ВОСХОДЪ И ЗАКАТЪ.
ВОСХОДЪ И ЗАКАТЪ.
РОМАНЪ БОЛЬВЕРА.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . .
——
Твой какъ и всегда, Филиппъ Бофоръ.
——
Робертъ Бофоръ
—-
‘Любезная Катерина!
Рожеръ Мортонъ‘.
Восход и закат, Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж, Год: 1841
Время на прочтение: 194 минут(ы)
Въ октябрьскій день, посл обда, въ одной деревушк валлійскаго графства, на постояломъ двор, остановился какой-то прізжій, который тотчасъ же послалъ просить къ себ мстнаго викарія, мистера Калеба Прайса. Викарій явился и узналъ въ прізжемъ стараго своего университетскаго товарища, съ которымъ, впрочемъ, у него не было ничего общаго, кром латинскихъ учебниковъ и воспоминаній школьной жизни, потому что прізжій, сэръ Филиппъ Бофоръ, былъ дворянинъ и богачъ, а онъ, мистеръ Калебъ Прайсъ,— бднякъ безъ роду и племени, который по окончаніи университетскаго курса получилъ самое плохое мсто, какое только можетъ получить человкъ безъ протекціи, и съ горемъ по-поламъ поддерживалъ свое одинокое существованіе скуднымъ доходомъ съ деревенскаго прихода.
— У меня до васъ дло, мистеръ Прайсъ, сказалъ прізжій посл взаимныхъ привтствій: я хочу жениться и вы должны обвнчать меня.
— Гм! возразилъ викарій съ важностью: женидьба дло серіозное, и для вашего внчанія здсь мсто довольно странное!
— Согласенъ. Но и вы должны будете согласиться, когда выслушаете меня. Вы знаете, что дядя мой — полный властелинъ своего огромнаго имнія. Если онъ узнаетъ, что я женюсь противъ его согласія, онъ можетъ разсердиться, лишить меня наслдства и все отдать брату. А я между-тмъ непремнно хочу жениться и притомъ совершенно противъ его желанія, на дочери ремесленника, на двушк, какой не съищете во всемъ свт. Мы обвнчаемся какъ-можно секретне. Если это будетъ обдлано здсь, въ вашей маленькой церкви, то, конечно, этого никто не узнаетъ.
— Да вдь вы не имете позволенія жениться?
— Нтъ, моя невста тоже еще не совершеннолтняя, и мы даже отъ ея отца скрываемъ нашъ бракъ. Здсь, въ деревенской церкви, вы можете по-тише пробормотать окличку, такъ, что никто изъ вашихъ прихожанъ не обратитъ вниманія на имена. Я для этого останусь здсь на мсяцъ. Потомъ прідетъ моя невста, мы въ тотъ же день обвнчаемся и дло кончено.
— Но, сэръ Филиппъ, любезный другъ и товарищъ, подумайте, на что вы ршаетесь!
— Я уже все обдумалъ и нахожу, что все будетъ прекрасно. Намъ нужно двухъ свидтелей. Мой слуга будетъ однимъ, другаго пріискать предоставляю вамъ, только поищите такого, чтобъ былъ глупъ, тупъ и старъ до-нельзя,— какого-нибудь допотопнаго, если можно.
— Но….
— Я ненавижу вс но. Если бъ мн прошлось создавать языкъ, я ни за что не потерплъ бы въ немъ такого негоднаго слова. Дло ршено. У васъ тутъ плохое мсто, мистеръ Калебъ. Въ помсть моего дяди богатый приходъ, тамошній викарій,— онъ же и приходскій учитель,—очень старъ. Когда я получу наслдство, это мсто будетъ ваше, мы будемъ сосдями и тогда вы тоже поищете себ доброй хозяйки. Одному вдь жить скучно. Разскажите-ка мн про ваше житье-бытье, съ-тхъ-поръ какъ мы разстались въ университет.
Мсяцъ спустя, сэръ Филиппъ Бофоръ и миссъ Катерина Мортонъ были обвнчаны и ухали. Одинъ изъ свидтелей, слуга сэра Филиппа, получилъ пять сотъ фунтовъ стерлинговъ награды и отправился въ Остъ-Индію, наживать больше. Другой, старый и совершенно глухой церковный сторожъ, вскор умеръ.
Три года спустя, сэръ Филиппъ писалъ къ мистеръ Прайсу, что можетъ наконецъ исполнить свое общаніе и доставить ему хорошее, доходное мсто, но еще не у себя, а у одного изъ своихъ пріятелей. О себ онъ говорилъ только то, что совершенно счастливъ и безъ большаго нетерпнія ждетъ наслдства, да между прочимъ просилъ доставить, на случай надобности, свидтельство о брак.
Это письмо застало мистера Прайса на смертномъ одр. Предложеніе мста, конечно, не могло быть принято. Свидтельство, по просьб больнаго, выправилъ и отослалъ по адрессу мистеръ Джонсъ, викарій сосдняго прихода, по-временамъ навщавшій товарища. Когда длали выписку, церковная книга была принесена на квартиру викарія и тамъ осталась. По смерти мистера Калеба Прайса мсто его около полугоду оставалось не занятымъ и въ опуствшемъ, бдномъ жилищ его деревенскіе ребятишки играли въ прятки и, разумется, растормошили и разбросали весь старый хламъ, котораго некому было получать въ наслдство. Между прочимъ шалуны нашли церковную книгу и, смотря на нея со стороны чисто матеріальной, употребили на выдлку бумажныхъ змевъ.
— Отчего это папенька такъ долго не детъ?
— Милый Филиппъ, его задержали дла, но онъ скоро будетъ здсь…. можетъ-быть, сегодня же.
— Мн хочется, чтобы онъ по-скоре увидлъ мои успхи.
— Какіе же это успхи, Филиппъ? спросила мать съ улыбкой: ужъ врно, не въ латыни: я ни разу не видла тебя за книгой, съ-тхъ-поръ какъ ты принудилъ меня отказать бдному Тодду.
— Бдный! что за бдный? Онъ, просто, глупъ какъ столбъ и гнуситъ такъ скверно: гд жъ ему знать по латыни!
— Я думаю, что ты едва-ли когда-нибудь будешь знать столько, сколько онъ знаетъ, если отецъ не согласится послать тебя въ училище.
— Что жъ, я охотно поду въ Итонъ. Папенька говоритъ, что это единственная школа, которую можно посщать джентльмену.
— Филиппъ, ты очень гордъ!
— Гордъ? Ты часто называешь меня гордымъ, маменька, а потомъ всё-таки цлуешь. Поцлуй же и теперь.
Дама привлекла сына къ себ на грудь, расправила пышныя, темныя его кудри и нжно поцловала сына въ лобъ, но взоръ ея отуманился грустью и, она, не замчая, что ее слушаютъ, проговорила со вздохомъ:
— Не дай Богъ, чтобы моя уступчивость и преданность отцу повредила когда-нибудь дтямъ.
Мальчикъ нахмурился, но ничего не сказалъ. Въ это время вбжалъ другой мальчикъ, и взоръ матери, обратившись къ меньшому сыну, опять прояснился.
— Маменька, маменька! вотъ письмо къ теб! Я взялъ его у Джона.
Дама вскрикнула отъ радости и схватила письмо. Между-тмъ какъ она читала, младшій сынъ прислъ у ея ногъ и смотрлъ въ глаза матери, а старшій стоялъ всторон опершись на свое ружье. Лицо его было задумчиво, даже мрачно.
Эти мальчики составляли рзкую противоположность другъ съ другомъ. Большому было лтъ пятнадцать, но онъ казался гораздо старше нетолько по росту, но и по повелительному, гордому выраженію смуглаго лица, осненнаго густыми, черными какъ смоль кудрями. Изящный темно-зеленый охотничій нарядъ, живописно надтая фуражка съ золотою кистью, и ружье, показывая наклонность къ опасной забав, придавали ему еще боле мужественнаго характеру. Меньшой былъ по девятому году, его мягкія русыя кудри, нжный, но здоровый румянецъ полныхъ щекъ, большіе, голубые глаза, подвижныя и почти женскія черты составляли живой идеалъ истинно дтской красоты. Во всхъ частяхъ его наряда, отъ изящно вышитаго воротничка до красивыхъ сапожковъ, замтна была мелочная, взъисканная заботливость матери, которой любимое дитя служитъ игрушкой для препровожденія времени. Оба мальчика имли видъ существъ, которыхъ судьба бережно выводитъ на поприще жизни, окруженныхъ и избалованныхъ всми выгодами богатства и знатности, какъ-будто на земл нтъ терній для ихъ ногъ, и подъ небесами нтъ втру, который бы могъ слишкомъ сурово коснуться ихъ молодыхъ щекъ. Мать ихъ нкогда была красавицей я хотя уже утратила первый цвтъ юности, однако жъ еще обладала прелестями, способными зажечь новую любовь,— что, конечно, легче, чмъ поддержать старую. Оба мальчика, не походившіе другъ на друга, имли сходство съ матерью: у нея были вс черты младшаго и, вроятно, каждый, кто видлъ ее въ двушкахъ, узналъ бы въ этомъ мальчикъ живое подобіе матери. Теперь однако жъ,— особенно въ молчаніи или задумчивости,— она имла выраженіе старшаго: нкогда румяныя и полныя щеки были блдны, особенный изгибъ линій рта и высокій лобъ были запечатлны нкоторою горделивостью и важностью, пріобртенными опытомъ и годами. Кто могъ бы наблюдать за нею въ часы уединенія, тотъ замтилъ бы, что эта гордость была не чужда стыда и что задумчивая важность была тнь страстей, опасеній и скорби.
Но теперь, когда она читала столь знакомый и милый почеркъ, читала глазами, въ которыхъ свтилось ея сердце, на лиц выражались только радость и торжество, глаза сіяли, грудь быстро воздымалась, она въ восхищеніи нсколько разъ поцловала письмо. Потомъ, встртивъ вопросительный, важный взглядъ старшаго сына, она обвила руками его шею и заплакала.
— Что такое, маменька, милая маменька? поспшно спросилъ младшій сынъ, тснясь между матерью и братомъ.
— Твой отецъ прідетъ, сегодня…. сейчасъ…. и ты…. ты…. дитя мое…. Филиппъ!…
Рыданія заглушили ея рчь. Письмо, которое произвело такое впечатлніе, было слдующаго содержаніи:
‘Милая Катя, послднее письмо мое уже приготовило тебя къ извстію, которое я теперь сообщаю. Моего бднаго дядя не стало. Хотя я въ послдніе годы мало видлся съ нимъ, однако жъ смерть его поразила меня довольно сильно. Впрочемъ, утшаюсь тмъ, что теперь по-крайней-мр ничто мн не мшаетъ отдать теб полную справедливость. Я единственный наслдникъ огромнаго имнія. Я могу теперь предложить теб, дорогая моя Катя, хотя позднее, однако же полное вознагражденіе за все, что ты претерпла за меня,— святое свидтельство въ твоемъ ангельскомъ терпніи, постоянств, безукоризненной любви и преданности. Я могу отдать нашимъ дтямъ принадлежащія имъ права. Поцлуй ихъ. Катя! поцлуй ихъ отъ меня тысячу разъ. Я пишу второпяхъ. Похороны только-что кончены, и пишу только для того, чтобы увдомить тебя о моемъ прізд. Я буду уже близко, когда твои глаза будутъ пробгать по этимъ строчкамъ…. твои милые глаза, которые, несмотря на вс слезы, пролитыя изъ-за моихъ глупостей, никогда не утрачивали выраженія доброты и любви.
Филиппъ Бофоръ былъ человкъ, какихъ много въ его кругу,— добрый, великодушный, легкомысленный и безпечный, съ несравненно лучшими чувствами нежели правилами. Отъ отца Филиппъ имлъ очень небольшое наслдство, котораго три четверти были уже въ рукахъ жидовъ и ростовщиковъ, прежде нежели онъ дожилъ до двадцати пяти лтъ, но онъ ожидалъ большаго богатства и получалъ покуда очень хорошее содержаніе отъ дяди, стараго холостяка, который изъ придворнаго куртизана сдлался мизантропомъ, холоднымъ, хитрымъ, проницательнымъ, злымъ и властолюбивымъ. Этотъ дядя зналъ, что Филиппъ увезъ дочь ремесленника и жилъ съ нею въ своемъ имніи, гд, какъ любитель охоты, проводилъ большую часть года. Старикъ за это не сердился на племянника, онъ даже былъ очень доволенъ, когда увидлъ, что, подъ вліяніемъ своей подруги, молодой человкъ бросилъ игру, мотовство, вс модные пороки своего возраста и своего общества и изъ разгульнаго повсы сдлался человкомъ солиднымъ, степеннымъ. Но жениться на бдной мщанк старикъ ни за что бы ему не позволилъ и потому законность ихъ союза осталась для него тайною, какъ была и для всхъ въ обществ. ‘Если, говаривалъ онъ, мрачно взглядывая на Филиппа, если джентльменъ вздумаетъ опозорить своихъ предковъ введеніемъ въ семью такой жены, которую родная сестра его не можетъ не красня принятъ у себя въ дом, то пустъ онъ лучше самъ сойдетъ въ ея классъ. Если бъ у меня былъ сынъ, который бы ршился вступитъ въ такой бракъ, я скоре отдалъ бы имніе своему лакею, чмъ ему. Ты понимаешъ меня, Филиппъ?’
Филиппъ понималъ очень хорошо. Онъ любилъ жену, любилъ страстно, но отказаться отъ имнія не могъ и не хотлъ. Катерина, изъ любви къ нему и къ дтямъ, переносила стыдъ, страдала тайно, но терпливо ждала и надялась на лучшую пору. Въ послднее время однако жъ эти надежды стали нсколько сомнительными. Катерину тревожило безпокойство и опасеніе за будущность дтей, потому что богатство, изъ-за котораго она и дти тоже столько лтъ носили передъ лицомъ общества постыдное имя, это богатство могло достаться другому. Меньшой братъ Филиппа, Робертъ Бофоръ, совершенная противоположность его, человкъ пронырливый, честолюбивый, съ улыбкою на лиц и со льдомъ въ сердц, былъ въ послднее время неотходно около дяди, и, казалось, усплъ вкрасться къ нему въ довренность и пріобрсть его благосклонность. Но когда старикъ опасно захворалъ, Филиппъ былъ призванъ къ его одру. Робертъ былъ тутъ же. За часъ до смерти, старикъ оборотился въ постел и, взглянувъ на того и на другаго племянника, сказалъ:
— Филиппъ, ты повса, но джентльменъ, а ты, Робертъ, осторожный, трезвый, очень порядочный человкъ. Жаль, что ты не купецъ: ты нажилъ бы себ состояніе. Наслдства ты не получишь, хотя и ожидаешь…. я вижу тебя насквозь! Филиппъ, берегись брата. Теперь пошлите мн священника.
Старикъ умеръ, духовную вскрыли и Филиппъ получилъ въ наслдство двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго доходу, а Робертъ — брилліантовый перстень, золотые часы съ репетиціей, пятъ тысячъ фунтовъ деньгами и рдкую коллекцію змй въ спиртовыхъ стклянкахъ.
— Вотъ, Робертъ, вотъ мои новыя конюшни! Клянусь Юпитеромъ, лучше ихъ не найдешь во всхъ трехъ соединенныхъ королевствахъ.
— Да, великолпное зданіе. А это вашъ домъ?
— Да, не правда ли, хорошъ? Это ужъ построено по распоряженію Кати. Ея вкусу и умнью я обязанъ всми удобствами и всмъ изяществомъ этого дому. Милая Катя! Ахъ, братецъ, вы не знаете, какая это чудесная женщина!
Разговоръ этотъ происходилъ между двумя братьями Бофоръ, въ бричк, которая въ это время подъзжала къ Филипповой дач Фернсидъ-Коттеджъ. Съ ними сидлъ семнадцати-лтній сынъ Роберта, Артуръ Бофоръ.
— Чьи это мальчики, дядюшка, тамъ, на лугу?
— Это мои дти, Артуръ.
— А! я не зналъ, что вы женаты, дядюшка! сказалъ Артуръ и высунулся изъ экипажа, чтобы лучше разсмотрть мальчиковъ, которые спшила встртить отца.
Робертъ горько улыбнулся при замчаніи сына, Филиппъ вспыхнулъ. Карета остановилась, Филиппъ выскочилъ и черезъ минуту былъ уже въ объятіяхъ Катерины. Дти ухватились за его руки и меньшей въ нетерпніи почти кричалъ:— Папенька, папенька, ты не видишь своего Сиднея?
Робертъ Бофоръ положилъ руку на плечо сына и остановился въ отдаленіи.
— Артуръ, сказалъ онъ глухимъ шопотомъ: эти дти — позоръ нашего семейства, это похитители твоего наслдства, это незаконнорожденные!…. И они будутъ его наслдниками!
Артуръ не отвчалъ, но улыбка, съ которою онъ дотол смотрлъ на своихъ родственниковъ, исчезла.
— Катя, сказалъ сэръ Филиппъ, взявъ меньшаго сына на рука и указывая на Роберта: это мой братъ, и вотъ мой племянникъ. Ты имъ рада, не правда ли?
Робертъ принужденно поклонился и пробормоталъ какую-то невнятную любезность. Общество отправилось въ покои. Артуръ и молодой Филиппъ остались попади.
— Вы охотитесь? спросилъ Артуръ, увидвъ ружье у двоюроднаго брата.
— Какъ же! Ныншней осенью я надюсь настрлять не меньше папеньки. А онъ лихой охотникъ. Только ружье-то это одноствольное…. старомодная хлопушка. Папенька купитъ мн другое, новое. Я самъ теперь не могу купить.
— Конечно, сказалъ Артуръ съ улыбкой.
Филиппъ вспыхнулъ и перебилъ съ живостью:
— О! нтъ, вы меня не поняли! я и самъ купилъ бы себ ружье, если бъ не заплатилъ на-дняхъ тридцать гиней за пару лягавыхъ. Чудо-собаки! Ручаюсь, что вы не видывали подобныхъ.
— Тридцать гиней? О-го! воскликнулъ Артуръ съ простодушнымъ изумленіемъ: да сколько же вамъ лтъ?
— Ровно пятнадцать. Эй! Джонъ! Джонъ Гринъ! повелительно вскричалъ молодой человкъ проходившему мимо садовнику: смотри, чтобы завтра утромъ неводъ былъ приготовленъ на темъ берегу озера, да чтобы въ девять часовъ была готова палатка. Поставить ее подъ липами, да хорошенько, не такъ, какъ въ прошлый ревъ. Теб всё двадцать разъ надо толковать, пока ты поймешь.
— Слушаю-съ, отвчалъ садовникъ съ раболпнымъ поклономъ.
— Вашъ папенька держитъ лошадей для охоты? спросилъ Филиппъ.
— Нтъ.
— Отчего же?
— Оттого что онъ не довольно богатъ для такой роскоши.
— Ахъ, какъ жаль! Но прізжайте только къ намъ, и мы вамъ дадимъ любаго коня. У насъ конюшня большая.
Артуръ вспыхнулъ и его отъ природы откровенное и скромное обращеніе, стало гордымъ и принужденнымъ. Филиппъ выпучилъ на него глаза и обидлся, самъ не зная за что. Съ этой минуты онъ возненавидлъ своего двоюроднаго брата.
Посл обда сэръ Филиппъ и Робертъ Бофоръ сидла за столомъ и пили.
— Да, говорилъ Филиппъ, въ этомъ отношеніи я, дйствительно, ждалъ дядюшкиной смерти. Вы видли Катерину, но вы не знаете и половины ея добрыхъ качествъ. Она была бы украшеніемъ всякаго званія и всякаго общества.
— Я не сомнваюсь въ достоинствахъ мистриссъ Мортонъ и уважаю вашу привязанность къ ней. Но…. вамъ, братецъ, не должно бы забывать, что она подъ именемъ мистриссъ Бофоръ такъ же мало будетъ принята въ обществ какъ и подъ именемъ мистриссъ Нортонъ.
— Но я вамъ говорю, что я и теперь уже дйствительно обвнчанъ съ нею. Она ни подъ какимъ другимъ видомъ не оставила бы своей родины. Мы внчались въ самый день ея побга.
— Любезный братецъ, возразилъ Робертъ съ насмшливою улыбкой неврія: вамъ, конечно, должно такъ говорить. Всякій на вашемъ мст поступилъ бы точно такъ же. Но я знаю, что дядюшка всячески старался узнать достоверно, справедливъ ли былъ слухъ о вашемъ тайномъ бракъ.
— И вы, Робертъ, помогали ему въ этихъ розыскахъ?…. а?
Робертъ покраснлъ.
— Ха, ха, ха! я знаю, что вы помогали! продолжалъ Филиппъ: вы знали, что такое открытіе погубило бы меня во мнніи старика. Но я провелъ васъ обоихъ…. ха, ха, ха! Мы обвнчались такъ тайно, что теперь даже самой Катерин безъ моего согласія трудно было бы доказать нашъ бракъ. Пасторъ, который внчалъ насъ, умеръ, изъ свидтелей одинъ тоже умеръ, другой пропалъ безъ-всти, даже церковная книга случайно уничтожена. Но у меня есть достоверный актъ и я докажу законность нашего брака, я возстановлю чистоту имени моей бдной Катерины и вознагражу ее за все ея самопожертвованіе.
— Ну, братецъ, мн не слдъ противорчить вамъ. Однако жъ всё-таки это странная исторія: пасторъ умеръ, свидтелей нтъ, церковной книги нтъ!…. Вы умно длаете, утверждая, что бракъ вашъ уже существовалъ законнымъ образомъ, когда хотите теперь гласно подтвердить его законность. Но…. всё-таки…. поврьте мн, Филиппъ…. свтъ….
— Что мн до свта! Мы вовсе не намрены здить на балы и рауты и давать знатнымъ людямъ обды. Мы будемъ жить почти такъ же какъ и до-сихъ-поръ. Я только заведу себ яхту, да Филлипу найму лучшихъ учителей. Филиппу хочется въ Итонъ, но я знаю, что такое Итонъ. Бдный Филиппъ! Его, пожалуй, могутъ оскорбить, если люди тамъ такіе же скептики какъ и у васъ, въ вашемъ обществ. Старые моя друзья, я думаю, будутъ не меньше прежняго учтивы теперь, когда у меня двадцать тысячъ фунтовъ доходу. Что же касается до общества дамъ, то, между нами будь сказано, я вовсе не желаю знать ни одной дамы, кром моей Кати.
— Ну, вы лучшій судья въ своемъ дл. По-крайней-мр я надюсь, вы не пріймете моихъ замчаній въ худую сторону?
— Нтъ, любезный Робертъ, нтъ. Я вполн чувствую вашу ласку и умю оцнить ее. Довольно и того, что вы, человкъ такой аккуратный, такихъ строгихъ правилъ, пріхали сюда, оказать моей Кат уваженіе (сэръ Робертъ безпокойно завертлся на креслахъ)…. даже тогда, когда еще не знали, что она законная моя жена, и, право, я не осуждаю васъ за то, что вы прежде никогда не длали этого, не осуждаю т за то, что вы старались пріобрсть любовь дядюшки.
Робертъ еще безпокойне началъ переминаться и откашливался, какъ-будто хотлъ что сказать. Филиппъ, не обращая на него вниманія, выпилъ стаканъ вина и продолжалъ:
— Ваши угожденія старику, какъ видно, ни къ чему не послужили. Но мы постараемся уладить дло такъ, чтобы никому не было обидно. Вы съ женнинаго мнніи получаете, кажется, дв тысячи фунтовъ доходу?
— Полторы, Филиппъ, только полторы, а воспитаніе Артура стоитъ дорого. Съ будущаго году онъ поступаетъ въ училище. Онъ, право, очень умный мальчикъ…. подаетъ большія надежды.
— Да, и я надюсь. Онъ славный малый. Мой Филиппъ многому можетъ научиться отъ него…. Филиппъ мой отчаянный лнтяй, но чертовски уменъ, остеръ какъ иголка! Посмотрли бы вы, какъ онъ сидитъ на кон…. Но возвратимся къ Артуру. О воспитаніи его не заботьтесь: это мое дло. Мы пошлемъ его въ Кристъ-Чорчъ, а потомъ посадимъ въ парламентъ. А вамъ, самимъ…. Я продамъ лондонскій домъ и вырученные деньги отдаю вамъ. Сверхъ-того вы получите отъ меня полторы тысячи фунтовъ годоваго доходу которыя вмст съ вашими полутора тысячами составятъ три. Это дло конченное. Молчите. Братья должны поступать по-братски. Пойдемте въ садъ, къ вашимъ дтямъ.
Они вышли.
— Вы такъ блдны, Робертъ! Это у васъ, столичныхъ жителей, общая черта. Что касается до меня, я крпокъ какъ лошадь и чувствую себя гораздо здорове чмъ тогда, когда принадлежалъ къ числу вашихъ повсъ, которые цлый день топчутъ лондонскую мостовую. Клянусь Юпитеромъ! я ни разу не хворалъ, исключая нсколькихъ ушибовъ, когда падалъ съ лошади. Я такъ здоровъ, какъ-будто про меня и смерти нтъ. Оттого я никогда и не думалъ длать завщанія.
— Такъ вы не длали завщанія?
— До-сихъ-поръ нтъ. Да и не стоило длать! нечего было отказывать. Но теперь, получивъ такое имніе, пора подумать о вдовств моей Кати. Клянусь Юпитеромъ! кстати вспомнилъ. Я завтра же поговорю съ адвокатомъ. А теперь не хотите ли посмотрть мою конюшню? Чудо, какія лошади!
— Посмотрите, какъ рыжая Бетти разтолстла, сэръ, говорилъ конюхъ выводя лошадей: зато ужъ мистер Филиппъ и манежитъ ее, нечего сказать! Мистеръ Филиппъ скоро будетъ здокъ не хуже васъ, сэръ.
— Такъ и надо, Томъ, такъ и надо. Онъ будетъ лучше меня здить, потому что никогда, кажется, не потолстетъ такъ какъ я. Осдлай же ему рыжую Бетти. Ну, а мн бы на какой похать? А! вотъ мой старый пріятель, Поппетъ!
— Не знаю, что сдлалось съ Поппетомъ, сэръ! Не стъ, какъ надобно, и становится упрямымъ. Вчера хотлъ пустить его черезъ барріеръ…. ни за что!
— Что жъ ты мн не сказалъ, Томъ? вскричалъ молодой Филиппъ: я бы его ужъ заставилъ скакнуть черезъ шесть барріеровъ, не только черезъ одинъ.
— Сохрани Богъ, мистеръ Филиппъ! вдь я знаю, что вы горячи. А случилось бы что-нибудь, такъ тогда что?
— Правда, правда, мой другъ, прибавилъ отецъ: Поппетъ не привыкъ къ другимъ сдокамъ кром меня. Осдлай его, Томъ. Ну, а вы, братецъ, подете съ нами?
— Нтъ, я съ Артуромъ долженъ хать сегодня въ городъ. Я уже веллъ заложить.
— Ну, какъ хотите.
Сэръ Филиппъ слъ на своего любимаго коня и нсколько разъ объхалъ дворъ рысью.
— Что ты, Томъ! видишь, какъ мой Поппетъ послушенъ? Отвори ворота: мы проскачемъ по алле, я тамъ черезъ барріеры…. а, Филиппъ?
— демъ, папенька.
Ворота отворили, конюхи стояли и съ любопытствомъ выжидали скачка. Робертъ и Артуръ также остались. посмотрть. Всадники были прекрасны. Одинъ — ловкій, легкій, пылкій, на стройной, ретивой лошади, но — видимому столько же горячей и гордой, какъ и юный всадникъ, подъ которымъ она извивалась змей, другой — Геркулесъ, также на сильномъ, здоровомъ кон, которымъ управлялъ съ ловкостью мастера во всякомъ атлетическомъ искусств, изящный и благородный въ посадк и во всхъ движеніяхъ,— настоящій кавалеристъ, настоящій рыцарь.
— Ахъ, какъ хорошъ дядюшка на кон! вскричалъ въ невольнымъ удивленіемъ Артуръ.
— Да, здоровъ, удивительно здоровъ! возразилъ блдный отецъ съ тайнымъ вздохомъ.
— Филиппъ, сказалъ мистеръ Бофоръ, галопируй вдоль аллеи, я думаю, барріеръ слишкомъ высокъ для тебя. Я пущу Поппета черезъ него, а для тебя велимъ отворить.
— О! папенька, вы не знаете, цакъ я нынче скачу!
И отдавъ поводья, пришпоривъ рыжую, молодой всадникъ поскакалъ впередъ и махнулъ черезъ довольно высокій барріеръ съ такою легкостью, что у отца невольно вырвалось громкое ‘браво!’
— Ну, Поппетъ, теперь ты! сказалъ сэръ Филиппъ, пришпоривая своего коня.
Конь доскакалъ до барріеру, захраплъ и поворотилъ назадъ.
— Фи! Поппетъ! фи! старый хрычъ! воскликнулъ опытный наздникъ, перекинувъ коня опять къ барріеру. Лошадь замотала головой, какъ-будто хотла сдлать возраженіе, но сильно всаженныя въ бока шпоры показали ей, что господину не угодно слушать никакихъ доводовъ. Поппетъ пустился впередъ, скакнулъ, задлъ задними копытами за верхнюю перекладину барріера и рухнулъ. Сдокъ черезъ голову полетлъ на нсколько шаговъ дальше. Конь тотчасъ всталъ, всадникъ не вставалъ. Молодой Бофоръ съ безпокойствомъ и страхомъ соскочилъ съ лошади. Сэръ Филиппъ не шевелился, кровь полилась ручьями изъ горла, когда голова его грузно упала на грудь сына. Конюхи видли паденіе изъ-дали, прибжали и взяли упавшаго изъ слабыхъ рукъ мальчика. Старшій конюхъ осмотрлъ его глазами человка опытнаго въ подобныхъ случаяхъ.
— Братецъ, гд у васъ ушибъ, говорите? вскричалъ Робертъ Бофоръ.
— Онъ уже ничего не скажетъ: онъ сломилъ шею! возразилъ Томъ, и залился слезами.
— Пошлите за докторомъ! продолжалъ Робертъ: Артуръ, оставь! не садись на эту проклятую лошадь.
Но Артуръ не слушалъ. Онъ уже сидлъ на кон, который былъ причиною смерти своего господина.
— Гд живетъ докторъ?
— Прямо этой дорогой, въ городъ…. мили дв будетъ…. всякой знаетъ домъ мастера Повиса. Благослови васъ Богъ! сказалъ конюхъ.
— Поднимите его… бережно…. и снесите домой, сказалъ сэръ Робертъ конюхамъ: бдный мой братъ! дорогой мой братъ!
Слова его были прерваны крикомъ,— однимъ пронзительнымъ, раздирающимъ крикомъ,— и молодой Филпннъ безъ чувствъ упалъ на землю.
Никто теперь уже не безпокоился объ немъ, никто и не посмотрлъ на осиротвшаго незаконнорожденнаго.
— Тише, тише, говорилъ сэръ Робертъ, провожая слугъ, которые несли тло, потомъ блдныя щеки его покраснли и онъ прибавилъ: онъ не сдлалъ завщанія, онъ никогда не длалъ завщанія!
Три дня спустя, въ зал стоялъ открытый гробъ, съ тломъ сэръ Филиппа. На полу, передъ нимъ, лежала, безъ слезъ, безъ голосу, несчастная Катерина и подл нея Сидней, который былъ еще слишкомъ молодъ, чтобы вполн понять свою потерю. Филиппъ стоялъ подл гроба, молча уставивъ неподвижные глаза на мертвое лицо, которое для него никогда не выражало ни гнву ни досады, которое всегда смотрло и него съ любовью, а теперь было холодно, безстрастно. Подл, въ кабинет покойнаго, сидлъ сэръ Робертъ Бофоръ, законный его наслдникъ, блдный, желтый, сгорбленный. Только глаза его сверкали и руки судорожно суетились, между бумагами разбросанными на старомодной конторк и въ выдвинутыхъ ящикахъ. Онъ былъ одинъ. Сына онъ на другой же день посл несчастнаго приключенія послалъ въ Лондонъ съ письмомъ къ жен, которую извщалъ счастливой перемн своихъ обстоятельствъ и просилъ съ экстра-почтою прислать адвоката.
Въ дверяхъ послышался стукъ, вошелъ адвокатъ.
— Сэръ, гробовщикъ пришелъ, и мистеръ Гревсъ приказалъ звонить въ колокола, въ три часа онъ хочетъ отпвать..
— Я очень обязанъ вамъ, Блаквель, что вы приняли на себя эту печальную заботу. Бдный мой братъ!…. Такъ неожиданно!…. Такъ вы думаете сегодня хоронить?
— Да, конечно: погода прекрасная, отвчалъ адвокатъ обтирая лобъ.
Раздался звонъ. Въ кабинет молчали.
— Да, это былъ бы убійственный ударъ для мистриссъ Мортонъ, если бъ она была его женой, замтилъ черезъ нсколько времени мистеръ Блаквель: но этого роду женщины, конечно, ничего не чувствуютъ. Счастье еще для вашего семейства, сэръ, что это случилось прежде нежели сэръ Филиппъ усплъ жениться на ней.
— Да, это большое счастіе, Блаквель. Вы велли приготовить лошадей? Я тотчасъ же посл похоронъ намренъ хать.
— А что длать съ дачей?
— Продать, разумется, продать.
— А мистриссъ Мортонъ и ея дти?
— Гмъ! мы подумаемъ объ нихъ. Она была дочь ремесленника. Я полагаю, надобно будетъ обезпечить ее прилично званію. А? какъ вы думаете?
— Да, конечно, больше и требовать отъ васъ не могутъ. Этого слишкомъ довольно. Вдь это не то, что жена: совсмъ другое дло.
— Конечно, совсмъ другое дло. Позвоните-ка, чтобъ принесли свчу. Мы запечатаемъ эти ящики…. Да я охотно сълъ бы котлетку…. Бдный мой братъ!
Погребеніе кончилось, запряженный экипажъ стеналъ у подъзду. Сэръ Робертъ слегка поклонился вдов и сказалъ:
— Черезъ нсколько дней я вамъ напишу, мистриссъ Мертонъ, и вы увидите, что я васъ не забуду. Домъ этотъ будетъ проданъ, но мы васъ не торопимъ. Прощайте, мистриссъ, прощайте, дти.
Онъ потрепалъ племянниковъ по плечу. Филиппъ топнулъ ногой и взглянулъ на дядю мрачно и надменно.
— Въ этомъ мальчикъ проку не будетъ, пробормоталъ тотъ про себя.
— Утшьте чмъ-нибудь маменьку, дядюшка! сказалъ Сидней простодушно и съ умоляющимъ видомъ половивъ свою руку въ руку богача.
Сэръ Робертъ сухо крякнулъ и слъ въ братнину коляску. Адвокат слъ рядомъ съ нимъ, и коляска покатилась.
Недлю спустя, Филиппъ пошелъ въ оранжерею, набрать плодовъ для матери, которая по смерти мужа почти вовсе не дотрогивалась до пищи. Она исхудала какъ тнь, волоса ея посдли. Она, наконецъ, могла плакать, зато ужъ и не осушала глазъ. Филиппъ, набивъ нсколько кистей винограду, положилъ въ корзинку и хотлъ взять еще абрикосъ, который казался ему по-спле другихъ, какъ-вдругъ кто-то съ силою схватилъ его за руку и раздался грубый голосъ садовника Джона.
— Что ты тутъ длаешь? Не тронь!
— Ты съ ума сошелъ, болванъ! вскричалъ молодой человкъ съ гнвомъ и негодованіемъ.
— Полно, братъ, куражиться, баринъ! я не хочу, завтра прідутъ господа, смотрть дачу, и я не хочу, чтобы оранжерея была обобрана вашею братьей. Вотъ, что я хотлъ сказать, мистеръ Филиппъ.
Молодой человкъ поблднлъ, но молчалъ. Садовникъ былъ радъ, что могъ выместить прежнія обиды, и продолжалъ:
— Что ты такъ презрительно смотришь, мистеръ Филиппъ? Ты вовсе не такой большой баринъ, какъ воображалъ. Что ты такое? Нечего. Такъ убирайся же по-добру, по-здорову: мн пора запирать двери.
Съ этимъ словомъ онъ грубо взялъ молодаго человка за плечо, но вспыльчивый, раздражительный и властолюбивый Филиппъ былъ силенъ, не по-лтамъ, и безстрашенъ какъ левъ. Онъ схватилъ лейку и такъ ударилъ ею садовника въ голову, что тотъ какъ снопъ опрокинулся на парники и въ дребезги расшибъ рамы и стекла. Филиппъ спокойно снялъ спорный абрикосъ, положилъ къ винограду, въ корзинку, и пошелъ. Садовникъ не почелъ нужнымъ преслдовать его.
Для мальчика, который, въ обыкновенныхъ обстоятельствахъ, прошелъ свой путь черезъ богатую побранками дтскую, середи семейныхъ раздоровъ, или побывалъ въ большой школ, для такого мальчика это приключеніе ничего бы не значило и не оставило бы по себ ничего такого, что слишкомъ потрясло бы нервы или встревожило бы душу по минованіи первой вспышки. Но для Филиппа Бофора этотъ случай былъ эпохою въ жизни. Это было первое нанесенное ему оскорбленіе, это было посвященіе его на перемнную, безрадостную и ужасную жизнь, на которую отнын было осуждено это избалованное дитя тщеславія и любви. Его самолюбіе въ первый разъ было жестоко уязвлено. Онъ вошелъ въ комнату и вдругъ почувствовалъ себя нездоровымъ, колна его дрожали, онъ поставилъ корзинку на столъ, закрылъ лицо руками и заплакалъ. Эти слёзы были не дтскія, не т, которыя такъ же скоро изсчезаютъ, какъ скоро являются: это были жгучія, тяжелыя слезы гордаго мужчины, мучительно выжатыя изъ сердца вмст съ кровью. Онъ, конечно, несмотря на вс предосторожности, имлъ уже нкоторое смутное понятіе объ особенности своего положенія, но до того это еще его не безпокоило, потому что онъ не испытывалъ ни какой непріятности. Теперь онъ началъ заглядывать въ будущее и имъ овладло сомнніе, неясное опасеніе, онъ вдругъ понялъ, какой опоры, какой защиты лишился въ отц, и содрогнулся.. Послышался звонокъ. Филиппъ поднялъ голову. Это былъ почтальонъ съ письмомъ. Филиппъ поспшно всталъ и, отворачивая лицо, на которомъ еще не обсохли слезы, принялъ письмо, потомъ взялъ корзинку съ плодами и пошелъ въ комнату матери.
Ставни были притворены. О, какъ насмшлива улыбка счастливаго солнца, когда оно озаряетъ несчастныхъ! Катерина сидла въ отдаленномъ углу, безчувственно, неподвижно устремивъ влажные глаза въ пустоту, весь видъ ея представлялъ олицетвореніе безутшной скорби. Сидней сидлъ у ногъ ея и плелъ внокъ изъ полевыхъ цвтовъ.
— Маменька! маменька! шепталъ Филиппъ, обвивъ руками ея шею: взгляни же, взгляни на меня. Сердце мое разрывается, когда я вижу тебя въ такомъ положеніи. Отвдай этихъ плодовъ. Ты тоже умрешь, если будешь продолжать такъ…. Что жъ тогда станется съ нами, съ Сиднеемъ?
Катерина обратила на него неопредленный взоръ и пыталась улыбнуться.
— Вотъ письмо, маменька. Можетъ-быть, добрыя всти. Прикажешь распечатать?
Катерина взяла письмо. Какая разница между этимъ письмомъ и тмъ, которое, нсколько дней тому назадъ, подалъ ей Сидней! Адрессъ былъ руки Роберта Бофора. Катерина содрогнулась и положила письмо. Вдругъ, въ первый разъ, какъ молнія промелькнуло въ душ несчастной женщины сознаніе настоящаго ея положенія и страхъ за будущее. Что будетъ съ ея дтьми? что съ нею самой? Какъ ни святъ былъ ея союзъ съ помойнымъ, а передъ закономъ она едва-ли найдетъ право. Отъ воли Роберта Бофора могла зависть участь трехъ существъ. Дыханіе спиралось въ ея груди. Она взяла письмо и поспшно пробжала его. Вотъ оно.
‘Мистриссъ Мортонъ! Такъ какъ бдный братъ мой оставилъ васъ, не сдлавъ никакого распоряженія, то понятно, что вы должны быть озабочены будущностью вашихъ дтей и вашею собственною. Поэтому я ршился какъ-можно скоре,— какъ только позволяютъ приличія,— увдомить васъ о моихъ намреніяхъ насчетъ васъ. Не нужно говорить, что, строго разсудивъ, вы не можете имть ни какихъ притязаній ни претензій на родственниковъ покойнаго. Я не стану также оскорблять вашихъ чувствъ нравственными замчаніями, которыя и безъ того, вроятно, представлялись вамъ самимъ. Не указывая боле на ваши отношенія къ моему брату, я, однако жъ, беру смлость замтить, что эти отношенія были не малымъ поводомъ къ отчужденію его отъ нашего семейства, и при совщаніи съ нашими родственниками объ обезпеченіи судьбы дтей вашихъ я нашелъ, что, кром нкоторыхъ уважительныхъ сомнній, наши родные къ вамъ чувствуютъ очень понятную и простительную непріязнь. Изъ уваженія однако жъ къ моему бдному брату (хотя я въ послдніе годы очень рдко видлся къ нимъ), я готовъ подавить чувства, которыя, какъ вы легко поймете, долженъ раздлять съ моимъ семействомъ. Вы теперь, вроятно, ршитесь жить у своихъ родственниковъ. Чтобы вы, однако жъ, не были имъ въ тягость, я назначаю вамъ ежегодно по сту фунтовъ, которые можете получать по третямъ, или какъ вамъ лучше. Вы можете также взять себ изъ серебряной посуды и блья, что понадобится, по прилагаемому при письм моемъ списку. Что же касается до вашихъ сыновей, то я готовъ отдать ихъ въ школу, а потомъ они могутъ выучиться какому-нибудь приличному ремеслу, которое вы лучше всего можете избрать имъ по совту вашихъ родственниковъ. Если ваши дти поведутъ себя хорошо, то всегда могутъ надяться на мое покровительство. Я не намренъ торопить и гнать васъ, но вроятно, вамъ самимъ будетъ прискорбно жить доле нежели сколько необходимо нужно на мст, съ которымъ сопряжено для васъ столько непріятнаго. И такъ какъ домъ продается, то вамъ, конечно, непріятны будутъ посщенія покупателей, да притомъ ваше продолжительное присутствіе было бы даже помхою продаж. На первыя издержки по случаю перездки посылаю вашъ вексель во сто фунтовъ стерлинговъ и прошу увдомить, куда потомъ должно будетъ послать деньги за первую треть. Насчетъ отпуска слугъ и прочихъ распоряженій по дому, я уже далъ порученіе мистеру Блаквелю, такъ, что вамъ не будетъ ни какого безпокойства.
Честь имю быть вашимъ, милостивая государыня, покорнйшимъ слугой
Письмо выпало изъ рукъ Катерины. Скорбь ея превратилась въь отвращеніе и негодованіе.
— Заносчивый негодяй! вскричала она съ пламенющимъ взоромъ: это онъ сметъ говорить мн… мн! женъ, законной жен его брата! матери его родныхъ племянниковъ!
— Скажи это еще разъ, маменька, еще разъ! вскричалъ Филиппъ: ты жена, законная жена?
— Клянусь, это правда! отвчала Катерина торжественно: я скрывала эту тайну ради твоего отца. Теперь, ради васъ, истина должна открыться.
— Слава Богу! слава Богу! шепталъ Филиппъ обнимая брата: на нашемъ имени нтъ пятна, Сидней!
При этихъ словахъ, произнесенныхъ съ радостью и гордостью, мать вдругъ почувствовала все, что подозрвалъ и таилъ про себя ея сынъ. Она чувствовала, что подъ его вспыльчивымъ и упрямымъ нравомъ таилось нжное и великодушное снисхожденіе къ ней. Даже недостатки Филиппа могли родиться отъ двусмысленнаго его положенія. Въ сердце ея проникло горькое раскаяніе въ томъ, что она, для выгодъ отца, такъ долго жертвовала дтьми. Затмъ послдовалъ страхъ, ужасный страхъ, мучительне самаго раскаянія. Гд доказательства? Она знала, что есть свидтельство о брак, но гд оно? Объ этомъ она никогда не спрашивала мужи, а теперь спросить было поздно. Другой никто не зналъ. Она застонала и закрыла глаза, какъ-будто для того, чтобъ не видать будущаго. Потомъ она вдругъ вскочила, бросилась изъ комнаты и побжала прямо въ кабинетъ мужа. Положивъ руку на замокъ, она затрепетала и остановилась. Но забота о живыхъ въ эту минуту была сильное скорби во умершемъ. Она вошла и твердыми шагами приблизилась къ конторк. Конторка была заперта и запечатана печатью Роберта Бофopa. На всхъ шкафахъ, на всхъ ящикахъ та же начать напоминала о правахъ боле дйствительныхъ. Но Катерину это не остановило. Она оборотилась, увидла Филиппа и молча указала на конторку. Мальчикъ понялъ ее и ушелъ. Черезъ минуту он воротился съ долотомъ и сломалъ замокъ. Торопливо, съ трепетомъ, перерыла Катерина вс бумаги, развертывала письмо за письмомъ, листъ за листомъ. Тщетно! Ни свидтельства, ни завщанія не было. Одного слова достаточно было, чтобы объяснить Филиппу, чего мать его искала, и онъ принялся объискивать еще внимательне, еще отчетливе. Вс шкафы, вс ящики, всякое мсто, гд могли быть бумаги, въ кабинет и во всемъ дом, было осмотрно и все напрасно.
Три часа спустя они были въ той же комнат, гд Филиппъ подалъ матери письмо. Катерина сидла молча, безъ слезъ, но блдная какъ смерть, отъ скорби и отчаянія.
— Маменька, позволишь теперь прочесть это письмо? спросилъ Филиппъ.
— Читай, и рши за всхъ насъ, Филиппъ, отвчала мать.
Она молча смотрла на сына, покуда онъ читалъ. Филиппъ чувствовалъ этотъ взоръ и подавлялъ поднявшуюся въ груди его бурю. Дочитавъ, онъ обратилъ черные, пылающіе глаза свои на мать.
— Маменька, докажемъ ли мы свои права или нтъ, во всякомъ случа ты откажешься отъ милостыни этого человка. Я молодъ… я мальчикъ, но я здоровъ и силенъ. Я буду день и ночь работать для тебя. У меня станетъ силы на это…. я это чувствую. Лучше перенести вс возможныя бдствія, чмъ сть его хлбъ!
— Филиппъ!… Филиппъ! ты истинно мой сынъ! ты сынъ Филиппа Бофора! И ты не упрекаешь свою мать, что она, по слабости, забыла свой долгъ, скрывала законность твоихъ правъ до-тхъ-поръ пока стало уже поздно доказывать ихъ? О! упрекай меня, упрекай меня! мн будетъ легче. Нтъ, не цлуй меня: я не вынесу этого! Дитя мое….. Боже мой!…. если намъ не удастся доказать!…. Понимаешь ли ты, что я тогда буду въ глазахъ свта и что будете вы оба?
— Да, я понимаю, сказалъ Филиппъ съ твердостью, и сталъ на колни передъ матерью: но пусть! пусть другіе называютъ тебя, какъ хотятъ. Ты мать, а я твой сынъ. Ты передъ Богомъ жена моего отца, а я его наслдникъ.
Катерина склонила голову и рыдая упала въ объятія сына. Сидней подошелъ и прижалъ уста свои къ ея холодной щек.
— Маменька! маменька, не плачъ! говорилъ ребенокъ.
— О, Сидней! Сидней!… какъ онъ похожъ на отца! Посмотри на него, Филиппъ! Смемъ ли мы отказаться отъ предлагаемой милостыни? И ему тоже быть нищимъ?
— Никогда мы не будемъ нищими! Законные сыновья Бофора не на то созданы, чтобъ вымаливать милостыню! возразилъ Филиппъ съ гордостью, которая показывала, что онъ еще не прошелъ школы бдствія.
Сэръ Робертъ Бофоръ въ свт почитался человкомъ очень почтеннымъ. Онъ никогда не игралъ, не длалъ долговъ. Онъ былъ добрый мужъ, попечительный отецъ, пріятный сосдъ, довольно благотворителенъ къ бднымъ. Онъ былъ честенъ и порядоченъ во всхъ своихъ длахъ и объ немъ знали, что онъ въ нкоторыхъ обстоятельствахъ жизни поступалъ даже очень благородно. Сэръ Робертъ вообще старался во всемъ поступать такъ, чтобы люди не осудили. Другаго правила у него не было. Его религія — приличіе, его честь — мнніе свта, сердце — солнечные часы, которыхъ солнце — общество. Когда глаза публики были обращены на эти часы, они соотвтствовали всему, что только можно требовать отъ порядочнаго сердца, когда же глаза отворачивались, часы ничего не показывали и становились чугунною доской, и только. Справедливость требуетъ замтить, что Робертъ Бофоръ ршительно не врилъ въ законность союза своего брата. Онъ считалъ все это сказкою, придуманною Филиппомъ для того, чтобы подкрпить свое намреніе боле уважительными доводами. Признаніе Филиппа, что на этотъ бракъ не существуетъ ни какихъ доказательствъ, кром одного свидтельства,— котораго Робертъ не нашелъ,— длало это невріе очень естественнымъ. Потному онъ и не считалъ себя обязаннымъ уважать и щадить женщину, черезъ которую чуть-чуть не лишился богатаго наслдства, женщину, которая даже на носила имени его брата, и которой никто не зналъ. Если бъ Катерина была миссисъ Бофоръ и ея дти законныя дти Филиппа, то Робертъ,— предполагая даже, что взаимныя отношенія ихъ касательно имнія были бы т же самыя,— поступилъ, бы съ осмотрительнымъ и добросовстнымъ великодушіемъ. Свтъ сказалъ бы: ‘Благородне сора Роберта Бофора невозможно поступить’. Если бъ мистриссъ Мортонъ была хоть разведенная жена изъ какой-нибудь знатной или именитой фамиліи и жила бы такъ же съ Филиппомъ, сэръ Робертъ и тутъ распорядился бы иначе: онъ не допустилъ бы, чтобъ родственники ея могли сказать, ‘сэръ Робертъ Бофоръ мелочной человкъ.’ Но при настоящемъ положеніи длъ онъ видлъ, что мнніе свта,— если свтъ сочтетъ это дло достойнымъ своего суда,— во всякомъ случа будетъ, на его сторон. Хитрая женщина…. низкаго происхожденія и, разумется, низкаго воспитанія…. которая старалась обольстить и вовлечь своего богатаго любовника въ неразрывный союзъ…. чего такая женщина могла ожидать отъ человка, которому хотла повредить….. отъ законнаго наслдника? Не довольно ли великодушно съ его стороны, если онъ хоть что-нибудь сдлаетъ? если онъ заботится о дтяхъ и пристроитъ ихъ сообразно съ званіемъ матери? Неужели этого не довольно? Его совсть говорила ему, что онъ исполнилъ долгъ, что онъ поступилъ не необдуманно, не безразсудно, но какъ должно. Онъ былъ увренъ, что свтъ именно такъ ршитъ, если узнаетъ, въ чемъ дло. Вдь онъ ни къ чему не обязанъ! И потому онъ былъ вовсе не приготовленъ къ короткому, гордому, но умренному отвту Катерины на его письмо, къ отвту, которымъ она ршительно отказывалась отъ его предложеній, твердо настаивала не законности своихъ правъ и предоставляла себ отъискивать ихъ судебнымъ порядкомъ. Отвтъ этотъ былъ подписанъ: Катерина Бофоръ! Сэръ Робертъ надписалъ на этомъ письм ‘Дерзкій отвтъ мистриссъ Мортонъ, 14 сентября,’ положилъ въ столъ и былъ очень доволенъ, что имлъ право совершенно забыть о существованіи той, которая написала это, пока ему не напомнилъ объ ней адвокатъ его, мистеръ Блаквель, увдомивъ, что Катерина подала жалобу въ судъ. Сэръ Робертъ поблднлъ, но Блаквель успокоилъ его.
— Вамъ, сэръ, опасаться ршительно нечего. Это только попытка вынудить денегъ. Они ничего не сдлаютъ.
Дло, дйствительно, было даже больше нежели сомнительно. Они въ самомъ дл ничего не сдлали и Катерина этимъ процессомъ только пуще опозорила передъ глазами свта и себя и дтей. Сэръ Робертъ Бофоръ спокойно вступилъ въ полное обладаніе богатымъ имніемъ.
Между-тмъ Катерина съ дтьми поселилась въ отдаленномъ предмстіи Лондона, въ мрачной и холодной наемной квартир. Посл несчастнаго процесса и по распродаж брилліантовъ и золотыхъ вещей, которыхъ наслдники не имли права отнять, у нея осталась сумма, которою она, при величайшей бережливости, могла жить года два порядочно. Между-тмъ она придумывала планъ для будущаго и надялась притомъ на помощь своихъ родственниковъ, но всё-таки съ трудомъ ршалась просить этой помощи. Пока былъ живъ отецъ, она вела съ нимъ переписку, но никогда не открывала ему тайны своего брака, хотя писала не такъ, какъ женщина, чувствующая за собою вину. Отецъ, человкъ не очень хорошихъ правилъ, сначала посердился, но потомъ мало безпокоился о настоящихъ отношеніяхъ своей дочери къ сэру Филиппу Бофору: онъ былъ доволенъ тмъ, что она жила безбдно и могла даже помогать ему, притомъ же онъ надялся, что Бофоръ всё-таки современемъ возведетъ Катерину въ достоинство законной жены и леди. Но когда отецъ умеръ, связь Катерины съ семействомъ была расторгнута. Братъ ея, Рожеръ Мортонъ, былъ человкъ порядочный, честный, но немножко грубый. Въ единственномъ письм, которое Катерина получила отъ него, съ извстіемъ о смерти отца, онъ сухо высказалъ ей на-прямки, что не можетъ одобрить ея образа жизни и что не намренъ имть никакихъ сношеній съ нею, если она не ршится разойтись съ Бофоромъ. Если же она ршится на это и чистосердечно раскается, то онъ всегда готовъ быть ой добрымъ и врнымъ братомъ.
Хотя въ то время это письмо очень оскорбило Катерину, однако жь, соображая причины, она не могла сердиться на брата, и теперь, угнетенная бдствіемъ, ршилась просить у него помощи по-крайней-мр для дтей, но ршилась уже черезъ годъ по смерти мужа, когда большая часть ея имущества была прожита и другаго средства не предвидлось, а она сама, изнуренная печалью и болзнью, уже чувствовала, что ей не долго остается жить. Съ шестнадцатаго году своего, когда вступила хозяйкою въ домъ Бофора, она жила не роскошно, но въ довольств, посереди котораго не привыкла даже къ бережливости, не только къ лишеніямъ. При всемъ томъ, по своему характеру, она сама перенесла бы голодъ и всякую нужду безропотно, но дтей…. его дтей!…. привыкшихъ къ исполненію своихъ малйшихъ желаній, она не могла лишить никакого удобства. Филиппъ былъ уже разсудителенъ и скроменъ, такъ какъ по-видимому нельзя было бы ожидать отъ него, судя по его прежнему легкомыслію и своенравію. Но Сидней…. кто же могъ требовать разсудительности отъ ребенка, который не понималъ, что значитъ перемна обстоятельствъ и не зналъ цны деньгамъ? Начнетъ онъ, бывало, скучать: Катерина украдкою пойдетъ со двора и воротится съ узломъ игрушекъ, на которыя истратитъ доходъ цлой недли, поблднетъ онъ немножко, пожалуется за малйшее нездоровье, она тотчасъ шлетъ за докторомъ. А собственная ея болзнь, пренебреженная и оставленная безъ вниманія, между-тмъ переросла предлъ врачебнаго искусства. Горе, заботы, страхъ, тягостныя воспоминанія и опасеніе за будущее, въ которомъ грозилъ голодъ, быстро изнуряли ее. У нея недоставало силы на то, чтобы работать или служить, если бъ она даже и хотла. И кто далъ бы работы, кто принялъ бы въ службу опозоренную и всми оставленную женщину? Извстно, какъ люди строги къ грхамъ другихъ, когда имютъ возможность хорошо скрыть своя собственные.
Отвть мистера Рожера Мортона на просьбу Катерины, былъ слдующаго содержанія:
‘Я получилъ твое письмо отъ четырнадцатаго числа и отвчаю съ первою почтой. Меня очень опечалило извстіе о твоемъ несчастіи, но что ты ни говори, а я не могу считать покойнаго сэра Филипа Бофорa добросовстнымъ человкомъ, когда онъ забылъ сдлать завщаніе и оставилъ своихъ дтей безъ помощи и пристанища. Все, что ты толкуешь о намреніяхъ, которыя онъ имлъ, очень хорошо, но вкусъ каравая узнаешь только когда его отвдаешь. У меня у самого семейство, дти, которыхъ я кормлю честными трудами: мн трудно будетъ содержать дтей богатаго джентльмена. Что же касается до твоей исторіи тайнаго брака, то она можетъ-быть достоврна, а можетъ-быть и нтъ. Вроятно, этотъ господинъ обманулъ тебя, потому что внчаніе это не могло быть дйствительное. И такъ какъ ты говоришь, что законъ уже ршилъ этотъ вопросъ, то чмъ меньше будешь говорить объ немъ, тмъ лучше. Всё-равно, люди не обязаны врить тому, чего нельзя доказать. Если бъ даже и правда была, что ты говоришь, то всё-таки ты заслуживаешь боле порицанія нежели состраданія: зачмъ ты столько лтъ молчала и наносила стыдъ всему нашему семейству? Я увренъ, что моя жена этого не сдлала бы, ни даже ради самаго богатаго и красиваго джентльмена въ цломъ свт. Впрочемъ, я не хочу оскорблять твоего чувства и, право, готовъ сдлать все, что можно и прилично. Ты, конечно, не можешь ожидать, чтобы я пригласилъ тебя въ свой домъ. Моя жена, ты знаешь, женщина очень набожная и ни за что этого не потерпитъ. Притомъ это повредило бы и мн, то есть, моему кредиту: здсь въ город есть нкоторыя пожилыя двицы, изъ порядочныхъ семействъ, которыя забираютъ у меня много фланели, для бдныхъ, и которыя очень щекотливы насчетъ подобныхъ вещей. Въ нашемъ город вообще очень строго наблюдаютъ за нравственностью и сборы на церковь бываютъ часто очень большіе… Не то чтобы я стовалъ на это, нтъ: я, правда, очень либераленъ, но долженъ уважать мстные обычаи, особенно потому, что деканъ — одинъ изъ главныхъ моихъ покупщиковъ. Посылаю теб десять фунтовъ стерлинговъ. Когда истратишь ихъ, напиши ко мн, и я посмотрю, что можно будетъ сдлать. Ты пишешь,— что ты очень бдна. Жаль мн тебя, но ты должна ободриться и поправиться сама какъ-нибудь. Возьмись хоть за шитье. И, право, я совтую теб обратиться къ сэру Роберту Бофору, онъ, врно, согласится дать теб въ годъ фунтовъ сорокъ или пятьдесятъ, если ты попросить его какъ должно и прилично въ твоихъ обстоятельствахъ. Что-же касается до твоихъ дтей… бдные сироты!… прискорбно думать, что они наказаны не за свою вину. Моя жена, хотя строгая, однако жъ добрая женщина. Она согласится съ моими намреніями. Ты пишешь, что старшему шестнадцать лтъ и что онъ иметъ довольно хорошія познанія. Я могу доставить ему очень хорошее мсто. Братъ моей жены, мистеръ Христофоръ Плаксвитъ, книгопродавецъ-издатель въ Р***, издаетъ газету и такъ любезенъ, что присылаетъ мн ее еженедльно. Хотя эта газета не нашего графства, однако жъ въ ней попадается иногда очень благоразумныя мннія, и даже лондонскія газеты очень часто цитируютъ изъ нея. Мистеръ Плаксвитъ долженъ мн небольшую сумму, которую я одолжилъ ему, когда онъ началъ издавать свою газету. Онъ уже нсколько разъ вмсто уплаты предлагалъ мн долю въ газет, но я не люблю ввязываться въ длa, которыхъ не понимаю, а потому не воспользовался предложеніемъ. Нынче же мистеръ Плаксвитъ писалъ мн, что иметъ надобность въ мальчик и вызывался взять въ ученье моего старшаго сына, но мн онъ будетъ нуженъ. Я пишу къ Плаксвиту съ этою же почтой, и если твой сынъ подетъ туда… на имперіал не дорого стоитъ… я не сомнваюсь, онъ тотчасъ же будетъ принятъ. Вмсто платы за ученье, мистеръ Плаксвитъ зачтетъ долгъ и теб ненужно будетъ платить. Это дло конченное. А меньшаго твоего мальчика я возьму къ себ и, когда подрастетъ, пріучу къ торговл. Онъ будетъ у меня наравн съ моими ребятами. Мистриссъ Мортонъ будетъ заботиться объ его опрятности и доброй нравственности. Я полагаю…. это мистриссъ Мортонъ поручаетъ мн написать… я полагаю, что оспа и корь у него уже были, прошу однако жъ увдомить объ этомъ. Ну, вотъ и этотъ пристроенъ. Теперь у тебя будетъ двумя животами меньше и теб останется забота только о самой себ, что, я полагаю, не мало облегчитъ и утшитъ тебя. Не забудь написать къ сэру Роберту Бофору, а если онъ нашего не сдлаетъ для тебя, то, значитъ, онъ не такой джентльменъ, какимъ я считалъ его. Но ты мн родная сестра и съ-голоду не помрешь. Хотя я не считаю приличнымъ дловому человку поощрять неблагопристойные поступки, однако жъ все-таки держусь мннія, что если на кого пришла невзгода, такъ лучше подать золотникъ помощи, чмъ фунтъ увщаній. Моя жена паче разсуждаетъ: ей очень хочется прочесть теб рацею. Но не всмъ же быть такими строгими. Увдомь меня, когда твой мальчишка прідетъ, да и объ осп и кори тоже, и о томъ, улажено ли дло съ мистеромъ Плаксвитомъ. Въ надежд, что ты теперь утшена, остаюсь врнымъ и любящимъ тебя братомъ.
P. S. Мистриссъ Мортонъ говоритъ, что она заступитъ твоему ребенку мсто матери и проситъ, чтобы ты до отсылки къ намъ вычинила его блье.
Прочитавъ это посланіе, Катерина обратила взоръ на Филиппа. Онъ тихо стоялъ всторон и наблюдалъ лицо матери, которое во время чтенія горло отъ стыда и скорби. Филиппъ былъ теперь уже не тотъ хорошенькій, щегольски одтый баричъ, какимъ мы видли его въ первый разъ. Онъ выросъ изъ изношеннаго траурнаго платья, длинные волосы безпорядочно упадали на блдныя, впалыя щеки, черные блестящіе глаза получили мрачное выраженіе. Никогда бдность не обнаруживается рзче, чмъ въ чертахъ и въ осанк гордаго молодаго человка. Очевидно было, что Филиппъ больше терпятъ свое состояніе, нежели покоряется ему: несмотря на запятнанную и протертую одежду, онъ въ обращеніи своемъ сохранилъ строптивую величавость и повелительный тонъ со всми, кром матери, которую берегъ и лелялъ съ рдкою нжностію и предусмотрительностью.
— Ну, что, маменька? что пишетъ твой братъ? спросивъ онъ съ странною смсью мрачности во взор и нжности въ голос.
— Ты прежде ршалъ за насъ, ршай и теперь. Но я знаю, ты никогда…
— Погоди: дай мн самому прочесть.
Катерина была отъ природы женщина умная и сильная духомъ, но болзнь и горе удручили ее, и она обращалась за совтомъ къ Филиппу, хотя ему былъ еще только семнадцатый годъ. Въ природ женщины,— особенно въ пору безпокойства и страха,— есть что-то такое, что заставляетъ ее искать защиты и покоряться другой вол, чьей бы то ни было. Катерина отдала Филиппу письмо, а сама тихо сла подл Сиднея.
— Намренія твоего брата хороши, сказалъ Филиппъ, прочитавъ письмо.
— Да, но что въ томъ пользы? Я не могу…. нтъ, нтъ! я не могу разстаться съ Сиднеемъ, вскричала Катерина, и заплакала.
— Нтъ, милая маменька! Это въ самомъ дл было бы ужасно. Но книгопродавецъ… Плаксвитъ… Можетъ-быть, я буду въ состояніи содержать васъ обоихъ.
— Ахъ! неужто ты думаешь итти служить мальчикомъ въ книжной лавк, Филиппъ? Ты, съ твоими привычками, съ твоимъ воспитаніемъ? Ты? такой гордый?
— Маменька! для тебя я готовъ улицы мести! Для тебя я пойду къ дяд Бофору, со шляпою въ рук, просить подаянія. Я не гордъ, маменька. Я хотлъ бы быть честнымъ, если можно. Но когда я вижу твои страданія, твои слезы, тогда…. злой духъ овладваетъ мной…. я часто содрогаюсь, я готовъ совершить преступленіе…. какое, самъ не знаю.
— Филиппъ! мой милый Филиппъ, подойди сюда…. сынъ мой, моя надежда! не говори такихъ страшныхъ рчей: ты пугаешь меня!
И сердце матеря залилось всею нжностью прежнихъ счастливыхъ дней. Она обвала руками шею сына и, утшая, цловала его. Онъ приложилъ пылающую голову къ ея груди и крпко прижался, по привычк, какъ бывало во время бурныхъ пароксизмовъ неукротимыхъ и своенравныхъ страстей своего дтства. Въ этомъ положеніи они пробыли нсколько минутъ. Уста ихъ безмолвствовали, говорили только сердца, одно отъ другаго воинствуя подкрпленіе и силу. Наконецъ Филиппъ поднялся съ спокойною улыбкой.
— Прощай, маменька! я тотчасъ отправлюсь къ Плаксвиту.
— Но у тебя нтъ денегъ на поздку. Возьми, вотъ.
Она подала ему кошелекъ, изъ котораго Филиппъ неохотно взялъ нсколько шиллинговъ.
Подъ-вечеръ онъ былъ на назначенномъ мст. Мистеръ Христофоръ Плаксвитъ былъ приземистый и одутловатый мужчина, въ темно-коричневыхъ брюкахъ со стиблетами, въ черномъ сюртук и въ такомъ же жилет, на которомъ красовалась длинная толстая часовая цпочка съ огромною связкою печатей, ключей и старомодныхъ траурныхъ колецъ, лицо у него было блдное и, такъ сказать, губчатое, темные волоса подстрижены подъ гребенку. Книгопродавецъ-издатель былъ чрезвычайно занятъ тмъ, что походилъ нсколько на Наполеона и старался поддлаться подъ ршительный, отрывистый тонъ и повелительныя манеры, которыя казались ему главными чертами характера его прототипа.
— Такъ вы тотъ самъ и молодой человкъ, котораго рекомендовалъ мн мистеръ Рожеръ Мортонъ? сказалъ мистеръ Плаксвитъ, вытаращивъ на Филиппа глаза, съ явнымъ намреніемъ усилить ихъ проницательность. Между-тмъ онъ вытащилъ изъ кармана свой бумажникъ и перебиралъ въ немъ бумаги.
— Вотъ, кажется, его письмо, продолжалъ онъ….. нтъ, это сэръ Томасъ Чемпердоунъ проситъ прислать пятьдесятъ экземпляровъ газеты, въ которой напечатана его послдняя рчь въ собранія депутатовъ вашего графства…. Сколько вамъ лтъ…. шестнадцать, говорятъ?… На видъ вы гораздо старше…. И это не оно… и это нтъ…. а, вотъ оно!… Садитесь. Да, мистеръ Рожеръ Мортонъ рекомендуетъ васъ…. родственникъ…. несчастныя обстоятельства хорошо воспитанъ….. гмъ! Ну, молодой человкъ, что вы можете сказать въ вашу пользу?…. Вы умете вести счеты? знаете бухгалтерію?
— Я нсколько знаю алгебру, сэръ.
— Алгебру? а-га! Ну, что еще?
— Знаю французскій и латинскій языки.
— Гмъ!… можетъ пригодиться. Зачмъ у васъ волоса такіе длинные? Посмотрите, какіе у меня…. Какъ васъ зовутъ?
— Филиппъ Мортонъ.
— Мистеръ Филиппъ Мортонъ, у васъ очень умное лицо. Я знатокъ въ физіономіяхъ. Вамъ извстны условія?… Очень выгодныя для васъ… Безъ платы за ученье… Это я съ Рожеромъ покончу. Я вамъ даю столъ и постель….Блье ваше собственное. Порядочное поведеніе…. Срокъ ученья — пять лтъ. Срокъ минетъ, вы можете завестись сами, только не здсь. Когда вы можете прійти совсмъ? Чмъ скоре тмъ лучше. Я во всемъ люблю поступать скоро и ршительно. Это мой характеръ… Вы читали біографію Наполеона? Видли его портретъ?…… Вотъ, взгляните на этотъ бюстъ, что стоитъ такъ, на шкафу. Посмотрите хорошенько! Не находите ли вы какого-нибудь сходства?…. а?
— Сходства, сэръ? я не видалъ самого Наполеона, и потому не могу судить о сходств его бюста.
— Я знаю, что вы не видали. Нтъ, нтъ! оглянитесь здсь, въ комнат. Кого напоминаетъ вамъ этотъ бюстъ? Кто на него похожъ?
Тутъ мистеръ Плаксвитъ сталъ въ позицію, заложилъ руку за жилетъ и устремилъ задумчивый взоръ на чайный столъ.
— Теперь представьте себ, продолжалъ онъ: что мы на остров Святой Елены, этотъ столъ — океанъ. Ну, теперь, на кого походитъ этотъ бюстъ, мистеръ Мортонъ?
— Кажется, на васъ, сэръ.
— А! вотъ то-то и есть! Это всякому въ глаза бросается. А узнаете меня по-короче, такъ найдете столько-же сходствъ нравственныхъ…. Прямъ… отчетливъ… смлъ…. скоръ…. ршителенъ!…. Такъ посл завтра вы прідете совсмъ, мистеръ Филиппъ?
— Да, я готовъ. Жалованье вы назначите мн? Хоть сколько-нибудь, чтобы я могъ посылать матери.
— Жалованье? въ шестнадцать лтъ? сверхъ квартиры и стола? за что? Ученики никогда не получаютъ жалованья. Вы будете пользоваться всми удобствами…..
— Дайте мн меньше удобствъ, чтобы я могъ больше доставить матери. Назначьте мн немножко деньгами… сколько-нибудь…. и вычтите со стола…. Мн не много нужно: я сытъ однимъ обдомъ.
— Гмъ!
Мастеръ Плаксвитъ взялъ изъ жилетнаго кармана большую щепотку табаку, понюхалъ, щелкнулъ пальцами, заложилъ руку но-наполеоновски и задумался. Потомъ устремивъ опять глаза на Филиппа, продолжалъ:
— Хорошо, молодой человкъ, вотъ мы что сдлаемъ. Вы прійдите ко мн на испытаніе: мы увидимъ, какъ поладимъ. На это время я буду давать вамъ по пяти шиллинговъ въ недлю, а потомъ уже условимся окончательно. Довольны ли вы?
— Покорно васъ благодарю.
Черезъ нсколько минутъ Филиппъ уже возвращался въ Лондонъ на имперіал омнибуса.
— Какой теплый вечеръ! сказалъ подлъ него пассажиръ, пустивъ ему прямо въ глаза цлый столбъ табачнаго дыму.
— Да, очень теплый. Сдлайте одолженіе, курите въ лицо другому вашему сосду, отвчалъ Филиппъ отрывисто.
— А-га! возразилъ пассажиръ съ громкимъ смхомъ: вы еще не любите табаку? Но погодите, полюбите, когда проживете съ мое, отвдаете заботы и нужды. Трубка!… о, это великая и благодтельная утшительница! Честнымъ дыханіемъ своимъ она разгоняетъ дьяволовъ. Отъ нея зретъ мозгъ, раскрывается сердце. Человкъ, который куритъ, мыслитъ какъ мудрецъ и поступаетъ какъ Самаритянинъ.
Пробужденный отъ своей думы этою неожиданною декламаціей, Филиппъ быстро оборотился къ своему сосду и увидлъ дюжаго, широкоплечаго, рослаго мужчину, въ синемъ сюртук, застегнутомъ до-верху, и въ соломенной шляп, надтой на бекрень, что придавало нсколько безпечный видъ красивому, мужественному лицу, которое, несмотря на улыбку, носило на себ печать твердаго и ршительнаго характера. Въ свтлыхъ, проницательныхъ глазахъ, въ густыхъ бровяхъ, въ рзкихъ линіяхъ на лбу и въ быстрой подвижности всхъ мускуловъ лица, выражались кипучія страсти и вмст сила, способная обуздывать ихъ, энергія и острый умъ. Филиппъ долго и внимательно смотрлъ на сосда, сосдъ отвчалъ тмъ же.
— Что вы обо мн думаете, сэръ? спросилъ пассажиръ, снова раскуривая трубку.
— Въ васъ есть что-то странное.
— Странное? Да, это замчаютъ многіе. Вы не такъ легко разгадаете меня, какъ я васъ. Сказать ли вамъ характеръ и вашу судьбу? Вы джентльменъ или что-нибудь въ этомъ род: это я слышу по тону вашихъ рчей. Вы бдны, чертовски бдны: это я вижу по дыр на вашемъ рукав. Вы горды, пылки, недовольны и несчастны: все это я вижу по вашему лицу. Я заговорилъ съ вами именно затмъ, что замтилъ это. Я добровольно никогда не ищу знакомства съ счастливцами.
— И не удивительно: если вы знаете всхъ несчастныхъ, то у васъ уже должно быть огромное знакомство! замтилъ Филиппъ.
— Вы остры не по лтамъ! А чмъ вы занимаетесь?
— Покуда ничмъ, покраснвъ отвчалъ Филиппъ съ легкимъ вздохомъ.
— Гмъ!… жаль. Я и самъ теперь безъ дла. Ищу. Совтую и вамъ поискать.
Курильщикъ замолчалъ и занялся своею трубкой. Филиппъ тоже не былъ расположенъ говорить. Онъ погрузился въ раздумье о своемъ положеніи, о настоящемъ и будущемъ, а омнибусъ между-тмъ катился по пыльной дорог. Однообразный стукъ колесъ и качка воздушнаго сдалища убаюкали утомленнаго юношу. Онъ склонялъ голову на грудь, потомъ, инстинктивно, ища какой-нибудь опоры, сначала слегка прислонился, потомъ совсмъ повалился на плечо своего дюжаго сосда. Тотъ выпустилъ трубку изо-рта и, оттолкнувъ его, закричалъ съ нетерпніемъ:
— Эй! баринъ! я вдь не для того заплатилъ свои деньги за мсто, чтобъ служить вамъ подушкой.
Филиппъ вскочилъ и непремнно упалъ бы внизъ на дорогу, если бъ сосдъ не схватилъ его рукою, которая могла бы порядочный дубъ остановить въ паденіи.
— Проснитесь! Вы могли бы расшибиться.
Филиппъ въ полу-сн пробормоталъ что-то невнятное и обратилъ черные свои глаза на сосда съ такимъ невольнымъ, но печальнымъ и глубокимъ упрекомъ, что тотъ былъ тронутъ и почувствовалъ какъ-бы стыдъ. Прежде нежели онъ усплъ сказать что-нибудь въ извиненіе своей суровости, Филиппъ опять уснулъ, прислонясь уже къ стоявшему позади его сундуку. Опасная была опора: при малйшемъ ухаб на дорог, онъ могъ бы свалиться вмст съ сундукомъ.
— Бдной мальчикъ! Какъ онъ блденъ! бормоталъ сосдъ выколотивъ и положивъ въ карманъ трубку: можетъ-быть, дымъ для него былъ слишкомъ крпокъ…. онъ, кажется, слабъ и хворъ.
И онъ взялъ его за длинные, тонкіе пальцы.
— Щеки его впали…. можетъ-быть отъ недостатка пиши. Фу! какъ я сглуповалъ!… Тише, кучеръ! не болтай такъ громко, чортъ тебя возьми!… Онъ, право, упадетъ, прибавилъ незнакомецъ, обхвативъ мальчика поперегъ и уложивъ его голову у себя на груди: бдный! онъ улыбается…. можетъ-быть видитъ во сн бабочекъ, за которыми бгалъ въ дтств. Эти дни не воротятся…. никогда…. никогда! Какой холодный втеръ подулъ!… Онъ можетъ простудиться.
Незнакомецъ разстегнулъ сертукъ и съ нжною заботливостью женщины укрылъ спящаго своими полами, предоставивъ собственную обнаженную грудь вліянію суроваго втру. Такъ безродный сирота, забывъ настоящее, въ сонныхъ видніяхъ уносился, быть-можетъ, въ иной, лучшій міръ и на мгновенье наслаждался счастіемъ, между-тмъ какъ изголовьемъ ему служила грудь, тревожимая дикою, страшною борьбой съ жизнью и грхомъ.
Филиппъ пробудился отъ своего счастливаго сна при мерцаніи фонарей, при стук повозокъ и фуръ, середи толкотни, крику, дымкой, суетливой жизни и нестройнаго шуму лондонскихъ улицъ. Онъ смутно припоминалъ, оглядывался и увидлъ чужіе глаза, устремленные на него съ заботливостью и лаской.
— Вы хорошо спали? спросилъ пассажиръ съ улыбкой.
— И вы позволили мн такъ утрудить васъ? сказалъ Филиппъ съ такою благодарностью въ тон и во взор, какой не показывалъ отъ-роду, быть-можетъ, ни кому кром своихъ родителей.
— Вы, врно, не много видли ласкъ, когда такъ высоко цните это?
— Нтъ, нкогда вс люди были со мною ласковы и добры. Но тогда я не умлъ цнить этого.
Тутъ омнибусъ со стукомъ въхалъ подъ темный сводъ воротъ постоялаго двора.
— Берегите свое здоровье: оно, кажется, плохо, сказалъ незнакомецъ, въ потьмахъ положивъ суверенъ въ руку Филиппа.
— Благодарю васъ отъ всего сердца, но…. мн не нужно денегъ. Въ мои лта стыдно принимать милостыни. Но если бъ вы могли доставить мн какое-нибудь мсто, я принялъ бы съ радостью. То, которое мн предлагаютъ, очень не выгодно, бдно. У меня, дома, мать и малолтный братъ…. Я объ нихъ долженъ заботиться.
— Мсто? Да, я знаю мсто, да только вамъ надобно будетъ обратиться не ко мн, чтобы получить его. Мы, вроятно, уже не увидимся. Примите то, которое вамъ предлагаютъ, какъ оно ни плохо. Остерегайтесь вреда и стыда. Прощайте.
Съ этими словами незнакомецъ сошелъ съ имперіала и, указавъ кучеру, куда отнести чемоданъ, пошелъ навстрчу тремъ порядочно одтымъ мужчинамъ, которые дружески пожали ему руку и привтствовали его, казалось, съ радостью.
— У него по-крайней-мр есть друзья! тихо проговорилъ Филиппъ со вздохомъ, и пошелъ домой по темной и пустой улиц.
Черезъ недлю началось его испытаніе у мистера Плаксвита. Болзнь Катерины въ это время до-того усилилась, что она ршилась посовтоваться съ докторомъ, чтобы сколько возможно опредленне узнать свою судьбу. Отвтъ оракула сначала былъ двусмысленъ, но когда Катерина съ твердостью сказала, что иметъ обязанности и что отъ откровеннаго отвту его будутъ зависть распоряженія ея насчетъ сиротъ, что бы они не остались безъ хлба и пристанища, когда она умретъ, докторъ пристально взглянулъ ей въ лицо, прочелъ на немъ спокойную ршимость и отвчалъ откровенно:
— Такъ не теряйте времени, мистриссъ: распорядитесь. Жизнь вообще не врна, а ваша въ-особенности. Вы, можетъ-быть, проживете еще долго, но организмъ изъ разстроенъ, Я опасаюсь, что у васъ водяная въ груди. Полноте, мистриссъ…. я не возьму платы. Завтра я опять побываю у васъ.