этомъ балу. Подемте.
— Душевно благодаренъ вамъ, любезнйшій Лемерсье. Я къ вашимъ услугамъ.

ГЛАВА IX.

Этотъ bal champtre былъ веселъ и блестящъ, какъ большая частъ парижскихъ увеселеній. Прекрасная ночь средины мая, внизу свтъ фонарей, вверху звзды, общество разумется смшанное. Очевидно что если Грагамъ избралъ изъ числа всхъ своихъ парижскихъ знакомыхъ Фредерика Лемерсье для содйствія, кром офиціальныхъ розысковъ г. Ренара, къ отысканію таинственной дамы, то онъ считалъ вроятнымъ что ее можно было встртитъ въ богем, такъ знакомой Фредерику, если не какъ постояннаго члена, то какъ случайную гостью. Богема имла многихъ своихъ представителей на этомъ и champtre, но тамъ мелькали и лица изъ такъ-называемыхъ респектабельныхъ классовъ, въ особенности Англичане и Американцы, сопровождавшіе своихъ женъ. Французы благоразумно оставили своихъ женъ дома. Изъ числа Французовъ съ положеніи въ обществ тутъ были графъ де-Пасси и Викторъ де-Брезе.
При вход въ садъ, взглядъ Грагама былъ привлеченъ и очарованъ блестящею фигурой. Она стояла подъ цвточными фестонами протягивавшимися съ дерева на дерево, и газовый свтъ свтилъ ей прямо въ лицо, это было лицо двушки во всей свжести молодости. Въ этой свжести, обязанной искусству, оно было такъ хорошо скрыто что казалось природой. Красивыя черты напоминали Гебу, веселыя и сіяющія, однакоже нельзя было смотря на эту двушку не чувствовать глубокой скорби. Она была окружена толпой молодыхъ людей, и ея звонкій смхъ звучалъ непріятно для слуха Грагама. Онъ сжалъ руку Фредерика, и обративъ его вниманіе на двушку спросилъ кто она.
— Кто? Разв вы не знаете? Это Жюли Комартенъ. Еще недавно экипажъ ея служилъ предметомъ всеобщаго восхищенія въ Булонскомъ Лсу, знатныя дамы удостоивали подражать ея туалету и прическ. Но она утратила свое великолпіе и дала отставку богатому обожателю доставлявшему матеріалъ для этого блеска съ тхъ поръ какъ влюбилась въ Густава Рамо. Она врно ждетъ его сегодня вечеромъ. Вамъ слдуетъ познакомиться съ ней, хотите я васъ представлю?
— Нтъ, отвчалъ Грагамъ съ выраженіемъ состраданія въ своемъ мужественномъ лиц.— Такъ молода, кажется такою веселой. Какъ мн жалъ ее!
— Жаль! Что она привязалась къ Рамо? Правда. Въ природ этой двушки много хорошаго, еслибы только она была воспитана какъ слдуетъ. Рамо посвятилъ ей прекрасную поэму которая вскружила ей голову и побдила ея сердце. Онъ называетъ ея ‘Ундиною Парижа’, нимфо-подобнымъ типомъ самого Парижа.
— Исчезающій типъ, подобно ея соименниц, рожденный изъ морскихъ брызгъ и скоро пропадающій въ пучин, сказалъ Грагамъ.— Пожалуста поищите гжу Дюваль, я присяду вонъ тамъ.
Грагамъ прошелъ въ отдаленную аллею, слъ на уединенную скамью, а Лемерсье отправился отыскивать гжу Дюваль. Черезъ нсколько минутъ Французъ явился. Рядомъ съ нимъ шла дама хорошо одтая, и когда она проходила въ свт фонарей Грагамъ замтилъ что она была несомннно красива, хотя уже въ лтахъ. Сердце его забилось сильне. Наврно это была Луиза Дюваль которую онъ отыскивалъ.
Онъ всталъ со скамьи и былъ какъ слдуетъ представленъ дам, Фредерикъ оставилъ его съ нею.
— Г. Лемерсье полагаетъ что мы съ вами были прежде знакомы.
— Нтъ, я не могъ бы не узнать васъ въ такомъ случа. Одинъ мой другъ имлъ честь знать даму съ вашимъ именемъ, и еслибы мн посчастливилось встртить эту даму я имю къ ней порученіе которое будетъ ей не непріятно. Г. Лемерсье сказалъ мн что ваше nom de baptme Луиза.
— Луиза Корина, милостивый государь.
— И мн казалось что имя вашихъ родителей было Дюваль.
— Нтъ, моего отца звали Бернаръ. Я вышла замужъ еще совсмъ ребенкомъ за г. Дюваль, виннаго торговца въ Бордо.
— А, въ самомъ дл! сказалъ Грагамъ, разочарованный, но смотря на нее пристальнымъ испытующимъ взглядомъ, который она встртила съ ршительною откровенностью. Очевидно, по его мннію, она говорила правду.
— Вы вроятно знаете по-англійски, сказалъ онъ обращаясь къ ней на этомъ язык.
А leetle, speak un peu.
— Только немного?
Гжа Дюваль казалось смутилась и смясь отвчала по-французски:
— Значить вамъ сказалъ что я говорю по-англійски вашъ соотечественникъ милордъ сэръ-Бульби? Petit sclrat, надюсь онъ хорошо поживаетъ. Онъ прислалъ съ вами порученіе ко мн, онъ долженъ былъ сдлать это, онъ велъ себя со мной какъ чудовище.
— Увы! Я ничего не знаю о милорд сэръ-Булби. Вы сами никогда не были въ Англіи?
— Никогда,— кокетливо глядя сбоку,— мн бы такъ хотлось побывать тамъ. У меня слабость къ Англичанамъ, несмотря на этого vilain petit Булби. Кто же вамъ далъ порученіе ко мн? А! я догадываюсь, капитанъ Нельтонъ.
— Нтъ. Сколько лтъ тому назадъ, если это не будетъ нескромно, были вы въ Ахен?
— Вы хотите сказать въ Баден? Я была тамъ семь лтъ тому назадъ, когда встртилась съ капитаномъ Нельтономъ, bel homme aux cheveux rouges.
— Но вдь вы были въ Ахен?
— Никогда.
— Въ такомъ случа я ошибся, сударыня, и мн остается только принести вамъ глубочайшія мои извиненія.
— Но можетъ-быть вы сдлаете честь постите меня, и изъ дальнйшаго разговора окажется что вы не ошиблись. Теперь мн некогда, потому что я общала танцовать съ однимъ Бельгійцемъ о комъ Лемерсье вроятно говорилъ вамъ.
— Нтъ, сударыня, не говорилъ.
— Въ такомъ случа онъ вамъ скажетъ. Бельгіецъ очень ревнивъ. Но я всегда дома между тремя и четырьмя часами, вотъ моя карточка.
Грагамъ нетерпливо взглянувъ на карточку воскликнулъ:
— Это вашъ почеркъ, сударыня?
— Да.
Tr&egrave,s belle criture, сказалъ Грагамъ и отступилъ съ церемоннымъ поклономъ.— Ничего похожаго на ея почеркъ. Новое разочарованіе, пробормоталъ Грагамъ когда дама возвратилась на балъ.
Черезъ нсколько минутъ Грагамъ присоединился къ Лемерсье, который разговаривалъ съ де-Пасси и де-Брезе.
— Ну, сказалъ Лемерсье завидя Грагама,— на этотъ разъ я угадалъ!
Грагамъ покачалъ головой.
— Какъ! разв это не настоящая Луиза Дюваль?
— Конечно нтъ.
Графъ де-Пасси услыхавъ это имя обернулся.
— Луиза Дюваль, сказалъ онъ,— г. Венъ знаетъ Луизу Дюваль?!
— Нтъ, но одинъ мой другъ просилъ навести справки о дам съ этимъ именемъ которую онъ встрчалъ много лтъ тому назадъ въ Париж.
Графъ подумалъ съ минуту и сказалъ:
— Можетъ-быть вашему другу была извстна фамилія де-Молеонъ?
— Не могу сказать. Но что же въ такомъ случа?
— Старый виконтъ де-Молеонъ былъ однимъ изъ ближайшихъ моихъ друзей. Наши дома въ родств. И онъ былъ очень огорченъ, бдняга, когда его дочь Луиза вышла замужъ за своего учителя рисованія Августа Дюваля.
— Ея рисовальный учитель Августъ Дюваль? Пожалуста продолжайте. Я думаю что Луиза Дюваль которую зналъ мой другъ была ея дочерью. Она была единственная дочь рисовальнаго учителя или живописца по имени Августа Дюваль, и очень вроятно что при крещеніи ей дано было имя въ честь матери. И такъ Mlle де-Молеонъ вышла замужъ за Августа Дюваль?
— Да, старый виконтъ былъ женатъ en premieres noces на Mlle Камилл де-Шавиньи, двушк равной ему по происхожденію, имлъ отъ нея одну дочь Луизу. Я хорошо помню ее, некрасивая двушка, со вздернутымъ носомъ и кислымъ выраженіемъ лица. Когда она достигла совершеннолтія, старая виконтесса умерла, и въ силу брачнаго договора дочь тотчасъ же получила въ наслдство состояніе матери, которое было не велико. Виконтъ однакожь былъ такъ бденъ что потеря этого состоянія была для него чувствительна. Хотя далеко за пятьдесятъ лтъ, онъ былъ еще очень красивъ. Люди того поколнія старились не скоро, милостивый государь,— сказалъ графъ расправляя свою могучую грудь и весело посмиваясь.— Онъ женился, en secondes noces, на женщин высшаго общественнаго положенія и съ большимъ приданымъ. Лиза была недовольна этимъ, возненавидла свою мачиху, и когда отъ втораго брака родился сынъ она покинула родительскій кровъ, переселилась жить къ одной старой родственниц близь Люксанбура и тамъ вышла замужъ за этого учителя рисованія. Отецъ и семья ея употребляли всевозможныя старанія чтобы предотвратить этотъ бракъ, но въ это демократическое время женщина достигшая совершеннолтія можетъ, если будетъ настаивать, выйти замужъ за кого ей угодно, вопреки желанію родителей. Посл этого msalliance отецъ не желалъ видть ее. Напрасно она старалась смягчить его. Вся его отеческая нжность сосредоточилась на его прекрасномъ Виктор. А! вы слишкомъ молоды и не могли знать Виктора де-Молеона въ короткое время его господства въ Париж какъ roi des viveurs.
— Да, онъ былъ раньше меня, но я слыхалъ о немъ какъ о молодомъ человк бывшемъ въ большой мод, говорятъ что онъ былъ очень уменъ, дуэлистъ и похожъ на Донъ-Жуана.
— Именно такъ.
— Кром того я смутно припоминаю что слышалъ будто онъ совершилъ, или же ему только приписывали, какое-то безчестное дло имвшее связь съ брилліантами одной знатной дамы, и вслдствіе этого онъ оставилъ Парижъ.
— Да, печальный случай. Въ это время былъ политическій кризисъ, у васъ была республика, противъ дворянства все было позволено. Но я увренъ что Викторъ де-Молеонъ не такой человкъ чтобы могъ учинить кражу. Хотя совершенно врно что онъ оставилъ Парижъ и я не знаю что сталось съ нимъ теперь.
Онъ дотронулся до де-Брезе, который хотя стоялъ тутъ же, но не слушалъ этого разговора, перекидываясь шутками и смхомъ съ Лемерсье по поводу танцевъ.
— Де-Брезе, не случалось ли вамъ слышать что сталось съ бднымъ Викторомъ де-Молеономъ? Вы его знали.
— Зналъ его? Я думаю. Кто будучи въ большомъ свт могъ не знать le beau Виктора? Нтъ, посл того какъ онъ исчезъ я никогда не слыхалъ о немъ, вроятно онъ давно умеръ. Человкъ съ прекраснымъ сердцемъ, несмотря на вс свои грхи.
— Любезнйшій г. де-Брезе, не знавали вы его сводную сестру, спросилъ Грагамъ,— гжу Дюваль?
— Нтъ, я никогда не слыхалъ чтобъ у него была сводная сестра. Постойте однако, я вспоминаю что встртилъ разъ Виктора въ Версальскомъ саду съ красивйшею двушкой какую я видалъ когда-нибудь, когда посл въ Жокей-Клуб я поздравилъ его съ новою побдой, онъ очень серіозно отвчалъ что молодая двушка была его племянница. ‘Племянница!’ сказалъ я, ‘между вашими годами разницы не больше какъ пять или шесть лтъ.’ — ‘Я думаю около того, сказалъ онъ, моей сводной сестр, ея матери, было больше двадцати лтъ когда я родился’. Тогда я не врилъ его разказу, но когда вы говорите что у него дйствительно была сестра, значитъ я сомнвался напрасно.
— Не видали ли вы когда-нибудь посл того эту двушку?
— Никогда.
— Сколько лтъ прошло съ тхъ поръ?
— Позвольте припомнить…. около двадцати или двадцать одинъ годъ. Какъ время-то летитъ!
Грагамъ продолжалъ свои разспросы, но не могъ узнать дальнйшихъ подробностей. Онъ повернулся чтобы выйти изъ сада какъ оркестръ заигралъ новый танецъ, нмецкій вальсъ, и вмст съ этою нмецкою музыкой до его слуха долетли веселые звуки французскаго смха, который можно было различить по его легкомысленному веселью, смха который онъ слышалъ при вход въ садъ и звукъ коего опечалилъ его. Оглянувшись въ ту сторону откуда онъ слышался онъ опять увидалъ ‘Ундину Парижа’. Она не была теперь окружена. Она только-что встртила Густава Рамо, и протягивала къ нему руки съ видомъ счастія на лиц, открытомъ и невинномъ какъ лицо ребенка. Они прошли среди танцующихъ въ уединенную аллею освщенную фонарями, и наконецъ скрылись изъ глазъ Грагама слдившаго за ними.

ГЛАВА X.

На слдующее утро Грагамъ послалъ опять за г. Ренаромъ.
— Ну, воскликнулъ онъ когда этотъ знаменитый человкъ явился и слъ около него,— случай наконецъ помогъ мн.
— Я всегда разчтатывалъ на случай, милостивый государь. У случая больше ума въ одномъ мизинц чмъ во всемъ корпус парижской полиціи.
— Я узналъ о родственникахъ Луизы Дюваль, со стороны матери, и теперь вопросъ только въ томъ какъ найти ихъ.
При этомъ Грагамъ передалъ что слышалъ и подъ конецъ сказалъ:
— Такимъ образомъ этотъ Викторъ де-Молеонъ дядя моей Луизы Дюваль. Онъ безъ сомннія взялъ ее на свое попеченіе въ тотъ годъ когда лица интересующіяся ея открытіемъ потеряли ее изъ виду въ Париж, и несомннно долженъ знать что сдалось съ ней посл.
— Очень вроятно, и случай можетъ благопріятствовать намъ въ открытіи Виктора де-Молеона. Вы кажется не знаете подробностей этой исторіи съ брилліантами которая привела его въ соприкосновеніе съ полиціей и имла своимъ послдствіемъ его исчезновеніе изъ Парижа.
— Нтъ, разкажите мн эти подробности.
— Викторъ де-Молеонъ получилъ въ наслдство около 60.000 или 70.000 годоваго дохода, главнымъ образомъ отъ матери, потому что отецъ его, хотя былъ представителемъ одной изъ древнйшихъ фамилій въ Нормандіи, былъ очень бденъ, не имя почти ничего кром жалованья при двор Лудовика-Филиппа. Но прежде чмъ Викторъ получилъ наслдство по смерти родителей, онъ уже сильно разстроилъ его. Онъ пристрастился къ спорту, держалъ великолпныхъ скаковыхъ лошадей, былъ очень любимъ Англичанами и хорошо говорилъ на ихъ язык. Онъ считался образованнымъ и съ большимъ умомъ. Общее мнніе было что рано или поздно, остепенившись, онъ сдлается, если вступитъ на политическое поприще, замчательнымъ человкомъ. Вообще онъ былъ человкъ очень пылкій. Время Лудовика-Филиппа было горячимъ временемъ. Парижскіе viveurs были прекрасными типами для романовъ Дюма и Сю, полные физической жизни. Викторъ де-Молеонъ былъ воплощеннымъ романомъ Дюма.
— Простите меня, г. Ренаръ, что я прежде не отдавалъ должнаго вашему вкусу въ изящной литератур.
— Челозкъ моей профессіи не достигнетъ даже моей скромной извстности если онъ не знаетъ ничего кром своей профессіи. Онъ долженъ изучать человчество везд гд оно изображается, даже въ романахъ. Но возвратимся къ Виктору де-Молеону. Хотя онъ былъ спортсменъ, игрокъ, Донъ-Жуанъ, дуэлистъ, никто никогда не сомнвался въ его чести. Напротивъ, въ длахъ чести онъ считался оракуломъ, и хоть онъ дрался нсколько разъ на дуэли (дуэли тогда были въ мод), и какъ говорили, никто не могъ не только превзойти его, но сравняться съ нимъ въ искусств владть орудіемъ, шпагой или пистолетомъ, онъ, говорятъ, самъ никогда не длалъ вызова и никогда не пользовался своимъ искусствомъ не только чтобъ убить, но даже чтобъ опасно ранить своего противника. Я вспоминаю одинъ примръ его великодушія въ этомъ отношеніи о которомъ много говорили въ то время. Одинъ изъ вашихъ соотечественниковъ, никогда въ жизни не бравшій въ руки шпаги и не стрлявшій изъ пистолета, обидлся какимъ-то неуважительнымъ отзывомъ г. де-Молеона о герцог Веллингтон и вызвалъ его. Викторъ де-Молеонъ принялъ вызовъ, разрядилъ пистолетъ, не въ воздухъ — это могло быть сочтено за обиду — но выстрливъ мимо, подошелъ къ барьеру чтобы противникъ стрлялъ въ него, и посл промаха съ его стороны, сказалъ: ‘Простите щекотливость Француза, и примите извиненія какія можетъ принести одинъ джентльменъ другому въ томъ что забылъ уваженіе подобающее одному изъ знаменитйшихъ героевъ вашей націи.’ Имя Англичанина было Венъ. Не могъ ли это быть вашъ отецъ?
— Очень вроятно, это похоже на моего отца вызвать человка который оскорбилъ честь его страны въ лиц ея знаменитыхъ людей. Надюсь что противники стали друзьями?
— Объ этомъ я ничего не слыхалъ, мой разказъ оканчивается съ окончаніемъ дуэли.
— Продолжайте пожалуста.
— Однажды — это было среди политическихъ событій которыя могли бы заставить умолкнуть многія сплетни — beau monde былъ пораженъ новостью что виконтъ (тогда, по смерти отца, онъ уже сдлался виконтомъ) де-Молеонъ арестованъ полиціей по обвиненію въ покраж брилліантовъ герцогини де (жены знатнаго иностранца). Кажется что за нсколько дней до этого событія, герцогъ, желая сдлать жен пріятный сюрпризъ, ршилъ передлать ко дню ея рожденія принадлежавшее ей брилліантовое ожерелье, котораго она не носила въ послднее время потому что фасонъ его слишкомъ устарлъ. Для этого онъ тайно взялъ ключъ отъ желзнаго шкафа стоявшаго въ комнат примыкавшей къ ея уборной (въ этомъ шкаф хранились лучшія изъ ея драгоцнныхъ вещей) и вынулъ ожерелье. Представьте его изумленіе когда ювелиръ въ улиц Вивьенъ которому онъ отнесъ ожерелье узналъ что брилліанты были поддльные которые онъ самъ вставлялъ нсколько дней тому назадъ по заказу неизвстнаго господина. Герцогиня въ это время была не совсмъ здорова, а такъ какъ подозрніе герцога естественно пало на слугъ, въ особенности на femme de chambre которую очень любила его жена, то онъ не желалъ ни пугать жены, ни дать поводъ слугамъ остерегаться. Потому онъ ршилъ передать это дло въ руки знаменитаго ***, бывшаго въ то время гордостью и украшеніемъ парижской полиціи. На слдующую же ночь виконтъ де-Молеонъ былъ взятъ и арестованъ въ комнат гд хранились драгоцнности, куда онъ проникъ съ помощью поддльнаго ключа или по крайней мр дубликата ключа, найденнаго у него. Слдуетъ сказать что г. де-Молеонъ занималъ антресоли въ томъ самомъ отел гд помщались герцогъ съ герцогиней и ихъ свита. Когда это обвиненіе противъ виконта стало извстно (а оно сдлалось извстнымъ на слдующее утро), газеты объявили о сумм его долговъ и о его конечномъ раззореніи (что прежде было едва вроятно или тщательно скрывалось), это послужило объясненіемъ преступленія въ которомъ его обвиняли. Мы Парижане способны къ самымъ поразительнымъ реакціямъ чувства. Человка котораго мы обожаемъ сегодня, завтра мы проклинаемъ. Общественное восхищеніе виконтомъ какъ героемъ замнилось всеобщимъ презрніемъ къ нему съ какимъ смотрятъ на мелкаго вора. Общество удивлялось какъ оно ршалось принимать въ свою среду игрока, дуэлиста, Донъ-Жуана. Для общества оставалось одно удовлетвореніе за вс оскорбленія какія онъ наносилъ ему, оно могло позабавиться на его счетъ. Общество будетъ присутствовать на суд, будетъ свидтелемъ его поведенія въ зал суда, будетъ слдить за выраженіемъ его лица когда его приговорятъ къ галерамъ. Но неудача въ этомъ исполнила мру его негодованія. Де-Молеонъ не былъ судимъ. Герцогъ и герцогиня выхали изъ Парижа въ Испанію, и герцогъ поручилъ своему юристу взять назадъ обвиненіе, выразивъ убжденіе въ совершенной невинности виконта въ какомъ бы то ни было преступленіи кром того въ чемъ онъ сознался самъ.
— Въ чемъ же сознался виконтъ? Вы забыли сказать это..
— Виконтъ, будучи арестованъ, сознался что подъ вліяніемъ безумной страсти къ герцогин, встрченной, по его словамъ, презрительнымъ негодованіемъ, онъ воспользовался тмъ что его квартира была въ томъ же дом и проникъ въ комнату примыкавшую къ ея уборной, съ помощью ключа сдланнаго по восковому оттиску замочной скважины. Никакихъ доказательствъ въ подтвержденіе другаго обвиненія противъ виконта не было выставлено, обнаружено было только infraction du domicile подъ вліяніемъ безумной юношеской любви, на что не было принесено жалобы. Суду длать здсь было нечего. Но общество было строже, и негодуя въ высшей степени при открытіи, что человкъ подозрваемый въ роскоши признанъ бднякомъ, настаивало что г. де-Молеонъ былъ виновенъ въ боле низкомъ, конечно не въ глазахъ отцовъ и мужей, и боле гнусномъ изъ двухъ преступленій. Предъ виконтомъ явилась дилемма изъ которой не могъ вывести его пистолетный выстрлъ или ударъ шпагою, онъ внезапно оставилъ Парижъ и съ тхъ поръ не показывался. Продажа его скаковыхъ лошадей и имущества была, я думаю, достаточна для уплаты его долговъ, потому что надо отдать ему справедливость, долги были уплачены.
— Но хотя виконтъ де-Молеонъ исчезъ, у него должны были остаться родственники въ Париж которые можетъ-статься знаютъ что сталось съ нимъ и его племянницей.
— Въ этомъ я сомнваюсь. У него не было очень близкихъ родственниковъ. Ближайшій былъ старый холостякъ носившій ту же фамилію, отъ котораго онъ ждалъ наслдства, но тотъ умеръ вскор посл его esclandre и не поименовалъ виконта въ своемъ духовномъ завщаніи. У Виктора было обширное родство между знатными фамиліями: Рошбріаны, Шавиньи, Вандемары, Пасси, Бовилье. Но едва ли они могли продолжать сношенія съ раззорившимся vaurien, и еще меньше съ его племянницей которая была дочь рисовальнаго учителя. Но теперь когда вы дали мн нить, я буду слдить по ней. Намъ нужно найти виконта, и я надюсь мы успемъ въ этомъ. Простите если я не могу сказать больше въ настоящую минуту. Я не желалъ бы возбуждать ложныхъ надеждъ. Но черезъ недлю или дв я буду имть честь опять увидться съ вами.
— Подождите минутку. Вы дйствительно имете надежду открыть г. де-Молеона?
— Да. Я. не могу теперь сказать ничего больше.
Г. Ренаръ ушелъ.
Но эта надежда, какъ ни слаба была она, снова оживила Грагама, и вмст съ надеждой сердце его, какъ будто съ главной пружины его былъ снятъ тормазъ, инстинктивно обратилось къ мысли объ Исавр. Все что повидимому общало скорое окончаніе порученія связаннаго съ открытіемъ Луизы Дюваль казалось приближало къ нему Исавру, или по крайней мр извиняло его пламенное желаніе видть ее чаще, лучше узнать ее. Смутная ревность къ Густаву Рамо, такъ неразумно допущенная имъ, испарилась, ему казалось невозможнымъ чтобы человкъ котораго ‘Ундина Парижа’ признавала своимъ любовникомъ ршился искать или могъ надяться добиться руки Исавры. Онъ забылъ даже о дружб съ краснорчивою порицательницей брачныхъ узъ, что еще недавно казалось ему непростительною виной, онъ помнилъ только милое лицо, такое невинное и въ то же время разумное, только сладкій голосъ впервые вдохнувшій музыку въ его душу: только нжную руку прикосновеніе которой впервые заставило его ощутить тотъ трепетъ что отличаетъ это всхъ женщинъ на свт ту кого мы любимъ. Онъ вышелъ изъ дому гордо и весело и направился къ вилл Исавры. Когда онъ шелъ, листья на деревьяхъ подъ которыми онъ проходилъ, колеблемые майскимъ втеркомъ, казалось дрожали сочувствуя его восторгу. Можетъ-быть это было скоре наоборотъ: его собственный молчаливый восторгъ отвчалъ оживленію пробуждавшейся природы. Влюбленный ищущій примиренія съ той кого любитъ и отъ кого отдалила его неразумная бездлица, если онъ не настолько счастливъ въ безоблачный майскій день чтобы чувствовать родство свое со всмъ что есть на свт счастливаго, съ цвтущимъ листкомъ, поющею птицей, можетъ пожалуй считать себя влюбленнымъ, но онъ не знаетъ что такое любовь.

КНИГА IV.

ГЛАВА I.

Отъ Исавры Чигоньи гже де-Гранмениль.

Давно не писала я вамъ, и еслибы не ваша милая записка, только-что полученная, въ которой вы упрекаете меня въ молчаніи, я продолжала бы молчать подъ вліяніемъ опасенія возбужденнаго во мн словами г. Саварена. Когда я случайно спросила его не писалъ ли онъ вамъ въ послднее время, онъ отвчалъ съ своимъ особеннымъ, добродушно-ироническимъ смхомъ: ‘Нтъ, mademoiselle, я не принадлежу къ числу Fcheux Мольера. Если свиданіе влюбленныхъ не должно нарушаться вмшательствомъ третьяго лица, кто бы оно ни было, то еще священне должно быть разставаніе автора съ его твореніемъ. Настоящая минута такъ торжественна для генія гжи де-Гранмениль: она прощается съ собесдникомъ съ которымъ не будетъ въ состояніи говорить когда онъ появится въ свтъ и станетъ нашимъ собесдникомъ. Не будемъ прерывать послдніе часы которые они проведутъ вмст.’
‘Эти слова поразили меня. Мн кажется что они отчасти справедливы. Я понимаю что произведеніе которое было долгое время всмъ для своего автора, сосредоточивая на себ его думы, его сокровеннйшія надежды и опасенія, умираетъ для него лишь только длается достояніемъ другихъ, лишь только появляется въ мір чуждомъ уединенію въ которомъ оно создано. Мн даже кажется что самый успхъ произведенія долженъ охлаждать любовь къ нему его автора, такого автора какъ вы. Лица которыя вы создали въ волшебномъ мір знакомомъ только вамъ должны терять часть своей таинственной прелести когда вы слышите что ихъ критикуютъ и искажаютъ, хвалятъ или бранятъ какъ будто они дйствительно не боле какъ уличные или салонные герои.
Я сомнваюсь чтобы враждебная критика могла огорчать и сердить васъ, какъ она повидимому огорчаетъ и сердитъ другихъ писателей какихъ я встрчала. Г. Саваренъ, напримръ, относитъ къ числу своихъ заклятыхъ враговъ, которымъ онъ считаетъ своимъ долгомъ мстить, всякаго писаку оскорбляющаго его самолюбіе. Онъ откровенно говоритъ: ‘для меня похвала — пища, хула — ядъ. Тому кто кормитъ меня я плачу, того кто отравляетъ меня я топчу.’ Г. Саваренъ дйствительно искусный и энергическій администраторъ во всемъ что касается его репутація. Онъ правитъ ею какъ королевствомъ, сооружаетъ укрпленія чтобы защищать ее, вербуетъ войска чтобы биться за нее. Онъ душа и средоточіе конфедераціи каждый членъ которой обязанъ охранять территорію другихъ членовъ, совокупность же этихъ территорій составляетъ царство г. Саварена. Не считайте меня злымъ сатирикомъ за то что я говорю такъ о нашемъ блестящемъ друг. Это не я говорю, а онъ самъ. Онъ признается въ своей политик съ наивностью составляющею его прелесть какъ писателя. ‘Мечта о созданіи литературной республики есть величайшее заблужденіе’, сказалъ онъ мн вчера. ‘Каждый авторъ составившій себ имя есть неограниченный владыка въ своей области, большой или малой. Горе республиканцу который вздумаетъ свергнуть меня съ престола!’ Когда я слушаю такія разсужденія, мн кажется что г. Саваренъ измняетъ своему призванію. Я не могу заставить себя смотрть на литературу какъ на ремесло, для меня она священная миссія, и когда этотъ ‘владыка’ хвастаетъ происками которыми поддерживаетъ свое положеніе, мн кажется что я слушаю священника называющаго обманомъ проповдуемую имъ самимъ религію. Любимый ученикъ г. Саварена въ настоящее время молодой сотрудникъ его журнала Густавъ Рамо. Саваренъ сказалъ на дняхъ: ‘Я и моя партія были Молодою Франціей, Густавъ Рамо и его партія Новый Парижъ.’
— А въ чемъ состоитъ различіе между Молодою Франціей и Новымъ Парнжемъ, спросила мой другъ Американка мистрисъ Морли.
— Партія молодой Франціи, отвчалъ г. Саваренъ,— имла въ себ сознаніе юности: она была смла и горяча, исполнена жизненности и животнаго мужества, въ чемъ бы вы ни упрекнули ее въ другихъ отношеніяхъ, но вы должны признать силу ея главныхъ представителей. Партія же Новаго Парижа обладаетъ плохимъ здоровьемъ и весьма вялымъ нравомъ, но она очень умна по-своему и можетъ язвить и кусать такъ же больно какъ еслибъ была велика и сильна. Рамо самый даровитый членъ этой партіи. Онъ будетъ популяренъ, такъ какъ онъ обладаетъ разумніемъ своего времени, то-есть разумніемъ времени Новаго Парижа.
Знакомы вы съ какимъ-нибудь произведеніемъ молодаго Рамо? Лично вы его не знаете, онъ сказалъ мн это самъ и при этомъ выразилъ желаніе, очевидно искреннее, найти случай засвидтельствовать вамъ свое уваженіе. Это было во время нашей первой встрчи у г. Саварена, когда онъ еще не зналъ какъ вы и ваша слава дороги мн. Онъ подошелъ ко мн посл обда и сразу заинтересовалъ меня спросивъ знаю ли я что вы трудитесь надъ новымъ произведеніемъ, потомъ, не дождавшись моего отвта, осыпалъ васъ похвалами которыя были рзкимъ контрастомъ съ его насмшливыми отзывами о всхъ другихъ современныхъ писателяхъ, исключая г. Саварена, конечно, но послдній былъ бы можетъ-быть не совсмъ доволенъ еслибъ услышалъ что его любимый ученикъ назвалъ его ‘великимъ писателемъ о малыхъ длахъ’. Я пощажу васъ отъ повторенія его эпиграммъ на Дюма, Виктора Гюго и моего возлюбленнаго Ламартина. Несмотря на то что разговоръ его былъ блестящій и поразилъ меня сначала, я скоро утомилась имъ. Съ тхъ поръ мы видаемся часто, не только у г. Саварена, но и у насъ — онъ навщаетъ васъ чуть не каждый день — и мы сдлались друзьями. Онъ выигрываетъ отъ сближенія въ томъ отношеніи что нельзя не почувствовать какъ онъ достоинъ сожалнія. Онъ такъ завистливъ, а завистливые должны быть несчастны. Притомъ онъ такъ близокъ и вмст такъ далекъ отъ того чему завидуетъ. Онъ жаждетъ богатства и роскоши, но до сихъ поръ жилъ и живетъ только своимъ скромнымъ заработкомъ. Поэтому онъ ненавидитъ богатыхъ. Его литературные успхи, вмсто того чтобы радовать его, раздражаютъ его своимъ контрастомъ со славой авторовъ на которыхъ онъ нападаетъ. У него красивая голова и онъ знаетъ это, но голова соединена съ тломъ лишеннымъ силы и граціи, что онъ также знаетъ. Но жестоко было бы продолжать этотъ очеркъ. Вы поймете сразу что это такой человкъ что чувствуешь ли къ нему симпатію или антипатію, нельзя не заинтересоваться имъ и не жалть его.
Вы порадуетесь узнавъ что докторъ С. считаетъ мое здоровье настолько окрпшимъ что разршаетъ мн выступить на будущій годъ на поприще къ которому меня предназначали и готовили. Но сама я все еще въ нершимости и въ сомнніи. Чтобъ отдаться вполн искусству въ которомъ мн предсказываютъ успхъ надо отказаться отъ честолюбиваго стремленія къ поприщамъ гд, увы, я можетъ быть никогда не была бы въ состояніи сдлать что-нибудь какъ въ волшебной стран на которую не имю права волшебнаго рожденія. О ты, великая очаровательница, которой одинаково подвластны улицы Парижа и волшебная страна, ты, изслдовавшая глубину безбрежнаго Океана называемаго практическою человческою жизнью и научившая самыхъ разумныхъ изъ его пловцовъ понимать до какой степени его теченія управляются небесными свтилами, можешь ли ты ршить эту загадку которая должна смущать многихъ, если смущаетъ меня? Въ чемъ состоитъ различіе между рдкимъ геніемъ и обыкновенными человческими душами, которыя живо чувствуютъ все великое и божественное что выражаетъ имъ великій геній, и говорятъ вздыхая: ‘этотъ великій геній выражалъ только то съ чмъ мы были давно знакомы’? Мало этого, геній, какъ бы ни былъ краснорчивъ, никогда не выражалъ вполн нашу мысль или чувство: напротивъ, чмъ выше геній, тмъ сильне чувство неудовлетворенія которое одъ оставляетъ въ васъ, онъ общаетъ такъ много, боле чмъ исполняетъ, онъ подразумваетъ такъ много, боле чмъ выражаетъ. Я все сильне убждаюсь въ этой истин по мр того какъ перечитываю немногихъ великихъ писателей съ которыми знакома. Подъ великими писателями я разумю тхъ которые не исключительно мыслители (о такихъ я не могу судить) и не просто поэты (о такихъ, насколько словесная рчь связана съ музыкой, я должна умть судить), я подразумваю немногихъ которые соединяютъ разсудокъ съ поэзіей и обращаются въ одно время и къ здравому смыслу толпы и къ фантазіи лицъ одаренныхъ ею. Величайшимъ образцомъ этого соединенія я считаю Шекспира и я не согласна ни съ однимъ изъ его критиковъ не признающихъ чувства неудовлетворенности оставляемаго его произведеніями: оно усиливается по мр того какъ его геній возвышается. Я спрашиваю опять, въ чемъ состоитъ различіе между рдкимъ геніемъ и посредственными умами, восклицающими: ‘Онъ выражаетъ то что мы чувствуемъ, но никогда не выражаетъ этого вполн’? Есть ли это только простая способность владть языкомъ, боле обширное знакомство съ лексиконами, слухъ боле чувствительный къ періодамъ и кадансу, искусство облекать мысли и чувства въ соотвтствующія имъ слова? Правда ли, какъ сказалъ Бюффонъ, что ‘слогъ есть человкъ’? Правда ли, какъ сказалъ будто бы Гте, что ‘поэзія есть форма’? Я не врю этому, и если вы скажете мн что это правда, я не захочу быть писательницей. Если же это не такъ, объясните мн какимъ образомъ великій геній длается популярнымъ по мр того какъ приближается къ сходству съ нами высказывая въ лучшихъ чмъ наши выраженіяхъ то что уже было въ насъ, освщая то что было сокрыто въ нашей душ, и только исправляетъ, украшаетъ и издаетъ корреспонденцію которую обыкновенный читатель ведетъ каждый день про себя между собою и своимъ умомъ и сердцемъ. Если превосходство генія заключается только въ слог и форм, я отказываюсь отъ моей мечты быть чмъ-нибудь боле чмъ выразительницей чужихъ словъ въ чужой музык. Но тогда, что тогда? мое знакомство съ искусствомъ и литературой чрезвычайно ограничено. Немногое что я знаю я почерпнула въ очень немногихъ книгахъ и въ разговорахъ очень немногихъ умныхъ людей съ которыми мн случается встрчаться, и изъ этихъ свдній, я въ уединеніи, безъ сознательнаго усилія, вывожу нкоторыя заключенія которыя мн кажутся оригинальными. Но можетъ-быть они также оригинальны какъ музыкальныя произведенія нкоторыхъ любителей составляющихъ изъ отрывковъ почерпнутыхъ у великихъ мастеровъ кантату или квартетъ, которые представляютъ такое оригинальное цлое что ни одинъ истинный мастеръ не удостоилъ бы признать его своимъ. О еслибъ я могла объяснить вамъ въ какомъ состояніи неопредленности и борьбы находится теперь все мое существо! желала бы я звать что чувствуетъ хризалида, бывшая шелковичнымъ червемъ, когда впервые ощутитъ въ своей скорлупк новыя крылья, крылья, увы, самой скромной и недолговчной бабочки, умирающей почти тотчасъ же по своемъ появленіи въ свтъ. Еслибъ она могла размышлять, она можетъ-быть пожалла бы о своей прежней жизни, она можетъ-быть сказала бы: ‘лучше быть шелковичнымъ червемъ чмъ бабочкой’.

Отъ той же къ той же.

Знали ли вы хорошо, въ теченіе вашей жизни, какого-нибудь Англичанина? Я говорю хорошо, такъ какъ знакомы вы были вроятно со многими. Мн кажется что узнать хорошо Англичанина очень трудно. Даже я, такъ любившая и уважавшая мистера Селби, соединенная съ нимъ въ дтств любовью ставившею невжество и ученость, дтство и зрлый возрастъ въ отношенія такого равенства что сердце соприкасалось съ сердцемъ, я не могу сказать что знаю характеръ Англичанъ хоть вполовину такъ хорошо какъ характеръ Италіянцевъ и Французовъ. Между нами, обитателями континента, и Англичанами, обитателями острова, постоянно протекаетъ Британскій каналъ. Здсь есть одинъ Англичанинъ съ которымъ меня познакомили и съ которымъ встрчаюсь, хотя рдко, въ обществ. Скажите мн пожалуста не знавали ли вы его, не встрчались ли вы съ нимъ? Имя его Грагамъ Венъ. Онъ, какъ я слышала, единственный сынъ человка который нкогда былъ знаменитостью въ Англіи какъ ораторъ и государственный человкъ и принадлежалъ къ высшей аристократіи. Его обращеніе и наружность отличаются тмъ что называется distingu. Въ самомъ многолюдномъ салон нельзя не замтить его и не слдить невольно за его движеніями. Обращеніе открыто и просто и вполн свободно отъ жесткости и сжатости какими обыкновенно отличаются Англичане. Въ его манер держать себя есть врожденное достоинство состоящее въ отсутствіи всякой напускной важности. Но меня всего боле поражаетъ въ этомъ Англичанин его необыкновенно открытый видъ заставляющій врить въ его искренность. Мистрисъ Морли говоритъ о немъ съ поэтическою смлостью рчи которою Американцы поражаютъ Англичанъ: ‘лобъ этого человка могъ бы освтить Пещеру Мамонтовъ’. Знаете ли вы, Евлалія, что значитъ для людей посвятившихъ себя искусству, которое есть выраженіе истины посредствомъ вымысла, почувствовать себя въ атмосфер одной изъ тхъ душъ въ которыхъ господствуетъ истина смлая и прекрасная и не нуждающаяся въ идеализаціи вымысла? О, какъ близки были бы мы къ небу еслибы могли жить ежедневно, ежечасно въ присутствіи человка въ честности котораго не могли бы сомнваться, авторитету котораго не могли бы не покоряться! Мистеръ Бенъ увряетъ что не понимаетъ музыки, что даже не любитъ ее, но онъ говорилъ о ея вліяніи на другихъ съ такимъ энтузіазмомъ что очаровалъ меня и заставилъ бы меня увлечься снова моимъ призваніемъ еслибы не думалъ, какъ мн показалось, что я, что пвица должна быть существомъ не принадлежащимъ къ міру въ которомъ живутъ такіе люди какъ онъ. Можетъ-быть это правда.

ГЛАВА II.

Былъ одинъ изъ тхъ прекрасныхъ полудней въ конц мая когда предмстья имютъ тихую прелесть лта для человка вырвавшагося на время изъ многолюдныхъ улицъ столицы. Житель Лондона знаетъ какъ отрадно почувствовать подъ ногами мягкую мураву Здоровой Долины или посидть въ Ричмонд подъ распускающеюся ивой, глядя на рку сверкающую подъ теплымъ солнцемъ и слушая трели чернаго дрозда раздающіяся въ садахъ сосднихъ виллъ. Но предмстья Парижа представляютъ, мн кажется, еще боле отрадное отдохновеніе отъ столицы, до нихъ легче достигнуть и не знаю почему, можетъ-быть только отъ боле рзкаго контраста между ихъ тишиной и шумомъ оставленнымъ позади, между ихъ свжею и обильною зеленью и тощими деревьями бульваровъ и Тюилери, но они кажутся боле похожими на деревню чмъ предмстья Лондона. Какъ бы то ни было, но когда Грагамъ достигъ красиваго предмстья гд жила Исавра, ему показалось что вс колеса шумной, дятельной столицы внезапно смолкли. Было еще рано, и онъ не сомнвался что застанетъ Исавру дома. Садовая калитка оказалась отпертою. Онъ отворилъ ее и вошелъ.
Я кажется уже говорилъ что садъ виллы былъ огражденъ отъ дороги и отъ любопытства сосдей высокою и густою живою изгородью изъ вчно зеленыхъ растеній, и что онъ былъ довольно великъ для сада пригородной виллы. Войдя въ калитку, Грагамъ остановился услыхавъ въ нкоторомъ разстояніи голосъ который плъ, плъ тихо и жалобно. Онъ узналъ голосъ Исавры, обошелъ домъ и по голосу отыскалъ пвицу.
Исавра сидла въ конц сада въ бесдк которая позже лтомъ дояжна была сдлаться красивою и нарядною отъ изобилія жасмина и жимолости, теперь только начинавшихъ обвивать ея желзную ршетку. У самаго входа блая роза, зимняя роза, какимъ-то чудеснымъ образомъ пережившая другіе цвты того же куста, доврчиво распустила свои блдные лепестки подъ полуденнымъ солнцемъ. Грагамъ подошелъ медленно, безшумно и остановился предъ входомъ въ бесдку когда смолкла послдняя нота псни. Исавра не замтила его сначала, она сидла опустивъ голову въ мечтательной задумчивости въ которую часто впадала посл пнія, въ особенности когда бывала одна. Но она скоро почувствовала что мсто потемнло, что есть что-то между ею и солнечнымъ свтомъ. Она подняла голову, лицо ея мгновенно вспыхнуло, и она произнесла его имя, но не громко, не въ удивленіи, а внутренно, шепотомъ, какъ бы въ испуг.
— Простите меня, Mademoiselle, сказалъ Грагамъ входя.— Я услышалъ вашъ голосъ когда вошелъ въ садъ и онъ невольно привлекъ меня сюда, Какая чудная псня, и сколько простой прелести въ тхъ словахъ что я слышалъ! Я такой невжда въ вашемъ искусств что вы не должны смяться надо мной если я спрошу чья это музыка и чьи слова. Оба имени вроятно такъ хорошо извстны что я буду уличенъ въ самомъ варварскомъ невжеств.
— О, нтъ, отвчала Исавра закраснвшись еще боле и нершительнымъ, робкимъ тономъ.— Какъ слова, такъ и музыка принадлежатъ неизвстному и очень скромному автору и не имютъ даже достоинства оригинальности, такъ какъ это передлка народной неаполитанской псни которая считается очень древней.
— Не знаю уловилъ ли я настоящій смыслъ словъ, но мн показалось что они выражаютъ чувство боле утонченное чмъ можно было ожидать отъ народной псни южной Италіи.
— Содержаніе псни нсколько измнено въ передлк, и боюсь что не къ лучшему.
— Не разкажете ли вы мн содержаніе той и другой чтобъ я могъ судить самъ?
— Въ неаполитанской псн молодой рыбакъ, привязавшій свой челнъ подъ утесомъ возвышающимся на берегу, внезапно видитъ въ вод прекрасное женское лицо. Онъ воображаетъ что это лицо Нереиды и закидываетъ сть чтобы поймать нимфу Океана. Но лицо исчезаетъ въ возмущенной вод, а сть приноситъ нсколько самыхъ обыкновенныхъ рыбъ. Рыбакъ уходитъ домой опечаленный и сильно влюбленный въ предполагаемую Нереиду. На слдующій день онъ идетъ опять на то же мсто и узнаетъ что лицо такъ очаровавшее его было лишь отраженіемъ лица смертной двушки сидвшей на утес позади его, на которомъ находился ея домъ. Напвъ этой псни веселый и живой, послушайте.
И Исавра запла одну изъ тхъ безыскусственныхъ и нсколько однообразныхъ мелодій, лучшимъ аккомпанементомъ къ которымъ служатъ легко-струнные инструменты.
— Да, сказалъ Грагамъ,— эта псня нисколько не похожа на ту что вы пли сначала, та глубока и жалобна и доходитъ до сердца.
— Но разв вы не видите что и содержаніе измнено. Въ псн которую я пла рыбакъ снова идетъ на то же мсто, снова видитъ лицо и старается поймать мнимую Нереиду и до конца не узнаетъ что это только отраженіе лица смертной двушки мимо которой онъ проходитъ ежедневно не замчая ее. Очарованный идеальнымъ обликомъ онъ не замчаетъ дйствительнаго.
— Не имлось ли въ виду выразить этою передлкой мораль въ любви?
— Въ любви? Нтъ, не думаю, но въ жизни — да, по крайней мр въ жизни артиста.
— Передлка эта ваша, синьйорина, какъ слова, такъ и музыка. Не правда ли? Ваше молчаніе говоритъ ‘да’. Простите ли вы меня если я скажу что хотя нельзя не признать новой красоты которую вы придали старой псн, но по-моему мораль старой была глубже и согласне съ человческою жизнью. Мы не остаемся до конца обмануты иллюзіей. Влюбившись въ призракъ, мы однако осматриваемся и находимъ настоящій предметъ котораго отраженіе видли.
Исавра тихо покачала головой, но не отвчала. На стол предъ ней лежалъ маленькій букетъ изъ миртовыхъ втокъ и двухъ или трехъ бутоновъ съ послдней зимней розы. Она взяла его и начала разсянно обрывать и разбрасывать розовые лепестки.
— Вы можете не дорожить, если угодно, майскими цвтами, ихъ скоро будетъ много, сказалъ Грагамъ,— но не уничтожайте немногіе цвтки бережно сохраненные зимою, которыхъ даже лто не возвратитъ намъ.
И положивъ руку на зимніе цвты онъ слегка прикоснулся къ ея рук. Какъ ни слабо было прикосновеніе, но она почувствовала его, отдернула руку, покраснла и встала съ мста.
— Солнце сошло съ этой стороны сада, восточный втеръ усиливается и вамъ должно бытъ холодно здсь, сказала она измнившимся тономъ.— Не хотите ли войти въ домъ?
— Мн холодно не отъ воздуха, сказалъ Грагамъ съ полуулыбкой,— я опасаюсь что мои прозаическія замчанія были вамъ непріятны.
— Они вовсе не прозаическія и въ нихъ много доброты и мудрости, сказала она со своимъ мягкимъ, музыкальнымъ смхомъ. Она была уже у выхода изъ бесдки. Грагамъ всталъ, присоединился къ ней, и они направились къ дому. Онъ спросилъ часто ли видалась она съ Саваренами посл ихъ послдней встрчи.
— Мы были у нихъ раза два вечеромъ.
— И безъ сомннія каждый разъ встрчались съ молодымъ менестрелемъ презирающимъ Корнеля и Тассо?
— Съ господиномъ Рамо? Да, онъ постоянно тамъ. Не судите его слишкомъ строго. Онъ несчастенъ, онъ борется, онъ ожесточенъ. На пути артиста много терніевъ которыхъ зрители не замчаютъ.
— На пути каждаго человка есть терніи, и я не очень уважаю людей которымъ нужно чтобы зрители видли ихъ царапины. Но Рамо кажется мн однимъ изъ писателей какихъ въ наше время много во Франціи и даже въ Англіи, писателей никогда не читавшихъ ничего достойнаго изученія и ставящихъ себя тмъ выше чмъ глубже ихъ невжество. Я не ожидалъ что такая артистка какъ вы признаетъ артистомъ господина Рамо который презираетъ Тассо не зная италіянскаго языка.
Грагамъ говорилъ съ горечью, его опять мучила ревность.
— А сами вы не артистъ? Не писатель? Господинъ Саваренъ говорилъ мн что вы замчательный литераторъ.
— Саваренъ длаетъ мн слишкомъ много чести. Я не артистъ и терпть не могу это слово которое теперь такъ унижаютъ злоупотребляя имъ и съ Англіи и во Франціи. Поваръ называетъ себя артистомъ, портной тоже, человкъ напишетъ напыщенную мелодраму, спазмодическую псню, или сенсаціонную повсть и тотчасъ же называетъ себя артистомъ, начинаетъ трактовать педантическимъ жаргономъ о ‘содержаніи’ и ‘форм’, доказывая намъ что у поэта котораго мы понимаемъ нтъ ‘содержанія’, а у поэта котораго мы можемъ скандовать нтъ ‘формы’. Благодаря Бога я не настолько тщеславенъ чтобы относить себя къ числу артистовъ. Я написалъ нсколько очень сухихъ журнальныхъ статей, преимущественно политическихъ и критическихъ, но не касавшихся искусства. Но почему, propos господина Рамо, предложили вы вопросъ обо мн?
— Потому что многое въ вашихъ разговорахъ, отвчала Исавра нсколько грустнымъ тономъ,— заставило меня предположить что вы сочувствуете искусству и артистамъ сильне чмъ показываете. Еслибъ это было такъ, вы понимали бы какъ отрадно такой бдной артистк какъ я встрчаться съ людьми посвятившими себя какому-нибудь искусству которое стоитъ въ сторон отъ обычныхъ стремленій свта, вы понимали бы какъ отрадно поговорить не такъ какъ обыкновенно говорятъ въ свт. Между нами, артистами, включая мастеровъ и учениковъ, есть какое-то инстинктивное братство. Каждое искусство родственно другому. Мое искусство музыка, но я сочувствую скульптору, живописцу, поэту, такъ же сильно какъ и музыканту. Понимаете ли вы теперь что я не могу презирать Рамо такъ какъ презираете его вы? Я не раздляю его литературныхъ вкусовъ, мн не особенно нравятся т изъ его произведеній которыя я читала, я согласна что онъ слишкомъ преувеличиваетъ свое значеніе, но мн пріятно разговаривать съ нимъ. Онъ стремится въ высоту, хотя и на слабыхъ крыльяхъ или нетвердыми шагами, какъ и я.
— Не могу выразить какъ я благодаренъ вамъ за вашу откровенность, сказалъ Грагамъ съ жаромъ.— Не осудите меня если я воспользуюсь ею, если…. если….
— Если что?
— Если, пользуясь тмъ что я много старше васъ не только годами, но и опытностію, и что жизнь моя посвящена практической дятельности изощряющей способность называемую здравымъ смысломъ, скажу вамъ что глубокій интересъ который вы внушаете всмъ кто васъ знаетъ, хотя бы такъ мало какъ я, побуждаетъ меня сдлать вамъ предостереженіе какое сдлалъ бы вамъ другъ или братъ. Остерегайтесь артистическихъ симпатій въ которыхъ вы такъ трогательно сознались. Не допускайте чтобы ваша фантазія въ серіозныхъ жизненныхъ вопросахъ вводила въ заблужденіе вашъ разумъ. Избирая друзей, отличайте человка отъ артиста. Берите человка самого по себ. Не преклоняйтесь предъ отраженіемъ въ вод отвернувшись отъ живаго существа. Словомъ, никогда не. считайте такого артиста какъ г. Рамо человкомъ которому вы могли бы доврить участь своей жизни. Простите меня. Намъ можетъ-быть не суждено встрчаться часто, но вы для меня существо такое новое, такъ не похожее на всхъ другихъ женщинъ какихъ я встрчалъ, какими восхищался, вы кажетесь мн одаренною такимъ богатствомъ ума и души и подверженною такимъ случайностямъ что…. что….— Онъ опять замолчалъ и голосъ его задрожалъ когда онъ добавилъ:— что мн будетъ очень больно если чрезъ нсколько лтъ придется сказать: ‘увы, какъ ошибочно было растрачено это богатство’.
Разговаривая, они машинально повернули назадъ и были теперь опять предъ бесдкой.
Грагамъ, поглощенный своимъ страстнымъ предостереженіемъ, не смотрлъ въ лицо своей спутницы. Но кончивъ и не получая никакого отвта, онъ поднялъ на нее глаза и увидалъ что она тихо плачетъ.
Сердце его сжалось.
— Простите меня, воскликнулъ онъ взявъ ея руку,— Я не имлъ права говорить такъ, но врьте что это было сдлано не по недостатку уваженія, это…. это….
Ея рука, лежавшая въ его рук, отвчала ему слабымъ, робкимъ пожатіемъ.
— Простить васъ! повторила она.— Вы думаете что я, сирота, не чувствую потребности имть друга который говорилъ бы со мной такъ какъ вы сейчасъ говорили.
И съ этими словами она подняла глаза на его смущенное лицо, глаза даже сквозь слезы такіе ясные въ своей невинной чистой красот, такіе открытые, такіе двственные и такъ не похожіе на глаза всхъ другихъ женщинъ какихъ онъ встрчалъ, какими восхищался.
— Вы можетъ-быть помните, началъ онъ спшнымъ тономъ,— что когда мы разговаривали съ вами однажды о вашемъ искусств, и я признавалъ, несмотря на то что знакомъ съ нимъ такъ мало, его благотворное вліяніе на человчество и старался оспорить ваше мнніе о его незначительности въ сравненіи съ другими благородными возбудителями человчества, вы помните я сказалъ тогда что никто не въ прав просить васъ отказаться отъ сценическихъ подмостокъ и лампъ, отъ славы пвицы и актрисы. Теперь же когда вы удостоили меня имени друга, когда вы такъ трогательно напомнили мн что вы сирота, когда я думалъ объ опасностяхъ ожидающихъ молодую и прекрасную женщину мняющую частную жизнь на общественную, мн кажется что какъ истинный другъ могу спросить васъ: способны ли вы отказаться отъ славы актрисы и пвицы?
— Я отвчу вамъ откровеннно: моя профессія, казавшаяся мн сначала такой привлекательною, нсколько мсяцевъ тому назадъ утратила свою прелесть въ моихъ глазахъ. Но ваши краснорчивыя слова о возвышающемъ вліяніи музыки на слушателей пересилили мою неохоту вступить на сцену. Теперь же мн кажется что я была бы благодарна другу который истолковалъ бы мн голосъ моего сердца и посовтовалъ мн отказаться отъ карьеры актрисы.
Лицо Грагама просіяло. Но отвтъ его, каковъ бы онъ ни былъ, былъ прерванъ голосами и шагами которые онъ услышалъ за собой. Онъ обернулся и увидалъ Веносту, Савареновъ и Густава Рамо.
Исавра также услышала ихъ, тревожно оглянулась и инстинктивно отошла къ бесдк.
Грагамъ поспшилъ встртить синьйору и гостей и здороваясь съ ними задержалъ ихъ на тропинк чтобы дать Исавр время оправиться.
Нсколько минутъ спустя она присоединилась къ нимъ. Грагамъ едва слышалъ завязавшійся разговоръ, хотя участвовалъ въ немъ односложными отвтами. Онъ отказался войти въ домъ и простился у калитки. Уходя онъ оглянулся на Исавру. Рамо шелъ рядомъ съ ней. Букетъ оставленный сначала въ бесдк былъ теперь въ ея рукахъ, и она наклонилась къ нему, но уже не обрывала лепестки розъ. Грагамъ не чувствовалъ въ эту минуту ревности къ молодому поэту.
Возвращаясь медленно въ городъ, онъ сказалъ себ: ‘однако имю ли я теперь право считать себя свободнымъ? Имю или нтъ? Еслибы предстоящій мн выборъ ограничивался только Исаврою, съ одной стороны, и честолюбіемъ и богатствомъ, съ другой, какъ скоро былъ бы онъ сдланъ. Честолюбіе не дастъ вознагражденія которое могло бы сравниться съ ея сердцемъ, богатство не дастъ счастія которое могло бы замнить ея любовь.’

ГЛАВА III.

Отъ Исавры Чигонъя гж де-Гранмениль.

Черезъ день посл того какъ я послала мое послднее письмо, мистеръ Венъ былъ у насъ. Въ то время я была въ нашемъ садик. Разговоръ нашъ былъ кратокъ и вскор былъ прерванъ другими гостями, Саваренами и г. Рамо. Съ нетерпніемъ жду вашего отвта. Я желала бы знать какое впечатлніе произвелъ онъ на васъ если вы встрчали его, какое впечатлніе произвелъ бы онъ еслибы вы встртили его теперь. По-моему онъ такъ не похожъ на другихъ, и я почти не знаю почему его слова звучатъ въ моихъ ушахъ, и образъ его не покидаетъ моихъ мыслей. Это чрезвычайно странно, потому что хотя онъ молодъ, онъ говоритъ со мною какъ будто бы былъ гораздо старше меня, съ такою добротой и нжностью какъ еслибъ я была ребенкомъ, такъ могъ бы говорить любезнйшій маэстро еслибы находилъ что я нуждаюсь въ совт и попеченіи. Не бойтесь, Евлалія, что я могу обманывать себя какого рода интересъ онъ принимаетъ во мн. О, нтъ! Насъ раздляетъ въ этомъ отношеніи пропасть, онъ не забываетъ о ней и не можетъ перешагнуть черезъ нее. Я право не могу понять какъ бы онъ могъ хоть сколько-нибудь заинтересоваться мною. Богатый Англичанинъ высокаго рода, предназначающій себя къ политической жизни, практичный, прозаикъ…. нтъ, не прозаикъ, но все-таки съ такимъ умомъ который не допускаетъ въ свою область того міра грезъ что сроденъ поэзіи и искусству. Мн всегда казалось что для любви, какъ я понимаю ее, необходимо глубокое и постоянное сочувствіе между двумя лицами, не въ обыкновенныхъ мелкихъ подробностяхъ вкусовъ и чувствъ, но въ тхъ существенныхъ чертахъ что составляютъ корень характера и развтвляются на листья и цвты которые тянутся къ солнечному свту и убгаютъ темноты, что люди свтскіе должны вступать въ бракъ со свтскими людьми, артисты съ артистами. Могутъ ли сойтись реалистъ съ идеалистомъ и жить вмст до смерти и посл смерти? Если нтъ, то можетъ ли существовать между ними истинная любовь? Подъ истинною любовью я разумю такую которая проникаетъ всю душу и разъ зародившись никогда не умираетъ. О, Евлалія, отвчайте мн, отвчайте!
P. S. Я теперь вполн утвердилась въ моемъ намреніи оставить всякую мысль о сцен.

Отъ гжи де-Гранмениль Исавр Чигонъя.

Милое дитя мое.— Какъ развился твой умъ съ тхъ поръ какъ ты оставила меня, пылкая, увлекающаяся почитательница искусства которое изо всхъ другихъ искусствъ доставляетъ непосредственную награду тому кто успшно служитъ ему, и само по себ такъ божественно по своему непосредственному вліянію на человческую душу! Кто можетъ исчислить вс дальнйшія послдствія этого вліянія, которое иные готовы презирать потому что оно непосредственно? Темный человкъ чьего ума не касалось слабое мерцаніе звздъ, не различаемое въ атмосфер трудовой жизни, къ кому философы, проповдники, поэты взываютъ вотще, кому непонятны даже произведенія величайшихъ мастеровъ инструментальной музыки, для кого Бетховенъ не отверзаетъ небесныхъ вратъ и Россини не представляетъ тайны неразршимой критиками партера, вдругъ этотъ человкъ слышитъ человческій голосъ человка пвца, и при звук этого голоса стны заключавшія его падаютъ. Ему становится знакомо что-то что далеко отстоитъ отъ рутины его будничнаго существованія поднимаясь выше ея. Онъ самъ, бднякъ, не можетъ ничего сдлать изъ этого. Онъ не можетъ изложить этого на бумаг, не можетъ сказать на слдующее утро: ‘я сталъ на одинъ дюймъ ближе къ небу чмъ былъ вчера вечеромъ’, но чувство что онъ сталъ немного поближе къ небу живетъ въ немъ. Безсознательно онъ сдлался мягче, въ немъ меньше земнаго, и будучи ближе къ небу онъ тверже стоитъ на земл. Вы пвцы кажется не понимаете что у васъ есть — употребляю твое выраженіе которымъ такъ часто злоупотребляютъ что оно сдлалось банальнымъ — у васъ есть миссія! Когда ты говоришь о миссіи, отъ кого она? Не отъ человковъ. Но еслибъ это была миссія отъ человка къ людямъ, то она должна быть внушена свыше.
Подумай обо всемъ этомъ, и оставаясь врною своему искусству, будь врна себ. Если ты колеблешься между этимъ искусствомъ а искусствомъ писателя, и признаешь что первое слишкомъ ревниво чтобы допускать соперничество, держись того искусства въ которомъ можешь имть врный успхъ. Увы, прекрасное дитя мое! не воображай что мы писатели чувствуемъ больше счастія въ нашихъ трудахъ и успхахъ нежели вы. Если мы заботимся о слав (и говоря откровенно мы вс заботимся о ней), эта слава не является намъ лицомъ къ лицу, въ дйствительной, видимой, ощутимой форм, какъ бываетъ для пвицъ и актрисъ. Согласна что она можетъ быть продолжительне, но на продолжительность эту мы не смемъ разчитывать. Писатель можетъ разчитывать на безсмертіе только тогда когда языкъ на которомъ онъ пишетъ сдлается мертвымъ, но даже и тогда это неврная лотерея. Ничего кром отрывковъ не осталось отъ Фриниха бывшаго соперникомъ Эсхила, отъ Агаона который можетъ-быть превосходилъ Эврипида, отъ Алкея, кого Горацій признавалъ учителемъ и образцомъ, они извстны не по своимъ писаніямъ, а только по именамъ. И наконецъ имена пвцовъ и актеровъ можетъ-быть не мене долговчны, въ Греціи сохранялось имя Полоса, въ Рим Росція, въ Англіи живетъ имя Гаррика, во Франціи Тальмы, въ Италіи Пасты, доле чмъ могу я надяться за свое имя въ потомств. Ты задаешь мн вопросъ который я часто сама себ задавала: ‘Въ чемъ различіе между писателемъ и читателемъ когда читатель говоритъ: ‘это мои мысли, это мои чувства, писатель похитилъ ихъ и облекъ ихъ въ свою рчь’?’ И чмъ больше читатель говоритъ такъ, чмъ многочисленне слушатели, тмъ геніальне знаменитость и, хотя это можетъ казаться парадоксомъ, тмъ совершенне оригинальность писателя. Но нтъ, не простой даръ выраженія, не простое искусство пера, не простой вкусъ въ расположеніи словъ и каданса даетъ возможность одному истолковывать умъ, сердце и душу многихъ. Это сила вдохнутая въ него когда онъ лежалъ въ колыбели, сила собиравшая вокругъ себя, по мр того какъ онъ росъ, вс вліянія какимъ онъ подвергался, изъ наблюденія ли вншней природы, изъ изученія ли людей и книгъ, или изъ опыта ежедневной жизни, различнаго для каждаго человка. Никакое воспитаніе не можетъ сдлать двухъ умовъ совершенно одинаковыми, какъ никакая культура не можетъ сдлать вполн одинаковыми два древесные листа. Какъ врно описываешь ты чувство неудовлетворенности оставляемое каждымъ высоко геніальнымъ писателемъ въ его почитателяхъ! Какъ правдиво чувствуешь что чмъ больше неудовлетвореніе въ сравненіи съ геніемъ писателя, тмъ выше мнніе о немъ почитателя! Но это тайна которая составляетъ облачное пространство между конечнымъ и безконечнымъ. Величайшіе философы проникая въ тайны природы чувствуютъ это неудовлетвореніе въ самой природ. Конечное не можетъ подчинить логик и критиковать безконечное.
Но оставимъ эти предметы затрудняющіе умъ, и займемся тми что касаются сердца, въ твоемъ случа, дитя мое, женскаго сердца. Ты говоришь о любви и полагаешь что вчная любовь, любовь между супругами, должна быть основана на такихъ симпатіяхъ въ цляхъ жизни что артистка должна выходить замужъ за артиста.
Ты хорошо сдлала что обратилась ко мн съ этимъ вопросомъ, потому что благодаря собственному опыту и наблюденію надъ множествомъ другихъ людей, оживленному и укрпленному тмъ родомъ литературы которымъ я занимаюсь и который требуетъ спокойнаго изученія страстей, я могу быть лучшимъ авторитетомъ въ подобныхъ вопросахъ нежели большая часть другихъ женщинъ. И увы, дитя мое! я пришла къ слдующему результату: нельзя предписать ни мущинамъ ru женщинамъ кого избрать, кого отвергнуть. Я не могу не признать справедливости аксіомы поэта древности: ‘любовь не знаетъ почему‘. Но бываетъ время — часто лишь одно мгновеніе — когда любовь не пріобрла еще власти надъ нами, и мы можемъ сказать: ‘я буду любить — я не буду любить’.
Еслибъ я могла увидать тебя въ такую минуту, я бы сказала теб: ‘артистка, не люби и не выходи замужъ за артиста’. Дв артистическія натуры рдко уживаются. Он удивительно какъ требовательны. Боюсь что он прежде всего эгоистичны, такъ ревниво чувствительны что не переносятъ соприкосновенія съ соперникомъ. Расинъ былъ счастливйшимъ изъ мужей, жена боготворила его геній, до не могла понять его піесъ. Былъ ли бы Расинъ счастливъ еслибы женился на Корнел въ юбк? Я сама любила артиста, конечно равнаго мн. Я уврена что онъ любилъ меня. Симпатія въ занятіяхъ о которой ты говоришь свела насъ, и она же вскор сдлалась причиною антипатіи. Для обоихъ насъ стараніе сблизиться причинило несчастіе.
Я не знаю твоего г. Рамо. Саваренъ прислалъ мн нкоторыя изъ его сочиненій, по нимъ я сужу что единственнымъ счастіемъ для него было бы жениться на обыкновенной женщин съ sparation de biens. Это, врь мн, одинъ изъ многихъ въ новомъ Париж кто имя слабости генія воображаютъ поэтому что имютъ его силу.
Перехожу къ Англичанину. Я вижу какъ серіозенъ твой вопросъ о немъ. Въ твоихъ глазахъ онъ не только стоитъ въ сторон отъ салонной толпы, но онъ стоитъ точно также особнякомъ въ тайник твоего сердца, ты не упоминаешь о немъ въ томъ же письм гд говоришь о Рамо и Саварен. Онъ уже сталъ образомъ который не легко смшивается съ другими. Теб хотлось бы вовсе не упоминать мн о немъ, но ты не могла удержаться. Интересъ который ты чувствуешь къ нему такъ тревожить тебя что ты въ какомъ-то лихорадочномъ нетерпніи восклицаешь обращаясь ко мн: ‘Можете ли вы разгадать загадку? Знавали вы когда-нибудь хорошо Англичанъ? Можно ли понять Англичанина вн его острова?’ и т. д. Да, я хорошо знала многихъ Англичанъ. Въ длахъ сердца они очень похожи на другихъ людей. Нтъ, я не знаю этого человка въ частности, и никого изъ его семейства.
Сознайся откровенно, дитя мое, что этотъ иностранецъ занялъ нсколько твои мысли, твои мечты, можетъ-быть также и твое сердце. Не бойся что онъ будетъ любить тебя мене продолжительно или что ты будешь отчуждена отъ него потому что онъ не артистъ. Если у него сильная натура и онъ иметъ какія-нибудь великія цли въ жизни, твое самолюбіе переплавится въ его, и зная тебя такъ какъ я знаю, я уврена что ты будешь превосходною женой Англичанина котораго будешь также уважать какъ любить, и несмотря на огорченіе мое если ты откажешься отъ славы пвицы, я буду утшаться мыслью что ты безопасна въ лучшей женской сфер, довольной семь, которой не коснутся ни сплетни, ни клевета. Я никогда не имла такой семьи, и въ теченіе моей авторской карьеры не было времени когда я не отдала бы всей пріобртенной ею знаменитости за подобный безвстный и обыкновенный женскій удлъ. Еслибъ я могла располагать людьми какъ пшками на шахматной доск, я бы сказала тогда что самою подходящею и сочувствующею партіей для тебя, женщины одаренной чувствомъ и геніемъ, былъ бы Германецъ хорошаго рода и хорошо образованный, потому что такіе Германцы соединяютъ въ себ съ домовитыми привычками и сильнымъ чувствомъ семейныхъ узъ романтичность чувства, любовь къ искусству, расположеніе къ поэтической сторон жизни, что рдко встрчается въ Англичанахъ принадлежащихъ къ тому же классу. Но такъ какъ Германецъ не появлялся, то я подаю голосъ за Англичанина, разумется если только ты любишь его. Убдись въ этомъ, дитя мое. Не прими по ошибк мечты за любовь. Не для всхъ женщинъ любовь есть непремнное условіе брака. Но безъ нея все что есть въ теб лучшаго и высшаго завянетъ и умретъ. Пиши мн часто и говори мн все. Г. Саваренъ правъ. Книга моя перестала быть моимъ собесдникомъ. Она отошла отъ меня, и я еще разъ осталась одинокою въ мір. Нжно тебя любящая.
P. S. Не есть ли твой постскриптумъ женскій? Не требуетъ ли онъ въ отвтъ также женскаго постскриптума? Ты говоришь въ своемъ что вполн ршилась оставить всякую мысль о сцен. Я отвчаю въ моемъ: ‘Какое вліяніе на это ршеніе имлъ Англичанинъ?’

ГЛАВА IV.

Прошло нсколько времени посл того какъ Грагамъ разговаривалъ съ Исаврой въ саду, съ тхъ поръ онъ не посщалъ виллы. Его родственники д’Альтоны проздомъ въ Италію были въ Париж, думая остаться тамъ нсколько дней, но остались около мсяца и завладли Грагамомъ. Это были причины почему, постоянно въ обществ герцога, увренность Грагама что онъ еще не свободенъ чтобъ искать руки Исавры усилилась, и вмст съ этою увренностью явился вопросъ также обращенный къ его совсти: ‘Если я не свободенъ еще чтобъ искать ея руки, то свободенъ ли я настолько чтобы подвергать себя искушенію стараясь пріобрсти ея расположеніе?’ Но когда родственникъ его ухалъ, то сердце снова начало настаивать на своихъ правахъ, защищать свое дло и подсказывать способы согласить его требованія съ обязательствами которыя казалось противорчили имъ. Во время этихъ колебаній онъ получилъ слдующее письмо:

Вилла ***, Ангіенское озеро.

‘Любезнйшій мистеръ Венъ.— Мы удалились изъ Парижа на берега этого прекраснаго озерка. Прізжайте и помогите вамъ съ Франкомъ не ссориться между собою, что, пока права женщинъ не будутъ твердо установлены, будетъ всегда случаться между супругами предоставленными самимъ себ, особенно если они все еще любятъ другъ друга какъ мы съ Франкомъ. Любовь ужасно располагаетъ къ ссорамъ. Подарите намъ нсколько дней изъ вашего богатаго запаса времени. Мы постимъ Монморанси и мста гд жилъ Руссо, будемъ кататься по озеру при свт луны, обдать въ цыганскихъ ресторанахъ подъ деревьями еще не потемнвшими отъ осеннихъ жаровъ, будемъ спорить о литератур и политик, и проведемъ время такъ дружно и весело какъ сказочники Боккачіо въ Фіезоле. Общество у васъ будетъ небольшое, только Саварены, безсознательный мудрецъ и юмористъ синьйора Веноста и Исавра съ ямочками на щекахъ, воплощеніе соловьинаго пнія и улыбки лта. Если вы откажетесь, Франкъ не будетъ имть спокойной минуты пока не докажетъ своего права на полученіе тридцати милліоновъ по Алабамскому вопросу.— Ваша, смотря по тому какъ будете вести себя,

‘Лизи Морли.’

Грагамъ не отказался. Онъ похалъ въ Ангіенъ на четыре дня съ четвертью. Онъ былъ подъ одною кровлей съ Исаврой. О, счастливые дни! Такіе счастливые что я не ршаюсь описывать ихъ. Но хотя для Грагама это были счастливйшіе дни какіе онъ знавалъ, для Исавры они были еще счастливе. Его счастіе было смущаемо, ея нтъ, смущаемо частію причинами значеніе коихъ читатель оцнитъ въ послдствіи, частію причинами которыя читатель можетъ сразу понять и оцнить. На солнечномъ свт счастія выступили вс яркіе цвта артистическаго темперамента Исавры, такъ что то что можно назвать простою, домашнею женскою стороной ея природы исчезло въ тни. Если, любезнйшій читатель или читательница, вамъ случалось сходиться съ существомъ геніальнымъ, съ которымъ, допуская что вы сами одарены подобнымъ геніемъ, вы не имете особаго сродства, не чувствовали ли вы застнчивости предъ такимъ существомъ? Не чувствовали ли вы напримръ какъ сильно вы можете любить это существо сомнваясь что оно можетъ любить васъ? Я думаю что эта застнчивость и неувренность свойственна и мущин и женщин, если при всемъ сознаніи своего превосходства въ проз жизни они чувствуютъ что стоятъ ниже въ ея поэзіи. Но такое самоуваженіе какъ нельзя боле ошибочно. Геній поэтическій величественно-снисходительный, по натур своей податливый и уступчивый, склоняется съ такою непритворною скромностью предъ тмъ превосходствомъ въ которомъ чувствуетъ свою слабость (хотя и тутъ онъ рдко спотыкается), предъ превосходствомъ здраваго смысла. Что же касается женщинъ, то какая чудная истина была доказана женщиной одаренною умственно выше своего пола! Коринна, увнчанная въ Капитоліи, избрала изъ всего міра въ герои своей любви не соперника поэта или энтузіаста, а хладнокровнаго, умнаго Англичанина.
Грагамъ Венъ съ своимъ сильнымъ мужественнымъ умомъ, Грагамъ Венъ отъ кого можно ожидать многаго если онъ доживетъ чтобъ исполнить свое истинное призваніе, желалъ, не безъ основанія, направлять жизнь женщины избранной имъ въ сопутницы своей жизни. Но жизнь Исавры казалось ускользала отъ него. Если въ иныя минуты, слушая ее, онъ готовъ былъ сказать себ: ‘жизнь съ такою подругой никогда не омрачалась бы’, то въ другія минуты онъ говорилъ: ‘правда, жизнь не была бы мрачна, во была ли бы она всегда спокойна?’ Тогда выступала та таинственная сила любви что все склоняетъ къ своимъ ногамъ и такъ порабощаетъ разумъ что онъ можетъ только шептать робко: ‘Лучше быть несчастнымъ съ тою кого любишь нежели счастливымъ съ тою кого не любишь.’ Исавра не знала ни одной подобной бесды съ собою. Она жила настоящею минутой. Еслибы Грагамъ могъ читать въ ея сердц, онъ отбросилъ бы вс сомннія въ томъ можетъ ли онъ направлять ея жизнь. Еслибы Судьба или какой-либо ангелъ сказалъ ей: ‘Выбирай: съ одной стороны я общаю теб соединенную въ одномъ безсмертномъ имени славу Каталани, Пасты, Саффо, Сталь, Жоржъ Сандъ, иди, съ другой стороны, сердце человка котораго отчуждала бы отъ тебя такая соединенная слава’, отвтъ ея привелъ бы Грагама Вена къ ея ногамъ, вс колебанія его, вс сомннія исчезли бы, онъ воскликнулъ бы съ великодушіемъ врожденнымъ благородной натур: ‘Будь славна, если тебя влечетъ къ этому твоя природа, для меня довольно славы что ты отказалась отъ самой славы чтобы стать моею’. Но какъ это случается что люди достойные любви женщины падаютъ духомъ когда сами любятъ сильно? Даже въ обыкновенныхъ случаяхъ любви, въ двственной женщин столько невыразимой деликатности что мущина, какъ бы утонченъ онъ ни былъ, чувствуетъ себя по сравненію грубымъ, жесткимъ, суровымъ. И такъ какъ деликатность этого рода преобладала въ италіянской сирот, то къ увеличенію смущенія мущины, гордаго и самоувреннаго въ сношеніяхъ съ мущинами, прибавлялось сознаніе что его умственная природа слишкомъ сурова и положительно въ сравненіи съ ангельскою чистотой и волшебною игрою ея природы.
У мистрисъ Морли было сильное желаніе соединить ихъ. Она такъ любила и такъ восхищалась обоими. Ей, не знавшей всхъ сомнній и предразсудковъ Грагама, казалось что они какъ нельзя больше подходили другъ къ другу. Человкъ съ такимъ развитымъ умомъ какъ Грагамъ, еслибъ онъ женился на обыкновенной англійской миссъ, наврное сталъ бы чувствовать что жизнь лишена солнечнаго свта и цвтовъ. Любовь такой женщины какъ Исавра осіяла бы солнцемъ эту жизнь, устлала бы со цвтами. Мистрисъ Морли допускала (вс американскіе республиканцы благороднаго происхожденія допускаютъ это) инстинкты побуждающіе равныхъ жениться на равныхъ, одинаковость происхожденія. Я не думаю чтобы мистрисъ Морли, при всемъ своемъ убжденіи въ правахъ женщинъ, допускала возможность согласиться чтобы богатйшая, красивйшая и умнйшая двушка въ Штатахъ сдлалась женой ея сына еслибъ у этой двушки былъ оттнокъ крови негровъ, хотя бы этотъ оттнокъ не выражался ничмъ кром слабаго отличія въ цвт ногтей. Обладай Исавра въ три раза большими достоинствами, и будь въ то же время богатйшею наслдницей мелочнаго лавочника, эта истая республиканка воспротивилась бы (сильне чмъ многія англійскія герцогини, или по крайней мр шотландскіе герцоги противятся желаніямъ своихъ сыновей) всякой мысли о союз между Грагамомъ Веномъ и дочерію лавочника. Но Исавра была Чигонья, отрасль очень древняго и благороднаго дома. Различіе по состоянію или общественному положенію мистрисъ Морли глубоко презирала, между тмъ какъ годы, наружносгъ, умственное развитіе длало ихъ прекрасною парочкой, и приглашая ихъ обоихъ она именно имла въ виду устроить ихъ союзъ.
Въ этомъ план у вся былъ противникъ, о которомъ она не догадывалась, въ лиц гжи Саваренъ. Эта дама, также привязанная къ Исавр какъ и гжа Морли и еще боле желавшая чтобы двушка, блестящая и одинокая, перешла изъ компанства синьйоры Веносты подъ покровительство мужа, не врила въ серіозную привязанность Грагама Вена. Можетъ-статься она преувеличивала его общественныя преимущества, или же не была уврена въ теплот его чувства, но съ ея опытностью, почерпнутою по большей части въ парижской жизни, съ ея понятіями о холодности и morgve англійскаго національнаго характера, но согласовалось чтобы богатъ и молодой человкъ хорошаго происхожденія, кому предсказывали замчательную карьеру въ практической публичной жизни, вступилъ въ бракъ съ иностранкой сиротой, хотя и хорошаго происхожденія, но не имвшею полезнаго родства, не могущею принести приличнаго приданаго и воспитанною для поступленія на сцену. Она очень боялась что результатъ ухаживанія со стороны подобнаго человка скоре разчитанъ на то чтобы компрометировать имя сироты, или по крайней мр обмануть ея ожиданія, нежели доставить ей покровъ семейнаго дома. Кром того она леляла особые планы на счетъ будущности Исавры. Гжа Саваренъ питала дружеское расположеніе къ Густаву Рамо, боле сильное чмъ расположеніе мистрисъ Морли къ Грагаму Вену, потому что оно боле походило на материнское чувство. Она привыкла постоянно видть Густава и думать о немъ съ тхъ поръ какъ покровительство ея мужа выдвинуло его на литературное поприще. Онъ поврялъ ей свои огорченія при неудачахъ, свою радость при успх. Его прекрасная наружность, слабое здоровье, самые его недостатки и пороки длали его дорогимъ ея женскому сердцу. Исавра изо всхъ другихъ женщинъ, по мннію гжи Саваренъ, была бы лучшею женой для Рамо. Ея состояніе, столь ничтожное въ сравненіи съ богатствомъ Англичанина, для Рамо было бы обезпеченіемъ, и это обезпеченіе могло перейти въ огромное состояніе въ случа успха Исавры на сцен. Съ крайнимъ неудовольствіемъ узнала она что мысли Исавры отвращаются отъ предназначенной ей профессіи, и догадывалась что уступка предразсудкамъ Англичанина была не безъ вліянія на это отчужденіе. Нельзя было ожидать чтобы Француженка, жена выдающагося писателя, имвшая друзей и родственниковъ во всхъ отрасляхъ артистическаго міра, была предубждена противъ служенія искусству въ которомъ успхъ могъ доставить богатство и извстность. Но у нея, какъ у большей части Француженокъ, были предразсудки противъ допущенія для незамужней двушки свободы и независимости составляющихъ права женщинъ, французскихъ женщинъ, когда он замужемъ. И она не одобрила бы вступленіе Исавры на ея карьеру прежде чмъ она станетъ женою, женою артиста, женою Густава Рамо.
Не имя понятія о соперничеств между этими дружественными дипломатками и прожектерками, Грагамъ и Исавра ежечасно спускалась дале и дале по теченію которое до сихъ поръ бжало спокойно. Ни слова изъ тхъ какими выражается любовь не было сказано между ними, будучи постоянно вмст, они рдко, и то лишь на нсколько минутъ, бывали между собою наедин. Мистрисъ Морли не разъ старалась доставить имъ случай открыть другъ другу свое сердце, чего, она видла, еще не было сдлано. Съ искусствомъ еще боле опытнымъ и бдительнымъ, гж Наваренъ удавалось разрушать ея намренія. Но ни Грагамъ ни Исавра сами не искали такихъ случаевъ. Онъ, какъ мы знаемъ, не считалъ себя пока въ прав высказывать слова любви которыя связываютъ честнаго человка на всю жизнь, а она!— какая двушка съ чистымъ сердцемъ, истинно любящая, не боится искать подобныхъ случаевъ которые долженъ находить мущина? Но Исавр не нужно было словъ чтобы знать что она любима, ни даже пожатія руки или взгляда, она инстинктивно, таинственно чувствовала это когда все существо ея пылало въ присутствіи возлюбленнаго. Она чувствовала что не могла бы сама любить такъ еслибы не была любима.
Умъ женщины проницательне и безошибочне въ этомъ отношеніи нежели умъ мущивы. Грагамъ, какъ я уже говорилъ, не былъ увренъ что достигъ сердца Исавры, онъ сознавалъ что возбудилъ ея интересъ, привлекъ ея мечты, но часто, очарованный веселою игрой ея воображенія, онъ вздыхалъ про себя: ‘для такой богато-одаренной натуры можетъ ли одинъ человкъ замнить все?’
Они проводили лтнія утра въ экскурсіяхъ по красивымъ окрестностямъ, обдали рано, катались по тихому озеру при лунномъ свт. Разговоры ихъ были таковы какихъ можно ожидать во время лтнихъ вакансій отъ любителей книгъ. Саваренъ былъ критикъ по профессіи, Грагамъ Венъ, если не былъ тмъ же, то былъ обязанъ своею литературною репутаціей статьямъ въ которыхъ обнаружилась рдкая критическая способность.
Весело было слушать споры ихъ когда они нападали другъ на друга, они расходились не столько во мнніяхъ сколько въ способ отстаивать ихъ. Англичанинъ былъ начитанне Француза, и ученость его была систематичне, но Французъ обладалъ изяществомъ выраженій, легкою и пріятною граціей съ какою приводилъ свои доказательства или выпутывался изъ нихъ, что прикрывало недостатки и часто заставляло ихъ казаться достоинствами. Грагамъ могъ бы выдвинуть многія силы высшаго знанія или серіознаго краснорчія, которыми, съ мене веселымъ противникомъ, онъ не преминулъ бы воспользоваться, остроумный же сарказмъ Саварена отклонилъ бы ихъ какъ педантство и витійство. Но хотя Грагамъ не былъ ни сухъ ни многословенъ, и сердечное счастіе разбудило веселость нрава отличавшую его въ прежнее время, длая разговоръ его пріятнымъ и забавнымъ, однакоже между его юморомъ и остроуміемъ Саварена была та разница что въ первомъ всегда было что-нибудь серіозное, во второмъ какая-нибудь насмшка. Грагамъ въ своей критик казалось всегда старался выставить какую-нибудь скрытую красоту, даже въ писателяхъ сравнительно ничтожныхъ. Саваренъ съ особеннымъ остроуміемъ выказывалъ недостатокъ, прежде не замченный никмъ, въ писател со всемірною извстностью.
Грагамъ можетъ-статься не замчалъ глубокаго вниманія съ какимъ Исавра слушала его во время этихъ умственныхъ схватокъ съ боле блестящимъ Парижаниномъ. Между нимъ и Савареномъ она длала то различіе что когда говорилъ послдній она часто вставляла свои замчанія, Грагама же никогда не прерывала, никогда не расходилась съ нимъ въ его теоріяхъ искусства или выводахъ какіе онъ длалъ изъ нихъ, и когда онъ умолкалъ она оставалась нсколько времени молчаливою и задумчивою. Его умъ возбуждалъ честолюбіе въ ея ум, она воображала, бдная двушка, что онъ будетъ радъ мысли что возбудилъ это честолюбіе, и оно сдлается новымъ звеномъ симпатіи между ними. Но до сихъ поръ честолюбіе было смутно и неопредленно, это были идеи или мечты которыя могли осуществиться въ неопредленномъ будущемъ.
Въ послдній вечеръ этого краткаго праздничнаго времени, общество, пробывъ на озер доле обыкновеннаго, оставалось на лужайк виллы. Хозяинъ, имвшій склонность къ поверхностному изученію положительныхъ наукъ, въ томъ числ разумется самой популярной изъ нихъ, астрономіи, заставлялъ своихъ гостей вжливо выслушивать умозрительныя догадка о вроятномъ рост обитателей Сиріуса, этихъ далекихъ и гигантскихъ обитателей неба что провели философовъ къ печальнымъ размышленіямъ о совершенной ничтожности нашей бдной планетки, не способной произвести ничего крупне Шекспировъ, Ньютоновъ, Аристотелей и Цезарей, несомннно карликовъ въ сравненіи съ умами пропорціональными громадности міра гд они процвтаютъ.
Случилось такъ что Исавра и Грагамъ стояли рядомъ нсколько въ сторон отъ другихъ.
— Странно, сказалъ Грагамъ съ тихою усмшкой,— какъ мало я забочусь о Сиріус. Онъ составляетъ солнце другой системы, и на немъ вроятно никто не можетъ жить кром саламандръ. Онъ не принадлежитъ къ числу звздъ съ которыми у меня установилось близкое знакомство связанное съ мечтами и грезами и надеждами, напримръ, съ Гесперомъ, предвстникомъ и товарищемъ луны. Но среди всхъ этихъ звздъ есть одна, не Гесперъ, которая всегда, съ самаго дтства, имла для меня таинственную прелесть. Будучи такъ же мало свдущъ въ астрологіи какъ и въ астрономіи, смотря на эту звзду я длаюсь суевренъ и воображаю что она иметъ вліяніе на мою жизнь. Есть ли у васъ также любимая звзда?
— Да, сказала Исавра,— и я вижу ее теперь, но даже не знаю ея имени и не желаю узнать.
— И я также. Мн не хочется унижать невдомый источникъ моихъ прекрасныхъ мечтаній придавая ему имя какое онъ носитъ въ техническихъ каталогахъ. Изъ боязни узнать это имя я никому до сихъ поръ не показывалъ эту звзду. Я тоже теперь различаю ее въ сторон отъ ея собратій. Скажите мн которая ваша?
Исавра указала и объяснила. Англичанинъ былъ пораженъ. По какому странному совпаденію оба они избрали изо всхъ населяющихъ небо одну и ту же любимую звзду?
Cher Венъ, воскликнулъ Саваренъ,— полковникъ Морли объявляетъ что Америка въ земной систем есть то же что Сиріусъ въ небесной. Америка должна затмить Европу, какъ Сиріусъ затмитъ весь міръ.
— Не раньше какъ черезъ нсколько милліоновъ лтъ, до тхъ поръ времени еще довольно, сказалъ полковникъ съ важностію.— Но я ршительно не согласенъ съ тми кто утверждаетъ что Сиріусъ удаляется отъ насъ. Я говорю что онъ приближается. Принципы руководящія тло столь просвщенное должны быть принципами прогресса.— Затмъ обращаясь къ Грагаму по-англійски онъ прибавилъ:— Я предсказываю что придетъ время когда онъ растопитъ эту туманную планету. Сиріусъ тонкачъ.
— Я не обладаю достаточно живымъ воображеніемъ чтобъ интересоваться судьбами Сиріуса въ связи съ нашею планетой въ такое отдаленное время, сказалъ Грагамъ улыбаясь. Потомъ прибавилъ шепотомъ обращаясь къ Исавр:— Воображеніе не увлекаетъ меня дальше того чтобъ угадать будемъ ли мы черезъ годъ въ этотъ же день, 8го іюля, выдлять эту звзду и смотрть на нее какъ теперь стоя рядомъ.
Это было единственное выраженіе того чувства которымъ такъ богата романтическая пора любви обращенное Англичаниномъ къ Исавр въ эти достопамятные лтніе дни въ Ангіен.

ГЛАВА V.

На слдующее утро общество разъхалось. И Саваренъ и Грагамъ получили письма которыя, еслибы день отъзда и не былъ назначенъ, заставили бы ихъ ухать. Когда Саваренъ прочиталъ свое письмо, лобъ его нахмурился. Посл завтрака онъ сдлалъ знакъ жен и ушелъ съ нею въ садовую аллею. Забота его была такого свойства что жена можетъ либо смягчить либо усилить ее, иногда по складу своего ума, иногда по случайному расположенію духа, это были домашнія, денежныя затрудненія.
Саваренъ вовсе не былъ расточителенъ. Его образъ жизни, хотя изящный и гостепріимный, былъ скроменъ сравнительно съ бытомъ многихъ другихъ французскихъ писателей меньше его пользовавшихся славою, которая въ Париж приноситъ хорошій доходъ въ вид франксузь. Но самое его положеніе во глав могущественной литературной клики вызывало многіе расходы въ которыхъ, при своемъ чрезвычайномъ добродушіи, онъ не всегда былъ остороженъ. Рука его была всегда готова на помощь писателямъ бывшимъ въ стсненномъ положенія и пробивавшимся художаикамъ, а единственнымъ источникомъ его дохода былъ литературный заработокъ и журналъ котораго онъ былъ главнымъ издателемъ, а прежде единственнымъ собственникомъ. Но этотъ журналъ не имлъ успха. Онъ продалъ или заложилъ значительную частъ издательскаго права. Онъ принужденъ былъ также занять значительную для него сумму, и черезъ нсколько дней наступалъ срокъ уплаты денегъ занятыхъ у бывшаго буржуа, который отдавалъ ихъ взаймы ‘чтобы поддерживать, по его словамъ, возбужденіе и интересъ въ своей жизни’. Письмо было не отъ кредитора, но отъ книгопродавца, и въ немъ заключалось непріятное напоминаніе о счетахъ, предлагалось скоре окончить ихъ и отклонялось предложеніе Саверена о новыхъ книгахъ (еще не начатыхъ) или же предлагались такія условія которыя авторъ не могъ принять цня себя гораздо выше. Во всякомъ случа положеніе было непріятное. Часто бывали случаи что гжа Саваренъ выговаривала мужу за недостатокъ осторожности и бережливости. Но это никогда не случалось въ такую пору когда, выговоры были безполезны. Ясно что они были бы безполезны теперь. Теперь слдовало утшать и ободрять, разуврить что ни значеніе, ни популярность его не уменьшились, хотя онъ самъ съ грустью говорилъ что устарлъ и вышелъ изъ моды, убдить его въ невозможности чтобы неблагодарный книгопродавецъ, обогагившійся благодаря блестящимъ успхамъ Саварена, началъ дйствовать противъ него враждебно, напомнить ему обо всхъ писателяхъ и артистахъ кому онъ такъ щедро помогалъ въ ихъ затрудненіяхъ и у кого онъ могъ не унижаясь просить нужную сумму чтобы расплатиться съ кредиторомъ и они съ готовностью помогли бы ему. Въ этомъ намек обыкновенно чуткое благоразуміе гжи Саваренъ измнило ей. Она не поняла деликатной гордости которая, при всей парижской легкости и цинизм, составляла достоинство геніальнаго Парижанина. Саваренъ не могъ, спасая свою шею отъ петли, обходить со шляпой друзей ему обязанныхъ прося милостыни. Гжа Саваренъ была изъ тхъ женщинъ которыя могутъ быть очень преданны, очень чувствительны, могутъ быть удивительными женами и матерями, но которымъ не достаетъ артистическаго сочувствія къ артистическимъ натурамъ. Тмъ не мене истинно добрая честная жена есть такая неоцненная благодать для мужа что подъ конецъ разговора въ уединенной алле, этотъ человку замчательный по своей finesse, и увы! болзненно впечатлительный какъ свойственно артистической натур, вышелъ на освщенную солнцемъ лужайку съ облегченнымъ вздохомъ, съ губами приподнятыми веселою насмшливостью, совершенно убжденный что такъ или иначе онъ раздлается съ грознымъ книгопродавцемъ и уплатитъ безобидному кредитору когда придетъ срокъ уплаты. Но чтобъ устроить все это, ему необходимо было вернуться въ Парижъ и нельзя было терять драгоцннаго времени въ спорахъ съ Грагамомъ Веномъ о законахъ поэзіи.
Кром нищенской шляпы былъ еще одинъ предметъ въ которомъ Саваренъ расходился съ женой. Она совтовала ему основать новый журналъ при содйствіи Густава Рамо, на чьемъ талант и возлагаемыхъ на этотъ талантъ ожиданіяхъ (при этомъ она разчитывала что Исавра выйдетъ за Рамо и затмитъ Малибранъ на сцен) она горячо настаивала. Саваренъ не былъ такого высокаго мннія о Рамо, считалъ его умнымъ общающимъ молодымъ писателемъ очень дурной школы, который могъ рано или поздно имть успхъ. Но чтобы какой-нибудь Рамо могъ помочь Саварену составить состояніе! Нтъ, при этой мысли онъ широко раскрылъ глаза, потрепалъ жену по плечу и назвалъ ее enfant.
Письмо полученное Грагамомъ было отъ Ренара и заключало въ себ слдующее:
‘Милостивый государь.— Я имлъ честь быть у васъ сегодня утромъ и посылаю эти строки по адресу данному мн вашимъ concierge, извщая васъ что мн посчастливилось убдиться что родственникъ отыскиваемой дамы находится теперь въ Париж. Жду вашихъ распоряженій. Благоволите, милостивый государь, принять увреніо въ мсемъ глубокомъ уваженіи.

‘Ж. Ренаръ.’

Этого сообщенія было достаточно чтобы поднять духъ Грагама. Все что общало успхъ въ его розыскахъ казалось освобождало его мысли отъ тяжелаго бремени, снимало оковы съ его воли. Можетъ-быть, черезъ нсколько дней, онъ будетъ имть возможность открыто и честно сказать Исаир то что оправдаетъ его медлительность, и съ большею горячностью пожать нжную ручку которая дрожала въ его рук какъ они прощались.
Возвратясь въ Парижъ, Грагамъ послалъ Бенару записку прося повидаться съ нимъ и получилъ написанный наскоро отвтъ г. Бенара что другія важныя дла задержатъ его до вечера, но что онъ надется прибыть въ восемь часовъ. За нсколько минутъ до этого часа онъ вошелъ въ комнату Грагама.
— Вы отыскали дядю Луизы Дюваль! воскликнулъ Грагамъ,— вы писали о г. де-Молеонъ, и онъ теперь въ Париж?
— До сихъ поръ это такъ, милостивый государь, но не увлекайтесь слишкомъ результатами свдній какія я могу сообщить вамъ. Позвольте мн какъ можно короче изложить вамъ обстоятельства. Когда вы сообщили мн что г. де-Молеонъ дядя Луизы Дюваль, я сказалъ вамъ что имю надежду найти его, несмотря на его долгое отсутствіе изъ Парижа. Теперь я объясню вамъ почему. Нсколько мсяцевъ тому назадъ, одинъ изъ моихъ сослуживцевъ, занятый по политической части (чмъ я не занимаюсь), былъ посланъ въ Ліонъ вслдствіе нкоторыхъ подозрній, подтвержденныхъ мстными властями, о заговор на жизнь императора. Подозрнія не имли основанія, заговоръ оказался чистйшею выдумкой. Но вниманіе моего сослуживца обратилъ на себя человкъ не причастный обстоятельствамъ изъ коихъ было выведено заключеніе о заговор, но такъ или иначе показавшійся враждебнымъ правительству. Открыто онъ имлъ скромное занятіе, въ род courtier или agent de change, но было замчено что часто посщавшіе его близкіе знакомые или т къ кому онъ ходилъ поздними вечерами, были люди нерасположенные къ правительству а принадлежатъ не къ низшимъ классамъ, нкоторые изъ нихъ, недовольные богачи, были преданными орлеанистами, другіе, потерпвшіе неудачу искатели мстъ или крестика, человка два родовитые и богатые фанатики мечтавшіе о новой республик. Нсколько очень ловкихъ статей появившихся въ газетахъ легко воспламеняемаго Юга, хотя подписанныя другимъ именемъ, были составлены или продиктованы этимъ человкомъ, статей обошедшихъ цензуру и избгавшихъ кары закона, но весьма зловредныхъ по тону. Всхъ кто приходилъ въ близкія отношенія къ этому лицу пораікали его способности и смутная увренность что по рожденію и воспитанію онъ принадлежалъ къ высшему классу нежели какой-нибудь agent de change. Мой сослуживецъ сталъ наблюдать за этимъ человкомъ, и подъ предлогомъ длъ въ его маленькой контор вступилъ съ нимъ въ разговоръ. Если не по наружаому виду, то по голосу, онъ пришелъ къ заключенію что человкъ этотъ не былъ ему неизвстенъ, это былъ голосъ съ слабымъ норманскимъ оттнкомъ въ произношеніи, хотя съ парижскимъ акцентомъ, голосъ очень тихій, но очень ясный, очень мужественный, но очень мягкій. Сослуживецъ мой не зналъ что подумать. Но разъ вечеромъ онъ замтилъ этого человка выходившаго изъ дому одного изъ недовольныхъ богачей, который сопровождалъ его. Мой коллега, избгая свта, усплъ, когда оба эти человка повернули въ переулокъ ведущій къ дому конторщика, подойти къ нимъ близко чтобы прислушаться къ ихъ разговору. Но не услыхалъ ничего, только въ конц переулка богачъ внезапно повернулся, горячо пожалъ руку своему спутнику, и прощаясь съ нимъ сказалъ: ‘Не робйте, все пойдетъ у васъ хорошо, любезнйшій Викторъ.’ При звук имени: Викторъ, память моего коллеги, до тхъ поръ смутная, внезапно озарилась. До вступленія въ нашу службу, онъ служилъ по коннозаводству, былъ судьею на скачкахъ, и такимъ образомъ часто видалъ блестящаго спортсмена Виктора де-Молеона, иногда разговаривалъ съ нимъ. Да, это былъ его голосъ, съ легкимъ норманскимъ акцентомъ (у отца Виктора де-Молеона акцентъ былъ сильне, и Викторъ провелъ часть своей ранней молодости въ Нормандіи), его мягкая интонація, длавшая столь вжливыми оскорбленія наносимыя мущинамъ, столь неотразимою его любезность съ женщинами, это былъ Викторъ де-Молеонъ. Но почему онъ старался казаться не тмъ что естъ? Каковы были его настоящія занятія и цли? Мой confr&egrave,re не имлъ времени заняться этими изслдованіями. Замтилъ ли Викторъ или его спутникъ какъ онъ слдилъ за ними, и боялись ли они что онъ могъ подслушать ихъ разговоръ, я не знаю, но только на слдующее утро появилась въ одной изъ мстныхъ газетъ распространенныхъ между рабочими замтка извщавшая что въ Ліон появился парижскій шпіонъ, предостерегавшая всхъ честныхъ людей отъ его махинацій и содержавшая довольно точное описаніе его личности. Въ тотъ же самый день, выйдя изъ дому, мой почтенный коллега былъ внезапно окружешь разъяренною толпой, изъ рукъ которой былъ съ большимъ трудомъ избавленъ муниципальною стражей. Онъ ухалъ изъ Ліона въ тотъ же вечеръ, и въ награду за свои труды получилъ строгій выговоръ отъ своего начальника. Онъ совершалъ величайшую ошибку въ нашей профессіи, trop de z&egrave,le. Слышавъ лишь отрывками эту исторію отъ другихъ, я посл моего послдняго свиданія съ вами отправился къ моему confr&egrave,re, и то что передаю вамъ теперь узналъ отъ него самого. Такъ какъ онъ служитъ не въ моемъ отдленіи, то я не могъ приказать ему снова отправиться въ Ліонъ, и сомнваюсь чтобъ его начальникъ дозволилъ это. Но я самъ отправился въ Ліонъ и тамъ узналъ что предполагаемый виконтъ перехалъ въ Парижъ нсколько мсяцевъ тому назадъ, вскор посл приключенія съ моимъ коллегой. Человкъ этотъ пользовался между всми хорошею репутаціей, считался честнымъ и уживчивымъ человкомъ и вниманіе къ нему лицъ высшихъ приписывалось уваженію къ его талантамъ, а не сочувствію въ политическихъ мнніяхъ. Возвратясь я узналъ что упомянутый confr&egrave,re мой, который одинъ только могъ узнать Виктора де-Молеона въ переодтомъ виконт, отправленъ съ порученіемъ за границу. Мн оставалось ждать его возвращенія, и только третьяго дня я узналъ слдующія подробности: Г. де-Молеонъ называется въ Париж тмъ же именемъ подъ какимъ былъ извстенъ въ Ліон, Жанъ Лебо, для виду онъ занимается писаніемъ писемъ и даетъ совты по дламъ рабочимъ и мелкимъ буржуа, каждый вечеръ онъ посщаетъ Caf Jean Jacques, въ улиц***, Faubourg Montmartre. Теперь нтъ еще половины девятаго, и вы, безъ сомннія, можете видть его въ caf сегодня же вечеромъ, если найдете удобнымъ туда отправиться.
— Превосходно! Я иду. Опишите его.
— Увы! Этого-то я и не могу сдлать въ настоящую минуту. Узнавъ все что теперь вамъ передалъ, я предложилъ такой же вопросъ моему коллег, но онъ не усплъ отвтить какъ былъ потребованъ въ бюро своего начальника и общалъ дать мн требуемое описаніе по возвращеніи. Но онъ не возвращался. И я узналъ что выйдя отъ своего начальника онъ долженъ былъ поспшить на пррвый поздъ въ Лилль по важному политическому слдствію, не допускавшему промедленія. Онъ вернется черезъ нсколько дней и тогда вы будете имть необходимое описаніе.
— Нтъ, я не хочу терять времени и попытаю счастія сегодня же вечеромъ. Если этотъ человкъ дйствительно заговорщикъ, что кажется очень вроятно, онъ можетъ во всякое время увидать себя въ опасности и изчезнуть изъ Парижа. Caf Jean Jacques, улица ***, я отправлюсь. Постойте, вамъ случалось видть Виктора де-Молеона въ молодости, какой видъ имлъ онъ?
— Высокій, худощавый, но съ широкими плечами, прямой, голову держалъ высоко, густыя черныя кудри, небольшіе черные усы, прекрасный свтлый цвтъ лица, блестящіе глаза съ темными рсницами, fort bel-homme. Но теперь онъ не можетъ быть такимъ.
— Сколько ему лтъ теперь?
— Сорокъ семь или сорокъ восемь. Но прежде чмъ вы отправитесь, я прошу васъ подумать хорошенько. Ясно что г. де-Молеонъ иметъ важныя причины, каковы бы он ни была, скрывать свою личность подъ именемъ Жана Лебо. Потому я думаю что вамъ едва ли можно будетъ обратиться къ г. Лебо, узнавъ его, со словами: ‘прошу васъ, господинъ виконтъ, не можете ли дать мн какихъ-нибудь свдній о вашей племянниц Луиз Дюваль?’ Обратившись къ нему такимъ образомъ вы можете навлечь на себя опасность, но разумется не получите отъ него никакихъ свдній.
— Правда.
— Съ другой стороны, если вы познакомитесь съ нимъ какъ съ г. Лебо, какъ можете вы претендовать чтобъ онъ зналъ что-нибудь о Луиз Дюваль?
Parbleu! г. Генаръ, вы хотите отбросить меня на обоихъ рогахъ дилеммы, но мн кажется что если я познакомлюсь съ нимъ какъ съ г. Лебо, я могу постепенно и осторожно высмотрть какъ бы лучше предложить вопросъ на который ищу отвта. Я думаю также что онъ долженъ быть очень бденъ если взялся за такое скромное занятіе, и что небольшая сумма денегъ можетъ устранить вс затрудненія.
— Я въ этомъ не такъ увренъ, сказалъ г. Ренаръ задумчиво,— но положимъ что деньгами вы достигнете этого, положимъ также что виконтъ, будучи въ нужд, сталъ человекомъ очень неразборчивымъ, нтъ ли чего-нибудь въ вашихъ поводахъ къ отысканію Луизы Дюваль что могло бы причинить вамъ безпокойство еслибъ было угадано человкомъ нуждающимся и неразборчивымъ на средства? не могло ли бы это подать ему поводъ къ угрозамъ или вымогательству? Подумайте, я не прошу васъ поврить мн секретовъ которые вы имете причины скрывать, но хочу сказать что было бы осторожне еслибы вы скрыли отъ Лебо ваше имя и званіе, словомъ, еслибы вы могли послдовать его примру и переодться. Но нтъ, я думаю вы такъ неопытны въ искусств переодванія что онъ сразу откроетъ что вы не тотъ за кого выдаете себя, и если онъ заподозритъ что вы хотите вывдать его тайны, а тайны эти дйствительно свойства политическаго, то самая жизнь ваша можетъ подвергнуться опасности.
— Благодарю васъ за этотъ совтъ, переодванье превосходная мысль и, кром осторожности, она можетъ и позабавить. Что этотъ Викторъ де-Молеонъ человкъ безъ правилъ и очень опасный, мн кажется, совершенно ясно. Допуская что онъ не былъ виновенъ въ покушеніи на воровство въ этой исторіи съ брилліантами, все-таки то въ чемъ онъ сознался, что пробравшись ночью съ помощью поддльнаго ключа въ комнату женщины онъ хотлъ подъ вліяніемъ неожиданности и страха обезчестить ее, есть низкій поступокъ, и теперешняя его жизнь настолько таинственна что допускаетъ самыя дурныя предположенія. Кром того, есть еще другой поводъ скрыть отъ него мое имя: вы говорили что онъ имлъ дуэль съ какимъ-то Беномъ, очень вроятно что это былъ мой отецъ, и я ничуть не желаю чтобы пріхавъ когда-нибудь опять въ Лондонъ онъ сталъ добиваться возобновленія знакомства котораго мн приходится искать въ Париж. Что же касается моего искусства играть любую роль какую мн вздумается, то не бойтесь, я не новичокъ въ этомъ дл. Въ молодости меня находили способнымъ для частныхъ спектаклей, особенно въ представленіи героевъ легкихъ комедій и фарсовъ. Подождите минутку, и вы увидите.
Грагамъ пошелъ въ свою спальню и черезъ нсколько минутъ возвратился настолько измнившись что Ренеръ съ перваго взгляда принялъ его за чужаго. Онъ перемнилъ свое платье, которое обыкновенію когда онъ бывалъ въ столиц отличалось безукоризненнымъ изяществомъ благовоспитаннаго молодаго человка большаго свта, надлъ одинъ изъ тхъ грубыхъ сьютовъ, что Англичане имютъ привычку носить въ путешествіи и въ какихъ Французы и Нмцы изображаютъ ихъ въ каррикатурахъ, просторную жакетку изъ твита, съ обиліемъ кармановъ, жилетъ подъ пару и пыльнаго цвта панталоны. Онъ спустилъ волосы прямо на лобъ, что, какъ я упоминалъ уже какъ-то прежде, само по себ измняло характеръ его лица, и безъ помощи косметиковъ придавало ему нахальное выраженіе человка низкаго воспитанія, вставивъ стеклышко въ правый глазъ онъ смотрлъ такимъ взглядомъ какимъ на сцен подгороднаго театра могъ смотрть на горничную прикащикъ-Лондонецъ желающій прослыть за столичнаго франта.
— Ладно ли такъ, старый дружище? воскликнулъ онъ приличнымъ роли голосомъ фанфарона, выговаривая по-французски съ дурнымъ англійскимъ акцентомъ.
— Превосходно, сказалъ Ренаръ смясь.— Поздравляю васъ и если вы когда-нибудь разоритесь, милостивый государь, общаю вамъ мсто въ нашей полиціи. Остерегайтесь только одного: какъ бы не переиграть своей роли.
— Хорошо. Теперь безъ четверти девять. Иду.

ГЛАВА VI.

Есть какое-то бодрое веселье въ возврат къ любимой забав или маленькимъ талантамъ связаннымъ съ воспоминаніями ранней юности, въ особенности, я думаю, если это забавы и таланты актера-любителя. Я зналъ лицъ съ очень высокимъ призваніемъ, весьма почтенныхъ по характеру и положенію, которые оживлялись какъ дти измняя голосъ и наружность для исполненія роли въ салонной комедіи или шарад. Я могъ бы назвать знаменитыхъ государственныхъ людей которые вызывала всеобщее веселье и сами присоединялись къ общему смху на свой счетъ когда такимъ образомъ мняли свой обыкновенный видъ.
Итакъ, читатель не долженъ ни удивляться, ни считать несовмстнымъ съ боле серіозными сторонами характера Грагама если Англичанинъ чувствовалъ веселое возбужденіе, о которомъ я упомянулъ, обдумывая на пути къ Caf Jean Jacques принятую роль, эта веселость, кром забавной шутки, увеличивалась еще пламенною надеждою что отъ успха той цли для которой было предпринято переодванье зависло обезпеченіе его счастія на вки.
Было ровно двнадцать минутъ десятаго когда онъ подъхалъ къ Caf Jean Jacques. Онъ отпустилъ фіакръ и вошелъ. Помщеніе для постителей состояло изъ двухъ обширныхъ комнатъ. Первая была caf въ собственномъ смысл, другая, смежная съ нею, билліардная комната. Предполагая что можетъ встртить человка котораго искалъ играющимъ на билліард, Грагамъ прямо прошелъ въ эту комнату. Человкъ высокаго роста которому могло быть лтъ сорокъ семь, съ длинною черною бородой, слегка посдвшею, игралъ съ молодымъ человкомъ, лтъ двадцати восьми, который давалъ ему нсколько очковъ впередъ, какъ водятся что лучшіе игрока въ двадцать восемь лтъ даютъ впередъ игрокамъ бывшимъ прежде одинаковой съ ними силы, но чей глазъ уже не такъ быстръ, чья рука не такъ врна, какъ за двадцать лтъ назадъ. Грагамъ сказалъ про себя: ‘бородатый мущина мой виконтъ’. Онъ спросилъ чашку кофе и слъ на скамь въ конц комнаты.
Бородатый человкъ далеко отсталъ въ игр. Теперь была его очередь, шары стояли самымъ неудобнымъ для него образомъ. Грагамъ самъ хорошо игралъ на билліард какъ въ англійскую такъ и во французскую игру. Онъ сказалъ про себя: ‘человку который суметъ сдлать такой карамболь не слдуетъ брать очковъ впередъ’. Бородатый человкъ сдлалъ карамболь, бородатый человкъ продолжалъ длать карамболи, бородатый человкъ остановился не прежде какъ выигравъ игру. Зрители были въ восторг. Стараясь говорить очень дурно по-французски, на англійскій лядъ, Грагамъ выразилъ одному изъ восторженныхъ зрителей, сидвшему рядомъ съ нимъ, свое восхищеніе игрою бородатаго человка, и спросилъ не есть ли игра его профессія или же онъ только любитель.
— Онъ любитель, милостивый государь, возразилъ восторженный зритель вынимая изо рта коротенькую точеную трубочку,— онъ былъ превосходный игрокъ въ свое время, и теперь гордится тмъ что беретъ съ молодаго человка меньше очковъ впередъ чмъ бы слдовало. Онъ нердко выигрываетъ какъ сегодня, сегодня рука у него тверда, онъ выпилъ шесть рюмокъ.
— А, въ самомъ дл! Знаете вы его имя?
— Еще бы не знать, онъ хоронилъ моего отца, двухъ тетокъ и жену.
— Хоронилъ? сказалъ Грагамъ все боле усиливая свой англійскій акцентъ:— я не понимаю.
— Вы Англичанинъ, милостивый государь?
— Сознаюсь въ томъ.
— Чужой въ Монмартрскомъ предмсть?
— Правда.
— А то бы вы слыхали о г. Жиро, самомъ веселомъ член Погребальнаго Общества. Они начинаютъ играть въ La Poule.
Совершенно разочарованный Грагамъ возвратился въ кафе, и слъ на удачу къ одному изъ столиковъ. Оглядывая комнату, онъ не замтилъ въ комъ могъ бы заподозрить нкогда знаменитаго виконта.
Общество казалось ему довольно порядочнымъ, и могло быть названо по преимуществу мстнымъ. Нсколько блузниковъ пили вино, должно-быть самое дешевое и плохое, нсколько человкъ въ простой грубой одежд лили пиво. Очевидно это были англійскіе, бельгійскіе или нмецкіе рабочіе. За однимъ изъ столовъ четверо молодыхъ людей, съ виду мелкіе прикащики, играли въ карты. На трехъ другихъ столахъ, люди боле пожилые, лучше одтые, вроятно лавочники-хозяева, играли въ домино. Грагамъ внимательно всматривался въ этихъ послднихъ, но не находилъ между ними ни одного кто бы соотвтствовалъ его идеалу виконта де-Молеона. ‘Можетъ-быть, думалъ онъ, я пришелъ слишкомъ поздно, или же онъ не будетъ сегодня вечеромъ. Во всякомъ случа подожду еще четверть часа.’ Garon подошелъ къ столу, и онъ счелъ необходимымъ спросить чего-нибудь, продолжая говорить съ сильнымъ англійскимъ акцентомъ, онъ спросилъ лимонаду и вечернюю газету. Гарсонъ кивнулъ головой и пошелъ дальше. Господинъ сидвшій за другимъ столомъ рядомъ съ нимъ, вжливо протянувъ ему Galignani, сказалъ на хорошемъ англійскомъ язык, разумется хорошемъ для Француза:
— Англійская газета къ вашимъ услугамъ.
Грагамъ наклонилъ голову, взялъ газету и посмотрлъ на своего любезнаго сосда. Боле почтенной варужности не могъ бы встртить Англичанинъ въ англійскомъ провинціальномъ город. На немъ былъ скромный льнянаго цвта парикъ, жидкія бакенбарды сходились на подбородк и могли быть прежде одного цвта съ парикомъ, но теперь были нсколько съ просдью, усовъ и бороды онъ не носилъ. Одтъ онъ былъ скромно и чисто какъ мирный гражданинъ, на немъ былъ высокій блый галстукъ съ большою старомодною булавкой, въ которой была небольшая прядь волосъ покрытыхъ стекломъ или кристалломъ оправленнымъ въ черную рамку съ написанными на ней буквами, очевидно траурная булавка, посвященная памяти покойной супруги или ребенка, человкъ этотъ въ Англіи могъ бы быть меромъ каедральнаго города, или по крайней мр городскимъ клеркомъ. Повидимому онъ страдалъ глазами, такъ какъ на немъ были зеленые очки. Выраженіе лица его было очень кротко и любезно, на видъ ему было лтъ шестьдесятъ, немного больше.
Сосдъ понравился Грагаму, въ обмнъ на Galignani онъ предложилъ ему сигару, закуривъ самъ другую.
Merci! Я не курю, докторъ запретилъ мн. Если меня и можетъ соблазнить, то разв только англійская сигара. Какъ вы Англичане опередили насъ во всемъ, ваши корабли, желзо, вашъ табакъ, котораго однако вы не разводите!
Слова эти переданныя буквально, какъ мы теперь передаемъ ихъ, могутъ показаться вульгарными. Но въ манер этого человка, въ его улыбк, въ его любезности было что-то что не показалось Грагаму вульгарнымъ, напротивъ, онъ подумалъ про себя: ‘какъ инстинктивно проявляется благовоспитанность въ каждомъ Француз!’
Прежде однакоже чмъ Грагамъ усплъ объяснить своему любезному сосду политико-экономическій принципъ вслдствіе коего Англія, не произращая табаку, имла лучшій табакъ чмъ Франція, занимавшаяся его разведеніемъ, появился румяный человкъ среднихъ лтъ и обратился быстро къ сосду Грагама:
— Боюсь что опоздалъ, но у насъ есть еще добрыхъ полчаса въ которые вы можете дать мн реваншъ.
— Съ удовольствіемъ, monsieur Жоржъ. Garon, домино.
— Играли сегодня на билліард? спросилъ г. Жоржъ.
— Да, дв партіи.
— Успшно?
— Первую выигралъ, вторую проигралъ по слабости зрнія. Успхъ партіи завислъ отъ шара который могъ бы сдлать ребенокъ, я скиксовалъ.
Подали домино, и monsieur Жоржъ сталъ мшать ихъ, партнеръ его обратился къ Грагаму, и спросилъ вжливо знаетъ ли онъ эту игру.
— Немножко, но не настолько чтобы понять почему въ ней, какъ говорятъ, требуется такъ много искусства.
— У меня это главнйшимъ образомъ дло памяти, но г. Жоржъ, мой противникъ, обладаетъ талантомъ длать комбинаціи, котораго у меня нтъ.
— А все-таки, возразилъ г. Жоржъ ворчливо,— васъ не скоро обыграешь, вамъ выставлять, г. Лебо.
Грагамъ почти вздрогнулъ. Возможно ли! Этотъ мягкій человкъ, съ рдкими бакенбардами, въ льняномъ парик — Викторъ де-Молеонъ, Донъ-Жуанъ своего времени. Всматриваясь же внимательно въ своего сосда, онъ удивился своей тупости что не узналъ сразу этого ci-devant gentilhomme и beau gar&#232,on. Часто случается что воображеніе такимъ образомъ подшучиваетъ надъ нами, мы составляемъ себ понятіе о комъ-нибудь знаменитомъ съ хорошей или съ дурной стороны, о поэт, государственномъ человк, полководц, мошенник вор. Человкъ этотъ предъ нами, но мысли наши увлекли насъ въ такомъ несходномъ направленіи, что онъ не возбуждаетъ въ насъ подозрній. Когда уже намъ скажутъ кто это, мы тотчасъ же открываемъ тысячу вещей которыя должны бы были убдить насъ въ его тождеств.
Взглянувъ такимъ образомъ опять, съ исправленнымъ зрніемъ, на ложнаго Лебо, Грагамъ замтилъ изящество и тонкость очертаній лица, которое въ молодости должно было быть очень красиво и еще теперь было пріятно и располагало въ его пользу. Онъ замтилъ теперь также легкій норманскій акцентъ, жесткость котораго смягчалась измнчивымъ тономъ говорившимъ о привычк къ образованному обществу. Кром того, такъ какъ Лебо подвигалъ домино одною рукой, не заслоняя кости другою (что предусмотрительно длалъ Жоржъ), то она безпечно лежала на стол, и Грагамъ могъ замтить что это были руки французскаго аристократа, руки никогда не знавшія работы, никогда не загоравшія отъ солнца, не огрубвшія и не увеличившіяся вслдствіе разныхъ атлетическихъ упражненій какъ у людей аристократическаго происхожденія въ Англіи, но руки какія рдко можно встртить у кого-нибудь кром людей принадлежащихъ къ высшему парижскому кругу — частію можетъ-быть отъ природы, частію вслдствіе особенной заботливости начавшейся въ ранней молодости и механически продолжаемой всю жизнь — съ длинными тонкими пальцами и блестящими ногтями, блыя и нжвыя какъ у женщины, но не вялыя и слабыя, а нервныя и жилистыя какъ у привыкшихъ владть шпагой.
Грагамъ слдилъ за игрой, и Лебо добродушно объяснялъ ему ея осложненія по мр того какъ он встрчались, хотя объясненія эти, къ которымъ внимательно прислушивался Жоржъ, повели къ тому что Лебо проигралъ игру.
Домино были опять смшаны, и во время этой операціи Жоржъ сказалъ:
— Кстати, Monsieur Лебо, вы общали мн найти жильца для втораго этажа, нашли?
— Нтъ еще. Можетъ-быть вамъ было бы лучше публиковать въ Les Petites Affiches. Вы просите слишкомъ большую цну для habitus здшняго околотка, сто франковъ въ мсяцъ.
— Но вдь квартира съ мебелью, и съ хорошею мебелью, и въ четыре комнаты. Сто франковъ вовсе не дорого.
Грагама оснила мысль.
— Простите, Monsieur, сказалъ онъ,— вы хотите отдать въ наймы appartement de garon съ мебелью?
— Да, Monsieur, прекрасное помщеніе. Вы ищите квартиру?
— Я думалъ нанять квартиру, но только по-мсячно. Я только-что пріхалъ въ Парижъ, у меня здсь дла которыя могутъ задержать меня нсколько недль. Мн нужна только спальня и небольшой кабинетъ, за скромную цну. Я вдь не милордъ.
— Я думаю мы могли бы сойтись, Monsieur, сказалъ Жоржъ,— хотя мн неудобно длить квартиру. Но сто франковъ въ мсяцъ вдь это не много!
— Боюсь что это больше чмъ я могу дать, впрочемъ, если вы дадите мн адресъ я зайду посмотрть квартиру, хоть послзавтра. Тмъ временемъ я жду писемъ отъ которыхъ можетъ зависть мой перездъ.
— Если квартира будетъ подходящая для васъ, сказалъ Лебо,— вы будете по крайней мр въ дом честнйшаго человка, а этого нельзя сказать обо всякомъ кто сдаетъ меблированныя комнаты. Въ дом есть также concierge и женщина которая будетъ убирать вамъ комнаты и, если вы завтракаете дома, готовить кофе или чай, который вы, Англичане, предпочитаете.
Жоржъ подалъ Грагаму карточку и спросилъ въ которомъ часу онъ придетъ.
— Часовъ въ двнадцать если это вамъ удобно, сказалъ Грагамъ вставая.— Вроятно въ сосдств найдется ресторанъ гд бы я могъ обдать за недорогую цну.
Je croie bien, цлыхъ полдюжины. Я могу рекомендовать вамъ одинъ гд вы можете обдать en prince за 30 су. И если вы въ Париж по дламъ, и вамъ понадобится писать письма, я могу рекомендовать вамъ также моего друга Monsieur Лебо. Въ судебныхъ длахъ его совтъ не хуже любаго юриста, плата же bagatelle.
— Не врьте всему что Monsieur Жоржъ говоритъ обо мн лестнаго, сказалъ г. Лебо со скромною улыбкой и говоря по-англійски.— Я долженъ вамъ сказать что самъ, какъ и вы, недавно прибылъ въ Парижъ, купивъ дла и имущество моего предшественника въ квартир которую занимаю, и довріе какимъ я, чужой въ этихъ мстахъ, пользуюсь, я приписываю его заслугамъ и вліянію нсколькихъ рекомендательныхъ писемъ привезенныхъ мною изъ Ліона. Но я немножко знаю свтъ и всегда радъ если мн представится случай услужить Англичанину. Я люблю Англичанъ,— сказалъ онъ меланхолически и не безъ горячности которая казалась искреннею, и потомъ прибавилъ боле безпечнымъ тономъ: — они всегда бывали добры ко мн въ моей перемнчивой жизни.
— Мн кажется вы отличный малый, настоящій козырь, Monsieur Лебо, возразилъ Грагамъ на томъ же язык.— Дайте мн вашъ адресъ. По правд сказать я плохо маракую по-французски, какъ вы вроятно замтили, и ужасно пустоголовъ чтобы вести корреспонденцію по дламъ которыя поручены мн моимъ патрономъ, такъ что знакомство съ вами для меня большое счастье.
Лебо граціозно наклонилъ голову, вынулъ изъ красиваго кожанаго бумажника карточку которую Грагамъ взялъ и положилъ въ карманъ. Потомъ уплатилъ за свой кофе и лимонадъ и вернулся домой очень довольный приключеніемъ этого вечера.

ГЛАВА VII.

На слдующее утро Грагамъ послалъ за Ренаромъ чтобы посовтываться съ этимъ опытнымъ дльцомъ о подробностяхъ плана дйствій составленнаго имъ во время безсонной ночи.
— Согласно вашему совту, сказалъ онъ,— чтобъ избжатъ будущихъ затрудненій еслибъ я сообщилъ такому опасному человку какъ ложный Лебо свое имя и адресъ, я хочу занять предложенную мн квартиру подъ именемъ мистера Лама, конторщика у стряпчаго, посланнаго для взысканія кое-какихъ долговъ и для исполненія нкоторыхъ другихъ порученій по дламъ его кліентовъ. Я думаю мн не встртится затрудненій съ полиціей по поводу перемны имени, такъ какъ теперь паспортовъ у Англичанъ не спрашиваютъ?
— Разумется нтъ. Вамъ не можетъ встртиться никакихъ хлопотъ по этому поводу.
— Такимъ образомъ я буду имть возможность вполн естественно продолжать мое знакомство съ писателемъ писемъ по профессіи, и легко найти случай упомянуть имя Луизы Дюваль. Боюсь что главное мое затрудненіе какъ неопытнаго актера будетъ въ томъ чтобы постоянно держаться своеобразнаго способа выраженій который я сталъ употреблять по-французски и по-англійски. У меня слишкомъ строгій критикъ, человкъ настолько опытный въ сценическихъ штукахъ и переодваньяхъ какъ Лебо, и это заставляетъ меня желать покончить съ моей ролью какъ можно скоре. Теперь, не можете ли вы рекомендовать мн какой-нибудь магазинъ гд бы я могъ запастись подходящею перемной платья? Я не могу вчно ходить въ дорожной пар, мн нужно купить также блье погрубе чмъ мое, помченное начальными буквами моего новаго имени.
— Вы хорошо длаете заботясь обо всхъ этихъ подробностяхъ. Я сведу васъ въ одинъ магазинъ близь Тампля гд вы найдете все нужное.
— Потомъ нтъ ли у васъ друзей или родственниковъ въ провинціи неизвстныхъ гну Лебо, кому бы я могъ для виду писать о долгахъ и другихъ дловыхъ предметахъ и получать отвты.
— Я подумаю объ этомъ и легко устрою это вамъ. Письма ваши будутъ попадать ко мн, и я буду диктовать отвты.
Поговоривъ еще нсколько объ этихъ длахъ, г. Ренаръ условился встртиться попозже съ Грагамомъ въ одномъ кафе близь Тампля и ушелъ.
Грагамъ сказалъ своему laquais de place что хотя онъ оставляетъ квартиру за собой, но самъ отправляется на нсколько времени въ деревню, и онъ не будетъ нуженъ ему до возвращенія. Онъ тотчасъ же разчиталъ и отпустилъ его, такъ что слуга не могъ замтить что оставляя на слдующій день квартиру Грагамъ не взялъ съ собой перемны платья и пр.

ГЛАВА VIII.

Грагамъ Венъ живетъ уже нсколько дней въ квартир нанятой у Жоржа. Онъ занялъ ее подъ именемъ мистера Лама. Имя было выбрано умно, оно не такъ обыкновенно какъ Томсонъ или Смитъ, меньше похоже на вымышленное имя, но въ то же время довольно обыкновенно такъ что его нельзя приписать какой-нибудь извстной фамиліи. Онъ явился, какъ предполагалъ, въ качеств агента посланнаго лондонскимъ солиситоромъ для исполненія разныхъ порученій и полученія долговъ. Называть солиситора не было надобности, но еслибъ это понадобилось, онъ могъ назвать своего солиситора, на чью скромность смло могъ положиться. Онъ одвается и держитъ себя согласно своему выдуманному характеру, съ искусствомъ человка который, подобно знаменитому Чарлзу Фоксу, упражнялся, хотя на домашнихъ спектакляхъ, въ сценической игр, составляющей по Демосену тройное искусство оратора,— наконецъ человка который много видалъ въ жизни и обладаетъ воспріимчивымъ умомъ доставляемымъ жизненною опытностью тому кто такъ увлекается цлью что готовъ шутить средствами.
Способъ выраженія какой онъ употребляетъ говоря по-англійски съ Лебо соотвтствуетъ принятой имъ на себя роли развязнаго молодаго прикащика, съ неразвитымъ умомъ, привыкшаго къ вульгарному обществу. Я нахожу нужнымъ, если не ради самого Грагама, то хоть изъ уваженія къ памяти знаменитаго оратора чье имя онъ наслдовалъ, измнять и смягчать грубый языкъ его разговоровъ которымъ онъ скрывалъ свое происхожденіе и унижалъ свое умственное развитіе, и буду приводить обращики его только повременамъ чтобы дать понятіе объ общемъ его тон. Но дабы восполнить этотъ проблъ читателямъ стоитъ только припомнить формы выраженій какія писатели модныхъ повстей, въ особенности молодыя писательницы, приписываютъ образованнымъ джентльменамъ, въ особенности же титулованнымъ особамъ. Безъ сомннія Грагаму, въ качеств критика, случалось читать, съ цлію разбора, эти вклады въ изящную литературу представляющіе пасквили на нравы и унижающіе вкусъ, и ознакомиться съ разговорами изобилующими такими выраженіями какъ ‘swell’, ‘stunner’, ‘awfully jolly’ и пр.
Каждый вечеръ посщалъ онъ Caf Jean Jacques, познакомился ближе съ Жоржемъ и г. Лебо, игралъ съ послднимъ въ домино и на билліард. Его не мало удивила безукоризненная честность Лебо какъ въ той такъ и въ другой игр. Впрочемъ на билліард нельзя и обманывать, разв только скрывая свое искусство, почти то же можно сказать и о домино, здсь только искусство и счастье какъ въ вист, но въ вист есть возможность обмана какой нтъ въ домино. Для Грагама стало ясно что ни домино ни билліардъ въ кафе Jean Jacques не служатъ для Лебо источникомъ дохода. Въ послднемъ онъ былъ не только честный, но и великодушный игрокъ. Онъ игралъ замчательно хорошо хоть въ очкахъ, но давалъ своему противнику, съ нсколько высокомрною французскою fanfaronnade, больше очковъ впередъ чмъ можно было по его игр. Въ домино же, гд такая дача впередъ невозможна, онъ настаивалъ на такихъ мелкихъ ставкахъ чтобы нельзя было проиграть больше двухъ, трехъ франковъ. Словомъ, г. Лебо приводилъ Грагама въ недоумніе. Все въ немъ, его обращеніе, разговоръ, было безукоризненно и сбивало подозрнія, одно только, Грагамъ мало по малу открылъ что кафе имло quasi-политическій характеръ. Прислушиваясь къ разговорамъ происходившимъ вокругъ онъ услыхалъ многое что могло бы смутить умреннаго либерала, многое такое что возбуждало негодованіе противъ стремленій англійскихъ радикаловъ въ 1869 году. Закрытая баллотировка, всеобщая подача голосовъ и пр. были уже достигнуты Французами. Говоруны Caf Jean Jacques называли эти учрежденія ловкими выдумками тиранніи. О томъ что Англичане разумютъ подъ радикализмомъ или демократіей слышались тутъ боле презрительные отзывы чмъ когда-нибудь случалось слышать Грагаму отъ ультраторіевъ. Разговоръ заносился въ высокопарную философію далеко оставлявшую за собою споры обыкновенныхъ политическихъ партій, за основанія этой философіи принимались принципы ниспроверженія религіи и частной собственности. Об эти цли казалось находились въ зависимости одна отъ другой. Философы кафе Jean Jacques держались изреченія глашатая Интернаціоналки Эжена Дюпона: ‘nous ne voulons plus de religion, car les religions touffent l’intelligence.’ {Diseours par Eugene Dupont la Clture du Congres de Bruxelle. Sept. 3, 1868.} По временамъ раздавался еретическій голосъ въ пользу существованія Высшаго Существа, но, за однимъ исключеніемъ, скоро умолкалъ. Въ защиту частной собственности не раздавалось ни одного голоса. Эти мудрецы казалось принадлежали по большей части къ классу ouvriers или ремесленниковъ. Между ними были иностранцы, Бельгійцы, Нмцы, Англичане, занятіе всхъ ихъ повидимому хорошо ихъ обезпечивало. Судя по ихъ одежд и по тому сколько они издерживали денегъ они дйствительно должны были получать высокую заработную плату. Нкоторые говорили хорошо, по временамъ краснорчиво. Иные приводили съ собой женщинъ, повидимому порядочныхъ, которыя по временамъ принимали участіе въ разговор, въ особенности когда онъ касался законовъ о брак какъ важномъ стсненіи всякой личной свободы и соціальнаго усовершенствованія. Не вс женщины были согласны по этому предмету, тмъ не мене он разсуждали о немъ безъ всякихъ предразсудковъ и съ изумительнымъ хладнокровіемъ. Между тмъ многія изъ нихъ казалось были жены и матери. Повременамъ молодые подмастерья приводили съ собою молодыхъ женщинъ боле сомнительнаго вида, но подобныя пары держались въ сторон отъ другихъ. Иногда сюда же заходили люди очевидно высшаго общественнаго положенія неікели ouvriers, которыхъ философы встрчали съ любезностью и уваженіемъ, они присаживались къ одному изъ столовъ и заказывали чашу пунша для общаго угощенія. Грагамъ, продолжая прислушиваться, узнавалъ въ подобныхъ постителяхъ журналистовъ, иногда мелкихъ артистовъ, актеровъ или медицинскихъ студентовъ. Въ числ постоянныхъ постителей былъ одинъ человкъ, ouvrier, которымъ Грагамъ не могъ не заинтересоваться. Его называли Моннье, иногда боле фамильярно Арманомъ, по имени. Онъ имлъ гордое и честное выраженіе лица, говорилъ какъ человкъ который если и не много читалъ, то много думалъ о предметахъ о которыхъ любилъ говорить. Онъ оспаривалъ право предпринимателей на капиталъ съ такимъ же искусствомъ какъ Милль право земельной собственности. Еще краснорчиве былъ онъ противъ законовъ о брак и наслдств. Но ему принадлежалъ единственный голосъ въ защиту Верховнаго Существа который не могли заставить умолкнуть. Онъ имлъ по крайней мр мужество отстаивать свои мннія и всегда говорилъ съ полнйшимъ убжденіемъ. Лебо казалось зналъ этого человка и удостоивалъ его кивкомъ и улыбкой проходя мимо его къ столу за которымъ всегда сидлъ. Такая фамильярность съ человкомъ принадлежавшимъ къ этому классу и такихъ крайнихъ мнній возбуждала любопытство Грагама. Однажды вечеромъ онъ сказалъ Лебо:
— Чудной малый кому вы теперь кивнули.
— Какъ такъ?
— У него чудныя мннія.
— Мннія которыя, я думаю, раздляютъ многіе изъ вашихъ соотечественниковъ?
— Не думаю чтобы многіе. Вотъ эти бдные простаки могли нахвататься ихъ отъ товарищей, французскихъ рабочихъ, но я думаю что даже gobemouches въ нашемъ Обществ Національной Реформы не открыли бы рта чтобы глотать такихъ осъ.
— Однакожь кажется общество къ которому принадлежитъ большая часть этихъ ouvriers получило начало въ Англіи.
— Право! что это за общество?
— Интернаціоналка.
— А, я слыхалъ о ней.
Лебо уставивъ свои зеленые очки прямо въ лицо Грагама спросилъ тихо:
— А что вы думаете о ней?
Грагамъ осторожно воздержался отъ неодобрительнаго отвта который готовъ былъ высказать и проговорилъ:
— Я такъ мало про нее знаю что скоре готовъ васъ спросить.
— Я думаю что она могла бы стать грозною еслибы нашлись способные руководители которые сумли бы воспользоваться ею. Простите, какъ вы узнали это caf? Кто-нибудь рекомендовалъ васъ?
— Нтъ, мн случилось быть поблизости по дламъ, и я зашелъ какъ могъ бы зайти во всякое другое caf.
— Вы не интересуетесь великими соціальными вопросами которые агитируются подъ поверхностью этого лучшаго изъ міровъ?
— Не могу сказать чтобъ я много ломалъ надъ ними голову.
— Не сыграемъ ли мы въ домино пока не пришелъ Monsieur Жоржъ?
— Охотно. Monsieur Жоржъ одинъ изъ этихъ подземныхъ агитаторовъ?
— Вовсе нтъ. Вамъ начинать.
Въ это время вошелъ Жоржъ, и ни о политическихъ, ни о соціальныхъ предметахъ не было больше разговора.
Грагамъ былъ уже не разъ въ контор Лебо, прося его исправлять разныя дловыя письма написанныя по-французски для которыхъ темы были даваемы Ренаромъ. Контора была довольно роскошна принимая въ разчетъ скромную профессію какою для вида занимался Лебо. Она занимала весь нижній этажъ угловато дома, имя передній входъ на одномъ углу и задній на другомъ. Передняя комната предъ его кабинетомъ, гд Грагаму обыкновенно приходилось ждать нсколько минутъ, была всегда полна, и не только людьми которыхъ судя по платью и наружному виду можно было почесть настолько грамотными чтобы не нуждаться въ помощи писателя вжливыхъ писемъ, не только служанками, гризетками, моряками, зуавами и рабочими подмастерьями, но не рдко кліентами принадлежавшими къ высшему, или по крайней мр боле богатому классу общества, людьми одтыми въ платья шитыя модными портными, а также людьми которые будучи одты не такъ модно имли видъ зажиточныхъ торговцевъ или достаточныхъ отцовъ семействъ, первые обыкновенно бывали молоды, послдніе обыкновенно среднихъ лтъ. Вс эти лица, натурализованныя въ боле высокихъ слояхъ общества, были вводимы угрюмымъ клеркомъ въ пріемную Лебо очень скоро, и прежде чмъ ouvriers и гризетки.
‘Что бы это значило, раздумывалъ Грагамъ. Въ самомъ ли дл это скромное занятіе для вида служитъ прикрытіемъ какого-нибудь скрытаго политическаго заговора — Интернаціоналки?’
Однажды когда онъ размышлялъ такимъ образомъ, клеркъ выбралъ его изъ толпы и провелъ въ кабинетъ Лебо. Грагамъ полагалъ что настало время когда онъ можетъ безопасно коснуться предмета приведшаго его въ Монмартрское предмстье.
— Вы очень добры, сказалъ Грагамъ по-англійски языкомъ молодаго графа модныхъ повстей,— вы очень добры что впустили меня когда столько франтовъ и хватовъ ждутъ васъ въ другой комнат. Но не хватитъ же у васъ совсти, старый дружище, уврять что вы нужны имъ чтобы поправлять ихъ Коккера {Коккеръ — пользовавшійся большою извстностью въ Англіи учитель временъ Карла II, изданныя имъ книги Ариметика, Лексиконъ и др. считались долгое время авторитетами. Ариметика, изданная въ первый разъ въ 1677-мъ году, имла потомъ боле шестидесяти изданій. Выраженіе It is all right, according to Cocker, т.-е. все сдлано правильно, какъ учитъ Коккеръ — стало въ Англіи пословицей. Полагаютъ что поводомъ къ ней послужилъ фарсъ The Apprentice, появившійся въ 1756 году, въ которомъ слабая струна одного изъ дйствующихъ лицъ, стараго коммерсанта Вингета, есть его безмрное уваженіе къ Коккеру и его Ариметик.} или быть за нихъ ложкой {Объясняться въ любви. Полагаютъ что основаніемъ къ тому что на англійскомъ вульгарномъ язык (slang) слово ложка и происходящій отъ него глаголъ употребляется говоря о влюбленныхъ — послужило шуточное опредленіе ложки что она прикасается къ устамъ женщины не цлуя ихъ — а thing that touches а lady’s lips without kissing them.} по довренности.
— Простите меня, отвчалъ господинъ Лебо по-французски,— если я предпочитаю отвчать вамъ на своемъ язык. Я говорю по-англійски какъ учился много лтъ тому назадъ, а языкъ вашего beau monde, къ которому вы очевидно принадлежите, для меня недоступенъ. Вы совершенно правы полагая что у меня есть и другіе кліенты кром тхъ кто, какъ и вы, просятъ чтобъ я исправлялъ ихъ глаголы и правописаніе. Я много видалъ на свт, знаю о немъ кое-что и немножко смыслю въ законахъ, такъ что многіе обращаются ко мн за совтами или юридическими справками которыя могутъ получить отъ меня за боле умренную плату чмъ отъ avou. Но передняя моя полна и у меня нтъ времени, простите если я попрошу васъ сказать прямо что я могу сегодня сдлать для васъ.
— А! сказалъ Грагамъ принимая очень серіозный видъ: — вы знаете свтъ, это ясно, и знаете французскіе законы, а?
— Да, немножко.
— Въ томъ о чемъ я хотлъ говорить съ вами можетъ встртиться надобность во французскихъ законахъ, и я хотлъ просить васъ или рекомендовать мн ловкаго юриста или сказать какъ мн лучше обратиться къ вашей знаменитой полиціи.
— Къ полиціи?
— Я думаю, мн можетъ понадобиться содйствіе одного изъ тхъ чиновниковъ кого мы въ Англіи зовемъ сыщиками, но если вы теперь очень заняты, я могу зайти завтра.
— Я могу посвятить вамъ дв минуты. Скажите прямо на что вамъ нужны законы или полиція?
— Мн поручено разыскать мсто жительства нкоторой Луизы Дюваль, дочери рисовальнаго учителя по имени Адольфа Дюваль, жившаго въ 1848 году въ улиц — —.
Говоря это Грагамъ естественно смотрлъ на лицо Лебо, не особенно пристально или значительно, но какъ обыкновенно смотрятъ въ лицо того къ кому обращаются съ серіознымъ вопросомъ. Перемна въ лиц на которое онъ смотрлъ была едва замтна, но ошибиться въ ней было нельзя. Она выразилась въ сжатыхъ бровяхъ, быстро передернутыхъ плечахъ и склоненной голов, какъ у человка застигнутаго въ расплохъ, который хочетъ подумать прежде чмъ отвтить. Онъ задумался лишь на мгновеніе.
— Для какой цли требуется знать этотъ адресъ?
— Этого я не знаю, но какъ видно это можетъ быть полезно для Madame или Mademoiselle Дюваль если она еще находится въ живыхъ, потому что мой патронъ уполномочилъ меня истратить до ста фунтовъ на розыски гд она проживаетъ если находится въ живыхъ, или гд была похоронена если умерла, и въ случа неуспшности другихъ средствъ, мн поручено напечатать объявленіе ‘что если Луиза Дюваль, или, въ случа ея смерти, кто-нибудь изъ ея дтей жившихъ въ 1849, вступитъ въ сношенія съ лицомъ которое я могу указать въ Париж, то такое извстіе, съ удостовреніемъ въ личности, послужитъ къ выгод разыскиваемыхъ лицъ’. Мн однако же не разршено прибгать къ этому средству не посовтовавшись напередъ съ юристами или съ полиціей.
— Гм! Наводили вы справки въ дом гд, какъ вы говорите, эта особа проживала въ 1848?
— Разумется, но я думаю что очень неискусно, чрезъ одного пріятеля, и ничего не узналъ. Но я не буду задерживать васъ. Я думаю прямо обратиться къ полиціи. Что я долженъ сказать придя въ бюро?
— Постойте, постойте. Я не совтую вамъ обращаться къ полиціи. Это значило бы только терять время и деньги. Позвольте мн подумать объ этомъ. Мы съ вами увидимся сегодня въ 8 часовъ вечера въ Caf Jean Jacques. До тхъ поръ не предпринимайте ничего.
— Хорошо, я такъ и сдлаю. Все это для меня ужасъ какое непривычное дло. Bon jour.

ГЛАВА IX.

Ровно въ восемь часовъ Грагамъ Венъ занялъ мсто за угольнымъ столомъ въ отдаленномъ конц Caf Jean Jacques спросилъ себ чашку кофе и вечернюю газету, и ждалъ прибытія Лебо. Терпніе его испытывалось не долго. Черезъ нсколько минутъ Французъ вошелъ, остановился по своему обыкновенію у comptoir чтобъ отдать вжливый поклонъ хорошо одтой дам предсдавшей тамъ, кивнулъ какъ обыкновенно Арману Моннье, потомъ посмотрлъ вокругъ, улыбнулся замтивъ Грагама и подошелъ къ его столу съ отличавшею его спокойною граціей движеній.
Свъ напротивъ Грагама и говоря такъ тихо чтобы другіе его не слыхали, онъ сказалъ по-французски:
— Когда я обдумывалъ то что вы сообщили мн утромъ, мн показалось вроятнымъ, почти врнымъ, что эта Луиза Дюваль или дти ея, если они есть у нея, иметъ получить деньги оставленныя ей въ наслдство какимъ-нибудь родственникомъ или другомъ въ Англіи. Что вы скажете объ этой догадк, господинъ Ламъ?
— Вы острый человкъ, отвчалъ Грагамъ.— Я самъ точь въ точь также думалъ. Къ чему бы иначе давали мн полномочіе на такіе расходы для ея отысканія? Самое вроятное что если она или дти ея родившіяся прежде указаннаго времени не найдутся, то деньги эти должны перейти къ кому-нибудь другому, и этотъ-то другой, кто бы онъ ни былъ, поручилъ моему патрону разыскать ее. Но я не думаю чтобы сумма которая должна достаться ей или ея наслдникамъ была большая, или что дло это очень важное, потому что въ такомъ случа его не поручили бы такой мелюзг какъ я вмст съ другими длами, только кстати.
— Скажете вы мн кто далъ вамъ это порученіе?
— Нтъ, я думаю что не имю теперь права на это, и не вижу въ этомъ необходимости. Пораздумавъ, мн кажется что дло это всего скоре можетъ разнюхать полиція, скажите мн только, какъ я давеча спрашивалъ, какъ мн обратиться къ полиціи?
— Это вовсе не трудно. Но можетъ-быть я могу пособить вамъ лучше всякаго юриста или сыщика.
— Какъ, разв вы знавали когда-нибудь эту Луизу Дюваль?
— Простите меня, господинъ Ламъ: вы отказали мн въ вашемъ полномъ довріи, позвольте мн подражать вашей сдержанности.
— Ого! сказалъ Грагамъ,— скрытничайте сколько угодно, мн все разно. Замтьте только что между нами та разница что я дйствую по порученію другаго. Онъ не уполномочилъ меня открывать его имени, и еслибъ я сдлалъ эту нескромность, я могъ бы лишиться своего хлба съ сыромъ. Тогда какъ вы не нарушите ничьей тайны кром своей если скажете мн знали вы или нтъ Madame или Mademoiselle Дюваль. Если у васъ есть причины не давать мн свдній которыя мн поручено достать, то мн нечего больше васъ безпокоить. Наконецъ, старикашка (при этомъ онъ фамильярно потрепалъ Лебо по его статному плечу), вдь я даю вамъ порученіе, а не вы мн. И если вы найдете эту даму, вы получите сто фунтовъ, а не я.
Лебо механически отряхнулъ легкимъ движеніемъ руки плечо котораго такъ безцеремонно коснулся Англичанинъ, отодвинулся вмст со стуломъ на нсколько дюймовъ и заговорилъ медленно:
— Господинъ Ламъ, будемте говорить какъ джентльменъ съ джентльменомъ. Оставляя вовсе вопросъ о деньгахъ, я долженъ прежде знать зачмъ тотъ кто далъ вамъ порученіе желаетъ разыскать бдную Луизу Дюваль. Можетъ-быть это обратится во вредъ ей: въ такомъ случа вы ничего отъ меня не добьетесь, хотя предложите мн тысячи. Первымъ условіемъ я ставлю взаимную откровенность, я сознаюсь что зналъ ее много лтъ назадъ, и, господинъ Ламъ, хотя Французъ нердко вредитъ женщинамъ изъ любви, надобно чтобъ онъ терплъ гораздо большую нужду чмъ я чтобы ршиться повредить ей изъ денегъ.
‘Не вспоминаетъ ли онъ о брилліантахъ герцогини?’ подумалъ Грагамъ.
— Браво, mon vieux, сказалъ онъ вслухъ,— но такъ какъ я не знаю какими причинами вызвано это порученіе, можетъ статься вы объясните мн какимъ-образомъ могутъ эти розыски повредить Луиз Дюваль?
— Этого я сказать не могу, но вы Англичане имете право разводиться съ женами. Луиза Дюваль могла быть замужемъ за Англичаниномъ, могла разойтись съ нимъ, и онъ можетъ желать узнать гд она находится чтобъ обвинить ее и получить разводъ, или можетъ-быть настаивать на ея возвращеніи къ нему.
— Вздоръ! этого быть не можетъ.
— Въ такомъ случа какой-нибудь другъ Англичанинъ оставилъ ей наслдство, которое разумется перейдетъ къ кому-нибудь другому если ея нтъ уже въ живыхъ.
— Чортъ возьми! вы кажется попали по настоящему гвоздику, c’est cela. Но что же въ такомъ случа?
— Еслибъ я зналъ что успхъ вашихъ розысковъ будетъ имть своимъ послдствіемъ существенную пользу для Луизы Дюваль, тогда бы я сталъ заботиться не могу ли помочь вамъ. Но мн нужно время чтобъ обдумать это.
— Сколько?
— Не могу сказать точно, можетъ-быть дня три или четыре.
Bon! Я подожду. Вотъ идетъ Monsieur Жоржъ. Оставляю васъ играть съ нимъ въ домино. Покойной ночи.
Позднимъ вечеромъ Лебо сидлъ въ комнат смежной съ кабинетомъ гд принималъ постителей. Предъ нимъ лежала открытая конторская книга которую онъ просматривалъ внимательнымъ взоромъ, безъ очковъ. Обозрніе казалось удовлетворило его. Онъ прошепталъ: ‘Довольно, теперь пришло время’, закрылъ книгу, положилъ ее въ конторку, заперъ и потомъ написалъ шифромъ письмо приводимое здсь въ перевод:
‘Дорогой и благородный другъ,— событія подвигаются, имперія подкопана повсюду. Наша казна возрасла въ моихъ рукахъ, суммы собранныя по подписк и полученныя чрезъ васъ боле чмъ учетверились благодаря выгоднымъ спекуляціямъ, въ которыхъ М. Жоржъ былъ благонадежнымъ дятелемъ. Часть ихъ я продолжалъ употреблять на условленное назначеніе, т.-е. соединять людей благоразумно избранныхъ и бывшихъ каждый въ своей сфер представителями и средоточіемъ пестрыхъ разновидностей которыя будучи соединены въ удобную минуту составляютъ парижскую уличную толпу. Но мы еще далеки отъ этой удобной минуты. Прежде чмъ можно будетъ пустить въ дло страсти мы должны приготовить общественное мнніе къ перемн. Я предполагаю теперь употребить довольно значительную часть нашего фонда на основаніе газеты которая постепенно дала бы голосъ нашимъ планамъ. Доврьте мн обезпечить ея успхъ и заручиться содйствіемъ писателей которые не будутъ сознавать конечной цли достиженію ея же будутъ содйствовать. Теперь когда пришло время основать для насъ органъ въ печати который обращался бы къ высшимъ слоямъ интеллигенціи чмъ т кои нужны для разрушенія и неспособны на созиданіе, пришло также время снова явиться въ своемъ настоящемъ имени и званіи человку которымъ вы такъ милостиво интересуетесь. Напрасно вы побуждали его сдлать это прежде, до сихъ поръ у него не было еще собрано, медленнымъ процессомъ мелкихъ приращеній и постоянныхъ сбереженій, съ прибавленіемъ того что доставляли осторожныя спекуляціи за собственный счетъ, скромныхъ средствъ необходимыхъ для положенія къ коему онъ возвращается. И подобно тому какъ онъ всегда возставалъ противъ вашихъ великодушныхъ предложеній, никакія соображенія не могли склонить его употребить на собственныя потребности ни одного sou довреннаго ему для общественной цли или принять ради дружбы денежную помощь которая унизила бы его до степени наемника. Нтъ! Викторъ де-Молеонъ слишкомъ презираетъ рабочую силу которою самъ пользуется чтобы позволить кому-нибудь сказать въ послдствіи: ‘Ты самъ тоже былъ рабочимъ и получалъ деньги за свои услуги’.
‘Но чтобы ставшій жертвою клеветы могъ, не имя молодости и со скромными средствами, снова занять принадлежащее ему по праву мсто въ этомъ блестящемъ свт, это задача которая можетъ казаться невозможною. Завтра онъ сдлаетъ первый шагъ къ достиженію невозможнаго. Опытность есть хорошая замна молодости, а честолюбіе стало сильне закалившись испытаніями бдности.
‘Ты скоро будешь имть извстія о немъ.’

КНИГА V.

ГЛАВА I.

На слдующій день въ полдень Лувье сидлъ затворившись въ своемъ кабинет съ Гандреномъ.
— Да, воскликнулъ Лувье,— я поступилъ очень великодушно съ этимъ beau marquis. Никто не ршится сказать противнаго.
— Правда, отвчалъ Гандренъ.— Кром легкихъ условій при перевод закладныхъ, добавочная выдача тысячи луидоровъ была великодушнымъ и благороднымъ примромъ щедрости.
— Не правда ли! И мой юноша началъ уже пользоваться этимъ какъ я желалъ и ожидалъ. Онъ нанялъ прекрасную квартиру, купилъ лошадей и карету, попался въ руки кавалеру де-Фнаистерръ, записался членомъ Жокей-Клуба. Parbleu, тысячи луидоровъ скоро не будетъ у него.
— И тогда?
— И тогда! Вкусивъ сладостей парижской жизни онъ съ отвращеніемъ будетъ думать о vieux manoir. Достать денегъ онъ не можетъ. Я останусь единственнымъ владдьцемъ закладной, а буду такъ же великодушенъ при покупк имнія какъ и при увеличеніи его дохода.
Въ это время вошелъ клеркъ и сказалъ что ‘какой-то господинъ желаетъ видть г. Лувье на нсколько минутъ одного по очень важному длу’.
— Скажите чтобъ онъ прислалъ свою карточку.
— Онъ не соглашается, но говоритъ что имлъ уже честь пользоваться вашимъ знакомствомъ.
— Журналистъ можетъ-быть, или какой-нибудь артистъ?
— Я никогда не видалъ его прежде, но онъ иметъ видъ tr&egrave,s comme il faut.
— Хорошо, можете принять его. Я не буду васъ больше удерживать, любезнйшій Гандренъ. Поклонъ вашей супруг. Bon jour.
Простясь съ Гандреномъ, Лувье самодовольно потеръ руки. Онъ былъ въ очень хорошемъ расположеніи духа.
‘Ага, любезнйшій маркизъ, ты теперь у меня въ западн! Еслибы на твоемъ мст былъ твой отецъ’, прошепталъ онъ съ удовольствіемъ, становясь спиной къ камину въ которомъ не было огня. Въ это время вошелъ прекрасно одтый господинъ, одтый по мод, но такъ какъ прилично человку въ зрлой пор среднихъ лтъ не желающему казаться моложе чмъ есть.
Онъ былъ высокаго роста, съ гордою непринужденностью въ своемъ вид и движеніяхъ, не слишкомъ худощавъ, но достаточно тонокъ чтобы не было замтно силы и упругости стальныхъ мускуловъ свободныхъ отъ излишняго мяса, съ широкими плечами и узкими бедрами. Черные волосы его смолоду вились роскошными кудрями, теперь они были коротко обстрижены, пордли на вискахъ, но не утратили своего блестящаго цвта и продолжали виться. Онъ не носилъ ни бороды ни усовъ и его темныя волосы оттнялъ свтлый цвтъ лица, здоровый, хотя нсколько блдный, и глаза рдкаго сраго цвта безъ малйшаго голубаго оттнка, замчательные глаза, придававшіе характеристичность его лицу. Человкъ этотъ долженъ былъ быть очень красивъ въ молодости, онъ былъ красивъ еще и теперь, но такъ какъ теперь ему было лтъ сорокъ семь или восемь, то красота очевидно была другаго характера. Черты и окладъ лица подходили къ округлой красот греческаго абриса, естественно было полагать что такой обликъ имли эти черты въ раннюю пору. Теперь же щеки были впалыя со слдами заботъ и тревогъ, такъ что окладъ лица казался удлиненнымъ, и черты сдлались боле рзкими,
Лувье смотрлъ на своего постителя со смутною мыслью что видалъ его прежде, но гд и когда, не могъ вспомнить, во всякомъ случа онъ съ перваго взгляда различилъ человка родовитаго принадлежащаго къ большому свту.
— Прошу садиться, Monsieur! сказалъ онъ садясь самъ въ свое покойное кресло.
Поститель принялъ приглашеніе съ граціознымъ наклоненіемъ головы, придвинулъ свой стулъ поближе къ креслу финансиста, положилъ нога на ногу какъ человкъ расположившійся по-домашнему, и устремивъ свои спокойные блестящіе глаза на Лувье, сказалъ съ легкою улыбкой:
— Вы не узнаете меня, добрый старый другъ? Вы меньше перемнились чмъ я.
Лувье посмотрлъ на него долго и пристально, ротъ его раскрылся, лицо поблднло, наконецъ онъ проговорилъ запинаясь:
Ciel! возможно ли! Викторъ — виконтъ де-Молеонъ?
— Къ вашимъ услугамъ, любезнйшій Лувье.
Послдовало молчаніе, финансистъ очевидно смшался и былъ въ затрудненіи, не мене очевидно было что поститель ‘добраго стараго друга’ не былъ желаннымъ гостемъ.
— Виконтъ, сказалъ онъ наконецъ,— дйствительно это неожиданность, я думалъ что вы давно уже оставили Парижъ.
Il homme propose и пр. Я возвратился и желаю провести остатокъ дней въ столиц удовольствій. Что жь, хоть мы теперь уже не такъ молоды, Лувье, у насъ больше мужества чмъ въ новомъ поколніи, и если вамъ не пристало теперь снова приниматься за старые веселые пиры, жизнь все-таки иметъ привлекательность для человка съ общественнымъ характеромъ и честолюбивымъ умомъ. Да, roi des viveurs возвращается въ Парижъ чтобы занять боле прочный тронъ чмъ прежде.
— Вы говорите серіозно?
— Серіозно, насколько позволяетъ французская веселость.
— Увы, Monsieur le Vicomte! можете ли вы льстить себя надеждою возвратить себ оставленное вами общественное положеніе и имя которое вы…
Лувье вдругъ остановился, что-то во взгляд виконта испугало его.
— Имя которое я оставилъ для удобства путешествія. Принцы путешествуютъ инкогнито, то же могутъ длать и простые gentilhommes. Возвратить себ мсто въ обществ, говорите вы? Да, но не то меня смущаетъ.
— Что же?
— Меня смущаетъ могу ли я съ очень скромными средствами настолько пользоваться уваженіемъ самъ по себ чтобъ общество было пріятне для меня чмъ когда-нибудь. А, mon cher! къ чему вы отодвигаетесь? Чего боитесь? Вы думаете что я попрошу у васъ денегъ? Длалъ ли я это когда-нибудь прежде? И бравъ деньги разв я не платилъ ихъ? Bah! вы roturiers хуже Бурбоновъ. Вы никогда не научаетесь и не разучиваетесь. Fors non mutt genus.
Великолпный милліонеръ, привыкшій къ уваженію со стороны вельможъ Предмстья и львовъ Шоссе д’Антена, всталъ въ сильномъ гнв, оскорбленный не столько обидными словами сколько высокомрнымъ выраженіемъ съ какимъ они были произнесены.
— Милостивый государь, я не могу позволить вамъ обращаться ко мн такимъ тономъ. Вы хотите оскорбить меня?
— Разумется нтъ. Успокойте свои нервы, садитесь и слушайте, садитесь, говорю вамъ.
Лувье опустился въ кресло.
— Нтъ, началъ виконтъ вжливо,— я пришелъ сюда не для того чтобъ оскорблять васъ, ни для того чтобы просить денегъ, но полагаю что я имю право спросить господина Лувье что сталось съ Луизою Дюваль?
— Луиза Дюваль! Я ничего не знаю о ней.
— Теперь можетъ-быть, но когда мы разстались вы знали ее довольно хорошо чтобы просить ея руки. Вы знали ее настолько чтобы просить меня содйствовать вашимъ исканіямъ, и по моему совту выхали изъ Парижа чтобы найти ее въ Ахен.
— Какъ! разв вы, Monsieur де-Молеонъ, съ тхъ поръ не имли о ней извстій?
— Я отказываюсь считать вашъ вопросъ отвтомъ на мой. Вы отправились въ Ахенъ, видлись съ Луизою Дюваль, по моей настоятельной просьб она удостоила принять вашу руку.
— Нтъ, М. де-Молеонъ, она не приняла моего предложенія, я даже не видалъ ее. Наканун моего прибытія въ Ахенъ она ухала оттуда, не одна, а вмст съ любовникомъ.
— Съ любовникомъ! Вы говорите не о презрнномъ Англичанин который….
— Нтъ, не съ Англичаниномъ, перебилъ Лувье съ гнвомъ.— Довольно того что этотъ шагъ ея положилъ навки преграду между ею и мною. Съ тхъ поръ я никогда не старался узнавать о ней. Виконтъ, эта женщина была единственною любовью въ моей жизни. Я любилъ ее, какъ вы не могли не знать, до сумашествія, до безумія. И чмъ отплатила она за мою любовь? Ахъ! вы коснулись самой глубокой моей раны, виконтъ.
— Простите меня, Лувье, я не зналъ что вы способны на такое глубокое чувство, не думалъ чтобы меня такъ легко могло тронуть то что относится къ такому далекому прошлому. Кого Луиза предпочла вамъ?
— Все равно, онъ уже умеръ.
— Очень жаль слышать это, я могъ бы отмстить за васъ.
— Я не нуждаюсь во мстителяхъ за мои оскорбленія. Довольно объ этомъ.
— Нтъ еще. Луиза, говорите вы, скрылась съ обольстителемъ? Она была такъ горда, я едва могу врить этому.,
— О, она бжала не съ roturier! Гордость ея не допустила бы этого.
— Вроятно онъ какъ-нибудь обманулъ ее. Продолжала она жить съ нимъ?
— На этотъ вопросъ по крайней мр я могу отвчать, потому что если я потерялъ изъ виду ея жизнь, его жизнь была очень хорошо извстна мн до самаго конца, не прошло нсколькихъ мсяцевъ посл ея побга какъ онъ уже былъ прикованъ къ другой. Не будемте больше говорить о ней.
— Есть оскорбленія, прошепталъ де-Молеонъ,— которыя нельзя поправить, и потому нечего толковать о нихъ. Я, хоть и родственникъ, но мало зналъ Луизу Дюваль, и посл того что вы сказали я не могъ оспаривать вашего права сказать ‘не говорите больше о ней’. Вы любили ее, и она оскорбила васъ. Бдный мой Лувье, простите что я растревожилъ старую рану.
Слова эти были сказаны съ нжностью и увлеченіемъ, они смягчили Лувье по отношенію къ говорившему.
Посл краткаго молчанія, виконтъ провелъ рукой по лбу какъ бы отгоняя тяжелую и неотвязную мысль, потомъ съ измнившимся выраженіемъ лица — выраженіемъ открытымъ и пріятнымъ — при чемъ въ голос и манер его не оставалось и слда ироніи или высокомрія какими онъ отплатилъ за сдланный ему холодный пріемъ, онъ придвинулъ свой стулъ еще ближе къ Лувье и сказалъ:
— Положеніе наше, Поль Лувье, много измнилось съ того времени когда началась наша дружба. Тогда я могъ сказать ‘откройся Сезамъ’ {Магическое слово отъ котораго разверзались скалы. Исторія Али-Бабы и сорока разбойниковъ, разказъ изъ Тысячи и Одной Ночи.} обращаясь ко всякому тайнику въ который входъ былъ воспрещенъ для непосвященныхъ, и куда желалъ проникнуть искатель приключеній котораго я держалъ за руку. Тогда сердце мое было горячо, вы нравились мн искренно нравились. Мн кажется наше личное знакомство началось въ какомъ-то веселомъ собраніи молодыхъ viveurs поведеніе которыхъ съ вами оскорбило во мн чувство благовоспитанности.
Лувье вспыхнулъ и прошепталъ что-то невнятное. Де-Молеонъ продолжалъ:
— Я счелъ своимъ долгомъ дать отпоръ ихъ невжливости, тмъ боле что вы выказали при этомъ случа превосходство вашего ума и характера, и могу добавить, мужества.
Лувье склонилъ голову видимо польщенный.
— Съ этого дня мы сдлались друзьями. Если мн случилось оказать вамъ услугу, то вы не замедлили отплатой. Не разъ когда я быстро издерживалъ деньги — а у васъ не бывало въ нихъ недостатка — вы великодушно предлагали мн свой кошелекъ. Не разъ случалось что я принималъ ваше предложеніе, и вы никогда не потребовали бы возврата еслибъ я самъ не настаивалъ. Я не меньше былъ обязанъ вамъ за вашу помощь.
Лувье сдлалъ движеніе какъ бы для того чтобы протянуть руку, но удержалъ этотъ порывъ.
— Была еще другая причина которая влекла меня къ вамъ. Я открылъ въ вашемъ характер присутствіе силы сочувственной той какая, мн казалось, была скрыта во мн, и какой нельзя было встртить во freluquets и львахъ, въ обществ которыхъ я бывалъ большею частію. Помните ли часы что мы проводили въ серіозныхъ разговорахъ прогуливаясь въ Тюилери или прихлебывая кофе въ саду Пале-Рояля? Часы когда мы забывали что это мста посщаемыя лнивыми зваками и вспоминали бурныя событія имвшія вліяніе на исторію міра, которыхъ они были свидтелями, часы когда я поврялъ вамъ, какъ не поврялъ никому другому, честолюбивыя надежды на будущее, которыя увы! мои безумства въ настоящемъ постоянно разрушали?
— А, я помню одну звздную ночь, это было не въ садахъ Тюилери или Пале-Рояля, это было на мосту Конкордіи, гд мы остановились не видя ничего кром звздъ и воды. Вы сказали указывая на стны Законодательнаго Корпуса: ‘Поль, когда я вступлю въ палату, какъ скоро, думаешь ты, сдлаюсь я первымъ министромъ Франціи?’
— Говорилъ я это? можетъ-быть, но я былъ слишкомъ молодъ для вступленія въ палату, и мн казалось что у меня такъ много лтъ впереди которыя я могу истратить, лниво блуждая у Источника Юности. Минуемъ это обстоятельство. Вы полюбили Луизу. Я разказалъ вамъ ея печальную исторію, это не уменьшило вашей любви, и я искренно одобрилъ ваше желаніе получить ея руку. Вы отправились въ Ахенъ, дня черезъ два посл того разразился громовой ударъ который разбилъ мое существованіе. Съ того времени мы ни разу не встрчались до сихъ поръ. Вы приняли меня не дружелюбно, Поль Лувье.
— Но, сказалъ Лувье запинаясь,— но такъ какъ вы упомянули объ этомъ громовомъ удар, вы должны знать что….
— Я былъ жертвою клеветы, которую, я надюсь, т кто зналъ меня такъ хорошо какъ вы помогутъ мн опровергнуть.
— Если это дйствительно клевета.
— Боже! другъ мой, могли ли вы когда-нибудь сомнваться въ этомъ? воскликнулъ де-Молеонъ съ жаромъ,— сомнваться что я скоре разможжилъ бы себ голову чмъ допустилъ чтобы въ ней зародилась мысль о такомъ низкомъ преступленіи?
— Простите меня, отвчалъ Лувье кротко,— но я возвратился въ Парижъ лишь спустя нсколько мсяцевъ посл вашего исчезновенія. Умъ мой былъ разстроенъ извстіемъ лолученнымъ въ Ахен, я искалъ разсянія въ путешествіи, былъ въ Англіи, въ Голландіи, когда же возвратился въ Парижъ, то все что я слышалъ о вашей исторіи представляло ее въ темномъ свт. Я охотно выслушаю вашъ собственный разказъ. Вы никогда не брали, или по крайней мр не принимали брилліантовъ герцогини де — —, и вашъ другъ господинъ де-N не продавалъ ихъ ювелиру и не веллъ вставить вмсто нихъ поддльные?
Виконтъ сдлалъ замтное усиліе чтобъ удержатъ порывъ бшенства, потомъ снова свъ и слегка передернувъ плечами, какъ длаютъ Французы выражая что гнвъ былъ бы не умстенъ, сказалъ спокойно:
— Господинъ де-N сдлалъ это, но разумется не по моему порученію, и не съ вдома моего. Слушайте, вотъ правда — пришло время сказать ее. Прежде вашего отъзда изъ Парижа въ Ахенъ я увидалъ себя наканун раззоренія. Я смотрлъ на него со свойственною мн беззаботностью, съ презрніемъ къ деньгамъ ради денегъ, съ пылкою увренностію въ благосклонность фортуны, составляющими недостатки свойственные всякому roi des viveurs. Какими смшными героями мы, моты, бываемъ въ молодости! Мы расточаемъ все что имемъ между другими, и когда кто изъ благоразумныхъ друзей спроситъ насъ ‘что же останется намъ самимъ?’ отвчаемъ ‘надежда’. Я разумется зналъ что мое наслдственное состояніе приходитъ къ концу, но у меня были безподобныя лошади. Я могъ бы держаться цлые годы если бы он выигрывали, а разумется он должны были брать призы. Но вы можете вспомнить что когда мы разставались я былъ въ затруднительномъ положеніи, кредиторы потребовали уплаты, разные поставщики тоже, и вы, любезнйшій Лувье, настаивали чтобъ я взялъ денегъ у васъ, сердились когда я отказался. Но какъ могъ я принять ихъ? Вся моя надежда на расплату зависла отъ быстроты лошади. Для себя я врилъ въ эту случайность, но для врнаго друга, нтъ. Спросите собственное сердце, нтъ, не скажу сердце, спросите свой здравый смыслъ, вроятно ли чтобы человкъ отказавшійся отъ вашихъ денегъ, хотя бы онъ былъ мотъ и vaurien, ршился украсть или принять брилліанты женщины. Va, mon pauvre Лувье, повторяю опять, fors non mutt genus.
Несмотря на повтореніе этого непріятнаго патриціанскаго изреченія, подобное напоминаніе о характер его постителя — безпорядочномъ, буйномъ, распущенномъ, но необычайно великодушномъ и мужественномъ — коснулось и здраваго смысла и сердца слушателя, Французъ узналъ Француза, Лувье не сомнвался боле въ словахъ де-Молеона, склонилъ голову и проговорилъ:
— Викторъ де-Молеонъ, я былъ несправедливъ къ вамъ, продолжайте.
— На другой день посл вашего отъзда въ Ахенъ была скачка отъ которой зависло для меня все: я проигралъ. Проигрышъ поглащалъ весь остатокъ моего состоянія и кром того 20.000 франковъ, долгъ чести де-N, котораго вы называете моимъ другомъ. Другомъ моимъ онъ не былъ, подражателемъ, льстецомъ, да. Тмъ не мене я считалъ его настолько близкимъ что могъ сказать ему: ‘дайте мн срокъ чтобъ я могъ заплатить вамъ, я продамъ своихъ лошадей или напишу единственному моему родственнику отъ котораго долженъ получить наслдство’. Вы помните этого родственника, Жака де-Молеонъ, стараго холостяка. По совту де-N, я написалъ этому родственнику. Отвта не было, между тмъ поступили новыя требованія кредиторовъ. Тогда я спокойно разчиталъ свои средства. Продажа лошадей и имущества могла покрыть до послдняго sou вс мои долги, въ томъ числ и то что я былъ долженъ де-N, но это не было совершенно врно, во всякомъ случа за уплатою всхъ долговъ я долженъ былъ остаться нищимъ. Вы знаете, Лувье, каковы мы Французы: насколько природа отказала намъ въ терпніи, какъ мимовольно является у насъ мысль о самоубійств когда потеряна надежда, мн же самоубійство казалось дломъ чести, то-есть боле врнымъ средствомъ для удовлетворенія обязательствъ, такъ какъ конюшни и имущество Виктора де-Молеона, roi des viveurs, могли бы быть проданы за высшую цну еслибъ онъ умеръ подобно Катону чмъ еслибъ убжалъ отъ судьбы подобно Помпею. Несомннно что де-N изъ моихъ словъ или обращенія угадалъ мое намреніе, во въ тотъ самый день какъ я длалъ приготовленія чтобы покинуть этотъ міръ гд перестало свтить солнце, я получилъ въ пустомъ конверт банковые билеты на сумму 70.000 франковъ, на конверт былъ почтовый штемпель Фонтенебло, близь коего жилъ мой богатый родственникъ Жакъ. Я былъ убжденъ что деньги эти получены отъ него. Онъ могъ не одобрять моего буйнаго поведенія, во я все-таки былъ его естественнымъ наслдникомъ. Суммы этой было достаточно чтобъ уплатить де-N, всмъ кредиторамъ, и еще оставалось. Прежній мой пылъ ко мн возвратился. Я хотлъ продать свои конюшни, измнить свое поведеніе, исправиться а явиться какъ блудный сынъ къ своему родственнику. Онъ закололъ бы упитаннаго тельца, и я еще ходилъ бы въ пурпур. Понимаете вы это, Лувье?
— Да, да, это такъ похоже на васъ. Продолжайте.
— Тутъ-то и разразился громовой ударъ! А! Въ т свтлые дни вы бывало завидовали что я былъ такъ избалованъ женщинами. Герцогиня де — почувствовала ко мн романтическую любовь какую бездтныя женщины, скучающія за неимніемъ привязанностей, чувствуютъ иногда къ самымъ обыкновеннымъ людямъ моложе ихъ, въ которыхъ он видятъ гршниковъ нуждающихся въ исправленіи или героевъ которымъ недостаетъ возбужденія. Герцогиня почтила меня нсколькими письмами въ которыхъ признавалась въ такой привязанности. Я отвчалъ на нихъ не поощрительно. По правд, мое сердце принадлежало въ то время другой — англійской двушк на которой я хотлъ жениться,— и которая, несмотря на отказъ родителей дать согласіе на нашъ союзъ когда они узнали о моемъ разстроенномъ состояніи, ршилась остаться врною мн и ждать лучшихъ дней.— Де-Молеонъ снова остановился подавленный тяжелыми воспоминаніями, потомъ продолжалъ поспшно:— Герцогиня внушала мн не преступную страсть, а почтительную привязанность. Я видлъ что природа предназначила ей быть великимъ и благороднымъ созданіемъ, тмъ не мене въ то время она утратила свое настоящее мсто въ ряду женщинъ увлекшись воображаемою страстью къ человку о которомъ случайно много говорили въ то время и который можетъ-статься имлъ сходство съ какимъ-нибудь Лотаріемъ въ романахъ что она постоянно читала. Мы жили, какъ вы можетъ-быть помните, въ одномъ дом.
— Да, помню. Я помню какъ вы разъ взяли меня съ собою на большой балъ данный герцогинею, какъ красива она показалась мн, хотя была уже не молода, и вы правы что я завидовалъ вамъ въ тотъ вечеръ!
— Однакоже съ этого вечера, герцогъ, что было довольно естественно, началъ ревновать. Онъ упрекалъ герцогиню за ея слишкомъ любезное обращеніе съ такимъ mauvais sujet какъ я, и запретилъ ей впредь принимать меня. Съ того времени письма ея стали чаще и таинственне, ихъ приносила ко мн ея горничная и относила мои боле холодные отвты. Но буду продолжать. Въ пылу моей радости, когда я съ надменнымъ высокомріемъ уплатилъ де-N бездлицу какую былъ долженъ ему, слова его заставили упасть мое сердце. Я сказалъ ему что получилъ деньги отъ Жака де-Молеона и собираюсь отправиться благодарить его. Онъ отвчалъ: ‘Не длайте этого, деньги получены не отъ него’.— ‘Я долженъ отправиться, взгляните штемпель на конверт — Фонтенебло’.— ‘Я сдалъ ихъ на почту въ Фонтенебло’.— ‘Вы послали мн деньги, вы!’ — ‘Нтъ, это выше моихъ средствъ. Но откуда они получены, сказалъ этотъ miserable, можетъ получиться еще больше’, и онъ разказалъ, съ тмъ цинизмомъ который такъ въ ходу въ Париж, какъ онъ передалъ герцогин (которая знала его какъ моего близкаго знакомаго) о моихъ стсненныхъ обстоятельствахъ, разказалъ о ея боязни чтобъ я не ршился на какое-нибудь отчаянное средство, какъ она дала ему брилліанты чтобы продать ихъ и вставить вмсто нихъ поддльные, какъ, чтобъ усыпить мои подозрнія и мою щепетильность, онъ отправился въ Фонтенебло и тамъ сдалъ на почту пакетъ съ банковыми билетами, обезпечившими ему полученіе долга, который иначе онъ готовъ былъ считать безнадежнымъ. Посл этого признанія, де-N поторопился сбжать съ лстницы чтобы спастись отъ путешествія чрезъ окно. Вы и въ этомъ врите мн?
— Да, вы всегда были такъ вспыльчивы, а де-N такъ своекорыстенъ, я врю вамъ безусловно.
— Разумется, я поступилъ какъ поступилъ бы всякій человкъ на моемъ мст, тотчасъ же написалъ письмо герцогин, высказавъ ей мою благодарность за такой благородный дружескій поступокъ, объяснивъ также причины почему честный человкъ не можетъ воспользоваться имъ. Къ несчастію изъ полученныхъ денегъ были уже произведены уплаты прежде чмъ я узналъ откуда они, но я не могъ примириться съ мыслью о жизни пока долгъ ей не будетъ уплаченъ. Короче, Лувье, вы можете сами представить какое письмо я, какъ и всякій честный человкъ, написалъ въ подобныхъ тяжелыхъ обстоятельствахъ.
— Гм! пробормоталъ Лувье.
— Однакоже мое письмо, въ сопоставленіи съ тмъ что де-N говорилъ ей о состояніи моего ума, испугало эту женщину удостоивавшую принимать во мн такой незаслуженный интересъ. Отвтъ ея, очень возбужденный и несвязный, былъ принесенъ мн ея горничной передавшей мое письмо и чрезъ которую, какъ я сказалъ уже, въ послднее время велась наша корреспонденція. Въ своемъ отвт она умоляла меня ни на что не ршаться, ничего не затвать пока не увижусь съ ней, упоминала какъ весь день ея распредленъ напередъ, и такъ какъ открытое посщеніе ея сдлалось невозможнымъ посл запрещенія герцога, приложила ключъ отъ особаго входа въ ея комнаты который дастъ ма возможность увидаться съ нею въ десять часовъ вечера, когда герцогъ сказалъ что отправится въ свой клубъ и вернется поздно. Какъ бы ни была велика неосторожность совершенная герцогиней, по уваженію къ ея памяти я не могу не высказать убжденія что главною мыслью ея было что я помышляю о самоубійств, что нельзя было терять времени для моего спасенія, въ остальномъ она разчитывала на вліяніе какое женскія слезы, заклинанія и убжденія оказываютъ даже на самыхъ сильныхъ и твердыхъ людей. Только разв хвастливый глупецъ, которыхъ такъ много въ свт, могъ бы допустить мысль оскорбительную для порывистой, великодушной и неосторожной женщины выгадывавшей время чтобы спасти отъ самоубійства своего ближняго который интересовалъ ее. Такъ я объяснилъ себ ея письмо. Въ назначенный часъ, съ помощью присланнаго ею ключа, я вошелъ въ ея комнаты. Остальное вы знаете: герцогъ съ полицейскимъ агентомъ нашли меня въ кабинет гд хранились драгоцнности герцогини. При мн найденъ былъ ключъ помощью котораго я проникъ въ этотъ кабинетъ.
Голосъ де-Молеона задрожалъ, и онъ судорожно закрылъ лицо руками. Но почти въ ту же минуту оправился и продолжалъ съ легкимъ смхомъ:
— А! вы завидовали мн, не правда ли, что я былъ избалованъ женщинами? Дйствительно, завидно было мое положеніе въ этотъ вечеръ. Герцогъ поступилъ подъ первымъ впечатлніемъ ярости. Онъ полагалъ что я обезчестилъ его, и ршился обезчестить меня. Кром того, для его гордости было легче преслдовать похитителя брилліантовъ нежели счастливаго любовника своей жены. Но когда я, повинуясь первымъ неотклоннымъ побужденіямъ чести, придумалъ, подъ вліяніемъ минуты, исторію очистившую репутацію герцогини отъ подозрній, обвинилъ себя въ безумной страсти и въ поддлк ключа, истинная природа gentilhomme пробудилась въ герцог. Онъ отказался отъ обвиненія которое даже въ первую минуту раздраженія не могъ считать основательнымъ, и такъ какъ единственное оставшееся противъ меня обвиненіе было такое которое человкъ comme il faut не передаетъ уголовному суду и полицейскому слдствію, то мн оставалось раскланяться, не будучи арестованнымъ, и возвратиться домой въ ожиданіи сообщеній какія герцогъ найдетъ справедливымъ прислать мн на другой день. Но на другой день герцогъ съ женою и домашними выхалъ изъ Парижа въ Испанію, слуги его, въ томъ числ и подозрваемая горничная, были разчитаны, и или чрезъ нихъ, или чрезъ полицію, исторія раньше вечера была на язык всхъ говоруновъ въ клубахъ и кафе, преувеличенная, искаженная, къ моему позору и осужденію. Мое открытіе въ кабинет, продажа брилліантовъ и замна ихъ поддльными господиномъ де-N, который былъ извстенъ какъ мой усердный подражатель и считался моимъ низкимъ орудіемъ, мои неудачи на скачкахъ, мои долги,— вс эти отдльныя волокна были сплетены вмст и вышла веревка на которой могла быть повшена собака съ лучшимъ чмъ мое именемъ. Если нкоторые сомнвались что я могъ совершить кражу, то очень немногіе изъ тхъ кто должны были близко знать меня не считали меня виновнымъ въ низкомъ поступк почти равномъ воровству, въ томъ что я съ корыстною цлью воспользовался любовью безразсудной женщины.
— Но вы могли разказать дло какъ оно есть, показать письма герцогини и очистить свою честь отъ всякихъ подозрній.
— Какъ? показать письма, компрометтировать ея репутацію, обнаружить что она поручила продать свои брилліанты въ пользу молодаго roue! Нтъ, нтъ, Лувье! Я скорй согласился бы отправиться на галеры.
— Гм! проворчалъ снова Лувье.
— Герцогъ великодушно далъ мн лучшее средство къ оправданію. Черезъ три дня посл того какъ онъ выхалъ изъ Парижа я получилъ отъ него письмо, очень вжливое, выражавшее его крайнее сожалніе что подъ первымъ впечатлніемъ онъ высказалъ подозрніе слишкомъ чудовищное и нелпое чтобъ оно нуждалось въ опроверженіи, не имя возможности предвидть того въ чемъ я сознался, онъ теперь видитъ себя въ необходимости просить единственнаго удовлетворенія какое я могу дать ему. И если меня обезпокоитъ выздъ изъ Парижа, онъ самъ готовъ возвратиться для сказанной цли, но если я дамъ ему добавочное удовлетвореніе согласившись поступить какъ ему удобне, онъ предпочтетъ ожидать моего прибытія въ Байону, гд его удерживаетъ нездоровье герцогини.
— У васъ сохранилось это письмо? спросилъ быстро Лувье.
— Да, вмст съ другими боле важными документами, которые я могу назвать моими pi&egrave,ces justificatives. Нужно ли говорить что въ отвт своемъ я назначилъ время моего прибытія въ Байонну и указалъ гостиницу гд буду ждать приказаній герцога. Согласно этому я выхалъ въ тотъ же день, прибылъ въ названную гостиницу, послалъ герцогу извстіе о моемъ прибытіи, и раздумывалъ какъ бы мн найти секунданта изъ числа офицеровъ квартировавшихъ въ город, потому что огорченіе и злоба по поводу охлажденія моихъ парижскихъ знакомыхъ воспрещали мн выбрать себ секунданта изъ среды этой неврной толпы, въ это время герцогъ самъ вошелъ ко мн въ комнату. Судите о моемъ недоумніи, судите какъ увеличилось это недоумніе когда онъ приблизился ко мн съ важною, но дружескою улыбкой протягивая руку! ‘Господинъ де-Молеонъ, сказалъ онъ,— посл того какъ я послалъ вамъ письмо, я узналъ факты которые побуждаютъ меня скоре просить вашей дружбы вежели вызывать васъ защищать свою жизнь. Герцогиня жена моя по вызд нашемъ изъ Парижа серіозно заболла, и я не могъ ничмъ объяснить себ возбужденнаго истерическаго состоянія въ какомъ она находилась. Только сегодня умъ ея успокоился, и она сама призналась мн во всемъ. Она настояла чтобъ я прочелъ ваши письма къ ней. Этихъ писемъ, милостивый государь, было достаточно чтобы доказать вашу невинность. Графиня такъ искренно созналась въ своей неосторожности, такъ ясно доказала разницу между неосторожностью и преступленіемъ что я простилъ ее съ облегченнымъ сердцемъ и твердою увренностью что мы будемъ счастливе другъ съ другомъ чмъ до сихъ поръ.’ На слдующій день герцогъ отправился въ дальнйшій путь, но посл того онъ почтилъ меня двумя или тремя дружескими письмами, въ которыхъ, какъ увидите, повторилъ въ главныхъ чертахъ то что было сказано имъ на словахъ.
— Но почему же вы не вернулись тогда въ Парижъ? Эти письма по крайней мр вы могли показать и поразить своихъ клеветниковъ.
— Вы забываете что я раззорился. Когда, посл продажи моихъ лошадей и пр., вс долги, и въ томъ числ долгъ мой герцогин который я передалъ герцогу, были уплачены, у меня не осталось и столько чтобы пробыть одну недлю въ Париж. Кром того, я былъ такъ огорченъ и озлобленъ. Парижъ и Парижане стали для меня ненавистны. Къ довершенію всего, эта двушка, Англичанка которую я такъ любилъ, на чью преданность такъ разчитывалъ, я получилъ отъ нея письмо, любезное, но холодное, говорившее мн прости навсегда. Не думаю чтобъ она считала меня виновнымъ въ воровств, но безъ сомннія обвиненіе которое я возвелъ на себя съ цлью спасти честь герцогини ршило для нея все! Хотя умъ мой былъ пораженъ, сердце разбито въ конецъ, однако я ужь не помышлялъ о самоубійств. Я не хотлъ умереть прежде чмъ буду въ состояніи снова поднять голову какъ Викторъ де-Молеонъ.
— Что же сталось съ вами потомъ, бдный Викторъ?
— А! это слишкомъ долго разказывать. Я исполнялъ столько различныхъ ролей что самъ затрудняюсь признать мое тождество съ Викторомъ де-Молеономъ, имя отъ котораго я, отказался. Я былъ солдатомъ въ Алжир, заслужилъ крестъ на пол битвы, этотъ крестъ съ письмомъ моего полковника находится въ числ моихъ pi&egrave,ces justificatives. Я былъ золотопромышленникомъ въ Калифорніи, спекуляторомъ въ Нью-Йорк, въ послднее время посвящалъ себя безвстнымъ и скромнымъ занятіямъ. Но во всхъ моихъ приключеніяхъ, подъ какимъ бы то ни было именемъ, я заслужилъ удостовренія въ честности, если обнаруженіе этой столь обыкновенной добродтели можетъ имть какую-нибудь цну для просвщенныхъ обитателей Парижа. Приступаю теперь къ заключенію. Виконтъ де-Молеонъ готовъ снова явиться въ Париж, и первый кого онъ оповщаетъ о своемъ торжественномъ пришествіи есть Поль Лувье. Я передамъ въ ваши руки мои pi&egrave,ces justificatives, буду просить васъ собрать находящихся въ живыхъ моихъ родственниковъ, графовъ де-Вандемаръ, Бовилье, де-Пасси, маркиза де-Рошбріана, и нкоторыхъ изъ вашихъ друзей руководящихъ мнніями большаго свта. Вы представите имъ мои оправданія, выразите ваше собственное мнніе что они вполн достаточны. Въ остальномъ я полагаюсь на себя чтобы пріобрсти расположеніе благожелательныхъ и заставить умолкнуть клеветниковъ. Я кончилъ, что вы на это скажете?
— Вы преувеличиваете мое значеніе въ обществ. Почему бы вамъ самимъ не обратиться къ вашимъ аристократическимъ родственникамъ?
— Нтъ, Лувье, я слишкомъ хорошо обдумалъ это дло и не могу измнить мое ршеніе. Черезъ васъ, и только черезъ васъ, я обращусь къ моимъ родственникамъ. Защитникомъ моимъ долженъ быть человкъ о которомъ толпа не могла бы сказать: ‘О! онъ родня ему, такой же аристократъ, у нихъ рука руку моетъ.’ Человкъ этотъ долженъ имть авторитетъ въ глазахъ всего общества, долженъ быть bourgeois, millionnaire, roi de la Bourse. Я выбралъ васъ, и конецъ всякимъ спорамъ.
Лувье не могъ удержаться отъ добродушнаго смха при такомъ хладнокровіи виконта. Онъ снова подчинился вліянію человка который въ прежнее время господствовалъ надо всми окружающими.
Де-Молеонъ продолжалъ:
— Ваша задача будетъ довольно легка. Общество быстро мняется въ Париж. Теперь осталось немного людей сохранившихъ боле нежели смутныя воспоминанія объ обстоятельствахъ которыя легко могутъ быть разъяснены къ полному моему очищенію, если объясненія будутъ даны человкомъ съ вашимъ солиднымъ положеніемъ и общественнымъ вліяніемъ. Кром того, у меня въ виду политическія цли. Вы либералъ, Вандемары и Рошбріаны легитимисты. Я предпочитаю имть своимъ крестнымъ отцомъ либерала. Pardieu, тои аті, къ чему эти жеманныя отнкиванья? Сказано сдлано. Давайте руку.
— Вотъ вамъ моя рука. Я сдлаю все что могу чтобы помочь вамъ.
— Знаю что сдлаете, старый другъ, и сдлаете съ умомъ и добротою.
Де-Молеонъ дружески пожалъ поданную ему руку и ушелъ.
Выйдя на улицу, виконтъ проскользнулъ на сосдній дворъ, гд оставилъ свой фіакръ, и веллъ кучеру хать къ Севастопольскому бульвару. Дорогою онъ вынулъ изъ небольшаго мшка остававшагося въ экипаж льняной парикъ и бакенбарды бывшіе принадлежностью Лебо, скрылъ свое изящное платье подъ просторнымъ плащомъ, также остававшимся въ фіакр. Дохавъ до Севастопольскаго бульвара онъ поднялъ воротникъ плаща закрывъ имъ большую часть лица, веллъ кучеру остановиться, поспшно заплатилъ ему, и съ мшкомъ въ рукахъ быстро перешелъ до другой станціи фіакровъ въ нкоторомъ разстояніи, нанялъ одинъ изъ нихъ, дохалъ до Монмартрскаго предмстья, отпустилъ экипажъ при възд въ улицу недалеко отъ конторы Лебо, и дойдя пшкомъ отперъ своимъ ключомъ заднюю дверь, вошелъ въ отдльную комнату примыкавшую къ контор со внутренней стороны, заперъ дверь и лниво приступилъ къ замн изящнаго костюма въ которомъ виконтъ де-Молеонъ длалъ визитъ милліонеру, боле скромнымъ одяніемъ и буржуазною вншностью мось Лебо, писателя писемъ.
Потомъ заперевъ снятый костюмъ въ ящикъ своего secrtaire, слъ и написалъ слдующее письмо:
‘Любезнйшій Monsieur Жоржъ,— Вслдствіе только-что полученныхъ мною извстій, настоятельно рекомендую вамъ не теряя времени потребовать отъ г. Саварена уплаты денегъ данныхъ ему вами по моему совту подъ вексель, срокъ уплаты коему наступилъ сегодня. Слдуетъ избгать, если возможно, скандала и не дйствовать путемъ закона противъ такого знаменитаго писателя. Онъ не доведетъ до этого и какъ-нибудь достанетъ денегъ. Но требовать съ него слдуетъ настоятельно. Если вы пренебрежете этимъ предостереженіемъ, то я больше не отвчаю за него. Agrez mes sentiments les plus sinc&egrave,res.

Ж. Л.’

ГЛАВА II.

Маркизъ де-Рошбріанъ не живетъ боле въ верхнемъ этаж мрачнаго предмстья. Онъ помщается въ прелестномъ appartement de garon au premier въ rue de Helder, въ мстахъ которыя часто посщаетъ monde. Квартиру эту отдлалъ для себя блестящій молодой провинціалъ изъ Бордо, который получивъ наслдство во 100.000 франковъ поспшилъ пріхать въ Парижъ чтобы повеселиться и составить себ милліонъ на бирж. Онъ повеселился досыта, былъ баловнемъ demimonde, счастливымъ и непостояннымъ волокитой. Зели внимала его клятвамъ въ вчной любви и общаніямъ безконечныхъ cachemires. Дезире, заступившая мсто Зели, посвятила ему все свое сердце, или все что оставалось отъ оного, въ воздаяніе за пылкость его страсти и за брилліанты и карету сопровождавшіе и проявлявшіе этотъ пылъ. Несравненная Гортензія, смнившая Дезире, принимала его въ прелестномъ помщеніи которое онъ для нея отдлалъ, и угощала его и его друзей самыми утонченными маленькими ужинами за умренную сумму 4.000 франковъ въ мсяцъ. Да, онъ повеселился досыта, но не составилъ себ милліона на бирж. Не прошло и года какъ 100.000 франковъ были истрачены. Онъ принужденъ былъ возвратиться въ провинцію, и по настоянію своихъ жестокосердыхъ родственниковъ, подъ угрозою голодной смерти, женился на дочери одного avou, ради ея приданаго и участія въ ненавистныхъ длахъ avou. Парижская квартира его сдавалась за десятую часть того что стоила ея отдлка. И нкоторый кавалеръ де-Финистерръ, съ которымъ Лувье познакомилъ маркиза какъ съ человкомъ знавшимъ Парижъ и могшимъ предостеречь его отъ обмановъ, доставилъ эту драгоцнность Алену, пріобртя ее за bagatelle въ 500 фунтовъ. Кавалеръ воспользовался тою же счастливою случайностію для покупки прекрасно вызженныхъ англійскихъ лошадей и хорошенькой кареты, которыя Бордосецъ также вынужденъ былъ продать. Посл этихъ покупокъ, изъ полученной отъ Лувье преміи у маркиза осталось около 5.000 франковъ. Маркизъ однакоже казалось не тревожился и не огорчался такимъ внезапнымъ и быстрымъ уменьшеніемъ капитала. Начатая такимъ образомъ привольная жизнь казалась ему совершенно естественною, къ тому же какъ ни была она широка, такая жизнь казалась простою и скромною въ сравненіи съ тмъ какъ жили многіе другіе молодые люди его лтъ съ которыми познакомилъ его Энгерранъ, хотя большинство ихъ получали дохода меньше чмъ онъ, и немногіе могли назваться равными ему по происхожденію. Могъ ли маркизъ де-Рошбріанъ живя въ Париж платить меньше 3.000 франковъ въ годъ за квартиру, или жить боле скромно и не имть двухъ слугъ, двухъ лошадей для кареты и одной подъ верхъ? Невозможно, говорилъ кавалеръ де-Финистерръ ршительно, и маркизъ преклонился предъ такимъ высокимъ авторитетомъ. Онъ думалъ про себя: ‘Если чрезъ нсколько мсяцевъ я замчу что средства мои истощились, я могу сдать квартиру, продать лошадей и вернуться въ Рошбріанъ боле богатымъ человкомъ чмъ ухалъ оттуда.’
По правд сказать, блестящіе соблазны Парижа возымли уже вліяніе не только на привычки, но и на характеръ и на складъ мыслей съ какими молодой дворянинъ прибылъ изъ феодальной и меланхолической Бретани.
Подъ вліяніемъ доброты какую онъ, будучи представленъ своими популярными родственниками, встрчалъ повсюду, быстро исчезала его сдержанность или застнчивость, происходящая отъ соединенія высокомрнаго самоуваженія и болзненнаго опасенія не быть оцненнымъ другими. Онъ непримтно перенялъ отъ своихъ новыхъ друзей вжливый тонъ, легкій и въ то же время искренній. Несмотря на вс усилія демократовъ установить равенство и братство, и то и другое можно скоре всего встртить между аристократами. Вс gentilshommes лучшаго общества равны, обнимаются они или бьются другъ съ другомъ, они обнимаются и бьются какъ братья одной семьи. Но вмст съ тономъ обращенія Аленъ де-Рошбріанъ еще незамтне пропитался ученіемъ той философіи какой молодые лнивцы ищущіе удовольствій научаются другъ отъ друга. Можетъ-статься во всхъ цивилизованныхъ столицахъ, въ тхъ же классахъ лнивцевъ одинакихъ лтъ, эта философія почти одна и та же, можетъ-статься она процвтаетъ въ Пекин не мене чмъ въ Париж. Если же Парижъ славится или безславится ею больше всякой другой столицы, то это потому что въ Париж, боле чмъ во всякой другой столиц, она привлекаетъ глазъ своею граціей, забавляетъ слухъ своею остротой. Это философія смотрящая на все въ жизни очень легко, встрчающая улыбкой и пожатіемъ плечъ всякое стремленіе къ героизму, размнивающая богатство страстей на карманную мелочь капризовъ, всегда влюбленная или разлюбившая, но слегка, не рискуя погрузиться въ любовь, съ такимъ же легкимъ сердцемъ какъ и языкомъ она обращаетъ вс торжественныя упованія на земл въ предметы эпиграммъ или bon mots, насмхается надъ преданностью государямъ и поднимаетъ носъ предъ энтузіастами республики, презираетъ серіозное ученіе и убгаетъ всякихъ сильныхъ душевныхъ движеній. Въ Лондон есть цлыя толпы подобныхъ философовъ, но тамъ они мене замтны, потому что тамъ пріятные атрибуты секты не имютъ такого блеска. Пышному расцвтанію этой философіи не благопріятствуютъ туманы и рзкій восточный втеръ, для полнаго ея развитія нужна свтлая атмосфера Парижа. Философія эта быстро начала оказывать свое чарующее вліяніе на Алена де-Рошбріана. Даже въ обществ явныхъ легитимистовъ, онъ чувствовалъ что вра оставила легитимистское исповданіе, или же вмст съ религіею нашла прибжище въ сердцахъ женщинъ аристократокъ и небольшаго числа духовенства. Рыцарская преданность его все еще боролась за удержаніе почвы, но корни ея уже очень ослабли. Онъ видлъ, съ врожденною ему проницательностью, что дло Бурбоновъ было безнадежно, по крайней мр въ настоящее время, потому что оно перестало, по крайней мр въ настоящее время, быть дломъ. Когда такимъ образомъ пошатнулась его политическая вра, вмст съ нею пошатнулась также его привязанность къ прошедшему, заграждавшая путь его честолюбію въ будущемъ. Честолюбіе это начало оживать, хотя онъ не поврялъ его другимъ, хотя до сихъ поръ едва самъ различалъ его шепотъ, еще мене направлялъ его къ какой-нибудь опредленной цли. Пока все чмъ проявлялось его честолюбіе было новое для него желаніе успховъ въ обществ.
Мы застаемъ его теперь, подъ вліяніемъ быстрой перемны чувствъ и привычекъ, развалившагося въ кресл предъ каминомъ и слушающаго своего школьнаго товарища, котораго мы давно упустили изъ виду, Фредерика Лемерсье. Фредерикъ завтракалъ у Алена. Это былъ завтракъ который могъ бы удовлетворить автора Almanach des Gourmands и былъ доставленъ изъ Caf Anglais. Фредерикъ бросилъ свою сигару.
Pardieu, другъ мой Аленъ! Если у Лувье не было дурной цли въ его великодушномъ поступк съ тобою, то онъ выростаетъ въ моемъ уваженіи. Я готовъ измнить въ его пользу моему союзу съ Дюплеси, хотя этотъ умнйшій человкъ только что сдлалъ изумительный coup съ египетскими бумагами, и я пріобрлъ 40.000 франковъ послдовавъ его совту. Но если у Дюплеси такая же умная голова какъ у Лувье, онъ конечно не можетъ сравниться съ нимъ въ великодушіи. Но простишь ли, другъ мой, если я буду говорить откровенно, безо всякихъ церемоній?
— Говори, ты чрезвычайно меня обяжешь.
— Видишь ли, я увренъ что теб также мало возможно жить въ Париж какъ ты живешь или думаешь жить безъ новаго приращенія доходовъ, какъ левъ Jardin des Plantes не могъ бы жить получая по дв мыши въ недлю.
— Мн не кажется этого. Вычтя то что я отдаю тетк — а я не могу давать ей больше 6.000 франковъ въ годъ — у меня остается 700 наполеондоровъ чистыхъ. Квартира моя и конюшня устроены, и у меня осталось еще 2.500 франковъ. Я разчитываю что на 700 наполеондоровъ въ годъ легко могу прожить такъ какъ живу. Если же нтъ, то вернусь въ Рошбріанъ. Тамъ семьсотъ наполеондоровъ будутъ превосходнымъ доходомъ.
Фредерикъ покачалъ головой.
— Ты не знаешь какъ одинъ расходъ влечетъ за собой другіе. Кром того, ты не разчитываешь на главнйшую статью расходовъ, на расходы непредвиднные. Ты сядешь играть въ Жокей-Клуб и потеряешь половину своего дохода въ одинъ вечеръ.
— Я никогда не буду брать картъ въ руки.
— Ты говоришь это теперь, невинный какъ агнецъ въ томъ что такое сила примра. Во всякомъ случа, beau seigneur, я увренъ что ты не собираешься играть роль Ermite de la Chauss d`Antin, а прекрасныя Парижанки демоны расточительности.
— Я не стану ухаживать за этими демонами.
— Разв я сказалъ что станешь? Они станутъ ухаживать за тобой. Не пройдетъ мсяца какъ ты будешь засыпавъ дождемъ billets-doux.
— Этотъ ливень не побьетъ мою скромную жатву. Но, mon cher, мы впадаемъ въ очень скучныя темы. Laissez moi tranquille въ моихъ заблужденіяхъ, если это заблужденія. Ты не можешь себ представить какая новая жизнь открывается для человка который, подобно мн, проведя первую молодость въ лишеніяхъ и опасеніяхъ, вдругъ получаетъ средства и надежду. Если это продлится не боле года, то и тогда можно сказать: vixi.
— Аленъ, сказалъ Фридерикъ съ жаромъ,— врь мн что я не взялся бы за неблагодарную роль ментора еслибы дло шло только объ опыт одного года или еслибы ты былъ въ такомъ же положеніи какъ я, свободный отъ бремени громкаго имени и тяжелыхъ условій закладныхъ. Если ты просрочишь уплату Лувье, онъ иметъ право продать твое имніе съ публичнаго торга и пріобрсти твой замокъ и помстья.
— Я знаю что по закону онъ будетъ имть право на это, хотя сомнваюсь чтобъ онъ воспользовался имъ. Несомннно что Лувье гораздо лучше и великодушне чмъ я могъ ожидать. И если врить де-Финистерру, онъ искренно расположенъ ко мн вслдствіе привязанности къ моему покойному отцу. Но почему проценты не будутъ уплачиваться правильно? Нтъ вроятности чтобы доходы Рошбріана уменьшились, обязательства же теперь стали легче при новомъ условіи съ Лувье. И я могу сообщить теб что имю надежду на весьма значительное увеличеніе дохода.
— Какимъ образомъ?
— Главную статью моихъ доходовъ составляютъ лса, и у де-Финистерра есть на примт капиталистъ который продастъ вырубку ныншняго года, и вроятно приметъ это на себя и въ слдующіе годы, гораздо дороже чмъ я получалъ до сихъ поръ.
— Будь остороженъ. Де-Финистерръ не такой человкъ которому можно довряться въ подобныхъ длахъ.
— Почему? Ты знаешь про него что-нибудь дурное? Онъ принадлежитъ къ высшему обществу, совершенный gentilhomme, и какъ доказываетъ его имя, тоже Бретонецъ. Ты соглашаешься, и Энгерранъ тоже, что его покупки для меня въ этой квартир, лошади и пр., чрезвычайно выгодны.
— Совершенно врно, кавалеръ извстенъ за человка ловкаго и умнаго, говорятъ что онъ очень занимательный человкъ и превосходно играетъ въ пикетъ. Лично я не знакомъ съ нимъ. Я не принадлежу къ его кругу. Я не имю достаточныхъ основаній унижать его характеръ, не могу придумать изъ какихъ побужденій онъ могъ бы теб вредить или обманывать тебя. Но все-таки говорю будь остороженъ довряясь его совтамъ или рекомендаціямъ.
— Я опять спрашиваю почему?
— Онъ приноситъ несчастье своимъ друзьямъ. Онъ по большей части сходится съ людьми моложе себя, и я замчалъ что такъ или иначе большая часть ихъ попадали въ бду. Кром того, одинъ человкъ, проницательности котораго я вполн довряю, предостерегалъ меня отъ знакомства съ кавалеромъ, говоря со свойственною ему прямотой что де-Финистеръ прибылъ въ Парижъ ни съ чмъ и успхъ его основанъ на ничемъ, у него нтъ явнаго занятія которое могло бы доставить ему что-нибудь. Но очевидно что теперь онъ понабралъ достаточно, и по мр того какъ кто-нибудь изъ его молодыхъ друзей становится бдне, де-Финистерръ таинственнымъ образомъ длается богаче. Избгай такого знакомства.
— Кто такое твой проницательный совтникъ?
— Дюплеси.
— А! я такъ и думалъ. Этой хищной птиц кажется что вс другія птицы гоняются за голубями. Я думаю что Дюплеси, подобно всмъ этимъ добывателямъ денегъ, заискиваетъ въ модномъ свт, а де-Финистерръ не отвтилъ на его поклонъ.
— Любезный Аленъ, меня стоитъ побранить, нтъ ничего непріятне спора о достоинствахъ людей которые намъ нравятся. Я его началъ, теперь оставимъ это. Дай мн только одно общаніе что въ случа нужды ты тотчасъ же обратишься ко мн. Хорошо было имть нелпую гордость на чердак, но она будетъ совершенно неумстна въ твоемъ appartement au premier.
— Ты лучшій человкъ въ мір, и я даю общаніе котораго ты требуешь, сказалъ Аленъ весело, но съ тайнымъ порывомъ нжности и благодарности.— А теперь, mon cher, въ какой день ты обдаешь у меня чтобы встртиться съ Раулемъ и Энгерраномъ и нкоторыми другими съ кмъ теб пріятно будетъ познакомиться?
— Отъ души благодаренъ, но мы вращаемся въ разныхъ сферахъ и я не стану вторгаться въ твою. Je suis trop bourgeois чтобы рисковать брать на себя смшную роль bourgeois gentilhomme.
— Фредерикъ, какъ ты смешь говорить это? Другъ мой, мои друзья будутъ уважать тебя также какъ я.
— Но это будетъ для тебя, а не для меня. Нтъ, по чести говоря, такого рода общество не соблазняетъ меня и не подходитъ мн. Въ своемъ кругу я въ нкоторомъ род царь и предпочитаю мое цыганское царство вассальному положенію въ высшихъ областяхъ. Не говори больше объ этомъ. Моему тщеславію будетъ достаточно льстить если ты время отъ времени будешь спускаться въ мое общество, и позволишь мн считать Рошбріана за моего стараго друга, трепать его по плечу и звать Аленомъ.
— Фи! ты что остановилъ меня съ этимъ англійскимъ аристократомъ въ Елисейскихъ Поляхъ похваляясь что прельстилъ une grande dame, кажется ты говорилъ герцогиню.
— О, сказалъ Лемерсье высокомрно проводя рукой по своимъ раздушенымъ кудрямъ,— женщины это другое дло, любовь уравниваетъ вс состоянія. Я не порицаю Рюи Блаза за то что онъ принялъ любовь королевы, но порицаю его за то что онъ выдавалъ себя за дворянина,— кстати, это украдено изъ одной англійской комедіи. Я не настолько люблю Англичанъ чтобы подражать имъ. А propos, что сталось съ се beau Грамъ Ваномъ? Я его не вижу послднее время.
— И я также.
— Ни эту belle Italienne?
— И ее тоже, сказалъ Аленъ слегка красня.
Въ это время Энгерранъ быстро вошелъ въ комнату. Аленъ удержалъ Лемерсье чтобы представить его своему родственнику.
— Энгерранъ, представляю вамъ Monsieur Лемерсье, самаго стариннаго и лучшаго моего друга.
Молодой дворянинъ протянулъ руку съ сіяющею и веселою граціей сопровождавшею вс его движенія, и въ теплыхъ словахъ выразилъ свое удовольствіе познакомиться съ г. Лемерсье. Какъ ни былъ Лемерсье смлъ и самоувренъ въ своемъ кругу, онъ былъ скоре смущенъ нежели успокоенъ ласковымъ обращеніемъ льва, который, онъ сразу почувствовалъ, былъ высшей породы чмъ онъ. Онъ пробормоталъ нсколько невнятныхъ фразъ въ которыхъ только и можно было разслышать ravi и flatt, и скрылся.
— Я хорошо знаю Monsieur Лемерсье въ лицо, сказалъ Энгерранъ садясь.— Его часто видаешь въ Булонскомъ лсу, и я встрчался съ нимъ за кулисами и въ Bal Mabille. Кажется онъ тоже играетъ на бирж вмст съ г. Дюплеси, который подаетъ большую надежду вскор сдлаться соперникомъ Лувье. Дюплеси тоже принадлежитъ къ числу вашихъ лучшихъ друзей?
— Ни мало. Я однажды встртился съ нимъ, и онъ не расположилъ меня въ свою пользу.
— Тмъ не мене это человкъ которому нельзя не удивляться и нельзя не уважать его.
— Это почему?
— Потому что онъ такъ хорошо понимаетъ искусство длать то чего мы вс жаждемъ, деньги. Я познакомлю васъ съ нимъ.
— Меня съ нимъ уже познакомили.
— Въ такомъ случа я возобновлю ваше знакомство. За нимъ сильно ухаживаютъ въ обществ которое отецъ недавно позволилъ мн посщать, въ обществ императорскаго двора.
— Вы бываете въ этомъ обществ и графъ разршаетъ это?
— Да, лучше имперіалисты чмъ республиканцы, отецъ тоже начинаетъ признавать эту истину, хотя самъ слишкомъ старъ и лнивъ чтобы дйствовать согласно съ ней.
— А Рауль?
— О, Рауль, меланхолическій и философскій Рауль, не иметъ никакого честолюбія, пока, благодаря отчасти мн, кошелекъ его всегда полонъ для удовлетворенія нуждъ его величаваго существованія, въ числ которыхъ первое мсто занимаетъ нужда въ средствахъ для удовлетворенія нуждъ другихъ. Это настоящая причина почему онъ разршаетъ нашу перчаточную торговлю. Рауль, вмст съ нкоторыми другими молодыми людьми Предмстья, принадлежитъ къ обществу Saint Franois de Sales для вспоможенія бднымъ. Онъ посщаетъ ихъ жилища и чувствуетъ себя какъ дома у постелей больныхъ и за ихъ скудными трапезами. Онъ не ограничиваетъ свои посщенія предлами нашего Предмстья, онъ простираетъ свои путешествія до Монмартра и Бельвиля. Что же касается вашего высшаго свта, то онъ не заботится о происходящихъ въ немъ перемнахъ. Онъ говоритъ что мы разрушили слишкомъ много чтобы возсоздать прочно, и что то что мы создаемъ можетъ быть когда-нибудь низвергнуто парижскою толпой, которую онъ считаетъ единственнымъ оставленнымъ нами учрежденіемъ. Рауль удивительный человкъ, у него много ума, хотя онъ не даетъ ему примненія, много сердца, которое онъ посвящаетъ страданіямъ человчества и поэтической, рыцарской преданности (ее нельзя смшивать съ земною любовью или низводить до болзненнаго чувства называемаго платоническою привязанностью) графин ди-Римини, которая на шесть лтъ старше его, и предана своему мужу, близкому другу Рауля, готоваго оберегать его честь какъ свою. Это одинъ изъ эпизодовъ въ драм парижской жизни, который не такъ рдко можно встртить какъ думаютъ злые люди. Ди-Римини знаетъ и одобряетъ его почтительную привязанность, матушка, лучшая изъ женщинъ, также одобряетъ ее и справедливо полагаетъ что она предохраняетъ Рауля отъ всхъ искушеній какимъ лодвержена мене благородная молодость. Я упомянулъ объ этомъ для того чтобы вы не могли подумать что почитаніе Раулемъ его звзды мене чисто чмъ это есть на самомъ дл. Наконецъ Рауль, къ огорченію и недоумнію ученика Вольтера, нашего уважаемаго батюшки, принадлежитъ къ числу немногихъ извстныхъ мн въ вашемъ кругу искренно религіозныхъ людей, онъ истый католикъ и единственный извстный мн человкъ исполняющій религію которую исповдуетъ, благотворительный, благожелательный, и не ханжа, не фанатикъ-аскетъ. Единственная слабость его состоитъ въ полномъ подчиненіи суетному здравому смыслу его негоднаго, жаднаго, честолюбиваго брата Энгеррана. Не могу сказать какъ я люблю его за это. Еслибъ у него не было такой слабости, его превосходство раздражало бы меня, и я думаю что я возненавидлъ бы его.
Аленъ склонилъ голову слушая эту похвальную рчь. Такой характеръ нсколько мсяцевъ тому назадъ онъ избралъ бы для себя примромъ и образцомъ. Казалось онъ смотрлъ на собственный польщенный портретъ какимъ былъ прежде.
— Однако, сказалъ Энгерранъ,— я пришелъ сюда не для того чтобы предаваться изліяніямъ братской любви. Я пришелъ пригласить васъ къ вашей родственниц герцогин де-Тарасконъ. Я далъ ей слово привезти васъ, и она нарочно осталась дома чтобы принять васъ.
— Въ такомъ случа, я не могу быть такимъ неучемъ чтобъ отказаться. И теперь у меня уже нтъ тхъ предразсудковъ противъ нея и имперіалистовъ съ какими я пріхалъ изъ Бретани. Велть заложить экипажъ?
— Нтъ, моя карета у дверей. Ваша можетъ пріхать за вами посл. Allons.

ГЛАВА III.

У герцогини де-Тарасконъ было обширное помщеніе въ rue Royale близь Тюилери. Она занимала высокое положеніе въ ряду дамъ украшавшихъ блестящій дворъ императрицы. Она пережила своего втораго мужа герцога, не оставившаго потомства, такъ что титулъ умеръ съ нимъ. Аленъ и Энгерранъ были проведены по роскошной лстниц убранной рядами дорогихъ экзотическихъ растеній какъ бы для праздника. Но какъ въ этомъ, такъ и во всхъ родахъ женскихъ роскошей, герцогиня жила въ состояніи fte perptuelle. Двери въ комнаты были завшаны тяжелою портьерой изъ генуэзскаго бархата, на которыхъ богато вышиты золотомъ герцогскія короны и вензеля. Оба салона которыми постители прошли въ кабинетъ или будуаръ были украшены гобленовыми обоями которыя пестрли розовыми тнями и изображали случаи изъ жизни перваго императора, изображенія же отца покойнаго герцога — храбраго родоначальника недолговчнаго рода — скромно фигурировали на заднемъ план. На стол изъ русскаго малахита, въ углубленіи центральнаго окна, хранились въ стеклянныхъ ящикахъ жезлъ и шпага, эполеты и ордена храбраго маршала. На консоляхъ и каминныхъ полкахъ стояли часы и севрскія вазы которыя могли бы поспорить съ тми что украшаютъ императорскіе дверцы. Войдя въ кабинетъ, они нашли герцогиню за письменнымъ столомъ съ маленькимъ террьеромъ, безобразной красоты и чистйшей породы, угнздившимся у ея ногъ. Эта комната представляла превосходное соединеніе роскоши и комфорта. Драпировки на окнахъ были шелковыя цвта гераніума съ двойными занавсями благо атласа, около письменнаго стола помщалась теплица съ цвтами, бьющимъ фонтаномъ благо мрамора посредин и ршетчатымъ помщеніемъ для птицъ сзади. Стны были увшаны небольшими картинами, преимущественно портретами и миніатюрами членовъ императорской фамиліи, покойнаго герцога, его отца маршала и madame la Marchale, настоящей герцогини и нкоторыхъ знатнйшихъ придворныхъ дамъ.
Герцогиня казалась еще молода. Ей было уже за сорокъ лтъ, но она такъ хорошо сохранилась что ее можно было почесть лтъ на десять моложе. Она была высокаго роста, не слишкомъ полна, но съ округлою фигурой, наклонною къ епbonpoint, съ темными волосами и глазами, но свтлымъ цвтомъ лица, которое скоре портила нежели красила жемчужная пудра и гнусное варварство подкрашивать рсницы, что въ послднее время сдлалось ненавистною модой, одта она была — я мущина, и не могу описать какъ она была одта — все что я знаю, это то что ее признавали образцомъ прекрасно одтыхъ подданныхъ Франціи. Когда она встала съ своего мста, въ ея взгляд и осанк была видна grande dame, и можно было замтить фамильное сходство въ чертахъ лица съ Аленомъ и еще большее сходство съ портретомъ ея кузины, его матери, хранившимся въ Рошбріан. Дйствительно, она происходила изъ древняго и благороднаго дома. Но къ отличію происхожденія въ ней присоединялось еще отличіе свтскости, и то и другое завершалось спокойнымъ сознаніемъ высокаго положенія и безукоризненной репутаціи.
— Невозможный кузенъ, сказала она Алену подавъ ему руку съ граціозною улыбкой,— цлый вкъ въ Париж и я вижу васъ только въ первый разъ. Но и на земл, также какъ на неб, радуются о гршникахъ которые истинно раскаиваются. Вы каетесь истинно, n’est ce pas?
Невозможно описать ласковую прелесть обнаруженную герцогинею въ словахъ, голос и взгляд. Аленъ былъ очарованъ и покоренъ.
Madame la duchesse, сказалъ онъ склоняясь къ прекрасной рук которую слегка придерживалъ,— не грхъ, если только скромность не есть грхъ, былъ причиною что деревенскій житель долго колебался прежде чмъ осмлился засвидтельствовать свою преданность цариц грацій.
— Не дурно сказано для деревенскаго жителя, воскликнулъ Энгерранъ,— eh Madame?
— Кузенъ, вы прощены, сказала герцогиня.— Комплиментъ есть благоуханіе de la gentilhommerie, и если вы привезли достаточный запасъ этого благоуханія съ цвтовъ Рошбріана чтобы расточать предъ придворными дамами, вы будете тамъ очень la mode. Соблазнитель!— При этомъ она слегка потрепала маркиза по щек, не съ кокетливою, а съ материнскою фамильярностью, и посмотрвъ на него внимательно сказала:— Однако, вы еще красиве отца. Я буду гордиться представляя ихъ императорскимъ величествамъ такого кузена. Садитесь, Messieurs, поближе къ моему креслу, causons.
Герцогиня начала перебрасывать мячъ разговора. Она говорила безъ видимой искусственности, но съ удивительнымъ тактомъ, предлагала о Рошбріан вопросы которые могли быть пріятны Алену, избгая всего что могло огорчать его, просила его описать окружающую природу, разказывать бретонскія легенды, выражала надежду что старый замокъ никогда не будетъ испорченъ подновляющими реставраціями, разспрашивала съ нжностью о его тетк, которую видла разъ въ дтств и еще помнитъ ея пріятное серіозное лицо, длала небольшія остановки для отвтовъ, потомъ обратилась къ Энгеррану съ веселою болтовней объ интересахъ дня, вводя по временамъ въ разговоръ Алена и нечувствительно направила его такъ что Энгерранъ самъ заговорилъ объ император и политическихъ затрудненіяхъ начинавшихъ омрачать царствованіе, до сихъ поръ такое благоденственное и блестящее.
Лицо ея измнилось, выраженіе его сдлалось серіознымъ, даже важнымъ.
— Правда, сказала она,— наступаютъ грозныя времена не только для трона, но и для порядка и собственности и для Франціи. Одинъ за другимъ сдвигаются водорзы построенные имперіей между властью и самымъ измнчивымъ и легко воспламеняющимся населеніемъ, которое кричало сегодня многолтіе тому кого назавтра посылало на гильйотину. Обвиняютъ такъ-называемое личное правленіе, правда, въ немъ есть дурныя стороны, но чмъ они замнятъ его? Конституціонною монархіей на подобіе англійской? Это невозможно при всеобщей подач голосовъ и безъ наслдственной палаты. Ближайшимъ подражаніемъ такому правленію была монархія Лудовика-Филиппа. Мы знаемъ какъ она опротивла имъ. Республикой? Mon Dimі составленною изъ республиканцевъ до смерти боящихся другъ друга. Умренные люди, каррикатура жирондистовъ, и красные, и соціалисты и коммунисты готовые растерзать ихъ на части. А потомъ что? коммерсіалисты, агрикультуристы, средніе классы, изберутъ диктатора который будетъ стрлять по уличной толп и потомъ сдлается каррикатурой Наполеона опираясь на каррикатуру Неккера или Дантона. О, Messieurs, я Француженка до мозга костей! Вы, наслдники такихъ именъ, должны быть настолько же Французами какъ и я, между тмъ вы, мущины, упорно остаетесь боле безполезными для Франціи чмъ я, женщина которая можетъ только говорить и плакать.
Герцогиня говорила съ увлеченіемъ которое изумило и глубоко подйствовало на Алена. Онъ молчалъ предоставляя отвчать Энгеррану.
— Я не вижу, сказалъ послдній,— какимъ образомъ я или нашъ родственникъ можемъ заслуживать вашъ упрекъ. Мы не законодатели. Я сомнваюсь чтобы какой-нибудь изъ департаментовъ Франціи согласился избрать насъ еслибы мы предложили себя. Не наша вина если измнчивые потоки революцій оставляютъ людей нашего происхожденія и образа мыслей выброшенными на берегъ обломками погибшаго міра. Императоръ самъ выбираетъ своихъ совтниковъ, и если они дурны, его величество конечно не попроситъ Алена или меня занять ихъ мсто.
— Вы не отвчаете мн, вы уклоняетесь отъ отвта, сказала герцогиня съ грустною улыбкой.— Вы слишкомъ опытный свтскій человкъ, Monsieur Энгерранъ, чтобы не знать что для поддержки престола и охраны націи нужны не только законодатели и министры. Разв вы не видите какая опора для престола и націи въ томъ чтобы та часть общественнаго мннія которую представляютъ имена знаменитыя въ исторіи, связанныя съ воспоминаніями рыцарскихъ дяній и врной преданности, сплачивалась вокругъ существующаго порядка? Стоя же въ сторон, недовольная и озлобленная, отказываясь отъ дятельной жизни, не представляя противовса опаснымъ колебаніямъ демократическихъ страстей, скажите, не длается ли эта часть общественнаго мннія враждебною самой себ, измняя принципамъ которые она собой воплощаетъ?
— Она воплощаетъ собою, сказалъ Аленъ,— принципы врности фамиліи королей несправедливо устраненныхъ, не за вины, а скоре за добродтели ихъ предковъ. Лудовикъ XV былъ худшимъ изъ Бурбоновъ — онъ былъ bien aim — онъ избжалъ своей участи, Лудовикъ XVI былъ по своимъ нравственнымъ качествамъ лучшій изъ Бурбоновъ, онъ умеръ смертію преступника, Лудовикъ XVIII, противъ котораго можно сказать многое, который возвратилъ себ престолъ съ помощью иноземныхъ штыковъ, царствовалъ какъ могъ царствовать ученикъ Вольтера, въ тайн насмхаясь и надъ королевскою властью и надъ религіей внчанныхъ въ его лиц, онъ умеръ спокойно въ своей постели, Карлъ X, загладившій ошибки молодости правленіемъ не омраченныхъ порокомъ, преданностью религіи, изгнанъ за то что защищалъ существующій порядокъ отъ вторженій на которыя вы жалуетесь. имъ оставилъ наслдника противъ котораго никакая клевета не можетъ сказать ничего, и этотъ наслдникъ остается изгнанникомъ единственно потому что происходитъ отъ Генриха IV и иметъ право царствовать. Вы взываете къ намъ какъ представителямъ рыцарскихъ длъ и преданности отличавшей старое французское дворянство. Заслужили ли бы мы этотъ характеръ еслибы покинули злополучнаго изгнанника ради почестей и богатства?
— Ваши слова заставляютъ меня полюбить васъ. Я горжусь называть васъ своимъ кузеномъ, сказала герцогиня.— Но можете ли вы, можетъ ли хоть одинъ человкъ въ глубин души врить что низложивъ имперію вы возстановите Бурбоновъ? Что вамъ не грозитъ опасность правительства безконечно боле враждебнаго теоріямъ на которыхъ основано легитимистское исповданіе чмъ правительство Лудовика Наполеона? Наконецъ, что можетъ быть выставлено въ пользу вашей преданности Бурбонамъ кром принципа наслдственной монархіи? Никто въ наше время не станетъ поддерживать божественнаго права одной королевской фамиліи господствовать надъ націей. Догматъ этотъ пересталъ быть живымъ принципомъ, это только мертвое воспоминаніе. Но монархическое учрежденіе есть живой и сильный принципъ затрогивающій практическіе интересы огромной части общества. Пожертвуете ли вы этимъ принципомъ, на которомъ покоится счастіе милліоновъ, потому что не можете воплотить его въ лиц которое само по себ совершенно незначительно? Словомъ, если для такой страны какъ Франція вы предпочитаете монархію случайностямъ республиканизма, признайте монархію существующую, когда ясно видите что не можете возстановить ту какая вамъ больше нравится. Не обнимаетъ ли она вс великія цли ради которыхъ вы зовете себя легитимистами? При ней религія уважается, національная церковь обезпечена, при ней соединились голоса милліоновъ для утвержденія престола, при ней вс матеріальные интересы страны, торговые, земледльческіе, преуспваютъ съ безпримрною быстротою, при ней Парижъ сталъ чудомъ свта по богатству, великолпію и красот, при ней смирены и сдлались безопасными вс старинные враги Франціи. Въ примиреніи Австріи достигнута политика Ришелье, политика Наполеона I была завершена спасеніемъ Европы отъ полуварварскаго честолюбія Россіи, Англія уже не грозитъ нарушить своимъ трезубцемъ равновсіе Европы. Довольствуясь честью союза съ нами, она отказалась ото всхъ другихъ союзниковъ, и ея пренебреженныя силы, ея разслабленный духъ, ея государственные люди дремлющіе въ чувств безопасности своего острова, лишь бы имъ не вмшиваться въ дла Европы, могутъ по временамъ бранить насъ, но разумется они не осмлятся воевать съ нами. При Франціи эта страна можетъ быть второстепеннымъ спутникомъ, безъ Франціи она ничто. Прибавьте ко всему этому дворъ боле блестящій нежели дворъ Лудовика XIV, государя, правда не безъ ошибокъ и погршностей, но замчательно кроткаго отъ природы, горячо расположеннаго къ друзьямъ, снисходительнаго къ врагамъ, кто близко знаетъ его, тотъ не можетъ не быть очарованъ имъ, bont de caract&egrave,re, любезность Генриха IV…. Скажите чего боле можете вы ожидать отъ правленія Бурбоновъ?
— При такихъ результатахъ, сказалъ Аленъ,— достигнутыхъ монархіей которую вы такъ краснорчиво превозносите, я не могу понять что можетъ выиграть престолъ императора отъ присоединенія немногихъ безсильныхъ приверженцевъ дла непопулярнаго, и какъ вы говорите, конечно справедливо, безнадежнаго.
— Я говорю что монархія много выигрываетъ отъ преданности всякаго храбраго, даровитаго и честнаго человка. Каждая новая монархія выигрываетъ отъ присоединенія къ ней тхъ классовъ которые служили опорою и поддержкой старой монархіи. Но я не убждаю васъ помогать только этой монархіи, я требую вашей преданности интересамъ Франціи, я требую чтобы вы не устранялись отъ служенія ей. А, вы думаете что Франціи не грозитъ опасность, что вы можете устраняться или противиться имперіи, и что общество будетъ въ безопасности! Вы ошибаетесь. Спросите Энгеррана.
Madame, сказалъ Эагерранъ,— этимъ обращеніемъ ко мн вы преувеличиваете мое политическое знаніе, но по чести говоря я подписываюсь подъ вашими разсужденіями. Я согласенъ съ вами что имперія крайне нуждается въ поддержк честныхъ людей, въ ней есть причина разложенія которая теперь подтачиваетъ ее: это безчестныя аферы въ ея администраціи, даже въ арміи, о которой повидимому такъ заботятся. Я согласенъ съ вами что Франціи грозитъ опасность и ей могутъ понадобиться шлаги всхъ лучшихъ ея сыновъ, или противъ вншнихъ недруговъ или противъ ея худшихъ враговъ, уличной толпы большихъ городовъ. Я получилъ военное воспитаніе, и еслибы не боялся разойтись съ отцомъ и Раулемъ, я выступилъ бы кандидатомъ на служеніе боле сродное мн чмъ дла на бирж или въ перчаточномъ магазин. Но Аленъ по счастію не связанъ семействомъ, и онъ знаетъ что мой совтъ не противорчитъ вашимъ увщаніямъ.
— Я рада думать что онъ находится подъ такимъ здоровымъ вліяніемъ, сказала герцогиня, и видя что Аленъ продолжаетъ задумчиво молчать, благоразумно перемнила предметъ разговора.
Оба друга вскор откланялись.

ГЛАВА IV.

Три дня прошло прежде чмъ Грагамъ снова увидлъ Лебо. Писатель писемъ не показывался въ кафе, его нельзя было также встртить въ контор, гд текущія дла исполнялъ клеркъ, говорившій что хозяинъ его сильно занятъ важными длами вн дома.
Грагамъ естественно думалъ что дла эти касаются открытія Луизы Дюваль и мирился съ промедленіемъ. Въ кафе, поджидая Лебо, онъ познакомился съ ouvrier Арманомъ Монье, чье лицо и разговоръ возбуждали въ немъ интересъ. Знакомство начато было самимъ ouvrier, который свъ къ столу около Грагама и посмотрвъ на него пристально нсколько минутъ сказалъ:
— Вы поджидаете вашего партнера въ домино, Monsieur Lebeau, замчательный человкъ.
— Мн также кажется. Я впрочемъ мало его знаю. Вы можетъ-быть знакомы съ нимъ давно?
— Нсколько мсяцевъ. Изъ вашихъ соотечественниковъ многіе посщаютъ это кафе, но вы кажется не хотите сближаться съ блузниками.
— Это не отъ того, но мы, островитяне, застнчивы и не легко знакомимся другъ съ другомъ. Кстати, когда вы такъ любезно обратились ко мн, я ршаюсь сказать что слышалъ какъ вы на дняхъ отстаивали существованіе bon Dieu противъ моего соотечественника, который, какъ мн показалось, говорилъ большой вздоръ. Ваша рчь мн больше понравилась. Я замтилъ изъ вашихъ доказательствъ что вы пошли дальше и не считаете просвщеніе несовмстнымъ съ христіанствомъ.
Арману Монье это было видимо пріятно, онъ любилъ похвалы, и любилъ такіке послушать себя. Онъ погрузился въ христіанство очень сложнаго свойства, отчасти Аріанское, отчасти Сенъ-Симоніанское, съ небольшою примсью Руссо и очень большою Армана Монье. Въ этомъ вамъ нтъ надобности слдить за нимъ, но въ результат это было христіанство состоявшее главнымъ образомъ въ уничтоженіи границъ владній сосда, въ прав бдныхъ присвоивать себ имущество богатыхъ, въ прав любви безъ брака и въ обязанности государства заботиться о дтяхъ имющихъ произойти отъ такого союза, ибо родители не въ состояніи длать этого, такъ какъ наслдство ихъ должно идти въ общую сокровищницу. Грагамъ слушалъ эти доктрины съ грустью, не безъ примси презрнія.
— Откуда происходятъ эти ваши мннія, спросилъ онъ,— изъ книгъ или изъ собственныхъ размышленій?
— Изъ того и другаго, и изъ обстоятельствъ жизни которыя побудили меня читать и размышлять. Я одна изъ многихъ жертвъ тираническаго закона о бракахъ. Въ очень молодыхъ годахъ я женился на женщин которая сдлала меня несчастнымъ и потомъ бросила. Нравственно она перестала быть моею женой, по закону — нтъ. Потомъ я встртилъ другую подходящую мн женщину, она любитъ меня и живетъ со мною, я не могу жениться на ней и она должна подвергаться униженію, ее называютъ презрительно любовницей ouvrier. Тогда, хоть я и прежде былъ республиканцемъ, я увидалъ что въ обществ есть несправедливости для исправленія которыхъ не довольно простой перемны политическаго правительства, въ то время, когда я былъ въ гор и недоумніи, мн случилось прочесть одно изъ сочиненій гжи де-Гранмениль. Великій геній у этой женщины!
— Она разумется геніальна, сказалъ Грагамъ съ острою болью въ сердц: гжа де-Гранмениль ближайшій другъ Исавры!— Но — добавилъ онъ — хоть я и согласенъ что эта краснорчивая писательница косвенно нападала на нкоторыя общественныя учрежденія, въ томъ числ и на бракъ, но вполн убжденъ что она никогда не намревалась произвести такого полнаго ниспроверженія системы уважаемой до сихъ поръ всми цивилизованными обществами на какое покушаются ваши доктрины, и во всякомъ случа она выражаетъ свои идеалы чрезъ посредство вымышленныхъ приключеній и характеровъ. А люди съ вашимъ умомъ не должны принимать на вру фантазіи поэтовъ и романистовъ.
— А, сказалъ Монье,— я думаю что ни гжа де-Гранмениль, ни даже Руссо никогда не подозрвали какія они идеи возбуждаютъ въ своихъ читателяхъ, но одна идея ведетъ къ другой. И поэзія и романъ больше доходятъ до сердца нежели сухіе трактаты. Словомъ, книга гжи де-Гранмениль заставила меня думать, затмъ я прочелъ другія книги, толковалъ съ умными людьми и воспитывалъ себя. И вотъ я каковъ вышелъ.
При этомъ Монье съ самодовольнымъ видомъ кивнулъ Англичанину и присоединился къ групп въ другомъ конц комнаты.
На слдующій вечеръ, предъ наступленіемъ сумерекъ, Грагамъ Венъ сидлъ задумавшись въ своей квартир въ Монмартрскомъ предмсть когда послышался легкій стукъ въ двери. Онъ былъ такъ поглощенъ своими мыслями что не слыхалъ стука, хотя онъ повторился дважды. Дверь тихо отворилась, и Лебо появился на порог. Комната освщалась только уличнымъ газовымъ фонаремъ снаружи.
Лебо приблизился въ полутьм и тихо слъ около камина напротивъ Грагама прежде чмъ началъ говорить:
— Тысяча извиненій что прерываю вашу дремоту, Monsieur Ламъ.
Вздрогнувъ при звук голоса раздавшагося такъ близко Грагамъ поднялъ голову, оглянулся кругомъ и очень неясно различилъ человка сидвшаго такъ близко.
Monsieur Лебо?
— Къ вашимъ услугамъ. Я общалъ дать отвтъ на вашъ вопросъ, простите что я такъ долго медлилъ. Сегодня вечеромъ я не пойду въ наше кафе. И осмлился зайти….
Monsieur Лебо, вы brick.
— Что, briquet?
— Я забылъ что вы не знакомы съ нашими модными лондонскими выраженіями. Brick значитъ славный малый, съ вашей стороны очень любезно что вы зашли. На чемъ вы поршили?
— Я могу дать вамъ нкоторыя свднія, но такія ничтожныя что предлагаю ихъ безплатно и отказываюсь отъ всякой мысли о дальнйшихъ поискахъ. Ихъ можно добыть только въ другой стран, а мн не стоитъ узжать изъ Парижа чтобы получить ничтожную сумму какую вы предлагаете. Судите сами. Въ 1849 году, въ іюл мсяц, Луиза Дюваль ухала изъ Парижа въ Ахенъ. Тамъ она оставалась нсколько недль и потомъ ухала оттуда. Я не могу указать дальнйшіе слды ея передвиженій.
— Ахенъ! Что она могла длать тамъ?
— Это знаменитыя минеральныя воды, куда лтомъ собирается множество людей изо всхъ странъ. Она могла отправиться туда для поправленія здоровья или для удовольствія.
— Думаете ли вы что на водахъ можно узнать больше если отправиться туда?
— Можетъ-быть. Но это было такъ давно — двадцать лтъ назадъ.
— Она могла посл опять посщать это мсто.
— Разумется, но я больше ничего не знаю.
— Была она тамъ подъ тмъ же именемъ — Дюваль?
— Въ этомъ я увренъ.
— Какъ вы думаете, одна она ухала оттуда или съ кмъ-нибудь? Вы говорили что она была ужасно красива, у нея могли быть обожатели.
— Если, отвчалъ Лебо неохотно,— врить тому отъ кого я получилъ свднія, то Луиза Дюваль ухала изъ Ахена не одна, а съ какимъ-то обожателемъ, не Англичаниномъ. Говорятъ что они скоро разошлись, и человка этого нтъ теперь въ живыхъ. Но, говоря откровенно, я не думаю чтобы Mademoiselle Дюваль такимъ образомъ компрометтировала свою честь и жертвовала своею будущностью. Я думаю что она съ презрніемъ отвергала вс предложенія если это не были предложенія брака. Наврно же я могу сказать только то что мн ничего неизвстно о ея судьб посл того какъ она ухала изъ Ахена.
— Въ 1849 году, у нея былъ тогда въ живыхъ ребенокъ?
— Ребенокъ? Я никогда не слыхалъ чтобъ у нея были дти, и не думаю чтобъ у нея могъ быть ребенокъ въ 1849.
Грагамъ задумался. Нсколько мене чмъ черезъ пять лтъ посл 1849, Луизу Дюваль видли въ Ахен. Могло быть что это мсто привлекало ее и ее можно найти тамъ и теперь.
Monsieur Лебо, сказалъ Грагамъ,— вы знаете эту даму въ лицо, вы узнаете ее несмотря на то что прошло столько лтъ. Не подете ли вы въ Ахенъ чтобы разузнать тамъ что можно? Издержки разумется будутъ вамъ уплачены и въ случа успха выдано вознагражденіе.
— Я не могу служить вамъ. Интересъ какой я принимаю въ этой дам не слишкомъ силенъ, хотя я желалъ бы оказать ей услугу и буду радъ узнать что она находится въ живыхъ. У меня теперь на рукахъ дла которыя занимаютъ меня гораздо боле и заставляютъ ухать изъ Парижа, но не въ Ахенъ.
— А еслибъ я написалъ моему доврителю и побудилъ его увеличить вознагражденіе?
— Я все-таки отвчу вамъ что дла мои не дозволяютъ мн предпринять такое путешествіе. Но если есть возможность найти въ Ахен слды Луизы Дюваль — а это возможно — то вы можете судить стоитъ ли вамъ браться за это дло, и если вы возьметесь и будете имть успхъ, прошу васъ дайте мн знать. Нсколько словъ написанныхъ въ мою контору дойдутъ до меня въ короткое время если даже меня и не будетъ въ Париж. Прощайте, Monsieur Ламъ.
Г. Лебо всталъ и ушелъ. Грагамъ снова погрузился въ свои думы, но это были думы боле дятельныя, боле сосредоточенныя чмъ прежде. ‘Нтъ — такъ бжала его мысль — нтъ, пользоваться доле услугами этого человка не безопасно. Причины запрещающія мн предложить очень большое вознагражденіе за открытіе этой женщины еще боле запрещаютъ предлагать ея родственнику сумму которая могла бы обезпечить его помощь, но въ то же время несомннно возбудила бы его подозрнія и можетъ-быть вывела бы на свтъ то что должно оставаться сокрытымъ. О, это жестокое порученіе! Я однако не могу быть самимъ собою пока оно не будетъ исполнено. Я поду въ
Ахенъ и возьму съ собой Ренара. Я не могу быть покоенъ пока не отправлюсь, но не могу оставить Парижъ не увидавъ еще разъ Исавру. Она соглашалась отказаться отъ сцены, несомннно что мн удастся также удалять ее отъ слишкомъ близкой дружбы съ женщиной которая своимъ геніемъ иметъ такое роковое вліяніе на увлекающіеся умы. А затмъ, затмъ?’
Онъ впалъ въ восхитительныя мечтанія, и представляя Исавру своею будущею женой онъ окружалъ ея милый образъ всми атрибутами достоинства и уваженія какими всякій Англичанинъ привыкъ облачать будущую носительницу его имени, милую хозяйку его дома, священную мать его дтей. Въ этой картин самыя блестящія качества Исавра были можетъ-статься очерчены слабо. Горячность ея чувства, игра ея фантазіи, ея артистическое стремленіе къ отдаленнымъ истинамъ, къ невидимой волшебной стран прекрасныхъ вымысловъ, отодвинулись на задній планъ картины. Несомннно что все это усилило и украсило любовь почувствованную съ перваго взгляда, нарушило равновсіе его положительнаго существованія, теперь же все это въ его глазахъ подчинялось одному образу кроткой приличной матроны въ которую долженъ былъ превратиться съ замужествомъ геніальный ребенокъ, жаждавшій крыльевъ ангела и безграничнаго простора.

ГЛАВА V.

Оставивъ печальное жилище ложнаго г. Лама, Лебо шелъ тихими шагами съ опущеною головой, какъ человкъ погруженный въ думы. Миновавъ лабиринтъ темнымъ улицъ, уже за предлами Монмартрскаго предмстья, онъ юркнулъ наконецъ въ одинъ изъ тхъ немногихъ дворовъ которые сохранили отпечатокъ Среднихъ Вковъ, не тронутый безпощаднымъ духомъ улучшеній который во времена Второй Имперіи такъ измнилъ вншность Парижа. Во глубин двора стоялъ большой домъ сильно пострадавшій отъ времени, но носившій слды прежняго величія въ пилястрахъ и лпныхъ украшеніяхъ въ стил renaissance и обезображенномъ гербовомъ щит, увнчанномъ герцогскою короной, надъ входомъ. Домъ повидимому былъ необитаемъ: многія окна были разбиты, другія ревниво затворены чугунными ставнями. Дверь была не заперта, Лебо толкнулъ ее, она отворилась, при этомъ движеніи раздался звонъ колокольчика въ лож привратника. Домъ слдовательно не былъ пустъ, онъ удержалъ достоинство concierge. Человкъ съ большою бородой, съ просдью, подстриженною четыреугольникомъ, съ газетой въ рукахъ, показался изъ ложи, приподнялъ шапку съ грубою почтительностью узнавъ Лебо.
— Что такъ рано, гражданинъ?
— Разв слишкомъ рано? сказалъ Лебо взглянувъ на свои часы.— Такъ и есть, я не зналъ который часъ. Но я усталъ дожидаться, впустите меня въ залу. Я подожду другихъ, я не прочь немножко отдохнуть.
Bon, сказалъ привратникъ сентенціозно, пока человкъ отдыхаетъ люди подходятъ.
— Глубокая истина, гражданинъ Леру, хотя если они подходятъ къ отдыхающему врагу, то вожаки у нихъ плохіе, или же идутъ безъ надлежащихъ предосторожностей.
Слдуя за привратникомъ вверхъ по темной лстниц Лебо вошелъ въ просторную комнату гд не было никакой мебели кром стола, двухъ скамеекъ по сторонамъ и кресла у одного изъ концовъ. На камин стояли огромные часы и нсколько желзныхъ канделябръ были прикрплены къ стнамъ.
Лебо опустился съ усталымъ видомъ въ кресло. Привратникъ смотрлъ на него съ добрымъ выраженіемъ. Онъ былъ привязанъ къ Лебо, у котораго служилъ въ должности посыльнаго или коммиссіонера прежде чмъ былъ помщенъ своимъ добрымъ хозяиномъ на теперешнее спокойное мсто. Дйствительно, Лебо имлъ способность, когда хотлъ, привлекать къ себ низшихъ, знаніе людей помогало ему подмчать особенности каждаго человка и льстить его самолюбію обращаясь къ его эксцентричности. У Марка Леру, самаго грубаго изъ ‘красныхъ колпаковъ’, была жена которою онъ гордился. Императрицу онъ назвалъ бы citoyenne Eugnie, но говоря о своей жен всегда называлъ ее Madame. Лебо достигъ его сердца спрашивая всегда о Madame.
— Вы кажется устали, гражданинъ, сказалъ привратникъ,— позвольте принести вамъ стаканъ вина.
— Нтъ, благодарю васъ, mon аті. Можетъ-быть посл какъ будетъ время, когда вс разойдутся, зайти засвидтельствовать почтеніе Madame.
Привратникъ улыбнулся, кивнулъ головой и уходя проговорилъ про себя.
Nom d’un petit bonhomme — il n’у а rien de tel que les belles manirs.
Оставшись одинъ Лебо положилъ локти на столъ, оперся подбородкомъ на руку и смотрлъ въ темное пространство, потому что былъ уже поздній вечеръ, и только слабый свтъ проникалъ сквозь тусклыя стекла одного окна не закрытаго ставнями. Онъ глубоко задумался. Человкъ этотъ былъ во многомъ загадкой для самого себя. Искалъ ли онъ ея разршенія? Странное смшеніе противоположныхъ элементовъ. Въ его бурной юности бывали свтлыя вспышки добрыхъ инстинктовъ, неправильно понятой чести, беззавтнаго великодушія, это была могучая необузданная натура съ сильными страстями любви и ненависти, безъ страха, во не безъ упрека. При другомъ склад общества, эта любовь къ одобреніямъ заставлявшая его искать извстности которую онъ ошибочно считалъ знаменитостью могла обратиться въ прочное и полезное честолюбіе. Онъ могъ сдлаться великимъ въ глазахъ свта, ибо къ услугамъ его желаній ему были даны необыкновенные таланты. Хотя какъ истый Парижанинъ онъ не былъ склоненъ къ усидчивымъ занятіямъ, однако же онъ пріобрлъ много общихъ свдній, частію изъ книгъ, частію изъ различныхъ сношеній съ людьми. Онъ имлъ даръ выражаться, на словахъ и на бумаг, съ силою и жаромъ, время и нужда усовершенствовали этотъ даръ. Жаждая, во время своей скоротечной модной карьеры, отличій вынуждавшихъ щедрые расходы, онъ былъ самымъ безпечнымъ мотомъ, но нужда слдующая за расточительностью не поколебала свойственнаго ему чувства личной чести. Несомннно что во время своего паденія Викторъ де-Молеонъ былъ не такой человкъ чтобъ ему могла придти мысль принять, еще мене похитить, брилліанты любившей его женщины какъ вопросъ казуистики между честью и искушеніемъ. Точно также не могъ подобный вопросъ зародиться въ его ум среди тяжкихъ испытаній и скромныхъ занятій его послдующей жизни. Онъ былъ одинъ изъ тхъ людей, можетъ-быть самыхъ ужасныхъ хотя безсознательныхъ преступниковъ, которые порождаются, какъ отпрыски, умственною способностію и эгоистическимъ честолюбіемъ. Еслибы вы предложили Виктору де-Молеону корону Цезарей, съ условіемъ чтобъ онъ совершилъ одинъ изъ тхъ низкихъ поступковъ какіе невозможны для джентльмена — вытащить изъ кармана, обмануть въ картахъ, Викторъ де-Молеонъ отказался бы отъ короны Цезарей. Онъ отказался бы не во имя какого-нибудь нравственнаго закона составляющаго основу соціальной системы, но изъ личной гордости. ‘Я, Викторъ де-Молеонъ! Я таскаю изъ кармановъ! Я шулеръ! Я!’ Но если дло идетъ о чемъ-нибудь безконечно худшемъ для интересовъ общества чмъ тасканіе изъ кармановъ или картежная плутня, когда, изъ личнаго честолюбія или для политическаго эксперимента, спокойствіе и порядокъ и счастіе милліоновъ могутъ подвергнуться дйствію самыхъ дикихъ разнузданныхъ страстей, тогда этотъ французскій бсъ не остановится ни предъ чмъ, не хуже чмъ иной англійскій философъ выбранный въ представители какимъ-нибудь столичнымъ бургомъ. Система имперіи стояла на пути Виктора де-Молеона, на пути его личнаго честолюбія, его политическихъ догматовъ, и потому надо разрушить ее, кого бы тамъ она ни раздавила подъ своими развалинами. Онъ былъ однимъ изъ тхъ революціонныхъ заговорщиковъ не рдко встрчающихся въ демократіяхъ, древнихъ и новыхъ, которые возбуждаютъ народныя движенія съ тмъ меньшею совстливостью что имютъ полнйшее презрніе къ черни. Человкъ одаренный такими же способностями какъ де-Молеонъ, но искренно любящій народъ и уважающій величіе стремленій которое, при громадныхъ подъемахъ массъ, такъ часто контрастируетъ съ ребяческимъ легковріемъ ихъ невжества и слпой ярости, чрезвычайно опасается перейти черезъ роковую пропасть отдляющую реформу отъ революціи. Онъ знаетъ что свобода обезоруживается при этомъ переход, знаетъ какимъ страданіямъ должны подвергаться люди живущіе трудомъ въ печальный промежутокъ между быстрымъ паденіемъ одной формы общества и постепеннымъ установленіемъ другой. Но не такого человка представляетъ собою Викторъ де-Молеонъ. Обстоятельства жизни поставили эту сильную натуру во вражду съ обществомъ и, превратили въ мизантропію добрые порывы которые были когда-то горячи. Эта мизантропія усилила его честолюбіе увеличивъ его презрніе къ людямъ которыхъ онъ употреблялъ какъ орудія.
Викторъ де-Молеонъ зналъ что, несмотря на свою невинность въ обвиненіи которое такъ долго омрачало его имя, несмотря на то что онъ могъ, благодаря своему происхожденію, своему savoir vivre, помощи Лувье и поддержк своихъ аристократическихъ родственниковъ, снова занять свое мсто въ частной жизни, но при существующихъ формахъ и условіяхъ утвердившагося политическаго порядка высшія награды публичной жизни едва ли были доступны для человка съ его прошедшимъ и съ его ограниченными средствами. По невол, аристократъ долженъ былъ сдлаться демократомъ если хотлъ стать политическимъ вожакомъ. Еслибъ ему удалось повернуть кверху дномъ настоящій порядокъ вещей, то онъ, разчитывая на личную силу характера, надялся стать во глав среди всеобщаго bouleversement. И въ первый періодъ народной революціи, у толпы нтъ большаго любимца какъ благородный оставившій свое сословіе, хотя во второй она можетъ гильйотинировать его по доносу человка чистившаго ему сапоги. Человкъ пылкій и дерзкій какъ Викторъ де-Молеонъ никогда не думаетъ о второмъ шаг коль скоро можетъ сдлать первый.

ГЛАВА VI.

Въ комнат было совершенно темно, кром того мста куда падалъ проходя косвенно чрезъ окно со двора лучъ свта отъ газоваго фонаря, когда гражданинъ Леру снова вошелъ, затворилъ окно, засвтилъ дв изъ канделябръ и вынулъ изъ ящика въ стол письменныя принадлежности которыя положилъ на столъ тихонько какъ бы боясь обезпокоить Лебо, голова котораго, закрытая руками, покоилась на стол. Казалось онъ погруженъ былъ въ глубокій сонъ. Наконецъ concierge слегка тронулъ руку спящаго прошептавъ ему на ухо:
— Сейчасъ пробьетъ десять, гражданинъ, не пройдетъ минуты какъ они будутъ здсь.
Лебо сонно поднялъ голову.
— А, что? проговорилъ онъ.
— Вы заснули.
— Должно-быть, потому что я видлъ сонъ. А! я слышу звонокъ. Теперь я совсмъ проснулся.
Леру оставилъ его и черезъ нсколько минутъ ввелъ въ залу двухъ человкъ укутанныхъ въ плащи не взирая на теплоту лтняго вечера. Лебо молча пожалъ имъ руку, и они также молча сняли плащи и сли. Оба эти человка казалось принадлежали къ высшему слою средняго класса. Одинъ, крпкаго сложенія, съ тонкимъ выраженіемъ въ лиц, былъ медикъ считавшійся искуснымъ въ своей профессіи, но имвшій ограниченную практику вслдствіе сомнній въ его честности по случаю одного поддльнаго духовнаго завщанія. Другой, высокій, худощавый, съ длинными волосами съ просдью и дикимъ безпокойнымъ взглядомъ, былъ человкъ науки, онъ написалъ нсколько сочиненій о математик и электричеств, а также противъ существованія всякой другой творческой силы кром той что онъ называлъ ‘туманностью’ и опредлялъ состоящею изъ соединенія теплоты и влажности. Медикъ былъ лтъ сорока, атеистъ нсколько старше. Минуты черезъ дв послышался стукъ въ стну. Одинъ изъ нихъ всталъ, подавилъ пружину въ стн, которая отворилась открывъ выходъ на узкую лстницу, по которой одинъ за другимъ вошли еще три члена общества. Очевидно въ комнат былъ-не одинъ входъ и выходъ.
Сразу можно было замтить что трое вновь пришедшихъ были не Французы, вроятно у нихъ были причины къ большей осторожности чмъ у тхъ что входили въ парадныя двери. Одинъ изъ нихъ, высокій человкъ могучаго сложенія, со свтлыми волосами и бородой, одтый съ нкоторою претензіей на элегантность,— полинялую и поношенную элегантность, безъ блья — былъ Полякъ. Другой, немного лысый, черный и изжелта-блдный, былъ Италіянецъ. Третій, имвшій видъ ouvrier въ праздничномъ плать,— Бельгіецъ.
Лебо привтствовалъ ихъ всхъ съ равною любезностью, и каждый точно также молча занялъ мсто у стола.
Лебо посмотрлъ на часы.
Confr&egrave,res, сказалъ онъ,— для комплекта сегодняшняго засданія недостаетъ еще двухъ человкъ, вроятно они подойдутъ черезъ нсколько минуть. До ихъ прихода мы можемъ говорить только о пустякахъ. Позвольте предложить вамъ сигары.
Говоря это онъ, уврявшій что не куритъ, подалъ своему ближайшему сосду, Поляку, большой туго набитый портсигаръ. Полякъ, взявъ себ дв сигары, передалъ его слдующему, причемъ только двое отказались отъ этой роскоши, Италіянецъ и Бельгіецъ. Но изъ всхъ только Полякъ взялъ себ дв сигары.
Послышались шаги на лстниц, дверь отворилась, и гражданинъ Леру впустилъ, одного за другимъ, двухъ человкъ, на этотъ разъ несомннно Французовъ, для опытнаго глаза несомннно Парижанъ. Одинъ молодой, безбородый, казался почти мальчикомъ, съ красивымъ лицомъ и сухощавый, другой дюжій мущина лтъ двадцати восьми, одтый отчасти какъ ouvrier, но не по-лраздничному: на немъ было грубое платье нечищенное и въ пятнахъ, толстые башмаки, грубые чулки и рабочій колпакъ. За то изо всхъ собравшихся у стола за которымъ предсдалъ г. Лебо у него была самая замчательная наружность. Мужественная, честная наружность, съ массивнымъ открытымъ лбомъ, умными глазами, красивымъ, хорошо очерченнымъ рзкимъ профилемъ и твердыми челюстями. Выраженіе лица было суровое, но не подлое: такое выраженіе могло бы идти древнему барону также какъ и новйшему рабочему, въ немъ было много высокомрія и воли и еще боле самоуваженія.
Confr&egrave,res, сказалъ Лебо вставая, и вс глаза устремились на него,— число наше для настоящаго засданія достаточно. Къ длу. Съ тхъ поръ какъ мы видлись въ послдній разъ наше дло подвинулось быстрыми и не безшумными шагами. Мн нечего говорить вамъ что Лудовикъ Бонапартъ насколько могъ отказался отъ ides Napoloniennes — роковая ошибка для него, славный шагъ впередъ для насъ. Свобода печати скоро будетъ достигнута, и съ нею должно кончиться личное правительство. Когда самодержецъ обязывается слдовать совту своихъ министровъ, ждите скорыхъ перемнъ. Министры его будутъ не боле какъ флюгерами вертящимися туда и сюда смотря по перемн втра въ Париж, а Парижъ храмъ втровъ. Новая революція почти въ виду. (Шепотъ и одобренія.) Это возбудило бы смхъ въ Тюилери и въ его министрахъ, на бирж съ ея. игроками, во всхъ великолпныхъ салонахъ этого роскошнаго города самозванныхъ философовъ и остряковъ еслибъ имъ сказали что восемь человкъ такъ мало избалованныхъ судьбой, такъ мало извстныхъ какъ мы, сходятся ршить паденіе имперіи. Правительство не сочло бы насъ достаточно важными чтобъ обратить вниманіе на наше существованіе.
— Я этого не думаю, прервалъ Полякъ.
— Простите, возразилъ ораторъ,— я долженъ былъ обратиться съ этимъ замчаніемъ къ пятерымъ изъ насъ, Французамъ. Я не оказалъ должной справедливости блестящему прошедшему нашихъ иностранныхъ сочленовъ. Я знаю что вы, Тадеушъ Лубискій, и вы, Леонардо Разелли, прославились какъ люди враждебные тиранамъ и отмчены чернымъ крестомъ въ полицейскихъ книгахъ. Я знаю что вы, Жанъ Вандерстегенъ, если еще не отмчены тми ранами при защит свободы которыя деспоты и трусы готовы назвать клеймами преступника, то обязаны этимъ вашей особенной способности держать ваши дйствія въ строгой тайн. Деспотизмъ гонитъ Интернаціональное Общество и не даетъ ему права свободно собираться. Для васъ троихъ открытъ тайный входъ въ залу нашего совта. Но мы Французы до сего времени безопасны въ вашемъ мнимомъ ничтожеств. Confr&egrave,res, позвольте высказать вамъ причины почему мы, не взирая на кажущееся ничтожество, на самомъ дл ужасны. Вопервыхъ, насъ не много: величайшею ошибкой большей части тайныхъ обществъ было допущеніе многихъ членовъ, гд могутъ спорить много языковъ, тамъ является разъединеніе. Вовторыхъ, хотя насъ такъ мало въ совт, мы легіонъ когда придетъ время дйствовать, потому что мы представители людей каждый въ своемъ кругу, а каждый кругъ способенъ къ безконечному расширенію. Вы, доблестный Полякъ, вы, искусный въ политик Италіянецъ, пользуетесь довренностью тысячъ теперь таящихся въ своихъ домахъ и скромныхъ занятіяхъ, но которыя, лишь только вы подымете палецъ, подобно зарытымъ въ землю зубамъ дракона, возстанутъ вооруженными людьми. Вы, Жанъ Вандерстегенъ, довренный делегатъ изъ Вервье, сборнаго лагеря угнетенныхъ рабочихъ возмутившихся противъ беззаконія капиталовъ, вы, когда придетъ время, можете тронуть проволоку которая разошлетъ телеграмму ‘возстаньте’ по всмъ странамъ гд рабочіе соединяются противъ своихъ притснителей. О насъ пятерыхъ Французахъ позвольте мн говорить скромне. Вы, мудрый и ученый Феликсъ Рювиньи, почитаемый какъ за глубину вашей учености такъ и за вашу честность, привлеченные къ намъ вашею ненавистью къ духовенству и предразсудкамъ, вы имете обширныя связи между просвщенными мыслителями готовыми эманципировать умъ человческій отъ стей церковной басни, и когда придетъ время безопасно сказать Delenda est Roma, вы сумете найти перья которыя будутъ побдоносне мечей противъ церкви и вры. Вы (обращаясь къ медику), вы Гаспаръ Ленуа, вслдствіе низкой клеветы лишившіеся первенствующаго мста въ вашей профессіи, которое по праву принадлежитъ вашему искусству, вы, благородно презирая богатыхъ и знатныхъ, посвятили себя помощи и лченію смиренныхъ и бдныхъ, такъ что заслужили популярное имя mdecin des pauvres, когда солдаты побгутъ предъ санкюлотами, и толпа начнетъ дло которое завершатъ ея вожди, кліенты Гаспара Ленуа отомстятъ за оказанныя ему несправедливости. Вы, Арманъ Монье, простой ouvrier, но имющій знаменитыхъ предковъ, такъ какъ вашъ ддъ былъ ближайшимъ другомъ добродтельнаго Робеспьера, отецъ погибъ какъ герой и мученикъ при убійствахъ во время coup d’tat, вы воспитанные краснорчіемъ Робеспьера и убдительною философіей учителя Робеспьера, Руссо, вы, обожаемый ораторъ красныхъ республиканцевъ, вы поистин будете предводителемъ неустрашимыхъ бандъ когда трубный звукъ возвститъ битву. Молодой публицистъ и поэтъ Густавъ Рамо, не говорю о томъ что вы теперь, я знаю чмъ вы сдлаетесь вскор: для раскрытія вашей силы надъ многими вамъ нуженъ только органъ. Но объ этомъ посл. Теперь спускаюсь до себя, теперь мн приходится говорить о своей персон. Вы уже знаете что я впервые составилъ планъ этого представительнаго общества въ Марсели и въ Ліон. Нсколько лтъ до того я находился въ дружескихъ сношеніяхъ съ друзьями свободы, то-есть съ врагами имперіи. Они не вс бдны, нкоторые, не многіе изъ нихъ, богаты и щедры. Я не говорю что это богатое меньшинство содйствуетъ конечнымъ цлямъ бднаго большинства, но они содйствуютъ ближайшей цли, разрушенію существующаго, то-есть имперіи. Во время моего спеціальнаго служенія посредникомъ или агентомъ въ городахъ Юга я дружески познакомился съ нкоторыми изъ этихъ недовольныхъ богачей. Эта дружба привела меня къ мысли которая воплощена и, настоящемъ совт. Согласно этому замыслу, хотя совтъ можетъ сноситься по желанію съ другими обществами, открытыми или тайными, имющими своею цлью революцію, но онъ отказывается отъ сліянія съ какою-либо другою конфедераціей, онъ долженъ держаться въ сторон и независимо онъ не допускаетъ въ свой кодексъ никакого спеціальнаго плана на будущее, превышающаго границы его намреній и силы. Этотъ планъ соединяетъ насъ, идти дальше значитъ разъединиться. Мы вс согласны на счетъ низверженія Наполеоновской династіи, но мы не будемъ согласны въ вопрос что поствить на ея мсто. Каждый изъ насъ, здсь присутствующихъ, сказалъ бы — республику. Да, но какого рода? Вандерстегсъ желалъ бы республику сосіалистскую, Монье идетъ дальше и желалъ бы чтобъ она была коммунизмомъ основаннымъ на принципахъ Фурье, Ленуа сочувствуетъ политик Дантона и началъ бы республику господствомъ террора, нашъ италіянскій сочленъ не желаетъ общаго избіенія и подаетъ голосъ за рзню въ одиночку. Рювиньи хочетъ уничтожить религію, Монье полагаетъ, вмст съ Вольтеромъ и Робеспьеромъ, что ‘еслибы Божество не существовало, человку было бы необходимо создать его’. Bref, мы не могли бы сойтись ни на какомъ план новаго зданія, и потому отказываемся отъ разсужденій о немъ, пока борона не пройдетъ по развалинамъ стараго. Но я имю еще другія боле практическія причины чтобы нашъ совтъ отличался отъ другихъ обществъ имющихъ опредленныя цли кром разрушенія. Намъ нужно имть въ своемъ распоряженіи деньги. Я доставляю ихъ вамъ, но какимъ образомъ? Не изъ собственныхъ средствъ, ихъ достаточно только для поддержанія меня самого. Не изъ сборовъ съ ouvriers, которые, какъ вамъ извстно, готовы подписываться только для своихъ цлей, для побды рабочихъ надъ хозяевами. Я доставляю вамъ деньги изъ сундуковъ недовольныхъ богачей. Политика ихъ отличается отъ той какой держится большая часть присутствующихъ, это политика которую называютъ умренною. Нкоторые изъ нихъ за республику, но за республику сильную въ защит порядка, въ поддержаніи собственности, другіе — такихъ большинство и они самые богатые — за конституціонную монархію, и, если возможно, за уничтоженіе всеобщей подачи голосовъ, которая, въ глазахъ ихъ, ведетъ только къ анархіи въ городахъ и къ самоуправству подъ вліяніемъ духовенства въ сельскихъ округахъ. Они не дали бы ни одного sou еслибы знали что оно пойдетъ на проведеніе плановъ атеиста Бювиньи или Монье который поставилъ бы божество Руссо рядомъ съ краснымъ знаменемъ, ни одного sou еслибы знали что я могу похвалиться такими confr&egrave,res какихъ вижу вокругъ себя. Они даютъ деньги для низверженія Бонапарта. Если поздъ проходитъ чрезъ Фонтенебло на пути въ Марсель, почему мн не дохать на немъ до Фонтенебло ради того что другіе пассажиры дутъ въ Марсель? Confr&egrave,res, мн кадется настала минута когда мы можемъ употребить часть переданныхъ въ мое распоряженіе фондовъ на другія цли кром тхъ на которыя я употреблялъ ихъ до сихъ поръ. Потому я предполагаю основать журналъ подъ редакторствомъ Густава Рамо, журналъ который, если онъ послушаетъ моихъ совтовъ, произведетъ не малое впечатлніе. Онъ будетъ начатъ въ дух безпристрастія, въ немъ будетъ остроуміе, чувство и краснорчіе, онъ проложитъ себ путь въ салоны и кафе образованныхъ людей, и потомъ, потомъ когда онъ замнитъ вжливую сатиру яростными нападками и соединится съ блузниками, дйствіе его будетъ потрясающее и устрашающее. Объ этомъ я поговорю подробне отдльно съ Густавомъ Рамо. Мн незачмъ распространяться предъ вами о томъ факт что въ Париж собраніе людей гораздо выше насъ стоящихъ по положенію и вліянію, не имя руководящаго журнала, есть ничто, при такомъ журнал, который будетъ издаваться не для устрашенія, а для привлеченія колеблющихся мнній, собраніе людей гораздо ниже насъ можетъ представлять собою нчто. Confr&egrave,res, поршивъ это дло приступаю къ раздач вамъ суммъ въ которыхъ каждый получившій дастъ мн отчетъ, за исключеніемъ нашего достойнаго confr&egrave,re Поляка. Все что мы можемъ употребить на пользу человчества, то представителю Польши нужно для себя. (Вс сдержанно смются, кром Поляка, который смотритъ вокругъ важно и внушительно, какъ бы говоря: ‘Что тутъ смшнаго? Простая истина’).
Г. Лебо передалъ каждому изъ своихъ confr&egrave,res запечатанный пакетъ заключавшій въ себ, безъ сомннія, банковый билетъ, а также частныя инструкціи о его употребленіи. Однимъ изъ его правилъ было оставлять въ тайн между собою и получателемъ всякую сумму выданную изъ фонда находящагося въ его распоряженіи. Такимъ образомъ устранялась зависть въ случа если суммы были неравны, а он были таковы всегда. Въ настоящемъ случа наибольшія суммы получили Mdecin des pauvres и делегатъ изъ Вервье. Об безъ сомннія предназначались для раздачи ‘бднымъ’, по усмотрнію получившаго.
Какія бы правила ни установлялъ Лебо для раздачи денегъ, он принимались безъ возраженій, потому что деньги доставлялъ исключительно онъ, безъ помощи Тайнаго Союза коего былъ основателемъ и диктаторомъ. Затмъ происходили совщанія о нкоторыхъ другихъ длахъ, каждый членъ подалъ запечатанный пакетъ президенту, который положивъ вс эти пакеты въ карманъ нераспечатанными сказалъ:
Confr&egrave,res, засданіе ваше окончено. Время слдующаго собранія останется неопредленнымъ, потому что я долженъ ухать изъ Парижа какъ только поставлю на ноги журналъ, о подробностяхъ котораго поговорю съ гражданиномъ Рамо. Я не доволенъ успхами достигнутыми двумя вашими путешествующими миссіонерами, дополняющими нашъ Совтъ Десяти, и хотя я не сомнваюсь въ ихъ ревности, во надюсь что моя опытность поможетъ имъ если я самъ отправлюсь въ Марсель и Бордо, гд они теперь находятся. Если обстоятельства потребуютъ соглашенія или начала дйствія, можете быть уврены что я или созову собраніе или передамъ инструкціи тмъ изъ нашихъ членовъ кто можетъ быть употребленъ съ наибольшею пользою. Теперь, confr&egrave,res, вы свободны. Останьтесь только вы, любезнйшій молодой писатель.

ГЛАВА VII.

Оставшись одинъ съ Густавомъ Рамо, президентъ Тайнаго Совта погрузился на нсколько времени въ молчаливую задумчивость, но лицо его не было уже мрачно и угрюмо, ноздри его расширялись какъ бы при торжеств, улыбка гордости скользила на его губахъ. Рамо слдилъ за нимъ съ любопытствомъ и восхищеніемъ. Молодой человкъ имлъ впечатлительный, легко возбуждавшійся темпераментъ свойственный парижскимъ геніямъ, особливо когда они поддерживаютъ себя абсентомъ. Онъ наслаждался мыслію что принадлежитъ къ тайному обществу, онъ былъ достаточно смтливъ чтобы распознать проницательность съ какою этотъ небольшой союзъ выдлялся изъ тхъ безумныхъ комбинацій не практическихъ теорій которыя могли привести искателей приключеній скоре на Тарпейскую Скалу чмъ въ Капитолій, хотя эти безумныя комбинаціи могли, въ критическую минуту, сдлаться сильными орудіями въ рукахъ практическаго честолюбія. Лебо обворожилъ его и принялъ колоссальные размры въ его опьяненномъ воображеніи, воображеніи дйствительно опьяненномъ въ эту минуту, потому что предъ нимъ носился осуществленный образъ его мечтаній, журналъ котораго онъ имлъ стать главнымъ редакторомъ, гд для его поэзіи и прозы можетъ быть отведено сколько угодно мста, благодаря коему его имя, до сихъ поръ едва извстное за предлами литературной клики, будетъ повторяться въ салонахъ и клубахъ и кафе, и сдлается привычнымъ звукомъ въ свт. И всмъ этимъ онъ обязанъ человку сидящему предъ нимъ, замчательному человку!
Cher po&egrave,te, сказалъ Лебо прерывая молчаніе,— я чувствую немалое удовольствіе при мысли что открываю карьеру такому человку какъ вы. Пораженный нкоторыми вашими статьями въ журнал сдлавшемся знаменитымъ благодаря остроумной веселости Саварена, я озаботился частнымъ образомъ разузнать о вашемъ происхожденіи, исторіи, связяхъ и прошедшемъ. Все подтверждало мое первое впечатлніе что вы именно такой писатель какого я желалъ найти для нашего дла. Вслдствіе этого я пришелъ къ вамъ, никмъ не представленный, съ цлью выразить мое восхищеніе вашими сочиненіями. Bref, мы скоро сдлались друзьями, и посл обмна мнній я принялъ васъ, по вашей просьб, въ этотъ Тайный Совтъ. Теперь, предлагая вамъ редакцію учреждаемаго мною журнала, я принужденъ высказать необходимыя условія. Номинально вы будете главнымъ редакторомъ: это званіе, въ случа успха журнала, обезпечитъ вамъ положеніе и состояніе, въ случа неудачи, вы падаете вмст съ нимъ. Но мы не будемъ говорить о неудач, мн нужно чтобъ онъ имлъ успхъ. Слдовательно, интересы наши здсь одинаковы. Предъ этимъ интересомъ должно исчезнуть ребяческое тщеславіе. Номинально, говорю я, вы будете главнымъ редакторомъ, но вся дйствительная работа изданія будетъ на первое время принадлежать другимъ.
— А! воскликнулъ Рамо, изумленный и пораженный.
Лебо продолжалъ:
— Для устройства такого журнала какой я затваю недостаточно юношескаго генія, нужны тактъ и опытность зрлыхъ лтъ.
Рамо отодвинулся къ спинк стула со злобною насмшкой на своихъ блдныхъ губахъ. Ршительно Лебо не былъ такимъ великимъ человкомъ какимъ онъ было почелъ его.
— Нкоторая часть журнала, продолжалъ Лебо,— будетъ исключительно посвящена вашему перу.
Губы Рамо утратили насмшливое выраженіе.
— Но ваше перо должно ограничиваться сочиненіями чистой фантазіи парящей въ несуществующемъ мір, если же вы захотите писать о боле важныхъ предметахъ въ связи съ міромъ существующимъ, предметы будутъ продиктованы вамъ и статьи должны быть просмотрны. Въ важнйшихъ отдлахъ журнала, который долженъ имть успхъ съ перваго шага, намъ нужно содйствіе людей которые если на самомъ дл не пишутъ лучше чмъ вы, но имютъ установившуюся извстность, чьи сочиненія, хороши они или дурны, публика стремится прочесть и будетъ считать хорошими даже если они дурны. Вы должны отдлить одинъ столбецъ игривой болтовн и остроумію Саварена.
— Саварена? Но у него есть свой журналъ. Какъ писатель онъ не согласится работать въ журнал издаваемомъ мною. А какъ политикъ онъ разумется не станетъ помогать ультра-радикальной революціи. Если онъ сколько-нибудь заботится о политик, то онъ конституціоналистъ, орлеанистъ.
Enfant! Какъ писатель, Саваренъ согласится сотрудничать въ вашемъ журнал, вопервыхъ потому что онъ ни коимъ образомъ не будетъ мшать его журналу, вовторыхъ, я могу сказать вамъ по секрету, журналъ Саварена не обезпечиваетъ его, онъ продалъ боле двухъ третей издательскаго права, онъ въ долгахъ, и кредиторы его настоятельно требуютъ уплаты, а завтра вы предложите Саварену 30.000 франковъ за то чтобъ онъ доставлялъ въ теченіи двухъ мсяцевъ со времени основанія журнала ежедневно по одному столбцу за своею подлисью. Онъ согласится, частію потому что эта сумма поможетъ ему заплатить долгъ который его тревожитъ, частію потому что онъ постарается сдлать извстными размры этого вознагражденія, это поможетъ ему получить высшія условія при продаж остальныхъ паевъ издаваемаго имъ теперь журнала, также какъ за новую книгу которую онъ по вашимъ словамъ намренъ написать и при основаніи новаго журнала который онъ несомннно начнетъ издавать когда раздлается со старымъ. Вы говорите что какъ политикъ Саваренъ, орлеанистъ, не станетъ содйствовать ультра-радикальной революціи. А кто его проситъ длать это? Не говорилъ ли я въ засданіи что при начал журнала политика наша будетъ самая кроткая? Хотя революціи не длаются при помощи розовой водицы, но розовая вода питаетъ ихъ корни. Вжливый цинизмъ писателей читаемыхъ тми кто плаваетъ на поверхности общества приготовляетъ путь для соціальнаго броженія въ его глубинахъ. Не будь Вольтера, не было бы и Камиль Демулена. Не будь Дидеро, не было бы Марата. Мы выступимъ какъ благовоспитанные циники. Изо всхъ циниковъ Саваренъ самый благовоспитанный. Но если я особенно гонюсь за нимъ, то гонюсь за его кликой. Безъ своей клики, онъ только острякъ, вмст съ своею кликой — сила. Частію изъ этой клики, частію изъ круга выше ея стоящаго, на который Саваренъ можетъ боле или мене имть вліяніе, я избралъ десятерыхъ. Вотъ списокъ ихъ, познакомьтесь съ нимъ. Entre nom, я такъ же мало уважаю ихъ писанія какъ искусственныхъ мухъ, но это мухи на которыхъ въ настоящій сезонъ особенно ловится публика. Вы должны заручиться участіемъ по крайней мр пятерыхъ изъ числа десяти, я предоставляю вамъ carte blanche относительно условій. Когда Саваренъ согласится, то лучшіе изъ нихъ будутъ гордиться сотрудничать вмст съ нимъ. Замтьте, ни одинъ изъ этихъ messieurs съ блестящимъ воображеніемъ не долженъ писать политическихъ статей, такія статьи будутъ доставляться вамъ безъ имени и должны печататься безо всякихъ измненій и сокращеній. Когда вы получите согласіе Саварена и по крайней мр пятерыхъ изъ этого списка, напишите мн въ контору. Даю вамъ на это четыре дня, со дня основанія журнала вы будете получать по 15.000 франковъ въ годъ, и доходъ этотъ можетъ увеличиваться пропорціонально барышамъ. Довольны вы этима условіями?
— Разумется, но предположимъ что я не получу согласія Саварена или по крайней мр пятерыхъ изъ списка который вы мн дали, гд, я вижу, стоятъ имена наиболе la mode въ этомъ род литературы, и иныя принадлежатъ лицамъ высокаго общественнаго положенія, къ которымъ мн трудно даже будетъ найти доступъ,— если, говорю я, я потерплю неудачу?
— Какъ! имя carte blanche для условій? Фи! Разв вы не Парижанинъ? Но, говоря откровенно, если вы потерпите неудачу въ такомъ легкомъ дл, значитъ вы не годитесь для изданія нашего журнала, и я принужденъ буду найти другаго. Allez, courage! Послушайтесь моего совта, повидайтесь прежде всего завтра утромъ съ Савареномъ. Разумется мое имя и занятія должны быть тайной отъ него также какъ и это всхъ другихъ. Скажите какъ можно таинственне что лица которыхъ вы не имете права назвать поручили вамъ переговорить съ господиномъ Савареномъ и предложить ему условія о которыхъ я говорилъ, 30.000 франковъ впередъ какъ только онъ подпишетъ домашнее условіе о своемъ согласіи. Чмъ таинственне вы будете говорить, тмъ больше будетъ къ вамъ уваженія, когда вы предлагаете, а не просите денегъ.
Лебо взялъ шляпу, и любезно кивнувъ на прощанье, легкою поступью сошелъ по темной лстниц.

ГЛАВА VIII.

Вечеромъ посл своего окончательнаго свиданія съ Лебо, Грагамъ простился съ своимъ помщеніемъ въ Монмартр и возвратился на свою квартиру въ rue d’Anjou. На слдующее утро онъ провелъ нсколько часовъ отвчая на многочисленныя письма накопившіяся за время его отсутствія. Предъ вечеромъ онъ имлъ свиданіе съ г. Ренаромъ, который, не будучи въ это время года слишкомъ занятъ другими длами, согласился взять отпускъ для исполненія порученій Грагама во время поисковъ въ Ахен и готовъ былъ выхать на слдующій день. Грагамъ сдлалъ одинъ или два прощальные визита и окончивъ ихъ шелъ чрезъ Елисейскія Поля къ вилл Исавры какъ неожиданно встртилъ Рошбріана хавшаго верхомъ. Маркизъ любезно сошелъ съ лошади, передалъ ее груму, и протянувъ руку Грагаму выразилъ свое удовольствіе что опять видитъ его, потомъ съ очевиднымъ замшательствомъ перевелъ разговоръ на политическіе виды Франціи.
— Многое изъ вашихъ словъ, сказалъ онъ,— сказанныхъ когда мы шли по этой самой дорог глубоко запало въ мой умъ, въ послднее время я еще серіозне размышлялъ о нихъ. Вы говорили объ обязанностяхъ Француза относительно Франціи, говорили что со стороны приверженцевъ дла легитимистовъ не благоразумно устраняться отъ общественнаго служенія.
— Правда, со стороны всякой партіи не благоразумно забывать что между невозвратимымъ прошедшимъ и гадательнымъ будущимъ служатъ связью дйствія настоящаго времени.
— Будете ли вы, какъ безпристрастный зритель, находить нечестнымъ если я вступлю въ военную службу при настоящемъ царствованіи?
— Разумется нтъ, если вы необходимы для своей страны.
— Я могу быть нуженъ ей, не правда ли? Почти во всякомъ салон гд я бываю приходится слышать смутные слухи о предстоящей войн. Въ воздух пахнетъ порохомъ со времени битвы при Садовой. Что думаете вы о заносчивости и честолюбіи Германіи? Потерпитъ она чтобы французскій мечъ оставался въ ножнахъ?
— Любезнйшій маркизъ, я поставилъ бы этотъ вопросъ иначе. Позволитъ ли ревнивый amour propre Франціи чтобы мечъ Германіи оставался въ ножнахъ? Но въ обоихъ случаяхъ ни одинъ политикъ не можетъ безъ опасенія смотрть на такія воинственныя сосднія націи вооруженныя съ ногъ до головы, раздленныя границей которую желаетъ захватить одна и не хочетъ уступить другая, одна ршилась не склоняться предъ соперникомъ, другая противиться всякому нападенію. Потому, какъ вы говорите, война чуется въ воздух, и тучи могутъ разразиться грозой. Война можетъ вспыхнуть каждый день, и если Франція не тотчасъ же побдитъ….
— Франція не тотчасъ же побдитъ! перебилъ Аленъ страстно,— въ войн съ какими-нибудь Прусаками! Позвольте сказать что ни одинъ Французъ не монетъ поврить этому.
— Никто не долженъ презирать враговъ, сказалъ Грагамъ улыбаясь нсколько печально.— Но я не хочу затрогивать вашу національную щекотливость. Возвратимся къ вашему вопросу. Если Франціи можетъ быть нужна помощь ея лучшихъ и храбрйшихъ сыновъ, то истинному потомку Генриха IV пришлось бы краснть за свое древнее дворянство еслибы Рошбріанъ сказалъ: ‘но мн не нравится цвтъ знамени’.
— Благодарю васъ, сказалъ Аленъ просто,— этого довольно.
Послдовало молчаніе, молодые люди шли тихо, рука въ руку.
Вдругъ Грагамъ вспомнилъ разговоръ о другомъ предмет происходившій на этой же дорог. Здсь онъ говорилъ Алену противъ возможности союза съ Исаврой, будущею актрисой и пвицей. Щеки его покраснли, сердце упало. Какъ! онъ говорилъ свысока о ней, о ней? Что если она станетъ его женой? Онъ самъ не оказалъ достаточнаго уваженія той къ кому будетъ по праву требовать уваженія отъ самыхъ высокомрныхъ изъ своихъ аристократическихъ родственниковъ? Что подумаетъ этотъ человкъ, моложе и красиве его, объ этомъ совт когда услышитъ что самъ совтчикъ достигъ того отъ чего отстранялъ другаго? Не покажется ли что слова его были низкою хитростью изъ боязни боле достойнаго соперника? Пораженный этими мыслями онъ остановился и смотря прямо въ лицо маркизу сказалъ:
— Вы напомнили мн одинъ изъ предметовъ нашего разговора происходившаго нсколько недль тому назадъ, я посчитаю своимъ долгомъ напомнить вамъ о другомъ. Въ то время вы, и говоря откровенно, я тоже, восхищались прелестною наружностью одной молодой Италіянки. Я говорилъ вамъ тогда, узнавъ что она предназначаетъ себя для сцены, что очарованіе мое исчезло. Я сказалъ что оно должно исчезнуть еще боле въ глазахъ дворянина съ вашимъ славнымъ именемъ, помните?
— Да, отвчалъ Аленъ нершительно и съ видомъ изумленія.
— Теперь я беру назадъ все что сказалъ тогда. Mademoiselle Чигонья не чувствуетъ наклонности къ профессіи для которой была воспитана. Она охотно отказывается отъ мысли вступить въ нее. Единственное препятствіе, которое съ точки зрнія моихъ мнній или предразсудковъ могло перевшивать ея превосходныя качества которыми будетъ гордиться всякій кому удастся получить ея руку, теперь устранено. Умъ ея соотвтствуетъ прелести лица. Словомъ, маркизъ, я почелъ бы для себя честью и счастіемъ имть такую жену. Долгъ мой къ ней повелвалъ мн сказать это, равно какъ и долгъ мой къ вамъ въ случа если у васъ еще сохранилось впечатлніе которое я въ невдніи своемъ старался изгладить. И я, какъ джентльменъ, обязанъ исполнить этотъ долгъ даже рискуя привлечь другаго кандидата на ея руку, которую желалъ бы получить самъ, кандидата чьи права во всякомъ случа могутъ быть гораздо сильне моихъ.
Боле пожилой и боле циничный человкъ чмъ Аленъ де-Рошбріанъ могъ бы найти кое-что подозрительнымъ въ этой исповди высказанной такъ просто, но маркизъ былъ такъ честенъ что не сомнвался въ честности Грагама.
— Я отвчу вамъ, сказалъ онъ,— съ такою же искренностью примръ которой вы мн подали. Первое красивое лицо привлекшее мои мечты по прибытіи въ Парижъ было лицо италіянской demoiselle о которой вы говорите съ такимъ уваженіемъ. Я не сомнваюсь что еслибъ я попалъ въ ея общество и нашелъ ея такою какою вы, безъ сомннія справедливо, ее описываете, эти мечты могли бы превратиться въ очень серіозное чувство. Я былъ тогда такъ бденъ, такъ одинокъ и лишенъ всякой надежды. Ваше предостереженіе подйствовало на меня въ то время, но дйствіе это не было такъ продолжительно какъ вы полагаете, въ тотъ же вечеръ, сидя въ своемъ уединенномъ чердак, я говорилъ себ: ‘къ чему мн убгать, съ нелпымъ старосвтскимъ предразсудкомъ, того что мои предки назвали бы msalliance! Какое значеніе иметъ теперь мое происхожденіе? Никакого, даже хуже чмъ никакого. Оно удаляетъ меня отъ всякой карьеры, имя мое — тяжелое бремя которое тяготитъ меня. Къ чему длать изъ него кром бремени еще проклятіе? Мн осталось только то что доступно для всхъ людей, женитьба и святая любовь. Еслибъ я могъ привлечь къ своему сердцу улыбку женщины которая принесла бы мн такое приданое, домъ моихъ предковъ пересталъ бы казаться мрачнымъ.’ Тогда, еслибъ я ближе узналъ ту которая привлекала мой взоръ и занимала мысли, она могла стать моею судьбой, но теперь!
— Теперь?
— Обстоятельства измнились. Я уже не бденъ, не одинокъ и имю друзей. Вступивъ въ общество мн равныхъ какъ Рошбріанъ, я принялъ на себя отвтственность за достоинство моего имени. Я не могу дать это имя той, какъ бы ни была она прекрасна сама по себ, о комъ свтъ могъ бы сказать: ‘еслибъ она не вышла замужъ она была бы пвицей на сцен’. Скажу больше: мечты какимъ я предавался увидя первое прекрасное лицо были разсяны другими прекрасными лицами. Но въ настоящее время я не помышляю о женитьб, и познакомившись съ тяжестью борьбы, съ лишеніями бдности, я не ршусь предложить ни одной женщин раздлить возможность повторенія этого. Итакъ вы можете не опасаясь представить меня этой прекрасной Италіянк, вроятно я буду ея поклонникомъ, и также вроятно что не сдлаюсь вашимъ соперникомъ.
Что-то въ этихъ словахъ задло чувствительную гордость Грагама. Но вообще онъ почувствовалъ облегченіе. Сказавъ еще нсколько словъ молодые люди пожали другъ другу руку и разстались. Аленъ снова слъ на лошадь. День склонялся къ вечеру. Грагамъ нанялъ свободный фіакръ и указалъ кучеру хать къ вилл Исавры.

ГЛАВА IX.

Солнце медленно садилось когда Исавра сидла у своего окна, мечтательно глядя на розовыя облака составлявшія на запад границу между небомъ и землею. На стол предъ нею лежало нсколько листковъ рукописи поспшно написанной и еще не перечитанной. Въ этой рукописи отразился ея умъ не звавшій покоя.
Можетъ-быть различіе геніевъ разныхъ половъ проявляется въ томъ что женщины принимаются за письменныя сочиненія боле порывисто, боле инстинктивно чмъ мущины, для мущины написать письмо работа, для женщины отдохновеніе. Въ годы съ шестнадцати лтъ и до замужества изъ десяти образованныхъ умныхъ двушекъ шесть ведутъ дневникъ, изъ десяти тысячъ образованныхъ мущинъ ни одинъ не длаетъ этого. Такимъ образомъ, безъ серіознаго а твердаго намренія сдлаться писательницей, двушка съ пылкимъ чувствомъ и живымъ воображеніемъ ищетъ излить въ поэзіи или роман свои мысли и чувства которыя остаются тайною для нея самой пока она не выразитъ ихъ словами, и выражая ихъ откровенно на бумаг, она не захотла бы, можетъ-статься не могла бы произнести ихъ вслухъ предъ кмъ бы то ни было.
Въ теченіи нсколькихъ послднихъ дней желаніе создавать, въ области вымысла, существа своимъ дыханіемъ, одухотворять ихъ собственною душой, неотразимо преслдовало это прекрасное дитя псней. Когда слова Грагама ршили ея отказъ отъ предназначенной ей карьеры, ея инстинктивная жажда выразить т чувства и мысли что могутъ найти выраженіе только въ какой-нибудь форм искусства, лишившись одного выхода, неотразимо влекла ее къ другому. Въ этомъ порыв утвердила ее мысль что по крайней мр здсь не было ничего что могъ бы не одобрить ея другъ Англичанинъ, ни одной изъ опасностей окружавшихъ актрису. Здсь, казалось, въ случа успха, ея слава будетъ льстить гордости всхъ кто любитъ ее. Это была карьера облагороженная многими женщинами, соперничавшими въ извстности съ мущинами. Ей казалось что еслибъ она пріобрла здсь славное имя, оно тотчасъ заняло бы мсто въ высшихъ слояхъ общества, и само по себ составило бы безцнное приданое и блестящій внецъ. Но честолюбіе это получило практическую жизнь и форму только посл посщенія Ангіена.
Однажды вечеромъ, посл возвращенія въ Парижъ, она начала повсть, безъ плана, безъ методы, не зная на одной страниц чмъ будетъ наполнена слдующая. Ея легкіе пальчики двигались такъ поспшно какъ будто, подобно какъ въ выдуманныхъ спиритскихъ опытахъ, побуждаемые невидимымъ агентомъ вн предловъ этого міра. Она была въ упоеніи радости отъ изобртенія идеальныхъ образовъ. Будучи въ своемъ искусств выработанною артисткой, здсь она вовсе не думала объ искусств, если въ произведеніи ея было искусство, то оно вносилось безсознательно изъ гармоніи между ею и ея предметомъ, какъ можетъ-статься бываетъ въ раннихъ опытахъ истинно лирическихъ поэтовъ, въ противоположность драматическимъ. Ибо истинная лирическая поэзія бываетъ въ высшей степени личною, въ высшей степени субъективною. Въ ней изображаютъ себя, и она почти перестаетъ быть лирическою когда поэтъ старается выйти изъ своего бытія переносясь въ бытіе другихъ съ кмъ у него нтъ симпатіи, нтъ rapport. Эта повсть оживлялась геніемъ еще не дисциплинированнымъ, геніемъ въ его утренней свжести, полнымъ красотъ и недостатковъ. Исавра не отличала недостатковъ отъ красотъ. Она чувствовала только смутное убжденіе что здсь было что-то выше и свтле, что-то боле врное особенностямъ ея существа чмъ то чего можно было достичь искусствомъ которое ‘поетъ произведенія другихъ людей съ чужою музыкой’. Она отдыхала теперь отъ начатаго такимъ образомъ труда. И ей представлялось въ мечтахъ что между ея внутреннимъ Я и вншнимъ міромъ, въ облакахъ и свт солнечнаго заката, въ жилищахъ людей разбросанныхъ вблизи и вдали, терявшихся между крышами и куполами великаго города, она утверждала и закрпляла связующую цпь симпатіи, до тхъ поръ колебавшуюся, безформенную, едва примтную, неопредленную. Поглощенная въ свои мечты она не замчала какъ сгущались короткія сумерки, пока служанка войдя опустила занавску между ею и вншнимъ міромъ и поставила на столъ около нея лампу. Тогда она отвернулась съ безпокойнымъ взглядомъ, глаза ея упали на рукопись, но очарованіе исчезло. Безсознательно для нея, чувство сомннія въ достоинствахъ рукописи закралось въ ея мысли, и страница лежавшая предъ нею съ недописанною фразой казалась также непріятною и скучною какъ тетрадь для ребенка принужденнаго отказаться отъ слушанія недосказанной сказки чтобы приняться за недодланную работу. Она снова впала въ мечты, когда очнувшись услыхала что кто-то назвалъ ее по имени и оглянувшись увидала въ комнат Саварена и Густава Рамо.
— Мы пришли, синьйорина, сказалъ Саваренъ,— чтобы передать вамъ новость и прибгнуть къ вамъ съ просьбой. Новость состоитъ въ слдующемъ: вотъ этотъ мой юный другъ нашелъ Мецената который имя хорошій вкусъ такъ восхищенъ произведеніями являющимися подъ nom de plume Альфонса де-Валькура что ршается на свой счетъ основать журналъ котораго Густавъ Рамо иметъ быть главнымъ редакторомъ, я общалъ въ теченіе первыхъ двухъ мсяцевъ помогать ему въ качеств сотрудника. Далъ ему рекомендательныя письма къ нкоторымъ другимъ фельетонистамъ и критикамъ которые значатся въ его списк. Но все это вмст не дастъ такого хода журналу какъ небольшой романъ гжи де-Гранмениль. Зная вашу близость съ этою замчательною артисткой я ршился поддержать просьбу Рамо чтобы вы употребили ваше вліяніе въ его пользу. Что касается гонорарія, то ей стоитъ только обозначить его.
Carte blanche, воскликнулъ Рамо съ жаромъ.
— Вы слишкомъ хорошо знаете Евлалію, М. Саваренъ, отвчала Исавра съ улыбкой легкаго упрека,— и не можете предполагать что она гонится за барышами въ литератур и продаетъ свои услуги тому кто дороже заплатитъ.
Bah, belle enfant, сказалъ Саваренъ съ своимъ веселымъ легкимъ смхомъ.— Книги также какъ и бритвы приготовляются для продажи. Но разумется вашу просьбу должна сопровождать программа журнала. Пока Рамо объяснитъ вамъ, какъ объяснилъ мн, что журналъ предназначается для обращенія въ высшихъ классахъ: онъ долженъ быть забавенъ и веселъ, полонъ bons mot и анекдотовъ, остроумный, но не злой. Политика будетъ разумется либеральная, но съ примсью изящества, шампанское и зельтерская вода. Хотя я подозрваю что политик будетъ отведено немного мста въ этомъ орган изящныхъ искусствъ и нравовъ. Наконецъ, если мои рекомендательныя письма будутъ имть успхъ, то Madame де-Гранмениль будетъ не въ дурномъ обществ.
— Вы напишете къ Madame де-Гранмениль? спросилъ Рамо умоляющимъ тономъ.
— Разумется, какъ только….
— Какъ только получите программу съ именами сотрудниковъ, прервалъ Рамо.— Надюсь прислать вамъ ее на дняхъ.
Пока Рамо говорилъ это, Саваренъ слъ къ столу, и глаза его машинально обращенные на рукопись случайно упали на одну фразу, афоризмъ воплощавшій чрезвычайно тонкое чувство выраженное очень счастливымъ оборотомъ. Одинъ изъ тхъ обращиковъ сосредоточенной мысли, дающей понять гораздо боле чмъ сказано, которыхъ никогда не найти у посредственныхъ писателей, рдко можно встртить даже у лучшихъ авторовъ и которыя поражаютъ насъ какъ внезапно открытыя истины.
РагЫеи! воскликнулъ Саваренъ въ порыв непритворнаго изумленія,— это прекрасно, еще больше, это оригинально,— и онъ прочелъ слова вслухъ.
Покраснвъ отъ боязни быть открытою Исавра повернулась и поспшно лоложила руку на рукопись.
— Простите, сказалъ Саваренъ смиренно, — сознаюсь въ своей вин, но она была такъ не намренна что не заслуживаетъ тяжкаго наказанія. Не смотрите на меня съ такимъ упрекомъ. Всмъ извстно что молодыя двушки имютъ тетрадки куда вписываютъ изъ прочитанныхъ сочиненій мста поразившія ихъ. Вы обнаруживаете только замчательный вкусъ выбравъ эту драгоцнность. Скажите мн гд вы нашли ее. Это что-нибудь изъ Ламартина?
— Нтъ, сказала Исавра едва слышно и длая усилія взять бумагу. Саваренъ слегка придерживая ее рукою и глядя пристально въ ея говорящее лицо отгадалъ тайну.
— Это ваше собственное, синьйорина! Примите поздравленіе очень опытнаго и нсколько придирчиваго критика. Если остальное похоже на эту фразу, сотрудничайте въ журнал Рамо и я отвчаю за его успхъ.
Рамо приблизился отчасти съ недовріемъ отчасти съ завистью.
— Милое дитя, продолжалъ Саваренъ беря у Исавры рукопись которую она слегка и не настойчиво удерживала,— позвольте мн просмотрть эти страницы. Судя по тому что я видлъ, здсь можетъ быть больше задатковъ славы чмъ вы могли достичь какъ пвица.
Электрическая нить въ сердц Исавры была затронута. Кто можетъ сказать что чувствуетъ молодая двушка, въ особенности молодая писательница, слыша первый звукъ похвалы изъ устъ такого знаменитаго писателя?
— Нтъ, этого не стоитъ читать, сказала Исавра запинаясь,— я никогда прежде не писала ничего въ этомъ род, и это для меня загадка. Не знаю даже,— прибавила она съ тихимъ пріятнымъ смхомъ,— какъ кончу это.
— Тмъ лучше, сказалъ Саваренъ, и взявъ рукопись, отошелъ въ углубленіе отдаленнаго окна, слъ тамъ и читалъ молча и быстро по временамъ останавливаясь не на долго и размышляя.
Рамо помстился около Исавры на диван и началъ говорить съ жаромъ, съ жаромъ потому что говорилъ о себ и о своихъ надеждахъ. Исавра же, чувствуя, боле какъ женщина нежели какъ писательница, застнчивость при одной мысли показаться занятою собой или своими надеждами, отвернулась съ инстинктивною застнчивостью отъ читавшаго ея рукопись и слушала стараясь интересоваться только надеждами молодаго собрата писателя. Это вполн удалось ей, потому что живая симпатія была одною изъ отличительныхъ особенностей ея натуры.
— О, говорилъ Рамо,— теперь насталъ поворотъ въ моей жизни. Съ дтскихъ лтъ меня преслдуютъ слова сказанныя Андреемъ Шенье когда его вели на эшафотъ: ‘а все таки здсь было кое-что’,— постукивая себя по лбу.— Да, я человкъ бдный, низкаго происхожденія, пустившійся очертя голову на поиски славы, я унижаемый, непонятый, вынужденный считать себя обязаннымъ слыша покровительственный тонъ писателя милаго вздора въ род Саварена, я кого мелкіе соперники ставятъ даже ниже себя — я вижу теперь что предо мною внезапно, неожиданно распахнулись двери къ слав и богатству. Помогите мн!
— Но какимъ образомъ? сказала Исавра уже забывъ о своей рукописи, Рамо разумется также не вспоминалъ о ней.
— Какъ? отозвался Рамо, — какъ! Разв вы не видите или по крайней мр не догадываетесь что въ этомъ журнал о которомъ говорилъ Саваренъ заключается мое настоящее и будущее? Независимость въ настоящемъ и дорога къ богатству и знаменитости. Наконецъ, кто знаетъ? можетъ-быть знаменитости выше простаго писателя. Вслдъ за достойною казнью какая постигнетъ эту безумную имперію, возстанетъ непримтно новое соціальное зданіе, и въ этомъ зданіи залы правленія будутъ розданы людямъ которые въ темнот помогаютъ строить его, людямъ подобнымъ мн.
Взявъ при этомъ руку Исавры въ об свои, устремивъ на нее самый умоляющій взглядъ своихъ убдительныхъ глазъ и совершенно не сознавая паоса своего заклинанія, онъ прибавилъ:
— Помогите мн отъ всей полноты вашего ума и сердца, употребите все ваше вліяніе на знаменитую писательницу чье перо обезпечитъ судьбу моего журнала.
Въ это время дверь внезапно отворилась, и слдомъ за служанкой невнятно доложившей его имя, вошелъ Грагамъ Венъ.

ГЛАВА X.

Англичанинъ остановился на порог. Глаза его, быстро скользнувъ по Саварену погруженному въ чтеніе въ оконной ниш, остановились на Исавр и Рамо сидвшихъ рядомъ на диван, причемъ тотъ сжималъ ея руку въ обихъ своихъ и наклонилъ свое лицо такъ близко къ ея что спустившійся локонъ ея волосъ казалось касался его лба.
Англичанинъ остановился, и ни одна революція измняющая привычки и формы государствъ не была такъ внезапна какъ та что произошла безъ словъ въ его недоумвавшемъ сердц. Это сердце не иметъ исторіи которую бы могъ распознать философъ. Обыкновенный политическій наблюдатель, разсматривая условія въ коихъ находится какая-нибудь нація, можетъ очень врно сказать вамъ какія дйствія должны быть слдствіемъ причинъ находящихся у него предъ глазами. Но величайшій и дальновиднйшій мудрецъ, видя человка въ первомъ часу, не можетъ сказать вамъ какія измненія во всемъ его существ могутъ произойти прежде чмъ пробьетъ два.
Когда Исавра встала чтобы привтствовать своего гостя, Саваренъ вышелъ изъ оконной виши съ рукописью въ рукахъ
— Сынъ коварнаго Альбіона, сказалъ Саваренъ весело,— мы опасались что вы измнили союзу съ Франціей. Привтствуемъ ваше возвращеніе въ Парижъ и въ entente cordiale.
— Я бы желалъ остаться чтобы заслужить такія привтствія, но я опять долженъ ухать изъ Парижа.
— Скоро вернетесь, n’est ce pas? Парижъ неотразимый магнитъ для beaux esprits. А propos des beaux esprits, оставьте распоряженіе вашему книгопродавцу включить ваше имя въ число подпищиковъ на новый журналъ.
— Разумется, если Monsieur Саваренъ рекомендуетъ его.
— Само собой онъ будетъ рекомендовать его, онъ участвуетъ въ немъ, сказалъ Рамо.
— Достаточное ручательство за его достоинства. Какъ названіе этого журнала?
— Еще не придумано, отвчалъ Саваренъ.— Дти должны родиться прежде чмъ ихъ окрестятъ, но для вашего книгопродавца будетъ достаточно если вы прикажете подписаться на журналъ который будетъ издаваться Густавомъ Рамо.
Поклонясь церемонно будущему издателю, Грагамъ сказалъ нсколько иронически:
— Смю ли я надяться что въ отдл критики вы не будете слишкомъ строги къ бдному Тассо?
— Можете быть покойны, синьйорина, обожающая Тассо, приметъ его подъ свое особое покровительство, сказалъ Саваренъ, прерывая злобный и смущенный отвтъ Рамо.
Брови Грагама слегка сдвинулись.
— Значитъ Mademoiselle соединится для изданія этого журнала съ Monsieur Густавомъ Рамо?
— Вовсе нтъ! воскликнула Исавра нсколько испуганная этою мыслью.
— Но я надюсь, сказалъ Саваренъ,— что синьйорина станетъ такою полезною сотрудницей что издатель не ршится оскорблять ее нападая на ея любимцевъ, въ томъ числ и на Тассо. Мы съ Рамо пришли сюда съ намреніемъ воспользоваться вліяніемъ синьйорины на ея близкаго и знаменитаго друга Madame де-Гранмениль чтобъ обезпечить наше предпріятіе украсивъ объявленіе о немъ ея именемъ въ качеств сотрудника.
— По соціальнымъ вопросамъ какъ законы о брак? сказалъ Грагамъ съ саркастическою улыбкой которую скрыло дрожаніе его губъ и болзненный звукъ голоса.
— Нтъ, отвчалъ Саваренъ,— нашъ журналъ будетъ слишкомъ веселымъ для такихъ глубокихъ предметовъ, мы скоре ждемъ отъ гжи де-Гранмениль небольшаго романа который очаруетъ фантазію каждаго, и не оскорбитъ ни чьихъ мнній. Но придя сюда я сталъ меньше заботиться о вліяніи синьйорины на знаменитую писательницу.
И онъ значительно вглянулъ на ея рукопись.
— Какъ такъ? спросилъ Грагамъ слдуя глазами за его взглядомъ.
— Если писавшая эту рукопись докончитъ начатое, мы не будемъ боле нуждаться въ гж де-Гранмениль.
— Фи! воскликнула порывисто Исавра, лицо и шея ея вспыхнули румянцемъ:— фи! эти слова можно принять за насмшку.
Грагамъ посмотрлъ на нее пристально и потомъ перевелъ свой взглядъ на Саварена. Онъ сразу отгадалъ истину.
— Значитъ Mademoiselle тоже писательница? Въ томъ же род какъ и ея другъ Mme де-Гранмениль?
Bah! сказалъ Саваренъ,— я дйствительно насмхался бы еслибы сказалъ синьйорин такой ложный комплиментъ что въ своемъ первомъ опыт она сравнялась въ стил съ совершеннйшимъ мастеромъ языка какой когда-либо являлся во французской литератур. Если я говорю ‘кончите для васъ эту повсть, и я не пожалю если журналъ не пріобртетъ сотрудничества Mme де-Гранмениль’, я хочу этимъ сказать что въ этихъ страницахъ есть невыразимая прелесть свжести и новизны искупающая многія ошибки которыхъ никогда не сдлало бы опытное перо Mme де-Гранмениль. Продолжайте, молодая особа, эту повсть, окончите ее. Потомъ не откажитесь выслушать совты какіе я могу дать для ея исправленія. И предсказываю вамъ такую блестящую карьеру писательницы что вы не пожалете отказавшись для этой карьеры отъ аплодисментовъ какіе получали бы будучи актрисой и пвицей.
Англичанинъ конвульсивно прижалъ руку къ сердцу какъ бы схваченному внезапною спазмой. Но когда глаза его остановились на лиц Исавры, просіявшемъ наслажденіемъ генія предъ которымъ открывается избранный имъ путь какъ бы озаренный съ неба, ревнивое раздраженіе и эгоистическая боль исчезли въ немъ замнившись чувствомъ невыразимой грусти и состраданія. Какъ человкъ опытный онъ зналъ вс опасности, вс соблазны, вс тревоги, вс сплетни угрожающія имени и доброй слав, какіе окружатъ въ парижскомъ свт безродную двушку которая длаясь писательницей, также какъ и вступая на сцену, оставляетъ навсегда кровъ частной жизни и длается добычею языковъ публики. Въ Париж, такая непрочная граница отдляетъ писательницу отъ bohmienne! Онъ молча опустился на стулъ и провелъ рукою по глазамъ какъ бы отгоняя видніе будущаго.
Исавра въ своемъ возбужденномъ состояніи не замтила какое дйствіе произведи эти слова на ея гостя Англичанина. Ей не могло придти въ голову чтобы такое дйствіе было возможно. Напротивъ, радуясь мысли что она не обманулась въ инстинктахъ увлекавшихъ ее къ боле возвышенному призванію нежели призваніе пвицы, что двери клтки отворились и облитое солнцемъ пространство манило къ себ вновь почувствованныя крылья, она ощущала радость женщины. ‘Если, думала она, это правда, если мое гордое честолюбіе осуществится, всякое неравенство по достоинству и богатству уничтожится между мною и тмъ кто не будетъ стыдиться такой msalliance!’ Бдная мечтательница, бдное дитя!
— Вы покажете мн что написали, сказалъ Рамо нсколько свысока, обычнымъ своимъ рзкимъ голосомъ, поразившимъ слухъ Грагама подобно царапанью по стеклу.
— Нтъ, не теперь, когда кончу.
— Вы намрены кончить это?
— О да, могу ли я не сдлать этого посл такого ободренія?
Она протянула руку Саварену который любезно поцловалъ ее, потомъ ея глаза инстинктивно отыскали взглядъ Грагама. Но теперь онъ уже овладлъ собою, онъ встртилъ ея взглядъ спокойно и съ улыбкой, но улыбка эта заставила ее похолодть, она сама не знала почему.
Потомъ разговоръ перешелъ на книги и современныхъ писателей и поддерживался главнйшимъ образомъ сатирическими насмшками Саварена, который былъ въ отличномъ расположеніи духа.
Грагамъ, пришедшій, какъ мы знаемъ, въ надежд видть Исавру одну и съ намреніемъ произнести слова, осторожныя, но которыя могли бы въ его отсутствіе служить залогомъ союза, теперь не желалъ уже этого свиданія, не обдумывалъ уже этихъ словъ. Онъ скоро всталъ чтобъ уйти.
— Не откушаете ли завтра у насъ? спросилъ Саваренъ.— Можетъ-быть мн удастся убдить синьйорину и Рамо чтобы привлечь васъ возможностью увидться съ ними.
— Завтра я буду уже въ нсколькихъ миляхъ отсюда.
Сердце Исавры упало. Рукопись теперь была совершенно забыта.
— Вы не говорили что такъ скоро дете, воскликнулъ Саваренъ.— Когда вы возвратитесь, преступный бглецъ?
— Не могу сказать даже гадательно. Monsieur Рамо, считайте меня въ числ вашихъ подпищиковъ. Mademoiselle, прошу васъ передать мое почтеніе синьйор Веноста. Когда мы опять увидимся вы безъ сомннія уже будете знамениты.
Исавра не могла владть собою. Она порывисто встала, подошла къ нему подавая руку и пытаясь улыбнуться.
— Но не на томъ пути отъ котораго вы отклонили меня, проговорила она едва слышнымъ голосомъ.— Мы остаемся съ вами друзьями?
Это было какъ бы жалобное моленіе ребенка старающагося примириться съ тмъ кто хочетъ поссориться съ нимъ, ребенокъ не знаетъ за что.
Грагамъ былъ тронутъ, но что могъ онъ сказать? Имлъ ли онъ право отклонить ее также отъ этой профессіи, воспретить всякія желанія, преградить вс пути къ слав этой блестящей искательниц славы? Еслибъ онъ даже объяснилъ свою любовь и она была принята, онъ и тогда бы считалъ что это значило требовать слишкомъ многаго. Онъ отвчалъ:
— Да, я всегда буду вашимъ другомъ, если вамъ можетъ быть надобность въ друг.
Рука ея выскользнула изъ его руки, и она отвернулась пораженная слишкомъ сильно.
— Ваша карета у дверей? спросилъ Саваренъ.
— Я въ простомъ фіакр.
— И вы теперь возвращаетесь прямо въ Парижъ?
— Да.
— Не будете ли такъ добры довезти меня въ улицу Риволи?
— Радъ буду служить вамъ.

ГЛАВА XI.

Когда Саваренъ съ Грагамомъ хали въ фіакр въ Парижъ, первый сказалъ:
— Не могу понять какой богатый простофиля могъ возымть такое высокое мнніе о Густав Рамо чтобъ избрать этого молодаго человка, съ репутаціей хотя общающею, но не установившеюся, для предпріятія которое требуетъ столько такта и ума какъ веденіе новаго журнала, да еще журнала который предназначается для beau monde. Хотя не мн критиковать выборъ сдлавшійся находкою для меня.
— Для васъ? вы шутите, у васъ есть свой журналъ, и только разв чрезвычайное добродушіе съ вашей стороны побудило васъ предоставить свое имя и перо къ услугамъ Monsieur Густава Рамо.
— Мое добродушіе не заходитъ такъ далеко. Напротивъ, Рамо оказываетъ мн услугу. Peste! mon cher, мы французскіе писатели не имемъ такихъ доходовъ какъ ваши англійскіе милорды. И хотя я самый экономный человкъ этой породы, однако же мой журналъ былъ мн въ послднее время въ убытокъ, и еще сегодня утромъ я не зналъ какъ уплатить сумму которую принужденъ былъ занять у ростовщика — потому что я слишкомъ гордъ чтобы занимать у друзей и слишкомъ дальновиденъ чтобы занимать у книгопродавцевъ — какъ вдругъ входитъ ce cher petit Густавъ съ предложеніемъ доставить нсколько пустяковъ для начала его новорожденнаго журнала, и это сдлало меня другимъ человкомъ. Теперь я участвую въ предпріятіи и мое самолюбіе и репутація заинтересованы въ его успх, я буду стараться чтобы въ немъ приняли участіе сотрудники которыхъ общества мн бы не пришлось стыдиться. Но что за очаровательная двушка эта Исавра! Что за загадка этотъ даръ писательства! Не возможно угадать что обладаешь имъ не сдлавъ попытки писать.
— Значитъ рукопись молодой особы въ самомъ дл заслуживала похвалъ которыя вы расточали ей?
— Гораздо боле, хотя заслуживаетъ также не мало и порицаній, которыхъ я не расточалъ, потому что въ первомъ произведеніи промахи служатъ такимъ же залогомъ успха какъ и красоты. Это гораздо лучше рабской правильности. Да, ея первое произведеніе, судя по тому что написано, будетъ имть успхъ, огромный успхъ. И это ршитъ ея карьеру. Пвица, актриса часто оставляетъ свою профессію, особенно если выходитъ замужъ за писателя. Но писательница всегда остается писательницей.
— А! въ самомъ дл? Еслибъ у васъ была любимая дочь, Саваренъ, одобрили бы вы ея намреніе сдлаться писательницей?
— Откровенно говоря, нтъ, главнымъ образомъ потому что въ такомъ случа, вроятно, она вышла бы замужъ за писателя, а французскіе писатели, по крайней мр принадлежащіе къ школ вымысла, бываютъ очень неудобными мужьями.
— А! Вы думаете что синьйорина станетъ женою одного изъ этихъ неудобныхъ мужей, можетъ-быть господина Рамо?
— Рамо! Неіи! Это какъ нельзя боле вроятно. Его красивое лицо иметъ свою привлекательность. И говоря правду, жена моя, представляющая ясное доказательство истины что чего хочетъ женщина, хочетъ небо, заботится объ улучшеніи нравственности Рамо, чего по ея мннію можно достичь его союзомъ съ Mademoiselle Чигонья. Во всякомъ случа прекрасная Италіянка будетъ имть въ Рамо мужа который не потерпитъ чтобъ ея таланты были скрыты подъ спудомъ. Если она будетъ имть успхъ какъ писательница (подъ успхомъ я разумю деньги), онъ будетъ наблюдать за тмъ чтобъ ея чернильница никогда не была пуста, если же она не будетъ имть литературнаго успха, онъ позаботится чтобы міръ получилъ въ ней снова пвицу и актрису. Потому что Густавъ Рамо иметъ большой вкусъ къ роскоши и блеску, и что бы ни пріобртала его жена, я готовъ утверждать что онъ будетъ проживать это.
— Мн казалось что вы уважаете и любите Mademoiselle Чигонью. Значитъ ваша жена ненавидитъ ее?
— Напротивъ, она идолъ моей жены.
— Дикари приносятъ въ жертву своимъ идоламъ вещи которыя считаютъ самыми цнными. Цивилизованные Парижане приносятъ въ жертву самихъ идоловъ вещамъ не имющимъ никакой цны.
— Про Рамо нельзя сказать чтобъ онъ не имлъ никакой цны: у него есть красота, молодость, талантъ. Жена моя о немъ боле высокаго мннія нежели я, но я не могу не уважать человка который находитъ такихъ искреннихъ поклонниковъ что они основываютъ для него журналъ и даютъ ему carte blanche для условій съ сотрудниками. Я не знаю человка въ Париж который имлъ бы для меня большую цну. Его цна для меня сегодня утромъ была 30.000 франковъ. Признаюсь что не считаю его способнымъ быть очень хорошимъ мужемъ, но вдь французскія писательницы и артистки рдко берутъ себ мужа иначе какъ на короткій срокъ. Въ чистой атмосфер искусства нтъ вульгарныхъ семейныхъ предразсудковъ. Геніальныя женщины, въ род Madame де-Гранмениль и можетъ-быть нашего очаровательнаго молодаго друга, похожи на канареекъ: чтобъ он лучше пли, надо отдлить ихъ отъ ихъ дружки.
Англичанинъ подавилъ стонъ и далъ другое направленіе разговору.
Высадивъ своего веселаго спутника, Венъ отпустилъ свой фіакръ и задумчиво побрелъ домой.
‘Нтъ, говорилъ онъ про себя, я долженъ отдлаться отъ всякаго воспоминанія о преслдовавшемъ меня лиц, друг и учениц Madame де-Гранмениль, пріятельниц Густава Рамо, соперниц Жюли Комартенъ, жаждущей той чистой атмосферы гд нтъ мста для семейныхъ предразсудковъ! Могъ ли бы я — будь я богатъ или бденъ — видть въ ней идеалъ жены Англичанина? При этой тайн которая тяготитъ меня, которая пока не разъяснится оставляетъ нершенною мою собственною карьеру, какое счастье что я не засталъ ее одну, не произнесъ словъ которыя готовы были вырваться изъ моего сердца, не сказалъ: я могу не быть богатымъ человкомъ какимъ кажусь, но въ такомъ случа честолюбіе мое будетъ еще сильне, потому что борьба и трудъ составляютъ нервы честолюбія! Если я буду богатъ, согласитесь ли украсить мое положеніе? если я буду бденъ, обогатите ли вы мою бдность вашею улыбкой? И можете ли вы и въ томъ и въ другомъ случа забыть, дйствительно, безъ сожалнія забыть, какъ вы подали мн надежду, гордость вашимъ искусствомъ. Честолюбіе мое было бы убито еслибъ я женился на актрис, на пвиц. Но это лучше чмъ жажда которая никогда не будетъ удовлетворена, чмъ борьба на поприщ гд невозможно отступленіе, чмъ женщина для которой бракъ не есть цль, которая до конца остается собственностью публики и гордится тмъ что живетъ въ стеклянномъ дом куда иметъ право заглядывать всякій прохожій. Разв таковъ идеалъ жены и дома Англичанина? Нтъ, нтъ! горе мн, нтъ!

КНИГА ШЕСТАЯ.

ГЛАВА I.

Нсколько недль спустя посл описаннаго въ предшедшей глав, веселое общество мущинъ собралось за ужиномъ въ одномъ изъ отдльныхъ салоновъ Manon Dore. Ужинъ давалъ Фредерикъ Лемерсье, гости каждый въ своемъ род были боле или мене замчательны. Аристократизмъ и мода были не безъ достоинства представляемы Аленомъ де-Рошбріаномъ и Ангерраномъ {Имя это въ нкоторыхъ предшествовавшихъ листахъ напечатано было ошибочно — Энгерранъ.} де-Вандемаромъ, чье превосходство въ качеств льва все еще нсколько смущало Фредерика, хотя Алену удалось сблизить ихъ. Искусство, литература и биржа имли также своихъ представителей въ Анри Бернар, начинавшемъ входить въ славу портретномъ живописц, котораго императоръ удостоивалъ своимъ покровительствомъ, виконт де-Брезе и Саварен. Наука также не была забыта, но избрала своимъ пріятнымъ представителемъ знаменитаго медика съ которымъ мы уже познакомились, доктора Бакура. Доктора въ Париж не такъ серіозны какъ они по большей части бываютъ въ Лондон, и Бакуръ, пріятный философъ школы Аристиппа, былъ не рдкимъ и не лишнимъ гостемъ банкетовъ служившихъ мстомъ отдохновенія грацій. Военная слава была также представлена на этомъ соціальномъ сборищ воиномъ загорлымъ и декорированнымъ, недавно прибывшимъ изъ Алжира, на безплодной почв коего онъ стяжалъ много лавровъ и чинъ полковника. Финансы избрали Дюплеси, и онъ вполн оправдывалъ это избраніе, только-что пособивъ хозяину пира сдлать великолпный coup на бирж.
— А, cher Monsieur Саваренъ, сказалъ Ангерранъ де-Вандемаръ, котораго патриціанская кровь такъ чиста отъ всякаго революціоннаго оттнка что онъ всегда инстинктивно вжливъ,— что за образцовое произведеніе ваша статья въ Sens Commun о соотношеніи между національнымъ характеромъ и національною діэтой, какое неподдльное остроуміе! вдъ остроуміе истина въ забавной форм.
— Вы льстите мн, возразилъ скромно Саваренъ,— но сознаюсь что по моему въ этой бездлиц есть доля философіи. Можетъ-быть впрочемъ характеръ народа зависитъ боле отъ его напитковъ чмъ отъ пищи. Вина Италіи, хмльныя, раздражающія, разрушительно дйствующія на пищевареніе, соотвтствуютъ характеру принадлежащему дятельному мозгу и безпорядочной жизни. Италіянцы составляютъ великіе планы, во не могутъ справиться съ ними. Англійскій простой народъ пьетъ пиво, и пивной характеръ тупъ, грубъ, но упрямъ и постояненъ. Англійскіе средніе классы напиваются портеромъ и хересомъ, отъ этихъ крпкихъ напитковъ идеи ихъ становятся мрачными. Въ характер ихъ нтъ веселости, удовольствія не составляютъ для нихъ потребности, они сидятъ посл обда дома и просыпаютъ пары своихъ напитковъ въ скук домашней жизни. Если англійская аристократія обнаруживаетъ больше живости и космополитизма, то это благодаря винамъ Франціи которымъ они отдаютъ предпочтеніе вслдствіе моды, но все-таки, подобно всмъ плагіаторамъ, они только подражатели, а не изобртатели, они заимствуютъ у насъ наши вина и копируютъ наши нравы. Нмцы….
— Нахальные варвары! проворчалъ французскій полковникъ покручивая усы,— еслибъ императоръ не потерялъ разсудка, ихъ Садовая стоила бы уже теперь имъ Рейна.
— Нмцы, продолжалъ Саваренъ, не обративъ вниманія на перерывъ,— пьютъ кислыя вина въ перемежку съ пивомъ. Послднему ихъ низшіе классы обязаны своимъ quasi-сходствомъ въ тупости и упрямств съ англійскими массами. Кислое вино вредно для зубовъ. Нмцы страдаютъ зубною болью съ дтства. Вс люди подверженные зубной боли бываютъ сентиментальны. Гте мучился зубною болью, Вертеръ былъ написанъ во время одного изъ пароксизмовъ располагающихъ геній къ самоубійству. Но нмецкій характеръ не исчерпывается зубною болью, пиво и табакъ присоединяясь къ наслажденію рейнскою кислотой примшиваютъ философію къ чувствительности и придаютъ ту терпливость въ отдлк подробностей что характеризуетъ ихъ профессоровъ и полководцевъ. Кром того нмецкія вина сами по себ имютъ еще качества кром кислоты. Вкушаемыя съ кислою капустой и паренымъ черносливомъ они производятъ пары самомннія. У Нмца мало французскаго тщеславія, у него есть нмецкое самоуваженіе. Онъ распространяетъ самоуваженіе на то что его окружаетъ, свой домъ, свою деревню, свой городъ, свою страну — все что принадлежитъ ему. Дайте ему его трубку и саблю, и врьте мн, господинъ полковникъ, вы никогда не отнимете у него Рейна.
— Бррр, вскричалъ полковникъ,— но мы владли же Рейномъ.
— Мы не удержали его. Я не могу сказать что владлъ франковою монетой если взялъ ее изъ вашего кошелька и долженъ былъ возвратить ее на другой же день.
Тутъ поднялся всеобщій ропотъ противъ Саварена. Ангерранъ, какъ человкъ хорошаго тона, поспшилъ перемнить разговоръ.
— Оставимъ этимъ несчастнымъ ихъ кислыя вина и зубныя боли. Мы, пьющіе шампанское, принадлежащее намъ вполн, можемъ лишь сожалть объ остальномъ человчеств. Странное названіе у этого новаго журнала Le Sens Commun, Monsieur Саваренъ.
— Да, le Sens Commun не часто встрчается въ Париж, гд у всхъ васъ слишкомъ много геніальности для такой вульгарной вещи.
— Объясните мн пожалуста, сказалъ молодой живописецъ,— что вы понимаете подъ названіемъ Le Sens Commun? Оно загадочно.
— Правда, сказалъ Саваренъ,— оно можетъ значить sensus communis Латинянъ, или good sense Англичанъ. Латинская фраза означаетъ духъ общественнаго интереса, англійская — смыслъ свойственный вообще всмъ людямъ съ пониманіемъ. Я полагаю что изобртатель названія нашего журнала придавалъ ему послднее значеніе.
— А кто изобрлъ его? спросилъ Бакуръ.
— Это тайна которую я самъ не знаю, отвчалъ Саваренъ.
— Я догадываюсь, сказалъ Ангерравъ,— что это долженъ быть тотъ же кто пишетъ политическія передовыя статьи. Он очень замчательны, он не похожи на статьи другихъ журналистовъ, и лучшихъ и худшихъ. Я съ своей стороны мало ломаю голову надъ политикой и пожимаю плечами надъ статьями въ которыхъ правительство состоящее изъ плоти и крови сводится къ математическимъ формуламъ. Но эти статьи мн кажется пишутся свтскимъ человкомъ, и я какъ человкъ свтскій читаю ихъ.
— Но, сказалъ виконтъ де-Брезе гордившійся своимъ изящнымъ слогомъ,— это разумется не произведенія знаменитаго писателя, въ нихъ нтъ ни краснорчія, ни чувства, хотя мн не слдовало бы уменьшать достоинства вашего сотрудника.
— Все это можетъ быть очень справедливо, сказалъ Саваренъ,— но Monsieur Ангерранъ правъ. Статьи очевидно принадлежатъ человку свтскому, это причина что они изумили публику и обезпечили успхъ газеты Le Sens Commun. Но подождите недльки дв, господа, и тогда скажите мн ваше мнніе о новомъ роман новаго автора о которомъ будетъ у насъ объявлено въ завтрашнемъ нумер. Я буду очень огорченъ если онъ не понравится вамъ. Въ немъ нтъ недостатка краснорчія и чувства.
— Мн ужь довольно прискучило краснорчіе и чувство, сказалъ Ангерранъ — Вашъ редакторъ Густавъ Рамо надолъ мн съ своими ‘Размышленіями при свт звздъ въ улицахъ Парижа’, жалкое подражаніе Вечернимъ Пснямъ Гейне. Журналъ вашъ былъ бы превосходенъ еслибы вы могли заставить умолкнуть вашего редактора.
— Заставить умолкнуть Густава Рамо, воскликнулъ живописецъ Бернаръ,— я обожаю его поэмы, въ нихъ такъ много сочувствія къ бдному страждущему человчеству.
— Насколько страждущее человчество воплощается въ немъ самомъ, сказалъ докторъ,— и большая часть страданій происходитъ отъ желчи. Но propos о вашемъ новомъ журнал, Саваренъ, сегодня въ немъ есть извстіе, которое возбудило мое любопытство. Тамъ говорится что виконтъ де-Молеонъ возвратился въ Парижъ посл многолтняго пребыванія за границей, потомъ посл скромнаго указанія на репутацію талантливости пріобртенную имъ въ молодости идутъ предсказанія о будущей политической карьер человка который, если въ немъ есть крупица sens commun, долженъ думать что чмъ меньше сказано о немъ тмъ лучше. Я хорошо помню его, ужасный mauvais sujet, но замчательно красивый. Съ нимъ была непріятная исторія по поводу брилліантовъ одной иностранной герцогини побудившая его выхать изъ Парижа.
— Но, сказалъ Саваренъ,— извстіе о которомъ вы упомянули намекаетъ что это ни на чемъ не основанная клевета, и что настоящею причиной добровольнаго изгнанія де-Молеона было то что очень часто случается съ молодыми Парижанами: онъ растратилъ свое состояніе. Онъ возвращается когда получилъ по наслдству или пріобрлъ собственнымъ трудомъ на чужбин достаточное обезпеченіе.
— Тмъ не мене я не могу поврить чтобъ общество снова приняло его въ свою среду, сказалъ Бакуръ.— Когда онъ оставилъ Парижъ, вс желающіе избгать дуэлей и предохранить своихъ жень отъ соблазна вздохнули съ облегченіемъ. Общество можетъ радостно привтствовать возвращеніе заблудшей овцы, не не оправившагося волка.
— Прошу извинить меня, mon cher, оказалъ Ангерранъ,— общество уже отворило свои ворота этому бдному, несправедливо оскорбленному волку. Два дня тому назадъ Лувье собралъ въ своемъ дом находящихся въ живыхъ родственниковъ или близкихъ де-Молеона — къ числу которыхъ принадлежатъ маркизъ де-Рошбріанъ, графы де-Пасси, Бовилье, де-Шавиньи, мой отецъ и разумется двое его сыновей — и представилъ намъ доказательства которыя совершенно очищаютъ виконта де-Молеона отъ всякаго подозрнія въ преступномъ или безчестномъ поступк въ этой исторіи съ брилліантами. Въ числ доказательствъ находятся отзывы самого герцога и письма этого аристократа къ де-Молеону посл его отъзда изъ Парижа, выражающія величайшее уваженіе и изумленіе къ чувству чести и великодушію характера виконта. Результатомъ этого семейнаго совта было то что мы вс вмст отправились сдлать визитъ де-Молеону. Въ тотъ же день онъ обдалъ у моего отца. Вы достаточно знаете графа де-Вандемара, и я могу добавить, мою матушку, и можете быть уврены что они слишкомъ строго и внимательно относятся къ общественнымъ приличіямъ чтобы принять даже родственника не взвсивъ предварительно всмъ pro и contra. Что касается Рауля, то самъ Баярдъ не могъ бы быть большимъ защитникомъ чести.
За этимъ заявленіемъ послдовало молчаніе, вс казалось были поражены.
Наконецъ Дюплеси сказалъ:
— Но какое дло Лувье до этой gal&egrave,re? Лувье не родня этому родовитому vaurien, почему онъ собралъ семейный совтъ?
— Лувье извинилъ свое вмшательство старинною и близкою дружбой съ де-Молеономъ, который, по его словамъ, по прибытіи въ Парижъ пришелъ къ нему за совтомъ, будучи слишкомъ гордъ или слишкомъ робокъ чтобъ обратиться къ родственникамъ съ которыми давно порвалъ всякія сношенія. Нуженъ былъ посредникъ, и Лувье ршился взять эту роль на себя, это какъ нельзя боле просто и естественно. Кстати, Аленъ, вы обдаете завтра у Лувье, не правда ли? Обдъ въ честь нашего возстановленнаго родственника. Мы съ Раулемъ будемъ тамъ.
— Да, я буду радъ встртить еще разъ человка который, каковы бы ни были его ошибки въ молодости, о чемъ,— добавилъ Аленъ слегка красня,— мн разумется не приходится судить строго, вытерплъ самое величайшее несчастіе какое только можетъ постичь человка, сомнніе въ его чести, и кто теперь, подъ вліяніемъ лтъ или горя, такъ измнился что я не могу найти въ немъ сходства съ характеромъ который былъ сейчасъ придавъ ему какъ mauvais sujet и vaurien.
— Браво! воскликнулъ Ангерранъ,— хвала мужеству, а въ Париж нужно большое мужество чтобы защищать отсутствующаго.
— Нтъ, отвчалъ Аленъ тихимъ голосомъ.— Gentilhomme который не защититъ другаго gentilhomme подвергшагося клевет способенъ какъ солдатъ сдать крпость и измнить знамени.
— Вы говорите что Monsieur де-Молеонъ измнился, сказалъ де-Брезе,— да, онъ долженъ былъ постарть. Его красивой наружности и слда не осталось?
— Извините, сказалъ Ангерранъ,— онъ хорошо сохранился и теперь, у него красивая голова и представительная наружность. Но нельзя не сомнваться заслуживалъ ли онъ въ молодости своіо ужасную репутацію, обращеніе его такъ замчательно просто и мило, разговоръ такъ привлекательно скроменъ, такъ свободенъ отъ всякихъ претензій, и образъ жизни его такъ простъ какъ испанскаго гидальго.
— Значитъ онъ не старается играть роль Монтекристо, сказалъ Дюллеси,— и выставляться какъ этотъ романтическій герой?
— Разумется нтъ, онъ откровенно говоритъ что иметъ лишь очень небольшой доходъ, но боле чмъ достаточный для его потребностей, что теперь онъ богаче чмъ былъ въ молодости, потому что научился умренности. Мы можемъ не придавать значенія намеку Sens Commun о его будущей политической карьер, по крайней мр онъ не обнаруживаетъ подобнаго честолюбія.
— А разв это возможно для него когда онъ легитимистъ? сказалъ Аленъ съ горечью.— Какой департаментъ избралъ бы его?
— Но разв онъ легитимистъ? спросилъ де-Брезе.
— Я считаю это несомнннымъ, отвчалъ Аленъ свысока,— потому что онъ де-Молеонъ.
— Отецъ его, надюсь, былъ такой же де-Молеонъ какъ и онъ, возразилъ де-Брезе колко,— и занималъ мсто при двор Лудовика-Филиппа, которое легитимистъ едва ли бы могъ принять. Викторъ, я полагаю, вовсе не ломалъ головы надъ политикой въ то время какъ я его помню, но судя по его друзьямъ и по вниманію къ нему принцевъ Орлеанскаго дома, я могу догадываться что онъ не расположенъ въ пользу Генриха VI.
— Я не могу допустить этой мысли безъ сожалнія, оказалъ Аленъ еще высокомрне,— посл того какъ де-Молеоны признали главою своего дома представителя Рошбріановъ.
— Во всякомъ случа, сказалъ Дюплеси,— Monsieur де-Молеонъ философъ рдкаго закала. Парижанинъ знавшій богатство и довольствующійся бдностью, это типъ который мн хотлось бы изучить.
— Вы будете имть случай къ этому завтра вечеромъ, Monsieur Дбплеси, сказалъ Ангерранъ.
— Какъ! на обд у Лувье? Нтъ, я не знакомъ съ Лувье иначе какъ на бирж, и знакомство это не дружеское.
— Я хотлъ сказать не объ обд Лувье, а о бал герцогини де-Тарасконъ. Вы какъ одинъ изъ ея особенныхъ любимцевъ безъ сомннія почтите ея runion.
— Да, я общалъ дочери похать съ ней на этотъ балъ. Но герцогиня имперіалистка. А Monsieur де-Молеонъ кажется или легитимистъ, по словамъ господина маркиза, или орлеанистъ, какъ полагаетъ нашъ другъ де-Брезе.
— Что жь изъ этого? Есть ли боле преданный бурбонистъ чмъ де-Рошбріанъ? А онъ отправится на балъ. Онъ дается не во время сезона по случаю семейнаго брачнаго торжества. А герцогиня де-Тарасконъ въ родств съ Аленомъ и слдовательно съ де-Молеономъ, хотя родство это дальнее.
— А! Простите мое невжество въ генеалогіи.
— Какъ будто генеалогія благородныхъ именъ не есть исторія Франціи, проворчалъ Аленъ въ негодованіи.

ГЛАВА II.

Да, Sens Commun имлъ успхъ: онъ произвелъ впечатлніе при первомъ своемъ появленіи, впечатлніе это возрастало. Англичанину трудно понять вліяніе журнала имющаго успхъ въ Париж, то положеніе политическое, литературное, общественное, какое онъ доставляетъ сотрудникамъ содйствовавшимъ его успху. Г. Лебо обнаружилъ большую проницательность избравъ Густава Рамо номинальнымъ редакторомъ чмъ полагалъ Саваренъ или могутъ думать читатели. Прежде всего, самъ Густавъ, несмотря на недостатокъ образованія и основательнаго ума, не былъ лишенъ геніальности, такого рода геніальности которая будучи сдерживаема и имя возможность обнаруживаться только въ области чувства или сарказма, согласовалась съ направленіемъ времени, вовторыхъ, Лебо только чрезъ посредство Густава могъ заручиться Савареномъ, а имена которыя этотъ блестящій писатель привлекъ за собою съ самаго начала были достаточны для того чтобъ обратить вниманіе на первые нумера Sens Commun, не взирая на названіе которое не казалось заманчивымъ. Но однихъ этихъ именъ не было достаточно чтобы распространить журналъ въ тхъ размрахъ какихъ онъ уже достигъ. Этимъ онъ былъ обязанъ любопытству возбужденному передовыми статьями въ новомъ для парижской публик стил, имя автора коихъ вызывало догадки. Он были подписаны Пьеръ Ферменъ, полагали что это nom de plume, такъ какъ имя это было вовсе неизвстно въ литературномъ мір. Тонъ этихъ статей былъ тономъ безпристрастнаго наблюдателя, он ни отстаивали, ни нападали ни на какую партію въ частности, не излагали никакихъ отвлеченныхъ доктринъ управленія. Но такъ или пваче, он выражали изящнымъ и вмст простымъ языкомъ, по временамъ небрежнымъ, но никогда не вульгарнымъ, преобладающее чувство тревожнаго недовольства, предчувствіе неизбжной перемны установившагося порядка вещей, не опредляя какова будетъ эта перемна, не говоря къ лучшему будетъ она или къ худшему. Въ своей критик о личностяхъ писатель былъ сдержанъ и умренъ, самый проницательный цензоръ печати не могъ бы найти предлога ко вмшательству въ выраженіе мнній столь вжливыхъ. Объ император въ этихъ статяхъ говорилось мало, но это малое не было неуважительно, однако же день за днемъ статьи содйствовали подкапыванію имперіи. Недовольные всхъ оттнковъ понимали, какъ бы съ помощью франмасовской тайны, что въ этомъ журнал они имли союзника. Противъ религіи не произносилось ни слова, однакоже враги религіи покупали этотъ журналъ, но друзья религіи также покупали его, потому что эти статьи говорили съ ироніей о газетныхъ философахъ которые полагаютъ что ихъ противорчивыя сумазбродства могутъ слить ихъ въ одну утопію, или что какое-нибудь соціальное зданіе, наскоро воздвигнутое неразумнымъ меньшинствомъ, можетъ сдлаться вчнымъ обиталищемъ для безпокойнаго большинства не будучи скрплено врою.
Тонъ этихъ статей всегда соотвтствовалъ названію журнала Sens Commun. Онъ взывалъ ко здравому смыслу, взывалъ тономъ человка презирающаго хитрыя теоріи, горячую декламацію, легкомысленныя врованія или напыщенную высокопарность, характеризующія большую часть парижской печати. Статьи эти скоре напоминали нкоторые органы англійской печати, которые проповдуютъ что не ослплены никакимъ увлеченіемъ къ кому и къ чему бы то ни было, которые находятъ сбытъ благодаря симпатіи къ порочнымъ характерамъ которой Huet приписываетъ популярность Тацита, и всегда спокойно, но со скрытою насмшкой подкапывая учрежденія, никогда не претендуютъ на духъ изобртательности соединенный со здравымъ смысломъ для того чтобы предложить какимъ образомъ эти учрежденія должны быть перестроены или замнены.
Да, такъ или иначе журналъ, какъ я говорилъ, уловилъ вкусъ парижской публики. Онъ намекалъ, съ легкою граціей непредубжденнаго пріятнаго болтуна, что вс классы французскаго общества разлагаются, и каждый классъ былъ склоненъ врить что вс другіе разлагаются и соглашался что если другіе не будутъ перестроены, то и въ немъ самомъ есть нчто очень нездоровое.
Балъ у герцогини де-Тарасконъ былъ блестящимъ событіемъ. Лто было уже на исход, многіе изъ парижскихъ устроителей праздниковъ вернулись въ столицу, но сезонъ еще не начинался, и балъ въ это время года былъ событіемъ необыкновеннымъ. Но къ этому празднику былъ особый поводъ: свадьба племянницы герцогини съ сыномъ лица занимавшаго высокое служебное мсто и бывшаго въ большой милости при императорскомъ двор.
Обдъ у Лувье кончился рано, и оркестръ началъ второй вальсъ когда Ангерранъ, Аленъ и Виконтъ де-Молеонъ всходили на лстницу. Рауль не сопровождалъ ихъ, онъ очень рдко показывался вообще на балахъ, и никогда на тхъ что давались имперіалистами, въ какомъ бы близкомъ родств съ нимъ ни были эти имперіалисты. Но со свойственною его прекрасному характеру снисходительностью, онъ не осуждалъ тхъ кто посщалъ ихъ, ни Ангеррана, ru еще мене разумется Алена.
Здсь кстати сказать и о его чувствахъ къ Виктору де-Молеону. Онъ присоединился къ семейному оправданію этого родственника въ тяжеломъ обвиненіи по поводу брилліантовъ, доказательства его невинности казались ему несомннными и ршительными, потому онъ сдлалъ визитъ виконту и согласился на оказанныя ему формальныя вжливости. Но оказавъ подобную справедливость собрату gentilhomme и родственнику, онъ желалъ видать виконта де-Молеона какъ можно рже. Онъ разсуждалъ такимъ образомъ: ‘Человкъ этотъ не виновенъ ни въ какомъ преступленіи возведенномъ противъ него обществомъ. Но въ числ его качествъ стяжавшихъ ему восхищеніе общества, прежде чмъ оно ошибочно осудило его, нтъ ни одного которое побуждало бы меня искать его дружбы или могло бы разсять сомннія въ томъ чмъ станетъ онъ когда общество снова приметъ его. А человкъ этотъ такъ привлекателенъ что я боюсь подчиниться его вліянію если буду часто видть его.’
Рауль держалъ свои разсужденія про себя. Въ глазахъ Ангеррана, Алена и той модной молодежи на которую они могли имть вліяніе, Викторъ де-Молеонъ принялъ почти героическіе размры. Ясно было что въ дл навлекшемъ на него такую низкую клевету онъ поступалъ съ рыцарскою деликатностью. А его буйная и безпорядочная жизнь въ молодости, искупавшаяся по преданіямъ его современниковъ его храбростью и великодушіемъ, не была такимъ порокомъ къ которому молодые Французы способны относиться строго. Всякіе вопросы касательно его жизни въ теченіе долгаго отсутствія изъ столицы умолкали предъ уваженіемъ котораго заслуживали факты извстные, ясно обнаруженные съ помощію его pi&egrave,ces justificatives: вопервыхъ, что онъ подъ чужимъ именемъ служилъ въ рядахъ арміи въ Алжир, отличался тамъ рдкими достоинствами, и кром производства въ чинъ получилъ крестъ. Настоящее имя его было извстно только его полковому командиру, и когда онъ оставилъ службу, полковникъ далъ ему письмо въ теплыхъ выраженіяхъ одобрявшее его поведеніе и удостоврявшее его тождество съ Викторомъ де-Молеономъ, вовторыхъ, что въ Калифорніи онъ спасъ одно богатое семейство отъ ночнаго нападенія убійцъ, сражаясь въ единоборств съ тремя сильнйшими разбойниками, и отказался отъ всякой награды со стороны спасенныхъ кром письменнаго выраженія ихъ признательности. Во всхъ странахъ храбрость почитается добродтелью, ни въ одной стран она настолько не искупаетъ пороковъ какъ во Франціи.
Но до сихъ поръ оправданіе Виктора де-Молеона было извстно лишь немногимъ, и т принадлежали къ веселымъ кружкамъ общества. Какимъ образомъ могли судить о немъ боле серіозные средніе классы, представляющіе самую важную часть общественнаго мннія для кандидата ищущаго политическихъ отличій, это былъ другой вопросъ.
Герцогиня стояла у дверей встрчая гостей. Дюплеси сидлъ близь входа рядомъ съ выдающимся членомъ императорскаго правительства, съ которымъ разговаривалъ вполголоса. Однако же глаза финансиста обращенные на дверь при вход Алена и Ангеррана скользнувъ по ихъ знакомымъ лицамъ внимательно остановились на боле пожиломъ человк котораго Ангерранъ представлялъ герцогин и въ которомъ Дюплеси врно угадалъ виконта де-Молеона. Разумется если нельзя было призвать Monsieur Лебо въ статномъ человк постившемъ Лувье, еще мене могъ тотъ кто слыхалъ о безумныхъ похожденіяхъ roi des viveurs въ молодости согласить вру въ эти разказы со спокойною скромностью наружности отличавшею кавалера отвчавшаго со склоненною головой покорнымъ тономъ на любезное привтствіе блестящей хозяйки. Но къ такому несходству прежняго де-Молеона съ настоящимъ, Дюплеси былъ приготовленъ разговоромъ въ Maison Dore. И теперь когда виконтъ уступивъ свое мсто возл герцогини кому-то вновь пришедшему отошелъ и прислонясь къ колонн смотрлъ на веселую сцену предъ собою съ такимъ выраженіемъ лица, отчасти саркастическимъ, отчасти грустнымъ, съ какимъ человкъ смотритъ посл долгаго отчужденія на сцены былыхъ веселостей, Дюплеси понялъ что никакія перемны не сломили силы характера длавшей этого человка героемъ беззаботныхъ современниковъ. Хотя онъ не носилъ ни бороды, ни даже усовъ, было что-то чрезвычайно мужественное въ очертаніи его гладко выбритыхъ щекъ и рзко обозначенныхъ челюстей, во лбу широкомъ въ вискахъ и выдающемся въ тхъ органахъ надъ бровями которые, говорятъ, обозначаютъ быстрое воспріятіе и скорость дйствія, въ губахъ сжатыхъ въ поко, съ выраженіемъ можетъ-быть нсколько суровымъ, но подвижнымъ при разговор и удивительно привлекательнымъ при улыбк. Все вмст въ этомъ Виктор де-Молеон было запечатлно отличіемъ помимо условнаго изящества. Вы бы сказали: это человкъ съ рзко обозначенною индивидуальностью, знаменитость въ какомъ-нибудь род. Вы не удивились бы узнавъ что онъ вождь партіи, искусный дипломатъ, отважный воинъ, предпріимчивый путешественникъ, но вы не сочли бы его за ученаго, писателя, артиста.
Пока Дюплеси наблюдалъ такимъ образомъ виконта де-Молеона, въ то же время слушая повидимому внимательно шепотъ министра сидвшаго съ нимъ рядомъ, Аленъ прошелъ въ бальную залу. Онъ былъ еще такъ свжъ что находилъ удовольствіе въ танцахъ. Ангерранъ (который уже пережилъ это увлеченіе и обыкновенно рано узжалъ съ бала чтобы наслаждаться сигарой и вистомъ въ своемъ клуб) подошелъ къ де-Молеону и остановился рядомъ съ нимъ. Левъ одного поколнія всегда чувствуетъ любопытство и уваженіе ко льву поколнія предшедшаго, и молодой Вандемаръ началъ сильно, почти страстно интересоваться этимъ развнчаннымъ царемъ того царства моды которое будучи разъ утрачено никогда уже не можетъ быть возвращено, ибо только Юность можетъ держать его скипетръ и повелвать его подданными.
— Въ этой толп, виконтъ, сказалъ Ангерранъ,— должно-быть не мало вашихъ старыхъ знакомыхъ?
— Можетъ-быть, но до сихъ поръ я видлъ только новыя лица.
Какъ онъ говорилъ это, человкъ среднихъ лтъ, декорированный большимъ крестомъ Почетнаго Легіона и полдюжиной иностранныхъ орденовъ, ведя подъ руку даму такихъ же лтъ сіявшую брилліантами, проходилъ чрезъ большую залу и при внезапномъ поворот вслдствіе остановки своей спутницы поправлявшей платье, случайно задлъ де-Молеона, котораго прежде не замтилъ. Обернувшись чтобъ извиниться въ своей неловкости, онъ встртилъ взглядъ виконта, вздрогнулъ, измнился въ лиц, и поспшилъ къ своей спутниц.
— Вы узнаете его превосходительство? сказалъ Ангерранъ улыбаясь.— Его лицо не можетъ быть для васъ новымъ.
— Это баронъ де-Ласи? спросилъ де-Молеонъ.
— Баронъ де-Ласи, теперь графъ Эпине, посланникъ при двор ***, и если слухи справедливы, имющій надежду скоро получить министерскій портфель.
— Онъ пошелъ впередъ съ тхъ поръ какъ я не видалъ его, этотъ маленькій баронъ. Въ то время онъ былъ моимъ усерднымъ подражателемъ, и не лестно мн было это подражаніе.
— Онъ составилъ себ карьеру, вчно цпляясь за кого-нибудь боле сильнаго нежели онъ самъ. Цплялся, вроятно, за васъ, когда будучи parvenu несмотря на присвоенный незаконно титулъ барона, онъ добивался доступа въ клубы и гостиныя. Когда доступъ въ нихъ открылся ему, остальное пришло само собою. Онъ сталъ милліонеромъ по приданому жены, и посланникомъ чрезъ возлюбленнаго жены, занимающаго вліятельное мсто въ государств.
— Но въ немъ самомъ должна быть нкоторая сила. Нельзя поставить стойкомъ пустой мшокъ. А! вотъ, если не ошибаюсь, человкъ котораго я зналъ ближе. Тотъ блднолицый съ большимъ крестомъ — вдь это наврное Альфредъ Геннекенъ. Неужели и онъ декорированный имперіалистъ? Когда мы разстались онъ былъ соціальнымъ республиканцемъ.
— Но вроятно и тогда уже краснорчивымъ адвокатомъ. Онъ попалъ въ палату, говорилъ хорошо, защищалъ coup d’tat. Онъ недавно сдланъ префектомъ важнаго департамента ***. Популярное назначеніе. Пожалуста возобновите съ нимъ знакомство, онъ идетъ сюда.
— Пожелаетъ ли столь важный сановвикъ возобновить знакомство со мною? Едва ли.
Говоря эти слова де-Молеонъ однако отошелъ отъ колонны на встрчу префекту. Ангерранъ пошелъ за нимъ и видлъ какъ виконтъ протянулъ руку своему старому знакомому.
Префектъ уставился на него и проговорилъ съ холодною учтивостью:
— Извините… Какое-нибудь недоразумніе.
— Позвольте мн, Monsieur Геннекенъ,— вступился Ангерранъ желая избавить виконта отъ непріятной необходимости называть себя,— позвольте мн снова познакомить васъ съ моимъ родственникомъ, виконтомъ де-Молеономъ, котораго вы весьма естественно могли забыть по истеченіи столькихъ годовъ.
Все-таки префектъ не принялъ протянутой руки. Онъ поклонился церемонно, проговорилъ:— я не зналъ что виконтъ вернулся въ Парижъ, и двинувшись дале, раскланялся съ хозяйкой и исчезъ.
— Грубіянъ, пробормоталъ Ангерранъ.
— Полноте, сказалъ де-Молеонъ спокойно.— Мн уже нельзя боле драться на дуэли, въ особенности съ префектомъ. Но признаюсь я настолько слабъ что такое обращеніе Генвекена обижаетъ меня. Онъ мн обязанъ… не многимъ, положимъ, во все-таки настолько что я скоре выбралъ бы его для возстановленія моей репутаціи нежели Лувье еслибы зналъ что онъ занимаетъ такое высокое мсто. Впрочемъ, человку достигшему вліятельнаго положенія извинительно забыть пріятеля имя котораго подверглось нареканіямъ. Я ему прощаю.
Въ голос виконта было какое-то глубокое чувство, которое тронуло теплое, хотя и легкое сердце Ангеррана. Но де-Молеонъ не далъ ему времени отвтить. Онъ быстро смшался съ веселою толпой и Ангерранъ уже не видалъ его въ этотъ вечеръ.
Дюплеси между тмъ оставилъ мсто свое подл министра, слдуя за молоденькою и очень хорошенькою двушкой переданной ему съ рукъ на руки танцовавшимъ съ ней кавалеромъ. Это была единственная дочь Дюплеси, и онъ дорожалъ ею боле нежели нажитыми на бирж милліонами.
— Княгиня, сказала она,— унеслась вслдъ за какою-то нмецкою коронованою особой, поэтому, petit p&egrave,re, мн приходится оставаться съ вами.
Княгиня, знатная русская дама, взяла на этотъ вечеръ подъ свое крылышко Mademoiselle Valrie Duplessis.
— А мн должно-быть слдуетъ отвести васъ опять въ бальную залу, сказалъ финансистъ гордо улыбаясь,— и пріискать вамъ кавалеровъ.
— Мн не нужно для этого вашей помощи, Monsieur. За исключеніемъ этой кадрили списокъ мой полонъ.
— И надюсь, кавалеры пріятные. Скажи ка мн кто они, шепнулъ Дюплеси пробираясь съ дочерью въ бальную залу.
Двушка взглянула на свою табличку.
— Ну, первый какой-то милордъ съ непроизносимымъ англійскимъ именемъ.
Beau cavalier?
— Нтъ, дуренъ собою, да и старъ, ему по крайней мр лтъ тридцать.
Дюплеси вздохнулъ свободне. Онъ не желалъ чтобы дочь его влюбилась въ Англичанина.
— А слдующій?
— Слдующій проговорила она нершительно, и онъ замтилъ легкую краску на ея лиц.
— Да, слдующій. Вдь онъ не Англичанинъ?
— О нтъ! Маркизъ де-Рошбріанъ.
— А! Кто представилъ его теб?
— Вашъ другъ, petit p&egrave,re, Monsieur де-Брезе.
Дюплеси опятъ взглянулъ на лицо дочери. Оно было наклонено надъ букетомъ.
— Что жъ, онъ также дуренъ собою?
— Дуренъ! воскликнула двушка съ негодованіемъ:— Да онъ…
Она удержалась и отвернулась въ сторону.
Дюплесси задумался. Онъ радъ былъ что проводилъ свою дочь въ бальную залу. Онъ ршилъ тутъ остаться и наблюдать за нею и за Рошбріаномъ.
До этой минуты Рошбріанъ ему не нравился. Слишкомъ очевидная родовая гордость знатнаго юноши раздражала его, хотя финансистъ и самъ хвастался своими предками. Можетъ-быть и теперь маркизъ Аленъ былъ ему не по душ, но онъ смотрлъ уже на него съ какимъ то не враждебнымъ любопытствомъ. А если пришлось бы породниться со знатнымъ родомъ, такъ можно пожалуй и заразиться его гордостью.
Едва появились они въ зал какъ маркизъ подошелъ звать свою даму. Онъ поклонился Дюплеси со своею обычной одержанною учтивостью, безъ всякаго оттнка какой-нибудь особенной дружелюбности.
Такой ловкій человкъ какъ финансистъ не можетъ не обладать тонкимъ знаніемъ сердца человческаго.
‘Еслибъ онъ былъ на пути влюбиться въ Валерію, думалъ Дюплесси, онъ постарался бы понравиться ея отцу. Ну, да, слава Богу, есть для нея партіи боле выгодныя нежели маркизъ безъ состоянія, легитимистъ безъ карьеры.’
Въ дйствительности Аленъ былъ столько же равнодушенъ къ Валеріи сколько ко всякой другой хорошенькой двушк въ комнат. Разговаривая съ виконтомъ де-Брезе въ промежуткахъ танцевъ, онъ сказалъ что-то вскользь о ея красот.— Да, отвчалъ де-Брезе,— она прелестна, я васъ представлю — и поспшилъ подвести его къ двушк, которой даже имени маркизъ не усплъ узнать.
Теперь становясь съ нею въ кадриль, онъ чувствовалъ что говорить есть обязанность, если не удовольствіе, и разумется началъ съ первой пошлости которая пришла ему на умъ.
— Вамъ нравится балъ, Mademoiselle?
— Да, отозвались почти невнятно розовыя губки Валеріи.
— И не слишкомъ много народу, какъ обыкновенно бываетъ на балахъ.
Губка Валеріи опять зашевелились, но на этотъ разъ ничего уже нельзя было разслышать.
Разговоръ прервался на время фигуры, Аленъ ломалъ себ голову, и началъ снова:
— Говорятъ, прошлый сезонъ былъ особенно веселъ. Объ этомъ я не могу судить, потому что онъ почти уже кончился когда я въ первый разъ пріхалъ въ Парижъ.
Валерія подняла глаза, и на ея дтскомъ лиц показалось больше оживленія.
— Я въ первый разъ на балу, Monsieur le Marquis, сказала она уже внятно.
— Стоитъ только взглянуть на васъ, Mademoiselle, чтобъ угадать это, отвчалъ Аленъ любезно.
Опять разговоръ былъ прерванъ танцемъ, но стсненіе прошло. Когда кадриль кончилась и Рошбріанъ отвелъ прекрасную Валерію къ отцу, ей казалось что она слушала музыку сферъ и что музыка эта внезапно умолкла. Увы! Аленъ не вынесъ такого же пріятнаго впечатлнія. Ея разговоръ показался ему безыскусственнымъ, правда, но весьма скучнымъ въ сравненіи съ блестящими рчами замужнихъ Парижанокъ, съ которыми онъ обыкновенно танцовалъ. Онъ съ чувствомъ облегченія отдалъ прощальный поклонъ и вмшался въ толпу зрителей.
Между тмъ де-Молеонъ оставилъ собраніе и тихо шелъ по пустымъ улицамъ къ своей квартир. Любезности встрченныя имъ за обдомъ у Лувье и дружественная внимательность оказываемая ему такими знатными родственниками какъ Аленъ и Ангерравъ, смягчили, развеселили его. Онъ началъ спрашивать себя въ самомъ ли дл закрытъ ему доступъ къ политической дятельности при настоящихъ обстоятельствахъ, и нужно ли для этой цли употреблять т опасныя орудія за которыя онъ ршился взяться подъ вліяніемъ досады и отчаянія. Но оскорбленіе нанесенное ему двумя представителями политическаго міра, людьми которые нкогда глядли на него съ подобострастіемъ и блестящая карьера которыхъ была неразрывно связана съ имперіей, снова пробудило въ немъ злобныя чувства и опасныя намренія. Холодность Геннекена въ особенности раздражала его. Она оскорбляла не только его гордость, но и сердце. Въ ней былъ ядъ неблагодарности, а неблагодарность именно обладаетъ способностію огорчать сердца закалившіяс противъ ненависти или презрнія людей которымъ не было оказано никакихъ услугъ. Въ одномъ частномъ дл, касавшемся его состоянія, де-Молеонъ имлъ случай обратиться за совтомъ къ Геннекену, тогда молодому много общавшему адвокату. Изъ этого совщанія возникла дружба, несмотря на различіе въ привычкахъ и общественномъ положеніи этихъ двухъ человкъ. Однажды, захавъ къ Геннекену, де-Молеонъ нашелъ его очень разстроеннымъ. Адвокату нанесено было публичное оскорбленіе въ салонахъ вельможи съ которымъ де-Молеонъ его познакомилъ, человкомъ искавшимъ руки одной особы любимой Геннекеномъ, и почти уже помолвленной съ нимъ. Человкъ этотъ былъ извстный забіяка, дуэлистъ почти также знаменитый своею ловкостью во владніи всякимъ орудіемъ какъ и самъ де-Молеонъ. Дло было такое что друзья Геннекена не видли для него другаго исхода какъ вызвать на дуэль этого ‘браво’. Геянекенъ, довольно смлый на адвокатскомъ мст, не былъ героемъ предъ шпагою или пистолетомъ. Онъ вовсе не умлъ владть ни тмъ, ни другимъ оружіемъ, смерть въ бою съ такимъ страшнымъ противникомъ казалась ему неизбжною, а жизнью онъ очень дорожилъ: почетная карьера открывалась предъ нимъ, предстоялъ бракъ съ любимою женщиной. Однако у него было французское чувство чести. Ему говорили что надо драться, слдовательно длать нечего. Онъ просилъ де-Молеона быть его секундантомъ, и произнося эту просьбу, упалъ въ кресло и залился слезами.
— Подождите до завтра, сказалъ де-Молеонъ,— не длайте ничего до тхъ поръ. Вы теперь въ моихъ рукахъ, и я отвчаю за вашу честь.
Оставивъ Геннекена, Викторъ отыскалъ spadassin въ клуб, котораго оба они были членами, и сумлъ, не упоминая о Геннекен, поссориться съ нимъ. Послдовалъ вызовъ. Дуэль на шпагахъ состоялась на слдующее утро. Де-Молеонъ обезоружилъ и ранилъ своего противника, не тяжко, но настолько чтобы кончить бой. Онъ помогъ отвезти раненаго на его квартиру и услся около его постели какъ другъ.
— Зачмъ, скажите, вы придрались ко мн? спросилъ spadassin.— И зачмъ, добившись дуэли, вы пощадили мою жизнь? Вдь ваша шпага была у меня надъ сердцемъ когда вы приподняли ее и прокололи мн плечо.
— Я скажу вамъ и съ тмъ вмст попрошу васъ принять мою дружбу и, а будущее время, съ однимъ только условіемъ. Въ теченіи дня напишите или продиктуйте нсколько учтивыхъ словъ извиненія Monsieur Геннекену. Ma foi! вс будутъ хвалить въ человк такъ часто какъ вы доказавшемъ храбрость и искусство, великодушіе къ адвокату никогда не дерзавшему въ рукахъ ни шпаги, ни пистолета.
Въ тотъ же день де-Молеонъ вручилъ Геннекену извиненіе въ горячихъ словахъ, которое удовлетворило всхъ его друзей. За такую услугу де-Молеона Геннекенъ объявилъ себя на вкъ ему обязаннымъ. Дйствительно де-Молеонъ спасъ ему жизнь, любимую женщину, честь, карьеру.
‘А теперь,— думалъ де-Молеонъ — теперь когда ему такъ легко было бы отплатить мн, онъ даже не хочетъ протянуть мн руки. Не природа ли человческая въ войн со мною?’

ГЛАВА III.

Ничто не могло быть проще квартиры виконта де-Молеона, находившейся на второмъ этаж тихой старосвтской улицы. Квартира эта была отдлана скромно на сбереженныя имъ деньги. Однако тутъ высказался во всемъ вкусъ человка принадлежавшаго когда-то къ изящнйшимъ представителямъ свтскаго круга.
Вы чувствовали себя въ жилищ утонченно образованнаго аристократа, отличающагося притомъ наклонностью къ строгой простот и достигшаго уже зрлыхъ лтъ. Онъ сидлъ на слдующее утро въ комнат служившей ему кабинетомъ. Вдоль стнъ расположены были маленькія полки для книгъ, на нихъ стояли пока еще не многія книги, большею частью справочныя, или дешевыя изданія французскихъ классическихъ прозаиковъ,— поэтовъ и романистовъ не было,— да нсколько латинскихъ писателей тоже прозаиковъ: Цицеронъ, Саллюстій, Тацитъ. Виконтъ писалъ за конторкой, предъ нимъ лежала раскрытая книга Paul Louis Courier, этотъ образецъ политической ироніи и мужественнаго слога. У двери раздался звонокъ. Виконтъ не держалъ слуги. Онъ всталъ и пошелъ отпирать. Въ изумленіи отступилъ онъ на нсколько шаговъ узнавъ въ постител своемъ г. Геннекена.
Префектъ на этотъ разъ не отдернулъ руки, онъ протянулъ ее, но съ нкоторою неловкостью и робостью.
— Я счелъ долгомъ зайти къ вамъ, викоатъ, такъ рано, повидавшись уже съ Monsieur Ангерраномъ де-Вандемаръ. Онъ показалъ мн копіи съ документовъ разсмотрнныхъ вашими достопочтенными родственниками, и совершенно оправдывающихъ васъ отъ обвиненія, которое, признаюсь, все еще казалось мн не опровергнутымъ, когда я имлъ честь встртиться съ вами вчюра вечеромъ.
— Мнкажется, Monsieur Геннекенъ, что вы, какъ замчательный адвокатъ, могли бы легко ознакомиться съ сущностью дла.
— Я былъ въ Швейцаріи съ женою, виконтъ, когда возникло несчастное дло въ которое вы были замшаны.
— Но вернувшись въ Парижъ вы могли бы, кажется, дать себ трудъ собрать справки о вопрос такъ близко касающемся чести человка котораго вы нкогда называли другомъ и котораго увряли… де-Молеонъ остановился, онъ считалъ унизительнымъ для себя договорить слова ‘въ вчной благодарности’.
Геннекенъ слегка покраснлъ, но отвчалъ сдержанно:
— Я, разумется, собралъ справки. Я слышалъ что предъявленное на васъ обвиненіе въ похищеніи драгоцнностей было взято назадъ, что вы слдовательно были оправданы предъ закономъ, но я слышалъ также что общество не оправдало васъ, вслдствіе чего вы оставили Францію. Вы меня извините если я скажу вамъ что никто не хотлъ меня слушать когда я пробовалъ за васъ заступаться. Но теперь прошло уже много лтъ, дло это почти забыто, высокопоставленные родственники дружески принимаютъ васъ, и я съ радостью убждаюсь что вы безъ труда займете опять то положеніе въ обществ котораго въ сущности никогда не лишались, а отъ котораго только отказались на время.
— Я цню какъ слдуетъ выражаемую вами дружескую радость. На дняхъ я читалъ въ одномъ остроумномъ писател нкоторыя замчанія о вліяніи злорчія или клеветы на вашу впечатлительную парижскую публику. ‘Еслибы, говоритъ этотъ писатель, меня обвинили въ томъ что я положилъ въ карманъ об башни Notre Dame, я не пытался бы оправдываться, я искалъ бы спасенія въ бгств. А еслибы, продолжаетъ тотъ же писатель, въ этомъ же самомъ преступленіи обвинили моего лучшаго друга, я такъ боялся бы прослыть за его сообщника что выгналъ бы моего лучшаго друга изъ дому.’ Положимъ, г. Геннекенъ, что я уступилъ первому опасенію, почему было вамъ не уступать второму? къ счастію, нашъ добрый Парижъ подверженъ реакціямъ. Теперь вы находите возможнымъ протянуть мн руку. Парижъ усплъ убдиться что башни собора Notre Dame не у меня въ карман.
Послдовало молчаніе. Виконтъ снова слъ за конторку, наклонился надъ бумагами, и казалось хотлъ дать понять что считаетъ разговоръ оконченнымъ.
Но чувство стыда, раскаянія, воспоминаніе прошлаго шевельнулось въ сердц степеннаго, свтскаго разчетливаго человка, который всмъ былъ обязанъ сидвшему предъ нимъ прежнему кутил и шалуну. Опять онъ протянулъ руку, и на этотъ разъ горячо пожалъ руку де-Молеона.
— Простите меня, сказалъ онъ взволнованнымъ и нсколько хриплымъ голосомъ.— Простите меня. Я виноватъ. По характеру, а можетъ-быть и по условіямъ моего положенія, я слишкомъ робко отношусь къ общественному мннію, къ злорчію. Простите меня. Скажите, не могу ли я чмъ-нибудь отплатить вамъ теперь, хотя въ малой мр, то что вы сдлали для меня.
Де-Молеонъ пристально поглядлъ на префекта и промолвилъ тихо:
— Вы желаете оказать мн услугу? Вы говорите искренно?
Префектъ минуту колебался, потомъ отвчалъ твердымъ голосомъ:
— Да.
— Въ такомъ случа я попрошу у васъ откровеннаго мннія, не какъ у юриста, не какъ у префекта, но какъ у человка знающаго современное состояніе французскаго общества. Выскажите мн это мнніе, не думая о томъ какъ оно на меня подйствуетъ, руководствуясь единственно вашимъ опытнымъ разсудкомъ.
— Извольте, сказалъ Геннекенъ, недоумвая что будетъ дальше.
Де-Молеонъ продолжалъ:
— Вы можетъ-быть помните что въ прежнее время у меня не было политическаго честолюбія. Я не вмшивался въ политику. Въ смутное время послдовавшее тотчасъ же за паденіемъ Лудовика-Филипла, я былъ только зрителемъ эпикурейцемъ. Положимъ что мн не будетъ трудно, занять мое прежнее мсто въ гостиныхъ. Но относительно палаты, публичной жизни, политической карьеры — могу ли я имть доступъ къ нимъ при имперіи? Вы молчите. Отвчайте мн, какъ общали, искренно.
— На пути къ политической дятельности вы встртили бы большія трудности.
— Непреодолимыя?
— Пожалуй что и такъ. Конечно по званію префекта я могу въ моемъ департамент оказать сильную поддержку правительственному кандидату. Но я не думаю чтобы правительство, особенно въ настоящее время, когда ему слдуетъ быть весьма осторожнымъ, ршилось выставить васъ. Откопали бы снова дло о драгоцнностяхъ, вашу невинность стали бы оспаривать, отрицать. Фактъ что вы столько лтъ переносили молча это обвиненіе не принимая никакихъ мръ чтобы его опровергнуть, ваша прежняя жизнь, даже независимо отъ этого обвиненія, недостатокъ средствъ въ настоящее время (Monsieur Ангерранъ говорилъ мн что доходъ вашъ невеликъ), отсутствіе репутаціи общественнаго дятеля… Нтъ, оставьте мысль вступить въ политическую борьбу. Вы подверглись бы неудач, которая могла бы даже преградить вамъ доступъ въ салоны, который теперь вамъ открывается. Вы не можете явиться правительственнымъ кандидатомъ.
— Положимъ. Можетъ-быть я и не имю желанія. А если бы я явился кандидатомъ оппозиціи, либеральной партіи?
— Какъ имперіалистъ, сказалъ Геннекенъ, улыбаясь сдержанно,— и въ той должности какую занимаю, я не позволилъ бы себ поощрять кого-либо на оппозицію правительству императора. Но такъ какъ вы требуете отъ меня откровенности, то я скажу вамъ что по-моему тутъ для васъ еще меньше надежды на успхъ. Оппозиція находится въ жалкомъ меньшинств, самые замчательные изъ либераловъ едва могутъ добиться мстъ въ палат. Большая мстная популярность, или богатство, громкая репутація испытаннаго патріотизма, извстный всмъ ораторскій или административный талантъ, вотъ условія необходимыя чтобы получить доступъ къ скамьямъ оппозиціи, да и этихъ условій оказывается недостаточно для трети людей обладающихъ ими. Будьте опять тмъ же чмъ были прежде, героемъ салоновъ далекимъ отъ пошлыхъ треволненій политики.
— Я получилъ отвтъ котораго просилъ. Благодарю васъ еще разъ. Услуга которую я вамъ когда-то оказалъ теперь вполн отплачена.
— Нтъ, далеко нтъ! Вотъ что: пообдайте скромно со мною сегодня и позвольте мн представить вамъ мою жену и двухъ дтей, родившихся посл того какъ мы разстались. Я говорю сегодня, потому что завтра возвращаюсь въ мою префектуру.
— Я очень благодаренъ вамъ за приглашеніе, но сегодня я обдаю у графа де-Бовилье, гд встрчу кой-кого изъ corps diplomatique. Надо же мн по крайней мр обезпечить себ положеніе въ салонахъ если уже вы такъ ясно доказали что я не могу имть доступа къ законодательному сословію, разв въ случа…
— Въ случа чего?
— Одного изъ тхъ переворотовъ въ которыхъ подонки общества всплываютъ наверхъ.
— Этого нечего опасаться. Подземные барраки и желзныя дороги навсегда отняли у подонковъ возможность подняться. La canaille не можетъ уже господствовать и строить баррикады.
— Прощайте, cher Геннекенъ. Мои почтительные hommages Madame.
Съ этого дня статьи Пьера Фермена въ Le Sens Commun, продолжая держаться въ предлахъ законности, сдлались боле рзко враждебными императорскому правительству, не выставляя однако никакой опредленной программы для правительства которое бы его смнило.

ГЛАВА IV.

Недли проходили. Рукопись Исавры перешла въ печать, она появилась по французской мод въ вид фельетоновъ, маленькими отрывками. Саваренъ и его сотрудники предварительно протрубили какъ слдуетъ о новомъ произведеніи, и обратили на него вниманіе, если не всей публики, то по крайней мр критиковъ и литературныхъ кружковъ. Едва появился четвертый выпускъ, оно уже перестало нуждаться въ покровительств кружковъ. Оно овладло публикою. Произведеніе это было не въ новйшемъ французскомъ вкус, событія не тснились и не ужасали, они были несложны и не многочисленны. Вся повсть принадлежала скоре къ старой школ гд преобладало поэтическое чувство и изящество изложенія. Это именно сходство со старинными любимыми произведеніями придало ей прелесть новизны. Словомъ, повсть эта очень понравилась и возбудила сильное любопытство относительно личности автора. Когда огласилось что авторъ не кто иной какъ та молодая особа которой вс слышавшіе ея пніе такъ горячо предсказывали блестящій успхъ въ музыкальномъ мір, любопытство чрезвычайно возрасло. Просьбы познакомить съ нею посыпались на Саварена. Не успла Исавра сознать свою восходящую славу, какъ ее уже вытащили силою изъ тихаго дома и уединенной жизни. За ней ухаживали, ее носили на рукахъ въ литературномъ кружк котораго Саваренъ былъ главою. Кружокъ этотъ одной стороною соприкасался съ богемой, а другой съ тми боле притязательными сферами которыя во всякомъ центр образованности, но особенно въ Париж, стараются заимствовать блескъ отъ свтилъ литературы и искусствъ. Но самый этотъ успхъ тяготилъ, смущалъ Исавру, онъ въ сущности ничмъ не отличался отъ успха ея какъ пвицы.
Съ одной стороны, ей не по сердцу были ласки писательницъ и фамиліарное обращеніе писателей, хвалившихся философскимъ пренебреженіемъ къ условнымъ приличіямъ уважаемымъ людьми церемонными. Съ другой стороны, въ любезностяхъ лицъ которыя ухаживая за новой знаменитостью все-таки жили своею жизнью недоступной артистическому міру, было какое-то снисхожденіе, покровительство молодой иностранк, не имющей никого близкаго кром синьйоры Веносты, прежней пвицы, и. начавшей литературное поприще въ журнал Густава Рамо. Какъ ни скрывалось это снисхожденіе и покровительство подъ преувеличенными похвалами, оно оскорбляло женскую гордость Исавры, хотя льстило ея авторскому самолюбію. Между этими лицами были богатые, знатные люди, которые обращались къ ней какъ къ женщин, къ женщин молодой и красивой, съ нжными словами, выражавшими любовь, но безъ всякой мыоли о брак, самые горячіе изъ этихъ поклонниковъ были люди женатые. Но разъ пустившись въ парижскій свтъ, трудно уже было отступить назадъ. Веноста плакала при мысли что придется пропустить какой-нибудь веселый вечеръ, а Саваренъ смялся надъ щепетильностью двушки какъ надъ дтскимъ незнаніемъ свта. Какъ бы то ни было, утренніе часы все-таки принадлежали ей, и въ эти часы посвященные продолженію повсти (начало появилось въ печати когда дв трети еще не были написаны), она забывала пошлый свтъ принимавшій ее вечеромъ. Незамтно для нея самой характеръ этой повсти мало-по-малу измнился. Въ начал онъ былъ серіозенъ, правда, но въ этой серіозности проглядывало радостное чувство. Можетъ-быть то была радость таланта нашедшаго себ исходъ, можетъ-быть радость еще боле глубокая и сокрытая, внушаемая воспоминаніемъ о рчахъ и взглядахъ Грагама и мыслію что карьера пвицы, ему не нравившаяся, была оставлена на всегда. Тогда жизнь казалась Исавр свтлою. Мы видли что она начала свой романъ не зная какъ кончитъ его. Такъ или иначе, окончаніе все-таки предполагалось благополучное. Теперь свтъ жизни помрачился, и тонъ романа сталъ грустенъ — предвидлся конецъ трагическій. Но для посторонняго читателя онъ съ каждою главой становился интересне. Бдная двушка обладала въ необыкновенной степени музыкальностью слога, музыкальностью какъ нельзя лучше подходящею къ выраженію глубокаго чувства. Каждый молодой писатель знаетъ какъ произведеніе фантазіи получаетъ тотъ или другой характеръ отъ сознанія какой-нибудь истины въ душ автора, и какъ съ тмъ вмст произведеніе это все боле овладваетъ авторомъ пока не сростается наконецъ съ его умомъ и сердцемъ. Внутреннее горе можетъ измнить судьбу вымышленныхъ лицъ, и привести къ могил тхъ кого сначала предполагалось соединить у алтаря. Только на позднйшей боле высокой ступени искусства и опытности писатель избавляется отъ вліянія своей личности и живетъ чужою жизнію, не имющею ничего общаго съ его собственною. Геній долженъ обыкновенно пройти черезъ періодъ субъективности, прежде чмъ достигнетъ объективности. Даже Шекспиръ изображаетъ самого себя въ сонетахъ, и только поздне не видно уже слдовъ его самого въ Фальстаф и Лир.
Отъ Англичанина не было встей — ни слова. Исавра не могла не чувствовать что въ его рчахъ и взглядахъ въ тотъ день въ ея саду, или въ еще боле счастливое время въ Ангіен, была не одна только дружба: въ нихъ была любовь, любовь оправдывавшая гордость съ которою двушка шептала себ: ‘И я тоже люблю’. Но затмъ послднее прощаніе! Какъ онъ измнился! Какъ сталъ холоденъ. Положимъ, ревность къ Рамо могла до нкоторой степени объяснить его холодность когда онъ вошелъ въ комнату, но ни какъ не тогда когда онъ уходилъ, ни какъ не тогда когда двушка выступила изъ свойственной ей сдержанности и показала знаками рдко непонятными для любящихъ что у него не было повода къ ревности. Однако уходя, разставаясь съ нею, онъ намренно выказалъ ей только дружбу, одну только дружбу. Какое безуміе было съ ея стороны подумать что этотъ богатый, честолюбивый иностранецъ когда-нибудь хотлъ быть ей боле чмъ другомъ. Она старалась работой отогнать отъ себя его образъ, но при ея работ образъ этотъ всегда присутствовалъ, она по временамъ страстно обращалась къ нему и потомъ вдругъ прерывала себя, душимая горячими слезами. А все-таки ей представлялось что трудъ ея снова соединитъ ихъ, что читая повсть ея, отсутствующій услышитъ ея голосъ и пойметъ ея сердце.
Наконецъ, посл многихъ недль, Саваренъ получилъ извстіе отъ Грагама. Письмо писано было изъ Ахена, гд Англичанинъ, какъ говорилъ, предполагалъ остаться еще нкоторое время. Въ письм своемъ Грагамъ преимущественно разсуждалъ о новомъ журнал, учтиво отвчая на изліянія Саварена, и хваля и порицая политическія статьи подписанныя Пьеръ Ферменъ: хваля высказывающуюся въ нихъ силу ума и порицая ихъ нравственный цинизмъ. ‘Авторъ, говорилъ онъ, напоминаетъ мн одно мсто изъ Монтескье, гд онъ сравниваетъ языческихъ философовъ съ растеніями никогда не видавшими неба. На почв его опытности не растетъ ни одно врованіе, а какъ общество не можетъ существовать безъ какихъ-либо врованій, то политикъ ни во что не врящій можетъ только разрушать, созидать онъ не способенъ. Такіе писатели не преобразуютъ государственнаго строя, а развращаютъ общество.’ Въ заключеніи письма Грагамъ упоминалъ объ Исавр. ‘Пожалуйста, любезный Саваренъ, сообщите мн въ отвт своемъ что-нибудь о вашихъ друзьяхъ, синьйор Веност и синьйорин, произведеніе которой, по крайней мр то что напечатано, я читалъ, изумляясь какъ такая молодая писательница съумла не хуже опытныхъ романистовъ заинтересовать созданіями своего воображенія и чувствами, можетъ-быть нсколько преувеличенными, но все-таки затрогивающими очень тонкія струны человческаго сердца, которыя дремлютъ въ нашей пошлой вседневной жизни. Полагаю что достоинство романа было оцнено какъ слдуетъ утонченною парижскою публикой, и что имя автора извстно всмъ. Она теперь конечно стала героинею литературныхъ кружковъ, и успхъ ея какъ писательницы можетъ считаться упроченнымъ. Передайте пожалуста мои поздравленія синьйорин когда увидитесь съ нею.
Лишь черезъ нсколько дней по полученіи этого письма Саваренъ зашелъ къ Исавр и небрежно показалъ его ей. Она отошла читать къ окну, чтобы скрыть дрожаніе рукъ. Черезъ нсколько минутъ она молча возвратила письмо.
— Эти Англичане, сказалъ Саваренъ,— не умютъ говорить комплиментовъ. Я нисколько не польщенъ его отзывами о моихъ бездлкахъ, а вы, конечно, еще мене довольны холодною похвалой вашей прелестной повсти. Но онъ хотлъ сказать намъ пріятное.
— Конечно, отвчала Исавра, слабо улыбаясь.
— Представьте, что длаетъ Рамо, продолжалъ Саваренъ.— На одно свое жалованье въ Sens Commun онъ пустился строить воздушные замки, отдлалъ квартиру въ Chausse d’Antin и собирается завести карету чтобы поддержать достоинство литературы здя на обды къ герцогинямъ, которыя рано или поздно будутъ приглашать его. Мн однако нравится эта самонадянность, хотя я смюсь надъ нею. Человкъ двигается впередъ пружиной въ своемъ внутреннемъ механизм, и не надобно чтобы пружина ослабвала. Рамо составитъ себ имя. Бывало я смотрлъ на него съ сожалніемъ, теперь начинаю смотрть съ почтеніемъ: увренность въ успх всегда даетъ успхъ. Однако я отнимаю у васъ время. Au revoir, mon enfant.
Оставшись одна, Исавра погрузилась въ смущенное раздумье надъ словами касавшимися ея въ письм Грагама. Хотя она прочла ихъ только разъ, но знала ихъ наизусть. Какъ, неужели онъ считаетъ выведенныя ею лица лишь созданіями воображенія? Въ одномъ изъ нихъ, въ самомъ выдающемся, самомъ привлекательномъ, не подмтилъ ли онъ сходства съ самимъ собою? Неужели ему кажутся ‘преувеличенными’ чувства излившіяся изъ ея сердца и направленныя къ его сердцу? Увы! въ вопросахъ чувства, къ несчастію, самые чуткіе изъ насъ, мущинъ, часто оскорбляютъ чувства женщины, вовсе не особенно романтической, не романтической даже нисколько по принятымъ понятіямъ. То что по ея мннію должно бы въ глаза бросаться еслибы мы хотя сколько-нибудь любили ее, незамтно для нашего тупаго грубаго мужскаго зрнія, хотя женщина эта дороже намъ всхъ сокровищъ Индіи. Часто все дло въ какихъ-нибудь пустякахъ: въ годовщин дня когда данъ былъ первый поцлуй, или сорвана какая-нибудь фіалка, разъяснено какое-нибудь недоразумніе — мелочи которыя мы забываемъ какъ дтскія гремушки, какими когда-то играли. Но она ихъ помнитъ, для нея это не гремушки. Конечно, многое можно сказать въ оправданіе мущины, какъ онъ ни грубъ. Подумайте о многосложности его занятій, о его практическихъ заботахъ. Но допуская силу всхъ подобныхъ оправданій, все-таки въ мущин есть извстная тупость чувства, сравнительно съ чуткостью женщины. Можетъ-быть она происходитъ отъ той же твердости организма которая лишаетъ насъ отрады легко текущихъ слезъ. Вслдствіе этого даже самому умному мущин трудно совершенно понять женщину. Гте говоритъ гд-то что въ высокомъ геніи должно быть много женственнаго. Если это правда, то лишь высокій геній можетъ уразумть и объяснить природу женщины, потому что она не чужда ему, а напротивъ составляетъ часть его собственнаго существа. Можетъ-быть однако для этого нужна не столько высота генія, сколько извстная его особенность, не всегда принадлежащая даже высшему генію. Я ставлю Софокла выше Эврипида по геніальности, но у Эврипида есть эта особенность, а у Софокла ея нтъ. Я сомнваюсь чтобы женщины признали Гте своимъ истолкователемъ съ такою же готовностью какъ Шиллера. Шекспиръ, безъ сомннія, превосходитъ всхъ поэтовъ въ пониманіи женщинъ, въ сочувствіи имъ, въ женственныхъ чертахъ которыя Гте считаетъ свойственными высшему генію, но за исключеніемъ этого ‘выродка’, я не знаю англійскаго поэта ушедшаго особенно далеко въ этой наук, разв только одного поэта — прозаика теперь мало читаемаго и цнимаго, который написалъ письма Клариссы Гарлоу. Я говорю все это для оправданія Грагама Вена, если онъ, хотя человкъ очень умный и достаточно знающій человческую природу, ршительно не сумлъ понять тайнъ которыя по мннію бдной женщины-ребенка не нуждались въ толкованіи для человка дйствительно ее любящаго. Но мы сказали уже гд-то въ этой книг что языкъ музыки можетъ быть истолковавъ только музыкою. Такимъ же языкомъ говоритъ въ человческомъ сердц многое, родственное музык. Фантазія (то-есть поэзія въ форм ли стиховъ или прозы) нердко говоритъ такимъ же языкомъ. Мои просвщенные читатели и читательницы конечно не подумаютъ что Исавра, изображая въ своемъ вымышленномъ геро дйствительнаго героя своихъ мыслей, описала его такъ чтобы весь свтъ могъ сказать: ‘это Грагамъ Венъ’. Сомнваюсь чтобы даже мущина писатель былъ способенъ такъ опошлить женщину истинно уважаемую и любимую имъ. Она для него слишкомъ священна чтобы выставить ее такъ не прикрытою на показъ публик. Самый изящный изъ древнихъ поэтовъ любви хорошо говоритъ:
Qui sapit in tacito gaudeat ille sinu. *
* Разумный пусть молча радуется въ душ своей.
Но чтобы двушка, двушка въ свою первую, затаенную, робкую любовь, объявила свту: ‘вотъ человкъ котораго я люблю и за котораго я готова умереть!’ Если такая двушка существуетъ, то въ ней нтъ и тни истинной женственности, и во всякомъ случа у нея нтъ ничего общаго съ Исаврой. Итакъ, хотя она въ своемъ вымышленномъ геро видла первообразъ Грагама Вена, какъ представлялся онъ ей въ ея молодыхъ, туманныхъ, романтическихъ грезахъ: сіяющимъ, преображеннымъ, онъ былъ бы надменнйшимъ изъ людей еслибъ узналъ свой портретъ въ этомъ изображеніи. Напротивъ, съ ревностью, къ которой былъ можетъ-быть слишкомъ склоненъ, онъ говорилъ: ‘увы! вотъ идеалъ можетъ-быть уже гд-нибудь встрченный! и какъ ничтоженъ я въ сравненіи съ нимъ!’ Такъ онъ уврялъ себя естественно что чувство съ какимъ начерченъ этотъ неузнанный образъ преувеличено. Вкусъ его признавалъ красоту формы въ какую облечено было это чувство, сердце завидовало внушившему его идеалу. Но чувство это казалось ему чуждымъ, оно дале и дале отодвигало фантастическій міръ писательницы отъ его дловой вседневной жизни.
Въ такомъ настроеніи духа писалъ онъ Саварену, и полученный отвтъ еще усилилъ это настроеніе. Саваренъ отвчалъ, по своей похвальной привычк, въ тотъ же день какъ получилъ письмо Грагама, прежде, слдовательно, нежели повидался съ Исаврой. Въ своемъ отвт онъ много говорилъ объ успх ея повсти, о приглашеніяхъ посыпавшихся на нее, о впечатлніи произведенномъ ею въ салонахъ и о предстоящемъ ей поприщ. Онъ выражалъ надежду что она можетъ современемъ сравняться даже съ гжею Гранмениль, когда талантъ ея разовьется подъ вліяніемъ опытности и изученія этого образца изящнаго слога. Онъ сообщалъ что молодой редакторъ очевидно начинаетъ влюбляться въ свою прекрасную сотрудницу, и что по предсказанію гжи Саваренъ романъ долженъ окончиться смертью героини и бракомъ автора.

ГЛАВА V.

А недли все проходили. Лто смнилось осенью, осень зимою. Парижскій сезонъ былъ въ полномъ разгар. Чудная столица какъ будто хотла отплатить украсившему ее императору за его заботы пышностью и веселостью своихъ празднествъ. Но улыбки на лиц Парижа были притворны и лживы. Имперія сама вышла изъ моды. Люди серіозные, безпристрастные наблюдатели чувствовали тревогу. Наполеонъ отрекся отъ ides Napoloniennes. Онъ переходилъ въ категорію конституціонныхъ государей, и царствовалъ уже не по старому своему обаянію а по преданности партіи. Въ печати свободно являлись жалобы на прошлое и запросы будущему, подъ которыми дрожало настоящее, предвщая землетрясеніе. Спрашивали себя можетъ ли имперія существовать наряду съ формами правленія не свойственными ни имперіи, ни конституціи, при большинств ежедневно слабющемъ. Основа всеобщей подачи голосовъ была сокрушена. Около этого времени статьи въ Sens Commun подписанныя Пьеръ Ферменъ не только обращали на себя вниманіе но и дйствовали ощутительно на общественное мнніе. Журналъ расходился въ громадномъ числ экземпляровъ.
Естественно, извстность и значеніе Густава Рамо, редактора этого могущественнаго журнала, росла съ его успхомъ. И не только извстность, но и положеніе. Банковые билеты на значительныя суммы передавались ему отъ единственнаго собственника, желавшаго чтобъ и онъ получалъ законную долю барышей. Собственника никогда не называли по имени, но Рамо предполагалъ съ увренностью что онъ никто иной какъ г. Лебо. Гна Лебо Рамо не видалъ съ тхъ поръ какъ подалъ ему списокъ сотрудниковъ и былъ отправленъ къ издателю, напередъ припасенному господиномъ Лебо, какъ онъ думалъ, отъ котораго и получилъ первую четверть своего жалованья впередъ. Жалованье это было ничтожно въ сравненіи съ непредвиднными доходами такъ щедро ему предоставленными. Онъ заходилъ въ контору Лебо, но засталъ только конторщика, который сказалъ ему что хозяинъ за границей.
Успхъ произвелъ значительную перемну къ лучшему, если не въ характер Рамо, то по крайней мр въ его манерахъ и обращеніи. Онъ не обнаруживалъ боле тревожной зависти къ соперникамъ, которая есть одинъ изъ самыхъ отталкивающихъ признаковъ больнаго самолюбія. Онъ прощалъ Исавр ея успхъ, даже радовался ему. Характеръ ея произведенія устранялъ всякое соперничество съ его собственными сочиненіями. Оно было такъ полно женственности что невозможно было сравнивать его съ произведеніемъ мущины. Кром того, ея успхъ содйствовалъ значительному увеличенію его доходовъ и его славы какъ редактора журнала давшаго мсто этому новому генію. Но была еще боле глубокая и могущественная причина его симпатіи къ успху его прекрасной молодой сотрудницы. Онъ непримтно полюбилъ ее, любовью отличной отъ той какую бдная Жюли Комартенъ внушала молодому поэту. Исавра была одна изъ тхъ женщинъ къ которымъ, даже въ натурахъ вовсе не рыцарскихъ, любовь — хотя бы пламенная — не можетъ не сопровождаться нкоторымъ почтеніемъ, почтеніемъ съ какимъ древнее рыцарство, въ своей любви къ женщинамъ, чтило идеальную чистоту самой женственности. До того времени Рамо никогда ни къ кому не чувствовалъ почтенія.
Съ своей стороны, приходя въ такія частыя сношенія съ молодымъ редакторомъ журнала, Исавра чувствовала къ нему дружеское, почти сестринское расположеніе.
Я не думаю чтобъ она, еслибы даже никогда не знавала Англичанина, могла дйствительно полюбить Рамо, несмотря на живописную красоту его наружности и одинаковость литературныхъ занятій, но можетъ-статься она могла мечтать что любитъ его. До тхъ поръ пока мужчина или женщина не испытали истинную любовь, мечты часто ошибочно принимаются за это чувство. Но какъ ни мало знала она Грагама, и хотя это малое не было вполн благопріятно ему, она чувствовала въ глубин своего сердца что его образъ никогда не будетъ замненъ другимъ столь же дорогимъ. Можетъ-статься т его качества которыя составляли противоположность съ ея качествами и были для нея привлекательны. Поэтичность въ женщин преувеличиваетъ значеніе практичности въ мущин. Но къ Рамо ея безконечно добрая и сочувствующая натура питала чувство которое въ женщин бываетъ почти ангельскимъ. Мы видли изъ ея писемъ къ гж де-Гранмениль что съ перваго раза онъ внушилъ ей состраданіе, но тогда состраданіе это уменьшали замченныя ею въ немъ непріятныя и завистливыя качества. Теперь же эти качества, если и продолжали существовать, перестали быть примтны для нея, и состраданіе ничмъ не возмущалось. Невозможно было для дружелюбнаго наблюдателя видть красивое лицо этого юноши и не чувствовать къ нему жалости. Вмст съ успхомъ, выраженіе этого лица прояснилось и смягчалось, но на немъ не изгладились слды увяданія, они еще усилились, такъ какъ обязанности его требовали отъ него правильной работы къ которой онъ не былъ привыченъ, а правильная работа требовала, по крайней мр такъ казалось ему, усиленія гибельныхъ возбудительныхъ средствъ. Онъ прибавлялъ абсентъ во всякое питье, и къ абсенту присоединилъ еще опіумъ. Объ этомъ разумется Исавра ничего не знала, также какъ не знала о его связи съ ‘Ундиной’ его поэзіи, она видла только увеличивавшуюся слабость въ его лиц и фигур, которой противорчила возраставшая плодовитость и живость ума, и этотъ контрастъ огорчалъ ее. Умственно она также чувствовала къ нему состраданіе. Она признавала и уважала въ немъ стремленія генія слишкомъ слабаго чтобъ исполнить и десятую долю того къ чему съ юношескою надменностью стремилось его самолюбіе. Она видла также борьбу между высшею и низшею природой которой часто подвергается слабый геній при сильной надменности. Можетъ-статься она преувеличивала этотъ геній и то чего онъ могъ достичь будучи направленъ какъ слдуетъ, но она желала съ своимъ небеснымъ инстинктомъ направить его къ небу. И подъ вліяніемъ этого желанія, какъ будто бы она была на двадцать лтъ старше его, она прибгала къ увщаніямъ, предостереженіямъ и поощреніямъ, и молодой человкъ внималъ всмъ этимъ ‘проповдямъ’ съ радостнымъ и покорнымъ терпніемъ. Таковы были отношенія между ними когда новый годъ занимался надъ гробницею стараго. Отъ Грагама Вена не было никакихъ встей.

ГЛАВА VI.

Теперь слдуетъ, ради Грагама Вена и того мста какое онъ занимаетъ въ глазахъ читателей, объяснить боле подробно свойство тхъ розысковъ для которыхъ онъ обращался къ содйствію Парижской полиціи и подъ вымышленнымъ именемъ познакомился съ г. Лебо.
Лучшимъ способомъ исполнить это будетъ привести содержаніе письма прочитаннаго Грагамомъ Веномъ въ тотъ день когда сердце писавшаго это письмо перестало биться.

Конфиденціально.

Вскрыть тотчасъ посл моей смерти и прежде прочтенія моего завщанія.

‘Ричардъ Кингъ’

‘Грагаму Вену, эсквайру.

‘Любезнйшій Грагамъ,— Надписавъ на обертк этого письма: ‘прежде прочтенія моего завщанія’ я хотлъ избавить тебя отъ разочарованія которое ты естественно испыталъ бы еслибъ узналъ мое завщаніе не познакомившись предварительно съ условіями которыя довряю твоей чести. Прежде чмъ дочтешь письмо до конца ты увидишь что ты единственный человкъ изъ находящихся въ живыхъ кому я могъ доврить заключающуюся въ немъ тайну и вызываемыя ею хлопоты.
‘Ты знаешь что я не родился въ богатств, оно досталось мн посл смерти одного дальняго родственника имвшаго во время моей молодости своихъ дтей. Я былъ единственный сынъ, въ шестнадцать лтъ остался сиротою съ очень скромнымъ наслдствомъ. Опекуны мои избрали для меня медицинскую профессію. Я началъ свое ученіе въ Эдинбург, и пославънъ былъ для окончанія его въ Парижъ. Случилось такъ что я нанялъ тамъ квартиру въ одномъ дом съ артистомъ по имени Августъ Дюваль, который потерявъ возможность поддерживать себя живописью такъ-называемой исторической школы, занялъ боле скромное положеніе учителя рисованія. Въ теченіи нсколькихъ лтъ онъ занимался этою профессіей въ Тур, имя тамъ хорошіе уроки въ семействахъ жившихъ тамъ Англичанъ. Эти уроки онъ потерялъ, какъ самъ откровенно сознавался, вслдствіе неодобрительнаго поведенія. Онъ не былъ дурной человкъ, но имлъ веселый характеръ и легко поддавался искушеніямъ. Онъ перехалъ въ Парижъ за нсколько мсяцевъ до того какъ я съ нимъ познакомился, досталъ нсколько уроковъ, но часто терялъ ихъ въ скоромъ времени. Онъ былъ неаккуратенъ и пилъ. Но у него была небольшая пенсія назначенная ему, какъ онъ говорилъ обыкновенно таинственно, нкоторыми знатными родственниками которые были слишкомъ горды чтобы признавать свое родство съ учителемъ рисованія, и пенсія выдавалась съ условіемъ что онъ никогда не будетъ называть ихъ. Онъ никогда не говорилъ мн ихъ именъ, и я до сего времени не знаю справедлива ли была эта исторія о знатномъ родств или нтъ. Пенсію онъ получалъ по четвертямъ года, и это было его насчастіемъ. Благодаря этому онъ небрежно относился къ своей профессіи, и когда получалъ деньги, тратилъ ихъ на кутежъ, пренебрегая въ то время уроками. При немъ жила дочь, замчательно красивая двушка. Ты можешь отгадать остальное. Я полюбилъ ее, любовь усиливалась состраданіемъ которое она мн внушала. Отецъ такъ часто оставлялъ ее одну что живя въ одномъ этаж мы съ ней часто имли случай видться. Отецъ и дочь часто бывали въ большой нужд, терпя недостатокъ даже въ топлив и пищ. Разумется, я помогалъ имъ сколько позволяли мои ограниченныя средства. Какъ ни сильно былъ я обвороженъ Луизою Дюваль, я не былъ слпъ къ большимъ недостаткамъ ея характера. Она была капризна, тщеславна, занята своею красотой и вздыхала объ удовольствіяхъ и роскоши превышавшихъ ея средства. Я зналъ что она не любила меня, въ самомъ дл, не многое могло привлечь ея мечты въ бдномъ медицинскомъ студент, но я искренно воображалъ что моя постоянная преданность наконецъ привлечетъ ея расположеніе. Я не разъ говорилъ съ ея отцомъ о моей надежд назвать когда-нибудь Луизу моею женой. Я долженъ откровенно сознаться что эта надежда никогда не встрчала его одобренія. Напротивъ онъ относился къ ней съ презрніемъ,— ‘дочь его, съ ея красотой, можетъ разчитывать на гораздо боле высокую партію’, но онъ все-таки продолжалъ принимать мою помощь и одобрять мои посщенія. Наконецъ мой скромный кошелекъ почти истощился, а злополучный рисовальный учитель былъ такъ обремененъ мелкими долгами что дальнйшій кредитъ сдлался невозможенъ. Въ это время я случайно узналъ отъ одного моего товарища студента что сестра его, бывшая начальницей женскаго пансіона въ Челтенгам, поручила ему отыскать хорошаго рисовальнаго учителя, съ которымъ старшія ученицы ея могли бы говорить по-французски, но который долженъ достаточно знать и англійскій языкъ чтобъ уроки его были понятны и младшимъ двочкамъ. Вознагражденіе назначалось хорошее, пансіонъ былъ большой и пользовался извстностью, такъ что поступленіе туда могло доставить способному учителю не мало уроковъ и въ частныхъ домахъ. Я сообщилъ это извстіе Дювалю. Онъ ухватился за него съ радостью. Въ Тур онъ научился бойко говорить по-англійски, и такъ какъ искусство его было извстно многимъ знаменитымъ артистамъ, онъ получилъ отъ нихъ удостовреніе въ своемъ талант, которое мой товарищъ переслалъ въ Англію вмст съ образцами рисунковъ Дюваля. Черезъ нсколько дней онъ получилъ приглашеніе занять мсто, принялъ его и вмст съ дочерью отправился въ Челтенгамъ. Наканун отъзда, Луиза, сильно разстроенная перспективой пребыванія въ чужой стран и не довряя тому что отецъ ея начнетъ вести скромную жизнь, выказала нжность которая была для меня новостью,— она горько плакала. Она дала мн понять что слезы ея лились при мысли о разлук со мною, и даже умоляла меня хать съ ними въ Челтенгамъ, хотя бы на нсколько дней. Ты можешь понять съ какимъ восторгомъ исполнилъ я эту просьбу. Дюваль пробылъ около недли на новомъ мст и исполнялъ свою обязанность съ такимъ неожиданнымъ усердіемъ и аккуратностью что мн казалось что для меня нтъ боле предлога не возвращаться къ моимъ занятіямъ въ Парижъ, какъ вдругъ бднаго учителя разбилъ параличъ. Онъ лишился возможности двигаться, и умъ его былъ поврежденъ. Призванный врачъ объявилъ что онъ можетъ прожить въ такомъ положеніи нкоторое время, но что если разсудокъ его и возвратится, что было боле чмъ сомнительно, то онъ никогда уже не будетъ въ состояніи снова приняться за свои занятія. Я не могъ оставить Луизу при такихъ ужасныхъ обстоятельствахъ, я остался. Небольшія деньги съ которыми Дюваль прибылъ изъ Парижа истощились, и когда пришло время въ которое онъ обыкновено получалъ свой трехмсячный пенсіонъ, Луиза не имла понятія куда за нимъ обратиться. Кажется онъ всегда ходилъ за нимъ самъ, но къ кому онъ обращался, это была тайна которой онъ никогда не открывалъ. А въ настоящемъ критическомъ положеніи умъ его такъ ослаблъ что онъ не могъ даже понять вашихъ вопросовъ. Я уже истратилъ часть небольшаго капитала, процентами съ котораго жилъ, теперь я взялъ большую часть того что оставалось. Но этого источника не могло хватить на долго. Не могъ также я не компрометтируя сильно репутацію Луизы быть постоянно въ дом вмст съ молодою двушкой которой единственный законный покровитель былъ въ такомъ положеніи. Мн представлялось только два выбора: разстаться съ ней совершенно, или жениться на ней, кончить ученіе необходимое для полученія диплома, и купить на скромныя средства какія могли остаться отъ моего капитала участіе въ небольшой сельской практик. Я смиренно изложилъ это мнніе Луиз, потому что не хотлъ стснять ея склонностей. Она казалась очень тронутою тмъ что называла моимъ великодушіемъ, она дала согласіе, и мы обвнчались. Я, какъ ты можешь поврить, былъ совершенно не свдущъ во французскихъ законахъ. Мы внчались согласно англійскому обычаю и по протестантскому обряду. Вскор посл нашей свадьбы мы вс трое возвратились въ Парижъ и поселились въ мстности отдаленной отъ той гд жили прежде, для того чтобъ избжать безпокойства отъ мелкихъ парижскихъ кредиторовъ Дюваля. Я возобновилъ свои занятія съ удвоенною энергіей, и Луиза по необходимости большую часть дня оставалась одна съ своимъ бднымъ отцомъ. Недостатки ея характера становились все боле замтными. Она упрекала меня за то что я осуждалъ ее на одиночество, бдность наша раздражала ее, у нея не было для меня добраго слова когда я вечеромъ возвращался домой измученный. До свадьбы она не любила меня, посл свадьбы, увы! боюсь что она стала меня ненавидть. Прошло нсколько мсяцевъ посл нашего возвращенія въ Парижъ, бдный Дюваль умеръ, умственныя способности не возвращались къ нему, и мы такъ и не могли узнать отъ кого онъ получалъ свой пенсіонъ. Вскор посл смерти отца Луизы я замтилъ странную перемну въ настроеніи ея духа и обращеніи. Она оставила свои капризы, раздражительность, упреки, сдлалась молчалива и задумчива. Казалось она была подъ вліяніемъ какого-то сдержаннаго возбужденія: щеки ея горли, глаза блуждали. Наконецъ, возвратясь однажды вечеромъ домой я не нашелъ ея. Она не возвратилась ни ночью, ни на другой день. Я не могъ себ представать что сталось съ нею. У нея не было друзей, и насколько я зналъ, никто не посщалъ ее въ нашемъ убогомъ жилищ. Въ бдномъ дом гд мы жили не было concierge котораго я могъ бы разспросить, но въ нижнемъ этаж была маленькая табачная лавочка, и торговавшая въ ней женщина сказала мн что за нсколько дней до исчезновенія моей жены она замтила какъ та проходила мимо окна лавки выйдя изъ дому посл полудня и придя домой къ вечеру. Мн представились два ужасныя подозрнія: или во время своей прогулки она встртила какого-нибудь обожателя съ которымъ бжала, или же не будучи въ состояніи переносить бдность въ союз съ человкомъ котораго начала ненавидть, она ушла чтобы броситься въ Сену. На третій день посл ея побга я получилъ отъ нея прилагаемое письмо. Можетъ-быть почеркъ ея поможетъ теб исполнить порученіе которое я на тебя возлагаю.
Monsieur,— Вы безсовстно обманули меня, воспользовавшись моею неопытною юностью и беззащитнымъ положеніемъ склонили меня къ незаконному браку. Единственное утшеніе мое въ моихъ несчастіяхъ и безчестіи то что я по крайней мр теперь свободна отъ ненавистныхъ узъ. Вы меня больше не увидите, всякія попытки къ этому будутъ тщетны. Я нашла убжище у родственниковъ которыхъ имла счастіе разыскать и которымъ доврила свою судьбу. Если вы и узнаете мое убжище и будете имть дерзость потревожить меня, вы этимъ лишь подвергнете себя возмездію котораго такъ справедливо заслуживаете

‘Луиза Дюваль.’

‘По прочтеніи этого безсердечнаго неблагодарнаго письма, любовь моя къ этой женщин — уже ослабвшая вслдствіе ея безпорядочнаго дурнаго нрава — совершенно исчезла изъ моего сердца и никогда не возвращалась. Но совсть страшно мучила меня какъ честнаго человка. Возможно ли чтобъ я ненамренно обманулъ ее, чтобы нашъ бракъ былъ незаконнымъ?
‘Оправившись отъ оцпеннія бывшаго первымъ слдствіемъ этого письма, я обратился къ ближайшему avou по имени Сартижъ чтобъ узнать его мнніе, и къ моему огорченію узналъ что между тмъ какъ, согласно обычаямъ моей страны, бракъ мой съ Луизою Дюваль былъ законнымъ въ Англіи, и я не могъ жениться на другой, бракъ для нея не былъ законнымъ, такъ какъ совершился безъ согласія ея родственниковъ когда она была несовершеннолтняя, не сопровождался обрядомъ римско-католической церкви, къ которой, хотя я никогда не слыхалъ ни отъ нея, ни отъ ея отца о ихъ вроисповданіи, можно было съ увренностію полагать что она принадлежитъ, и наконецъ между нами не было заключено формальнаго гражданскаго контракта который необходимъ для законности брака французскихъ подданныхъ.
Avou сказалъ что вслдствіе этихъ обстоятельствъ бракъ самъ по себ былъ недйствителенъ, и что Луиза могла, не рискуя подвергнуться законному преслдованію за двоемужество, выйти снова замужъ во Франціи согласно французскимъ законамъ, но что, при данныхъ обстоятельствахъ, вроятно ея ближайшіе родственники обратятся къ подлежащему суду для формальнаго расторженія брака, и это будетъ самымъ дйствительнымъ средствомъ спасти ее это всякаго безпокойства съ моей стороны и пресчь всякую возможность къ возбужденію въ послдствіи вопроса о ея незамужеств и прав выйти замужъ. Для меня всего лучше было ничего не предпринимать ожидая дальнйшихъ происшествій. Я не могъ придумать ничего другаго и покорился необходимости.
‘Изъ этого тревожнаго состоянія, въ которомъ злобное чувство противъ Луизы смнялось упреками чувства чести, я былъ выведенъ письмомъ отъ дальняго родственника который до того времени не обращалъ на меня вниманія. Въ предшествовавшемъ году онъ потерялъ одного изъ своихъ дтей, другой ребенокъ только-что умеръ, кром меня, у него не оставалось ближайшихъ родственниковъ которые бы могли наслдовать его состояніе. Онъ извщалъ о своемъ семейномъ гор съ мужествомъ которое меня тронуло, сообщалъ что здоровье его слабетъ и просилъ меня возможно скоре прибыть къ нему въ Шотландію. Я пріхалъ и прожилъ съ нимъ до его кончины послдовавшей нсколько мсяцевъ посл того. По духовному завщанію онъ сдлалъ меня наслдникомъ своего обширнаго состоянія съ условіемъ принять его имя.
‘Какъ только позволили хлопоты сопряженныя съ полученіемъ наслдства, я возвратился въ Парижъ и опять увидлся съ г. Сартажемъ. Со времени полученія упомянутаго письма я не имлъ никакого извстія ни отъ Луизы, ни отъ какихъ-либо ея родственниковъ. Не было сдлано никакихъ попытокъ къ расторженію брака и прошло достаточно времени чтобы считать невроятнымъ что такая попытка будетъ сдлана. Но безъ этого, хотя Луиза была свободна отъ брачныхъ узъ, я былъ связанъ ими.
‘По моей просьб, г. Сартижъ принялъ самыя дятельныя мры къ разысканію гд находилась Луиза и кто были родственники у которыхъ, по ея увренію, она нашла пріютъ. Для розысковъ была употреблена полиція, были сдланы объявленія, безъ упоминанія именъ, но достаточно понятныя для Луизы еслибъ они дошли до нея. Въ нихъ говорилось что если въ вашемъ брак была неправильность, то ради ее самой ее просятъ исправить это совершеніемъ втораго обряда. Отвтъ долженъ быть адресованъ avou. Но отвта не было, полиція несмотря на неудачные поиски не теряла надежды на успхъ, когда черезъ нскозько недль посл объявленій г. Сартажъ получилъ пакетъ съ удостовреніемъ, прилагаемымъ при настоящемъ письм, о смерти Луизы Дюваль въ Мюнхен. Удостовреніе, какъ ты увидишь, повидимому офиціально засвидтельствовано и не подлежитъ сомннію. Такъ полагали и г. Сартижъ и я. Розыски полиціи были прекращены. Я былъ свободенъ. Мало-по-малу я отдлался отъ тяжелаго впечатлнія причиненнаго моимъ злополучнымъ бракомъ и извстіемъ о смерти Луизы. Богатый и умственно дятельный я понемногу отдлывался отъ воспоминаній объ испытаніяхъ моей молодости какъ отъ тяжелаго сна. Я вступилъ въ публичную жизнь, составилъ себ уважаемое положеніе, познакомился съ твоею теткой, мы обвнчались, и ея прекрасная природа повліяла на улучшеніе моей. Увы, увы! черезъ два года посл нашей свадьбы — около пяти лтъ посл полученія удостовренія о смерти Луизы — я съ твоей теткой совершали лтнюю поздку въ долин Рейна, на возвратномъ пути мы остановились въ Ахен. Однажды какъ я гулялъ въ окрестностяхъ города, я увидалъ на дорог маленькую двочку, по виду лтъ пяти, которая въ погон за бабочкой споткнулась и упала какъ разъ у моихъ ногъ, я поднялъ ее, и такъ какъ она плакала больше отъ испуга чмъ отъ дйствительнаго ушиба, я старался всячески успокоить ее, въ это время подошла шедшая въ нсколькихъ шагахъ позади дама, взяла ее изъ моихъ рукъ и поблагодарила меня. Звукъ ея голоса заставилъ сердце мое остановиться. Я взглянулъ и увидлъ Луизу.
‘Она узнала меня только тогда какъ я конвульсивно схватилъ ее за руку и произнесъ ея имя. Изъ насъ двоихъ я, безъ сомннія, больше измнился, довольство и счастіе оставили во мн мало слдовъ прежняго нуждавшагося, истомленнаго заботами студента. Но если я прежде узналъ ее, за то она оправилась скоре. Выраженіе лица ея сдлалось жестко и сухо. Я не могу передать съ буквальною точностью быстрый разговоръ который произошелъ между нами посл того какъ она посадила ребенка на дерновую скамью близь дороги, сказала чтобъ онъ посидлъ тамъ смирно, и отошла со мною на нсколько шаговъ какъ бы не желая чтобы ребенокъ могъ слышать что говорилось.
‘Содержаніе разговора было слдующее: она отказалась дать объясненія относительно удостовренія объ ея смерти, сказала только что узнавъ о томъ что она называла ‘преслдованіями’ посредствомъ объявленій и розысковъ полиціи, она послала эти документы по указанному въ объявленіи адресу чтобъ избавиться отъ дальнйшаго безпокойства. Но какимъ образомъ были получены эти документы, или же такъ искусно поддланы что могли обмануть опытнаго юриста, я не знаю до сего дня. Она объявила что теперь она счастлива, ни въ чемъ не нуждается, и что если я хочу сколько-нибудь поправить причиненное ей зло, то долженъ оставить ее въ поко, въ случа же — чего трудно ожидать — если мы опять встртимся, долженъ смотрть на нее какъ на постороннюю, что она съ своей стороны никогда не будетъ безпокоить меня, и что удостовреніе въ смерти Луизы Дюваль даетъ мн возможность жениться въ другой разъ, что и она иметъ право сдлать.
‘Я былъ такъ смущенъ и разстроенъ пока она говорила все это что не пытался прерывать ее. Ударъ такъ потрясъ меня что я едва могъ оправиться, и лишь когда она повернулась чтобъ уйти, я вдругъ вспомнилъ что ребенокъ называлъ ее maman, и судя по тому сколько ему было лтъ на видъ, онъ долженъ былъ родиться лишь нсколько мсяцевъ спустя посл того какъ Луиза оставила меня, и слдовательно былъ мой ребенокъ. Среди подавлявшаго меня горя я могъ только пробормотать: ‘а вашъ ребенокъ? Безъ сомннія онъ иметъ на меня права отъ которыхъ вы отказываетесь. Вы не были неврны мн пока я считалъ васъ своею женой?’
‘— Боже! какъ можете вы оскорблять меня такимъ подозрніемъ? Нтъ! воскликнула она порывисто и высокомрно.— Но такъ какъ я не была вашею законною женой, то это не законный вашъ ребенокъ, онъ мой, и только мой. Впрочемъ если вы захотите потребовать его… Она остановилась какъ бы въ нершительности. Я видлъ что она готова уступить мн ребенка еслибъ я этого потребовалъ. Я долженъ сознаться, съ угрызеніемъ совсти, что отступилъ предъ такимъ предложеніемъ. Что могъ я сдлать съ ребенкомъ? Какъ объяснить жен почему принимаю въ немъ участіе? Еслибъ это былъ мой незаконный ребенокъ, я не ршился бы сознаться Джанет въ увлеченіи молодости. Но, какъ это было на самомъ дл, это ребенокъ отъ прежняго брака,— первая жена жива!— кровь застыла во мн отъ ужаса. Если я возьму ребенка выдумавъ какую-нибудь исторію о его происхожденіи, разв я не подвергну себя, не подвергну Джанету постоянной и ужасной опасности? Естественная любовь матери къ ребенку побуждала бы ее справляться о немъ, при чемъ она легко могла открыть мое новое имя и можетъ-статься черезъ нсколько лтъ предъявить на меня свои права.
‘Нтъ, я не могъ рисковать подвергнуться такой опасности. Я проговорилъ угрюмо: ‘да, вы правы, ребенокъ вашъ и только вашъ’, я готовъ былъ предложить для него денежную помощь, но Луиза уже повернулась презрительно къ скамь на которой оставила дитя. Я видлъ какъ она вырвала изъ рукъ его полевые цвты которые бдняжка набрала, и какъ часто посл я вспоминалъ какъ грубо она сдлала это, не какъ мать любящая свое дитя. Въ это время на дорог появились другіе прохожіе, двоихъ изъ нихъ я зналъ, это была англійская чета дружески расположенная къ леди Джанет и ко мн. Они остановились подойдя ко мн, въ это время Луиза прошла съ ребенкомъ въ направленіи къ городу. Я отвернулся въ противную сторону и старался собраться съ мыслями. Какъ ни ужасно было это внезапное открытіе ясго было что Луиза также сильно желала скрыть его какъ и я. Мало было вроятности чтобъ эта тайна когда-нибудь открылась. И она и ребенокъ были одты какъ люди богатые. Ребенокъ несомннно не нуждался въ денежной помощи съ моей стороны, и для него было лучше оставаться на попеченіи матери. Такъ пробовалъ я утшать и обольщать себя.
‘На другой день мы съ Джанетой оставили Ахенъ и возвратились въ Англію. Но я не могъ отдлаться отъ ужасной мысли что Джанета не была моею законною женой, что еслибъ она когда-нибудь проникла тайну сокрытую въ моей груди, она тотчасъ оставила бы меня, хотя бы ей пришлось умереть отъ того (ты знаешь какъ нжно она любила меня). Во мн произошла безмолвная перемна. Прежде я имлъ честолюбіе свойственное людямъ въ публичной жизни, я искалъ славы, положенія, вліянія. Теперь это честолюбіе оставило меня, я отступилъ при мысли сдлаться слишкомъ извстнымъ чтобы Луиза или ея родственники не узнали того что знали вс, то-естъ что прежде я носилъ другое имя, имя ея мужа, и видя меня въ богатств и почет, не вздумала бы въ послдствіи требовать для себя или для дочери правъ которыми пренебрегла когда полагала что я нахожусь въ бдности и неизвстности. Но и моя совсть и вліяніе ангела жены побуждали меня искать всевозможныхъ случаевъ длать добро другимъ пользуясь тми средствами какія давали мн мое положеніе и обстоятельства. Я огорчался когда и это доставляло мн нкотораго рода извстность. Съ какою болью я избгалъ ее! Люди приписывали мою боязнь публичности моей скромности. Меня прославляли, а я зналъ что я обманщикъ. Но годы проходили. Я ничего не слыхалъ ни о Луиз ни о ребенк, и страхъ мой постепенно проходилъ. Но я былъ доволенъ когда двое дтей родившихся у насъ съ Джанетой умерли въ малолтств. Еслибъ они остались въ живыхъ, кто знаетъ не могло ли что-нибудь открыться для доказательства что они незаконные?
‘Я долженъ спшить. Наконецъ настала тяжкая утрата въ моей жизни: я лишился женщины которая была для меня все. По крайней мр она спаслась отъ открытія которое лишило бы меня права быть при ея смертномъ одр и оставить въ ея могил мсто для себя.
‘Но посл первой агоніи послдовавшей за ея утратою, совсть, которую я такъ долго старался успокоивать, громко заговорила. Луиза потеряла всякое право на мое вниманіе, но не безвинный ребенокъ. Живъ ли онъ еще? Если такъ, то не была ли дочь наслдницей моего состоянія какъ единственный мой ребенокъ оставшійся въ живыхъ? Правда, я имлъ полное право располагать моимъ состояніемъ, оно не заключалось въ земл, не было заказнымъ, но не имла ли дочь которую я такъ покинулъ больше всхъ нравственное право на него? Не обязанъ ли я былъ вознаградить ее? Ты помнишь что докторъ посовтовалъ мн на время перемну мста. Я ухалъ, никто не зналъ куда. Я отправился въ Парижъ, чтобъ отыскать г. Сартажа, avou. Я узналъ что онъ давно умеръ. Тогда я обратился къ его душеприкащикамъ съ вопросомъ не сохранилось ли посл него какихъ-нибудь бумагъ или переписки его съ Ричардомъ Макдональдомъ происходившей нсколько лтъ тому назадъ. Оказалось что вс эти документы, вмст съ другими не возвращенными посл его смерти корреспондентамъ, были сожжены по его распоряженію. Такимъ образомъ не осталось никакого указанія на мстопребываніе Луизы, если оно и было найдено посл того какъ я видлъ ее въ послдній разъ. Я не зналъ что длать. Я не ршался начать розыски съ помощью постороннихъ людей такъ какъ въ случа открытія ребенка, могъ сдлаться извстнымъ и бракъ который оскорбилъ бы память моей святой покойницы. Я возвратился въ Англію чувствуя что дни мои сочтены. Я передаю теб заботу о розыскахъ которыхъ не могъ произвести самъ. Я завщаю теб, за исключеніемъ мелкихъ раздачъ и вкладовъ на общественную благотворительность, все мое состояніе. Но ты поймешь изъ этого письма что теб поручается его храненіе, о чемъ я не могъ упомянуть въ моемъ завщаніи. Я не могъ не оскорбивъ почитаемую память твоей тетки назначить наслдницей моего состоянія дочь отъ жены которая была жива когда я женился на Джанет. Всякій намекъ на это могъ бы подать поводъ къ сплетнямъ и подозрніямъ и послужить къ открытію того что я хочу оставить въ тайн. Я разчиталъ что за всми вычетами сумма переходящая къ теб по завщанію простирается до 220.000 фунтовъ. Но я передаю безусловно и немедленно въ твою собственность сравнительно ничтожную сумму 20.000 фунтовъ. Если дочь Луизы не находится въ живыхъ или если ты откроешь что вопреки всмъ вроятностямъ это не мой ребенокъ, все состояніе переходитъ къ теб. Но если сама Луиза жива и можетъ нуждаться въ денежной помощи, ты озаботишься чтобъ она получала ежегодно сколько ты найдешь достаточнымъ, но не знала бы источника. Теб принадлежитъ забота, если возможно, даже больше чмъ мн, хранить незапятнаннымъ имя и память той кто была для тебя второю матерью. Цль моя была бы вполн достигнута еслибы ты найдя мою дочь могъ, не насилуя своей склонности, жениться на ней. Въ такомъ случа она пользовалась бы вмст съ тобою моимъ богатствомъ, и вс требованія справедливости и долга были бы удовлетворены. По годамъ она подходила бы теб. Когда я видлъ ее въ Ахен, она подавала надежду наслдовать не малую долю красоты матери. Если увреніе Луизы что она живетъ въ довольств было справедливо, то дочь ея вроятно была воспитана съ нжностью и заботливостью. Ты уврялъ меня что у тебя нтъ другой привязанности. Но если отыскавъ мою дочь ты найдешь что она уже замужемъ, или что ты не можешь ни любить ни уважать ее, я довряю вполн твоей чести ршить какая часть оставленныхъ теб 200.000 можетъ быть передана ей. Мать могла испортить ее. Она могла, отъ чего Боже упаси, пойти по дурной дорог. Въ такомъ случа я желаю только чтобъ ей былъ удленъ изъ моего состоянія ежегодный доходъ который могъ бы избавить ее отъ дальнйшаго паденія и отъ искушеній бдности. Но можетъ-статься, напротивъ, ты встртишь въ ней особу которая во всхъ отношеніяхъ достойна стать моею главною наслдницей. Во всемъ этомъ я вполн довряю теб какъ человку который изо всхъ кого я знаю обладаетъ высшимъ чувствомъ чести и въ то же время наибольшимъ практическимъ смысломъ и знаніемъ жизни. Главнйшимъ затрудненіемъ, при передач части наслдства двушк, если она отыщется и окажется моею дочерью, будетъ сдлать это такимъ образомъ чтобы ни она ни ея окружающіе не могли приписать этого мн. Она никогда не должна быть признана моею дочерью — никогда! Твое уваженіе къ дорогой покойниц не дозволитъ этого. Твой свтлый сильный умъ долженъ побдить это затрудненіе: мой ослпленъ уже тнью смерти. Ты обсудишь также тщательно какъ приступить къ розыскамъ матери и ребенка такимъ образомъ чтобы не разоблачить нашу тайну. Для этого потребна большая осторожность. Вроятно ты начнешь розыски въ Париж, съ помощью полиціи, съ которою будешь очень сдержанъ въ своихъ сообщеніяхъ. Къ величайшему несчастію у меня нтъ миніатюрнаго портрета Луизы, и я могу дать только общее описаніе ея наружности которое мало поможетъ ея открытію. Но каково бы оно ни было, оно остережетъ тебя отъ того чтобъ ошибочно не принять за нее другую. Луиза была средняго роста, но казалась нсколько выше своего роста, у нея было странное сочетаніе темныхъ волосъ, свтлаго цвта лица и свтлосрыхъ глазъ. Теперь ей должно быть безъ малаго сорокъ лтъ. Она не лишена была образованія, полученнаго отъ отца. Хорошо говорила по-англійски, рисовала со вкусомъ и даже не безъ таланта. Осторожне будетъ начать розыски сперва Луизы чмъ ребенка, который долженъ быть главною цлью розысковъ, ибо только разузнавъ все до нея касающееся ты будешь въ состояніи убдиться въ врности свдній касательно дочери, которую я можетъ-статься только по ошибк считаю своею. Хотя Луиза говорила съ такимъ высокомріемъ о томъ что свободна выходить замужъ, но рожденіе ребенка могло повредить ея репутаціи и сдлаться серіознымъ препятствіемъ ко второму браку, такъ какъ она не приняла законныхъ мръ къ расторженію брака со мною. Если такимъ образомъ она не вышла снова замужъ, ей не было причинъ не принять снова свое двичье имя Дюваль, какъ въ письм ко мн, видя что я пересталъ безпокоить ее розысками, для избжанія коихъ она придумала фальшивое удостовреніе своей смерти. Поэтому вроятно она живетъ гд-нибудь въ Париж подъ именемъ Дюваль. Понятно что тягость неизвстности касательно твоего состоянія не должна быть твоимъ удломъ на неопредленное время. Если по окончаніи напримръ двухъ лтъ твои розыски не приведутъ ни къ какому результату, тогда три четверти всего моего состоянія переходятъ въ твою полную собственность, а четвертую часть ты помстишь для приращенія процентами на случай если мой ребенокъ найдется въ послдствіи. Если же онъ не найдется, это будетъ запасными капиталомъ для твоихъ дтей. О, еслибы дочь моя могла найтись вовремя, еслибъ она была такова что ты могъ бы полюбить ее и жениться на ней по свободному выбору! Больше я ничего не могу сказать. Пожалй меня, и не суди строго мужа Джанеты.

Р. К.

Теперь данъ ключъ къ поведенію Грагама, теперь понятно глубокое горе приводившее его на могилу тетки которую онъ такъ чтилъ и уважалъ и добрая память коей подвергалась такой серіозной опасности, понятно почему такъ мало измнился его образъ жизни посл полученія наслдства которое считали такимъ значительнымъ, понятно его удаленіе отъ политической карьеры, поводы къ розыскамъ и его осторожность, наконецъ, положеніе относительно Исавры въ которое такъ жестоко поставили его обстоятельства.
Разумется, первою мыслью его при обсужденіи условій завщанія была мысль о женитьб на дочери Ричарда Кинга, если окажется что она не замужемъ, не обручена и не противна его склонности. Онъ раздлялъ побужденія заставившія покойнаго упомянуть объ этомъ. Это было самое простое и удобное средство оказать справедливость законной наслдниц не обнаруживъ тайну столь важную для чести его тетки, самого Ричарда Кинга, его благодтеля, и знаменитой фамиліи изъ которой происходила леди Джанета. Можетъ-статься что и соображеніе удержать такимъ способомъ состояніе столь полезное для его карьеры не было безъ вліянія на умъ этого человка честолюбиваго отъ природы. Но онъ не позволялъ себ останавливаться на этомъ соображеніи. Онъ считалъ его преступнымъ. Но на практик это представляло большія препятствія къ его женитьб на комъ-нибудь другомъ, пока онъ не исполнитъ свою миссію, и не разъяснится неопредленность касательно его состоянія. Могъ ли онъ по совсти явиться къ двушк и ея родителемъ человкомъ богатымъ тогда какъ могъ сдлаться бднякомъ? Могъ ли онъ упомянуть юристу объ условіяхъ вслдствіе коихъ при брачномъ контракт онъ не могъ располагать ни однимъ шиллингомъ изъ той значительной суммы которая могла рано или поздно перейти въ другія руки? Тмъ не мене, когда онъ убдился въ глубин чувства внушеннаго ему Исаврой, мысль о женитьб на дочери Ричарда Кинга, если она находится въ живыхъ и еще не замужемъ, сдлалась невозможною. Сиротство молодой Италіянки устраняло препятствія ко браку которыя помшала бы ему свататься за двушку одинаковаго съ нимъ общественнаго положенія, родители коей могли бы настаивать на брачномъ контракт. И еслибы въ тотъ день какъ онъ видлъ Исавру въ послдній разъ, онъ засталъ ее одну, безъ сомннія онъ уступилъ бы голосу сердца, открылъ бы ей свою любовь, и при взаимности сталъ бы ея женихомъ. Но мы видли какъ при послднемъ свиданіи было подавлено это сердечное желаніе. Англійскіе предразсудки его были такъ глубоки что будь онъ даже свободенъ отъ условій завщанія, онъ и тогда отступилъ бы предъ бракомъ съ двушкой которая въ жажд знаменитости могла имть что-нибудь общее съ такимъ человкомъ какъ Густавъ Рамо, по своимъ привычкамъ принадлежавшимъ къ богем, и соціалистомъ по убжденіямъ.
Узжая изъ Парижа онъ принялъ ршеніе оставить всякую мысль о брак съ Исаврой и вполн посвятить себя длу которое было для него священною обязанностью. Не потому чтобъ онъ могъ думать о женитьб на другой, даже еслибы наслдница вполн удовлетворила всмъ требованіямъ его сердца, будь оно совершенно свободно, но его тяготило бремя лежавшее на немъ, состояніе которое могло не принадлежать ему, неопредленность парализовавшая вс его честолюбивые планы на будущее.
Однако, несмотря на борьбу съ собою — а едва ли кто могъ бороться боле ршительно,— онъ не могъ отогнать отъ себя образъ Исавры. Образъ этотъ постоянно преслдовалъ его, и вмст съ нимъ чувство невозвратимой потери, ужасной пустоты и острой боли.
Успхи его розысковъ въ Ахен, хотя и были достаточны для того чтобъ удерживать его въ этомъ мст, были однако же такъ незначительны и подвигались такими медленными шагами что не дагали достаточно пищи его безпокойному уму. Г. Ренаръ былъ ловокъ и неутомимъ. Но не легко было собрать свднія о Парижанк бывшей такъ много лтъ назадъ на этихъ водахъ гд постители такъ многочисленны. Къ тому же имя Дюваль было такъ обыкновенно что и въ Ахен, какъ въ Париж, время уходило въ погон за другими Дюваль, которыя какъ оказывалось не имли ничего общаго съ отыскиваемою Луизой. Наконецъ г. Ренару посчастливилось найти домъ въ которомъ въ 1849 году жили въ теченіи трехъ недль дв дамы изъ Парижа. Имя одной было Mme Дюваль, другой Mme Мариньи. Об были молоды, об очень красивы и почти одинаковаго роста и съ одинакими волосами. Но Mme Мариньи была красиве. Mme Дюваль посщала игорную залу и была повидимому очень веселаго нрава. Mme Мариньи жила очень тихо, рдко, почти никогда не выходила изъ дому и казалось была слабаго здоровья. Она какъ-то внезапно оставила квартиру, и сколько могла припомнить квартирная хозяйка, поселилась въ какой-то деревн близь Ахена, но хозяйка не помнила гд именно. Мсяца черезъ два по отъзд Mme Мариньи, Mme Дюваль также оставила Ахенъ вмст съ однимъ Французомъ часто посщавшимъ ее въ послднее время, красивымъ человкомъ съ рзко-очерченнымъ лицомъ. Квартирная хозяйка не знала кто и что такое онъ былъ. Она помнила только что докладывая о немъ Mme Дюваль, его называли Monsieur Achille. Посл отъзда Mme Дюваль, квартирная хозяйка никогда больше не встрчала ее. Но Mme Мариньи она встртила еще разъ, лтъ черезъ пять посл того какъ она съхала съ квартиры, встртила случайно, на желзнодорожной станціи, сразу узнала ее и предложила ей занять прежнюю квартиру. Mme Мариньи поспшно отвтила что она въ Ахен лишь на нсколько часовъ и узжаетъ въ тотъ же день.
Розыски были направлены на отысканіе Mme Мариньи. Время когда квартирная хозяйка видла ее въ послдній разъ совпадало съ тмъ когда Ричардъ Кингъ встртилъ Луизу. Слдовательно она могла быть вмст съ ней въ Ахен въ это время и будучи отыскана могла сообщить свднія о послдовавшихъ событіяхъ ея жизни и настоящемъ мстопребываніи.
Посл утомительныхъ розысковъ по всмъ окрестностямъ Ахена, Грагамъ, совершенно случайно, напалъ на слдъ подруги Луизы. Онъ одиноко блуждалъ по окрестностямъ Ахена, когда застигнутый сильною грозой принужденъ былъ просить убжища въ дом мелкаго фермера стоявшемъ въ пол немного въ сторон отъ проселка по которому онъ шелъ. Пережидая пока пройдетъ гроза и просущивая платье предъ огнемъ въ комнат примыкавшей къ кухн, онъ вступилъ въ разговоръ съ женой фермера, пріятною женщиной, и сдлалъ нсколько лестныхъ замчаній о висвшей на стн небольшой акварельной картинк.
— А, сказала жена фермера,— это подарокъ одной французской дамы которая жила здсь много лтъ тому назадъ. Она прекрасно рисовала, бдняжка.
— Дама которая жила здсь много лтъ назадъ — сколько лтъ?
— Я думаю лтъ около двадцати.
— Въ самомъ дл! Не была это Mme Мариньи?
Bon Dien! Ее дйствительно такъ звали. Вы знали ее? Я бы рада была узнать что она счастлива.
— Я не знаю гд она теперь, и стараюсь найти ее. Помогите мн пожалуста. Долго Mme Мариньи жила у васъ?
— Я думаю не меньше двухъ мсяцевъ, да, два мсяца. Она ухала отъ насъ черезъ мсяцъ посл родовъ.
— Она родила здсь?
— Да. Когда она пришла въ первый разъ, мн и въ голову не пришло что она была enceinte. Она была хороша собой, и никто бы не догадался объ этомъ. Я начала подозрвать лишь за нсколько дней до того какъ это случилось, и это было такъ неожиданно что все счастливо кончилось прежде чмъ успли послать за акушеромъ.
— И ребенокъ остался живъ? Мальчикъ или двочка?
— Двочка, прелестная малютка.
— Узжая взяла она ребенка съ собой?
— Нтъ, она отдала его кормилиц, племянниц моего мужа у которой около того времени тоже былъ ребенокъ. Madame платила хорошо, и продолжала высылать деньги каждые полгода, пока не пріхала сама и не взяла ребенка.
— Когда это было? Немного меньше пяти лтъ посл того какъ она оставила его?
— Вы все это знаете, monsieur, да, почти черезъ пять лтъ. Она не захала ко мн, и мн это показалось обидно, но она прислала ма черезъ племянницу настоящіе золотые часы и шаль. Бдная дама — она была дама съ ногъ до головы — такая гордая и не терпла чтобъ ее разспрашивали. Но я уврена что она не была изъ вашихъ легкихъ Француженокъ, а честная жена какъ я, хотя она никогда не говорила объ этомъ.
— И вы не имете понятія гд она прожила пять лтъ посл своего отъзда или куда отправилась взявъ ребенка?
— Нтъ, monsieur.
— Но она посылала деньги за ребенка по почт и на конвертахъ были почтовые штемпеля?
— Видите ли, я сама не ученая. Но не повидаетесь ли вы съ Маріей Губертъ, это моя племянница, можетъ-быть у нея сохранились конверты.
— Гд живетъ гжа Губертъ?
— Это будетъ въ разстояніи мили отсюда по кратчайшей дорог, вы не можете сбиться. У мужа ея есть свой клочокъ земли, но онъ занимается также извозомъ, на двери у него написано Максъ Губертъ извощикъ, домъ его какъ разъ противъ церкви. Дождь пересталъ, но можетъ-быть вамъ слишкомъ далеко идти туда сегодня.
— Ничуть. Очень вамъ благодаренъ.
— А если вы найдете эту даму и увидитесь съ ней, скажите ей что я была бы очень рада услыхать добрыя всти о ней и о малютк.
Грагамъ направился подъ прояснившимся небомъ къ указанному дому. Онъ засталъ гжу Губертъ дома и готовую отвчать на разспросы, но, увы! у нея не было конвертовъ. Mme Мариньи, когда брала ребенка, спросила конверты отъ своихъ писемъ и взяла ихъ съ собою. Гжа Губертъ, которая была также мало ученая какъ и ея тетка, никогда не обращала вниманія на почтовые штемпеля на конвертахъ, она помнила только первый въ которомъ былъ присланъ банковый билетъ, штемпель этотъ былъ Вна.
— Но не сообщала ли Mme Мариньи въ своихъ письмахъ адреса по которому вы могли извщать ее о ребенк?
— Я думаю она мало заботилась о своемъ ребенк, monsieur. Она поцловала дитя очень холодно когда пріхала за нимъ. Я сказала двочк что это ея мама, и Mme Мариньи сказала: ‘да, ты можешь звать меня maman’, и сказала это голосомъ вовсе не материнскимъ. Она привезла съ собой небольшой мшокъ въ которомъ были хорошенькія платьица для двочки, и была очень нетерплива пока ребенокъ не надлъ ихъ.
— Уврены ли вы что это была та самая дама которая оставила ребенка?
— О, въ этомъ нельзя сомнваться. Она была tr&egrave,s belle, но мн она не нравилась, какъ нравилась тетк. Она очень высоко поднимала голову и смотрла нсколько презрительно. Хотя, нужно сознаться, была очень щедра.
— Но вы еще не отвтили на мой вопросъ, не было ли въ письмахъ адреса.
— Она прислала всего два письма. Одно, при которомъ была приложена первая плата, было всего въ нсколько строкъ, въ немъ говорилось что если ребенокъ будетъ здоровъ и счастливъ, мн не зачмъ писать, если же онъ умретъ или опасно заболетъ, я могу во всякое время написать нсколько словъ по адресу Madame М. Poste restante, Вна. Она путешествуетъ, но письмо рано или поздно дойдетъ къ ней. Въ другомъ письм она извщала меня что прідетъ за ребенкомъ, и что ее можно ждать дня черезъ три по полученіи письма.
— Вс же остальныя присылки отъ нея были только деньги безъ писемъ?
— Точно такъ.
Грагамъ, видя что ничего больше не можетъ узнать, ушелъ. По дорог домой, обдумывая то на что навели его открытія этого дня, онъ ршилъ тотчасъ же, вмст съ г. Ренаромъ, отправиться въ Мюнхенъ, и постараться узнать тамъ что можно касательно удостовренія о смерти Луизы Дюваль, которому (раздляя очень вроятное предположеніе Ричарда Кинга что оно было искусно поддлано) онъ до сего времени не придавалъ особаго значенія.

ГЛАВА VII.

Никакихъ удовлетворительныхъ результатовъ не принесли справки въ Мюнхен кром удостовренія въ томъ что свидтельство о смерти особы называвшей себя Луизой Дюваль не было вымышлено. Дама носившая это имя прибыла однажды вечеромъ въ одинъ изъ лучшихъ отелей и заняла прекрасное помщеніе. Она пріхала безъ прислуги, но въ сопровожденіи господина, который однако удалился изъ отеля лишь только удостоврился что гжа Дюваль будетъ имть вс необходимыя удобства. Въ книгахъ отеля все еще сохранялось ея имя: madame Duval, Fran&#232,aise, rentiere. Сравнивъ почеркъ которымъ было написано имя съ почеркомъ письма первой жены Ричарда Кинга, Грагамъ нашелъ что они не сходны, но имя могло быть вписано не самою madame Дюваль. Господинъ въ сопровожденіи котораго она пріхала постилъ ее опять на слдующій день, обдалъ съ ней и провелъ у нея вечеръ, но никто въ отел не помнилъ его имени и даже сказалъ ли онъ какое-нибудь имя. Посл этого посщенія, его не видали боле. Два дня спустя гжа Дюваль заболла, былъ приглашенъ докторъ который и лчилъ ее до самой смерти. Докторъ былъ легко отысканъ. Онъ хорошо помнилъ Луизу Дюваль, умершую отъ воспаленія легкихъ, вроятно вслдствіе простуды во время дороги. Роковые симптомы обнаружились скоро, и она умерла на третій день своей болзни. Она была молода и красива. Докторъ спросилъ у нея не поручитъ ли она ему написать къ ея друзьямъ, но она отвчала что у нея есть только одинъ другъ, что она уже писала ему и что онъ долженъ пріхать черезъ день или два. И по справкамъ оказалось что она дйствительно написала какое-то письмо и сама снесла его на почту предъ тмъ какъ заболла.
Въ кошельк ея оказались деньги, небольшія, но достаточныя для покрытія всхъ ея расходовъ и для похоронъ, совершенныхъ, по мстному закону, почти немедленно посл ея кончины. Въ ожиданіи друга которому она писала вещи ея были опечатаны. На другой день посл ея смерти пришло письмо на ея имя. Оно было вскрыто и прочитано. Писалъ его несомннно мущина и повидимому ея возлюбленный. Онъ выражалъ страстное сожалніе что не можетъ возвратиться въ Мюнхенъ такъ скоро какъ ожидалъ, но что онъ надется увидать свой милый bouton de rose на слдующей недл. Онъ подписался Achille и не прибавилъ своего адреса. Дня два или три спустя, въ гостиницу пріхала другая дама, также молодая и красивая, и спросила о гж Дюваль. Узнавъ о ея смерти, она была сильно поражена. Когда она нсколько успокоилась и ее спросили о положеніи и родств гжи Дюваль, она очевидно смутилась. Посл настойчивыхъ разспросовъ она отвчала только что она не родня гж Дюваль, что сколько ей извстно, у гжи Дюваль не было родныхъ, по крайней мр такихъ съ которыми она жила бы въ дружескихъ отношеніяхъ, что ея собственное знакомство съ покойной, хотя и дружеское, было весьма недавнее. Объ автор письма съ подписью Achille она не могла или не хотла сказать ни слова, и ухала изъ Мюнхена въ тотъ же день вечеромъ, заставивъ своими отвтами предположить что гжа Дюваль была одной изъ тхъ женщинъ которыя избравъ образъ жизни не одобряемый свтомъ, живутъ покинутыя своими родными и часто подъ чужимъ именемъ.
Achille не пріхалъ, но нсколько дней спустя одинъ мюнхенскій адвокатъ получалъ отъ другаго адвоката изъ Вны письмо въ которомъ послдній просилъ, по порученію одного своего кліента, прислать формальное удостовреніе въ смерти Луизы Дюваль. Удостовреніе было послано и посл того никто не спрашивалъ боле о покойной. По прошествіи узаконеннаго срока, вещи ея, заключавшіяся въ двухъ чемоданахъ и туалетной шкатулк, были распечатаны, но между ними не оказалось ни писемъ, даже ни одной строчки отъ Ашиля, ни какихъ-либо указаній на родство и положеніе покойной. Что затмъ было сдлано съ ея имуществомъ, состоявшимъ только изъ принадлежностей женскаго туалета, никто въ гостиниц не могъ объяснить удовлетворительно. Хозяйка говорила какъ-то угрюмо что оно, по распоряженію начальства, было продано ея предшественникомъ въ пользу бдныхъ.
Если особа называвшая себя другомъ Луизы Дюваль сказала свое имя, что было впрочемъ несомннно, никто его не помнилъ. Оно не было внесено въ книгу отеля, такъ какъ дама пробыла въ немъ только день, и очевидно не хотла ждать формальнаго допроса полиціи. Словомъ, было ясно что бдная Луиза Дюваль была принята за искательницу приключеній и содержателемъ отеля, и докторомъ въ Мюнхен. И смерть ея очевидно возбудила такъ мало интереса что оставалось только удивляться какъ сохранились и т немногія подробности которыя удалось узнать.
Посл продолжительнаго, но безполезнаго пребыванія въ Мюнхен, Грагамъ и Ренаръ отправились въ Вну. Тамъ по крайней мр была надежда найти madame Мариньи.
Въ Вн однако никакіе розыски не навели на слдъ такой особы, и Грагамъ, отчаявшись въ успх, ухалъ въ Англію въ январ 1870 года, поручивъ продолженіе изслдованій гну Ренару. Ренаръ, вынужденный возвратиться на время въ Парижъ, общалъ однако что онъ не успокоится пока не отыщетъ madame Мариньи, и Грагамъ убдился въ искренности его намренія когда онъ отказался отъ половины предложеннаго ему щедраго вознагражденія, сказавъ: Je suis Franais, ваше порученіе перестало быть для меня денежнымъ дломъ, въ немъ замшано мое самолюбіе.

ГЛАВА VIII.

Если свтское общество цнило прежде Грагама Вена за его личныя качества, то тмъ боле стало оно цнить его и ухаживать за нимъ теперь когда къ его репутаціи даровитаго человка прибавилось богатство. Дамы высшаго свта говорили что Грагамъ Венъ можетъ быть хорошею партіей для любой двушки. Знаменитые политики слушали его теперь съ боле серіознымъ вниманіемъ и приглашали его на самыя избранныя обденныя собранія. Его родственникъ герцогъ уговаривалъ его искать избранія въ парламентъ или по крайней мр купить опять его старый Stammschloss, но Грагамъ упорно отклонялъ оба совта, продолжалъ жить въ своей старой квартир такъ же скромно какъ прежде и выносилъ съ удивительною кротостью и покорностью бремя свтскихъ обязанностей возложенное теперь на его плечи. Но въ душ онъ былъ не покоенъ и несчастенъ. Порученіе завщанное ему Ричардомъ Кингомъ преслдовало его мысли какъ неотвязчивый призракъ. Неужели вся жизнь его должна быть притворствомъ, которое было пыткой для его прямой, открытой натуры? Долго ли суждено ему считаться богачомъ и жить бдно и навлекать на себя обвиненія въ скаредности, отказываясь удовлетворять справедливыя притязанія на приписываемое ему богатство? Неужели ему до конца жизни придется сдерживать стремленія своего честолюбія и притворяться эпикурейцемъ не способнымъ имть его?
Но мучительне всего этого было для него сознаніе что онъ не побдилъ, не могъ побдить свою страстную любовь къ Исавр, между тмъ какъ и умъ его и вс его предразсудки упорно возставали противъ этой любви. Во французскихъ газетахъ которыя онъ просматривалъ во время своихъ розысковъ въ Германіи, даже въ нмецкихъ критическихъ журналахъ, онъ встрчалъ отзывы о новой писательниц, отзывы хвалебные, правда, но казавшіеся ему оскорбительне такихъ которые, порицая ея произведеніе, отняли бы у нея охоту писать, оскорбительне всего что можетъ услышать мущина о женщин къ которой онъ желалъ бы относиться съ рыцарскою почтительностью. Двушка очевидно сдлалась такимъ же достояніемъ публики какъ еслибы поступила на сцену. Мелочныя подробности объ ея наружности, о ямочкахъ на ея щекахъ, о близн ея рукъ, объ ея оригинальной манер убирать волосы, анекдоты о ней начиная съ ея дтства (вымышленные, конечно, но могъ ли Грагамъ знать это?), причины вслдствіе коихъ она предпочла карьеру писательницы сцен, разказы о впечатлніи произведенномъ ею въ нкоторыхъ салонахъ (такихъ салонахъ гд Грагамъ, хорошо знавшій Парижъ, не желалъ бы видть свою жену), о комплиментахъ которыми осыпаютъ ее нкоторые grands seigneurs, извстные своими liaisons съ балетными танцовщицами, или писатели геній которыхъ парилъ выше flammantia moenia міра гд всякій стсненъ уваженіемъ къ праву собственности своихъ ближнихъ, вс эти подробности принадлежащія къ области частныхъ сплетенъ, которой не касаются англійскіе критики женскихъ произведеній, но въ которую любятъ заглядывать критики на континент и американскіе журналисты, все это было для чувствительнаго Англичанина тмъ же чмъ было бы детальное описаніе прелестей Эгеріи для Нумы Помпилія. Нимфа, освященная для него тайнымъ обожаніемъ, была профанирована грязными руками толпы и народными голосами, говорившими: мы знаемъ объ Эгеріи боле чмъ ты. И когда онъ вернулся въ Англію и встрчаясь со старыми друзьями, знакомыми съ парижскою жизнью, слышалъ такія замчанія: ‘Вы читали конечно романъ Чигоньи. Что вы думаете о немъ? Хорошая вещь, можетъ-быть, но этотъ родъ романовъ не въ моемъ вкус. Даже Жоржъ Сандъ наводитъ на меня скуку. Я предпочитаю Парижскія Тайны и Монте-Кристо’, Грагамъ Венъ какъ критикъ возмущался и расхваливалъ романъ, хотя дорого далъ бы чтобъ онъ не былъ написанъ, во посл спора говорилъ себ: — Какъ могу я, Грагамъ Венъ, быть такимъ идіотомъ чтобы вздыхать ежечасно о ней и повторять себ: ‘какое мн дло до другихъ женщинъ? Исавра, Исавра!’

КНИГА VII.

ГЛАВА I.

Была первая недля мсяца мая 1870. Знаменитости растутъ быстро въ салонахъ Парижа. Густавъ Рамо пріобрлъ положеніе о которомъ вздыхалъ. Значеніе издаваемаго имъ журнала возрасло и его доля выгоды была щедро увеличена таинственнымъ собственникомъ журнала. Рамо былъ признанъ силою въ литературныхъ кружкахъ. А такъ какъ въ Париж критика принадлежащіе къ одной клик имютъ обыкновеніе хвалитъ другъ друга, то лица авторитетныя въ печати заявляли что его стихи превосходятъ по сил Альфреда Мюссе и по изяществу Виктора Гюго.
Правда поэзія Густава не находила многихъ читателелей въ публик. Но о современной поэзіи многіе говорятъ какъ Dr. Джонсонъ о стихахъ Спратта: ‘я готовъ скоре хвалить ихъ нежели читать’.
Какъ бы то ни было, Рамо былъ хорошо принятъ въ веселыхъ и блестящихъ кругахъ, и по примру модныхъ французскихъ литераторовъ проживалъ больше чмъ получалъ, занималъ прекрасную холостую квартиру, отдланную артистически, много тратилъ на украшеніе своей особы и роскошно обдалъ въ Caf Anglais и Maison Dore. Репутація боле серіозная и возбуждавшая боле тревожный интересъ была достигнута виконтомъ де-Молеономъ. Послднія статьи въ Sens Commun подписанныя Пьеромъ Ферменомъ и касавшіяся тревожнаго вопроса о плебисцит набрасывали тнь на правительство, и Рамо получилъ сообщеніе что онъ какъ издатель отвчаетъ за статьи сотрудниковъ появляющіяся въ издаваемъ имъ журнал, и хотя, пока казуистика Пьера Фермена держалась въ благоразумныхъ границахъ, правительство смотрло сквозь пальцы на нарушеніе закона по которому каждая политическая статья въ журнал должна быть подписана подлиннымъ именемъ автора, но теперь оно не можетъ быть такъ снисходительно. Пьеръ Ферменъ повидимому пoт de plume, если нтъ, его личность должна быть удостоврена, или же Рамо заплатитъ штрафъ которому повидимому иметъ подвергнуться его сотрудникъ.
Рамо, сильно встревожонвый за судьбу журнала который могъ быть пріостановленъ, и за себя, ибо ему грозила тюрьма, сообщилъ объ этотъ чрезъ книгопродавца-издателя своему корреспонденту Пьеру Фермену, и получилъ на слдующій день статью подписанную Викторомъ де-Молеономъ въ которой авторъ заявлялъ что подпись Пьеръ Ферменъ принадлежала ему, говорилъ еще боле рзкимъ тономъ чмъ прежде и вызывалъ правительство употребить законныя мры противъ него. Правительство было достаточно осторожно чтобы не обратить вниманія на эту высокомрную браваду, но Викторъ де-Молеонъ сразу выросъ въ политическомъ значеніи. Онъ уже усплъ занять подъ своимъ настоящимъ именемъ уважаемое положеніе въ парижскомъ обществ. Но если это возтановленіе въ обществ создало ему враговъ которыхъ у него прежде не было, онъ принялъ ршеніе презирать наладки личнаго гнва. Его старая репутація личной храбрости и искусства владть шпагой и пистолетомъ оберегала его отъ такихъ нападокъ на которыя парижскій журналистъ отвчаетъ не съ помощью пера. Если у него явилось нсколько враговъ, то явилось и гораздо больше друзей или по крайней мр сторонниковъ и поклонниковъ. Не доставало только штрафа и тюремнаго заключенія чтобъ онъ сдлался популярнымъ героемъ.
Черезъ нсколько дней посл открытія своего имени, Викторъ де-Молеонъ, до сихъ поръ избгавшій Рамо и тхъ салоновъ гд могъ встртить этого знаменитаго менестреля, познакомился съ нимъ лично пригласивъ его къ себ завтракать.
Рамо съ радостью явился. Онъ питалъ вполн естественное любопытство увидть сотрудника чьи статьи главнйшимъ образомъ обезпечивали распространеніе Sens Commun.
Въ темноволосомъ, хорошо одтомъ человк среднихъ лтъ, съ быстрымъ взглядомъ, величавою наружностью и ласковымъ обращеніемъ, онъ не могъ замтить никакого сходства съ шестидесятилтнимъ скромнымъ старикомъ въ льняномъ парик, длинномъ сюртук и съ двойными очками котораго зналъ какъ Лебо. Только по временамъ тонъ голоса казался ему знакомымъ, но онъ не могъ припомнить гд слышалъ голосъ похожій на этотъ. Мысль о Лебо не приходила ему, но еслибъ она и пришла, то его поразило бы лишь случайное сходство. Рамо, подобно многимъ людямъ занятымъ собою, былъ плохой наблюдатель другихъ. Геній его не былъ объективный.
— Надюсь, Monsieur Рамо, сказалъ виконтъ когда вмст съ гостемъ слъ за столъ гд былъ приготовленъ завтракъ,— что вы не жалуетесь на вознагражденіе которымъ оплачиваются ваши драгоцнныя услуги для журнала.
— Собственникъ журнала, кто бы онъ ни былъ, былъ очень щедръ, отвчалъ Рамо.
— Я отношу этотъ комплиментъ къ себ, cher confr&egrave,re, потому что хотя деньги для начала изданія Sens Commun и для залога были пріисканы однимъ моимъ другомъ, но это былъ заемъ который я давно уплатилъ и теперь журналъ принадлежитъ исключительно мн. Я долженъ благодарить васъ не только за ваше блестящее сотрудничество, но и за участіе другихъ сотрудниковъ приглашенныхъ вами. Пикантныя критики Monsieur Саварена были очень важны для начала. Я сожалю что мы лишились его участія. Но такъ какъ онъ началъ издавать собственный журналъ, то не захочетъ длиться своимъ остроуміемъ съ другимъ. А propos о нашихъ сотрудникахъ, я буду просить васъ представить меня прекрасному автору Дочери Артиста. Я слишкомъ прозаикъ чтобы вполн оцнить достоинства романа, но слышалъ горячія похвалы этой повсти отъ молодежи — она лучшій судья въ этомъ род литературы, я могу по крайней мр понять важность сотрудника благодаря которому утроилась продажа нашего журнала. Для насъ истинное несчастіе что произведеніе ея окончилось, но я надюсь что сумма посланная ей чрезъ нашего книгопродавца можетъ соблазнить ее начать новый романъ.
Mademoiselle Чигонья, сказалъ Рамо съ усиленно рзкою интонаціей своего рзкаго голоса,— продала второе изданіе своего романа за сумму свидтельствующую о значеніи ея таланта, и получила отъ нсколькихъ журналовъ предложенія написать для нихъ романъ за вознагражденіе даже превышающее то которое такъ великодушно послалъ ей вашъ издатель.
— Приняла она эти предложенія, monsieur Рамо? Если такъ, tant pis pour vous. Извините меня, я хочу сказать что ваше собственное вознагражденіе уменьшается по мр уменьшенія продажи Sers Commun.
— Нтъ, она не приняла ихъ. Я посовтовалъ ей не давать согласія пока она не будетъ въ состояніи сравнить эти условія съ тми которыя предложитъ ей издатель Sens Commun.
— И она послдовала вашему совту? О, cher confr&egrave,re, какой вы счастливецъ! Вы имете вліяніе на эту юную претендентку на славу де-Сталь или Жоржъ Сандъ.
— Да, я льщу себя надеждой что имю на нее нкоторое вліяніе, сказалъ Рамо съ высокомрною улыбкой и наливая себ еще стаканъ вина, превосходнаго, но довольно крпкаго.
— Тмъ лучше. Я даю вамъ carte blanche для условій съ Mademoiselle Чигонья. Предложите ей вознагражденіе которое превышало бы все что было предложено ей другими, и я прошу васъ доставить мн возможность представиться ей лично. Вы уже кончили завтракъ? Позвольте предложить вамъ сигару. Извините меня если я не составлю вамъ компаніи. Я курю рдко, и никогда по утрамъ. Теперь къ длу и къ положенію Франціи. Возьмите это кресло, усядьтесь поспокойне и слушайте. Еслибы Мефистофель постилъ опять землю, какъ сталъ бы онъ смяться узнавъ что всеобщая подача голосовъ и закрытая баллотировка въ такой старой стран какъ Франція одобряются образованными людьми и принимаются друзьями истинной свободы!
— Я не понимаю васъ, сказалъ Рамо.
— Позвольте мн надяться что въ этомъ отношеніи по крайней мр мои объясненія могутъ быть полезны вамъ. Императоръ прибгнулъ къ плебисциту какъ къ несомннно популярной реформ которой обстоятельства вынуждаютъ его замнить его прежнее личное правленіе. Но есть ли хоть одинъ просвщенный либералъ который не былъ бы противъ плебисцита? Есть ли хоть одинъ человкъ который не зналъ бы что обращеніе императора ко всеобщей подач голосовъ будетъ имть результатомъ подавленіе свободы мысли посредствомъ единства и порядка воплощенныхъ въ способномъ человк стоящемъ во глав государства? Толпа никогда не понимаетъ принциповъ. Принципы — сложныя идеи, толпа понимаетъ только простыя идеи, а простйшая изъ всхъ есть имя освобождающее дйствія толпы отъ всякой отвтственности предъ разумомъ. Во Франціи много принциповъ которые можно противопоставитъ принципу императорскаго правленія, но нтъ ни одного имени которое можно было бы противоставить имени Наполеона III. Слдовательно, я пойду противъ толпы когда объявлю себя противникомъ плебисцита, и продажа Sens Commun уменьшится — она уже начала уменьшаться. Вс образованные люди будутъ съ нами, остальные противъ насъ. Во всякой стран, даже въ Кита, гд вс обладаютъ высокимъ образованіемъ, есть меньшинство образованное лучше остальныхъ. Итакъ, Monsieur Рамо, я хочу свергнуть имперію, но для этого мн недостаточно имть на своей сторон образованныхъ людей, мн нужна и canaille, canaille Парижа и промышленныхъ городовъ. Я употребляю ее только какъ орудіе, я не имю въ виду воцарить ее. Понимаете? La canaille въ спокойномъ состояніи есть грязь на дн потока, la canaille взволнованная есть грязь на поверхности. Но ни одинъ человкъ способный связать три идеи не строитъ дворцовъ изъ грязи ни на поверхности, ни на дн Океана. Можемъ ли мы съ вами желать чтобы судьба Франціи была вручена безмозглымъ рабочимъ считающимъ себя выше всякаго кто пишетъ правильно, людямъ чье понятіе объ общественномъ благ основано на конфискаціи частной собственности?
Рамо, сильно озадаченный этою рчью, наклонилъ голову и возразилъ шепотомъ:
— Продолжайте. Вы противъ имперіи и вмст съ тмъ противъ черни? За кого же вы? Конечно не за легитимистовъ? Кто вы? Республиканецъ? Орлеанистъ? Или что другое?
— Ваши вопросы весьма умстны и я отвчу откровенно, отвчалъ виконтъ учтиво.— Я противъ абсолютной власти и Бонапарта и Бурбона и кого бы то ни было. Я за свободное государство, хотя бы во глав его стояла наслдственная конституціонная династія, какъ въ Англіи и Бельгіи, или хотя бы оно было республикой по имени, мене демократическою на дл чмъ нкоторыя наслдственныя монархіи какъ въ Америк. Но какъ человкъ заинтересованный въ судьб Sens Commun я пользуюсь съ глубочайшимъ презрніемъ всми средствами къ возмущенію элементовъ человческой природы. Довольно объ этихъ отвлеченностяхъ. Къ длу. Вы конечно знаете о свирпыхъ сходкахъ соціалистовъ возстающихъ номинально противъ плебисцита, на самомъ дл противъ императора.
— Да. Я знаю по крайней мр что рабочій классъ весьма недоволенъ, и что многочисленныя забастовки въ теченіи послдняго мсяца были не простымъ протестомъ противъ заработной платы, а противъ всего существующаго порядка вещей. Статьи Пьера Фермена которыя привели меня въ столкновеніе съ правительствомъ повидимому противорчатъ тому что вы говорите теперь. Въ нихъ одобрялись эти забастовки, въ нихъ высказывалось сочувствіе къ революціоннымъ собраніямъ въ Монмартр и Бельвилл.
— Конечно. Для разрушенія мы употребляемъ грубыя орудія, но мы отбрасываемъ ихъ въ сторону когда начинаемъ строить. Я былъ вчера на одномъ изъ этихъ собраній. У меня есть билетъ на вс подобныя сходки, подписанный какимъ-то болваномъ который не уметъ даже написать правильно свое прозвище — Pom-de-Tair. Вхожу. Въ конц оркестра сидитъ звая полицейскій чиновникъ, рядомъ съ нимъ его секретарь, ораторы извергаютъ потоки громовыхъ рчей. Полицейскій зваетъ все утомленне, секретарь его бросаетъ перо, вооружается перочиннымъ ножомъ и начинаетъ чистить ногти. Встаетъ косматый, тощій силуэтъ человка, и съ торжественною миной которая шла бы добродтельному Гизо произноситъ слдующую резолюцію: ‘Французскій народъ присуждаетъ Карла Лудовика Наполеона III къ пожизненной каторжной работ.’ Полицейскій поднимается и говоритъ спокойно: ‘я объявляю собраніе закрытымъ’. Присутствующіе волнуются, жестикулируютъ, кричатъ, ревутъ, полицейскій надваетъ плащъ, секретарь его отрывается отъ своего занятія и кладетъ перочинный ножъ въ карманъ, публика расходится, силуэтъ человка исчезаетъ, засданіе окончено.
— Вы описали эту сцену весьма остроумно, сказалъ Рамо съ неестественнымъ смхомъ.
Мнимый циникъ, онъ былъ устрашенъ искреннимъ цинизмомъ своего собесдника.
— Къ какому заключенію приводитъ васъ такая сцена, cher po&egrave,te? спросилъ де-Молеонъ устремивъ на него свой спокойно проницательный взглядъ.
— Къ какому заключенію? Къ тому заключенію что… что…
— Продолжайте.
— Что родъ человческій измельчалъ съ тхъ поръ какъ Мирабо оказалъ одному церемоніймейстеру: ‘мы здсь по праву Французскаго народа, и ничто кром острія штыка не заставитъ насъ разойтись.’
— Отвтъ достойный поэта, французскаго поэта. Я увренъ что вы поклонникъ Виктора Гюго. Вашъ отвтъ могъ бы быть его отвтомъ, съ тою разницей что онъ употребилъ бы еще боле трескучую фразеологію и облекъ бы свое полнйшее незнаніе людей, временъ и нравовъ въ какую-нибудь непонятную метафору, но извините меня если я скажу что это не отвтъ Sens Commun.
Monsieur le vicomte могъ бы побранить меня учтиве, сказалъ Рамо вспыхнувъ.
— Я не хотлъ бранить, я хотлъ научить. Теперь не такое время какъ въ 1789 году, и природа, постоянно повторяясь въ созданіи дураковъ и болвановъ, никогда не повторяется въ созданіи такихъ людей какъ Мирабо. Имперія должна погибнуть потому что имперія противна свобод разума. Всякое правительство которое даетъ ршительное преобладаніе большинству противно разуму, такъ какъ разумъ есть достояніе меньшинства. Разумъ есть самый мстительный изо всхъ элементовъ общества. Онъ не заботится объ орудіяхъ съ помощью которыхъ достигаетъ своей цли. Я принимаю помощь Pom-de-Tair, но я не унижу себя до того чтобы поддерживать принципы Pom-de-Tair въ статьяхъ подписанныхъ именемъ Виктора де-Молеона или Пьера Фермена. Я прошу васъ, мой милый издатель, найти умныхъ, бойкихъ сотрудниковъ которые не знали бы ничего о соціалистахъ и интернаціоналистахъ и потому не компрометировали бы Sens Commun поддерживая доктрины этихъ идіотовъ, но которые бы, въ общихъ выраженіяхъ, льстили тщеславію canaille, писали бы какой угодно вздоръ о слав Парижа, этого ‘ока міра’, ‘солнца европейской системы’, о парижскихъ рабочихъ какъ о дух оживляющемъ это око, какъ о свт этого солнца, всевозможную blague въ этомъ род, въ жанр Виктора Гюго, но ничего опредленнаго противъ общества и собственности чего нельзя было бы принять за безвредное увлеченіе поэтическаго энтузіазма. Вы можете писать такія статьи сами. Словомъ, я хочу возбуждать толпу, не подвергая однако нашего журнала презрнію меньшинства. Не должно допускать ничего такого что могло бы навлечь на насъ кару закона если только это не будетъ подписано моимъ именемъ. Можетъ представиться минута когда будетъ желательно чтобы кто-нибудь отправился въ тюрьму. Въ такомъ случа я не допущу никакой замны, я отправлюсь самъ. Теперь вы знаете мои сокровенныя мысли. Я довряю ихъ вашему благоразумію безо всякихъ колебаній. Monsieur Лебо рекомендовалъ мн васъ съ величайшею похвалой и вы уже оправдали его рекомендацію. Кстати, не видали ли вы въ послднее время этого bourgeois заговорщика?
— Нтъ. Его профессія писателя писемъ или агента поручена клерку который говоритъ что Monsieur Лебо за границей.
— А! Я не думаю чтобъ это была правда. Мн кажется что я видлъ его на дняхъ вечеромъ какъ онъ крался по переулкамъ Бельвилля. Онъ слишкомъ страстный заговорщикъ, и надолго изъ Парижа не удетъ. Такіе горячіе умы только въ Париж чувствуютъ себя въ своей сфер.
— Давно знаете вы Лебо? спросилъ Рамо.
— О, много лтъ! Мы оба уроженцы Нормандіи, какъ вы могли замтить по нашему акценту.
— А! Я былъ увренъ что вашъ голосъ мн почему-то знакомъ. Онъ вроятно напоминаетъ мн голосъ Лебо.
— Нормандцы похожи другъ на друга и во многомъ другомъ, напримръ въ настойчивости съ которою они держатся разъ принятыхъ идей, что длаетъ ихъ добрыми друзьями и упорными врагами. Я не посовтовалъ бы никому имть Лебо своимъ врагомъ. Au revoir, cher confr&egrave,re. He забудьте представить меня Mademoiselle Чигонь.

ГЛАВА II.

Выйдя отъ де-Молеона и усвшись опять въ свою карету, Рамо чувствовалъ себя и озадаченнымъ и униженнымъ. Онъ былъ пораженъ тономъ превосходства какимъ говорилъ съ нимъ виконтъ. Онъ ожидалъ выслушать множество комплиментовъ, и сознавалъ смутно что вмсто того надъ нимъ посмялись. Онъ былъ и разозленъ и смущенъ, потому что политическія разсужденія де-Молеона не оставили въ его ум яснаго понятія какіе принципы долженъ онъ былъ распространять и поддерживать въ качеств издателя Sens Commun. Рамо былъ однимъ изъ многихъ парижскихъ политиковъ которые читаютъ мало и размышляютъ еще мене объ управленіи людьми и государствами. Зависть, по словамъ одного великаго французскаго писателя, есть порокъ демократіи. Ничто иное какъ зависть сдлало Рамо демократомъ. Онъ могъ говорить и писать довольно бгло о равенств и братств, и былъ настолько ультра-демократомъ что считалъ умренность признакомъ умственной посредственности.
Вслдствіе этого онъ былъ сильно пораженъ разсужденіями де-Молеона. Онъ не слыхалъ до сихъ поръ ничего подобнаго. Революціонные принципы виконта соединенные съ такимъ презрніемъ къ толп и къ стремленіямъ толпы были для него китайскою грамотой. Его не поразилъ цинизмъ считавшій мудростью злоупотреблять страстями человчества для достиженія личныхъ цлей, но онъ не понималъ откровенности съ которою это было высказано.
Тмъ не мене де-Молеонъ побдилъ и покорилъ его. Рамо призналъ власть своего сотрудника не пытаясь опредлить ясно ея сущность, власть основанную на обширномъ знакомств съ жизнью, на холодномъ анализ доктринъ увлекавшихъ другихъ, на патриціанскомъ спокойствіи, на остроумной насмшливости, на увренности въ себ.
Кром того Рамо чувствовалъ со смутнымъ страхомъ что въ этомъ человк, такъ смло высказывавшемъ презрніе къ своимъ орудіямъ, онъ нашелъ себ господина. Де-Молеонъ былъ единственнымъ собственникомъ журнала въ которомъ Рамо почерпалъ свои рессурсы, де-Молеонъ могъ во всякое время отказать ему, могъ вовлечь журналъ въ затрудненія которыя, еслибы даже Рамо, какъ офиціальный издатель, избжалъ отвтственности, могли остановить изданіе Sens Commun, и этимъ лишить его всхъ роскошей его существованія.
Вслдствіе всего этого, свиданіе его съ де-Молеономъ было далеко не изъ пріятныхъ. Онъ попробовалъ обратить мысли на боле пріятный предметъ и предъ нимъ возсталъ образъ Исавры. Надо отдать ему справедливость, онъ любилъ эту двушку такъ сильно какъ только допускала его натура, любилъ ее всею силою своего воображенія, которое было весьма пылко, при довольно холодномъ сердц, любилъ ее всею силою своего тщеславія, а тщеславіе въ его натур даже преобладало надъ воображеніемъ. Овладть двушкой уже снискавшею извстность своимъ талантомъ, своею красотой и прелестью было бы конечно завиднымъ торжествомъ.
Каждый Парижанинъ, изъ числа такихъ людей какъ Рамо, ожидаетъ отъ женитьбы блестящаго салона. Можно ли представить салонъ блестяще того гд хозяевами были бы онъ и Исавра, думалъ Рамо. Онъ давно побдилъ свой первый порывъ зависти къ литературному успху Исавры. Ея успхъ былъ связанъ съ его собственнымъ и много содйствовалъ его обогащенію, такъ что къ другимъ мотивамъ его любви примшался и интересъ. Рамо звалъ хорошо что его талантъ, превозносимый кликой и несравненный въ его собственныхъ глазахъ, былъ не изъ числа прибыльныхъ. Онъ сравнивалъ себя съ поэтами которые слишкомъ опередили своихъ современниковъ чтобъ быть столько же увренными въ средствахъ къ существованію какъ они уврены въ своей безсмертной слав.
Но на талантъ Исавры онъ смотрлъ какъ на талантъ низшаго разряда, вполн доступный толп и потому весьма прибыльный. Женитьба на ней обезпечила бы его въ матеріальномъ отношеніи, и онъ могъ бы трудиться для безсмертія не спша. Тогда онъ былъ бы въ положеніи независимомъ отъ людей низшаго разряда какъ виконтъ де-Молеонъ. Но убдивъ себя что онъ страстно влюбленъ въ Исавру, Рамо не могъ убдить себя что и она влюблена въ него.
Хотя въ продолженіе послдняго года они видались безпрестанно, и ихъ литературныя занятія создали для нихъ много общихъ интересовъ, хотя онъ намекалъ ей что многія изъ его краснорчивйшихъ поэмъ внушены ею, хотя онъ уврялъ въ проз, также весьма краснорчивой, что она обладаетъ всмъ о чемъ только могутъ мечтать молодые поэты, она до сихъ поръ принимала такія признанія съ шутливымъ смхомъ, какъ изящные комплименты внушенные парижскою любезностью, и онъ предчувствовалъ съ досадой и горемъ что еслибъ онъ сталъ настаивать на ихъ искренности и предложилъ ей прямо быть его женой, она отказала бы ему и двери ея дома закрылись бы для него.
Однако Исавра была не замужемъ, Исавра отказала женихамъ которые по общественному положенію были выше его, и онъ не могъ придумать кого могла бы она предпочесть ему. Сидя теперь развалясь въ своемъ экипаж онъ пробормоталъ: ‘еслибы только удалось отдлаться отъ этого маленькаго демона Жюли, я обратилъ бы всю свою энергію на то чтобы покорить сердце Исавры и добился бы успха. Но какъ избавиться отъ Жюли? Она такъ обожаетъ меня и такъ упряма! Она способна пойти къ Исавр, показать мои письма, сдлать сцену!’
При этой мысли онъ остановилъ экипажъ предъ кафе на бульвар, вышелъ, выпилъ дв рюмки абсенту, почувствовалъ себя значительно смле и приказалъ кучеру хать въ улицу гд жила Исавра.

ГЛАВА III.

Да, слава пріобртается быстро въ салонахъ Парижа. Прочне славы Рамо, ярче славы де-Молеона, была слава пріобртенная теперь Исаврой. Она принуждена была покинуть свою красивую виллу въ предмстьи А….. потому что хозяинъ вздумалъ передлать ее для себя, и по совту синьйоры Веносты, постоянно жаждавшей новыхъ знакомствъ, въ конц прошлаго года заняла квартиру въ центр парижскаго beau monde. Безъ формальнаго назначенія пріемнаго дня, ея салонъ разъ въ недлю былъ открытъ для людей искавшихъ знакомства съ ней. Въ числ ихъ были звзды высшаго свта, искусствъ и литературы. И такъ какъ она теперь вполн отказалась отъ профессіи для которой обработывала свой голосъ, она уже не воздерживалась отъ проявленія своего таланта въ частныхъ кружкахъ. И докторъ ея уже не запрещалъ ей такихъ упражненій. Его искусство, при содйствіи ея крпкаго организма, восторжествовало вполн надъ склонностью къ болзни, для предупрежденія которой она обратилась къ нему. Слышать пніе Исавры Чигоньи въ ея собственномъ дом было преимуществомъ котораго искали и которымъ дорожили многіе никогда не читавшіе ни строчки изъ ея литературныхъ произведеній. Хорошій литературный критикъ — рдкость, но хорошихъ критиковъ пнія множество. Соединяя съ музыкальнымъ талантомъ молодость, красоту, безыскусственный даръ слова, прелесть обращенія, свободнаго отъ всякой условной аффектаціи, свжесть литературнаго таланта, который приводилъ молодыхъ въ восхищеніе, къ которому старые относились съ снисхожденіемъ, Исавра естественно сдлалась знаменитостью въ Париж.
Странно, можетъ-быть, что окружавшее ее поклоненіе не вскружило ей голову. Но мн кажется, хотя я этого не утверждаю, что женщина съ умомъ столъ возвышеннымъ что умъ никогда не пытается подавить сердце мене склонна поддаться искушеніямъ лести чмъ мущина.
Сила ея сердца поддерживаетъ ея разсудокъ. Исавра еще не пережила своей первой любви. До сихъ поръ, среди всхъ ея побдъ, ея мысли безпрестанно возвращались пытливо и грустно къ счастливымъ минутамъ когда на щекахъ ея вспыхивалъ румянецъ подъ взглядомъ одного человка, когда сердце ея трепетало при звук его шаговъ. Можетъ-быть еслибъ ея романъ былъ прерванъ обычнымъ образомъ, то-есть постепеннымъ охлажденіемъ любимаго человка, откровеннымъ разрывомъ, оскорбленная гордость двушки помогла бы ей заглушить любовь, и можетъ-быть, кто знаетъ?— замнить ее другою.
Но, любезный читатель или читательница, подвергалась ли когда-нибудь ваша любовь тяжелому испытанію, когда по той или другой причин, для васъ неизвстной, дорогія отношенія наполнявшія вашъ сокровенный внутренній міръ внезапно прекращаются, когда вы знаете что между вами и возлюбленнымъ существомъ стоитъ нчто чего вы не можете разглядть, не можете понять и слдовательно не можете преодолть, и вы говорите себ въ тишин ночи: ‘о, еслибы разъяснить это! Еслибъ еще одно свиданіе! Все могло бы легко поправиться, если же нтъ, то я узнаю самое дурное, и зная, могу побдить.’
Такое испытаніе выпало на долю Исавры. Между нею и Грагамомъ не было объясненія, не было окончательнаго прощанія. Она угадала — рдкая женщина ошибается въ этомъ — что онъ любилъ ее. Она знала что грозное нчто стало между ними, когда онъ простился съ ней въ присутствіи другихъ нсколько мсяцевъ тому назадъ, знала что это грозное нчто все еще стоитъ между ними, но не знала что это такое. Она была уврена что недоразумніе объяснилось бы непремнно еслибъ они встртились еще разъ безъ постороннихъ свидтелей. О, еслибъ еще такое свиданіе!
Она не могла заглушить надежду, не могла выйти за другаго. Въ сердц ея не могло быть никакихъ чувствъ къ другому пока онъ былъ свободенъ, пока еще оставалась надежда что его сердце принадлежитъ ей. Оттого гордость не могла помочь ей побдить любовь.
О Грагам она слышала случайно. Онъ прекратилъ переписку съ Савареномъ, но въ числ боле частыхъ постителей ея салона были Морли. Американцы такъ хорошо образованные и съ такимъ положеніемъ въ свт какъ Морли знаютъ всегда что-нибудь о каждомъ Англичанин съ общественнымъ положеніемъ Грагама Вена. Исавра узнала отъ нихъ что Грагамъ посл поздки по континенту въ начал года возвратился въ Англію, что ему предлагали вступить въ парламентъ, что онъ отказался, что имя его встрчается въ Morning Post въ числ избранныхъ чье прибытіе въ Лондонъ или присутствіе на званомъ обд считается событіемъ, что Athenaeum передалъ какъ слухъ что авторомъ анонимнаго политическаго памфлета надлавшаго много шуму былъ Грагамъ Венъ. Исавра выписала изъ Англіи этотъ памфлетъ, и хотя содержаніе его было довольно сухо, а слогъ, хотя ясный и сильный, не отличался краснорчіемъ восхищающимъ женщинъ, выучила его наизусть.
Мы знаемъ какъ далека она была отъ мысли что извстность, которую она считала приближеніемъ къ нему, удаляла ее отъ него все боле и боле. Пріятный трудъ предпринятый ею для достиженія извстности былъ еще пріятне отъ тайнаго посвященія его отсутствующему. Многія мста наиболе восхищавшія читателей не были бы написаны еслибъ она не знала его.
И она благословляла этотъ трудъ, тмъ боле что онъ освобождалъ ее отъ разслабляющаго вліянія мечтательности и отъ пытки неразршимыхъ догадокъ. Она послдовала совту гжи де-Гранмениль, свернула съ пыльной, избитой жизненной дороги на зеленыя поля и цвтущіе берега, и наслаждалась этимъ идеальнымъ міромъ.
Но и въ этомъ волшебномъ мір единственный образъ царившій нераздльно въ ея сердц былъ постоянно съ нею.

ГЛАВА IV.

Исавра сидла въ своей красивой гостиной съ Веносто, Савареномъ, супругами Морли и финансистомъ Лувье, когда было доложено о прізд Рамо.
— А, воскликнулъ Саваренъ,— мы сейчасъ говорили о предмет близко касающемся васъ cher po&egrave,te. Я не видалъ васъ посл того какъ узналъ что Пьеръ Ферменъ никто иной какъ Викторъ де-Молеонъ. Ma foi, перо въ рукахъ этого человка повидимому будетъ такъ же опасно какъ нкогда была шпага. Статья въ которой онъ открылъ свое имя была рзкимъ нападеніемъ на правительство. Берегитесь. Ястребъ соловью не пара. Ястребъ спасется, а соловей попадетъ въ клтку, гд будетъ жаловаться на жестокость: flebiliter demem infelix avis.
— Тотъ не способенъ руководить журналомъ, возразилъ Рамо высокомрно,— кто не ршится пренебречь опасностью для своего тла въ защиту своего права на неограниченную свободу мысли.
— Браво, воскликнула мистрисъ Морли захлопавъ въ ладоши.— Эта рчь напомнила мн родину. Французы очень похожи на Американцевъ своимъ краснорчіемъ.
— Итакъ, сказалъ Лувье,— мой старый другъ виконтъ выступилъ въ качеств писателя, политика, философа. Мн больно что онъ скрылъ это отъ меня несмотря на нашу дружбу. Я полагаю что вы знали это съ самаго начала, Monsieur Рамо?
— Нтъ, это открытіе было для меня такимъ же изумительнымъ сюрпризомъ какъ и для всего свта. Давно знаете вы Monsieur де-Молеона?
— Да, я могу сказать что мы начали жить вмст, то-есть почти въ одно время.
— Каковъ онъ собою? спросила мистрисъ Морли.
— Женщины считали его красавцемъ, когда онъ былъ молодъ, отвчалъ Лувье.— Онъ и теперь еще очень красивый человкъ, ростомъ съ меня.
— Я очень желала бы познакомиться съ нимъ, воскликнула мистрисъ Морли.— Хотя бы только для того чтобы помучить моего мужа. Онъ отказываетъ мн въ самомъ дорогомъ прав женщинъ, не хочетъ ревновать меня.
— Вы можете имть весьма скоро возможность познакомиться съ этимъ ci-devant Ловеласомъ, сказалъ Рамо.— Онъ желаетъ чтобъ я представилъ его Mademoiselle Чигонь, и я прошу у нея позволенія привезти его въ четвергъ вечеромъ, когда она принимаетъ.
Исавра, слушавшая до сихъ поръ разговоръ разсянно, наклонила голову въ знакъ согласія.
— Я готова принять радушно всякаго кого вы считаете своимъ другомъ, сказала она.— Но признаюсь, статьи Пьера Фермена не располагаютъ меня въ его пользу.
— Почему? спросилъ Лувье.— Вы конечно не имперьялистка?
— Нтъ. Я вообще мало интересуюсь политикой, но въ этихъ статья есть что-то что огорчаетъ и наводитъ на меня уныніе.
— Однако он потому и популярны что въ нихъ говорится то что говорятъ вс, только лучше, замтилъ Саваренъ.
— Теперь я понимаю что это-то именно и не нравится мн въ нихъ. Это ларисскій говоръ выраженный въ форм эпиграммы: чмъ она серіозне, тмъ мене она возвышаетъ, чмъ она легче, тмъ сильне огорчаетъ.
— Это намекъ на меня, сказалъ Саваренъ съ своимъ добродушнымъ смхомъ,— на меня кого вы называете циникомъ.
— Нтъ, Monsieur Саваренъ. Въ вашемъ цинизм чувствуется неподдльная веселость и доброта. У васъ есть то чего я не нахожу въ де-Молеон и что рдко проявляется въ салонныхъ разговорахъ, у васъ есть молодость.
— Молодость въ шестьдесятъ лтъ! Вы льстите мн.
— Геній не считаетъ своихъ лтъ по календарю, сказала мистрисъ Морли.— Я понимаю что хочетъ сказать Исавра. Она права. Въ статьяхъ де-Молеона чувствуется вяніе зимы и запахъ сухихъ листьевъ. Не то чтобы слогъ его былъ недостаточно силенъ, напротивъ, онъ отличается ледяною твердостью, но чувства выражаемыя имъ сухи и дряблы. И эта комбинація рзкихъ словъ и дряблыхъ чувствъ выражаетъ говоръ и духъ Парижа. Парижъ и де-Молеонъ постоянно порицаютъ: страсть къ порицанію есть признакъ старости.
Полковникъ Морли взглянулъ на нее съ гордостью, какъ бы желая сказать: ‘вотъ какъ умно говоритъ моя жена’.
Саваренъ понялъ этотъ взглядъ и отвчалъ учтиво:— Madame обладаетъ даромъ выраженія котораго не превзойдетъ самъ Эмиль де-Жирарденъ. Но осуждая насъ за порицаніе, желаетъ ли она чтобы друзья свободы одобряли настоящій порядокъ вещей?
— Я былъ бы благодаренъ друзьямъ свободы, замтилъ полковникъ сухо,— еслибъ они сказали мн какъ поправить настоящій порядокъ вещей. Я не нахожу ни преданности орлеанистамъ, ни преданности республик, или какому бы то ни было длу, религія подвергается глумленію. Но хуже всего то что какъ вс blass Парижане жаждутъ возбужденія и готовы слушать всякаго оракула общающаго освобожденіе отъ индифферентизма. Поэтому-то печать во Франціи опасне чмъ во всякой другой стран. Во всхъ другихъ странахъ печать иногда руководитъ общественнымъ мнніемъ, иногда слдуетъ за нимъ. Во Франціи нтъ общественнаго мннія съ которымъ бы печать могла считаться, и вмсто мнній она представляетъ страсти.
— Любезнйшій полковникъ, возразилъ Саваренъ,— вы утверждаете часто что Французы не понимаютъ Америки. Позвольте мн замтить съ своей стороны что Американецъ не можетъ понять Францію, по крайней мр Парижъ. Кстати о Париж, какую обширную спекуляцію предприняли вы, Лувье, въ новомъ предмстьи.
— И весьма выгодную. Совтую вамъ присоединиться. Я могу общать вамъ теперь пять процентовъ, но цнность домовъ удвоится когда будетъ окончена улица Лувье.
— Къ сожалнію у меня нтъ теперь денегъ. Мой новый журналъ поглотилъ весь мой капиталъ.
— Не позволите ли вы мн, синьйорина, употребить вашъ капиталъ съ присоединеніемъ того что вы получили за свой восхитительный романъ и что еще лежитъ у меня безъ дла, на это предпріятіе? Достаточно сказать въ его пользу то что я употребилъ на него значительную часть моего состоянія, такъ какъ я не изъ тхъ людей которые своимъ примромъ вовлекаютъ своихъ друзей въ разорительныя спекуляціи.
— Все что вы въ этомъ отношеніи посовтуете будетъ наврное такъ же благоразумно какъ и великодушно, сказала Исавра любезно.
— Такъ вы согласны?
— Конечно.
Веноста, слушавшая съ большимъ вниманіемъ восхваленіе новаго предпріятія, отвела Лувье въ сторону и шепнула ему ни ухо.
— Я полаю, Monsieur Лувье, что немного денегъ, очень немного, росо-росо-росоіто, нельзя положить въ вашу улицу?
— Въ мою улицу? А, понимаю, въ предпріятіе улицы Лувье! Конечно можно. Мы сдлали его доступнымъ для самыхъ мелкихъ капиталовъ, начиная съ пятисотъ франковъ.
— И вы вполн уврены что мы удвоимъ наши деньги когда улица будетъ кончена? Мн не хотлось бы имть мозгъ въ пяткахъ. {‘Avere il cervello nella calcagna’, то-есть поступить неосторожно.}
— Боле чмъ удвоимъ гораздо раньше чмъ улица будетъ окончена.
— Я скопила немного денегъ, очень немного, и такъ какъ у меня нтъ родныхъ, я намрена оставить ихъ синьйорин. Если же они удвоятся, я оставлю ей вдвое боле.
— Удвоятся непремнно, отвчалъ Лувье.— Вы не можете поступить благоразумне какъ употребивъ все что у васъ есть на это предпріятіе. Я пришлю вамъ завтра необходимыя бумаги вмст съ бумагами синьйорины.
Затмъ Лувье обратился къ полковнику Морли, но убдившись что этотъ недостойный сынъ Америки не хотлъ получать сто на сто по предложенію Парижанина, скоро простился и ухалъ. Другіе гости послдовали его примру, за исключеніемъ Рамо, который остался одинъ съ Веностой и Исаврой. Но Веноста, не любившая Рамо за то что онъ неоказывалъ ей вниманія котораго требовало ея невинное тщеславіе, скоро удалялась въ свою спальню чтобы считать свои сбереженія и мечтать о ‘золотыхъ радостяхъ’ которыя принесетъ ей улица Лувье.
Рамо пододвинулъ свой стулъ къ Исавр и заговорилъ сухимъ, дловымъ тономъ о порученіи де-Молеона попросить ее написать новый романъ для Sens Commun и условиться съ ней насчетъ платы. Молодая писательница сконфузилась. Ея средства, хотя и скромныя, были достаточны для нея, и ей стыдно было продавать свои мысли и фантазіи.
Замявъ поспшно меркантильную сторону вопроса, она отвчала что еще не иметъ въ виду новаго произведенія, что какое бы направленіе ни приняло ея творчество, оно создастъ что-нибудь самостоятельно, а по заказу создавать не можетъ.
— Вы ошибаетесь, сказалъ Рамо.— Въ часы праздности вамъ дйствительно кажется что для тото чтобы написать что-нибудь, надо ждать вдохновенія, но стоитъ только принудить себя работать и идеи являются по мр движенія пера. Въ этомъ вы можете положиться на мое свидтельство, я говорю по опыту. Когда работа не въ моемъ вкус и я работаю по принужденію, дло длается какъ-то само собою. Я коснусь волшебной лампы и геній является.
— Я читала въ какой-то англійской книг что для постоянной работы нужна движущая сила. У васъ она есть, у меня нтъ.
— Я не вполн понимаю васъ.
— Я хочу сказать что для того чтобы заниматься съ постоянствомъ какимъ-нибудь дломъ требующимъ усилій нужно имть сильную побуждающую причину. Для большинства людей такою причиной бываетъ нужда, для многихъ страсть къ пріобртенію или къ отличіямъ въ своей профессіи, стремленіе къ слав боле обширной, къ почестямъ боле высокимъ, длаетъ нкоторыхъ великими писателями, полководцами, государственными людьми, ораторами.
— И вы думаете что у васъ нтъ такого двигателя.
— Я освобождена отъ нужды, я не имю желанія пріобртать.
— А любовь къ слав?
— Увы! я когда-то думала о слав! Но теперь я не знаю…. я начинаю сомнваться хорошо ли со стороны женщины стремиться къ слав.
— Полноте, синьйорина! Какая муха укусила васъ? Ваше сомнніе есть слабость недостойная вашего ума. Какъ бы то ни было, геній есть судьба которой нельзя не покоряться. Вы волей или неволей должны писать и ваши произведенія должны привести вамъ славу, желаете ли вы ея или нтъ.
Исавра молчала, голова ея поникла на грудь, въ потупленныхъ глазахъ стояли слезы.
Рамо взялъ ея руку, которую она уступила ему безъ сопротивленія, и сжимая ее въ обихъ своихъ заговорилъ порывисто:
— О, я знаю каковы эти дурныя предчувствія когда видишь себя одинокимъ, нелюбимымъ: какъ часто я испытывалъ ихъ! Но трудъ казался бы совсмъ инымъ еслибъ его длилъ сочувствующій умъ, сердце которое бьется въ унисонъ съ нашимъ сердцемъ!
Грудь Исавры поднялась, она тихонько вздохнула.
— Какъ сладостна была бы слава которою гордился бы тотъ кого мы любимъ! какъ ничтожна была бы боль причиняемая злобнымъ стараніемъ унизить насъ, когда ее могло бы исцлить одно слово любимой особы! О, синьйорина! О Исавра! Не сотворены ли мы другъ для друга? Родственныя отремленія, общія надежды и опасенія, одинаковое поле дйствія, одн и т же цли! Мн необходимы боле сильныя побужденія чмъ я имлъ до сихъ поръ для энергіи, обезпечивающей успхъ: дайте мн эти побужденія. Позвольте мн думать что всмъ что бы я ни пріобрлъ въ жизненной борьб я обязанъ Исавр. Нтъ, не старайтесь отнять эту руку, позвольте мн считать ее моею на всю жизнь. Я люблю васъ какъ никогда не любилъ еще ни одинъ человкъ — не отвергайте моей любви.
Говорятъ что женщина которая колеблется падаетъ. Исавра колебалась, но не пала. Слова которыя она слышала глубоко тронули ее. Нсколько человкъ уже сватались за нее: богатый дворянинъ среднихъ лтъ, страстный виртуозъ, молодой адвокатъ только-что прибывшій изъ провинціи и отчасти разчитывавшій на ея приданое, одинъ смирный хотя пламенный поклонникъ ея генія и красоты, человкъ съ состояніемъ, красивый, хорошаго рода, но застнчивый въ обращеніи и запинавшійся въ разговор.
Но вс эти предложенія длались съ формальнымъ уваженіемъ обычнымъ французскому декоруму при брачныхъ предложеніяхъ. Такая краснорчиво страстная рчь, какъ рчь Густава Рамо, еще никогда не касалась ея слуха. Да, она была глубоко тронута, но она знала что сердце ея откликается не на любовь этого поклонника.
Со многими женщинами при подобныхъ объясненіяхъ случалось что когда поклонникъ говоритъ о своей любви, слова его потрясаютъ каждый нервъ въ сердц слушательницы, между тмъ какъ она представляетъ себ другаго на его мст. Она говоритъ себ: ‘О, этотъ другой сказалъ эти слова!’ и слушая одного мечтаетъ о другомъ.
То же случилось теперь съ Исаврой, и лишь когда голосъ Рамо умолкъ, прошла и эта мечта, и она съ легкою дрожью повернула свое лицо къ говорившему съ выраженіемъ печали и сожалнія.
— Этому не бывать, сказала она тихимъ шепотомъ,— я не была бы достойна вашей любви еслибы приняла ее. Забудьте что вы говорили, позвольте мн остаться другомъ, который восхищается вашимъ геніемъ, интересуется вашею карьерой. Я не могу быть ничмъ больше. Простите если я безсознательно подала вамъ поводъ думать иначе, мн такъ больно огорчать васъ.
— Долженъ ли я понять, сказалъ Рамо холодно, ибо его самолюбіе было уязвлено,— что предложенія другаго были счастливе моихъ?
И онъ назвалъ самаго молодаго и красиваго изъ тхъ кому она отказала.
— Разумется нтъ, сказала Исавра.
Рамо всталъ и подошелъ къ окну, отвернувшись отъ нея. Въ дйствительности, онъ старался собраться съ мыслями и ршить какого образа дйствій будетъ для него теперь осторожне держаться. Пары абсента, который, несмотря на его прежнія общанія, придалъ ему смлости сдлать свое призваніе, осдали теперь въ томную реакцію какая обыкновенно слдуетъ за этимъ предательскимъ возбужденіемъ, реакцію располагавшую къ безстрастнымъ размышленіямъ. Онъ зналъ что еслибъ онъ сказалъ что не можетъ побдить свою любовь, что не теряетъ надежды и уповаетъ на постоянство и время, это побудило бы Исавру не принимать его боле и положило бы конецъ ихъ дружественнымъ отношеніямъ. Онъ потерялъ бы такимъ образомъ всякую надежду добиться ея любви, и это было бы неблагопріятно для его боле практическихъ интересовъ. Ея литературная помощь могла сдлаться существенно необходимою для журнала отъ котораго зависла его будущность, и кром того, въ ея бесдахъ, въ ея одобреніи, въ ея симпатіи къ огорченіямъ и радостямъ его карьеры, онъ находилъ не только поддержку и утшеніе, но и вдохновеніе: такъ какъ самородные проблески ея свжихъ мыслей и мечтаній содйствовали обновленію его изношенныхъ идей и расширенію ограниченнаго круга его изобртательности. Нтъ, онъ не могъ подвергать себя риску изгнанія изъ общества Исавры,
Къ этимъ невысокимъ мотивамъ побуждавшимъ его къ скромности присоединялся еще одинъ боле чистый и благородный, который онъ сознавалъ лишь смутно. Въ обществ этой двушки, у которой сила и возвышенность ума такъ смягчалась женскою граціей, милымъ нравомъ и добротою, Рамо чувствовалъ себя лучшимъ человкомъ. Двственное достоинство съ какимъ она появлялась, недосягаемая для сплетенъ, среди салоновъ, гд зависть къ сомнительной добродтели искала и самую невинность подвергнуть сомннію, согрвало цинизмъ исповдуемыхъ имъ врованій въ искреннюю почтительность.
Въ ея присутствіи, подъ ея цломудреннымъ вліяніемъ онъ чувствовалъ въ себ поэзію боле врную Каменамъ чмъ все что было имъ писано стихами. Въ эти минуты онъ стыдился пороковъ которыхъ искалъ какъ развлеченія. Ему казалось что еслибъ она вполн была его, ему легко было бы измниться къ лучшему.
Нтъ, разстаться совершенно съ Исаврой, значило отказаться отъ единственнаго пути къ возрожденію.
Пока эти мысли, которыя такъ длинны въ описаніи, быстро проносились въ его голов, онъ почувствовалъ легкое прикосновеніе къ своей рук и медленно обернувшись, встртилъ нжный, сострадательный взглядъ Исавры.
— Утшьтесь, другъ мой, сказала она съ полувеселою полугрустною улыбкой,— можетъ-быть для всякаго истиннаго артиста одинокій жребій самый лучшій.
— Постараюсь думать такъ, отвчалъ Рамо,— а пока отъ всего сердца благодарю васъ за ласковый тонъ вашего отказа, мое предложеніе уже не повторится. Я съ благодарностью принимаю дружбу которой вы удостоиваете меня. Вы просили меня забыть сказанныя мною слова. Общайте мн съ своей стороны что вы забудете ихъ, или по крайней мр будете считать ихъ взятыми назадъ. Вы будете продолжать принимать меня какъ друга?
— Да, разумется какъ друга. Мы оба нуждаемся въ друзьяхъ.
Говоря это она протянула ему руку, онъ склонился надъ ея рукой и почтительно поцловалъ ее. Этимъ кончилось ихъ свиданіе.

ГЛАВА V.

Въ этотъ же день поздно вечеромъ, человкъ имвшій видъ мирнаго буржуа и принадлежавшій повидимому къ низшему слою этого класса вошелъ въ одну изъ улицъ Монмартрскаго предмстья, населеннаго преимущественно рабочими. Онъ остановился у отворенныхъ дверей высокаго узкаго дома, и отступилъ услыхавъ шаги сходившіе по темной лстниц.
Свтъ уличнаго газоваго фонаря упалъ прямо на лицо выходившаго изъ дому. Это былъ молодой и красивый человкъ, одтый съ изяществомъ которое говорило о его принадлежности къ боле высокому или модному слою общества нежели обычные постители этой мстности. Подходившій къ дому поспшно отодвинулся въ тнь и надвинулъ шляпу пониже на глаза.
Другой человкъ не замтилъ его, прошелъ скорыми шагами вдоль улицы и вошелъ въ другой домъ въ разстояніи нсколькихъ саженей.
— Что за дло можетъ быть здсь у этого благочестиваго Бурбонца? Можетъ ли онъ быть заговорщикомъ? Diable! На этой лстниц темно какъ въ Эреб.
Придерживаясь осторожно за перила, человкъ началъ всходить по лстниц. На площадк перваго этажа былъ газовый фонарь бросавшій вверхъ слабый свтъ который переставалъ быть видимъ на высот третьяго этажа. Но на третьемъ этаж оканчивался путь этого человка, онъ дернулъ колокольчикъ у дверей направо, и чрезъ минуту дверь была отворена молодою женщиной лтъ двадцати восьми или тридцати, одтою очень просто, но опрятно, что не часто встрчается у женъ рабочихъ Монмартрскаго предмстья. Лицо ея, которое несмотря на блдность и худобу сохранило много остатковъ прежней красоты, омрачилось когда она узнала постителя: очевидно посщеніе было для нея непріятно.
— Опять Monsieur Лебо! воскликнула она отступая назадъ.
— Къ вашимъ услугамъ, ch&egrave,re dame. Мужъ вашъ конечно дома? А, вонъ я вижу его, и проскользнувъ возл женщины Лебо прошелъ узкій корридоръ приводившій чрезъ отворенную дверь въ комнату гд сидлъ Арманъ Монье, опершись подбородкомъ на руку, облокотившись на столъ и глядя разсянно въ пространство. Въ углу комнаты, двое маленькихъ дтей играли костяными дощечками на которыхъ изображены были буквы азбуки. Но что бы ни длали дти съ азбукой, ясно было что они не учились.
Комната была довольно обширна и высока и не дурно меблирована. На камин стояли часы. На стн висли рисунки для украшенія комнаты и полки на которыхъ стояло нсколько книгъ.
Окно было отворено, и на подоконник стояли горшки съ цвтами, наполнявшіе запахомъ комнату.
Вообще это была комната мастероваго получавшаго большую плату. Къ этой комнат примыкала съ одной стороны небольшая во удобная кухня, съ другой стороны, гд дверь была завшана портьерой, красиво вышитою женскою рукою — нсколько лтъ тому назадъ, такъ какъ она уже полиняла — была спальня, сообщавшаяся съ другою меньшей величины, гд спали дти. Мы не войдемъ въ эти комнаты, но не лишнее упомянуть о нихъ ибо он свидтельствуютъ объ удобствахъ какими пользуется умный и искусный парижскій рабочій мечтающій улучшить это положеніе съ помощью революціи которая должна разорить его хозяина.
Монье всталъ при вход Лебо, и лицо его показывало что онъ не раздлялъ непріятнаго чувства по поводу этого посщенія какое обнаружила его сожительница. Напротивъ, улыбка его была привтлива и голосъ звучалъ искренно когда онъ воскликнулъ:
— Радъ видть васъ — дло есть? Э?
— Вы всегда готовы трудиться для свободы, mon brave.
— Еще бы, откуда дуетъ ветеръ?
— О, Арманъ, будь осторожевъ, будь остороженъ! воскликнула женщина жалобно.— Не вводите его въ новое злополучіе, Monsieur Лебо.
Проговоривъ нетвердымъ голосомъ эти послднія слова, она склонилась надъ малютками и голосъ ея былъ прерванъ рыданіями.
— Монье, сказалъ Лебо серіозно,— Madame права. Мн не слдуетъ вводить васъ въ новую бду, здсь въ комнат трое которые имютъ больше правъ на васъ чмъ…
— Дло милліоновъ, прервалъ Монье.
— Нтъ.
Онъ подошелъ къ женщин, съ нжностью поднялъ одного изъ дтей, закинулъ назадъ его кудри и поцловалъ его лицо, которое если опечалилось прежде материнскими рыданіями, теперь улыбалось при ласк отца.
— Можешь ли ты сомнваться, Hlose, сказалъ рабочій нжно,— что во всемъ что бы я ни длалъ, ты и они прежде всего занимаютъ мои мысли? Я дйствую въ твоемъ и въ ихъ интерес. Міръ какъ онъ теперь, это врагъ всхъ васъ троихъ. Міръ какой я хочу поставить на то мсто будетъ къ вамъ добре.
Бдная женщина не отвчала, но когда онъ привлекъ ее къ себ, склонила голову на его грудь и тихо заплакала. Монье вывелъ ее такимъ образомъ изъ комнаты шепча слова утшенія. Дти послдовали за родителями въ сосднюю комнату. Черезъ нсколько минутъ Монье возвратился затворивъ за собой дверь и задернувъ портьеру.
— Вы простите меня, гражданинъ, и мою бдную жену — она моя жена для меня и для тхъ кто посщаетъ ее, хотя законъ не признаетъ этого.
— Я еще больше уважаю Madame за ея нерасположеніе ко мн, сказалъ Лебо съ нсколько грустною улыбкой.
— Она нерасположена не къ вамъ лично, гражданинъ, но къ тому длу по которому вы приходите, сегодня же она разстроена больше обыкновеннаго потому что какъ разъ предъ вами былъ другой человкъ который сильно подйствовалъ на ея чувства, бдная милая Hlose!
— Въ самомъ дл! Какъ такъ!
— Видите ли, зимой я занимался отдлкой салона и будуара Madame де-Вандемаръ, сынъ ея, Monsieur Рауль, интересовался подробностями работы. Онъ иногда разговаривалъ со мной очень вжливо, не только о моей работ, но и о другихъ предметахъ. Кажется Madame желаетъ сдлать теперь нкоторыя передлки въ своей столовой и просила стараго Жерара, моего бывшаго хозяина, знает, прислать меня. Онъ разумется сказалъ что это невозможно, потому что хотя я былъ доволенъ моимъ жалованьемъ, но я уговорилъ другихъ его рабочихъ сдлать забастовку и былъ однимъ изъ руководителей стачки рабочихъ, слдовательно человкъ опасный, съ которымъ онъ не хочетъ имть никакого дла. Поэтому Monsieur Рауль приходилъ повидаться и поговоритъ со мною, онъ только-что вышелъ предъ тмъ какъ вы позвонили, вы могли встртиться съ нимъ на лстниц.
— Я видлъ какой-то beau monsieur выходилъ изъ дому. Такъ его разговоръ разстроилъ Madame.
— Очень, онъ говорилъ почти какъ братъ. Онъ принадлежитъ къ религіозному обществу, а они всегда умютъ найти слабую сторону нжнаго пола.
— Да, сказалъ Лебо задумчиво,— еслибы религія была изгнана изъ законовъ людей, она нашла бы себ пріютъ въ сердцахъ женщинъ. Но Рауль де-Вандемаръ не пытался проповдывать Madame что ей грхъ любить васъ и дтей.
— Послушалъ бы я какъ бы онъ вздумалъ это проповдывать, воскликнулъ Монье яростно.— Нтъ, онъ старался только убдить меня относительно предметовъ которыхъ самъ не могъ понять.
— О стачкахъ?
— Не совсмъ о стачкахъ — онъ не утверждалъ что мы рабочіе не имемъ права соединяться и длать стачки для полученія большей платы за нашу работу, но онъ старался убдить меня что когда, какъ въ моемъ случа, дло касается не платы, а политическихъ принциповъ, борьбы съ капиталистами, я могу только повредить себ и сдлать несчастными другихъ. Ему хотлось чтобъ я возвратился къ старому Жерару, или чтобы тотъ нашелъ мн занятіе въ другомъ мст, и когда я сказалъ ему что честь запрещаетъ мн принять условія для себя пока т кого я убдилъ сдлать стачку не будутъ удовлетворены, онъ сказалъ: ‘Но если это еще продолжится, дти ваши не будутъ имть такой розовый видъ’, бдная Hlose начала ломать руки и плакать, а онъ отвелъ меня въ сторону и хотлъ чтобъ я принялъ отъ него деньги въ займы. Онъ говорилъ съ такою добротой что я не могъ разсердиться, когда же онъ убдился что я не возьму ничего, онъ спросилъ меня о нкоторыхъ семействахъ въ нашей улиц, они значились у него въ списк и, какъ онъ слышалъ, находились въ большой нужд. Это правда, я помогалъ нкоторымъ изъ нихъ изъ собственныхъ сбереженій. Видите ли, этотъ молодой господинъ принадлежитъ къ обществу людей которые занимаются посщеніемъ бдныхъ и раздачей благотворительности. Мн казалось что я не имлъ права отвергать помощь для другихъ, и я сказалъ ему кому именно деньги могли быть даны съ большею пользой. Я думаю что онъ пошелъ туда отъ меня.
— Я знаю общество о которомъ вы говорите, общество St.-Franois de Sales. Въ немъ участвуютъ лица древнйшихъ фамилій стараго дворянства къ которому ouvriers во время великой революціи были такъ безжалостны.
— Мы ouvriers теперь умне, мы видимъ что уничтожая ихъ, мы создали себ худшихъ тирановъ въ новой аристократіи капиталистовъ. Теперь наша борьба — борьба рабочихъ съ эксплуататорами.
— Конечно, я знаю это, но оставимъ общую политику, скажите мн откровенно какимъ образомъ стачка такъ повредила вамъ, я хочу сказать вашему кошельку. Можете ли вы выдержать ее? Если нтъ, то было бы ложною гордостью не принять помощи отъ меня, товарища-заговорщика, хотя вы были правы отказавшись принять помощь предложенную Раулемъ де-Вандемаромъ, слугою церкви.
— Простите меня, я отказываюсь это всякой помощи, кром какъ на общее дло. Но не бойтесь за меня, я еще не нуждаюсь. Послдніе годы у меня были большіе заработки, а пока мы не сошлись съ Hlose, я не истратилъ ни одного sou вн дома, разв только исполняя публичный долгъ, напримръ совершая обращенія въ кафе Jean Jaques и въ другихъ мстахъ, а стаканъ пива и трубка табаку стоятъ не много. А Hloise такая добрая жена, такая скопидомка, бранитъ меня когда я куплю ей ленту, бдняжка! Нечего говорить что я хочу ниспровергнуть общество которое издвается надъ нею, осмливается говорить что она не жена моя, и что ея дти незаконнорожденныя. Нтъ, у меня еще осталось нсколько сбереженій. Война обществу, война на ножахъ!
— Монье, сказалъ Лебо, и голосъ его обнаружилъ внутреннее волненіе,— послушайте меня: общество нанесло мн оскорбленіе, которое пока было свжо, едва не свело меня съ ума — это было двадцать лтъ тому назадъ. Я кинулся бы тогда во всякій заговоръ противъ общества приготовляющій мщеніе, но общество, другъ мой, это стна изъ очень твердаго камня и стоитъ непоколебимо, ее можно подкопать въ теченіе тысячелтій, но сломить въ одинъ день — невозможно. Вы разобьете объ нее голову въ дребезги, забрызгаете ее своими мозгами и сдвинете только одинъ камень. Общество съ презрніемъ смется, вытираетъ пятно и ставитъ камень опять на мсто. Я больше не борюсь съ обществомъ. Я борюсь противъ системы въ этомъ обществ которая мн враждебна — системы во Франціи легко ниспровергаются. Я говорю это потому что желаю вамъ пользы и не хочу васъ обманывать.
— Обмануть меня, bah! Вы честный человкъ, вскричалъ Монье, и взявъ руку Лебо, онъ пожалъ ее съ горячностью и силой.— Но вамъ я долженъ былъ казаться простымъ ворчуномъ. Разумется я кричалъ когда жметъ сапогъ и бранилъ законы что стсняли меня, но съ той минуты какъ я поговорилъ съ вами я сдлался другимъ человкомъ. Вы научили меня дйствовать, какъ Руссо и Madame де-Гранмениль научили меня думать и чувствовать. У меня есть братъ, тоже ворчунъ, но считается умне меня. Онъ всегда остерегалъ меня отъ васъ, отъ участія въ стачк, отъ всякаго дла гд я могъ рисковать своею шкурой. Я прежде слушалъ его совтовъ пока вы не сказали мн что толковать и жаловаться дло женское, мущинамъ же ршаться и дйствовать.
— А сказать правду, братъ вашъ лучшій совтникъ для отца семейства чмъ я. Повторяю то что такъ часто говорилъ прежде: я ршилъ что имперія господина Бонапарта должна быть низвергнута. Я вижу многія обстоятельства которыя помогутъ исполненію этого ршенія. Вы желаете и ршили то же самое. До сихъ поръ мы можемъ дйствовать вмст. Я одобряю ваши дйствія только пока они служатъ моимъ планамъ, но я отдлюсь отъ васъ съ той минуты какъ вы потребуете чтобы я помогалъ вашимъ планамъ, пытаясь производить эксперименты которыхъ міръ никогда не одобрялъ, и врьте мн, Монье, никогда не одобритъ.
— Это еще посмотримъ, сказалъ Монье со сжатыми губами выражавшими упорство.— Простите меня, но вы не молоды, вы принадлежите къ старой школ.
— Бдный молодой человкъ! сказалъ Лебо поправляя очки:— я узнаю въ васъ геній Парижа, добрый ли то геній или злой. Пусть такъ. Вы такъ нужны мн, энтузіазмъ вашъ такъ пылокъ, что я не не въ состояніи слушаться чувства которое говоритъ мн: ‘стыдно употреблять это великодушное заблуждающееся существо для личныхъ цлей’. Перехожу прямо къ длу для котораго искалъ увидать васъ сегодня вечеромъ. По моему совту, вы были вожакомъ стачекъ которыя сильно потрясли императорскую систему, больше чмъ думаютъ ея министры. Теперь мн нуженъ такой человкъ какъ вы чтобы помочь произвести смлую демонстрацію со стороны просвщенныхъ рабочихъ классовъ Парижа противъ обращенія императора къ деревенскому голосованію руководимому попами.
— Хорошо, сказалъ Монье.
— Дня черезъ два результаты плебисцита будутъ извстны. Результаты всеобщаго голосованія будутъ въ громадномъ большинств въ пользу желанія выраженнаго однимъ человкомъ
— Я этого не думаю, сказалъ Монье грубо,— Францію такъ попы не обморочатъ.
— Считайте то что я говорю за достоврное, возразилъ Лебо спокойно.— 8го числа ныншняго мсяца мы узнаемъ размры большинства — нсколько милліоновъ французскихъ голосозъ. Мн нужно чтобы Парижъ отдлилъ себя отъ Франціи и высказался противъ этихъ заблуждающихся милліоновъ. Мн нужна meute, или скоре угрожающая демонстрація, не преждевременная революція, помните. Вы должны избгать кровопролитія.
— Это легко говорить до времени, но когда толпа людей соберется на улицахъ Парижа…
— Она можетъ многое сдлать своимъ собраніемъ и запавшею въ нее злобой если она будетъ разсяна вооруженною силой, которой сопротивляться значило бы напрасно губить жизни.
— Посмотримъ когда придетъ время, сказалъ Монье съ гнвнымъ блескомъ въ своихъ смлыхъ глазахъ.
— Говорю вамъ что теперь нуженъ только очевидный протестъ парижскихъ ремесленниковъ противъ голосовъ сельчанъ. Понимаете вы меня?
— Кажется понимаю, если же нтъ, я повинуюсь. Мы ouvriers нуждаемся въ томъ чего у насъ нтъ — въ голов которая указывала бы намъ какъ дйствовать.
— Итакъ, дло вотъ въ чемъ: поднимайте людей какіе у васъ есть въ распоряженіи. Я позабочусь о поддержк со стороны иностранцевъ. Мы можемъ поручить сочленамъ нашего совта присоединить Поляковъ и Италіянцевъ, Гаспаръ де-Нуа соберетъ вольныхъ бунтовщиковъ которые въ его распоряженіи. Пусть meute будетъ, скажемъ, черезъ недлю посл обнародованія голосовъ плебисцита. Вамъ нужно будетъ это время на приготовленія.
— Будьте покойны, будетъ сдлано.
— Въ такомъ случа покойной ночи.
Лебо безпечно надлъ шляпу, натянулъ перчатки, потомъ какъ бы пораженный внезапною мыслью, быстро повернулся къ рабочему и проговорилъ скорымъ рзкимъ тономъ:
— Арманъ Монье, объясните ма почему вы, парижскій рабочій, типъ самаго непокорнаго, самаго надменнаго класса какой существуетъ на лиц земли, принимаете безъ возраженій, съ кроткою покорностью приказанія человка который откровенно говоритъ вамъ что не сочувствуетъ вашимъ конечнымъ цлямъ, о которомъ вы знаете очень мало, чьи мннія, какъ вы откровенно говорите, принадлежатъ нелпой школ политическихъ резонеровъ.
— Это не легко объяснитъ, сказалъ Монье съ веселымъ смхомъ освтившимъ его черты, жесткія и суровыя, хотя красивыя когда въ поко.— Отчасти потому что вы такъ прямы, и не говорите пустяковъ, отчасти потому что я не думаю чтобы классъ къ которому я принадлежу могъ двинуться впередъ на шагъ не имя вожака изъ другаго класса, а въ васъ по крайней мр я нашелъ вожака. Затмъ, вы хотите сдлать тотъ же первый шагъ какъ и мы вс, и — хотите вы чтобъ я сказалъ вамъ больше?
— Да.
Eh bien! Вы предостерегли меня какъ честный человкъ, какъ честный человкъ и я предостерегаю васъ. Первый шагъ мы длаемъ вмст, но я хочу сдлать и еще шагъ, вы отступаете, вы говорите: ‘нтъ’, я отвчаю что вы заручились, этотъ второй шагъ вы тоже должны сдлать или я закричу: tratre! la lanterne! Вы толкуете о ‘высшей опытности’: bah! что въ дйствительности говоритъ вамъ опытъ? Думаете ли вы что Лудовикъ Эгалите когда затвалъ заговоръ противъ Лудовика XVIII думалъ подать голосъ за казнь своего родственника на гильйотин? Думаете ли вы что Робеспьеръ, когда начиналъ свою карьеру, въ качеств врага смертной казни, предвидлъ что ему придется быть министромъ царства террора? Ни мало. Каждый заручился тмъ что употреблялъ другихъ своими орудіями: то же должно быть и съ вами, или вы погибнете.
Лебо прислонясь къ двери слушалъ вызванное имъ откровенное признаніе не обнаруживая перемны въ лиц. Но когда Арманъ Монье кончилъ, легкое движеніе губъ обнаружило его волненіе, былъ ли то страхъ или презрніе?
— Монье, сказалъ онъ кротко,— я много вамъ обязанъ за ваши мужественныя слова. Сомннія которыя прежде лежали у меня на совсти, теперь разсялись. Я боялся что я, признанный волкомъ, могу увлечь въ погибель невинную овцу. Теперь я вижу что имю дло съ волкомъ у котораго боле молодая отвага, боле острые клыки чмъ у меня, тмъ лучше, теперь слушайтесь моихъ приказаній, время покажетъ буду ли я въ послдствіи слушаться вашихъ. Au revoir.

ГЛАВА VI.

Въ слдующій четвергъ салонъ Исавры былъ полне чмъ обыкновенно. Кром ея обычныхъ поклонниковъ изъ артистическаго и литературнаго міра, были дипломаты, депутаты и нсколько вождей de la jeunesse, dore. Въ числ послднихъ былъ и блестящій Ангерранъ де-Вандемаръ, считавшій знакомство съ каждою знаменитостью, принадлежала ли она къ beau-monde или къ demi-monde, необходимымъ для своей собственной знаменитости. Вслдствіе этого, онъ дв недли тому назадъ убдилъ Лувье представить его Исавр. Лувье, хотя и собиравшій въ своемъ салон писателей и артистовъ, рдко удостоивалъ своего присутствія ихъ салоны. Онъ не былъ въ этотъ вечеръ у Исавры. За то былъ Дюплесси. Прошлою зимой Валерія случайно встртилась въ одномъ дом съ Исаврой, и почувствовала къ ней восторженную любовь. Съ тхъ поръ она была у нея часто и каждый четвергъ являлась въ ея салонъ въ сопровожденіи своего покорнаго отца. Музыкальныя или литературныя soires были не во вкус Дюллесси, но онъ не зналъ большаго удовольствія какъ угождать своей избалованной дочк. Нашъ старый другъ Фредерикъ Лемерсье былъ также въ этотъ вечеръ въ числ гостей Исавры. Онъ все боле сближался съ Дюплесси, и Дюплесси представилъ его прекрасной Валеріи какъ ‘un jeune homme plein de moyens, qui ira loin’. Былъ конечно и Саваренъ. Онъ привелъ съ собой одного англійскаго джентльмена по имени Бевилъ, хорошо извстнаго въ Париж и въ Лондон, всми приглашаемаго, везд популярнаго, одного изъ тхъ пріятныхъ людей которые промышляютъ сплетнями, не щадя никакихъ усилій для полученія самыхъ свжихъ новостей и охотно обмнивая ихъ на крыло дичи, иногда даже на чашку чая. Новости Бевиля, не отличавшіяся злобнымъ характеромъ, цнились высоко за свою правдивость. Если онъ говорилъ: ‘эта исторія фактъ’, вы врили ему такъ же охотно какъ поврили бы Ротшильду еслибъ онъ сказалъ: ‘это мадера 48 года’.
Мистеръ Бевилъ прибылъ теперь въ Парижъ на очень короткій срокъ, и желая извлечь какъ можно больше пользы изъ своего времени, не остался возл Саварена, но представившись Исавр, пошелъ порхать между обществомъ.
‘Apis Matinae More modoque —
Grata carpentis thyma.’ —
Пчела приноситъ медъ, но обладаетъ жаломъ.
Комната была полна когда вошелъ Густавъ Рамо въ сопровожденіи де-Молеона.
Исавра была пріятно изумлена наружностью и манерами виконта. Судя по его литературнымъ произведеніямъ и по тому что она слышала объ его прежней репутаціи, она ожидала увидать человка несомннно стараго, съ изношенною наружностью, съ саркастическою улыбкой, заносчиваго въ обращеніи, грубаго и высокомрнаго даже въ своей учтивости, соединеніе въ одномъ лиц Мефистофеля и Донъ-Жуана. Она была поражена увидавъ человка который, несмотря на свои сорокъ восемь лтъ — а въ Париж сорокавосьмилтній человкъ старше чмъ гд-либо въ другомъ мст — былъ въ полномъ цвт силъ, поражена еще боле удивительно скромною макерой держать себя, слишкомъ благовоспитанною чтобы не быть естественною, поражена въ особенности грустнымъ выраженіемъ глазъ, которые по временамъ могли быть мягкими, хотя всегда были серіозны и проницательны, и грустною улыбкой которая обезоруживала осужденіе за прошлыя ошибки говоря: я былъ знакомъ и съ горемъ.
Онъ не сказалъ молодой хозяйк при своемъ представленіи ни одной изъ пошлыхъ фразъ какія она привыкла слышать въ подобныхъ случаяхъ. Учтиво поблагодаривъ ее за честь которую она сдлала ему позволивъ Рамо представить его, онъ отошелъ въ сторону, какъ будто не считалъ себя въ прав отрывать ее отъ другихъ гостей, боле достойныхъ ея вниманія, и увидавъ въ групп окружавшей Дюплесси своего родственника Ангеррана, подошелъ къ нему.
Въ то время, на первой недл мая 1870 года — какъ припомнитъ каждый кто былъ въ это время въ Париж — главными темами разговоровъ мущинъ были плебисцитъ и заговоръ противъ жизни императора, заговоръ который по мннію недовольныхъ былъ басней сочиненной для поддержанія плебисцита и имперіи.
Послднее мнніе съ жаромъ опровергалъ теперь Дюплесси. Искренній и преданный имперіалистъ, онъ не могъ говорить хладнокровно о низкихъ сплетняхъ объясняющихъ поступки великихъ людей недостойными причинами. По его мннію, ничто не могло быть очевидне достоврности заговора, ничто не могло быть возмутительне мннія что императоръ или его министры способны были обвинить семьдесять двухъ человкъ въ преступленіи сочиненномъ по ихъ порученію полиціей.
Финансистъ рзко оборвалъ свою рчь когда къ групп подошелъ де-Молеонъ, авторъ статей опасныхъ для правительства и оскорбительныхъ для главы имперіи.
— Любезнйшій кузенъ, сказалъ весело Ангерранъ пожимая руку виконта,— поздравляю васъ со славой журналиста которой вы овладли вооруженный сap--pie, какъ древній рыцарь въ своемъ сдл. Но я не одобряю средствъ которыя вы употребили для достиженія цли. Я самъ не имперіалистъ, Вандемаръ едва ли можетъ-быть имперіалистомъ. Но если я нахожусь на борт корабля, я не вынимаю изъ него досокъ чтобы пустить его ко дну когда взамнъ его мн не предлагаютъ ничего кром стараго чана и гнилой веревки.
Tr&egrave,s bien, сказалъ Дюплесси парламентскимъ тономъ.
— Но что сказали бы вы, возразилъ де-Молеонъ съ своею спокойною улыбкой,— еслибы капитанъ корабля, видя что небо омрачилось и что море начинаетъ волноваться, спросилъ бы своихъ матросовъ одобрятъ ли они его поведеніе если онъ измнитъ ходъ или убавитъ паруса? Лучше довриться старому чану и гнилой веревк чмъ кораблю на которомъ капитанъ прибгаетъ къ плебисциту.
Monsieur, сказалъ Дюплесси,— ваша метафора неудачно выбрана, и нтъ надобности ни въ какой метафор. Глава государства былъ избранъ народомъ и когда понадобилось измнить форму правленія одобренную народомъ, измнить ее вслдствіе побужденій самыхъ патріотическихъ и либеральныхъ, глава государства обязанъ посовтоваться съ народомъ отъ котораго получилъ свою власть. Однако мы говорили не о плебесцит, а объ ужасномъ заговор, къ счастію вовремя открытомъ. Я полагаю что Monsieur де-Молеонъ раздляетъ отвращеніе которое долженъ чувствовать каждый истинный Французъ, къ какой бы партіи онъ ни принадлежалъ, къ заговору имвшему цлью убійство.
Виконтъ поклонился, какъ бы соглашаясь.
— Но не думаете ли вы, сказалъ либеральный депутатъ,— что этотъ заговоръ существовалъ только въ воображеніи полиціи и кабинета министровъ?
Дюплесси взглянулъ на виконта пытливо. Вра и невріе въ заговоръ были для него и для многихъ пробнымъ камнемъ съ помощію котораго они отличали революціонера отъ человка благонамреннаго.
Ma foi, отвчалъ де-Молеонъ пожимая плечами,— я теперь врю только въ одно, но эта вра безпредльна. Я врю въ глупость человчества вообще и Французовъ въ особенности. Что семьдесятъ два человка составили заговоръ противъ жизни императора съ которою связано столько важныхъ интересовъ и надялись сохранить тайну которую могъ выболтать каждый пьяница, которую могъ продать каждый корыстолюбецъ изъ ихъ общества — это глупость до того чудовищная что я считаю ее въ высшей степени вроятною. Но извините меня, я смотрю на политику Парижа какъ смотрю на его грязь: на улиц я по необходимости иду по грязи, но не входить же въ гостиную въ грязныхъ сапогахъ. Мн нужно сказать вамъ нсколько словъ, Ангерранъ.— И взявъ своего родственника подъ руку, онъ отвелъ его отъ кружка: — Что сталось съ вашимъ братомъ? Я совсмъ не вижу его.
— Рауль, сказалъ Ангерранъ садясь на диванъ въ углу и оставляя мсто для Молеона.— Рауль посвятилъ себя несчастнымъ ouvriers отказавшимся отъ работы. Когда ему не удается убдить ихъ приняться за нее снова, онъ снабжаетъ пищей и топливомъ ихъ женъ и дтей. Матушка поощряетъ его разорительную дятельность, и никто кром васъ, врящаго въ безпредльность человческой глупости, не повритъ мн если я скажу что его краснорчіе выманило у меня вс карманныя деньги которыя я получилъ изъ нашей лавки. Что касается его самого, онъ продалъ лошадей и не позволяетъ себ даже здить на извощикахъ говоря что деньги пригодятся на обдъ какому-нибудь семейству. Какъ жаль что онъ не духовный, онъ былъ бы причисленъ къ лику святыхъ.
— Не жалйте, онъ вроятно удостоится того что цнится на неб выше простой святости, онъ удостоится мученичества, сказалъ де-Молеонъ съ улыбкой въ которой сарказмъ перешелъ въ грусть.— Бдный Рауль! А какъ поживаетъ мой другой родственникъ, le beau marquis? Нсколько мсяцевъ тому назадъ его легитимистская вра повидимому колебалась. Онъ говорилъ со мной очень разумно объ обязанностяхъ каждаго Француза относительно Франціи и намекалъ что намренъ отдать свою шпагу въ распоряженіе Наполеона III. Я ничего не слыхалъ о немъ какъ о soldat de France, за то много слышалъ какъ о viveur de Paris.
— Разв вы не знаете что его воинственный жаръ охладлъ?
— Нтъ. Почему?
— Аленъ пріхалъ изъ Бретани не имя никакого понятія о многомъ что извстно каждому парижскому gamin. Когда онъ сознательно отказался отъ нкоторыхъ предразсудковъ, естественныхъ въ человк съ его именемъ, и выразилъ герцогин де-Терасконъ свою готовность сражаться подъ знаменемъ Франціи какого бы цвта оно ни было, ему смутно представлялись его предки Рошбріаны стяжавшіе ранніе лавры во глав своихъ полковъ. По крайней мр онъ считалъ несомнннымъ что вступитъ въ ряды Франціи хотя бы и въ чин sous-lieutenant, но тмъ не мене какъ gentilhomme. Когда же ему сказали что такъ какъ онъ не былъ въ военномъ училищ, то онъ можетъ вступить въ армію только рядовымъ и что ему придется пробыть по крайней мр два года солдатомъ и жить съ солдатами прежде чмъ онъ достигнетъ, и то только благодаря своему происхожденію и воспитанію, положенія sous-lieutenant, его Рошбріановскій воинственный жаръ, какъ вы легко можете вообразить, значительно охладлъ.
— Еслибъ онъ зналъ каково помщеніе французскихъ солдатъ и какъ трудно человку образованному и благовоспитанному привыкнуть къ грубымъ шуткамъ и къ богохульству и вынести это и бывъ отчасти соучастникомъ этого заставить потомъ повиноваться себ какъ высшему тхъ кто недавно были его товарищами, онъ не только охладлъ бы къ военной служб, онъ отчаялся бы за участь французской арміи если ей когда-нибудь придется встртиться съ арміей офицеры которой были воспитаны съ тмъ чтобъ быть офицерами съ самаго начала, которые съ колыбели учились повиноваться съ достоинствомъ и повелвать съ достоинствомъ, къ чему не пріучены мальчики-педанты изъ школъ. Но возвратимся къ Рошбріану. Салоны которые я посщаю нсколько чинны, какъ это прилично моимъ почтеннымъ лтамъ, моему скромному доходу и моей профессіи, теперь уже извстной вамъ, которая заставляетъ меня предпочитать веселью возможность научиться чему-нибудь. Однако, въ прошломъ году, я иногда встрчалъ въ этихъ салонахъ Рошбріана и до сихъ поръ встрчаю васъ. Но въ послднее время онъ отсталъ отъ этихъ скромныхъ runions, и я съ сожалніемъ слышу что онъ носится среди утесовъ о которые разбилась моя юность. Справедливы ли эти слухи?
— Боюсь, сказалъ Ангерранъ неохотно,— что въ этихъ слухахъ много правды. И совсть упрекаетъ меня что я первый тому виновникъ. Видите ли, когда Аленъ вошелъ въ соглашеніе съ Лувье и получилъ очень порядочный доходъ, мн естественно захотлось чтобы человкъ имющій столько правъ на общественное вниманіе, представитель древнйшей втви нашей фамиліи, занялъ приличное ему положеніе въ обществ. Я представилъ его въ дома и людямъ которые теперь la mode, давалъ ему совты насчетъ квартиры, лошадей и т. п., словомъ, помогъ ему устроиться какъ бы устроился самъ на его мст.
— А, понимаю. Но вдь вы природный Парижанинъ, Ангерранъ, Парижанинъ до мозга костей, а Парижанинъ, что ни говори, самый практическій человкъ въ мір. Онъ одинъ достигъ труднаго искусства соединить бережливость съ пышностью. Провинціалъ же прізжающій въ Парижъ со всею свжестью и неопытностью юности губитъ въ немъ всю свою жизнь. Я знаю конецъ: Аленъ разорится.
Ангерранъ, который дйствительно былъ природнымъ Парижаниномъ и при всей своей ловкости и savoir-faire обладалъ горячо сочувствующимъ сердцемъ, Ангерранъ поморщился отъ лестныхъ, но и укорительныхъ словъ своего старшаго родственника, и сказалъ смиреннымъ тономъ:
— Вы жестоки, кузенъ, но вы правы. Я дйствительно не принялъ въ соображеніе какъ легко вскружить голову Алену. Но выслушайте мое оправданіе. Онъ казался мн такимъ благоразумнымъ сравнительно съ другими молодыми людьми его и моихъ лтъ, такимъ гордымъ, такимъ чистымъ, такъ сильно проникнутымъ отвтственностью своего положенія, такъ твердо ршившимся сохранить свои древнія владнія въ Бретани, такимъ простымъ и неприхотливымъ, что я считалъ его обезпеченнымъ отъ искушеній посильне тхъ какія и моя легкая натура отражаетъ со смхомъ. Нкоторое время я не имлъ повода заподозрить свою ошибку, но нсколько мсяцевъ тому назадъ узналъ что Аленъ втягивается въ долги, что онъ играетъ и проигрываетъ, что онъ ухаживаетъ за вампирами въ образ женщинъ, высасывающими всю кровь изъ тхъ къ кому они при касаются своими губами. О, тогда я заговорилъ съ нимъ серіозно.
— И напрасно?
— Напрасно. Нкто кавалеръ де-Финистерръ, вы можетъ-быть слыхали о немъ….
— Да, и видалъ его, другъ Лурье.
— Онъ самый. Этотъ человкъ пріобрлъ такое вліяніе надъ нимъ что Аленъ едва не сдлалъ мн вызова когда я сказалъ ему что другъ его негодяй. Съ тхъ поръ встрчаясь мы расходимся сказавъ другъ другу только: bon jour, mon ami.
— Гм! вы сдлали все что могли, любезнйшій Ангерранъ. Мухи останутся мухами, а пауки пауками пока земля не будетъ истреблена какою-нибудь кометой. Въ Америк я встрчался съ однимъ извстнымъ натуралистомъ который утверждаетъ что мы найдемъ мухъ и пауковъ даже въ будущемъ мір.
— Вы разв были въ Америк? Да, вспомнилъ, въ Калифорніи.
— Гд я не былъ? Шт! Музыка. Не услышу ли я пніе нашей милой хозяйки?
— Боюсь что не сегодня. Сегодня мы будемъ имть честь слышать гжу S— —, а синьйорина поставила себ за правило не пть у себя дома когда поютъ артисты по профессіи. Но вы должны послушать Чигонью какъ-нибудь въ другой разъ. Что за голосъ! Ничто не можетъ сравниться съ нимъ.
Madame S— —, узнавъ что Исавра никогда не сдлается ея соперницей по профессіи, почувствовала къ ней необычайную симпатію и охотно присоединяла свой музыкальный талантъ къ другимъ прелестямъ ея салона. Теперь она запла арію изъ Пуританъ, и гости выслушали ее также безмолвно какъ призраки слушали Сафо. Но когда она кончила, многіе изъ гостей, не любившіе музыки, поспшили удалиться, опасаясь что она запоетъ опять. Энгерранъ не былъ однимъ изъ такихъ бездушныхъ профановъ, но ему нужно было побывать во многихъ другихъ мстахъ. Притомъ гжа S — — не была для него новостью.
Де-Молеонъ подошелъ къ Исавр, сидвшей рядомъ съ Валеріей, и высказавъ нсколько вполн заслуженныхъ похвалъ пнію гжи S — —, перешелъ къ критическому сравненію между этой пвицей и пвицами прошлаго поколнія. Исавра слушала его съ интересомъ, и отъ ея проницательности не скрылось что его любовь къ музык сопровождалась такимъ глубокимъ знакомствомъ съ ней какимъ рдко обладаютъ любители.
— Вы изучали музыку, Monsieur де-Молеонъ, сказала она.— Вы можетъ-быть сами музыкантъ.
— Я? Нтъ. Но музыка имла для меня всегда роковое обаяніе. Я приписываю половину моихъ ошибокъ въ жизни моей страсти къ гармоніи, моему отвращенію отъ диссонансовъ.
— Мн кажется что такая впечатлительность должна удерживать отъ ошибокъ. Разв ошибки не диссонансы?
— Для внутренняго чувства — да, для вншнихъ — не всегда. Добродтели часто рзки для слуха, и ошибки мелодичны. Сирены пли не фальшиво. Лучше заткнуть уши чмъ погибнуть въ Сцилл или въ Харибд.
Monsieur! воскликнула Валерія съ милою brusquerie которая очень шла къ ней.— Вы говорите какъ Вандалъ!
— Этотъ выговоръ я имю кажется честь слышать отъ Mademoiselle Дюплеси. Позвольте спросить, обладаетъ ли вашъ батюшка музыкальною впечатлительностью?
— Онъ кажется не особенно любитъ музыку. Но вдь онъ такъ практиченъ.
— И жизнь его такъ успшна. Для него не существуетъ ни Сциллы, ни Харибды. Однако, Mademoiselle, я не совсмъ такой Вандалъ какъ вы полагаете. Я не отвергаю что вліяніе музыки можетъ быть безвредно, даже полезно для другихъ, оно не было такимъ для меня въ моей молодости. Теперь же оно безвредно и для меня.
Тутъ подошелъ Дюплеси и шепнулъ своей дочери что имъ пора хать, что они общали быть на soire герцогини де-Тарасконъ. Валерія взяла руку отца съ просіявшею улыбкой и съ усилившимся румянцемъ. Она надялась встртить у герцогини Алена де-Рошбріана.
— А вы не отправитесь въ отель де-Терасконъ, Monsieur де-Молеонъ? спросилъ Дюплесси.
— Нтъ, я былъ тамъ только разъ. Герцогиня имперіалистка, преданная и проницательная, и она безъ сомннія скоро замтила что я не раздляю ея вру въ ея идоловъ.
Дюплеси нахмурился и поспшилъ увести Валерію.
Спустя нсколько минутъ комната сравнительно опустла. Де-Молеонъ не отходилъ однако отъ Исавры, и когда вс гости разошлись онъ возобновилъ свой прерванный разговоръ съ ней, къ которому теперь присоединилась и Веноста. Его горько-сладостная мудрость, напоминавшая мудрость пословицъ ея родины, выражающихъ глубокое знакомство съ худшею стороной человческой природы въ форм шутки проникнутой затаенною грустью, такъ понравилась Веност что она воскликнула:
— Я уврена что вы воспитывались во Флоренціи!
Разсужденія де-Молеона, враждебныя всему что мы называемъ романтичностью, возбудили воображеніе Исавры и вызвали ея инстинктивную любовь ко всему прекрасному, трогательному и благородному въ человческой природ, воспротивиться тому что ей казалось парадоксами человка привыкшаго клеветать даже на свою собственную природу. Она сдлалась краснорчивою, и ея наружность, отличавшаяся въ минуты спокойствія мечтательно нжною красотой, просіяла теперь эаергіей искренняго убжденія, энтузіазмомъ страстнаго рвенія.
Де-Молеонъ мало-по-малу отказался отъ участія въ разговор и слушалъ ее въ мечтательномъ упоеніи, какъ въ дни своей пылкой юности слушалъ пніе сиренъ. Исавра не была сиреной. Она защищала свою вру, защищала призваніе искусства облагораживать вншнюю природу и боле чмъ облагораживать природу которая лежитъ не обработанная, но способная къ обработк, въ душ каждаго человка, тамъ оно становится творцомъ новой природы, которая усиливается, расширяется, просвтляется, по мр того какъ воспринимаетъ идеи возвышающіяся надъ предлами видимой и конечной природы, и которая вчно ищетъ въ невидимомъ и духовномъ цлей безконечнаго, инстинктивно ею угадываемыхъ.
— То что вы презрительно называете романтичностью, сказала Исавра,— присуще не однимъ поэтамъ и артистамъ. Самая реальная сторона въ жизни, съ первыхъ проблесковъ сознанія въ ребенк, есть романтичность. Когда ребенокъ сплетаетъ гирлянды изъ цвтовъ, гоняется за бабочками или сидитъ одинъ и мечтаетъ о томъ что будетъ длать въ будущемъ, разв это не реальная жизнь ребенка и вмст съ тмъ не романтическая жизнь?
— Но приходитъ время когда мы перестаемъ плести гирлянды и гоняться за бабочками.
— Такъ ли это? Но въ одной сторон жизни цвты и бабочки остаются до конца, или по крайней мр остаются мечты о будущемъ. Разв вы и теперь не мечтаете о немъ? И разв безъ романтичности которую придаютъ жизни эти мечты она отличалась бы чмъ-нибудь отъ жизни сорной травы истлвающей въ Лет?
— Увы, Mademoiselle, сказалъ де-Молеонъ, вставая чтобы проститься,— ваши аргументы должны остаться безъ отвта. Я не захотлъ бы, еслибъ и могъ, омрачить чудную вру присущую юности, соединяющей въ одну радугу вс цвта которыми окрашенъ міръ. Но синьйора Веноста согласится со справедливостью старой пословицы существующей на всхъ языкахъ, во особенно выразительной на флорентинскомъ: стараго учить что мертваго лчить.
— Но разв вы стары! сказала Веноста съ флорентинскою учтивостью.— Вы! У васъ нтъ ни однаго сдаго волоса.
— Старость сердца узнается не по сдымъ волосамъ, отвчалъ де-Молеонъ другою италіянской поговоркою и ушелъ.
На пути домой, по пустыннымъ улицамъ, де-Молеонъ думалъ про себя: ‘Бдная двушка, какъ мн жаль ее! Выйти замужъ за Рамо! выйти замужъ за какого бы то ни было мущину! Ни одинъ мущина, будь онъ лучшій и умнйшій изъ людей, не можетъ оправдать мечту двушки такой чистой и талантливой. Но разв это не справедливо и наоборотъ? можетъ ли двушка, будь она лучшая и умнйшая, осуществить идеалъ мущины даже самаго обыкновеннаго, если у него когда-нибудь былъ идеалъ?’ Онъ задумался и минуту спустя мысли его были уже далеко отъ этихъ вопросовъ. Он перешли на его личные интересы, на его стратагемы и замыслы, на его честолюбіе. Человкъ этотъ обладалъ боле чмъ обыкновенною долей особой впечатлительности составляющей отличительную особенность его соотечественниковъ, уступчивостью внезапнымъ побужденіямъ, мимолетнымъ впечатлніямъ. Онъ далъ ключъ ко многимъ тайнамъ своего характера сознавшись въ своей музыкальной впечатлительности и въ томъ что въ музык онъ слышалъ не арфу серафимовъ, а пніе сиренъ. Еслибы вы могли задержатъ на всегда Виктора де-Молеона на одной изъ хорошихъ минутъ его жизни даже теперь, на одной изъ минутъ чрезвычайной доброты, великодушія, беззавтной отваги, вы получили бы рдкій образецъ благородства человческой природы. Но задержать его такимъ образомъ было невозможно.
Минутное побужденіе исчезало въ слдующую минуту, отброшенное силой его талантливости, сосредоточенной на его собственной индивидуальности, на его личныхъ интересахъ. Онъ расширилъ смыслъ королевскаго изреченія ‘l’tat c’est moi‘ въ еще боле высокомрное выраженіе: ‘вселенная это я’. Веноста поняла бы его и улыбнулась бы одобрительно еслибъ онъ сказалъ съ своимъ добродушнымъ смхомъ: ‘я умру — міръ умретъ’. Это италіянская поговорка имющая почти тотъ же смыслъ.

КНИГА ВОСЬМАЯ.

ГЛАВА I.

8го мая голоса плебисцита были приведены въ извстность,— отъ семи до восьми милліоновъ Французовъ высказались въ пользу императорской программы, другими словами, въ пользу самого императора, противъ меньшинства въ 1.500.000. Но въ числ этихъ полутора милліоновъ были старинные враги престола, т кто составляютъ и т кто направляютъ парижскія уличныя толпы. 14го числа, когда Рамо собирался уходить изъ редакторской комнаты своей типографіи, ему подали записку которая сильно подйствовала на его нервы. Она заключала въ себ требованіе немедленнаго свиданія съ нимъ и была подписана двумя знаменитыми иностранными сочленами Тайнаго Совта Десяти, Тадеушемъ Лубинскимь и Леонардо Разелли.
Собранія этого Совта такъ давно уже прекратились что Рамо почти забылъ объ его существованіи. Онъ веллъ впустить заговорщиковъ. Вошли два человка — Полякъ, высокій, плотный, вошелъ воинственнымъ шагомъ, Италіянецъ, маленькій, тощій, крадущеюся, безшумною, кошачьею походкой. Оба были удивительно оборваны и имли видъ оборванцевъ-аристократовъ свойственный людямъ которые не могутъ зарабатывать себ пропитаніе и чувствуютъ свое превосходство надъ тми кто можетъ. Вншній видъ ихъ какъ нельзя боле противорчилъ вншности поэта-политика, который былъ одтъ въ свжее платье по послдней мод парижскихъ франтовъ и отъ котораго вяло парижскимъ благосостояніемъ и extrait de Movsseline.
Confr&egrave,re, сказалъ Полякъ, садясь на край стола, между тмъ какъ Италіянецъ облокотился на каминъ и оглядывалъ комнату воровскимъ взглядомъ, какъ бы желая открыть ея сокровенныя тайны или ршить куда удобне бросить спичку чтобы поджечь ее.— Confr&egrave,re, сказалъ Полякъ,— вы нужны вашей стран…
— Скоре длу всхъ странъ, вставилъ кротко Италіянецъ,— человчеству.
— Прошу васъ, объяснитесь, но постойте, подождите минутку, сказалъ Рамо, и вставъ подошелъ къ двери, отворилъ ее, выглянулъ, убдился что тамъ никого не было, потомъ снова затворилъ дверь съ такою осторожностью съ какою предусмотрительный человкъ прикрываетъ свои карманы когда оборванцы-аристократы взываютъ къ нему во имя его страны, тмъ паче когда они взываютъ во имя человчества.
Confr&egrave,re, сказалъ Полякъ,— сегодня иметъ быть сдлано движеніе, демонстрація на пользу вашей страны…
— Человчества, снова кротко вставилъ Италіянецъ.
— Явитесь принять въ ней участіе, сказалъ Полякъ.
— Простите меня, сказалъ Рамо,— я не понимаю что вы хотите сказать. Я редакторъ журнала собственникъ котораго не покровительствуетъ насилію, если же вы пришли ко мн какъ члены Совта, вы должны знать что я не обязанъ повиноваться ни чьему приказанію кром его президента, котораго я не видалъ уже около года, я даже не знаю существуетъ ли еще Совтъ.
— Совтъ существуетъ, равно какъ и вс обязанности какія онъ налагаетъ, возразилъ Тадеушъ.
— Изнженный роскошью, при этомъ Полякъ возвысилъ голосъ,— дерзнете ли вы отринуть призывъ Бдности и Свободы?
— Позвольте, любезнйшій и черезчуръ пылкій confr&egrave,re, прошепталъ кроткій Италіянецъ,— позвольте мн разсять благоразумныя сомннія вашего confr&egrave,re. И онъ вынулъ изъ своего боковаго кармана бумагу и представилъ ее Рамо, на ней были написаны слдующія слова:
‘Сегодня вечеромъ, мая 14го. Демонстрація.— Faubourg du Temple.— Ожидайте событій, по распоряженію А. М. Предложите младшему члену воспользоваться этимъ первымъ случаемъ испытать свои нервы и свою скромность. Онъ долженъ не дйствовать, а только наблюдать.’
Подъ этою инструкціей не было подписи, но стоялъ шифръ понятный всмъ членамъ Совта какъ знакъ предсдателя его, Жана Лебо.
— Если не ошибаюсь, сказалъ Италіянецъ,— гражданинъ Рамо нашъ младшій confr&egrave,re.
Рамо помолчалъ. Кара за неповиновеніе распоряженіямъ президента Совта была слишкомъ страшна чтобъ ею можно было пренебречь. Не было сомннія, хотя имя его не было упомянуто, что онъ, Рамо, былъ ясно обозначенъ какъ младшій членъ Совта. Но хотя онъ былъ обязанъ настоящимъ своимъ мстомъ рекомендаціи Лебо, однакоже въ разговор г. де-Молеона ничто не поощряло редактора журнала принадлежащаго этому человку, насмхавшемуся надъ толпой, участвовать въ народной meute. Ah! но — при этомъ онъ еще разъ взглянулъ на бумагу — его приглашали ‘не дйствовать, а только наблюдать’. Наблюдать было обязанностью журналиста. Онъ могъ отправиться на демонстрацію, также какъ де-Молеонъ, по его признанію, ходилъ въ коммунистскій клубъ, въ качеств наблюдателя-философа.
— Вы не откажетесь повиноваться этому приказанію? сказалъ Полякъ скрещивая руки.
— Разумется я отправлюсь въ Faubourg du Temple сегодня вечеромъ, сказалъ Рамо сухо,— у меня есть дла въ той сторон.
Bon, сказалъ Полякъ, — я былъ увренъ что вы не отстанете отъ насъ, хотя вы издаете журналъ который ни слова не говоритъ объ обязанностяхъ Французскаго народа содйствовать возстановленію Польши.
— И не высказался ршительно въ пользу рода человческаго, проговорилъ Италіянецъ шепотомъ.
— Я не пишу политическихъ статей въ Sens Commun, отвчалъ Рамо,— и полагаю что нашъ президентъ доволенъ ими если онъ рекомендовалъ меня лицу которое ихъ пишетъ. Имете вы сказать еще что-нибудь? Простите меня, время мое дорого, оно принадлежитъ не мн.
— Довольно! сказалъ Италіянецъ,— мы не будемъ задерживать васъ доле. При этомъ онъ съ поклономъ и улыбкой скользнулъ къ двери.
Confr&egrave,re, пробормоталъ Полякъ запинаясь,— вы должны были очень разбогатть! не забудьте о несчастіяхъ Польши — и ихъ представитель, говоря въ этомъ качеств, а не о себ лично, и не завтракалъ!
Рамо, слишкомъ Парижанинъ чтобы не былъ также щедрымъ изъ своихъ денегъ какъ былъ завистливъ къ чужимъ, сунулъ нсколько золотыхъ въ руку Поляка. Грудь Поляка поднялась отъ сильнаго вздоха:
— На этихъ монетахъ изображеніе тирана — я принимаю ихъ потому что он очищаются употребленіемъ ихъ на дло свободы.
— Раздлите ихъ съ синьйоромъ Разелли во имя того же дла, шепнулъ Рамо съ улыбкой которую могъ заимствовать у де-Молеона.
Италіянець, ухо котораго привыкло къ шепоту, услыхалъ и обернулся стоя за порог.
— Нтъ, французскій confr&egrave,re, нтъ, польскій confr&egrave,re, я Италіянецъ. Вс пути отнять жизнь у врага честны, ни одинъ путь не честенъ которымъ выманиваютъ деньги у друга.
Спустя часъ или около того, Рамо халъ въ своей покойной карет къ Faubourg du Temple.
Вдругъ на углу улицы кучеръ его былъ остановленъ, человкъ грубаго вида появился у дверцы съ словами:— Descends, mon petit bourgeois. Позади этого человка видны были угрожающія лица.
Рамо не былъ физически трусомъ — это рдко случается у Французовъ, еще рже у Парижанъ, и еще рже у людей, каково бы ни было ихъ происхожденіе, но которыхъ называютъ тщеславными, людей которые слишкомъ жаждутъ отличій и слишкомъ боятся порицаній.
— Съ какой стати буду я выходить по вашему требованію, сказалъ Рамо высокомрно.— Bah! кучеръ, позжай!
Грубаго вида человкъ отворилъ дверцу, молча протянулъ руку къ Рамо и сказалъ любезно:
— Послушайте моего совта, выходите — ваша карета намъ нужна. Нынче день баррикадъ — всякая мелочь годится, даже вашъ экипажъ!
Пока этотъ человкъ говорилъ, другіе жестикулировали, нкоторые кричали: ‘Онъ эксплуататоръ! Онъ думаетъ что можетъ перехать черезъ эксплуатируемыхъ!’ Одинъ вожакъ толпы — въ парижской толп всегда есть вожакъ классикъ который никогда не читалъ классиковъ — заревлъ: ‘Колесница Тарквинія!’ ‘Долой колесницу Торквинія.’ Тогда раздались крики: А la lanterne — Tarquin!
Мы Англо-Саксонцы, какъ въ старой, такъ и въ новой стран, не привычны къ страшному реву черни восхищенной ссылкой на римскій авторитетъ чтобы разорвать насъ на части, но Американцы знаютъ что такое законъ Линча. Рамо угражалъ законъ Линча, когда вдругъ между нимъ и человкомъ грубаго вида появилось лицо которое не было ему незнакомо.
Ha! воскликнулъ новопришедшій,— мой молодой confr&egrave,re Густавъ Рамо, добро пожаловать! Граждане, дайте дорогу. Я отвчаю за этого патріота, я, Арманъ Монье. Онъ явился помогать намъ. Такъ-то вы принимаете его?— Потомъ прибавилъ тихо обращаясь къ Рамо:— Выходите. Отдайте вашу карету для баррикадъ. Что стоитъ такой хламъ? Положитесь на меня, я ждалъ васъ. Hist! Лебо поручилъ мн смотрть чтобы съ вами ничего не случилось.
Рамо, стараясь придать себ величественный видъ,— какъ вполн естественно длаютъ аристократы журнализма, въ город гд не признается никакой другой аристократіи, когда невжество въ соединеніи съ физическою силой заявляетъ себя властью, рядомъ съ коей сила знанія то же что ученый пудель въ сравненіи съ тигромъ — Рамо вышелъ изъ кареты и сказалъ этому титану труда, какъ французскій маркизъ могъ говорить своему слуг, а когда французскій маркизъ сдлался тнью прошлаго, какъ человкъ имющій собственную карету говоритъ человку который чинитъ ея колеса:
— Честный малый, я вамъ врю.
Монье провелъ журналиста чрезъ толпу къ задней сторон баррикады поспшно построенной. Здсь собрались самыя пестрыя группы.
Большинство были оборванные мальчишки, парижскіе gamins, въ перемежку съ нсколькими женщинами не респектабельнаго вида, отчасти бдно, отчасти роскошно одтыми. Толпа казалось собралась для дла которое не было очень серіозно. Среди оглушительнаго шума голосовъ громче всего слышанъ былъ смхъ, шутки и bons moots перелетали изъ устъ въ уста. Удивительное добродушіе Парижанъ не смнилось еще жестокостью, въ которую оно переходитъ въ уличной схватк. Толпа походила не столько на народную meute какъ на сборище школьниковъ, столько же расположенныхъ къ шутк какъ и къ зловреднымъ проказамъ. Тмъ не мене, среди этой веселой толпы были злобныя, пасмурныя лица, самыми свирпыми были лица не бдняковъ, нo ремесленниковъ которые, судя по ихъ одежд, имли нкоторый достатокъ, и людей принадлежавшихъ къ еще высшему классу. Рамо увидалъ въ числ ихъ mdecin des pauvres, философа атеиста, разныхъ молодыхъ длинноволосыхъ артистовъ, среднихъ лтъ писакъ республиканской печати, въ тсномъ сосдств съ разбойниками отвратительнаго вида, которые можетъ-быть только-что вернулись съ галеръ. Никто не былъ правильно вооруженъ, однако же въ рукахъ бунтовщиковъ попадались довольно часто револьверы, мушкеты и длинные ножи. Все вмст представлялось Рамо смшанною панорамой, и нестройный шумъ возгласовъ и смха, угрозъ и шутокъ скоро началъ оказывать вліяніе на его впечатлительные нервы. Онъ чувствовалъ то что составляетъ преобладающій характеръ парижскаго возмущенія — опьяненіе порывистой симпатіи, придя въ качеств зрителя по невол, онъ теперь, еслибы началось дйствіе, очутился бы въ самой средин его — онъ не могъ бы удержаться, онъ уже начиналъ чувствовать нетерпніе что борьба не начиналась. Монье, помстивъ его въ безопасномъ мст, спиной къ стн, на углу улицы удобной для бгства, еслибы бгство сдлалось необходимо, оставилъ его на нсколько минутъ, такъ какъ имлъ дло въ другомъ мст. Вдругъ до его уха достигъ шепотъ Италіянца.
— Эти люди дураки. Разв такъ длаютъ дла, этого не почувствуетъ похититель Ницы, Гарибальдіевской Ницы: имъ бы слдовало поручить это мн.
— Что жь бы вы сдлали?
— Я изобрлъ новую машину, прошепталъ другъ человчества,— она уничтожила бы однимъ ударомъ льва и львицу, щенка и шакаловъ, и тогда революція, если хотите! а не этотъ презрнный шумъ. Дло человчества гибнетъ. Я не доволенъ Лебо. Троны не разрушаются съ помощію gamins.
Прежде чмъ Рамо могъ отвтить, Монье снова подошелъ къ нему. Лицо рабочаго было мрачно, губы сжаты, но дрожали отъ негодованія.
— Братъ, сказалъ онъ Рамо,— сегодня нашему длу измнили (слово trahi только-что стало входить въ это время въ моду въ Париж), блузники на которыхъ я разчитывалъ, выказали малодушіе. Я. сейчасъ узналъ что все спокойно въ другихъ кварталахъ гд возстаніе должно было произойти одновременно съ этимъ. Мы въ guet--pem — солдаты будутъ здсь черезъ нсколько минутъ, чу! слышите далекій топотъ? Намъ осталось только умереть какъ мущинамъ. Кровь наша будетъ отмщена въ послдствіи. Вотъ — и онъ сунулъ револьверъ въ руку Рамо. Потомъ громкимъ голосомъ который раздался по толп закричалъ:— Vive le peuple!
Бунтовщики подхватили этотъ крикъ и отозвались на него, присоединяя и другіе крики:— Vive la rpublique! Vive le drapeau rouge!
Крики еще продолжались когда сильная рука схватила Монье за руку и ясный, чистый, но тихій голосъ прозвучалъ въ его ушахъ:
— Повинуйтесь! я предостерегалъ васъ. Не нужно битвы сегодня. Время еще не пришло. Все что было нужно — сдлано, не портьте этого. Hist! у sergens de ville хватитъ силы чтобы разогнать стаю этихъ комаровъ. Позади сержантовъ идутъ солдаты, которые не будутъ брататься съ вами. Не теряйте сегодня ни одной жизни. День когда намъ будетъ нуженъ каждый человкъ, даже каждый gamin, наступитъ скоро. Не возражайте. Повинуйтесь!
Та же сильная рука, оставивъ Монье, схватила Рамо за руку и тотъ же густой голосъ проговорилъ:— ‘Идите за мною’. Рамо обернувшись въ недоумніи смшанномъ съ гнвомъ, увидалъ около себя высокаго человка въ темной широкополой шляп надвинутой плотно на голову, въ блуз рабочаго, во несмотря на это переодванье онъ узналъ сдые бакенбарды и зеленые очки Лебо. Онъ уступилъ безъ сопротивленія и былъ отведенъ въ пустынную улицу шедшую отъ угла.
Въ дальнемъ конц этой улицы слышенъ былъ топотъ копытъ.
— Солдаты атакуютъ толпу съ тыла, сказалъ Лебо спокойно,— намъ нельзя терять ни минуты — сюда, и онъ юркнулъ на темный дворъ, оттуда въ лабиринтъ переулковъ, сопровождаемый Рамо, который машинально слдовалъ за нимъ. Они вышли наконецъ на бульвары, гд спокойно бродили обычные зваки, нимало не подозрвая что гд-то происходило возмущеніе.
— Теперь возьмите этотъ фіакръ и позжайте домой, опишите впечатлнія того что видли и пошлите вашу рукопись господину де-Молеону.
Съ этими словами Лебо оставилъ его.
Между тмъ все произошло такъ какъ предсказалъ Лебо. Segrens de ville показались впереди баррикады, небольшой отрядъ конныхъ солдатъ въ тылу ея. Толпа встртила первыхъ гамомъ и камнями, при вид же послднихъ бросилась бжать во вс стороны, и городскіе сержанты, спокойно разобравъ баррикаду, увели съ торжествомъ, въ качеств военноплнныхъ, четырехъ gamins, трехъ жнщинъ и одного Ирландца громко протестовавшаго о своей невинности крича: Murther! Такъ окончилось первое безславное возстаніе противъ плебисцита и Имперіи, 14го мая 1870.

Отъ Исавры Чигоньи гж де-Гранмениль.

Суббота, мая 21го 1870.

‘Я все еще нахожусь, дорогая Евлалія, въ возбужденіи подъ вліяніемъ впечатлній совершенно для меня новыхъ, Сегодня я была свидтельницей одной изъ тхъ сценъ которыя переносятъ насъ изъ нашей частной жизни не въ міръ воображаемый, а въ міръ исторіи, гд мы живемъ какъ бы жизнью націи. Вы знаете какъ подружидась я съ Валеріей Дюплеси. Соединеніе капризнаго своеволія и дтской наивности такъ мило въ ней что она могла бы послужить образцамъ для одной изъ вашихъ превосходныхъ героинь. У отца ея, который въ большой милости при двор, были билеты для входа сегодня въ Salle des Etats въ Лувр, и я отправилась туда вмст съ нимъ и съ Валеріей. При вход въ залу я почувствовала что я цлые мсяцы жила въ атмосфер ложныхъ слуховъ, потому что т кого я встрчаю въ артистическихъ и литературныхъ кругахъ, остряки и flaneurs посщающіе эти кружки, почти вс враждебны императору. Во всякомъ случа они единогласно утверждаютъ что популярность его падаетъ, умственныя силы слабютъ, предсказываютъ его паденіе и смются надъ возможностью что ему будетъ наслдовать сынъ. Но я не знаю какъ согласить эти увренія съ тмъ что я видла сегодня.
‘Въ привтственныхъ кликахъ среди которыхъ онъ вступилъ въ залу казалось слышался голосъ Франціи къ которой онъ только-что обратился. Если судьбы дйствительно вплетаютъ горе и позоръ въ его жизненную нить, то он окрашиваютъ ихъ такими цвтами что для смертныхъ глазъ они кажутся сіяющими радостью и славой.
‘Вы прочтете адресъ президента законодательнаго корпуса, желала бы я знать какое впечатлніе произведетъ онъ на васъ. Признаюсь откровенно что меня онъ совершенно увлекъ. При каждомъ выраженномъ въ немъ чувств я шептала про себя: ‘разв это не правда? и если правда, то можетъ ли Франція и человческая природа быть неблагодарною?’
‘Прошло, говорилъ президентъ, восемнадцать лтъ съ тхъ ‘поръ какъ Франція, утомленная смятеніями и жаждущая обезпеченнаго спокойствія, довряя вашему генію и Наполеоновской династіи, передала въ ваши руки, вмст съ императорскою короной, власть, которой требовала общественная ‘необходимость.’ Затмъ адресъ перечислялъ вс блага изъ того проистекшія — общественный порядокъ быстро востановленный, увеличившееся благосостояніе всхъ классовъ общества, развитіе торговли и промышленности до сихъ поръ небывалое. Разв это не правда? и, если такъ, разв вы, благородная дочь Франціи, не благородны?
‘Затмъ слдовали слова которыя глубоко тронули меня, меня, которая хотя ничего не понимаетъ въ политик, но тмъ не мене чувствуетъ связь соединяющую искусство и свободу: Но съ самаго начала ваше величество обращали взоры впередъ на то время когда это сосредоточеніе власти не будетъ боле соотвтствовать потребностямъ успокоенной и обезпеченной страны, и предвидя успхи новйшаго общества, вы объявили что ‘свобода должна увнчать зданіе’. Обозрвъ затмъ постепенные успхи народнаго правленія, президентъ дошелъ до ‘настоящаго самоотреченія, безпримрнаго въ исторіи’, и приступилъ къ оправданію плебисцита на который я слышала столько нападокъ. Врность великому принципу послужившему основаніемъ престола требовала чтобы такое важное измненіе власти врученной народомъ было сдлано при участіи самого народа. Потомъ перечисляя милліоны которые привтствовали новую форму правленія, президентъ остановился секунды на дв, какъ бы для того чтобы подавить волненіе, и вс присутствующіе притаили дыханіе, наконецъ онъ сказалъ боле звучнымъ голосомъ, въ которомъ слышалась дрожь раздававшаяся по зал: ‘Франція съ вами, Франція поручаетъ дло свободы подъ покровительство вашей династіи и великаго государственнаго тла’. За одно ли съ нимъ Франція? я не знаю, но еслибы недовольные Французы присутствовали въ зал въ эту минуту, я уврена что они почувствовали бы силу той удивительной симпатіи что побуждала вс сердца многочисленныхъ слушателей биться согласно, и отвтили бы: ‘да, это правда’.
‘Вс глаза были устремлены на императора, и я видла не много глазъ которыя не были влажны отъ слезъ. Вы знаете его спокойное невозмутимое лицо, лицо которое иногда обманываетъ ожиданія. Но въ немъ есть то чего я не видала ни у кого другаго, но что я представляю себ было свойственно древнимъ Римлянамъ, достоинство исходящее изъ самообладанія, выраженіе которое кажется свободно отъ надменности радости, отъ подавленія печалью, и которое идетъ тому кто зналъ великія испытанія судьбы, и одинаково готовъ встртить и ея нахмуренное чело и улыбку.
‘Я смотрла на это лицо пока г. Шнейдеръ читалъ адресъ, въ немъ не двинулся ни одинъ мускулъ, оно было какъ мраморное изваяніе. Оно оставалось такимъ даже въ т минуты когда слова были прерываемы выраженіемъ одобренія, и императрица, старавшаяся быть также спокойною, обнаруживала движеніе вкъ и дрожаніе въ губахъ. Мальчикъ по правую его руку, наслдникъ его династіи, имлъ глаза устремленные на президента, какъ бы глотая каждое слово адреса, и только разъ или два онъ оглянулъ кругомъ залу съ любопытствомъ и съ улыбкой, какъ могъ смотрть совершенный ребенокъ. На меня онъ произвелъ впечатлніе совершеннаго ребенка. Рядомъ съ принцемъ было одно изъ тхъ лицъ которыя разъ увидавъ никогда не забудешь — настоящій Наполеоновскій типъ, угрюмый, задумчивый, зловщій, прекрасный. Но безъ ясной энергіи характеризовавшей перваго Наполеона когда онъ былъ императоромъ, и совершенно лишенное безпокойной жажды дятельности отпечатлвавшейся въ худощавой наружности Наполеона когда онъ былъ первымъ консуломъ, нтъ, красота принца Наполеона такая за которую я, женщина, никогда бы не отдала моего сердца, а будь я мущина, его умъ никогда не не внушалъ бы мн доврія. Но какъ бы то ни было, красота его замчательна и въ ней преобладаетъ выраженіе ума.
‘Императоръ заговорилъ, и врьте мн, Евлалія, что бы ни говорили журналы или ваши соотечественники, въ этомъ человк нтъ ослабленія разсудка или упадка здоровья. Мн нтъ дла до того сколько ему лтъ, но этотъ человкъ по уму и здоровью также молодъ какъ Цезарь когда онъ переходилъ Рубиконъ.
‘Старость тяготетъ къ прошедшему, она не идетъ впередъ на встрчу будущему. Въ рчи Императора не замтно было движенія назадъ. Было что-то великое и что-то юное въ той скромности съ какою онъ отстранилъ всякое упоминаніе о томъ что его имперія сдлала въ прошедшемъ и сказалъ съ простотою и серіозностью въ манер которую я не могу описать въ точности:
‘— Мы должны боле чмъ когда-нибудь смотрть безбоязненно впередъ, на будущее. Кто можетъ противиться прогрессивному ходу режима основаннаго великимъ народомъ посреди политическихъ затрудненій, и теперь еще усиленнаго свободой?’
‘Когда онъ кончилъ, стны этой обширной залы казалось дрогнули отъ восторженныхъ восклицаній которыя должны были слышаться по ту сторону Сены:
Vive l’Empereur!
Vive l’Impratrice!
Vive le Prince Imperial! и этотъ послдній крикъ былъ продолжительне другихъ, какъ бы утверждая династію.
‘Я не могу себ представить двора временъ стараго рыцарства боле великолпнаго чмъ собраніе бывшее въ этой большой зал Луврскаго дворца. Направо отъ трона вс посланники цивилизованнаго міра въ блеск своихъ богатыхъ мундировъ со множествомъ орденовъ. Въ галлере налво, нсколько позади, платья и брилліанты des dames d’honneur и высшихъ сановниковъ государства. Когда императрица встала чтобъ уйти, мое воображеніе не можетъ нарисовать боле царственнаго образа, или такого который боле соотвтствовалъ бы представленію царственнаго величія и могущества. Самое платье, такого цвта который былъ бы фатальнымъ для всякой другой женщины съ такими свтлыми волосами — густой золотой цвтъ — (Валерія профанируетъ его названіемъ желтаго) — казалось такъ шло великолпію церемоніи и торжественности дня, казалось что эта величественная фигура стояла среди солнечнаго свта находившагося отъ нея. День какъ будто бы помрачился когда удалился этотъ солнечный свтъ.
‘Боюсь вы подумаете что я ослплена блескомъ и великолпіемъ царственности. Я спрашивала себя такъ ли это — думаю что нтъ. Безъ сомннія сегодняшнее зрлище произвело на меня боле сильное впечатлніе величія: я чувствую что предо мной живо предстало величіе Фракціи въ лиц внчаннаго ею властелина.
‘Я чувствую также что тамъ, въ этой зал, я нашла разршеніе противорчивыхъ споровъ, въ которыхъ не было двухъ человкъ согласныхъ относительно образа правленія какимъ замнить настоящее. Свобода о которой кричитъ одинъ готова перерзать горло ‘свобод’ которую чтитъ другой.
‘Я вижу тысячу призрачныхъ формъ Свободы, но только одинъ живой символъ Порядка — тотъ который говорилъ сегодня съ трона.’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Исавра оставила свое письмо неоконченнымъ. Въ слдующій понедльникъ она присутствовала на многолюдномъ soire данномъ Лувье. Въ числ гостей были нкоторые изъ извстнйшихъ вождей оппозиціи, въ томъ числ и оживленный мастеръ острыхъ словъ, г. И, котораго Саваренъ называлъ французскимъ Шериданомъ, еслибы законы могли писаться въ форм эпиграмъ, онъ былъ бы также французскимъ Солономъ.
Тамъ былъ также и Викторъ де-Молеонъ, на котораго республиканская партія взирала съ восхищеніемъ и вмст съ недовріемъ. Что касается недоврія, то онъ самъ шутливо говорилъ о немъ съ Савареномъ:
— Какъ могу я ожидать чтобы мн довряли? Я представляю Здравый Смыслъ, всякій Парижанинъ любитъ Здравый Смыслъ въ печати, но кричитъ je suis trahi когда здравый смыслъ готовъ перейти въ дйствіе.
Группа восторженныхъ слушателей собралась вокругъ одного (можетъ-быть самого блестящаго) изъ тхъ ораторовъ законниковъ благодаря коимъ, во Франціи, уваженіе ко всякому закону такъ часто было уничтожаемо. Онъ говорилъ о субботнемъ церемоніал съ краснорчивымъ негодованіемъ. Для Франціи было позоромъ сказать что она поручаетъ свободу покровительству имперіи.
Яркій признакъ военной силы подавляющей гражданскую свободу обнаружился въ самой одежд императора и его ничтожнаго сына: первый былъ въ мундир дивизіоннаго генерала, второй, увряютъ, въ мундир sows lieutenant. Тогда затараторили другіе либеральные вожди: ‘Армія, говорилъ одинъ, есть безумный расходъ, она должна быть уничтожена’, ‘міръ сталъ слишкомъ цивилизованъ для войны’, провозгласилъ другой, ‘императрица обойдена попами’, говорилъ третій, ‘церкви могутъ быть терпимы, Вольтеръ воздвигъ храмъ, но только храмъ Богу Природы, а не поповъ’ и т. д.
Исавра, которую всякая насмшка надъ религіей огорчала и возмущала, отвернулась при этомъ отъ ораторовъ, которыхъ прежде слушала съ жаднымъ вниманіемъ, и глаза ея упали на де-Молеона, сидвшаго напротивъ. Выраженіе лица его поразило ее, оно было злобно презрительное, это выраженіе однако тотчасъ же исчезло когда онъ встртилъ ея взглядъ, и придвинувъ свой стулъ поближе къ ней онъ сказалъ съ улыбкой:
— Взглядъ вашъ говоритъ мн что я почти испугалъ васъ неблаговоспитанною откровенностью съ какою мое лицо выдало мой гнвъ когда я слышалъ такой безумный вздоръ отъ людей которые желаютъ управлять нашей безпокойною Франціей. Помните какъ посл разрушенія Лисабона землетрясеніемъ одинъ шарлатанъ лкарь объявилъ о ‘пилюляхъ противъ землетрясенія’. Эти господа не такъ хитры какъ тотъ шарлатанъ, тотъ не открывалъ состава своихъ пилюль.
— Но, Monsieur де-Молеонъ, сказала Исавра,— если вы будучи въ опозиціи противъ имперіи думаете такъ дурно о тхъ кто хочетъ разрушить ее, то приготовлены ли у васъ боле дйствительныя средства противъ землетрясеній чмъ ихъ пилюли?
— Я отвчу вамъ также какъ одинъ знаменитый англійскій государственный человкъ, будучи въ оппозиціи, отвчалъ на вопросъ подобный этому: ‘Я не предписываю пока я не призванъ’.
— Судя по тмъ семи съ половиною милліонамъ чьи голоса были объявлены въ субботу и по тому энтузіазму съ которымъ былъ привтствованъ императоръ, опасность землетрясенія слишкомъ слаба чтобы доставить хорошій сбытъ пилюлямъ этихъ господъ, или для успшнаго дйствія средствъ которыхъ вы не откроете пока не призваны.
Ah, Mademoiselle! веселая шутка въ устахъ не созданныхъ для политики заставляетъ меня совершенно забыть объ императорахъ и землетрясеніяхъ. Простите этотъ плоскій комплиментъ, вспомните что я Французъ и не могу не быть фривольнымъ.
— Вы очень снисходительно побранили меня за мою излишнюю смлость. Правда, я не должна была надодать съ политическими вопросами такому человку какъ вы, когда такъ мало понимаю въ нихъ, но въ этомъ мое извиненіе, я такъ желаю узнать больше.
Де-Молеонъ помолчалъ, и взглянулъ на нее серіозно, добрымъ, полусострадательнымъ взглядомъ, безъ всякой примси навязчивой любезности:
— Молодая поэтеса, сказалъ онъ кротко,— вы интересуетесь политикой! Поистин счастливъ тотъ — будетъ ли онъ имть успхъ или потерпитъ неудачу въ публичной жизни, онъ долженъ гордиться что честолюбіе его увнчано дома — счастливъ тотъ кто побудилъ васъ желать больше познакомиться съ политикой!
Двушка почувствовала что кровь давитъ ей виски. Какъ могла она быть такъ откровенна? Она не дала отвта, де-Молеонъ казалось и не ожидалъ его, съ тою рдкою деликатностью благовоспитанности которая, какъ кажется, принадлежитъ во Франціи прежнему поколнію, онъ перемнилъ тонъ, и продолжалъ какъ будто бы не было никакого перерыва посл ея вопроса.
— Вы считаете Имперію прочною, полагаете что ей не угрожаетъ землетрясеніе? Вы обманываетесь. Императоръ началъ роковою ошибкой, ошибкой для открытія которой нужны цлые годы. Онъ нарушилъ медленный естественный процессъ уравненія между спросомъ и предложеніемъ — нанимателями и рабочими. Онъ желалъ — честолюбіе не лишенное благородства — сдлать Парижъ чудомъ свта, вчнымъ памятникомъ его царствованія. При этомъ онъ искалъ создать искусственные способы удовлетворенія для революціонныхъ рабочихъ. Никогда ни одинъ правитель не имлъ такихъ нжныхъ пoпеченій о физическомъ труд въ ущербъ умственной культур. Парижь украсился, Парижъ сдлался чудомъ міра, другіе большіе города послдовали его примру, они также имютъ свои ряды дворцовъ и храмовъ. Но наступаетъ время когда волшебникъ не можетъ боле дать работы духамъ которыхъ онъ вызвалъ, они должны броситься на него и растерзать его: изъ тхъ самыхъ домовъ которые онъ построилъ для лучшаго помщенія рабочихъ, выйдутъ толпы недовольныхъ съ криками: ‘долой Имперію!’ 21го мая вы были свидтельницей торжественной церемоніи возвстившей Имперіи огромное большинство голосовъ, которые будутъ ей совершенно безполезны, разв только какъ пища для пушекъ въ т времена которыя готовы настать. За недлю предъ тмъ, 14го мая, было возмущеніе въ Faubourg du Temple, безъ труда подавленное,— вы едва ли слышали о немъ. Это возмущеніе было однако же нужно тмъ кто хотятъ предостеречь Имперію что она смертна. Правда, возмущеніе было разсяно, но оно осталось безнаказаннымъ: безнаказанное возмущеніе есть начало революціи. Землетрясеніе ближе чмъ вы думаете, и противъ этого землетрясенія что за пилюли предлагаютъ эти шарлатаны? Они болтаютъ о вк слишкомъ просвщенномъ для войны, они уменьшили бы армію, даже распустили бы ее еслибы могли, имя Пруссію въ ближайшемъ сосдств съ Франціей. Пруссія, желая не безъ основанія занять то положеніе въ мір которое принадлежитъ теперь Франціи, никогда не вызоветъ Францію, еслибъ она сдлала это, это была бы слишкомъ большая ошибка чтобъ она могла найти себ союзниковъ. Пруссія, зная что иметъ дло съ самымъ тщеславнымъ, самымъ надменнымъ, самымъ опрометчивымъ противникомъ который когда-либо взмахивалъ рапирою надъ головой spadassin, Пруссія заставитъ Францію вызвать ее. А какимъ образомъ эти господа распоряжаются съ французскою арміей? Разв они осмливаются сказать: предпочитайте для людей которыхъ первый долгъ повиноваться дисциплину равенству, настаивайте на различіи между офицеромъ и рядовымъ, и никогда не смшивайте ихъ, прусскіе офицеры хорошо образованные джентльмены, смотрите чтобъ и ваши были таковы? О, нтъ, они слишкомъ рьяные Демократы чтобы не брататься съ вооруженною чернью, они довольствуются тмъ чтобъ утянуть лишнюю копйку у коммисаріата, и смотрятъ сквозь пальцы на милліоны мошеннически прибираемые въ карманъ какимъ-нибудь либеральнымъ подрядчикомъ. Dieu des dieux! Франціи быть разбитой, не такъ какъ при Ватерлоо соединенными силами враговъ, но въ честномъ поединк одинокимъ противникомъ! О, позоръ! позоръ! Но при ныншней, организаціи французской арміи, она непремнно будетъ разбита если, встртится съ Германцами.
— Вы устрашаете меня вашими зловщими предсказаніями, сказала Исавра,— но къ счастію нтъ признаковъ войны. Monsieur Дюплеси, пользующійся довріемъ императора, говорилъ намъ не дальше какъ на дняхъ что Наполеонъ узнавъ о результатахъ плебисцита сказалъ: ‘иностранные журналисты, которые настаивали что Имперія несовмстна со свободными учрежденіями, не станутъ боле намекать что на нее съ успхомъ можетъ быть сдлано нападеніе извн’. И боле чмъ когда-нибудь я могу повторить: l’Empire е est la paix!
Де-Молеонъ пожалъ плечами:
— Старая исторія: Троя и деревянный конь.
— Скажите мн, Monsieur де-Молеонъ, почему вы, который такъ презираетъ оппозицію, соединяетесь съ нею въ оппозиціи Имперіи?
Mademoiselle, Имперія оппозируетъ мн, пока она существуетъ, я не могу быть даже депутатомъ, когда ея не будетъ, одному небу извстно чмъ я могу стать, можетъ-быть диктаторомъ, но можете быть уврены въ одномъ, что если я самъ не сдлаюсь диктаторомъ, я буду поддерживауь всякаго кто боле меня будетъ способенъ выполнить эту задачу.
— Боле способенъ уничтожить свободу за которую онъ, по его словамъ, велъ борьбу.
— Не совсмъ такъ, возразилъ де-Молеонъ невозмутимо,— боле способенъ установить хорошее правительство вмсто дурнаго противъ котораго онъ боролся, и еще худшихъ правительствъ которыя постарались бы превратить Францію въ домъ умалишенныхъ и сдлать самаго безумнаго изъ его обитателей докторомъ безумныхъ!
Онъ отошелъ, и на этомъ разговоръ ихъ окончился.
Но онъ произвелъ такое впечатлніе на Исавру что въ ту же ночь она докончила свое письмо къ гж де-Гранменилъ изложеніемъ содержанія этого разговора, предпославъ ему невинное сознаніе что теперь она мене довряетъ значенію тхъ восторженныхъ кликовъ какими привтствованъ былъ императоръ во время субботняго церемоніала, и окончила письмо такъ:
‘Я могу лишь не вполн точно передать вамъ слова этого страннаго человка, и не могу дать вамъ понятія о манер и голос которыя длали ихъ краснорчивыми. Скажите мн, можетъ ли быть правда въ его мрачныхъ предсказаніяхъ? Я стараюсь не думать этого, но мн кажется что они висятъ надъ этою блестящею Луврскою залой какъ зловщая грозовая туча.’

ГЛАВА II.

Маркизъ де-Рошбріанъ сидлъ въ своей прекрасной квартир, разсянно глядя на конверты многихъ записокъ и писемъ лежавшихъ нераспечатанными на стол гд онъ завтракалъ. Онъ проснулся поздно, потому что легъ слать только на разсвт. Ночь была проведена въ клуб, за карточнымъ столомъ, не къ выгод для маркиза. Читатель могъ узнать изъ приведеннаго въ одной изъ прежнихъ главъ разговора де-Молеона съ Энгерраномъ де-Вандемаромъ что строгій seigneur Breton сдлался однимъ изъ первыхъ viveurs Парижа. Онъ уже давно истратилъ остатки отъ преміи Лувье въ 1.000 фунтовъ и задолжалъ проценты за годъ. Для послдняго было извиненіе — г. Колло, которому ему посовтовали продать годовую вырубку лса, срубилъ этотъ лсъ, но кром задатка не заплатилъ ни одного sou, такъ что доходъ изъ котораго должны были уплачиваться проценты по закладной еще не получался. Аленъ поручилъ г. Гебергу потребовать уплаты за лсъ, Колло отвчалъ что если его не будутъ стснять, то онъ вскор будетъ въ состояніи расплатиться, въ случа же настоятельнаго требованія, онъ вынужденъ будетъ объявить себя банкротомъ. Кавалеръ де-Финистерръ посмялся надъ безпокойствомъ Алена когда послдній увидлъ себя въ положеніи должника не могущаго уплатить должную сумму и въ то же время кредитора не имющаго возможности получить свой долгъ.
Bagatelle! говорилъ кавалеръ:— Колло, если вы дадите ему срокъ, такъ же надеженъ какъ Французскій Банкъ, и Лувье знаетъ это. Лувье не станетъ безпокоить васъ, Лувье лучшій человкъ въ свт! Я отправлюсь къ нему и объясню все дло.
Можно полагать что кавалеръ дйствительно имлъ такое объясненіе, потому что хотя при первомъ и при наступившемъ вскор второмъ срок уплаты Аленъ получалъ письма отъ агента г. Лувье съ напоминаніемъ о слдуемыхъ процентахъ и съ просьбой объ уплат, но кавалеръ уврялъ его что напоминанія была обычною формальностью, что на самомъ дл Лувье ничего не зналъ объ этомъ, и когда обдая у великаго финансиста и дружески принятый и названный mon cher, Аленъ отвелъ его въ сторону и началъ свои объясненія и извиненія, Лувье остановилъ его.
Peste! Не говорите о такихъ пустякахъ. Дла касаются моего агента, дружба — это мое дло. Allez!
Такимъ образомъ де-Рошбріанъ, вря и должнику и кредитору, въ теченіи года мало заботился объ обоихъ и прожилъ боле дохода который былъ бы вполн достаточнымъ для обыкновеннаго холостяка, потребовалъ боле внимательной бережливости чмъ можно было ожидать отъ главы одной изъ самыхъ блестящихъ фамилій во Франціи, брошеннаго въ такихъ молодыхъ годахъ въ водоворотъ самой расточительной столицы въ мір.
Маркизъ не то чтобы жилъ расточительно, но все что онъ имлъ уходило у него на карманныя деньги, и онъ отдлался отъ боязни попасть въ долги которую вывезъ съ собою изъ боле чистой атмосферы Бретани.
Но въ числ долговъ были такіе которые Рошбріанъ долженъ былъ платить, долги чести, и прошлою ночью Аленъ сдлалъ такой долгъ и долженъ былъ уплатить его сегодня. Онъ имлъ сильное искушеніе, когда долгъ возросъ до настоящей цифры, попытать перемну счастія, нo несмотря на свою неосторожность онъ не былъ способенъ на безчестный поступокъ. Еслибы счастіе не перемнилось и онъ проигралъ больше, ему нечмъ было бы заплатить. При теперешнемъ же размр долга онъ разчиталъ что могъ покрыть его продавъ свою карету и лошадей. Итакъ, нечего удивляться что онъ оставлялъ свои письма нераспечатанными, какъ бы ни были они пріятны, онъ былъ вполн увренъ что въ нихъ не заключалось чека который помогъ бы ему заплатить долгъ и удержать свой экипажъ.
Дверь отворилась и слуга доложилъ о кавалер де-Финистерр, человк съ кроткимъ выраженіемъ лица, air distingu, пріятнымъ голосомъ и вчною улыбкой.
— Ну, mon cher, закричалъ кавалеръ,— надюсь вы возвратили себ благосклонность Фортуны прежде чмъ оставили ея зеленый столъ вчера вечеромъ. Когда я ухалъ она казалось была очень сурова къ вамъ.
— Такъ продолжалось до конца, отвчалъ Аленъ съ хорошо поддланною веселостью — онъ былъ слишкомъ bon gentilhomme чтобъ обнаруживать гнвъ или досаду при денежной потер.
— Во всякомъ случа, сказалъ де-Фавистерръ, закуривая папиросу,— непостоянная богиня не могла причинить вамъ много вреда, ставки были не велики, а вашъ партнеръ, князь, никогда не удваиваетъ и не идетъ на квитъ.
— И я тоже. Впрочемъ слово ‘малы’ иметъ относительное значеніе, ставки могли быть малы для васъ, и велики для меня. Entre nous, cher атг, кошелекъ мой истощился, и у меня остается одно утшеніе: я излчился отъ игры, не то чтобъ я отдлался отъ этой болзни, но болзнь оставила меня, ей нечего длать со мной, также какъ лихорадк со скелетомъ.
— Вы говорите серіозно?
— Также серіозно какъ проводившій покойника, съ которымъ похоронено для него все.
— Все? При такомъ помстьи какъ Рошбріанъ!
Въ первый разъ во время этого разговора лицо Алена омрачилось.
— А долго ли Рошбріанъ останется моимъ? Вы знаете что я удержалъ его благодаря перезалогу, по которому не заплатилъ процентовъ, и владлецъ закладной можетъ, если захочетъ, прибгнуть къ закону и потребовать…
Peste! перервалъ де-Финистерръ,— Лувье обратится къ закону! Лувье, лучшій человкъ въ свт! Но я вижу его почеркъ на этомъ конверт. Безъ сомннія приглашеніе къ обду.
Аленъ взялъ указанное письмо изъ кучи другихъ писемъ изъ которыхъ одни были надписаны женскимъ почеркомъ и не запечатаны, но искусно сложены гордіевымъ узломъ, другія, тоже съ женскимъ почеркомъ, старательно запечатаны, нкоторыя въ некрасивыхъ конвертахъ были надписаны четкимъ писарскимъ почеркомъ. Взятыя вмст эти посланія имли общій характеръ, они служили образцомъ корреспонденціи одного изъ viveurs, на котораго женщины смотрли какъ на красиваго, молодаго человка хорошаго происхожденія, а мущины какъ на viveur который забылъ свой долгъ портному или саложнику.
Лувье писалъ мелкимъ, не очень четкимъ, нo очень твердымъ почеркомъ, какъ большая часть людей которые долго обдумываютъ, во пишутъ быстро. Письмо заключало въ себ слдующее:
Cher petit Marquis‘ (при этомъ начал Аленъ высокомрно вздернулъ плечи, поднялъ голову и губы его задрожали).
Cher petit Marquis.— Цлое столтіе какъ я васъ не вижу. Безъ сомннія мои soires слишкомъ скучны для beau seigneur за которымъ такъ ухаживаютъ. Я васъ прощаю. Еслибъ я былъ beau seigneur вашихъ лтъ! Увы! Я не больше какъ обыкновенный дловой человкъ, который къ тому же становится старъ. Носясь высоко надъ міромъ въ которомъ я живу, вы едва ли знаете что я уложилъ большую часть моего капитала въ строительныя спекуляціи. Есть одна улица Rue de bouvier которая пролегаетъ прямо чрезъ мой кошелекъ. Я принужденъ собрать деньги которыя мн должны. Агентъ мой увдомилъ меня что мн не хватаетъ ровно 7.000 луидоровъ до той суммы какая мн нужна — за получкою всхъ другихъ долговъ — и что есть бездлица немного боле 7.000 луидоровъ которую мн слдуетъ получить какъ проценты по моей гипотек на Рошбріанъ. Будьте добры заплатите ему эту сумму ране конца этой недли. Вы были слишкомъ снисходительны къ Колло, который вроятно долженъ вамъ больше этого. Пошлите къ нему агента. Dsol что васъ безпокою, и au desespoir при мысли что моя собственная неотложная крайность побуждаетъ меня просить васъ принять на себя столько хлопотъ. Mais que faire? Улица Лувье остановилась и я вынужденъ просить моего агента подвинуть ее.
‘Примите мои извиненія и увренія въ самомъ дружественномъ расположеніи.

‘Поль Лувье.’

Аленъ перебросилъ это письмо де-Финистерру.
— Прочтите что пишетъ лучшій человкъ въ свт.
Кавалеръ положилъ свою папиросу въ сторону и сталъ читать.
Diablel сказалъ онъ возвращая письмо и беря снова папиросу.— Diable! Лувье должно-быть очень нуждается въ деньгахъ, иначе онъ не писалъ бы въ такомъ тон. Но бда не велика. Колло долженъ вамъ больше 7.000 луидоровъ. Прикажите вашему стряпчему получить ихъ и спите себ спокойно — Ah! вы думаете что Колло можетъ заплатить если захочетъ?
Ma foi! Не говорилъ ли вамъ Monsieur Гандренъ что Колло вы можете продать лсъ за лучшую цну чмъ всякому другому!
— Разумется такъ, сказалъ Аленъ успокоенный.— Гандренъ дйствительно говорилъ ма это. Я пошлю его къ этому господину. Думаю что все хорошо устроится, если же нтъ, что тогда сдлаетъ Лувье?
— Что сдлаетъ Лувье! повторилъ Финистерръ раздумывая.— Вы спрашиваете моего мннія и совта?
— Откровенно говоря, да.
— Въ такомъ случа я отвчу вамъ по чести. Я самъ имю небольшія дла на бирж, какъ большинство Парижанъ. Лувье сдлалъ гигантскую спекуляцію съ этой новой улицей, и такъ какъ у него много еще другихъ неотложныхъ длъ, то ему должны быть нужны вс деньги какія онъ только можетъ собрать. Я думаю что если вы не уплатите ему что должны, онъ вынужденъ будетъ поручить своему агенту объявить о продаж Рошбріана. Но онъ терпть не можетъ скандаловъ, ему противна мысль быть жестокимъ, онъ скоре, несмотря на вс свои затрудненія, купитъ Рошбріанъ самъ и дастъ лучшую цну чмъ бы могъ получить при публичной продаж. Продайте ему помстье. Обратитесь къ его великодушію и вы польстите ему. Вы получите больше чмъ стоитъ старое мсто. Помстите излишекъ для приращенія процентами, продолжайте жить какъ жили, или еще лучше, и женитесь на богатой наслдниц. Morbleu! Маркизъ де-Рошбріанъ, будь ему шестьдесятъ лтъ, занималъ бы высокое мсто на брачномъ рывк. Чмъ больше демократы стараются унизить титулы и осмять историческія имена, тмъ больше богатые демократы тести стараются украсить своихъ дочерей титулами и доставить своимъ внукамъ въ наслдство историческія имена. Вамъ кажется это непріятно, pauvre ami. Въ такомъ случа будемъ надяться что Колло заплатитъ. Выпустите на него свою собаку — я хочу сказать стряпчаго — схватите его за горло!
Прежде чмъ Аленъ прервалъ величавое молчаніе съ которымъ выслушивалъ этотъ практичный совтъ, слуга появился снова и доложилъ о Фредерик Лемерсье.
Между обоими гостями не было дружескаго знакомства. Лемерсье былъ недоволенъ тмъ что Аленъ предпочиталъ общество такого новаго друга, а де-Финистерръ старался показывать пренебреженіе Лемерсье какъ человку низкаго происхожденія и дурнаго тона.
Аленъ также былъ нсколько смущенъ при вид Лемерсье, вспомнивъ мудрыя предостереженія которыя старый школьный товарищъ длалъ ему при начал его парижской карьеры, и его тревожило угрызеніе что эти предостереженія были до такой степени пренебрежены имъ.
Онъ нсколько робко протянулъ руку Фредерику и былъ изумленъ и тронутъ боле чмъ обыкновенною горячностью съ какою пожалъ эту руку другъ такъ давно имъ пренебрегаемый. Такое дружелюбное привтствіе трудно согласовалось съ гордостью отличавшею Фредерика Лемерсье.
Ma foi, сказалъ кавалеръ взглянувъ на часы,— какъ время-то летитъ. Я и не думалъ что такъ поздно. Я теперь долженъ проститься съ вами, любезнйшій Рошбріанъ. Можетъ-быть попозже мы встртимся въ клуб — я тамъ сегодня обдаю. Au plaisir, Monsieur Лемерсье.

ГЛАВА III.

Когда дверь затворилась за кавалеромъ, лицо Фредерика приняло очень серіозное выраженіе. Придвинувъ свой стулъ поближе къ Алену онъ сказалъ:
— Мы не часто видались въ послднее время — пожалуста не извиняйся, я хорошо знаю что иначе и быть не могло. Парижъ сталъ такъ великъ и такъ раздлился на кружки что лучшіе друзья принадлежа къ различнымъ кругамъ становятся такъ же разъединены какъ еслибы между ними протекалъ Атлантическій океанъ.. Я сегодня пришелъ по поводу того что сейчасъ слышалъ отъ Дюплеси. Скажи мн, получилъ ты деньги за лсъ что продалъ господину Колло въ прошломъ году?
— Нтъ, сказалъ Аленъ запинаясь.
— Боже мой! ничего?
— Только задатокъ въ десять процентовъ, который разумется истратилъ, такъ какъ это составляло большую часть моего дохода. Что же Колло? Онъ дйствительно ненадеженъ?
— Онъ разорился и бжалъ изъ Франціи. Его бгство было предметомъ разговора на бирж сегодня утромъ. Дюплеси говорилъ мн объ этомъ.
Аленъ поблднлъ.
— Какъ же я расплачусь съ Лувье? Прочти это письмо.
Лемерсье быстро пробжалъ глазами содержаніе письма Лувье.
— Значитъ это правда что ты долженъ этому человку проценты за годъ, больше 7.000 луидоровъ?
— Немного больше, да. Но это не главное затрудненіе которое тревожитъ меня. Рошбріанъ можетъ быть потерянъ, но не моя честь. Я долженъ русскому князю 300 луидоровъ, которые проигралъ вчера вечеромъ въ cart. Мн нужно найти покупателя на мой экипажъ и лошадей, прошлаго года они стоили мн 600 луидоровъ, не знаешь ли ты кого-нибудь кто далъ бы мн за нихъ 300?
— Я дамъ теб шестьсотъ, твой alezan одинъ стоитъ половину этихъ денегъ!
— Любезнйшій Фредерикъ, я не продамъ теб ихъ ни за что. Но у тебя такъ много друзей…
— Которые рады отдать душу за то чтобъ имть право сказать: я купилъ этихъ лошадей у Рошбріана. Конечно у меня есть такіе друзья. На! молодой Рамо, знаешь ты его?
— Рамо! я никогда не слыхалъ о немъ!
— Суета суетъ, вотъ что такое слава! Рамо редакторъ Sens Commun. Ты читалъ этотъ журналъ!
— Да, въ немъ есть умныя статьи, и я вспоминаю какъ увлекалъ меня прекрасный романъ который въ немъ появился.
— А! Синьйорины Чигонья, которой, кажется, ты былъ немножко плненъ въ прошломъ году.
— Въ прошломъ году — въ самомъ дл? Какъ одинъ годъ можотъ измнить человка! Но мой долгъ князю. Какое отношеніе можетъ имть Sens Commun къ моимъ лошадямъ?
— На дняхъ вечеромъ я встртилъ Рамо у Саварева. Онъ представлялъ изъ себя героя и мученика, карета его была взята для баррикадъ во время этой безсмысленной meute десять дней тому назадъ, карета изломана, лошади исчезли. Онъ купитъ одну изъ твоихъ лошадей и экипажъ. Поручи это мн! Я знаю какъ распорядиться съ остальными двумя лошадьми. Въ которомъ часу деньги нужны теб?
— Прежде чмъ я отправлюсь обдать въ клубъ.
— Они будутъ у тебя черезъ два часа, но ты не долженъ обдать сегодня въ клуб. Я получилъ записку отъ Дюплеси: онъ приглашаетъ тебя обдать сегодня у него.
— Дюплеси! Я такъ мало знакомъ съ нимъ!
— Ты долженъ познакомиться съ нимъ лобдигке. Онъ единственный человкъ который можетъ дать теб полезный совтъ въ этомъ затрудненіи съ Лувье, и онъ тмъ съ большею охотой и вниманіемъ дастъ его что они съ Лувье враги какъ. соперники финансисты. Я тоже обдаю у него. Мы найдемъ случай посовтоваться съ нимъ, онъ отзывается о теб съ такимъ сочувствіемъ. А что за милая двушка его дочь!
— Могу сказать! А! Еслибъ я не былъ такъ безумно расточителенъ. Еслибъ я вступилъ въ армію рядовымъ солдатомъ полгода тому назадъ, я былъ бы теперь уже капраломъ!. Впрочемъ и теперь еще не поздно. Когда я лишусь Рошбріана, я все еще буду имть возможность сказать вмст съ Мушкетеромъ въ мелодрам: ‘Я богатъ — у меня есть честь и мечъ!’
— Пустяки! Рошбріанъ долженъ быть спасенъ, теперь я спшу къ Рамо. Au revoir, въ отел Дюплеси, въ семь часовъ.
Лемерсье ушелъ и мене чмъ черезъ два часа прислалъ маркизу шестьсотъ луидоровъ банковыми билетами, прося сдлать распоряженіе о выдач лошадей и кареты.
Когда распоряженіе было написано и подписано, Аленъ поспшилъ уплатить свой долгъ чести, и разсуждая о своемъ вроятномъ разореніи съ облегченнымъ сердцемъ явился въ отель Дюплеси.
Дюплеси не старался соперничать въ великолпной обстановк съ Лувье. Домъ его, хотя расположенный пріятно и носившій лестное названіе отеля Дюплеси, былъ небольшой величины и отдланъ безъ всякихъ претензій, не видалъ онъ также въ стнахъ своихъ, какъ обычныхъ постителей, блестящей пестрой толпы, которая собиралась въ салонахъ старйшаго финансиста.
До настоящаго года Дюплеси ограничивался пріемомъ дловыхъ людей и нсколькихъ изъ наиболе преданныхъ приверженцевъ императорской династіи, но съ того времени какъ Валерія стала жить у него, онъ распространилъ свое гостепріимство на боле широкіе и веселые круги, въ которые входила нсколько знаменитостей міра художественнаго и литературнаго, и людей принадлежавшихъ къ модному свту. Въ числ гостей собравшихся къ обду были Исавра, съ синьйорой Веноста, одинъ изъ императорскихъ министровъ, полковникъ котораго Аленъ видлъ уже на ужин Лемерсье, депутатъ (преданный имперіалистъ) и герцогиня де-Тарасконъ, вмст съ Аленомъ и Фредерикомъ этимъ ограничивалось общество. Разговоръ не былъ особенно веселъ. Самъ Дюплеси, хотя чрезвычайно начитанный и умный человкъ, не имлъ талантовъ блестящаго хозяина. Серіозный по характеру и обыкновенно задумчивый — хотя бывали минуты когда онъ бывалъ краснорчивъ и остроуменъ — онъ казалось былъ въ этотъ день особенно поглощенъ своими мыслями. Министръ, депутатъ и герцогиня де-Тарасконъ толковали о политик, осмивали призрачную meute бывшую 14го числа, ликовали по поводу успха плебисцита, и допуская съ негодованіемъ возраставшее могущество Пруссіи — и съ не меньшимъ негодованіемъ, но большимъ презрніемъ критикуя эгоизмъ Англіи и ея пренебреженіе къ равновсію Европы — намекали на необходимость присоединенія Бельгіи къ Франціи какъ на возмщеніе за успхи Пруссіи при Садовой.
Аленъ сидлъ около Исавры, которыя такъ плнила, его взоры и мечты въ первое время пребыванія его въ Париж.
Вспоминая свой послдній разговоръ съ Грагамомъ происходившій около года тому назадъ, онъ почувствовалъ желаніе удостовриться сдлалъ ли Англичанинъ ей предложеніе и было ли оно принято или отвергнуто.
Начало ихъ разговора было довольно обыкновенно, но посл нкотораго перерыва Аленъ сказалъ:
— Мн кажется у насъ съ вами есть общій знакомый, Monsieur Венъ, замчательный Англичанинъ. Не знаете ли, въ Париж ли онъ теперь? Я не видалъ его уже нсколько мсяцевъ.
— Я думаю что онъ въ Лондон, по крайней мр полковникъ Морли встртилъ на дняхъ одного друга который говорилъ это.
Хотя Исавра старалась говорить равнодушнымъ тономъ, но Аленъ подмтилъ болзненный оттнокъ въ ея голос, и наблюдая ея лицо замтилъ что оно приняло печальное выраженіе. Онъ былъ тронутъ и въ его любопытств слышалось участіе когда онъ сказалъ:
— Когда я послдній разъ видлъ Monsieur Вена, онъ находился подъ слишкомъ сильнымъ обаяніемъ чаръ одной волшебницы чтобы долго оставаться за предлами круга который она обвела вокругъ себя.
Исавра быстро повернула свое лицо къ говорившему, губы ея двигались, но она не произнесла ничего внятнаго.
‘Ссора это или недоразумніе?’ подумалъ Аленъ, и вслдъ за этимъ вопросомъ сердце его спросило себя: ‘Предположимъ что Исавра свободна, что любовь ея не отдана никому, пожелаешь ли ты искать ея руки?’ и сердце его отвчало:— ‘Полтора года тому назадъ ты былъ ближе къ ней чмъ теперь. Ты отдалился отъ нея навки когда поставилъ свтъ преградой между собой и ею, тогда, какъ ни былъ ты бденъ, ты готовъ былъ предпочесть ее богатству. Тогда ты повиновался только невиннымъ порывамъ молодости, во съ той минуты какъ ты сказалъ: ‘я Рошбріанъ, и признавъ обязанности возлагаемыя на меня рожденіемъ и положеніемъ въ обществ, я не могу отказаться отъ нихъ для любви’, съ тхъ поръ Исавра стала несбыточнымъ сномъ. Теперь, когда разореніе смотритъ теб въ лицо, когда теб предстоитъ бороться съ суровымъ гнетомъ неблагосклонной судьбы — ты утратилъ поэзію чувства которое одно могло дать этому сну краски и форму человческой жизни.’ Онъ не могъ боле думать объ этомъ прекрасномъ созданіи какъ о наград которой осмлился бы добиваться. И встртивъ ея вопросительный взглядъ, и видя ея дрожащія губы, онъ инстинктивно почувствовалъ что Грагамъ былъ дорогъ ей, и что нжный интересъ который она внушала ему былъ свободенъ отъ мученій ревности.
Онъ сказалъ:
— Да, послдній разъ какъ я видлъ этого Англичанина, онъ говорилъ съ такою почтительною преданностью объ одной особ, руку которой считалъ величайшею наградой своего честолюбія, что я могу только глубоко сожалть о немъ если его честолюбіе потерпло неудачу, и только этимъ могу объяснить себ его отсутствіе изъ Парижа.
— Вы близкій другъ мистера Вена?
— Нтъ, я не имю этой чести, знакомство наше было не близкое, но онъ произвелъ и, а меня впечатлніе человка серіознаго ума, открытаго характера и безукоризненной чести.
Лицо Исавры просіяло радостью какую мы чувствуемъ слыша похвалы тмъ кого любимъ.
Въ это время Дюплеси, слдившій за Италіянкой и молодымъ маркизомъ, въ первый разъ въ теченіи обда прервалъ молчаніе,
Mademoiselle, сказалъ онъ обращаясь къ Исавр черезъ столъ,— надюсь что мн неправду сказали будто ваше литературное торжество заставило васъ забыть карьеру въ которой, по увренію лучшихъ знатоковъ, вы имли бы не мене блестящій успхъ, надюсь, одно искусство не мшаетъ другому.
Восхищенная приведенными Аленомъ словами Грагама, убжденіемъ что эти слова относились къ ней и мыслью что оставивъ сцену она уничтожила преграду между собою и имъ, Исавра отвчала съ нкоторымъ энтузіазмомъ:
— Я не знаю, Monsieur Дюплеси, мшаетъ ли одно искусство другому, если хотятъ въ обоихъ достичь совершенства. Но я давно уже оставила желаніе отличиться въ искусств о которомъ вы упомянули и отказалась отъ всякой мысли о карьер которую оно открываетъ.
Monsieur Венъ говорилъ мн это, сказалъ Аленъ шепотомъ.
— Когда?
— Прошлаго года, въ тотъ день какъ говорилъ съ такимъ справедливымъ восхищеніемъ о молодой особ къ которой Дюплесси только-что имлъ честь обращаться.
Во все это время Валерія, сидвшая на другомъ конц стола рядомъ съ министромъ который велъ ее къ обду, слдила съ выраженіемъ глубокаго огорченія во взгляд, которое не было замчено никмъ кром ея отца, за этимъ тихимъ разговоромъ между Аленомъ и ея другомъ, котораго до этого времени она такъ восторженно любила. До сихъ поръ она давала односложные отвты на вс попытки великаго человка вовлечь ее въ разговоръ, но теперь, когда она замтила какъ Исавра вспыхнула и опустила глаза, то странное качество женщинъ которое мы мущины зовемъ скрытностью, и которое въ нихъ есть только врность ихъ природ, помогло ей скрыть сильнйшую досаду какую она испытывала, подъ внезапнымъ взрывомъ оживленія. Она подхватила какое-то общее мсто которое министръ старался примнить къ ея, по его мннію, ограниченному пониманію, и отвтила бойкою сатирой которая изумила этого важнаго человка, и онъ посмотрлъ на нее съ удивленіемъ. До сихъ поръ онъ внутренно восхищался ею какъ двушкой благовоспитанною, какими считаютъ французскихъ двушекъ только-что вышедшихъ изъ монастыря, теперь слыша блестящій отвтъ на свое глупое замчаніе, онъ сказалъ про себя: ‘Darne! низкое происхожденіе дочери финансиста даетъ себя знать’.
Но такъ какъ самъ онъ былъ умный человкъ, то ея возраженіе оживило его, и самъ не понимая какъ онъ вдругъ сдлался остроуменъ. Съ безпримрною быстротою свойственною Парижанамъ, гости подхватили новый esprit de conversation возникшій между государственнымъ человкомъ и двушкой, почти ребенкомъ, сидвшей около него, и подхвативъ мячъ, который сталъ легко перебрасываться между ними, они думали про себя насколько въ этой красивой, милой дочери финансиста больше блеску чмъ въ этой темноокой молодой муз о которой вс парижскіе журналисты писали съ восторгомъ и одобреніемъ, и которая не сумла сказать слова достойнаго вниманія, разговаривая только съ красивымъ молодымъ маркизомъ, котораго, безъ сомннія, хочетъ плнить.
Валерія совершенно затмила Исавру умомъ и остроуміемъ, но ни Валерію ни Исавру ни мало не занимало это превосходство. Каждая изъ нихъ помышляла единственно о наград которая одинаково можетъ принадлежать какъ самой смиренной поселянк, такъ и самой блестящей образованной женщин — сердц любимаго мущины.

ГЛАВА IV.

На континент вообще, какъ извстно, мущины не остаются сидть и пить вино когда посл обда дамы выходятъ изъ-за стола. Такъ что по данному знаку вс гости вмст перешли въ залу, и Аленъ оставивъ Исавру обратился къ герцогин де-Тарасконъ.
— Такъ много прошло времени, по крайней мр много для парижской жизни, съ тхъ поръ какъ я былъ въ первый разъ у васъ вмст съ Энгерраномъ де-Вандемаромъ. Многое изъ того что вы говорили тогда, удержалось въ моей памяти и разрушило предразсудки съ которыми я пріхалъ изъ Бретани.
— Я горжусь слыша это отъ моего родственника.
— Вы знаете что я готовъ былъ вступить въ военную службу при император, еслибы по существующимъ правиламъ не былъ обязанъ начать съ рядоваго.
— Я понимаю это затрудненіе, но вы знаете что императоръ не могъ бы сдлать исключенія даже для васъ.
— Разумется нтъ. Теперь я раскаиваюсь въ своей гордости, и можетъ-быть запишусь еще въ какой-нибудь полкъ посылаемый въ Алжиръ.
— Нтъ, есть другіе пути на которыхъ Рошбріанъ можетъ служить престолу. При двор скоро сдлается вакантнымъ мсто которое не будетъ неприлично вашему происхожденію.
— Простите меня, солдатъ служитъ своей стран, придворный своему повелителю, я мсгъ бы носить мундиръ Франціи, но не могу надть императорскую ливрею.
— Это дтское различіе, сказала герцогиня порывисто.— Вы говорите какъ будто бы у императора были интересы отдльные отъ интересовъ націи. Увряю васъ что въ его сердц нтъ уголка — не исключая и того какой онъ могъ бы отдлить своему сыну и своей династіи — въ которомъ не преобладала бы мысль о Франціи.
— Я не смю сомнваться въ истин того что вы говорите, но не имю основанія полагать что та же мысль не преобладаетъ въ сердц Бурбона. Бурбонъ первый сказалъ бы мн: ‘Если Франціи нужна твоя шпага противъ враговъ, не оставляй ее въ ножнахъ’. Но сказалъ ли бы мн Бурбонъ: ‘Мсто Рошбріана среди valetaille наслдника Корсиканца?’
— Горе бдной Франціи! сказала герцогиня:— горе было бы и мн и вамъ, мой гордый кузенъ, еслибы наслдниками или наслдникомъ Корсиканца былъ…
— Генрихъ V? прервалъ Аленъ со вспыхнувшимъ взоромъ.
— Мечтатель! Нтъ, какой-нибудь потомокъ царя-толпы которая посылала Бурбоновъ и дворянство на гильйотину.
Пока герцогиня говорила такимъ образомъ съ Аленомъ, Исавра сла рядомъ съ Валеріей, и не имя понятія о томъ какъ оскорбила ее, обратилась къ ней въ тхъ милыхъ, ласковыхъ выраженіяхъ въ какихъ молодыя двушки друзья обращеются другъ къ другу, но Валерія отвчала сухо или насмшливо, и отвернувшись въ сторону заговорила, съ министромъ. Черезъ нсколько минутъ гости стали расходиться. Но Лемерсье удержалъ Алена шепнувъ ему:
— Дюплеси хочетъ поговорить съ нами о вашемъ дл когда другіе гости разъдутся.

ГЛАВА V.

— Monsieur le Marquis, сказалъ Дюплеси когда въ зал не осталось никого кром его и двоихъ друзей,— Лемерсье передалъ мн положеніе вашихъ длъ съ Лувье и польстилъ мн выразивъ надежду что мой совтъ можетъ быть вамъ полезенъ. Если такъ, располагайте мною.
— Я съ величайшею благодарностью приму вашъ совтъ, отвчалъ Аленъ,— но боюсь что условія въ какія я поставленъ затруднятъ даже вашу опытность и искусство.
— Позвольте мн усомниться въ этомъ и предложить вамъ нсколько необходимыхъ вопросовъ. Господинъ Лувье сдлался единственнымъ владльцемъ закладной на ваше помстье, на какую сумму, за какіе проценты, и за какое время проценты уплачены?
Аленъ сообщилъ подробности у же извстныя читателю. Дюплеси слушалъ и отмчалъ отвты.
— Теперь мн все ясно, сказалъ онъ когда Аленъ кончилъ.— Лувье съ самаго начала вознамрился овладть вашимъ помстьемъ, онъ сдлался вашимъ единственнымъ кредиторомъ за такіе низкіе проценты что, по чести говоря, при настоящей цн денегъ я сомнваюсь чтобы вы могли найти капиталиста который согласился бы перевести на себя закладную на тхъ же условіяхъ. Это не похоже на Лувье если только онъ не имлъ при этомъ корыстную цль, и эта цль пріобрсти ваши земли. Главную статью дохода въ вашемъ имньи составляютъ лса, изъ дохода съ нихъ вы могли уплачивать проценты Лувье. Господинъ Гандренъ въ ловко написанномъ письм совтуетъ вамъ продать вырубку лса человку который предлагаетъ вамъ на нсколько тысячъ франковъ больше чмъ можно было получить отъ обыкновенныхъ покупателей. Я ничего не говорю противъ господина Гандрена, но всякій кто знаетъ Парижъ какъ я, знаетъ что Лувье могъ заплатить и заплатилъ Гандрену не малую сумму денегъ. Покупщикъ вашего лса не платитъ ничего кром задатка и обанкротившись оставляетъ страну. Вашъ покупщикъ, господинъ Галло, былъ спекуляторъ искатель приключеній, онъ готовъ купить что бы то ни было и за какую бы то ни было цну, лишь бы не платить денегъ при покупк, еслибы спекуляціи его удались, онъ бы заплатилъ. Господинъ Лувье зналъ, какъ зналъ и я, что Галло игрокъ, и вроятность была что онъ не заплатитъ. Лувье допустилъ васъ задолакать процентами за годъ — объ нихъ въ свое время напоминалъ вамъ его агентъ — и теперь вы подпадаете подъ дйствіе закона. Вы конечно знаете въ чемъ состоитъ законъ.
— Не совсмъ точно, отвчалъ Аленъ ощущая холодъ отъ леденящихъ словъ своего совтника,— но полагаю что если я не буду въ состояніи уплатить процентовъ на сумму занятую подъ залогъ моей собственности, то собственность эта будетъ секвестрована.
— Не совсмъ такъ — законъ снисходителенъ. Если проценты, которые должны платиться по полугодіямъ, не будутъ уплачены къ концу года, закладчикъ иметъ право потерять терпніе, не такъ ли?
— Разумется онъ иметъ это право.
— Въ такомъ случа, on fait un commendement tendant saisie immobili&egrave,re, т.-е. владлецъ закладной заявляетъ требованіе чтобы собственность была продана. Она поступаетъ въ продажу, и въ большинств случаевъ владлецъ закладной самъ покупаетъ ее. Въ вашемъ случа ни одинъ человкъ имющій въ виду только выгоду конечно не выступитъ соперникомъ Лувье, закладная по 3 1/2 процента покрываетъ боле нежели имніе повидимому стоитъ. Но постойте, господинъ маркизъ: заявленіе еще не сдлано, вся процедура займетъ полгода съ того дня когда оно будетъ сдлано до времени вступленія во владнія посл продажи, если въ теченіе этого времени вы уплатите проценты, дйствіе закона будетъ пріостановлено. Courage, Monsieur le Marquis! Не теряйте надежды если вы удостоите считать меня вашимъ другомъ.
— И меня тоже! воскликнулъ Лемерсье,— я завтра же продамъ свои желзнодорожныя акціи — помогите мн. Дюплеси — этого будетъ довольно чтобъ уплатить проклятые проценты.
— Согласитесь на это, Monsieur le Marquis, и вы будете спокойны еще на годъ, сказалъ Дюплеси складывая бумагу на которой длалъ свои замтки и глядя на Алена спокойными глазами до половины прикрытыми опущенными вками.
— Согласиться на это! воскликнулъ Рошбріанъ вставая,— позволить даже злйшему врагу заплатить за меня деньги которыя я никогда не надюсь возвратить, позволить сдлать это моему самому старому и близкому другу — Monsieur Дюплеси, никогда! Еслибы въ дверь мою стучался палачъ, я и тогда остался бы gentilhomme и Breton.
Дюплеси, обыкновенно очень сухой человкъ, всталъ съ увлаженными глазами и пылающими щеками.
Monsieur le Marquis, удотойте меня чести пожать вашу руку. По происхожденію я тоже gentilhomme, по профессіи спекуляторъ на бирж. Въ обоихъ этихъ качеставахъ я одобряю чувства вами выраженныя. Разумется, еслибы нашъ другъ Фредерикъ ссудилъ вамъ 7.000 луидоровъ или около того въ ныншнемъ году, то вы не могли бы даже предвидть въ какомъ году будете имть возможность расплатиться съ нимъ, но — Дюплеси остановился на минуту и потомъ понизивъ тонъ, нсколько горячій и восторженный, до обыкновеннаго дружески разговорнаго тона, также рдкаго при разчитанной сдержанности финансиста, онъ спросилъ дружески подмигивая своими срыми глазами.
— Вы никогда не слыхали, маркизъ, о небольшомъ поединк между мной и Лувье?
— Разв Лувье бьется на шпагахъ? спросилъ Аленъ невинно.
— По-своему онъ всегда бьется, но я говорилъ метафорически. Вы видите этотъ мой маленькій домъ который такъ стсненъ между сосдними домами что я не могу устроить ни бальной залы для Валеріи, ни столовой гд могло бы помститься боле многочисленное общество чмъ нсколько друзей сдлавшихъ мн честь сегодня. Eh bien! Я купилъ этотъ домъ нсколько лтъ тому назадъ, думая пріобрсти еще одинъ изъ сосднихъ домовъ и соединить оба въ одинъ. Я отправился ко владльцу сосдняго дома который, какъ мн было извстно, желалъ продать его. Ага! подумалъ онъ, это богатый господинъ Дюплеси, и запросилъ 2.000 луидоровъ больше того что стоилъ домъ. Мы дловые люди не терпимъ чтобы насъ обманывали слишкомъ много, съ небольшимъ обманомъ мы готовы помириться, обманъ крупный поднимаетъ нашу желчь. Bref, это было въ понедльникъ. Я предложилъ продавцу 1.000 луидоровъ сверхъ настоящей цны и совтовалъ ему подумать до четверга. Лувье какъ-то прослышалъ объ этомъ. Hillo! сказалъ Лувье,— этотъ финансистъ желаетъ имть отель который бы соперничалъ съ моимъ. Въ среду онъ отправляется къ моему сосду. ‘Другъ мой, вы желаете продать вашъ домъ, я желаю купить — цна?’ Домовладлецъ, который не зналъ его въ лицо, говоритъ: ‘Домъ почти проданъ. Мы сойдемся съ господиномъ Дюплесси.’ ‘Bah! какую сумму просите вы съ Дюллесси.’ Тотъ называетъ сумму: на 2.000 луидоровъ больше чмъ далъ бы всякій другой. ‘Но господинъ Дюплеси дастъ мн эту сумму’. ‘Вы просите слишкомъ мало. Я дамъ вамъ на 3.000 больше.’ Такимъ образомъ когда я пришелъ въ четвергъ домъ былъ уже проданъ. Я легко примирился съ лишеніемъ мста для боле обширной столовой, но хотя Валерія была тогда еще ребенкомъ, я былъ очень огорченъ мыслью что не могу имть для нея salle de bal когда она будетъ жить со мною. Хорошо, сказалъ я себ, терпніе, я долженъ отплатить Лувье, придетъ и мое время когда я расплачусь съ нимъ. Оно пришло, и очень скоро. Лувье покупаетъ помстье близь Парижа, строитъ великолпную виллу. Рядомъ съ его землею продается лсной участокъ. Онъ обращается ко владльцу, тотъ говоритъ себ: ‘великій Лувье желаетъ пріобрсти участокъ’, и надбавляетъ 5.000 луидоровъ къ его биржевой цн. Лувье, какъ и я, не терпитъ крупнаго обмана. Лувье предлагаетъ 2.000 луидоровъ больше того что могъ бы получить продавецъ и предлагаетъ ему подумать до субботы. Я услыхалъ объ этомъ — спекуляторы слышатъ обо всемъ. Въ пятницу вечеромъ я прихожу къ продавцу и даю ему 6.000 луидоровъ вмсто 5.000 которые онъ просилъ. Представьте себ физіономію Лувье на слдующій день! Но этимъ мое мщеніе только началось,— продолжалъ Дюплеси хохоча внутренно.— Мой лсъ смотритъ прямо на виллу которую онъ строитъ. Я только жду когда она будетъ готова чтобы послать за моимъ архитекторомъ и сказать: постройте мн виллу по крайней мр вдвое великолпне чмъ у Лувье, тогда я вырублю лсъ, такъ что онъ каждое утро можетъ любоваться какъ мой дворецъ затмваетъ его собственный.
— Браво! воскликнулъ Лемерсье, забивъ въ ладоши. У Лемерсье былъ духъ партіи и онъ сочувствовалъ Дюплеси противъ Лувье почти также какъ англійскій вигъ питаетъ враждебныя чувства къ тори, или vice versa.
— Вроятно теперь, продолжалъ Дюплеси боле серіозно,— вроятно теперь вы поймете, Monsieur le Marquis, что вы не будете унижены чувствомъ обязанности мн когда я скажу что Лувье не будетъ владльцемъ Рошбріана если я въ силахъ помшать ему. Напишите нсколько строкъ рекомендуя меня вашему бретонскому адвокату и Mademoiselle вашей тетушк, позвольте мн получить эти письма завтра утромъ. Я отправлюсь съ послполуденнымъ поздомъ. Не знаю сколько дней продолжится мое отсутствіе, но я не возвращусь пока не осмотрю тщательно ваши помстья. Если я буду видть возможность спасти ваше имніе, и доставить un mauvais quart d’heure Лувье, тмъ лучше для васъ, Monsieur le Marquis, если нтъ, я откровенно скажу вамъ: ‘Постарайтесь сойтись на возможно лучшихъ условіяхъ съ вашимъ кредиторомъ.’
— Трудно придумать боле деликатный и великодушный путь сказалъ Аленъ, — но простите меня если я скажу что шутливость съ какою вы разказываете о вашей борьб съ Лувье не достигаетъ своей цли, не уменьшаетъ чувства моей признательности.
Съ этими словами, взявъ за руку Лемерсье, Аленъ откланялся и вышелъ.
Когда гости ушли, Дюплеси продолжалъ сидть въ задумчивости, повидимому въ пріятной задумчивости, потому что онъ улыбался, лотомъ онъ прошелъ чрезъ пріемныя въ дальнюю комнату бывшую будуаромъ или уборною Валеріи и примыкавшую къ ея спальн: онъ постучалъ тихонько въ дверь, и не получая отвта отворилъ ее и вошелъ. Валерія сидла на диван около окна съ поникшею головой и сложивъ руки на колняхъ. Дюплеси приблизился къ ней тихими неслышными шагами, обнялъ ее и привлекъ ея голову къ себ на грудь,
— Дитя мое, шепталъ онъ,— дитя мое, мое единственное дитя.
При звукахъ этого нжнаго любящаго голоса, Валерія обняла его и громко заплакала какъ ребенокъ въ гор. Онъ слъ возл нея и благоразумно далъ ей выплакаться пока страсть ея утихла, тогда онъ сказалъ отчасти нжно, отчасти съ упрекомъ:
— Разв ты забыла нашъ разговоръ три дня тому назадъ? Разв ты забыла что общалъ я въ отплату за твою откровенность? А разв я нарушалъ когда-нибудь данное теб общаніе?
— Папа! Я такъ несчастна, и мн такъ стыдно за себя что я несчастна! Прости меня. Нтъ, я не забыла твоего общанія, но кто можетъ общать сердце другаго? Нтъ, это сердце никогда не будетъ моимъ. Но будь ко мн снисходителенъ, я скоро оправлюсь.
— Валерія, когда я далъ теб общаніе, по твоему мннію, неисполнимое, я говорилъ основываясь только на убжденіи вложенномъ природою въ родительское сердце что у него достанетъ силы устроить счастіе своего дтища, и можетъ-быть еще полагаясь на испытанную силу своей воли, потому что до сихъ поръ я достигалъ всего чего хотлъ. Теперь же я говорю имя боле твердое основаніе. Не пройдетъ года какъ ты станешь любимою женою де-Рошбріана. Осуши свои слезы и улыбнись мн, Валерія. Если ты не видишь во мн матери и отца вмст, то я люблю тебя за двоихъ. Твоя мать длила бдность моей молодости и не дожила чтобы пользоваться богатствомъ, а я храню его какъ достояніе наслдницы которую она мн оставила.
Когда этотъ человкъ говорилъ такимъ образомъ вы едва ли узнали бы въ немъ холоднаго, угрюмаго Дюплеси: такъ лицо его измнилось къ лучшему подъ вліяніемъ единственнаго нжнаго чувства которое борьба и заботы, честолюбіе и любостяжаніе оставили нетронутымъ въ его сердц. Можетъ-быть нтъ страны гд любовь родителей къ дтямъ, въ особенности отца къ дочери, такъ сильна какъ во Франціи, тамъ она даже на самой безплодной почв, среди скряжничества, среди разврата, раскидывается пышнымъ цвтомъ. Другая любовь увядаетъ, но въ сердц истаго Француза родительская любовь цвтетъ до конца.
Валерія, подъ божественнымъ покровомъ этой любви, опустилась на колни и покрыла руку отца благодарными поцлуями.
— Не мучь себя, дитя мое, ревнивыми опасеніями по поводу этой красивой Италіянки. Ея судьба никогда не можетъ быть связана съ судьбою Алена де-Рошбріана, и что бы ты ни думала о ихъ разговор, сердце Алена въ настоящую минуту полно такой тревоги что въ немъ не найдется мста даже для легкаго ухаживанія. Наше дло освободить его отъ этого безпокойства, и когда онъ обратитъ на тебя свои взоры, это будутъ взоры человка который видитъ свое счастіе. Ты теперь ужь не плачешь, Валерія.

КНИГА IX.

ГЛАВА I.

Чувствовали ли вы когда-нибудь, читатель, проснувшись утромъ, что міръ внезапно измнился и просіялъ внутри и вн васъ, солнечный свтъ пріобрлъ новую красоту, воздухъ новый ароматъ, вы чувствуете себя моложе, счастливе, сердце бьется легче, вы готовы думать что слышите звуки какой-то незримой музыки несущіеся издали, какъ бы изъ глубины неба? Вы сначала не сознаете какъ или откуда произошла эта перемна. Были ли тому причиною грезы прошлаго сна, он ли сдлали это утро столь непохожимъ на другія которыя были прежде? И смутно задавая себ этотъ вопросъ вы убждаетесь что причиною былъ не обманъ чувствъ, а слова сказанныя живыми устами, явленія свойственныя будничной жизни.
Такъ было съ Исаврой когда она проснулась поутру посл разговора съ Аленомъ де-Рошбріаномъ, и когда нкоторыя слова этого разговора снова отозвались въ ея ушахъ, она узнала отчего она счастлива, отчего міръ такъ измнился.
Въ этихъ словахъ она слышала голосъ Грагама Вена — нтъ, она не обманывала себя — она была любима! Она была любима! Что значитъ этотъ долгій холодный промежутокъ разлуки? Она не забыла, и не могла врить чтобы разлука могла причинить забвеніе. Бываютъ минуты когда мы непремнно хотимъ судить о сердц другаго по собственному. Придетъ время когда все объяснится, все устроится.
Какъ мило было лицо отражавшееся въ зеркал когда она стояла предъ нимъ лриглаживая свои длинные волосы, тихо напвая сладкіе отрывки италіянскихъ псенъ о любви и озаряясь еще боле сладостными мыслями о любви во время пнія! Все что произошло въ этомъ году, что имло такое вліяніе на ея вншнюю жизнь — авторство, слава, публичная карьера, публичныя похвалы — исчезло изъ ея мыслей какъ паръ что клубится надъ поверхностью озера которому солнечный свтъ возвращаетъ улыбку прояснвшихъ небесъ.
Она была теперь боле чмъ когда-нибудь опять тою двушкой что бывало сиживала, читая Тассо, на скалистыхъ берегахъ Сорренто.
Продолжая напвать она вышла изъ своей комнаты, вошла въ гостиную, которая выходила на востокъ и казалось была залита майскими солнечными лучами, она вынула свою птичку изъ клтки и прервала ея пніе покрывъ ея поцлуями, которые можетъ-быть жаждали унестись куда-нибудь.
Позже днемъ она вышла навстить Валерію. При воспоминаніи объ измнившемся обращеніи ея молодаго друга, ея мягкая природа была смущена. Она угадала что Валерія страдала отъ ревности и жаждала исцлить ее: она не могла примириться съ мыслью чтобы въ этотъ день кто-нибудь былъ несчастливъ. Не вдая прежде о чувствахъ этой двушки къ Алену, она теперь отчасти угадывала ихъ: женщина которая любитъ въ тайн становится прозорливою относительно такихъ же тайнъ у другихъ.
Валерія приняла свою гостью холодно. Повидимому не замчая этого, Исавра начала разговоръ прямо съ Рошбріана.
— Я такъ благодарна вамъ, милая Валерія, за удовольствіе которое вы неожиданно доставили мн вчера, удовольствіе поговорить объ одномъ отсутствующемъ друг и слышать похвалы которыя онъ заслужилъ отъ человка способнаго оцнить превосходство въ другихъ какъ Monsieur де-Рошбріанъ.
— Вы говорили съ Monsieur де-Рошбріаномъ объ отсутствующемъ друг — а! въ самомъ дл вы казалось были очень заинтересованы разговоромъ…
— Не удивляйтесь этому, Валерія, и не отравляйте мн счастливйшихъ минутъ какія я имла за многіе мсяцы.
— Разговаривая съ Monsieur де-Рошбріаномъ! Безъ сомннія, Mademoiselle Чигонья, вы нашли его очаровательнымъ.
Къ своему удивленію и негодованію, Валерія почувствовала что Исавра обняла ее за талію, притянула къ себ ея лицо и напечатлла на немъ сестринскій поцлуй.
— Слушайте меня, капризный ребенокъ, слушайте и врьте. Monsieur де-Рошбріанъ никогда не можетъ быть для меня очаровательнымъ, никогда не можетъ затронуть ни одной струны въ моемъ сердц или въ мысляхъ, разв только какъ другъ другаго, или — поцлуйте меня теперь вы, Валерія — или какъ вашъ женихъ.
Валерія откинула назадъ свою красивую дтскую головку, посмотрла съ минуту пристально въ глаза Исавры, убдилась по ихъ открытой спокойной ясности въ несомннной искренности ея словъ, и припавъ къ груди своей подруги начала страстно цловать ее и залилась слезами.
Такимъ образомъ мирно совершилось полное примиреніе между обими двушками. Затмъ Исавр пришлось выслушивать, не малое время, признанія которыя нашептывала ей Валерія, къ счастію такъ увлеченная собственными надеждами что не требовала признанія со стороны Исавры. Натура Валеріи была изъ тхъ порывистыхъ пылкихъ натуръ которыя жаждутъ довриться другимъ. Не такова была натура Исавры. Только когда Валерія облегчила свое сердце, и утшенія и ласки возвратили ей счастливую надежду на будущее, ода потребовала объясненія у Исавры, сказавъ лукаво:
— А вашъ отсутствующій другъ? Разкажите мн о немъ. Онъ также красивъ какъ Аленъ?
— Говорятъ, сказала Исавра вставая чтобы надть свою накидку и шляпку которыя сняла при вход,— что краски цвтка въ вашихъ глазахъ, а не въ его листьяхъ.— Потомъ она добавила съ серіозною грустью во взгляд устремленномъ на Валерію: — Чтобы разсять недовріе ко мн которое васъ огорчало, я предпочла перенесть боль сама открывъ вамъ причину почему я интересовалась разговоромъ Monsieur де-Рошбріана. Съ своей стороны я прошу васъ сдлать мн одолженіе — не спрашивайте меня больше объ этомъ предмет. Бываютъ вещи въ нашемъ прошломъ которыя дйствуютъ на настоящее, но мы не смемъ приписывать имъ будущаго, о которомъ могли бы говорить съ другими. Какой утшитель можетъ сказать намъ что вчерашнее сновидніе повторится и на слдующую ночь? Все уже сказано, мы вримъ другъ другу, милая моя.

ГЛАВА II.

Въ тотъ же вечеръ, супруги Морли заглянули къ Исавр по дорог, отправляясь во многолюдное собраніе въ дом одного изъ богатыхъ американскихъ резидентовъ Парижа, пользовавшихся большимъ расположеніемъ парижскаго общества чмъ англійскіе резиденты. Я думаю что Американцы получше сходятся съ Французами нежели Англичане, я говорю объ Американцахъ высшихъ классовъ. Они тратятъ больше денегъ, мущины ихъ лучше говорятъ по-французски, женщины лучше одваются, и, говоря вообще, больше начитаны и меньше стсняются разговоромъ.
Привязанность мистрисъ Морли къ Исавр усилилась въ послдніе мсяцы. Какъ адвокатка за права женщинъ, она чувствовала какую-то благодарную гордость въ виду талантовъ и возрастающей знаменитости такой юной представительницы своего угнетеннаго пола. Но помимо этого чувства, она принимала нжное, материнское участіе въ двушк лишенной семейныхъ узъ и родственныхъ попеченій и покровительства, которыя, при всей своей увренности въ силу и достоинство женщины, при всемъ своемъ мнніи о прав женщинъ на ршительную эманципацію отъ условныхъ приличій придуманныхъ эгоизмомъ мущинъ, мистрисъ Морли была настолько умна чтобы считать необходимыми для отдльныхъ лицъ, хотя не считала ихъ нужными для массы. Ей очень хотлось чтобъ Исавра вышла замужъ счастливо и скоро. Американскія женщины обыкновенно такъ рано выходятъ замужъ что для мистрисъ Морли казалось аномаліей въ общественной жизни что такая богато одаренная по уму и по наружности двушка какъ Исавра почти уже перешла годы когда американскія красавицы становятся женами и матерями.
Мы видли что въ прошедшемъ году она избрала изъ нашего недостойнаго, но необходимаго пола, Грагама Вена какъ подходящаго супруга для своего молодаго друга. Она отгадала состояніе его сердца и имла боле нежели подозрнія касательно сердца Исавры. Она была чрезвычайно смущена и разсержена непонятнымъ невниманіемъ Англичанина къ собственному счастію и ея планамъ. Всю эту зиму она разчитывала на его возвращеніе въ Парижъ, и начала убждаться что причиною его продолжающагося отсутствія было какое-нибудь недоразумніе, можетъ-быть ссора влюбленныхъ, такая причина которую разъяснивъ легко было устранить. Теперь представлялся къ тому хорошій случай: полковникъ Морли завтра отправлялся въ Лондонъ. Тамъ у него были дла которыя могли задержать его по крайней мр на недлю. Онъ увидится съ Грагамомъ, и такъ какъ она считала своего мужа самымъ ловкимъ и умнымъ человкомъ — я хочу сказать, между мущинами — то она не сомнвалась что ему удастся вывдать у Грагама всю подноготную о его чувствахъ, видахъ и намреніяхъ. Если при такомъ испытаніи Англичанинъ окажется изъ низкопробнаго металла, тогда по крайней мр мистрисъ Морли можетъ совершенно отбросить его и вычеканить для потребностей брачнаго рынка новое изображеніе изъ боле чистаго золота.
— Милое дитя мое, сказала мистрисъ Морли тихимъ голосомъ помщаясь подл Исавры, въ то время какъ полковникъ, надлежащимъ образомъ настроенный, сталъ занимать Веносту,— не слыхали ли вы чего-нибудь о нашемъ добромъ друг, мистер Вен?
Вы можете угадать съ какимъ искуснымъ разчетомь мистрисъ Морли сразу предложила этотъ вопросъ устремивъ въ то же время пристальный взоръ на Исавру. Замтивъ вспыхнувшій румянецъ и дрогнувшія губы двушки при этомъ вопрос, она сказала про себя: ‘Я угадала — она любитъ его!’
— Я слышала о мистер Вен вчера вечеромъ, случайно.
— Скоро онъ будетъ въ Парижъ?
— Этого я не знаю. Какъ вамъ идетъ этотъ головной уборъ! Онъ такъ хорошо идетъ къ серьгамъ.
— Франкъ выбиралъ его, у него хорошій вкусъ для мущины. Я довряю ему длать покупки, но ограничиваю его на счетъ цны, онъ такъ неразчетливъ, какъ вообще мущины когда длаютъ подарки. Они кажется думаютъ что мы цнимъ вещи соображаясь съ ихъ стоимостью. Они готовы осыпать насъ брилліантами, и уморить отъ жажды улыбки. Это впрочемъ не значитъ чтобы Франкъ былъ такъ же дуренъ какъ и другіе. Но propos о мистер Вен, Франкъ наврно увидитъ его и побранитъ хорошенько за то что онъ покинулъ насъ. Я не удивлюсь если онъ привезетъ бглеца съ собою, такъ какъ я посылаю съ Франкомъ письмо съ приглашеніемъ постить насъ. Въ нашей квартир есть для него свободныя комнаты.
Сердце Исавры забилось сильне подъ ея платьемъ, но она отвчала тономъ безразличнаго удивленія:
— Мн кажется, лондонскій сезонъ теперь въ полномъ разгар, и мистеръ Венъ вроятно такъ занятъ визитами что не будетъ въ состояніи воспользоваться даже такимъ соблазнительнымъ приглашеніемъ.
Nous verrons. Какъ онъ радъ будетъ услышать о вашемъ тріумф! Онъ такъ восхищался вами когда вы не были еще знамениты: каково же будетъ его восхищеніе теперь. Мущины такъ тщеславны, они всегда тмъ больше интересуются нами чмъ больше люди насъ хвалятъ. Но пока мы не укажемъ этимъ созданіямъ ихъ настоящее мсто, надобно ладить съ ними какъ они есть.
Въ это время Веноста, съ которою бдный полковникъ истощилъ все свое искусство чтобы приковать ея вниманіе, не могла боле удержаться чтобы не приблизиться къ мистрисъ Морли и не выразить своего восхищенія по поводу головнаго убора этой дамы, ея серегъ, платья и оборочекъ. Эти блестящія украшенія производили на нее такое же дйствіе какъ свча на ночную бабочку, она порхала вокругъ и жаждала исчезнутъ въ ихъ блеск. Въ особенности плнилъ ея головной уборъ, уборъ который ни одна благоразумная женщина не обладающая такимъ нжнымъ цвтомъ лица и изящною тонкостью очертаній какъ этотъ прекрасный боецъ за права женщинъ, не могла бы безъ ужаса представить на своей голов. Но Веноста въ такихъ вещахъ не была благоразумна.
— Это не можетъ стоить дорого, восклицала она жалобно простирая руки къ Исавр.— Я должна имть точно такой же. Кто вамъ длалъ его? Cara signora, дайте мн адресъ.
— Спросите у полковника, это его выборъ и покупка, и мистрисъ Морли взглянула многозначительно на своего хорошо обученаго Франка.
Madame, сказалъ полковникъ говоря по-англійски, что всегда длалъ обращаясь къ Веност, которая гордилась знаніемъ этого языка и бывала польщена когда къ ней обращались на немъ, между тмъ какъ онъ забавлялся вводя въ свою рчь хитрые американизмы которыми ставилъ въ тупикъ Англичанина, и не могъ не поставить въ тупикъ Флорентинку,— Madame, я слишкомъ забочусь о нарядахъ моей жены чтобы помириться съ тмъ что такая соперница какъ вы будетъ одваться одинаково съ нею. Со всмъ уваженіемъ подобающимъ вашему полу, которому я ужасно преданъ, я отказываюсь назвать цвточницу у которой я купилъ головной приборъ для мистрисъ Морли.
— Негодный! воскликнула Веноста кокетливо грозя ему пальцемъ.— Вы ревнуете! Фи! мущина никогда не долженъ ревновать соперницъ женщинъ,— потомъ она прибавила съ цинизмомъ который шелъ бы старику: — но къ людямъ своего пола каждый мущина долженъ ревновать, даже къ своимъ лучшимъ друзьямъ. Не правда ли, colonelle?
Полковникъ казалось смутился, онъ поклонился не давъ отвта.
— Это показываетъ только, сказала мистрисъ Морли вставая,— какихъ негодяевъ полковникъ иметъ несчастіе называть друзьями и собратьями мущинамъ
— Боюсь что намъ пора, сказалъ Франкъ взглянувъ на часы.
Въ теоріи самая строптивая, на практик самая послушная изъ женъ, мистрисъ Морли при этихъ словахъ поцловала Исавру, оправила свой кринолинъ, и пожавъ руку Веност направилась къ двери.
— А у меня будетъ такая гирлянда, воскликнула Вегоста .— La speranza &egrave, femmina. {Надежда свойственна женщинамъ
— Увы! сказала Исавра, отчасти грустно, отчасти съ улыбкой: — увы! помните что отвчалъ поэтъ на вопросъ какая самая смертельная болзнь?— изнурительная лихорадка отъ холода надежды.

ГЛАВА III.

Грагамъ Венъ сидлъ однажды утромъ въ глубокой задумчивости въ своей уединенной комнат, когда слуга доложилъ о полковник Морли.
Онъ принялъ своего постителя съ боле теплымъ радушіемъ чмъ обыкновенно англійскій политикъ принимаетъ американскаго гражданина. Грагамъ слишкомъ любилъ полковника лично чтобы для уваженія нужно было справляться о національности. Посл нсколькихъ предварительныхъ вопросовъ и отвтовъ, касавшихся здоровья мистрисъ Морли, продолжительности пребыванія полковника въ Лондон, въ какой день можетъ онъ обдать съ Грагамомъ въ Ричмонд или Гревзенд, полковникъ бросилъ мячъ:
— Въ послдніе мсяцы мы разчитывали видть васъ въ Париж.
— Мн очень лестно слышать что вы вообще думали обо мн, но я не увренъ заслуживаю ли я ожиданія о которыкъ вы такъ любезно говорите.
— Я догадываюсь что вы говорили что-нибудь моей жен что заставило ее не только ждать васъ, но разчитывать на ваше возвращеніе. Кстати, сэръ, она поручила передать вамъ это письмо и поддержать заключающуюся въ немъ просьбу, такъ чтобы вы дали общаніе. Исполняю это не входя въ подробности.
Грагамъ пробжалъ переданное ему письмо:
‘Любезнйшій мистеръ Венъ,— Забыли ли вы какъ прекрасны окрестности Парижа въ ма и іюн? Какъ очаровательно было время проведенное въ прошломъ году ни Ангіенскомъ озер? Какъ веселы были наши обды на воздух, въ садовыхъ бесдкахъ, съ Саваренами и прекрасною Италіянкой, и ея несравненною забавною chaperon? Франкъ иметъ отъ меня приказаніе привезти васъ съ собою чтобы возобновить эти счастливые дни, пока птицы только начинаютъ пть та зелень только-что распускается. Я приготовила вамъ квартиру chez nous, комната съ окнами на Елисейскія Поля и спокойный cabinet de travail сзади, гд вы можете читать, писать и дуться безъ помхи. Прізжайте, и мы опять постимъ Ангіенъ и Монморанси. Не говорите о приглашеніяхъ. Если мущина предполагаетъ, женщина располагаетъ. Повинуйтесь безъ колебаній. Ващъ искренній маленькій другъ

‘Лизи.’

— Любезнйшій Морли, сказалъ Грагамъ тронутый,— я не могу найти словъ чтобы достаточно благодарить вашу жену за приглашеніе выраженное съ такою добротой. Но увы! Я не могу принять его.
— Отчего? сказалъ полковникъ сухо.
— У меня очень много дла въ Лондон.
— И это настоящая причина, или же я могу подозрвать что есть что-нибудь, что длаетъ для васъ посщеніе Парижа непріятнымъ?
Американцы славятся откровенностью съ какою они предлагаютъ вопросы. Полковникъ Морли въ настоящемъ случа разумется не погршилъ противъ національной репутаціи.
Лобъ Грагама Вена слегка нахмурился, и губы его задрожали какъ бы отъ внезапной боли, но посл минутнаго молчанія онъ отвчалъ съ добродушною улыбкой:
— Ни одинъ человкъ съ достаточно развитымъ вкусомъ чтобы восхищаться красивйшимъ городомъ цнить прелесть самаго блестящаго общества въ свт, не можетъ считать Парижъ непріятнымъ.
— Любезнйшій сэръ, я не спрашивалъ васъ непріятенъ ли вамъ Парижъ, но нтъ ли въ немъ чего такого почему бы вамъ было непріятно постить его.
— Что за мысль! Какимъ неумолимымъ допрощикомъ были бы вы еслибы вамъ пришлось дйствовать на суд! Разумется, мой другъ, мы можемъ предположить что если у человка есть съ одномъ мст дла которыми онъ не можетъ пренебречь, то онъ можетъ отказаться отъ посщенія другаго мста, сколько бы это ни сулило ему удовольствія. Кстати, сегодня большой балъ у одного изъ министровъ, вамъ надо отправиться туда, и я покажу вамъ всхъ англійскихъ знаменитостей которыя естественно интересуютъ Американцевъ. Я заду къ вамъ въ одиннадцать часовъ. Лордъ, мой родственникъ, будетъ радъ съ вами познакомиться.
Морли колебался, но когда Грагамъ сказалъ: — Какъ жена будетъ бранить васъ если вы пропустите такой случай разказать ей такъ ли красива герцогиня М— —, какъ о ней говорятъ, и у кого по вашимъ френологическимъ наблюденіямъ лучше устроена голова, у Гладстона или у Дизраэли!— Полковникъ уступилъ, и они ршили что Грагамъ задетъ за нимъ въ Ланггамъ Отель.
Когда это было улажено, Грагамъ вроятно надялся что любопытный гость уйдетъ теперь, но полковникъ не обнаруживалъ такого намренія. Напротивъ, усвшись спокойне въ своемъ кресл, онъ сказалъ:
— Если я хорошо помню, вы не боитесь запаха табаку?
Грагамъ всталъ и, снявъ съ каминной полочки ящикъ съ сигарами, предложилъ его своему гостю.
Полковникъ покачалъ головой и вынулъ изъ боковаго кармана кожаный ящикъ, изъ котораго досталъ гигантскую регалію, закуривъ ее изъ золотой спичечницы въ форм медальйона висвшей на его часовой цпочк, онъ сдлалъ нсколько первыхъ затяжекъ, закинувъ голову назадъ и задумчиво устремивъ глаза въ потолокъ.
Мы уже знакомы съ причудою полковника (хотя еслибы захотлъ, онъ могъ говорить на самомъ чистомъ англійскомъ язык какимъ говорятъ истые Британцы) выказывать достоинство американскаго гражданина частымъ употребленіемъ выраженій и фразъ обычныхъ въ устахъ правящихъ классовъ великой республики, вжливостей которыхъ онъ старательно избгалъ бы въ образованныхъ кругахъ въ Фифтъ-Авонью въ Нью-Йорк. Кром того, полковникъ былъ слишкомъ опытнымъ свтскимъ человкомъ чтобы не знать что порученіе данное ему его Лиззи было чрезвычайно деликатно, и врожденный здравый смыслъ подсказалъ ему что лучшимъ способомъ исполнить его такъ чтобъ избжать риска причинить или получить серіозное оскорбленіе было еще усилить эту свою причуду. Такимъ образомъ, онъ могъ ршительно и быстро приступить къ своей цли, и еслибы при этомъ онъ показался слишкомъ навязчивымъ, то могъ возбудить скоре смхъ нежели неудовольствіе, и отступить съ честью въ качеств юмориста. Согласно этому онъ началъ съ сильнйшею носовою интонаціей, отводя глаза отъ потолка:
— Вы не спросили, сэръ, о синьйорин, или какъ мы обыкновенно называемъ ее, Mademoiselle Чигонь?
— Въ самомъ дл? Надюсь что она находится въ добромъ здоровь, также какъ и ея веселая компаньйонка, синьйора Веноста.
— Он не больны, сэръ, или по крайней мр не были больны вчера вечеромъ когда мы съ женою имли удовольствіе видть ихъ. Безъ сомннія, вы читали сочиненіе Mademoiselle Чигоньи — блестящая вещь, принимая въ соображеніе ея лта.
— Конечно я читалъ ея сочиненіе, въ немъ видна несомннная геніальность. Mademoiselle пишетъ теперь другое? Разумется такъ.
— Фактъ этотъ мн не извстенъ, сэръ. Но онъ можетъ быть предсказанъ, такой умъ не можетъ оставаться въ бездйствіи, и я слышалъ отъ Monsieur Саварена и молодаго талантливаго человка Густава Рамо что издатели даютъ значительныя цны за ея произведенія. У насъ въ Америк появились два перевода. Слава ея, сэръ, сдлается всемірною. Она можетъ стать второю Жоржъ Сандъ или по крайней мр второю Евлаліей Гранмениль.
Щеки Грагама сдлались блы какъ бумага на которой я пишу. Онъ наклонилъ голову какъ бы въ знакъ согласія, но не сказалъ ни слова. Полковникъ продолжалъ:
— Мы не можемъ не гордиться ея знакомствомъ, сэръ. Вы кажется открыли въ ней это дарованіе когда о немъ еще никто не догадывался. Вы должны съ удовольствіемъ вспоминать объ этомъ, сэръ, свтлый умъ, сэръ, вы отгадали безошибочно.
— Я дйствительно не разъ говорилъ мистрисъ Морли что такъ высоко цню дарованія Mademoiselle Чигоньи что надюсь она никогда не сдлается пвицей и актрисой. Но этотъ Monsieur Рамо? Вы называете его талантливымъ человкомъ. Когда я былъ въ Париж онъ произвелъ на меня впечатлніе шарлатана съ сильнымъ воображеніемъ и малыми свдніями, какихъ всегда можно найти десятки на сторон ультра-либеральной политики, можетъ-быть я ошибся.
— Онъ отвтственный редакторъ Sens Commun, въ этомъ талантливомъ журнал ваервые появилось сочиненіе Mademoiselle Чигоньи.
— Я знаю. Это журналъ который, сколько я просматривалъ его статьи касающіяся политики и общественныхъ длъ, статьи писанныя конечно боле умнымъ и пожилымъ человкомъ нежели Monsieur Рамо, стоитъ за разрушеніе всего, ничего не созидая. У насъ тоже есть подобные писатели, я не сочувствую имъ. Мн кажется что когда человкъ говоритъ: ‘долой вашу голову’, то онъ долженъ объяснить мн какую другую голову поставитъ онъ на мои плечи и помощію какого процесса эта перемна головъ должна совершиться. Говоря откровенно, если вы и ваша милйшая супруга близкіе друзья и поклонники таланта Mademoiselle Чигоньи, то мн кажется вы не могли бы оказать ей большей услуги какъ удаливъ ее отъ всякихъ сношеній съ людьми подобными Рамо и журналами въ род Sens Commun.
Полковникъ вынулъ изо рта сигару, опустилъ голову на одинъ уровень съ головой Грагама и сказалъ съ многозначительною улыбкой:
— Отправляйтесь сами въ Парижъ и убдите ее. Позжайте смло, не робйте, не колеблитесь на рычаг размышленій. Вы можете больше нашего имть вліяніе на молодую особу.
Никогда Англія не была въ большей опасности поссориться съ Америкой чмъ въ эту минуту, но Грагамъ побдилъ свой первый гнвный порывъ и отвчалъ холодно:
— Мн кажется, полковникъ, что вы, хотя совершенно ненамренно, нарушаете уваженіе подобающее Mademoiselle Чигонь. Что совтъ замужней четы какъ вы и мистрисъ Морли можетъ быть данъ двушк лишенной, своихъ естественныхъ совтниковъ, родителей, будетъ ею принятъ, это было разумное и безобидное предположеніе, но полагать что самымъ лучшимъ совтникомъ молодой двушки въ такомъ положеніи можетъ быть молодой холостой человкъ, вовсе ей не родственникъ, кажется мн ошибкой противъ того уваженія къ достоинству ея пола которое составляетъ рыцарскую особенность вашихъ соотечественниковъ, и сама Mademoiselle Чигонья съ негодованіемъ отвергла бы такое предположеніе какъ навязчивость.
— Я отрицаю и то и другое, возразилъ полковникъ спокойно.— Я утверждаю что молодой холостой человкъ всегда будетъ имть больше успха у молодой двушки чмъ вс женатые, и что ни одна двушка не иметъ права назвать навязчивостью мой дружескій намекъ холостому человку, такъ достойному ея расположенія какъ вы, чтобъ онъ искалъ права руководить ее въ жизни. Вотъ мой совтъ.
Полковникъ снова взялъ свою регалію и опять уставился въ потолокъ.
— Руководить ею въ жизни! Вы хотите сказать, сколько я понимаю, какъ искатель ея руки.
— Конечно. Я увренъ что тутъ вы будете недалеко отъ цли, сэръ.
— Вы длаете мн слишкомъ большую честь, но я не мчу такъ далеко.
— Такъ, такъ, сначала и нельзя. Прежде чмъ выступить кандидатомъ на конгресъ, благоразумный человкъ желаетъ разчитать какова будетъ подача голосовъ. Предположимте, сэръ, что мы сошлись на предварительное собраніе, и потолкуемъ о шансахъ на избраніе при закрытыхъ дверяхъ.
Грагамъ не могъ не улыбнуться настойчивой хлопотливости своего гостя, но улыбка его была очень грустная.
— Прошу васъ перемнимте разговоръ, любезнйшій полковникъ Морли,— для меня онъ не пріятенъ, что же касается Mademoiselle Чигоньи, то разв вы думаете ее не оскорбило бы предположеніе что ея имя упоминается въ такомъ разговор, хотя бы даже и при закрытыхъ дверяхъ?
— Сэръ, возразилъ полковникъ невозмутимо,— когда двери закрыты, значитъ здсь нтъ никого, разв только какой-нибудь спиритъ подслушивающій подъ столомъ, кто могъ бы телеграфировать Mademoiselle Чигонь о предмет дебатовъ. Но я съ своей стороны не врю спиритскимъ манифестаціямъ. Дло въ томъ что я питаю самыя дружескія чувства къ обимъ сторонамъ, и если есть недоразумніе препятствующее союзу державъ, я желалъ бы разсять его пока не поздно. Предположимъ что вы откажетесь отъ кандидатуры, найдутся многіе другіе которые пожелаютъ выступить, и какъ избиратель долженъ выбрать одного или другаго кандидата, такъ двушка должна выбрать того или другаго мужа. И вамъ придется раскаяться когда будетъ слишкомъ поздно. Очень важно быть первымъ на арен. Приступимъ же къ вашему предмету, шансы повидимому хороши — хотите вы вступить кандидатомъ? да или нтъ?
— Повторяю, полковникъ, что я не имю такихъ притязаній.
Полковникъ всталъ, протянулъ руку, которую Грагамъ пожалъ съ чувствомъ, и лниво направился къ двери, тамъ онъ остановился, какъ бы пораженный новою мыслію, и сказалъ серіозно, своимъ обыкновеннымъ голосомъ:
— Вы ничего не имете сказать, сэръ, противъ характера и чести двушки?
— Я! Боже мой, конечно нтъ! Полковникъ Морли, такой вопросъ оскорбляетъ меня.
Полковникъ продолжалъ густымъ носовымъ басомъ:
— Въ такомъ случа значитъ вы отказываетесь отъ нея только потому что она вамъ больше не нравится какъ нравилась въ прошломъ году. Это случается. То же случилось и со мною, сэръ. Когда я не былъ еще женатъ, въ Саратог была двушка за которою я ухаживалъ, и пока я былъ въ Саратог, я думалъ что небо создало ее чтобъ быть ей мистрисъ Морли. Я готовъ уже былъ сказать ей это, какъ вдругъ неожиданно былъ отозванъ въ Филадельфію, и въ Филадельфіи, сэръ, я нашелъ что небо создало другую мистрисъ Морли. Привожу этотъ фактъ, сэръ, хотя я рдко говорю о своихъ длахъ, даже желая смягчить совты даваемые другимъ въ ихъ длахъ,— привожу затмъ чтобы доказать что я не ршусь упрекнуть васъ если небо поступило съ вами подобнымъ же образомъ. Сэръ, человкъ въ молодости можетъ быть ослпленъ одною двушкой, и когда глаза его еще не открылись, можетъ обратиться къ другой. Все на земл перемняется, какъ говорилъ маленькій сынъ моей сестры, когда въ восемь лтъ перешелъ изъ секты методистовъ въ шекеры. Но что бы мы тамъ ни толковали, оба мы смертные, къ вящему моему прискорбію. Добраго утра, сэръ (взглянувъ на часы, которые показывали 3 часа по полудни),— ошибся, добраго вечера.
Въ тотъ же день полковникъ послалъ жен письмо въ которомъ представилъ лаконическій отчетъ о своемъ разговор съ Грагамомъ Веномъ. Я могу передать содержаніе этого письма въ словахъ еще боле краткихъ. Онъ писалъ что Грагамъ положительно отклонилъ приглашеніе пріхать въ Парижъ, что затмъ онъ, согласно инструкціямъ Лизи, вывдалъ, въ самыхъ деликатныхъ выраженіяхъ, о намреніяхъ Англичанина касательно Исавры, и что никакихъ намреній не оказалось. Чмъ скоре всякая мысль о немъ будетъ оставлена, и новый кандидатъ заступитъ его мсто, тмъ лучше будетъ для счастія молодой особы.
Мистрисъ Морли была очень разстроена этимъ неудачнымъ результатомъ порученія даннаго полковнику, и когда на слдующій день получено было очень любезное письмо отъ Грагама, въ которомъ высказывалась горячая благодарность за ея любезное приглашеніе, и кратко, но искренно, выражалось сожалніе что онъ не можетъ имъ воспользоваться, между тмъ какъ не было даже отдаленнаго намека на предметъ разговора съ полковникомъ, ни даже просьбы передать его поклонъ синьйорамъ Веност и Чигонь, она была больше чмъ разстроена, больше чмъ разсержена, она была глубоко огорчена. Но будучи одною изъ тхъ мужественыхъ героинь-женщинъ которыя не отступаютъ посл первой неудачи, она начала сомнваться не былъ ли полковникъ ужь черезчуръ деликатенъ въ томъ что онъ называлъ ‘вывдываніемъ’? Онъ долженъ былъ высказаться ясне. Между тмъ она ршила повидаться съ Исаврой, и не упоминая объ отказ Грагама на ея приглашеніе, попытаться удостовриться была ли привязанность которую, какъ она была уврена, молодая двушка тайно питаетъ къ Грагаму нчто посильне романтическихъ мечтаній молодости, была ли она достаточно глубока чтобъ оправдать дальнйшія усилія мистрисъ Морли довести эту привязанность къ счастливому концу.
Она застала Исавру дома и одну, и надо отдать ей справедливость, она обнаружила удивительный тактъ при исполненіи принятой на себя задачи. Выведя свои заключенія скоре изъ мимики и взора чмъ изъ словъ, она возвратилась домой убжденная что надобно воспользоваться поводомъ какой давало ей письмо Грагама. Она могла вполн естественно отвчать на это письмо, и въ своемъ отвт высказать свое сердечное желаніе съ большимъ успхомъ чмъ это было сдлано полковникомъ. ‘Умнйшій изъ мущинъ’, говорила она про себя, ‘глупъ въ сравненіи съ самою обыкновенною женщиной въ обыкновенныхъ житейскихъ длахъ, когда они не касаются дуэли или барышей.’
Въ одномъ пункт она убдилась изъ словъ Исавры во время своего посщенія, и отъ этого пункта могло зависть все. Она спросила Исавру гд и когда видлась она въ послдній разъ съ Грагамомъ, и когда Исавра сообщила ей это, и она узнала что это было въ достопамятный день Когда Исавра дала согласіе на напечатаніе своей рукописи, въ случа одобренія Савареномъ, въ журнал который затвалъ красивый молодой писатель, она пришла къ заключенію что Грагамъ почувствовалъ понятную ревность, и что теперь глаза его были отведены этимъ зеленоокимъ врагомъ. Она утвердилась въ этомъ предположеніи, не вполн лишенномъ основанія, когда спросила ее повидимому беззаботно:
— А въ это послднее свиданіе вы не замтили какой-нибудь перемны въ обращеніи мистера Вена, особенно при прощаньи?
Исавра отвернулась блдная и безсознательно сжавъ руки — какъ вообще длаютъ женщины желая подавить страданіе — отвла тихимъ шепотомъ:
— Обращеніе его измнилось.
Согласно этому мистрисъ Морли сла и написала слдующее письмо:
‘Любезнйшій мистрисъ Венъ,— Я очень сердита на васъ за отказъ отъ моего приглашенія, я такъ на васъ разчитывала, и не врю ни слову изъ вашихъ извиненій. Приглашенія! На обды и балы, я думаю, какъ будто вы не достаточно умны чтобы заботиться о такихъ поводахъ наслаждаться уединеніемъ въ толп. Что же касается того что вы называете длами, то вы не имете права имть какія бы то ни было дла. Вы не занимаетесь торговлей, вы не членъ парламента, вы сами говорили мн что у васъ нтъ большихъ помстій, вы богаты, и вамъ нтъ надобности заботиться объ удержаніи богатства или объ умноженіи его, у васъ нтъ другихъ длъ на свт кром удовольствій, и если вы не хотите пріхать въ Парижъ повидаться съ преданнйшимъ вашимъ другомъ — другъ этотъ несомннно я — то это просто значитъ что вамъ дла нтъ до того какъ это посщеніе было бы пріятно мн, оно непріятно вамъ самимъ. Я называю это ужасною грубостью и неблагодарностью.
‘Но я пишу не только для того чтобы бранить васъ. У меня есть кое-что другое на ум, и это должно быть высказано. Безспорно что когда въ прошломъ году вы были въ Париж, вы восхищались больше всхъ другихъ женщинъ Исаврою Чнговья. И я одобряла васъ за это. Я не знаю другой двушки которая могла бы назваться равною ей. Если же вы восхищались ею тогда, каково должно быть ваше восхищеніе еслибы вы встртились съ нею теперь? Тогда она была только двушка — очень блестящая, очень милая, это правда,— но еще не развитая, неопытная. Теперь она женщина, принцесса между женщинами, сохранивъ въ себ все что есть очаровательнаго въ двушк, такъ прославляемая, но такая простая, такая даровитая, и въ то же время невинная. Ей ни мало не вскружила голову вся лесть которою окружаютъ ее. Прізжайте и судите сами. Двери помщенія назначеннаго вамъ у насъ все еще остаются отворенными для раскаянія.
‘Любезнйшій мистеръ Венъ, не сочтите меня за глупую охотницу устраивать свадьбы когда я пишу вамъ это coeur ouvert.
‘Я такъ привязана къ вамъ что желала бы доставить вамъ драгоцннйшую награду какую ваше честолюбіе можетъ найти въ жизни. Гд можете вы надяться встртить другую Исавру? Найдется ли между величавыми дочерьми вашихъ англійскихъ герцоговъ хоть одна которую гордый человкъ могъ бы съ гордостью представить свту говоря: ‘Она моя!’ Есть ли между ними такая которая превосходила бы Исавру — не говорю только красотою, въ этомъ ее можно затмить — но по прелести и достоинству во всемъ, въ наружноеги, въ манерахъ, въ каждомъ движеніи, въ каждой улыбк?
‘И вы сами такой умный, такой начитанный — вы чувствовали бы себя одинокимъ съ женою которая не была бы вамъ подругою, съ которою вы не могли бы говорить какъ съ равною по уму — другъ мой, гд найдете вы подругу въ которой вы не чувствовали бы отсутствія поэтической души Исавры? Конечно я не осмлилась бы навязывать вамъ этихъ вопросовъ еслибъ я не думала, правильно или нтъ, что посл того когда въ Ангіен и Монморанси, видя васъ съ Исаврой рядомъ я шептала Франку: ‘такъ должны они вмст остаться на всю жизнь’, какое-то облако опустилось между вашими глазами и тмъ будущимъ на которое они смотрли. Нельзя ли разсять это облако? Были ли вы такъ несправедливы къ себ чтобы чувствовать ревность къ какому-нибудь сопернику, къ какому-нибудь Густаву Рамо? Я пишу вамъ откровенно — отвчайте ма откровенно и вы, и если вы отвтите мн: ‘Мистрисъ Морли, я не понимаю что вы хотите сказать, я восхищался Mademoiselle Чигонья какъ могъ бы восхищаться всякою другою красивою талантливою двушкой, но для меня ршительно все равно выйдетъ ли она замужъ за Густава Рамо или за кого-нибудь другаго’,— въ такомъ случа сожгите это письмо, забудьте что оно было когда-нибудь написано, и пусть никогда не узнаете вы вздоховъ раскаянія, если рано или поздно вамъ случится увидть ее — чье имя въ этомъ случа я не хочу профанировать повтореніемъ — подругою другаго мущины. частью сердца другаго, гордостью и наслажденіемъ счастливаго дома другаго.’

ГЛАВА IV.

Гд-то въ сочиненіяхъ лорда Литтона — сочиненій этихъ такъ много что мн можно простить если я не припомню гд именно — есть критическое опредленіе различія между драматическимъ и повствовательнымъ искусствомъ въ разказ, и приведенъ въ примръ превосходнйшій отрывокъ изъ лучшаго сочиненія сэръ-Валтеръ Скотта, въ которомъ вс мученія Равенсвуда въ ночь наканун того какъ онъ долженъ былъ встртиться съ братомъ Люсіи въ смертномъ бою, переданы безъ словъ съ его стороны, какъ бы того требовала трагедія. Ихъ можно угадывать только по стуку его тяжелыхъ шаговъ взадъ и впередъ по уединенной комнат, въ теченіи всей ночи, шаговъ которые слышалъ только врный Калебъ внизу. Драма не допустила бы такого пріема, драма должна была бы передать въ словахъ, въ вид разговора съ самимъ собою, мученія которыя недраматическій разкащикъ знаетъ что нельзя передать никакимъ разговоромъ. Я смиренно подражаю великому мастеру разказа, отказываясь передать словами всю борьбу между любовью и разсудкомъ которая терзала сердце Грагама когда онъ безшумно выронилъ письмо только-что приведенное мною. Онъ закрылъ лицо руками и оставался — я не знаю какъ долго — въ одномъ положеніи, съ опущенною головой, и изъ устъ его не вырвалось ни звука.
Весь этотъ день онъ не выходилъ изъ дому, и будь у него врный Калебъ который могъ бы слышать, его шаги также были бы слышны въ теченіе всей безсонной ночи какъ ходилъ онъ взадъ и впередъ, часто останавливаясь, въ своей одинокой комнат
Можетъ-статься любовь побдила бы вс противорчія разсудка, вс сомннія и предразсудки, еслибы не событіе случившееся на слдующій день вечеромъ. Въ этотъ вечеръ Грагамъ обдалъ en famille у своего кузена Альтона. Посл обда герцогъ показалъ проектъ надгробной надписи въ память его тетки леди Джанеты Кингъ, которую онъ хотлъ помстить въ фамильной часовн въ Альтон.
— Я знаю, сказалъ герцогъ,— вамъ было бы пріятно чтобы въ старомъ родовомъ дом сохранилось воспоминаніе о той которая любила васъ какъ сына, и не говоря уже о васъ, лестно и для меня что наша фамилія можетъ заявить право считать въ числ своихъ дочерей ту которую продолжаютъ прославлять за ея доброту, и которая сумла сдлать доброту столь привлекательною что зависть простила ей славу. Мн было больно когда бдный Ричардъ Кингъ ршилъ похоронить ее среди чужихъ, во признавая его право избрать мсто ея упокоенія, я сохраняю свое право на ея имя. Nostris liberis virtutis exemplar.
Грагамъ пожалъ руку своего кузена, во подавленныя слезы мшали ему говорить.
Герцогиня, которая любила и почитала леди Дженету почти также какъ и ея мужъ, зарыдала вслухъ. Она имла причины сохранять благодарную память о покойной: къ ея браку съ человкомъ которому она отдала свое сердце встрчались препятствія, происходившія изъ политическихъ разногласій и семейныхъ раздоровъ между ихъ родителями. Доброе посредничество леди Дженеты уничтожило эти препятствія. И никогда еще союзъ основанный на взаимной пламенной любви не опровергалъ боле увренія знаменитаго Биша (признаваемаго Dr. Боклемъ за величайшій умъ въ практической философіи со временъ Аристотеля) что ‘любовь есть родъ горячки которая не продолжается боле двухъ лтъ’, какъ союзъ между этими своеобразными представителями того общественнаго класса который описывается легкомысленнымъ и безсердечнымъ англійскими и французскими философами никогда, по всей вроятности, не слыхавшими о Биша.
Когда волненіе обнаруженное герцогомъ успокоилось, жена его подвинула Грагаму листъ бумаги на которомъ была написана эпитафія сочиненная ея мужемъ.
— Разв это не прекрасно? сказала она запинаясь:— здсь нельзя прибавить или убавить на одного слова.
Грагамъ съ увлаженными глазами медленно прочелъ надпись. Она заслуживала похвалы, такъ какъ герцогъ, застнчивый и неловкій на словахъ, писалъ съ чувствомъ и изящно.
Но Грагамъ содрогнулся въ душ когда прочелъ эту эпитафію. Въ ней такъ восторженно была выражена почтительная любовь какую внушала леди Джанета святостью своего характера не устававшаго длать добро. Она оживила предъ Грагамомъ образъ этой совершенной, безукоризненной женщины. И внутренній голосъ спросилъ въ немъ: ‘Была ли бы эта эпитафія помщена среди памятниковъ знаменитаго рода еслибъ извстная ему тайна могла открыться? И хотя покойная была дйствительно такъ безгршна какъ ее почиталъ свтъ, не было ли бы ея имя, теперь чтимое какъ фамильное сокровище, произносимо тогда со стыдомъ?’
Положивъ рукопись онъ не произнесъ ни слова, такъ что герцогъ сказалъ скромно:
— Любезнйшій Грагамъ, я вижу вамъ не нравится что я написалъ. У васъ боле опытное перо чмъ у меня. Я не попросилъ васъ сочинить эпитафіи зная что вамъ будетъ пріятно если эта заслуженная ею дань будетъ исходить отъ представителя ея фамиліи. Но не поправите ли вы мой проектъ или не предложите ли другой по своему усмотрнію?
— Я не нахожу измнить въ немъ ни одного слова, сказалъ Грагамъ:— простите если мое молчаніе неправильно передало мое душевное движеніе, лучшее краснорчіе то когда не находишь словъ для выраженія одобренія ему.
— Я знала что это вамъ понравится. Леопольдъ всегда такъ склоненъ уменьшать свои достоинства, сказала герцогиня, рука которой нжно покоилась на плеч мужа.— Эпитафіи очень трудно писать, особенно эпитафіи женщинамъ, о которыхъ при жизни чмъ меньше говорятъ тмъ лучше. Леди Джанета была единственная извстная мн женщина которую можно было хвалить безопасно.
— Прекрасно сказано, сказалъ герцогъ съ улыбкой,— и я желалъ бы чтобъ ты объяснила это нкоторымъ изъ женщинъ твоихъ друзей, которымъ это могло бы послужить урокомъ. Сама будучи неуязвима ни для какой сплетни, Джанета Кингъ никогда не произносила и не поощряла ни одного дурнаго слова противъ другихъ. Но я боюсь, другъ мой, что мн придется оставить васъ tte—tte съ Элеонорой. Вы знаете что сегодня я долженъ присутствовать въ палат, я могъ оставить засданіе только до половины десятаго.
— Я отправлюсь въ палату вмст съ вами, если вы пойдете пшкомъ.
— Нтъ, сказала герцогиня,— вы останетесь со мною по крайней мр еще съ полчаса. Сегодня я пересматривала письма вашей тетушки и нашла въ числ ихъ одно которое хочу показать вамъ, оно все касается васъ и написано въ послдніе мсяцы ея жизни.
Говоря это она взяла Грагама за руку и повела въ свою комнату которую, хотя другіе могли бы назвать будуаромъ, она называла своимъ кабинетомъ. Герцогъ нсколько минутъ постоялъ въ задумчивости опершись рукою на каминную полку. Въ этотъ вечеръ въ палат лордовъ шли довольно важныя пренія по предмету въ которомъ онъ принималъ большой интересъ и изучилъ его во всхъ подробностяхъ. Его просили говорить, хотя бы нсколько словъ, потому что его высокій характеръ и репутація сильнаго ума придавала зсъ даже простому заявленію его мннія. Но герцогъ, обладая какъ никто нравственною силой въ дйствіи, чувствовалъ ужасъ при одной мысли обращаться къ слушателямъ.
— Ахъ! прошепталъ онъ,— еслибы Грагамъ Венъ былъ въ парламент, я могъ бы поручить ему высказаться за меня, чего никакъ не могу я сдлать самъ хоть бы провалиться сквозь землю. Но съ тхъ поръ какъ онъ получилъ деньги, онъ кажется только и думаетъ о томъ чтобы беречь ихъ.

ГЛАВА V.

Письмо леди Джанеты которое герцогиня вынула изъ конторки и передала Грагаму страннымъ образомъ совладало съ предметомъ который въ теченіи послднихъ двадцати четырехъ часовъ поглощалъ его мысли и терзалъ его сердце. Упомянувъ о немъ съ нжною похвалой, писавшая выражала, затмъ горячее желаніе чтобъ онъ не откладывалъ дале той перемны въ жизни которая сосредоточивая смутныя желанія и стремленія человка, доставляетъ его сердцу и уму, просвтленнымъ домашнимъ довольствомъ, возможность сосредоточить свой свтъ и теплоту на благородныхъ обязанностяхъ соединяющихъ человка съ человчествомъ.
‘Нтъ человка, писала леди Джанета, на чей характеръ и карьеру счастливый выборъ въ супружеств можетъ имть большее вліяніе чмъ на характеръ и карьеру моего милаго пріемнаго сына. Я ни мало не боюсь что онъ впадетъ въ т же ошибки какъ его блестящій отецъ. Лишеніе богатства въ молодости, кажется мн, было для него однимъ изъ тхъ благъ которыя посылаются небомъ подъ видомъ несчастій. Въ молодости. его живость и богатство природы въ соединеніи съ потребнистью выказываться и жаждою одобреній, заставляли меня нсколько бояться за его будущность. Теперь же, хотя у него и остались т же черты характера, но он уже не преобладаютъ, он измнились и очистились. Онъ научился благоразумію. Но чего я теперь боюсь за него и чего онъ не выказываетъ въ свт, такъ что ни вы ни Леопольдъ не замтили этого, это чрезмрная чувствительность гордости. Я не знаю какъ иначе назвать это. Она такъ перемшана съ высшими качествами что я часто боюсь не уменьшились ли бы они еслибъ отдлить отъ нихъ его ошибки.
‘Гордость эта примшивается къ той высокой независимости ума которая заставила его отказаться отъ вступленія на поприща самыя соблазнительныя для его честолюбія, она придаетъ трогательное величіе его самоотверженной воздержанности, заставляетъ его твердо держать разъ данное слово, и быть осторожнымъ давая его. Публичная жизнь для него существенно необходима, безъ нея онъ будетъ не полонъ, тмъ не мене я вздыхаю при мысли что какъ бы ни былъ великъ успхъ котораго онъ достигнетъ въ ней, успхъ этотъ будетъ для него сопровождаться не меньшими огорченіями. Клевета идетъ объ руку со славою, и жаждая славы какъ мущина, онъ въ то же время чувствителенъ къ клевет какъ женщина.
‘Будущая жена Грагама должна имть качества которыя въ отдльности не рдки между англійскими женщинами, въ соединеніи же встрчаются не часто.
‘Она должна быть достаточно умна чтобъ оцнить его умъ, но не соперничать съ нимъ. У нея должна быть симпатія чтобы быть его дорогою подругой, повренною его надеждъ и опасеній, которыя онъ навсегда затактъ въ своей груди если не встртитъ симпатіи. Достойная сама по себ отличій, она должна уступать первенство мужу. Вы встрчали въ свт людей которые женившись на знаменитыхъ красавицахъ или извстныхъ писательницахъ становятся извстны подъ именемъ мужа прекрасной мистрисъ A, или умнйшей мистрисъ B, можете ли вы представить себ Грагама въ отраженномъ свт одного изъ такихъ мужей? Я трепетала въ прошломъ году при мысли что онъ увлеченъ красотою лица о которомъ мечтали артисты, и языкомъ котораго bons mots повторялись въ клубахъ. Я успокоилась когда онъ на мои разспросы отвчалъ со смхомъ: ‘Нтъ, милая тетушка, я былъ бы несчастнйшимъ человкомъ еслибы женился на женщин которая возбуждаетъ толки чмъ-нибудь кром своей доброты.’
‘Нтъ, у Грагама будетъ довольно огорченій если онъ самъ будетъ предметомъ толковъ. Но еслибъ его лучшая половина, носительница имени которое онъ сдлаетъ извстнымъ, и за достоинство котораго онъ одинъ будетъ отвчать, еслибъ она сдлалась предметомъ городскихъ толковъ, онъ проклялъ бы тотъ часъ когда далъ ей право взять на себя принадлежащее мужу бремя славы и клеветы. Я не знаю кого бы изъ нихъ мн было больше жаль: Грагама или его жену.
‘Понимаете ли вы меня, милая Элеонора? Безъ сомннія, вы понимаете что женщины которыя особенно нравятся мущинамъ, не принадлежатъ къ числу тхъ которыхъ мы, женщины, желали бы видть женами нашихъ сыновей или братьевъ. Но можетъ-быть вы не понимаете причины моихъ опасеній: они состоятъ въ томъ что Грагамъ ненавидитъ въ двушкахъ нашего времени легкомысліе и пошлость. И онъ правъ, скажете вы. Да, но онъ легко можетъ впасть въ другую крайность. Я видла что онъ увлекался двушками отъ которыхъ мы удаляемся еще больше нежели отъ тхъ которыхъ считаемъ легкомысленными и глупыми. Я разъ упрекнула его когда онъ восхищался одною изъ тхъ двушекъ которыхъ вы называете ‘одіозными’, и которыя на модномъ арго называются ‘передовыми’, я осталась недовольна его отвтомъ: ‘конечно я восхищаюсь ею, сказалъ онъ,— она не кукла, у нея есть идеи.’ Изъ двухъ крайностей, я бы скоре желала чтобы Грагамъ женился на такой двушк которую мущины называютъ куклой чмъ на двушк съ идеями противными женщинамъ.’
Затмъ леди Джанета спрашивала герцогиню о нкоторой миссъ Астериксъ, которая не будетъ занимать никакого мста въ нашей повсти, но судя по краткому знакомству съ ней леди Дженеты обладала всми качествами необходимыми, по ея сужденію, для жены ея пріемнаго сына.
Эта миссъ Астериксъ была введена въ Лондонскій свтъ герцогиней. Герцогиня отвчала леди Дженет что если обойти весь міръ, то не найти боле подходящей жены для Грагама Вена какъ эта миссъ Астериксъ, она принадлежала къ хорошей фамиліи, помстья которыя она должна была наслдовать находились въ графств — (въ томъ графств гд предки д`Альтоновъ и Веновъ издавна утвердили свое мстопребываніе). Миссъ Астериксъ была настолько хороша что могла понравиться всякому мущин, но не обладала такою красотой о которой мечтали бы артисты, настолько образована чтобы быть подругою хорошо образованнаго мущины, но не такъ остроумна чтобы снабжать клубы своими bons mots. Миссъ Астериксъ была одна изъ тхъ женщинъ которою мужъ могъ бы гордиться, не боясь что она сдлается предметомъ толковъ.
Давая прочесть Грагаму письмо съ которымъ мы познакомились, герцогиня именно имла въ виду миссъ Астериксъ. Такъ какъ миссъ Астериксъ поврила своему другу что изо всхъ извстныхъ ей мущинъ она мене всхъ ршилась бы отказать мистеру Грагаму Вену.
Такъ что когда Грагамъ Венъ возвращая письмо герцогин сказалъ просто:
— Какъ моя добрая тетушка врно отгадала мои слабыя стороны!
Герцогиня быстро возразила:
— Миссъ Астериксъ обдаетъ завтра у насъ, пожалуйте и вы, она вамъ понравится когда вы ближе узнаете ее.
— Завтра я не свободенъ, я обдаю съ однимъ американскимъ другомъ, но не все ли это равно, такъ какъ я никогда не буду питать къ миссъ Астериксъ больше чувства чмъ къ Монблану.

ГЛАВА VI.

Выйдя изъ дома своего кузена Грагамъ пошелъ, онъ самъ не зналъ и не заботился о томъ куда, такъ сильно было вызванное образомъ дорогой покойницы сознаніе важности возложеннаго на него порученія, которое до сихъ поръ онъ не могъ исполнить. Что если единственнымъ средствомъ передать наслдство дочери Ричарда Кинга, загладить вс несправедливости оказанныя ей до сихъ поръ и сохранить святость узъ леди Джанеты, не возбуждая притомъ подозрній которыя могли бы обнаружить тайну возложеннаго на него порученія, будетъ вступить въ бракъ котораго желалъ Ричардъ Кингъ когда сердце Грагама было еще свободно?
Въ такомъ случа его благодарность къ умершимъ, его обязанности къ живымъ, не длаютъ ли этотъ союзъ обязательнымъ, съ какимъ бы пожертвованіемъ собственнаго счастія онъ ни былъ сопряженъ? Два года которыми Ричардъ Кингъ ограничилъ обязательность розысковъ еще не прошли. Потомъ это письмо леди Джанеты, съ такою нжною заботливостью о его будущности, съ такою проницательностью касательно сильныхъ и слабыхъ сторонъ его характера, присоединилось ко главной причин удержать порывы сердца и, не то чтобы закалить его противъ Исавры, но все претить ему видтъ въ этомъ прекрасномъ творц вымысловъ идеалъ женщины которой серіозный и жаждущій отличій человкъ довряетъ судьбы основанныя на счастіи сердца. Онъ не могъ не сознаться что эта даровитая писательница, жадно ищущая славы, эта блестящая и смлая соперница мущинъ въ ихъ бурной жизенной борьб — была именно такая особа противъ какой леди Джанета предостерегала его выборъ. Откажется ли она (Исавра) отъ своихъ отличій для мужа? Предоставитъ ли она мужу одному нести бремя славы и клеветы? Будетъ ли избгать чтобъ о ней говорили? Она, которая можетъ считать свою жизнь успхомъ или неудачей смотря по тому какъ многочисленны и громки толки объ ней!
Пока эти мысли мучили его умъ, дружеская рука взяла его за руку и веселый голосъ привтствовалъ его:
— Радъ что васъ встртилъ, любезнйшій Венъ! Я вижу, мы съ вами направляемся въ одно мсто, сегодня тамъ будетъ большое собраніе.
— Что вы хотите сказать, Бевилъ? Я иду просто къ себ домой.
Pooh! Зайдите по крайней мр на нсколько минутъ, и Бевилъ потащилъ его къ подъзду сосдняго дома, гд, въ назначенные вечера извстный клубъ соединялъ вмст людей которые рдко встрчались на короткой ног въ другомъ мстъ, людей различныхъ профессій, клубъ этотъ былъ по преимуществу любимъ остряками, писателями и фланерами свтскаго общества.
Грагамъ покачалъ головой, готовый отказаться, когда Бевилъ прибавилъ:
— Я только-что изъ Парижа и могу сообщить вамъ послднія новости, литературныя, политическія, общественныя. Кстати, на дняхъ я видлся съ Савареномъ у Чигоньи, которой онъ представилъ меня.
Грагамъ уступилъ, онъ былъ привлеченъ звукомъ этого имени, послдовалъ за своимъ знакомымъ во многолюдную комнату и обмнявшись нсколькими привтствіями и кивками, увлекъ Бевиля въ отдаленный уголъ и посадилъ его рядомъ съ собою.
— Итакъ вы видли Саварена? Гд, сказали вы?
— Въ дом новаго Писателя-женщины — я ненавижу слово писательница — Mademoiselle Чигоньи. Вы конечно читали ея произведеніе?
— Да.
— Въ немъ столько прекраснаго, не правда ли? хотя оно нсколько высокопарно и сентиментально. Впрочемъ, ничто такъ не способствуетъ успху какъ успхъ. Въ Париж о немъ говорятъ какъ ни объ одномъ сочиненіи, больше говорятъ тсъко о самой женщин-писател.
— Въ самомъ дл? и что же говорятъ?
— На видъ ей не больше двадцати лтъ, она совсмъ еще двочка, съ такою красотой которая приковываетъ глаза, такъ что вы не замчаете другихъ лицъ и смотрите только на нее, и люди совершенно чужіе невольно спрашиваютъ: кто она и что? Я порю что такая двушка — живя такъ независимо какъ будто вдова среднихъ лтъ, принимая каждую недлю (у нея четверги), не имя другой chaperon кром старой ci-devant италіянской пвицы, одтой какъ шутиха — такая двушка не можетъ не заставить говорить о себ весь Парижъ, еслибы, даже она и не написала самую эффектную книгу сезона.
Mademoiselle Чигонья принимаетъ по четвергамъ — въ этомъ нтъ ничего дурнаго, у нея нтъ другой chaperon кром италіянской дамы о которой вы упомянули, это оттого что Mademoiselle Чигонья сирота и иметъ собственное состояніе, я не понимаю почему бы ей не жить также независимо какъ многія незамужнія женщины при такихъ же условіяхъ живутъ въ Лондон. Полагаю, она принимаетъ преимущественно людей изъ литературнаго міра, и если вс они также достойны уваженія какъ Саварены, то я не думаю чтобы сама злоба могла видть что-нибудь дурное въ ея обществ.
— А! Вы значатъ знаете Чигонью. Я не желалъ сказать ничего такого что могло бы оскорбить ея лучшихъ друзей, жаль только что она не замужемъ, бдная двушка!
Mademoiselle Чигонья, съ ея образованіемъ, красотою и происхожденіемъ (Чигоньи считаются въ числ древнйшихъ ломбардскихъ фамилій), вроятно не иметъ недостатка въ предложеніяхъ.
— Предложеніяхъ замужества, гм, да, конечно, отъ писателей и артистовъ. Вы лучше моего знаете Парижъ, но я не думаю чтобы тамошніе писатели и артисты могли быть лучшими мужьями, и я почти не знаю во Франціи случая женитьбы писателя на писательниц который не оканчивался бы смертельною враждой, вслдствіе уязвленнаго самолюбія. Можетъ-быть мущины слишкомъ восхищаются собственнымъ геніемъ чтобъ отдавать должное генію своей жены.
— Но выборъ Mademoiselle Чигоньи не долженъ непремнно ограничиваться писателями, безъ сомннія, ею восхищаются многіе и повыше этого вздорнаго класса.
— Конечно, безчисленное множество обожателей. Ангерранъ де-Вандемаръ — вы знакомы съ этимъ перломъ дандизма?
— Очень, онъ тоже ея обожатель?
Cela va s ans dire, онъ говоритъ что хоть она и не самая красивая изъ парижскихъ женщинъ, но вс другія женщины кажутся ему не такъ красивы съ тхъ поръ какъ онъ увидалъ ее. Но разумется, французскіе сердцеды въ род Ангеррана, когда дло идетъ о женитьб, предоставляютъ своимъ родителямъ выбирать для себя жену и позаботиться объ условіяхъ контракта. Кстати о сердцедахъ, въ числ другихъ я встртилъ у Mademoiselle Чигоньи ci-devant Ловеласа котораго помню двадцать три года тому назадъ какъ баловня женщинъ и ужасъ мужей, Виктора де-Молеона.
— Викторъ де-Молеонь у Mademoiselle Чигоньи! Какъ! разв этотъ человкъ опять принятъ въ обществ?
— А! вы вспоминаете ту скверную исторію съ брилліантами, да, онъ оправдался въ ней, вс его знатные родственники, Вандемары, Бовилье, Рошбріаны и другіе, подали ему руку когда онъ снова появился въ Париж въ прошломъ году, и хоть многіе какъ кажется избгаютъ его, во почитатели его еще многочисленне, и если его избгаютъ, то кажется скоре по причинамъ политическимъ. Имперіалистская партія разумется ненавидитъ и проклинаетъ его. Вызнаете что онъ авторъ тхъ рзкихъ статей за подписью ‘Пьеръ Ферменъ’ въ Sens Commun, и я слышалъ что этотъ умный журналъ, ставшій теперь силой, принадлежитъ ему.
— Это журналъ въ которомъ впервые появился романъ Mademeiselle Чигоньи. Такъ Викторъ де-Молеонъ ея собесдникъ, ея совтникъ и другъ — ah!
— Нтъ, я не говорю этого, напротивъ, онъ былъ только-что представленъ ей въ тотъ вечеръ когда я былъ у нея. Я видлъ какъ этотъ молодой шелко-кудрый дуракъ, Густавъ Рамо, представлялъ его. Вы можетъ-быть не знаете Рамо, редактора Sens Commun, пишетъ поэмы и критику. Говорятъ онъ красный республиканецъ, но де-Молеонъ не даетъ простора ярой политик въ своемъ циническомъ журнал. Я слышалъ отъ кого-то что Чигонья сильно влюблена въ Рамо: конечно у него красивое лицо, можетъ-быть это и было причиной почему она такъ рзко отвтила русскому князю Xю
— Какъ рзко! Разв князь длалъ ей предложеніе?
— Предложеніе! Вы забываете что онъ женатъ. Разв вы не знаете княгиню? Но вдь есть и другія предложенія, кром женитьбы, которыя русскій князь можетъ длать красивой писательниц воспитанной для сцены.
— Бевилъ! воскликнулъ Грагамъ, яростно сжавъ его руку,— какъ вы смете!
— Любезный юноша, сказалъ Бевилъ чрезвычайно удивленный,— я право не зналъ что вы такъ сильно интересуетесь этою двушкой. Если я огорчилъ васъ передавая простое on dit слышанное въ Жокей-Клуб, то прошу у васъ тысячу извиненій. Я могу сказать что въ этомъ нтъ ни слова правды.
— На слова правды, вы можете быть въ томъ уврены если это on dit оскорбительно для Mademoiselle Чигоньи. Правда, я принимаю въ ней большой интересъ, всякій человкъ, всякій джентльменъ, принималъ бы такой же интересъ въ такой блестящей и такой одинокой двушк. Стыдно становится за человческую природу когда подумаешь что награда какую свтъ даетъ тмъ что поднимаютъ его пошлость, освщаютъ глупость, услаждаютъ бездлье — есть клевета! Я имлъ честь познакомиться съ этою двушкой прежде чмъ она стала знаменитостью, и я никогда въ жизни не встрчалъ боле чистаго сердца и боле благородной натуры. Что это за презрнные on dit которые вы удостоиваете распространять? Позвольте мн прибавить: ‘Кто повторяетъ клевету, тотъ самъ ея участникъ’.
— По чести, любезнйшій Венъ, сказалъ Бевилъ серіозно (у него не было недостатка ума),— я едва узнаю васъ сегодня. Изъ того что дуэли вышли изъ моды вовсе не слдуетъ чтобъ одинъ человкъ могъ безъ причины оскорблять другаго, а если дуэли не въ мод въ Англіи, я скоре готовъ перехать съ вами Каналъ чмъ выслушивать незаслуженныя оскорбленія.
Щеки Грагама, до тхъ поръ смертельно блдныя, покрылись густымъ румянцемъ.
— Я понялъ васъ, сказалъ онъ спокойно,— и буду завтра въ Булонскомъ Лсу.
— Грагамъ Венъ, возразилъ Бевилъ съ достоинствомъ,— мы съ вами достаточно знаемъ другъ друга въ теченіи многихъ лтъ, и ни одинъ изъ насъ не сомнвается въ храбрости другаго, но я гораздо старше васъ, позвольте мн воспользоваться этимъ печальнымъ преимуществомъ. Дуэль между нами вызванная легкомысленными словами о женщин которая не родственница ни одному изъ васъ, была бы для нея жестокимъ оскорбленіемъ, дуэль вслдствіе такой ничтожной причины мало повредитъ мн, человку занятому визитами, который не согласился бы просидть часъ въ Палат Общинъ еслибъ ему предложили заплатить по тысяч фонтовъ за каждую минуту. Но для васъ, Грагама Вена, кому предстоитъ искать избирателей и составлять законы, разв для васъ не было бы оскорбленіемъ еслибы васъ спросили предъ выборами зачмъ вы нарушили законъ и искали жизни другаго? Полно, полно! дайте вашу руку и предположите что вс секунданты, еслибы мы пригласили ихъ, удостоврятъ что оскорбленіе съ обихъ сторонъ взято назадъ и съ обихъ сторонъ сдланы всевозможныя извиненія.
— Бевилъ, вы обезоружили и побдили меня. Я говорилъ какъ разгоряченный безумецъ, забудьте и простите. Но — теперь я могу выслушать спокойно — что такое было это on dit?
— Оно вполн оправдываетъ ваше мужественное заступничество за молодую сироту, чье имя я всегда буду упоминать съ такимъ уваженіемъ которое удовлетворитъ самаго горячаго ея защитника. Разказывали что князь X хвасталъ что не пройдетъ недли какъ Mademoiselle Чигонья появится въ Булонскомъ Лсу въ его экипаж и наднетъ въ оперу брилліанты которые онъ послалъ ей, это хвастовство вызвало пари, по условію котораго князь долженъ былъ открыть средства какія употребитъ для достиженія успха и представить доказательства выигралъ онъ или проигралъ. Говорятъ что князь написалъ Mademoiselle Чигонь и вмст съ письмомъ послалъ parure стоившую ему полмилліона франковъ, брилліанты были отосланы назадъ съ нсколькими словами выражавшими такое презрніе съ какимъ королева обратилась бы къ забывшемуся лакею. Но, любезнйшій Венъ, невыносимое положеніе для двушки получать подобныя предложенія, вы должны согласиться со мною что лучше бы она благополучно вышла замужъ, даже за Monsieur Рамо, какъ онъ ни глупъ. Будемъ надяться что они будутъ исключеніемъ среди французскихъ писателей, мущинъ и женщинъ, и заживутъ какъ голубки.

ГЛАВА VII.

Немного дней спустя посл разказаннаго въ предыдущей глав, полковникъ Морли вернулся въ Парижъ. Онъ обдалъ съ Грагамомъ въ Гринич, встрчалъ его посл въ обществ и наканун своего отъзда сдлалъ ему прощальный визитъ, но имени Исавры Чигоньи уже не было произнесено между ними. Морли былъ удивленъ что жена не разспросила его подробно о томъ какъ онъ исполнилъ ея деликатное порученіе и о способ какимъ онъ производилъ свое вьшытываніе. Когда же онъ началъ свой разказъ Лизи прервала его:
— Я больше не хочу слышать объ этомъ человк. Онъ оттолкнулъ сокровище боле драгоцнное чмъ какого можетъ когда-нибудь достичь его честолюбіе, еслибы даже онъ достигъ престола.
— Онъ не можетъ достичь его въ старой Англіи. Народъ тамъ преданъ настоящей династіи, что бы теб ни говорили противъ этого.
— Не будь такъ ужасно точенъ, Франкъ, довольно объ этомъ. Какъ была одта герцогиня М— —?
Но когда полковникъ удалился въ комнату которую Французы называютъ cabinet de travail, и которую онъ точне называлъ курильней, и закурилъ тамъ сигару, которую, несмотря на его американское гражданство, было запрещено курить въ гостиной тирана управлявшаго его жизнью, мистрисъ Морли достала изъ своей конторки письмо полученное три дня назадъ, и пристально задумалась надъ нимъ, изучая каждое слово. Когда она перечла его такимъ образомъ, слезы закапали на страницу. ‘Бдная Исавра!’ прошептала она, ‘бдная Исавра! Я знаю она любитъ его, знаю какъ глубоко могутъ любить такія натуры. Но я должна открыть это ей. Если я не сдлаю этого, она будетъ продолжать лелять безплодную мечту, и отказываться отъ всякой надежды на счастіе ради этой мечты.’ Потомъ она машинально сложила письмо — нтъ надобности говорить что письмо это было отъ Грагама Вена — спрятала его опять въ конторку и продолжала сидть въ задумчивости, пока полковникъ не заглянулъ въ дверь сказавъ тономъ не допускавшимъ возраженія: ‘очень поздно, ступай спать’.
На слдующій день Madame Саваренъ захала къ Исавр.
Ch&egrave,re enfant, сказала она,— я принесла вамъ дурное извстіе. Бдный Густавъ очень боленъ: — воспаленіе въ легкихъ и горячка, вы знаете какъ онъ нженъ.
— Я искренно огорчена, сказала Исавра серіознымъ нжнымъ тономъ: — значитъ это случилось внезапно, онъ былъ здсь въ прошлый четвергъ.
— Болзнь обнаружилась только вчера утромъ, но вы конечно замтили какой болзненный видъ имлъ онъ уже много дней. Мн было больно глядть на него.
— Я не замчала въ немъ никакой перемны, сказала Исавра не безъ угрызенія совсти. Погруженная въ собственныя мысли, она не замтила бы перемны въ лицахъ гораздо боле близкихъ ей чмъ ея молодой обожатель.
— Я подозрваю, сказала Madame Саваренъ,— что здоровье нашего друга пострадало вслдствіе моральной причины. Зачмъ мн скрывать мои подозрнія? Вы хорошо знаете какъ безумно онъ влюбленъ въ васъ, а вы отняли у него всякую надежду?
— Я привязана къ Рамо какъ къ другу, онъ нравится мн, и по временамъ я жалю его.
— Жалость родня любви.
— Я сомнваюсь въ истин этихъ словъ, особенно въ томъ смысл какъ вы ихъ употребили. Я не могу любить Monsieur Рамо, я никогда не давала ему повода думать иначе.
— Ради васъ обоихъ я желала бы слышать отъ васъ другой отвтъ, для него, потому что зная его ошибки и недостатки, я убждена что они исправятся въ такомъ чистомъ и возвышающемъ сообществ какъ ваше, вы могли бы сдлать его не только счастливйшимъ, но и лучшимъ человкомъ…. Постойте! дайте мн досказать, я хочу сказать еще о васъ, я сказала что желала бы этого ради васъ также. Ваши цли, ваше честолюбіе одинаковы съ его, вы не должны выходить замужъ за человка который не будетъ въ состояніи сочувствовать вамъ въ этомъ. Такой человкъ или стснялъ бы проявленіе вашихъ талантовъ или раздражался бы ими. Единственная извстная мн писательница которой замужняя жизнь была счастлива до конца, была величайшая англійская поэтесса вышедшая замужъ за великаго англійскаго поэта. Вы не можете и не должны посвящать себя блестящей карьер къ которой неудержимо влечетъ васъ вашъ геній безъ тхъ совтовъ, поддержки и покровительства которыя можетъ дать только мужъ. Милое дитя мое, я сама жена писателя, и знакома со всми сплетнями и пересудами какимъ подвергаются люди сдлавшіе свои имена достояніемъ публики. И еслибъ у меня была дочь которая наслдовала бы таланты Саварена, и имла бы честолюбіе достичь его знаменитости, я скоре заперла бы ее въ монастырь нежели позволила бы ей издать сочиненіе которое разошлось бы по рукамъ прежде чмъ имя ея было бы защищено именемъ ея мужа, и если я говорю это о своей дочери у которой былъ бы такой свтски-опытный и пользующійся всеобщимъ уваженіемъ отецъ какъ мой bonhomme, тмъ больше я должна чувствовать какъ это необходимо для васъ, чужой въ нашей стран, бдной одинокой сироты, у которой нтъ другаго совтника и руководителя кром учительницы пнія которую вы трогательно зовете madr! Я вижу какъ я огорчаю васъ — до не могу удержаться. Слушайте: на дняхъ Саваренъ вернулся вечеромъ изъ своего любимаго кафе въ такомъ возбужденномъ состояніи что я подумала что онъ готовъ сообщить извстіе о вспыхнувшей революціи. Но это было по поводу васъ, онъ бушевалъ, плакалъ, дйствительно плакалъ, мой философскій, веселый Саваренъ. Онъ только-что услышалъ объ этомъ ненавистномъ пари которое держалъ этотъ русскій варваръ. Вс одобряли васъ за то презрніе съ какимъ вы отнеслись къ оскорбленію дикаря. Но то что вы могли подвергнуться такому оскорбленію не имя ни одного друга который бы смылъ и загладилъ его — вы не можете себ представить какъ это бсило и раздражало Саварена. Вы знаете какъ онъ восхищается вами, но вы не знаете какъ онъ уважаетъ васъ, съ тхъ поръ онъ каждый день говоритъ мн: ‘Эта двушка не должна оставаться одинокою. Лучше выйти замужъ за человка у котораго хватитъ мужества защитить честь жены и силы чтобы выстрлить изъ пистолета: а эти качества можно встртить у каждаго Француза’.
Исавра не могла боле сдержать своего волненія, она зарыдала такъ порывисто, такъ конвульсивно, что Madame Саваренъ пришла въ ужасъ, но когда она попробовала обнять и утшить ее, Исавра отклонилась съ замтнымъ трепетомъ и съ трудомъ проговоривъ: ‘жестокая, жестокая!’ повернулась къ двери и бросилась въ свою комнату.
Нсколько минутъ спустя, въ залу вошла служанка и передала Madame Саваренъ что Mademoiselle чувствуетъ себя такъ дурно что проситъ извинить ее что она не можетъ опять вернуться въ залу.
Нсколько позже захала мистрисъ Морли, но Исавра не могла видть ее.
Между тмъ бдный Рамо лежалъ больной въ постели, въ сильной борьб между жизнію и смертію. Не легко распутать одну за другою вс нити въ такой сложной натур какъ натура Рамо, но мы ршаемся сдлать предположеніе что горе вслдствіе отвергнутой любви не было непосредственною причиной его болзни, хотя не мало повліяло на нее. Задтый отказомъ Исавры онъ сталъ искать разсянія въ излишествахъ которыя и для боле сильной натуры не прошли бы безнаказанно. Человкъ этотъ былъ совершенный Парижанинъ во многихъ вещахъ, между прочимъ въ своей нетерпливости ко всякому огорченію. Если причиною огорченія была любовь — любовь могла быть потоплена въ абсент, и неумренное употребленіе абсента могло быть боле непосредственною причиной воспаленія, нежели любовь, которая была усыплена абсентомъ.
У постели его была не наемная сидлка. Когда онъ заболлъ, настолько что не могъ исполнять редакторскихъ обязанностей, объ этомъ былъ извщенъ издатель Sens Commun, и вслдствіе этого извщенія Викторъ де-Молеонъ пришелъ навстить больнаго. У постели его онъ нашелъ Саварена, который зашелъ случайно, и доктора, который сказалъ,
— Это серіозно. За нимъ нуженъ хорошій уходъ.
Саваренъ шепнулъ де-Молеону:
— Не пригласить ли намъ сидлку или сестру милосердія?
Де-Молеонъ отвчалъ также шепотомъ,
— Я слышалъ отъ кого-то что у него есть мать.
Это была правда, Саваренъ забылъ объ этомъ. Рамо никогда не говорилъ о своихъ родителяхъ, онъ не гордился ими.
Они принадлежали къ низшему классу bourgeoisie, бывшіе лавочники, а красный республиканецъ даетъ клятву ненавидть bourgeoisie, высшую или низшую, въ то же время красивый молодой писатель, пробивающій себ дорогу въ Chausse d’Antin, не спшитъ объявлять свту что родители его торговали въ чулочной лавк въ Rue St. Denis.
Тмъ не мене Саваренъ зналъ что родители Рамо были живы и принялъ къ свднію это замчаніе. Два часа спустя воспаленная голова Рамо покоилась на груди его матери.
На слдующее утро докторъ сказалъ ей:
— Вы одн стоите десятерыхъ такихъ какъ я. Еслибы вы могли побыть здсь, мы выручили бы его изъ опасности.
— Побыть здсь! Онъ мой сынъ! воскликнула съ негодованіемъ бдная мать.

ГЛАВА VIII.

День который принесъ столько горя Исавр ознаменовался сильнымъ испытаніемъ въ жизни Алена де-Рошбріана.
Поутру онъ получилъ извщеніе о commandement tendant saisie immobili&egrave,re со стороны его кредитора г. Лувье, по просту говоря, объявленіе что его помстье Рошбріанъ будетъ продано съ публичнаго торга въ такой-то день если долгъ по закладной не будетъ до тхъ поръ уплаченъ. Часъ спустя получилось письмо отъ Дюплеси съ извстіемъ ‘что онъ вернулся изъ Бретани наканун вечеромъ, и будетъ очень счастливъ видть маркиза де-Рошбріана до двухъ часовъ, если ему не будетъ неудобно пожаловать’.
Аленъ положилъ commandement въ карманъ и явился въ отель Дюплеси.
Финансистъ принялъ его съ дружелюбною привтливостью. Потомъ началъ:
— Я счастливъ что могу передать вамъ что оставилъ вашу достойнйшую тетушку въ добромъ здоровьи. На рекомендательное письмо которымъ вы такъ любезно снабдили меня она отвчала самымъ любезнымъ гостепріимствомъ, она настояла чтобъ я перехалъ изъ auberge въ которомъ сначала остановился, и былъ гостемъ подъ кровлей вашего почтеннаго замка, чрезвычайно пріятная дама, и въ высшей степени интересный chteau.
— Боюсь что ваше помщеніе тамъ было рзкимъ контрастомъ съ вашимъ парижскимъ комфортомъ, мой chteau преставдяетъ интересъ только для антикварія влюбленнаго въ развалины.
— Простите меня, ‘развалины’ выраженіе слишкомъ преувеличенное. Не скажу чтобы замокъ не требовалъ нкоторыхъ поправокъ, но он не могутъ стоить дорого, наружныя стны достаточно крпки чтобы простоять еще нсколько столтій, и небольшая отдлка внутри, да нкоторая прибавка новой мебели превратитъ старый manoir въ помщеніе приличное для любаго принца. Я осмотрлъ все помстье съ почтеннйшимъ господиномъ Геберомъ — великолпное имнье.
— Гну Лувье оно тоже, какъ видно, нравится, сказалъ Аленъ съ нсколько грустною улыбкой, подавая Дюплеси угрожающее извщеніе..
Дюплеси взглянулъ на него и сказалъ сухо:
Monsieur Лувье знаетъ свое дло. Но я думаю намъ лучше положить конецъ формальностямъ которыя должны быть тяжелы для такого великодушнаго кредитора. Я не думаю предлагать уплатить за васъ проценты съ тмъ чтобы вы расплатились въ послдствіи. Если вы отказались отъ такого предложенія сдланнаго вашимъ другомъ Лемерсье, то разумется не примете его отъ меня. Я хочу сдлать другое предложеніе, отъ котораго вы едва ли откажитесь. Я не хочу доставить моему сопернику на бирж торжества въ такой хорошо разчитанной спекуляціи. Помогите мн поразить его. Позвольте мн перевести на себя закладную и стать единственнымъ вашимъ кредиторомъ — постойте!— съ условіемъ что интересы наши будутъ общіе, что я буду имть право сдлать какія хочу улучшенія, и когда они будутъ сдланы, тогда мы согласимся касательно выгодъ какія будутъ слдовать мн по закладной и за улучшенія и вамъ какъ настоящему владльцу. Позвольте, любезнйшій маркизъ, я говорю только какъ дловой человкъ. Я вижу возможность увеличить на треть — я могъ бы сказать даже на половину — настоящій доходъ Рошбріана. Лса были сильно запущены, одинъ дренажъ на много увеличитъ ихъ производительность. Ваши фруктовые сады при лучшемъ уход могутъ найти великолпный сбытъ въ Париж. Наконецъ, я употребилъ бы подъ постройки или подъ огороды вс земли примыкающія къ городамъ — — и — —. Надюсь что для этихъ длъ мн удастся найти подходящихъ предпринимателей. Словомъ, хотя биржевая цна Рошбріана въ настоящемъ его положеніи не покрываетъ лежащаго на немъ долга, но чрезъ пять, шесть лтъ она можетъ быть доведена — не стану говорить до какой цифры — но оба мы можемъ быть очень довольны результатами. А пока, если позволите мн найти покупателей лса на срубъ, и если не допустите кавалеру де-Финистерру руководить вашими расходами, вамъ нечего будетъ бояться что слдующіе мн проценты не будутъ уплачиваться правильно, даже если я найду необходимымъ, на первый годъ или два, назначить высшій интересъ чмъ условлено съ Лувье, скажемъ на четверть процента боле, посл этого вы поймете что между нами рчь будетъ идти о длахъ, а не о дружб.
Аленъ отвернулся чтобы скрыть свое волненіе, потомъ съ быстрымъ порывомъ чувства свойственнымъ истой французской натур бросился на грудь финансиста и разцловалъ его въ об щеки.
— Вы спасли меня! вы спасли домъ и могилы моихъ предковъ! Благодарить васъ я не могу, но я врю въ Бога, я молю Его и буду молить за васъ какъ за отца, и если когда-нибудь,— спшилъ онъ выговорить отрывистыми словами,— я вздумаю бросить на пустую прихоть хоть одинъ франкъ который долженъ беречь для уплаты вамъ, браните меня какъ отецъ сталъ бы бранить неблагодарнаго сына.
Какъ ни былъ растроганъ Аленъ, во Дюплеси былъ тронутъ еще больше.
— Какой отецъ не гордился бы имя такого сына! О, еслибы такой сынъ былъ у меня! сказалъ онъ нжно.
Потомъ быстро вернувшись къ обычной своей сдержанности, прибавилъ съ сардоническою улыбкой которая обдавала холодомъ его друзей и приводила въ трепетъ враговъ:
Monsieur Лувье скоро получитъ то что я общалъ ему: un mauvais quart d’heure. Позвольте мн этотъ commandement tendant saisie. Я долженъ поспшить къ моему avou дать ему инструкціи. Если вы не имете лучшаго приглашенія, прошу васъ откушайте сегодня съ нами и потомъ отправитесь съ Валеріей и со мной въ Оперу.
Нтъ надобности говорить что Аленъ принялъ это приглашеніе. Какъ счастлива была Валерія въ этотъ вечеръ!

ГЛАВА IX.

На слдующій день Дюплеси былъ удивленъ посщеніемъ Лувье: этотъ магнатъ милліонеръ никогда прежде не входилъ въ домъ своего младшаго и мене знаменитаго соперника.
Этотъ толстый человкъ вошелъ въ комнату съ сильно раскраснвшимся лицомъ и съ боле рзкою чмъ обыкновенно смсью веселой brusquerie и надменной чванливости.
— Я думаю вы удивлены видя меня, началъ Лувье, какъ только дверь была затворена.— Сегодня утромъ я получилъ сообщеніе отъ вашего агента съ приложеніемъ чека на сумму процентовъ которые долженъ мн Monsieur Рошбріанъ, и формальное заявленіе вашего желанія уплатитъ капиталъ за этого счастливаго щеголя. Хотя до сихъ поръ мы не были лучшими друзьями въ мір, но я счелъ справедливымъ относительно человка въ вашемъ положеніи придти прямо къ вамъ и сказать: Cher confr&egrave,re, какой плутъ обошелъ васъ? Вы не знаете дйствительнаго положенія Бретонскаго помстья, иначе вы никогда не бросили бы на него вашихъ милліоновъ. Цна имнія ниже стоимости моей закладной на 30.000 луидоровъ.
— Въ такомъ случа, Monsieur Лувье, вы будете на 30.000 луидоровъ богаче если я избавлю васъ отъ закладной.
— Я могу перенести этотъ убытокъ — не обижайтесь — скоре чмъ вы, и у меня могутъ быть причуды на которыя я не жалю денегъ, но которыя не могутъ имть значенія для другаго. Посмотрите, я принесъ съ собой подлинныя бумаги касающіяся всхъ подробностей имнія. Вамъ нечего спрашивать объ ихъ точности, они составлены собственными агентами маркиза, Monsieur Гандреномъ и Monsieur Геберомъ. Вы увидите что въ нихъ помянуты вс возможныя статьи дохода до послдней яблони. Просмотрите ихъ и скажите мн правы ли вы затрачивая такую сумму на такое имнье.
— Очень вамъ благодаренъ за интересъ который вы принимаете въ моихъ длахъ и котораго я не смлъ ожидать отъ Monsieur Лувье, но я вижу что у меня есть дубликатъ этихъ бумагъ, данный мн самимъ Monsieur Геберомъ. Кром того у меня тоже есть фантазіи на которыя я не жалю денегъ, и въ числ ихъ можетъ быть фантазія о земляхъ Рошбріана.
— Смотрите, Дюплеси, когда такой человкъ какъ я проситъ объ одолженіи, то вы можете быть уврены что у него хватитъ силы отплатить за него. Уступите моей причуд и просите за это все чего хотите!
Dsol что не могу сдлать вамъ пріятнаго, но для меня это стало не только причудой, а дломъ чести, а честь, вы знаете, любезнйшій Monsieur Лувье, первое условіе правильныхъ финансовъ. Посл внимательнаго ознакомленія съ помстьемъ Рошбріана, я самъ предложилъ ему деньги для выплаты по вашей гипотек, а что будутъ говорить на бирж если Луціанъ Дюплеси не исполнитъ обязательства?
— Мн кажется я могу отгадать что будутъ рано или поздно говорить о Луціан Дюплеси если онъ сдлаетъ Поля Лувье своимъ непримиримымъ врагомъ. Corbleu! mon cher, человкъ съ тройнымъ противъ вашего капиталомъ, слдя враждебнымъ взоромъ за всякою вашею спекуляціей, можетъ un beau jour сдлать даже васъ банкротомъ!
— Предостереженъ — вооруженъ! возразилъ Дюплеси невозмутимо.— Fas est ab koste doceri, я хочу сказать: позволительно отъ врага научиться, я не помню дня когда бы вы не относились ко мн враждебно, а я еще не банкротъ, хотя принимаю васъ въ дом который благодаря вамъ иметъ такіе скромные размры.
Fah! Это была ошибка съ моей стороны, и, ха! ха! вы уже отомщены за это — вашъ лсъ!
— Хотите, чтобы помириться я уступлю вамъ этотъ лсъ и ограничу свое честолюбіе какъ землевладлецъ въ этой плохой спекуляціи съ Рошбріаномъ.
— Будь онъ проклятъ этотъ лсъ, я теперь и не думаю о немъ! Я могу продать свою земью дороже чмъ она мн стоила одному изъ вашихъ императорскихъ фаворитовъ. Стройте дворецъ въ своемъ лсу. Уступите мн Рошбріанъ, скажите ваши условія.
— Тысяча извиненій! ro я уже имлъ честь сообщить вамъ что я заключилъ обязательство которое не позволяетъ мн говорить объ условіяхъ.
Какъ змй который посл извиваній и пресмыканій поднимается въ вышину, Лувье всталъ съ выпяченною грудью.
— Такъ значитъ это кончено. Я пришелъ желая предложить миръ, вы отказываетесь и объявляете войну.
— Ни мало, я не объявляю войны, я принимаю ее если это необходимо.
— Это ваше послднее слово, Monsieur Дюплеси?
Monsieur Лувье, да.
Bon jour!
И Лувье шагнулъ къ двери, тамъ онъ остановился.
— Подумайте денекъ.
— Ни минуты.
— Ватъ слуга, Monsieur, вашъ покорнйшій слуга.
Лувье вышелъ.
Дюплеси подперъ свой широкій задумчивый лобъ своею тонкою жилистою рукой. ‘Эта затрата подорветъ меня, прошепталъ онъ. Мн нужно теперь быть очень осторожнымъ имя такого врага. Но, къ чему мн заботиться о богатств? Приданое Валеріи, ея счастіе обезпечены.’

ГЛАВА X.

Madame Саваренъ написала Исавр очень нжное письмо со множествомъ извиненій, но оно осталось безъ отвта. Madame Саверенъ не ршалась сообщить мужу содержаніе разговора имвшаго такой печальный исходъ. Въ теоріи онъ обладалъ деликатнымъ тактомъ, который если не всегда проявлялся на практик, но побуждалъ его строго осуждать недостатокъ такта въ другихъ. Не зная такимъ образомъ объ оскорбленіи онъ захалъ къ Исавр и передалъ черезъ служанку записку что ‘онъ увренъ ей пріятно будетъ узнать что Monsieur Рамо лучше, хотя онъ все еще въ опасности’.
Только на третій день посл свиданія съ Madame Саваренъ Исавра вышла изъ своей комнаты чтобы принять мистрисъ Морли.
Прекрасная Американка была поражена видя перемну въ лиц Исавры. Она была очень блдна и имла тотъ непередаваемый видъ истощенія что свидтельствуетъ о продолжительной безсонниц, кроткіе глаза ея потускнли, улыбка на губахъ исчезла, легкая походка смнилась усталою и медленною.
— Бдное дитя! воскликнула мистрисъ Морли! Что съ вами? кто васъ лчитъ?
— Мн не нужно доктора, это небольшая простуда, воздухъ Парижа очень измнчивъ. Не безпокойтесь обо мн, дорогая моя, какія послднія новости?
Мистрисъ Морли вкратц передала о главнйшихъ событіяхъ минуты — о разрыв готовомъ послдовать между Оливье и его прежнею либеральною партіей, какой тонъ неожиданно принялъ де-Жирарденъ, предположенія о результатахъ покушенія пойманныхъ заговорщиковъ на жизнь императора которое предположено было привести въ исполненіе въ конц іюня — событія имвшія не маловажное значеніе для Имперіи. Пріютившись въ глубин своего кресла, Исавра слушала повидимому спокойно, и когда наступило молчаніе спросила холоднымъ яснымъ тономъ:
— А что мистеръ Грагамъ Венъ, онъ не принялъ вашего приглашенія?
— Къ сожалнію нтъ, онъ такъ занятъ въ Лондон.
— Я знаю что онъ отказался, сказала Исавра съ тихимъ горькимъ смхомъ.
— Почему? кто вамъ сказалъ?
— Мой здравый смыслъ сказалъ мн это.— Вдь можно имть здравый смыслъ будучи только бднымъ писакой.
— Не говорите такъ, это недостойно васъ напрашиваться на комплименты.
— Комплименты! А! Итакъ мистеръ Венъ отказался пріхать въ Парикъ, ничего, онъ прідетъ на будущій годъ. Тогда меня не будетъ въ Парик. Полковникъ Морли видлъ мистера Вена?
— О да, два или три раза.
— Онъ здоровъ?
— Совершенно, кажется, по крайней мр Франкъ не говорилъ мн чтобъ онъ былъ боленъ, но судя по тому что я услышала, онъ не такой человкъ какимъ я считала его. Многіе говорили Франку что онъ сильно измнился съ тхъ поръ какъ получилъ наслдство, сдлался большимъ скрягой, совсмъ несчастный, отъ даже отказывается занять мсто въ парламент потому что это сопряжено съ расходами. Удивительно какъ деньги портятъ человка.
— Онъ получилъ уже наслдство когда былъ здсь. Деньги не испортили его.
Исавра помолчала, крпко сжавъ руки, потомъ внезапно поднялась на ноги, румянецъ быстро выступилъ и исчезъ на ея щекахъ, и устремивъ на свою удивленную гостью глаза уже не тусклые, а съ оттнкомъ отчасти злобнымъ, отчасти умоляющимъ сказала:
— Вашъ мужъ говорилъ съ мистеромъ Веномъ обо мн: я знаю это. Что отвчалъ мистеръ Венъ? Отвчайте прямо на мой вопросъ. Правду! Правду! Я прошу только правды!
— Дайте мн вашу руку, сядьте здсь возл меня, милое дитя.
— Дитя! Нтъ, я женщина! Слабая какъ женщина, но и сильная тоже какъ женщина! Правду!
Мистрисъ Морли пришла съ намреніемъ привести въ исполненіе свое ршеніе и высказать Исавр ‘правду’, которой та теперь требовала. Но она думала высказать правду посвоему, мягко и постепенно. При такомъ внезапномъ вызов, мужество оставило ее. Она залилась слезами. Исавра смотрла на нее сухими глазами.
— Ваши слезы служатъ мн отвтомъ. Мистеръ Венъ слышалъ о нанесенномъ мн оскорбленіи. Такой человкъ какъ онъ не унизится до любви къ женщин знакомой съ оскорбленіемъ. Я не осуждаю его, я тмъ больше уважаю его, онъ правъ.
— Нтъ, нтъ, нтъ! Вы были оскорблены! Кто осмлился оскорбить васъ? (Мистрисъ Морли ничего не слыхала объ исторіи съ русскимъ княземъ.) Мистеръ Венъ говорилъ Франку и писалъ мн что вами нельзя не восхищаться, нельзя не уважать васъ, но — я не могу повторить этого,— вы узнаете правду, прочтите и судите сами.
Мистрисъ Морли вынула и подала Исавр письмо которое скрыла отъ мужа. Письмо было не очень длинно, оно начиналось выраженіемъ горячей благодарности мистрисъ Морли не только за ея приглашеніе, но и за интересъ какой она принимала въ его счастіи. Затмъ оно продолжалось такъ:
‘Я отъ всего сердца раздляю то что вы такъ краснорчиво и справедливо говорите о душевныхъ и личныхъ качествахъ которыми природа такъ щедро надлила названную вами особу.
‘Никто не можетъ въ такой степени какъ я чувствовать очарованіе такого несравненнаго превосходства, никто неможетъ такъ искренно раздлять убжденіе что похвалы привтствовавшія начало ея карьеры только слабое предвстіе той славы которая будутъ все громче и громче сопровождать ея успхъ.
‘Только тотъ можетъ быть достоинъ ея руки кто, если и не сравнится съ нею по геніальности, но возвысится до ея уровня сочувствуя ея цлямъ и радуясь ея успху. Что касается меня, то узнавъ что она избрала карьеру на которой достигается еще большая извстность чмъ на сцен, и отреклась отъ мирнаго уединенія частной жизни, я почувствовалъ такую же боль какъ еслибъ услышалъ что она посвятила себя профессіи къ которой готовилась прежде. Еслибы при выбор единственной подруги моихъ судебъ я могъ руководиться только собственнымъ сердцемъ (чего, говоря по совсти, я не могу теперь, хотя когда видлъ васъ въ послдній разъ въ Париж я надялся что буду уже теперь имть эту возможность), еслибъ я могъ надяться — на что не имю права — что буду въ состояніи приковать къ себ хотя часть мыслей которыя устремлены теперь по тмъ путямъ на которыхъ поэты улучшаютъ міръ, и тогда (говорю это съ сокрушеніемъ, можетъ-быть это недостатокъ моего англійскаго воспитанія, можетъ быть слдствіе моего личнаго эгоизма), даже тогда я сомнваюсь чтобы могъ сдлать счастливою женщину міръ которой не можетъ быть ограниченъ стнами дома котораго она будетъ счастіемъ и украшеніемъ.
‘И даже ревнивая тиранія мужниной любви не осмлится сказать натурамъ подобнымъ той о комъ мы говоримъ: ‘Сосредоточь для домашнихъ радостей одного человка свтъ который свтитъ съ высоты тверди на радость и утшеніе всхъ.’
— Я такъ много благодарна вамъ, сказала Исавра спокойно, — подозрнія длаютъ женщину слабою, увренность сильною.
Она машинально разгладила и сложила письмо, машинально, но медленно, нетвердою рукою подала его улыбаясь своему другу.
— Не хотите ли оставить его у себя? сказала мистрисъ Морли.— Чмъ больше вы познакомитесь съ предразсудками этого ограниченнаго ума, съ ревнивою боязнью англійскаго мужа встртить превосходство, даже равенство въ женщин которую онъ можетъ цнить только какъ свой домъ или лошадь, потому что она составляетъ его исключительную собственность, тмъ пріятне вамъ будетъ убдиться что вы свободны для лучшаго выбора. Оставьте письмо у себя: перечитывайте его пока не почувствуете къ писавшему его онисхожденіе и презрніе.
Исавра взяла назадъ письмо и положивъ щеку на руку дремотно смотрла въ пространство. Прошло нсколько минутъ прежде чмъ она отвтила, и слова ея ни мало не относились къ утшающей рчи мистрисъ Морли.
— Онъ былъ такъ радъ когда узналъ что я отказалась отъ карьеры въ которой я ставила свое честолюбіе. Я думала что онъ будетъ радъ если я на другой карьер буду стараться подняться до одного съ нимъ уровня, теперь я вижу какъ горько я ошибалась. Все чего я не понимала въ немъ прежде, теперь объяснилось. Я не понимала какъ безумно я обманывала себя, три дня тому назадъ я постигла это, и эта догадка такъ мучила меня что сегодня увидавъ васъ я не могла сдержать свое сердце, вопреки женской гордости оно прорвалось наружу чтобъ узнать правду. Постойте! Я должна передать вамъ что мн было сказано другимъ моимъ другомъ, добрымъ и умнымъ другомъ. А я такъ разсердилась на нее когда она сказала это что думала что никогда не буду больше въ состояніи видть ее.
— Милое дитя мое! кто былъ этотъ другъ и что онъ сказалъ вамъ?
— Другъ этотъ была Madame Саверенъ.
— Ни одна женщина не любитъ васъ больше моего, что же она сказала?
— Что она не позволила бы своей дочери сдлать свое имя предметомъ толковъ свта, какъ я это сдлала, подвергнуться риску получить оскорбленіе, подобно мн, пока дочь ея не будетъ имть покровителя, какого я не имю. И я, переступивъ границы какія благоразумная мать назначаетъ своей дочери, стала въ ряды тхъ чьей руки не ищутъ мущины, разв только т которые сами избрали такой же путь къ извстности. Думаете ли вы что она не была права?
— Въ той ужасной форм какъ вы передаете это, глупенькая двочка, конечно нтъ. Но я также желаю чтобы вы имли покровителя о которомъ говорила Madame Саваренъ, я желаю чтобы вы счастливо вышли замужъ за человка ни мало не похожаго на мистера Вена, человка который гордился бы боле вашимъ геніемъ нежели красотою, который сказалъ бы: ‘слава моего имени будетъ доле жить въ потомств нежели слава именъ украшенныхъ титулами, потому что она удостоила сдлать его своимъ именемъ. Никакая демократическая революція не можетъ лишить меня этой чести’.
— Вы думаете что можно найти людей которые смиренно подчинятся мысли что обязаны жен именемъ котораго не могли составить себ сами. Можетъ-быть и есть такіе люди. Но гд? въ числ тхъ которые уже соединены симпатіями къ одинакимъ цлямъ, одинакимъ занятіямъ, одинакимъ надеждамъ и опасеніямъ, съ женщинами отрекшимися отъ уединенія своего дома. Madame де-Гранмениль ошибалась. Артистки должны выходить замужъ за артистовъ. Такъ, такъ.
Она провела рукой по лбу — это была ея милая привычка когда она старалась сосредоточить свои мысли — и помолчала съ минуту.
— Не чувствовали ли вы, сказала она мечтательно,— что бываютъ минуты въ жизни когда кажется будто темная завса закрываетъ прошлое которое наканун еще было такъ ясно, такъ переплеталось съ настоящимъ? Тогда ужь не можешь больше оглянуться назадъ, взоръ влечется впередъ, и полоса свта освщаетъ будущее, будущее которое еще наканун было невидимо. У одного англійскаго поэта есть стихъ — мистеръ Венъ однажды привелъ его въ разговор, не со мною, а съ Савареномъ, въ подтвержденіе своихъ словъ что самыя сложныя развтвленія мысли лучше достигаются въ простйшей форм выраженія. Я сказала себ ‘я запомню твердо эту истину если когда-нибудь посвящу себя литератур какъ посвятила себя пнію’, и… да, именно въ тотъ вечеръ честолюбіе роковое для женщинъ безповоротно захватило меня въ свои когти, это было въ Ангіен. Мы были на озер, солнце садилось….
— Но вы не сказали мн стихъ который произвелъ на васъ такое впечатлніе, сказала мистрисъ Морли съ добротою женскаго такта.
— Стихъ — какой стихъ? А, вспомнила:

Я вижу какъ съ вершины башни конецъ всему.

А теперь поцлуйте меня, милая, и никогда ни слова больше объ этомъ разговор, никогда ни слова о мистер Вен — темная завса закрыла собою прошлое.

ГЛАВА XI.

Мущины и женщины боле сходны другъ съ другомъ въ нкоторыхъ важныхъ чертахъ характера чмъ обыкновенно думаютъ, но именно это сходство длаетъ ихъ различія мене понятными другъ для друга, точно также какъ въ политик, теологіи, или въ самой спорной изо всхъ спорныхъ наукъ, метафизик, чмъ боле разсуждающіе приближаются другъ къ другу въ такихъ пунктахъ которые для наблюдателя не критика кажутся самыми важными, тмъ боле вроятности что они бросятся въ противоположныя направленія чтобы достичь разницы на остріе булавки.
Между мущиной и женщиной есть нсколько значительныхъ пунктовъ сходства, наибольшій изъ нихъ въ любви, однако же и здсь обширное поле для несогласій. Здсь разкащикъ такой повсти какъ моя, если онъ настолько уменъ чтобы быть скромнымъ, долженъ знать что было бы почти профанаціей еслибъ онъ какъ мущина полагалъ проникнуть въ сокровеннйшую глубину женскаго сердца и повторить какъ мущина вс вибраціи звука издаваемаго сердцемъ женщины непримтно даже для ея собственнаго слуха.
Я знаю Исавру такъ коротко какъ еслибъ я качалъ ея колыбель, игралъ съ нею во время ея дтства, училъ и воспитывалъ ее въ юности, но я столько же могу разказать вамъ съ достоврностью о томъ что произошло въ душ ея въ теченіи сорока восьми часовъ которые протекли со времени ея разговора съ Американкой до появленія ея въ какой-то пошлой гостиной, сколько могу разказать о томъ что почувствовалъ бы житель Луны еслибы солнце лучи котораго отражалъ его міръ исчезло изъ мірозданія.
Я могу сказать только что когда она снова появилась въ этомъ пошломъ гостиномъ мір, въ лиц ея произошла перемна, не слишкомъ замтная для обыкновеннаго наблюдателя. Если онъ замчалъ что-нибудь, то на его взглядъ она стала красиве, въ глазахъ было больше блеску, цвтъ лица (всегда прекрасный, хотя нсколько блдный, матово блдный, что такъ идетъ къ чернымъ волосамъ) сталъ еще блистательне, въ немъ появился нжный розовый оттнокъ, который еще больше идетъ къ темнымъ волосамъ. Въ чемъ же, значитъ, была перемна, и перемна не къ лучшему? Губы, прежде мягко задумчивыя, стали жесткими, перемна была во лбу, который прежде, казалось, смялся когда смялись губы, теперь же не было боле симпатіи между лбомъ и губами, еще едва примтна была тоненькая какъ ниточка линія которая черезъ нсколько лтъ обозначится въ морщину въ пространств между глазами, голосъ не былъ такъ нжно мягокъ, походка стала самоувренне. Что означали вс эти перемны, ршатъ женщины, я же могу только угадывать. Mademoiselle Чигонья ежедневно посылала свою служанку справляться о Рамо. Это, я думаю, она длала бы при всякихъ обстоятельствахъ. Она отправилась къ Madame Саваренъ, примирялась съ ней, запечатлвъ примиреніе холоднымъ поцлуемъ. Это также она сдлала бы, я думаю, при всякихъ обстоятельствахъ, при нкоторыхъ обстоятельствахъ поцлуй не былъ бы такъ холоденъ.
Была только одна вещь необычная въ ея привычкахъ. Я упоминаю о ней, хотя только женщина можетъ сказать означаетъ ли она что-нибудь достойное замчанія.
Въ теченіе шести дней она оставляла письмо Madame де-Гранмениль безъ отвта. Съ Madame де-Гранмениль была связана вся ея внутренняя жизнь, съ того дня когда одинокое безутшное дитя увидло, выше битыхъ дорогъ жизни, проблески волшебной страны поэзіи и искусства, затмъ въ теченіе всей безпокойной, мечтательной, жаждущей отличій юности, до сихъ поръ, во всемъ что обусловливаетъ прекрасную дйствительность которую мы называемъ романтичностью.
Никогда прежде не откладывала она до другаго дня своихъ отвтовъ на письма которыя были для нея какъ Сибилины листы для безпокойнаго неофита жаждущаго разршить загадки представляемыя внутреннимъ или вншнимъ міромъ. Въ теченіе шести дней письмо гжи де-Гранмениль оставалось неотвченное, непрочтенное, пренебреженное, отброшенное съ глазъ долой, подобно тому какъ въ то время когда какая-нибудь настоятельная необходимость заставляетъ насъ имть дло съ существующимъ міромъ, мы отбрасываемъ вымыслы которые въ наши праздничные часы очаровывая уносили насъ въ міръ которымъ мы уже не интересуемся боле, съ которымъ не имемъ боле симпатіи.

ГЛАВА XII.

Густавъ поправлялся, но медленно. Докторъ объявилъ что всякая непосредственная опасность миновала, но сказалъ ему откровенно и нсколько сдержанне его родителямъ: ‘нужно быть очень осторожнымъ’.
— Послушайте, молодой другъ мой, прибавилъ онъ Рамо,— одна умственная работа не убиваетъ человка привыкшаго къ ней какъ вы, но если кром мозга утомлять сердце и желудокъ и нервы, то это можетъ свести въ гробъ человка съ организмомъ вдесятеро крпче вашего. Пишите сколько хотите — это ваше призваніе, но пить абсентъ, предсдать на оргіяхъ въ Maison Dore, вовсе не ваше призваніе. Регулируйте свою жизнь и не слдуйте примру сказочнаго Донъ Жуана. Женитесь, ведите жизнь трезвую и спокойную, и вы переживете внуковъ viveurs. Но если вы будете продолжать жить какъ жили до сихъ поръ, то не пройдетъ и года какъ выбудете въ P&egrave,re la chaise.
Рамо слушалъ томно, но съ глубочайшимъ убжденіемъ что докторъ вполн понималъ въ чемъ дло.
Лежа безпомощно въ своей постели онъ не мечталъ объ оргіяхъ въ Maison Dore, запекшіяся губы его жаждали невинной tisane изъ липоваго цвта, и мысль объ абсент также страшила его какъ жидкій огонь Флегетона. Если былъ когда-нибудь гршникъ который внезапно убждался что многое можно сказать въ пользу нравственной жизни, то этотъ гршникъ въ моментъ моего разказа былъ Густавъ Рамо. Несомннно что нравственная жизнь, Domus et placens uxer, была существенно необходима для поэта который ища безсмертной славы, осужденъ былъ на страданія очень недолговчнаго тла.
‘А, шепталъ онъ жалобно про себя, эта двушка, Исавра, не можетъ имть настоящей симпатіи къ генію! Она убьетъ во мн не обыкновеннаго человка!’
И шепча такимъ образомъ онъ заснулъ. Когда онъ проснулся и увидлъ что голова его покоилась на груди матери, онъ былъ похожъ на чувствительнаго, слабаго человка пробудившагося посл того какъ слишкомъ много выпилъ наканун. Раскаяніе, горе, неразуміе вызвали у него слезы и въ слезахъ онъ открылъ матери свое сердце.
Исавра отвергла его и это довело его до отчаянія.
— А! какъ измнилась бы его жизнь съ Исаврой! какъ чиста была бы она! какъ прекрасна!
Мать слушала его нжно и употребила вс усилія чтобъ успокоить его и поднять его падавшій духъ.
Она сказала ему что Исавра постоянно по два раза въ день присылала справляться объ немъ. Рамо, который больше зналъ женщинъ вообще и Исавру въ частности чмъ могла думать его мать, печально покачалъ головою.
— Она не могла сдлать меньше этого, сказалъ онъ.— Не пыталась ли другая сдлать больше?
Говоря это онъ думалъ о Жюли. Madame Рамо колебалась.
Бдные Парижане! проповдывать противъ нихъ сдлалось модой, и прежде чмъ кончится моя книга, мн придется проповдывать — нтъ, не проповдывать, но указывать на множество ошибокъ которыя слдуетъ замтить и исправить. А пока я стараюсь относиться къ нимъ такъ какъ философія жизни учитъ насъ относиться къ другимъ людямъ, считая ихъ тмъ что они есть.
Я не думаю чтобы семейныя отношенія парижской bourgeoisie были такъ дурны какъ они представляются во францускихъ повстяхъ. Madame Рамо довольно обыкновенный типъ того класса къ которому она принадлежитъ. Выходя замужъ она была замчательно красива. Густавъ отъ нея наслдовалъ свою красоту. Мужъ ея былъ очень обыкновенный типъ французскаго лавочника, очень плоскій, ни мало не умный, но веселый, добродушный, сильно привязанный къ жен и хранившій непоколебимую увренность въ ея супружескую добродтель. Во всемъ квартал гд они жили не было боле счастливой, боле врной четы. Madame Рамо колебалась когда ея сынъ, думая о Жюли, спросилъ не сдлалъ ли кто-нибудь больше чмъ только присылать справляться о немъ какъ Исавра.
Посл молчаливаго колебанія она сказала:
— Да, одна молодая особа назвавшая себя Mademoiselle Жюли Комартенъ хотла остаться здсь чтобы ходить за тобой. Когда я сказала: ‘но я его мать, ему не нужно никакой другой сидлки’, она удалилась застыдившись, бдняжка! Я не осуждаю ее за то что она любитъ моего сына. Но, сынъ мой, я говорю, если ты любишь ее, то не говори мн объ этой Mademoiselle Чигонья, если же ты любишь Mademoiselle Чигонью, длать нечего, отецъ твой позаботится чтобы бдная двушка которая любила тебя, не зная что ты любишь другую, не терпла нужды.
Блдныя губы Рамо изобразили призрачную насмшку Жюли! блистательная Жюли! правда, не больше какъ балетная танцовщица, но экипажу которой когда-то завидовали въ Булонскомъ Лсу герцогини, Жюли! которая ради его пренебрегла состояніемъ, которая, не будь его, могла снова видть милліонеровъ у своихъ ногъ! Жюли! спасаемая отъ нужды лавочникомъ какъ бездомная сидлка. Жюли! неудержимая Жюли! которая писала ему за день до его болзни, обмакивая перо не въ чернила, а въ кровь изъ жилы которую вскрыла на рук: ‘Измнникъ!— Я не вижу тебя цлыхъ три дня. Осмливаешься ли ты любить другую? Если такъ, то какъ бы ты ни старался скрывать это — горе ей! Ingrat! горе теб! Любовь не есть любовь если будучи обманута она не взываетъ къ смерти. Отвчай мн скоро, скоро. Жюли.’
Бдный Густавъ вспомнилъ объ этомъ письм и простоналъ. Конечно мать его была права, ему слдуетъ отдлаться отъ Жюли, но онъ не могъ представить себ какимъ образомъ отъ нея отдлаться. Онъ капризно отвчалъ Madame Рамо:
— Не тревожьте своего сердца о Mademoiselle Комартенъ, она не нуждается въ деньгахъ. Конечно, еслибъ я могъ разчитывать на Исавру — но увы! Я не смю надяться. Дайте мн выпить tisane.
Придя на другой день докторъ посмотрлъ серіозно и отозвавъ Madame Рамо въ другую комнату сказалъ:
— Мы не длаемъ такихъ успховъ какъ я надялся, горячка миновала, но истощеніе посл нея очень серіозно. Онъ очень упалъ духомъ.
Потомъ докторъ прибавилъ весело, съ тмъ удивительнымъ постиженіемъ нашей сложной человческой природы въ которомъ доктора превосходятъ поэтовъ, а парижскіе доктора превосходятъ всхъ докторовъ въ мір:
— Не найдется ли у васъ для него какой-нибудь доброй всточки: что г. Тьеръ бредитъ послднею поэмой вашего сына, что между академиками возникъ вопросъ объ избраніи его или Жюль Жанена, или что прекрасная герцогиня де — посажена въ сумашедшій домъ сойдя съ ума отъ любви къ нкоторому молодому красному республиканцу имя котораго начинается на Р.— Не можете ли вы найти какой-нибудь хорошей новости въ этомъ род? Если найдете, то это послужитъ къ возбужденію самолюбія вашего сына, и подйствуетъ гораздо сильне чмъ вс лкарства помщенныя въ Фармакопе, кром того позаботьтесь какъ можно скоре перевезти его къ себ домой, гд онъ не могъ бы видться съ своими безразсудными молодыми друзьями.
Когда великій авторитетъ передалъ такимъ образомъ своего паціента на руки его матери, она сказала:
— Сынъ мой будетъ спасенъ.

ГЛАВА XIII.

Исавра сидла возл Веносты — къ которой въ послднее время она повидимому привязалась больше обыкновеннаго — и занималась вышиваньемъ, работой за которую не принималась въ теченіи нсколькихъ лтъ, теперь же она чувствовала отвращеніе отъ письма, чтенія и музыки. Исавра сидла такимъ образомъ молча занимаясь своею работой, а Beноста говорила безъ умолку когда служанка доложила о Madame Рамо.
Имя это изумило обихъ, Веноста никогда не слыхала чтобы мать поэта была въ живыхъ, и тотчасъ же вывела заключеніе что Madame Рамо должна быть его жена, которую онъ до сихъ поръ скрывалъ. Когда въ залу вошла женщина еще не утратившая красоты, съ лицомъ серіознымъ и печальнымъ, Веноста прошептала:
— Коварство мужа отражается на лиц жены, и достала платокъ приготовляясь пролить слезы сочувствія.
Mademoiselle, сказала постительница останавливаясь и устремивъ глаза на Исавру.— Простите мое вторженіе къ вамъ — мой сынъ иметъ честь пользоваться вашимъ знакомствомъ. Всякій кто знаетъ его раздлитъ мое горе, такъ молодъ, съ такими надеждами, и въ такой опасности, бдный мой мальчикъ!
Madame Рамо вдругъ остановилась. У нея выступили слезы, она отвернулась чтобы скрыть ихъ.
Въ обоихъ качествахъ, какъ геній и какъ женщина, Исавра была щедро одарена живостью симпатіи которая отличаетъ женщинъ отъ мущинъ и геній отъ таланта, и потому была замчательно склонна къ жалости.
Она успла уже обнять сокрушенную мать, успла усадить ее на мсто съ котораго сама встала и склонясь къ ней сказала нсколько словъ, правда довольно условныхъ, но сказанныхъ сладчайшимъ голосомъ какой я только могу надяться слышать разв во сн по сю сторону могилы.
Madame Рамо провела рукой по глазамъ, обвела взглядомъ комнату и замтивъ Веносту, въ блуз и въ туфляхъ, уставившуюся на нее тми италіянскими глазами которые на видъ кажутся такъ спокойно невинными, на самомъ же дл такъ лукаво пристальны, она шепнула умоляющимъ голосомъ:
— Не могу ли я поговорить съ вами нсколько минутъ наедин?
Исавра не могла отказа:ь въ этой просьб, хотя и была смущена и поставлена въ затрудненіе угадавъ съ какой цлью Madame Рамо просила объ этомъ. Она провела свою гостью въ сосднюю комнату и сдлавъ Веност знакъ извиненія затворила дверь.

ГЛАВА XIV.

Когда он осталась одн Madame Рамо взяла руку Исавры въ об свои и смотря пристально ей въ лицо, сказала:
— Не удивительно что вы такъ любимы: красота ваша такова что проникаетъ въ сердце и остается тамъ. Я еще больше одобряю моего мальчика теперь когда видла васъ. Но простите меня, Mademoiselle, не отнимайте вашу руку, простите мать которая пришла отъ постели больнаго сына спросить васъ не поможете ли вы ей спасти его! Одно ваше слово — жизнь или смерть для него!
— Нтъ, нтъ, не говорите этого, Madame, сынъ вашъ знаетъ какъ я цню его дружбу, съ какой искренностью отвчаю ему тмъ же, но, но — она помолчала съ минуту и продолжала грустно, съ глазами полными слезъ: — У меня нтъ сердца которое я могла бы отдать ему, или кому-нибудь другому.
— Я не прошу васъ, не стала бы просить еслибы смла, о томъ что для васъ тяжело было бы общать. Я не прошу васъ позволить мн возвратясь сказать сыну: ‘надйся и будь спасенъ’, но позвольте мн получить какое-нибудь цлительное слово изъ вашихъ устъ. Если я правильно поняла ваши слова, я по крайней мр могу сказать ему что вы не подали никому другому надежды въ которой отказали ему?
— Въ этомь вы поняли меня врно, Madame. Кто-то сказалъ что романисты такъ много отдаютъ изъ своего сердца героямъ и героинямъ которыхъ создаютъ сами, что у нихъ не остается ничего что стоило бы отдать людямъ имъ подобнымъ. Можетъ-быть это правда, но Madame,— прибавила Исавра съ улыбкой безконечно сладкою въ своей грусти: — у меня осталось еще настолько сердца чтобы сочувствовать вамъ.
Madame Рамо была тронута.
Ah, Mademoiselle, я не врю тмъ словамъ которыя вы привели. Но я не должна злоупотреблять вашею добротой продолжая говорить о предмет вамъ непріятномъ. Еще только одно слово: вы знаете что мы съ мужемъ скромные торговцы, мы не принадлежимъ къ тому обществу въ которомъ получали извстность таланты нашего сына и не стараемся попасть въ него, но смю ли я просить чтобы знакомство наше этимъ не кончилось? Смю ли я просить позволенія время отъ времяни заходить къ вамъ, и когда-нибудь принять васъ у себя дома? Врьте что я не прошу ничего такого чего не одобрила бы ваша мать еслибъ она была даже очень взыскательна къ неравенству общественныхъ классовъ. Какъ ни скроменъ нашъ домъ, но порокъ никогда не вступалъ въ его двери.
Ah, Madame, и я и синьйора Веноста, которую я на нашемъ италіянскомъ язык называю матерью, можемъ только благодарить васъ и считать для себя честью когда вамъ угодно будетъ принять насъ.
— Я отплатила бы низкою неблагодарностью за ваше доброе согласіе на мою просьбу еслибы скрыла отъ васъ причину почему я молю Небо благословить васъ за такой отвтъ. Докторъ говоритъ что пройдетъ еще долгое время прежде чмъ сынъ мой поправится настолько что ему не нужны уже будутъ боле заботы матери и онъ будетъ въ состояніи возвратиться къ прежней своей жизни и занятіямъ въ большомъ свт. Для насъ чрезвычайно важно убдить его переселиться въ нашъ домъ. Сдлать это не легко. Для молодаго человка живущаго въ свт очень естественно желать имть свое chez Lui. Въ такомъ случа что будетъ съ Густавомъ? Одинокій, съ разбитымъ сердцемъ, онъ будетъ созывать друзей, такихъ же молодыхъ, но гораздо крпче чмъ онъ, приходить развеселять его, или же будетъ искать разсять свои мысли черезчуръ сильною умственною работой, въ обоихъ случаяхъ онъ осужденъ. Но у меня есть еще боле важныя причины удержать его на время у нашего очага. Теперь именно время, и упустивъ его уже никогда не воротишь, когда нжное сообщество, кроткіе совты безъ упрековъ могутъ прочно утвердить его въ такихъ привычкахъ и образ жизни которыя навсегда изгонятъ страхъ за него изъ сердца его родителей. Вы по крайней мр удостоиваете его вашею дружбой, вы желали бы удалить его это всего что можетъ заслужить дружеское порицаніе и сожалніе, а Провидніе создало его добрымъ и можетъ-быть назначило ему быть великимъ. Если я скажу ему: ‘Ты еще не скоро будешь въ состояніи выходить чтобы видться съ друзьями, но въ моемъ дом твои друзья могутъ приходить чтобы повидаться съ тобой, между прочимъ и синьйора Веноста и Mademoiselle Чигонья общали зайти иногда’, тогда дло мое выиграно, сынъ мой спасенъ.
Madame, сказала Исавра почти рыдая,— какое счастье имть такую мать какъ вы! Такая благородная любовь облагораживаетъ другихъ которые слышатъ ея голосъ. Передайте вашему сыну какъ сильно мое желаніе чтобъ онъ выздоровлъ и достигъ большаго чмъ общаетъ его геній, скажите ему также какъ я завидую ему что онъ иметъ такую мать.

ГЛАВА XV.

Мн не нужно тратить много словъ чтобы повдать теб, мой проницательный читатель, кто бы ты ни былъ, мущина или женщина — въ особенности женщина — обо всхъ событіяхъ смнявшихъ одно другое какъ волна смняетъ волну во время прилива, и бывшихъ послдствіемъ свиданія о которомъ разказано въ послдней глав. Густавъ былъ перевезенъ въ домъ своихъ родителей, по цлымъ недлямъ остается онъ дома, или же въ солнечные дни катается часъ или около того въ собственномъ экипаж, на лошади купленной у Рошбріана, по отдаленнымъ аллеямъ, въ сторон отъ моднаго свта, Исавра посщаетъ его мать, любитъ, уважаетъ ее, и все больше подчиняется ея вліянію, во время этихъ посщеній она сидитъ около дивана на которомъ отдыхаетъ Рамо. Постепенно, незамтно, изъ словъ его матери она приходитъ къ убжденію что въ ея власти спасти человческую жизнь, и направить его карьеру къ тмъ цлямъ которыя никогда не спускаются до земли въ глазахъ генія, или въ видніи можетъ-быть еще боле возвышенномъ, врующей женщины съ чистою душой.
И самъ Густавъ, по мр того какъ онъ медленно подвинется къ выздоровленію, кажется съ благодарностью приписываетъ ей каждый шагъ своего успха, характеръ его повидимому смягчается, онъ очищается отъ прежней аффектаціи, облагораживаясь отдлывается отъ прежняго цинизма, и, главное, ему такъ необходимо ея присутствіе, такъ темно безъ нея, что — нужно ли договаривать?— читатель дополнитъ самъ то что я оставляю недосказаннымъ.
Довольно сказать что однажды Исавра возвратилась домой отъ Madame Рамо зная что рука ея уже общана, что ея будущее уже не принадлежитъ ей, и избгая Веносты, которую она такъ нжно, жаждая материнской любви, называла Madr, двушка затворилась въ своей комнат и заперла дверь на ключъ.
О, бдное дитя! о, сладкогласная Исавра! чей нжный образъ я чувствую себя слишкомъ грубымъ и жесткимъ чтобы передать на этой страниц съ чистотою его очертаній, съ томною нжностью его цвта, ты которая говоря вещи серіозныя въ устахъ мущины, выражала ихъ съ такою очаровательною серіозностью и съ такимъ женственнымъ взглядомъ, ты, кого ни одинъ изъ извстныхъ мн мущинъ не былъ вполн достоинъ, о бдная, простая, несчастная двушка, какъ смотрю я на тебя теперь въ уединеніи твоей двственной горенки съ блыми занавсками! ужели наконецъ твоя особая звзда спустилась въ толпу тхъ пошлыхъ двушекъ чьи уста говорятъ ‘да’, тогда какъ сердце говоритъ ‘нтъ’? Ты, блестящая Исавра! ты, бдное дитя лишенное матери!
Она опустилась въ свое кресло, свое любимое кресло — покрышка его была вышита гжей де-Гранмениль и подарена ей въ прошедшемъ году въ день ея рожденія, въ тотъ годъ когда она впервые узнала что такое любовь, впервые узнала что значитъ борьба для достиженія славы. И когда подобно многимъ молодымъ людямъ она соединяла любовь и славу въ мечтахъ о будущемъ, это шелковое кресло стало для нея тмъ же чмъ Дельфійскій треножникъ былъ для Пиіи: она инстинктивно обращалась къ нему во вс часы горя или радости, когда юность ищетъ пророчествъ и ограничивается мечтами.
Тамъ сидла она теперь, въ какомъ-то оцпенніи, въ какомъ-то печальномъ забытьи — иллюзіи Пиіи прошли, жажда мечтаній и пророчествъ также — сжавъ руки и шепча про себя: ‘Что случилось? Что я сдлала?’
Три часа спустя вы не узнали бы то же лицо которое видите теперь. Потому что тогда мужество, честь и честность бывшія въ натур двушки взяли верхъ. Она дала слово одному человку — слово это не можетъ быть взято назадъ, всякая мысль о другомъ мущин должна исчезнуть. Въ камин ея лежитъ зола и пепелъ — послдніе остатки драгоцннаго письма Грагама Вена, сохранявшейся вырзки изъ газетъ гд упоминалось его имя, сухаго трактата имъ изданнаго который побудилъ милую писательницу романовъ желать ‘познакомиться съ политикой’. О, еслибы трактатъ этотъ касался охоты на лисицъ, она пожелала бы ‘познакомиться’ съ этою охотой! Поверхъ всего, еще отличаясь отъ остальнаго, когда искры слабо вспыхивали и погасали то на листк, то на стебл, виднлись высушеные цвты напоминавшіе о счастливомъ час проведенномъ въ бесдк, и прогулку въ забытомъ саду, когда она ршилась отказаться отъ артистической карьеры въ которой могла быть достигнута слава, но слава эта не была бы неразлучна съ любовью, въ мечтахъ навсегда теперь оставленныхъ.

КНИГА X.

ГЛАВА I.

Грагамъ Венъ уже нсколько мсяцевъ не получалъ извстій отъ Monsieur Ренара, какъ однажды утромъ онъ получилъ письмо приводимое здсь въ перевод:
Monsieur,— Съ радостью могу увдомить васъ что я наконецъ получилъ извстіе которое можетъ повести къ боле важнымъ открытіямъ. Когда мы разстались посл безплодныхъ поисковъ въ Вн, мы оба пришли къ убжденію что по какой-то причин, извстной только самимъ этимъ дамамъ, Madame Мариньи и Madame Дюваль помнялись именами, что умершая подъ именемъ Дюваль была Madame Мариньи, а Madame Дюваль осталась въ живыхъ подъ именемъ Мариньи.
‘Для меня было ясно что этотъ beau Monsieur который навщалъ ложную Дюваль, долженъ былъ знать объ этой перемн именъ, и если его имя и мстожительство можетъ быть найдено, онъ, по всей вроятности, долженъ знать что сталось съ дамой составляющей цль розысковъ, по истеченіи столькихъ лтъ онъ вроятно не будетъ уже имть причинъ такъ строго сохранять тайну которую безъ сомннія было умстно хранить въ свое время. Возлюбленный этой soi-disant Mademoiselle Дюваль принадлежалъ, судя по тмъ свдніямъ какія намъ удалось собрать, къ высшему обществу, и можетъ-быть былъ человкъ женатый, словомъ, эта liaison принадлежала къ числу тхъ которыя, пока продолжаются, требуютъ осторожности и тайны.
‘Поэтому, оставивъ вс дальнйшія попытки къ отысканію пропавшей дамы, я ршился вернуться въ Вну какъ только кончатся дла вызвавшія меня въ Парижъ и посвятить себя исключительно отысканію таинственнаго влюбленнаго господина.
‘Я не сообщалъ вамъ объ этомъ намреніи потому что могло случиться что я ошибался, или если не ошибался, могъ слишкомъ увлекаться своими надеждами. Благоразумне было избавить почтеннаго кліента отъ возможнаго разочарованія.
‘Ясно было одно, что во время смерти soi-disant Дюваль, этотъ beau Monsieur находился въ Вн.
‘Довольно яснымъ представлялось также то что когда подруга умершей такъ таинственно ухала изъ Мюнхена, она отправилась въ Вну, и изъ Вны было получено письмо съ требованіемъ удостовренія о смерти Madame Дюваль. Простите что я напоминаю вамъ вс эти обстоятельства, которыя безъ сомннія еще свжи въ вашей памяти. Повторяю ихъ для объясненія заключеній къ какимъ они привели меня.
‘Я не могъ получить разршенія ухать изъ Парижа на продолжительное время ране конца апрля. Между тмъ я старался частнымъ образомъ разузнать кто изъ Французовъ принадлежащихъ къ высшему обществу былъ въ этой столиц осенью 1849. Въ небольшомъ списк такихъ лицъ я остановился на одномъ который могъ быть таинственнымъ Ашилемъ, его nom de baptme было дйствительно Ашиль.
‘Интриганъ, bonnes fortunes, и въ то же время расточительный, очень щекотливый въ поддержаніи своего достоинства, и избгавшій малйшаго повода къ сплетн которая могла бы его унизить, такой именно человкъ который при случайномъ ухаживаніи за женщиной сомнительной репутаціи никогда не подписалъ бы письма своимъ титулованнымъ именемъ и насколько возможно старался бы сохранять инкогнито. Но человкъ этотъ уже умеръ, и посл смерти его прошло нсколько лтъ. Онъ умеръ не въ Вн и въ теченіи нсколькихъ лтъ до своей смерти не бывалъ въ этомъ город. Онъ былъ долгое время ami de la maison одной изъ тхъ grandes dames съ которыми близости не стыдятся grands seigneurs. Въ такомъ случа они хвастливо выставляютъ на вид свои bonnes fortunes которыя при другихъ обстоятельствахъ скрываютъ. Monsieur вмст съ grande dame были въ Баден когда первый умеръ. Донъ Жуанъ подобнаго сорта всегда долженъ имть довреннаго Лепорелло. Еслибъ я могъ найти этого Лепорелло въ живыхъ, отъ него можно было бы вывдать тайны которыхъ нельзя ужъ узнать отъ покойнаго Донъ Жуана. Дйствительно, я узналъ какъ въ Вн, куда сперва отправился для поврки свдній полученныхъ въ Париж, такъ и въ Баден, куда потомъ направилъ свой путь, что у этого блестящаго дворянина былъ любимый слуга который жилъ у него съ молодыхъ лтъ, Италіянецъ, который сумлъ вовремя своей службы накопить достаточно денегъ чтобъ открыть гостинницу гд-то въ Италіи, полагали что въ Пиз. Я прибылъ въ Пизу, но человкъ этотъ выхалъ оттуда нсколько лтъ тому назадъ, гостиница его не имла успха и у него остались долги. Никто не могъ сказать что съ нимъ сталось. Наконецъ, посл долгихъ и утомительныхъ розысковъ, я нашелъ его содержателемъ небольшой гостиницы въ Гену и довольно пріятнымъ человкомъ, посл дружескаго знакомства съ нимъ (я разумется остановился въ его гостиниц) я безъ труда вызвалъ его на разговоръ о его прежней жизни и приключеніяхъ, въ особенности о его бывшемъ господин, блестящею карьерой котораго въ рядахъ de la Belle Desse онъ не мало гордился. Но не легко было навести его въ частности на тотъ случай который интересенъ для насъ. Въ самомъ дл, приключеніе съ бдною Soi-disant Дюваль было такимъ краткимъ и незначительнымъ эпизодомъ въ жизни его господина что онъ не безъ труда могъ вспомнить о немъ.
‘Мало-по-малу однако же, въ теченіи двухъ или трехъ вечеровъ, и съ помощію многихъ фляшекъ Орвіетта или бутылокъ Лакриме (вина, Monsieur, которыхъ я не рекомендую никому кто желаетъ сохранить въ порядк свой желудокъ и въ тайн свои секреты), я разузналъ слдующія подробности.
‘Нашъ Донъ Жуанъ со времени смерти жены, въ первый годъ супружества, рдко посщалъ Парижъ, гд имлъ квартиру — свой фамильный отель тамъ онъ продалъ.
‘Но постивъ случайно эту столицу Европы за нсколько мсяцевъ до извстнаго вамъ случая въ Ахен, онъ свелъ знакомство съ Madame Мариньи, незаконною дочерью высокопоставленныхъ родителей, которыми, разумется, она никогда не была признана, но которые позаботились чтобъ она получила хорошее образованіе въ монастыр, и по выход ея оттуда сумли сдлать чтобъ одинъ старый солдатъ съ состояніемъ — что означаетъ офицеръ безъ всякаго состоянія,— служившій не безъ отличія въ Алжир, предложилъ ей свою руку и присоединилъ ея скромное приданое къ своему еще боле скромному доходу. Они сумли также дать ей понять что предложеніе должно быть принято. Такимъ образомъ, Mademoiselle Quelque Chose‘ сдлалась Madame Мариньи,— и съ своей стороны сумла черезъ годъ или около того остаться вдовою. Посл ея свадьбы родители разумется умыли руки, такъ какъ уже исполнили въ отношеніи къ ней свой долгъ. Въ то время когда Донъ Жуанъ познакомился съ этою дамой, ничего нельзя было сказать дурнаго объ ея характер, но модистки и лавочники стали жаловаться что они охотне согласились бы получить свои деньги нежели врить въ безупречность ея характера. Донъ Жуанъ влюбился въ нее, немедленно удовлетворилъ претензіи модистокъ и лавочниковъ, и узжая изъ Парижа они условились встртиться въ Ахен. Когда же онъ прибылъ къ этимъ горячимъ, и по-моему вовсе не привлекательнымъ водамъ, онъ былъ удивленъ получивъ отъ нея записку что она перемнила свое имя Мариньи на имя Дюваль.
‘Я вспоминаю, говорилъ Лепорелло, что черезъ два дня господинъ мой сказалъ мн: ‘Осторожность и тайна. Не называй моего имени въ томъ дом куда я пошлю тебя съ запиской къ Madame Дюваль. Когда я бываю тамъ я не называю себя. La petite Мариньи перемнила свое имя на имя Луизы Дюваль, и я встртилъ тамъ ея подругу, настоящую Луизу Дюваль, племянницу одного моего родственника, съ которымъ опасно ссориться, онъ первый боецъ на шпагахъ и стрлокъ изъ пистолета — Викторъ де-Молеонъ’. Господинъ мой былъ достаточно храбръ, но онъ любилъ жизнь и не находилъ чтобы la petite Мариньи стоила чтобъ быть за нее убитымъ.
‘Лепорелло мало помнилъ о послдующихъ событіяхъ. Онъ вспоминалъ только что Донъ Жуанъ, когда они были въ Вн, сказалъ ему однажды утромъ съ видомъ мене обыкновеннаго веселымъ: ‘Все кончено съ la petite Мариньи — ея уже нтъ боле’. Потомъ приказалъ приготовить себ ванну, написалъ записку и сказалъ со слезами на глазахъ: ‘Отнеси это Mademoiselle Селестъ, ее нельзя сравнить съ la petite Мариньи, но la petite Селестъ еще жива.’ А, Monsieur! еслибъ хоть одинъ человкъ во Франціи такъ гордился своимъ властелиномъ какъ этотъ Италіянецъ гордился моимъ соотечественникомъ! Увы! мы Французы созданы чтобы повелвать, по крайней мр мы такъ о себ думаемъ, и оскорбляемся если кто-нибудь говоритъ намъ: ‘служи и повинуйся’. Теперь во Франціи можно встртить только Донъ Жуановъ и ни одного Лепорелло.
‘Посл большихъ усилій съ моей стороны вызвать въ памяти Лепорелло важнйшее обстоятельство — видлъ ли онъ когда-нибудь настоящую Дюваль выдававшую себя за Madame Мариньи, не являлась ли она къ его господину въ Вн или въ какомъ-нибудь другомъ мст, онъ растеръ свой лобъ и извлекъ изъ него слдующія воспоминанія.
‘Въ тотъ день когда Eccellenza (Лепорелло всегда называлъ господина своего Eccellenza, титулъ этотъ, какъ вамъ извстно, Италіянецъ придавалъ бы самому сатан еслибъ тотъ платилъ ему жалованье) сказалъ мн что la petite Мариньи нтъ боле въ живыхъ, у него предъ этимъ была дама съ опущенною вуалью и укутанная, которую какъ мн показалось я не встрчалъ прежде, но я замтилъ ея манеру держаться, очень высокомрно, голову назадъ, и подумалъ про себя что эта особа одна изъ его grandes dames. Она заходила еще раза два или три, никогда не называя своего имени, потомъ она больше не появлялась. Можетъ-статься это была Madame Дюваль, этого я не могу сказать.
‘Но не случалось ли вамъ слышать чтобъ Eccellenza посл того упоминалъ о настоящей Дюваль?
‘Нтъ, non mi ricordo — не помню.
‘Ила же о какой-нибудь находящейся въ живыхъ Madame Мариньи, хотя эта дама уже умерла?
‘Постойте, вспомнилъ, не то чтобъ онъ упоминалъ когда-нибудь при мн о такой особ, но я отправлялъ его письма на почту, адресованныя къ Madame Мариньи — о, да! даже нсколько лтъ спустя посл того какъ та la petite Мариньи умерла.
‘Однажды я попробовалъ спросить, простите меня, Eccellenza, позвольте спросить въ самомъ ли дл умерла эта бдная дама если вы приказываете мн отослать къ ней письмо?
‘О, сказалъ онъ, Madame Мариньи! Разумется та которую ты звалъ умерла, но есть и другія, эта дама принадлежитъ къ моей фамиліи. Родственники ея, хотя сами благороднаго происхожденія, признаютъ меня главою своего дома, и я слишкомъ bon prince чтобы не помогать втвямъ моего родословнаго дерева.
‘На другой посл этого разговора Лепорелло сказалъ мн: ‘Другъ мой, вы какъ видно интересуетесь узнать что сталось съ тою дамой которая приняла имя Мариньи. (Откровенно сознаюсь въ этомъ, Monsieur, чтобы показать какъ не легко даже для такого осторожнаго человка какъ я пробираться сквозь кусты не давъ людямъ замтить какую птицу вы ищете.)
‘Да, отвчалъ я, она интересуетъ меня. Я немножко зналъ этого Виктора де-Молеона съ которымъ Eccellenza не желалъ ссориться, узнавъ что сталось съ Луизою Дюваль можно сдлать пріятное этому ея родственнику.
‘Я могу указать вамъ путь какъ узнать все что было извстно Eccellenza изъ переписки. Я часто слыхалъ какъ онъ съ похвалой повторялъ пословицу которая такъ умна что могла быть италіяискою: ‘Никогда не пиши, никогда не жги’, это значитъ никогда не компрометтируй себя письмомъ, и береги вс письма которыя могутъ дать власть надъ другими. Вс письма какія онъ получалъ тщательно складывались и сохранялись. Я переслалъ ихъ его сыну въ четырехъ большихъ сундукахъ. Они безъ сомннія и теперь у него.
‘Теперь ресурсы мои истощились. Я прибылъ въ Парижъ прошлою ночью, и настоятельно совтую вамъ тотчасъ же пріхать сюда если вы желаете продолжать розыски.
‘Вы, Monsieur, можете сдлать то на что я не могъ ршиться, вы можете спросить сына этого Донъ-Жуана не находится ли въ числ писемъ его отца, которыя онъ могъ сохранить, писемъ съ подписью Мариньи или Дюваль, словомъ, такихъ которыя могли бы пролить свтъ на это темное сплетеніе обстоятельствъ. Grand seigneur будетъ конечно любезне съ вами, при вашемъ общественномъ положеніи, нежели съ полицейскимъ агентомъ. Сынъ Донъ-Жуана, наслдовавшій титулъ отца, называется маркизомъ де-Рошбріаномъ, и позвольте мн прибавить что въ настоящую минуту, какъ вамъ безъ сомннія извстно изъ газетъ, въ Париж только и говорятъ что о приближающейся войн, такъ что черезъ мсяцъ или два не легко будетъ найти Monsieur де-Рошбріана, который, какъ я узналъ, въ настоящее время находится въ Париж.
‘Съ глубочайшимъ уваженіемъ имю честь быть и пр.

‘I. Ренаръ.’

На другой день по полученіи этого письма Грагамъ Венъ былъ въ Париж.

ГЛАВА II.

Къ числу вещей не поддающихся описанію принадлежитъ то что въ Париж называется agitation, это агитація безъ смуты или насилія, не обнаруживающаяся никакимъ безпорядкомъ, никакою буйною вспышкой. Быть-можетъ кафе боле полны, прохожіе на улицахъ чаще останавливаютъ другъ друга, разговариваютъ небольшими толпами или группами, но въ цломъ мало что обнаруживаетъ какъ сильно бьется сердце Парижа. Путешественникъ прозжая по спокойной мстности можетъ не звать что въ нсколькихъ миляхъ отъ него происходитъ сраженіе, если же онъ остановится и приложитъ ухо къ земл, онъ узнаетъ, по непередаваемому сотрясенію, голоса пушекъ.
Но въ Париж проницательному наблюдателю нтъ надобности останавливаться и прикладывать ухо къ земл, онъ чувствуетъ внутри себя сотрясенія, таинственную внутреннюю симпатію передающую отдльнымъ лицамъ сознательную дрожь, когда страсти толпы взволнованы, какъ бы тихо ни было это волненіе.
Кафе Тортони было переполнено когда Дюплеси и Лемерсье вошли въ него: безполезно было заказывать завтракъ, такъ какъ ни въ комнатахъ, ни снаружи не было ни одного свободнаго столика.
Но они не могли уйти такъ скоро какъ бы желали. Завидя финансиста нсколько человкъ встали и окружили его съ жадностью спрашивая:
— Какъ вы думаете, Дюплеси, подольетъ ли оскорбленіе нанесенное Франціи хоть каплю горячей крови въ ледяныя жилы несчастнаго Олливье?
— Еще не доказано что Франція оскорблена, Monsieur, отвчалъ Дюплеси флегматично.
Bah! Не оскорблена! Самое назначеніе Гогенцоллерна на Испанскій престолъ было оскорбленіемъ — чего вамъ еще больше?
— Я вамъ скажу что это значитъ, Дюплеси, сказалъ виконтъ де-Брезе, котораго обычное добродушіе повидимому смнилось обидною заносчивостью: — Я вамъ скажу, что это значитъ, у вашего друга императора смлости не больше чмъ у цыпленка. Онъ сталъ старъ, трусливъ и лнивъ, онъ знаетъ что у него не хватитъ силъ даже ссть на лошадь. Но если въ теченіи недли онъ не объявитъ войны Прусакамъ, большое будетъ счастіе если ему удастся убраться также спокойно какъ Лудовику-Филиппу, подъ защитой своего зонтика, и съ прозвищемъ Шмидта. Или не можете ли вы, Дюплеси, переслать его обратно въ Лондонъ въ переводномъ вексел?
— Для человка съ вашею литературною извстностью, Monsieur le vicomte, сказалъ Дюплеси,— вы употребляете странныя сбивчивыя метафоры. Но, простите меня, я пришелъ сюда завтракать, и не могу оставаться затмъ чтобы ссориться. Пойдемте, Лемерсье, попытаемъ счастья не удастся ли намъ достать котлетку у Trois Fr&egrave,res.
— Фоксъ, Фоксъ, крикнулъ Лемерсье, свистнувъ пуделю который вошелъ съ нимъ въ кафе и испуганный внезапнымъ движеніемъ и громкими голосами спрятался подъ столъ.
— Ваша собака труслива, сказалъ де-Брезе,— назовите ее Nap.
Шутка эта была покрыта общимъ смхомъ, среди котораго Дюплеси скрылся, и Фредерикъ, найдя и взявъ свою собаку, послдовалъ за нимъ, нжно лаская животное.
— Я не разстанусь съ Фоксомъ ни за какія сокровища, сказалъ Лемерсье съ effusion,— это залогъ любви и врности одной прекрасной Англичанки: дама эта покинула меня — собака осталась.
Дюплеси сухо улыбнулся.
— Вы истый Парижанинъ, мой другъ Лемерсье! Я увренъ что когда зазвучитъ труба архангела въ день судный, Парижъ раздлится на два лагеря: одни будутъ пть Марсельезу и парадировать съ краснымъ знаменемъ, другіе будутъ пожимать плечами говоря: ‘Bah! le Bon Dieu какъ будто ршился оскорбить Парижъ, это любимое мсто Грацій, школу искусства, источникъ разума, око міра’, и ангелъ разрушенія засталъ бы ихъ ласкающими своихъ пуделей и съ готовыми bons mots на счетъ женщинъ.
— И совершенно справедливо, сказалъ Лемерсье примирительно,— какой другой народъ въ мір можетъ сохранить хорошее расположеніе духа при такихъ непріятныхъ обстоятельствахъ? Но къ чему принимать такой торжественный тонъ? Война разумется будетъ — безполезно говорить о разъясненіяхъ. Когда Французъ говоритъ: ‘я оскорбленъ’, онъ не станетъ слушать никакихъ возраженій. Онъ разуметъ битву, а не извиненія. Но что жь если и война? Наши храбрые солдаты побьютъ Прусаковъ, возьмутъ Рейнъ, возвратятся въ Парижъ покрытые лаврами, новый Boulevard de Berlin затмитъ собою Boulevard de Sebastopol. Кстати, Дюплеси, Boulevard de Berlin будетъ хорошая спекуляція, лучше чмъ Rue de bouvier. Ah! Кажется это мой англійскій другъ Грамъ Ванъ!
И оставивъ руку Дюплеси Лемерсье остановилъ джентльмена который готовъ былъ пройти незамченнымъ.
Bon jour, mon ami! Давно ли вы въ Париж?
— Я пріхалъ только вчера вечеромъ, отвчалъ Грагамъ,— и такъ не надолго что вижу въ томъ большое счастье, любезнйшій Лемерсье, что встртился съ вами и что мн удалось ложать вамъ руку.
— Мы съ Дюплеси только-что шли завтракать къ Trois Fr&egrave,res, пойдемте съ нами.
— Съ большимъ удовольствіемъ, ah, Monsieur Дюплеси, я буду радъ услышать отъ васъ что императоръ найдетъ въ себ достаточно твердости чтобы положить конецъ воинственному задору, который, судя по тмъ кого я встрчалъ, угрожаетъ перейти въ помшательство.
Дюплеси смотрлъ очень пристально въ лицо Грагама когда медленно отвтилъ:
— Англичанамъ должно быть извстно по крайней мр то что когда императоръ при своей послдней реформ отказался отъ личной власти для конституціонной монархіи, вопросъ покажетъ ли онъ или нтъ твердость въ такихъ длахъ которыя принадлежатъ кабинету и палатамъ не можетъ боле имть мста. Я увренъ что если Monsieur Гладстонъ посовтуетъ королев Викторіи объявить войну Россіи, и будетъ поддержанъ въ этомъ большинствомъ парламента, то вы сочли бы меня очень несвдущимъ въ длахъ конституціонной монархіи и парламентскаго правленія еслибъ я выразилъ надежду что королева Викторія воспротивится этой воинственной лихорадк.
— Вашъ укоръ былъ бы вполн справедливъ, Monsieur Дюплеси, еслибы вы могли доказать мн что оба эти случая совершенно одинаковы, но мы въ Англіи не думаемъ чтобы несмотря на послднія реформы, императоръ настолько отрекся отъ своего личнаго вліянія чтобъ его воля, твердо и ршительно вырагкенная, не имла вса въ его совт и не заставила бы смолкнуть оппозицію въ палат. Такъ ли это? Я прошу объясненія.
Въ продолженіе этого разговора они шли рядомъ въ направленіи къ Пале-Ройялю.
— Это зависитъ, возразилъ Дюплеси,— отъ того насколько усилится народное возбужденіе въ Париж. Если оно утихнетъ, императоръ безъ сомннія можетъ обратить въ хорошую сторону эту благопріятную пріостановку лихорадки. Но если оно будетъ усиливаться, и Парижъ станетъ требовать войны такими же громкими криками какъ при Лудовик-Филипп онъ кричалъ о революціи, думаете ли вы что императоръ будетъ въ состояніи внушить своимъ министрамъ мудрость мира? Министры его будутъ слишкомъ напуганы криками, не ршатся имъ противиться и выйдутъ въ отставку. Изъ кого можетъ императоръ составить другой кабинетъ? Кабинетъ мира? Кто ршится ораторствовать въ пользу мира? Кто? Гамбетта, Жюль Фавръ, признанные республиканцы, захотятъ ли они занять министерскій постъ при Лудовик-Наполеон? Еслибъ они согласились, не было ли бы первымъ ихъ дйствіемъ уничтоженіе имперіи? Такимъ образомъ Наполеонъ такой же конституціонный монархъ какъ и королева Викторія въ томъ смысл что народная воля страны (а во Франціи въ такихъ вопросахъ Парижъ есть вся страна) контролируетъ палаты, контролируетъ кабинетъ, а императоръ не можетъ дйствовать противъ кабинета. Я не говорю объ арміи, которая во Франціи есть сила неизвстная въ Англіи, и которая наврно не станетъ брататься ни съ какою партіей мира. Если война будетъ объявлена, пусть Англія осуждаетъ это — она не можетъ сожалть объ этомъ больше меня,— но пусть Англія осуждаетъ націю, пусть она осуждаетъ если хочетъ форму правленія основанную на всеобщей подач голосовъ, но пусть не осуждаетъ она нашего государя, также какъ Франція не стала бы осуждать королеву еслибы вынужденная условіями на которыхъ утверждается ея престолъ она подписала объявленіе войны уступая требованіямъ большинства парламента толькоч: о избраннаго и совта министровъ которыхъ некмъ замнить.
— Замчанія ваши, Monsieur Дюплеси, очень убдительны и еще боле увеличиваютъ безпокойство съ какимъ я, какъ и вс мои соотечественники, смотримъ на настоящее тревожное время. Будемъ надяться на лучшее. Правительство наше, какъ мн извстно, употребляетъ вс усилія чтобъ уничтожить всякій поводъ къ оскорбленію какое это несчастное назначеніе германскаго принца на Испанскій престолъ не могло не причинить государственнымъ людямъ Франціи.
— Я очень радъ что вы соглашаетесь что подобное назначеніе было достаточнымъ поводомъ къ оскорбленію, сказалъ Лемерсье съ нкоторою горечью, — потому что я встрчалъ Англичанъ которые утверждаютъ что Франція не иметъ права противиться выбору государя какой бы ни былъ сдланъ Испаніей.
— Англичане вообще не очень вникаютъ въ политическія дла другихъ странъ, сказалъ Грагамъ,— но т кто интересуется ими должны видть что Франція не можетъ безъ понятной тревоги переносить чтобъ ее скружали со всхъ сторонъ линіей враждебныхъ государствъ: на запад сама Германія, ставшая столь грозною посл битвы при Садовой, германскій принцъ на юго-запад, довольно вроятный союзъ между Пруссіей и Италіяаскимъ королевствомъ, уже отчужденнымъ отъ Франціи, которой оно такъ много обязано. Если Англіи было бы непріятно большое морское могущество Антверпена, то насколько боле непріятно должно быть Франціи еслибы Пруссія имла возможность, присоединивъ испанскія войска къ германской арміи, устремить т и другія на Францію. Но этого повода къ безпокойству уже не существуетъ, кандидатура Гогенцоллерна взята назадъ. Будемъ надяться на лучшее.
Они услись за столомъ въ кафе Trois Fr&egrave,res, и Лемерсье занялся просматриваніемъ menu и заказомъ завтрака, не упуская изъ виду Фокса.
— Посмотрите на этого человка, сказалъ Дюплеси, указывая на только-что вошедшаго господина,— нсколько дней тому назадъ онъ былъ популярный герой, теперь, при всеобщемъ возбужденіи отъ угрожающей войны, онъ можетъ спокойно заказывать свой бифстекъ не осыпаемый поздравленіями и привтствіями, такова слава во Франціи! Сегодня есть, а завтра нтъ ея.
— А чмъ прославился этотъ человкъ?
— Онъ живописецъ и отказался отъ ордена — единственный французскій живописецъ который сдлалъ это.
— А почему онъ отказался?
— Потому что онъ больше привлекъ къ себ вниманіе своимъ отказомъ чмъ еслибы принялъ награду. Если когда-нибудь наступитъ день для красныхъ республиканцевъ, то самые отчаянные изъ нихъ, осужденные человческимъ чувствомъ, и будутъ до помшательства заботиться о снисканіи одобренія людей.
— Вы глубокій философъ, Monsieur Дюплеси.
— Не думаю, я чувствую особенное презрніе къ философамъ. Простите меня на минуту, я вижу человка съ которымъ хотлъ бы сказать два слова.
Дюплеси перешелъ къ другому столу и заговорилъ съ человкомъ среднихъ лтъ, довольно замчательной наружности, съ красною ленточкой въ петличк, въ которомъ Грагамъ узналъ бывшаго императорскаго министра, отличавшагося отъ своихъ товарищей въ кабинет того времени репутаціей преданности своему повелителю и мужества противъ толпы.
Оставшись одинъ съ Лемерсье, Грагамъ сказалъ:
— Скажите мн пожалуста гд я могу найти вашего друга маркиза де-Рошбріана. Я сегодня заходилъ на его квартиру, и тамъ мн сказали что онъ отправился гостить куда-то за городъ, взявъ съ собой своего слугу. Concierge не могъ дать мн его адреса. Я такъ обрадовался когда встртилъ васъ надясь что вы наврное знаете.
— Нтъ, я не знаю, я уже нсколько дней не видлъ Алена, но Дюплеси врно знаетъ.
Въ это время финансистъ возвратился къ нимъ.
Mon cher, Грамъ Ванъ желаетъ знать въ какія Сабинскія сни сокрылся Рошбріанъ, fumum opes strepitumque, столицы?
— А! маркизъ вашъ другъ, Monsieur?
— Я едва ли могу похвалиться этою честью, но мы съ нимъ знакомы и я былъ бы радъ его видть.
— Въ настоящую минуту онъ находится въ сельскомъ дом герцогини де-Тарасконъ близь Фонтенбло, два дня тому назадъ я получилъ отъ него наскоро написанную записку съ извщеніемъ что онъ отправился туда вслдствіе ея настоятельнаго приглашенія. Но онъ можетъ вернуться завтра, во всякомъ случа онъ обдаетъ у меня въ восемь часовъ, и я былъ бы очень радъ еслибы вы сдлала мн честь встртиться съ нимъ въ моемъ дом.
— Это такое пріятное приглашеніе что я не могъ бы отъ него отказаться, и я принимаю его съ благодарностью.
Въ дальнйшемъ разговор Грагама съ двумя Французами не было сказано ничего достойнаго вниманія. Онъ оставилъ ихъ докуривать сигары въ саду и отправился домой чрезъ Rue de Rivoli. Проходя мимо Magazin du Louvre, онъ остановился давъ дорогу дам быстро проходившей изъ дверей магазина къ своему экипажу.
Взглянувъ на него съ легкимъ наклоненіемъ головы въ признательность за его вжливость дама узнала его лицо.
— А, мистеръ Венъ! воскликнула она почти радостно,— вы въ Париж и не навстите меня!
— Я пріхалъ только вчера вечеромъ, любезнйшая мистрисъ Морли, сказалъ Грагамъ нсколько смутившись,— и только по дламъ которыя потребовали моего присутствія. Я пробуду здсь вроятно очень короткое время.
— Въ такомъ случа позвольте похитить у васъ нсколько минутъ, нтъ, даже и того не надо, я могу довезти васъ куда хотите, и такъ какъ карета моя движется быстре чмъ вы идете пшкомъ, то я даже сохраню вамъ нсколько минутъ вмсто того чтобы похищать ихъ у васъ.
— Вы очень добры, но я шелъ только къ себ въ гостиницу которая здсь рядомъ.
— Въ такомъ случа у васъ не можетъ быть оправданій чтобы не сдлать со мной небольшую прогулку въ Енисейскихъ Поляхъ, демте.
Вжливость обязывала Грагама повиноваться. Онъ помогъ прекрасной Американк ссть въ экипажъ и самъ слъ рядомъ съ ней.

ГЛАВА III.

— Мистеръ Венъ, я должна очень извиняться предъ вами за участіе въ вашей жизни такъ нескромно обнаруженное въ моемъ письм.
— О, мистрисъ Морли! вы не можете себ представить какъ глубоко тронуло меня это участіе.
— Я не ршилась бы зайти такъ далеко, продолжала мистрисъ Морли не обращая вниманія на перерывъ,— еслибы не поняла совершенно превратно ваши чувства къ извстной особ. Въ этомъ виновато мое американское воспитаніе. У насъ бываетъ много ухаживаній между юношами и молодыми двушками которыя не приходятъ ни къ чему, но если въ моей стран такой человкъ какъ вы встрчаетъ такую двушку какъ Исавра Чигонья, тутъ не можетъ быть рчи о простомъ ухаживаньи. Его вниманіе, взгляды, обращеніе, для тхъ кто интересуется имъ настолько чтобы наблюдать, открываютъ одно изъ двухъ: или онъ холодно восхищается и уважаетъ, или же любитъ всмъ сердцемъ и душою женщину достойную внушить такую любовь. Я наблюдала, и непростительно обманулась. Я воображала что вижу любовь, и при этой мысли радовалась за васъ обоихъ. Я знаю что во всхъ странахъ, и у насъ и у васъ, любовь такъ впечатлительна и ревнива что всегда готова придумывать для себя воображаемыхъ враговъ. Уваженіе и восхищеніе никогда не бываютъ способны къ этому. Я думала что какое-нибудь недоразумніе, легко устранимое при вмшательств третьяго лица, могло замедлить влеченіе двухъ сердецъ другъ къ другу, и ршилась писать вамъ. Я полагала что вы любите, и ошиблась какъ нельзя больше: вы только восхищались и уважали.
— Вы иронизируете очень тонко, мистрисъ Морли, и для васъ это можетъ казаться вполн врно.
— Не называйте меня мистрисъ Морли такимъ высокомрнымъ тономъ: разв вы не можете говорить со мной какъ съ другимъ? Вы только уважали и восхищались — и конецъ.
— Нтъ, не конецъ! воскликнулъ Грагамъ, давая просторъ порыву страсти, которая рдко въ присутствіи другихъ нарушала его самообладаніе,— конецъ для меня это жизнь изъ которой навсегда вычеркнута любовь какую я могъ бы питать къ женщин. Истинная любовь для меня можетъ быть только одна. Она явилась при первомъ моемъ взгляд на это роковое лицо, и съ тхъ поръ никогда не покидала моихъ мыслей днемъ, моихъ видній ночью. Конецъ для меня это вчное прости тому счастію которое можетъ сулить любовь которая въ жизни только одна…. но….
— Но что? спросила мистрисъ Морли кротко, глубоко тронутая страстнымъ увлеченіемъ обнаружившимся въ голос и словахъ Грагама.
— Но, продолжалъ онъ съ насильственною улыбкой,— мы Англичане такъ воспитаны что противимся безусловному авторитету, мы не можемъ подчинить вс элементы вашего бытія власти одного деспота. Любовь живописецъ, но не можетъ быть скульпторомъ.
— Я не понимаю этой метафоры.
— Любовь украшаетъ нашу жизнь, но не должна выскать ея формы.
— Любезнйшій мистеръ Венъ, это очень умно сказано, но человческое сердце слишкомъ обширно и слишкомъ тревожно чтобы спокойно замкнуться въ афоризм. Станете ли вы уврять меня что если вы убдитесь что разстроили счастье Исавры Чигоньи также какъ оттолкнули отъ себя свое счастіе, что эта мысль не измнитъ отчасти самую форму которую вы придаете своей жизни? Разв въ этомъ случа жизнь ваша утратитъ только краски?
— Не унижайте, мистрисъ Морли, вашего друга до уровня обыкновенной двушки у которой бездлье усиливаетъ всякую мечту съ которой она носится. У Исавры Чигоньи есть свои занятія, геній, слава, карьера. По чести говоря, я думаю что въ этомъ она можетъ найти счастіе котораго не можетъ замнить никакой домашній очагъ. Я не скажу больше ничего. Я убжденъ что еслибъ мы соединились, я не могъ бы сдлать ее счастливою. При томъ неудержимомъ порыв который влечетъ геній писателя къ публичнымъ симпатіямъ и похваламъ, она оскорбилась бы еслибъ я сказалъ ей: ‘довольствуйся тмъ что будешь безраздльно моя’. А еслибъ я не сказалъ этого и чувствовалъ бы что не имю права сказать, и предоставилъ бы полный просторъ ея естественному честолюбію, что тогда? Она оскорбилась бы еще больше увидавъ что я не могу сочувствовать ея стремленіямъ и цлямъ, что то чмъ бы я долженъ былъ гордиться унижаетъ меня. Это было бы такъ! это выше моихъ силъ, это моя природа.
— Пусть будетъ такъ. Когда, можетъ-быть на будущій годъ, вы опять прідете въ Парижъ, вы будете свободны отъ моего навязчиваго вмшательства — Исавра будетъ женою другаго.
Грагамъ прижалъ руку къ сердцу съ быстрымъ порывомъ человка чувствующаго мучительную боль, на щекахъ его, даже на губахъ не осталось ни кровинки.
— Я говорилъ вамъ, сказалъ онъ съ горечью,— что ваше спасеніе моего вліянія на счастье такой даровитой двушки не иметъ основанія, согласитесь что она скоро позабудетъ меня?
— Я не могу согласиться съ этимъ несмотря на все мое желаніе. Но разв вы такъ мало знаете женское сердце (а въ длахъ сердца, я никогда не слыхала чтобы геніи имли талисманы противъ его порывовъ), разв вы такъ мало знаете сердце женщины чтобъ не понять что въ то самое время когда она согласится выйти замужъ за человка который всего меньше можетъ составить ея счастье, въ это время она значитъ утратила надежду быть счастливою съ другимъ.
— Неужели это правда? прошепталъ Грагамъ, — да, я могу себ представить это.
— Разв вы не сознаете что неизбжно влечетъ за собою эта слава и эта карьера къ которой, по вашимъ словамъ, увлекаетъ ее инстинктъ геніальности, что необходимо для этой двушки, молодой, красивой, не имющей ни отца ни матери? Какъ бы ни была чиста ея жизнь, можетъ ли она уберечься отъ клеветы завистливыхъ языковъ? Не станутъ ли вс ея ближайшіе друзья — не стали ли бы вы сами, еслибъ были ея братомъ — употреблять вс возможныя убжденія какія только могутъ имть всъ въ глазахъ женщины ищущей независимости въ жизни и въ то же время достаточно умной чтобы понять что свтъ можетъ судить о добродтели только по ея тни, репутаціи, чтобъ уговорить ее не отказываться отъ покровительства которое можетъ дать только мужъ? Вотъ почему я предостерегаю васъ, если еще не поздно, что отказываясь отъ своего счастія, вы можете разбить и ея счастіе. Она выйдетъ замужъ за другаго, но не будетъ счастлива. Что за химеры страховъ создаетъ вашъ мужской эгоизмъ! Неужели качества которыя услаждаютъ и украшаютъ міръ длаютъ женщину неспособною быть подругой мущины? Стыдитесь, стыдитесь!
Какой отвтъ могъ бы дать Грагамъ на эти страстные упреки, осталось неизвстнымъ.
Двое мущинъ верхомъ остановили экипажъ. Одинъ изъ нихъ былъ Ангерранъ де-Вандемаръ, другой алжирскій полковникъ съ которымъ мы встртились на ужин данномъ въ Maison Dore Фредерикомъ Лемерсье.
Pardon, Madame Морли, сказалъ Ангерранъ,— прохавъ еще немного вы можете встртиться съ возбужденною толпой, движеніе началось въ Бельвил и угрожаетъ спокойствію Елисейскихъ Полей. Не пугайтесь, это можетъ кончиться пустяками, хотя можетъ также быть и серіозно. Въ Париж невозможно разчитать за часъ впередъ какіе размры приметъ политико-эпидемическая лихорадка. Я сейчасъ говорилъ: Bah! толпа оборванныхъ мальчишекъ, gamins de Paris, а мой другъ полковникъ, покручивая свои усы, en souriant am&egrave,rement, говоритъ: это негодованіе Парижа противъ апатіи правительства къ оскорбленію нанесенному чести Франціи, и одному Небу извстно какъ быстро французскіе gamins вырастаютъ въ гигантовъ когда полковники толкуютъ о негодованіи Парижа и чести Франціи!
— Но что случилось? спросила мистрисъ Морли обращаясь къ полковнику.
Madame, отвчалъ воинъ,— разнесся слухъ что король Прусскій повернулся спиной къ французскому послу, и что этотъ plcin который стоитъ за миръ во что бы то на стало, Monsieur Олливье, объявитъ завтра въ палат что Франція готова переаесть пощечину.
— Потрудитесь, Monsieur де-Вандемаръ, приказать моему кучеру хать домой, сказала мистрисъ Морли.
Карета повернула и направилась къ дому. Полковникъ приподнялъ шляпу и повернулъ назадъ посмотрть что затваютъ gamins. Ангерранъ, не интересовавшійся мальчишками и тяготившійся обществомъ полковника, похалъ рядомъ съ экипажемъ.
— Это что-нибудь серіозное? спросила мистрисъ Морли.
— Пока еще нтъ. Но что можетъ быть въ этотъ же часъ завтра, я не могу сказать. А, Monsieur Венъ! bon jour, я не узналъ васъ сначала. Однажды, когда я гостилъ въ chteau одного изъ вашихъ знаменитыхъ соотечественниковъ, я видлъ двухъ бойцовъ птуховъ спущенныхъ и уставившихся другъ на друга: имъ не нужно было предлога для драки, какъ не нужно Франціи и Пруссіи, все равно который бы птухъ ни началъ, бой былъ неизбженъ. Все что можетъ сдлать Олливье, если онъ достаточно уменъ, это позаботиться чтобъ у французскаго птуха шпоры были такой же длины какъ у прусскаго. Но я говорю одно, что если Олливье попытается усадить французскаго птуха назадъ въ курятникъ, имперія погибнетъ въ сорокъ восемь часовъ. Для меня это пустяки, я ни мало не забочусь объ имперіи, не на пустяки анархія и хаосъ. Лучше война и имперія, нежели миръ и Жюль Фавръ. Но будемъ ловить настоящую минуту, мистеръ Венъ. Что бы ни случилось завтра, не отобдаемъ ли мы сегодня вмст? Назовите вашъ ресторанъ.
— Мн очень жаль, отвчалъ Грагамъ,— но я здсь только по дламъ и занятъ весь вечеръ.
— Что за удивительная вещь наша жизнь! сказалъ Ангерранъ.— Судьба Франціи въ настоящую минуту виситъ на волоск, я, французъ, говорю моему другу Англичанину: отобдаемъ вмст: сегодня котлетка, завтра будь что будетъ, а мой англійскій другъ, блестящій представитель страны состоящей съ нами въ тснйшемъ союз, говоритъ мн что въ это критическое время для Франціи у него есть дла которыми онъ долженъ заняться. Отецъ мой вполн правъ, онъ придерживается философіи Вольтера и восклицаетъ: vivent les indiffrents!
— Любезнйшій Monsieur де-Вандемаръ, сказалъ Грагамъ,— во всякой стран вы встртите то же самое. Вс люди вмст составляютъ публичную жизнь. Но у каждаго человка есть своя особая жизнь, потребности и привычки которой не подавляютъ его симпатій къ публичной жизни, но неудержимо одерживаютъ верхъ надъ ними. Мистрисъ Морли, позвольте мн остановить экилажъ, я здсь выйду.
— Люблю я этого человка, сказалъ Ангерранъ продолжая хать рядомъ съ прекрасною Американкой,— по языку и по уму онъ настоящій Французъ.
— Я всегда любила его еще больше чмъ вы можете любить, отвчала мистрисъ Морли,— но по предразсудкамъ и глупости онъ совершенный Англичанинъ. Кажется вы сегодня не приглашены никуда, не хотите ли раздлить pot au feu со мной и съ Франкомъ?
— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчалъ умнйшій и благовоспитаннйшій изъ парижскихъ beaux garons,— но простите если я рано долженъ буду васъ оставить. Бдная Франція! Entre nous, меня очень безпокоитъ эта парижская лихорадка. Посл обда я долженъ обгать клубы и кафе и узнать послднія новости.
‘У насъ въ Штатахъ нтъ ничего похожаго на этого французскаго легитимиста, сказала про себя прекрасная Американка, разв только мы будемъ такъ глупы что создадимъ легитимистовъ изъ разорившихся джентльменовъ Юга.’ Между тмъ Грагамъ Венъ медленно подвигался къ своей квартир. Извиненіе его предъ Ангерраномъ не было ложно, этотъ вечеръ былъ отданъ Monsieur Ренару, который передалъ ему не много такого чего бы онъ не звалъ прежде, но его частная жизнь брала верхъ надъ публичною, и всю эту ночь, онъ, политикъ по призванію, не спалъ размышляя не о критическомъ положеніи Франціи, которое могло повліять на судьбу Европы, но о разговор о своей частной жизни съ Американскою дамой.

ГЛАВА IV.

На слдующій день, въ среду, 6го іюля, началась одна изъ тхъ эръ въ исторіи міра когда частная жизнь напрасно стала бы хвастаться перевсомъ надъ публичною. На сколько частныхъ жизней вліяетъ такое ужасное время, поглощаетъ ихъ, омрачаетъ печалью, сводитъ въ могилу!
Это былъ день когда герцогъ де-Грамонъ произнесъ роковую рчь ршившую жребій между миромъ и войной. Кто въ тотъ день не былъ въ Париж, не можетъ представить себ народный энтузіазмъ съ какимъ эта рчь была привтствована, энтузіазмъ тмъ боле сильный что воинственный тонъ ея былъ неожиданностью, даже въ самыхъ свдущихъ кругахъ ходили толки что результатомъ совщаній императорскаго кабинета будетъ рчь мирная и сдержанная. Бурны были рукоплесканія которыми собраніе привтствовало эту рчь дышавшую высокомрнымъ вызовемъ. Дамы въ трибун разомъ поднялись махая платками. Высокій, плотный, темный, съ римскими чертами и гордою осанкой, министръ Фракціи казалось говорилъ вмст съ Катилиной въ превосходной трагедіи: ‘Гд я стою, тамъ и война.’
Парижъ жаждалъ героя дня, герцогъ де-Грамонъ сразу сдлался такимъ героемъ.
Вс газеты, за исключеніемъ очень немногихъ отличавшихся мирнымъ характеромъ изъ вражды къ императору, отзывались съ похвалами не только объ этой рчи, но и о самомъ оратор. И грустно и забавно когда вспомнишь теперь съ какою романтическою нжностью эти органы общественнаго мннія говорили о наружности человка который наконецъ возвысилъ голосъ обращенный къ рыцарскимъ чувствамъ Франціи: ‘Чарующая важность его лица, таинственное выраженіе его взгляда’.
Когда толпа выходила изъ палаты, Викторъ де-Молеонъ и Саваренъ, бывшіе также въ числ слушателей, встртились.
— Нтъ боле надежды для моихъ друзей орлеанистовъ, сказалъ Саваренъ.— Вы сметесь надо всми партіями изъ душ, какъ кажется, сочувствуете республиканцамъ, не велика также надежда и для нихъ.
— Я съ вами не согласенъ. За сильными порывами слдуетъ быстрая реакція.
— Но какая реакція можнетъ угрожать императору посл того какъ онъ вернется побдителемъ, съ лвымъ берегомъ Рейна въ карман?
— Никакая, если ему дйствительно удастся это. Но удастся ли? Увренъ ли онъ самъ что удастся? Я сомнваюсь….
— Сомнваетесь въ успх французской арміи противъ прусской?
— Противъ объединеннаго Германскаго народа, да, очень сомнваюсь.
— Но война разъединитъ Германію. Баварія безъ сомннія будетъ помогать намъ, Гановеръ возстанетъ противъ споліатора, Австрія при первомъ нашемъ успх стряхнетъ съ себя свой вынужденный нейтралитетъ.
— Вы не были въ Германіи, а я былъ. То что вчера было прусскою арміей, завтра будетъ Германскимъ народомъ, далеко превосходящимъ насъ численностью, тлесною крпостью, умственнымъ развитіемъ, военною дисциплиной. Но будемъ говорить о чемъ-нибудь другомъ. Какъ поживаетъ мой ex-издатель, бдный Густавъ Рамо?
— Все еще очень слабъ, но поправляется. Вскор онъ будетъ въ состояніи вернуться къ своимъ занятіямъ.
— Это невозможно! Даже во время болзни тщеславіе не оставило его и проявилось сильне обыкновеннаго. Онъ сочинилъ воинственную пснь которая облетла вс воинствующіе журналы съ его подписью. Онъ долженъ знать очень хорошо что имя подобнаго Тиртея не можетъ опять появиться какъ имя издателя Sens Commun, что бросивъ эту головню онъ сжегъ корабли которые могли возвратить его къ покинутой пристани. Но мн кажется что въ своихъ интересахъ онъ поступилъ хорошо, я сомнваюсь чтобы Sens Commun могъ продолжать свое существованіе среди усиливающагося безумія.
— Какъ! онъ уже потерялъ подпищиковъ? пересталъ расходиться съ тхъ поръ какъ высказался въ пользу мира?
— Разумется, а посл статьи которая, если я доживу до утра, появится въ завтрашнемъ нумер, я бы удивился еслибы продажа его окупила расходы на печать и бумагу.
— Мученикъ за принципы! Я преклоняюсь предъ тобой, но не завидую.
— Мученичество не составляетъ предмета моего честолюбія. Если Лудовикъ-Налолеонъ потерпитъ пораженіе можетъ-быть онъ будетъ мученикомъ, и Фавры и Гамбетты будутъ печь яйца на жаровн которую они разжигаютъ для его величества.
Въ это время одинъ Англичанинъ, талантливый корреспондентъ одной извстной газеты и въ этомъ качеств познакомившійся съ де-Молеономъ, подошелъ къ обоимъ Французамъ. Саваренъ посл обмна привтствій пошелъ своею дорогой.
— Смю ли просить васъ отвтить мн откровенно на нсколько грубый вопросъ, Monsieur le vicomte? сказалъ Англичанинъ.— Предположимъ что императорское правительство высказалось бы сегодня въ пользу мира, сколько времени прошло бы до тхъ поръ какъ его ораторы въ палат и органы печати сказали бы что Франція управляется трусами?
— Вроятно не больше двадцати четырехъ часовъ. Но у насъ не много людей которые были бы честны въ своихъ убжденіяхъ, къ этимъ немногимъ принадлежу я.
— И они продолжали бы переносить императора и его правительство?
— Нтъ, Monsieur, я этого не говорю.
— Въ такомъ случа значитъ многіе изъ друзей императора сдлались бы его врагами, и ни одинъ изъ враговъ не присоединился бы къ числу его друзей.
Monsieur, вы въ Англіи знаете что партія оппозиціи не становится сговорчиве когда партія въ сил проводитъ свои мры. На! простите, кто этотъ джентльменъ, повидимому вашъ соотечественникъ, который вонъ тамъ разговариваетъ съ секретаремъ вашего посольства?
— Мистеръ Венъ, Грагамъ Венъ. Вы не знакомы съ нимъ? Онъ долгое время былъ въ Париж и прежде состоялъ при нашемъ посольств, умный человкъ, на него возлагаютъ большія надежды
Ah! мн кажется я его встрчалъ прежде, но не увренъ въ этомъ. Вы сказали Венъ? Я когда-то знавалъ Monsieur Вена, знаменитаго парламентскаго оратора.
— Этотъ джентльменъ его сынъ, хотите я васъ познакомлю съ нимъ?
— Не сегодня, я теперь спшу.
Де-Молеонъ приподнялъ шляпу, простился и уходя бросилъ еще разъ на Грагама острый испытующій взглядъ. ‘Я видалъ этого человка, прошепталъ онъ, но гд? когда? можетъ-быть это только фамильное сходство съ отцомъ? Нтъ, черты лица у него другія, профиль похожъ…. ha! мистеръ Ламъ. Мистеръ Ламъ, но для чего ему было называться чужимъ именемъ? Къ чему это переряживанье? Что ему за дло до бдной Луизы? Но не время теперь думать объ этихъ вопросахъ. Война, война, можно ли еще предупредить ее? Какъ она разрушаетъ вс планы что такъ старательно подготовляло мое честолюбіе. О, еслибъ я былъ по крайней мр въ палат! Можетъ-быть это еще удастся раньше чмъ война дйствительно начнется, Клавиньи принимаютъ большой интересъ въ длахъ своего департамента.’

ГЛАВА V.

Грагамъ оставилъ у Рошбріана письмо прося свиданія съ маркизомъ по возвращеніи его въ Парижъ и вечеромъ на другой день посл разказаннаго выше получилъ записку съ увдомленіемъ что Аленъ возвратился и будетъ дома въ девять часовъ. Ровно въ назначенное время Грагамъ вошелъ въ квартиру Бретонца.
Аленъ былъ въ возбужденномъ состояніи: онъ началъ все торгкенными восклицаніями по поводу объявленія войны.
— Поздравьте меня, mon chr! воскликнулъ онъ,— извстіе это было радостною новостью для меня. Не дальше какъ вчера утромъ я съ грустью думалъ что императорскій кабинетъ будетъ продолжать поддерживать трусливое завреніе Олливье что Франція не была оскорблена! Герцогиня де-Тарасконъ, у которой я гостилъ въ деревн, пользуется (какъ вы безъ сомннія знаете) большимъ довріемъ въ Тюилери. При первыхъ признакахъ войны я написалъ ей что хотя гордость не позволяла мн поступить въ армію рядовымъ въ мирное время, но эти препятствія уничтожаются когда вс разногласія во Франціи должны исчезнуть въ глазахъ ея сыновъ жаждущихъ защищать ея предлы. Въ отвтъ на это герцогиня просила меня пріхать къ ней въ деревню поговорить объ этомъ дл, я отправился, она сказала мн что въ случа начатія войны есть предположеніе организовать мобилей съ назначеніемъ офицерами людей отличающихся происхожденіемъ и воспитаніемъ, хотя бы они и не проходили прежде военной службы, и что въ этомъ случа я могу разчитывать получить эполеты. Но два дня тому назадъ она получила письмо — не знаю отъ кого, повидимому отъ лица съ высокимъ авторитетомъ — которое заставило ее полагать что умренность кабинета предотвратитъ войну и что шпаги мобилей спокойно останутся въ ножнахъ. Я подозрваю что вчерашнее ршеніе было совершенно внезапно. Ce cher Gramont! Вотъ что значитъ имть родовитаго человка въ совт государя.
— Если будетъ война, я желаю вамъ всякихъ отличій. Но…
— О! избавьте меня отъ вашихъ но, Англичане очень щедры на нихъ когда дло не касается ихъ собственнаго интереса. Но у нихъ нтъ но противъ войны въ Индіи или похода въ Абиссинію.
Аленъ говорилъ капризно, въ то время Французы были очень раздражены наставительнымъ тономъ англійскихъ журналовъ. Грагамъ благоразумно избжалъ возбужденія гнва молодаго героя жаждавшаго эполетъ.
— Я настолько Англичанинъ, сказалъ онъ съ добродушною любезностью,— чтобы заботиться объ англійскихъ интересахъ, а для Англіи нтъ боле дорогаго интереса во вншней политик какъ благоденствіе и достоинство Франціи. Теперь позвольте мн разказать вамъ почему я ршился воспользоваться знакомствомъ съ вами, хотя не столь близкимъ какъ бы я того желалъ, и просить свиданія по длу касающемуся лично меня, въ которомъ можетъ-статься вы окажете ма большую услугу.
— Если могу, считайте что это уже сдлано, присядьте здсь на диванъ, закуримте сигары и потолкуемъ comme de vieux amis, которыхъ отцы или братья могли биться рядомъ въ Крыму.
Грагамъ слъ на диванъ возл Рошбріана, и посл одной или двухъ затяжекъ отложилъ сигару и началъ:
— Нтъ ли въ корреспонденціи оставшейся посл вашего батюшки писемъ, писанныхъ недавно, съ подписью Мариньи, Madame Мариньи? Простите, я долженъ бы былъ объяснить причины побудившія меня предложитъ этотъ вопросъ. Я имю порученіе исполненіе котораго можетъ быть полезно для этой дамы или для ея ребенка, исполненіе этого порученія доврено моей чести. Но вс мои попытки разыскать эту даму остановились на слдующемъ свдніи: она иногда переписывалась съ маркизомъ де-Рошбріааомъ, онъ обыкновенно сохранялъ письма своихъ корреспондентовъ, и эти письма посл его смерти были переданы вамъ.
Пока Грагамъ говорилъ лицо Алена приняло очень серіозное выраженіе, онъ отвчалъ съ высокомріемъ соединеннымъ съ замшательствомъ:
— Ящики съ письмами которыя получалъ и хранилъ мой отецъ были, какъ вы говорите, присланы ко мн, большая часть этихъ писемъ была отъ женщинъ, они были подобраны и надписаны, такъ что взглянувъ на одно письмо въ каждой пачк я могъ судить вообще о содержаніи ихъ, не имя надобности ихъ прочитывать. Вс письма такого рода, Monsieur Венъ, я сжегъ. Я не помню въ числ ихъ ни одного письма съ подписью Мариньи.
— Я вполн понимаю, любезнйшій маркизъ, что вы уничтожили вс письма которыя вашъ батюшка уничтожилъ бы самъ еслибъ его предсмертная болзнь была продолжительне. Но я не думаю чтобы письма о которыхъ я говорю могли попасть въ этотъ разрядъ, вроятно они были коротки, имли дловой характеръ и касались третьяго лица, напримръ нкоторой особы съ именемъ Луизы или Дюваль!
— Постойте! дайте подумать. Я смутно припоминаю одно или два письма которыя поставили меня въ недоумніе, на нихъ было помчено: ‘Луиза Д. Мет.: навести дальнйшія справки о судьб ея дяди.’
— Маркизъ, это т письма которыхъ я ищу. Слава Богу, вы не уничтожили ихъ?
— Нтъ, я не видлъ причины уничтожать ихъ, точно также какъ не было никакой особенной причины почему я ихъ сохранилъ. У меня осталось только смутное воспоминаніе объ ихъ существованіи.
— Прошу васъ позвольте мн по крайней мр взглянуть на ихъ почеркъ и сравнить его съ почеркомъ письма которое у меня съ собою, и если почерка окажутся сходными, я буду просить васъ сообщить мн адресъ который, согласно памятной замтк вашего батюшки, долженъ находиться въ сохраненныхъ вами письмахъ.
— Я не только не могу отказать въ этой просьб, но можетъ-статься это освободитъ меня отъ отвтственности которую, какъ я думалъ, письма эти возлагаютъ на меня. Я увренъ что они не касаются чести никакой женщины, ни какой фамиліи, потому что иначе я непремнно сжегъ бы ихъ.
— Позвольте пожать вашу руку, маркизъ. Въ такомъ согласіи между частными людьми лучше выражается entente cordial между Англіей и Франціей чмъ при Севастопол. Позвольте же мн сравнить почерки.
— Ящикъ съ письмами не здсь: я оставилъ его въ Рошбріан, я телеграфирую моей тетушк чтобъ она выслала его, послзавтра онъ безъ сомннія получится. Не позавтракаете ли со мной въ этотъ день, скажемъ въ первомъ часу, а посл завтрака ящикъ.
— Какъ мн благодарить васъ?
— Благодарить меня! Но вдь вы сказали что порученіе это доврено вашей чести. Просьбы касающіяся чести между людьми comme il faut только простая церемонія, какъ поклоны которыми они обмниваются. Одинъ кланяется, другой отвчаетъ тмъ же, безо всякой благодарности съ той или другой стороны. Теперь, когда это дло кончено, позвольте мн сказать что я думалъ что свиданіе наше должно состояться совершенно по другому поводу.
— Что же бы это могло быть?
— Помните ли нашъ послдній разговоръ, когда вы говорили мн съ такою преданностью о Mademoiselle Чигонь, и предполагая что между нами могло быть соперничество, взяли назадъ все что прежде было вами сказано съ цлью предостеречь меня противъ развитія чувства которое она мн внушила при первомъ взгляд на ея лицо, которое разъ видвши нельзя уже позабыть.
— Я очень хорошо помню каждое слово изъ этого разговора, маркизъ, отвчалъ Грагамъ спокойно, но рука его заложенная за жилетъ крпко прижалась къ сердцу. Ему вспомнились предостереженія мистрисъ Морли. Не этому ли человку, который моложе, красиве и знатне его, должно достаться сокровище которое онъ отвергнулъ?
— Я помню этотъ разговоръ, маркизъ! Что же дале?
— Въ моемъ самообольщеніи я полагалъ что вы могли слышать какъ я восхищался Mademoiselle Чигоньей, какъ посл того что я не такъ давно встртился съ нею въ дом Дюплеси (который, кстати, пишетъ мн что завтра я увижусь у него съ вами), я искалъ случая встрчаться съ нею гд только было возможно. Вы могли также слышать въ клуб, или гд-нибудь въ другомъ мст, какъ я восхищаюсь ея геліемъ, какъ я говорилъ что ничего въ такой мр Breton — то-есть такого чистаго и высокаго — не появлялось въ литератур со временъ Шатобріана, и вы, думалъ я, зная что les absens ont toujour tort, пожаловали ко мн чтобы спросить: Monsieur де-Рошбріанъ, вы мой соперникъ? Я ожидалъ вызова — вы успокоили меня, вы оставляете поле за мною?
Я уже въ начал предупреждалъ читателей насколько годъ проведенный въ Париж могъ освободить нашего beau Marquis отъ его mauvaise honte. Насколько годъ жизни въ Лондон, съ его жаргономъ лошадниковъ, съ его современными передовыми двушками, могъ бы сдлать вульгарнымъ англійскаго Рошбріана!
Грагамъ закусилъ губы, нo отвчалъ спокойно:
— Я не вызываю васъ. Могу ли я принести вамъ мои поздравленія?
— Нтъ, эта блестящая побда не для меня. Я думалъ что это ясно было изъ разговора о которомъ я упомянулъ. Но если вы длаете мн честь ревнуя меня, я очень польщенъ этимъ. Говоря cepioзно, если я восхищался Mademoiselle Чигоньей при послднемъ нашемъ свиданіи, то восхищеніе это усилилось теперь уваженіемъ съ которымъ я смотрю на такой простой и благородный характеръ. Какъ много женщинъ старше ея были бы испорчены лестью которая окружаетъ ея литературный успхъ! какъ мало женщинъ которыя при такой молодости будучи поставлены въ такое критическое положеніе, ршившись вести такую независимую жизнь, удержали бы достоинство своего характера чистымъ отъ малйшей нескромности! Я говорю основываясь не на своихъ свдніяхъ, но на всеобщей молв, которая была бы рада воспользоваться случаемъ еслибъ могла найти его. Хорошее общество рай для mauvaises langues.
Грагамъ взялъ руку Алена и пожалъ ее, но не сказалъ ни слова.
Молодой маркизъ продолжалъ:
— Вы простите меня что я говорю такъ свободно какъ бы я желалъ чтобы мои друзья говорили о demoiselle которая могла бы стать моей женой. Я много обязанъ вамъ, не только за то что вы такъ честно обратились ко мн по поводу этой молодой особы, но и за т слова которыя касались моего положенія во Франціи, они глубоко запали въ мой умъ, благодаря имъ я избавился отъ положенія proscript въ моей стран, они наполнили меня мужественнымъ честолюбіемъ, которое не исчезло среди многихъ изнженныхъ увлеченій, и привело меня къ карьер которая открывается предо мной и на которой мои предки завщали мн не безславные примры. Итакъ, будемъ говорить coeur ouvert, какъ друзья. Не вышло ли между вами и Mademoiselle Чигоньей недоразумнія которое замедлило ваше возвращеніе въ Парижъ? Если такъ, то прошло оно теперь?
— Между нами не было недоразумнія.
— Вы сомнваетесь что она отвчаетъ на ваши чувства къ ней, высказанныя вами во время нашего свиданія въ прошломъ году?
— Я не имю права отгадывать ея чувства. Вы совершенно ошибаетесь.
— Я не считаю себя настолько несвдущимъ чтобъ ошибаться въ вашихъ чувствахъ къ Mademoiselle — ихъ можно прочесть на вашемъ лиц въ настоящую минуту. Разумется я не беру на себя права гадать о чувствахъ Mademoiselle къ вамъ. Но когда я встртилъ ее недавно въ дом Дюплеси, съ дочерью котораго она очень дружна, мн случилось говорить съ нею о васъ, и если я могу судить по взглядамъ и мимик это не было ей непріятно. Вы отворачиваетесь — я оскорбилъ васъ?
— Оскорбили — нтъ, но я не былъ приготовленъ къ разговору объ этомъ предмет. Я пріхалъ въ Парижъ по дламъ очень сложнымъ, которымъ долженъ посвятить все свое вниманіе. Я не смю больше злоупотреблять вашимъ временемъ. Итакъ, послзавтра я буду у васъ въ часъ пополудни.
— Да, я надюсь къ тому времени получить письма въ которыхъ вы хотите навести справки, а до тхъ поръ мы увидимся завтра въ отел Дюплеси.

ГЛАВА VI.

Только-что Грагамъ вышелъ отъ Алена и молодой маркизъ собрался отправиться въ свой клубъ какъ доложили о Дюплеси.
Съ того времени какъ Дюплеси побывалъ въ Бретани и избавилъ Алена изъ когтей Лувье они естественно видались часто. Не проходило почти дня безъ того чтобъ Аленъ не былъ приглашенъ войти въ планы финансиста касавшіеся улучшенія Рошбріанскихъ помстій, причемъ ему деликатно давалось почувствовать что онъ сталъ партнеромъ въ спекуляціяхъ, которыя благодаря капиталу и ловкости Дюплеси могли имть своимъ послдствіемъ полное освобожденіе его имнія отъ всякихъ обязательствъ и возстановленіе великолпія его наслдства соотвтственно достоинству его имени.
Ссылаясь на то что утра его заняты профессіональными длами Дюплеси устроилъ такъ чтобъ эти совщанія происходили по вечерамъ. Валерія не была удаляема отъ этихъ совщаній, Дюплеси привлекъ ея къ участію въ совт. ‘Валерія, сказалъ онъ Алену, несмотря на свою молодость иметъ ясный дловой умъ и такъ интересуется всмъ что интересуетъ меня что даже въ тхъ случаяхъ когда я не соглашалась съ ея мнніемъ, я по крайней мр чувствую что ея симпатія длаетъ ясне мое собственное мнніе.’
Такимъ образомъ двушка приходила обыкновенно съ работой или съ книгой въ cabinet de travail, и никогда не высказывала своихъ мнній не будучи спрошена, когда же къ ней обращались, говорила со скромностью и благоразуміемъ которыя оправдывали довріе и похвалы отца. А propos объ ея книгахъ, она особенно полюбила Шатобріана. Аленъ почтительно поднесъ ей прекрасно переплетенныя изданія Atala и Le Gnie du Christianisme, удивительно какъ онъ сумлъ руководить ея литературнымъ вкусомъ. Прелесть этихъ мирныхъ семейныхъ вечеровъ плняла сердце молодаго Бретонца.
Онъ не желалъ боле веселыхъ собраній въ которыхъ прежде искалъ и не находилъ удовольствія, среди увеселеній Парижа Аленъ оставался истымъ Бретонцемъ, созданнымъ преимущественно для простыхъ радостей семейной
Жизни, соединяя священный домашній очагъ съ древнею религіей предковъ, сосредоточивъ вокругъ него вс образы чистой и благородной любви которые романтичность поэтическаго темперамента вызывала изъ уединенія окружавшаго его меланхолическое дтство и незапятнанную юность.
Дюплеси вошелъ быстро, выраженіе лица его не имло обычной угрюмости.
— Маркизъ, что значитъ то что я сейчасъ слышалъ отъ герцогини де-Гарасконъ? Возможно ли это? Вы хотите вступать въ военную службу по случаю этой ничего хорошаго не общающей войны? Вы?
— Мой дорогой и лучшій другъ, сказалъ Аленъ, очень удивленный,— я думалъ что вы больше чмъ кто бы то ни было одобрите мое желаніе, вы, такой преданный имперіалистъ, недовольны что представитель одной изъ тхъ фамилій въ которыхъ такъ усердно и такъ тщетно заискивалъ Наполеонъ Первый, ищетъ чина подпоручика въ арміи Наполеона Третьяго, вы, кому лучше всхъ извстно въ какомъ разстроенномъ положеніи находится состояніе Рошбріана, удивляетесь что онъ берется за лучшее наслдіе доставшееся ему отъ предковъ, за свою шпагу! Я не понимаю васъ.
— Маркизъ, сказалъ Дюплеси садясь и смотря на Алена взглядомъ въ которомъ восхищеніе было смшано съ презрніемъ съ какимъ практическій свтскій человкъ, самъ испытавъ когда-то легкомысленныя увлеченія, научился относиться къ увлеченіямъ, но сохранилъ по воспоминанію симпатію къ безумцамъ которыми они овладваютъ,— маркизъ, простите меня, вы говорите прекрасно, но неблагоразумно. Я былъ бы чрезвычайно радъ еслибъ ваши легитимистскіе предразсудки позволили вамъ искать или скоре принять мсто въ гражданской служб, приличное вашему положенію, при государ самомъ искусномъ въ длахъ гражданскаго управленія, которому Франція обязана разумною свободой соединенною съ упроченнымъ порядкомъ. Вы отказались отъ вступленія на такую приличную для васъ карьеру, но кто бы могъ ожидать что вы, не будучи вовсе подготовлены къ военной служб, обнажите мечъ до сей поры посвященный Бурбонамъ, въ войн къ которой безуміе, не скажу Франціи, но Парижа, вынудило государя противъ котораго вы будете готовы сражаться завтра же, еслибъ вамъ удалось возвести потомка Генриха IV на престолъ.
— Я намренъ сражаться не противъ какого бы то ни было государя, но въ защиту моей страны противъ чужеземцевъ.
— Превосходный отвтъ еслибы чужеземцы вторглись въ вашу страну, но повидимому ваша страна готова вторгнуться къ нимъ, а это совсмъ другое дло. Chut! Весь этотъ разговоръ очень тяжелъ для меня. Я питаю къ императору личную преданность, но къ случайности которую онъ готовъ встртить такой же пророческій ужасъ какой одинъ изъ вашихъ предковъ могъ бы чувствовать за Франциска I, еслибъ онъ могъ предвидть Павію. Будемте говорить о самихъ себ и о вліяніи какое война можетъ имть на наши личныя дйствія. Вы конечно знаете что хотя Лувье извщенъ о нашемъ желаніи выплатить ему деньги по закладной, но желаніе это не можетъ быть приведено въ исполненіе ране шести мсяцевъ, если къ тому времени деньги не будутъ налицо, права его на Рошбріанъ останутся въ своей сил, сумма очень значительна.
— Увы! да.
— Война сильно поколеблетъ денежный рынокъ, повліяетъ на многія спекулятивныя предпріятія и операціи именно въ то время когда кредитъ будетъ наиболе необходимъ. Мн безусловно необходимо ежедневно быть на бирж, и ежечасно наблюдать приливъ и отливъ событій. При такихъ обстоятельствахъ я разчитывалъ, позвольте мн продолжать разчитывать, на ваше присутствіе въ Бретани. Мы уже начали переговоры въ широкихъ размрахъ касательно улучшенія лсовъ и фруктовыхъ садовъ, и построекъ которыя должны приводиться въ исполненіе какъ только земля будетъ въ нашемъ распоряженіи. Для всего этого необходимъ хозяйскій глазъ. Потому я прошу васъ поселиться въ Рошбріан.
— Любезнйшій другъ мой, это не больше какъ деликатный способъ избавить меня отъ опасностей войны. Я не имю, какъ вы безъ сомннія знаете, практическихъ познаній въ длахъ. Геберу можно вполн довриться, и онъ будетъ исполнять ваши планы съ такимъ же усердіемъ какъ я, но съ безконечно большимъ умньемъ.
— Маркизъ, не уповайте ни на Геркулеса, ни на Гебера, что хочешь сдлать хорошо длай самъ.
Густой румянецъ выступилъ на щекахъ Алена, онъ не привыкъ чтобы къ нему обращались такъ безцеремонно, но онъ отвчалъ съ кротостью и достоинствомъ:
— Я всегда буду признателенъ вамъ за то что вы для меня сдлали и желаете сдлать. Но полагая что предположенія ваши оправдаются, Рошбріанскія помстья сдлаются въ вашихъ рукахъ доходною статьей, боле нежели покроютъ закладную и сумму что вы уплатили Лувье за мой счетъ, пусть они перейдутъ къ вамъ. Я буду утшаться зная что старое мсто будетъ возстановлено, и т кто чтилъ его прежнихъ владльцевъ благоденствуютъ благодаря такимъ сильнымъ рукамъ руководимымъ такимъ великодушнымъ сердцемъ.
Дюплеси былъ глубоко тронутъ этими простыми словами, они коснулись чувствительнйшей стороны его характера, потому что сердце его было великодушно, и никто кром его покойной жены и его любимаго дтища до сихъ поръ не замчалъ этого. Не случалось ли вамъ, читатель, слышать похвалу тому доброму или великому что есть въ васъ, что вы втайн наиболе цните въ себ, но чего никто, не посвященный въ тайники вашего сердца, въ васъ не признавалъ? Если это случаюсь съ вами, вы можете судить что почувствовалъ Дюплеси когда лучшій представитель рыцарства которое, если не отличается особеннымъ умомъ, то обязано всмъ что возвышаетъ его богатству сердца, говорилъ такимъ образомъ обращаясь къ спекулянту чей умъ былъ всми признанъ настолько что комплиментъ обращенный къ нему былъ бы пустою навязчивостью, но чьи сердечныя качества никогда еще не получали комплимента!
Дюплеси поднялся съ своего мста и обнялъ Алена прошептавъ:
— Послушайте, я люблю васъ, у меня никогда не было сына, будьте вы моимъ сыномъ — Рошбріанъ будетъ приданымъ моей дочери.
Аленъ въ свою очередь обнялъ его и сказалъ:
— Батюшка, вашимъ первымъ желаніемъ должна быть честь вашего сына. Вы отгадали мою тайну — я научился любить Валерію. Когда я видлъ ее въ свт, она казалась мн похожею на другихъ, прекрасною, но обыкновенною двушкой, когда же я увидалъ ее дома я сказалъ себ: эта двушка прекрасне въ моихъ глазахъ чмъ вс другія двушки и она выдляется изъ среды другихъ обыкновенныхъ двушекъ.
— И это правда? правда?
— Правда! Разв gentilhomme когда-нибудь говоритъ неправду? И изъ этой любви къ ней возникло непремнное желаніе сдлать что-нибудь достойное ея, что-нибудь такое что можетъ поднять меня выше уровня людей которые всмъ обязаны своимъ предкамъ и ничмъ самимъ себ. Можете ли вы предположить на минуту что я, спасенный отъ разоренія и нищеты отцомъ Валеріи, могу унизиться до того чтобы сказать ей: въ воздаяніе за это будьте Madame la Marquise де-Рошбріанъ? Полагаете ли вы что я, кого вы готовы любить и уважать какъ сына, могъ бы прійти къ вамъ и оказать: я обремененъ вашими милостями, отягощенъ долгами, дайте мн ваши милліоны и мы будемъ квиты. Нтъ, Дюплеси! Вы сами человкъ хорошаго рода и обладаете такими высокими качествами что они возвысили бы васъ еслибы вы родились сыномъ сапожника, вы стали бы вчно презирать дворянина который въ т дни, когда все что мы Бретонцы считаемъ священнымъ въ noblesse подвергается посмянію и поруганію, позабылъ бы тотъ девизъ который одинъ неизмнно повторяется въ гербахъ всхъ gentilhommes, девизъ: Noblesse oblige. Война, со всми ея опасностями и величіемъ, война, которая обезпечиваетъ предлы Франціи, война, въ которой каждый изъ моихъ предковъ которыхъ я не могу забыть возвышалъ имя наслдованное мною! Не мшайте же мн сдлать то что длали мои предки, я хочу доказать что самъ стою чего-нибудь, тогда мы съ вами будемъ равные и я буду въ состояніи сказать безъ униженія: Я принимаю ваши благодянія, человкъ который благородно бился за Францію можетъ искать руки одной изъ ея дочерей. Отдайте мн Валерію, пусть Рошбріанъ будетъ ея приданымъ — онъ перейдетъ къ ея дтямъ.
— Аленъ! Аленъ! другъ мой! сынъ мой! но если вы погибнете.
— Валерія дастъ вамъ боле благороднаго сына.
Дюплеси ушелъ тяжело вздыхая, но не сказалъ ничего больше противъ воинственныхъ ршеній Алена.
Французъ, какъ бы ни былъ онъ практиченъ или суетенъ, какимъ бы ни былъ онъ философомъ, если онъ не сочувствуетъ увлеченіямъ чести, если не относится снисходительно къ горячности юности когда она говоритъ: ‘страна моя оскорблена, предлы ея не обезпечены’, такой Французъ конечно можетъ быть очень умнымъ человкомъ, но еслибы такихъ людей было большинство, Галлія никогда не стала бы Франціей, а была бы провинціей Германіи.
Когда Дюплеси шелъ домой, онъ, самый спокойный и дальновидный изо всхъ авторитетовъ биржи, человкъ который одинъ кром де-Молеона самымъ ршительнымъ образомъ считалъ поводъ къ этой войн ошибкою и предвидлъ ея печальный исходъ, этотъ человкъ заразился господствовавшимъ энтузіазмомъ. Повсюду его останавливали дружескія пожатія, повсюду привтствовали улыбки поздравленія. ‘Вы были правы, Дюплеси, когда смялись надъ тми кто говорилъ что императоръ боленъ, старъ, уступчивъ’.
Vive l’Empereur! наконецъ-то мы встртимся лицомъ къ лицу съ этими нахалами Прусаками!
Прежде чмъ онъ дошелъ домой идя вдоль бульваровъ, привтствуемый всми наслаждавшимися вечернею прохладой передъ кафе, Дюплеси заразился эпидеміей войны.
Войдя въ свой отель онъ прямо прошелъ въ команду Валеріи:
— Спи спокойно сегодня, дитя мое, Аленъ сказалъ мн что обожаетъ тебя, и если онъ пойдетъ на войну, то для того чтобы положить свои лавры къ твоимъ ногамъ. Богъ да благословитъ тебя, дитя мое, ты не могла сдлать лучшаго выбора.
Спала ли Валерія спокойно посл этихъ словъ, судить не мн, но если она спала, то я могу отгадать что ей снились розовые сны.

ГЛАВА VII.

Все утро слдующаго дня Грагамъ Ванъ не выходилъ изъ дому. 8го іюля въ Париж была прекрасная погода, и въ этотъ солнечный день сердца всхъ Парижанъ бились въ унисонъ. Недовольные были увлечены энтузіазмомъ, Бельвиль и Монмартръ забыли призраки коммунизма и соціализма и всхъ другихъ измовъ, которымъ суждено осуществиться разв на невдомой Атлантид!
Императоръ былъ идоломъ дня, имена Жюль Фавра и Гамбетты произносились съ презрньемъ. Даже Армана Монье, который все еще оставался безъ работы, начиналъ чувствовать нужду и жаждалъ революціи которая могла бы повернуть вверхъ дномъ вс условія работы, даже Армана Монье можно было встртить въ толп украшавшей иммортелями подножіе колонны на Вандомской площади, онъ говорилъ другому недовольному обращая глаза къ стату Наполеона:
— Не чувствуете ли вы въ эту минуту что ни одинъ Французъ не можетъ питать гнва противъ маленькаго капрала? Онъ отвергалъ свободу, но онъ далъ намъ славу.
Стараясь не заглядывать во вншній міръ, Грагамъ углубился въ разршеніе сомнній и недоумній которыя такъ долго боролись противъ его сердца, опустошали его, но не могли совершенно покорить.
Разговоръ съ мистрисъ Морли и Рошбріаномъ освтилъ образъ Исавры новымъ свтомъ въ которомъ онъ еще до сихъ поръ не видалъ его.
До сихъ поръ онъ разсуждалъ съ точки зрнія своей любви къ ней и старался убдить себя что его долгомъ было бороться противъ этой любви.
Но теперь для его совсти и сердца явился новый вопросъ. Хотя онъ никогда не высказывалъ ей своихъ чувствъ, никогда даже не намекалъ ей о надежд на союзъ, которую лелялъ одно время, тмъ не мене не была ли любовь его такъ ясна что могла быть отгадана и даже раздлена ею?
Онъ угадывалъ, какъ мы знаемъ, что она не была совершенно равнодушна къ нему: въ Ангіен, годъ тому назадъ, онъ снискалъ ея уваженіе и можетъ-статься заинтересовалъ ея мечты.
Мы знаемъ также какъ онъ старался убдить себя что артистическій темпераментъ, особенно если онъ проявляется въ женщин, слишкомъ эластиченъ чтобы допустить предметамъ дйствительной жизни имть продолжительное вліяніе на свое счастіе или горе, что Исавра скоро найдетъ утшеніе отъ минутнаго страданія причиненнаго обманувшимся чувствомъ въ занятіяхъ которымъ отданы ея мысли и воображеніе, въ напряженіи ихъ и въ той слав къ которой они ведутъ. И что человкъ по своей природ и привычкамъ настолько чуждый артистическаго міра меньше всхъ способенъ былъ произвести глубокое и продолжительное впечатлніе на ея дйствительную жизнь или идеальныя грезы. Но что если — какъ онъ могъ догадываться изъ словъ прекрасной Американки — что если онъ совершенно ошибался во всхъ этихъ предположеніяхъ? Что если заботясь объ излченіи своего сердца онъ разбивалъ ея сердце, если своимъ отступленіемъ, къ которому она не была приготовлена, онъ омрачалъ ея будущность? Что если это блестящее геніальное дитя могло любить такъ же горячо, такъ же глубоко и продолжительно какъ простая деревенская двушка для которой не существуетъ другой поэзіи кром любви? Если это такъ, то что становится первйшею задачей его чести, его совсти, его долга?
Сила которую нсколько дней тому назадъ его разсужденія придали аргументамъ запрещавшимъ ему думать объ Исавр становилась все слабе и слабе, когда онъ пересматривалъ и взвшивалъ ихъ теперь при новомъ освщеніи.
Вс эти предразсудки — которые казались ему такими разумными истинами когда были переводимы изъ его ума въ слова письма леди Джэнеты — не была ли мистрисъ Морли права называя ихъ причудами непростительнаго эгоизма? Не служило ли скоре къ возвышенію чмъ къ униженію Исавры, даже съ узкой мужской точки зрнія на женское достоинство, что эта одинокая двушка могла съ незапятнаннымъ характеромъ пройти чрезъ испытаніе толковъ и взглядовъ публики, снискавъ уваженіе и такой чистой женщины какъ мистрисъ Морли и человка съ такимъ рыцарскимъ чувствомъ чести какъ Аленъ де-Рошбріанъ?
Когда Грагамъ размышлялъ такимъ образомъ, лицо его прояснилось, свтлая радость овладла имъ. Онъ чувствовалъ себя въ положеніи человка который сокрушилъ ограды и путы которыя, держа его въ плну, раздражали и длали несчастнымъ, и разбить которыя мшали ему какія-то волшебныя чары получавшія свою силу изъ его собственныхъ предразсудковъ.
Онъ былъ свободенъ! и эта свобода восхищала его. Да, ршеніе его было принято.
День былъ уже на исход. У него оставалось ровно столько времени чтобы предъ обдомъ у Дюплеси захать въ А— —, гд, какъ онъ полагалъ, все еще жила Исавра. Пока фіакръ катился по хорошо памятной дорог, какою полною жизнью жилъ онъ въ томъ романтическомъ мір который считалъ для себя недоступнымъ.
Прибывъ на маленькую виллу, онъ нашелъ ее занятою одними рабочими — въ ней шли передлки. Никто не могъ сказать ему куда перехали дамы занимавшія ее въ прошломъ году.
‘Я узнаю это отъ мистрисъ Морли’, думалъ Грагамъ и на возвратномъ пути захалъ къ ней, но мистрисъ Морли не было дома. Онъ усплъ только захать домой переодться. Къ обду онъ пріхалъ поздно, и когда началъ извиняться предъ хозяиномъ въ своей неаккуратности, языкъ его запнулся. Въ дальнемъ углу комнаты онъ увидлъ лицо которое поблднло и похудло съ тхъ поръ какъ онъ видлъ его въ послдній разъ, лицо по которому прошло какое-то горе.
Слуга доложилъ что обдъ поданъ.
— Мистеръ Венъ, сказалъ Дюплеси,— не угодно ли вамъ вести къ столу Mademoiselle Чигонью?

КНИГА XI.

ГЛАВА I.

Въ числ огорченій и невзгодъ встрчаемыхъ на жизненномъ пути, который никогда не бываетъ совершенно ровенъ и гладокъ, есть одна довольно часто встрчающаяся: многіе изъ читателей могутъ припомнить досаду которую она причиняла. Вы разчитываете на свиданіе съ возлюбленною безъ постороннихъ свидтелей, на обмнъ признаній и клятвъ которыхъ другіе не должны слышать. Вы почти уже подготовили слова въ которыхъ должны быть раскрыты тайники вашего сердца, представили себ даже взгляды въ которыхъ эти слова найдутъ сладостный отвтъ. Картина которую вы такимъ образомъ начертали себ представляется такъ живо и ясно какъ бы отраженная въ волшебномъ зеркал. И вдругъ, посл долгаго отсутствія, свиданіе состоится среди обыкновеннаго общества: ничто изъ того что вы желали сказать не можетъ быть сказано. Картина которую вы рисовали себ стерта ироніей Случая, и группы и обстановка о какихъ вамъ никогда и не снилось возникаютъ на безжалостномъ полотн. Счастье если это все! Но иногда вслдствіе непонятнаго тонкаго прозрнія вы чувствуете что сама особа эта измнилась, и подъ вліяніемъ этой перемны страшный холодъ охватываетъ ваше сердце.
Прежде чмъ Грагамъ Венъ слъ за столъ рядомъ съ Исаврой, онъ почувствовалъ что она перемнилась къ нему. Онъ почувствовалъ это по ея прикосновенію когда она подала ему руку при первомъ привтствіи, по тону голоса въ немногихъ словахъ сказанныхъ между ними, по отсутствію блеска въ улыбк которая прежде освщала ея лицо, какъ солнечный свтъ, внезапно блеснувъ весеннимъ днемъ, даетъ боле роскошныя краски весеннимъ цвтамъ. Сидя рядомъ они молчали нсколько минутъ. Дйствительно, было довольно трудно, не обладая изумительнымъ разумніемъ любящихъ, которымъ никакая стна не можетъ помшать тайному обмну сигналовъ, ршиться на отдльный разговоръ среди одушевленной бесды, гд все, казалось, было зрніе, все рчь, все слухъ, не дозволявшіе ни одному изъ присутствующихъ отвлечься отъ общаго возбужденія. Англичане не придерживаются стараго классическаго закона который ограничиваетъ число гостей за обдами, чтобъ они были веселы, числомъ девяти музъ. Они приглашаютъ такое многочисленное общество и лицъ такихъ неловкихъ въ искусств поддерживать разговоръ за столомъ что вы можете говорить съ своимъ сосдомъ также мало опасаясь быть услышаннымъ какъ еслибы вы бесдовали съ путникомъ случайно встрченнымъ у одного изъ колодцевъ въ Сахар. Не такъ бываетъ, за исключеніемъ торжественныхъ случаевъ, въ Париж. Тамъ не легко бываетъ уединиться съ своимъ сосдомъ. Гости собравшіеся за обдомъ у Дюплеси составляли именно священное число девять: самъ хозяинъ, Валерія, Рошбріанъ, Грагамъ, Исавра, синьйора Веноста, герцогиня де-Тарасконъ, одинъ богатый и знатный имперіалистъ, князь — —, послдній и наимене значительный останется не названнымъ.
Я читалъ гд-то, можетъ-статься въ одной изъ книгъ которыя американское суевріе посвящаетъ тайнамъ спиритизма, какъ одаренный прозорливостью, технически именуемый медіумомъ, видитъ въ опер ложу которая для другихъ кажется никмъ не занятою и пустою, наполненною духами, хорошо одтыми въ costume de regle, смотрящими на сцену и слушающими музыку. Такимъ духамъ подобны лица которыхъ я называю Зрителями. Будучи еще въ живыхъ, они не имютъ доли въ жизни которую переживаютъ, они какъ бы являются изъ другаго міра чтобы слышать и видть то что происходитъ въ нашемъ. Они жили когда-то въ нашемъ мір, но уже пережили эту тревожную жизнь. Тмъ не мене мы занимаемъ ихъ какъ актеры на сцен или маріонетки занимаютъ насъ. Одинъ изъ такихъ Зрителей присутствовалъ за обдомъ у Дюплеси.
Какой веселый, какой оживленный разговоръ шелъ за столомъ финансиста въ этотъ день 8го іюля! Возбужденіе приближающейся войны громко слышалось въ голос каждаго Галла, просвчивало въ его глазахъ. Каждую минуту длались обращенія, то любезныя, то саркастическія, къ Англичанину, многообщавшему сыну знаменитаго государственнаго человка и гражданину страны къ которой Франція всегда относится какъ завистливый союзникъ или какъ подозрительный недругъ. Разумется, Грагамъ не могъ бы найти мене благопріятную минуту чтобы спросить Исавру дйствительно ли въ ней произошла перемна. Разумется также что никогда достоинство Великобританіи не было такъ неудачно представлено какъ въ этомъ случа представлялъ его молодой человкъ воспитанный для дипломатической карьеры и жаждавшій парламентскихъ отличій. Онъ отвчалъ на вс вопросы принужденнымъ тономъ, съ неловко сдланною улыбкой, вопросы эти, обращенные прямо къ нему, касались того какимъ образомъ выразитъ свою восторженную симпатію къ мужеству Франціи англійское правительство и народъ, какое, какъ полагаетъ онъ при своемъ знакомств съ Германскою расой, впечатлніе произведетъ на южногерманскія государства первое пораженіе Пруссіи, правда ли что человкъ по имени Мольтке не боле какъ стратегъ на бумаг, забавный педантъ, будетъ ли Англія, въ томъ случа когда Бельгія, очарованная славой Франціи, захочетъ слиться съ нею, имть право представить противъ этого возраженія, и пр. и пр. Я не думаю чтобы Грагамъ въ теченіи этого обда хотя однажды подумалъ о судьбахъ Франціи и Пруссіи въ милліоннъ разъ меньше того сколько онъ думалъ: ‘Почему эта двушка такъ измнилась ко мн? Милосердое Небо! Неужели она навсегда потеряна для моей жизни?’
По воспитанію, привычк, даже по страсти, этотъ человкъ былъ истый политикъ, космополитъ также какъ и патріотъ, привыкшій соображать какое вліяніе каждое колебаніе въ равновсіи европейскихъ державъ, котораго не можетъ презирать ни одинъ глубокій мыслитель, произведетъ на судьбы цивилизованнаго человчества и націи къ которой онъ принадлежалъ. Но разв не бываетъ въ жизни минутъ когда сердце человка внезапно суживаетъ окружность до которой простираются его движенія? Какъ отливъ посл прилива, оно отступаетъ отъ береговъ, которые покрывало своимъ разливомъ, увлекая укорачивающимися волнами драгоцнную находку которую хочетъ сокрытъ въ своихъ глубинахъ.

ГЛАВА II.

Когда встали изъ-за стола, герцогиня де-Тарасконъ сказала хозяину который велъ ее подъ руку:
— Конечно вамъ съ вами приходится плыть по теченію. Но не кажется ли вамъ какимъ-то лицемріемъ происходившій за обдомъ веселый разговоръ, въ которомъ мы также принимали участіе? Вамъ я могу сказать это, но не сказала бы никому другому.
— И я также скажу вамъ, Madame la Duchesse, чего не сказалъ бы никому другому. Когда я думаю о настоящихъ событіяхъ наедин, они представляются мн ужаснымъ рискомъ, но когда я выхожу изъ дому и вижу всеобщій энтузіазмъ, мн становится весело и я говорю про себя: все такъ, но это можетъ быть громаднымъ пріобртеніемъ для насъ. Пріобрсти лвый берегъ Рейна, это пустяки, но положить предлъ возрастающему могуществу нашего сосда, которое черезъ нсколько лтъ можетъ подавить насъ, это не пустяки. Во всякомъ случа, стоитъ ли этотъ выигрышъ риска или нтъ, разв могъ императоръ, разв могло бы какое-нибудь правительство не желающее черезъ недлю лишиться своей власти, не вынуть этого жребія?
Герцогиня задумалась на минуту пока они услись на диванъ въ углу залы. Потомъ проговорила очень медленно:
— Ни одно правительство котораго власть основана на всеобщей подач голосовъ не могло бы отказаться отъ этого. Но еслибъ императоръ удержалъ за собой личную власть, которая прежде давала возможность разумнію одного человка контролировать и направлять страсти многихъ, я думаю что въ такомъ случа не было бы войны. Мн извстно что императоръ сильно поддерживалъ наимене воинственныхъ членовъ совта и что при заключеніи засданія совта… въ рчи Граммона, которая была на немъ составлена, не было выраженій возбуждающихъ вражду. Эти роковыя слова были вынуждены настроеніемъ умовъ въ палат и извстіемъ о народномъ возбужденіи, которому нельзя было противиться не рискуя вызвать революцію. Парижъ вынудилъ императора къ войн. Что неизбжно то неизбжно, и, какъ вы говорите, выигрышъ можетъ стоить риска. Перехожу къ другому, о чемъ вы шепнули мн когда мы шли къ столу, это было въ род жалобы, которая глубоко огорчила меня. Вы сказали что я содйствовала выбору который можетъ грозить опасностью, даже смертью одному моему дальнему родственнику который можетъ стать вашимъ близкимъ родственникомъ. Вы говорили объ Ален де-Рошбріан?
— Да, я принялъ предложеніе которое онъ сдлалъ моей единственной дочери.
— Очень рада этому, не столько за васъ, какъ за него. Зная его, нельзя не цнить въ немъ лучшихъ качествъ лучшаго французскаго дворянства, но зная такъ давно вашу прекрасную Валерію, я не могу не поздравить того кому достанется ея рука. Вотъ мои объясненія: когда я общала Алену мое содйствіе къ полученію офицерскаго чина въ рядахъ мобилей, я не знала что онъ принялъ или намренъ принять на себя обязанности которыя будутъ привязывать его къ дому. Теперь я беру назадъ свое общаніе.
— Нтъ, герцогиня, исполните его. Я не былъ бы врноподданнымъ еслибы ршился въ минуту необходимости отнять такого храбраго защитника у государя, подъ мирнымъ и благоденственнымъ правленіемъ котораго я составилъ себ состояніе. И говоря откровенно, еслибъ Аленъ былъ дйствительно моимъ сыномъ, я настолько Французъ чтобы помнить что Франція мн мать.
— Довольно, другъ мой, довольно, воскликнула герцогиня и горячій румянецъ проступилъ у нея сквозь слой жемчужной пудры.— Еслибы каждый Французъ имлъ такія же чувства, еслибы въ нашемъ Париж сословныя несогласія изчезли въ общей мысли о своей стран, еслибы въ каждомъ французскомъ сердц трепетало еще то чувство которое въ ужасные дни когда вс другія связи были порваны, чтило Францію какъ мать и собирало ея сыновъ на ея защиту противъ союза всей Европы,— тогда намъ незачмъ было бы блднть при вид прусскаго игольчатаго ружья. Но взгляните въ ту сторону, разв это не картина аркадской юности? Міръ яростно свирпетъ вокругъ, а любовь беззаботно шепчетъ о любви!
Герцогиня указала въ уголъ сосдней комнаты гд Аленъ съ Валеріей сидли въ сторонк, онъ шепталъ ей что-то на ухо, и ея щеки, какъ можно было замтить даже на этомъ разстояніи, освщались нжнымъ румянцемъ.

ГЛАВА III.

Но въ этомъ небольшомъ обществ были двое которые не привлекали къ себ вниманія ни Дюплеси, ни придворной дамы. Пока князь и смиренный Зритель заняты были игрою въ экарте, а живая Веноста вставляла свои замчанія, Исавра разсянно перебирала коллекцію фотографій разложенныхъ на стол стоявшемъ въ отдаленномъ углу комнаты у открытаго окна сообщавшагося съ длиннымъ и глубокимъ балкономъ, заставленнымъ цвтами и выходившимъ на Елисейскія Поля, которыя были освщены кроткимъ свтомъ безчисленныхъ звздъ. Вдругъ шепотъ, власти котораго она не могла противиться, раздался надъ ея ухомъ и вся кровь прихлынула ей къ сердцу.
— Помните ли вы вечеръ въ Ангіен? Когда я сказалъ что воображенію невольно представляется вопросъ будемъ ли мы черезъ годъ въ тотъ же день смотрть вмст на звзду которую оба мы считали своею изъ числа многочисленныхъ странниковъ неба? Это было 8го іюля. Сегодня также 8е іюля. Пойдемте, отыщемъ нашу звзду. Я имю сказать вамъ то что долженъ сказать. Пойдемте.
Машинально,— какъ сомнамбулы, говорятъ, машинально повинуются месмеристу,— Исавра повиновалась этой просьб. Въ какомъ-то дремотномъ подчиненіи она послдовала за нимъ и очутилась на балкон, среди цвтовъ и подъ свтомъ звздъ, рядомъ съ человкомъ который былъ для нея существомъ вчно окруженнымъ цвтами и освщеннымъ звздами, романтическимъ идеаломъ сердца двственной женщины.
— Исавра, сказалъ Англичанинъ мягкимъ тономъ.— При звук ея имени въ первый разъ услышанномъ изъ этихъ устъ, каждая фибра ея существа затрепетала.— Исавра, я старался жить безъ васъ, но не могъ. Вы для меня все, все: безъ васъ кажется мн на земл исчезаютъ цвты, меркнутъ звзды на неб. Есть ли между нами разногласія во вкусахъ, привычкахъ, мысляхъ? Дайте мн только надежду что вы любите меня хотя вдесятеро меньше того какъ я васъ люблю, и эти разногласія перестанутъ быть разладомъ. Любовь приводитъ въ гармонію вс звуки, соединяетъ вс цвта въ своемъ божественномъ единеніи души и сердца. Взгляните на верхъ! Не тамъ ли все та же звзда что въ прошломъ году манила наши взоры? Не привлекаетъ ли она все также наши взоры теперь? Исавра, говорите!
— Тс, тс…. Двушка не могла выговорить ничего больше, но отодвинулась отъ него.
Это движетіе не оскорбило его: въ немъ не было ненависти. Онъ приблизился къ ней, взялъ ее за руку и продолжалъ голосомъ который былъ такъ музыкаленъ среди лтней ночи подъ звзднымъ небомъ:
— Исавра, есть одно имя которое я никогда не могу произнести безъ почтенія съ какимъ мы относимся къ религіи соединяющей небо съ землею, имя которое для мущины должно быть символомъ жизни украшенной и осчастливленной, возвышенной и освященной. Имя это ‘жена’. Хотите ли принять отъ меня это имя?
Исавра опять не дала отвта. Она стояла нмая и холодная и строгая какъ мраморное изваяніе. Наконецъ, какъ бы утраченное сознаніе снова начало вступать въ силу, она тяжело вздохнула и медленно провела руками по лбу.
— Насмшка, насмшка, сказала она съ улыбкой отчасти горькою, отчасти жалобною на безцвтныхъ губахъ.— Вы ждали предложить мн этотъ вопросъ до тхъ поръ какъ узнали каковъ долженъ быть мой отвтъ? Я дала слово на зваться женою другаго.
— Нтъ, нтъ, вы говорите это мн въ упрекъ, чтобы наказать меня! Скажите что это не правда! скажите!
Блуждающіе глаза Исавры замтили тоску отразившуюся на его лиц.
— Какъ могутъ мои слова огорчать васъ? сказала она сухо.— Разв вы не писали что я не гожусь быть вашею женой?
— Я?
— Что я отказалась отъ мирныхъ наслажденій частной жизни? Мн казалось что вы были такъ правы! Да! Я обручена съ человкомъ который полагаетъ что несмотря на такое несчастіе….
— Остановитесь, я требую, остановитесь! Вы видли мое письмо къ мистрисъ Морли. Съ тхъ поръ какъ я написалъ его, я не имлъ ни минуты покоя отъ угрызеній и раскаянія. Но хотя это письмо и возбудило вашъ справедливый гнвъ…
— Оно не возбуждало моего гнва…
Не замчая перерыва, Грагамъ спшилъ высказаться:
— Вы простили бы меня еслибы могли читать въ моемъ сердц. Все равно. Я беру назадъ все что было сказано въ этомъ письм, кром словъ выражавшихъ мое восхищеніе. Будьте моею, и вмсто того чтобъ удерживать въ васъ неудержимый порывъ генія который стремится занять первое мсто въ голов или въ сердц міра, я научусь самъ ободрять его, длить и находить въ немъ торжество. Знаете ли вы какая разница между отсутствующимъ и присутствующимъ, между далекимъ образомъ противъ котораго наши сомннія, страхи, подозрнія воздвигаютъ тни воображаемыхъ гигантовъ, окружаютъ его призрачными стнами, и любимымъ лицомъ при вид котораго духи отлтаютъ и исчезаютъ стны? Исавра, мы снова встртились. Вы теперь знаете изъ моихъ собственныхъ устъ что я люблю васъ. Вы говорите что дали слово другому. Скажите ему откровенно, честно, что вы обманулись въ своемъ сердц, что вы не можете располагать имъ. Спасите себя, спасите его отъ союза въ которомъ не можетъ быть счастія.
— Теперь уже поздно, сказала Исавра беззвучнымъ голосомъ, но безъ слда нершительной слабости на чел или губахъ.— Еслибъ я теперь сказала этому другому: ‘я беру назадъ слово которое дала вамъ’, я убила бы его, убила бы и тло его и душу. Несмотря на мое ничтожество, для него я все, для васъ, мистеръ Венъ, для васъ воспоминаніе, черезъ годъ, можетъ-быть черезъ мсяцъ, вы съ удовольствіемъ будете думать что избавились отъ меня.
Она отошла отъ него, отошла отъ цвтовъ и звзднаго свта, и когда Грагамъ — оправившись отъ смущенія въ какое привели его ея подавляющія слова, съ высокомрнымъ видомъ и походкой человка который отходитъ прочь отъ развалинъ своего счастія, опираясь на свою гордость — когда Грагамъ возвратился въ комнату, вс гости уже разъхались исключая Алена, который продолжалъ шепотомъ разговаривать съ Валеріей.

ГЛАВА IV.

На слдующій день, въ назначенный часъ, Грагамъ вошелъ въ квартиру Алена.
— Съ удовольствіемъ могу объявить вамъ, сказалъ маркизъ весело,— что ящикъ прибылъ и мы вскор можемъ приступить къ разбору его содержимаго, но прежде нужно позавтракать.
Во время завтрака Аленъ былъ веселъ и сперва не замтилъ мрачнаго выраженія и разсянности своего гостя. Наконецъ удивленный вялыми отвтами на свои веселыя шутки со стороны человка котораго искренняя рчь всегда была такъ пріятна и задушевный смхъ такъ симпатиченъ, онъ подумалъ что причиной перемны въ Грагам было какое-нибудь недоразумніе происшедшее между нимъ и Исаврой наканун, но помня съ какою ршительностью Грагамъ отклонилъ разговоръ о прекрасной Италіянк, онъ былъ въ затрудненіи какъ согласить свой добродушный порывъ со скромностью къ которой обязывала его благовоспитанность. Во всякомъ случа комплиментъ сдланный молодой особ которою такъ восхищался Грагамъ не могъ повредить.
— Какъ прекрасна была вчера Mademoiselle Чигонья!
— Въ самомъ дл? Мн показалось что она не совсмъ здорова. Не слыхали ли вы когда Monsieur Тьеръ будетъ говорить о войн?
— Тьеръ? Нтъ. Кто теперь думаетъ о Тьер? Благодаря Бога время его прошло! Я не знаю ни одной двушки въ Париж, не исключая Валеріи — я хочу сказать Mademoiselle Дюплеси — которая одвалась бы съ такимъ изящнымъ вкусомъ какъ Mademoiselle Чигонья. Вообще у женщинъ-писательницъ вкусъ ужасный.
— Въ самомъ дл. Я не замтилъ какъ она была одта. Я не судья въ такихъ тонкихъ вещахъ какъ дамскіе туалеты или вкусы писательницъ.
— Простите меня, сказалъ beau Marquis соріэзао.— Что касается туалетовъ, то мн кажется это такая существенная вещь въ глазахъ женщинъ что ни одинъ мущина интересующійся женщинами не долженъ презирать критическое изученіе этого предмета. Въ женщин съ утонченнымъ характеромъ никогда не встртишь вульгарности въ одежд. Я понялъ эту истину только съ того времени какъ выхалъ изъ Бретани.
— Вроятно, любезнйшій маркизъ, вамъ случалось читать въ Бретани книги которыя въ Париж мало кто читаетъ не будучи ученымъ по призванію, и вроятно вы припомните что Горацій приписываетъ самую изящную утонченность въ одежд, выраженную у него непереводимыми словами simplex munditiis, женщин которая отличалась не меньшею легкостью и быстротой съ какою мняла свои привязанности. Разумется это не можетъ касаться Mademoiselle Чигоньи, но какъ много другихъ изящно одтыхъ дамъ въ Париж которыхъ злосчастные обожатели
fidem
Mutatosqne deos flebit.
Теперь, съ вашего позволенія, мы можемъ приступить къ разбору ящика съ письмами.
Ящикъ былъ принесенъ и отпертъ, Аленъ съ заботливымъ вниманіемъ пересмотрлъ все что въ немъ заключалось прежде чмъ передалъ Грагаму нсколько записокъ, въ которыхъ Англичанинъ тотчасъ же узналъ одинаковый почеркъ съ письмомъ Луизы завщаннымъ ему Ричардомъ Кингомъ.
Письма были подобраны въ хронологическомъ порядк и перенумерованы.

Письмо I.

‘Любезнйшій маркизъ,— Какъ мн благодарить васъ за полученіе и пересылку мн этихъ удостовреній? Вамъ хорошо извстенъ несчастный эпизодъ въ моей жизни, и вы можете понять какъ неоцненна оказанная мн вами услуга. Я избавлена отъ всякихъ дальнйшихъ преслдованій со стороны человка который на самомъ дл не иметъ никакихъ правъ посягать на мою свободу, но его преслдованія могли подвергнуть меня скандалу и непріятности обращаться за покровительствомъ къ закону и обнаружить незаконный бракъ въ который я была вовлечена обманомъ. Я предпочла бы скоре быть разорванною на части бшеными лошадьми, какъ королева, про которую пишутъ въ исторіи, нежели обезчестить себя и своихъ предковъ которыми я могу гордиться по крайней мр со стороны матери, сознавшись что я жила съ этимъ низкимъ Англичаниномъ какъ жена, тогда какъ я была только — о, Боже, я не могу договорить!
‘Нтъ, Monsieur le Marquis, я не нуждаюсь въ денежной помощи которую вы съ такимъ великодушіемъ мн предлагаете. Хотя я не знаю гд находится мой бдный милый дядя, хотя я сомнваюсь, еслибъ и знала это, могу ли я ршиться доврить ему извстную только вамъ тайну принятаго мною имени, такъ что если онъ узнаетъ обо мн то будетъ почитать меня умершею,— но у меня все еще остается довольно денегъ изъ тхъ что онъ далъ мн для прожитія, если же ихъ недостанетъ, тогда я думаю что съ моимъ знаніемъ англійскаго языка и другими скромными талантами я могу найти мсто учительницы или гувернантки въ какомъ-нибудь нмецкомъ семейств. Во всякомъ случа, я буду скоро опять писать вамъ, и прошу васъ сообщить мн все что вы узнаете о моемъ дяд. Я такъ благодарна вамъ что вы не врите ужасной клевет, которая должна такъ сильно поразить такого гордаго человка, который, несмотря на вс свои заблужденія, неспособенъ на низость.
‘Адресъ мой Аугсбургъ, poste restante.
‘Вамъ преданная,

‘— —‘

Письмо II.

(Черезъ семь мсяцевъ посл письма No I).

Аугсбургъ.

‘Любезнйшій маркизъ,— Благодарю васъ за вашу добрую записку въ которой вы увдомляете меня о вашихъ хлопотахъ, хотя до сихъ поръ безуспшныхъ, съ цлью узнать что сталось съ моимъ несчастнымъ дядей. Со времени послдняго моего письма я жила очень покойно. Я давала здсь уроки въ нсколькихъ семействахъ, въ числ моихъ ученицъ есть дв очень зратныя двицы. Он такъ полюбили меня что ихъ мать проситъ меня поступить къ нимъ въ домъ въ качеств гувернантки. Какія чудныя сердца у этихъ Германцевъ, такія простыя, такія правдивыя! Они не возбуждаютъ докучныхъ вопросовъ, доврчиво относятся къ тому что я сама разказываю.’ — Здсь слдовало нсколько общихъ мстъ о германскомъ характер, и затмъ постскриптумъ.— ‘На слдующей недл я поступаю на мсто. Если вы узнаете что-нибудь о моемъ дяд, напишите мн адресуя письмо графин фонъ-Рюдесгеймъ, замокъ N*** М*** на Рейн.’
— Рюдесгеймъ!
Не была ли это родственница, можетъ-быть жена графа фонъ-Рюдеегейма съ которымъ Грагамъ познакомился въ прошломъ году?

Письмо III.

(Три или четыре года спустя посл послдняго письма).

‘Вы поистин удивили меня, Monsieur le Marquis. Мой дядя оказался въ Алжир подъ чузкимъ именемъ, солдатомъ въ Алжирской арміи? мой милый, гордый, блестящій дядя! Я не могу врить этому, также какъ и вы не врите: но я жажду узнать о немъ дальнйшія свднія какія вы можете собрать. Я можетъ-быть удивлю васъ когда скажу о себ что я выхожу замужъ. Ни съ чмъ нельзя сравнить доброту ко мн Рюдесгеймовъ съ тхъ поръ какъ я поступила къ нимъ въ домъ. Особливо въ послдній годъ они обращались со мною какъ съ равною, какъ съ членомъ семйства. Въ числ постоянныхъ постителей дома есть одинъ господинъ благородной фамиліи, но не такого высокаго рода и не съ такимъ большимъ состояніемъ чтобы женитьба на вдовой французской гувернантк была для него msalliance. Я уврена что онъ любитъ меня искренно, и онъ единственный человкъ любовь котораго мн было пріятно заслужить. Свадьба наша послдуетъ въ теченіе ныншняго года. Разумется ему неизвстна моя печальная исторія и онъ никогда не узнаетъ ее. Во всякомъ случа Луиза Д— — умерла. Въ дом куда я вступаю, негодный Англичанинъ по всей вроятности никогда не будетъ имть возможности стать мн поперекъ дороги. Тайна моя въ вашихъ рукахъ также надежна какъ въ могил гд покоится та которую вы когда-то любили подъ именемъ Луизы Д— —. Я не буду больше безпокоить васъ моими письмами, но если вы узнаете что-нибудь вполн доттоврное о судьб моего дяди, напишите мн строчку адресуя во всякое время письма какъ прежде графин фонъ-Рюдесгеймъ для Madame М — —.
‘Примите увреніе въ моей вчной благодарности за всю доброту какую вы оказывали мн, не отказываясь признавать меня вашею родственницей. Союзомъ въ который вступаетъ ваша родственница она не унизитъ имени которое соединяетъ ее съ еще боле высокимъ родомъ де-Рошбріановъ.’
На этомъ письм покойный маркизъ написалъ карандашомъ: ‘Разумется Рошбріанъ никогда не откажется признавать своихъ родственниковъ, хотя бы даже и дочь рисовальдаго учителя. Красивое существо, Луиза, но сварливая! Я бы не могъ любить Венеру еслибъ она была сварлива. Несчастное открытіе что ея мать была изъ благородной фамиліи вскружило голову Луиз. Въ той или другой форм всякая женщина страдаетъ одною и тою же болзнью — тщеславіемъ. Имя ея будущаго мужа, не названное въ письм, легко узнать.’
Слдующее письмо было отъ 7го мая 1859, на бумаг съ траурною каемкой, и содержало въ себ только слдующія строки:
‘Я была очень утшена вашимъ вчерашнимъ визитомъ, любезнйшій маркизъ. Горе мое было тяжело, но въ послдніе два года поведеніе моего мужа длало жизнь мою несчастною, и я оправляюсь отъ удара причиненнаго мн его внезапною смертью. Правда что я съ дтьми осталась въ бдности, но я не могу принятъ вашего великодушнаго предложенія помочь мн. Не страшитесь за мою дальнйшую судьбу. Прощайте, любезнйшій маркизъ! Письмо это вы получите какъ разъ предъ вашимъ отъздомъ въ Неаполь. Bon voyage.’
На этомъ письм не было ни адреса ни почтовой марки, очевидно оно было передано чрезъ посланнаго.
Послднее письмо, отъ 20го марта 1861, было еще короче предыдущаго:
‘Я послдовала вашему совту, любезнйшій маркизъ, и отбросивъ вс сомннія приняла его доброе предложеніе, съ условіемъ что онъ никогда не подетъ со мной въ Англію. Я равнодушна къ этому браку. Теперь я могу вамъ признаться что бдность моя была крайняя. Ваша, съ неизмнною благодарностью,

‘— —‘

Это послднее письмо также не имло на себ почтовой марки и очевидно было послано съ нарочнымъ.
— Больше нтъ писемъ отъ этой особы? спросилъ Грагамъ,— и никакого указанія на ея существованіе?
— Нтъ, по крайней мр я не нашелъ ничего больше. Я теперь вижу почему я сохранилъ эти письма. Въ содержаніи ихъ нтъ ничего что бы не было почтенно для моего отца. Они показываютъ какъ онъ былъ способенъ къ безкорыстной доброт даже къ отдаленной родственниц, которою онъ, разумется, не могъ гордиться, судя не только по его приписк карандашомъ, или потому что она занимала мсто гувернантки, но по ея невысокому взгляду на брачныя узы. Я не имю ни малйшаго понятія о томъ кто бы могла быть эта женщина По крайней мр я никогда не слыхалъ ни о комъ изъ состоящихъ въ родств, хотя бы отдаленномъ, съ нашею фамиліей, въ комъ бы я могъ узнать особу писавшую эти письма.
— Могу я оставить ихъ у себя на короткое время?
— Простите если я прежде предложу вамъ вопросъ. Сколько я могу догадываться, цль вашихъ розысковъ должна имть связь съ вашимъ соотечественникомъ котораго эта дама вжливо называетъ ‘негоднымъ Англичаниномъ’, но признаюсь мн не хотлось бы черезъ эти письма подать поводъ къ какому-нибудь скандалу въ которомъ могло бы быть замшано имя моего отца или кого-нибудь изъ членовъ моей фамиліи.
— Маркизъ, я прошу доврить эти письма моей скромности именно для того чтобъ избжать скандала.
Foi de gentilhomme?
Foi de gentilhomme!
— Возьмите ихъ. Гд и когда мы опять свидимся?
— Я думаю вскор, но я долженъ сегодня вечеромъ выхать изъ Парижа. Я отправляюсь въ Берлинъ чтобы разыскать эту графиню фонъ-Рюдесгеймъ, и боюсь что черезъ нсколько дней путешественникамъ не будетъ дозволено перезжать границу между Франціей и Германіей.
Обмнявшись еще нсколькими незначительными словами молодые люди пожали другъ другу руку и разстались.

ГЛАВА V.

Раздумывая надъ прочтенными письмами, которыя замчательно подвигали впередъ возможность отысканія Луизы Дюваль, Грагамъ не чувствовалъ уже такого живаго и заботливаго интереса какъ прежде. Итакъ, Луиза Дюваль была сперва замужемъ за иностранцемъ который по ея словамъ принадлежалъ къ благородной фамиліи и имя котораго не трудно было узнать отъ графини фонъ-Рюдесгеймъ. Бракъ этотъ повидимому не былъ счастливъ. Оставшись вдовою безъ средствъ, она снова вышла замужъ, очевидно не по любви. Въ 1861 году она была еще въ живыхъ, а въ 1859 были живы ея дти, не былъ ли ребенокъ о которомъ упоминаетъ Ричардъ Кингъ однимъ изъ нихъ?
Тонъ и складъ писемъ могъ пролитъ нкоторый свтъ на характеръ писавшей: они обнаруживали гордость, упрямое своеволіе и непріятную жесткость натуры, но ея отказъ отъ всякой денежной помощи со стороны такого человка какъ покойный маркизъ де-Рошбріанъ указывалъ на чувство нкотораго достоинства. Очевидно что, каковы бы ни были ея странныя идеи о ея первомъ брак съ Ричардомъ Кингомъ, она не была искательница приключеній, и по всей вроятности она не была лишена какой-нибудь прелести которая возбудила къ ней дружескій интересъ такого дальняго родственника и человка столь эгоистичнаго въ своихъ удовольствіяхъ какъ ея аристократическій корреспондентъ.
Но что составляетъ по отношенію къ его личному счастію надежда, даже почти вроятность, скораго исполненія довреннаго ему порученія? Каковъ бы ни былъ исходъ, получитъ ли онъ, вслдствіе смерти матери или въ особенности дочери, богатство, или же, если он еще живы, у него останется только скромное независимое состояніе, во всякомъ случа Исавра была для него потеряна и состояніе утрачивало всякое значеніе. Но первое чувство его, когда онъ оправился отъ поразившихъ его словъ Исавры что она безвозвратно связана съ другимъ, не было упрекомъ самому себ. Оно было чувствомъ сильной горечи противъ той которая, если дйствительно была такъ привязана къ нему какъ онъ могъ ожидать, могла въ такое короткое время склонить свое сердце къ союзу съ другимъ. Несомннно что горечь эта была несправедлива, но я считаю ее естественною въ человк съ такою гордою природой и такимъ сильнымъ чувствомъ какъ у Грагама, когда надежды его были такимъ образомъ разбиты. Злоба есть первое чувство являющееся у человка любящаго со всею горячностью своей души, и отвергнутаго, все равно почему и отчего бы то ни было. Женщиной которая, какъ онъ имлъ причину предполагать, сама любитъ его, и хотя понятіе о чести было высоко у Грагама, однако же мущина не смотритъ на честь тми же глазами какими смотритъ женщина, будучи поставлена въ одинаковое затруднительное положеніе Грагамъ искренно думалъ что если Исавра любитъ его настолько что ей непріятенъ союзъ съ другимъ, которому она могла дать общаніе только очень недавно, то съ ея стороны была бы боле честнымъ откровенно сказать это своему жениху нежели оставлять его съ неизвстности что ея сердце не принадлежитъ ему. Но такія общанія чрезвычайно важны въ глазахъ двушекъ подобныхъ Исавр, а ея общаніе не было только дломъ обыкновенной чести женщины. Еслибы человкъ которому она дала слово былъ выше ея по положенію, богатству, всему что льститъ честолюбію женщинъ въ брачномъ выбор, еслибъ онъ былъ разсудителенъ, твердъ и самостоятеленъ среди испытаній и опасностей жизни, честь женщины еще могла бы найти извиненіе въ нарушеніи даннаго слова. Но бдный, болзненный, слабый, несчастный мальчикъ-поэтъ, который смотрлъ на нее какъ на ангела спасителя — сказать ему ‘возвратите мн мою свободу’, значило покинуть его во власть смерти и грху. Но Грагамъ разумется не могъ угадать почему то что онъ какъ мущина почиталъ справедливымъ, было для нея какъ женщины невозможно, и онъ снова вернулся къ своимъ старымъ предразсудкамъ что въ ум и сердц писательницы, посвященныхъ созданію воображаемыхъ героевъ, не можетъ быть дйствительной глубины и силы чувства къ любящему ея человку. Погруженный въ мечтанія онъ медленно шелъ съ опущеннымъ взоромъ по направленію къ Британскому посольству, гд не лишнее было справиться не требовалось ли, въ виду предстоящей войны, имть особый паспортъ при отъзд въ Германію.
Bon jour, cher ami, произнесъ пріятный голосъ, — давно ли вы въ Париж?
— А, любезнйшій Monsieur Саваренъ! Радъ видть васъ въ добромъ здоровьи! Madame, надюсь, также здорова? Прошу васъ передать ей мое почтеніе. Я пробылъ въ Париж всего день или два и узжаю сегодня вечеромъ.
— Такъ скоро? Вроятно васъ пугаетъ война. Въ какую сторону вы теперь идете?
— Въ Британское посольство.
— Я пройду до него вмст съ вами, это мн по дорог. Я хочу зайти къ прекрасной Италіянк привести ей мои поздравленія — по поводу извстія которое я узналъ сегодня утромъ.
— Вы говорите о Mademoiselle Чигонь, а извстіе вызывающее поздравленія — ея предстоящая свадьба!
Mon Dieu! Когда вы могли слышать объ этомъ?
— Вчера вечеромъ, въ дом Monsieur Дюплеси.
Parbleu! Я побраню ее хорошенько что она поврила своему новому другу Валеріи тайну которую скрывала отъ своихъ старыхъ друзей, отъ жены и отъ меня.
— Кстати, сказалъ Грагамъ тономъ безграничнаго равнодушія,— кто этотъ счастливецъ?
— Разв вы не догадываетесь?
— Нтъ.
— Густавъ Рамо.
— А! почти взвизгнулъ Грагамъ, такъ рзокъ и пронзителенъ былъ его крикъ.— А! Я дйствительно долженъ былъ угадать! Я думаю Madame Саваренъ помогала въ этомъ сватовств. Надюсь что все устроится хорошо, конечно для него это будетъ спасеніемъ. Лишь бы она могла найти въ этомъ свое счастіе!
— Въ этомъ не можетъ быть сомннія! Оба поэты, можно сказать созданы другъ для друга.
— Прощайте, любезнйшій Саваренъ! Вотъ и посольство.

ГЛАВА VI.

Въ этотъ же вечеръ Грагамъ сидлъ въ купе экстреннаго позда направлявшагося къ Страсбургу. Онъ послалъ занять для себя цлое купе, но это оказалось невозможнымъ. Одно мсто было въ немъ занято до C— —, посл котораго Грагамъ могъ продолжать путь одинъ, заплативъ за остальныя три мста.
Садясь въ вагонъ онъ едва замтилъ другаго пассажира сидвшаго въ дальнемъ углу. Поздъ быстро пролетлъ нсколько миль. Въ купе царствовало глубокое молчаніе, прерываемое только по временамъ тяжелыми нетерпливыми вздохами которые выходятъ изъ самой глубины души и о которыхъ тотъ кто вздыхаетъ не иметъ сознанія, такіе вздохи вырывались изъ устъ Англичанина и привлекли на него наблюдательный боковой взглядъ его спутника.
Наконецъ послдній сказалъ на прекрасномъ англійскомъ язык, хотя съ французскимъ акцентомъ:
— Я не обезпокою васъ, сэръ, если зажгу маленькій дорожный фонарикъ? Я имю привычку читать ночью въ дорог, а съ ихъ негодными фонарями ничего не видно. Но если вы желаете спать и мой фонарь можетъ помшать вамъ, то считайте мою просьбу какъ бы не высказанной.
— Вы очень любезны, сэръ. Пожалуста зажигайте вашъ фонарикъ, онъ не помшаетъ мн спать.
Когда Грагамъ отвтилъ, то какъ ни далеки были его мысли отъ настоящаго мста и времени, ему смутно показалось что онъ гд-то прежде слышалъ этотъ голосъ.
Пассажиръ зажегъ маленькій фонарикъ, прикрпилъ его къ подоконнику и досталъ изъ небольшаго кожанаго мшка разныя газеты и памфлеты. Грагамъ откинулся назадъ и чрезъ минуту опять вздохнулъ.
— Позвольте предложить вамъ эту вечернюю газету, вы вроятно не имли времени просмотрть ее до отхода позда, сказалъ его спутникъ наклоняясь впередъ и протягивая одною рукой газету, тогда какъ другою приподнялъ свой фонарикъ. Грагамъ обернулся и лица обоихъ пришлись очень близко другъ къ другу. У Грагама дорожная шапка была надвинута на глаза, сосдъ былъ съ непокрытою головой.
Monsieur Лебо!
Bon soir, мистеръ Ламъ!
Послдовало минутное молчаніе, потомъ г. Лебо началъ:
— Мн кажется, мистеръ Ламъ, что въ лучшемъ обществ чмъ какое можно встртить въ Фобургскомъ предмстьи вы извстны подъ другимъ именемъ.
Грагамъ не имлъ охоты играть роль и отвчалъ спокойно и высокомрно:
— Можетъ-быть, а какое имя?
— Грагама Вена. И теперь, продолжалъ Лебо также спокойно и свысока, но нсколько боле угрожающимъ тономъ,— когда мы, оба джентльмены, такимъ образомъ встртились, будетъ ли съ моей стороны неумстнымъ спросить почему вы удостоили искать моего знакомства въ переряженномъ вид?
Monsieur le vicomte de Moleon, если вы заговорили о переряживаніи, то будетъ ли съ моей стороны нескромнымъ если я спрошу почему мое знакомство было принято Monsieur Лебо?
Ha! Значитъ вы сознаетесь что искали Виктора де-Молеона когда въ первый разъ пришли въ кафе Жакъ-Жакъ?
— Откровенно сознаюсь въ этомъ.
Monsieur Лебо откинулся назадъ и казалось размышлялъ.
— Теперь вижу! Только для того чтобъ узнать не можетъ ли Викторъ де-Молеонъ дать вамъ какія-нибудь свднія о Луиз Дюваль. Но такъ ли?
— Вы правы, Monsieur le vicomte.
Лебо опять замолчалъ размышляя, а Грагамъ, въ такомъ душевномъ состояніи въ какомъ человкъ наиболе презирающій. поединки, тмъ не мене можетъ чувствовать удовольствіе при мысли что убійство положитъ конецъ его несчастію, сбросилъ свою шапку, приподнялъ свой широкій открытый лобъ и нетерпливо топнулъ ногой какъ бы желая вызвать ссору.
Monsieur Лебо спустилъ очки и посмотрлъ на Англичанина своимъ спокойнымъ, острымъ, проницательнымъ взглядомъ.
— Мн приходитъ въ голову, сказалъ онъ съ улыбкой, очарованію которой не мшали даже его накладныя бакенбарды,— мн приходитъ въ голову что джентльмены какъ вы и я могутъ разговаривать двумя способами: вопервыхъ, сдержанно и осторожно, вовторыхъ, съ полною откровенностью. Изъ насъ двоихъ можетъ-быть я имю больше вашего причинъ соблюдать осторожность и сдержанность въ разговор съ постороннимъ. Позвольте же мн предложить другой способъ — полную откровенность. Что вы на это скажете?
Онъ протянулъ руку.
— Полная откровенность, отвчалъ Грагамъ смягчаясь и чувствуя внезапное расположеніе къ этому нкогда грозному дуэлисту и пожимая, какъ жметъ Англичанинъ, руку протянутую ему въ знакъ примиренія человкомъ котораго онъ хотлъ вызвать на ссору.
— Позвольте мн теперь, прежде чмъ вы предложите мн какой-нибудь вопросъ, предложить одинъ вопросъ вамъ. Какимъ образомъ узнали вы что Викторъ де-Молеонъ и Жанъ Лебо одно и то же лицо?
— Я узналъ это отъ полицейскаго агента.
— А!
— Съ которымъ совтовался о способахъ убдиться находится ли еще въ живыхъ Луиза Дюваль и гд ее можно отыскатъ.
— Премного вамъ благодаренъ за это свдніе. Я не подозрвалъ что парижская полиція проникла прежнее alias бднаго Monsieur Лебо, хотя кое-что изъ бывшаго въ Ліон заставляло меня подозрвать это. Странно что правительство, зная чрезъ полицію что Викторъ де-Молеонъ, писатель котораго оно не имло причинъ поощрять, находится въ такомъ скромномъ положеніи, какъ оно никогда, даже въ своихъ офиціальныхъ газетахъ, не нашло удобнымъ заявить объ этомъ! Впрочемъ, если подумать, что бы изъ этого вышло? Они не могли доказать ничего противъ Жана Лебо. Они могли сказать только: ‘Жанъ Лебо подозрвается въ слишкомъ горячей любви къ свобод, въ томъ что онъ слишкомъ ревностный другъ народа, и Жанъ Лебо издаетъ le Sens Commun.’ Такое заявленіе сдлало бы Виктора де-Молеона героемъ красныхъ, а этого меньше всего могло желать осторожное правительство. Отъ души благодарю васъ за вашъ откровенной отвтъ. Теперь, какой вопросъ угодно будетъ вамъ предложить мн?
— Все что вы можете сказать мн о Луиз Дюваль.
— Извольте. Въ молодости я слышалъ смутные разказы что моя сводная сестра, отъ перваго брака моего отца съ Mademoiselle де-Бовилье, когда онъ уже въ довольно зрлыхъ годахъ женился во второй разъ, не взлюбила свою мачиху, и будучи совершеннолтнею и имя собственное независимое состояніе, оставила домъ отца, поселилась у одной пожилой родственницы и тамъ вышла замужъ за учителя который давалъ ей уроки рисованія. Посл этого брака, отъ котораго отецъ тщетно старался отговорить ее, семейство наше отъ нея отказалось. Это было все что я зналъ до тхъ поръ пока, получивъ посл смерти родителей наслдство, услышалъ отъ повреннаго моего отца что рисовальный учитель Дюваль вскор же растратилъ все состояніе жены, остался вдовцомъ съ одною дочерью и впалъ въ крайнюю бдность. Онъ являлся къ моему отцу съ просьбой о денежной помощи. Отецъ, хотя вовсе не былъ богатъ, согласился назначить ему ежегодную пенсію съ условіемъ чтобъ онъ никогда не сообщалъ своей дочери о ея родств съ нашею фамиліей. Тотъ согласился на это условіе и каждую четверть года являлся къ повренному моего отца за полученіемъ пенсіи. Но повренный сообщилъ мн что этотъ вычетъ изъ моего дохода прекратился, что Monsieur Дюваль уже цлый годъ какъ не являлся и не присылалъ за своею пенсіей, и что онъ вроятно умеръ. Однажды слуга докладываетъ что меня желаетъ видть молодая дама — въ т времена молодыя дамы часто навщали меня. Я принялъ ее. Вошла молодая особа, почти однихъ лтъ со мною, которая, къ моему изумленію, привтствовала меня называя дядей. Это была дочь моей сводной сестры. Отецъ ея умеръ нсколько мсяцевъ тому назадъ, честно исполнивъ условіе съ которымъ ему выдавалась пенсія, и двушка никогда не мечтала о своемъ прав, о которомъ, будь она умна, она не стала бы и заботиться, о несчастномъ, безполезномъ прав считаться втвью родословнаго дерева благородной французской фамиліи. Но вслдствіе тсныхъ обстоятельствъ и изъ женскаго любопытства разыскивая въ бумагахъ покойнаго отца разгадки относительно получавшейся имъ пенсіи, она нашла письма своей матери, письма моего отца, которыя безспорно доказывали что она вкучка покойнаго виконта де-Молеона и моя племянница. Исторія ея, которую она мн разказала, была очень грустная. Считая себя по происхожденію не боле какъ дочерью рисовальнаго учителя, и оставшись посл его смерти, бдною, безпомощною сиротой безо всякихъ средствъ, она приняла предложеніе одного Англичанина, медицинскаго студента, который ей не нравился. Будучи несчастлива съ этимъ человкомъ и узнавъ изъ документовъ о которыхъ я упомянулъ что она моя племянница, она явилась ко мн за совтомъ и утшеніемъ. Какой совтъ я, или кто бы то ни было, могъ дать ей кром того чтобъ она постаралась устроиться какъ можно лучше въ своемъ настоящемъ положеніи и продолжала жить съ мужемъ? Но она возбудила еще другой вопросъ. Кажется она говорила съ кмъ-то, съ хозяйкой своей квартиры, или съ какою-нибудь другою женщиной съ которой свела знакомство, о томъ былъ ли ея бракъ съ этимъ человкомъ законнымъ и не обманулъ ли онъ ее. Вопросъ этотъ былъ очень важенъ и я тотчасъ же послалъ за своимъ юристомъ. Узнавъ обстоятельства онъ сразу объявилъ что бракъ не былъ дйствителенъ по французскимъ законамъ. Но безъ сомннія французскіе законы не были извстны ея soi-disant мужу Англичанину и съ его согласія бракъ можетъ тотчасъ же быть закрпленъ по закону. Monsieur Венъ, я не могу найти словъ чтобъ изобразить вамъ радость какая выразилась въ лиц и словахъ бдной двушки когда она узнала что не была связана съ этимъ человкомъ на всю жизнь какъ жена. Безполезно было говорить съ ней и убждать ее. Возникъ другой вопросъ, едва ли мене важный. Правда, бракъ не былъ законнымъ, но не было ли во всхъ отношеніяхъ лучше принять мры къ формальному его расторженію, освободивъ ее такимъ образомъ отъ всякой попытки со стороны Англичанина заявлять свои права на нее, и давъ ей возможность представить дло въ настоящемъ вид, не оскорбительномъ для ея чести, въ глазахъ другаго искателя ея руки? Она не хотла слушать о такомъ предложеніи. Она объявила что не можетъ подвергать безчестію семейство въ которое желала снова войти. Допустить что она снизошла до такого msalliance и такъ уже достаточно дурно, но объявить свту что называясь женою она въ дйствительности была только любовницей медицинскаго студента — она скоре ршилась бы броситься въ Сену. Вс ея желанія ограничивались тмъ чтобы найти на время какое-нибудь убжище, какое-нибудь скрытое мсто, откуда она могла бы написать этому Англичанину что онъ не иметъ на нее никакого законнаго права. Безъ сомннія посл этого онъ оставитъ ее въ поко, возвратится въ свою страну и она избавится отъ него навсегда. И если ея исторія останется въ тайн, она будетъ имть возможность сдлать боле приличную партію. Пылкое молодое существо — настоящая де-Молеонъ по своей пылкости — она сильно заинтересовала меня. Я долженъ сказать что она была замчательно красива, и хотя не получила большаго образованія и была воспитана въ такихъ низменныхъ обстоятельствахъ, въ ней не было ничего вульгарнаго, напротивъ что-то, je ne sais quoi, обличавшее благородство и породу. Во всякомъ случа со мной она длала все что хотла. Я согласился помочь ея желанію найти убжище. Разумется я не могъ помстить ее въ своей квартир, но уговорилъ одну родственницу ея матери, старушку жившую въ Версали, взять ее къ себ, открывъ ея происхожденіе, но разумется не сказавъ ничего о ея незаконномъ замужеств. Время отъ времени я навщалъ ее. Но однажды узналъ что эта безпокойная блестящая птичка улетла. Въ числ дамъ бывавшихъ въ дом ея родственницы была нкоторая Madame Мариньи, очень красивая молодая вдова. Луиза скоро подружилась съ нею. Вдова перехала изъ Версаля въ Парижъ, гд наняла квартиру и пригласила Луизу жить вмст съ нею. Та согласилась. Мн это не нравилось, потому что вдова была слишкомъ молода и слишкомъ большая кокетка чтобы быть надежною компаньйонкой для Луизы. Но хотя послдняя увряла меня въ своей благодарности и уваженіи, однако я не имлъ власти контролировать дйствія бдной двушки. Между тмъ человкъ называвшійся ея мужемъ ухалъ изъ Франціи и о немъ ничего не было извстно. Я видлъ что для Луизы самое лучшее было бы выйти замужъ за человка достаточно богатаго чтобъ удовлетворять ея вкусъ къ роскоши и блеску, и еслибы представилась возможность подобнаго замужества, ее можно было бы уговорить, для устраненія всякихъ затрудненій къ новому браку, формально расторгнуть прежній, отъ чего она до сихъ поръ такъ ршительно отказывалась. Такой случай представился. Человкъ достаточно богатый и съ карьерой общавшей ему громадныя богатства въ будущемъ, съ которымъ я познакомился въ т дни когда быстро проматывалъ остатки своего наслдства, этотъ человкъ увидалъ ее въ опер вмст съ Madame Мариньи, влюбился въ нее и узнавъ что она моя родственница просилъ меня представить его. Я былъ очень радъ этому и, говоря правду, кошелекъ мой къ тому времени настолько истощился что я видлъ себя въ невозможности продолжать помогать Луиз попрежнему, и тогда что сталось бы съ нею? Я счелъ долгомъ сказать Лувье….
— Лувье — финансисту?
— Ахъ, это имя сорвалось у меня съ языка, но все равно, нтъ никакой причины скрывать что это былъ онъ. Итакъ, я говорю, я счелъ долгомъ доврить Лувье исторію несчастнаго незаконнаго брака. Это не охладило его пылъ. Онъ ухаживалъ за ней какъ только могъ, но видно было что онъ ей очень не нравился. Однажды она прислала, за мной очень разстроенная и показала мн объявленія во французскихъ газетахъ, которыя, хотя имя ея и не было названо, очевидно касались ея и были напечатаны ея soi-disant мужемъ. Объявленія могли повести къ ея открытію еслибъ она осталась въ Париж. Она вынудила мое согласіе на ея отъздъ. Madame Мариньи имла свои причины къ отъзду изъ Парижа и условилась сопровождать ее. Я снабдилъ ее необходимыми средствами, и чрезъ день или два она съ своимъ другомъ ухала, какъ я понялъ, въ Брюссель. Я не получалъ отъ нея писемъ, и собственныя дла такъ сильно занимали меня что бдная Луиза могла бы совершенно выйти у меня изъ головы, еслибы не ея женихъ, который былъ въ отчаяніи отъ ея отъзда. Лувье просилъ меня дать ея адресъ, но я не могъ дать ему другихъ указаній кром того что по ея словамъ она отправилась въ Брюссель, гд намрена была пробыть недолго и переселиться въ какую-нибудь тихую деревню. Не долго спустя — я не могу припомнить сколько именно времени, можетъ-быть нсколько недль, можетъ-быть два или три мсяца,— я получилъ отъ нея краткую записку въ которой она просила прислать ей небольшую сумму, послднюю которую она приметъ отъ меня, такъ какъ она ршила, лишь только здоровье позволитъ ей, найти средства поддерживать себя самой, отвчать ей она просила въ Ахенъ, poste restante. Я послалъ ей просимую сумму, можетъ-быть нсколько больше, и при этомъ признавался что я совершенно разорился. Я просилъ ее подумать очень серіозно прежде чмъ ршиться отказываться отъ положенія и состоянія которые обезпечитъ ей союзъ съ Лувье. Это послднее соображеніе такъ занимало меня что когда Лувье зашелъ ко мн, я думаю въ тотъ же или на слдующій день, я далъ ему прочесть письмо Луизы и сказалъ что, если онъ все также влюбленъ въ нее какъ и прежде, les absens ont toujours tort, а ему лучше самому отправиться въ Ахенъ и разыскать ее, что я вполн одобряю его чувства и согласенъ на его бракъ, но продолжаю настаивать что съ ея стороны было бы благоразумно и честно принять мры — которыя французскій законъ по возможности облегчаетъ и избавляетъ отъ скандала — къ расторженію незаконнаго союза въ который она по своей дтской неопытности была вовлечена обманомъ. Лувье отправился въ Ахенъ. На слдующій же день произошло это ужасное несчастіе сдлавшее меня добычею безжалостной клеветы, лишившее меня всхъ друзей, вынудившее бжать изъ отечества безъ гроша денегъ, скитаться безъ имени — пока, пока мой день могъ снова настать — всякая собака, если ее только не повсятъ, иметъ свой день,— когда эта несчастіе обрушилось на меня, я оставилъ Францію и не слыхалъ ничего больше ни о Луиз ни о Лувь, ни одно письмо адресованное мн въ Парижъ не могло дойти….
Онъ остановился, очевидно сильно взволнованный. Потомъ продолжалъ спокойнымъ дловымъ тономъ, какимъ началъ свой разказъ:
— Воспоминаніе о Луиз совсмъ исчезло у меня пока вашъ вопросъ не оживилъ его. Случилось такъ что вашъ вопросъ былъ предложенъ въ то самое время когда я ршился возвратить себ настоящее имя и общественное положеніе. При этомъ мн разумется пришлось всртитъся со старымъ моимъ знакомымъ Лувье, а имя Луизы было по необходимости связано съ нимъ. Не немногія свднія которыя я тогда сообщилъ вамъ о моей племянниц получены были отъ него. Теперь я могу сказать больше. Кажется прибывъ въ Ахенъ, онъ узналъ что Луиза ухала оттуда днемъ или двумя раньше, и какъ гласила сплетня, за ней нкоторое время ухаживалъ богатый и знатный обожатель, для свиданія съ которымъ она ухала въ Мюнхенъ. Лувье поврилъ этому разказу, съ негодованіемъ ухалъ изъ Ахена, и больше уже ничего не слыхалъ о Луиз. Вроятно, мистеръ Венъ, она давно умерла. Если же она еще жива, то я увренъ что рано или поздно буду имть отъ нея извстія. Теперь когда я опять явился въ Парижъ подъ своимъ именемъ, началъ карьеру которая, на добро или зло, должна доставить моему имени громкую извстность, Луиза не можетъ не узнать о моемъ существованіи и мстопребываніи, и если я не ошибаюсь совершенно въ ея характер, она безъ сомннія увдомитъ меня о себ. Если вы пожалуете мн вашъ адресъ, я сообщу вамъ о ней что узнаю. Разумется я не сомнваюсь въ вашемъ прошлогоднемъ увреніи что вы желаете отыскать ее для ея пользы, а не для того чтобы потревожить или оскорбить ее.
— Конечно. Могу васъ уврить въ томъ моей честью. Если вы почтите меня письмомъ, то его лучше всего адресовать на мою лондонскую квартиру, вотъ моя карточка. Но, Monsieur le vicomte, есть еще одинъ пунктъ о которомъ вы простите если я еще предложу вамъ вопросъ. Не подозрваете ли вы что была особая причина почему эта дама такъ поспшно ухала исъ Парижа и отказалась отъ замужества съ Лувье, которое со свтской точки зрнія представляло столько выгодъ, что причина эта была вроятность что она вскор станетъ матерью ребенка отъ человка котораго она отказывалась признавать своимъ мужемъ?
— Эта мысль не приходила мн въ голову пока вы не спросили меня былъ ли у нея ребенокъ. Если ваше предположеніе справедливо, то эта причина очевидно могла усиливать ея отвращеніе отъ формальнаго расторженія брака. Но если Луиза еще жива и мы съ ней встртимся, то я не сомнваюсь что теперь, когда не можетъ быть боле повода скрываться, она скажетъ мн правду. Посл нашего откровеннаго разговора я думаю что могу спросить васъ правъ ли я догадываясь что этотъ soi-disant мужъ, котораго имя я позабылъ — Мак…. кажется какое-то шотландское — она, помнится, говорила что онъ былъ Eccossais,— умеръ оставивъ завщаніе въ пользу Луизы или ея ребенка, который могъ отъ него родиться?
— Не совсмъ такъ. Человкъ этотъ, какъ вы говорите, дйствительно умеръ, но не сдлалъ завщанія въ пользу женщины которая не хотла признавать ихъ брака. Но у него есть родственники которые зная его исторію полагаютъ справедливымъ нсколько вознаградить ее за тотъ вредъ который безсознательно былъ причиненъ ей и еще боле потомству которое могло произойти отъ этого брака, не почитаемаго ими неправильнымъ или незаконнымъ. Позвольте теперь объяснить почему я искалъ вашего знакомства въ переряженномъ вид и подъ чужимъ именемъ. Я едва ли могъ доврить Monsieur Лебо то что теперь безъ всякихъ колебаній сообщаю виконту де-Молеону.
Cela va sans dire. Значитъ вы врили тогда клевет относительно брилліантовъ, вы не врите ей теперь?
— Теперь! Я только дивлюсь какъ кто-нибудь зная васъ могъ врить ей.
— О, какъ часто, съ какими слезами бшенства, во время моего изгнанія, моихъ скитаній, я самъ задавалъ себ этотъ вопросъ! Бшенство это теперь прошло, и у меня осталось только одно чувство къ этому легковрному, непостоянному Парижу, котораго я нкогда былъ идоломъ, а на другой день притчею. Да, человкъ часто искусне играетъ въ шахматы, оттого что долгое время былъ только зрителемъ. Онъ лучше понимаетъ какой сдлать ходъ, когда пожертвовать фигурой. Политика, мистеръ Венъ, единственная увлекательная игра которая осталась мн въ мои годы. Въ ваши есть еще другая любовь. Однако какъ летитъ время! Мы приближаемся къ станціи на которой я долженъ сойти. У меня есть родственники со стороны матери въ этомъ округ. Они не имперіалисты, говорятъ что они имютъ вліяніе въ своемъ департамент. Но прежде чмъ обратиться къ нимъ подъ своимъ именемъ, я думаю благоразумне будетъ если Monsieur Лебо потихоньку разузнаетъ каково ихъ дйствительное значеніе и какія надежды на успхъ можетъ имть Викторъ де-Молеонъ если предложитъ себя въ депутаты на слдующихъ выборахъ. Пожелайте ему успха, мистеръ Венъ! Если это удастся ему, вы когда-анбудь услышите о немъ что онъ увнчанъ въ Капитоліи или сброшенъ съ Тарпинской скалы.
Поздъ остановился. Ложный Лебо собралъ свои газеты, поправилъ очки, взялъ мшокъ, и выходя остановился въ дверяхъ, пожалъ руку Грагаму сказавъ:
— Будьте уврены что я не забуду вашего адреса если буду имть что сообщить. Bon voyage!

ГЛАВА VII.

Грагамъ продолжалъ свой путь до Страсбурга. Дохавъ туда онъ почувствовалъ себя очень не хорошо. Какъ ни былъ онъ крпокъ физически, тоска и борьба съ самимъ собою, чрезъ которыя онъ прошелъ съ того дня какъ получилъ въ Лондон письмо мистрисъ Морли и до тхъ поръ какъ окончательно ршилъ свой образъ дйствій въ Париж, разбившій его надежды ударъ вслдствіе отказа Исавры, все это вмст надорвало его силы, и горячка уже начиналась когда онъ занялъ свое мсто въ купе. Если человкъ долженъ избгать чего-нибудь когда его нервная система надорвана и пульсъ бьется отъ 90 до 100 разъ въ минуту, то это путешествія съ экстреннымъ поздомъ желзной дороги. Несмотря на то, такъ какъ воля Англичанина была все еще сильне его тла, онъ не далъ себ отдохнуть больше часу и снова выхалъ по дорог въ Берлинъ. Далеко еще не дозжая Берлина воля измнила ему также какъ и тло. Онъ былъ вынесенъ изъ вагона, отнесенъ въ гостиницу въ небольшомъ нмецкомъ городк, и шесть часовъ спустя начался бредъ. Къ счастію для него въ бумажник его оказалось довольно много денегъ и переводныхъ векселей на нсколько сотенъ, такъ что ему былъ доставленъ заботливый уходъ и хорошее лченіе. Здсь въ настоящую минуту я долженъ оставить его — на долго ли? Всякій деревенскій аптекарь скажетъ что такая горячка какъ у него должна пройти свое теченіе. Онъ былъ все еще въ постел, и очень смутно, и то только по временамъ, приходилъ въ сознаніе когда германскія арміи собрались на поляхъ Седана.

ГЛАВА VIII.

Когда извстіе о несчастномъ Седанскомъ дн достигло Парижа, первымъ послдствіемъ его было спокойное сосредоточеніе. Среди пестрой толпы слышались немногочисленные крики Dchance! еще меньше vive la Rpublique! но крики эти были слабы и производились по большей части оборванными gamins. Небольшая толпа явилась къ Трошю и предложила ему скипетръ, отъ котораго онъ вжливо отказался. Боле значительное и почтенное число лицъ,— такъ какъ заключало въ себ большинство Corps Legislatif,— предложило Паликао принять временную диктатуру, которую онъ отклонилъ съ неменьшею вжливостью. Въ обихъ этихъ попыткахъ было ясно что стремленіе предлагавшихъ было въ пользу какой бы то ни было формы правленія, только бы не республиканской. Въ этотъ день однихъ sergens de ville было достаточно чтобы подавить возмущеніе. Они выстрлили въ толпу и толпа тотчасъ же разбжалась.
Утромъ этого дня Лебо собралъ Совтъ Десяти, за исключеніемъ Рамо, который все еще былъ слишкомъ слабъ чтобы присутствовать, и Бельгійца, котораго не было въ Параж, но отсутствіе ихъ было пополнено двумя путешествовавшими членами, не присутствовавшими на засданіи о которомъ въ послдній разъ было упомянуто. Это были заговорщики боле извстные въ исторіи чмъ т что были описаны прежде, заговорщики по ремеслу, которые съ юности до настоящаго времени почти ничмъ не занимались кром заговоровъ. Слдуя скромному плану проведенному во всемъ этомъ смиренномъ труд, я назову ихъ вымышленными именами. Одинъ изъ нихъ, очень смуглый и безобразный человкъ, между тридцатью и сорока, котораго назову Поль Гриммъ, по происхожденію Нмецъ, но по воспитанію и по характеру Французъ, отъ волосъ на голов, торчавшихъ кверху, жесткихъ и спутанныхъ, представлявшихъ подобіе терноваго куста, до подошвъ небольшихъ, узкихъ ногъ, изящно обутыхъ, во всемъ видна была претензія на франтовство, онъ тратилъ на свое платье все что только могъ истратить. Человкъ умный, не лишенный образованія, искусный и убдительный говорунъ въ клуб. Тщеславіе и влюбчивый темпераментъ побудили его сдлаться заговорщикомъ, такъ какъ онъ вообразилъ что можетъ больше интересовать дамъ въ этомъ качеств чмъ въ какомъ-нибудь другомъ. Товарищъ его, Эдгаръ Феррье, былъ бы журналистомъ, только до сихъ поръ мннія его не находили читателей, мннія его были Маратовскія. Онъ съ наслажденіемъ помышлялъ что часъ его славы, такъ долго ожидаемый, наконецъ насталъ. Онъ былъ вполн искрененъ, отецъ и ддъ его умерли въ сумашедшемъ дом. Оба эти человка, въ обыкновенное время ничтожные, могли бы получить страшное значеніе во время революціоннаго кризиса. Оба они имли большую силу надъ элементами составляющими парижскую толпу. Инструкціи данныя Лебо членамъ совта были кратки: он заключались въ одномъ слов — Dchance. Страшное значеніе совта, повидимому ничтожнаго по составу, стало какъ нельзя боле очевидно въ эту минуту, потому, вопервыхъ, что онъ былъ такъ малочисленъ, между тмъ какъ каждый изъ его членовъ могъ привести въ движеніе значительную толпу черни, вовторыхъ, потому что въ отличіе отъ революціонныхъ клубовъ или многочисленныхъ сборищъ, въ немъ не тратилось времени на пустыя рчи, и вс были подъ командой одного человка со свтлою головой и обдуманными намреніями, наконецъ втретьихъ, и это главное, потому что средства доставлялись однимъ человкомъ, и деньги для намченной цли выдавались щедро и безъ замедленія. Засданіе продолжалось не боле десяти минутъ, а часа два спустя результаты его были уже видимы. Изъ Монмартра, Бельвиля и Монтрету полились потоки ouvriers, главою которыхъ былъ Арманъ Монье, а Mdecin des Pauvres аракуломъ. Гриммъ и Феррье во глав другихъ скопищъ смутили своимъ появленіемъ хорошо одтыхъ звакъ на бульварахъ. Дюжая фигура Поляка появилась на Площади Ковкордіи, возвышаясь среди другихъ бунтовщиковъ, между которыми шмыгалъ Италіянецъ защитникъ человчества. Крики Dchance! стали шумне, крики же vive la Rpublique! и теперь еще были очень малочисленны.— Такіе крики не были предписаны приказомъ отданнымъ Лебо. Въ полдень толпы окружающія залу Corps Lgislatif очень многочисленны, крики Dchance! очень шумны, нсколько голосовъ, очень слабо, кричатъ vive la Republique!
Что произошло 4го сентября, съ какою удивительною дерзостью полдюжины юристовъ принадлежавшихъ къ жалкому меньшинству палаты избранной всеобщею подачей, голосовъ вступила въ зданіе Ратуши и объявили: ‘Республика утверждена, мы ея правительство’ — все это слишкомъ недавно разказано исторіей чтобы мн была надобность повторять это здсь. Вечеромъ 5го числа Совтъ Десяти снова собрался: Полякъ, Италіянецъ, сіяющій, Гриммъ и Феррье очень возбужденные и нсколько пьяные, Mdecin des Pauvres задумчивый, Арманъ Монье мрачный. Разнесся слухъ что генералъ Трошю, принимая возложенное на него порученіе, потребовалъ отъ правительства увренія что религія, права собственности и семейства будутъ уважаемы. Атеистъ въ сильномъ негодованіи по поводу согласія правительства на первое требованіе, Монье точно также негодуетъ за второе и третье. Ради чего этотъ честный ouvrier сдлался заговорщикомъ? ради чего онъ страдалъ? въ послднее время почти умиралъ съ голоду? какъ не для того чтобъ имть право жениться на чужой жен, избавившись отъ собственной, чтобъ узаконить раздленіе съ хозяиномъ его собственности, а теперь ему ничуть не лучше прежняго.
— Нужна еще другая революція, шепчетъ онъ атеисту.
— Разумется, отвчаетъ шепотомъ атеистъ,кто хочетъ улучшить этотъ міръ, долженъ уничтожить всякую вру въ другой.
Конклавъ уже собрался когда. Лебо вошелъ въ особую дверь. Онъ занялъ свое мсто во глав стола, и устремивъ на собравшихся взоръ который обдавалъ холодомъ чрезъ очки, заговорилъ:
Messieur, или citoynes, какъ хотите, не называю васъ боле confr&egrave,res — вы ослушались или перепутали мои инструкціи. Въ подобныхъ случаяхъ неповиновеніе и ошибка — преступленія одинаково гнусныя.
Гнвный ропотъ.
Silence! Не присоединяйте еще мятежъ къ другимъ вашимъ преступленіямъ. Инструкціи мои были просты и кратка: содйствовать паденію Имперіи. Не помогать никакимъ безсмысленнымъ крикамъ о республик или какой бы то ни было другой форм правленія. Предоставить это законодателямъ. Что же вы сдлали? Вы собрали толпу которая ворвалась въ Corps Lgislatif. Вы, Лубайскій, даже не Французъ, осмлились взобраться на предсдательское мсто, и заговорили на своемъ безсмысленномъ жаргон. Вы, Эдгаръ Феррье, отъ кого я ожидалъ больше, взошли на трибуну и приглашали разбойниковъ изъ толпы отправиться въ тюрьмы освободить преступниковъ, и вс вы потащили толпу въ Ратушу и установили царство глупости, создавъ олигархію юристовъ чтобы противиться побдоносному движенію арміи. Messieurs, я покончилъ съ вами. Вы собраны въ послдній разъ: совтъ распущенъ.
Съ этими словами Лебо надлъ шляпу и повернулся чтобъ уйти. Но Полякъ, сидвшій возл него, вскочилъ на ноги и закричалъ:
— Измнникъ, ты не уйдешь! Товарищи, онъ хочетъ продать насъ.
— Я имю право продать по крайней мр васъ, потому что я васъ купилъ, и сдлалъ очень дурную покупку, сказалъ Лебо саркастическимъ тономъ.
— Лжецъ! закричалъ Полякъ, и схвативъ Лебо лвою рукой, вытащилъ правою револьверъ. Феррье и Гриммъ съ криками: bas le rengat! готовы были устремиться впередъ на подмогу Поляку, но Монье бросился между ними и ихъ обреченною жертвой и голосъ его заглушилъ ихъ крики: ‘Назадъ! мы не убійцы!’ Не усплъ онъ выговорить эти слова какъ Полякъ стоялъ уже на колняхъ. Съ силою какой никто не могъ ожидать въ шестидесятилтнемъ старик, Лебо схватилъ правую руку нападающаго, скрутилъ ее назадъ такъ безжалоство что едва не вывернулъ плечо. Одинъ стволъ револьвера выстрлилъ въ стну не причинивъ никому вреда, пистолетъ выпалъ изъ обезсиленной руки злодя. Пораженный болью и внезапностью нападенія дюжій Лубинскій простерся въ униженномъ положеніи у ногъ своего неожиданнаго побдителя.
Лебо выпустилъ руку Поляка, овладлъ пистолетомъ, направилъ его на Эдгара Феррье, который стоялъ съ открытымъ ртомъ и поднятыми руками, и проговорилъ спокойно:
Monsieur, потрудитесь отворить это окно.— Феррье машинально повиновался.— Теперь, наемникъ, продолжалъ Лебо обращаясь къ побжденному Поляку,— выбирай между дверью и окномъ.
— Уходи другъ мой, шепнулъ Италіянецъ. Полякъ не произнесъ ни слова, но проворно поднявшись и потирая руку зашагалъ къ двери. Тамъ онъ на минуту остановился и проговорилъ:— Я удаляюсь побжденный численностью, и скрылся.
Messieurs, сказалъ Лебо спокойно,— повторяю что совтъ распущенъ. Цль его достигнута гораздо скоре чмъ кто-нибудь изъ насъ могъ предвидть и такими средствами которыя я, долго не бывши въ Париж, не считалъ возможными. Теперь я вижу что для Парижанъ возможно всякое безуміе. Цль соединявшая насъ была паденіе Имперіи. Я всегда говорилъ вамъ откровенно что когда будетъ достигнута эта цль, мы раздлимся. У каждаго изъ васъ есть свои фантазіи которыя отличаются отъ фантазій другаго. Преслдуйте ваши фантазіи какъ хотите, я буду преслдовать свои. Вы не встртите боле жана Лебо въ Париж: il s’efface. Au plaisir, mais pas au revoir.
Онъ направился къ потайной двери и вышелъ. Маркъ Леру, привратникъ или сторожъ развалившагося дома гд собирался совтъ, встревоженный выстрломъ, поспшилъ въ комнату и теперь стоялъ у дверей съ открытымъ ртомъ пока Лебо такъ ршительно распускалъ совтъ. Но когда предсдатель изчезъ чрезъ потайную дверь, Леру тоже удалился. Поспшно сойдя съ лстницы онъ обжалъ такъ быстро какъ только могли двигаться его ноги къ выходу изъ аллеи позади дома, чрезъ которую Лебо, какъ онъ зналъ, долженъ былъ пройти. Онъ посплъ, запыхавшись и едва переводя духъ, вовремя чтобы схватить ex-президента за руку.
— Простите меня, гражданинъ, сказалъ онъ съ трудомъ выговаривая слова,— такъ ли я понялъ, вы кажется послали Совтъ Десяти къ чорту?
— Я? Разумется нтъ, мой добрый Леру, я предоставилъ имъ идти куда угодно. Если они предпочтутъ отправиться куда вы сказали, это будетъ ихъ собственный выборъ. Я не могу сопровождать ихъ, и совтую вамъ этого не длать.
— Но, гражданинъ, подумали бы вы что станется съ Madame? Должна ли она будетъ оставить свое помщеніе? Прекратится ли мое жалованье и Madame не будетъ имть корочки чтобы покрошитъ въ супъ?
— Не такъ ужасно какъ вы говорите. Я заплатилъ за этотъ baraque за три мсяца впередъ, и вотъ ваше жалованье за четверть года, тоже впередъ. Передайте мое почтеніе Madame и скажите ей чтобъ она берегла вашу шкуру отъ затй этихъ безумцевъ.
Сунувъ нсколько золотыхъ монетъ въ руку привратника Лебо кивнулъ ему на прощанье и пошелъ своею дорогой.
Занятый собственными размышеніями онъ не оглядывался назадъ. Но еслибъ онъ оглянулся, онъ и тогда не замтилъ бы темную фигуру привратника кравшагося за нимъ въ тни на нкоторомъ разстояніи, не выпуская его изъ виду.

ГЛАВА IX.

Заговорщики, оставленные своимъ предсдателемъ, разошлись, въ глубокой, но безмолвной злоб. Они были дйствительно слишкомъ поражены для шумныхъ демонстрацій, и принадлежа къ различнымъ общественнымъ классамъ, и не имя сходства во мнніяхъ, они теперь, казалось, потеряли довріе другъ къ другу, когда ихъ глава, соединившій ихъ и державшій вмст, удалился отъ ихъ союза. Италіянецъ съ атеистомъ пошли въ сторону шепчась между собою. Гриммъ упрекалъ Феррье за то что тотъ отсталъ отъ Лубинскаго и послушался Лебо. Феррье попрекалъ Гримма его нмецкимъ происхожденіемъ и намекалъ что объявитъ его прусскимъ шпіономъ. Гаспаръ Ленуа взялъ подъ руку Монье, и когда они вышли на темную улицу, ведущую въ лабиринтъ пустынныхъ переулковъ, Mdicin des Pauvres сказалъ механику:
— Вы молодецъ, Монье. Лебо много вамъ обязанъ. Не закричи вы: ‘мы не убійцы’, Полякъ не остался бы безъ поддержки. Самая заразительная атмосфера та гд мы дышимъ однимъ воздухомъ мщенія, когда насиліе одного возбуждаетъ гнвъ и подозрительность въ другихъ, они становятся какъ стая гончихъ готовыхъ броситься вслдъ за первою, или на дикаго звря или на своего хозяина. Даже я, вовсе не будучи вспыльчивъ, схватился уже за свой ножъ когда ваше слово ‘убійцы’ остановило и обезоружило меня.
— Тмъ не мене, сказалъ Монье мрачно,— я почти раскаиваюсь въ своемъ порыв который побудилъ меня вмшаться и спасти этого человка. Лучше бы ему умереть нежели измнить длу въ которомъ мы допустили его быть вождемъ.
— Нтъ, тои аті, говоря откровенно, мы должны сознаться что онъ съ самаго начала никогда не говорилъ что будетъ защищать дло ради котораго вы составляли заговоръ. Напротивъ, онъ постоянно говорилъ что съ паденіемъ Имперіи нашъ союзъ прекратится, и каждый будетъ свободенъ выбирать собственный путь къ собственной дальнйшей цли.
— Да, отвчалъ Арманъ неохотню,— онъ высказывалъ это мн въ частномъ разговор еще съ большею откровенностью нежели говорилъ въ совт. Но я отвчалъ также откровенно.
— Какъ?
— Я сказалъ ему что человкъ который длаетъ первый шагъ къ революціи и побуждаетъ другихъ идти вмст съ нимъ, не можетъ безопасно остановиться или отступить когда предстоитъ сдлать второй шагъ. En avant или la lanterne. Такъ будетъ и съ нимъ. Если мой ближній, пользуясь высшимъ образованіемъ и опытностью, присвоитъ себ власть надъ моимъ умомъ, разобьетъ въ дребезги мою жизнь, до того времени спокойную, правильную и счастливую, будетъ пользоваться моими мнніями, которыя до тхъ поръ были безвредными фантазіями, для собственныхъ цлей, враждебныхъ мнніямъ которыя онъ возбудилъ къ дйствію, скажетъ мн: ‘Отдай себя на разрушеніе перваго препятствія на пути къ устройству такой формы общества которая отвчаетъ твоимъ склонностямъ’, и потомъ, когда это первое препятствіе уничтожено, закричитъ ‘стой! я не иду съ тобой дальше, я не буду помогать теб складывать жизнь изъ обломковъ на которые я заставилъ тебя разбить ее, я не буду помогать теб замнить общественный строй который тяготилъ тебя другимъ, теб благопріятнымъ, я покидаю тебя бороться, увлекаться и безумствовать посреди хаоса кругомъ и внутри тебя,’ если мой ближній сдлаетъ это и исчезнетъ съ насмшливымъ крикомъ: ‘Ты былъ моимъ орудіемъ и ты больше не нуженъ мн! я достаточно воспользовался тобою, теперь бросаю тебя какъ негодный хламъ!’ — а! тогда берегись онъ! орудіе это изъ желза и можетъ быть отточено съ лезвея и съ конца.
Страсть съ какою выливалось это грубое краснорчіе, и гнвное, зловщее выраженіе исказившее черты обыкновено открытыя и мужественныя, даже когда он бывали серіозны или суровы, встревожили и изумили Ленуа.
— Другъ мой! сказалъ онъ нсколько запинаясь.— Вы слишкомъ возбуждены чтобы судить справедливо. Ступайте домой и поцлуйте своихъ дтей. Не длайте ничего такого что могло бы удалить ихъ отъ отца. Что же касается Лебо, то постарайтесь забыть объ немъ. Онъ говоритъ что исчезнетъ изъ Парижа. Я врю ему. Для меня ясно что этотъ человкъ не то чмъ онъ вамъ казался. Никогда шестидесятилтній старикъ не могъ бы такъ легко и проворно поставить этого гиганта Поляка на колни. Если Лебо явится снова, то уже въ другомъ вид. Не замтили вы что во время минутной борьбы его льняной парикъ сдвинулся на сторону, и изъ-подъ него показались черныя кудри? Я подозрваю что человкъ этотъ не только моложе чмъ кажется, но и принадлежитъ къ высшему сословію, онъ ведетъ заговоръ противъ одного правителя, можетъ-быть для того чтобы сдлаться министромъ при другомъ. Такіе люди бываютъ.
Прежде чмъ Монье, который казалось былъ пораженъ этими выводами, могъ собраться съ мыслями чтобъ отвтить, высокій человкъ въ мундир sous lieutenant остановился въ свт тусклаго газоваго фонаря, и взглянувъ въ лицо рабочему, схватилъ его за руки воскликнувъ:
— Арманъ, mon fr&egrave,re! радъ встртить тебя. Странныя времена, не правда ли? Пойдемъ-ка потолкуемъ объ нихъ въ Caf de Lyon за кружкой пунша. Я угощаю.
— Согласенъ, любезнйшій Шарль.
— И если Monsieur твой другъ, можетъ-быть и онъ присоединится къ намъ.
— Вы очень добры, Monsieur, отвчалъ Ленуа, довольный случаемъ отдлаться отъ возбужденнаго спутника, — но сегодня у меня былъ очень занятой день и я ни на что не гожусь, разв только спать. Будьте осторожны съ пуншемъ, Арманъ. Вы уже и такъ разгорячены. Доброй ночи, Messieurs.
Caf de Lyon, посщаемое національгардами квартала, было всего въ разстояніи нсколькихъ саженей, и оба брата повернули къ нему взявшись за руки.
— Кто такой твой другъ? спросилъ Шарль,— я не припомню чтобы прежде видалъ тебя съ нимъ.
— Онъ занимается медициной, хорошій патріотъ и добрый человкъ, лчитъ бдныхъ даромъ. Да, Шарль, странныя времена, какъ ты думаешь, что выйдетъ изо всего этого?
Они вошли въ кафе, Шарль заказалъ пуншъ и услся за свободный столикъ прежде чмъ отвтилъ:
— Что выйдетъ изъ этого? Я теб скажу. Освобожденіе и возрожденіе націи при помощи національной гвардіи.
— Э? Не возьму въ толкъ, сказалъ Арманъ какъ нельзя боле изумленный.
— Можетъ-быть, отвчалъ Шарль тономъ надменнаго состраданія,— ты мечтатель, а я политикъ.— Онъ многозначительно постучалъ себ въ лобъ.— Въ этой таможн идеи сперва досматриваются потомъ пропускаются.
Арманъ посмотрлъ на своего брата съ пристальнымъ вниманіемъ и съ уваженіемъ какое рдко выказывалъ людямъ оспаривавшимъ его права на высшее разумніе. Шарль былъ на нсколько лтъ старше Монье, крпче сложенъ, у него были густыя нависшія брови, длинная нахальная верхняя губа, лицо человка который издавна привыкъ къ нарушенію закона. Безмрное самомнніе часто придаетъ такой характеръ физіономіямъ которыя иначе были бы пошлыми. Шарль почитался глубокимъ мыслителемъ въ своемъ кругу, который отличался отъ круга Армана, и состоялъ не изъ рабочихъ, а изъ мелкихъ лавочниковъ. Онъ достигъ высшаго положенія въ жизни сравнительно съ Арманомъ и всегда умлъ пользоваться случаемъ, онъ женился на вдов чулочнаго и перчаточнаго торговца которая была гораздо старше его, и благодаря ея приданому сдлался почтеннымъ торговцемъ, дла котораго шли хорошо, онъ былъ разумется либералъ, но либералъ буржуа, одинаково недовольный тми кто были выше его и тми кто были ниже. Нтъ надобности прибавлять что онъ не сочувствовалъ соціалистическимъ идеямъ своего брата. Но все же онъ любилъ этого брата, насколько могъ любить кого-нибудь кром себя. И Арманъ, который былъ очень привязчивъ и чтилъ семейныя узы, платилъ ему горячею привязанностью, и безпощадно ратуя противъ общественнаго класса къ которому принадлежалъ Шарль, онъ въ тайн гордился имя брата принадлежавшаго къ этому классу. Такъ въ Англіи я знавалъ самаго яраго противника поземельной аристократіи, сапожника, который прерывалъ свою рчь о преступленіяхъ аристократіи замчаніемъ: ‘хотя я самъ происхожу отъ графской фамиліи’.
Въ недобрый часъ Шарль Монье, числившійся въ національной гвардіи, получилъ повышеніе въ этомъ патріотическомъ корпус. Съ этого часа онъ началъ пренебрегать своею лавкой, судить и рядить о военныхъ предметахъ и думать что еслибъ его достоинствамъ дана была возможность выказаться, то онъ несомннно сдлался бы Цинцинатомъ или Вашингтономъ, онъ еще не ршилъ которымъ изъ двухъ.
— Да, продолжаетъ Шарль потягивая пуншъ,— ты достаточно уменъ чтобы видть что наши генералы или глупцы или измнники, что этотъ gredin Бонапартъ продалъ свою армію Бисмарку за десять милліоновъ, и я не сомнваюсь что Вимпфенъ участвовалъ въ этой сдлк. Макъ-Магонъ былъ раненъ по условію и получилъ за то вознагражденіе. Регулярная армія боле не существуетъ. Ты увидишь, ты увидишь что они не остановятъ движенія Прусаковъ. Трошю будетъ вынужденъ обратиться къ національной гвардіи. Тогда мы скажемъ: ‘генералъ, дайте намъ наше жалованье и спите спокойно’. Я буду призванъ въ военный совтъ. У меня есть свой планъ. Я объясню его, онъ принимается и иметъ услхъ. Мн поручается главное командованіе — и Прусаки выгнаны назадъ къ своей sour-krout. И я — впрочемъ я не люблю хвастать, ты самъ увидишь, ты увидишь что произойдетъ.
— А твой планъ, Шарль, ты уже составилъ его?
— Да, да, настоящій военный геній быстръ, mon petit Арманъ,— какъ молнія. Слушайте вы! Пусть только эти Вандалы дойдутъ до Парижа и обложатъ его. Каково бы ни было число ихъ на бумаг, для меня это не стоитъ ни гроша, у нихъ можетъ быть всего по нскольку тысячъ на каждомъ данномъ пункт обширной окружности столицы. Всякій дуракъ согласится съ этимъ, ты не можешь не согласиться, не такъ ли?
— Кажется это врно.
— Разумется. Ну, мы начинаемъ длать вылазки въ 200.000 человкъ, повторяемъ ихъ черезъ день, и черезъ двнадцать дней Прусаки обращаются въ бгство. {Шарль Монье кажется нескромно разболталъ свою идею потому что она была повторена въ послдствіи на собраніи національной гвардіи въ зал Биржи гражданиномъ Рошбрюномъ (убитъ 19го января 1871 въ дл въ предмсть Монтрету). Планъ, который онъ представилъ почти въ тхъ же словахъ какъ Шарль Монье, былъ принятъ съ живыми одобреніями, по заключеніи его рчи было предложено тотчасъ же назначить гражданина Рошбрюна генераломъ національной гвардіи, почесть отъ которой онъ, къ несчастію для его страны, имлъ скромность отказаться.} Страна поднимается при ихъ бгств, и они разстерзаны на части. Я смщаю Трошю, національная гвардія избираетъ спасителя Франціи. У меня есть въ виду мсто для тебя. Ты превосходный декораторъ — ты долженъ быть министромъ изящныхъ искусствъ. Но отдлайся тогда отъ canaille. Тогда для стачекъ не должно быть мста, ты будешь хозяинъ, уважай свое будущее сословіе.
Арманъ мрачно улыбнулся. Хотя онъ обладалъ умомъ который будучи воспитанъ далеко превзошелъ бы умъ его брата, но умъ этотъ былъ такъ удаленъ отъ практическихъ мнній, такъ искаженъ, разгоряченъ и изломанъ что онъ не видлъ смшнаго въ нелпомъ хвастовств своего брата. Шарль имлъ успхъ въ жизни, жизнь Армана была неудачна, и Арманъ врилъ въ свтскую мудрость старшаго брата. Но онъ былъ слишкомъ искрененъ чтобы корысть могла соблазнить его разстаться съ своею врой и измнить своимъ убжденіямъ. И онъ зналъ что совсмъ не такая революція о которой мечталъ его братъ могла доставить ему возможность жениться на чужой жен и доставить его классу возможность конфисковать чужую собственность.
— Не говори про стачки, Шарль. Что сдлано то сдлано. Я вынужденъ былъ руководить стачкой не ради себя, потому что мн платили хорошо, но для моихъ товарищей рабочихъ. Теперь я могу сожалть объ этомъ ради Маріи и малютокъ. Но это дло чести и я не могу отказаться отъ этого дла пока мое сословіе, какъ ты называешь рабочій классъ, не получитъ своихъ правъ.
Bah! Ты будешь лучше судить объ этомъ когда сдлаешься самъ хозяиномъ. Ты довольно страдалъ уже. Вспомни что я предостерегалъ тебя противъ этого старика въ очкахъ котораго однажды встртилъ у тебя. Я теб говорилъ что онъ доведетъ тебя до бды и потомъ броситъ выбираться самому. Я его насквозь видлъ. У меня есть голова. Va!
— Ты былъ правдивымъ пророкомъ, онъ обманулъ меня. Но возбудивъ меня онъ возбудилъ другихъ, и мн кажется онъ увидитъ что самъ обманулся. Время покажетъ.
Въ это время къ нимъ присоединилось нсколько звакъ принадлежащихъ къ національной гвардіи. Разговоръ сдлался общимъ, явилось изобиліе напитковъ. На разсвт Арманъ вернулся домой, въ первый разъ пьяный. Онъ былъ однимъ изъ тхъ въ комъ вино возбуждаетъ ярость. Марія ждала его, въ отчаяніи отъ его продолжительнаго отсутствія. Когда она бросилась къ нему на грудь, ея блдный видъ и страстныя рыданія привели его въ ярость. Онъ грубо оттолкнулъ ее. Съ этой ночи природа его измнилась. Если, какъ говорятъ физіономисты, въ каждомъ человк есть часть дикаго звря, которая смягчается кроткимъ вліяніемъ цивилизаціи, и беретъ верхъ когда человкъ утрачиваетъ самообладаніе, то природа многихъ честныхъ рабочихъ, мягкихъ и добросердечныхъ какъ лучшіе изъ насъ, начала обращаться въ природу дикихъ зврей, которая разсвирпла во время войны коммунистовъ, съ того дня какъ полдюжины бездарностей, имвшихъ такое же право представлять населеніе Парижа какъ полдюжины обезьянъ, присвоили себ верховную власть, и самымъ фактомъ этого присвоенія разнуздали вс элементы страсти и разрушили вс опоры порядка.

ГЛАВА X.

Не было можетъ-быть человка который боле ревностно желалъ паденія Имперіи, и съ такою страстью боролся противъ нея, какъ Викторъ де-Молеонъ, и можетъ-быть никто не былъ такъ неудовлетворенъ и разочарованъ ближайшими послдствіями ея паденія. Начиная заговоръ противъ Имперіи, онъ, вполн естественно, полагалъ, также какъ и вс другіе боле разумные противники династіи, что судьба ея будетъ ршена естественнымъ послдствіемъ внутреннихъ причинъ, отдаленіемъ образованныхъ классовъ, недовольствомъ рабочихъ, краснорчіемъ печати и народныхъ собраній, которыя усиливались бы по мр того какъ императоръ былъ вынужденъ ослабить прежнія стсненія свободы. Не мене естественно де-Молеонъ разчитывалъ что будетъ время для приготовленія законной и разумной формы правленія которая должна послдовать за той что была разрушена. Этотъ замчательный человкъ не былъ только подстрекателемъ революціи чрезъ посредство Тайнаго Совта и безпокойныхъ дятелей возбужденныхъ въ низшихъ слояхъ общества, онъ былъ также въ конфиденціальныхъ сношеніяхъ съ людьми отличавшимися богатствомъ, положеніемъ, имвшими политическую репутацію, отъ которыхъ получалъ фонды необходимые для боле темныхъ цлей возмущенія, въ исполненіе которыхъ они не вмшивались, и эти люди, принадлежа подобно ему къ либеральной партіи, вовсе не были приверженцами демократіи. Нкоторые изъ нихъ были въ пользу конституціонной монархіи, но вс имли въ виду формы правленія весьма отличныя отъ такой республики гд соціалисты и коммунисты могли бы взять верхъ. Въ числ этихъ политиковъ были люди честолюбивые и способные, которые, составляя планы паденія Имперіи, и предоставляя парижской черни начать революцію, готовы были направить ее къ цлямъ согласнымъ съ современною цивилизаціей. Война неизбжно пріостановила выполненіе ихъ плановъ. Насколько событія 4го сентября обманули разчеты способнйшихъ изъ нихъ, и парализовали дйствія наиболе энергическихъ, видно будетъ изъ разговора который я сейчасъ приведу. Онъ происходитъ между Викторомъ де-Молеономъ и лицомъ которому онъ адресовалъ письмо написанное ночью наканун свиданія съ Лувье, извщая о своемъ намреніи снова явиться въ Париж подъ своимъ именемъ. Обозначу этого корреспондента какъ можно мене ясно. Пусть онъ называется Инкогнито. Онъ можетъ еще играть такую значительную роль въ исторіи Франціи, какъ могущественный представитель политической философіи де-Токквиля, то-есть либеральныхъ принциповъ несовмстныхъ съ абсолютною властью государя или черни, и въ то же время благоразумно противопоставляемыхъ экспериментамъ перестраивать цивилизованное общество, что было бы несправедливо относительно его или его приверженцевъ еслибы какое-нибудь слово, сказанное въ труд подобномъ настоящему, повело къ злонамреннымъ заключеніямъ о его тождеств съ кмъ-либо изъ руководителей мнній коихъ я здсь представляю его только типомъ.
Инкогнито, входя къ Виктору де-Молеону: — Любезнйшій другъ, еслибъ я и не получилъ вашей телеграммы, я поспшилъ бы сюда посл извстія объ этой удивительной революціи. Только въ Париж за подобною трагедіей можетъ слдовать подобный фарсъ. Вы были на мст, были зрителемъ. Объясните мн это если можете.
Де-Молеонъ.— Я былъ боле нежели зрителемъ. Я былъ актеромъ. Освистывайте меня, я заслужилъ это. Когда ужасное извстіе изъ Седана достигло Парижа, среди общаго потрясенія и безумія я замтилъ нершительность въ томъ класс который иметъ хорошіе барыши отъ своей торговли и хорошее платье на своихъ плечахъ. Они боялись что объявить Имперію павшею значитъ установить красную республику, со всми ея пароксизмами порывистой ярости и ея теоріями конфискаціи имуществъ. Но такъ какъ для цли которую мы имли въ виду было невозможно не воспользоваться такимъ случаемъ низвергнуть династію, стоявшую на нашемъ пути, то необходимо было не теряя времени употребить для этой цли революціонную часть населенія. Я помогъ этому, меня можетъ извинить то что во время кризиса человкъ дла долженъ идти прямо къ своей ближайшей цли, употребляя при этомъ такія орудія какія иметъ въ своемъ распоряженіи. Я впрочемъ сдлалъ одну ошибку для которой нтъ оправданія. Я положился на то что слышалъ и что замчалъ самъ въ характер Трошю, и обманулся, также, кажется, какъ и вс его почитатели и три четверти образованныхъ классовъ Парижа.
Инкогнито.— Я обманулся бы точно также! Поведеніе Трошю загадка которую я сомнваюсь чтобъ онъ самъ могъ когда-нибудь разршить. Онъ былъ господиномъ положенія, въ его рукахъ была бы военная сила, еслибъ онъ соединился съ Паликао, что онъ обязанъ былъ сдлать, несмотря ни на какую ревность между ними. Онъ имлъ большое обаяніе….
Де-Молеонъ.— И въ ту минуту еще большую популярность. Его ipse dixit могло повліять на ршеніе колеблющихся и сбитыхъ съ толку умовъ населенія. Я ожидалъ что онъ откажется отъ императора, даже отъ императрицы и регентши. Но какъ могъ я представить себ чтобъ онъ, человкъ умренныхъ политическихъ мнній, опора орлеанистовъ, умный писатель, прекрасный ораторъ, храбрый воинъ, набожный Бретонецъ, могъ отказаться отъ всего что было законно, что могло спасти Францію отъ непріятеля и Парижъ отъ внутреннихъ безпорядковъ, что онъ будетъ потворствовать уничтоженію сената, народнаго собранія, всякой формы правленія которую могла бы признать законною какъ страна такъ и иностранныя державы, что онъ согласится принять служебный постъ подъ управленіемъ людей коихъ ученія противорчили всему его прошедшему, всмъ признаваемымъ имъ мнніямъ, и создать хаосъ подъ именемъ республики!
Инкогнито.— Въ самомъ дл какъ это? Какъ предположить что національное собраніе, только-что избранное большинствомъ семи съ половиной милліоновъ, поспшитъ спрятаться въ заколдованный ящикъ и снова явится оттуда въ вид пародіи на венеціанскую олигархію, составленную изъ полудюжины самыхъ непопулярныхъ гражданъ! Единственное извиненіе Трошю въ томъ что онъ считалъ вс другія соображенія ничтожными сравнительно съ защитой Парижа и дружнымъ дйствіемъ націи противъ нашествія.
Но если таково было его искреннее желаніе когда онъ поддержалъ эту чудовищную узурпацію власти, то онъ сдлалъ все возможное чтобы воспрепятствовать исполненію своего желанія. Еслибы временное правительство составилось изъ людей, извстныхъ и уважаемыхъ, избранныхъ палатами, поддерживаемыхъ Трошю съ войскомъ, оно было бы центромъ который привлекъ бы патріотизмъ провинцій, и еслибы до изгнанія непріятелей благоразумно воздержаться отъ установленія новой формы правленія на мсто павшей Имперіи, то вс партіи — имперіалисты, легитимисты, орлеанисты, республиканцы — забыли бы свои разногласія. Но демократическая республика, объявленная парижскою чернью для націи въ которой всего какая-нибудь горсть искреннихъ демократовъ республиканцевъ, и т находятся въ презрніи палаты избранной цлою страной, республика управляемая людьми къ коимъ провинціи не имютъ доврія и которые разогнали выбранныхъ ими представителей,— можете ли вы представить себ такую комбинацію мокрыхъ покрывалъ собранныхъ ироніей судьбы чтобы загасить всякую искру мужества въ населеніи изъ котораго поспшно должны быть сформированы арміи, по мановенію узурпаторовъ которымъ они недовряютъ и которыхъ презираютъ? Парижъ превзошелъ самого себя въ глупости. Жаждая мира, онъ назначаетъ правительство которое не иметъ законнаго права вести переговоры о мир. Ища помощи другихъ государствъ, онъ уничтожилъ всякую надежду получить ее, единственное спасеніе для него отъ осады, отъ голода и бомбардировки, это немедленная и сильная помощь изъ провинцій, а онъ возбуждаетъ всю завистливую злобу которую провинціи давно въ тайн питали къ претензіямъ столицы на господство, и взываетъ къ сельскимъ населеніямъ, составляющимъ главнйшую силу армій, отъ имени людей которыхъ, я злодн увренъ, они презираютъ еще боле чмъ Прусаковъ. Викторъ, разв этого не довольно чтобы отчаяться въ своей стран! Съ этихъ поръ все въ ней кажется анархіей и разрушеніемъ.
— Нтъ! воскликнулъ де-Молеонъ.— Кто уметъ ждать дождетея всего. Имперія пала, узурпаторы которые захватили ея наслдіе не имютъ почвы подъ собою. Это послужитъ только къ скорйшему установленію тхъ условій которыя мы обсуждали и планировали — къ устройству конституціи согласной съ требованіями нашего вка и нашего народа, основанной страсти на испытанныхъ примрахъ, съ заимствованіемъ лучшихъ формъ у націй которыя не дозволяютъ свобод и порядку быть игралищемъ народнаго произвола. Отъ Американской республики мы должны заимствовать единственную гарантію противъ измнчивости всеобщаго голосованія, которое, хотя было бы сочтено безуміемъ во всякой древней общин, но разъ допущенное не легко можетъ быть упразднено,— именно спасительный законъ что ни одинъ параграфъ конституціи разъ принятый не можетъ быть измненъ безъ согласія двухъ третей законодательнаго сословія. Помощью этого закона мы обезпечимъ нашимъ учрежденіямъ прочность и слдовательно любовь къ нимъ, которая пріобртается временемъ и привычкой. Вовторыхъ, устройство сената на такихъ началахъ какія могутъ обезпечить ему во времена опасностей довріе и уваженіе которыя противодйствуютъ въ общественномъ мнніи поспшности и горячности народныхъ собраній. На какихъ началахъ долженъ быть основанъ этотъ сенатъ, какою облеченъ властью, какая часть исполнительной власти — преимущественно въ иностранныхъ длахъ, въ объявленіи войны, заключеніи мирныхъ трактатовъ — должна быть присвоена ему, для опредленія всего этого потребуется, безъ сомннія, самое заботливое вниманіе способнйшихъ умовъ. Но только такой сенатъ спасъ Америку отъ поспшности ршеній свойственной демократической палат, и тмъ боле онъ необходимъ для Франціи, гд боле элементовъ для его созданія. Отъ Англіи мы должны заимствовать великій принципъ который одинъ спасъ ее отъ революціи — что глава государства не можетъ ошибаться. Онъ не предводительствуетъ арміями, не предсдаетъ ни въ какомъ кабинет. Вся отвтственность остается на его совтникахъ, и тамъ гд мы свергаемъ династію, Англія мняетъ только администрацію. Долженъ ли глава государства имть титулъ государя или президента, будетъ ли эта власть наслдственною или по избранію, это вопросъ меньшей важности, и ршить его теперь невозможно, но я глубоко раздляю ваше мнніе что наслдственная монархія несравненно боле согласна съ привычками Французовъ, съ ихъ любовью къ блеску и почестямъ, и несравненно боле обезпечиваетъ отъ всхъ опасностей съ какими сопряжены избранія въ подобное достоинство, при горячности партій и многочисленности претендентовъ, нежели такой порядокъ при которомъ народный демагогъ или генералъ имвшій успхъ получаетъ возможность разрушать учрежденія которыя онъ избранъ охранять. Я полагаю что мы согласны въ этихъ основныхъ доктринахъ для возрожденія Франціи. И я думаю что когда придетъ время проводить ихъ въ жизнь, и истолкователемъ ихъ будетъ лицо съ такимъ всомъ какъ вы, эти ученія не замедлятъ сдлаться достояніемъ французскаго ума, потому что они принадлежатъ здравому смыслу, а я врю въ ршительное преобладаніе здраваго смысла, чего не нахожу у приверженцевъ средневковыхъ понятій, которые желали бы возстановить божественное право, и еще мене у тхъ фанатиковъ шарлатановъ которые воображаютъ что почитаніе Божества, семейныя узы и права собственности суть ошибки несогласныя съ прогрессомъ общества. Qui vivra, verra.
Инкогнито.— Я отъ всего сердца согласенъ съ тмъ политическимъ планомъ который вы такъ талантливо изложили. Но если Франціи суждено, не говорю возродиться, но занять подобающее мсто въ сред европейскихъ націй, то я прибавилъ бы къ этой программ еще дв-три черты. Францію необходимо спасти отъ Парижа, не при посредств подземныхъ бараковъ и желзныхъ дорогъ, безсиліе коихъ мы видимъ теперь, хотя генералъ находится во глав военной силы, а черезъ предоставленіе Франціи доли участія въ управленіи которое теперь исключительно присвоено Парижемъ. Вся эта система централизаціи, деспотическая и безнравственная, должна быть въ конецъ уничтожена. Вы можете говорить о примр Америки, которая мн мало извстна, о примр Англіи, которую я знаю больше,— но что можетъ быть съ большею пользою заимствовано отъ Англіи какъ не это равномрное распредленіе всхъ ея нравственныхъ и общественныхъ силъ, не допускающее сгущенія крови въ одной части ея организма? Децентрализація! Децентрализація! Децентрализація! Вотъ что я буду кричать безъ устали если когда-нибудь придетъ время что мой крикъ будетъ услышанъ. Франція никогда не будетъ сама собою докол Парижъ не будетъ имть также мало вліянія на ея судьбы какъ Лондонъ иметъ на судьбы Англіи. Но объ этомъ предмет я способенъ говорить до полуночи. Перейдемъ къ ближайшему вопросу: что вы совтуете длать мн среди настоящаго кризиса и что полагаете длать сами?
Де-Молеонъ приложилъ руку ко лбу и нсколько времени оставался въ молчаливой задумчивости. Наконецъ онъ поднялъ глаза съ тмъ ршительнымъ выраженіемъ въ лиц которое играло не послднюю роль въ числ причинъ его вліянія на тхъ съ кмъ онъ входилъ въ прикосновеніе.
— Для васъ, отъ котораго зависитъ такъ много въ будущемъ, мой совтъ коротокъ — не длайте ничего въ настоящее время. Вс кто принимаютъ участіе въ настоящей пародіи на правительство раздлятъ паденіе которое ожидаетъ его, паденіе отъ котораго можетъ-быть одинъ или двое изъ нихъ оправятся сваливъ вину на своихъ товарищей — чего вы никогда не могли бы сдлать. Но вамъ не слдуетъ также оказывать сопротивленіе этому правительству когда враги идутъ на Парижъ. Вы не воинъ, военное начальствованіе не ваша роль. Исходъ событій сомнителенъ, но каковъ бы онъ ни былъ, человкъ стоящій у власти не можетъ вести успшную войну или добиться почетнаго мира. Въ послдствіи вы можете явиться какъ deus ex machina. Лицо которому назначено играть такую роль никогда не появляется ране конца представленія: теперь же идетъ только первый актъ. Оставьте тотчасъ же Парижъ и откажитесь отъ всякаго дйствія.
Инкогнито (печально).— Я не могу отрицать разумности вашего совта, хотя принимая его я чувствую несказанное огорченіе. Но вы, самый спокойный и проницательный наблюдатель изъ числа моихъ друзей, думаете что можно не отчаиваться, а надяться. Викторъ, я больше другихъ имю возможность сдлать жизнь мою пріятною, но въ настоящую минуту я положилъ бы ее вмст съ вами. Вы меня довольно знаете чтобы врить что я не прибгаю къ мелодраматическимъ фантазіямъ, говоря что люблю свою страну какъ молодой человкъ любитъ идеалъ своихъ мечтаній, всмъ своимъ умомъ, всмъ сердцемъ и душой. И мысль что я не могу теперь, въ минуту смертельной опасности, помочь ей, эта мысль….
Голосъ его оборвался и онъ отвернувшись закрылъ лицо дрожащею рукой.
Де-Молеонъ.— Мужество и терпніе! Первое есть у каждаго Француза, покажите имъ примръ насколько для нихъ необходимо второе. Я также люблю свою страну, хотя Небу извстно какъ мало ей обязанъ. Я думаю что любовь къ отечеству врождена въ каждомъ человк, кром интернаціоналистовъ. Они утверждаютъ что любятъ только человчество, подъ которымъ если они разумютъ что-нибудь практическое, то разумютъ возвышеніе заработной платы.
Инкогнито (вставая и съ полуулыбкой).— Все также циничны, Викторъ, попрежнему не врны себ. Вы дали мн совтъ касательно моего образа дйствій, что же будете длать вы? Послдуйте за мною и будемъ ждать лучшихъ дней.
— Нтъ, благородный другъ, наше положеніе не одинаково. Ваше уже сдлано, мое же мн предстоитъ еще сдлать. Не будь эта война, я увренъ что могъ бы занять мсто въ палат. Я писалъ уже вамъ что мои родственники имютъ большое вліяніе въ своемъ департамент, и пріобртенная мною репутація орлеаниста побудила ихъ забыть ошибки моей молодости и помогать моей карьер. Но палата прекратила свое существованіе. Журналъ свой я принужденъ закрыть. Я не могу поддерживать правительство, и теперь не время бороться противъ него. Самое благоразумное что я могу сдлать, это молчать.
Инкогнито.— Но разв вашъ журналъ не необходимъ для вашей поддержки?
Де-Молеонъ.— По счастію нтъ. Доходы отъ него дали мн возможность отложить кое-что на черные дни которые наступили, и возвративъ вамъ и всмъ друзьямъ суммы занятыя для его открытія, я свободенъ отъ всякихъ долговъ и для моихъ скромныхъ потребностей богатый человкъ. Еслибъ я продолжалъ журналъ я сталъ бы нищимъ, потому что въ настоящее время безумія у Здраваго Смысла не нашлось бы читателей. Тмъ не мене въ это время я надюсь составить себ другимъ путемъ имя которое откроетъ пути моему честолюбію когда мы будемъ имть правленіе при которомъ Здравый Смыслъ можетъ быть услышавъ.
Инкогнито.— Но какъ пріобрсти это имя если вы, какъ писатель, будете хранить молчаніе?
Де-Молеонъ.— Вы забываете что я сражался въ Алжир. Черезъ нсколько дней Парижъ будетъ осажденъ, и тогда, тогда…. добавилъ онъ, и очень спокойно заговорилъ о слав патріота или могил солдата.
— Я завидую вамъ и въ томъ и въ другомъ случа, сказалъ Инкогнито, посл нсколькихъ отрывочныхъ словъ онъ удалился, надвинувъ шляпу на глаза, слъ въ закрытую карету оставленную на углу тихой улицы, и прибылъ на станцію желзной дороги какъ разъ ко времени отхода ближайшаго позда.

ГЛАВА XI.

Викторъ одлся и вышелъ. На улицахъ были толпы народа. Рабочіе были повсюду заняты дтскою забавой истребленія надписей и стиранія именъ которыя показывали что здсь существовала Имперія. Одинъ грязный рабочій взобравшись на лстницу истреблялъ надпись Бульвара Гаусманна и ставилъ вмсто слова Гаусманъ — Викторъ Гюго.
Вдругъ де-Молеонъ наткнулся на толпу блузниковъ, перемшанныхъ съ женщинами державшими на рукахъ ребятъ и оборванными мальчишками съ камнями въ рукахъ, собравшуюся вокругъ хорошо одтаго худощаваго человка, толпа яростно кричала и жестикулировала, угрожая еще худшимъ. Сдлавъ небольшое усиліе Викторъ де-Молеонъ продвинулся своимъ крпкимъ тломъ сквозь шумвшую толпу и подалъ руку обреченной жертв.
Monsieur, позвольте мн проводить васъ домой.
Шумъ, крики и жесты усилились.
— Еще негодяй! еще измнникъ! Утопить его! Утопить ихъ обоихъ! Въ Сену! Въ Сену!
Дюжій малый двинулся впередъ, и остальная толпа надвинулась. Протянутая рука де-Молеона удержала предводителя толпы.
Mes enfans, крикнулъ де-Молеонъ спокойнымъ, звучнымъ голосомъ,— я не имперіалистъ. Многіе изъ васъ читали статьи за подписью Пьеръ Ферменъ, писанныя противъ тирана Бонапарта когда онъ былъ на высот своего могущества. Я Пьеръ Ферменъ — дайте мн дорогу.
Можетъ-статься никто изъ толпы никогда не читалъ ни слова изъ того что писалъ Пьеръ Ферменъ и даже не слыхивалъ этого имени. Но они не хотли сознаться въ своемъ невжеств, и дюжій малый не желалъ имть дло съ желзною рукой схватившею его за горло. Онъ закричалъ:
— О, если вы великій Пьеръ Ферменъ, тогда это совсмъ другое дло. Дайте дорогу патріоту Пьеру.
— Но, закричала толстая баба, придвигая своего ребенка къ самому лицу де-Молеона,— тотъ другой имперіалистъ, капиталистъ, негодный Дюплеси. Дайте вамъ хоть его.
Де-Молеонъ неожиданно схватилъ у нея изъ рукъ ребенка и проговорилъ съ невозмутимымъ добродушіемъ:
— Обмнъ плнныхъ! Я оставляю этого человка и возьму ребенка.
Кто не знаетъ духа ларижской уличной толпы, тотъ не пойметъ внезапности съ какою мняется ея настроеніе, ни того магическаго вліянія какое оказываетъ на нее спокойное мужество и вовремя сказанная шутка. Толпа тотчасъ же смягчилась. Даже толстая баба засмялась, и когда де-Молеонъ возвратилъ ей ребенка всунувъ золотую монету въ его маленькую ручку, она взглянула на золото и воскликнула:
— Богъ благословитъ васъ, гражданинъ!
Де-Молеонъ вмст съ Дюплесси могъ теперь идти спокойно.
Monsieur де-Молеонъ, сказалъ Дюплесси,— я не знаю какъ благодарить васъ. Безъ вашей благовременной помощи жизнь моя была бы въ большой опасности, и поврите ли? женщина которая собрала и подстрекала противъ меня толпу пользовалась отъ меня пособіемъ которое я еженедльно раздаю бднымъ.
— Конечно я поврю этому. Въ красныхъ клубахъ ни одно преступленіе не подвергается такому осужденію какъ благотворительность. Это преступленіе противъ равенства — безсовстная уловка капиталиста, желающаго, давая sou одному, спасти свои милліоны которые онъ долженъ бы раздлить со всми. Послушайтесь моего совта, Monsieur Дюплеси, и узжайте изъ Парижа вмст съ вашею дочерью. Здсь въ настоящее время не мсто для богатаго имперіалиста.
— Я замтилъ это еще прежде сегодняшняго приключенія. Я не довряю даже моимъ слугамъ, и сегодня же вечеромъ узжаю съ Валеріей въ Бретань.
— А! Я слышалъ отъ Лувье о вашемъ намреніи уплатить ему по закладной Рошбріана и сдлаться единственнымъ владльцемъ имнія моего молодаго родственника.
— Надюсь что вы поврили только половин того что слышали. Я желаю спасти Рошбріанъ изъ рукъ Лувье и возвратить помстье, свободное отъ всякихъ обязательствъ, вашему родственнику, какъ приданое его невсты, моей дочери.
— Радъ слышать такія добрыя всти о томъ кто считается главою моей фамиліи. Но самъ Аленъ — онъ не находится въ числ плнныхъ?
— Благодаря Бога, нтъ. Онъ выступилъ въ походъ съ своимъ полкомъ Парижскихъ мобилей, гд состоитъ офицеромъ, выступилъ съ увлеченіемъ и довріемъ, вернулся же въ грустномъ разочарованіи. Распущенность его полка, какъ и всхъ Парижскихъ мобилей вообще, кажется невроятною. Грубое неповиновеніе офицерамъ, надменныя насмшки надъ генералами — о, даже противно говорить объ этомъ! Аленъ отличился подавленіемъ бунта между ними и былъ награжденъ похвалами своего командира въ письм которымъ тотъ рекомендовалъ его Паликао. Но Паликао теперь невдомо гд. Аленъ посланъ въ Бретань съ порученіемъ содйствовать организаціи корпуса мобилей въ своей мстности. Трошю, какъ вамъ извстно, самъ Бретонецъ. Аленъ увренъ въ хорошемъ дух Бретонцевъ. А что будетъ длать Лувье? Онъ ярый республиканецъ. Доволенъ ли онъ теперь когда дождался чего такъ желалъ?
— Я думаю что доволенъ, потому что онъ ужасно перепуганъ. Страхъ одно изъ величайшихъ наслажденій для Парижанъ. Прощайте. Теперь вы можете безопасно дойти до вашего отеля. Передайте мой дружескій поклонъ Алену.
Де-Молеонъ продолжалъ свой путь по улицамъ, то пустыннымъ, то наполненнымъ народомъ. При поворот въ Rue de Florentin онъ встртилъ братьевъ Вандемаръ шедшихъ подъ руку.
На, Де-Молеонъ! воскликнулъ Ангерранъ, — какія новости послдней минуты?
— Не могу отгадать. Никто не можетъ сказать въ Париж какъ скоро одна глупость смняетъ другую. Сатурнъ здсь постоянно похищаетъ то одного, то другаго изъ своихъ дтей
— Говорятъ что Винуа, посл самаго мастерскаго отступленія, стоитъ уже почти у воротъ Парижа, съ 80.000 человкъ.
— И ровно черезъ годъ мы узнаемъ что онъ сдлаетъ съ ними.
Въ это время Рауль, который, казалось, былъ погруженъ въ мрачныя размышленія, остановился предъ отелемъ гд жила графиня де-Римини, и кивнувъ своему брату и сдлавъ вжливый, если не искренній поклонъ Виктору, вошелъ въ ворота.
— Вашъ братъ кажется очень разстроенъ — пріятный контрастъ съ шумною веселостью съ какою Парижъ привтствуетъ приближеніе бдствія.
— Рауль, какъ вы знаете, глубоко религіозенъ. Онъ смотритъ на понесенное нами пораженіе и на бдствія угрожающія намъ какъ на начало испытаній по справедливости заслуженныхъ нашими грхами, я хочу сказать грхами Парижа.
Напрасно отецъ напоминаетъ ему разказъ Вольтера объ утопающемъ корабл на которомъ находился fripon. Для наказанія fripon, гибнутъ честные люди.
— А вашъ батюшка полагаетъ остаться на борт корабля и раздлить участь другихъ честныхъ людей?
Pas si bte. Онъ отправился въ Діеппъ на морскія купанья. Онъ говоритъ что Парижъ сталъ слишкомъ грязенъ посл 4го сентября и годится только для неумытыхъ. Онъ хотлъ чтобы матушка похала съ нимъ, но она отказалась говоря что уже и теперь такъ много раненыхъ за которыми нуженъ уходъ. Она принимаетъ участіе въ устройств дамскаго общества въ помощь сестрамъ милосердія. Она также набожна какъ Рауль, но у нея нтъ его предразсудковъ. Впрочемъ его предразсудки являются естественною реакціей замчательно искренней и чистой натуры противъ легкомыслія и испорченности, которыя, когда къ нимъ примшивается сарказмъ, Парижъ называетъ философіей.
— А вы, любезнйшій Ангерранъ, что предполагаете длать?
— Это зависитъ оттого дйствительно ли Парижъ будетъ осажденъ. Если такъ, то я сдлаюсь солдатомъ.
— Надюсь не національной гвардіи?
— Мн дла нтъ подъ какимъ именемъ сражаться, лишь бы сражаться за Францію.
Когда Ангерранъ проговорилъ эти простыя слова, казалось вся наружность его измнилась. Грудь поднялась, глаза блистали, изящная, нжная красота которая длала его баловнемъ женщинъ, веселая доброта выраженія и изящная грація благовоспитанности длавшая его самымъ пріятнымъ собесдникомъ мущинъ, приняли выраженіе мужественнаго благородства, которое могло послужить моделью живописцу для изображенія молодаго Ахиллеса отказавшагося навсегда отъ изнженнаго общества при вид военнаго вооруженія. Де-Молеонъ смотрлъ на него съ восхищеніемъ. Мы видли что онъ раздлялъ высказанныя имъ чувства, ршился самъ на такой же образъ дйствій. Но онъ длалъ это со сдержаннымъ пыломъ человка который старается освободить свои мысли и цли отъ романтическихъ увлеченій, и который служа своей стран разчитываетъ въ то же время на успхъ собственнаго честолюбія. Тмъ не мене онъ восхищался въ Ангерран воспоминаніемъ собственной порывистой и пылкой юности.
— А вы, сказалъ Ангерранъ,— надюсь также будете воевать, но скоре перомъ нежели шпагой.
— Въ настоящее время перья будутъ смачиваться красными чернилами, а здравый смыслъ никогда не пишетъ этимъ цвтомъ, что же касается до меча, то я перешелъ уже за сорокъ пять лтъ, срокъ до котораго продолжается военная служба. Но если нкоторая опытность въ военномъ дл, нкоторыя свднія въ искусств управленія и предводительствованія войсками будутъ сочтены достаточными качествами для полученія званія командира, какъ бы скроменъ ни былъ чинъ, я также буду въ числ защитниковъ Парижа.
— Мой храбрый любезный виконтъ, если для васъ прошли годы службы, то тмъ больше у васъ зрлости для командованія, а съ вашими аттестаціями и крестомъ заслуженнымъ въ Алжир вы несомннно получите назначеніе при такомъ способномъ генерал какъ Трошю.
— Не знаю придется ли мн обращаться къ Трошю. Я желалъ бы лучше получить командованіе по избранію, даже со стороны мобилей или національной гвардіи о которыхъ я только-что говорилъ съ такимъ пренебреженіемъ, нтъ сомннія что и т и другіе скоро будутъ требовать и получатъ право выбирать своихъ офицеровъ. Но въ случа моего избранія, кмъ бы то ни было, я сдлаю предварительныя условія: что люди подъ моей командой должны нести правильную службу и повиноваться, должны быть солдатами не похожими на тхъ молодыхъ негодяевъ что воспитаны на абсент и восхищаются этимъ Bombastes Furiose Monsieur Гюго, когда онъ увряетъ враговъ что Парижъ извлечетъ идею изъ ноженъ. А, вотъ идетъ Саваренъ. Bon jour, любезнйшій поэтъ.
— Не говорите добрый день. Очень дурной день для журналистовъ и писателей которые не превозносятъ Бланки и Піа. Я не знаю какъ буду добывать себ хлбъ съ сыромъ. Моя несчастная вилла въ предмсть должна быть срыта для спасенія Парижа, журналъ закрытъ при введеніи свободы печати. Онъ позволилъ себ намекнуть что Французскій народъ долженъ имть нкоторое вліяніе на избраніе формы своего правленія.
— Это очень нескромно, мой бдный Саваренъ, сказалъ Викторъ:— я удивляюсь что ваша типографія не была разрушена. Мы живемъ въ такую минуту когда умные люди должны молчать.
— Можетъ-быть такъ, Monsieur де-Молеонъ. Съ нашей стороны было бы умне еслибы мы вс, и вы и я, не позволяли себя говорить такъ свободно пока не пришло время. Мы живемъ чтобъ учиться, и если когда-нибудь мы будемъ имть то что можно будетъ назвать сноснымъ правительствомъ, я буду воздерживаться отъ одной вещи, я не буду подкапывать это правительство пока не буду видть открытаго пути для другаго правительства которое должно замнить его. Что вы скажете, Пьеръ Ферменъ?
— Говоря откровенно, я заслуживаю вашъ упрекъ, отвчалъ де-Молеонъ задумчиво.— Но разумется вы теперь увезете или отошлете Madame Саваренъ изъ Парижа.
— Конечно. Мы составили самую пріятную компанію для нашей геджиры сегодня вечеромъ, между прочимъ къ намъ присоединились и Морли. Морли ужасно недоволенъ. Одинъ красный республиканецъ ударилъ его по плечу и сказалъ: ‘Американецъ, теперь у насъ такая же республика какъ ваша.’ ‘Много вы знаете о республикахъ’, проворчалъ Морли, ‘французская республика также похожа на нашу какъ обезьяна на человка.’ Красный собралъ толпу которая потащила Американца въ ближайшій постъ національгардовъ, гд онъ былъ объявленъ прусскимъ шпіономъ. Не безъ труда, и посл множества пышныхъ словъ о святости звздъ и полосокъ {Американскій флагъ состоитъ изъ ряда красныхъ и блыхъ полосокъ и нсколькихъ звздъ въ лвомъ верхнемъ углу.}, онъ былъ освобожденъ съ выговоромъ и остереженіемъ какъ вести себя на будущее время. Такимъ образомъ онъ оставляетъ городъ гд не существуетъ боле свободы рчи. Жена моя надялась убдить Mademoiselle Чигонью присоединиться къ намъ, я долженъ съ грустью сказать что она отказалась. Вы знаете что она выходитъ замужъ за Густава Рамо, и его мать опасается вліянія красныхъ клубовъ и его собственнаго тщеславія на его увлекающуюся натуру, если онъ будетъ удаленъ отъ вліянія Mademoiselle Чигоньи.
— Какъ могло такое изящное существо какъ Исавра Чигонья найти привлекательность въ Густав Рамо! воскликнулъ Ангерранъ.
— Женщины подобныя ей, отвчалъ де-Молеонъ,— всегда находитъ привлекательность въ самопожертвованіи.
— Мн кажется бы отгадали истину, сказалъ Саваренъ нсколько грустно.— Но я долженъ съ вама проститься. Дай Богъ дожить чтобы пожать другъ другу руку runis sous des meilleurs auspices.
Саваренъ поспшно ушелъ, а оба говорившіе съ нимъ вступили въ Елисейскія Поля, которыя были наполнены толпами звакъ, веселыхъ и беззаботныхъ, какъ будто бы не бывало ни Седанской катастрофы, ни паденія Имперіи, ни враговъ на пути къ Парижу.
Дйствительно, Парижане, самое недоврчивое и въ то же время самое легковрное изо всхъ населеній, поврили что Прусаки никогда не будутъ имть дерзости подступить къ воротамъ Парижа. Что-нибудь да остановитъ ихъ! Король объявилъ что онъ сражается не съ Французами, а съ императоромъ: императора не стало, значитъ войн конецъ. Учреждена демократическая республика. Вещь ужасаая въ своемъ род, это правда, но могъ ли пандурскій тиранъ рисковать распространеніемъ заразы демократическихъ ученій среди собственныхъ варварскихъ армій? Разв не были прибиты на стнахъ Парижа плакарды обращенныя къ ‘нашимъ германскимъ братьямъ’ съ увщаніемъ къ пандурамъ брататься съ своими ближними? Разв Викторъ Гюго не напечаталъ ‘письмо къ Германскому народу’? Разв Жюль-Фавръ милостиво не предлагалъ миръ, съ увреніемъ что ‘Франція не уступитъ ни одного камня изъ своихъ крпостей, ни одного дюйма своей территоріи? Она готова простить вторженіе и не пойдетъ на Берлинъ!’ Вс эти и многія другія такого же рода неопровержимыя доказательства что мысль объ осад Парижа не боле какъ призракъ, пришлось услышать Ангерранну и Виктору когда они подходили то къ одной то къ другой групп своихъ согражданъ. Парижъ не пересталъ лелять такихъ пріятныхъ заблужденій, забавляясь набожнымъ возложеніемъ внковъ у подножія статуи Страсбурга, съ клятвами ‘быть достойными своихъ Альзасскихъ братьевъ’, до тхъ поръ пока, 19го сентября, была получена послдняя телеграмма, и Парижъ былъ отрзанъ отъ остальнаго міра желзною линіей обложившихъ его Прусаковъ. ‘Спокойный и грозный, говоритъ Викторъ Гюго, онъ ожидаетъ вторженія! Волканъ не нуждается въ помощи.’

ГЛАВА XII.

Мы оставили Грагама Вена медленно оправляющимся отъ горячки, прервавшей его путешествіе въ Берлинъ для отысканія графини фонъ-Рюдесгеймъ. Онъ однако не продолжалъ этого путешествія, а ршилъ вернуться во Францію, прочитавъ въ нмецкой газет извстіе что Прусскій король въ настоящее время въ Реймс и графъ фонъ-Рюдесгеймъ находится въ числ знатныхъ особъ сопровождающихъ своего государя. Разговаривая въ тотъ же день съ докторомъ который лчилъ его, Грагамъ узналъ что графъ занималъ значительный постъ въ Германской арміи и имлъ такую же высокую репутацію въ качеств политическаго совтника какъ и полководца. Какъ только онъ получилъ возможность снова пуститься въ путь, и прежде чмъ добрый докторъ разршилъ ему отъздъ, Грагамъ отправился въ Реймсъ, не будучи однако увренъ можетъ ли еще застать тамъ графа. Пропускаю подробности его путешествія, какъ бы он ни были интересны. Достигнувъ славнаго и въ глазахъ легитимистовъ священнаго города, Англичанинъ безъ труда нашелъ домъ, недалеко отъ собора, въ которомъ графъ фонъ-Рюдесгеймъ имлъ свое временное пребываніе. Направляясь къ этому дому изъ небольшой гостиницы въ которой онъ по счастію нашелъ незанятое помщеніе, идя медленно такъ какъ былъ еще слабъ, онъ былъ пораженъ какъ тихо держали себя германскіе солдаты, и какой мирный видъ имли улицы. Дйствительно, въ город не было признаковъ праздничной веселости, какъ въ англійскихъ городахъ гд расположенъ какой-нибудь полкъ. Германскіе солдаты толпились въ лавкахъ, длали много покупокъ, заходили въ кафе, здсь и тамъ пытались ухаживать за гризетками, которыя смялись надъ ихъ французскимъ говоромъ и краснли отъ ихъ комплиментовъ, и въ ихъ добродушной, нсколько застнчивой веселости не было и слда высокомрія побдителей.
Когда Грагамъ приблизился къ собору онъ услышалъ важную, торжественную музыку, которая, онъ полагалъ сначала, доносилась изнутри храма. Но остановившись и взглянувъ кругомъ онъ увидалъ группу германскихъ воиновъ, коихъ дюжія фигуры и красивыя, мужественныя, открытыя лица освщались спокойнымъ свтомъ заходящаго солнца. Они пли, не громкими, но густыми голосами, величественный гимнъ Лютера Nun danket alle Gott. Пніе внушало благоговніе даже оборваннымъ нищимъ мальчикамъ которые слдовали за Грагамомъ, какъ слдили за всякимъ иностранцемъ, стали бы слдить за самимъ королемъ Вильгельмомъ, выпрашивая подаянія. ‘Какое типическое различіе между двумя націями! подумалъ Грагамъ, Марсельеза и гимнъ Лютера!’ Пока онъ слушалъ и размышлялъ, изъ собора медленно вышелъ человкъ въ генеральскомъ мундир, съ заложенными за спину руками и головой слегка опущенною внизъ. Онъ также остановился услыша гимнъ, потомъ вынувъ руки изъ-за спины онъ сдлалъ знакъ одному изъ офицеровъ и приблизясь къ нему сказалъ шепотомъ нсколько словъ, затмъ прошелъ къ епископскому дворцу. Гимнъ смолкъ, и пвшіе тихо разошлись. Грагамъ врно угадалъ мысль генерала, что гимнъ въ которомъ возносится благодареніе Богу за побды могъ оскорбить чувства обитателей побжденнаго города, хотя впрочемъ едва ли кто понималъ языкъ на которомъ происходило пніе. Грагамъ послдовалъ за мрными шагами генерала, который опять сложилъ руки за спиной — привычка фонъ-Мольтке, во время размышленія, также какъ это было привычкой Наполеона Перваго.
Продолжая путь Грагамъ скоро достигъ дома въ которомъ помщался графъ фонъ-Рюдесгеймъ, и пославъ свою карточку тотчасъ же былъ принятъ и проведенъ чрезъ переднюю комнату гд сидли два молодые человка, субалтернъ-офицеры, занятые повидимому черченіемъ карты въ присутствіи графа.
— Простите меня, сказалъ Грагамъ, посл первыхъ обычныхъ привтствій,— если я отрываю васъ на минуту, среди такихъ важныхъ событій, по длу которое должно казаться вамъ очень ничтожнымъ.
— Нтъ, отвчалъ графъ,— ничего ничтожнаго на свт что для кого-нибудь не было бы очень важно. Скажите чмъ могу служить вамъ.
— Кажется, сказалъ Грагамъ,— вы однажды приняли къ себ въ домъ, въ качеств учительницы или гувернантки, одну Француженку по имени Мариньи.
— Да, я хорошо помню ее — очень красивая женщина. Жена моя и дочь очель полюбили ее. Она вышла замужъ изъ моего дома.
— Такъ точно — за кого?
— За Италіянца хорошей фамиліи который при австрійскомъ правительств занималъ незначительную должность и потомъ получилъ повышеніе и былъ переведенъ въ италіянскія владнія принадлежавшія тогда Габсбургскому дому, посл того мы потеряли изъ виду и его и жену.
— Италіянецъ — какъ его звали?
— Лудовико Чигонья.
— Чигонья! воскликнулъ Грагамъ страшно поблднвъ.— Уврены ли вы что такъ было его имя?
— Разумется. Онъ принадлежалъ къ младшей линіи одной изъ лучшихъ фамилій, и родственники, которые были настолько патріоты что не могли простить ему его вступленія въ службу австрійскаго правительства, отказались отъ него.
— Не можето ли сообщить мн въ какое именно мсто въ Италіи отправился онъ оставивъ Австрію?
— Нтъ, но если это свдніе вамъ необходимо, вы легко получите его Милан, гд живетъ глава этой фамиліи, или въ Вн черезъ министерскую канцелярію.
— Простите если я предложу еще одинъ или два вопроса. Не было ли у Madame Мариньи дтей отъ прежняго брака?
— Нтъ, сколько я знаю, по крайней мр я никогда не слыхалъ объ этомъ. Синьйоръ Чигонья былъ вдовецъ и имлъ насколько я помню, дтей отъ первой жены, которая была тоже Француженка. Прежде полученія должности въ Австріи, онъ жилъ, кажется, во Франціи. Я не припомню сколько дтей было у него отъ первой жены. Я никогда не видалъ ихъ. Знакомство наше началось на водахъ въ Теплиц, гд онъ увидалъ Madame Мариньи и сильно влюбился въ нее. Посл свадьбы они ухали въ мсто его служенія, гд-то, кажется, въ Тирол. Мы больше не видались съ ними, но жена моя и дочь нкоторое время переписывались съ синьйорой Чигонья. Переписка эта прекратилась съ ея перездомъ въ Италію.
— Вы не знаете да же находится ли еще синьйора въ живыхъ?
— Нтъ.
— Мужъ ея умеръ, какъ я слышалъ.
— Въ самомъ дл. Мн грустно слышать это. Онъ былъ красивый, веселый, умный человкъ. Боюсь что онъ долженъ былъ лишиться всякихъ средствъ когда австрійскія владнія перешли къ Савойскому дому.
— Очень вамъ благодаренъ за ваши сообщенія. Я не смю удерживать васъ доле, сказалъ Грагамъ вставая.
— Теперь я не очень занятъ, но я боюсь что Германской арміи предстоитъ еще много дла впереди.
— Я надялся что теперь, когда Французскій императоръ, противъ котораго король велъ войну, отстраненъ, его прусское величество заключитъ миръ съ Французскимъ народомъ.
— Онъ весьма охотно сдлалъ бы это еслибы Французскій народъ далъ ему возможность. Но заключить миръ можно только съ французскимъ правительствомъ законно избраннымъ народомъ. А они не избрали никакого! Парижскія толпы установили временную администрацію, которая начинаетъ съ объявленія что не уступитъ ‘ни одного дюйма французской территоріи, ни одного камня изъ своихъ крпостей’. Никакія мирныя условія невозможны съ людьми которые говорятъ такимъ образомъ.
Посл нсколькихъ словъ еще объ общественныхъ длахъ — причемъ Грагамъ говорилъ съ англійской точки зрнія, выражая надежду на великодушіе къ побжденнымъ, а графъ съ нмецкой, въ которой главное была безопасность противъ нападеній со стороны народа который не хотлъ признать себя побжденнымъ,— краткое свиданіе кончилось.
Когда ввечеру Грагамъ слдовалъ по пути въ Вну, ему вспомнилась псня Исавры о неаполитанскомъ рыбак. Не былъ ли онъ также слпъ и не видлъ фигуры на скал? Возможно ли что все время пока онъ сопротивлялся влеченію своего сердца, ожидая что исполненіе возложеннаго на него порученія дастъ ему возможность выбора и ршенія своей судьбы, та самая особа которую онъ искалъ была предъ нимъ, и могла въ то время навки принадлежать ему, теперь же была утрачена навсегда? Могла ли Исавра быть дочерью Луизы Дюваль и Ричарда Кинга? Она не могла быть дочерью ея и синьйора Чигонья: разчетъ времени не дозволялъ такого предположенія. Исавр должно было быть пять лтъ когда Луиза вышла замужъ за Италіянца.
Прибывъ въ Миланъ Грагамъ скоро узналъ что Лудовико Чигонья былъ переведенъ въ Верону и умеръ тамъ восемь лтъ тому назадъ. О его обстоятельствахъ и о состав его семейства во время его смерти ничего нельзя было узнать. Люди о которыхъ мы знаемъ мене всего это родственники которыхъ мы отказываемся признавать. Грагамъ отправился въ Верону. Тамъ по разспросамъ онъ узналъ что Чигоньи занимали квартиру въ дом стоявшемъ тогда на краю города, и уничтоженномъ теперь для какихъ-то общественныхъ улучшеній. Но самые тщательные разспросы не могли доставить ему удовлетворительныхъ свдній касательно важнйшаго вопроса, о семейств Лудовико Чигонья. Его удаленіе отъ политическихъ длъ Италіи, которыя нигд такъ горячо не принимались къ сердцу какъ въ Верон, длало его очень непопулярнымъ. Онъ не бывалъ въ пталіянскихъ домахъ. Общество его ограничивалось австрійскими военными въ Венеціи, куда онъ часто здилъ: говорятъ тамъ онъ велъ свободную и веселую жизнь, очень не нравившуюся синьйор, которую онъ оставлялъ въ Веров. Ее видали рдко, но помнили что она была очень красива и имла гордый видъ. Да, у нихъ были дти — двочка и мальчикъ, нсколькими годами моложе двочки, но была ли это дочь синьйоры отъ прежняго брака или же синьйора была только мачихой двочки, этого никто сказать не могъ. Свднія обыкновенно получаемыя въ такихъ сомнительныхъ случаяхъ отъ слугъ, здсь не могли быть получены этимъ путемъ. У Чигонья было только двое слугъ, австрійскіе подданные, которые давно оставили страну, и даже имена ихъ были забыты.
Врагамъ вспомнилъ объ Англичанин мистер Селби, къ которому Исавра питала благодарную привязанность какъ къ человку замнившему ей отца. Это безъ сомннія былъ Англичанинъ за котораго Луиза Дюваль вышла замужъ по смерти Чигонья. Было не трудно узнать гд онъ жилъ. Не трудно было узнать и все остальное что Грагамъ желалъ знать, отъ самой Исавры, еслибы до нея могло дойти письмо. Но, какъ онъ зналъ изъ газетъ, Парижъ былъ теперь обложенъ, отрзанъ отъ всякаго сообщенія со вншнимъ міромъ. Досадуя и не имя терпнья ждать конца осады, хотя онъ никакъ не предполагалъ чтобъ она была такъ продолжительна какъ это случилось, онъ поспшилъ въ Венецію, и тамъ отъ британскаго консула узналъ что покойный мистеръ Селби былъ ученый антикварій и вообще высоко образованный человкъ, фанатически любившій музыку, имлъ любезный нравъ, хотя былъ сдержанъ въ обращеніи, одно время онъ долго жилъ въ Венеціи, посл же своей женитьбы на синьйор Чигонья поселился близь Флоренціи. Грагамъ отправился во Флоренцію. Нашелъ виллу гд жилъ мистеръ Селби. Крестьянинъ который занимался его садомъ и имлъ часть въ доходахъ съ его виноградниковъ, жилъ еще и теперь съ своею женой въ этомъ мст. И онъ и жена хорошо помнили Инглеза, говорили о немъ съ большимъ чувствомъ, и непріязненно о его жен. По ихъ словамъ обращеніе ея было очень высокомрно, характеръ вспыльчивый, жизнь Инглеза съ нею была очень несчастлива, у нихъ была двочка и мальчикъ, оба дти ея отъ прежняго брака, но при боле подробныхъ разспросахъ о томъ уврены ли они что двочка была точно дочь синьйоры отъ прежняго мужа, или же была дочь втораго мужа отъ другой жены, они не могли ничего сказать положительно, они знали только что обоихъ звали однимъ именемъ Чигонья, что мальчикъ былъ любимцемъ синьйоры, которая была безъ ума отъ него, онъ умеръ черезъ нсколько мсяцевъ посл того какъ мистеръ Селби поселился въ этомъ мст, вскор посл смерти мальчика синьйора ухала и никогда боле не возвращалась, она жила съ мужемъ немного боле года до того времени какъ разошлась съ нимъ навсегда. Двочка осталась съ мистеромъ Селби, который любилъ ее какъ своего ребенка. Ее звали Исаврой, мальчика Луиджи. Черезъ нсколько лтъ посл того мистеръ Селби оставилъ виллу и удалился въ Неаполь, гд, говорятъ, онъ умеръ. Они не могли сказать ничего о дальнйшей судьб его жены. Со смерти своего сына дама эта очень измнилась, характеръ ея смягчился. Она все сидла одна и горько плакала. Единственный человкъ котораго она видала кром членовъ семейства былъ священникъ, до смерти мальчика она никогда не видалась со священникомъ и не бывала въ церкви.
— Живъ ли еще этотъ священникъ?
— Нтъ, онъ умеръ уже два года. Онъ былъ превосходнйшій человкъ, святой, сказала жена крестьянина.
— Хорошіе священники похожи на хорошихъ женщинъ, сказалъ крестьянинъ сухо, — ихъ очень много, но вс они подъ спудомъ.
Въ отвтъ на это замчаніе жена попробовала ударить мужа въ ухо. Со времени водворенія Савойскаго дома contadino сдлался вольнодумцемъ. Жена же его оставалась доброю католичкой.
Увернувшись отъ жены и выйдя проводить Грагама до большой дороги крестьянинъ сказалъ:
— Я думаю, Eccellenza, что священникъ былъ причиной всего зла.
— Какого зла?
— Онъ убдилъ синйору оставить мужа. Инглезъ не былъ католикъ. Я слышалъ какъ священникъ называлъ его еретикомъ. А padre, если и не былъ такъ дуренъ какъ другіе его собратья, былъ ханжа и любилъ мшаться въ чужія дла, хотя можетъ-быть для ея души и лучше что она не будетъ имть части съ еретикомъ. Я не могу сказать наврное, но думаю что это было его дло. Padre казалось такъ торжествовалъ когда синьйора ушла.
Грагамъ задумался. Предположеніе крестьянина не было невроятно. Женщина какъ Луиза Дюваль — съ сильными страстями и дурно-направленнымъ умомъ — была именно изъ тхъ которыя, въ минуту сильнаго горя, отчужденныя отъ обыкновенныхъ семейныхъ привязанностей, чувствуютъ, хотя смутно, необходимость религіи, и всегда впадая въ крайности, сразу переходятъ отъ индиферентизма къ предразсудкамъ.
Въ Неапол Грагамъ не много узналъ о Селби, узналъ только что онъ былъ затворникъ котораго единственнымъ развлеченіемъ кром книгъ была оперная сцена. Но онъ услышалъ много объ Исавр, о доброт къ ней Madame де-Гранмениль, когда она, посл смерти Селби, осталась одинокою въ мір, объ интерес возбужденномъ къ Исавр въ артистическихъ кругахъ дружбой и горячими похвалами такой знаменитой французской писательницы, о сильномъ впечатлніи произведенномъ въ этомъ обществ ея наружностью, голооомъ и всеобъемлющимъ геніемъ, и о блестящихъ надеждахъ составленныхъ cognoscenti о предстоящихъ ей сценическихъ успхахъ. О ея матери никто ничего не зналъ, никто не сомнвался что Исавра была дочь синьйора Чигонья. Грагамъ не могъ узнать настоящаго мстопребыванія Madame де-Гранмениль. Она давно уже оставила Неаполь и въ послднее время, какъ слышно, была въ Гену, полагали что незадолго до начала войны она вернулась во Францію. Во Франціи у нея не было опредленной резиденціи.
Грагамъ не могъ воспользоваться самымъ простымъ средствомъ положительно удостовриться была ли Исавра дочерью Лудовико Чигонья отъ его первой жены,— онъ не могъ справиться въ метрическихъ книгахъ, потому что, какъ говорилъ фонъ-Рюдесгеймъ, первая жена Чигонья была Француженка. Дти ихъ родились гд-то во Франціи, никто не могъ сказать, гд именно. Никто не видалъ его первой жены, которая никогда не бывала въ Италіи, никто не зналъ ея двичьяго имени.
Межу тмъ Грагамъ не былъ увренъ находилась ли все еще Исавра въ осажденной столиц, вышла ли она или нтъ заду жъ за Густава Рамо, такъ много женщинъ оставили Парижъ до начала осады что онъ имлъ основаніе надяться что она была въ числ ихъ. Онъ услыхалъ отъ одного Американца, что Морли до обложенія столицы Прусаками перехали въ Англію, можетъ-быть Исавра отправилась вмст съ ними. Онъ написалъ мистрисъ Морли, переслалъ это письмо къ посланнику Соединенныхъ Штатовъ при Сентъ-Джемсскомъ двор и еще въ Неапол получилъ отвтъ. Онъ былъ кратокъ и исполненъ злобною горечью.
‘И я и Madame Саваренъ, вмст съ синьйорой Веностой, употребили вс старанія чтобъ уговорить Mademoiselle Чигонью оставить Парижъ и хать съ нами въ Англію. Ея привязанность къ своему жениху не позволила ей насъ послушаться. Только Англичанинъ могъ предположить что Исавра Чигонья не принадлежитъ къ числу тхъ женщинъ которыя ищутъ раздлить опасность съ тмъ кого любятъ. Вы спрашиваете не дочь ли она Лудовико Чигонья отъ перваго брака, или же дочь его и его второй жены. Я не могу отвчать вамъ на это. Я даже не знаю былъ ли синьйоръ Чигонья женатъ два раза, Исавра Чигонья никогда не говорила со мной о своихъ родителяхъ. Позвольте васъ спросить, какое вамъ теперь дло до этого? Не англійская ли гордость побуждаетъ васъ узнать происходили ли ея отецъ и мать оба изъ благородныхъ фамилій? Какимъ образомъ можетъ такое свдніе измнись ваши отношенія къ обрученной невст другаго?’
По полученіи этого письма Грагамъ ухалъ изъ Неаполя и вскор прибылъ въ Версаль. Онъ получилъ позволеніе остаться тамъ, хотя Англичане вовсе не были популярны. Находясь такимъ образомъ вблизи Исавры и въ то же время разлученный съ нею, онъ ожидалъ окончанія осады. Немногіе въ Версал врили что Парижане продержатся доле. Безъ сомннія они капитулируютъ прежде начала бомбардировки, о которой сами Прусаки помышляли съ неудовольствіемъ, какъ о крайней мр.
Грагамъ былъ убжденъ что Исавра дочь Ричарда Кинга. Ему представлялось вроятнымъ что Луиза Дюваль, не имя возможности дать настоящее имя дочери рожденной въ брак который былъ ей ненавистенъ,— ни имя мужа съ которымъ разошлась, ни свое двичье имя,— могла, введя дочь въ новую семью, убдить Чигонья дать ребенку свое имя, или же посл смерти синьйора сама могла назвать дочь его именемъ. Безпристрастный человкъ которому Грагамъ поврилъ бы вс обстоятельства, могъ бы утверждать, боле нежели съ такою же вроятностью, что Исавра была дочерью Чигонья отъ его перваго брака. Но въ такомъ случа что сталось съ ребенкомъ Ричарда Кинга? Разстаться съ состояніемъ бывшимъ въ его рукахъ, отказаться отъ честолюбивыхъ мечтаній которыя были съ нимъ связаны, это не причиняло огорченія Грагаму, но онъ содрагался отъ негодованія при мысли что богатство наслдницы Ричарда Кинга должно перейти въ руки Густава Рамо, что этимъ должны кончиться его поиски, что таковъ долженъ быть результатъ жертвы къ которой обязывало его чувство чести. И теперь, когда была вроятность что онъ долженъ будетъ передать Исавр это значительное наслдство, стало очевидно, казавшееся прежде легкимъ, практическое затрудненіе придумать какой-нибудь поводъ къ такой передач. Какъ могъ онъ сказать что эти 200.000 фунтовъ отказаны ей по завщанію, не сказавъ кмъ? Дале, какъ обезпечить состояніе ей одной, независимо отъ мужа? Можетъ-статься Исавра слишкомъ привязана къ Рамо или слишкомъ романически безкорыстна чтобы дозволить себ исключительно воспользоваться такъ таинственно доставшимся состояніемъ. А если она уже замужемъ за Рамо, если онъ иметъ право спрашивать объ источник этого богатства, какому риску быть открытой подвергается тогда тайна которую Грагамъ имлъ намреніе сокрыть навсегда. Тайна оскорбляющая память дорогихъ умершихъ, бросающая тнь на живыхъ, такая тайна въ нечестивыхъ рукахъ какого-нибудь Густава Рамо,— страшно было даже останавливаться на такой возможности. Но если Исавра была отыскиваемая наслдница, могъ ли Грагамъ Венъ найти извиненіе чтобы лишить ее наслдства и удержать его себ? Но какъ ни мучительны были эти размышленія, они были ничто сравнительно съ постоянно возраставшею тоской при мысли что единственная женщина которую онъ когда-нибудь любилъ, которую могъ когда-нибудь любить, которая, еслибы не его щепетильность и предразсудки, могла стать подругой его жизни, была уже теперь женой другаго и находилась въ такой ужасной опасности! Голодъ внутри обреченнаго города, снаружи смертоносныя орудія только ждущія сигнала. Такъ близко отъ нея, и въ то же время такъ далеко! Такъ желать умереть за нее, если нельзя было для нея жить, и при всей этой преданности, со всмъ умомъ и богатствомъ, такое безсиліе!

ГЛАВА XIII.

Теперь половина ноября, воскресенье. Погода стояла теплая и день клонился къ вечеру. Парижане наслаждались солнцемъ. Подъ обнаженными деревьями публичныхъ садовъ и на Елисейскихъ Поляхъ играли дти. На бульварахъ прежняя изящная веселость смнилась боле развязнымъ оживленіемъ. Бродячіе музыканты собираютъ вокругъ себя оборванныя толпы. Предсказыватели счастья въ большомъ ходу, въ особенности между нкогда блестящими Лаисами, теперь сильно оборванными, которымъ они предсказываютъ скорое возвращеніе набобовъ и Русскихъ, и золотыя радости. Тамъ Полишинель побиваетъ чорта, который одтъ въ прусскую каску и лицо котораго заново подмалевано такъ чтобъ онъ имлъ сходство съ Бисмаркомъ. Полишинель привлекаетъ смющіяся толпы Moblots и новобранцевъ новыхъ отрядовъ національной гвардіи. Чины нкогда грозной полиціи, теперь оборванные и голодные, стоятъ рядомъ съ несчастными нищими и зловщаго вида патріотами отбывшими свой срокъ въ тюрьм или на галерахъ.
Повсюду виднются разнородные мундиры — единственный видимый признакъ что непріятель стоитъ у стнъ. Но наружный видъ носителей этихъ воинственныхъ принадлежностей dbonnaire и улыбающійся, какъ будто они торжествуютъ праздникъ мира. Въ числ этихъ защитниковъ своей страны, у дверей наполненнаго нардомъ кафе, стоитъ Фредерикъ Лемерсье, въ великолпномъ, съ иголочки новомъ, костюм національной гвардіи, собака его Фоксъ спокойно сидитъ около него на заднихъ лапкахъ, устремивъ глаза на другую собаку которая философски задумалась на краю ширмочекъ Полишинеля, пока хозяинъ ея занятъ пораженіемъ врага Бисмарка.
— Лемерсье, крикнулъ виконтъ де-Брезе приближаясь къ кафе,— я асилу узналъ васъ въ этомъ воинственномъ наряд. Вы имете великолпный видъ, галуны такъ идутъ къ вамъ. Peste! уже офицеръ!
— Національгарды и мобили, какъ вамъ извстно, получили право выбирать своихъ офицеровъ. Я былъ избранъ, впрочемъ только въ субалтерны, воинственными патріотами моего департамента. Унгерранъ де-Вандемаръ избранъ въ своемъ департамент капитаномъ мобилей, а Виктору де-Молеону поручено командованіе баталіономъ національной гвардіи. Но я не завидую въ настоящую минуту —
Rome а choisi mon bras, je n’examine rien.
— Вы не имете и права завидовать. Де-Молеонъ иметъ опытность и заслужилъ отличіе въ дйствующей арміи, и какъ я слышу со всхъ сторонъ, длаетъ чудеса съ своими людьми — не только пріучилъ ихъ къ военному порядку, но заставилъ полюбить его. Я слышалъ отъ такого авторитетнаго лица какъ генералъ V — — что еслибы вс офицеры національной гвардіи были похожи на де-Молеона, то этотъ корпусъ могъ бы стать примромъ для линейныхъ полковъ.
— Я не говорю ничего противъ повышенія настоящихъ военныхъ людей какъ виконтъ, но парижскіе данди въ род Ангеррана де-Вандемара!
— Вы забываете что Ангерранъ получилъ военное воспитаніе, а вы лишены этого преимущества.
— Что же такое? Кто теперь думаетъ о воспитаніи? Кром того, разв я не учился начиная съ 4го сентября, не говоря уже о тяжелой служб на укрпленіяхъ?
Parlai moi de cela! поистин тяжелая эта служба на укрпленіяхъ. Injandum dolorem quorum pars magna fui. Возьмите дневную службу. Каково вставать въ семь часовъ, маршировать съ пожилымъ толстымъ лавочникомъ по одну сторону и худощавымъ безбородымъ ученикомъ цирюльника по другую, ходить на бастіоны въ одиннадцать и видть половину своихъ товарищей пьяными раньше двнадцати, отстранять ихъ кулаки подальше отъ своего лица когда вжливо попросишь ихъ не называть своего генерала измнникомъ и трусомъ: служба на укрпленіяхъ была бы невыносима, еслибъ я не бралъ съ собой колоду картъ и не развлекался спокойнымъ робберомъ въ уединенномъ уголк съ тремя другими героями. Что касается ночной службы, то только несокрушимая твердость Парижанина можетъ переносить ее, палатки будто нарочно сдланы чтобы пропускать воду, подобно рощамъ музъ
per
Quos et aquae subeaut et aurae
Товарищъ по служб укладывается на мое одяло и кладетъ себ подъ голову мой ранецъ. Я протестую, онъ произноситъ проклятія, третій герой просыпается и грозитъ побить насъ обоихъ, и лишь только водворяется спокойствіе и надешься соснуть на минутку, является толпа любопытныхъ, преимущественно gamin, посмотрть все ли обстоитъ благополучно въ лагер, и начинаетъ орать Марсельезу. О, слава о томъ какъ превосходно Парижъ держалъ себя предъ лицомъ Вандаловъ прозвучитъ по всему міру до конца вковъ, особенно когда міръ узнаетъ что даже обувь наша была сдлана изъ картона! жалобы наши напрасны. Подрядчикъ длавшій обувь ярый республиканецъ и мошенничаетъ по божественному праву. Смю ли спросить, обдали вы уже или нтъ?
— Боже! нтъ, еще слишкомъ рано. Но я ужасно голоденъ. Я имлъ за завтракомъ всего четверть вареной кошки, и дичина эта была ужасно жестка. Въ отвтъ на вашъ вопросъ, смю ли спросить васъ, не накопили ли вы запасъ провіанта?
— Провіанта? нтъ, я холостъ и разчитываю на запасы моихъ женатыхъ друзей.
— Бдный де-Брезе! Я вамъ сочувствую, потому что самъ въ такомъ же положеніи, а приглашенія на обдъ стали чудовищно рдки.
— О, но вы чертовски богаты! Что для васъ значитъ заплатить сорокъ франковъ за кролика или восемьдесятъ за индйку?
— Да, я думаю что я богатъ, но у меня нтъ денегъ, а неблагодарные рестораны не открываютъ мн кредита. Они не врятъ въ лучшіе дни.
— Какъ можете вы нуждаться въ деньгахъ?
— Очень естественно. Я превосходно помстилъ свои капиталы, въ лучшія спекуляціи, частію подъ дома, частію въ акціи разныхъ компаній, но дома не платятъ ренты, и никто не покупаетъ акцій. Правда, когда Дюплеси ухалъ изъ Парижа у меня было 1.000 наполеондоровъ чистыми деньгами, я думалъ что это больше нежели мн можетъ понадобиться, потому что не врилъ въ возможность осады. Но въ первыя же недли я несчастливо игралъ въ вистъ, а потомъ такъ много старыхъ друзей занимали у меня деньги что я думаю у меня не осталось и двухсотъ франковъ. Я послалъ Дюплеси съ голубиною почтой и съ воздушными шарами четыре письма умоляя его прислать мн 25.000 франковъ съ какимъ-нибудь надежнымъ человкомъ который проскользнулъ бы чрезъ прусскія линіи. Получилъ два отвта: первый, что онъ пріищетъ такого человка, второй, что человкъ найденъ и находится уже на пути. Надйтесь на этого человка, другъ мой, а пока одолжите мн 200 франковъ.
Mon cher, dsol что принужденъ отказать вамъ, но я готовъ былъ просить васъ раздлить ваши 200 франковъ со мною, такъ какъ я жилъ главнымъ образомъ литературными трудами, а этотъ рессурсъ теперь прекратился. Однакоже, il faut vivre, и нужно обдать.
— Это правда, и мы сегодня пообдаемъ вмст на мой счетъ, скромно — по восьми франковъ на человка.
— Великодушный человкъ, принимаю ваше приглашеніе. А пока пройдемтесь по бульвару Madelaine.
Оба Парижанина отошли отъ кафе и пошли по бульвару. По дорог они встртили Саварена.
— Какъ! сказалъ де-Брезе,— я думалъ что вы ухали изъ Парижа вмст съ Madame.
— Я такъ и сдлалъ и проводилъ ее вмст съ Морли до Булоня. Эти добрые Американцы отправляясь въ Англію взяли ее съ собою. Но мн оставить Парижъ! Мн! нтъ, я старъ, становлюсь тяжелъ на подъемъ. Я всегда былъ близорукъ. Не могу ни владть шпагой ни стрлять изъ ружья. Но Парижу нужны защитники, и каждую минуту что я былъ въ отсутствіи я вздыхалъ про себя: il faut tre l! Я вернулся раньше чмъ Вандалы овладли нашими желзми дорогами, поздъ былъ переполненъ людьми которые какъ я проводили своихъ женъ и семейства, и когда мы спрашивали друнь друга почему мы возвращаемся, каждый давалъ тотъ же отвтъ: il faut tre l! Нтъ, бдное дитя, у меня нтъ ничего чтобы дать вамъ.
Эти послднія слова были обращены къ молодой и красивой женщин одтой въ плать которое нсколько недль тому назадъ могло быть предметомъ восхищенія законодательницъ моды, теперь же было заношено, грязно и оборвано
Monsieur, я остановила васъ не затмъ чтобы просить подаянія. Вы кажется не узнаете меня, Monsieur Саваренъ.
— Я васъ узналъ, сказалъ Лемерсье,— кажется я имю удовольствіе говорить съ Mademoiselle Жюли Комартенъ.
— А, простите меня, le petit Фредерикъ, сказала Жюли, съ жалкой попыткой къ кокетливой улыбк, — я ни на кого не смотрла кром Monsieur Саварена.
— Почему же только на меня, бдное дитя? спросилъ мягкосердечный писатель.
Huch! Она отвела его въ сторону.— Потому что вы можете сообщить мн свднія объ этомъ чудовищ Густав. Вдь это неправда, этого не можетъ быть что онъ женится?
— Мн кажется, Mademoiselle, что всякія отношенія между вами и молодымъ Рамо прекратились уже нсколько мсяцевъ, со времени его болзни въ іюл, которая едва не стоила ему жизни.
— Я оставила его на попеченіе матери, сказала двушка,— но когда мать ему боле не нужна, онъ принадлежитъ мн. Подумайте, Monsieur Саваренъ, ради его я отказалась отъ самыхъ блестящихъ предложеній! Когда я встртилась съ нимъ, у меня былъ свой экипажъ, своя ложа въ опер, cachemireа и брилліанты. Русскіе, Англичане, наперерывъ искали моихъ улыбокъ. Но я полюбила этого человка. Я никогда не любила прежде, никогда не полюблю въ другой разъ, и посл всхъ жертвъ которыя я принесла ему, ничто не заставитъ меня отказаться отъ него. Умоляю васъ, скажите мн, любезнйшій Саваренъ, гд онъ скрывается. Онъ оставилъ родительскій домъ, и тамъ мн отказались дать его адресъ.
— Бдная двушка, не будьте mchante. Густавъ женится, это врно, и всякая попытка съ вашей стороны сдлать скандалъ….
Monsieur, прервала его Жюли съ жаромъ,— не говорите мн о скандал! Человкъ этотъ принадлежитъ мн и не будетъ принадлежать никому другому. Его адресъ?
Mademoiselle, воскликнулъ Саваренъ сердито,— можете доставать его сами! Потомъ — чувствуя раскаяніе что такъ грубо обошелся съ молодою двушкой въ такомъ гор — прибавилъ тономъ мягкаго упрека: — Будьте благоразумны, ma belle enfant, Густавъ не большая потеря. Онъ совсмъ обднлъ.
— Тмъ лучше. Когда у него были деньги, я никогда не стоила ему ничего кром ужина въ Maison Dore, если онъ бденъ теперь, онъ на мн женится, и я буду поддерживать его!
— Вы! какимъ образомъ?
— Моимъ искусствомъ, когда настанетъ мирное время. А пока я получила предложеніе отъ одного кафе декламировать воинственныя псни. А! вы покачиваете недоврчиво головой. Балетная танцовщика декламируетъ стихи? Да! онъ научалъ меня декламировать свою псню: Soyez bon pour moi. Monsieur Саваренъ! скажите же гд я могу найти mon homme.
— Нтъ.
— Это ваше послднее слово?
— Послднее.
Двушка запахнула свою тонкую шаль и поспшно отошла. Саваренъ присоединился къ своимъ друзьямъ.
— Такъ-то вы утшаетесь въ отсутствіи Madame! спросилъ де-Брезе сухо.
— Фи! воскликнулъ Саваренъ съ негодованіемъ, — такія дурныя шутки вовсе не умстны. Но что за странное соединеніе добра и зла, благороднаго и низкаго, встрчается на каждой ступени парижской жизни! Вотъ эта бдная двушка, съ одной стороны, конечно, она заслуживаетъ презрнія, съ другой, въ ней есть высокія черты. Но вообще, въ Париж, женщины, несмотря на вс свои недостатки, гораздо лучше мущинъ
— Французская любезность всегда признавала эту истину, сказалъ Лемерсье.— Фоксъ, Фоксъ, Фоксъ! Съ этимъ крикомъ онъ бросился впередъ за своей собакой, которая убжала на нсколько сажень чтобы привтствовать другую собаку которая шла на шнурк. Лемерсье схватилъ ее на руки.— Простите меня, воскликнулъ онъ возвращаясь къ друзьямъ,— теперь для собакъ такое опасное время. Жаркое изъ нихъ начинаетъ входить въ моду, а Фоксъ такой жирный.
— Кажется, сказалъ Саваренъ,— во всхъ охотничьихъ клубахъ было ршено что какъ бы ни былъ силенъ голодъ, друзья человка не должны быть употреблены въ пищу.
— Такъ и было пока еще было мясо, но съ тхъ поръ какъ мы перешли къ кошкамъ, кто можетъ поручиться за неприкосновенность собакъ? Quid intactum ne-faste liguimus! Ничто не священно для рукъ алчности.
Они были предъ церковью Магдалины. На порог Moblots играли въ орлянку.
— Я не прошу васъ сопровождать меня, Messieurs, сказалъ Лемерсье извиняющимся тономъ,— но я хочу зайти въ церковь.
— Молиться? спросилъ де-Брезе съ большимъ изумленіемъ.
— Не совсмъ такъ, мн нужно поговорить съ моимъ другомъ Рошбріакомъ, я знаю что найду его тамъ.
— На молитв? спросилъ опять де-Брезе.
— Да.
— Это интересно — молодой парижскій левъ молится, это стоитъ посмотрть. Зайдемте и мы, Саваренъ.
Они вошли въ церковь. Она была полна, и даже скептическій де-Брезе былъ тронутъ и умиленъ этимъ зрлищемъ. Собравшіеся усердно молились. Большинство, правда, были женщины, многія въ глубокомъ траур, лица многихъ были еще печальне ихъ одежды. Повсюду видны были лившіяся слезы, слышались подавленные вздохи. Но кром женщинъ были и мущины всхъ возрастовъ — молодые, среднихъ лтъ, старики, головы ихъ были опущены, руки сжаты, лица блдны и серіозны. Большинство очевидно принадлежало къ высшимъ классамъ — дворяне и высшая буржуазія, немногіе были изъ рабочаго класса, очень немногіе, и т принадлежали прежнему поколнію. Не говорю о солдатахъ, которыхъ было много, изъ провинціальныхъ мобилей, преимущественно Бретонцевъ, послднихъ можно было узнать по маленькому крестику на кепи.
Noмерсье сразу различилъ среди ихъ благородную наружность Алена де-Рошбріана. Де-Брезе и Саваренъ обмнялись значительными взглядами. Я не знаю когда каждый изъ нихъ былъ въ послдній разъ въ церкви. Можетъ-быть оба они были удивлены видя что религія еще существуетъ въ Париж, и существуетъ въ такихъ широкихъ размрахъ, хотя мало примтна на поверхности общества, мало уважается въ журнальныхъ статьяхъ и по отзывамъ иностранцевъ. Къ несчастію т въ сред коихъ она существуетъ не принадлежатъ къ правящимъ классамъ, это т классы которые остаются въ тни во всякой стран когда настаетъ господство черни. А въ настоящую минуту наиболе распространенные журналы были даже боле враждебны Божеству нежели Прусакамъ, ‘евангеліе длаетъ дурныхъ солдатъ’, писалъ патріотъ Піа.
Лемерсье тихо опустился на колни. Оба его спутника безшумно вышли изъ церкви и стояли ожидая его на крыльц смотря на забаву Moblots (парижикихъ Moblots).
— Я не сталъ бы ждать roturier еслибъ онъ не общалъ мн rti, сказалъ виконтъ де-Брезе съ жалкою попыткой на патриціанское остроуміе временъ стараго режима.
Саваренъ пожалъ плечами.
— Приглашеніе это не относится ко мн, сказалъ онъ.— и потому я могу удалиться. Мн нужно зайти къ бывшему confr&egrave,re который былъ ярымъ краснымъ республиканцемъ, и я боюсь что теперь ему нечего сть, съ тхъ поръ какъ нтъ императора котораго бы онъ могъ обвинять.
Саваренъ ушелъ. Черезъ нсколько минутъ Лемерсье вышелъ изъ церкви вмст съ Аленомъ.

ГЛАВА XIV.

— Я зналъ что найду тебя въ церкви Магдалины, сказалъ Лемерсье,— мн очень хотлось знать когда ты имлъ послднее извстіе отъ Дюплеси. Онъ и твоя прекрасная невста остаются у твоей тетушки въ Рошбріан?
— Конечно. Сегодня утромъ голубь принесъ отъ нихъ нсколько строкъ. У нихъ все благополучно.
— И Дюплеси полагаетъ что несмотря на войну будетъ имть возможность своевременно уплатить Лувье по закладной?
— Онъ не сомнвается въ этомъ. Въ Лондон у него хорошій кредитъ. Но разумется вс работы по улучшенію пріостановлены.
— Скажи пожалуста не вспоминалъ ли онъ обо мн? Не сообщилъ ли чего-нибудь о посланномъ который долженъ проскользнуть чрезъ прусскія линіи?
— Какъ! Разв онъ еще не прибылъ? Онъ ужь дв недли какъ отправился.
— Наврно уланы убили его, разбойники, и пропили мои 25.000 франковъ, воры.
— Надюсь что нтъ. Но въ случа промедленія Дюплеси сказалъ чтобъ я передалъ теб 2.000 франковъ на текущія надобности. Я пришлю теб ихъ сегодня вечеромъ.
— Какимъ чудомъ у тебя очутилась такая сумма?
— Я вернулся изъ Бретани съ полнымъ кошелькомъ. Понятно что я не стснялся принять деньги отъ моего будущаго тестя.
— И ты можешь уступить мн такую сумму?
— Разумется, теперь обо мн заботится государство, я командую ротой Бретонцевъ.
— Правда. Пойдемъ, отобдаемъ вмст со мной и де-Брезе.
— Увы! не могу. Прежде возвращенія вечеромъ въ лагерь мн нужно видть обоихъ Вандемаровъ. А теперь — huch! отойдемъ сюда (отводя Фредерика подальше отъ де-Брезе), я теб сказку хорошую новость. Предположена вылазка въ широкихъ размрахъ, жди ее черезъ нсколько дней.
— Я такъ часто слышалъ объ этомъ что пересталъ врить.
— Теперь считай это дломъ ршеннымъ.
— Какъ! Планъ Трошю наконецъ созрлъ?
— Онъ измнилъ свои первоначальныя предположенія, онъ думалъ-было пробиться сквозь прусскія линіи къ Руэну, занять тамъ мстности богатыя запасами, удержавъ лвый берегъ Сены для доставки ихъ водою въ Парижъ. Случайности войны воспрепятствовали этому: теперь у него лучшій планъ. Побда Луврской арміи подъ Орлеаномъ открываетъ возможность сдлать новую попытку. Мы должны прорзать себ путь чрезъ прусскія линіи, соединиться съ этою арміей, и соединенными силами напасть на Прусаковъ съ тылу. Держи это пока въ тайн, но порадуйся вмст со мною что мы покажемъ наконецъ иноплеменному нашествію что могутъ сдлать люди которые съ помощью Неба бьются за свою родную землю.
— Фоксъ, Фоксъ, mon chri, сказалъ Лемерсье направляясь вмст съ де-Березе къ Caf Riche,— ты будешь имть Бальтассаровскій пиръ.

ГЛАВА XV.

Разставшись съ Лемерсье и де-Брезе, Саверенъ вернулся на бульваръ, и останавливаясь по временамъ чтобъ обмняться нсколькими словами съ знакомыми — знакомство талантливаго писателя было многочисленное — направился въ Chaus&egrave,e‘d’Antin, и дойдя до небольшаго опрятнаго дома, прошелъ по чистой, хорошо содержимой лстниц въ третій этажъ. На одной, изъ дверей выходившихъ на площадку была прибита дощечка съ надписью: ‘Гюставъ Рамо, homme de lettres’. Конечно въ Париж нтъ обычая такимъ образомъ афишировать себя какъ писателя. Но геніи презираютъ обычаи. Разв Викторъ Гюго не расписался въ книг одной гостиницы на Рейн прибавивъ къ своему имени homme de lettres‘? Разв наслдникъ одной изъ знатнйшихъ англійскихъ графскимъ фамилій, бывшій также страстнымъ любителемъ живописи, не написалъ на дверяхъ своей студіи, въ бытность свою въ Италіи: ***artiste‘? Такіе примры были безъ сомннія извстны Густаву Рамо, и слова homme de lettres красовались на доск прибитой къ двери его квартиры.
Саваренъ позвонилъ, дверь отворилась и появился Густавъ. Поэтъ былъ разумется въ живописномъ костюм. Въ т дни когда онъ былъ въ мод, Рамо носилъ дома очень живописный фантастическій костюмъ заимствованный съ портретовъ Рафаэля въ молодости, онъ сохранилъ этотъ костюмъ и былъ въ немъ теперь. Костюмъ имлъ очень поношенный видъ и pourpoint была очень засалена. Но красота лица поэта оказалась долговчне его платья. Правда, благодаря абсенту, щеки его нсколько отекли. Сдина ясно виднлась въ его длинныхъ черныхъ кудряхъ. Но все-таки красота его представляла тотъ рдкій тонъ который побудилъ бы Торвальдсена или Гибсона взять его за образецъ при изображеніи Нарциса.
Густавъ встртилъ своего бывшаго патрона съ видомъ нкотораго сдержаннаго достоинства, провелъ его въ свою комнату, въ которой занавсью было отдлено мсто для постели и умыванья, и усадилъ его въ кресло около тлющаго камина — топливо очень вздорожало.
— Густавъ, сказалъ Саваренъ,— чувствуете ли вы расположеніе къ серіозному разговору?
— Серіозный разговоръ съ Monsieur Савареномъ слишкомъ большая новость чтобы не возбудить глубочайшій интересъ.
— Благодарю васъ, и для начала я, который знаю людей и свтъ, посовтую вамъ, кто ихъ не знаетъ, никогда не встрчать злымъ сарказмомъ человка желающаго оказать вамъ услугу. Иронія такое оружіе которымъ я долженъ владть искусно, но оружіе употребляютъ противъ враговъ, и только неопытный новичокъ направляетъ рапиру противъ друзей.
— Я не зналъ что Monsieur Саваренъ продолжаетъ позволять мн видть въ немъ друга.
— Потому что я исполнялъ обязанности друга, увщевалъ, совтовалъ, остерегалъ. Хотя пусть прошлое останется прошлымъ. Я убждалъ васъ не покидать безопаснаго убжища въ родительскомъ дом. Вы поставили на своемъ. Я убждалъ васъ не посылать въ одинъ изъ самыхъ ярыхъ красныхъ или скоре коммунистическихъ журналовъ вашихъ статей, безъ сомннія очень краснорчивыхъ, но которыя какъ нельзя боле повредятъ вамъ въ глазахъ людей порядка и компрометтируютъ вашу будущую литературную карьеру ради временнаго блеска въ этотъ скоропреходящій періодъ революціоннаго возбужденія. Вы пренебрегли моими предостереженіями, сдлавъ впрочемъ милость не подписывая своего настоящаго имени подъ этими свирпыми изліяніями. Въ литератур, если литература воскреснетъ во Франціи, съ этихъ поръ мы съ вами раздлены. Но я не забылъ дружескаго интереса какой принималъ въ васъ въ т дни когда вы такъ часто бывали въ моемъ дом. Жена моя, которая такъ искренно къ вамъ привязана, просила присмотрть за вами во время ея отсутствія изъ Парижа, и, накоецъ, mon pauvre garon, мн было бы очень больно сказать ей по возвращеніи: ‘Густавъ Рамо отказался отъ пути къ спасенію и счастію который ты считала для него обезпеченнымъ.’ А Voeil malade, la lumi&egrave,re nuit.
При этихъ словахъ онъ дружежи протянулъ руку. Густавъ, въ которомъ вовсе не было недостатка чувства и нжныхъ порывовъ, почтительно взялъ протянутую ему руку и горячо пожалъ ее.
— Простите меня, Monsieur Саваренъ, если я былъ неблагодаренъ, и удостойте выслушать мои объясненія.
— Охотно, mon garon.
— Когда я сталъ выздоравливать, когда оправился настолько что былъ въ состояніи оставить домъ отца, случились обстоятельства которыя побудили меня сдлать это. Молодой человкъ привыкшій жить en garon не можетъ вчно быть привязаннымъ къ переднику своей матери.
— Особенно если въ карман этого передника нтъ бутылки абсента, сказалъ Саваренъ сухо.— Вы можете краснть и принимать сердитый видъ, но я знаю что докторъ строго запретилъ вамъ употребленіе этого смертельнаго напитка и убдилъ вашу мать зорко смотрть чтобы вы воздерживались отъ этого искушенія. Итакъ вотъ одна изъ причинъ что вы скучали въ родительскомъ дом. Но если вы не могли тамъ упиваться абсентомъ, то имли преимущество пользоваться боле божественнымъ упоеніемъ. Тамъ вы могли предвкушать семейное счастіе въ обществ двушки которую любили и которая общала стать вашею женой. Говорите откровенно. Не начало ли это общество наскучать вамъ?
— Нтъ, воскликнулъ Густавъ съ жаромъ,— оно не наскучило мн, но….
— Что же, но?…
— Но оно не могло вполн удовлетворить такую пламенную душу какъ моя.
— Гы, проворчалъ Саваренъ,— пламенная душа! Это очень интересно, пожалуста продолжайте.
— Спокойная, холодная, сестринская привязанность дтской неразвитой натуры, которая не знала другихъ страстей кром страсти къ искусству, и такъ мало эманципировалась отъ дтской что считаетъ серіозными истинами вс старые религіозные миы,— подобное общество можетъ быть очень пріятно и утшительно когда лежишь на диван и долженъ соблюдать діэту, но когда снова почувствуешь силы молодости и здоровья….
— Продолжайте, сказалъ Саваренъ, смотря боле съ состраданіемъ нежели съ завистью на такое печальное олицетвореніе молодости и здоровья.— Когда снова почувствуешь т силы которыхъ я весьма не запомню, что за тмъ слдуетъ?
— Тогда возвращается жажда увлеченій, мученія честолюбія, неумолимыя требованія которыя свтъ предъявляетъ къ генію.
— И этотъ геній, считая себя на сверномъ полюс среди химерической тьмы въ атмосфер дтскаго разумнія, другими словами въ обществ невинной двушки съ чистою душою, которая будучи хорошею писательницею не пишетъ ничего такого чего бы не могла читать невинная двушка, и будучи bel esprit, молится и ходитъ въ церковь,— тогда геній, простите мое невжество, что длаетъ въ такомъ случа геній?
— О, Monsieur Саваренъ, Monsieur Саваренъ! не будемте говорить больше. Между нами нтъ симпатіи. Я не могу переносить этого безсердечнаго, насмшливаго, циническаго отношенія къ возвышеннымъ чувствамъ какимъ отличаются доктринеры. Я не Тьеръ и не Гизо.
— Праведное Небо! кто когда бы то ни было обвинялъ васъ въ этомъ? Я не думалъ быть циниченъ. Mademoiselle Чигонья часто обвиняетъ меня въ цинизм, но я не думалъ что вы скажете то же. Простите меня. Я вполн согласенъ съ философомъ который увряетъ что мудрость прошлаго была обманомъ, что самый ничтожный умъ изъ нын живущихъ мудре величайшихъ умовъ погребенныхъ въ P&egrave,re la Chaise, потому что карликъ слдующій за гигантомъ, взобравшись на плеча этого гиганта, видитъ дале нежели гигантъ могъ когда-нибудь видть. Allee. Я перехожу на сторону вашего поколнія. Оставляю Гизо и Тьера. Соблаговолите объяснить моему тупому уму принадлежащему старому поколнію, какія великія чувства возбуждаютъ пламенныя души вашего мудрйшаго поколнія. Жажда увлеченія — какого увлеченія? Терзанія честолюбія — что это за честолюбіе?
— Новый общественный строй пробиваетъ себ дорогу изъ неразршенныхъ элементовъ стараго, какъ въ церковныхъ басняхъ душа освобождается изъ тла которое умираетъ. Я хочу быть бойцомъ, руководителемъ этого новаго общественнаго строя. Вотъ что меня увлекаетъ, вотъ честолюбіе которое не даетъ мн покоя.
— Благодарю васъ, сказалъ Саваренъ кротко, — я получилъ, отвтъ. Я узнаю карлика взобравшагося на плеча гиганта. Оставляя теперь эти возвышенные предметы, осмлюсь предложить вамъ одинъ простой практическій вопросъ. Что вы думаете насчетъ Mademoiselle Чигоньи? Надетесь ли вы убдить ее перейти въ новый общественный строй, который, я думаю, упразднитъ въ числ другихъ нелпыхъ миовъ и учрежденіе брака?
Monsieur Саваренъ, вопросъ вашъ оскорбляетъ меня. Въ теоріи я противъ существующихъ предразсудковъ усложняющихъ очень простой принципъ по которому двое могутъ соединяться на такой срокъ пока они желаютъ этого союза, и могутъ расходиться какъ только этотъ союзъ становится непріятнымъ одному изъ нихъ. Но я вполн увренъ что такія теоріи возмутятъ двушку подобную Mademoiselle Чигонья. Я никогда даже не упоминалъ о нихъ при ней, и наши отношенія остаются прежнія.
— Отношенія жениха и невсты? Но время свадьбы не назначено?
— Это не по моей вин. Еще будучи дома я настоятельно убждалъ Исавру назначить время.
— Это было уже долго спустя посл начала осады. Послушайте, Густавъ. Никакія убжденія, ни мои, ни моей жены, ни мистрисъ Морли, не могли побудить Исавру оставить Парижъ пока было еще время. Она возражала очень просто что посл того какъ общала вамъ свою руку, она считаетъ несогласнымъ съ долгомъ и честью даже толковать о какихъ-нибудь личныхъ соображеніяхъ пока вы нуждаетесь въ ея присутствіи. Въ то время вы была еще больны, и хотя начали поправляться, но опасность возврата болзни еще не миновали. Ваша мать говорила ей — я самъ слышалъ эти слова: — ‘Не ради его тлеснаго здоровья я осмлилась просить васъ остаться въ то время когда каждый кто иметъ возможность отсылаетъ своихъ женъ, сестеръ, дочерей. Я и одна могла бы присмотрть за нимъ, но если вы удете, я потеряю всякую надежду на то чтобъ его умъ и душа были здоровы.’ Я думаю что въ Париж есть женщины поэты и писательницы на которыхъ подобныя убжденія не имли бы большаго вліянія. Но Исавра не Парижанка. Она вритъ въ т старые миы которые по вашему мннію мшаютъ вашей симпатіи съ нею, и эти старые миы побуждаютъ ее врить что если женщина общала посвятить человку всю жизнь, она не можетъ покинуть его когда его мать говоритъ что ея присутствіе необходимо для его душевнаго здоровья. Постойте, не прерывайте меня, дайте мн докончить что я хотлъ сказать. Когда ваше тлесное здоровье возвратилось, вы кажется нашли что вашъ умъ и душа могутъ сами о себ заботиться: и потому Исавра повидимому ни мало не нужна для того или другаго.
Рамо очевидно былъ очень недоволенъ этимъ разговоромъ. Онъ видлъ къ чему клонилъ его Саваренъ, къ разрыву всякихъ отношеній между нимъ и Исаврой. Онъ не былъ приготовленъ къ такому разрыву. Онъ все еще чувствовалъ къ Италіянк столько любви сколько могъ чувствовать ко всякой женщин которая не преклонялась у его ногъ какъ у ногъ Аполлона снисходящаго къ обожанію со стороны аркадскихъ двъ. Но съ другой стороны, онъ чувствовалъ что со времени Седанской катастрофы произошло многое что длало союзъ съ Исаврой мене желательною партіей чмъ это было когда онъ впервые вынудилъ у нея согласіе на бракъ. Въ т времена когда правительство было въ сил, когда литература и искусство могли доставить положеніе и обезпечить состояніе, Исавра, въ качеств пвицы или писательницы, была блестящею партіей для Густава Рамо. Она имла тогда также постоянный и обезпеченный, хотя и скромный доходъ. Но когда времена измняются, люди мняются, вмст съ ними. Въ настоящую минуту (и одинъ Богъ знаетъ какъ продолжительна могла быть эта минута) доходъ Исавры прекратился. Слдуетъ припомнить что Лувье помстилъ все ея состояніе въ дома строившіеся въ улиц которой было присвоено его имя. Но дома, даже т которые были уже достроены, не давали теперь дохода. Лувье оставилъ Парижъ, и Исавра могла располагать только той незначительною суммой какая была у нея въ рукахъ предъ началомъ осады. Всякая карьера для того рода литературы и искусства которыми могла заниматься Исавра была теперь совершенно закрыта. Надо отдать справедливость Рамо, онъ вовсе не былъ скупъ или жаденъ. Но онъ желалъ денегъ чтобы вести такую жизнь для которой необходимы деньги. Онъ любилъ комфортъ, а въ этотъ комфортъ входила блестящая показная роскошь, и такого комфорта ему не доставила бы женитьба на Исавр при настоящихъ обстоятельствахъ.
Тмъ не мене справедливо что онъ убждалъ ее, когда былъ въ дом отца, не откладывать свадьбы, и ея скромный отказъ, несмотря на уважительныя причины къ отсрочк которыя она видла въ бдственныхъ временахъ и бдности, какою они угрожали, сильно оскорбилъ его самолюбіе. Онъ всегда видлъ что ея чувства къ нему не были любовью, и хотя онъ могъ утшиться въ этомъ въ то время когда съ нею соединялись многія существенныя выгоды, и когда онъ былъ боленъ, предавался раскаянію и умъ его былъ слабъ, тогда тихая привязанность святой казалось ему безконечно пріятне пылкой страсти гршницы, но теперь, когда Исавра была только Исавра, Исавра минусъ вс et cetera которыя прежде принимались въ разчетъ, недостатокъ обожанія съ ея стороны сильно уменьшалъ ея цну въ его глазахъ.
Но примирившись съ отсрочкой свадьбы, онъ однакоже не желалъ вовсе отказаться отъ нея. Посл небольшаго молчанія онъ возразилъ:
— Вы очень несправедливы ко мн если полагаете что занятія которымъ я посвящаю себя длаютъ меня мене чувствительнымъ къ достоинствамъ Mademoiselle Чиганьи или заставляютъ мене желать вашего союза. Напротивъ, я доврю вамъ, какъ свтскому человку, еще одну важную причину почему я оставилъ домъ отца и почему желалъ сохранить въ тайн мое настоящее мстопребываніе. Mademoiselle Комартенъ питаетъ ко мн страсть, капризъ, который льстилъ ма нкоторое время, но подъ конецъ сталъ очень несноснымъ. Представьте себ, она каждый день приходила къ намъ въ домъ пока я былъ боленъ, и моя мать съ величайшимъ трудомъ метла отдлаться отъ нея. Но это еще не все. Она мучила меня письмами со всякими угрозами, наконецъ постоянно стерегла около дома, и однажды когда я садился въ экипажъ вмст съ матерью и синйорой Веностой чтобы прокатиться въ Лсъ (разчитывая захать по дорог за Исаврой), она подбжала къ экипажу, схватила меня за руку и сдлала бы сцену еслибъ кучеръ не помшалъ ей. Къ счастію онъ догадался пріударить лошадей и мы скрылись. Мн не легко было убдить синьйору Веносту что эта двушка безумная. Но я понялъ какой опасности подвергаюсь если она встртитъ меня вмст съ Исаврой и потому оставилъ дома отца, и естественно желая освободиться отъ этого страстнаго маленькаго демона пока не женюсь, я держу свой адресъ въ тайн это всхъ кто могъ бы сообщить его ей.
— Вы поступаете благоразумно если дйствительно боитесь ея, и не чувствуете въ себ силы сказать ей откровенно: ‘я намренъ жениться, между нами все кончено. Не заставляйте меня обращаться къ полиціи чтобъ оградить себя отъ непрошенной докучливости’.
— По чести говоря я сомнваюсь хватитъ ли у меня силъ сдлать это, и еще боле сомнваюсь чтобъ это повело къ чему-нибудь. Это очень несносно быть такъ страстно любимымъ, но que voulez vous? Такова моя судьба.
— Бдный страдалецъ! Мн жаль васъ, и говоря правду, я зашелъ сегодня вечеромъ главнйшимъ образомъ для того чтобы предостеречь васъ противъ настойчивости Mademoiselle Комартенъ.
Наваренъ разказалъ подробности своей встрчи съ Жюли и прибавилъ въ заключеніе:
— Надюсь вы можете дать мн честное слово что будете ршительно противиться всякому искушенію возобновить отношенія которыя были бы несогласны съ уваженіемъ къ вашей невст. Исавра беззащитная сирота, и я считаю своею обязанностью быть покровителемъ двушки въ которой жена моя принимаетъ такой глубокій интересъ, и которой, какъ она думаетъ, она помогла стать вашею невстой: отвтственность ея по этому поводу не маловажна. Смотрите чтобы бдная Жюли, которую я искренно сожалю, не заставала меня исполнить непріятную обязанность предупредить вашу невсту какимъ опасностямъ она можетъ подвергнуться выйдя замужъ за Адониса которому суждено быть такъ глубоко любимымъ женщинами вообще и балетными нимфами въ особенности.
— Надюсь вамъ не придется исполнять такую непріятную обязанность, Monsieur Саваренъ. Разумется то что я поврилъ вамъ останется между нами.
— Разумется. Въ холостой жизни garon бываютъ вещи о которыхъ говорить его невст значило бы оскорблять ея скромность. Но такія вещи должны принадлежать исключительно прошлому и не бросать тни на будущее. Не стану больше задерживать васъ. Безъ сомннія вамъ еще предстоятъ работать ночью. Платятъ ли красные журналисты для которыхъ вы работаете достаточно чтобы вы могли поддержавать себя въ эти жестокія времена?
— Почти. Но я имю въ виду богатство и славу въ будущемъ. А вы?
— Я только-что не умираю съ голоду. Если осада продлится еще, мн суждено будетъ умереть не отъ подагры. Доброй ночи.

ГЛАВА XVI.

До сихъ поръ, какъ мы видли, осада съ ея послдствіями избавляла Исавру отъ брака съ Густавомъ Рамо, съ тхъ поръ какъ онъ оставилъ домъ отца, она не только видла его рже, но во время его посщеній чувствовался какой-то холодъ въ его разговорахъ. Состраданіе возбужденное въ ней его болзненнымъ состояніемъ, поддерживаемое его необычною мягкостью и временнымъ раскаяніемъ съ какимъ онъ говорилъ о своихъ прошлыхъ ошибкахъ и увлеченіяхъ, неизбжно уменьшалось по мир того какъ къ нему возвращалась лихорадочная сила, бывшая его нормальнымъ состояніемъ, и вмст съ тмъ надменная самоувренность свойственная его характеру. Но теперь боле чмъ когда-нибудь она убдилась насколько все что составляло его внутреннюю жизнь было противоположно ея жизни. Онъ не пробовалъ выражать въ ея присутствіи т религіозныя и политическія мннія которыя высказывалъ предъ публикой въ яромъ журнал, гд онъ былъ подъ nom de plume, самымъ ярымъ сотрудникомъ. Потому ли что онъ боялся оскорбитъ слухъ невинной двушки долженствовавшей стать его женою признаніемъ въ своей ненависти къ брачнымъ узамъ, или боялся возмутить ея женское и человческое чувство и ея религіозныя упованія криками о крови измниковъ республик и о ниспроверженіи христіанскихъ олтарей, или оттого что онъ дорожилъ, хотя съ меньшею силою, своими отношеніями къ ней и зналъ что эти отношенія на вки будутъ утрачены, что она съ ужасомъ и отвращеніемъ отвернется отъ него если узнаетъ что человкъ который умолялъ ее быть его ангеломъ спасителемъ отъ сравнительно меньшихъ ошибокъ молодости, до такой степени противорчилъ своимъ увреніямъ, такъ насмялся надъ ея доврчивостью что сознательно вступилъ въ дятельную борьбу противъ всего что, какъ онъ звалъ, она почитала высокимъ и священнымъ: но несмотря на то что онъ удерживался отъ выраженія своихъ ученій, полнйшее отсутствіе симпатіи между этими двумя противоположными натурами чувствовалось обоими, и прежде почувствовалось Исаврой. Если въ эти ужасныя времени (когда все что нсколько позже было приведено въ дйствіе коммунистами, зловще передавалось изъ устъ въ уста между близкими людьми, или съ сочувствіемъ или съ презрніемъ) Густавъ не высказывался предъ ней откровенно объ обществ людей съ которыми онъ былъ въ сношеніяхъ, о путяхъ намченныхъ имъ для своей карьеры,— тмъ не мене съ своимъ инстинктивнымъ стремленіемъ къ чистому искусству — которое для своего развитія нуждается въ ясной атмосфер мира, почерпаетъ свои идеалы въ мечтахъ возносящихся къ Безконечному — она видла въ Густав только презрительную насмшливость человка который отождествляетъ свое самолюбіе съ насильственнымъ разрушеніемъ всего что создано цивилизаціей въ здшнемъ мір, и совершеннымъ отрицаніемъ всхъ надеждъ и героическихъ вдохновеній которыя человчество переноситъ съ собою въ будущій.
Съ своей стороны, Густавъ Рамо, сложная натура котораго не лишена была нкоторой тонкости и деликатности, но въ которомъ преобладало личное тщеславіе и измнчивый темпераментъ Парижанина, раздражался налагаемыми на него стсненіями. Каковы бы ни были доктрины человка — какими бы ужасными он ни казались намъ съ вами — всякій человкъ желаетъ найти симпатію въ женщин которую избираетъ изо всего ея пола чтобъ она была ему подругою, желаетъ найти въ ней сходство со своими мнніями, сочувствіе своимъ цлямъ. Чувство чести Густава — а согласно его собственному парижскому кодексу чувство это было сильно — возмущалось при мысли что онъ вынужденъ играть роль низкаго притворщика предъ двушкой, мннія которой онъ глубоко презиралъ. Не доходя до открытаго разрыва, какъ могли эти обрученные не чувствовать что ихъ раздлялъ непереходимый потокъ? Какой человкъ, если онъ можетъ представить себя на мст Густава Рамо, станетъ порицать революціонера, погруженнаго въ честолюбивые планы какъ повернуть пирамиду общества къ верху дномъ, что онъ боле и боле избгалъ общества своей невсты, съ которой не могъ сказать трехъ словъ не соблюдая сдержанности и осторожности? И какая женщина обвинитъ Исавру что она чувствовала облегченіе видя невниманіе со стороны жениха, котораго она жалла, но никогда не могла любить?
Можетъ-быть читатель получитъ возможность лучше судить о душевномъ состояніи Исавры за это время по нсколькимъ краткимъ выпискамъ изъ отрывочнаго дневника, въ которомъ, въ свои одинокіе и грустные часы, она бесдовала сама съ собою.
‘Однажды въ Ангіен я молча слушала разговоръ между Савареномъ и Англичаниномъ когда послдній старался объяснить понятіе долга, относительно котораго германскій поэтъ далъ такое благородное выраженіе мыслямъ германскаго философа, именно что нравственное стремленіе иметъ такую же цль какъ и артистическое,— достиженіе спокойнаго наслажденія, гд усиліе исчезаетъ въ довольств достиженія. Такимъ образомъ въ жизни, какъ и въ искусств, мы достигаемъ свободы чрезъ дисциплину, и долгъ только тогда становится полнымъ когда вс побужденія и дйствія настроены въ гармоническое цлое, и онъ не вызываетъ борьбы какъ долгъ, но доставляетъ наслажденіе какъ счастіе. Moniteur Саваренъ отнесся къ этой теоріи съ насмшкой съ которой французское остроуміе всегда готово отнестись къ тому что оно называетъ германскимъ мистицизмомъ. По его словамъ долгъ всегда долженъ быть тяжелою и трудною борьбой, и онъ сказалъ смясь: ‘если человкъ говоритъ: я исполнилъ свой долгъ, то всегда говоритъ это съ вытянутымъ лицомъ и печальнымъ вздохомъ’.
‘О, съ какимъ благоговніемъ слушала я Англичанина. Какъ непріятно рзала мой слухъ иронія Француза! А теперь, въ томъ долг который жизнь налагаетъ на меня, исполнить который я стараюсь всми силами какія дала мн природа, пытаясь подавить всякій порывъ который возмущается противъ этого, гд это общанное спокойствіе, гд приближеніе довольства достиженія? Когда я смотрю на предстоящій мн путь, прекрасное даже въ искусств исчезаетъ. Я вижу одн тучи и пустыню. Можетъ ли то что я почитаю долгомъ быть дйствительнымъ долгомъ? О, разв это не грхъ обращаться даже къ своему сердцу съ такимъ вопросомъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Madame Рамо очень сердита на своего сына за его невниманіе къ родителямъ и ко мн. Мн пришлось взять его сторону. Я не хотла бы чтобъ онъ лишился ихъ любви. Бдный Густавъ! Но когда сегодня Madame Рамо вдругъ сказала: ‘Я заблуждалась ища твоего союза съ Густавомъ. Возьми назадъ свое общаніе, ты будешь права сдлавши это’, о, какая непонятная радость освтила меня когда она говорила! Буду ли я права? Неужели? О, еслибъ этотъ Англичанинъ никогда не переходилъ моего пути! О, еслибъ я никогда не любила! или когда мы послдній разъ видлись онъ не просилъ бы моей любви, не признавался бы въ своей! Тогда, я думаю, я могла бы честно примирить мою совсть съ моими желаніями, и сказать Густаву: ‘Мы не подходимъ другъ къ другу, обоимъ намъ лучше быть свободными!’ Но теперь — измнился ли дйствительно Густавъ противъ того чмъ онъ былъ когда я, презирая собственный жребій и съ состраданіемъ вря что могу освтить и возвысить его, дала ему слово? или скоре не сталъ ли этотъ выборъ, который я сдлала добровольно, такимъ нестерпимымъ въ ту минуту какъ я узнала что любима другимъ, и съ этой минуты я потеряла силу которую имла прежде, силу заглушать голосъ собственнаго сердца? Какъ! разв образъ этого другаго побуждаетъ меня быть несправедливою? преувеличивать недостатки, не видть достоинствъ того кто иметъ право сказать: ‘я такой какимъ былъ когда ты дала слово соединиться со мною на радость и горе’?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Густавъ былъ здсь посл нсколькихъ дней отсутствія. Онъ былъ не одинъ. Были также добрый аббатъ Вертпре и Madame де-Вандемаръ съ своимъ сыномъ Monsieur Раулемъ. Они пришли по дламъ касающимся нашего лазарета. Они не знаютъ что я невста Густава, и видя его въ мундир національной гвардіи, аббатъ вжливо обратился къ нему съ нсколькими вопросами о возможности пресчь ужасное увеличеніе порока нетрезвости, который до послдняго времени не входилъ къ привычки Парижанъ, теперь же становится гибеленъ для дисциплины и для здоровья людей, не было ли бы полезно сократить число cantines на укрпленіяхъ? Густавъ отвчалъ грубо и съ горькимъ сарказмомъ: ‘прежде чмъ сдлаться судьями въ длахъ военныхъ, священники сами должны вступить въ военную службу’.
‘Аббатъ отвчалъ съ невозмутимымъ добродушіемъ: ‘но для того чтобы судить о послдствіяхъ пьянства, нужно ли самому напиться?’ Густавъ былъ сконфуженъ удалился въ уголъ комнаты и хранилъ угрюмое молчаніе до тхъ поръ пока другіе гости мои удалились.
‘Тогда, прежде чмъ я успла выразить огорченіе какое его слова и обращеніе причинили мн, онъ сказалъ порывисто: ‘удивляюсь какъ вы можете терпть эту tartuferie, которая можетъ быть забавна на комической сцен, но въ трагедіи настоящаго времени возмутительна’. Эти слова разсердили меня, и послдовавшій затмъ разговоръ былъ самымъ серіознымъ какой когда-либо происходилъ между нами.
‘Еслибы Густавъ обладалъ боле сильною натурой и боле сосредоточенною волею, я думаю что я чувствовала бы къ нему только антипатію и страхъ. Но самая слабость его и безхарактерность обезпечиваютъ ему нкоторый нжный интересъ. Я думаю что женщины всегда будутъ судить о немъ съ большою снисходительностью, въ немъ такъ много ребяческаго, капризнаго, вспышка и черезъ минуту раскаяніе и нжность. Кажется что такой слабый и по душ и по наружности человкъ не можетъ быть настойчивъ въ дурномъ. Тотъ особаго рода геній которымъ онъ обладаетъ кажется долженъ бы чуждаться всего жестокаго и грубаго. Когда въ поэзіи онъ желаетъ выразить смлое, вызывающее чувство, оно исчезаетъ въ изяществ выраженія, въ кроткихъ звукахъ стройной музыки. И когда онъ больше всего уязвилъ, и возмутилъ мое сердце, онъ внезапно сталъ такъ тихъ, трогательно кротокъ, раскаявался съ такими слезами что чувствовать злобу къ такому безпомощному существу, отвернуться отъ человка который упадетъ безъ поддержки дружеской руки, было бы себялюбивою жестокостью. Я чувствовала какъ будто меня влечетъ къ пропасти хилый ребенокъ ухватившійся за мое платье.
‘Но во время этого послдняго разговора его отношеніе къ предметамъ которые я считаю самыми священными заставило меня высказать то что изумило его и можетъ послужить къ спасенію его отъ худшаго человческаго безумія, попытки подражать Титанамъ желавшимъ свергнуть Божество и водворить хаосъ. Я сказала ему откровенно что общала раздлить его судьбу только полагаясь на его увренія что у меня есть сила направить его къ небу, и что если онъ серіозно держится мнній которыя высказывалъ и которыя готовы угрожать самому Небу, то мы раздлены навсегда. Я сказала ему какъ пламенно, въ эти тяжелые дни, моя душа искала найти убжище въ мысляхъ и надеждахъ возвышающихся надъ землею, какъ многія чувства къ которымъ въ прежніе дни въ легкомъ салонномъ разговор я относилась съ улыбкой, теперь огорчали меня какъ нарушеніе благоговнія съ которымъ смертныя дти земли обязаны относиться къ Божественному Отцу. Я созналась ему какъ много спокойствія, поддержки, какъ много мыслей и желаній возвышенныхъ надъ сферой искусства, гд я до сихъ поръ искала боле чистой атмосферы и высшихъ цлей, доставили мн бесды съ людьми подобными аббату Вертпре, и какъ тяжело мн было слышать, будто я сама была виновна въ неблагодарности, когда онъ оскорблялъ тхъ кого я признавала благотворителями.
‘Я хотла говорить строго, но это мое величайшее несчастіе, моя главная слабость, что я не могу быть строгою когда должна бы быть. Такова я въ жизни, такова и въ искусств. На сцен я никогда не могла бы исполнить роль Нормы или Медеи. Если въ сочиненіи я задумаю характеръ заслуживающій презрнія, я становлюсь не врна поэтической правд. Я не могу ни презирать, ни казнить, могу только сожалть и прощать созданіе собственнаго воображенія. Въ дйствительной жизни я никогда ни къ кому не была сурова, кром одного, и это, увы! было потому что я любила когда не должна была боле любить, и зная свою слабость чувствовала ужасъ при мысли что могу уступить.
‘Такъ и въ этомъ случа: ни по моему голосу ни по обращенію Густавъ не понялъ насколько серіозно я говорила. Но онъ самъ былъ смягченъ, тронутъ до слезъ, пересталъ спорить и началъ умолять, раскаяніе его казалось мн вполн искреннимъ и я разсталась съ нимъ снова съ нимъ связанная, снова связанная — горе мн!’
Дйствительно въ настоящее время Исавра находилась подъ боле сильнымъ вліяніемъ религіи чмъ это было въ начал этого разказа. Въ жизни большей части изъ васъ, особливо въ жизни женщинъ, бываетъ время, когда не ожидая никакой радости на земл, и мучимые борьбою между склонностью и долгомъ, мы сосредоточиваемъ всю страсть и силу нашей смущенной души на пламенной жажд божественной любви, ища омыться въ водахъ ея милосердія, и почерпнуть тамъ вс надежды которыя могутъ утшить насъ, единственную силу которая можетъ насъ поддержать. Такое время настало для Исавры. Въ прежнія времена она находила убжище отъ огорченій будничной жизни въ волшебныхъ садахъ искусства. Теперь искусство стало непривтно для нея, почти ненавистно. Волшебные сады потеряли свое очарованіе, цвты въ нихъ поблекли, дорожки стали каменисты, солнечный свтъ смнился туманомъ и дождемъ. Два голоса природы звучатъ въ душ истиннаго художника, то-есть такого который, умя творить самъ, постигаетъ необходимость бытія великаго Творца. Эти голоса никогда не смолкаютъ оба. Когда молчитъ одинъ, другой слышится ясно. Одинъ говоритъ ему объ искусств, другой о религіи.
Въ это время парижскими женщинами было устроено нсколько обществъ для помощи и облегченія участи раненыхъ, первое изъ нихъ, если не ошибаюсь, было основано дамами высшаго круга, въ числ которыхъ были графиня де-Вандемаръ, графиня ди-Римини, къ нимъ присоединились также особы занимавшія не столь высокое положеніе. По просьб Алена де-Рошбріана и Ангеррана, Исавра приняла горячее участіе въ этомъ обществ. Это занимало большую часть ея времени, и здсь она ближе познакомилась съ Раулемъ де-Вандемаромъ, самымъ ревностнымъ и дятельнымъ членомъ общества. St. Franois de Sales, къ которому принадлежали и другіе молодые люди легитимистскихъ убжденій. Страстью жизни Рауля было облегчать человческія страданія. Онъ олицетворялъ собою идеалъ христіанской благотворительности. Я думаю что всякій изъ насъ, или по крайней мр многіе, знали что значитъ подпасть подъ вліяніе натуры родственной намъ въ томъ что она желаетъ становиться лучше и выше, но другими путями чмъ т которыми мы ищемъ достичь этого. При такой встрч, или одна натура силою своей воли подчиняетъ и поглощаетъ другую, или же об он, сохраняя собственную индивидуальность, каждая отдльно и независимо, обогащаются чрезъ взаимный обмнъ, и шероховатости, которыя различіе въ подробностяхъ вкусовъ и склонностей могло бы вызвать въ другомъ случа, уничтожаются въ симпатіи соединяющей души съ одинаковою ревностью стремящіяся приблизиться къ невидимому и недосягаемому Источнику, которой об он почитаютъ Божественнымъ.
Еслибы Рауль и Исавра встртились годъ тому назадъ, при обыкновенномъ свтскомъ разговор, можетъ-статься ни тотъ ни другая не замтили бы симпатіи о которой я говорю. Рауль не чуждъ былъ предразсудковъ противъ артистовъ и писателей романовъ, предразсудковъ раздляемыхъ многими которые держатся того убжденія что все суета что не сосредоточиваетъ воображеніе и умъ на будущей жизни души: и Исавра возбудила бы въ немъ скоре состраданіе нежели уваженіе. Тогда какъ для нея, его взгляды на все что стремится украсить и сдлать привлекательне настоящую жизнь, при содйствіи Музъ и Грацій, показались-бы узкоумнымъ аскетизмомъ ханжи. Но теперь, среди ужасающихъ бдствій, прекрасныя стороны обихъ натуръ стали видимы для обоихъ. Въ глазахъ Исавры, нжность была преобладающею чертою аскетическаго самоотверженія Рауля. Въ глазахъ Рауля, набожность стала преобладающею чертою кроткой задумчивости Исавры. Встрчи ихъ происходили въ госпиталяхъ, во время заботъ о раненыхъ, среди молитвъ за умирающихъ.
О! какъ легко проповдывать противъ легкомыслія и пороковъ парижскаго общества какимъ оно представляется на поверхности, а въ революціонное время все худшее что есть въ Париж вздымается съ пною къ верху. Но опуститесь глубже подъ поверхность, даже въ это деморализующее время когда пріостанавливается порядокъ, и можетъ-быть нигд на земл ангелъ не нашелъ бы человческаго образа съ большею полнотою отстаивающаго свои права на небесное наслдіе.

ГЛАВА XVII.

Извстіе о большомъ усиліи со стороны осажденныхъ, которое Аленъ осторожно передалъ Лемерсье, близилось къ исполненію.
Въ теченіи нсколькихъ дней главныя улицы были запружены военными отрядами. Зваки на бульварахъ останавливались посмотрть на длинныя веревицы войскъ и пушекъ, комисаріатскихъ принадлежностей, и, печальное дополненіе! госпитальныхъ повозокъ для перевозки раненыхъ. Съ какимъ сіяющимъ видомъ зваки говорили другъ другу: En fin! Изъ числа войскъ высылаемыхъ Парижемъ, самымъ популярнымъ было то которое не было воспитано Парижемъ,— моряки. Со времени своего прибытія моряки сдлались любимцами столицы. Скоро обнаружился самый рзкій контрастъ между ними и силою которая была произведеніемъ самого Парижа, національною гвардіей. Моряки были мужественны, имли дятельныя привычки, дисциплина ихъ была превосходная, обращеніе кротко и вжливо. ‘О, еслибы вс наши войска были на нихъ похожи!’ стало обычнымъ восклицаніемъ Парижанъ.
Наконецъ надъ Парижемъ раздались прокламаціи генерала Трошю и генерала Дюкро, первая краткая, спокойная, въ которой виденъ былъ Бретонецъ, оканчивалась словами: ‘Возложивъ упованіе на Бога, впередъ за родную страну!’ Вторая боле подробная, боле откровенно указывавшая на препятствія и затрудненія, но пылавшая краснорчивымъ энтузіазмомъ, не лишеннымъ поддержки военной статистики: 400 пушекъ, изъ коихъ дв трети самаго большаго калибра, которымъ не можетъ противостоять ни одинъ матеріальный предметъ, боле 150.000 воиновъ, хорошо вооруженныхъ, хорошо экипированныхъ, въ изобиліи снабженныхъ продовольствіемъ, и (fen ai Vespoir) воодушевленныхъ непобдимымъ мужествомъ. ‘Что касается меня, говорилъ въ заключеніи генералъ, то я ршился. Я клянусь предъ вами, клянусь предъ цлою націей что возвращусь въ Парижъ или мертвымъ или побдителемъ. ‘
Кто изъ бывшихъ тогда въ Париж не помнитъ энтузіазма возбужденнаго этими прокламаціями? Трошю снова, сдлался популярнымъ, даже коммунистскіе и атеистическіе журналы воздержались отъ жалобъ что онъ заботится о массахъ и приглашаетъ своихъ согражданъ возложить упованіе на Бога. Дюкро былъ боле нежели популяренъ — онъ былъ обожаемъ.
Отряды въ которыхъ служили де-Молеонъ и Ангерранъ отправились каждый на свой постъ утромъ 28го числа. Всю предшествовавшую ночь Рауль провелъ въ комнат своего брата, то опускаясь на колни предъ распятіемъ изъ слоновой кости, которое было подаркомъ матери въ послдній день рожденія ея младшаго сына, то сидя около его постели въ глубокомъ и благоговйномъ размышленіи. На разсвт Madame де-Вандемаръ осторожно вошла въ комнату. Не зная что братъ его не будетъ спать, молодой человкъ просилъ ее разбудить его когда придетъ время, такъ какъ обыкновенно онъ спалъ крпко. Загораживая одною рукой принесенную свчу, другой она отдернула занавсъ постели и смотрла на спокойное красивое лицо Ангеррана, губы его были раскрыты улыбкой счастья, которая казалось приносила съ собой радость всюду куда достигали ея лучи. Слезы ея тихо закапали на щеки ея любимца, потомъ она опустилась на колни молясь о подкрпленіи. Когда она встала, то почувствовала что рука Рауля обнимала ее, они молча взглянули другъ на друга, потомъ она наклонилась и разбудила Ангеррана поцлуемъ.
Pas de querelle, mes amis, пробормоталъ онъ сонно открывая свои нжные голубые глаза.— Ахъ, это былъ сонъ! Мн казалось что Жюль и Эмиль (двое изъ его молодыхъ друзей) готовы были поссориться, а ты знаешь, любезнйшій Рауль, что я самый хлопотливый примиритель. Пора вставать? Сегодня нтъ примиренія. Поцлуйте меня еще разъ матушка и благословите.
— Богъ да благословитъ тебя, дитя мое, воскликнула мать, страстно обвивая его руками, и голосъ ея былъ прерванъ рыданіями.
— Теперь оставь меня, maman, сказалъ Ангерранъ, называя мать какъ обыкновенно зовутъ маленькія дти, и какъ онъ не называлъ ее уже много лтъ.— Рауль, ты останься и помоги мн одться. Я долженъ быть сегодня tr&egrave,s beau. Я увижусь съ тобой за завтракомъ, maman. Рано еще для завтрака, но l’apptit vient en mangeant. Позаботься чтобы кофе былъ горячъ.
Ангерранъ, всегда внимательный ко всмъ мелочамъ въ одежд, былъ особенно внимателенъ сегодня утромъ, и весело напвалъ старую псню: Partant pour la Syrie. Но веселость его была прервана когда Рауль, снявъ съ своей груди священный талисманъ, который всегда носилъ, повсилъ его любящею рукой на шею брата. Это былъ маленькій кристаллъ отдланный византійскою филигранною работой, въ немъ лежалъ кусочекъ дерева, взятый какъ гласило благочестивое преданіе, отъ Честнаго Креста. Въ теченіе столтій онъ принадлежалъ фамиліи графини ди-Римини и былъ подаренъ ею Раулю, единственный ея подарокъ ему, какъ эмблема безгршной чистоты привязанности соединявшей эти души узами прекраснаго упованія.
— Она просила меня передать это теб сегодня, сказалъ Рауль просто, — теперь я могу безъ трепета опоясать тебя твоимъ мечомъ.
Ангерранъ обнялъ брата и страстно поцловалъ его.
— О, Рауль! какъ я люблю тебя! какъ ты всегда былъ добръ ко мн! отъ сколькихъ грховъ ты удерживалъ меня! и какъ снисходителенъ былъ къ тмъ отъ которыхъ не могъ спасти! Вспоминай объ этомъ, братъ мой, если намъ не суждено будетъ больше увидться на земл.
— Тш, тш, Ангерранъ! Безъ мрачныхъ предчувствій! Поди сюда, половина моей жизни, лучшая половина! Говоря эти слова онъ подвелъ Ангеррана къ распятію и тамъ боле тихимъ и торжественнымъ голосомъ сказалъ: — Помолимся.
Братья опустились на колна и Рауль началъ молиться вслухъ какъ только такія души могутъ молиться.
Когда они сошли въ залу гд былъ приготовленъ завтракъ, тамъ уже собрались ихъ родственники и нсколько молодыхъ друзей Ангеррана не назначенныхъ участвовать въ вылазк. Изъ послднихъ одинъ или двое были уже и не способны сражаться вслдствіе ранъ полученныхъ въ прежнихъ битвахъ, они оставили свои лазаретныя койки чтобы проститься съ нимъ. Трудно передать какую привязанность возбуждала къ себ эта талантливая натура во всхъ кто зналъ его. Когда, оторвавшись отъ своихъ, онъ проходилъ легкими шагами чрезъ porte coch&egrave,re, вокругъ дома стояла толпа, такъ велика была его популярность даже между низшими классами изъ которыхъ главнйшимъ образомъ состоялъ его полкъ мобилей. Онъ отправился на сборный пунктъ среди привтственныхъ восклицаній.
Не такая любовь, не такія привтствія сопровождали человка который былъ также львомъ прежняго поколнія, Виктора де-Молеона. Ни одинъ благочестивый другъ не молился у его постели, не любящій поцлуй разбудилъ его. Въ срое ноябрьское утро онъ всталъ отъ сна, въ которомъ не было улыбающихся грезъ, пробужденный тмъ таинственнымъ инстинктомъ пунктуальной воли которая не можетъ даже отойти ко сну не назначивъ предварительно точнаго момента когда сонъ долженъ окончиться. Онъ также, подобно Ангеррану, одвался заботливо, но не такъ какъ Ангерранъ, а исключительно съ военною заботливостью. Потомъ, видя что у него остается еще нсколько времени, онъ быстро пересмотрлъ клточки и ящики своего бюро, гд любопытный глазъ могъ бы найти что-нибудь что онъ не хотлъ чтобъ было найдено. Изъ подобныхъ предметовъ онъ нашелъ лишь нсколько писемъ писанныхъ женскимъ почеркомъ, перевязанныхъ полинялою лентой, реликвіи прежнихъ дней сохраненныя среди послдующихъ испытаній, это были письма Англичанки о которой мы вскользь упоминали въ его исповди Лувье, единственной двушки на которую онъ когда-либо смотрлъ какъ на свою будущую жену. Она была единственная дочь англійскихъ аристократовъ, римскихъ католиковъ, жившихъ во времена его молодости въ Париж. Они неохотно дали согласіе на его предложеніе и съ удовольствіемъ взяли его назадъ когда его дла такъ запутались, между тмъ возможно что причиною самой разорительной изъ его крайностей, игры на скачкахъ, была безумная надежда въ то время неудержимо пылкой натуры составить такимъ путемъ состояніе которое могло бы удовлетворить ея родителей. Будучи женихомъ и невстой молодые люди переписывались. Письма ея были исполнены пламенной, хотя невинной, нжности, до времени послдняго холоднаго прощанія. Семья ея давно уже вернулась въ Англію, и онъ былъ увренъ что она вышла замужъ за другаго.
Рядомъ съ этими письмами лежали бумаги служившія къ возстановленію его чести въ этомъ старомъ дл, гд любовь другой женщины навлекла на него позоръ и оскорбленія. Когда глаза его упали на эти бумаги онъ прошепталъ про себя: ‘Я берегъ эти для очищенія своей репутаціи. Могу ли я хранить т, когда, будучи найдены, он могутъ компрометировать репутацію той которая могла стать моей женой еслибъ я былъ достоинъ ея? Безъ сомннія теперь она жена другаго, или если умерла — честь никогда не умираетъ’. Онъ приложилъ письма къ губамъ и напечатллъ на нихъ страстный, долгій, печальный поцлуй, потомъ собравъ въ камин вчерашнюю золу и остатки углей и разведя огонь положилъ туда эти листки печальнаго романа изъ своего прошедшаго, и слдилъ какъ они медленно, лниво догорая превращались въ пепелъ. Потомъ открылъ ящикъ гд лежала единственная сохраненная имъ бумага политическаго характера. Все относившееся къ заговору въ которомъ были замшаны другіе, онъ имлъ привычку сожигать тотчасъ по полученіи. За этотъ единственный уцлвшій документъ отвчалъ онъ одинъ, это былъ его идеальный планъ будущаго политическаго устройства Франціи, сопровождаемый выработанными аргументами, главный смыслъ которыхъ извстенъ читателямъ изъ его разговора съ Инкогнито. Въ полезности этой политической программы, каковы бы ни были ея достоинства и недостатки (вопросъ, о которомъ я не берусь судить,) онъ былъ глубоко убжденъ. Онъ наскоро пересмотрлъ ея содержаніе, не измнивъ ни слова, запечаталъ въ пакетъ и сдлалъ надпись: ‘Завщаніе моимъ соотечественникамъ’. Бумаги опровергавшія клевету касавшуюся его лично онъ взялъ съ собой въ поле битвы, положивъ ихъ у сердца,— доказательство какъ дорожитъ Французъ своею честью въ здшнемъ мір, подобно тому какъ реликвія надтая на шею Ангеррана его благочестивымъ братомъ была эмблемою христіанской надежды на милосердіе въ будущемъ.

ГЛАВА XVIII.

Улицы были полны народа смотрвшаго на войска какъ они проходили къ мсту назначенія. Въ числ мобилей обратившихъ на себя особое вниманіе были отряды которыми командовали Ангерранъ де-Вандемаръ и Викторъ де-Молеонъ. Въ первомъ было не мало молодыхъ людей хорошихъ фамилій или изъ высшей буржуазіи, извстныхъ многимъ изъ зрителей, было что-то внушительное въ ихъ веселомъ вид и свободной непринужденности походки. Въ томъ же отряд, однако, составляя разумется главную его силу, были люди принадлежавшіе къ низшему классу населенія, и хотя для обыкновеннаго наблюдателя они также могли казаться веседыми, ко веселость ихъ была искусственная. Многіе изъ нихъ очевидно были не вполн трезвы, и въ выраженіи ихъ лицъ и въ вооруженіи было безпорядочное отсутствіе воинственности, внушавшее недовріе тмъ vieux moustaches которые, будучи слишкомъ стары чтобы нести службу на укрпленіяхъ, тамъ и сямъ смшивались съ толпою.
Но когда проходилъ отрядъ де-Молеона, vieux moustaches порывисто толкали другъ друга. Они распознали походку хорошо обученыхъ людей, лица серіозныя и строгія, они не смотрли по сторонамъ чтобъ ими любовались, шагъ правильно спокойный, и среди ихъ выдавалась высокая фигура со спокойнымъ лицомъ ихъ предводителя.
— Эти молодцы будутъ славно драться, проворчалъ un vieux moustache,— гд они подцпили себ такого командира?
— Разв не знаешь? сказалъ какой-то буржуа.— Викторъ де-Молеонъ. Получилъ въ Алжир крестъ за храбрость. Я помню его еще смолоду, дьяволъ былъ драться и ухаживать за женщинами.
— Я бы желалъ побольше такихъ дьяволовъ для войны и поменьше чтобъ ухаживать за женщинами, проворчалъ опять le vieux moustache.
Ревъ пушекъ не прекращался всю ночь на 29е ноября. Простой народъ узналъ имена французскихъ пушекъ и нкоторые воображали что могли различать разные звуки ихъ выстрловъ.
— Вотъ плюнула Жозефина! говоритъ матросъ-инвалидъ.
— Вотъ заревлъ нашъ Populace! {Пушка Populace была доставлена для артиллеріи, sou sou, рабочимъ классомъ.} кричитъ красный республиканецъ изъ Бельвиля.
— Вотъ заплъ Le Chtiment! Смется Густавъ Рамо, ставшій горячимъ поклонникомъ Виктора Гюго, презрніемъ къ которому онъ прежде любилъ рисоваться.
Во все это время, смшиваясь съ ревомъ пушекъ, близко и далеко, на улицахъ и укрпленіяхъ, раздаются звуки псенъ, то героическихъ, то непристойныхъ, чаще всего беззаботно веселыхъ. Извстіе объ успх генерала Винуа утромъ было омрачено другимъ полученнымъ вечеромъ, о задержк Дюкро при переправ чрезъ разлившуюся Марну. Но умы Парижанъ оправились отъ минутнаго огорченія, возбужденные ночнымъ концертомъ воинственной музыки.
Въ теченіе ночи, подъ прикрытіемъ ружейнаго огня двойнаго редута Гравеллъ и Лафезандери, восемь понтонныхъ мостовъ было наведено черезъ Марну, и на разсвт первая колонна третей арміи, подъ командою Бланшара и Рену, переправилась со всею артиллеріей, и прикрываемая огнемъ двойнаго редута, фортовъ Винсенъ, Ноженъ, Россней и батарей Монтъ-Аврона, за часъ до пополудни заняла деревню Шампиньи, и первый эшелонъ важнаго плато Вилльеръ, и уже начала рыть траншей, когда, оправившись отъ пораженія, германскія силы устремились на нее, поддержанныя свжими батареями. Прусскія артиллерійскія орудія поставленныя въ Женевьер и Нельи открыли смертоносный огонь, тогда какъ многочисленная пхота, выйдя изъ траншей у Вилльера, бросилась на войска Рену. Со стороны Французовъ въ этой стычк участвовалъ Ангерранъ съ отрядомъ мобилей бывшихъ подъ его командой. Устрашенные нежданнымъ огнемъ эти мобили подались назадъ, также какъ и многіе линейцы. Ангерранъ бросился впередъ:
— Впередъ, mes enfants, впередъ! Что скажутъ о насъ наmu матери и жены если мы побжимъ? Vive la France! Впередъ!
Между людьми изъ высшихъ классовъ бывшими въ этомъ отряд раздались клики одобренія, но они не нашли себ поддержки между остальными. Они заколебались, повернули.
— Хотите ли вы чтобъ я шелъ одинъ, сограждане? закричалъ Ангерранъ, и одинъ бросился впередъ на прусскія линіи,— бросился, и палъ, смертельно раненый пулею.
— Отмстимъ, отмстимъ! закричали нкоторые изъ передовыхъ.— Отмстимъ! повторили въ тылу, и съ этимъ крикомъ повернулись и побжали. Но не успли они разсяться какъ встртили идущій спокойнымъ, хотя спшнымъ шагомъ отрядъ Виктора де-Молеона.
— Трусы! загремлъ онъ своимъ звучнымъ, сильнымъ гоосомъ: — Стой и поворачивайся или мои люди разстрляютъ васъ какъ дезертировъ.
Va, citoyen, сказалъ одинъ изъ бгущихъ, офицеръ, единогласно избранный потому что былъ самымъ громкимъ крикуномъ въ клуб Salle Favre,— мы встрчались съ нимъ прежде, это былъ Шарль, братъ Армана Монье,— люди не могутъ драться когда презираютъ своихъ генераловъ. Наши генералы трусы и глупцы.
— Неси мои отвтъ къ тнямъ трусовъ! закричалъ де-Молеонъ и выстрломъ положилъ его наповалъ.
Товарищи его, изумленные и устрашенные случившимся, равно какъ и голосомъ и взглядомъ убившаго, остановились. Офицеры, поддавшіеся было паник овладвшей людьми, ободрились и наконецъ повели свой отрядъ на мсто, enlevs la baionette‘ по выраженію правдиваго историка этого дня.
Въ общемъ, день этотъ не былъ безславенъ для Франціи. Это былъ первый, но въ то же время и послдній, значительный успхъ осажденныхъ. Поле осталось за ними. Прусаки оставили въ ихъ рукахъ своихъ раненыхъ и убитыхъ.
Въ эту ночь толпы изъ Парижа собрались на Монмартрскія высоты, откуда, съ обсерваторіи, знаменитый изобртатель Базень освтилъ, съ помощью какой-то магической электрической машины, всю равнину Женевилльера отъ Монъ-Валеріена до форта Лабришъ. Великолпное сіяніе озарило великій городъ, высоко надъ крышами домовъ ясно вырисовывался куполъ Инвалидовъ, щпицы собора Парижской Богоматери, гигантскія башни Тюилери, свтъ замиралъ упадая на infames scopulos Acroceraunia, ‘громоносные утесы’ возвышенностей занятыхъ непріятельскою арміей.
Лемерсье, де-Брезе и старикъ Рамо, который несмотря на свои миролюбивыя склонности и сдые волосы настоялъ на своемъ желаніи выступить на защиту отечества, были въ числ національгардовъ расположенныхъ въ форт Лабришъ и сосднихъ высотахъ, когда они сошлись вмст между ними завязался слдующій разговоръ,
— Славную побду, мы одержали сегодня! сказалъ старикъ Рамо.
— Но несовсмъ пріятную для вашего сына, Monsieur Рамо, сказалъ Лемерсье.
— Непріятную для моего сына, милостивый государь!— Побда его соотечественниковъ. Что вы хотите сказать?
— На дняхъ вечеромъ я имлъ честь слышать Monsieur Густава въ клуб de la Vengeance.
Bon Dien! Вы посщаете эти трагическія собранія? спросилъ де-Брезе.
— Ни мало не трагическія, это единственныя оставшіяся намъ комедіи, надо же забавляться гд-нибудь, а клубъ de la Vengeance лучшее мсто въ этомъ род. Я вполн понимаю какъ привлекателенъ долженъ онъ быть для поэта какъ вашъ сынъ, Monsieur Рамо. Онъ собирается въ зал caf chantant, въ стил Louis Quinze, украшенномъ пасторальными сценами Ватто. Я и моя собака Фоксъ входимъ. Мы слышимъ вашъ сынъ ораторствуетъ. Въ какахъ поэтическихъ формахъ онъ честилъ республику! Правительство (онъ называлъ его les charlatans de l`Htel de Ville) состоитъ изъ слабоумныхъ. Они думали возбудить революцію и не употребили самыхъ очевидныхъ революціонныхъ средствъ. Мы съ Фоксомъ навострили уши: Какія это средства? Вашъ сынъ начинаетъ выяснять: ‘Все человчество должно быть призвано возстать противъ личныхъ интересовъ. Торговля и роскошь должны быть уничтожены, ясно что роскошью не можетъ пользоваться все человчество. Кафе и театры должны быть закрыты, потому что никогда все человчество не будетъ въ состояніи ходить въ кафе и театры. Неразумно ждать чтобы массы соединились для чего бы то ни было въ чемъ эти массы не имютъ общаго интереса. Массы не заинтересованы собственностью которая не принадлежитъ массамъ. Программы общества которое иметъ быть основано подъ названіемъ Ligue Cosmopolite Dmocratique должны быть немедленно разосланы во вс государства цивилизованнаго міра — какъ? съ воздушными шарами. Деньги портятъ свтъ какъ онъ стоитъ теперь: но деньги находясь въ распоряженіи массъ могли бы купить всхъ монарховъ и придворныхъ и поповъ во всей вселенной.’ Эти чувства, выраженныя со страстью, были привтствованы ярыми рукоплесканіями, и Фоксъ началъ лаять отъ восторга. При звук лая одинъ человкъ закричалъ: ‘Это Прусакъ!’ другой ‘Долой шпіона!’ еще одинъ: ‘Здсь есть aristo, онъ бережетъ собаку которая могла бы составить семидневное пропитаніе цлаго семейства!’ При послднемъ крик я схватываю Фокса и прижимаю его къ груди защищенной мундиромъ національгарда. Когда крикъ унялся, вашъ сынъ, Monsieur Рамо, продолжалъ, оставляя человчество вообще и переходя къ частному вопросу боле интересному для его слушателей, о мобилизаціи національной гвардіи, то-есть воззванію къ людямъ которые много любятъ говорить и мало сражаться, чтобъ они говорили меньше и больше сражались. ‘Это ршительная тираннія избрать нкоторое число свободныхъ гражданъ чтобъ они были мясниками. Если война происходитъ для массъ, то должна быть la leve en masse. Если вс не обязаны биться, зачмъ будетъ биться кто-нибудь?’ Тутъ опять раздались сильныя рукоплесканія и Фоксъ опять выказалъ нескромность. Я усмирилъ Фокса дернувъ его за уши, и лай его смнился визгомъ. La leve en maste, кричалъ вашъ сынъ-поэтъ,— дастъ намъ пятьдесятъ милліоновъ содатъ, съ которыми мы можемъ раздавить, не только Прусію, но всю Европу (Громадное впечатлніе). Итакъ постановимъ что les charlatans de l’Htel de Ville неспособны избавить насъ отъ Прусаковъ, что они низложены, что la Ligue de la Dmocratie Cosmopolite утверждена, что пока коммуна изберетъ временное правительство, и прикажетъ Прусакамъ въ теченіи трехъ дней очистить землю Парижа.’ — Простите мн это длинное описаніе, Monsieur Рамо, надюсь что я достаточно объяснилъ вамъ почему побда, одержанная вопреки краснорчивыхъ мнній вашего сына, льстя ему какъ Французу, въ то же время должна огорчить его какъ политика.
Старикъ Рамо вздохнулъ, опустилъ голову и отошелъ прочь.
Въ то время какъ среди этой праздничной иллюминаціи Парчжане наслаждались открывавшейся предъ ними панорамой, les Fr&egrave,res Chrtiens съ госпитальною прислугой обходили поле битвы, первые въ своихъ шляпахъ съ широкими полями и траурныхъ платьяхъ, вторые въ странныхъ пестрыхъ костюмахъ, многіе въ блестящихъ мундирахъ — вс съ одинаково спокойнымъ равнодушіемъ къ опасности.Нердко останавливались они чтобы поднять въ числ мертвымъ своего собрата, убитаго во время исполненія имъ своей обязанности. По временамъ они встрчали зловщія фигуры, занятыя, повидимому, подобно имъ, подбираніемъ раненыхъ и убитыхъ, но на самомъ дл это были злоди и грабители, для которыхъ мертвые и умирающіе представляли одинаковую поживу. Если раненый пробовавъ сопротивляться нечестивымъ рукамъ искавшимъ добычи, они прибавляли ему еще новую смертельную рану и скаля зубы продолжали надъ мертвымъ свое воровское дло начатое надъ умирающимъ.
Рауль де-Вандемаръ всю первую половину дня занятъ былъ, вмст со служащими при лазарет ниходившемся въ его распоряженіи, при баталіонахъ національной гвардіи въ квартал отдаленномъ отъ того мста гд бился и палъ его брать. Когда эти войска, подъ конецъ дня, были вытснены съ плато Монмеди, которое они занимали, Рауль перешелъ на плато Вилльеръ, гд было наибольшее число убитыхъ. По дорог онъ слышалъ смутные разказы о паник овладвшей мобилями бывшими подъ командой Ангеррана, и о тщетной попытк послдняго воодушевить ихъ. Но о судьб брата онъ не зналъ. Въ полночь Рауль продолжалъ свои поиски среди грудъ тлъ и лужъ крови, освщенныхъ издали свтомъ изъ обсерваторіи на Монмартр, а вблизи бивуачными огнями протянувшимися вдоль лваго берега Марны, между тмъ какъ по полю повсюду мелькали огоньки фонарей Fr&egrave,res Chrtiens. Вдругъ, въ темномъ мст на которое падала тнь отъ недоконченнаго окопа, онъ замтилъ небольшую зловщую фигуру припавшую къ груди раненаго воина, очевидно не затмъ чтобъ оказать помощь. Онъ бросился впередъ, и схватилъ отвратительнаго вида мальчишку, не старше двнадцати лтъ, который держалъ въ одной рук маленькій кристальный медальйонъ, въ филигранной золотой оправ, сорванный съ груди воина, а въ другой высоко поднялъ длинный поварской ножъ. Съ перваго взгляда Рауль узналъ священный талисманъ данный имъ Ангеррану, и приказавъ служителямъ схватить маленькаго разбойника, поспшилъ къ своему брату. Ангерранъ еще дышалъ, и его потухавшіе глаза просіяли когда онъ узналъ дорогое родное лицо. Онъ попытался говорить, но голосъ измнилъ ему, и онъ только покачалъ головой, грустно, но все еще со слабою улыбкой на губахъ. Его подняли и осторожно положили на носилки. Движеніе, какъ оно ни было осторожно, причинило ему страданіе и онъ прошепталъ съ болзненнымъ усиліемъ: ‘Матушка — я хочу видть ее еще разъ’.
Когда на разсвт зваки спустились съ Монмартрскихъ высотъ и укрпленій въ улицы, гд въ теченіи всей ночи большая часть оконъ была открыты и изъ нихъ взглядывали встревоженныя, блдныя женскія лица, они увидли печально двигавшееся лазаретное шествіе, многіе взоры устремлялись пристально на носилки гд лежалъ идолъ жаднаго до удовольствій Парижа, и около которыхъ шли темныя фигуры съ непокрытыми головами,— шли все дальше и дальше пока достигли отеля де-Вандемаръ, и у дверей его послышался женскій крикъ, крикъ матери: ‘Сынъ мой! сынъ мой!’

КНИГА XII.

ГЛАВА I.

Послдняя книга заключилась успхомъ парижской вылазки 30го ноября, за ней послдовала страшная схватка 2го декабря, не мене славная для французской доблести. Вс были восторженно убждень: что освобожденіе близко, что Трошю прорвется чрезъ желзныя линіи осаждающихъ, и соединясь съ арміей Орелля де-Паладина, принудитъ Германцевъ снять обложеніе. Увренность эта была сильно поколеблена прокламаціей Дюкро отъ 4го декабря, объяснявшей обратное движеніе за Марну и оставленіе выигранной позиціи, но не была, потеряна окончательно когда письмо фонъ-Мольтке къ Трошю отъ 5го числа увдомило объ отбитіи Луврской арміи и о новомъ занятіи Орлеана. Даже и тогда Парижане не утратили надежды на избавленіе, и даже посл отчаянной и безплодной вылазки противъ Лебурже 21го числа, не переставали острить надъ пораженіемъ и предсказывать побду, когда морозъ и голодъ враждебно водворились въ столиц.
Разказъ нашъ открывается теперь въ послдній періодъ осады.
Если въ эти грозные дни, все что есть худшаго и презрннаго въ парижскомъ населеніи выказало себя съ худшей стороны, то и все что есть привлекательнаго, благороднаго и священнаго, что незамтно для обыкновеннаго наблюдателя въ счастливые дни столицы, стало рзко выдаваться. Высшіе классы, остатки старой noblesse, въ теченіи всей осады обнаруживали качества рзко противорчащія тмъ что приписываются имъ врагами аристократіи. Сыновья ихъ составляли большинство тхъ солдатъ которые никогда не клеветали на своихъ предводителей, никогда не бжали отъ врага, женщины были въ числ наиболе усердныхъ и нжныхъ сестеръ милосердія въ лазаретахъ которые были учреждены ими и гд он служили, дома ихъ были открыты какъ для пристанища бжавшихъ изъ предмстій такъ и для госпитальныхъ помщеній. Размръ пособій которыя они безъ всякаго хвастовства оказывали при наступленіи голода изъ средствъ сильно пострадавшихъ при общемъ уменьшеніи доходовъ, былъ бы едва вроятенъ еслибъ былъ приведенъ въ извстность. Изумительны также были твердость и самоотверженіе истой парижской буржуазіи, разчетливыхъ торговцевъ и мелкихъ rentiers, того класса въ которомъ, если судить по его уступчивости предъ уличною толпой, мужество не составляетъ выдающейся добродтели. Но мужество ихъ обнаружилось теперь, мужество съ какимъ они переносили ежечасно возраставшія лишенія и подавляли въ себ всякій ропотъ страданія, который обезславилъ бы ихъ патріотизмъ взывая о мир какою бы ни было цной. На этотъ классъ бдствія осады ложились особенно тяжело. Пріостановка торговли, неполученіе ренты въ которую помщены были ихъ сбереженія, заставляли многихъ изъ нихъ испытывать настоящую нужду. Только т кто получалъ по полтора франка въ день служа въ національгардахъ могли быть уверены что не умрутъ голодною смертью. Но эта плата начала уже оказывать деморализующее вліяніе на получавшихъ, будучи слишкомъ ничтожна для покупки състныхъ припасовъ, она была вполн достаточна чтобы напиваться. И пьянство, до того времени рдкое въ этомъ класс Парижанъ, сдлалось преобладающимъ порокомъ, тмъ боле важнымъ что онъ длалъ національгардовъ неспособными къ исполненію ихъ обязанностей, особенно тхъ національгардовъ которые принадлежали къ безпокойной демократіи рабочихъ классовъ.
Среди парижскаго населенія трогательне всего обнаруживались прекраснйшія стороны человческой природы въ женщинахъ и духовенств, причисляя къ послднему многоразличныя братства и общества образовавшіяся подъ вліяніемъ религіи.
27го декабря Фредерикъ Лемерсье стоялъ пристально смотря на военный приказъ прибитый къ пустой стн, въ которомъ говорилось что ‘непріятель истощенный сопротивленіемъ продолжающимся боле ста дней’ приступилъ къ бомбардировк. Бдный Фредерикъ страшно измнился, его пощадили выстрлы Прусаковъ, но не пощадила парижская зима, самая суровая за послдніе двадцать лтъ. Будучи однимъ изъ многихъ которые замерзли на своемъ посту, онъ былъ доставленъ въ лазаретъ вмст съ Фоксомъ, лежавшимъ на его груди стараясь согрть его. Только недавно былъ онъ выписанъ изъ лазарета въ качеств выздоравливающаго,— лазареты были слишкомъ переполнены и не имли возможности держать паціентовъ доле чмъ это было крайне необходимо — и теперь онъ страдалъ отъ голода и холода. Великолпный Фредерикъ имлъ еще въ своихъ рукахъ капиталъ приносившій боле трехъ тысячъ въ годъ, но изъ этого капитала онъ не могъ реализовать ни франка, это были документы на деньги помщенныя въ различныя предпріятія и находившіяся въ рукахъ Дюплеси, преданнйшаго изъ друзей и честнйшаго человка, нo который въ настоящее время былъ въ Бретани. А въ Париж настало такое время что нельзя было получить въ долгъ ни фунта лошадинаго мяса, ни дневной порціи топлива. И Фредерикъ Лемерсье, который давно уже истратилъ 2000 франковъ занятые у Алена (истратилъ хотя благородно, но нсколько тщеславно, угощая всхъ знакомыхъ кто желалъ получить угощеніе), и который распродалъ вс свои изящныя вещи, часы, бронзы, трубки съ янтарными мундштуками, все что составляло завидное украшеніе его холостой квартиры, Фредерикъ Лемерсье въ отношеніи средствъ къ существованію чувствовалъ себя хуже всякаго англійскаго нищаго который можетъ обратиться къ общественной благотворительности. Конечно въ качеств національгарда онъ могъ теперь требовать себ половиннаго жалованья, по тридцати су въ день. Но тотъ мало знаетъ настоящихъ Парижанъ кто можетъ себ представить чтобы seigneur изъ Chausse d’Antin, оракулъ въ своемъ кругу, человкъ настолько знавшій жизнь что давалъ совты осторожности такому видному члену Сенъ-Жерменскаго предмстья какъ Аленъ де-Рошбиріанъ, чтобы такой человкъ сталъ кланяться прося тридцать су жалованья. Добывать раціоны могло только изумительное терпніе женщинъ имвшихъ дтей, ради которыхъ он были святыми и мученицами. Цлые часы, томительные часы которые приходилось ждать чтобы добиться мста въ рядахъ ожидавшихъ раздачи ужаснаго чернаго хлба, истощали терпніе мущинъ, истощали терпніе большей части женъ, если он имли только мужей, ихъ выносили только матери и дочери. Лемерсье буквально умиралъ съ голоду. Аленъ былъ тяжело раненъ въ сраженіи 21го числа и лежалъ въ лазарет. Но если бы къ нему и можно было пробраться, у него вроятно не оставалось ничего чмъ бы онъ могъ подлиться съ Фредерикомъ.
Лемерсье смотрлъ на извщеніе о бомбардировк,— не утративъ еще парижской веселости, которую нкоторые французскіе историки осады называли douce philosophie, Фредерикъ сказалъ громко обращаясь къ постороннимъ прохожимъ:
— Мы самые счастливые изъ смертныхъ! При настоящемъ правительств насъ никогда не предупреждаютъ о чемъ-нибудь непріятномъ, намъ говорятъ объ этомъ только когда оно уже произошло, да и тогда извщаютъ скоре какъ о чемъ-нибудь пріятномъ нежели непріятномъ. Иду я, встрчаю жандарма. ‘Что это за стрльба? Которая изъ нашихъ армій напала на Прусаковъ съ тылу?’ ‘Monsieur, отвчаетъ жандармъ, это прусскія круповскія пушки.’ Смотрю я на прокламацію и мои опасенія разсиваются, на душ становится легче. Читаю что бомбардировка есть врный знакъ истощенія непріятеля.
Нкоторые изъ собравшихся вокругъ Фредерика въ ужас опустили головы, другіе, знавшіе что ядра съ плато Аврона не могутъ достичь парижскихъ улицъ, отвчали смхомъ и шутками. Между тмъ впереди, безъ признака ужаса, безъ звука смха, тянулась, подвигаясь шагъ за шагомъ, процессія женщинъ направлявшихся къ пекарн гд раздавались кусочки хлба для ихъ дтей.
— Тш, тоn аті, послышался густой голосъ позади Лемерсье.— Взгляните на этихъ женщинъ и не оскорбляйте ихъ слуха шутками.
Лемерсье, обиженный этимъ замчаніемъ, хотя слишкомъ чувствительный къ добрымъ порывамъ чтобы не признать его основательнымъ, попробовалъ слабыми пальцами закрутить свои усы и обратиться съ вызывающимъ выраженіемъ къ говорившему. Но онъ былъ изумленъ увидавъ около себя высокую воинственную фигуру и узнавъ Виктора де-Молеона.
— Не думаете ли вы, Monsieur Лемерсье, продолжалъ виконтъ съ оттнкомъ грусти,— что эти женщины достойны лучшихъ мужей и сыновей нежели т которыхъ такъ часто можно встртить въ носимыхъ нами мундирахъ?
— Національной гвардіи! Вы не должны бы унижать ихъ, виконтъ,— вы чей отрядъ покрылъ себя славою въ великіе дни Вильера и Шампиньи, вы, при прославленіи кого даже парижскіе ворчуны становятся краснорчивы, въ комъ видятъ будущаго маршала Франціи.
— Но увы! большая половина моихъ солдатъ полегли на пол битвы или доживаютъ остатки безотрадной жизни въ лазаретахъ. А новобранцы съ которыми я выступилъ въ поле 21го не способны покрыть себя славою или доставить своему командиру маршальскій жезлъ.
— Да, я слышалъ въ лазарет что вы публично стыдили этихъ рекрутъ и объявили что скоре оставите слугкбу нежели ршитесь вести ихъ въ другой разъ въ битву.
— Это правда, и въ настоящую минуту меня возненавидла за это та сволочь изъ которой набраны эти рекруты.
Разговаривая такимъ образомъ они медленно подвигались впередъ и теперь подходили къ кафе изъ котораго доносились громкіе крики браво и аплодисменты. Любопытство Лемерсье было возбуждено.
— Что могутъ означать эти рукоплесканія? сказалъ онъ:— зайдемте и посмотримте.
Комната была полна народу. Въ отдаленіи, на небольшой возвышенной платформ, стояла двушка одтая въ поношенные остатки театральнаго великолпія и раскланивалась съ толпой.
— Боже мой! воскликнулъ Фредерикъ:— Я не врю глазамъ. Неужели это нкогда блестящая Жюли, она танцовала здсь?
Одинъ изъ зрителей, очевидно принадлежавшій къ тому же кругу общества какъ и Лемерсье, услыхавъ этотъ вопросъ вжливо отвтилъ:
— Нтъ, Monsieur, она декламировала стихи, и дйствительно хорошо декламируетъ, принимая во вниманіе что это не ея призваніе. Она прочла намъ отрывки изъ Виктора Гюго и де-Мюссе, внцомъ же всего былъ патріотическій гимнъ Густава Рамо — ея бывшаго любовника, если сплетни на этотъ счетъ справедливы.
Между тмъ де-Молеонъ, который сначала осматривалъ все со своимъ обычнымъ спокойнымъ и холоднымъ равнодушіемъ, былъ внезапно пораженъ красивымъ лицомъ двушки и смотрлъ на него съ видомъ недоумвающаго удивленія.
— Кто и что, это прекрасное существо, Monsieur Лемерсье?
— Это нкоторая Mademoiselle Жюли Комартенъ, бывшая очень извстною coryphe. Она иметъ наслдственное право быть хорошею танцовщицей, какъ дочь когда-то славнаго украшенія балета, la belle Леони, которую вы должны были видать въ ваши молодые годы.
— Разумется, Леони — она вышла замужъ за Monsieur Сюрвиля, глуповатаго bourgeois gentilhomme, который заслужилъ ненависть Парижа за то что взялъ ея со сцены. Такъ это ея дочь! Я не нахожу въ ней сходства съ матерью, она гораздо красиве. Почему она называется Комартенъ?
— О, сказалъ Фрдерикъ,— это печальная, необыкновенная исторія. Леони овдовла и умерла въ бдности. Что оставалось длать бдной молодой дочери? Она нашла богатаго покровителя который своимъ вліяніемъ доставилъ ей мсто въ балет, она поступила какъ большая часть двушекъ въ подобныхъ обстоятельствахъ: выступила на сценъ подъ вымышленнымъ именемъ, которое и осталось за ней съ тхъ поръ.
— Понимаю, сказалъ Викторъ съ состраданіемъ.— Бдняжка! Вотъ она сошла съ платформы и идетъ сюда, врно поговоритъ съ вами. Я видлъ какъ блеснули ея глаза когда она замтила васъ.
Лемерсье попытался принять видъ скромнаго самодовольства, когда двушка подошла къ нему.
Bonjour, Monsieur Фредерикъ! Ah, mon Dieu! Какъ вы похудли! Вы были больны?
— Суровость военной жизни, Mademoiselle. А, теперь вспомнишь о beaux jours и мирныхъ временахъ которыя мы старались разрушить при Имперіи, а потомъ разрушили ее за то что она васъ послушалась. Я вы, надюсь, хорошо поживаете. Я видалъ васъ въ лучшемъ туалет, но никогда вы не были такъ прекрасны.
Двушка вспыхнула и спросила:
— Вы въ самомъ дл думаете то что говорите?
— Я не могъ бы говорить искренне еслибы жилъ въ сказочномъ стеклянномъ дом.
Двушка сжала его руку и проговорила сдержаннымъ тономъ:
— Гд Густавъ?
— Густавъ Рамо? Не имю понятія. Разв вы не видаетесь съ нимъ теперь?
— Нтъ, можетъ-быть больше и не увижу, но если вы встртитесь съ нимъ, скажите что Жюли обязана ему средствами къ жизни. Честными средствами, Monsieur. Онъ научилъ меня любить стихи, научилъ декламировать ихъ. Я приглашена въ этомъ кафе, вы найдете меня здсь каждый день въ этотъ часъ, въ случа…. если… Вы добры и любезны, вы придете и скажете мн что Густавъ здоровъ и счастливъ, если даже и забылъ меня. Au revoir! Постойте, вы смотрите, бдный мой Фредерикъ, какъ будто… простите меня, Alonsieur Лемерсье, не могу ли я что-нибудь сдлать для васъ? Не согласитесь ли взять у меня въ займы? Я теперь при деньгахъ.
При такомъ предложеніи Лемерсье былъ тронутъ почти до слезъ. Какъ ни былъ онъ голоденъ, онъ не могъ однакоже ршиться воспользоваться заработкомъ двушки.
— Вы ангелъ доброты, Mademoiselle! О, какъ я завидую Густаву Рамо! Но я не нуждаюсь. Я все еще rentier.
Bien! А если увидите Густава, вы не забудете?
— Положитесь на меня. Уйдемте, сказалъ онъ де-Молеону, — мн не хочется слышать какъ эта двушка будетъ повторять напыщенныя фразы новйшихъ поэтовъ. Умъ у нея можетъ-быть легокъ какъ перышко, но у нея золотое сердце.
— Правда, сказалъ Викторъ когда они вышли на улицу.— Я слышалъ что они вамъ говорила. Что за непостижимое существо женщина! Еще боле непостижима женская любовь! Простите меня, я долженъ васъ оставить. Я вижу въ рядахъ процессіи одну бдную женщину которую я знавалъ въ лучшіе дни.
Де-Молеонъ подошелъ къ женщин о которой говорилъ, и которая вмст съ другими направлялась къ пекарн, за ея платье держался ребенокъ. Женщина была блдна, лицо ея было искажено страданіемъ, несмотря на молодость въ немъ было старческое утомленіе, и тнь смерти на лиц ребенка.
— Кажется я вижу Мadame Монье, сказалъ де-Молеонъ мягкимъ голосомъ.
Она обернулась и взглянула на него печально. Годъ тому назадъ она покраснла бы еслибы чужой человкъ назвалъ ее этимъ именемъ, которое не принадлежало ей по закону.
— Да, сказала она слабымъ голосомъ, заглушеннымъ кашлемъ,— но я васъ не знаю, Monsieur.
— Бдняжка! сказалъ онъ идя рядомъ, въ то время какъ она медленно подвигалась, а голодные глаза другихъ женщинъ устремились на нее.— Вашъ ребенокъ тсже кажется нездоровъ. Это вашъ младшій?
— Единственный. Другіе покоятся уже въ P&egrave,re la Chaise. Не много дтей осталось въ живыхъ на нашей улиц. Господь милосердъ. Онъ взялъ ихъ къ Себ на небо.
Де-Молеонъ припомнилъ чистую, уютную квартиру и здоровыхъ, счастливыхъ дтей игравшихъ на полу. Смертность между дтьми, особенно въ квартал занятомъ рабочимъ классомъ, въ послднее время была ужасная. Недостатокъ пищи и топлива, суровость зимы уносили ихъ какъ моровая язва.
— А Монье, что съ нимъ? Онъ безъ сомннія служитъ въ національной гвардіи и получаетъ свое жалованье?
Женщина не отвчала, она только опустила голову, и подавила рыданіе. Глаза ея казалось выплакали уже вс слезы.
— Онъ еще живъ? продолжалъ Викторъ съ сожалніемъ: — онъ не раненъ?
— Нтъ: онъ здоровъ, благодарю васъ, Monsieur.
— Но жалованья его не хватаетъ чтобы помогать вамъ и конечно онъ не можетъ достать теперь работы. Простите меня что я остановилъ васъ. Я долженъ немножко Арману Монье за работу, и мн стыдно признаться что я совсмъ забылъ объ этомъ среди этихъ ужасныхъ событій. Позвольте мн, Madame, заплатить этотъ долгъ вамъ, — съ этими словами онъ сунулъ свой кошелекъ въ ея руку.— Я думаю здсь почти столько сколько я долженъ, если окажется больше или меньше, мы посл сочтемся. Берегите себя.
Онъ готовъ былъ уйти когда женщина остановила его.
— Постойте, Monsieur. Богъ да благословить васъ! Но скажите мн какъ я должна назвать васъ Монье. Я не могу припомнить никого кто бы долженъ былъ ему деньги. Это было врно прежде этой ужасной стачки съ которой начались вс наши несчастія. О, еслибъ было позволено проклинать, я боюсь что послдній вздохъ мой не былъ бы молитвой.
— Вы прокляли бы стачку, или хозяина который не простилъ Арману что онъ принималъ въ ней участіе?
— Нтъ, нтъ, того жестокаго человка который подбилъ его къ ней, ко всему что сдлало изъ лучшаго работника, человка съ самымъ добрымъ сердцемъ…. опять голосъ ея замеръ въ рыданіяхъ.
— А кто этотъ человкъ? спросилъ де-Молеонъ содрогнувшись.
— Его зовутъ Лебо. Еслибъ вы были бднымъ человкомъ я бы сказала вамъ ‘избгайте его’.
— Я слыхалъ имя которое вы назвали, но если мы говоримъ объ одномъ и томъ же человк, то Монье не могъ встрчаться съ нимъ въ послднее время. Со времени осады его нтъ въ Париж.
— Я думаю что нтъ, трусъ! Онъ разорилъ насъ, которые прежде были такъ счастливы, и потомъ, какъ говоритъ Арманъ, отбросилъ какъ орудія которыя уже отслужили ему свою службу. Но если вы его знаете, и увидите его, то скажите ему чтобъ онъ не довершалъ своихъ злодяній, не заставлялъ бы Армана брать убійство на свою душу. Арманъ теперь не тотъ какой былъ, онъ сталъ, о, какъ онъ сталъ жестокъ! Я не смю взять денегъ если не узнаю отъ кого они получены. Онъ не возьметъ денегъ какъ милостыни отъ аристократа. Онъ прибилъ меня за то что я взяла деньги отъ добраго Monsieur Рауля де-Вандемара, бдный мой Арманъ прибилъ меня.
Де-Молеонъ вздрогнулъ.
— Скажите ему что это отъ знакомаго закащика которому онъ въ свободное время отдлывалъ квартиру еще до стачки, Monsieur — —, онъ невнятно произнесъ какое-то невыговариваемое имя, поспшилъ прочь и скоро исчезъ въ темнот улицы, между группами людей высшаго класса, военными, дворянами, бывшими депутатами. Въ сред ихъ имя его было очень уважаемо. Не только вс воздавали должное его храбрости въ послднихъ вылазкахъ, но явилась твердая увренность въ его воинскомъ талант, присоединяя къ этому имя которое онъ составилъ себ прежде, въ качеств политическаго писателя, и воспоминаніе о твердости и проницательности съ какими онъ противился войн, казалось несомнннымъ что когда возстановится миръ и будетъ снова утвержденъ порядокъ, ему предстояла блестящая карьера въ будущей администраціи. И это тмъ боле что онъ ршительно держался въ сторон отъ настоящаго правительства, которое какъ говорили, справедливо или нтъ, приглашало его стать въ свои ряды, также какъ держался въ сторон отъ всякихъ комбинацій различныхъ демократическихъ и недовольныхъ партій.
Оставляя этихъ боле знаменитыхъ своихъ знакомыхъ, онъ направилъ свой одинокій путь къ укрпленіямъ. Наступалъ конецъ дня, громъ пушекъ затихалъ.
Онъ проходилъ мимо виннаго погреба вокругъ котораго собрались худшіе представители Moblots и національгардовъ, по большой части пьяные, говорившіе громко и горячо обвинявшіе своихъ генераловъ и офицеровъ и коммиссаріатекихъ чивовні: ковъ. Когда онъ проходилъ въ овт фонаря освщеннаго петролеумомъ (въ бдствующей столиц не было боле газа), одинъ изъ этихъ людей узналъ въ немъ командира который осмлился настаивать на дисциплин, и оскорблять честныхъ патріотовъ которые присваивали исключительно себ право выбора между сраженіемъ и бгствомъ. Человкъ этотъ былъ однимъ изъ такихъ патріотовъ, одинъ изъ новобранцевъ которыхъ Викторъ де-Молеонъ пристыдилъ и разогналъ за буйство и трусость. Онъ шатаясь подошелъ къ своему бывшему начальнику и закричалъ: ‘А bas Varisto! Товарищи, это тотъ coquin де-Молеонъ которому Прусаки платятъ чтобъ онъ велъ насъ на убой: la lanterne!’ ‘А la lanterne!’ забормотали заикаясь въ толп, но никто не двинулся съ мста для исполненія своей угрозы. Хотя сонные глаза ихъ только смутно различали суровое лицо и желзныя формы человка къ которому обращены были эти угрозы, но имени де-Молеона, человка безъ страха предъ врагомъ, безъ пощады къ бунтовщикамъ, было достаточно чтобы защитить его отъ насилія. Отъ легкаго движенія его руки обвинитель его отлетлъ къ фонарному столбу и де-Молеонъ хотлъ идти дальше когда другой человкъ въ мундир національгарда выскочилъ изъ дверей таверны крича громкимъ голосомъ: ‘Кто сказалъ де-Молеонъ? дайте мн взглянуть на него’, Викторъ, который шагнулъ впередъ медленнымъ львинымъ шагомъ, раздвинувъ толпу, обернулся и увидлъ предъ собою въ мерцающемъ свт лицо, котораго прежнее смлое, открытое, умное выраженіе смнилось дикимъ, безпечнымъ, грубымъ — лицо Армана Монье.
— А! такъ это вы Викторъ де-Молеонъ? спросилъ Монье, не свирпо, но одерживая дыханіе,— тмъ театральнымъ шепотомъ который естественъ въ человк подъ двойнымъ вліяніемъ сильнаго опьяненія и накопившейся ярости.
— Да, я Викторъ де-Молеонъ.
— И вы командовали *** отрядомъ національгардовъ 30ro ноября, при Шампиньи и Вильер?
— Да, я.
— И вы застрлили вашею собственною рукой офицера другаго отряда отказавшагося присоединиться къ вашему?
— Я застрлилъ труса который бжалъ отъ непріятеля и казалось увлекалъ за собой другихъ бглецовъ, я спасъ этимъ отъ позора лучшихъ изъ его товарищей.
— Человкъ этотъ не былъ трусъ. Онъ былъ просвщенный Французъ и стоилъ пятидесяти такихъ aristos какъ вы, и онъ зналъ лучше своихъ командировъ что его вели на безполезное убійство, безполезное, я говорю безполезное. Улучшилось ли положеніе Франціи, увеличилась ли безопасность Парижа безсмысленною рзней этого дня? Убивъ этого человка вы погубили лучшаго полководца нежели Трошю.
— Арманъ Монье, еслибы вы были совсмъ трезвы сегодня, я сталъ бы толковать съ вами объ этомъ вопрос. Но вы сами несомннно храбры: какъ и почему принимаете вы сторону бглеца?
— Какъ и почему? Онъ мой братъ, и вы сознаетесь что убили его: мой братъ, умнйшая голова въ Париж. Еслибъ я слушался его, я бы не былъ — bah!— теперь все равно что такое я.
— Я не могъ знать что онъ вашъ братъ, но еслибъ онъ былъ мой я сдлалъ бы то же самое.
Губы Виктора задрожали, потому что Монье схватилъ его за руку и посмотрлъ ему въ лицо своими дикими каменными глазами.
— Я припоминаю этотъ голосъ! Но, но вы говорите что вы дворянинъ, виконтъ, Викторъ де-Молеонъ! и вы убили моего брата.
Онъ быстро провелъ по лбу лвою рукой. Винные пары все еще омрачали его умъ, во проблески разсудка пробивались сквозь этотъ мракъ. Вдругъ онъ сказалъ громкимъ, спокойнымъ, естественнымъ голосомъ:
Monsieur le vicomte, вы назвали меня Арманомъ Монье, скажите пожалуйста какимъ образомъ вы знаете мое имя?
— Какъ бы мн не знать его? Я бывалъ въ собраніяхъ clubs rouges, слышалъ какъ вы говорили, и естественно спросилъ ваше имя. Bon jour, Monsieur Монье! Когда вы пораздумаете въ боле спокойную минуту, вы увидите что если патріоты оправдываютъ Брута за то что онъ лишилъ чести и потомъ казнилъ собственнаго сына, то офицеръ призванный защищать свою страну конечно можетъ быть оправданъ въ убійств бглеца который не былъ ему родственникомъ, когда этимъ убійствомъ онъ спасъ отъ безчестія имя его и его родныхъ, разв вы только сами будете настойчиво объявлять всмъ за что онъ былъ убитъ.
— Мн знакомъ вашъ голосъ, я знаю его. Каждый звукъ становится ясне для моего слуха. И если….
Пока Монье говоритъ это, де-Молеонъ поспшно отошелъ. Монье оглянулся, увидалъ что онъ уходитъ, но не сталъ догонять его. Онъ былъ настолько пьянъ что не могъ идти твердо, онъ вернулся въ погребокъ и угрюмо потребовалъ еще вина. Еслибы вы, зная этого человка два года тому назадъ и увидавъ его теперь какъ онъ шелъ покачиваясь изъ стороны въ сторону по направленію къ стн, почувствовали къ нему отвращеніе, вы были бы непростительно жестоки. Мы могли чувствовать только глубочайшее состраданіе, которое овладваетъ нами когда мы смотримъ на падшее величіе. Ибо нтъ царственности величаве той коей надляетъ природа, помимо всякихъ случайностей рожденія. Природа надлила Армана Монье царственною душой, она вселила въ него высокое презрніе ко всему низкому, фальшивому и безчестному, и даровала ему теплоту и нжность сердца, которыя давали ему способность отршаться отъ родственныхъ и семейныхъ узъ и простирать свою горячность на т отдаленныя окраины человчества, которыя истинно царственныя натуры стремятся оснить тнью своего скипетра.
Но какимъ образомъ такая царственная натура могла пасть такъ низко? Величіе рдко падаетъ отъ присущихъ ему самому недостатковъ. Оно падаетъ когда, лишившись царственныхъ достоинствъ, подчиняется дурнымъ постороннимъ внушеніямъ. Какіе же дурные совтники, вчно взывающіе къ его лучшимъ качествамъ и чрезъ то пораждавшіе въ немъ худшіе пороки, развнчали такимъ образомъ эту избранную натуру? ‘Полузнаніе опасная вещь’, говоритъ старомодный поэтъ. ‘Нтъ, неправда, восклицаетъ новйшій философъ, полузнаніе все же лучше невжества.’ Такъ какъ всякій отдльный человкъ и всякое общество должны пройти ступень полузнанія прежде чмъ достигнуть полнаго знанія, то пожалуй возраженіе философа справедливо, если относить его къ человчеству въ его историческомъ развитіи. Но есть времена и есть классы общества для коихъ полузнаніе влечетъ за собою страшную деморализацію. Арманъ Монье жилъ именно въ такое время и принадлежалъ къ одному изъ такихъ классовъ. Полузнаніе почерпнутое его впечатлительнымъ и пылкимъ умомъ изъ книгъ которыя воевали противъ великихъ основъ существующаго общежитія и было его дурнымъ совтникомъ. Человкъ вооруженный полнотою знанія не дозволилъ бы повліять на свои дйствія практической жизни нападкамъ гжи де-Гранмениль на учрежденія брака и Луиблановскимь апологіемъ Робеспьера какъ представителя рабочаго въ борьб его противъ средняго класса. Онъ сумлъ бы оцнить по достоинству такого рода мннія, и какъ бы высоко ни цнилъ ихъ въ теоріи, онъ не подчинился бы ихъ руководству въ жизни. Роковое значеніе для жизни имютъ дйствія, а не мннія. И если что могло превратить въ фанатика серіозную, горячую, сильную натуру Армана Монье, то это было именно полузнаніе. Мнніе которое нравилось ему онъ принималъ какъ небесное откровеніе, это мнніе направляло его поступки, а изъ поступковъ сложилась его судьба. Горе философу который легкомысленно выкладываетъ предъ полуграмотными рабочими ученія въ род тхъ которыя изложены въ Атлантид Платона, ученія вполн безвредныя какъ предметъ преній между философами, но смертоносныя какъ пламенники Атея когда фанатики усваиваютъ ихъ себ какъ догматы вры! но трижды горе рабочему который становится приверженцемъ такого ученія!
Бдный Арманъ поступалъ сообразно съ воспринятымъ имъ вроученіемъ. Онъ подтверждаетъ свое пренебреженіе къ браку живя съ чужою женой, а когда общество вымещаетъ на ней его презрніе къ своимъ законамъ, онъ по своей мужественной натур мститъ обществу за такую несправедливость. Онъ кидается очертя голову въ борьбу противъ всего общества, длается непремннымъ союзникомъ всхъ кто иметъ какіе-либо другіе поводы ненавидть общество. По своему личному положенію онъ пользуется всмъ что могло бы удержать его отъ участія въ необдуманныхъ забастовкахъ — высокою заработною платой и значительными сбереженіями, кром того, хозяинъ къ нему благоволитъ, онъ иметъ вс виды на то чтобы самому вскор сдлаться хозяиномъ, но нтъ, фанатику этого недостаточно, ему во что бы то ни стало хочется быть жертвой. Онъ, этотъ царь труда, внчанный природой, но надъ которымъ тяготло проклятіе того полузнанія которое даже не понимаетъ какъ много ему еще недостаетъ чтобы послдній школьникъ призналъ его какимъ бы то ни было знаніемъ, онъ кидается въ самыя безумныя изъ рискованныхъ предпріятій, политическіе перевороты при коихъ рабочій съ его ничтожнымъ знаніемъ и громадною врой ввряетъ честолюбивому авантюристу спокойствіе и безопасность своей жизни, отдаетъ свое горячее сердце на службу холодному разчету этого авантюриста. Такъ пользовалось коммунистами сентябрьское правительство адвокатовъ, такъ во всякой французской революціи Бертраны пользовались Батонами, такъ до скончанія вка люди гораздо худшіе нежели Викторъ де-Молеонъ будутъ пользоваться людьми несравненно лучшими чмъ Арманъ Монье, если послдніе не проникнутся смиреніемъ Исаака Ньютона, который узнавъ что нашлись возражатели противъ врности теоремы разработанной его могучимъ умомъ, отвтилъ: ‘быть можетъ’. Исаакъ Ньютонъ полагалъ вроятно что требуется огромное количество провренныхъ опытовъ для того чтобы человкъ съ большимъ знаніемъ сталъ тмъ чмъ человкъ малознающій становится съ одного прыжка,— фанатикомъ непровренныхъ экспериментовъ.

ГЛАВА II.

Почти тотчасъ вслдъ за тмъ какъ де-Молеонъ разстался съ Лемерсье послдній встртилъ двухъ прохожихъ едва ли мене голодныхъ чмъ онъ, Саварена и де-Брезе. Подобно ему они оба были больны, хотя не настолько чтобы быть принятыми въ госпиталь. Въ это время болзни всякаго рода — бронхитисъ, пневмонія, оспа, дисентерія — производили настоящій моръ и наполняли улицы неприбранными трупами. Эти три человка, годъ тому назадъ такіе блестящіе, теперь имли видъ тней при пасмурномъ неб, тмъ не мене въ нихъ сохранился еще ароматъ врождешіаго Парижанамъ юмора, и достаточно было имъ встртиться чтобъ онъ вспыхнулъ блестящими искрами.
— Осталось два утшенія, сказалъ Саваренъ, когда друзья побрели или скоре поползли по направленію бульваровъ,— два утшенія для gourmet и для собственниковъ въ настоящіе дни испытаній для гурмановъ, вопервыхъ, трюфели подешевли.
— Трюфели! вздохнулъ де-Брезе съ увлаженными губами,— быть не можетъ! Они исчезли вмст съ золотымъ вкомъ.
— Нтъ. Я говорю на основаніи лучшаго авторитета, моей квартирной хозяйки, потому что она служитъ въ succursale въ Rue de Chateaudun, если бдной женщин, которая къ счастію для меня бездтная вдова, удастся достать тамъ какой-нибудь кусочекъ, она продаетъ его мн.
— Продаетъ! слабо воскликнулъ Лемерсье.— Крезъ! значитъ у васъ есть деньги и вы можете покупать!
— Продаетъ въ кредитъ! Я обезпечу ее на всю жизнь если доживу до того времени когда опять буду имть деньги. Не прерывайте меня. Эта честная женщина отправляется сегодня утромъ въ succursale. Я общаю себ великолпный бифстекъ изъ конины. Приходитъ она туда, и employ объявляетъ ей что запасы вс истощились за исключеніемъ трюфелей. Избытокъ послднихъ на рынк даетъ ему возможность уступить ей за семь франковъ бутылку. Пришлите мн семь франковъ, де-Брезе, и вы будете участвовать въ банкет.
Де-Брезе выразительно покачалъ головой.
— Впрочемъ, продолжалъ Саваренъ,— хотя кредитъ боле не существуетъ, кром какъ у моей хозяйки, на условіяхъ въ которыхъ проценты пропорціональны риску, однакоже, какъ я имлъ уже честь замтить, для собственниковъ осталось утшеніе. Инстинктъ собственности несокрушимъ.
— Но только не въ томъ дом гд я живу, сказалъ Лемерсье.— Тамъ стояли постоемъ двое солдатъ, пока я лежалъ въ лазарет, они забрались въ мою квартиру и вынесли весь небольшой остатокъ мебели какой тамъ былъ, кром кровати и одного стола. Предъ военнымъ судомъ они оправдывались говоря что квартира была оставлена. Оправданіе это было сочтено достаточнымъ. Ихъ отпустили сдлавъ выговоръ и взявъ съ нихъ общаніе возвратить то что еще не продано. Они возвратили мн еще столъ и четыре стула.
— И все-таки у нихъ былъ инстинктъ собственности, хотя ошибочно направленный, иначе они сочли бы всякое оправданіе своего поступка излишнимъ. Но вотъ мой примръ врожденной твердости этого принципа. Почтенный гражданинъ, нуждаясь въ топлив, видитъ дверь въ забор одного сада и естественно уноситъ ее. Его останавливаетъ жандармъ видвшій его поступокъ. ‘Voleur, кричитъ онъ жандарму, ты хочешь лишить меня моей собственности?’ ‘Эта дверь ваша собственность? Я видлъ гд вы достали ее.’ ‘Вы признаете, значить, кричитъ гражданинъ торжествуя,— что это мое достояніе, потому что вы видли какъ я досталъ ее.’ Такимъ образомъ вы видите какъ несокрушимъ инстинктъ собственности. Какъ только онъ исчезаетъ въ понятіи ваше, такъ снова возраждаетея въ понятіи мое.
— Я бы расхохотался еслибы могъ, сказалъ Лемерсье,— но подобное потрясеніе было бы для меня роковымъ. Dieu des dieux, какъ я отощалъ!
Говоря это онъ пошатнулся и прислонился къ де-Брезе чтобы не упасть. Де-Брезе извстенъ былъ за величайшаго эгоиста. Но въ настоящую минуту, когда и въ великодушномъ человк можно бы извинить желаніе сохранить то немногое что онъ имлъ для спасенія себя отъ голодной смерти, въ такую минуту этотъ эгоистъ сдлался щедрымъ.
— Друзья мои, воскликнулъ онъ съ увлеченіемъ,— у меня еще осталось кое-что въ карман, мы пообдаемъ вс трое вмст.
— Обдать! прошепталъ Лемерсье.— Обдать! Я не обдалъ съ тхъ поръ какъ вышелъ изъ лазарета. Вчера я завтракалъ — двумя жареными мышами. Роскошно, но не питательно. И я раздлилъ ихъ съ Фоксомъ.
— Фоксъ! Такъ Фоксъ еще живъ! воскликнулъ де-Брезе въ изумленіи.
— До нкоторой степени, да. Но одна мышь со вчерашняго утра это не много, и онъ не можетъ разчитывать на это каждый день.
— Почему вы не берете его съ собой? спросилъ Саваренъ.— Дайте ему возможность подобрать гд-нибудь косточку.
— Не ршаюсь, его самого подберутъ. Собаки стали очень цнны: ихъ продаютъ по пятидесяти франковъ за штуку. Пойдемте, де-Брезе, гд мы будемъ обдать?
— Я съ Савареномъ могу пообдать въ Лондонской Таверн, пастетомъ изъ крысъ или вареною кошкой. Но было бы навязчиво приглашать такого сатрапа какъ вы, у котораго въ запас цлая собака, блюдо въ пятьдесятъ франковъ, королевское блюдо. Прощайте, любезнйшій Фредерикъ. Allons, Саваренъ.
— Я угощалъ васъ лучшими блюдами нежели собачина, когда имлъ средства, сказалъ Фредерикъ жалобно,— а вы первый разъ пригласили меня и берете назадъ приглашеніе. Пусть такъ. Bon apptit.
Bah! сказалъ де-Брезе, хватая Фредерика за руку когда тотъ повернулся чтобъ идти.— Понятно что я пошутилъ. Но только въ другой разъ, когда мои карманы будутъ пусты, подумайте что за прекрасная вещь собака, и ршитесь, пока у Фокса еще остается нсколько мяса на костяхъ.
— Мясо! сказалъ Саваренъ останавливая ихъ.— Смотрите! Видите какъ правъ былъ Вольтеръ сказавъ что ‘удовольствіе первая потребность цивилизованнаго человка’. Парижъ можетъ обойтись безъ хлба, нo продолжаетъ имть Полишинеля.
Онъ указалъ на кукольную комедію вокругъ которой собралась толпа, не только дтей, но и людей среднихъ лтъ и стариковъ, оборванный мальчикъ собиралъ въ маленькую тарелочку деньги.
— И видите, тои аті, шепнулъ де-Брезе на ухо Лемерсье голосомъ врага искусителя,— какъ Полишинель обходится безъ собаки.
Это была правда. Собаки не было и мсто ея занимала печальная тощая кошка.
Фредерикъ поплелся къ оборванному мальчишк.
— Куда двалась собака Полишинеля?
— Мы съли ее въ прошлое воскресенье. Въ слдующее съдимъ кошку въ пирог, сказалъ мальчишка выразительно чмокая губами.
— О, Фоксъ, Фоксъ! прошепталъ Фредерикъ, когда они трое тихо шли по темнвшимъ улицамъ, между тмъ какъ вдали слышался ревъ прусскихъ пушекъ, а вблизи раздавался смхъ звакъ собравшихся смотрть Полишинеля безъ собаки.

ГЛАВА III.

Пока де-Брезе и его друзья пировали въ Caf Anglais, и кушали лучше нежели общалъ угощавшій, такъ какъ въ menu обда входили подобныя роскоши какъ ослятина, мясо мула, горохъ, жареный картофель и шампанское (шампанское какимъ-то таинственнымъ путемъ не истощалось въ теченіи всего времени голода), совсмъ инаго рода группа собралась въ квартир Исавры Чигоньи. Она съ Веностой до сихъ поръ не терпли крайнихъ лишеній, какимъ подвергались многіе боле богатые люди. Правда что состояніе Исавры, находившееся въ рукахъ Лувье, который былъ въ отсутствіи, и помщенное имъ въ строившуюся улицу, не приносило дохода. Правда что въ эту же улицу Веноста, мечтавшія получить сто на сто, помстила также вс свои сбереженія. Но при первомъ извстіи о войн Веноста настояла на томъ чтобъ удержать въ рукахъ небольшую сумму изъ полученнаго Исаврой за ея романъ, сумму которой могло хватить на текущіе расходы, и съ еще большею проницательностью закупила запасы провизіи и топлива какъ только явилась вроятность осады. Но даже прозорливый умъ Веносты никогда не могъ предвидть что осада будетъ такъ продолжительна, или что цны на вс предметы необходимости поднимутся такъ высоко. Между тмъ вс запасы, денегъ, топлива, провизіи, сильно уменьшались благодаря благотворительности Исавры, не встрчавшей большаго сопротивленія со стороны Веносты, которая по натур была очень склонна къ жалости. Къ несчастію, въ послднее время деньги и провизія истощались у Monsieur и Madame Рамо, доходъ ихъ заключался отчасти въ рентахъ, по которымъ боле не платили, и въ дол барышей съ лавки, лишившейся теперь покупателей, такъ что они пришли раздлить столъ и квартиру невсты своего сына, не особенно стсняясь, потому что имъ не было извстно что и деньги и припасы сбереженные Веностой приходили уже къ концу.
Патріотическій жаръ побудившій старика Рамо вступить въ ряды національгардовъ съ тхъ поръ остылъ, если не совсмъ прошелъ, вопервыхъ, вслдствіе трудности службы, а потомъ вслдствіе безпорядочнаго поведенія товарищей по служб, ихъ безнравственныхъ разговоровъ и нескромныхъ псенъ. Онъ уже давно вышелъ изъ тхъ лтъ въ которыя могъ быть призванъ на службу. Его сынъ впрочемъ принужденъ былъ замнить его, хотя по слабости сложенія и болзненности онъ былъ назначенъ въ ту часть національной гвардіи которая не принимала участія въ военныхъ дйствіяхъ, но которая, какъ предполагалось, должна нести службу на укрпленіяхъ и поддерживать порядокъ съ город.
При исполненіи этой обязанности, такъ противорчившей его вкусамъ и привычкамъ, Густавъ выказалъ себя однимъ изъ самыхъ громкихъ крикуновъ противъ неспособности правительства, требуя немедленнаго и энергическаго дйствія, не взирая на то съ какою потерей жизней оно было бы сопряжено во всхъ частяхъ войска, исключая геройскихъ силъ къ которымъ онъ самъ принадлежалъ. Несмотря на свои военныя занятія Густавъ находилъ достаточно времени для сотрудничества въ красныхъ журналахъ, которое доставляло ему довольно хорошее вознагражденіе. Надо отдать ему справедливость что родители скрывали отъ него свои лишенія, они, съ своей стороны, не зная что онъ имлъ полную возможность помогать имъ, даже боялись что у него самого нтъ ничего кром скуднаго жалованья національгарда. Въ послднее время они рдко видлись съ сыномъ. Monsieur Рамо, хотя придерживался либеральныхъ мнній въ политик, но былъ либераленъ какъ лавочникъ, а не какъ красный республиканецъ или соціалистъ. И мало обращая вниманія на теоріи сына пока Имперія обезпечивала его отъ практическаго приложенія этихъ теорій, теперь онъ серіозно опасался, какъ и большая часть парижскихъ торговцевъ, возможности что коммунисты возьмутъ верхъ. Madame Рамо, съ своей стороны, раздляя преобладавшую въ ея класс нелюбовь къ аристократамъ, была ревностная католичка, и видя въ бдствіяхъ постигшихъ ея страну справедливое наказаніе за грхи, была огорчена мнніями Густава, хотя не знала что онъ былъ авторомъ нкоторыхъ статей въ нкоторыхъ журналахъ гд эти мннія проповдывались съ гораздо большею запальчивостью чмъ какую онъ выказывалъ въ разговорахъ. Она упрекала его съ гнвомъ и горячими слезами за его безбожныя мннія, и съ этого времени Густавъ старался не доставлять ей другаго случая оскорблять его гордость и унижать его мудрость.
Избгая отчасти свиданія съ родителями, отчасти скуки при встрч съ другими постителями Исавры, парижскими дамами посщавшими вмст съ нею лазареты, съ Раулемъ де-Вандемаромъ, котораго онъ особенно ненавидлъ, и аббатомъ Вертпре, между которымъ и обими Италіянками въ послднее время завязалась короткая дружба — Густавъ Рамо въ послднее время очень рдко бывалъ у Исавры. Онъ оправдывалъ свое отсутствіе постоянными занятіями службой. Въ этотъ вечеръ у очага Исавры, въ которомъ догоралъ почти послдній запасъ топлива, собрались Веноста, оба Рамо, аббатъ Вертпре, состоявшій въ качеств духовника при обществ котораго Исавра была такимъ дятельнымъ членомъ. Старый священникъ и молодая писательница стали близкими друзьями. Въ натур всякой женщины (въ особенности женщины съ такою даровитою и въ то же время дтскою душой какъ у Исавры, соединявшей въ себ враждебную склонность къ вр съ безпокойною пытливостью ума, всегда подсказывающаго вопросы или сомннія) есть стремленіе къ чему-то далекому отъ длъ и заботъ среди которыхъ она живетъ, стремленіе способное находить удовлетвореніе только въ союзъ земли съ небомъ, который мы называемъ религіей. Въ этомъ, для натуръ подобныхъ Исавр, то звено между женщиной и священникомъ котораго французская философія никогда не могла порвать.
— Уже поздно, сказала Madame Рамо:— я начинаю безпокоиться. Дорогая наша Исавра еще не возвращалась.
— Напрасно вы тревожитесь, сказалъ аббатъ.— Дамы посщающія госпиталь въ которомъ она такая ревностная сестра совершенно безопасны. Тамъ всегда найдутся смлые люди, родственники больныхъ и раненыхъ, которые, позаботятся о безопасности женщинъ на пути домой. Бдный мой Рауль ежедневно посщаетъ госпиталь. Его родственникъ Monsieur де-Рошбріанъ лежитъ тамъ въ числ раненыхъ.
— Надюсь онъ не опасно раненъ, сказала Веноста,— не обезображенъ? Онъ былъ такъ красивъ, только безобразнаго воина можетъ украсить рубецъ на лиц.
— Не безпокойтесь, синьйора, прусскія орудія пощадили его лицо. Рана его сама по себ не опасна, но онъ потерялъ много крови. Рауль съ другими членами братства нашли его безъ чувствъ среди груды убитыхъ.
Monsieur де-Вандемаръ кажется очень скоро оправился отъ горя о смерти его бднаго брата, сказала Madame Рамо:— у этихъ аристократовъ такъ мало чувства.
Лобъ аббата нахмурился.
— Будьте снисходительны, дочь моя. Именно потому что скорбь Рауля о его погибшемъ брат такъ глубока и такъ священна, онъ больше чмъ когда-нибудь посвящаетъ себя на службу Отца Небеснаго. День или два спустя посл похоронъ, когда на его обсужденіе представленъ былъ проектъ памятника на могил Ангеррана, онъ сказалъ: ‘Да будетъ услышана моя молитва, и пусть моя жизнь будетъ памятникомъ боле пріятнымъ его кроткому духу нежели монументы изъ бронзы и мрамора. Да поможетъ мн Провидніе и да укрпитъ меня въ моемъ желаніи длать т добрыя дла которыя онъ самъ бы длалъ еслибъ ему суждено было доле, оставаться на земл. И если меня будетъ искушать усталость, пусть моя совсть шепнетъ мн: ‘не нарушай завта оставленнаго теб братомъ пока не соединишься съ нимъ на вки’.
— Простите меня, простите! прошептала Madame Рамо смиренно, между тмъ какъ Веноста залилась слезами.
Аббатъ хотя былъ искренній и ревностный священникъ, былъ въ то же время веселый свтскій человкъ. Желая избавить Madame Рамо отъ тяжелыхъ угрызеній вызванныхъ его словами онъ перемнилъ разговоръ.
— Я долженъ однакоже остерегаться, сказалъ онъ со своимъ пріятнымъ смхомъ,— въ выбор общества въ которомъ вмшиваюсь въ семейные вопросы, въ особенности же при защит моего бднаго Рауля отъ возводимыхъ на него обвиненій. Сегодня одинъ добрый другъ прислалъ мн ужасный органъ коммунистической филолофіи, въ которомъ очень грубо отзываются о насъ, смиренныхъ священникахъ, въ особенности же я указанъ по имени, какъ постоянно назойливо вмшивающійся во вс частныя семейныя дла. Меня обвиняютъ что я возбуждаю женщинъ противъ храбрыхъ мущинъ, друзей народа, и съ угрозами предостерегаютъ прекратить такія низкія дйствія.
Съ сухимъ юморомъ, который представлялъ въ смшномъ вид то что иначе вызвало бы отвращеніе и негодованіе слушателей, аббатъ прочелъ вслухъ статью исполненную того рода претензій на краснорчіе который былъ тогда въ ходу между красными журналами. Въ этой стать, не только аббатъ предавался публичному поруганію, но и Рауль де-Вандемаръ, хотя не названный по имени, былъ ясно обозначенъ какъ ученикъ аббата и типъ свтскаго іезуита.
Одна Веноста не присоединилась ко всеобщему смху, который плоскій слогъ этихъ діатрибовъ вызвалъ въ обоихъ Рамо. Ея простоту итальянскому уму эти рчи, къ которымъ аббатъ относился шутя, внушали ужасъ.
— А, сказалъ Рамо,— я угадываю автора — это поджигатель Феликсъ Піа.
— Нтъ, отвчалъ аббатъ, — подъ статьей стоитъ имя боле ученаго атеиста — Дидеро le jeune.
Въ это время дверь отворилась и вошелъ Рауль провожавшій Исавру. Лицо молодаго Вандемара измнилось посл смерти его брата. Линіи около рта сдлались глубже, щеки утратили свои округлыя очертанія и нсколько ввалились. Но выражеше лица было также ясно, можетъ-быть въ немъ было даже мене задумчивой грусти. Вся фигура его напоминала человка который страдалъ, но нашелъ поддержку въ своемъ страданіи, въ ней было боле мягкости и боле высоты.
И какъ будто бы въ окружавшей его атмосфер было что-то уподоблявшее его душ души другихъ: съ тхъ поръ какъ Исавра познакомилась съ нимъ, въ ея красивомъ лиц появилось то же выраженіе какое преобладало въ его лиц, выраженіе ея также сдлалось мягче и также возвышенне.
Между этими двумя молодыми сердобольными завязалась такого рода дружба которая не часто встрчается. Въ ней не было того оттнка чувства который могъ бы разгорться въ страсть земной любви. Еслибы сердце Исавры было свободно, она и тогда сочла бы любовь къ Раулю де-Вандемару за профанацію. Онъ никогда не былъ боле духовенъ какъ въ то время когда былъ особенно нжезъ. Нжность Рауля къ ней была тмъ святымъ чувствомъ которое стремится возвысить аколита. Однажды, не задолго до смерти Ангеррана, онъ съ трогательною искренностью говорилъ Исавр о своемъ расположеніи къ монастырской жизни.
— Свтскія призванія, которыя открываютъ для другихъ почетную, и полезную карьеру, не имютъ для меня привлекательности. Я не ищу ни богатства, ни власти, ни почестей, ни славы. Суровость монастырской жизни не страшитъ меня, напротивъ, иметъ свою прелесть, потому что съ нею соединяется отршеніе отъ земли и помышленія о неб. Въ молодые годы я могъ, подобно другимъ, лелеять мечты о земной любви и счастіи семейной жизни, пока не почувствовалъ благоговнія къ той которой обязанъ всмъ что можетъ быть во мн добраго. Когда я впервые занялъ свое мсто въ обществ молодыхъ людей которые изгоняютъ изъ своей жизни всякую мысль о другомъ мір, я подпалъ подъ вліяніе женщины научившей меня видть прекрасное въ святости. Она мало-по-малу привлекала меня къ участію въ своихъ длахъ благотворительности и отъ нея научился я любить Бога настолько чтобы былъ снисходительнымъ къ его созданіямъ. Не знаю могла ли бы привязанность какую я почувствовалъ къ ней зародиться въ человк который съ дтства не составилъ себ романтическаго представленія, можетъ-быть не оправдываемаго исторіей, объ идеалахъ рыцарства. Мое чувство къ ней въ начал было чистымъ и поэтическимъ чувствомъ какое могъ молодой рыцарь позволить себ, sans reproche, питать къ прекрасной королев или chtelaine, которой цвта онъ носилъ на турнирахъ, незапятнанную репутацію которой онъ сталъ бы защищать не щадя жизни. Но вскор даже это чувство, какъ ни было оно чисто, стадо очищаться отъ всякаго слда земной любви, по мр того какъ восхищеніе переходило въ почитаніе. Она часто убждала меня жениться, но для меня нтъ невсты на земл. Я только жду пока женится Ангерранъ, и тогда промняю свтъ на монастырь.
Но посл смерти Ангеррана Рауль отказался отъ всякой мысли о монастыр. Въ этотъ вечеръ, когда онъ провожалъ домой Исавру и другихъ дамъ бывшихъ въ госпитал, онъ сказалъ въ отвтъ на вопросъ о его матери:
— Она спокойна и не ропщетъ. Я общалъ ей пока она жива не лишать ее и другаго сына и оставилъ всякія мечты о монастыр.
Рауль оставался у Исавры всего нсколько минутъ. Аббатъ пошелъ провожать его по дорог домой.
— У меня есть до васъ просьба, сказалъ аббатъ,— вы безъ сомннія знаете вашего дальняго родственника виконта де-Молеона?
— Да. Не такъ близко какъ бы слдовало: Ангерранъ любилъ его.
— Но во всякомъ случа настолько чтобы зайти къ нему и передать порученіе которое дано мн, но которое удобне исполнить вамъ какъ родственнику. Я для него чужой и не знаю не сочтетъ ли такой человкъ сообщеніе переданное чрезъ священника за навязчивое вмшательство въ чужія дла. Дло однакожь очень просто. Въ монастыр *** есть бдная монахиня которая, боюсь, умираетъ. Она иметъ сильное желаніе увидаться съ Monsieur де-Молеономъ. По ея словамъ онъ приходится ей дядей и есть единственный ея родственникъ находящійся въ живыхъ. Монастырскіе уставы не такъ строги чтобы воспретить свиданіе при подобныхъ обстоятельствахъ. Я долженъ прибавить что не знаю ея прежней исторіи. Я не духовникъ этого монастыря. Ихъ духовникъ былъ опасно раненъ нсколько дней тому назадъ при посщеніи перевязочнаго пункта на укрпленіяхъ. Какъ только докторъ позволилъ ему видть постороннихъ, онъ послалъ за мной и просилъ меня сходить къ монахин о которой я говорю, сестр Урсул. Кажется онъ сообщилъ ей что де-Молеонъ въ Париж и общалъ узнать его адресъ. Рана его помшала ему исполнить это и онъ поручилъ мн достать это свдніе. Я хорошо знакомъ съ начальницей монастыря и льщу себя что пользуюсь ея расположеніемъ. Потому я безъ труда получилъ позволеніе видть бдную монахиню. Она умоляла меня, для спокойствія ея души, не теряя времени узнать адресъ Monsieur де-Молеона и просить его постить ее. Въ случа его сомнній я могу назвать ему имя подъ которымъ онъ зналъ ее въ свт — ее звали Луиза Дюваль. Я. разумется поспшилъ исполнить ея просьбу. Мстожительство человка который такъ отличился во время этой несчастной осады найти было не трудно, я отправился тотчасъ же къ Monsieur де-Молеону, но не засталъ его дома и мн сказали что онъ можетъ-быть проведетъ всю ночь на укрпленіяхъ.
— Я пойду къ нему завтра рано утромъ, сказалъ Рауль,— и передамъ ваше порученіе.

ГЛАВА IV.

На слдующее утро де-Молеонъ былъ нсколько удивленъ посщеніемъ Рауля. Онъ не особенно любилъ этого родственника, котораго вжливая сдержанность, въ противоположность сердечной искренности бднаго Ангеррана, оскорбляла его самолюбіе, онъ не могъ также понять религіозныхъ мнній которыя препятствовали Раулю вступить въ ряды войска, хотя заботясь о спасеніи жизни другихъ онъ такъ безстрашно подвергалъ опасности собственную жизнь.
— Простите меня, сказалъ Рауль съ своею мягкою грустною улыбкой,— что безпокою васъ въ такое раннее время. Но ваша служба на укрпленіяхъ и моя въ госпитал начинаются рано, и я общалъ аббату Вертпре передать вамъ порученіе которое вы можетъ-быть сочтете спшнымъ.
Онъ повторилъ что слышалъ отъ аббата вечеромъ о болзни и желаніи монахини.
— Луиза Дюваль! воскликнулъ виконтъ: — Наконецъ-то она нашлась, и въ монастыр! Теперь я понимаю почему она не видлась со мной посл моего возвращенія въ Парижъ. Подобныя извстія не проникаютъ въ монастыри. Я много обязанъ вамъ, Monsieur де-Вандемаръ, за безпокойство которое вы такъ любезно приняли на себя. Эта бдная монахиня моя родственница, и я тотчасъ же поспшу исполнить ея просьбу. Но этотъ монастырь ***, къ стыду моему я долженъ сознаться что не знаю гд онъ находится. Я думаю не близко?
— Позвольте мн быть вашимъ проводникомъ, сказалъ Рауль, — я былъ бы счастливъ ближе познакомиться съ человкомъ котораго такъ уважалъ мой покойный братъ.
Викторъ былъ тронутъ этими примирительными словами, и черезъ нсколько минутъ они были на пути къ монастырю, находившемуся по другую сторону Сены.
Викторъ началъ разговоръ горячими сердечными похвалами характеру покойнаго Ангеррана.
— Никогда, сказалъ онъ,— не видалъ я натуры боле одаренной самыми привлекательными чертами молодости, кротость и умъ возвышали его прекрасныя качества и заставляли забывать т немногія ошибки и слабости которыхъ молодой человкъ въ такомъ положеніи, среди столькихъ искушеній, не можетъ совершенно избгнуть, не горюйте о его потер. Мужественная смерть достойно увнчала эту прекрасную жизнь.
Рауль не отвчалъ, только съ благодарностью пожалъ руку лежавшую въ его рук. Спутники продолжали идти молча. Викторъ задумался о предстоящемъ посщеніи племянницы которая такъ давно и таинственно исчезла и теперь такъ неожиданно была отыскана. Луиза внушала ему интересъ своею красотой и силой характера, но никогда онъ не чувствовалъ къ ней горячей привязанности. Онъ находилъ утшеніе въ томъ что жизнь ея оканчивалась въ святын монастыря. Онъ никогда не могъ отдлаться отъ опасенія внушеннаго ему Лувье что она своей жизнью навлечетъ нареканія и безчестіе на то имя которое ему стоило столько труда и борьбы очистить отъ несправедливыхъ обвиненій.
Рауль разстался съ де-Молеономъ у воротъ монастыря и направился къ госпиталямъ которые онъ посщалъ и бднымъ которымъ приносилъ утшеніе.
Викторъ былъ молча проведенъ въ монастырскій parloir, и посл нсколькихъ минутъ ожиданія дверь отворилась и вошла начальница. Когда она приближалась къ нему величавою походкой, съ торжественнымъ выраженіемъ въ лиц, онъ отступилъ съ едва сдержаннымъ восклицаніемъ въ которомъ выразилось изумленіе и ужасъ. Возможно ли? Ужели эта женщина съ важнымъ, безстрастнымъ видомъ та нкогда пылкая двушка письма которой онъ хранилъ въ годы своихъ испытаній и сжегъ только ночью наканун самаго опаснаго сраженія въ которомъ онъ участвовалъ? Единственная женщина которую онъ въ своихъ юношескихъ мечтахъ считалъ своею будущею женой? Да, это была она. Сомннія исчезли когда онъ услыхалъ ея голосъ, хотя какъ непохоже было теперешнее его выраженіе на тихую, кроткую музыку которая звучала въ этомъ голос въ былые годы!
Monsieur де-Молеонъ, сказала настоятельница спокойно,— мн больно огорчить васъ печальнымъ извстіемъ. Вчера вечеромъ, когда аббатъ общалъ передать вамъ просьбу сестры Урсулы, она хотя и была при смерти — иначе я не могла бы нарушить правила монастыря и допустить ваше посщеніе — но не было еще немедленной опасности, полагали что страданія ея продолжатся еще нсколько дней. Я видла ее поздно вечеромъ предъ уходомъ въ мою келью, и казалось что она была даже крпче нежели всю послднюю недлю. Одна изъ сестеръ осталась дежурить на ночь въ ея кель. Подъ утро, казалось, она забылась спокойнымъ сномъ и во время этого сна отошла.
При этихъ словахъ настоятельница перекрестилась и набожно прошептала нсколько словъ латинской молитвы.
— Умерла! бдная моя племянница! сказалъ Викторъ тронутый. Слушая грустное извстіе такъ спокойно переданное ему настоятельницей, онъ оправился отъ смущенія которое почувствовалъ при первомъ взгляд на нее.— Такъ я не могу даже узнать зачмъ она желала видть меня или что хотла завщать мн?
— Это печальное утшеніе я ршилась передать вамъ, Monsieur le vicomte, посл долгихъ колебаній, и получивъ одобреніе аббата Вертпре, котораго я сегодня утромъ просила разсять мои сомннія не будетъ ли это противорчить моему долгу. Когда сестра Урсула узнала о вашемъ возвращеніи въ Парижъ, я дала ей позволеніе написать вамъ письмо, которое она должна была показать мн. Она чувствовала что при своей слабости не будетъ въ состояніи передать вамъ на словахъ съ достаточною подробностью многое что имла на душ, и такъ какъ она могла видться съ вами только въ присутствіи одной изъ сестеръ, то ей казалось что она можетъ быть боле откровенной на письм. Она желала чтобы, когда вы придете, я могла передать вамъ это письмо и вы имли бы время прочесть его прежде личнаго свиданія съ нею, тогда нсколькихъ словъ выражающихъ ваше общаніе исполнить ея желаніе, извстное вамъ напередъ, было бы достаточно при свиданіи, которое не могло быть продолжительно въ ея трудномъ положеніи. Понимаете ли вы меня?
— Совершенно, Madame,— но письмо?
— Она дописала его вчера вечеромъ, и когда я ночью уходила отъ нея она передала его мн для просмотра. Мн грустно сознаться, Monsieur le vicomte, что многое въ тон этого письма вызвало мое сожалніе и неодобреніе. Я имла намреніе указать на это нашей сестр сегодня утромъ и сказать что эти мста должны быть измнены прежде чмъ я могу передать письмо въ ваша руки. Но внезапная смерть ея лишила меня возможности исполнить это. Сама я не могла, разумется, ни измнить, ни выпустить въ немъ ни одной строки, ни одного слова. Мн оставалось только или вовсе уничтожить письмо или отдать его вамъ такъ какъ есть. Аббатъ полагаетъ что долгъ мой не противорчитъ здсь моему чувству, и теперь я могу передать это письмо вамъ.
Де-Молеонъ принялъ незапечатанный пакетъ изъ блыхъ, тонкихъ рукъ настоятельницы, и наклонясь чтобы взять его онъ поднялъ на нее глаза краснорчивые въ своемъ грустномъ, смиренномъ паос, въ которыхъ сердце любившей женщины не могло не видть напоминанія о прошломъ, котораго не смли высказать уста.
Слабый, едва замтный румянецъ проступилъ на мраморныхъ щекахъ монахини. Съ изящною деликатностью чувства, въ которомъ видно было что и въ монахин не умерла женщина, она отвчала на это безмолвное обращеніе.
Monsieur Викторъ де-Молеонъ, прежде сегодняшней встрчи мы разстались съ вами навсегда. Позвольте бдной religieuse сказать съ какою радостью я узнала отъ аббата Вертпре что вамъ удалось очистить отъ клеветы вашу честь, въ которой никто знавшій васъ не могъ никогда сомнваться.
— А, вы слышали объ этомъ — наконецъ-то, наконецъ!
— Повторяю, въ вашей чести я никогда не сомнвалась.— Настоятельница спшила договорить.— Еще большею радостью было для меня узнать изъ того же достойнаго источника что вы были храбрйшимъ въ числ защитниковъ вашей страны и не омрачили себя сообществомъ съ тми которые являются противниками божества. Продолжайте также, продолжайте, Викторъ де-Молеонъ.
Она пошла къ двери, и тамъ обернувшись снова къ нему со взглядомъ въ которомъ совершенно исчезъ мраморъ, проговорила слова въ которыхъ еще боле видна была монахиня, но въ то же время еще боле женщина, чмъ въ сказанныхъ прежде:
— Я никогда не забываю просить въ своихъ молитвахъ чтобы вы до конца оставались врны Богу.
Она сказала и исчезла.
Въ какомъ-то смутномъ, дремотномъ восхищеніи Викторъ де-Молеонъ стоялъ въ стнахъ монастыря. Машинально,— какъ всякій человкъ, отъ перваго министра до бднаго клоуна въ провинціальномъ балаган, когда предъ нимъ возстаетъ рутина жизни, когда онъ обязанъ являться на своемъ посту и толковать о налог на пиво или прыгать чрезъ обручъ на лошади, хотя бы сердце его обливалось кровью вслдствіе тайныхъ домашнихъ огорченій,— машинально де-Молеонъ пошелъ своимъ путемъ на укрпленія, гд онъ ежедневно училъ своихъ рекрутъ. Извстный своею суровостью къ нарушителямъ порядка, горячностью своихъ похвалъ тмъ которые радовали его солдатское сердце, онъ, повидимому, ни мало не измнился въ это утро, разв только былъ нсколько снисходительне къ первымъ, нсколько холодне къ послднимъ. Когда это привычное дло окончилось, онъ тихо пошелъ къ боле пустынному, можетъ-быть потому что оно было самымъ опаснымъ, мсту укрпленій и тамъ слъ одиноко на замерзшую траву. Вокругъ него раздавался громъ орудій. Онъ слушалъ безсознательно. Время отъ времени ядро свистало и падало почти у самыхъ его ногъ, — онъ смотрлъ разсяннымъ взоромъ. Душа его ушла въ прошедшее, и раздумывая надо всмъ что въ немъ было похоронено, онъ почувствовалъ глубокое убжденіе въ тщет всхъ земныхъ человческихъ цлей, изъ-за которыхъ мы бьемся и страдаемъ, боле глубокое чмъ то которое происходило изъ его свтскаго цинизма и его свтскаго честолюбія. Видъ этого лица, съ которымъ было связано единственное чистое увлеченіе его безпорядочной молодости, поразилъ его среди новыхъ надеждъ на новую карьеру, какъ поразилъ нкогда дворянина ставшаго въ послдствіи суровымъ преобразователемъ ордена Трапистовъ вырытый узъ могилы скелетъ женщины, которую онъ такъ любилъ и о смерти которой такъ сокрушался. Раздумывая такимъ образомъ онъ забылъ о письм бдной Луизы Дюваль. Она, чье существованіе такъ тревожило, измняло и частью омрачало жизнь другихъ,— она, едва умерла, какъ уже была забыта ближайшимъ своимъ родственникомъ. Правда, разв она сама не забыла вс свои обязанности въ отношеніи къ тмъ кто былъ гораздо ближе ей чмъ дядя племянниц?
Короткій, суровый, безсолнечный день приблизился къ концу прежде чмъ де-Молеонъ быстро, нетерпливо очнулся отъ своихъ мечтаній, и принялся за письмо умершей монахини.
Оно начиналось выраженіемъ радости что она еще разъ увидитъ его предъ смертью и благодарности за прежнюю его доброту. Пропускаю большую часть того что касалось разказа о событіяхъ уже извстныхъ читателю. Она указывала, какъ на главную причину своего отказа Лувье, на то что черезъ нсколько времени она должна была стать матерью — фактъ въ то время скрытый отъ Виктора де-Молеона, изъ опасенія что онъ будетъ настаивать не на расторженіи ея неправильнаго брака, а на формальномъ его закрпленіи. Она вкратц разказала о своей дружб съ Madaте Мариньи, о перемн именъ и документовъ, о томъ какъ ребенокъ ея, родившійся въ окрестностяхъ Ахена, былъ оставленъ на попеченіи кормилицы, о путешествіи въ Мюнхенъ чтобъ убдиться въ смерти лоуквой Луизы Дюваль. Потомъ говорилось о полученіи удостовренія о смерти чрезъ ея податливаго родственника, покойнаго маркиза де-Рошбріана, о послдовавшемъ затмъ пребываніи ея въ семейств фонъ-Рюдесгеймовъ — все это достаточно только напомнить здсь вкратц. Затмъ письмо продолжалось такъ:
‘Принятая такимъ образомъ въ этомъ семейств, гд я была гувернанткой только по имени, на самомъ же дл другомъ, я встртила синьйора Лудовико Чигонья, Италіянца благородной фамиліи. Это былъ единственный человкъ который заинтересовалъ меня. Я полюбила его страстно. Я не могла разказать ему мою настоящую исторію, не могла сказать что у меня былъ ребенокъ, эти свднія побудили бы его тотчасъ же удалиться отъ меня. У него была дочь отъ прежняго брака, еще ребенокъ, которая воспитывалась во Франціи. Онъ хотлъ взять ее къ себ, хотлъ чтобы вторая жена замняла ей мать. Что было мн длать съ моимъ ребенкомъ оставленнымъ въ окрестностяхъ Ахена? Во время этихъ сомнній и колебаній я прочла въ газетахъ объявленіе что одна французская дама, жившая тогда близь Кобленца, желала взять къ себ двочку не старше шести лтъ, которая должна быть отдана въ полное ея распоряженіе родителями и о которой она будетъ заботиться какъ о своей дочери. Я тотчасъ же ршилась отправиться въ Кобленцъ. Увидла эту даму. Она повидимому была богата, еще молода, во неизлчимо больна, и проводила большую часть дня лежа на диван. Она откровенно разказала мн свою исторію. Она была прежде танцовщицей на сцен, вышла замужъ за почтеннаго человка, осталась вдовою, и вскор сдлалась жертвою болзни которая вроятно заставитъ ее всю жизнь провести не выходя изъ комнаты. Страдая такимъ образомъ, и не имя ни родства, никакихъ интересовъ или цлей о жизни, она ршилась взять къ себ ребенка котораго бы могла воспитать какъ дочь. Главнымъ условіемъ при этомъ было то чтобы родители никогда уже не могли взять назадъ ребенка. Моя наружность и обращеніе ей понравились: ей не хотлось чтобы пріемная дочь ея была крестьянка. Она не разспрашивала меня ни о какихъ подробностяхъ, откровенно сознаваясь что не желаетъ знать ничего что, дойдя по ея неосторожности до ребенка, побудило бы его въ послдствіи отыскивать своихъ родителей. Словомъ, я ухала изъ Кобленца съ тмъ чтобы привезти двочку, и если она понравится Madame Сюрвиль, то соглашеніе должно послдовать.
‘Я вернулась въ Ахенъ. Увидла ребенка. Увы! я была недостойная мать, одинъ видъ дитяти живо напомнилъ мн мое собственное опасное положеніе. Но ребенокъ былъ прекрасенъ! похожъ на меня, но гораздо красиве, потому что это была чистая, невинная красота. Ее научили звать меня Maman. Не поколебалась ли я услыхавъ это имя? Нтъ, оно терзало мой слухъ какъ слова упрека и стыда. Представьте мое огорченіе, когда идя съ ребенкомъ на станцію желзной дороги я встртила человка который долженъ былъ почитать меня умершею. Вскор я увидла что его огорченіе было также сильно какъ мое и что мн нечего бояться что онъ пожелаетъ предъявить свои права на меня. На минуту я готова была уступить ему его ребенка. Но когда онъ содрогнулся при одномъ намек объ этомъ, гордость моя была оскорблена, совсть моя облегчилась. Во всякомъ случа было неосторожно относительно моей безопасности въ будущемъ оставить ему предлогъ требовать меня къ себ. Я поспшно оставила его. Больше я никогда не видала его и не слышала о немъ. Я привезла ребенка въ Кобленцъ. Madame Сюрвиль была очарована красотою и разговоромъ двочки, очарована еще больше когда я остановила бдное дитя назвавшее меня Maman и сказала: ‘вотъ твоя настоящая мать’. Избавившись отъ хлопотъ я вернулась въ доброе германское семейство и скоро стала женою Лудовико Чигонья.
‘Вскор началось мое наказаніе. Онъ былъ легкомысленъ и измнчивъ, натура вчно ищущая удовольствія. Я скоро наскучала ему. Самая любовь моя длала меня непріятною для него. Я сдлалась раздражительна, ревнива, требовательна. Его дочь, которая теперь жила съ нами, была новымъ поводомъ къ несогласіямъ. Я знала что онъ любитъ ее больше нежели меня. Я сдлалась злою мачихой, страстные упреки Лудовико возбуждали мою ярость. Но отъ этого брака родился у меня сынъ. Мой милый Луиджи! Какъ мое сердце привязалось къ нему! Нянчаясь съ нимъ я забывала неудовольствія мои противъ его отца. Потомъ бдный Чигонья заболлъ и умеръ. Я искренно оплакивала его, но у меня остался мой мальчикъ. Я впала въ бдность, въ крайнюю бдность. Единственными средствами Чигонья было жалованье которое онъ получалъ на австрійской служб, оно прекратилось вмст съ австрійскимъ владычествомъ въ Италіи, въ вид вознагражденія ему былъ назначенъ небольшой пенсіонъ, который кончился съ его смертью.
‘Въ это время, одинъ Англичанинъ, съ которымъ Лудовико познакомился въ Венеціи, и который часто бывалъ у насъ въ Верон, предложилъ мн свою руку. Онъ чрезвычайно привязался къ Исавр, дочери Чигонья отъ перваго брака. И я думаю что онъ ршился сдлать мн предложеніе какъ изъ состраданія ко мн такъ и вслдствіе своей привязанности къ ней. Я вышла за него ради моего сына Луиджи. Онъ былъ добрый человкъ, и будучи ученымъ, имлъ склонность къ уединенію, въ чемъ не встрчалъ во мн симпатіи. Общество его наводило на меня скуку, но я переносила ее ради Луиджи. Богъ видлъ что мое сердце какъ и всегда удалено отъ Него и лишилъ меня всего что я имла на земл, лишилъ меня сына. Въ минуту отчаянія я обратилась за утшеніемъ къ нашей святой церкви. Въ священник, моемъ духовник, я нашла друга. Я была поражена понявъ изъ его словъ какъ я преступна. Доводя церковныя ученія до крайности, онъ не допускалъ чтобы мой первый бракъ, хотя недйствительный по закону, не былъ дйствителенъ предъ лицомъ Неба. Не была ли смерть моего любимаго ребенка заслуженнымъ наказаніемъ за грхъ мой противъ другаго ребенка, котораго я покинула?
‘Эти мысли преслдовали меня день и ночь. Съ совта и одобренія добраго священника я ршилась оставить домъ мистера Селби и посвятить себя отысканію моей покинутой Жюли.
‘У меня было тяжелое объясненіе съ мистеромъ Селби. Я объявила ему о моемъ намреніи разойтись съ нимъ. Причиною я выставила мое отвращеніе жить съ еретикомъ, врагомъ святой нашей церкви. Когда мистеръ Селби увидлъ что не можетъ поколебать мое ршеніе, онъ покорился ему съ терпніемъ и великодушіемъ которыя всегда обнаруживалъ. При вступленіи моемъ въ бракъ, онъ закрпилъ за мной пять тысячъ фунтовъ, которые въ случа его смерти должны были перейти въ полную мою собственность. Онъ предложилъ теперь выдавать мн проценты съ этой суммы пока будетъ живъ, оставилъ на своемъ попеченіи мою падчерицу Исавру и завщалъ ей все остальное свое состояніе, кром земельной собственности въ Англіи, которая должна была перейти къ его родственникамъ.
‘Такъ мы растались, безъ всякой злобы — оба проливая слезы. Я отправилась въ Кобленцъ. Madame Сюрвиль давно оставила этотъ городъ, посвятивъ нсколько лтъ по поздки къ разнымъ минеральнымъ водамъ, тщетно ища исцленія. Не безъ труда разыскала я послднее ея мстопребываніе по близости Парижа, но ея уже не было — смерть ея была ускорена потерею всего состоянія, которое ее убдили помстить въ одну мошенническую компанію, разорившую многихъ. Жюли, бывшая при ней во время ея смерти, вскор посл того исчезла, никто не могъ сказать мн куда именно, но по нкоторымъ намекамъ я поняла что бдное дитя, оставленное въ такомъ безпомощномъ положеніи, было увлечено на путь порока.
‘Можетъ-статься что продолжая поиски я могла бы найти ее. Вы скажете что предпринять такіе розыски были моимъ долгомъ. Безъ сомннія. Теперь я съ сокрушеніемъ вижу что это такъ. Но не такъ думала я въ то время. Италіяаскій священникъ далъ мн нсколько рекомендательныхъ писемъ къ французскимъ дамамъ съ которыми онъ познакомился во время ихъ пребыванія во Флоренціи. Дамы эта были очень благочестивы и чрезвычайно строги къ той вншней обстановк въ которой благочестіе выказывается предъ глазами свта. Он приняли меня не только любезно, но съ явнымъ уваженіемъ. Он готовы были видть подвигъ самотверженія въ томъ что я покинула Селби. Преувеличивая простую причину этого поступка приведенную священникомъ въ его письм, он представляли что я ршилась покинуть роскошный домъ мужа идолопоклонника, не желая жить съ врагомъ моей религіи. Эта новая лесть отуманила меня. Я страшилась мысли спуститься съ пьедестала на который была такимъ образомъ возведена. Что еслибъ я узнала мою дочь въ такой женщин прикосновенія къ платью которой эти благочестивыя дамы также страшились какъ прикосновенія къ рубищу прокаженнаго! Нтъ, я не могла бы признать ее, не могла бы дать ей убжища подъ моею кровлей. Еслибъ открылось что я состою въ какихъ бы то ни было сношеніяхъ съ такою отверженною, никакія объясненія, никакія извиненія, какъ бы далеки ни были они отъ истины, не были бы приняты этими строгими судьями человческихъ ошибокъ. Истина же была бы еще хуже. Я постаралась успокоить свою совсть. Ища примровъ въ томъ кругу гд я заняла такое почетное мсто, я не находила ни одного случая чтобы двушка уклонившаяся съ пути добродтели не была отвергнута ближайшими своими родственниками. Я вспомнила о своей матери, не отказался ли отецъ видть ее, признавать ея ребенка, только потому что считалъ бракъ ея за msalliance, оскорблявшій фамильную гордость? Такая гордость, увы! была у меня въ крови — единственное мое фамильное наслдство.
‘Такъ продолжалось до тхъ поръ пока я почувствовала серіозные признаки болзни, заставлявшей опасаться за мою жизнь. Тогда совсть во мн проснулась и стала мучить меня. Я ршила вступить въ монастырь. Опять это была гордость и тщеславіе! Ршеніе мое было восхваляемо тми чьи мннія надмвали мой умъ и мое поведеніе. Прежде удаленія въ монастырь, гд я пишу это письмо, я сдлала формальное распоряженіе относительно капитала который за смертію мистера Селби перешелъ въ полную мою собственность. Тысячи фунтовъ было достаточно для вклада въ монастырь, остальныя четыре тысячи отданы на храненіе извстному нотаріусу Monsieur NRue — —. Отъ него вы узнаете что сумма эта, съ наросшими процентами, завщана вамъ, какъ дань благодарности за помощь оказанную мн въ то время когда вы сами нуждались, и за доброту съ какою вы признавали наше родство и сострадали моимъ несчастіямъ.
‘Но постарайтесь разузнать — для мущины это легче чмъ для женщины — что сталось съ бдною Жюли, и удлите сколько найдете нужнымъ и справедливымъ изъ завщанной суммы чтобъ обезпечить ее отъ нужды и искушенія. Я уврена что вы пощадите при этомъ мое имя: я не желала бы чтобы безчестіе его бросило тнь и на васъ.
‘Я начала писать это длинное письмо съ того дня какъ узнала что вы въ Париж. Оно истощило слабые остатки моихъ силъ. Письмо будетъ передано вамъ прежде свиданія котораго я такъ страшусь и такъ пламенно желаю. Вы не будете упрекать меня во время этого свиданія, любезный дядюшка, вы только пожалете и постараетесь утшить меня, не правда ли?
‘Еслибъ я считала себя достойною молиться за другихъ, я прибавила бы: да сохранятъ васъ вс святые подъ своимъ покровомъ, и приведутъ васъ къ вр во святую церковь, которая иметъ власть отпускать грхи тмъ кто раскаивается какъ я теперь.’
Письмо выпало изъ рукъ Виктора. Онъ поднялъ его, машинально расправилъ, съ разсяннымъ, сострадательнымъ изумленіемъ. Права была настоятельница затрудняясь передать въ чужія руки исповдь въ которой раскрывалась душа такъ мало проникнутая истинною религіозною врою. Очевидно что только долгъ избавить отъ нужды и грха покинутую дочь писавшей могъ пересилить вс другія соображенія въ ум женщины и священника съ которымъ она совтовалась.
Что за странное извращеніе понятій во всемъ письм! какое почти безсознательное смшеніе праваго и неправаго долгъ о которомъ она упоминаетъ такъ настоятеленъ и она относится къ нему съ такимъ пренебреженіемъ, даже религіозное чувство возбужденное совстью такъ далеко отъ нравственныхъ побужденій! опасеніе прослыть мене благочестивою между чужими людьми сильне нежели нравственная обязанность найти и взять къ себ дочь, въ ошибкахъ которой, если она впала въ ошибки, мать, такъ эгоистически покинувшая ее, одна была отвтственна! даже предъ концомъ, при приближеніи смерти, эта забота объ имени, для безупречности котораго она никогда ничмъ не жертвовала, и это заключительное увщаніе, эта увренность въ своемъ раскаянія, въ которой столько самодовольства!
Еще боле изумился бы Викторъ де-Молеонъ еслибы зналъ о сходныхъ чертахъ въ характер и объ одинаковости завщаній Луизы Дюваль и ея мужа отъ котораго она скрывалась. По одному изъ тхъ странныхъ совпаденій которыя, если о настоящемъ труд будутъ судить по обыкновеннымъ правиламъ, предъ обыкновенными читателями романовъ, критикъ можетъ не безъ основанія отнести къ недостатку изобртательности автора, средства къ жизни для этого ребенка, покинутаго родителями при жизни, доврены были чести и скромности душеприкащиковъ, съ порученіемъ со стороны удалившейся отъ міра Луизы и ‘безупречнаго Кинга’ уважать ихъ свтскую репутацію. Родители этого ребенка, такъ несхожіе по общественному положенію, религіознымъ убжденіямъ, наклонностямъ, сошлись въ той сторон личнаго характера которая прикасается къ неопредленному кругу людскаго мннія. Для Ричарда Кинга здсь было довольно важное оправданіе, такъ какъ онъ желалъ сохраненія тайны не ради себя, но ради памяти той которую свтъ зналъ какъ его уважаемую жену. Поведеніе Луизы не имло такого оправданія, предъ смертью она осталась тмъ же чмъ была всю жизнь, себялюбивою эгоисткой. Но каковы бы ни были побужденія родителей, какая судьба постигла покинутаго ребенка? Какая кара общественнаго мннія, избгнутая родителя, падетъ на невинное дитя, которому должно быть тайно передано все ихъ земное достояніе? Будетъ ли все золото Офира достаточнымъ вознагражденіемъ для нея?
Де-Молеонъ медленно поднялся и перешелъ съ уединеннаго мста гд сидлъ къ боле люднымъ частямъ укрпленій. Онъ проходилъ мимо группы молодыхъ Moblots, у которыхъ ружейные стволы были обвиты цвтами. ‘Если въ Париж недостаетъ хлба’, сказалъ одинъ изъ нихъ, ‘за то никогда нтъ недостатка въ цвтахъ’. Товарищи его весело засмялись и затянули непристойную псню, въ которой осмивался Трошю. Въ это время, въ нсколькихъ саженяхъ впереди группы, упала бомба. Взрывъ ея только на минуту прервалъ псню, но осколки поразили человка въ грубой, оборванной одежд стоявшаго и слушавшаго пніе. На крикъ его къ нему подбгали двое: одинъ былъ Викторъ де-Молеонъ, другой докторъ, оставившій другую группу звакъ, національгардовъ, и поспшившій туда гд требовалась его помощь. Несчастный былъ страшно изувченъ. Медикъ, взглянувъ на де-Молеона, пожалъ плечами и сказалъ: ‘безнадеженъ!’ Страдалецъ обратилъ свои блуждающіе глаза на виконта и проговорилъ задыхаясь:
Monsieur де-Молеонъ?
— Да, это я, отвчалъ Викторъ удивленный и не сразу узнавъ умирающаго.
— Жанъ Лебо! посмотрите на меня: узнаете меня теперь? Маркъ Леру, consierge Тайнаго Совта. Я давно узналъ кто вы такой, я слдилъ за вами посл послдняго засданія которое вы распустили. Но я не выдавалъ васъ, иначе вы давно были бы убиты. Берегитесь прежнихъ сообщниковъ, берегитесь….
Слова его замерли въ страшныхъ крикахъ отъ боли. Превозмогая со страшнымъ усиліемъ послднюю агонію онъ съ трудомъ проговорилъ:
— Вы должны мн услугу…. навстите малютку дома…. она умираетъ съ голода.
Раздаюсь предсмертное храпніе, черезъ нсколько минутъ его не стало.
Викторъ отдалъ приказъ унести тло и поспшилъ прочь. Медикъ, который измнился въ лиц услыхавъ имя какимъ умирающій назвалъ де-Молеона, молча смотрлъ вслдъ удаляющагося виконта, потомъ также оставивъ мертваго, возвратился къ групп гд стоялъ прежде. Нкоторые изъ бывшихъ здсь, въ послдствіи, во время войны съ коммунистами, пріобрли дурную славу и имли печальный конецъ: въ числ ихъ были Полякъ Лубянскій и другіе члены Тайнаго Совта. Италіянецъ Разелли также былъ тутъ, но будучи дальновидне своихъ французскихъ confr&egrave,res, онъ предугадалъ судьбу коммунистовъ и бжалъ на родину, гд безъ сомннія ожидаютъ его посмертныя почести и долгая слава, которою Италія награждаетъ тхъ изъ своихъ сыновъ что проповдовали рзню изъ любви къ человчеству.
Среди этой группы былъ также одинъ національгардъ ушедшій съ своего поста и растянувшійся на мерзлой земл, несмотря на ранній часъ онъ спалъ глубокимъ сномъ пьянаго.
— Что, сказалъ Лубинскій,— помощь ваша была уже напрасна, гражданинъ Ленуа? Еще одна жертва глупости нашихъ генераловъ.
— И это одинъ изъ нашихъ, отвчалъ Mdecin des Pauvres,— помните бднаго Леру который стерегъ развалину гд собирался Совтъ Десяти? Онъ лежитъ тамъ.
— Не вспоминайте о Совт Десяти. Какіе глупцы и простаки были мы въ рукахъ этого vieux grdin Жана Лебо! желалъ бы я еще разъ встртиться съ нимъ!
Гаспаръ Ленуа улыбнулся саркастически.
— Тмъ хуже было бы для васъ. Силачъ и безпощадный человкъ этотъ Жакъ Лебо.
Онъ повернулся къ спавшему пьяному національгарду и сталъ будить его.
— Арманъ, Арманъ Монье, вставайте говорятъ вамъ, протрите глаза! Что если васъ потребуютъ къ вашему посту? Что если васъ сочтутъ за труса и дезертира?
Арманъ повернулся, поднялся изъ лежачаго въ сидячее положеніе и уставился безсмысленными глазами въ лицо Mdecin des Pauvres.
— Мн снилось что я схватилъ за горло, сказалъ Арманъ Монье свирпо,— того aristo что убилъ моего брата, и, видте ли, ихъ было двое, Викторъ де-Молеонъ и Жанъ Лебо.
— А! сны иногда что-нибудь да значатъ, сказалъ медикъ.— Изъ тысячи разъ одинъ сонъ сбывается.

ГЛАВА V.

Наступило время когда въ скромномъ хозяйств Исавры не оставалось боле никакихъ запасовъ, ни провизіи, ни топлива, а то и другое было нужно ей не только для себя и для Веносты, но и для слугъ которыхъ она привезла съ собой изъ Италіи, и которыхъ теперь не могла ршиться отпустить, зная что имъ угрожала бы голодная смерть. Правда, одинъ изъ троихъ, мущина, вернулся на родину до начала осады, но дв женщины остались. Он поддерживали себя теперь какъ могли скудными раціонами выдаваемыми отъ правительства. Исавра продолжала посщать лазаретъ въ устройств котораго принимала участіе. Дамы занимавшіяся тамъ вмст съ ней охотно могли бы снабдить ее всмъ необходимымъ: во он не имли понятія о ея недостаткахъ, между высшими классами преобладала ложная гордость, которой не чужда была и Исавра, гордость побуждавшая скрывать свои лишенія изъ опасенія получить подаяніе.
Недостатки въ хозяйств тщательно скрывались отъ родителей Густава Рамо, пока однажды Madame Рамо, войдя въ тотъ часъ когда она ежедневно, а мужъ ея по временамъ, находили мсто у очага и готовый приборъ за столомъ, нашла въ камин одну золу, а на стол раціонъ, состоявшій изъ черной отвратительной смси замнявшей хлбъ.
Исавры не было дома, она ушла въ госпиталь, ушла съ намреніемъ избжать тяжелой обязанности сообщить роднымъ своего жениха что не можетъ продолжать свою помощь имъ, помощь въ которой отказывалъ имъ сынъ, и еще боле избгая слышать упреки по поводу его поведенія и жалобы что въ послднее время, среди такой нужды и такихъ испытаній, онъ совершенно оставилъ и ихъ и ее. Правда, насколько это касалось ея лично она была довольна его отсутствіемъ. Она поминутно спрашивала сабя не была ли она теперь свободна отъ общанія вынужденнаго у нея увреніемъ что она иметъ силу направить къ добру жизнь того кто теперь добровольно удалялся отъ нея. Такъ какъ она никогда не любила Густава, то не была огорчена равнодушіемъ какое онъ выказывалъ своимъ поведеніемъ. Напротивъ, она радовалась, видя въ этомъ доказательство что разрывъ ихъ будетъ также пріятенъ ему какъ и ей. Еслибъ это случилось, она могла бы сохранить къ нему ту сострадательную дружбу какую привыкла питать во время его болзни и раскаянія. Она ршила воспользоваться первымъ случаемъ чтобы поговорить съ нимъ съ полною откровенностью и прямотой. Но ея мягкая натура не позволяла ей до сихъ поръ сознаться въ своемъ ршеніи и обратиться къ Густаву съ предложеніемъ разойтись навсегда.
Итакъ Веноста одна встртила Madame Рамо, и пока послдняя все еще оглядывалась вокругъ, будучи слишкомъ поражена чтобы начать говорить, вошелъ ея мужъ, выраженіе лица его не было похоже на обыкновенное, онъ имлъ видъ человка раздраженнаго до бшенства и пришедшаго къ какому-то суровому ршенію. Это перемна въ лиц обыкновенно добродушнаго буржуа не была замчена женщинами. Веноста даже не подняла на него глазъ и проговорила смиреннымъ тономъ:
— Простите, Monsieur, простите, Madame, недостатокъ гостепріимства съ нашей стороны, это происходитъ не отъ недостатка радушія. Мы скрывали отъ васъ наше положеніе сколько могли. Теперь оно говоритъ само за себя: la fame &egrave, ипа brutta festin.
— О, Madame! о, моя бдная Исавра! воскликнула Madame Рамо заливаясь слезами.— Все это время мы были для васъ лишнею обузой, мы помогли вамъ дойти до такой крайности! Можемъ ли мы когда-нибудь получить прощеніе? А сынъ нашъ…. оставить насъ такимъ образомъ…. не сказать намъ даже гд найти его!
— Не унижай насъ, жена, сказалъ Рамо съ неожиданнымъ достоинствомъ,— будто мы можемъ кланяться прося помощи нашего неблагодарнаго сына. Нтъ, мы не умремъ съ голоду! Я еще достаточно силенъ чтобы добывать для васъ хлбъ. Я буду просить чтобы меня опять приняли въ національную гвардію. Жалованье для женатыхъ увеличено, теперь отцу семейства даютъ почти два съ половиной франка въ день, и наэти деньги мы можемъ по крайней мр жить. Courage, жена! Я сейчасъ же иду проситься на службу. Многіе старше меня несутъ службу на укрпленіяхъ и пойдутъ въ битву при слдующей вылазк.
— Нтъ, этому не бывать, воскликнула Madame Рамо со страстью обвивая руками шею мужа.— Я больше тебя любила сына — и тмъ стыдне для меня. Теперь же я скоре потеряла бы двадцать такихъ сыновей, нежели подвергать опасности твою жизнь, милый Жакъ! Madame,— продолжала она обращаясь къ Веност,— ты была умне меня. Ты всегда противилась союзу твоего молодаго друга съ моимъ сыномъ. Я тогда сердилась на тебя за это — мать всегда себялюбива если ставитъ себя на мсто своего ребенка. Я думала что только женитьба на такой чистой, благородной, святой двушк, можетъ спасти Густава отъ золъ и грховъ. Я обманулась. Для человкъ который такъ безсердеченъ къ родителямъ, такъ пренебрегаетъ своею невстой, нтъ спасенія. Я устроила это сватовство, теперь скажи Исавр что я освобождаю ее. Я внимательно наблюдала за ней. Я знаю сколько несчастія приносила ей мысль объ этой помолвк, хотя съ своею высокою преданностью данному слову она старалась скрыть отъ меня настоящее состояніе своего сердца. Если помолвка приноситъ ей столько горя, что же было бы посл свадьбы! Передай ей это отъ меня. Уйдемъ, Жакъ, уйдемъ.
— Остановитесь, Madame! воскликнула Веноста, ея впечатлительная натура была тронута такимъ честнымъ порывомъ чувства.— Правда что я противилась насколько могла помолвк моей Ріссоlа съ Monsieur Густавомъ. Но я не ршусь исполнить вашей просьбы. Исавра не станетъ слушать меня. И, будемте справедливы, Monsieur Густавъ можетъ-быть разъяснитъ удовлетворительно свое кажущееся равнодушіе и пренебреженіе. Здоровье его всегда было очень слабо, можетъ-быть онъ опять опасно заболлъ. Онъ служитъ въ національной гвардіи, можетъ-быть….
Она остановилась, но мать отгадала недосказанное слово, и всплеснувъ руками воскликнула съ отчаяніемъ:
— Можетъ-быть умеръ! А мы такъ оскорбляли его! О, Жакъ, Жакъ! Какъ намъ найти его, какъ найти нашего мальчика? Кто можетъ сказать намъ гд искать его: въ госпитал, или на кладбищ?
При послднихъ словахъ она упала въ кресло и все тло ея потряслось рыданіями.
Жакъ приблизился къ ней съ нжностью и опустившись около нея на колни сказалъ:
— Нтъ, m’amie, утшься, если только можно найти утшеніе въ томъ что твой сынъ живъ и здоровъ. Хотя лучше было бы еслибъ онъ умеръ еще ребенкомъ. Я видлъ его, говорилъ съ нимъ. Я знаю гд можно найти его.
— Ты знаешь и скрывалъ отъ меня? О, Жакъ!
— Послушай меня, жена, и вы также, Madame, потому что то что я скажу должно сдлаться извстнымъ Mademoiselle Чигонь. Нсколько времени тому назадъ, въ ночь славной вылазки, когда я былъ на укрпленіяхъ, мн сказали что Густавъ присоединился къ самымъ ярымъ изъ красныхъ республиканцевъ, и произносилъ въ Club de la Vengeance такія рчи о которыхъ я могу сказать одно, что я, его отецъ и Французъ, со стыдомъ повсилъ голову когда мн ихъ повторили. Я ршился самъ пойти въ этотъ клубъ. Я слышалъ какъ онъ говорилъ, слышалъ какъ онъ отвергалъ христіанство, называя его орудіемъ тирановъ.
Об женщины вскрикнули и затрепетали.
— Когда собраніе стало расходиться, я отвелъ его къ дверямъ. Я говорилъ съ нимъ серіозно. Сказалъ въ какое отчаяніе повергнетъ его набожную мать если она узнаетъ о такихъ богохульныхъ рчахъ. Сказалъ что считаю своею обязанностью передать это Mademoiselle Чигонь, и предостеречь ее отъ союза, къ которому, по его словамъ, его влекла сердечная склонность. Онъ повидимому былъ искренно тронутъ моими словами, умолялъ меня не говорить ничего ни матери, ни невст, общая съ этимъ условіемъ тотчасъ же отказаться отъ того что онъ называлъ ‘своей карьерой оратора’, и никогда больше не показываться въ этихъ ужасныхъ клубахъ. Это побудило меня не говорить ни слова. Зачмъ, когда такъ много другихъ поводовъ къ огорченію и страданію, сталъ бы я разказывать теб, жена, о такомъ грх въ которомъ я надлся что онъ раскается и исправится? И Густавъ сдержалъ слово. Съ этого вечера онъ никогда больше, насколько мн извстно, не бывалъ, по крайней мр не произносилъ рчей, въ красныхъ клубахъ.
— Благодареніе Богу, прошептала Madame Рамо.
— Да, но послушай дальше. Черезъ нсколько времени посл того какъ я встртился съ нимъ, онъ перемнилъ квартиру, и не сообщилъ намъ своего новаго адреса, выставляя причиной что хочетъ избгнуть этой несносной Madeimoselle Жюли.
Говоря это Рамо понизилъ голосъ до шепота, такъ чтобъ его слышала только жена, но слухъ Веносты былъ достаточно тонокъ чтобъ уловить эти слова, и она повторила:
Mademoiselle Жюли! Santa Marial кто это такая?
— О, сказалъ Рамо пожимая плечами, и съ истинно парижскимъ хладнокровіемъ относясь къ такимъ предметамъ морали,— пустяки на которые не стоитъ обращать вниманія. Понятно что красивый garon какъ Густавъ имлъ маленькія сердечныя длишки прежде чмъ устроился въ жизни. Къ несчастію, въ числ другихъ, Густавъ встртилъ двушку съ ужаснымъ характеромъ, которая, съ тхъ поръ какъ онъ оставилъ ее, не перестаетъ его преслдовать, и онъ естественно желалъ избжать всякаго повода къ глупому скандалу, хотя бы изъ уваженія къ своей невст. Но я открылъ что это не былъ настоящій, или по крайней мр не былъ единственный поводъ его укрывательства. Мужайся, бдная жена моя. Ты слыхала объ этихъ ужасныхъ журналахъ которые появились у насъ посл dchance. Нашъ бдный мальчикъ главный поставщикъ одного изъ худшихъ между rumu, гд онъ пишетъ подъ именемъ Дидеро le jeune.
— Какъ! воскликнула Веноста,— это чудовище! Добрый аббатъ Вертпре говорилъ намъ о статьяхъ съ этою подписью. Самъ аббатъ названъ въ нихъ по имени, какъ одинъ изъ священниковъ которые навязчиво вмшиваются въ чужія дла и которые должны или служить какъ солдаты или подвергнуться мщенію canaille. Женихъ Исавры богохульникъ!
— Постойте! постойте! сказала Madame Рамо вставая, сильно поблднвъ, но сохраняя самообладаніе.— Какъ ты узналъ это, Жакъ?
— Изъ словъ самого Густава. Я въ первый разъ услышалъ объ этомъ вчера, отъ одного изъ молодыхъ негодяевъ съ которыми онъ обыкновенно водилъ дружбу, и который даже поздравлялъ меня съ возникающей славой моего сына и расхваливалъ краснорчіе его статьи появившейся въ этотъ день. Но я не далъ ему вры. Купилъ нумеръ журнала — вотъ онъ, посмотрлъ имя и адресъ издателя, пошелъ сегодня утромъ въ его контору, тамъ мн сказали что Дидеро le jeune занятъ просмотромъ корректуры, я подождалъ на улиц у дверей, и когда Густавъ вышелъ, я схватилъ его за руку и спросилъ его да или нтъ, онъ ли авторъ нечестивой статьи — вотъ этой, которую я держу теперь въ рукахъ. Онъ съ гордостью призналъ себя авторомъ, съ увлеченіемъ сталъ говорить какой онъ великій человкъ, какія великія дла ему суждено совершить, говорилъ что если онъ до сихъ поръ скрывалъ свое имя, то длалъ это только изъ снисхожденія къ ханжеству и предразсудкамъ своихъ родителей и своей невсты: и что если геній, подобно пламени, пробиваетъ себ путь, то онъ въ этомъ не виноватъ, что время когда его мннія станутъ господствующими быстро приближается, что начиная съ октября коммунисты пріобртаютъ все большую власть, и только выжидаютъ окончанія осады чтобы свергнуть настоящее правительство, и вмст съ нимъ все лицемріе, всю ложь, религіозную и соціальную. Жена, онъ былъ грубъ со мною, былъ оскорбителенъ, но онъ былъ пьянъ, этимъ объясняется его неосторожность: онъ продолжалъ идти рядомъ со мной до своей квартиры и тамъ насмшливо приглашалъ меня войти, говоря что я встрчу людей ‘которые скоро заставятъ меня отказаться отъ моихъ устарлыхъ мнній’. Теперь ты можешь идти къ нему, жена, если хочешь. Я не пойду, и не приму отъ него ни крохи хлба. Я пришелъ сюда ршившись передать все это молодой особ, если найду ее дома. Я былъ бы безчестнымъ человкомъ еслибъ допустилъ чтобъ она была обманута и сдлалась несчастною. Вотъ, Madame Веноста, вотъ! Возьмите этотъ журналъ, передайте его Mademoiselle и повторите все что отъ меня слышали.
Monsieur Рамо, обыкновенно самый кроткій изъ людей, говоря это пришелъ въ совершенное бшенство.
Жена его, хотя сохранявшее большое спокойствіе, но боле глубоко тронутая, сдлала Веност жалобный знакъ чтобъ она не говорила больше, и не прощаясь, взяла мужа за руку и вывела изъ дому.

ГЛАВА VI.

Получивъ отъ мужа адресъ Густава, Madame Рамо, одна, по темнвшимъ улицамъ, поспшила на квартиру сына. Домъ гд онъ жилъ находился въ квартал не похожемъ на тотъ въ которомъ навщала его Исавра. Тогда улица гд онъ жилъ была въ центр beau monde, теперь же его помщеніе находилось въ тхъ мстностяхъ многоликой столицы гд къ beau monde относятся съ презрніемъ или насмшкой, тмъ не мене домъ былъ съ нкоторыми претензіями, при немъ былъ дворъ для экипажей и ложа привратника. Пройдя по указанію во второй этажъ, Madame Рамо нашла дверь отворенною настежъ и войдя увидла на стол въ небольшой зал остатки пира, которые, хотя не прельстили бы никого въ боле счастливые дни, но все-таки сильно отличались отъ скудной пищи длить которую за столомъ его его невсты родители Рамо почитали за счастье, это были остатки кушаній представлявшихъ новинку для роскошнаго эпикурейца и слишкомъ дорогихъ для боле простыхъ желудковъ: великолпные куски слонины, гиппопотама, волка, въ перемежку съ опорожненными до половины бутылками. Пройдя мимо этихъ доказательствъ несвоевременной расточительности и съ чувствомъ злобы и отвращенія, Madame Рамо проникла въ маленькій кабинетъ, куда дверь также не была притворена, и увидла сына, который лежалъ въ постел полуодтый, и тяжело дыша спалъ сномъ пьянаго. Она не пыталась потревожить его. Тихо сла около постели, глядя съ грустью на его лицо, на которое когда-то взирала съ гордостью и которое теперь было угрюмо и поблекло, но все еще сохранило свою красоту, хотя это была красота руины.
Время отъ времени онъ безпокойно шевелился, произносилъ отрывочныя слова, перемшивая выдержки изъ собственныхъ изящно отдланныхъ стиховъ съ грубымъ argo, съ которымъ обращался къ воображаемымъ собесдникамъ. Въ сновидніи онъ очевидно снова переживалъ свою послднюю попойку, по временамъ уклоняясь въ поэтическій міръ, въ которомъ онъ былъ скоре блуждающимъ номадомъ, нежели осдлымъ длателемъ. Тогда она осторожно смачивала его горвшіе виски душистою водой которую нашла на его туалетномъ стол. Такъ сидла она и стерегла его, пока среди ночи онъ проснулся, и возвратился къ сознанію съ быстротой изумившей Madame Рамо. Онъ дйствительно былъ однимъ изъ тхъ людей у которыхъ сильное опьяненіе, если оно сопровождалось сномъ, смняется необычайною кротостью, происходящею отъ упадка нервовъ, и сокрушеннымъ раскаяніемъ, которое для матери показалось благопріятнымъ проблескомъ нравственнаго чувства.
Увидавъ ее онъ припалъ къ ней на грудь и залился слезами. Madame Рамо не имла духу сурово упрекать его. Но кротко и постепенно дала ему понять горе какое онъ причинилъ отцу и бдственное положеніе въ какомъ онъ покинулъ своихъ родителей и невсту. Въ настоящемъ настроеніи духа Густавъ былъ глубоко тронутъ этимъ разказомъ. Олъ слабо защищался, ссылаясь на тревожныя времена, слишкомъ сильныя умственныя занятія, примръ товарищей, среди извиненій у него со страстью вырывались выраженія раскаянія, и еще до разсвта мать и сынъ совершенно примирились. Посл того онъ заснулъ спокойнымъ сномъ, и Madame Рамо, крайне измученная, также заснула сидя въ кресл около его постели и обвивъ рукой его шею. Онъ проснулся прежде ея, въ поздній часъ утра, тихо освободившись отъ ея руки онъ пошелъ къ своей escritoire, вынулъ оттуда деньги какія нашелъ тамъ, половину положилъ къ ней на колни и принялся цловать ее пока она проснулась.
— Матушка, сказалъ онъ,— отнын я буду работать для тебя и для отца. Возьми эту бездлицу, остальное я сохраню для Исавры.
— Какая радость! я опять нашла моего сына. Но Исавра, я боюсь что она не возьметъ твоихъ денегъ и всякая мысль объ ней должна быть оставлена.
Густавъ уже повернулся къ зеркалу и старательно разчесывалъ свои темныя кудни: это денежное пожертвованіе примирило его съ собою, и тщеславіе его снова ожило.
— Нтъ, сказалъ онъ весело,— я думаю что я не покину ее, и когда она увидитъ и услышитъ меня, не можетъ быть чтобъ она сама захотла отъ меня отказаться! Теперь мы позавтракаемъ и посл того я тотчасъ же отправляюсь къ ней.
Между тмъ Исавра, возвращаясь домой при наступленіи ранней ночи, увидала у дверей своей квартиры телгу на которую нагружалась часть мебели, не особенно необходимой, и Веносту стоявшую на порог и распоряжавшуюся перевозкой.
— А, Ріссоіа! сказала она стараясь казаться веселой,— я не ждала тебя такъ рано. Послушай! я сдлала великолпную спекуляцію. Я нашла покупщика на эта вещи, которыя теперь не особенно нужны, и вмсто которыхъ можно купить другія еще лучше, когда кончится осада и у насъ опять будутъ деньги. Покупщикъ платитъ чистыми деньгами и ты сегодня не ляжешь спать безъ ужина. Вс бды переносятся легче когда покушаешь.
Исавра слабо улыбнулась, поцловала Веносту въ щеку и прошла утомленными шагами въ гостиную. Тамъ она сла, смотря разсяннымъ взоромъ на опуствшую комнату, освщенну единственною свчой.
Когда Веноста вернулась въ комнату, за ней шли служанки и несли кушанье какого он не видали уже нсколько дней: настоящаго кролика, картофель, marrons glacs, бутылку вина и охапку дровъ. Огонь въ камин, который Веноста раздувала мхами, скоро ярко разгорлся. Только тогда когда кушанье, къ которому Исавра, несмотря на свою слабость, едва прикоснулась, было передано служанкамъ, и въ каминъ подложено новое полно дровъ, Веноста приступила къ предмету который тяготилъ ея сердце. Она сдлала это съ веселою улыбкой, взявъ Исавру за об руки и нжно пожимая ихъ:
— Дитя мое, у меня для тебя такія хорошія всти! Ты освобождена, ты свободна!
Она повторила то что разказывалъ Monsieur Рамо и въ заключеніе передала ей нумеръ безбожнаго журнала Густава.
Пока Исавра читала его, губы ея были сжаты, цвтъ лица мнялся. Прочтя она опустилась на колни — не для того чтобы благодарить Небо что оно избавило ее отъ союза который былъ такъ тяжелъ для ея души — но молясь со слезами чтобы Господь спасъ, обратилъ на истинный путь душу которую она не имла силъ обратить къ Нему. Все прежнее неудовольствіе противъ Густава прошло: оно смнилось невыразимымъ состраданіемъ.

ГЛАВА VII.

Когда, незадолго предъ полуднемъ, Густавъ былъ введенъ служанкой въ залу квартиры Исавры, печальный видъ комнаты, лишенной своего прежняго изящества, поразилъ его чувствомъ недовольства, которое заглушило въ немъ чувство раскаянія. День былъ очень холоденъ, единственное полно дровъ въ камин не горло, въ комнат было всего два или три стула, даже прекрасный яркій коверъ исчезъ. Зубы его стучали, и онъ отвтилъ однимъ сухимъ кивкомъ служанк которая доложила ему что Madame Веноста нтъ дома, а Mademoiselle Чигонья еще не выходила изъ своей комнаты.
Истый Парижанинъ такого сорта какъ Рамо всегда соединяетъ съ любовью къ женщин нкотораго рода изящную обстановку, красивый будуаръ, веселый огонь въ камин, покойное кресло. При отсутствіи этихъ аттрибутовъ, fugit retro Venus. Если Англичанинъ изобрлъ слово комфортъ, то Парижанинъ больше всего цнитъ его. И отсутствіе комфорта въ дом гд онъ привыкъ встрчать его представляется ему какъ бы оскорбленіемъ его личааго чувства.
Оставшись на нсколько минутъ одинъ въ комнат, Густавъ принялся растапливать каминъ, ворча про себя: ‘Par tousles diables, quel chien de rhume je vais attraper!’ Услышавъ шелестъ платья и легкую, медленную походку онъ оглянулся. Предъ нимъ стояла Исавра. Видъ ея изумилъ его. Онъ пришелъ готовясь встртить серіозное недовольство и холодный пріемъ. Но въ выраженіи лица Мсавры оыло столько доороты, столько кротости и нжности сколько ему не случалось видть со времени ихъ помолвки.
Зная отъ матери что было разказано отцомъ къ его осужденію, онъ подумалъ про себя: ‘Однакоже эта двушка любитъ меня больше чмъ я полагалъ. Она умна и не можетъ претендовать на то чтобы руководить мнніями такого человка какъ я.’
Онъ приблизился съ веселымъ, самоувреннымъ выраженіемъ, взялъ ея руку, которую она уступила спокойно, подвелъ ее къ одному изъ немногихъ оставшихся стульевъ и слъ рядомъ съ ней.
— Милая Исавра, сказалъ онъ, не переставая быстро говорить во все время пока исполнялъ эту церемонію.— Нужно ли уврять васъ что я не имлъ понятія о томъ положеніи до какого довела васъ глупость вашего правительства и трусость или скоре предательство нашихъ генераловъ. Я только вчера вечеромъ узналъ объ этомъ отъ матери. Я поспшилъ заявить мое право раздлить съ вами скромныя средства которыя я добылъ умственнымъ трудомъ, поглащавшимъ все время которее тяжелая военная служба оставляла для талантовъ, поддерживавшихъ меня даже теперь, когда мене энергичные умы впали въ апатію.
Съ этими словами онъ выложилъ около нея на столъ нсколько золотыхъ и серебряныхъ монетъ.
— Густавъ, сказала Исавра,— я очень рада видть доказательство что я не ошибалась утверждая что несмотря на все, несмотря на вс ваши ошибки, у васъ доброе сердце. Слдуйте только его влеченіямъ, и….
— Оно всегда влечетъ меня къ твоимъ ногамъ, прервалъ ее Густавъ съ паосомъ который звучалъ нсколько театрально и искусственно.
Двушка улыбнулась, безъ горечи, безъ насмшки, тмъ не мене улыбка ея не понравилась Густаву.
— Бдный Густавъ, сказала она съ грустнымъ оттнкомъ въ голос, звучавшемъ кротостью,— разв вы не понимаете что настало время когда такіе избитые комплименты не соотвтствуютъ нашимъ измнившимся отношеніямъ? Нтъ, выслушайте меня терпливо, и пусть мои слова при этомъ послднемъ вашемъ свиданіи не оскорбляютъ васъ. Если кто-нибудь изъ насъ заслуживаетъ упрека за эту поспшную помолвку, такъ это я. Густавъ, когда вы, преувеличивая въ своемъ воображеніи ваши чувства ко мн, говорили съ такимъ жаромъ что отъ моего согласія на нашъ союзъ зависитъ ваше здоровье, ваша жизнь, ваша карьера, что мой отказъ погубитъ васъ и съ отчаянія заставитъ искать разсянія въ томъ отъ чего ваши друзья, ваша мать, долгъ генія служить благу человчества и божественнымъ цлямъ должны были удалить и спасти васъ — когда вы говорили это и я врила всему, мн казалось что само Небо повелваетъ мн не покидать душу взывающую ко мн въ критическую минуту своей борьбы и опасностей. Густавъ, я раскаиваюсь теперь, я была виновата.
— Какимъ образомъ?
— Я преувеличивала мое вліяніе на ваше сердце, еще больше можетъ-быть преувеличивала свою власть надъ собственнымъ сердцемъ.
— Надъ вашимъ? Теперь я понимаю. Вы не любили меня?
— Я никогда не говорила что любила васъ въ томъ смысл въ какомъ вы употребляете это слово. Я говорила что такой любви какую вы описывали въ вашихъ стихахъ и о какой,— прибавила она запинаясь, щеки ея вспыхнули и руки крпко сикались,— я можетъ-быть мечтала, что такой любви я не могу дать вамъ. Вы объявили что удовольствуетесь тмъ чувствомъ какое я могу вамъ дать. Позвольте! дайте мн договорить. Вы сказали что расположеніе мое къ вамъ увеличится, можетъ перейти въ любовь, когда я больше узнаю васъ. Но этого не случилось. Нтъ, расположеніе мое прошло даже прежде нежели въ эти дни испытаній и горя я убдилась насколько ваше пренебреженіе непохоже было на любовь о какой вы говорили. Вамъ нтъ надобности извиняться въ немъ, потому что оно не огорчило меня.
— Вы поистин жестоки, Mademoiselle.
— Нтъ, я поистин добра. Я желаю чтобы вы не чувствовала боли при нашемъ разставаньи. Я ршила, когда кончится осада, и наступитъ время говорить откровенно о нашей помолвк, сказать вамъ какъ страшитъ меня мысль о нашемъ союз, сказать что для счастія насъ обоихъ будетъ лучше если мы возвратимъ другъ другу данное слово. Время это настало раньше чмъ я думала. Еслибы даже я любила васъ, Густавъ, такъ глубоко какъ… какъ напримръ любятъ герои романовъ, я и тогда не осмлилась бы выйти замужъ за человка который призываетъ смертныхъ къ отрицанію Божества, къ разрушенію его алтарей, и признанію благоговнія предъ Нимъ за преступленіе. Нтъ, я скоре умерла бы отъ разбитаго сердца, чтобы быть въ числ душъ которыя имютъ счастіе молить Божественнаго Искупителя о милостивомъ ниспосланіи свта на тхъ кого любили и кто остается въ земной тьм.
— Исавра! воскликнулъ Густавъ, на его измнчивый темпераментъ произвели впечатлніе не слова Исавры, но страстная горячность съ какой они были высказаны, и изящество духовной красоты какою озарилось ея лицо.— Исавра, я заслужилъ ваше неодобрніе, вашъ приговоръ, но не просите меня возвратить вамъ ваше слово. У меня нтъ силъ сдлать этого. Теперь больше чмъ когда-нибудь, больше чмъ когда я впервые получилъ ваше согласіе, я нуждаюсь въ помощи, въ сообществ моего ангела хранителя. Вы были для меня когда-то этимъ ангеломъ, не покидайте меня теперь. Въ настоящее ужасное революціонное время, впечатлительныя натуры заражаютси безуміемъ другъ отъ друга. Писатель въ горячк страсти говоритъ больше чмъ онъ думаетъ въ дйствительности, и въ боле холодныя минуты раскаивается и отступаетъ. Подумайте также о тягости лишеній, о голод. Только т мннія которыя вы осуждаете доставляютъ въ настоящее время хлбъ писателю. Но скажите что вы еще простите меня если я откажусь отъ всякихъ нападокъ на ваши убжденія, на вашу религію, если я скажу ‘твой Богъ будетъ моимъ Богомъ, твой народъ моимъ народомъ’.
— Увы! сказала Исавра кротко,— спроси себя самъ могу ли я опять поврить этимъ словамъ. Постой!— продолжала она, прерывая его возраженіе съ боле мягкимъ выраженіемъ въ лиц и большею горячностью въ голос.— Разв мущина долженъ обращаться къ женщин съ этими словами? Разв на силу женщины долженъ опираться мущина? Разв ей долженъ говорить онъ: ‘Руководи моими мнніями во всемъ что составляетъ достояніе мужскаго ума, измни убжденія которыя я составилъ себ и которыя честно отстаивалъ, научи меня какъ я долженъ жить въ этой жизни и разсй мои сомннія относительно будущей’? Нтъ, Густавъ, въ этомъ мущина никогда не можетъ найти поддержку въ женщин. Въ настоящую минуту ты говоришь искренно, мой бдный другъ, но еслибъ я поврила теб сегодня, ты завтра же сталъ бы смяться надъ тмъ чему можно заставить поврить женщину.
Задтый за живое истиной заключавшейся въ обвиненіи Исавры Густавъ воскликнулъ со страстью:
— Все что ты говоришь есть ложь, и ты знаешь это. Вліяніе женщины на человка для добра или зла превосходитъ всякія разсужденія. Оно опредляетъ всю его земную дятельность, оно или направляетъ или омрачаетъ все его будущее которое лежитъ между его жизнью и могилой и тмъ что можетъ быть за могилой. Если ты покинешь меня, ты будешь отвчать за меня, за вс мои дйствія, которыя могутъ быть направлены противъ всего что ты почитаешь святымъ. Но сохрани свое слово еще на время, и испытай меня. Если я покажу теб насколько я могъ вредить и какъ ради тебя я не только щадилъ, но отстаивалъ все то что составляетъ предметъ твоей вры и почитанія, достанетъ ли у тебя смлости тогда сказать мн: ‘Ступай одинъ своимъ путемъ, я покидаю тебя!’
Исавра отвернулась, но протянула ему руку — рука эта была холодна какъ мертвая. Онъ зналъ что она уступила и тщеславіе его было удовлетворено, онъ улыбался съ тайнымъ торжествомъ когда напечатллъ поцлуй на этой ледяной рук и вышелъ.
‘Это долгъ, это не можетъ не быть долгомъ’, сказала про себя Исавра. ‘Но гд же то возвышающее наслажденіе которое принадлежитъ исполненному долгу? гд оно? гд?’ Она медленно прошла, тяжелою походкой и съ опущенною головой, въ свою комнату, упала тамъ на колни и начала молиться.

ГЛАВА VIII.

Люди тщеславные, какъ мущины такъ и женщины, чувствуютъ радостное самодовольство при минутномъ личномъ успх, какъ бы мало этотъ успхъ ни содйствовала, даже какъ бы сильно онъ ни вредилъ, тмъ цлямъ которыя составляютъ боле сильный предметъ желаній ихъ тщеславія. Тщеславная женщина можетъ сильно желать сближенія съ великолпнымъ A— —, видя въ немъ будущаго мужа, и въ то же время чувствовать нкоторое торжество если ея взгляды доставятъ ей на одинъ вечеръ побду надъ жалкимъ B— —, хотя бы чрезъ это она могла лишиться A — — навсегда.
Такъ, когда Густавъ Рамо вышелъ отъ Исавры, первымъ чувствомъ его было торжество. Его краснорчіе подчинило себ ея волю, она не отказала ему окончательно. Но пока онъ разсянно блуждалъ на морозномъ воздух, самодовольство его смнилось огорченіемъ и недовольствомъ. Онъ чувствовалъ что связалъ себя общаніями которыхъ ни мало не намренъ былъ исполнять. Правда, общанія эти были высказаны очень неопредленно, но въ сущности были совершенно ясны — ‘не только щадить, но отстаивать все то что чтила и уважала Исавра’. Возможно ли это было для него? Какъ могъ онъ внезапно измнить весь характеръ своей литературной дятельности? Какъ сдлаться защитникомъ брака и собственности, церкви и религіи? Какъ объявить себя такимъ отступникомъ? Ршившись на это, можно ли сдлаться вождемъ новой революціи? и какъ избжать чтобы не сдлаться ея жертвою? Перестать писать вовсе? Но въ такомъ случа чмъ же жить? Перо было единственною его поддержкой, не считая 30 су въ день въ качеств національгарда — тридцать су въ день для человка который чтобъ имть возможность быть сибаритомъ въ жизни, былъ Спартанцемъ въ своихъ теоріяхъ. Спартанскія доктрины были самыми лучшими въ настоящую минуту: питаться черною похлебкой и биться съ врагомъ. Но патріотическія чувства доставляли моднымъ журналистамъ такую наживу что они меньше всхъ согласились бы сами сть черную похлебку или биться съ врагами.
‘Эти женщины такъ глупы когда вмшиваются въ политику’, проворчалъ сквозь зубы защитникъ женскихъ правъ во всемъ что касалось любви. ‘И, продолжалъ онъ бесдуя съ собою, у этой двушки нтъ не только большаго, но даже приличнаго приданаго, она не можетъ сказать: ‘въ замнъ того что ты жертвуешь своею популярностью, своими надеждами и мнніями, я дамъ теб не только преданное сердце, но и прекрасный столъ, и теплую квартиру и достаточно карманныхъ денегъ’. Sacre bleu! какъ подумаешь объ этой морозной комнат, да можетъ-быть мышиной лапк на обдъ, и добродтельныхъ проповдяхъ, такая будущность не особенно привлекательна, да и сама двушка вовсе не такъ хороша какъ была прежде, такъ похудла, Sur mon me, я думаю что она требуетъ слиткомъ многаго, гораздо больше чмъ стоитъ сама. Нтъ, нтъ, лучше было принять ея отказъ. Elle n’est pas digne de moi.’
Въ то время какъ онъ пришелъ къ этому выводу, Гуотавъ Рамо почувствовалъ легкое прикосновеніе къ своей рук мягкой, теплой, но сильной руки. Онъ обернулся и увидалъ лицо женщины которой старался избгать въ теченіи многихъ скучныхъ недль, лицо Жюли Комартенъ. Жюли не имла того жалкаго вида какъ тогда когда встртилъ ее Саваренъ въ поношенномъ плать, ни такого какъ видлъ ее Лемерсье въ кафе, въ старомъ театральномъ костюм. Жюли никогда не была такъ красива, не имла такого сіяющаго вида какъ теперь, и въ ея голос была удивительная сердечная нжность когда она воскликнула:
Mon homme! mon homme! seul homme au monde mon coeur, Gustave, chri ador! Я нашла тебя, наконецъ-то, наконецъ!
Густавъ смотрлъ на нее изумленными глазами. Невольно взглядъ его перешелъ съ ея свжаго румянаго лица, которое сіяло на мороз еще большимъ здоровьемъ, на ея платье, новое и прекрасное черное платье — онъ не зналъ что это трауръ — и шубку опушенную дорогимъ соболемъ. Ясно было что не нищая ожидающая подаянія напоминала дрожащему Адонису о правахъ Венеры. Онъ пробормоталъ ея имя: ‘Жюли’, и остановился.
Oui, ta Julie! Petit ingrat! Какъ я искала тебя! Какъ я жаждала видть тебя! Чудовище Саваренъ! Онъ не хотлъ отвчать на мои разспросы о теб. Это было цлую вчность тому назадъ. Наконецъ Фредерикъ Лемерсье, котораго я посл встртила, общалъ напомнить теб что я все еще жива. Онъ не сдлалъ этого, иначе я бы ужь увидла тебя — n’est ce pas?
— Разумется, разумется, только, ты знаешь, ch&egrave,re amie, что… что… какъ я прежде говорилъ теб, я… я женюсь… и, и…
— Но ты еще не женатъ?
— Нтъ, нтъ. Слышишь! Берегись, кажется это свистъ ядра.
— Что жь? Пусть оно летитъ сюда! Еслибъ оно убило насъ обоихъ пока моя рука лежитъ въ твоей рук!
‘О! подумалъ Густавъ про себя, какая разница! Вотъ это любовь! Здсь нтъ проповдей! Elle est ptus digne de moi que Vautre.’
— Нтъ, сказалъ онъ вслухъ,— я не женатъ. Во всякомъ случа женитьба не больше какъ жалкая церемонія. Но если ты хотла имть обо мн извстія, ты не могла не слышать о моемъ успх какъ оратора въ Salle Favre. Впрочемъ я оставилъ эту карьеру. Но какъ журналистъ я могу льстить себя что имлъ un beau succ&egrave,s.
— Конечно, конечно, мой Густавъ, мой поэтъ! Гд бы ты ни былъ, ты везд долженъ быть первымъ. Но увы! это моя вина, мое несчастье. Я не бывала въ свт, который может-быть прославляетъ твое имя.
— Не мое имя. Осторожность побудила меня скрывать его. Тмъ не мене геній не скроешь ни подъ какимъ именемъ. Ты могла узнать меня подъ моимъ mon de plume.
— Прости меня, я всегда была bte. Но столько недль я была такъ бдна, въ такой нужд. Я никуда не могла показаться кром какъ — ты не будешь стыдиться меня — кром…
— Что жь? продолжай.
— Кром того мста гд я могла получить нсколько денегъ. Сперва я танцовала — ты помнишь мой bolero. Потомъ получила лучшее занятіе. Помнишь какъ ты училъ меня декламировать стихи? Еслибъ я думала только о себ, я была бы рада умереть съ голоду. Но ты можетъ-быть помнишь Маделену, старую няньку. Она ходила за мной еще въ то время какъ я жила такъ хорошо у матери. Матери! Нтъ, оказывается что Madame Сюрвиль вовсе не была моей матерью. Разумется я не могла допустить чтобы Маделена умерла съ голоду, и потому, хотя сердце мое было тяжело какъ свинецъ, я танцовала и декламировала. Но мн не было такъ тяжело когда я декламировала твои псни.
— Мои псни! Pauvre ange! воскликнулъ поэтъ.
— Въ то время я думала: о, эта ужасная осада! Онъ также можетъ-быть бденъ, онъ можетъ терпть нужду и голодъ, и все что у меня оставалось я откладывала въ шкатулку для тебя, на случай если ты вернешься ко мн когда-нибудь. Mon homme, могла ли я ходить въ Salle Favre? Могла ли я читать журналы? Но ты не женатъ, Густавъ? Parole d’honneur*
Parole d’honneur! Но не все ли равно?
— Нтъ! О, я теперь вовсе не такая mchante, не такая mauvaise tte какъ была нсколько мсяцевъ тому назадъ. Еслибы ты былъ женатъ, я сказала бы: Богъ да благословитъ твою жену. Забудь меня. Но такъ какъ этого нтъ, то еще одно слово. Любишь ты ты эту двушку, кто бы она на была? Или любитъ ли она тебя настолько что съ твоей стороны было бы грхомъ болтать теперь съ Жюли? Говори правду, какъ еслибы ты не былъ поэтомъ.
— По чести, она никогда не говорила что любитъ меня. Я никогда и не думалъ этого. Но, видишь ли, я былъ очень боленъ, родные мои и друзья и мой докторъ говорили что мн слдуетъ правильно устроить свою жизнь, жениться и такъ дале. У двушки были деньги и она была хорошею партіей. Короче, дло было ршено. Но, Жюли, она никогда не выучивала моихъ стиховъ наизусть! Она не любила меня какъ любила ты и какъ любишь еще теперь. И теперь когда я опять встртилъ тебя, когда смотрю на твое лицо, когда слышу твой голосъ. Нтъ, я не люблю ее такъ какъ любилъ и еще могу любить тебя. Но…. но….
— Но что же? О, я догадываюсь. Ты видишь что я хорошо одта, не танцую больше а не декламирую въ кафе, и ты думаешь что Жюли обезчестила себя? Что она не врна теб?
Густавъ не ожидалъ такой откровенности, и не эта мысль была главною его мыслью когда онъ сказалъ ‘но…. но….’ У него были многіе но, и вс очень неопредленно представлялись его уму пока онъ говорилъ. Однакоже онъ отвчалъ какъ естественно отвчалъ бы всякій не лишенный благовоспитанности скептическій Парижанинъ:
— Милый другъ мой, милое дитя мое (Парижане очень любятъ употреблять слово дитя, enfant, обращаясь къ женщин), я никогда не видалъ тебя такою блестящею какъ теперь, и когда ты говоришь что ты не бдна, и подтвержденіемъ этихъ словъ служатъ такіе мха какихъ я не въ состояніи купать теб, что долженъ я думать?
Oh, mon homme, mon homme! ты всегда былъ очень уменъ и за то я любила тебя. Я очень глупа, и это можетъ извинить тебя что ты не могъ любить меня. Но можешь ли ты не знать что я не могла бы смотрть на тебя такъ прямо какъ смотрю теперь, еслибы была неврна теб хотя бы въ помышленіи? Viens chez moi, пойдемъ, я все разкажу теб. Только, повторяю, если другая иметъ на тебя права которыя воспрещаютъ теб идти ко мн, скажи прямо, и я никогда больше не потревожу тебя.
Гусгавъ все это время медленно шелъ рядомъ съ Жюли. Вдали раздавался громъ пушекъ осаждающихъ. Короткій день склонялся къ вечеру, встрчавшіеся на опустлыхъ бульварахъ зваки оборачивались чтобы взглянуть на эту молодую, прекрасную, хорошо одтую женщину, представлявшую такой контрастъ со столицей, прежнюю роскошь которой при императорскомъ правительств олицетворяла собою эта ‘Ундина Парижа’. Теперь Густавъ подалъ руку Жюли и ускоряя шагъ проговорилъ:
— Нтъ причины почему я отказался бы проводить тебя домой и выслушать объясненія которыя ты такъ великодушно предлагаешь.

ГЛАВА IX.

‘О, какая разница, какая разница!’ сказалъ Густавъ про себя войдя въ квартиру Жюли. Въ ея лучшіе дни, когда онъ впервые познакомился съ ней, квартира ея была несравненно великолпне, тамъ было больше шелку и бахромы, больше цвтовъ и бездлушекъ, но никогда не казалась она такою веселою, комфортабельною и уютною какъ настоящее ея помщеніе. Какая противоположность съ холодною, лишенною мебели комнатой Исавры! Она подвела его къ ярко пылавшему камину, подложила еще дровъ, усадила его въ самое покойное кресло, опустилась предъ нимъ на колни и стала грть его окоченвшія руки въ своихъ рукахъ. Когда ея блестящіе глаза были нжно устремлены на него, она казалась такъ молода и невинна! Вы не назвали бы ее тогда ‘Ундиною Парижа’.
Но когда немного спустя, оживленный тепломъ и очарованный ея красотой, Густавъ обнялъ ее и попытался привлечь къ себ на колни, она выскользнула изъ его объятій, тихонько покачавъ головой, и сла, съ милымъ видомъ церемонности, въ нкоторомъ разстояніи отъ него.
Густавъ смотрлъ на нее въ недоумніи.
Causons, сказала она съ важностью,— ты долженъ узнать почему я такъ хорошо одта, имю такую хорошую квартиру, и я сгараю отъ нетерпнія разказать теб все. Нсколько дней тому назадъ, только-что я кончила свое чтеніе въ кафе и надвала шаль, одинъ высокій господинъ, fort bel homme, съ видомъ grand seigneur, вошелъ въ кафе и подойдя ко мн вжливо сказалъ: ‘кажется я имю честь видть Mademoiselle Жюли Комартенъ?’ ‘Это мое имя’, сказала я удивившись, посмотрвъ да него внимательне, я узнала его лицо. За нсколько дней предъ тмъ онъ приходилъ въ кафе съ твоимъ старымъ знакомымъ, Фредерикомъ Лемерсье, и стоялъ рядомъ съ нимъ когда я просила Фредерика сообщить мн что-нибудь о теб. ‘Mademoiselle, продолжалъ онъ съ серіозною, грустною улыбкой, я удивлю васъ если скажу что по завщанію вашей матери мн поручено быть вашимъ покровителемъ.’ — ‘Моей матери, Madame Сюрвиль?’ — ‘Madame Сюрвиль взяла васъ къ себ вмсто дочери, но она не была вашей матерью. Но намъ не удобно говорить здсь. Позвольте просить васъ пойти со мною въ контору Monsieur N avou. Это не далеко отсюда, дорогою я передамъ вамъ нсколько извстій которыя могутъ огорчить и обрадовать васъ.’ Въ голос и во взгляд его была искренность и серіозность, которая убдила меня. Онъ не предложилъ мн руки, я шла рядомъ съ нимъ куда онъ шелъ. По дорог онъ разказалъ мн въ короткихъ словахъ что моя мать разошлась съ своимъ мужемъ, и по нкоторымъ семейнымъ обстоятельствамъ не могла воспитывать меня сама и приняла предложеніе Madame Сюрвиль, которая хотла взять меня вмсто дочери. Когда онъ говорилъ я смутно припомнила даму которая взяла меня изъ дому гд, сколько я могу понять, я жила у кормилицы, и оставила меня у бдной, милой Madame Сюрвиль, сказавъ: ‘теперь вотъ будетъ твоя mamma‘. Я никогда больше не видала этой дамы. Кажется что много лтъ спустя моя настоящая мать хотла опять взять меня къ себ. Madame Сюрвиль тогда уже умерла. Но она не могла разыскать меня, вслдствіе, увы! моей ошибки, что я перемнила имя. Тогда она ушла въ монастырь, оставивъ 100.000 франковъ этому господину, который былъ съ ней въ дальнемъ родств, съ тмъ что онъ могъ по своему усмотрнію или оставить эти деньги себ или же передать мн если найдетъ меня. ‘Я прошу васъ’, продолжалъ этотъ господинъ, ‘пойти со мной къ Monsieur N, потому что деньги эти находятся у него. Онъ подтвердитъ то что я сказалъ. Мн остается прибавить еще вотъ что: если вы примете мое покровительство, будете въ точности слдовать моимъ совтамъ, то я распоряжусь чтобы проценты наросшіе со времени передачи этой суммы Monsieur N были выданы вамъ, а самый капиталъ будетъ вашимъ приданымъ при выход замужъ, если выборъ вашъ будетъ сдланъ съ моего согласія.’
До сихъ поръ Густавъ слушалъ очень внимательно и не прерывая, теперь онъ взглянулъ на нее и сказалъ со своею обычною насмшливостью:
— Сообщилъ ли вамъ вашъ Monsieur, fort bel homme, какъ вы говорите, цну своихъ совтовъ или скоре приказаній которымъ вы должны въ точности слдовать?
— Да, отвчала Жюли,— не тогда, а посл. Дай мн продолжать. Мы пришли къ Monsieur N, важному, пожилому человку. Онъ сказалъ что знаетъ только что деньги завщаны господину который пришелъ со мной и должны быть выданы ему, вмст съ наросшими процентами, по смерти дамы которая поручила ему эту сумму. Иметъ ли этотъ господинъ инструкцію какъ распорядиться этими деньгами, ему неизвстно. Онъ можетъ сдлать только одно, передать эти деньги ему вполн, по полученіи надлежащаго удостовренія о смерти дамы. Такимъ образомъ ты видишь, Густавъ, что онъ могъ вовсе не давать мн этихъ денегъ еслибъ захотлъ.
— Вашъ Monsieur очень великодушенъ. Можетъ-быть вы теперь скажете мн его имя.
— Нтъ, онъ до времени воспретилъ мн это.
— И онъ нанялъ для васъ эту квартиру и далъ вамъ денегъ на покупку этого великолпнаго платья и шубы. Bah? mon enfant, къ чему стараться обмануть меня? Разв я не знаю моего Парижа? Никакой fort bel homme не длается покровителемъ fort belle fille, такой молодой и прекрасной какъ Mademoiselle Жюли Комартенъ, безъ нкоторыхъ соображеній, которыя пусть останутся не названы, какъ и онъ самъ.
Глаза Жюли заблистали.
— Ахъ, Густавъ! Ахъ, Alonsieur! сказала она отчасти сердито, отчасти жалобно,— я вижу что мой покровитель зналъ васъ лучше чмъ я. Но все равно, я не стану длать теб упрековъ, ты имешь право презирать меня.
— Прости меня! я не думалъ оскорбить тебя, сказалъ Густавъ, нсколько недовольный.— Но сознайся что это очень странная исторія, и этотъ покровитель, который знаетъ меня лучше чмъ ты, иметъ ли онъ обо мн какое-нибудь понятіе? Ты говорила ему обо мн?
— Могла ли я не сказать? Онъ говорилъ что это ужасная война, въ которой онъ принимаетъ дятельное участіе, съ каждымъ днемъ все боле подвергаетъ его жизнь опасности. Онъ желалъ докончить исполненіе завщаннаго ему и видть меня любимою женой достойнаго человка, который — она остановилась на минуту съ видомъ подавленнаго страданія и потомъ поспшно договорила: — который оцнитъ то что есть во мн хорошаго и никогда не будетъ упрекать меня за…. за прошлое. Тогда я сказала что мое сердце принадлежитъ теб, что я не могу быть ни чьей женой какъ только твоей.
— Женой, пробормоталъ Густавъ,— моей женой!
— И, продолжала двушка, не обращая вниманія на перерывъ,— онъ возразилъ что ты не такой мужъ какого онъ выбралъ бы для меня, что ты не — я не могу огорчать тебя повторяя что онъ говорилъ, безжалостно, несправедливо. Онъ просилъ меня не думать больше о теб. Я повторила что это невозможно.
— Но, сказалъ Рамо съ притворнымъ смхомъ,— зачмъ думать о такой ужасной вещи какъ женитьба? Ты любишь меня, и….
Онъ опять приблизился желая обнять ее. Она отодвинулась.
— Нтъ, Густавъ, нтъ. Я поклялась, поклялась торжественно памятью моей покойной матери, что никогда больше не буду гршить. Я никогда не буду для тебя ничмъ инымъ какъ только другомъ или женой.
Прежде чмъ Густавъ могъ отвтить на эти слова, которыя были для него совершенною неожиданностью, раздался звонокъ у наружной двери и старая нянька ввела Виктора де-Молеона. Онъ остановился на порог и брови его сдвинулись.
— Такъ вы уже нарушили ваше общаніе, Mademoiselle?
— Нтъ, Monsieur, я не нарушила моего общанія, горячо воскликнула Жюли.— Я говорила вамъ что не буду разыскивать Monsieur Рамо. Я не искала его, но встртила его случайно. Я должна была объясниться съ нимъ и пригласила его сюда чтобы дать это объясненіе. Безъ этого, чтобы онъ подумалъ обо мн? Теперь онъ можетъ идти, и я никогда больше не приму его безъ вашего разршенія.
Виконтъ обратилъ свой строгій взглядъ на Густава, который, хотя, какъ мы знаемъ, не имлъ недостатка въ личной храбрости, но почувствовалъ смущеніе въ виду своего ложнаго положенія, глаза его робко опустилась предъ взглядомъ де-Молеона.
— Остазьте насъ на нсколько минутъ однихъ, Mademoiselle, сказалъ виконтъ.— Нтъ, Жюли, прибавилъ онъ боле мягкимъ голосомъ,— не бойтесь ничего. Я также долженъ дать объясненіе, дружеское объясненіе, Monsieur Рамо.
Съ обычною своею вжливостью относительно женщинъ онъ подалъ руку Жюли и проводилъ ее до дверей. Потомъ затворивъ двери, онъ слъ и знакомъ пригласилъ Рамо сдлать то же.
Monsieur, сказалъ де-Молеонъ,— простите меня что я удержалъ васъ. Нашъ разговоръ можетъ кончиться въ нсколько словъ. Я полагаю что Mademoiselle передала вамъ что она не дочь Madame Сюрвиль, что ея мать поручила ее моимъ заботамъ и покровительству, и оставила небольшое состояніе, которое я имю право отдать ей или удержать у себя. Недавнее мое знакомство съ Madeimoselle успло уже внушить мн живой интересъ къ ея судьб. Я смотрю съ состраданіемъ на ея прошедшее, съ надеждою на ея будущность. Я не прошу васъ раздлять моихъ взглядовъ. Но говорю откровенно что это мое желаніе, и могу прибавить, мое ршеніе, чтобы двушка порученная моимъ заботамъ отнын была безопасна отъ искушеній къ которымъ привели ее бдность и, если хотите, тщеславіе, но которыя не испортили ея сердца. Bref, я долженъ просить васъ дать мн честное слово что вы не будете съ ней видаться. Я не могу допустить никакого враждебнаго вліянія между ея судьбою и честью.
— Вы говорите справедливо и благородно, Monsieur le Vicomte, сказалъ Рамо,— и я даю вамъ общаніе какого вы желаете.— Онъ прибавилъ съ чувствомъ:— Правда что сердце ея осталось неиспорченнымъ. Въ немъ столько доброты, столько чувства и безкорыстія какъ у ребенка. J’ai l’honneur de vous saluer, Monsieur le vicomte.
Онъ поклонился съ необычнымъ ему достоинствомъ и въ глазахъ его были слезы когда онъ прошелъ мимо де-Молеона и вышелъ въ переднюю. Тамъ внезапно отворилась боковая дверь и Жюли, встревоженная, любопытная, выглянула изъ нея.
Густавъ остановился.
Adieu, Mademoiselle! Хотя мы никогда больше не увидимся, хотя судьба наша раздляетъ насъ, но врьте что я вчно буду хранить о васъ добрую память…. и….
Двушка не дала ему договорить, порывисто схватила его за руку и устремила на него дикій взглядъ.
— Замолчи! Ты хочешь сказать что мы должны разстаться, разстаться навсегда?
— Увы! сказалъ Густавъ,— намъ нтъ другаго выбора. Вашъ покровитель основательно воспрещаетъ мои посщенія, и еслибъ я былъ свободенъ предложить вамъ свою руку, вы сами сказали что вашъ покровитель не одобритъ этого брака.
Жюли обратила свой взглядъ на де-Молеона, который проводивъ Густава до передней, стоялъ молча и безучастно, прислонясь къ стн.
Теперь онъ повялъ въ чемъ дло и отвчалъ на трогательное обращеніе къ нему двушки:
— Молодой другъ мой, сказалъ онъ,— Monsieur Рамо говоритъ честно и правдиво, позвольте ему уйти. Онъ принадлежитъ прошлой жизни, постарайтесь примирить себя съ новою.
Онъ приблизился чтобы взять ея руку и сдлалъ Густаву знакъ уходить. Но когда онъ подошелъ къ Жюли, она издала слабый, жалобный стонъ и безъ чувствъ упала къ его ногамъ. Де-Молеонъ поднялъ ее и отнесъ въ ея комнату, гд оставилъ ее на попеченіе няньки. Возвратясь въ переднюю онъ увидлъ Густава, который все еще медлилъ у дверей.
— Простите меня, Monsieur, сказалъ онъ виконту,— но я такъ разстроенъ, такъ несчастенъ. что она? Видите, видите что такое внезапное разставанье, такой жестокій разрывъ опасенъ для ея здоровья, можетъ-быть для разсудка. Позвольте мн зайти еще, или я не буду въ силахъ исполнить свое общаніе.
Де-Молеонъ помолчалъ нсколько мунутъ. Потомъ сказалъ шепотомъ:
— Войдите въ залу. Поговоримте откровенно.

ГЛАВА X.

Monsieur Рамо, сказалъ де-Молеонъ когда они вернулись въ залу,— я скажу вамъ по чести что мое желаніе какъ можно скоре освободиться отъ надзора за этой молодою двушкой. Теперь, когда я играю съ судьбою, единственная ограда для нея моя жизнь. Я считаю своимъ долгомъ знать что она не будетъ оставлена, не будетъ одинока въ мір посл моей смерти. У меня есть въ виду человкъ котораго я считаю самымъ подходящимъ для нея мужемъ во всхъ отношеніяхъ: красивый и храбрый молодой человкъ служащій въ моемъ баталіон, хорошей фамиліи, у котораго нтъ въ живыхъ никого изъ родни съ кмъ бы онъ могъ совтоваться о своемъ выбор. Я имю основаніе полагать что если Жюли выйдетъ за него замужъ, ей нечего бояться услышать когда-нибудь упрекъ за прошлое. Приданаго ея будетъ достаточно чтобъ онъ могъ исполнить свое желаніе поселиться въ провинціальномъ городк Нормандіи. И тогда Парижъ съ его искушеніями скоро выйдутъ изъ головы этого ребенка какъ дурной сонъ. Но я не могу располагать ея рукой безъ ея согласія, и если ее и можно убдить оставить всякую мысль о васъ, то я не имю времени заниматься этимъ. Приступаю къ главному. Вы не такой человкъ какого бы я желалъ видть ея мужемъ. Но, очевидно что она готова избрать васъ. Расположены ли вы жениться на ней? Вы колеблетесь, это вполн естественно, я не имю права требовать немедленнаго отвта на такой важный вопросъ. Можетъ-быть вы обдумаете, и скажете мн черезъ день или два? Я увренъ что если вы, какъ я слышалъ, до начала осады были помолвлены съ синьйорой Чигонья, то теперь это разошлось.
— Дочему вы уврены въ этомъ? спросилъ Густавъ въ смущеніи.
— Просто потому что встрчаю васъ здсь. Нтъ, избавьте меня отъ объясненій и извиненій. Я совершенно понимаю что вы были приглашены зайти. Но человкъ торжественно признанный женихомъ такой demoiselle какъ синьйора Чигонья, во время такихъ ужасныхъ испытаній и опасностей, едва ли позволилъ бы себ соблазниться принявъ приглашеніе такой красивой и такъ горячо привязанной къ нему двушки какъ Mademoiselle Жюли, и убдившись въ сил и страсти этой привязанности, не могъ бы говорить что не въ силахъ сдержать своего общанія не повторять этихъ посщеній. Но если я ошибаюсь и вы не перестали быть женихомъ синьйорины, въ такомъ случа разговоръ нашъ долженъ прекратиться.
Густавъ опустилъ голову отъ стыда и смшанныхъ сомнній.
Опытный наблюдатель человческихъ характеровъ и измнчивости умовъ взглянулъ на растерянное лицо поэта съ полуулыбкой презрнія.
— Ваше дло судить насколько любовь къ вамъ такъ сильно обнаруженная двушкой, насколько соображенія противъ брака съ той чье прошлое не безупречно, могутъ вліять на ваши передовыя мннія объ общественныхъ связяхъ. Подобныя соображенія для артистовъ, кажется, не имютъ того значенія какъ для буржуазіи. Мн остается прибавить что мужъ Жюли получитъ вмст съ ея рукою приданое въ 120.000 франковъ, и я имю основаніе полагать что это состояніе увеличится — насколько, сказать не могу — когда съ прекращеніемъ осады возстановится сообщеніе съ Англіей. Еще одно слово. Я желалъ бы считать будущаго мужа Жюли въ числ моихъ друзей. Еслибъ онъ не противился политическимъ мнніямъ съ которыми я связываю собственную карьеру, я былъ бы радъ чтобы достигнутое мною возвышеніе помогло возвыситься и ему. Но мои мннія, какъ вы могли убдиться, мннія практическаго свтскаго человка, и не имютъ ничего общаго съ коммунистами, соціалистами, интернаціоналистами или со всякою другою партіей какую старыя европейскія общества вздумаютъ положить въ Медеинъ котелъ юности. Въ такую минуту какъ настоящая, число фанатиковъ и мечтателей такъ велико что по возстановленіи порядка необходима будетъ общая амнистія. То что писалъ въ такое время молодой поэтъ какъ вы, будетъ черезъ годъ или два охотно прощено и забыто, лишь бы онъ не пытался насильственными дйствіями проводить свои мннія. Но если вы предпочтете держаться мнній которыя теперь отстаиваете, пусть будетъ такъ. Они не уменьшатъ увренности бдной Жюли въ вашей мудрости и геніальности. Они только отдалятъ васъ отъ меня, и можетъ настать день когда мн придется исполнить печальный долгъ и приказать разстрлять васъ — Dii meliora. Подумайте обо всемъ что я откровенно высказалъ вамъ. Дайте мн отвтъ въ теченіе сорока восьми часовъ, а до тхъ поръ не старайтесь видться съ Жюли. Имю честь пожелать вамъ добраго дня.

ГЛАВА XI.

Короткій пасмурный день угасалъ когда Густавъ, выйдя изъ квартиры Жюли, снова очутился на улицахъ. Мысли его были встревожены и перепутаны. Онъ тмъ боле тронутъ былъ страстною любовью къ нему Жюли, чмъ большую противоположность представляла она со словами и обращеніемъ Исавры во время послдняго ихъ свиданія. Его собственная старая склонность къ ‘Ундин Парижа’ ожила встртивъ препятствія въ ея неожиданной сдержанности и затрудненіяхъ поставленныхъ покровительствомъ де-Молеона. Одинъ остроумный писатель такимъ образомъ опредлилъ страсть: ‘un caprice inflamm par des obstacles’. Въ обыкновенное мирное время, Густавъ, обладающій красотою, ищущій занять уважаемое положеніе среди beau monde, не допустилъ бы мысли компрометировать себя женитьбою на фигурантк. Но теперь, крайнія политическія доктрины съ которыми онъ связалъ свое имя положили преграду между нимъ и beau monde, и поставили его во глав революціонной черни, ему пришлось бы отказаться и отъ этого положенія еслибъ онъ продолжалъ быть женихомъ Исавры. Къ тому же немедленное обладаніе приданымъ Жюли представляло искушеніе для человка который такъ любилъ свой личный комфортъ, и не зналъ бы гд ему пообдать, еслибы, послушный ‘предразсудкамъ’ Исавры, отказался отъ заработка въ качеств сотрудника революціонныхъ журналовъ. Увщанія отказаться отъ длакоторому онъ служилъ, выраженныя де-Молеономъ съ такою высокомрною холодностью, не остались вовсе безъ вліянія на Густава, хотя и оскорбляли его самоуваженіе. Онъ имлъ, хотя смутное, понятіе о мужественныхъ талантахъ виконта къ публичной жизни, и высокая репутація, которую онъ уже пріобрлъ между военными авторитетами и которая признавалась даже не опытными, но благоразумными людьми изъ числа не военныхъ, имла свой всъ для впечатлительнаго темперамента Густава. Хотя совты де-Молеона во многомъ совпадали съ требованіями Исавры, но они еще боле удаляли его отъ самой Исавры, потому что она не приносила съ собой состоянія которое доставило бы ему возможность пріостановить свои лукубраціи, выжидать оборота какой примутъ событія и до времени жить спокойно, приданое же которое онъ имлъ получить за ,юли имло эти преимущества.
Размышляя такимъ образомъ Густавъ завернулъ въ одну изъ cantines, еще отворенныхъ, чтобъ освжить свой умъ проглотивъ un petit verre, и тамъ встртилъ двухъ изъ сочленовъ бывшаго Совта Десяти, Поля Гримма и Эдгара Феррье. Съ послднимъ изъ этихъ революціонеровъ Густавъ сошелся очень близко. Они писали въ одномъ журнал и онъ охотно принималъ приглашенія Эдгара на обды въ Caf Riche, доставлявшемъ гостепріимство по сравнительно умреннымъ цнамъ. По мр того какъ шла попойка, Густавъ становился откровеннымъ. Бдный юноша, онъ жаждалъ имть совтника. Можетъ ли онъ жениться на двушк которая прежде была балетною танцовщицей и теперь получила неожиданное наслдство?
Est-tu fou d’en douter? воскликнулъ Эдгаръ.— Прекрасный случай показать презрніе къ жалкимъ banalits буржуазіи! Это только усилитъ твое нравственное вліяніе на народъ. Наконецъ, подумай о деньгахъ. Какая подмога нашему длу! Капиталъ для начала! Весь журналъ будетъ твой! Кром того, когда наши принципы восторжествуютъ — а они должны восторжествовать — что будетъ значить бракъ какъ не пустая церемонія, которую можно нарушить какъ только ты будешь имть поводъ жаловаться на жену или тяготиться брачными узами? Забери только приданое въ свои руки. L`amour passereste la cassette.
Хотя въ сынъ Madame Рамо было еще достаточно хорошаго чтобы возмущаться тми выраженіями въ которыхъ данъ былъ совтъ, тмъ не мене, такъ какъ лары пунша его больше затмнили его умъ, то самый совтъ былъ ему пріятенъ. И въ порыв безумной ярости, какую опьяненіе вызываетъ въ нкоторыхъ впечатлительныхъ натурахъ, Густавъ, когда шелъ домой, покачиваясь и опираясь на руку боле крпкаго Эдгара Феррье, настоялъ чтобы свернуть съ дороги и пройти мимо дома гд жила Исавра. Остановясь подъ окнами онъ прооралъ нсколько стиховъ дикой псни бывшей тогда въ большой мод между поклонниками Феликса Піа, въ которой все что существующее общество почитаетъ святымъ, предавалось грубйшему поруганію. Къ счастію Исавра ничего не слыхала. Преклонивъ колна около своей постели она была вся поглощена молитвой.

ГЛАВА XII.

Три дня спустя посд вечера проведеннаго такимъ образомъ Густавомъ Рамо, Исавра была изумлена посщеніемъ Виктора де-Молеона. Она не видала его съ самаго начала осады и не сразу узнала въ военномъ мундир.
— Надюсь что вы простите мое вторженіе, Mademoiselle, сказалъ онъ тихимъ, пріятнымъ голосомъ, свойственнымъ ему въ добрыя минуты,— но я счелъ своимъ долгомъ увдомить васъ о смерти той которая, я боюсь, не была такъ добра къ вамъ какъ бы слдовало въ силу родственныхъ отношеній. Вторая жена вашего отца, въ послдствіи Madame Селби, скончалась. Она умерла въ монастыр, куда удалилась отъ міра.
Исавра не имла причинъ оплакивать умершую, но неожиданность извстія поразила ее, и съ тою нжною женскою сострадательностью которая составляла существенную черту ея характера и ея генія, она прошептала со слезами:
— Бдная синьйора! Почему меня не было при ней во время ея болзни? Она могла бы тогда полюбить меня. И вы говорите что она умерла въ монастыр? Значитъ ея набожность была искренна! Она скончалась мирно?
— Не будемъ сомнваться въ этомъ, Mademoiselle. Будемъ надяться что она жила чтобъ оплакивать свои прежнія ошибки, и ея послдняя мысль была направлена къ тому чтобы загладить ихъ сколько было въ ея власти. И это желаніе страннымъ образомъ заставляетъ меня вмшаться въ вашу судьбу. Желая загладить свои ошибки она оставила на мое попеченіе, какъ родственника, правда дальняго, но все-таки можетъ-быть самаго близкаго котораго она знала лично, молодую двушку. Принимая это порученіе, я страннымъ образомъ могу быть поставленъ въ необходимость оскорбить васъ.
— Оскорбить меня? Какимъ образомъ? Прошу васъ говорите откровенно.
— Въ такомъ случа мн придется упомянуть имя Густава Рамо.
Исавра поблднла и отшатнулась, но не сказала ни слова.
— Правду ли онъ сказалъ мн что во время послдняго свиданія съ нимъ, три дня тому назадъ, вы выражали сильное желаніе чтобы свадьба ваша съ нимъ не состоялась, и уступили, и то неохотно, только вслдствіе его убдительныхъ настояній и увреній что онъ измнитъ направленіе своихъ талантовъ, которыми, по собственному мннію, онъ обладаетъ?
— Правда, правда, Monsieur, воскликнула Исавра и все лицо ея просіяло,— и вы пришли сказать мн отъ имени Густава Рамо что, по размышленіи, онъ ршился не настаивать боле на нашемъ союз и что я по чести и совсти свободна?
— Я вижу, отвчалъ де-Молеонъ съ улыбкой,— что я уже прощенъ. Я не огорчилъ бы васъ еслибы таково было принятое мною на себя порученіе?
— Огорчили бы? Нтъ. Но….
— Но что?
— Будетъ ли онъ продолжать идти по тому пути который разобьетъ сердце его матери и заставитъ отца его оплакивать день въ который онъ родился? Имете ли вы вліяніе на него, Monsieur де-Молеонъ? Если имете, не воспользуетесь ли имъ для его спасенія?
— Вы продолжаете интересоваться его судьбой, Mademoiselle?
— Можетъ ли быть иначе? Не согласилась ли я раздлить ее когда мое сердце содрагалось при мысли о нашемъ союз? И теперь, когда, если я правильно поняла, я свободна, я могу думать только о томъ что было бы лучше для него.
— Увы, Mademoiselle, онъ лишь одинъ изъ многихъ — испорченное дитя этой Цирцеи, императорскаго Парижа. Куда ни взглянешь, везд видна эта испорченность. Она была прикрыта ореоломъ, порожденнымъ этою самою испорченностью. Ореолъ исчезъ, и порча стала видима. Гд теперь старое французское мужество? Исчезнувъ изъ сердецъ, оно осталось только на язык. Будь наши дла подобны нашимъ словамъ, Пруссія на колняхъ стала бы умолять чтобы быть провинціей Франціи. Тщеславіе, желаніе сдлаться извстнымъ, все равно чмъ бы то ни было и кому бы то ни было, вотъ главный двигатель Парижанъ, ораторъ, воинъ, поэтъ, вс одинаковы. Вс говорятъ красивыя фразы, презираютъ знаніе, трудъ, дисциплину, поносятъ Германцевъ, говоря что они варвары, поносятъ своихъ генераловъ называя ихъ измнниками, само Небо за то что оно не помогаетъ имъ. Что можетъ сплотитъ эту массу пустыхъ болтуновъ въ сплошную форму націи — а они претендуютъ бытъ націей? Какое поколніе можетъ народиться отъ этого изнженнаго племени, пропитаннаго хвастовствомъ и абсентомъ? Простите мн эту тираду, я только-что длалъ смотръ баталіону которымъ командую. Что касается Густава Рамо,— если мы переживемъ осаду и снова будемъ имть правительство которое будетъ въ силахъ утвердить порядокъ, и общество которое не будетъ награждать славою за трескучія фразы,— то я не удивляюсь если Густавъ Рамо будетъ въ числ лучшихъ подражателей раннихъ Meditations Ламартина. Еслибъ онъ родился при Лудовик XIV, какимъ бы онъ былъ врноподданнымъ! Какія священныя трагедіи въ стил Athalie писалъ бы онъ въ надежд на аудіенцію въ Версали! Но я не долженъ откладывать доле порученіе передать вамъ письмо. Я длалъ это съ намреніемъ убдиться что вы не будете недовольны этимъ разрывомъ, потребовать котораго вамъ до сихъ поръ мшало деликатное чувство чести.
Онъ досталъ письмо, передалъ его Исавр, и чтобы дать ей прочесть безъ помхи, отошелъ къ окну.
Исавра пробжала письмо. Въ немъ было слдующее:
‘Я чувствую что согласіемъ на мое предложеніе я обязанъ единственно вашему состраданію. Еслибъ я могъ сомнваться въ этомъ прежде, то вашихъ словъ когда мы въ послдній разъ видлись было достаточно чтобъ убдить меня. Подъ вліяніемъ оскорбленнаго самолюбія я сдлалъ тогда огромную ошибку. Я готовъ былъ снова связать васъ общаніемъ отъ котораго вы желали освободиться. Простите мн это, простите вс ошибки которыми я оскорблялъ васъ. Соглашаясь на нашъ разрывъ, позвольте мн надяться что вы удостоите меня вашею дружбой, будете вспоминать обо мн, посвятите мн нсколько кроткихъ, добрыхъ мыслей. Моя жизнь отнын будетъ идти въ сторон отъ вашей, но вы всегда будете жить въ моемъ сердц, чистый и благодатвый образъ, какъ образъ святыхъ, въ которыхъ вы можете врить, потому что они вамъ сродни.’
— Не могу ли я передать Густаву Рамо словесный отвтъ на это письмо? спросилъ де-Молеонъ, оборачиваясь когда она положила письмо на столъ.
— Одно мое желаніе ему всякаго блага. Онъ оскорбился бы еслибъ я прибавила мою благодарность за великодушіе съ какимъ онъ истолковываетъ движенія моего сердца и уступаетъ его желаніямъ.
Mademoiselle, примите мои поздравленія. Я сожалю о бдной двушк порученной моимъ попеченіямъ. Къ несчастію она любитъ этого человка, и есть причины по которымъ я не откажу въ моемъ согласіи на ихъ бракъ, если онъ теперь, получивъ вашъ отказъ, станетъ просить ея руки. Если я буду въ состояніи удержать его тщеславіе, я бы сдлалъ это, повинуясь, если вы позволите мн сказать это, вашимъ добрымъ желаніемъ. Но отнын судьба двушки оставленной на мое попеченіе будетъ побуждать меня интересоваться его карьерой. Adieu Mademoiselle!
Оставшись одна, Исавра стояла какъ бы преображенная. Вс цвта юности, казалось, вернулись къ ней. На щекахъ ея снова явились ямочки, безчисленныя отраженія счасливой улыбки. ‘Я свободна, я свободна, шептала она,— о радость, радость!’ И она вышла изъ комнаты чтобъ отыскать Веносту, распвая весело, распвая громко, какъ птичка вырвавшаяся изъ клтки и возносящаяся къ небу, воспваетъ благодарную пснь о своемъ освобожденіи.

ГЛАВА XIII.

По мр того какъ ближе слышался ревъ пушекъ осаждающихъ, и голодъ внутри стнъ усиливался, казалось, увеличивалось и презрніе Парижанъ къ искусству враговъ, и ихъ увренность въ неприступности столицы. Вс ложные слухи принимались съ довріемъ за истину, вс достоврныя извстія отвергались какъ ложь. Прислушайтесь къ группамъ собравшимся около кафе. ‘Прусскіе фонды упали въ Берлин на три процента,’ говоритъ оборванный биржевикъ (онъ служилъ когда-то въ контор Лувь). ‘Э, восклицаетъ одинъ изъ національгардовъ,— прочтите статью въ Libert. Варвары въ отчаяніи, мы угрожаемъ Нанси, Бельфоръ свободенъ. Бурбаки вторгнулся въ Баденъ. Нашъ флотъ направилъ свои пушки на Гамбургъ. Страна ихъ въ опасности, отступленіе отрзано, единственная надежда Бисмарка и его перетрусившихъ легіоновъ найти убжище въ Париж. Усиленная ярость бомбардировки доказываетъ ихъ отчаяніе.’
— Остается, шепнулъ Саваренъ обращаясь къ де-Брезе,— предположить что мы отправили парламентера въ Версаль съ посланіемъ отъ Трошю что если они отдадутъ назадъ свои завоеванія, уступятъ лвый берегъ Рейна, и заплатятъ намъ военныя издержки, то Парижъ, всегда великодушный къ побжденнымъ, позволитъ Прусакамъ отступить.
— Прусакамъ! Отступить! закричалъ Эдгаръ Феррье, подхватилъ послднія слова и свирпо глядя на Саварина.— Что это за прусскіе шпіоны среди насъ? Ни одинъ изъ варваровъ не долженъ спастись. Намъ стоитъ только прогнать измнниковъ захватившихъ правительство, объявить коммуну и право на трудъ и мы произведемъ Геркулеса который даже въ колыбели будетъ удушать чудовищъ.
Эдгаръ Феррье былъ единственный представитель своей политической партіи среди группы къ которой онъ обращался, но ужасъ который уже начали внушать буржуаціи коммунисты былъ такъ великъ что никто не ршился возражать. Саваренъ взялъ де-Брезе подъ руку и благоразумно удалился.
— Я подозрваю, сказалъ первый,— что намъ скоро придется пережить еще большія бдствія нежели прусскія ядра и черный хлбъ. День коммунистовъ можетъ настать.
— Я до тхъ поръ сойду уже въ могилу, сказалъ де-Брезе беззвучнымъ голосомъ.— Прошло уже двадцать четыре часа съ тхъ поръ какъ я истратилъ свои послднія пятьдесятъ су на покупку крысы, и сжегъ ножки отъ кровати чтобы изжарить это четвероногое.
Entre nous, мой бдный другъ, я самъ точно въ такомъ же положеніи, сказалъ Саваренъ со слабой попыткой къ своему прежнему веселому смху.— Видите какъ я сузился! жена моя будетъ неврна тому Саварену о которомъ мечтаетъ, если позволитъ поцловать себя сухощавому любезнику котораго вы видите предъ собою! Но я думалъ что вы служите въ національной гвардіи и потому не исчезнете въ пространств.
— Я былъ національгардомъ, но не могъ перенести тяжести службы, а такъ какъ я вышелъ изъ лтъ, то и получилъ увольненіе. Что касается платы, то я былъ слишкомъ гордъ чтобы требовать себ одинъ франкъ и 25 сантимовъ жалованья. Я бы не былъ такъ гордъ теперь. О, да будутъ благословенны Небеса! вотъ идетъ Лемерсье, онъ долженъ мн обдъ и обязавъ расквитаться. Bon jour, любезнйшій Фредерикъ! Какимъ молодцомъ вы смотрите въ вашемъ кепи! Вашъ блестящій мундиръ не прокоптился пороховымъ дымомъ! Какая разница противъ лохмотниковъ линейцевъ!
— Боюсь, сказалъ Лемерсье печально,— что мой костюмъ не будетъ такъ хорошъ черезъ день или два. Я только-что узналъ новость которая безъ сомннія будетъ громко привтствована въ газетахъ. Но газеты не находятся подъ выстрлами орудій.
— Что вы хотите сказать? спросилъ де-Брезе.
— Я встртилъ, выходя изъ своей квартиры, нсколько минутъ тому назадъ, этого огнеда Виктора де-Молеона, который всегда суметъ узнать что происходитъ въ главной квартир. Онъ сказалъ мн что длаются приготовленія къ большой вылазк. Вроятне всего что объявленія о ней появятся утромъ въ прокламаціи и войска наши выступятъ завтра въ ночь. Національгарды (дураки и ослы которые орали о ршительныхъ дйствіяхъ) увидятъ исполненіе своего желанія и будутъ посланы въ авангард, въ числ передовыхъ будетъ баталіонъ въ которомъ я состою. Если настоящему нашему свиданію суждено быть послдними, вы можете говорить что Фредерикъ Лемерсье закончилъ свою роль въ жизни не безъ блеску.
— Благородный другъ, сказалъ де-Брезе, слабо беря его за руку,— если правда что твоей жизни грозитъ опасность, умри такъ какъ ты жилъ. Честный человкъ не оставляетъ долговъ безъ уплаты. Ты долженъ мн обдъ.
— Увы! не требуйте отъ меня невозможнаго. Я отплачу втрое, если только буду живъ и получу свои ренты. Но сегодня у меня нтъ даже мыши которую бы я могъ раздлить съ Фоксомъ.
— Такъ Фоксъ еще живъ? воскликнулъ де-Брезе и голодные глаза его заискрились.
— Да. Теперь онъ производитъ опытъ какъ долго можетъ прожить животное безъ пищи.
— Сжалься надъ нимъ, бдное животное! Окончи его страданія благородною смертью. Пусть онъ спасетъ отъ голодной смерти тебя и твоихъ друзей. Я не прошу за себя одного, я не боле какъ диллетантъ въ изящной словесности. Но Саварень, знаменитый Саваренъ — въ критик французскій Лонгинусъ, въ поэзіи Парижскій Горацій, въ общественной жизни геній веселости и шутокъ,— наполни его уменьшившееся тло! Неужели, ему суждено погибнуть отъ недостатка пищи, когда у тебя такой избытокъ въ твоей кладовой? Я взываю къ твоему сердцу, къ твоей совсти, къ твоему патріотизму. Что значатъ въ глазахъ Франціи тысячи Фоксовъ въ сравненіи съ однимъ Савареномъ?
— Въ настоящую минуту, вздохнулъ Саваренъ,— я способенъ проглотить все, какъ бы это отвратительно ни было, даже лесть, де-Брезе. Но, другъ мой Фредерикъ, ты идешь въ битву, что станется съ Фоксомъ если теб суждено будетъ пасть? Разв онъ не достанется чужимъ? Безъ сомннія для его преданнаго сердца была бы боле пріятною мысль что онъ доставилъ пищу твоимъ друзьямъ? Они оцнили бы его добродтели и благословили бы его память!
— Ты имешь такой тощій видъ, мой бдный Саваренъ! А какимъ хлбосоломъ ты былъ когда еще былъ толстъ! сказалъ Фредерикъ съ паосомъ.— И нтъ сомннія что если я останусь живъ, Фоксъ умретъ съ голоду, если же буду убитъ, Фоксъ будетъ съденъ. Но, бдный Фоксъ, милый Фоксъ, который лежалъ на груди моей когда я замерзалъ! Нтъ, у меня нтъ силъ приказать вонзить его для васъ на вертелъ. Не требуйте этого.
— Я избавлю тебя отъ этой грустной обязанности, воскликнулъ де-Брезе.— Мы какъ разъ около твоей квартиры. Простите меня на минутку. Я добгу и отдамъ приказаніе твоей служанк.
Говоря это онъ прыгнулъ впередъ съ легкостью какой никто бы не ожидалъ, судя по его прежней слабости. Фредерикъ хотлъ послдовать за нимъ, но Саваренъ ухватился за него, проговоривъ съ трудомъ:
— Постой, я упаду какъ пустой мшокъ безъ твоей поддержки, молодой герой. Фи! разумется де-Брезе только пошутилъ, это не больше какъ веселая шутка. Тш! по секрету, у него есть деньги и онъ хочетъ еще разъ угостить насъ обдомъ, подъ предлогомъ будто мы димъ твою собаку. Онъ составлялъ этотъ планъ когда ты подошелъ. Пусть его пошутитъ, а мы будемъ имть Вальтазаровскій пиръ.
— Гм! сказалъ Фридерикъ съ сомнніемъ:— ты увренъ что у него нтъ видовъ на Фокса?
— Разумется нтъ, онъ хочетъ только посмяться. Ослятина вещь не дурная, но стоитъ 14 франковъ за фунтъ. Пулярка превосходная вещь, но цна ей 30 франковъ. Положись на де-Брезе, у насъ будетъ и ослятина и пулярка и Фоксъ насладится остатками.
Прежде чмъ Фредерикъ могъ отвтить, на нихъ набжала сзади и затолкала ихъ шумная толпа. Они только могли различить слова: ‘славныя новости, побда, Федербъ, Шанзи’. Но этихъ словъ было достаточно чтобъ они охотно увлеклись общимъ движеніемъ. Они забыли свой голодъ, забыли Фокса. На быстромъ ходу они узнали что получено донесеніе о совершенномъ отбитіи Прусаковъ Федербомъ при Аміен, и о еще боле ршительномъ пораженіи ихъ Шанзи на Луар. Эти генералы съ своими торжествующими арміями спшатъ къ Парижу чтобъ ускорить истребленіе ненавистныхъ Германцевъ. Откуда взялось это извстіе, никто не зналъ въ точности. Вс врили ему и спшили къ Ратуш чтобы слышать формальное его подтвержденіе.
Увы! прежде чмъ они дошли туда, ихъ встртила другая толпа, съ уныніемъ и злобою. Подобныхъ извстій не было получено правительствомъ. Федербъ и Шанзи бились, безъ сомннія, храбро, съ полною вроятностью успха, но…
Воображенію Парижанъ не требовалось боле.
— Мы всегда оставались бы побдителями, сказалъ Саваренъ,— еслибы не было этого но, и толпа, которая, скажи онъ это десять минутъ тому назадъ, разорвала бы его на клочки, теперь привтствовала эпиграмму, и съ проклятіями на Трошю, перемшанными со взрывами саркастическаго хохота, шумно расходилась.
Когда оба друга побрели назадъ къ той части бульваровъ гд де-Брезе разстался съ ними, Саваренъ неожиданно оставилъ Лемерсье и перешелъ улицу чтобы привтствовать небольшое общество состоявшее изъ двухъ дамъ и двухъ мущинъ направлявшихся къ церкви Св. Магдалины. Пока онъ обмнивался съ ними нсколькими словами, молодая парочка, идя подъ руку, прошла мимо Лемерсье, мущина былъ въ мундир національгарда, такомъ же щегольскомъ какъ у Фредерика, но имлъ въ себ такъ мало воинственнаго какъ только можно себ представить. Походка его была тяжела, голова опущена внизъ. Онъ, казалось, не слушалъ свою спутницу, которая говорила скоро и оживленно и лицо ея сіяло улыбками. Лемерсье посмотрлъ имъ вслдъ какъ они прошли.
,Sur mon me, пробормоталъ Фредерикъ про себя, нтъ сомннія что это la belle Жюли, наконецъ-то она нашла своего скрывавшагося поэта!’
Пока Лемерсье говорилъ такъ самъ съ собою, Густавъ, продолжая смотрть внизъ, былъ увлеченъ своею спутницей черезъ улицу, въ средину маленькой группы съ которой остановился поговорить Саваренъ. Случайно задвъ Саварена, онъ удивленно поднялъ глаза, готовый проговорить обычное извиненіе: въ это время Жюли почувствовала что рука на которую она опиралась задрожала. Предъ нимъ стояла Исавра и рядомъ съ ней графиня де-Вандемаръ, спутники ихъ, Рауль и аббатъ Вертпре, были въ двухъ шагахъ отъ нихъ.
Густавъ снялъ шляпу, низко поклонился и съ минуту стоялъ молча и неподвижно, пораженный неожиданностію и стыдомъ.
Внимательный взоръ Жюли, слдя за его взоромъ, устремился на то же лицо на которое смотрлъ онъ. Въ минуту она отгадала истину. Она видла предъ собою ту которой обязана была цлыми мсяцами мученій ревности, и надъ которой, бдное дитя, она думала что она восторжествовала. Но въ сердц этой двушки было столько инстинктивной доброты что чувство торжества исчезло, смнившись чувствомъ состраданія. Соперница ея лишилась Густава. Для Жюли лишиться Густава значило лишиться всего для чего бы стоило жить. Съ своей стороны, Исавра была тронута не только красотою лица жюли, но еще боле дтскою наивностью его выраженія.
Такимъ образомъ въ первый разъ въ жизни встртились дочь и падчерица Луизы Дюваль. Об он были такъ покинуты, такъ одиноки и неопытны среди опасностей свта судьба обихъ была такъ различна и он олицетворяли такія противоположныя стороны женской природы. Исавра естественно первая прервала молчаніе, которое было такъ тягостно для всхъ присутствующихъ.
Она приблизилась къ Рамо, съ искреннею добротою во взгляд и въ голос.
— Примите мои поздравленія, сказала она съ серіозною улыбкой.— Ваша матушка вчера вечеромъ передала мн о вашей свадьб. Безъ сомннія я вижу Madame Рамо, и она протянула руку Жюли. Бдная Ундина отшатнулась на мгновеніе и вспыхнула до висковъ. Это была первая рука которую женщина съ безупречнымъ характеромъ протягивала ей, съ тхъ поръ какъ она лишилась покровительства Madame Сюрвиль. Прикоснувшись къ ней съ робостью и смиреніемъ, она отвела прочь своего мужа, и съ головою опущенною еще ни же чмъ у Густава, прошла мимо группы не говоря ни слова.
Она не говорила съ Густавомъ пока ихъ могли видть или слышать т которыхъ они только-что оставили. Потомъ, страстно сжавъ его руку, она сказала:
— И это та demoiselle отъ которой ты отказался для меня! Не говори что нтъ. Я такъ рада что увидала ее, это сдлало мн много добра. Насколько глубже и чище стала моя любовь къ теб! Я могу воздать теб только однимъ, отдать теб всю мою жизнь. Ты никогда не будешь имть повода бранить меня, никогда, никогда!
Саваренъ смотрлъ очень серіозно и задумчиво когда вернулся къ Лемерсье.
— Могу ли я врить глазамъ? сказалъ Фредерикъ.— Несомннно это была Жюли Камартенъ подъ руку Густавомъ Рамо! И онъ имлъ смлость въ такомъ обществ раскланиваться съ Madame де-Вандемаръ и Mademoiselle Чигонья, съ которой, какъ я слышалъ, онъ обрученъ? Разв я не видалъ также что Mademoiselle пожала руку Ундин? Или же я сталъ жертвою одной изъ тхъ галлюцинацій которыя, какъ говорятъ, рождаются въ ум отъ голода?
— У меня нтъ силъ отвчать на вс эти вопросы. Я могъ бы разказать цлую повсть, но я сберегу ее къ обду. Поспшимъ къ теб на квартиру. Де-Брезе безъ сомннія ждетъ васъ тамъ.

ГЛАВА XIV.

Не предчувствуя угрожавшей ему опасности, поглощенный чувствомъ настоящихъ невзгодъ, голодный и холодный, Фоксъ поднялъ свою печальную голову съ халата своего хозяина, въ которомъ онъ старался укрыть свое дрожащее тло при вход де-Брезе и консьержа того дома гд Лемерсье занималъ квартиру. Узнавъ виконта какъ одного изъ знакомыхъ своего хозяина, онъ сдержалъ первый порывъ побуждавшій его издать слабый лай, и со слабымъ визгомъ допустилъ вынуть себя изъ-подъ покрывавшаго его платья и отдался въ руки своему убійц-постителю.
Dieu des dieux! проговорилъ де-Брезе,— какъ легко стадо бдное животное! Онъ ущипнулъ за бока и бедры свою обреченную жертву. Однакоже,— сказалъ онъ,— на костяхъ осталось еще немного мяса. Вы можете поджарить лапки, сдлать фрикассе изъ лопатокъ, и ростбифъ изъ остальнаго. Rognons и голову возьмите себ за труды. Съ этими словами онъ передалъ Фокса на руки консьержа, прибавивъ:— Vite au besogne, mon ami.
— Да, Monsieur, я долженъ спшить пока жены нтъ дома. Она иметъ слабость къ этому животному. Оно должно быть уже на вертел прежде чмъ она вернется.
— Пусть такъ, а на стол черезъ часъ — въ пять часовъ ровно, я проголодался.
Консьержъ исчезъ вмст съ Фоксомъ. Де-Брезе занялся исканіемъ по шкафамъ и буфетамъ Фредерика, откуда досталъ скатерть и вс принадлежности для обда. Онъ накрылъ столъ въ большомъ порядк и сталъ терпливо ожидать приближенія пира.
Пять часовъ било прежде чмъ Фридерикъ съ Савареномъ вошли въ комнату, завидя ихъ де-Брезе поспшилъ къ лстниц и приказалъ консьержу подавать обдъ.
Фредерикъ, хотя и не зналъ какого рода ихъ ждетъ обдъ, сталъ оглядываться кругомъ ища собаки, и не видя ее началъ звать:
— Фоксъ! Фоксъ! Куда ты запрятался?
— Успокойся, сказалъ де-Брезе.— Не думай что я не….

——

Замтка сына автора.— Рука дописавшая до этого мста оставила недописанною послднюю сцену трагедіи бднаго Фокса. Забвеніемъ могилы безвозвратно покрыты юморъ и паосъ этого пиршества кинофаговъ. Здсь можетъ-быть приведенъ лишь одинъ эпизодъ этого пира который авторъ передалъ своему сыну на словахъ. Пусть сочувствующій читатель представитъ себ весь драматизмъ заключающійся въ борьб между голодомъ и привязанностью, пусть представитъ онъ себ одно изъ тхъ сентиментально трогательныхъ настроеній, безъ сомннія испытанныхъ имъ подъ часъ когда онъ въ первый разъ вкушалъ пищу посл долгаго поста, надемся мене жестокаго и продолжительнаго нежели тотъ который выдержали наши осажденные участники обда, и тогда онъ можетъ представить себя, хотя и безъ помощи авторской фантазіи создавшей столь исключительное положеніе, сколько слезъ и нжности наполняли глаза мягкосердечнаго Фредерика, когда онъ разсматривалъ хорошо обглоданныя кости своего закланнаго любимца, и отодвигая тарелку на которой он лежали, произнесъ со вздохомъ: ‘О, бдный Фоксъ, съ какимъ удовольствіемъ поглодалъ бы онъ эти косточки.’
Глава непосредственно слдующая за этою также осталась недописанной. Она не должна была заключить собою этотъ неоконченный разказъ, но въ ряду многочисленныхъ и столь разнообразныхъ сочиненій англійскаго писателя, который составилъ себ почетное имя почти во всхъ отрасляхъ литературы, это была дйствительно послдняя глава. Еслибъ авторъ остался въ живыхъ и окончилъ свое произведеніе, онъ безъ сомннія добавилъ бы къ своей Иліад Парижской осады самый эпическій эпизодъ ея и описалъ бы здсь мощную борьбу между двумя князьями Парижской биржи, великодушнымъ Дюплеси и грознымъ Лувье. Немногія остальныя страницы недоконченнаго разказа, безъ сомннія, изобразили бы намъ примиреніе между Грагамомъ Веномъ и Исаврою Чигонья. Къ счастію однако, читатели слдившіе до сихъ поръ за судьбами Парижанъ найдутъ удовлетвореніе своему любопытству по всмъ главнымъ пунктамъ во глав названной L`Envoi, которая была написана раньше окончанія романа.
Мы, правда, не знаемъ что сталось съ двумя парижскими типами красоты, но не святости, съ бднымъ тщеславнымъ поэтомъ уличной толпы и добросердечною Ундиною этого мутнаго потока. Судя по тому что въ письм Лемерсье къ Вену нтъ никакого упоминанія о нихъ, нельзя не придти къ заключенію что роль ихъ въ разказ окончилась прежде написанія этого письма, слдуетъ предположить что развязка ихъ судьбы имла быть описана въ одной изъ предшествовавшихъ главъ, и что авторъ наврное не оставилъ бы Густава Рамо постояннымъ обладателемъ его незаслуженнаго и дурно употребленнаго богатства. Сладкій запахъ домашняго pot au feu, хотя бы и приправленнаго пряностью сознанія что онъ презрлъ мннія общества, конечно не могъ примирить этого французскаго представителя примненія къ народной поэзіи новыхъ идей, предпочитающихъ ‘розы и наслажденія порока’, ‘лиліямъ и скук добродтели’, съ его себялюбивою измной длу всеобщей эманципаціи отъ всхъ условій общежитія. Еслибы бдная Жюли Комартенъ погибла во время парижской осады, не успвъ еще утратить граціи добровольнаго покаянія, мы безъ сомннія считали бы участь ея боле счастливою, чмъ та какая досталась бы ей на долю еслибъ она продолжала свое существованіе въ качеств Madame Рамо, и тогда извстная часть земныхъ благъ получила бы лучшее употребленіе въ рукахъ Грагама Вена. Къ этой увренности остается прибавить только описаніе участи постигшей Виктора де-Молеона, которое читатель найдетъ ниже, въ письм Лемерсье, для полнаго удовлетворенія чувства поэтической справедливости. И если эти фигуры, нын исчезающія со сцены, хорошо исполнили свои роли въ драм паденія Имперіи, то каждое изъ нихъ кром украшенія повсти, представитъ и нкоторое назиданіе. Valete et plaudite!

Л.

ГЛАВА ПОСЛДНЯЯ.

Въ числ лицъ бжавшихъ отъ осады, которыхъ теперь Версальскій поздъ высадилъ на Парижской станціи, было два человка которые пробираясь чрезъ толпу внезапно встртились лицомъ къ лицу.
— Ara! Bon jour, Monsieur Дюплеси, произнесъ грубый голосъ.
Bon jour, Monsieur Лувье, отвчалъ Дюплеси.
— Какъ давно вы оставили Бретень?
— Въ тотъ день какъ извстіе о перемиріи дошло туда, чтобъ имть возможность вступить въ Парижъ въ первый день какъ будутъ отворены его ворота. А вы, гд вы были?
— Въ Лондон.
— А! въ Лондон! сказалъ Дюплеси поблднвъ.— Я зналъ что у меня былъ тамъ врагъ.
— Врагъ! Я? Bah! mon cher Monsieur. Что заставляетъ васъ видть во мн врага?
— Я помню ваши угрозы.
А propos о Рошбріан. Когда вы съ любезнйшимъ маркизомъ найдете удобнымъ чтобъ я вступилъ во владніе этимъ помстьемъ? Вы не можете боле претендовать купить его въ приданое Mademoiselle Валеріи.
— Пока еще не знаю. Правда что вс финансовыя операціи которыя мой агентъ пробовалъ въ Лондон были неудачны. Но я еще могу поправиться теперь, вернувшить въ Парижъ. А пока у васъ еще шесть мсяцевъ впереди, потому что, какъ вы узнаете, или какъ это можетъ-быть вамъ уже извстно, слдующіе вамъ проценты внесены въ контору ***, и слдовательно вы не можете ссылаться на просрочку, еслибы даже законъ, въ сношеніяхъ должниковъ и кредиторовъ, не принялъ во вниманіе національныхъ бдствій.
— Совершенно врно. Но если вы не будете имть возможности купить имнія, оно очень скоро должно перейти въ мои руки. И длиъя васъ и для маркиза было бы лучше войти со мной въ дружелюбное соглашеніе. А propos, я читалъ въ Times что Аленъ былъ въ числ раненыхъ во время декабрьской вылазки.
— Да, мы получили объ этомъ извстіе съ голубиною почтой. Мы боялись….

L’ ЕNVОI.

Просвщенный читатель замтитъ что разказываемая мною повсть только повидимому закончена послднею главой, хотя я радъ думать что то что можетъ быть названо ея завязкой не найдетъ своего dnouement среди преступленій и безумствъ войны коммунистовъ. Это предметъ для будущаго изслдователя общества. Когда преступленія оскорбляющія человчество имютъ своей причиной или оправданіемъ принципы требующіе уничтоженія всхъ основъ на которыхъ зиждется цивилизація Европы, религіи, собственности, брака, дабы создать новую цивилизацію примнимую къ новому человчеству, тогда даже самый мирный изъ современниковъ едва ли можетъ сохранить то спокойствіе отвлеченнаго мышленія съ помощью котораго философія выводитъ изъ прошедшихъ золъ настоящее добро. Съ своей стороны, я врю что черезъ всю извстную исторію человчества, даже въ т эпохи когда разумъ наиболе омраченъ и совсть наиболе развращена, пролегаетъ замтная, хотя тонкая какъ нить, цпь судьбы, начало которой у престола Всевдущаго и Всеблагаго, что въ самыхъ дикихъ фантазіяхъ, приводящихъ въ бшенство массы, могутъ быть открыты проблески пророческихъ истинъ, что въ самыхъ ужасныхъ преступленіяхъ, подобно эпидемическимъ болзнямъ характеризующихъ извстныя эпохи ненормальнаго состоянія, могутъ быть открыты инстинкты или стремленія къ нкоторымъ общественнымъ добродтелямъ, которымъ суждено осуществиться вка спустя, среди боле счастливыхъ поколній. Все направляется къ тому чтобы спасти человка отъ отчаянія въ будущемъ, хотя бы цлое общество въ безотрадный историческій моментъ соединилось въ отрицаніи души и существованія Божества, ибо все непобдимо утверждаетъ то неодолимое влеченіе къ незримому будущему которое составляетъ господствующую принадлежность души, обнаруживающую управленіе божественной Мысли, которая изъ разлада одного вка развиваетъ гармонію другаго, и какъ во внутреннемъ такъ и во вншнемъ мір, укрпляетъ во всякомъ неомраченномъ ум различіе между Провидніемъ и Случаемъ.
Прилагаемаго отчета можетъ быть достаточно чтобы пополнить недосказанное о тхъ лицахъ судьбою которыхъ, помимо великихъ событій и лицъ принадлежащихъ боле серіозной исторіи, читатель можетъ интересоваться. Это переводъ письма Фредерика Лемерсье къ Грагаму Вену, написаннаго въ іюн, мсяцъ спустя посл пораженія коммунистовъ.
‘Любезнйшій и знаменитый Англичанинъ котораго имя я чту, но не могу произнести, примите мою сердечную благодарность за тотъ интересъ который вы принимаете въ жалкихъ остаткахъ Фредерика Лемерсье, пережившихъ бдствія голода, равенства, братства, петролеума и права на работу. Я не оставилъ Парижа когда Monsieur Тьеръ, parmula non bene relictd, увелъ своихъ преданныхъ друзей и свои храбрыя войска въ Версальскія рощи, и поручилъ намъ, безоружнымъ жителямъ, охраненіе порядка и собственности отъ инсургентовъ, которымъ оставилъ въ обладаніе наши форты и пушки. Мной овладлъ захватывающій интересъ къ этой ужаеной мелодрам, съ ея быстрою смной сцевическихъ эффектовъ, ареной коей была столица міра. Наученный опытомъ я не стремился быть дйствующимъ лицомъ, и даже въ качеств зрителя старательно воздерживался отъ аплодисментовъ и шиканья. Беря примръ съ вашей счастливой Англіи, я соблюдалъ строжайшій нейтралитетъ, и оберегая себя отъ опасности, оставлялъ своихъ лучшихъ друзей на волю боговъ.
‘Что касается политическихъ вопросовъ, то я не ршаюсь пускаться въ догадки. Объ этой игр въ rouge et noir я могу сказать только одно, что какая бы карта ни вынулась, она будетъ или красная или черная. Одинъ игрокъ временно выигрываетъ когда проигрываетъ другой, игра обыкновенно разоряетъ обоихъ.
‘Никто не вритъ чтобы настоящее правительство удержалось, но никто не согласенъ въ томъ какое правительство можетъ удержаться. Рауль де-Вандемаръ неизмнно убжденъ въ возвратъ Бурбоновъ. Саваренъ задумываетъ новый журналъ имющій быть органомъ партіи графа Парижскаго. Де-Брезе и старый графъ де-Пасси, которые примыкали и становились въ оппозицію поочередно къ каждому изъ прежнихъ правительствъ, естественно стоятъ за совершенно новый опытъ и высказываются за конституціонную диктатуру, съ герцогомъ Омальскимъ во глав, которую онъ можетъ сохранять сколько ему угодно и потомъ передать своему племяннику графу, со скромнымъ титуломъ конституціоннаго короля, это должно состояться въ томъ случа если диктатору вздумается низложить самого себя. Для меня это представляется самымъ несообразнымъ предположеніемъ. Еслибъ управленіе герцога было успшно, Французы пожелали бы его сохраненія, въ случа же еслибы дядя не имлъ успха, для племянника не было бы никакихъ шансовъ. Дюплеси сохранилъ свою преданность императорской династіи, и имперіалистская партія сильне нежели кажется съ перваго взгляда. Такъ много буржуа которые со вздохомъ вспоминаютъ о восемнадцатилтнемъ процвтаніи промышленности, такъ много военныхъ офицеровъ и гражданскихъ чиновниковъ которые отождествляютъ свою карьеру съ милостями императора, и такъ много духовенства которое страшится республики, всегда имющей возможность перейти въ руки враговъ религіи. Не раздляя стремленій орлеанистовъ, вс они въ душ расположены къ Имперіи.
‘Но я скажу вамъ одинъ секретъ. Я и подобные мн мирные граждане (мы гораздо многочисленне чмъ какая бы то ни было крайняя партія) готовы признать всякую форму правленія при которой будемъ имть больше шансовъ сохранить наши платья на плечахъ. Libert, Egalit, Fraternit совершенно вышли изъ моды, и Mademoiselle *** перестала пть Марсельезу и извлекаетъ слезы у слушателей патетическимъ исполненіемъ псни О Rickard! о mon roi!
‘Перехожу къ тмъ друзьямъ о которыхъ вы просите сообщить вамъ.
‘Чудеса никогда не перестанутъ случаться. Лувье и Дюплеси прекратили свою смертельную вражду. Они стали заклятыми друзьями, и задумываютъ въ компаніи громадную спекуляцію, которая должна начаться какъ только долгъ Прусакамъ будетъ уплаченъ. Викторъ де-Молеонъ устроилъ это примиреніе въ одно свиданіе, во время краткаго междуцарствія между миромъ и войною коммунистовъ. Вы знаете какъ сильно желалъ Лувье завладть помстьемъ Алена де-Рошбріана. Поврите ли въ чемъ была дйствительная причина этого? Можете ли представить себ чтобы черствый торгашъ какъ Лувье руководился въ своихъ дйствіяхъ романтическимъ сентиментальнымъ горемъ. Между тмъ это такъ. Кажется что много лтъ тому назадъ онъ былъ отчаянно влюбленъ въ двушку которая исчезла изъ его жизни и которую, какъ онъ полагалъ, соблазнилъ покойный маркизъ де-Рошбріанъ. Чтобъ отмстить за это предполагаемое преступленіе, онъ сдлался главнымъ кредиторомъ покойнаго маркиза, и вымщая грхи отца на сын, подъ адскою маской дружескаго интереса, сдлался единственнымъ владльцемъ закладной на помстье Алена, на условіяхъ повидимому самыхъ щедрыхъ. Демонъ вскор показалъ свои когти, и готовъ былъ наложить арестъ за просрочку, когда Дюплеси явился на помощь Алену, и Рошбріанское помстье было назначено въ приданое Валеріи при выход ея замужъ за Алена. Прусская война пріостановила, разумется, выполненіе этихъ плановъ, какъ денежныхъ такъ и брачныхъ. Дюплеси, средства котораго сильно пострадали вслдствіе войны, пробовалъ начинать нсколько предпріятій въ Лондон въ надежд пріобрсти сумму необходимую для уплаты по закладной, но непонятнымъ образомъ не имлъ удачи. Лувье былъ въ Лондон и мшалъ агенту своего соперника во всхъ спекуляціяхъ. Дюплеси потерялъ возможность реализовать закладную. Оба финансиста, по заключеніи мира, вернулись въ Парижъ. Лувье ршилъ захватить Бретонское помстье въ свои руки и довершить разореніе Дюплеси, когда узналъ отъ де-Молеона что половина жизни его прошла въ заблужденіи лишенномъ всякаго основанія, что отецъ Алена не былъ виновенъ въ преступленіи за которое долженъ былъ пострадать его сынъ, и Викторъ, съ тою непонятною властью надъ умами людей которая ему свойственна, уговорилъ Лувье и тотъ раскаялся. Короче, состоялось соглашеніе относительно уплаты по закладной удобное для Дюплеси. Свадьба Алена съ Валеріей должна послдовать черезъ нсколько недль. Старый замокъ отдлывается для пріема молодыхъ и Лувье приглашенъ на свадьбу.
‘Я узналъ всю эту исторію отъ Алена и отъ самого Дюплеси. Передаю ее такъ какъ она была разказана мн, со всми узорами какими чувство украсило ея основу. Но между нами, я слишкомъ Парижанинъ чтобы не относиться скептически къ неподдльной искренности внезапнаго примиренія. Я подозрваю что Лувье не имлъ боле возможности забавляться непроизводительною фантазіей сдлаться землевладльцемъ. Онъ затратилъ крупныя суммы и вошелъ въ большія обязательства на постройку улицы которая должна была называться его именемъ, и эта улица была дважды опустошена, сперва при осад Паршка, потомъ во вре мя войны съ коммунистами, и я могу найти еще много причинъ по которымъ Лувье долженъ былъ счесть благоразумнымъ не только отказаться отъ захвата Рошбріана и обезпечить себ возвратъ выданныхъ подъ него капиталовъ, но и слить свои интересы и вступить въ quasi-товарищество съ такимъ блестящимъ финансистомъ какимъ до сихъ поръ заявилъ себя Арманъ Дюплеси.
‘Самъ Аленъ не совсмъ оправился отъ раны и находится теперь Рошбріан, на попеченіи своей тетки и Валеріи. Я общалъ извстить его на будущей недл. Рауль де-Вандемаръ все еще въ Париж, вмст съ матерью, и говоритъ что нтъ другаго мста гд бы христіанинъ могъ быть такъ полезенъ. Старый графъ не хочетъ возвращаться въ Парижъ, говоря что нтъ другаго мста гд философъ подвергался бы большей опасности.
‘Я отложилъ до конца мой отвтъ на важнйшій изъ вашихъ вопросовъ. Вы говорите что прочли въ газетахъ краткое извстіе объ убійств Виктора де-Молеона, и спрашиваете меня о подробностяхъ этого происшествія и о причинахъ убійства.
‘Мн, разумется, нтъ надобности говорить вамъ какою храбростью отличался виконтъ во время осады, но своею строгостью и требованіемъ дисциплины онъ нажилъ себ много враговъ между худшими представителями національгардовъ, и еслибъ онъ былъ захваченъ уличною толпой въ тотъ же день какъ Клеманъ Тома, который былъ виновенъ въ такихъ же преступленіяхъ, несомннно что и онъ раздлилъ бы участь этого генерала. Будучи избранъ депутатомъ, онъ оставался еще нсколько дней въ Париж посл того какъ Тьеръ и К покинули его, оставался въ надежд убдить партію порядка, къ которой примыкало не малое число національгардовъ, принять быстрыя и ршительныя мры для защиты города отъ коммунистовъ. Но возмущенный ихъ малодушіемъ онъ удалился въ Версаль. Тамъ онъ боле нежели оправдалъ высокую репутацію какую пріобрлъ во время осады, и наиболе способные люди получили увренность что ему предстоитъ играть одну изъ первыхъ ролей въ борьб партій. Когда Версальскія войска вступили въ Парижъ, онъ былъ, разумется, въ ихъ рядахъ, командуя баталіономъ.
‘Онъ остался невредимъ во время ужасной битвы на баррикадахъ, хотя никто больше его не презиралъ опасность. Только тогда когда было подавлено возмущеніе, вечеромъ 28го мая, онъ нашелъ смерть. Версальскіе солдаты, естественно озлобленные, дйствовали слишкомъ поспшно, схватывая и разстрливая всякаго прохожаго въ которомъ можно было заподозрить врага. Нсколько человкъ изъ отряда де-Молеона захватили одну изъ подобныхъ жертвъ и повлекли въ ближайшую улицу для исполненія казни, когда, увидавъ виконта, онъ закричалъ: ‘Лебо, спасите меня!’
‘Де-Молеонъ бросился на этотъ крикъ, остановилъ своихъ солдатъ, сказавъ: ‘Этотъ человкъ невиненъ, безобидный докторъ. Я ручаюсь за него.’ Когда онъ произносилъ эти слова, одинъ раненый коммунистъ, лежавшій въ канав, среди кучи грязи, выползъ оттуда, бросился на де-Молеона, вонзилъ свой ножъ между плечъ виконта, и самъ упалъ мертвый.
‘Виконтъ былъ отнесенъ въ ближайшій домъ, во всхъ окнахъ котораго разввалось трехцвтное знамя. Докторъ, котораго онъ только-что спасъ, осмотрлъ и перевязалъ его рану. Виконтъ мучился боле часа и умеръ стараясь произнести нсколько словъ, смыслъ которыхъ тщетно старались уловить окружавшіе его.
‘Имя убійцы и причины побудившія его къ этому преступленію узнали отъ доктора. Убійца былъ красный республиканецъ и соціалистъ, по имени Арманъ Мовье. Прежде онъ былъ очень искусный работникъ и получалъ высокую плату. Но задумалъ стать дятельнымъ политикомъ революціонеромъ, прійдя къ намренію перестроить міръ вслдствіе недовольства существующими брачными узаконеніями, связавшими его съ женщиной которая бжала отъ него, но будучи все-таки его законною женой, препятствовала ему жениться на другой женщин, съ которою онъ жилъ и къ которой, кажется, былъ страстно привязанъ.
‘Онъ не пытался, однако, приводить своихъ фантазій въ исполненіе до тхъ поръ пока не сошелся съ нкоторымъ Жаномъ Лебо, который пріобрлъ на него сильное вліяніе и привлекъ его въ одно изъ тайныхъ революціонныхъ обществъ имвшихъ цлью ниспроверженіе Имперіи. Тогда голова его закружилась. Съ паденіемъ Имперіи окончилось существованіе общества въ которое онъ вступилъ: оно было распущено Лебо. 13о время осады Монье былъ въ нкоторомъ род вождемъ ouvriers, по мр того какъ тянулась осада и наступалъ голодъ, онъ пріобрлъ привычку къ пьянству. Дти его перемерли отъ голода и хаода. Женщина съ которою онъ жилъ сошла вслдъ за нимъ въ могилу. Тогда, кажется, онъ сдлался жестокимъ безумцемъ и принималъ участіе въ худшихъ преступленіяхъ комунистовъ. Онъ лелялъ дикую мысль отмстить этому Жану Лебо, которому приписывалъ вс свои несчастія и который, по его словамъ, застрлилъ его брата во время декабрьской вылазки.
‘Здсь начинается странная часть исторіи. Увряютъ что этотъ Жанъ Лебо былъ никто иной какъ Викторъ де-Молеонъ. Докторъ о которомъ я упоминалъ и который хорошо извстенъ въ Бельвилл и Монмартр подъ именемъ Mdecin des Pauvres, сознался что самъ принадлежалъ къ тайюму обществу организованному Лебо, по его словамъ, виконтъ переряжался съ такимъ искусствомъ что онъ никогда бы не узналъ его тождества съ заговорщикомъ, еслибы не случай. Во время послдняго періода бомбардировки, онъ, Medecin des Pauvres, находился въ восточной части укрпленій, когда вниманіе его было привлечено къ умирающему человку, раненому осколкомъ бомбы. Пока онъ осматривалъ рану, де-Молеонъ, бывшій также на укрпленіяхъ, подошелъ къ этому мсту. Умирающій сказалъ: ‘Monsisur le vicomte, вы должны мн услугу. Меня зовутъ Маркъ Леру. До начала войны я служилъ въ полиціи. Когда Monsieur де-Молеонъ возвратился къ своему общественному положенію и заявилъ себя врагомъ Имперіи, я могъ донести на него какъ на заговорщика Жана Лебо. Я не сдлалъ этого. Осада привела меня въ крайность. У меня дома есть ребенокъ. Я не хочу чтобъ онъ умеръ съ голоду.’ ‘Я позабочусь объ немъ’, отвчалъ виконтъ. Раненый умеръ прежде чмъ его успли перенести въ госпитальную повозку.
‘Любопытство побудило меня увидаться съ докторомъ который разказалъ эту исторію и самому разспросить его. Признаюсь что я врю его разказу. Составлялъ ли де-Молеонъ заговоръ противъ павшей династіи, которой онъ явно не сочувствовалъ, или нтъ, это мало или вовсе не можетъ омрачить его репутацію очень замчательнаго человка, съ большимъ мужествомъ и большими способностями, который, еслибъ остался въ живыхъ, могъ бы сдлать блестящую карьеру. Но, какъ справедливо замчаетъ Саваренъ, первыя тла которыя давитъ революціонная колесница, это тла тхъ кто первый запрягся въ нее.
‘Въ числ бумагъ де-Молеона найдена программа государственнаго устройства Франціи. Какъ она попала въ руки Саварена, я не знаю. Саваренъ по моей просьб сообщилъ мн главныя основанія этого проекта. Вотъ они,
‘Американская республика есть единственная достойная изученія, потому что она иметъ продолжительность. Причины ея прочности заключаются въ обезпеченіяхъ противъ легкомыслія и нарушенія порядка со стороны демократіи: 1) Ни одинъ законъ касающійся конституціи не можетъ быть измненъ безъ согласія двухъ третей конгресса. 2) Для противодйствія увлеченіемъ свойственнымъ народному собранію избранному всеобщею подачей голосовъ, высшая законодательная власть, въ особенности по дламъ вншней политики, сосредоточена въ сенат, который кром законодательной иметъ и исполнительную власть. 3) Глава сената, избравъ свое правительство, можетъ сохранять его независимость противъ враждебнаго большинства всякаго собранія.
‘Эти три основанія прочности должны лечь въ основу всякаго новаго образа правленія во Франціи.
‘Для Франціи существенно необходимо чтобы глава правительства, каковъ бы ни былъ его титулъ, былъ также безотвтственъ какъ государь въ Англіи, потому онъ не долженъ ни предсдать въ совтахъ, ни предводить арміями. Время личнаго правленія прошло, даже въ Пруссіи. Для обезпеченія порядка въ государств необходимо чтобы когда дла идутъ дурно, смнялось бы министерство, а государство оставалось неизмннымъ. Въ Европ республиканскія учрежденія будутъ прочне если верховная власть будетъ наслдственная, а не избирательная.’
‘Саваренъ говоритъ что эти аксіомы проведены до конца и развиты съ большимъ искусствомъ.
‘Много благодаренъ вамъ за предлагаемое гостепріимство въ Англіи. Я воспользуюсь имъ на нсколько дней, если когда-нибудь ршусь избрать семейную жизнь и спокойствіе домашняго очага. Я имю склонность къ одной англійской миссъ, но не имю еще точныхъ свдній о приданомъ. Тридцати тысячъ фунтовъ стерлинговъ будетъ съ меня довольно — я думаю это бездлица для вашихъ богатыхъ островитянъ.
‘А пока мн естественно приходится расплачиваться за бдствія этой ужасной осады. Нкоторые благонравные журналы говорятъ намъ что, отрезвленные несчастіями, Парижане начнутъ новую жизнь, сдлаются прилежны и разсудительны, будутъ презирать роскошь и удовольствія, и заживутъ наподобіе нмецкихъ профессоровъ. Не врьте ни слову изъ этихъ разсужденій. Я убжденъ что несмотря на все что можно сказать о нашемъ легкомысліи и расточительности при Имперіи, мы всегда останемся такими же, при всякой форм правленія — самымъ храбрымъ, самымъ спокойнымъ, самымъ жестокимъ, самымъ добросердечнымъ, самымъ неразумнымъ, самымъ просвщеннымъ, самымъ противорчивымъ, самымъ основательнымъ народомъ какой Юпитеръ, посовтовавшись съ Венерой и Граціями, съ Марсомъ и Фуріями, когда-либо создавалъ для наслажденія и ужаса міра,— словомъ, Парижанами. Votre tout dvou,

‘Фредерикъ Лемерсье.’

——

Въ прекрасный полдень, позднею осенью 1871, у залива Сорренто, въ той части скалистаго берега, влво отъ города, гд впервые чтеніе превосходнйшей поэмы о христіанскомъ героизм, въ которой возвышенность мысли соединилась съ серебристою изящностью рчи, очаровало ея дтство, теперь снова склонялась молодая жена Грагама Вена. Это былъ первый мсяцъ посл ихъ свадьбы. Исавра еще не оправилась отъ всхъ мученій какія пришлось пережить ей съ того часа когда она поняла что исканіе славы лишило ея любви которая украшала ея геній и наполняла ее мечты, до того въ который….
Доктора единогласно присовтовали ей провести зиму въ южномъ климат, и посл свадьбы, которая была во Флоренціи, они прибыли въ Сорренто.
Исавра сидитъ на небольшомъ отлогомъ возвышеніи, Грагамъ склонился у ея ногъ, лицо его обращено къ ней съ невыразимою внимательною заботливостью и сострадательною нжностью.
— Ты уврена что чувствуешь себя лучше и крпче съ тхъ поръ какъ мы здсь?

——

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека