Мой роман, Бульвер-Литтон Эдуард-Джордж, Год: 1853 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 1029 минут(ы)

МОЙ РОМАНЪ
ИЛИ
РАЗНООБРАЗІЕ АНГЛІЙСКОЙ ЖИЗНИ

Э. Л. БУЛЬВЕРА

САНКТПЕТЕРБУРГ.
ВЪ ТИПОГРАФІИ ЭДУАРДА ПРАЦА.
1853.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА І.

— Чтобы вамъ не уклоняться отъ предмета, сказалъ мистеръ Гэзельденъ: — я только попрошу васъ оглянуться назадъ и сказать мн по совсти, видали ли вы когда нибудь боле странное зрлище.

Говоря такимъ образомъ, сквайръ Гезельденъ {Squire, esquire — сквайръ, первоначально этимъ словомъ назывался рыцарскій щитоносецъ, теперь оно означаетъ титулъ одной ступенью ниже кавалера,— въ общемъ же употребленіи оно служитъ для означенія въ Англіи по большей части тхъ лицъ, которыя владютъ поземельною собственностію. Прим. Пер.} всею тяжестію своего тла облокотился на лвое плечо пастора Дэля и протянулъ свою трость параллельно его правому глазу, такъ что направлялъ его зрніе именно къ предмету, который онъ такъ невыгодно описалъ.

— Я сознаюсь, сказалъ пасторъ: — что если смотрть чувственнымъ окомъ, то это такая вещь, которая, даже въ самомъ выгодномъ свт, не можетъ нравиться. Но, другъ мои, если смотрть внутренними очами человка — глазами сельскаго философа и добраго прихожанина — то я скажу, что отъ такого небреженія и забвенія длается грустно.

Сквайръ сурово взглянулъ на пастора, не переставая смотрть на указанный предметъ. Это была поросшая мхомъ, провалившаяся посредин, съ окнами, лишенными рамъ и похожими на глаза безъ вкъ, колода {Такъ называется механизмъ особеннаго устройства, употребляемый въ англійскихъ деревняхъ какъ вра наказанія. Колода устроивается такъ, что виновный, посаженный въ нее, остается весь на виду, лишаясь только свободнаго употребленія рукъ и ногъ, и такимъ образомъ подвергается стыду публичнаго ареста, на долгій или кратчайшій срокъ, смотря по мр вины своей. Прим. пер.}, съ репейникомъ и крапивой на всякой трещин, разросшимися точно лсъ. Въ добавокъ, тутъ помстился прозжій мдникъ съ своимъ осломъ, который принялся завтракать, обрывая траву по краямъ оконъ и дверей разрушеннаго зданія.

Сквайръ опять сурово посмотрлъ на пастора, но какъ умлъ, въ нкоторой мр, владть собою, то укротилъ на нкоторое время свое негодованіе, и потомъ, съ быстротою, бросился на осла.

У осла, переднія ноги были сцплены веревкою, къ которой былъ привязанъ чурбанъ, и подъ вліяніемъ этого снаряда, называемаго техниками путы, животное не могло избжать нападенія. Но оселъ, повернувшись съ необыкновенною быстротою, при первомъ удар тростью, задлъ веревкой ногу сквайра и потащилъ его, кувыркая, между кустами крапивы, потомъ съ важностію нагнулся, въ продолженіе этой процедуры, понюхалъ и полизалъ своего распростертаго врага, наконецъ, убждаясь, что хлопотать больше нечего, и что всего лучше предоставить развязку дла самой судьб, онъ, въ ожиданіи ея, сорвалъ зубами цвтущую и рослую крапиву вплоть къ уху сквайра,— до такой степени вплоть, что пасторъ подумалъ, что вмст съ крапивой откушено и ухо, каковое предположеніе было тмъ правдоподобне, что сквайръ, почувствовавъ горячее дыханіе животнаго закричалъ всми силами своихъ мощныхъ легкихъ.

— Ну что, откусилъ? спросилъ пасторъ, становясь между осломъ и сквайромъ.

— Тысячи проклятій! кричалъ сквайръ, вставая и вытираясь.

— Фу, какое неприличное выраженіе! сказавъ пасторъ кротко.

— Неприличное выраженіе! попробовалъ бы я васъ одтъ въ нанку, сказалъ сквайръ продолжая вытираться: — одть въ нанку да бросить въ самую чащу крапивы, съ ослиными зубами вплоть къ вашему уху….

— Такъ значитъ онъ не откусилъ его? прервалъ пасторъ.

— Нтъ то есть по крайней мр мн кажется, что нтъ, сказалъ сквайръ, голосомъ, полнымъ сомннія.

И вслдъ за тмъ схватился онъ за слуховой органъ.

— Нтъ, не откушено: тутъ.

— Слава Богу, сказалъ пасторъ съ участіемъ.

— Мм, проворчалъ сквайръ, который все продолжалъ вытираться.— Слава Богу! Только посмотрите, я весь облпленъ репейникомъ. Вотъ ужь желалъ бы знать, для чего созданы крапива и репейникъ.

— Для питанія ословъ, если только вы позволите имъ, сквайръ, отвчалъ пасторъ.

— Ахъ, проклятыя животныя! вскричалъ мистеръ Гэзельденъ, снова закипвъ гнвомъ, въ отношеніи ли ко всей пород ословъ, или по чувству человка, уязвленнаго сквозь нанковую одежду крапивой, которая теперь заставляла его ежиться и потирать разные пункты своего выпачканнаго платья.— Животное! продолжалъ онъ, снова поднявъ палку на осла., который почтительно отступилъ на насколько, шаговъ и теперь стоялъ, поднявъ свой тощій хвостъ, и тщетно стараясь двигнуть передней ногой, которую кусали мухи.

— Бдный сказалъ пасторъ съ состраданіемъ.— Посмотрите, у него стерто плечо, и безжалостныя мухи именно тутъ и напали.

— А я такъ радуюсь этому, сказалъ сквайръ злобно.

— Фи, фи!

— Вамъ хорошо говорить, фи, фи. Не вы, небось, попали въ крапиву. Вотъ толкуй посл этого съ людьми!

Пасторъ пошелъ къ каштану, росшему на ближнемъ краю деревни, сломилъ сучокъ, возвратился къ ослу, прогналъ мухъ и потомъ бережно положилъ листъ на стертое мсто, въ защиту отъ наскомыхъ. Оселъ поворотилъ головою и смотрлъ на него съ кроткимъ удивленіемъ.

— Я готовъ прозакладывать шиллингъ, что это первая ласка, которую теб оказываютъ въ продолженіе многихъ дней. А какъ легко, кажется, приласкать животное!

Съ этими словами, пасторъ опустилъ руку въ карманъ и вынулъ оттуда яблоко.

Это была большое, краснощокое яблоко, одно изъ яблоковъ прошлогодняго урожая отъ знаменитой яблони въ саду пастора, и которое онъ принесъ теперь какому-то деревенскому мальчику, отличившемуся въ послдній разъ въ школ.

— Да, по всей справедливости Ленни Ферфильдъ долженъ имть предъ другими преимущество, пробормоталъ пасторъ.

Оселъ подрядъ ухо и робко придвинулъ голову.

— Но Ленни Ферфильдъ можетъ точно также удовольствоваться двумя пенсами, а теб для чего два пенса?

Носъ осла коснулся теперь яблока.

— Возьми его, во имя состраданія, произнесъ пасторъ.

Оселъ взялъ яблоко.

— Неужели у васъ достаетъ духу? спросилъ пасторъ, указывая на трость сквайра, которая снова поднималась.

Оселъ стоялъ, жуя яблоко и искоса поглядывая на сквайра.

— Полно, кушай, онъ не будетъ тебя бить боле.

— Нтъ, не буду, произнесъ сквайръ въ отвтъ.— Но дло вотъ въ чемъ: онъ не нашъ здшній оселъ: онъ пришлецъ, и потому его нужно загнать къ намъ въ околицу. Но околица у насъ въ самомъ дурномъ положеніи.

— Колода завтра должна быть поправлена… да! заборъ тоже,— и первый оселъ, который забредетъ сюда, будетъ загнанъ въ стойло безвозвратно. Все это такъ же врно, какъ то, что я называюсь Гэзельденъ.

— Въ такомъ случа, сказалъ пасторъ съ важностію: — мн остается только надяться, что другіе прихожане не послдуютъ вашему примру, и пожелать, чтобы мы какъ можно рже встрчались другъ съ другомъ.

ГЛАВА II.

Пасторъ Дэль и сквайръ Гэзельденъ разстались, послдній пошелъ посмотрть своихъ овецъ, а первый — навстить прихожанъ, въ томъ числ и Ленни Ферфилда, котораго оселъ лишилъ яблока.

Ленни Ферфилда, по всей вроятности, не будетъ дома, потому что мать его наняла у помщика нсколько десятинъ луговъ, а теперь самое время свокоса. Леонардъ, боле извстный подъ именемъ Ленни, былъ единственный сынъ у матери, которая была вдова. Домикъ ихъ стоялъ отдльно и въ нкоторомъ отдаленіи отъ длинной, зеленющей садами деревенской улицы. Это былъ настоящій англійскій коттэджъ, выстроенный, по меньшей мр, три столтія тому назадъ со стнами, выложенными изъ бутоваго камня, съ дубовыми связями, и покрываемыми всякое лто новымъ слоемъ штукатурки, съ соломенной кровлей, маленькими окнами и развалившеюся дверью, которая возвышается отъ земли только на дв ступеньки. Въ этомъ скромномъ жилищ замтна была всевозможная роскошь, какую только допускаетъ бытъ крестьянина: надъ дверью извивалась втка козьяго листа, на окнахъ, стояло нсколько горшковъ цвтовъ, небольшая площадка земли передъ домомъ была содержима въ необыкновенномъ, порядк и опрятности, по обимъ сторонамъ дороги къ дому лежали довольно крупные камни, представляя такимъ образомъ родъ маленькаго шоссе, обросшаго цвтущими кустарниками и ползучими растеніями. Гряды картофеля скрывались за душистымъ горошкомъ и волчьими бобами. Все это довольно скромныя украшенія, но они много говорятъ въ пользу крестьянъ и помщика: вы видите, что крестьянинъ любитъ свой домъ, привязанъ къ нему и иметъ довольно свободнаго времени и охоты, чтобы заняться исключительно украшеніемъ своего жилища. Такой крестьянинъ, конечно, плохой поститель кабаковъ и врный защитникъ пользъ сквайра.

Подобное зрлище было такъ же восхитительно для пастора, какъ самый изысканный итальянскій ландшафтъ для какого нибудь дилетанта. Онъ остановился на минуту у калитки, осмотрлся кругомъ и съ наслажденіемъ вдыхалъ упоительный запахъ горошка, смшаный съ запахомъ вновь-скошеннаго сна, который легкій втерокъ приносилъ къ нему съ луга, бывшаго позади. Потомъ онъ поднялся на крыльцо, бережно отеръ свои башмаки, которые всегда были особенно чисты и свтлы, потому что мистеръ Дэль считался щеголемъ между своею братіею, прошелъ подошвами раза два по скобк, бывшей снаружи, и взялся за ручку двери. Какой нибудь художникъ съ артистическимъ восторгомъ смотритъ на фигуру нимфы, изображенной на этрусской ваз, какъ будто она выжимаетъ сокъ изъ кисти винограда въ классическую урну. И пасторъ почувствовалъ столь же усладительное, если не столь же утонченное, удовольствіе, при вид вдовы Ферфилдъ, которая наполняла водою, наравн съ краями, блестящую чистотою чашку, для утоленія жажды трудолюбивыхъ косарей.

Мистриссъ Ферфилдъ была опрятная женщина среднихъ лтъ, съ тою проворною точностію въ движеніяхъ, которая происходитъ отъ дятельности и быстроты ума, и когда она теперь обернулась, услыхавъ за собою шаги пастора, то показала физіономію вполн приличную, хотя и не особенно красивую,— физіономію, на которой расцвтшая въ эту минуту добродушная улыбка изгладила нкоторые слды горя, но горя прошедшаго, и ея щоки, бывшія блдне чмъ у большей части особъ прекраснаго пола и ея комплекціи, родившихся и выросшихъ посреди сельскаго населенія, скоре заставляли предполагать, что первая половина ея жизни протекла въ удушливомъ воздух какого нибудь города, посреди комнатныхъ затворническихъ трудовъ.

— Пожалуете, не стсняйтесь, сказалъ пасторъ, отвчая на ея поклонъ и замтивъ, что она хочетъ надть фартукъ: — если вы пойдете на снокосъ, я пойду съ вами, мн нужно кое-что сказать Ленни…. славный мальчикъ!

— Вы очень добры, сэръ, но, въ самомъ дл, онъ добрый ребенокъ.

— Онъ читаетъ необыкновенно хорошо, пишетъ сносно, онъ первый ученикъ въ школ по предметамъ катехизиса и библейскаго чтенія, и поврьте, что когда я вижу, какъ онъ стоитъ въ церкви, прислушиваясь внимательно къ служб, то мн кажется, что я читалъ бы проповди вдвое лучше, если бы у меня были все такіе слушатели.

Вдова (отирая глаза концомъ своего фартука). Въ самомъ дл, сэръ, когда мой бдный Маркъ умиралъ, я не могла себ представить, что проживу и такъ, какъ прожила. Но этотъ мальчикъ до того ласковъ и добръ, что когда я смотрю ни него, сидя на кресл моего малаго Марка, я припоминаю, какъ Маркъ любилъ его, что онъ говорилъ ему обыкновенно, то мн кажется, что будто самъ покойный улыбается мн и говоритъ, что пора и мн къ нему, потому что мальчикъ подростаетъ и я ему не нужна боле.

Пасторъ (смотря въ сторону и посл нкотораго молчанія). Вы ничего не слыхали о старикахъ Лэнсмерахъ?

— Ничего, сэръ, съ тхъ поръ, какъ бдный Маркъ умеръ, ни я, ни сынъ мой не имли отъ нихъ никакой всточки. Но, прибавила вдова съ нкотораго рода гордостію: — это я не къ тому говорю, чтобы нуждалась въ ихъ деньгахъ, только тяжело видть, что отецъ и мать для насъ точно чужіе.

Пасторъ. Вы должны извинить имъ. Вашъ отецъ, мистеръ Эвенель, сдлался совершенно другимъ человкомъ посл этого несчастнаго происшествія, но вы плачете, мой другъ! простите меня… ваша матушка немножко горда, но и вы не безъ гордости, только въ другомъ отношеніи.

Вдова. Я горда! Богъ съ вами, сэръ! во мн нтъ и тни гордости! отъ этого-то они такъ и смотрятъ на меня высокомрно.

Пасторъ. Ваши родители еще не уйдутъ отъ насъ, я пристану къ нимъ черезъ годъ или два насчетъ Ленни, потому что они общали содержать его, когда онъ выростетъ, да и должны по справедливости.

Вдова (разгорячившись). Я уврена, сэръ, что вы не захотите этого сдлать: я бы не желала, чтобы Лении былъ отданъ на руки къ тмъ, которые съ самого рожденія его не сказали ему ласковаго слова.

Пасторъ съ важностію улыбнулся и поникъ головою, видя, какъ бдная мистриссъ Ферфильдъ обличила себя, противъ воли, въ гордости, но, понимая, что теперь не время примирять самую упорную вражду,— вражду въ отношеніи къ близкимъ родственникамъ, онъ поспшилъ прервать разговоръ и сказалъ:

— Хорошо! еще будетъ время подумать о судьб Ленни, а теперь мы совсмъ забыли нашихъ косарей. Пойдемте.

Вдова отворила дверь, которая вела чрезъ маленькій яблочный садъ къ лугу.

Пасторъ. У васъ здсь прелестное мсто, и я вижу, что другъ мой Ленни не будетъ имть недостатка въ яблокахъ. Я несъ было ему яблочко, да отдалъ его на дорог.

Вдова. О, сэръ, не подарокъ дорогъ, а доброе желаніе. Я очень цню, напримръ, что сквайръ — да благословитъ его Господь!— приказалъ сбавить мн два фунта съ арендной платы въ тотъ годъ, какъ онъ, то есть Маркъ, скончался.

Пасторъ. Если Ленни будетъ вамъ такъ же помогать впередъ, какъ теперь, то сквайръ опять наложитъ два фунта.

— Да, сэръ, отвчала вдова простодушно: — я думаю, что наложитъ.

— Странная женщина! проворчалъ пасторъ.— Вдь вотъ, окончившая курсъ въ школ дама не сказала бы этого. Вы не умете ни читать, ни писать, мистриссъ Ферфильдъ, а между тмъ выражаетесь довольно отчетливо.

— Вы знаете, сэръ, что Маркъ былъ въ школ, точно такъ же, какъ и моя бдная сестра, и хотя я до самого замужства была тупой, безтолковой двочкой, но, выйдя замужъ, я старалась, сколько могла, образовать свой умъ.

ГЛАВА III.

Они пришли теперь на самое мсто снокоса, и мальчикъ лтъ шестнадцати, но которому, на видъ, какъ это бываетъ съ большею частію деревенскихъ мальчиковъ, казалось мене, смотрлъ на нихъ, держа въ рукахъ грабли, живыми голубыми глазами, блествшими изъ подъ густыхъ темно-русыхъ, вьющихся волосъ. Леонардъ Ферфилдъ былъ, въ самомъ дл, красивый мальчикъ, не довольно, можетъ быть, плечистый и румяный для того, чтобы представить изъ себя идеалъ сельской красоты, но и не столь жидкій тлосложеніемъ и нжный лицомъ, какъ бываютъ дти, воспитанныя въ городахъ, у которыхъ умъ развивается на счетъ тла, онъ не былъ въ то же время лишенъ деревенскаго румянца на щекахъ и городской граціи въ лиц и вольныхъ, непринужденныхъ движеніяхъ. Въ его физіономіи было что-то невыразимо-интересное, по свойственному ей характеру невинности и простоты. Вы бы тотчасъ угадали, что онъ воспитанъ женщиною, и притомъ въ нкоторомъ отдаленіи отъ другихъ мальчиковъ его лтъ, что тотъ запасъ умственныхъ способностей, который былъ развитъ въ немъ, созрлъ не подъ вліяніемъ шутокъ и шалостей его сверстниковъ, а подъ вліяніемъ родительскихъ совтовъ, серьёзныхъ разговоровъ и нравственныхъ уроковъ, находимыхъ въ хорошихъ дтскихъ книгахъ.

Пасторъ. Поди сюда, Ленни. Ты знаешь цль всякаго ученья: съумй извлечь изъ него, пользу и сдлаться подпорою своей матери.

Ленни (скромно опустивъ глаза и съ нкоторымъ жаромъ). Дай Богъ, сэръ, чтобы я скоре былъ въ состояніи это исполнить.

Пасторъ. Правда, Ленни. Позволь-ка. И думаю, ты скоро сдлаешься взрослымъ человкомъ. Сколько теб лтъ?

(Ленни смотритъ вопросительно на свою мать.)

Ты долженъ самъ знать, Ленни, говори самъ за себя. Поудержите свой язычекъ, мистриссъ Ферфилдъ.

Ленни (вертя свою шляпу и съ сильнымъ замшательствомъ). Да, такъ точно: у сосда Деттона есть Флопъ, старая овчарка. Я думаю, она уже очень стара.

Пасторъ. Я справляюсь о лтахъ не Флопа, а о твоихъ.

Ленни. Точно такъ, сэръ! я слышалъ, что мы съ Флопомъ родились вмст. Это значитъ, мн…. мн….

Пасторъ начинаетъ хохотать, мистриссъ Ферфилдъ также, а вслдъ за ними и косари, которые стояли кругомъ и прислушивались къ разговору. Бдный Ленни совершенно растерялся, и по лицу его было замтно, что онъ готовъ заплакать.

Пасторъ (ободрительно поглаживая его кудрявую голову). Ничего, ничего, ты довольно умно разсчиталъ. Ну, сколько же лтъ Флопу?

Ленни. Ему должно быть пятнадцать лтъ слишкомъ.

Пастогь. Сколько же теб лтъ?

Ленни (со взглядомъ, полнымъ живого остроумія). Слишкомъ пятнадцать лтъ.

Вдова вздыхаетъ и поникаетъ головой.

— Да, видите ли, это по вашему значитъ, что мы родилисъ вмст, сказалъ пасторъ. Или, говоря другими словами,— и здсь онъ величественно поднялъ взоры, обращаясь къ косарямъ,— другими словами, благодаря его любви къ чтенію, нашъ простачокъ Ленни Ферфильдъ, который стоитъ здсь, доказалъ, что о въ способенъ къ умозаключенію по законамъ наведенія.

При этихъ словахъ, произнесенныхъ ore rotundo, косари перестали хохотать, потому что, какой бы ни былъ предметъ разговора, они считали своего пастора оракуломъ и слова его всегда и везд непреложными.

Ленни гордо поднялъ голову.

— А ты, кажется, очень любишь Флопа?

— Очень любитъ, сказала вдова:— больше, чмъ всхъ другихъ животныхъ.

— Прекрасно! Представь себ, мой другъ, что у тебя въ рук сплое, душистое яблоко, и что на дорог съ тобою встрчается пріятель, которому оно нужне, чмъ теб: что бы ты сдлалъ въ такомъ случа?

— Я бы отдалъ ему половину яблока, сэръ, не такъ ли?

Пасторъ (нсколько опечалившись). А не цлое яблоко, Леини?

Ленни (подумавъ). Если онъ мн настоящій пріятель, то самъ не захочетъ взять цлое яблоко.

— Браво, мастэръ Леонардъ! ты говоришь такъ хорошо, что нельзя не сказать теб всей правды. Я принесъ было теб яблоко, въ награду за твое благонравіе въ школ. Но я встртилъ на дорог бднаго осла, котораго нкто билъ за то, что онъ щипалъ крапиву, мн пришло въ голову, что я вознагражу его за побои, если дамъ ему яблоко. Долженъ ли я былъ дать ему только половину?

Простодушное лицо Ленни освтилось улыбкой, интересъ настоящаго вопроса затронулъ его за-живое.

— А этотъ оселъ любилъ яблоки?

— Очень, отвчалъ пасторъ, шаря у себя въ карман.

Но въ то же время, размышляя о лтахъ и способностяхъ Леопарда Ферфилида, замтивъ, кром того, къ своему сердечному удовольствію, что онъ окруженъ толпою зрителей, ожидающихъ развязки этой сцены, онъ подумалъ, что двухъ-пенсовой монеты, приготовленной имъ, было бы недостаточно, а потому и вынулъ серебряную въ шесть пенсовъ,

— Вотъ теб, мой разумникъ, за половину яблока, которую ты оставилъ бы себ.

Пасторъ опять погладилъ курчавую голову Ленни, и, посл двухъ-трехъ привтливыхъ словъ къ нкоторымъ изъ косарей и желанія добраго дня мистриссъ Ферфильдъ, онъ пошелъ по дорог, ведущей къ его дому. Онъ уже подошелъ къ забору своего жилища, когда услыхалъ за собою торопливые, но вмст и боязливые шаги. Онъ обернулся и увидалъ своего пріятеля Ленни.

Ленни (держа шести-пенсовую монету въ рук и протягивая ее къ пастору, кричалъ): не за что, сэръ! я отдалъ бы все яблоко Недди.

Пасторъ. Въ такомъ случа ты имешь еще боле права на эти шесть пенсовъ.

Ленни. Нтъ, сэръ, вы дали мн ихъ за полъ-ябдока. А если бы я отдалъ цлое, какъ и надо было сдлать, то я не могъ бы уже получить шести пенсовъ. Возьмите назадъ, не сердитесь, но возьмите назадъ…. Ну что же, сэръ?

Пасторъ медлилъ. И мальчикъ положилъ ему монету въ руку, такъ же, какъ, не задолго до того, оселъ протягивался къ этой же рук, имя виды на яблоко.

Въ самомъ дл, обстоятельство было затруднительно.

Состраданіе, какъ незваная гостья, которая всегда заступаетъ вамъ дорогу и отнимаетъ у другихъ яблоки для того, чтобы испечь свой собственный пирогъ, лишило Ленни должной ему награды, а теперь чувствительность пыталась отнять у него и вторичное возмездіе. Положеніе было затруднительно, пасторъ высоко цнилъ чувствительность и не ршался противорчить ей, боясь, чтобы она не убжала навсегда. Такимъ образомъ, мистеръ Дэль стоялъ въ нершимости, смотря на монету и Ленни, на Ленни и монету, по очереди.

— Bueno giorno — добрый день! сказалъ сзади ихъ голосъ, отзывавшійся иностраннымъ акцентомъ,— и какая-то фигура скоро показалась у забора.

Представьте себ высокаго и чрезвычайно худого мужчину, одтаго въ изношенное черное платье: панталоны, которые обжимали ноги у колнъ и икръ и потомъ расходились въ вид, стиблетовъ надъ толстыми башмаками, застегнутыми поверхъ ступни, старый плащъ, подбитый краснымъ, вислъ у него на плеч, хотя день былъ удушливо-жарокъ, какой-то уродливый, красный, иностранный зонтикъ, съ кривою желзною ручкою, былъ у него подъ мышкой, хотя на неб не видно было ни облачка, густые черные волосы, въ вьющихся пукляхъ, мягкихъ какъ шолкъ, выбивались изъ подъ его соломенной шляпы, съ чудовищными полями, лицо нсколько болзненное и смуглое, съ чертами, которыя хотя и показались бы изящными для глаза артиста, но которыя не соотвтствовали понятію о красот, господствующему между англичанами, а скоре были бы названы страшными, длинный, съ горбомъ, носъ, впалыя шоки, черные глаза, которыхъ проницательный блескъ принималъ что-то магическое, таинственное отъ надтыхъ на нихъ очковъ: ротъ, на которомъ играла ироническая улыбка, и въ которомъ физіономистъ открылъ бы слды хитрости, скрытности, дополняли картину.

Представьте же, что этотъ загадочный странникъ, который каждому крестьянину могъ показаться выходцемъ изъ ада,— представьте, что онъ точно выросъ изъ земли близъ дома пастора, посреди зеленющихся полей и въ виду этой патріархальной деревни, тутъ онъ слъ, протянувъ свои длинныя ноги, покуривая германскую трубку и выпуская дымъ изъ уголка сардоническихъ губъ, глаза его мрачно смотрли сквозь очки на недоумвающаго пастора и Ленни Ферфилда. Ленни Ферфилдъ, замтивъ его, испугался.

— Вы очень кстати пожаловали, докторъ Риккабокка, сказалъ мистеръ Дэль, съ улыбкою:— разршите намъ запутанный тяжебный вопросъ.

И при этомъ пасторъ объяснилъ сущность разбираемаго дла.

— Должно ли отдать Ленни Ферфилду шесть пенсовъ, или нтъ? спросилъ онъ въ заключеніе.

— Cospetto! сказалъ докторъ.— Если курица будятъ держать языкъ на привязи, то никто не узнаетъ, когда она снесеть яйцо.

— Прекрасно, скакалъ пасторъ: — но что же изъ того слдуетъ? Изреченіе очень остроумно, но я не вижу, какъ примнить его къ настоящему случаю.

— Тысячу извиненій! отвчалъ докторъ Риккабокка, съ свойственною итальянцу учтивостію: — но мн кажется, что если бы вы дали шесть пенсовъ fancullo, то есть этому мальчику, не разсказывая ему исторіи объ осл, то ни вы, ни онъ не попался бы въ такую безвыходную дилемму.

— Но, мой милый сэръ, прошепталъ, съ кротостію, пасторъ, приложивъ губы къ уху доктора: — тогда я потерялъ бы удобный случай преподать урокъ нравственности…. вы понимаете меня?

Докторъ Риккабокка пожалъ плечами, поднесъ трубку къ губамъ и сильно затянулся. Это была краснорчивая затяжка,— затяжка, свойственная по преимуществу философамъ,— затяжка, выражавшая совершенную, холодную недоврчивость къ нравственному уроку пастора.

— Однако, вы все-таки не разршили насъ, сказалъ пасторъ, посл нкотораго молчанія.

Докторъ вынулъ трубку изо рта.

— Cospetto! сказалъ онъ.— Кто мылитъ голову ослу, тотъ только теряетъ мыло понапрасну.

— Если бы вы мн пятьдесятъ разъ сряду вымыли голову своими загадочными пословицами, то я не сдлался бы оттого ни на волосъ умне.

— Мой добрый сэръ, сказалъ докторъ, облокотясь на заборъ,— я вовсе не подразумвалъ, чтобы въ моей исторія было боле одного осла, но мн казалось, что лучше нельзя было выразить моей мысли, которая очень проста — вы мыли голову ослу, не удивляйтесь же, что вы потратили мыло. Пусть fanciullo возьметъ шесть пенсовъ, но надо правду сказать, что для маленькаго мальчика это значительная сумма. Онъ истратитъ ее какъ разъ на какіе нибудь вздоры.

— Слышишь, Ленни? сказалъ пасторъ, протягивая ему монету.

Но Ленни отступилъ, бросивъ на судью своего взглядъ, выражавшій неудовольствіе и отвращеніе.

— Нтъ, сдлайте милость, мистеръ Дэль, сказалъ онъ, упорно.— Я ужь лучше не возьму.

— Посмотрите: теперь мы дошли до чувствъ, ппоизнесъ пасторъ, обращаясь къ судь, — а, того и гляди, что мальчикъ правъ.

— Если уже разъигралось чувство, сказалъ докторъ Риккабокка: — то нечего тутъ и толковать. Когда чувство влзетъ въ дверь, то разсудку только и остается, что выпрыгнуть въ окно.

— Ступай, добрый мальчикъ, сказалъ пасторъ, кладя монету въ карманъ: — но постой и дай мн руку…. ну вотъ, теперь прощай.

Глаза Ленни заблестли, когда пасторъ пожалъ ему руку, и, не смя промолвить ни слова, онъ поспшно удалился. Пасторъ отеръ себ лобъ и слъ у околицы, возл итальянца. Передъ ними разстилался прелестный видъ, и они оба, любуясь имъ — хотя не одинаково — нсколько минутъ молчали.

По другую сторону улицы, сквозь втви дубовъ и каштановъ, которые поднимались изъ за обросшей мхомъ ограды Гэзельденъ-парка, виднлись зеленые холмы, пестрвшіе стадами козъ и овецъ, влво тянулась длинная аллея, которая оканчивалась лужайкой, длившей паркъ на дв половины и украшенной кустарникомъ и грядами цвтовъ, росшихъ подъ снію двухъ величественныхъ кедровъ. На этой же платформ, виднвшейся отсюда лишь частію, стоялъ старинный домъ сквайра, съ красными кирпичными стнами, каменными рамами у оконъ, фронтонами и чудовищными трубами на крыш. По эту сторону, прямо противъ сидвшихъ у околицы собесдниковъ, извивалась улица деревни, съ своими хижинами, то выглядывавшими, то прятавшимися, одна за другую, наконецъ, на заднемъ план, разстилался видъ на отдаленную синеву неба, на поля, покрытыя волнующимися отъ втра колосьями, съ признаками сосднихъ деревень и фермъ на горизонт. Позади, изъ чащи сирени и акацій, выставлялся домъ пастора, съ густымъ стариннымъ садомъ и шумнымъ ручейкомъ, который протекалъ передъ окнами. Птицы порхали по саду и по живой изгороди, опоясывавшей его, и изъ отдаленной части лса отъ времени до времени долеталъ сюда унылый отзывъ кукушки.

— Надо правду сказать, произнесъ мистеръ Дэль, съ восторгомъ: — мн досталось на долю прелестное убжище.

Итальянецъ надлъ на себя плащъ и вздохнулъ едва слышно. Можетъ быть, ему пришла въ голову его родная полуденная страна, и онъ подумалъ, что, при всей свжести и роскоши сверной зелени, не было посреди ея отраднаго пріюта для чужестранца.

Но, прежде чмъ пасторъ усплъ подмтить этотъ вздохъ и спросить о причин его, какъ сардоническая улыбка показалась уже на тонкихъ губахъ доктора Риккабокка.

— Per Васcо! сказалъ онъ: — во всхъ странахъ, гд случилось мн быть, я замчалъ, что грачи поселяются именно тамъ, гд деревья особенно красивы.

Пасторъ обратилъ свои кроткіе глаза на философа, и въ нихъ было столько мольбы, вмсто упрека, что докторъ Риккабокка отвернулся и закурилъ съ большимъ жаромъ свою трубку. Докторъ Риккабокка очень не любилъ пасторовъ, но хотя пасторъ Дэль былъ пасторомъ во всемъ смысл этого слова, однако въ эту минуту въ немъ было такъ мало того, что докторъ Риккабокка разумлъ подъ понятіемъ пастора, что итальянецъ почувствовалъ въ сердц раскаяніе за свои неумстныя шутки. Къ счастію, въ эту минуту начатый такъ непріятно разговоръ былъ прерванъ появленіемъ лица, не мене замчательнаго, чмъ тотъ оселъ, который сълъ яблоко.

ГЛАВА IV.

Мдникъ былъ рослый, смуглый парень, веселый и вмст съ тмъ музыкальный, потому что, повертывая палкой въ воздух, онъ плъ что-то и при каждомъ refrain опускалъ палку на спину своего осла. Такимъ образомъ, мдникъ шелъ сзади, распвая, оселъ шелъ впереди, получая чувствительные удары.

— У васъ престранные обычаи, замтилъ докторъ Риккабокка: — на моей родин ослы не привыкли получать побои безъ причины.

Пасторъ соскочилъ съ завалины, на которой сидлъ, и, смотря черезъ заборъ, который отдлялъ поле отъ дороги, сталъ взывать къ мднику,

— Милйшій, милйшій! послушай: удары твоей палки мшаютъ слушать твое пріятное пніе…. Ахъ, мастеръ Спроттъ, мастеръ Спроттъ! хорошій человкъ всегда милостивъ къ своей скотин.

Оселъ, кажется, узналъ своего друга, потому что вдругъ остановился, глубокомысленно поднялъ одно ухо и взглянулъ вверхъ.

Мдникъ взялся за шляпу и тоже сталъ глядть кверху.

— Ахъ, мое почтеніе, уважаемый пасторъ! Вы не бойтесь: онъ любятъ это. Я не буду тебя бить, Недди… не бить, что ли?

Оселъ потрясъ головою и вздрогнулъ: можетъ быть, муха опять сла на стертое мсто, которое лишилось уже защиты каштановаго листа.

— Я увренъ, что ты не желалъ причинить ему боль, Спроттъ, сказалъ пасторъ, съ большею хитростію, чмъ прямодушіемъ, потому что онъ примнился къ твердому и упругому веществу, называемому человческимъ сердцемъ, которее даже въ патріархальной сред деревенскаго быта требуетъ извстныхъ уловокъ, ласки и маленькой лести для того, чтобы можно было употребить успшное посредничество, напримръ, между крестьяниномъ и его осломъ: — я у вренъ, что ты не желалъ причинить ему боли, заставить страдать его, но у него, бднаго, и такъ уже рана на плеч, величиною съ мою ладонь.

— Да, въ самомъ дл: это онъ ссадилъ себ объ ясля въ тотъ день, какъ я покупалъ овесъ, сказалъ мдникъ.

Докторъ Риккабокка поправилъ очки и взглянулъ на осла, оселъ поднялъ другое ухо и взглянулъ на доктора Риккабокка.

Пасторъ имлъ высокое понятіе о мудрости своего друга.

— Скажите и вы что нибудь въ защиту осла, прошепталъ онъ.

— Сэръ, сказалъ докторъ, обращаясь къ мистеру Спротту съ почтительнымъ поклономъ: — въ моемъ дом, въ казино, есть большой котелъ, который нужно запаять: не можете ли вы мн рекомендовать какого нибудь мдника?

— Что же? это мое дло, сказалъ Спроттъ: — у насъ въ околодк нтъ другого мдника, кром меня.

— Вы шутите, мой добрый сэръ, сказалъ докторъ, ласково улыбаясь. Человкъ, который не можетъ починить прорху на своемъ собственномъ осл, и подавно не унизится до того, чтобы спаивать мой большой котелъ.

— Государь мой и сэръ, сказалъ мдникъ лукаво: — если бы я зналъ, что мой бдный Недди пріобрлъ такихъ высокихъ покровителей, то сталъ бы иначе обращаться съ нимъ.

— Corpo di Bacco! вскричалъ докторъ: — хотя эта острота и не очень нова, но надо признаться, что мдникъ ловко выпутался изъ дла.

— Правда, но ослу-то отъ того не легче! сказалъ пасторъ.— Знаете, я бы желалъ купить его.

— Позвольте мн разсказать вамъ анекдотъ по этому случаю, сказалъ докторъ Риккабокка.

— А именно? отвчалъ пасторъ вопросительно.

— Однажды, началъ Риккабокка: — императоръ Адріанъ, придя въ общественныя бани, увидлъ тамъ стараго солдата, служившаго подъ его начальствомъ, который теръ себ спину о мраморную стну. Императоръ, который былъ уменъ и любопытенъ, послалъ за солдатомъ и спросилъ его, для чего онъ прибгаетъ въ подобному средству тереть себ спину? ‘Потому — отвчалъ солдатъ — что я слишкомъ бденъ для того, чтобы нанять банщиковъ, которые бы терли меня въ лежачемъ положеніи’. Императоръ былъ тронутъ и далъ ему денегъ. На другой день, когда императоръ пришелъ въ баню, старики со всего города собрались тутъ и съ ожесточеніемъ терлись спинами о стны. Императоръ послалъ за ними и сдлалъ имъ такой же вопросъ, какъ и солдату, старые плуты, разумется, дали такой же отвтъ, какъ солдатъ. ‘Друзья мои — сказалъ Адріанъ — если васъ здсь собралось такъ много, то вы очень можете тереть другъ друга’. Мистеръ Дэль, если вы не желаете купить всхъ ословъ въ цломъ графств, у которыхъ ссажены плечи, то ужъ лучше не покупайте и осла мдника.

— Труднйшая вещь на свт сдлать истинное добро, проговорилъ пасторъ, и съ досады выдернулъ палку изъ забора, переломилъ ее на двое и бросилъ обломки на дорогу. Оселъ опустилъ уши и побрелъ дале.

— Нутка, трогай (вскричалъ мдникъ, идя вслдъ за осломъ. Потомъ, остановившись, онъ посмотрлъ на его плечо, и, видя, что взоры пастора грустно устремлены на его protg, онъ вскричалъ ему издали: — не бойтесь, почтеннйшій пасторъ, не бойтесь: я не буду бить его.

ГЛАВА V.

— Четыре часа! вскричалъ пасторъ, посмотрвъ на часы:— я опоздалъ уже полу-часомъ къ обду, а мистриссъ Дэль просила меня быть особенно аккуратнымъ, потому что сквайръ прислалъ намъ превосходную семгу. Не угодно ли вамъ, докторъ, покушать съ нами, какъ говорится, чмъ Богъ послалъ?

Докторъ Риккабокка, подобно большей части мудрецовъ, особенно итальянскихъ, не былъ вовсе доврчивымъ въ отношеніи къ человческой природ. Онъ былъ склоненъ подозрвать своекорыстные интересы въ самыхъ простыхъ поступкахъ своего ближняго, и когда пасторъ пригласилъ его откушать, онъ улыбнувшись съ нкотораго рода гордою снисходительностію, потому что мистриссъ Дэль, по отзывамъ ея друзей, была очень слабонервна. А какъ благовоспитанныя лэди рдко позволяютъ разъигрыватъоя своимъ нервамъ въ присутствіи третьяго лица не изъ ихъ семейства, то докторъ Риккабокка и заключилъ, что онъ приглашенъ не безъ особенной цли. Несмотря на то, однако, любя особенно семгу и будучи гораздо добре, чмъ можно было бы подумать, судя по его понятіямъ, онъ принялъ приглашеніе, но сдлалъ это, бросивъ такой лукавый взглядъ поверхъ своихъ очковъ, что заставилъ покраснть бднаго пастора. Должно быть, Риккабокка угадалъ на этотъ разъ тайныя помышленія своего спутника.

Они отправились, перешли маленькій мостъ, переброшенный черезъ ручей, и вошли на дворъ пасторскаго жилища. Дв собаки, которыя, казалось, караулили своего барина, бросились къ нему съ воемъ, вслдъ за тмъ мистриссъ Дэль, съ зонтикомъ въ рук, высунулась изъ окна, выходившаго на лужайку. Теперь я понимаю, читатель, что, въ глубин своего сердца, ты смешься надъ невдніемъ тайнъ домашняго очага, обнаруженнымъ авторомъ, и говоришь самъ себ: ‘прекрасное средство: укрощать раздраженныя нервы тмъ, чтобы испортить превосходную рыбу, привести еще нежданнаго пріятеля сть ее!’

Но, къ твоему крайнему стыду и замшательству, узнай, о читатель, что и авторъ и пасторъ Дэль были себ на ум, поступая такимъ образомъ.

Докторъ Риккабокка былъ особеннымъ любимцемъ мистриссъ Дэль, онъ былъ единственное лицо въ цломъ графств, которое не смущало ея своимъ нежданнымъ приходомъ. Дйствительно, какъ онъ ни казался страннымъ съ перваго взгляда, докторъ Риккабокка имлъ въ себ что-то неизъяснимо-привлекательное, непонятное для людей одного, съ ними пола, но ощутительное для женщинъ, этимъ онъ былъ обязанъ своей глубокой и вмст притворной политик въ сношеніямъ съ ними онъ смотрлъ на женщину какъ на закоренлаго врага мужчинъ,— какъ на врага, противъ котораго надо употреблять вс мры предосторожности, котораго надо постоянно обезоруживать всми возможными видами угодливости и предупредительности. Онъ обязанъ былъ этимъ отчасти и сострадательной ихъ натур, потому что женщины непремнно начинаютъ любить того, о комъ сожалютъ безъ презрнія, а бдность доктора Риккабокка, его одинокая жизнь въ изгнаніи добровольномъ ли, или принужденномъ, были въ состояніи возбудить чувство состраданія, съ другой стороны, несмотря на изношенный плащъ, красный зонтикъ, растрепанные волосы, въ немъ было что-то, особенно когда онъ начиналъ говорить съ дамами,— что-то напоминавшее пріемы дворянина и кавалера, которые боле свойственны всякому благовоспитанному итальянцу, какого бы происхожденія онъ ни былъ, чмъ самой высшей аристократіи всякой другой страны Европы. Потому что хотя я соглашаюсь, что ничто не можетъ быть изыскане учтивости французскаго маркиза прошлаго столтія, ничего привлекательне открытаго тона благовоспитаннаго англичанина, ничего боле отраднаго, чмъ глубокомысленная доброта патріархальнаго германца, готоваго забыть о себ, лишь бы оказать вамъ услугу,— но эти образцы отличныхъ качествъ во всхъ этихъ націяхъ составляютъ исключеніе, рдкость, тогда какъ привтливость и изящество въ манерахъ составляютъ принадлежность почти всякаго итальянца, кажется, соединили въ себ превосходныя качества своихъ предковъ, украшая образованность Цезаря граціею, свойственною Горацію.

— Докторъ Риккабокка былъ такъ добръ, что согласился откушать съ нами, произнесъ пасторъ поспшно.

— Если позволите, сказалъ итальянецъ, наклонившись надъ рукой, которая ему была протянута, но которой онъ не взялъ, думая что такъ будетъ осторожне.

— Я думаю только, что семга совсмъ переварилась, начала мистриссъ Дэль плачевнымъ голосомъ.

— Когда обдаешь съ мистриссъ Дэль, то забываешь о семг, сказалъ предательски докторъ.

— Джемсъ, кажется, идетъ доложить, что кушанье подано? спросилъ пасторъ.

— Онъ уже докладывалъ объ этомъ три-четверти часа тому назадъ, Чарльзъ, мой милый, возразила мистриссъ Дэль, подавъ руку доктору Риккабокка.

Пока пасторъ и его супруга занимаютъ своего гостя, я намренъ угостить читателя небольшимъ трактатомъ по поводу словъ: ‘милый Чарльзъ’, произнесенныхъ такъ невыразимо0ласково мистриссъ Дэль,— трактатомъ, написаннымъ въ пользу нжныхъ супруговъ.

Кто-то давно уже съострилъ, что въ цломъ словар какого хотите языка нтъ ни одного слова, которое бы такъ мало выражало, какъ слово милый, но хотя это выраженіе опошлилось уже отъ частаго употребленія, въ немъ остаются еще для пытливаго изслдователя нкоторые неизвданные оттнки, особенно когда онъ обратитъ вниманіе на обратный смыслъ этого коротенькаго слова.

Никогда, сколько мн случилось узнать по опыту, степень пріязни или непріязни, выражаемыхъ имъ, опредляется положеніемъ его въ извстной фраз. Когда, какъ будто лниво, нехотя, оно ускользаетъ въ самый конецъ періода, какъ это мы видли во фраз, сказанной мистриссъ Дэль, то разливаетъ столько горечи на пути своемъ, что всегда почти сдабривается улыбкою, придерживаясь правила amara lento temperet risun. Иногда подобная улыбка полна состраданія, иногда она по преимуществу лукава. Напримръ:

(Голосомъ жалобнымъ и протяжнымъ)

— Я знаю, Чарльзъ, что все, что бы я ни сдлаю, всегда невпопадъ, мой милый.

— Ну, чтоже, Чарльзъ? я очень довольна, что теб безъ меня такъ весело, мой милый.

— Пожалуете потише! Если бы ты зналъ, Чарльзъ, какъ у меня болитъ голова, милый, и пр.

(Съ нкоторымъ лукавствомъ)

— Ты, я думаю, Чарльзъ, могъ бы и не проливать чернилъ на самую лучшую скатерть, мой милый!

— Хоть ты и говоришь, Чарльзъ, что всегда идешь по прямой дорог, однако не мене другихъ ошибаешься, мой милый, и проч.

При подобной разстановк, могутъ встрчаться милыя особы изъ родственниковъ, точно такъ же, какъ и супруги. Напримръ:

— Подними голову, полно упрямиться, мой милый.

— Будь хоть на одинъ день хорошимъ мальчикомъ, вдь это, мой милый… и пр.

Когда недругъ останавливается на средин мысли, то и жолчь, выражаемая этою мыслію, приливаетъ ближе къ началу. Напримръ:

— Въ самомъ дл, я должна теб сказать, Чарльзъ, мой милый, что ты изъ рукъ вонъ нетерпливъ… и пр.

— И если наши счеты, Чарльзъ, на прошлой недл не были уплачены, то я желаю знать, милый мой, кто виноватъ въ этомъ.

— Неужели ты думаешь, Чарльзъ, что теб некуда положить свои ноги, мой милый, кром какъ на ситцевую софу?

— Ты самъ знаешь, Чарльзъ, что ты, милый, не очень-то заботишься обо мн и о дтяхъ, не боле… и пр.

Но если это роковое слово является во всей своей первобытной свжести въ начал фразы, то преклоните голову и ожидайте бури. Тогда уже ему непремнно предшествуетъ величественное мой, тутъ уже дло не обходится однимъ упрекомъ или жалобой: тутъ уже ожидайте длиннаго увщанія. Я считаю себя обязаннымъ замтить, что въ этомъ смысл страшное слово всего чаще употребляется строгими мужьями или вообще лицами, которыя играютъ роль pater-familias, главы семейства, признавая цль своей власти не въ томъ, чтобы поддержать миръ, любовь и спокойствіе семьи, а именно выразить свое значеніе и право первенства. Напримръ:

— Моя милая Дженъ, я думаю, что ты могла бы обложить иголку и выслушать меня какъ должно…. и пр.

— Моя милая Дженъ, я хочу, чтобы ты поняла меня хоть разъ въ жизни. Не думай, чтобы я сердился: я только огорченъ. Разсуди сама…. и пр.

— Моя милая Дженъ, я не понимаю, намрена, что ли, ты раззорить меня совершенно? Я бы желалъ только, чтобы ты слдовала примру другихъ хорошихъ женъ и училась беречь всякую копейку изъ собственности твоего мужа, который… и пр.

— Моя милая Дженъ, я думаю, ты убдилась, что никто такъ не далекъ отъ ревности, какъ я, но я соглашусь быть повшеннымъ, если этотъ пузатый капитанъ Преттимэнъ…. и пр.

ГЛАВА VI.

По наступленіи прохладнаго вечера, докторъ Риккабокка отправился домой по дорог, пролегавшей полемъ. Мистеръ и мистриссъ Дэль проводили его до половины дороги, и когда они возвращались теперь къ своему дому, то оглядывались отъ времени до времени назадъ, чтобы посмотрть на эту высокую, странную фигуру, которая удалялась по извилистой дорог и то пряталась, то выставлялась изъ за зеленвшихся хлбныхъ колосьевъ.

— Бдняжка! сказала мистриссъ Дэль чувствительно, и бантикъ, приколотый у нея на груди, приподнялся.— Какъ жаль, что некому о немъ позаботиться! Онъ смотритъ хорошимъ семьяниномъ. Не правда ли, Чарльзъ, что для него было бы великимъ благодяніемъ, если бы мы пріискали ему хорошую жену.

— Мм, сказалъ пасторъ: — я не думаю, чтобы онъ уважалъ супружество какъ должно.

— Почему же, Чарльзъ? Я не видала человка, который былъ бы такъ учтивъ съ дамами, какъ онъ.

— Такъ, но….

— Что же? Ты всегда, Чарльзъ, говоришь такъ таинственно, мой милый, что ни на что не похоже.

— Таинственно! вовсе нтъ. Хорошо, что ты не слыхала, какъ докторъ отзывается иногда о женщинахъ.

— Да, когда вы, мужчины, сойдетесь вмст. Я знаю, что вы разсказываете тогда о васъ славные вещи. Но вы вдь вс таковы, не правда ли вс, мой милый?

— Я знаю только то, отвчалъ пасторъ простодушно:— что я обязанъ имть хорошее мнніе о женщинахъ, когда думаю о теб и о моей бдной матери.

Мистриссъ Дэль, которая, несмотря на разстройство нервовъ, все-таки была добрая женщина и любила своего мужа всею силою своего живого, миніатюрнаго сердечка, была тронута.

Она пожала мужу руку и не называла его милымъ во все продолженіе дороги.

Между тмъ итальянецъ перешелъ поле и выбрался на большую дорогу, въ двухъ миляхъ отъ Гезельдена. На одной сторон тутъ стояла старая уединенная гостинница, такая, какими были вс англійскія гостинницы, пока не сдлались отелями ври желзныхъ дорогахъ — четырехъ-угольная, прочно выстроенная въ старинномъ вкус, привтливая и удобная на взглядъ, съ большой вывской, колеблющейся на длинномъ вязовомъ шест, длиннымъ рядомъ стойлъ сзади, съ нскодькими возами, стоящими на двор, и словоохотливымъ помщикомъ, разсуждающимъ объ урожа съ какимъ-то толстымъ фермеромъ, который приворотилъ свою бурую лошадку къ двери знакомой гостинницы. Напротивъ, по другую сторону дороги, стояло жилище доктора Риккабокка.

За нсколько лтъ до описанныхъ нами происшествій, почтовый дилижансъ, на пути отъ одного изъ портовыхъ городовъ въ Лондонъ, остановился, по обыкновенію, у этой гостинницы, на цлый часъ, съ тмъ, чтобы пассажиры могли пообдать какъ добрые, истые англичане, а не принуждены бы была проглатывать однимъ разомъ тарелку горячаго супу, какъ заморскіе янки {Такъ англичане въ насмшку величають американцевъ.}, при первомъ свистк, который раздастся въ ихъ ушахъ, точно крикъ нападающаго непріятеля. Это была лучшая обденная стоянка на цлой дорог, потому что семга изъ сосдней рки была превосходна, бараны Гэзельденъ-парка славились во всемъ околодк.

Съ крыши дилижанса сошли двое путешественниковъ, которые одни лишь, пребыли нечувствительны къ прелестямъ барана и семги и отказались отъ обда: это были, меланхолическаго вида, чужестранцы, изъ которыхъ одинъ былъ синьоръ Риккабокка, точь-въ-точь такой же, какимъ мы его видли теперь, только плащъ его не былъ такъ истасканъ, станъ не такъ худъ, и онъ не носилъ еще очковъ. Другой былъ его слуга. Покуда дилижансъ перемнялъ лошадей, они стали бродить по окрестности. Глаза итальянца были привлечены разрушеннымъ домомъ безъ крыши, на другой сторон дороги, который, впрочемъ, какъ видно, былъ выстроенъ довольно роскошно. За домомъ возвышался зеленый холмъ, склонявшійся къ югу, съ искуственной скалы тутъ падалъ каскадъ. При дом были терраса съ перилами, разбитыми урнами и статуями передъ портикомъ въ іоническомъ вкус, на дорогу прибита была доска съ изгладившеюся почти надписью, объяснявшею, что домъ отдается въ наймы, безъ мебели, съ землею, или и безъ земли.

Жилище, которое представляло такой печальный видъ, и которое такъ давно было въ совершенномъ заброс, принадлежало сквайру Гэзельдену.

Оно было построено его праддомъ по женской линіи, помщикомъ, который здилъ въ Италію (путешествіе, котораго примры въ эту пору довольно рдки) и по возвращеніи домой вздумалъ выстроить въ миніатюр итальянскую виллу. Онъ оставилъ одну дочь, свою единственную наслдницу, которая вышла замужъ за отца извстнаго намъ сквайра Гэзельдена, и съ этого времени домъ, оставленный своими владльцами для боле пространнаго жилища, пребывалъ въ запустніи и пренебреженія. Нкоторые охотники вызывались было его нанять, но сквайръ не ршался пустить на свою территорію опаснаго сосда. Если являлись любители стрльбы, Газельдены не хотли и начинать съ ними дла, потому что сами дорожили дичиной и непроходимыми болотами. Если являлись свтскіе люди изъ Лондона, Гэзельдены опасались, чтобы лондонскіе слуги не испортили ихъ слугъ и не произвели возвышенія въ цнахъ на състные припасы. Являлись и фабриканты, прекратившіе свои дла, но Гэзельдены слишкомъ высоко поднимали свои агрономическіе носы. Однимъ словамъ, одни были слишкомъ важны, другіе слишкомъ незначительны. Нкоторымъ отказывали потому, что слишкомъ коротко были съ ними знакомы. Друзья обыковенно кажутся лучше на нкоторомъ разстояніи’ — говорили Гэзельдены. Инымъ отказывали потому, что вовсе не знали ихъ, говоря, что отъ чужого нечего ожидать добраго. Такимъ образомъ, домъ стоялъ пустой и все боле и боле приходилъ въ разрушеніе. Теперь на его террас стояли два забредшіе итальянца, осматрявая его съ улыбкою со всхъ сторонъ, такъ какъ въ первый разъ еще посл того, какъ они вступили на англійскую землю, они узнали въ полу-разрушенныхъ пилястрахъ, развалившихся статуяхъ, поросшей травою террас и остаткахъ орранжереи хотя блдное, но все-таки подобіе того, что красовалось въ ихъ родной стран, далеко оставшейся у нихъ позади.

Возвратясь въ гостинницу, докторъ Риккабокка воспользовался случаемъ узнать отъ содержателя ея, который былъ прикащикомъ сквайра, нкоторыя подробности объ этомъ дом.

Нсколько дней спустя посл того, мистеръ Гэзельденъ получаетъ письмо отъ одного изъ извстныхъ лондонскихъ коммиссіонеровъ, объясняющее, что очень почтенный иностранный джентльменъ поручилъ ему договориться насчетъ дома въ итальянскомъ вкус, называемаго casino, который онъ желаетъ нанять, что помянутый джентльменъ не стрляетъ, живетъ очень уединенно и, не имя семейства, не нуждается въ поправк своего жилища, исключая лишь крыши, которую и онъ признаетъ необходимою, и что, за устраненіемъ всхъ побочныхъ расходовъ, онъ полагаетъ, что наемная плата будетъ соотвтствовать его финансовому состоянію, которое очень ограниченно. Предложеніе пришло въ счастливую минуту, именно тогда, когда управляющій представилъ сквайру о необходимости сдлать нкоторыя починки въ casino, чтобы не допустить его до совершеннаго разрушенія, а сквайръ проклиналъ судьбу, что casino долженъ былъ перейти къ старшему въ род и потому не могъ быть сломанъ или проданъ. Мистеръ Гэзельденъ принялъ предложеніе подобно одной прекрасной лэди, которая отказывала самымъ лучшимъ женихамъ въ королевств и наконецъ вышла за какого-то дряхлаго капитана готоваго поступитъ въ богадльню,— и отвчалъ, что, что касается до платы, то, если будущій жилецъ его дйствительно почтенный человкъ, онъ согласенъ на всякую уступку, что на первый годъ джентльменъ можетъ вовсе избавиться отъ платы, съ условіемъ очистить пошлины и привести строеніе въ нкоторый порядокъ, что если они сойдутся, то можно и назначить срокъ перезда. Черезъ десять дней посл этого любовнаго отвта, синьоръ Риккабокка и слуга его пріхали, а прежде истеченія года сквайръ такъ полюбилъ своего жильца, что далъ ему льготу отъ платежа на семь, четырнадцать или даже двадцать слишкомъ лтъ, съ условіемъ, что синьоръ Риккабокка будетъ чинить строеніе и вставитъ въ иныхъ мстахъ желзныя ршотки въ заборъ, который онъ поправитъ за свой счетъ, Удивительно, какъ мало по малу итальянецъ сдлалъ изъ этой развалины красивый домикъ и какъ дешево стоили ему вс поправки. Онъ выкрасилъ самъ стны въ зал, лстницу и свои собственные аппартаменты. Слуга его обивалъ стны и мебель. Оба они занялись и садомъ, впослдствіи душевно привязались къ своему жилищу и леляли его.

Нескоро, впрочемъ, окрестные жители привыкли къ непонятнымъ обычаямъ чужестранцевъ. Первое, что удивляло ихъ, была необыкновенная умренность въ выбор провизіи. Три дня въ недлю и господинъ и слуга обдали только овощи изъ своего огорода и рыбу изъ сосдней рчки, когда не попадалась семга, они довольствовались и пискарями (а разумется, во всхъ большихъ и малыхъ ркахъ пискари попадаются легче, чмъ семга). Второе, что не нравилось сосднимъ крестьянамъ, въ особенности прекрасной половин жителей, это то, что оба итальянца чрезвычайно мало нуждались въ женской прислуг, которая обыкновенно считается необходимою въ домашнемъ быту. Сначала у нихъ вовсе не было женщины въ дом. Но это произвело такое волненіе въ околодк, что пасторъ Дэлъ далъ на этотъ счетъ совтъ Риккабокка, который вслдъ за тмъ нанялъ какую-то старуху, поторговавшись, впрочемъ, довольно долго, за три шиллинга въ недлю — мыть и чистить все сколько ей угодно, въ продолженіи дня. Ва ночь она обыкновенно возвращалась къ себ домой. Слуга, котораго сосди звали Джакеймо, длалъ все для своего господина: мелъ его комнаты, обтиралъ пыль съ бумагъ, варилъ ему кофей, готовилъ обдъ, чистилъ платье и трубки, которыхъ у Риккабокка была большая коллекція. Но какъ бы ни былъ скрытенъ характеръ человка, онъ всегда выкажется въ какой нибудь мелочи, такимъ образомъ, въ нкоторыхъ случаяхъ итальянецъ являлъ въ себ примры ласковости, снисхожденія и даже, хотя очень рдко, нкоторой щедрости, что и заставило молчать его клеветниковъ. Исподволь онъ пріобрлъ себ прекрасную репутацію — хотя и подозрвали, сказать правду, что онъ склоненъ заниматься черной магіей, что онъ моритъ себя и слугу голодомъ, но во всхъ другихъ отношеніяхъ онъ считался смирнымъ, покойнымъ человкомъ.

Синьоръ Риккабокка, какъ мы уже видли, былъ очень коротокъ въ дом пастора,— въ дом сквайра — не въ такой степени. Хотя сквайръ и желалъ жить въ дружб съ своими сосдями, но онъ былъ чрезмрно вспыльчивъ. Риккабокка всегда, очень учтиво, но вмст и упорно, отказывался отъ приглашеній мистера Гэзельдена къ обду, и когда сквайръ узналъ, что итальянецъ соглашался иногда обдать у пастора, то былъ затронутъ за самую слабую струну своего сердца, считая это нарушеніемъ уваженія къ гостепріимству дома Гэзельденовъ, а, потому и прекратилъ свои приглашенія. Но какъ сквайръ, несмотря на свою вспыльчивость, не умлъ сердиться, то отъ времени до времени напоминалъ Риккабокка о своемъ существованіи, принося ему въ подарокъ дичь, впрочемъ, Риккабокка принималъ его съ такою изысканною вжливостію, что провинціальный джентльменъ конфузился, терялся и говорилъ обыкновенно, что къ Риккабокка здить такъ же мудрено, какъ ко двору.

Но я оставилъ доктора Риккабокка на большой дорог. Онъ вышелъ за тмъ на узкую тропинку, извивавшуюся, около каскада, прошелъ между трельяжами, увшенными виноградными лозами, изъ которыхъ Джакеймо приготовлялъ такъ называемое имъ вино — жидкость, которая, если бы холера была общеизвстна въ то время, показалась бы самымъ дйствительнымъ лекарствомъ, потому что сквайръ Гэзельденъ хотя и былъ плотный джентльменъ, уничтожавшій безнаказанно ежедневно по бутылк портвейна,— но, попробовавъ разъ этой жидкости, долго не могъ опомниться и пришелъ въ себя только при помощи микстуры, прописанной по рецепту, длиною въ его руку. Пройдя мимо трельяжа, докторъ Риккабокка поднялся на террасу, выложенную камнемъ такъ тщательно и красиво, какъ только можно было сдлать при усильномъ труд и вниманіи. Здсь, на красивыхъ скамьяхъ, разставлены были его любимые цвты. Здсь были четыре померанцовыя дерева въ полномъ цвту, вблизи, возвышался родъ дтскаго дома или бельведера, построенный самимъ докторомъ и его слугою и бывшій его любимою комнатой, по утрамъ, съ мая по октябрь. Изъ этого бельведера разстилался удивительный видъ на окрестность, за которой гостепріимная англійская природа, какъ будто съ намреніямъ, собрала вс свои сокровища, чтобы веселить взоры пришлаго изгнанника.

Человкъ безъ сюртука, который былъ помшенъ на балюстрадъ, поливалъ въ это время цвты,— человкъ съ движеніями до такой степени механическими, съ лицомъ до того строгимъ и важнымъ, при смугломъ его оттнк, что онъ казался автоматомъ, сдланнымъ изъ краснаго дерева.

— Джакомо! сказалъ докторъ Риккабокка, тихо.

Автоматъ остановился и повернулъ голову.

— Поставь лейку и поди сюда, продолжалъ онъ по итальянски и, подойдя къ балюстраду, оперся за него.

Мистеръ Митфордъ, историкъ, называетъ Жанъ-Жака Джемсъ. Слдуя этому непреложному примру, Джакомо былъ переименованъ въ Джакеймо.

Джакеймо также подошелъ къ балюстраду и всталъ нсколько позади своего господина.

— Другъ мой, сказалъ Риккабокка: — предпріятія наши не всегда удаются вамъ. Не думаешь ли ты, что нанимать эти поля у помщика значитъ испытывать только по напрасну судьбу?

Джакеймо перекрестился и сдлалъ какое-то странное движеніе маленькимъ коралловымъ амулетомъ, который былъ обдланъ въ вид кольца и надтъ у него на пальц.

— Можетъ быть, Богъ пошлетъ намъ счастья и мы дешево наймемъ работника, сказалъ Джакеймо, недоврчивымъ голосомъ.

— Piu vale un presente che due futuri — не сули журавля въ неб, и дай синицу въ руки, сказалъ Риккабокка.

— Chi non fa quando pu, non pu fare quando vuele — спустя лто, нечего итти по малину, отвчалъ Джакеймо, такъ же. какъ и господинъ его, въ вид сентенціи.— Синьоръ долженъ подумать о томъ времени, когда ему придется дать приданое бдной синьорин.

Риккабокка вздохнулъ и не отвчалъ ничего.

— Она должна быть теперь вотъ такая, оказалъ Джакеймо, держа руку нсколько выше балюстрада.

Глаза Риккабокка, смотря черезъ очки, слдовали за рукою слуги.

— Если бы синьоръ хоть посмотрлъ на нее здсь…

— Хорошо бы было, пробормоталъ итальянецъ.

— Онъ уже не отпустилъ бы ее отъ себя, до тхъ поръ, какъ она вышла бы замужъ, продолжалъ Джакеймо.

— Но этотъ климатъ — она не вынесла бы его, сказалъ Риккабокка, надвая на себя плащъ, потому что сверный втеръ подулъ на него сзади.

— Померанцы цвтутъ же здсь при надзор, сказалъ Джакеймо, опуская раму съ той стороны померанцевыхъ деревьевъ, которая обращена была къ сверу.— Посмотрите! продолжалъ онъ, показывая втку, на которой развивалась почка.

Докторъ Риккабокка наклонился надъ цвткомъ, потомъ спряталъ его у себя на груди.

— Другой бутонъ скоро будетъ тутъ же, рядомъ, сказалъ Джакеймо.

— Для того чтобы умереть, какъ уже умеръ его предшественникъ! отвчалъ Риккабокка.— Полно объ этомъ.

Джакеймо пожалъ плечами, потомъ, взглянувъ на своего господина, поднесъ руку къ глазамъ.

Прошло нсколько минутъ въ молчаніи. Джакеймо первый прервалъ его.

— Но, здсь, или тамъ, красота безъ денегъ то же, что померанецъ безъ покрова. Если бы нанять дешево работника, я снялъ бы землю и возложилъ бы всю надежду на Бога.

— Мн кажется, у меня есть на примт мальчикъ, сказалъ Риккабокка, придя въ себя и показавъ едва замтную сардоническую улыбку на губахъ: — парень, какъ будто нарочно сдланный для насъ.

— Кто же такой?

— Видишь ли, другъ мой, сегодня я встртилъ мальчика, который отказался отъ шестипенсовой монеты.

— Cosa stupenda — удивительная вещь! произнесъ Джакеймо, вытаращивъ глаза и выронивъ изъ рукъ лейку.

— Это правда сущая, мой другъ.

— Возьмите его, синьоръ,— именемъ Феба, возьмите,— и наше поле принесетъ намъ кучу золота.

— Я подумаю объ этомъ, потому что нужно ловко заманить этого мальчика, сказалъ Риккабокка.— А между тмъ, зажги свчи у меня въ кабинет и принеси мн изъ спальни большой фоліантъ Макіавелли.

ГЛАВА VII.

Въ настоящей глав я представлю сквайра Гэзельдена въ патріархальномъ быту,— конечно, не подъ смоковницею, которой онъ не насаждалъ, но передъ зданіемъ приходской колоды, которое онъ перестроилъ. Сквайръ Гэзельденъ и его семейство на зеленющемся фон деревни — что можетъ быть привлекательне! Полотно совсмъ готово и ожидаетъ только красокъ. Предварительно я долженъ, впрочемъ, бросить взглядъ на предъидушія происшествія, чтобы показать читателю, что въ семейств Гэзельденъ есть такая особа, съ которою онъ, можетъ быть, и не встртится въ деревн.— Нашъ сквайръ лишился отца, будучи двухъ лтъ отъ роду, его мать была прекрасна собой, состояніе ея было не мене прекрасно. По истеченіи года траура, она вышла вторично замужъ, и выборъ ея палъ при этомъ на полковника Эджертона. Сильно было удивленіе Пэлль-Мэлля и глубоко сожалніе парка Лэна, когда эта знаменитая личность снизошла до званія супруга. Но полковникъ Эджертонъ не былъ только лишь красивою бабочкой: онъ обладалъ и предупредительнымъ инстинктомъ, свойственнымъ пчел. Молодость улетла отъ него и увлекла въ своемъ полет много существеннаго изъ его имущества, онъ увидалъ, что наступаетъ время, когда домашній уголокъ, съ помощницей, способной поддержать въ этомъ уголк порядокъ, вполн соотвтствовалъ бы его понятіямъ о комфорт, и что яркій огонь, разведенный въ камин въ ненастный вечеръ, сдлалъ бы большую пользу его здоровью. Среди одного изъ сезоновъ въ Брайтон, куда онъ сопровождалъ принца валлійскаго, онъ увидалъ какую-то вдову, которая хотя и носила траурное платье, но не казалась безутшною. Ея наружность удовлетворяла требованіямъ его вкуса, слухи объ ея приданомъ располагали въ ея пользу и разсудокъ его. Онъ ршился начать дйствовать и, ухаживая за нею очень недолго, привелъ намреніе свое къ счастливому результату. Покойный мистеръ Гэзельденъ до такой степени предчувствовалъ вторичное замужество своей жены, что распорядился въ своемъ духовномъ завщаніи, чтобы опека надъ его наслдникомъ, въ подобномъ случа, передана была отъ матери двумъ сквайрамъ, которыхъ онъ избралъ своими душеприкащиками. Это обстоятельство, въ соединеніи съ новыми брачными узами утшенной вдовы, послужило, нкоторымъ образомъ, къ отдаленію ея отъ залога первой любви, и когда она родила сына отъ полковника Эджертона, то сосредоточила на этомъ ребенк всю свою материнскую нжность. Уильямъ Гэзельденъ былъ посланъ своими опекунами въ одну изъ лучшихъ провинціальныхъ академій, въ которой, съ незапамятныхъ временъ, воспитывались и его предки. Сначала онъ проводилъ праздники съ мистриссъ Эджертонъ, но такъ какъ она жила то въ Лондон, то здила съ своимъ мужемъ въ Брайтонъ, чтобы пользоваться удовольствіями Павильона, то Уильямъ, который между тмъ подросъ, оказывая неудержимое влеченіе къ деревенской жизни, тогда какъ его неловкость и рзкія манеры заставляли краснть мистриссъ Эджертонъ, сдлавшуюся особенно взыскательною въ этомъ отношеніи,— выпросилъ позволеніе проводить каникулярное время или у своихъ опекуновъ, или въ старомъ отцовскомъ дом. Потомъ онъ поступилъ въ коллегіумъ въ Кембридж, основанный, въ XV столтіи, однимъ изъ предковъ Гэзельденовъ, и, достигнувъ совершеннолтія, оставилъ его, не получивъ, впрочемъ, степени. Нсколько лтъ спустя, онъ женился на молодой лэди, также деревенской жительниц и сходной съ нимъ по воспитанію.

Между тмъ его единоутробный братъ, Одлей Эджертонъ, началъ посвящаться въ таинства большого свта, не успвъ еще окончательно распрощаться съ своими игрушками, въ дтств онъ сиживалъ зачастую на колняхъ у герцогинь и скакалъ по комнатамъ верхомъ на палкахъ посланниковъ. Дло въ томъ, что полковникъ Эджертонъ не только имлъ сильныя связи, не только былъ однимъ изъ Dii majores большого свта, но пользовался рдкимъ счастьемъ быть популярнымъ между всми людьми, знавшими его, онъ былъ до такой степени популяренъ, что даже лэди, въ которыхъ онъ нкогда былъ влюбленъ и которыхъ потомъ оставилъ, простили ему бракъ и сохранили къ нему прежнюю дружбу, какъ будто онъ не былъ вовсе женатъ. Люди, слывшіе въ общемъ мнніи за бездушныхъ, некогда не тяготились сдлать всякую любезность Эджертономъ. Когда наступило время Одлею оставить приготовительную школу въ которой онъ развивался изъ здоровой почки въ пышный цвтокъ, и перейти въ Итонъ {Одно изъ лучшихъ въ Лондон учебныхъ заведенія.}, начальство и товарищи дали о немъ самый лестный отзывъ. Мальчикъ скоро показалъ, что онъ не только наслдовалъ отцовскую способность пріобртать популярность, но къ этой способности присоединялъ талантъ навлекать изъ нея существенныя выгоды. Не отличавшись никакими особенными познаніями, онъ, однако, составилъ о себ въ Итон самую заводную репутацію, какой только позволительно добиваться въ его лта — репутацію мальчика, который произведетъ что побудь замчательное, сдлавшись человкомъ. Будучи студентомъ богословскаго факультета въ Оксфорд, онъ продолжалъ поддерживать эту сладкую надежду, и хотя не получалъ премій и при выход былъ удостоенъ очень обыкновенной степени, однако, это еще боле убдило членовъ университета, что питомцу ихъ предназначена блестящая карьера государственнаго человка.

Когда еще онъ былъ въ университет, родители его умерли, одинъ вслдъ за другимъ. Достигнувъ совершеннолтія, онъ предъявилъ свои права на отцовское наслдство, которое считалось очень значительнымъ, и которое дйствительно когда-то было довольно велико, но полковникъ Эджертонъ былъ человкъ слишкомъ расточительный для того, чтобы обогатить наслдника, и теперь осталось около 1,500 фунтовъ стерлинговъ годового дохода отъ имнія, приносившаго прежде до десяти тысячъ фунтовъ ежегодно.

Впрочемъ, Одлея вс считали богатымъ, а самъ онъ былъ далекъ отъ того, чтобы уничтожить эту благопріятную молву признакомъ собственной несостоятельности. Лишь только онъ вступилъ въ лондонскій свтъ, какъ вс клубы приняли его съ распростертыми объятіями, и онъ проснулся, въ одно прекрасное утро, если не знаменитымъ, то по крайней мр вполн свтскимъ человкомъ. Къ этой изящной свтскости онъ присоединилъ нкоторую дозу значительности и важности, старался сходиться съ государственными людьми и занимающимися политикою лэди и утвердилъ всхъ во мнніи, что онъ былъ рожденъ для великихъ длъ.

Теперь самымъ близкимъ, искреннимъ другомъ его былъ лордъ л’Эстренджъ, съ которымъ онъ былъ неразлученъ еще въ Итон, и въ то время, какъ Одлей приводилъ Лондонъ лишь въ восторгъ, л’Эстренджъ восхищалъ общество до изступленія: Гэрлей лордъ л’Эстренджъ былъ единственный сынъ графа лансмерскаго, владльца большого состоянія и породнившагося съ знатнйшими и могущественнйшими фамиліями въ Англіи. Впрочемъ, лордъ Лансмеръ былъ не очень извстенъ въ Лондон сномъ обществ. Онъ жилъ большею частію въ своихъ имніяхъ, занимаясь длами по хозяйственному управленію, и очень рдко прізжалъ въ столицу, все это позволяло ему давать большія средства къ жизни сыну, когда Гэрлей, будучи шестнадцати лтъ, и достигнувъ шестого класса въ школ, вышелъ оттуда и поступилъ въ одинъ изъ гвардейскихъ полковъ. Никто не зналъ, что длать съ Гэрлеемъ л’Эстренджемъ: потому-то, можетъ бытъ, имъ такъ и занимались. Он былъ самымъ блестящимъ воспитанникомъ въ Итон — не только гордостію гимнастической залы, но и классной комнаты, однако, при этомъ въ немъ было столько странностей и непріятныхъ выходокъ, награды же, полученныя имъ за успхи, доставались ему, по видимому, такъ легко, безъ малйшаго прилежанія и усидчивости, что онъ не заставлялъ ожидать отъ себя столь многаго, какъ его другъ Одлей Эджертонъ. Его странности, оригинальность выраженій и самыя неожиданныя выходки такъ же замтны была въ большомъ свт, какъ нкогда въ тсной сфер школы. Онъ былъ остеръ, безъ всякаго сомннія, и что его остроуміе было высокаго полета, это доказывали не только оригинальность, но и независимость его характера. Онъ ослплялъ свтъ, вовсе не заботясь о своемъ тріумф и объ общественномъ мнніи,— ослплялъ потому, что не умлъ блестть въ мру. Молодость и странныя понятія всегда идутъ рука объ руку. Я не знаю, что думалъ Гэрлей л’Эстренджъ, но знаю, что въ Лондон не было молодого человка, который бы мене заботился о томъ, что онъ наслдникъ знатнаго имени и сорока-пяти тысячь фунтовъ годового дохода.

Отецъ его желалъ, чтобы, когда Гэрлэй достигнетъ совершеннолтія, онъ былъ депутатомъ мстечка Лансмеръ. Но это желаніе никогда не осуществилось. Въ то самое время, какъ молодому лондонскому идолу оставалось только два или три года до совершеннолтія, въ немъ явилась новая странность. Онъ совершенно удалился отъ общества: оставилъ безъ отвта самонужнйшія треугольныя записочки, заключавшія въ себ разнаго рода вопросы и приглашенія,— записочки, которыя необходимо покрываютъ письменный столъ всякаго модника, онъ рдко сталъ показываться въ кругу своихъ прежнихъ знакомыхъ, и если гд нибудь его встрчали, то или одного, или вмст съ Эджертономъ, его веселость, казалось, совсмъ оставила его. Глубокая меланхолія была начертана на его лиц и выражалась въ едва слышныхъ звукахъ его голоса. Въ это время гвардія покрывала себя славою въ военныхъ дйствіяхъ на полуостров, но батальонъ, къ которому принадлежалъ Гэрлей, остался дома. Неизвстно, соскучившись ли бездйствіемъ, или изъ славолюбія, молодой лордъ вдругъ перешелъ въ кавалерійскій полкъ, который въ одной изъ жаркихъ схватокъ потерялъ половину офицеровъ. Передъ самымъ его отъздомъ, открылась вакансія для депутатства за Лэнсмеровъ, но онъ отвчалъ на просьбы отца по этому предмету, что ихъ семейные интересы могутъ быть предоставлены попеченіямъ его друга Эджертова, пріхалъ въ Паркъ проститься съ своими родителями, а вслдъ за нимъ явился Эджертонъ отрекомендоваться избирателямъ. Это посщеніе было важною эпохой для многихъ лицъ моей повсти, но пока я ограничусь замчаніемъ, что при самомъ начал выборовъ случились обстоятельства, вслдствіе которыхъ л’Эстренджъ и Одлей должны были удалиться съ поприща общественной дятельности, а потомъ послдній написалъ лорду Лэнсмеру, что онъ соглашается принять званіе депутата. Къ счастію для карьеры Одлея Эджертона, выборы представляли для лорда Лэнсмера не только общественное значеніе, но тсно связаны были съ его собственными интересами. Онъ ршился, чтобы даже, при отсутствіи кандидата, борьба продолжалась до послдней крайности, хотя бы на его счетъ. Потому все дло выборовъ ведено было такъ, что противниками интересовъ Лонсморовъ являлись представители той или другой изъ враждующихъ фамилій въ графств, а такъ какъ самъ графъ былъ гостепріимный, любезный человкъ, очень уважаемый всмъ сосднимъ дворянствомъ, то и кандидаты даже противной стороны всегда наполняли свои рчи выспренними похвалами благородному характеру лорда Лэнсмера и учтивостями въ отношеніи къ его кандидатамъ. Но, благодаря постоянной перемн должностей, одна изъ враждебныхъ фамилій уклонилась отъ выборовъ, и представители ея приняли званіе адвокатовъ, глаза другой фамиліи былъ избранъ членомъ Палаты, и такъ какъ настоящіе его интересы были неразрывны съ интересами Лэнсмеровъ, то онъ и пребылъ нейтральнымъ въ той мр, въ какой это возможно при борьб страстей. Судя по этому, вс были уврены, что Эджертонъ будетъ избранъ безъ оппозиціи, когда, вслдъ за отъздомъ его куда то, объявленіе, подписанное ‘Гэвервилль, Дэшморъ, капитанъ Р. И., Бэкеръ-Стритъ, Портменъ-Сквэръ’, извщало въ довольно сильныхъ выраженіяхъ, что этотъ джентльменъ намренъ освободить кандидатуру отъ непослдовательной власти олигархической партіи, не столько изъ видовъ собственнаго своего политическаго возвышенія, такъ какъ подобная протестація всегда влечетъ за собой ущербъ личному интересу, но единственно изъ патріотическаго желанія сообщить выборамъ должную законность.

За этимъ объявленіемъ черезъ два часа явился и самъ капитанъ Дэшморъ, въ карет четверней, съ жолтыми бантиками къ хвостахъ и гривахъ лошадей. Внутри и снаружи этой кареты сидли какіе-то сорванцы, по видимому, друзья его, которые, вроятно, пріхали съ цлію помочь ему въ трудахъ и раздлить съ нимъ удовольствія.

Капитанъ Дэшморъ былъ когда-то морякомъ, но возъимлъ отвращеніе къ этому званію съ тхъ поръ, какъ племянникъ одного министра получилъ подъ команду корабль, на который капитанъ считалъ права свои неоспоримыми. По этой же причин онъ не слушался приказаній, которыя присылались ему отъ начальства, руководствуясь примромъ Нельсона, но при этомъ случа непослушаніе не оправдалось такимъ успхомъ, какъ это было съ Нельсономъ, и капитанъ Дэшморъ долженъ былъ считать себя вполн счастливымъ, что избжалъ боле строгаго наказанія, чмъ отказъ въ повышеніи. Но правду говорится, что не знаешь, гд найдешь, гд потеряешь. Выйдя въ отставку и видя себя совершенно неожиданно обладателемъ наслдства въ сорокъ или пятьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ, предоставленныхъ ему какимъ-то дальнимъ родственникомъ, капитанъ Дэшморъ возъимлъ непреодолимое желаніе поступить въ Парламентъ и, при помощи своего ораторскаго таланта, принять участіе въ администраціи.

Въ насколько часовъ нашъ морякъ выказался самымъ отчаяннымъ говоруномъ, самымъ сильнымъ дйствователемъ, на случай выборовъ во мнніи простодушныхъ и доврчивыхъ жителей мстечка. Правда, что онъ говорилъ такую безсмыслицу, какой, можетъ быть, сроду никому не удавалось слышать, но зато его выходки такъ были размашисты, манеры такъ открыты, голосъ такъ звученъ, что въ эти патріархальныя времена онъ былъ въ состояніи загонять хоть какого философа. Кром того, капитанъ Дэшморъ звалъ всякій день большое общество къ себ обдать, и тутъ, махая своимъ кошелькомъ въ воздух, объявлялъ во всеуслышаніе, что онъ до тхъ поръ будетъ стрлять, пока у него останется хотя одинъ патронъ въ лядунк. До тхъ поръ было мало различія въ политическомъ отношеніи между кандидатомъ, поддерживаемымъ интересами лорда Лэнсмера, и кандидатомъ противной стороны, потому что помщики того времени были почти вс одного и того же образа мыслей, и вопросъ административный, подобно настоящему, имлъ для нихъ чисто мстное значеніе: онъ состоялъ лишь въ томъ, пересилитъ или нтъ фамидія Лэнсмеровъ дв другія значительныя фамиліи, которыя до тхъ поръ придерживались оппозиціи. Хотя капитанъ былъ въ самомъ дл очень хорошій человкъ и слишкомъ опытный морякъ для того, чтобы думать, что государство — которое., согласно общепринятой метафор, уподобляется кораблю par excellence — станетъ терпть кого ни попало у себя на шканцахъ, но онъ привыкъ боле руководствоваться въ поступкахъ жолчными побужденіями своего характера, чмъ голосомъ разсудка, испытывая въ то же время надъ собою одуряющее свойство своего собственнаго краснорчія. Такимъ образомъ, чувствуя себя такъ же мало способнымъ къ проискамъ, какъ и къ тому, чтобы зажечь Темзу, по своимъ рчамъ онъ показался бы, однако, всякому отчаяннымъ человкомъ. Точно такимъ же образомъ, не привыкнувъ уважать своихъ противниковъ, онъ обращался съ графомъ Лэнсмеромъ слишкомъ непочтительно. Онъ обыкновенно называлъ этого почтеннаго джентльмена ‘старой дрязгой’, мэра, который хвастался своими миніатюрными ножками, онъ прозвалъ ‘лучинкой’, а прокурора, который былъ сложенъ довольно прочно — ‘кряжемъ’. Посл этого понятно, что выборы должны были служитъ только для удовлетворенія частныхъ интересовъ извстныхъ лицъ, и дло принимало между тмъ такой оборотъ, что графъ Лэнсмеръ начиналъ бояться за успхъ своихъ предположеній. Пришлецъ изъ Бэкеръ-Стрита, съ своею необыкновенною дерзостію, показался ему существомъ страшнымъ, зловщимъ,— существомъ, на которое онъ смотрлъ съ суеврною боязнью: онъ ощущалъ то же, что многоуважаемый Монтецума, когда Кортецъ, съ толпой испанцевъ, схватилъ его, посреди его собственной столицы, въ виду мексиканскаго блеска и великолпія двора. ‘Самимъ богамъ придется плохо, если люди будутъ такъ дерзки’, говорили мексиканцы про Кортеца, ‘общество погибнетъ, если пришлецъ изъ Бэкеръ-Стрита заступитъ мсто Лэнсмера’, говорили принимавшіе участіе въ выборахъ мстные джентльмены. Во время отсутствія Одлея выборы представлялись въ самомъ неблагопріятномъ вид, и капитанъ Дэшморъ съ каждымъ шагомъ все боле и боле приближался къ своей цли, когда адвокатъ Лэнсмера напомнилъ ему, что есть въ виду довольно сильный ходатай за отсутствующаго кандидата. Сквайръ Гэзельденъ, съ своею молодою женою, еще прежде согласились на кандидатуру Одлея, а въ сквайр адвокатъ видлъ единственнаго смертнаго, который былъ въ состояніи тягаться съ морякомъ. Вообще, на то, чтобы защищать пользы мстнаго дворянства, чтобы умть въ случа нужды произнести рчь чрезъ открытое окно, съ высоты скамьи, бочки, балкона или даже крыши на дом, сквайръ имлъ даже боле способностей, боле представительности и сановитости, чмъ самъ баловень Лондона Одлей Эджертонъ.

Сквайръ, къ которому пристали со всхъ сторонъ съ просьбами по этому предмету, сначала отвтилъ рзко, что онъ согласенъ сдлать что нибудь въ пользу своего брата, но что не желалъ бы, съ своей стороны, даже при выборахъ, показаться кліентомъ лорда, кром того, что если бы ему пришлось отвчать за брата, то какимъ образомъ онъ обяжется отъ его имени быть блюстителемъ пользъ и врнымъ слугою своего края, какимъ образомъ онъ докажетъ, что Одлей, поступивъ въ Палату, не забудетъ о своемъ сословіи, а тогда онъ, Уильямъ Гэзельденъ, будетъ названъ лжецомъ и переметной сумой.

Но когда эти сомннія и затрудненія были устранены убжденіями джентльменовъ и просьбами лэди, которыя принимали въ выборахъ такое же участіе, какое эти прелестныя существа принимаютъ во всемъ, представляющемъ матеріялъ для спора, сквайръ согласился наконецъ выступить противъ жителя Бэкеръ-Стрита и принялся за это дло отъ всего сердца и съ тмъ добродушіемъ стараго англичанина, которое онъ оказывалъ при всякомъ род дятельности, серьёзно занимавшей его.

Предположенія насчетъ общественныхъ выборовъ, основанныя на способностяхъ сквайра, вполн оправдались. Онъ говорилъ обыкновенно такую же околесицу какъ и капитанъ Дэшморъ, обо всемъ, исключая, впрочемъ, интересовъ своего края, своего имнія: тутъ онъ являлся великимъ, потому что зналъ этотъ предметъ хорошо, зналъ его по инстинкту, пріобртаемому практикою, въ сравненіи съ которою вс наши выспреннія теоріи не что иное, какъ паутина или утренній туманъ.

Представители помщичьяго сословія, долженствовавшіе подавать голоса, не были въ зависимости отъ лорда Лэнсмера и занимали даже общественныя должности, они сначала готовы были хвалиться своимъ обезпеченнымъ положеніемъ и итти противъ лорда, но не смли противостоять тому, кто имлъ такое сильное вліяніе на ихъ поземельные интересы. Они начали переходить на сторону графа противъ жителя Бэкеръ-Стрита, и съ этихъ поръ эти толстые агрономы, съ ногами, бывшими въ обхват такихъ же обширныхъ размровъ, какъ все туловище капитана Дэшмора, и съ страшными бичами въ рукахъ, стали расхаживать по лавкамъ и пугать избирателей, какъ капитанъ говорилъ въ припадкахъ негодованія. Эти новые приверженцы сдлали большую разницу въ количеств голосовъ той и другой стороны, и когда день балотировки наступилъ, то вопросъ оказался уже окончательно ршеннымъ. Посл самой отчаянной борьбы, мистеръ Одлей Эджертонъ пересилилъ капитана двумя голосами. Имена подавшихъ эти два лишніе голоса, ршившіе споръ, были: Джонъ Эвенель, мстный фермеръ, и его зять, Маркъ Ферфилдъ, который поселился въ имніи Гэзельдена, гд онъ занималъ должность главнаго плотника.

Эти два голоса даны были совершенно неожиданно, потому что хотя Маркъ Ферфилдъ и готовъ былъ держать сторону Лэнсмера, или, что-тоже, сторону брата сквайра, и хотя Эвенель былъ всегдашнимъ защитникомъ интересовъ Лэнсмеровъ, но ужасное несчастіе, о которомъ я до сихъ поръ умолчалъ, не желая начинать свою повсть печальными картинами, поразило ихъ обоихъ, и они ухали изъ города именно въ тотъ день, когда лордъ л’Эстренджъ и мистеръ Эджертонъ отправились изъ Лэнснеръ-Парка. Въ какомъ сильномъ восторг ни былъ сквайръ, какъ главный дйствователь и какъ братъ, при торжеств мистера Эджертона, восторгъ этотъ значительно затихъ, когда, выходя изъ за обда, даннаго въ честь побды Лэнсмеровъ, и шествуя не совсмъ твердою поступью въ карету, которая должна была везти его домой, онъ получилъ письмо изъ рукъ одного изъ джентльменовъ, которые сопровождали капитана на его общественномъ поприщ, содержаніе этого письма, а равно и нсколько словъ, произнесенныхъ тихо подателемъ его, доставили сквайра къ мистриссъ Гэзельденъ далеко въ боле трезвомъ состояніи, чмъ она надялась. Дло въ томъ, что въ самый день избранія капитанъ почтилъ мистера Гэзельдена нкоторыми поэтическими и аллегорическими прозваніями, какъ-то: ‘племянный быкъ’, а ненасытный вампиръ’ и ‘безвкуснйшая оладья’, на что сквайръ отвчалъ, что капитанъ не что иное, какъ ‘морской соленый боровъ’, капитанъ, подобно всмъ сатирикамъ, будучи обидчивымъ и щекотливымъ, не считалъ для себя особенно лестнымъ получить названіе ‘морского соленаго борова’ отъ ‘племяннаго быка’ и ‘ненасытнаго вампира’. Письмо, принесенное, теперь къ мистеру Гэзельдену джентльменомъ, который, принадлежа къ противной сторон, считался самымъ жаркимъ приверженцемъ капитана, заключало въ себ ни боле, ни мене, какъ вызовъ за дуэль, и податель, кром того, съ очаровательною учтивостію, требуемою этикетомъ при этихъ оказіяхъ, присовокуплялъ подробныя свднія о мст, назначенномъ для поединка, въ окрестностяхъ Лондона, чтобы избжать непріятнаго вмшательства подозрительныхъ Лэнсмеровъ.

Французы, по видимому, очень мало размышляли о дуэляхъ. Можетъ быть, поэтому они и преданы имъ всею душою. Но для истаго англичанина — будь онъ Гэзельденъ или не Гэзельденъ — нтъ ничего ужасне, отвратительне дуэли. Она не входитъ въ разрядъ обыкновенныхъ мыслей и обычаевъ англичанина. Англичанинъ скоре пойдетъ судиться передъ закономъ, который наказываетъ еще строже дуэли. За всмъ тмъ, если англичанинъ долженъ драться, онъ будетъ драться. Онъ говоритъ: ‘это очень глупо’, онъ увренъ, что это безчеловчно, онъ соглашается со всмъ, что сказано было на этотъ счетъ философами, проповдниками и печатными книгами, и въ то же время идетъ драться какъ какой нибудь гладіаторъ.

Впрочемъ, сквайръ не имлъ привычки теряться въ непріятныхъ случаяхъ. На другой же день, подъ предлогомъ, что ему нужно купить крупныхъ гвоздей въ Тэттеръ-Солл, онъ отправился на самомъ дл въ Лондонъ, простившись особенно нжно съ своею женой. Сквайръ былъ увренъ, что онъ иначе не возвратится домой, какъ въ гробу. ‘Несомннно — говорилъ онъ самъ себ — что человкъ, который стрлялъ всю свою жизнь, съ тхъ поръ, какъ надлъ куртку мичмана, несомннно, что онъ нелегокъ на руку и въ поединк. Я бы еще ничего не сказалъ, если бы это были ментонскіе двуствольные пистолеты съ маленькими пульками, а то у него чуть не ружья, это несовмстно ни съ достоинствомъ человка, ни съ понятіями охотника!’

Однако, сквайръ, отложивъ въ сторону вс житейскія попеченія и отъискавъ какого-то стараго пріятеля по коллегіуму, уговорилъ его быть своимъ секундантомъ, и отправился въ скрытный уголокъ Уимбльдонъ-Конмона, назначенный мстомъ дуэли. Тамъ онъ сталъ передъ своимъ противникомъ, ее въ боковомъ положеніи — каковое положеніе онъ считалъ уловкою труса — а всею шириною своей груди, прямо подъ дуло пистолета, съ такимъ невозмутимымъ хладнокровіемъ на лиц, что капитанъ Дэшморъ, который былъ превосходный стрлокъ, но въ то же время и добрйшій человкъ, выразилъ свое одобреніе такому безпримрному мужеству тмъ, что, всадивъ пулю своему противнику въ мягкое мсто плеча, объявилъ себя окончательно удовлетвореннымъ. Противники пожали другъ другу руки, произнесли взаимныя объясненія, и сквайръ, не придя въ себя отъ удивленія, что онъ еще живъ, былъ привезенъ въ Диммеръ-Отель, гд, посл значительныхъ, впрочемъ, хлопотъ, пуля была вынута и рана залечена. Теперь все прошло, и сквайръ чрезъ это много возвысился въ своихъ собственныхъ глазахъ, въ веселомъ или особенно гнвномъ расположеніи духа, онъ не переставалъ съ удовольствіемъ вспоминать объ этомъ происшествіи. Кром того, будучи убждавъ, что братъ обязанъ ему лично чрезвычайно многимъ, что онъ доставилъ Одлею доступъ въ Парламентъ и защищалъ его интересы съ опасностію собственной жизни онъ считалъ себя въ полномъ прав предписывать этому джентльмену, какъ поступать во всхъ случаяхъ, касающихся длъ дворянства. И когда, немного спустя посл того, какъ Одлей занялъ мсто въ Парламент — что случилось лишь по прошествіи нсколькихъ мсяцевъ — онъ сталъ подавать мннія и голоса несообраано съ ожиданіями сквайра на этотъ счетъ, сквайръ написалъ ему такой нагоняй, который не могъ остаться безъ дерзкаго отвта. Вслдъ за тмъ, негодованіе сквайра достигло высшей степени, потому что, проходя, въ базарный день, по имнію Лэнсмера, онъ слышалъ насмшки со стороны тхъ самыхъ фермеровъ, которыхъ онъ убждалъ прежде стоять за брата, и, приписывая причину всего этого Одлею, онъ не могъ слышать имя этого измнника роднымъ интересамъ безъ того, чтобы не измниться въ лиц и не выразить своего негодованія въ поток бранныхъ словъ. Г. де-Рюквилль, который былъ величайшій современный острякъ, имлъ также брата отъ другого отца и былъ съ нимъ не совсмъ въ хорошихъ отношеніяхъ. Говоря объ этомъ брат, онъ называлъ его frre de loin. Одлей Эджертонъ былъ для сквайра Газельдена такимъ же отдаленнымъ братцемъ… Но довольно этихъ объяснительныхъ подробностей: возвратимся къ нашему повствованію.

ГЛАВА VIII.

Плотники сквайра были взяты отъ работы за заборомъ парка и принялись за передлку приходской колоды. Потомъ явился живописецъ и раздлалъ ее прекрасною синею краской, съ блыми каймами по угламъ, блыми же полосками около дверей и оконъ и съ изображеніемъ великолпныхъ букетовъ посредин.

Это было самое красивое зданіе въ цлой деревн, хотя деревня обладала еще тремя памятниками архитектурнаго генія Гэзельденовъ, а именно: лечебинцей, школой и приходскимъ пожарнымъ дэпо.

Никогда еще боле изящное, привлекательное и затйливое зданіе не услаждало взоровъ окружного начальства.

И сквайръ Гезельденъ наслаждался не мене другихъ. Съ чувствомъ самодовольствія, онъ привелъ всю свою семью смотрть на зданіе приходской колоды. Семейство сквайра (исключая отдаленнаго братца) состояло изъ мистриссъ Гэзельденъ — жены его, миссъ Джемимы Гэзельденъ — его кузины, мистера Френсиса Гэзельдена — его единственнаго сына, и капитана Бернэбеса Гиджинботэма — дальняго родственника, который, собственно говоря. не принадлежалъ къ ихъ семейству, а проводилъ съ ними по десяти мсяцевъ въ году.

Мистриссъ Гэзельденъ была во всхъ отношеніяхъ настоящая лэди — лэди, пользующаяся извстнымъ значеніемъ въ цломъ приход. На ея благоприличномъ, румяномъ и нсколько загорломъ лиц выражались и величіе и добродушіе, у нея были голубые глаза, внушавшіе любовь, и орлиный носъ, возбуждавшій уваженіе. Мистриссъ Гэзельденъ не имла претензій: не считала себя ни выше, ни лучше, ни умне, чмъ она была въ самомъ дл. Она понимала себя и свое положеніе и благодарила за него Бога. Въ разговор и манерахъ ея была какая-то кротость и ршительность. Мистриссъ Гэзельденъ одвалась превосходно. Она носила шолковыя платья, которыя могли передаваться въ наслдство отъ поколнія поколнію: до такой степени они были прочны, цнны и величественны. Поверхъ такого платья, когда она была внутри своихъ владній, она надвала блый какъ снгъ фартукъ, у пояса ея не было видно шатленокъ и брелоковъ, а были прившены здоровые золотые часы, обозначавшіе время, и длинныя ножницы, которыми она срзывала сухіе листья у цвтовъ, будучи большою охотницею до садоводства. Когда требовали того обстоятельства, мистриссъ Гэзельденъ снимала свою великолпную одежду, замняла ее прочнымъ синимъ верховымъ платьемъ и галопировала возл своего мужа, пока спускали собакъ ее своры, приготовляясь къ охот.

Въ т дни, когда мистеръ Гэзельденъ направлялъ своего знаменитаго клепера-иноходца въ городскому рынку, жена почти всегда сопутствовала ему въ этой поздк, сидя съ лвой стороны кабріолета. Она, такъ же, какъ и мужъ ея, обращала очень мало вниманія на втеръ и непогоду, и во время какого нибудь проливного дождя ея оживленное лицо, выставлявшееся изъ подъ капишона непромокаемаго салопа, разцвтало улыбкой и румянцемъ, точно воздушная роза, которая раскрывается и благоухаетъ подъ каплями росы. Нельзя было не замтить, что достойная чета соединилась по любви. Они были чрезвычайно рдко другъ безъ друга, и первое сентября каждаго года, если въ дом не было общества, которое хозяйка должна была занимать, она выходила вмст съ мужемъ на сжатое поле такою же легкою поступью, съ такимъ же оживленнымъ взоромъ, какъ и въ первый годъ ея замужства, когда она восхищала сквайра сочувствіемъ всмъ его склонностямъ.

Такимъ образомъ и въ настоящую минуту Герріэтъ Гэзельденъ стоитъ, опершись одною рукою на широкое плечо сквайра, другую заложила она за свой фартукъ и старается раздлить восторгъ своего мужа отъ совершоннаго имъ патріотическаго подвига возобновленія общественной колоды. Немного позади, придерживаясь двумя пальчиками за сухую руку капитана Бернэбеса, стоитъ миссъ Джемима, сирота, оставшаяся посл дяди сквайра, который былъ женатъ на похищенной имъ двиц изъ фамиліи, бывшей во вражд съ Гэзельденами со временъ Карла I, за право прозжать по дорог къ небольшому лсу, или, скоре, кустарнику, величиною въ десятину, чрезъ клочокъ кочкарника, который отдавался на аренду кирпичному заводчику за двнадцать шиллинговъ въ годъ.

Лсъ принадлежалъ Гэзельденамъ, кочкарникъ — Стикторейтамъ (древняя саксонская фамилія, если только была таковая), Всякія двнадцать лтъ, когда деревья и валежникъ были нарублены, вражда возобновлялась, потому что Стикторейты отказывали Гезельденамъ въ прав провозить лсъ по единственной прозжей для телги дорог. Надо отдать справедливости Гэзельденамъ, что они изъявляли желаніе купить эту землю вдесятеро дороже ея настоящей цны. Но Стикторейты съ подобнымъ же великодушіемъ отвчали, что они не намрены жертвовать фамильною собственностію для прихоти самаго лучшаго изъ всхъ сквайровъ, когда либо носившихъ кожаные сапоги. Потому каждыя двнадцать лтъ происходили длинные переговоры о мир между Гэзельденами и Стикторейтами. Дло было глубокомысленно обсуживаемо, представителями обихъ сторонъ и заключалось исковыми жалобами на завладніе чужою собственностію.

Такъ какъ въ закон на подобные случаи не было прямого указанія, то дло никогда и не ршалось окончательно, тмъ боле, что ни та, ни другая сторона не желала окончанія тяжбы, такъ какъ не была уврена въ законности своихъ притязаній. Женитьба младшаго изъ семьи Гэзельденовъ на младшей дочери Стикторейтовъ была одинаково непріятна обимъ фамиліямъ, послдствіемъ было то, что молодая чета, обвнчавшаяся тайно и не получивъ ни благословенія, ни прощенія, провлачила жизнь какъ могла, существуя жалованьемъ, которое получалъ мужъ, служившій въ дйствующемъ полку, и процентами съ тысячи фунтовъ стерлинговъ, которые были у жены независимо отъ родительскаго состоянія. Они оба умерли, оставивъ дочь, которой и завщали материнскіе тысячу фунтовъ, около того времени, когда сквайръ достигъ совершеннолтія и вступилъ въ управленіе своими имніями. И хотя онъ наслдовалъ старинную вражду къ Стикторейтамъ, однако, не въ его характер было питать ненависть къ бдной сирот, которая все-таки была дочерью Гэзельдена. Потому онъ воспитывалъ Джемиму съ такою же нжностію, какъ бы она была его родною сестрою, отложилъ ея тысячу фунтовъ въ ростъ, прибавилъ къ нимъ часть изъ капитала, который составился во время его малолтства, что все вмст съ процентами составило не мене четырехъ тысячъ фунтовъ — обыкновенное приданое въ фамиліи Гэзельденъ. Когда она достигла совершеннолтія, сумма эта была отдана въ ея полное распоряженіе, такъ, чтобы она считала себя независимою, была бы въ состояніи вызжать въ свтъ и выбирать себ партію, если бы ей вздумалось выйти замужъ, или наконецъ могла бы жить этою суммою одна, если бы ршились остаться двицею. Миссъ Джемима отчасти пользоваласъ этою свободою, вызжая иногда въ Нелтейгамъ и другія мста на воды. Но она такъ была привязана къ сквайру чувствомъ благодарности, что не могла на долго отлучиться изъ его дома. И это было тмъ великодушне съ ея стороны, что она была далека отъ мысли остаться въ двицахъ. Миссъ Джемима была одно изъ нжныхъ, любящихъ существъ, и если мысль о счастіи въ одиночеств не совсмъ улыбалась ей, то это было во свойственному женщин инстинктивному влеченію къ семейной, домашней жизни, безъ чего всякая лэди, какъ бы она ни были совершенна во всхъ другихъ отношеніяхъ, немногимъ лучше бронзовой статуя Минервы. Но какъ бы то ни было, несмотря на ея состояніе и наружность, изъ которыхъ послдняя, хотя не вполн изящная, была привлекательна и была бы еще привлекательне, если бы миссъ почаще смялась, потому что при этомъ у нея являлись на щекахъ ямочки, незамтныя въ боле серьёзныя минуты,— несмотря на все это, потому ли, что мужчины, встрчавшіе ее, были очень равнодушны, или сама она слишкомъ разборчива, только миссъ Джемима достигала тридцатилтняго возраста и все еще называлась миссъ Джемима. Съ теченіемъ времени, ея простодушный смхъ все слышался рже и рже, и наконецъ она утвердилась въ двухъ убжденіяхъ, вовсе не развивавшихъ потребности смха. Одно изъ убжденій касалось всеобщей испорченности мужской половины человческаго рода, другое выражалось ршительною и печальною увренностію, что весь міръ приближается въ близкому паденію. Миссъ Джемима теперь была въ сопровожденіи любимой собачки, врнаго Бленгейма, отличавшагося приплюснутымъ носомъ. Собачка эта была уже преклонныхъ лтъ и довольно тучна. Она сидла, обыкновенно, на заднихъ лапахъ, высуня языкъ, и только отъ времени до времени показывала признаки жизни тмъ, что бросалась на мимо нея и по ней ходящихъ и летающихъ мухъ. Кром того, глубокая дружба существовала между миссъ Джемимой и капитаномъ Бернэбесомъ Гиджшиботэмомъ, потому что онъ не былъ женатъ и имлъ такое же дурное понятіе о всхъ васъ, читательницы, какъ миссъ Джемима о всхъ людяхъ нашего пола. Капитанъ былъ довольно строенъ и недуренъ лицомъ…. Впрочемъ, чмъ меньше говорить о лиц, тмъ лучше, въ этой истин былъ убжденъ самъ капитанъ, утверждавшій, что для мужчины всякая рожа довольно красива и благородна. Капитанъ Бернэбесъ не отрицалъ, что міръ стремится къ разрушенію, только разрушеніе это, по его соображеніемъ, должно было послдовать посл его смерти. Поодаль отъ всей компаніи, съ лнивыми пріемами возникающаго дендизма Френсисъ Гэзельденъ смотрлъ поверхъ высокаго галстуха, какіе тогда были въ мод. Это былъ красивый юноша, свжій питомецъ Итона, пріхавшій на каникулы. Онъ вступилъ въ тотъ переходный возрастъ, когда обыкновенно начинаешь бросать дтскія забавы, не достигнувъ еще основательности и положительности человка возмужалаго.

— Мн бы пріятно было, Франкъ, сказалъ сквайръ, внезапно повернувшись къ сыну, — мн бы пріятно было видть, что тебя хоть немного, но интересуютъ т обязанности, которыя, рано или поздно, будутъ лежать на твоей отвтственности. Я ршительно не могу допустить той мысли, что это мнніе перейдетъ въ руки такого джентльмена, который, вмсто того, чтобъ поддерживать его, такъ, какъ я поддерживаю, доведетъ все до разрушенія.

И вмст съ этимъ сквайръ показалъ на исправительное учрежденіе.

Взоры мастера Франка устремились по направленію, куда указывала трость, и устремились на столько, на сколько позволялъ тому накрахмаленный галстухъ.

— Совершенно такъ, сэръ, сказалъ молодой человкъ довольно сухо: — но скажите, почему же это учрежденіе оставалось такъ долго безъ починки?

— Потому, что одному человку невозможно углядть за всмъ въ одно и то же время, съ нкоторою колкостію отвчалъ сквайръ.— Человкъ съ восемью тысячами акровъ земли, за которыми нужно присмотрть, я думаю, не останется ни на минуту безъ дла.

— Это правда, замтилъ капитанъ Бернэбесъ.— Я знаю это по опыту.

— Вы ровно ничего не знаете! вскричалъ сквайръ весьма грубо.— Выдумалъ сказать, у него есть опытность въ восьми тысячахъ акровъ земли!

— Совсмъ нтъ. Я знаю это по опыту въ моей квартир, въ Албани, нумеръ третій, подъ литерою А. Вотъ уже десять лтъ, какъ я занимаю эту квартиру, а только что на прошлыхъ Святкахъ купилъ себ японскую кошку.

— Скажите пожалуете! возразила миссъ Джемима: — японская кошка! это, должно быть, весьма любопытно!… Какого рода это животное!

— Неужели вы не знаете? Помилуйте! эта вещица иметъ три ножки и служитъ для того, чтобъ держать въ себ горячіе тосты! Я никогда бы не подумалъ о ней, увряю васъ, да другъ мой Кози, завтракая однажды у меня на квартир, сказалъ мн: ‘помилуй, Гиджинботэмъ! какъ это такъ случалось, что ты, окруженный такимъ множествомъ предметовъ, доставляюшихъ комфортъ, до сихъ поръ не имешь кошки? {Cat собственно значитъ кошка, но этимъ словомъ называется столовый приборъ для подогрванія кушанья. Прим. пер.}’ ‘Клянусь честью — отвчалъ я — невозможно усмотрть за всмъ въ одно и то же время’, точь-въ-точь, какъ вы, сквайръ, сказали объ этомъ сію минуту.

— Фи, сказалъ мистеръ Гэзельденъ, съ негодованіемъ: — тутъ нтъ ни малйшаго сходства съ моими словами. И на будущее время прошу васъ, кузенъ Гиджинботэмъ, не прерывать меня, когда я говорю о длахъ серьезныхъ. Ну, кстати ли соваться съ вашей кошкой? Не правда ли, Гэрри? А вдь теперь это учрежденіе на что нибудь да похоже! Я увренъ, что наружность всей деревни будетъ казаться теперь гораздо солидне. Удивительно, право, что даже и маленькая починка придаетъ… придаетъ….

— Большую прелесть ландшафту, возразила миссъ Джемима, сантиментальнымъ тономъ.

Мистеръ Гэзельденъ не хотлъ согласиться, но въ то же время и не отрицалъ досказаннаго окончанія. Оставивъ эту сентенцію въ прерванномъ вид, онъ вдругъ началъ другую:

— А если бы я послушалъ пастора Дэля.

— Тогда бы вы сдлали весьма умное дло, сказалъ голосъ позади Гэзельдена.

Этотъ голосъ принадлежалъ пастору Дэлю, который, при послднихъ словакъ сквайра, присоединился къ обществу.

— Умное дло! Конечно, конечно, мистеръ Дэль, сказала мистриссъ Гэзельденъ, съ горячностью, потому что всякое противорчіе ея супругу она считала за оскорбленіе — быть можетъ, она видла въ этомъ столкновеніе съ ея исключительными правами и преимуществами!— Конечно, умное дло!

— Совершенная правда! продолжай, продолжай, Гэрри! восклицалъ сквайръ, потирая отъ удовольствія ладони.— Вотъ такъ! хорошенько его! А! каково мистеръ Дэль? что вы скажете на это?

— Извините, сударыня, сказалъ пасторъ, оказывая отвтомъ своимъ предпочтеніе мистриссъ Гэзельденъ: — я долженъ сказать вамъ, что въ нашемъ отечеств есть множество зданій, которыя чрезвычайно ветхи, чрезвычайно безобразны и, по видимому, совершеннно безполезны, но при всемъ томъ я не ршился бы разрушить ихъ.

— Поэтому вы возобновили бы ихъ, сказала мистриссъ Гэзельденъ, недоврчиво и въ то же время бросая на мужа взглядъ, которымъ будто говорила ему: — онъ хочетъ свести на политику — такъ это ужъ твое дло.

— О нтъ, сударыня, я этого не сдлалъ бы, отвчалъ пасторъ весьма ршительно.

— Что же посл этого вы стали бы длать съ ними? спросилъ сквайръ.

— Оставилъ бы ихъ въ прежнемъ вид, отвчалъ пасторъ.— Мистеръ Франкъ, вамъ, вроятно, знакома латинская пословица, которая очень часто слетала съ устъ покойнаго сзра Роберта Вальполя, и которую включили впослдствіи въ число примровъ латинской грамматики, вотъ эта пословица: Quieta non movere! Спокойное пусть и остается спокойнымъ!

Сквайръ Гэзельденъ былъ большой приверженецъ политики старинной школы и, вроятно, не подумалъ о томъ, что, возобновляя исправительное заведеніе, онъ отступалъ отъ принятыхъ имъ правилъ.

— Постоянное стремленіе къ нововведеніямъ, сказала миссъ Джемима, внезапно принимаясь за боле мрачную изъ своихъ любимыхъ темъ разговора: — служитъ главнымъ признакомъ приближенія великаго переворота. Мы измняемъ, починиваемъ, реформируемъ, тогда какъ много, много что черезъ двадцать лтъ и самый міръ превратится въ развалины!

Прекрасный оракулъ замолкъ. Вщія слова его отозвались въ душ капитана Бернэбеса, и онъ задумчиво сказалъ:

— Двадцать лтъ! это весьма значительный срокъ! Наши общества застрахованія жизни рдко принимаютъ самую лучшую жизнь больше чмъ на четырнадцать лтъ.

Произнося эти слова, онъ ударилъ ладонью по стулу, на которомъ сидлъ, и прибавилъ свое обычное утшительное заключеніе:

— Бояться нечего, сквайръ: на вашъ вкъ хватитъ!

Къ чему относились эта слова, онъ выразилъ весьма неопредленно, а изъ окружающихъ никто не хотлъ потрудиться разъяснить ихъ.

— Мн кажется, сэръ, сказалъ мастэръ Франкъ, обращаясь къ родителю: — теперь совершенно безполезно разсуждать о томъ, нужно ли, или не нужно было возобновлять это исправительное учрежденіе.

— Справедливо, сказалъ сквайръ, принимая на себя весьма серьёзный видъ.

— Да, вотъ оно что! сказалъ пасторъ печальнымъ голосомъ.— Если бы вы только знали, что значитъ это non quieta movere!

— Мистеръ Дэль, нельзя ли избавить меня отъ вашей латыни! вскричалъ сквайръ, сердитымъ тономъ.— Я самъ могу представить вамъ пословицу не хуже вашей:

Propria quae maribus tribuuntur maecula dicas.

As in praesenti, perfeclum format in avi. (*)

(*) Качества, приписываемыя мужскому полу, называются мужчинами. Малость въ настоящемъ часто принимаетъ огромные размры въ будущемъ.

Ведите теперь, прибавилъ сквайръ, съ тріумфомъ обращаясь къ своей Гэрри, которая при этомъ неожиданномъ взрыв учености со стороны Гэзельдена смотрла на него съ величайшимъ восхищеніемъ: — выходитъ, что коса нашла на камень! Теперь, я думаю, можно воротиться домой и пить чай. Не придете ли и вы къ намъ, Дэль? мы съиграемъ маленькій роберъ. Нтъ? ну полно, мой другъ! я не думалъ оскорбить васъ: вдь вамъ извстенъ мой нравъ, мои привычки.

— Какъ же, очень хорошо извстны, поэтому-то они и остаются для меня между предметами, перемны въ которыхъ я не желалъ бы видть, отвчалъ мистеръ Дэль, съ веселымъ видомъ, протягивая руку.

Сквайръ отъ чистаго сердца пожалъ ее, и мистриссъ Гэзельденъ поспшила сдлать то же самое.

— Приходите, пожалуете, сказала она.— Я боюсь, что мы были очень невжливы, въ этомъ отношеніи мы ни подъ какимъ видомъ не можемъ называть себя людьми благовоспитанными. Пожалуста, приходите — вы доставите намъ большое удовольствіе — и приводите съ собою бдную мистриссъ Дэль.

Каждый разъ, какъ только Гэзельденъ упоминала въ разговор мистриссъ Дэль, то непремнно прибавляла эпитетъ бдная,— почему? мы увидимъ это впослдствіи.

— Я боюсь, что жена моя снова страдаетъ головною болью, но я передамъ ей ваше приглашеніе, и во всякомъ случа на мой приходъ, сударыня, вы можете расчитывать.

— Вотъ это такъ! вскричалъ сквайръ: — черезъ полчаса мы ждемъ васъ… Здравствуй, мой милый! продолжалъ мистеръ Гэзельденъ, обращаясь къ Ленни Ферфильду, въ то время, какъ мальчикъ, возвращаясь домой съ какимъ-то порученіемъ изъ деревня, остановился въ сторон отъ дороги и обими руками снялъ шляпу.— Ахъ, постой! постой! ты видишь эту постройку, э? Такъ скажи же всмъ ребятишкамъ въ деревн, чтобы они боялись попасть въ нее: Это ужасный позоръ! Надюсь, ты никогда не доведешь себя до такого сраму.

— Въ этомъ я ручаюсь за него, сказалъ мистеръ Дэль.

— И я тоже, замтила мистриссъ Гэзельденъ, гладя кудрявую голову мальчика.—Скажи твоей матери, что завтра вечеромъ я побываю у нея: у меня есть много о чемъ поговорить съ ней.

Такимъ образомъ партія гуляющихъ продолжала итти по направленію къ господскому дому, между тмъ Ленни какъ вкопаный стоялъ на мст и, выпуча глаза, смотрлъ на уходящихъ.

Впрочемъ, Ленни недолго оставался одинокимъ. Едва только большіе люди скрылась изъ виду, какъ маленькіе, одинъ за другимъ и боязливо, стали выползать изъ сосднихъ домовъ и съ крайнимъ изумленіемъ и любопытствомъ приблизились къ мсту исправительнаго учрежденія.

Въ самомъ дл, возобновленное появленіе этого учрежденія propos de bottes, какъ другой бы назвалъ его — произвело уже замтное впечатлніе на жителей Гэзельдена. Когда нежданая сова появится среди благо дня, то вс маленькія птички покидаютъ деревья и заборы и окружаютъ своего врага, такъ точно и теперь вс боле или мене взволнованные поселяне окружили непріятный для нихъ феноменъ.

— Что-то скажетъ намъ Гафферъ Соломонсъ, для чего именно сквайръ перестроилъ такую диковинку? спросила многодтная мать, у которой на одной рук покоился грудной ребенокъ (трехъ-лтній мальчикъ робко держался за складки ея юбки), а другой рукой, съ чувствомъ материнскаго страха за свое дтище, она тянула назадъ боле предпріимчиваго, шестилтняго шалуна, который имлъ сильное желаніе просунуть голову въ одно изъ отверстій учрежденія. Вс взоры устремилась на мудраго старца, деревенскаго оракула, который, облокотясь обими руками на клюку, покачивалъ головой, съ видомъ, непредвщающимъ ничего хорошаго.

— Быть можетъ, сказалъ Гафферъ Соломонсъ,— кто нибудь изъ нашихъ ребятишекъ произвелъ опустошеніе въ господскомъ фруктовомъ саду.

— Въ фруктовомъ саду! возразилъ огромный дтина, который, по видимому, полагалъ, что слова старика относились прямо къ нему: — да тамъ еще нечего и воровать: тамъ еще ничего не созрло.

— Значитъ это неправда! воскликнула мать большого семейства и при этомъ вздохнула свободне.

— Можетъ быть, сказалъ Гафферъ Соломонсъ: — кто нибудь изъ васъ крадучи ставилъ капканы?

— Да для кого теперь ставить капканы? сказалъ здоровый, съ угрюмымъ лицомъ молодой человкъ, не совсмъ-то чистая совсть котораго, весьма вроятно, вызвала это замчаніе.— Для кого, когда еще пора не пришла? А если и придетъ, то нашему ли брату заниматься капканами!

Послдній вопросъ, по видимому, ршалъ дло, и мудрость Гаффера Соломонса упала въ общемъ мнніи жителей Гэзельдена на пятьдесятъ процентовъ.

— А можетъ быть, сказалъ Гафферъ, и на этотъ разъ съ такимъ поразительнымъ эффектомъ, который возстановлялъ его репутацію: — можетъ быть, изъ васъ кто нибудь любитъ напиваться допьяна и длаться скотоподобнымъ.

Наступила мертвая тишина, потому что старикъ, длая этотъ намекъ, ни подъ какимъ видомъ не расчитывалъ на возраженіе.

— Да сохранитъ Господь нашего сквайра! воскликнула наконецъ одна изъ женщинъ, бросая угрожающій взглядъ на мужа.— Если это правда, то многихъ изъ насъ онъ осчастливитъ.

Вслдъ за тмъ между женщинами поднялся единодушный ропотъ одобренія, тогда какъ мужчины, съ печальнымъ выраженіемъ въ лиц, взглянули сначала другъ на друга, а потомъ на учрежденіе.

— А можетъ статься, и то, снова началъ Гафферъ Соломонсъ, побуждаемый успхомъ третьей догадки выразить четвертую:— можетъ статься, и то, что нкоторыя изъ жонъ любятъ черезчуръ бранятъ своихъ мужей. Мн сказывали, въ ту пору, когда жилъ еще мой ддушка, что первое учрежденіе было выстроено исключительно для женщинъ, изъ одного будто бы состраданія къ мужьямъ, это было какъ разъ въ то время, когда бабушка Бангъ — я и самъ не помню ея — умерла въ припадк злости. А вдь каждому изъ васъ извстно, что сквайръ нашъ добрый человкъ…. пошли ему Господи доброе здоровье!

— Пошли ему Господи! вскричали мужчины отъ всей души и уже безъ страха, но съ особеннымъ удовольствіемъ собрались вокругъ Соломонса.

Но вслдъ за тмъ раздался пронзительный крикъ между женщинами. Он нехотя отступили къ окраин луга и бросали на Соломонса и учрежденіе такіе сверкающіе взгляды и указывали на нихъ обоихъ такими грозными жестами, что небу одному извстно, остался ли бы хоть клочокъ изъ нихъ двоихъ отъ негодованія прекраснаго пола, еслибъ, къ счастію и весьма кстати, не подошелъ мистеръ Стирнъ, правая рука сквайра Газельдена.

Мистеръ Стирнъ была страшная особа, страшне самого сквайра, какъ и слдуетъ быть правой рук. Онъ внушалъ къ себ большее подобострастіе, потому что, подобно исправительному учрежденію, котораго онъ былъ избраннымъ блюстителемъ, его власть и сила были непостижимы и таинственны, и, кром того, никто не зналъ, какое именно мсто занималъ онъ въ хозяйственномъ управленіи имніемъ Гэзельдена. Онъ не былъ управителемъ, хотя и исполнялъ множество обязанностей, которыя, по настоящему, должны лежать на одномъ только управител. Онъ не былъ деревенскимъ старостой, потому что этотъ титулъ сквайръ ршительно присвоилъ себ, но, несмотря на то, мистеръ Гэзельденъ длалъ посвы и запашки, собиралъ хлбъ и набивалъ амбары, покупалъ и продавалъ не иначе, какъ по совтамъ, какіе угодно было дать мистеру Стирну. Онъ не былъ смотрителемъ парка, потому что никогда не стрлялъ оленей, и никогда не занимался присмотромъ за звринцемъ, а между тмъ, кром его, никто не разъискивалъ, кто сломалъ палисадъ, окружавшій паркъ, или кто ставилъ капканы на кроликовъ и зайцевъ. Короче сказать, вс трудныя и многосложныя обязанности, которыхъ всегда отъищется величайшее множество у владтеля обширнаго мста, возлагались, по принятому обыкновенію и по желанію самого владтеля, на мистера Стирна. Если нужно было увеличить арендную плату или отказать арендатору въ дальнйшемъ производств работъ на господской земл, и если сквайръ зналъ, что приведеніе въ исполненіе подобнаго предположенія не согласовалось съ его привычками, но что управитель его такъ же будетъ снисходителенъ, какъ и онъ самъ, то въ этихъ случаяхъ мистеръ Стернъ являлся тройнымъ встникомъ роковыхъ приказаній господина,— такъ что обитателямъ Гэзельдена онъ казался олицетвореніемъ безпощадной Немезиды. Даже самыя животныя трепетали предъ мистеромъ Стирномъ. Стадо телятъ знало, что это былъ именно тотъ человкъ, по назначенію котораго кто нибудь изъ ихъ среды продавался мяснику, и потому, заслышавъ его шаги, они съ трепещущимъ сердцемъ забивались въ самый отдаленный уголъ стойла. Свиньи хрюкали, утки квакали, насдка растопыривала крылья и тревожнымъ крикомъ созывала цыплятъ, едва только мистеръ Стирнъ, случайно или по обязанности своей, приближался къ нимъ.

— Что вы длаете здсь? кричалъ мистеръ Стирнъ.— Чего вы тараторите здсь? Эй вы, бабы! Того и смотри, что сквайръ пошлетъ узнать, нтъ ли пожара въ деревн! Пошли вс домой! Этакой неугомонный народецъ!

Но прежде, чмъ половина этихъ восклицаній была произнесена, какъ уже толпа разсялась по всмъ направленіямъ: женщины, удалявшись на безопасное разстояніе отъ мистера Стиряа, снова образовали изъ себя совщательный кружокъ, а мужчины сочли за лучшее скрыться въ пивной лавочк. Таково было дйствіе исправительнаго учрежденія въ первый день возобновленія его!

Какъ бы то ни было, но при разсяніи всякой толпы всегда случается, что кто нибудь попадаетъ свое мсто послднимъ, такъ точно случалось и теперь: пріятель нашъ Денни Ферфильдъ, механически приблизившійся къ толп, чтобы услышать прорицанія Гаффера Соломонса, почти также механически, при внезапномъ появленіи мистера Стирна скрылся изъ виду — по крайней мр ему такъ казалось, что онъ скрылся — за стволомъ широкаго вяза. Денни прижался къ стволу, не смя явиться на глаза мистера Стирна, какъ вдругъ пронинательный взоръ послдняго обнаружилъ убжище испуганнаго юноши.

— Эй, сэръ! что ты длаешь тамъ? не хочешь ли взорвать на воздухъ наше учрежденіе? Не хочешь ли ты сдлаться вторымъ Гай-Фоксомъ? Покажи сюда, что у тебя зажато въ кулак!

— У меня нтъ ничего, мистеръ Стирнъ, отвчалъ Ленни, показывая открытую ладонь.

— Ничего! гм! произнесъ мистеръ Стирнъ, весьма недовольный.

И потомъ, когда онъ началъ смотрть на предметы гораздо хладнокровне и узналъ въ стоявшемъ передъ нимъ юнош Ленни Ферфилда, мальчика, служившаго образцомъ всмъ деревенскимъ ребятишкамъ, на бровяхъ его нависло облако мрачне прежняго. Это было вслдствіе того, что мистеръ Стирнъ, который придававъ себ большую цну за свою ученость, и который именно потому только и занялъ такое высокое положеніе въ жизни, что обладалъ познаніями и умомъ, гораздо большими въ сравненіи съ другими ему подобными,— это неудовольствіе, повторяю я, отразившееся на лиц мистера Стирна, происходило оттого, что онъ чрезвычайно желалъ, чтобы его единственный сынъ сдлался также хорошимъ грамотемъ, но желаніе его, къ несчастію, не выполнялось.

Маленькій Стирнъ въ школ пастора былъ замчательнымъ неучемъ, между тмъ какъ Ленни Ферфилдъ служилъ гордостью и похвалой этой школы. Поэтому мистеръ Стирнъ весьма натурально и даже, съ одной стороны, весьма справедливо питалъ сильное нерасположеніе къ Ленни Ферфильду, присвоившему себ вс т почести и похвалы, которыя мистеръ Стирнъ предназначалъ своему сынку.

— Гм! произнесъ мистеръ Стирнъ, бросая на Ленни взглядъ, полный негодованія:— такъ это ты и есть образцовый мальчикъ вашей деревни? И прекрасно, и очень кстати! Я смло могу поручить теб охраненіе этого учрежденія, то есть ты долженъ гонять отсюда ребятишекъ, когда они соберутся, разсядутся и станутъ стирать краску, или разъиграются на горк въ лунку и орлянку. Смотри же, мой милый, помни, какая отвтственность лежитъ на теб. Эта отвтственность, въ твои лта, длаетъ теб великую честь. Если что нибудь будетъ испорчено, ты отвтишь за это,— понимаешь? ты не подумай, что я поручаю теб это отъ себя, нтъ, мой другъ! я передаю теб приказаніе сквайра. Вотъ что значитъ быть образцовымъ-то мальчикомъ! Ай да мастеръ Ленни!

Вмст съ этимъ мистеръ Стирнъ медленно отправился сдлать визитъ двумъ молодымъ щенкамъ, вовсе неподозрвавшимъчто онъ далъ общаніе владтелю ихъ въ тотъ же вечеръ обрубить имъ хвосту и уши. Хотя немного можно насчитать порученій, которыя были бы для Ленни тягостне порученія быть блюстителемъ деревенскаго исправительнаго учрежденія, такъ какъ оно видимо клонилось къ тому, чтобы сдлать Ленни Ферфилда несноснымъ въ глазахъ его сверстниковъ, но Ленни Ферфилдъ не былъ до такой степени безразсуденъ, чтобы показать малйшее неудовольствіе или огорченіе. Все дурное рдко, или, лучше сказать, никогда не остается безъ наказанія. Законъ кладетъ преграду коварнымъ умысламъ всякаго Стирна: онъ уничтожаетъ западни, разставленныя завистью и злобой, и, по возможности, для каждаго очищаетъ дорогу жизни отъ колючаго тернія, иначе какого бы труда стоило безсильному человку пройти по этой дорог и достичь конца ея безъ царапины, безъ язвы!

ГЛАВА IX.

Карточный столъ давно уже приготовленъ въ гостиной господскаго дома Гэзельдена, а маленькое общество все еще оставалось за чайнымъ столомъ, въ глубокой ниши огромнаго окна, которая въ размрахъ своихъ поглотила бы, кажется, лондонскую гостиную умренной величины. Прекрасный лтній мсяцъ разливалъ по зеленой мурав такой серебристый блескъ, высокія, густыя деревья бросали такую спокойную тнь, цвты и только что скошенная трава наполняла воздухъ такимъ пріятнымъ благоуханіемъ, что затворить окна, опустить занавски и освтить комнаты не тмъ небеснымъ свтомъ, которымъ освщалась вся природа, было бы явной насмшкой надъ поэзіей жизни, о чемъ не ршался даже намекнуть и капитанъ Бернэбесь, для котораго вистъ въ город составлялъ дльное занятіе, а въ деревн — пріятное развлеченіе, или лучше сказать, увеселеніе. Сцена за стнами дома Гэзельдена, освщенная свтлымъ сіяніемъ луны, дышала прелестью свойственною мстности, окружающей т старинныя деревенскія резиденціи англійскихъ лордовъ, въ наружности которыхъ хотя и сдланы нкоторыя измненія, сообразныя съ требованіями и вкусомъ ныншняго вка, но которыя до сей поры еще сохранили свой первоначальный характеръ: вы видите здсь, налво отъ дома, бархатный лугъ, испещренный большими цвтными куртинами, окаймленный кустами сирени, ракитника и пышной розы, отъ которыхъ долетало до васъ сладкое благоуханіе, тамъ, направо, по ту сторону низко выстриженныхъ тисовъ, разстилался другой зеленый лугъ, назначенный для гимнастическихъ игръ, по средин котораго мелькали блыя колонны лтней бесдки, построенной въ голландскомъ вкус, во времена Вильяма III. Наконецъ, передъ главнымъ фасадомъ зданія, широкій лугъ, какъ гладкій, пушистый зеленый коверъ, далеко разстилался отъ дома и сливался съ мрачною тнью густого, волнистаго парка, окаймленнаго рядомъ незыблемыхъ кедровъ. Сцена внутри зданія, при тихомъ, спокойномъ мерцаніи той же луны, не мене того характеризовала жилища людей, которыхъ нтъ въ другихъ земляхъ, и которые теряютъ уже эту, такъ сказать, природную особенность въ своемъ отечеств. Вы видите здсь толстаго провинціяла-джентльмена,— но отнюдь не въ строгомъ смысл провинціала: нтъ! вы видите здсь джентльмена, который рдко, очень рдко оставляетъ свое помстье, который усплъ смягчить нсколько грубыя привычки, свыкнуться съ требованіями просвщеннаго вка и совершенно отдлиться отъ обыкновеннаго спортсмена или фермера,— во все еще джентльмена простого и даже грубаго, который ни за что не отдаетъ преимущества гостиной предъ старинной залой, и у котораго на стол, вмсто ‘Твореній Фокса’ и ‘Лтописей Бекера’, не лежатъ книги, вышедшія въ свтъ не дале трехъ мсяцевъ назадъ, который не покинулъ еще предразсудковъ, освщенныхъ глубокой стариной,— предразсудковъ, которые, подобно сучьямъ въ его наслдственной дубовой мебели, скоре придаютъ красоту слоямъ дерева, но отнюдь не отнимаютъ ere крпости. Противъ самого окна, до тяжелаго карниза, высился огромный каминъ, съ темными, полированнымя украшеніями, на которыхъ игралъ отблескъ луны. Широкіе, довольно неуклюжіе, обтянутые ситцемъ диваны и скамейки временъ Георга III представляли рзкій контрастъ съ разставленными между ними дубовыми стульями съ высокими спинками, которые должно отнести къ боле отдаленнымъ временамъ, когда лэди въ фижмахъ и джентльмены въ ботфортахъ не были еще знакомы съ тмъ комфортомъ и удобствами домашней жизни, которыми наслаждаемся мы въ вкъ просвщенія. Стны, изъ гладкихъ, свтлыхъ дубовыхъ панелей, были увшаны фамильными портретами, между которыми мстами встрчались баталическія картины и картины фламандской школы, показывающія, что прежній владтель не былъ одаренъ вкусомъ исключительно къ одному роду живописи. Вблизи камина стояло открытое фортепьяно, длинный и низенькій книжный шкафъ, въ самомъ отдаленномъ конц комнаты, спокойной улыбкой своей дополнялъ красоту сцены. Этотъ шкафъ заключалъ въ себ то, что называлось въ ту пору ‘дамской библіотекой’, и именно: коллекцію книгъ, основаніе которой положено, блаженной памяти, бабушкой сквайра. Покойница его мать, имвшая большее расположеніе къ легкимъ литературнымъ произведеніямъ, довершила предпринятое бабушкой, такъ что ныншней мистриссъ Гэзельденъ оставалось сдлать весьма немного прибавленій, и то изъ одного только желанія имть въ дом лишнія книги. Мистриссъ Гэзельденъ не была большой охотницей до чтенія, а потому она ограничивалась подпискою на одинъ только клубный журналъ. Въ этой дамской библіотек назидательныя сочиненія, пріобртенныя мистриссъ Гэзельденъ-бабушкой, стояли въ странномъ сближеніи съ романами, купленными мистриссъ Гэзельденъ-матушкой, Но не безпокойтесь: эти романы, несмотря на такія заглавія, какъ, напримръ, ‘Пагубныя слдствія чувствительности’, ‘Заблужденія сердца’, и проч., были до такой степени невинны, что я сомнваюсь, могли ли ближайшіе сосди ихъ сказать о нихъ что нибудь предосудительное.

Попугай дремлющій на своей нассти, золотыя рыбки, спавшія крпкимъ сномъ въ хрустальной ваз, дв-три собаки на ковр и Флимси, миссъ Джемимы любимая болонка, свернувшаяся въ мячикъ на самомъ мягкомъ диван, рабочій столъ мистриссъ Гэзельденъ, въ замтномъ безпорядк, какъ будто мистриссъ Гэзельденъ недавно сидла за нимъ, ‘Лтописи Сентъ-Джемса’, свисшія съ маленькой пульпитры, поставленной подл кресла сквайра, высокій экранъ, обтянутый тисненой кожей съ золотыми узорами, которымъ прикрывался карточный столъ,— вс эти предметы, разсянные по комнат, довольно большой, чтобъ заключать ихъ въ себ и не показывать виду, что она стснена ими, представляли множество мстъ, на которыхъ взоръ, отвлеченный отъ міра природы къ домашнему быту человка, могъ остановиться съ удовольствіемъ.

Но посмотрите: капитанъ Бернэбесъ, подкрпленный четвертой чашкой чаю, собрался окончательно съ духомъ и ршился шепнуть мистриссъ Гэзельденъ, что мистеръ Дэль скучаетъ въ ожиданіи виста. Мистриссъ Гэзельденъ взглянула на мистера Дэля и улыбнулась, сдлала сигналъ Бернэбесу, а вслдъ за тмъ раздался призывный звонокъ, внесли свчи въ комнату, опустили занавси, и черезъ нсколько минутъ вокругъ ломбернаго стола образовалась группа. Самые лучшіе изъ насъ подвержены человческимъ слабостямъ, эта истина не новая, но, несмотря на то, люди забываютъ о ней въ повседневной жизни, и смю сказать, что изъ среды нашей найдутся весьма многіе, которые, въ этотъ самый моментъ, весьма благосклонно помышляютъ о томъ, что моему деревенскому пастору не слдовало бы, по настоящему, играть въ вистъ. На это могу я сказать только, что ‘каждый смертный иметъ свою исключительную слабость’, отъ которой онъ часто не только не старается избавиться, но, напротивъ, съ его вдома и согласія, она становится его любимой слабостью и развивается въ немъ. Слабость мастера Дэля заключалась въ привязанности къ висту. Мистеръ Дэль поступилъ въ пасторы, правда, не такъ давно, но все же въ ту пору, когда церковнослужители принимали этотъ санъ гораздо свободне, чмъ нын. Старый пасторъ того времени игралъ въ вистъ и не видлъ въ этомъ ничего предосудительнаго. Въ игр мистера Дэля обнаруживались, впрочемъ, такіе поступки, которые, по всей справедливости, слдовало бы поставить ему въ вину. Во первыхъ, онъ игралъ не для одного только развлеченія и не для того, чтобъ доставить удовольствіе другимъ: нтъ! онъ находилъ особое удовольствіе въ игр, онъ радовался случаю поиграть, онъ углублялся въ игру,— короче сказать, не могъ смотрть на игру равнодушно. Во вторыхъ, лицо его принимало печальное выраженіе, когда, по окончаніи игры, приходилось ему вынимать шиллинги изъ кошелька, и онъ чрезвычайно былъ доволенъ, когда клалъ въ свой карманъ чужіе шиллинги. Наконецъ, по одному изъ тхъ распоряженій, весьма обыкновенныхъ въ супружеской чет, имющей обыкновеніе играть, въ карты за однимъ и тмъ же столомъ, мистеръ и мистриссъ Гэзельденъ длались безсмнными партнёрами, между тмъ какъ капитанъ Бернэбесъ, игравшій съ почестью и выгодой въ дом Грагама, по необходимости становился партнёромъ мистера Дэля, въ свою очередь игравшаго весьма основательно. Такъ что, по строгой справедливости, эту игру нельзя было назвать настоящей игрой, въ соединеніи двухъ знатоковъ своего дла противъ неопытной четы. Правда, мистеръ Дэль усматривалъ несоразмрность силъ двухъ борющихся сторонъ и часто длалъ предложеніе или перемнить партнёровъ, или оказать нкоторыя снисхожденія слабой сторон, но предложенія его всегда отвергались.

Весьма удивительнымъ и чрезвычайно страннымъ кажется для каждаго то различіе, съ которымъ вистъ дйствуетъ на расположеніе духа. Нкоторые утверждаютъ, что это зависитъ отъ различія характеровъ, но это неправда. Мы часто видимъ, что люди, одаренные прекраснйшимъ характеромъ, длаются за вистомъ людьми самыми несносными, между тмъ какъ люди несносные, брюзгливые, своенравные переносятъ свои проигрыши и неудачи въ вист со стоицизмомъ Эпиктета. Это въ особенности замтно обнаруживалось въ контраст между представляемыми нами соперниками. Сквайръ, считавшійся во всемъ округ за человка самаго холерическаго темперамента, лишь только садился за вистъ, противъ свтлаго лица своей супруги, какъ длался самымъ милымъ, самымъ любезнымъ человкомъ, какого едва ли можно представить. Вы никогда не услышите, чтобы эти плохіе игроки бранили другъ друга за такія ошибки, которыя въ вист считались непростительными, напротивъ того, потерявъ игру съ четырьмя онёрами на рукахъ, они упрекали другъ друга однимъ только чистосердечнымъ смхомъ. Все, что говорено было съ ихъ стороны касательно игры, заключалось въ слдующихъ словахъ: ‘Помилуй, Гэрри, какіе у тебя маленькіе козыри!’ Или: ‘Ахъ, Гэзельденъ, возможно ли такъ играть! они успли сдлать три леве, а ты все время держалъ на рукахъ туза козырей! Ха, ха, ха!’

При подобныхъ случаяхъ Бернэбесъ, съ непритворной радостью, какъ олицетворенное эхо, повторялъ звука сквайра и мистриссъ Гэзельденъ: ‘Ха, ха, ха!’

Не такъ велъ себя за вистомъ мистеръ Дэль. Онъ съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ слдилъ за игрой, что даже ошибка его противниковъ тревожила его. И вы можете услышать, какъ онъ, возвысивъ голосъ, длалъ жесты съ необыкновенной ажитаціей, выставляя весь законъ игры, ссылаясь на трактаты виста и приводя въ свидтели панять и здравый разсудокъ, возставалъ противъ ошибокъ въ игр. Но потокъ краснорчія мистера Дэля еще боле возбуждалъ веселость пастора и мистриссъ Гэзельденъ. Въ то время, какъ эти четыре особы занимались вистомъ, мистриссъ Дэль, явившаяся, несмотря на головную боль, вмст съ своимъ супругомъ, сидла на диван подл миссъ Джемимы, или, врне сказать, подл собачки миссъ Джемимы, которая заняла уже самую середину дивана и скалила зубы при одной мысли, что ее потревожатъ. Пасторъ Франкъ, за особымъ столомъ, отъ времени до времени бросалъ самодовольный взглядъ на бальные башмаки, или любовался каррикатурами Гилроя, которыми маменька снабдила его для умственныхъ его потребностей. Мистриссъ Дэль, въ душ своей, любила миссъ Джемиму лучше, чмъ любила ее мистриссъ Гэзельденъ, которую она уважала и боялась, несмотря мы то, что большую честь юныхъ лтъ провели он вмст и что по съ пору продолжали называть иногда другъ друга Гэрри и Корри. Впрочемъ, эти нжныя уменьшительныя имена принадлежать въ разряду словъ ‘моя милая’, ‘душа моя’ и между дамами употребляются весьма рдко,— разв только въ т счастливыя времена, когда, не обращая вниманія на законы, предписанные приличіемъ, он ршаются пощипать другъ друга. Мистриссъ Дэль все еще была весьма хорошенькая женщина, тамъ какъ и мистриссъ Гэзельденъ была весьма прекрасная женщина. Мистриссъ Дэль умла рисовать водяными красками и пть, умла длать изъ папки различныя коробочки и называлась ‘элегантной, благовоспитанной женщиной’. Мистриссъ Гэзельденъ превосходно сводила счеты сквайра, писала лучшія части его писемъ, держала обширное хозяйство въ отличномъ порядк и заслужила названіе ‘прекрасной, умной, образованной женщины’. Мистриссъ Дэль часто подвержена была головнымъ болямъ и разстройству нервной системы, мистриссъ Гэзельденъ oтъ роду не страдала ни головными болями, ни нервами. Мистриссъ Дэль, отзываясь о мистриссъ Гэзельденъ, говорила: ‘Гарри никому не длаетъ вреда, но мн крайне не нравится ея мужественная осанка’. Въ свою очередь, и мистриссъ Гэзельденъ отзывалась о мистриссъ Дэль такимъ образомъ: ‘Кэрри была бы доброе созданіе еслибъ только не чванилась такъ много.’ Мистриссъ Дэль говорила, что мистриссъ Гэзельденъ какъ будто нарочно создана затмъ, чтобъ бытъ женою сквайра, а мистриссъ Гэзельденъ говорила, что ‘мистриссъ Дэль была единственная особа въ мір, которой слдовало бытъ женой пастора.’ Когда Карри разговаривала о Гарри съ третьимъ лицомъ, то обыкновенно обозначала ее такъ: ‘милая мистриссъ Гэзельденъ’. А когда Гарри отзывалась случайно о Кэрри, то называла ее: ‘бдная мистриссъ Дэль’. Теперь читатель, вроятно, догадывается, почему мистриссъ Гэзельденъ называла мистриссъ Дэль ‘бдной’,— по крайней мр долженъ догадаться, сколько я полагаю. Это слово принадлежало къ тому разряду словъ въ женскомъ словар, которыя можно назвать ‘темными значеніями’. Объяснять эти значенія — дло большой трудности, скоре можно показать на самомъ дл ихъ употребленіе.

— А у васъ, Джемима, право, премиленькая собачка! сказала мистриссъ Дэль, вышивавшая шолкомъ слово ‘Каролина’, на каемк батистоваго носового плотка, и потомъ, подвинувшись немного подальше отъ миленькой собачки, присовокупила: — и онъ, врно, не кусается… вдь онъ не укуситъ меня?

— О, нтъ, помилуйте! отвчала миссъ Джемима, пожалуста, произнесла она шопотомъ, съ особенной довренностью: — не говорите онъ: эта собачка — лэди!

— О! сказала мистриссъ Дэль, отодвигаясь еще дальше, какъ будто это признаніе еще боле усиливало ея опасенія.

Миссъ Джимима. Скажите, видли ли вы въ газетахъ объявленія о нарушеніи даннаго общанія вступить въ законный бракъ? И кто же нарушилъ это общаніе? шестидесяти-лтній старикашка! Нтъ, даже самыя лта не могутъ исправить мужчинъ. И когда подумаешь, что конецъ человческому роду приближается, что….

Мистриссъ Дэль (торопливо прерывая, потому что всякій другой конекъ миссъ Джемимы она предпочитать этому траурному, на которомъ Джемима приготовляется опередить похороны всей вселенной). Но, душа моя, оставимъ этотъ разговоръ. Вы знаете, что мистеръ Дэль иметъ по этому предмету свои собственныя мннія, а мн, какъ жен его (эти три слова произносятся съ улыбкой, на ланитахъ мистриссъ Дэль образуется ямочка, которая въ прелести своей нисколько не уступаетъ тремъ ямочкамъ миссъ Джемимы, а напротивъ того, выигрываютъ гораздо больше), мн должно соглашаться съ нимъ.

Миссъ Джемима (съ горячностью) Но позвольте! вдь это ясно какъ день, стоитъ только вглядться….

Мистриссъ Дэль (игриво опуская руку на колни миссъ Джемимы). Прошу васъ, объ этомъ больше ни слова! Скажите лучше, что вы думаете объ арендатор сквайра, который поселился въ казино,— о синьор Риккабокка? Не правда ли, вдь это очень интересная особа?

Миссъ Джемима. Интересная! но ужъ никакъ не для меня. Интересная! Скажите, что же находите вы въ немъ интереснаго?

Мистриссъ Дэль молчитъ, ворочаетъ въ своихъ хорошенькихъ, бленькихъ ручкахъ батистовый платокъ и, повидимому, разсматриваетъ букву Р въ слов Каролина.

Миссъ Джимима (полу-шутливымъ полусерьёзнымъ тономъ). Почему же онъ интересенъ? Признаться сказать, я почти еще не видала его, говорятъ, что онъ куритъ трубку, никогда не стъ и, въ добавокъ, безобразенъ до-нельзя.

Мистриссъ Дэль. Безобразенъ! кто вамъ сказалъ? Неправда. У него прекрасная голова, совершенно какъ у Данта…. Но что значитъ красота?

Миссъ Джемима. Весьна справедливо, и въ самомъ дл, что значитъ красота? Да, я думаю, какъ вы говорите, въ немъ есть что-то интересное. Онъ кажется такимъ печальнымъ, но, можетъ статься, это потому, что онъ бденъ.

Мистриссъ Дэль. Для меня удивительно, право, какимъ образомъ можно обращать вниманіе на этотъ недостатокъ въ особ, которую любишь. Чарльзъ и я были очень, очень бдны до сквайра….

Мистриссъ Дэль остановилась на этомъ слов, взглянула на сквайра и въ полъ-голоса произнесла благословеніе, теплота котораго вызвала слезы на ея глаза.

— Да, продолжала она, посл минутнаго молчанія: — мы были очень бдны, но, при всей! нашей бдности, мы были счастливы, за что боле должна благодарить я Чарльза, а не себя….

И слезы снова затуманили свтлые, живые глазки маленькой женщины, въ то время, какъ она нжно взглянула на супруга, котораго брови мрачно нахмурились надъ дурной сдачей картъ.

Миссъ Джемима. Знаете, что я скажу вамъ, вдь одни только мужчины считаютъ деньги за источникъ всякаго благополучія. Въ моихъ глазахъ джентльменъ нисколько не долженъ терять уваженія, хотя онъ и бденъ.

Мистриссъ Дэль. Удивляюсь, право, почему сквайръ такъ рдко ириглашаетъ къ себ синьора Риккабокка. Знаете, вдь это настоящая находка!

При этихъ словахъ, за ломбернымъ столомъ раздался голосъ сквайра.

— Кого, кого я долженъ приглашать почаще, скажите-ка мн, мистриссъ Дэль?

Мистеръ Дэль длаетъ нетерпливое возраженіе.

— Оставьте ихъ, сквайръ, играйте, пожалуста, я хожу съ дамы бубенъ — не угодно ли вамъ крыть?

Сквайръ. Я бью вашу даму козыремъ. Мистриссъ Гэзельденъ, берите взятку.

Мистеръ Дэль. Позвольте, позвольте! вы бьете мои бубны козыремъ?

Капитанъ Бэрнебесъ (торжественно). Взятка закрыта. Извольте ходить, сквайръ.

Сквайръ. Король бубенъ!

Мистриссъ Гэзельденъ. Помилуй! Гэзельденъ! что ты длаешь? какая явная, непростительная ошибка! ха, ха, ха! Крыть даму бубенъ козыремъ — и въ ту же минуту ходитъ съ короля бубенъ. Вотъ что называется разсянность!

Голосъ мистера Дэля возвышается, но его покрываетъ громкій смхъ противниковъ и звучный голосъ капитана, которымъ онъ восклицаетъ:

— Мы прибавляемъ три къ нашему счету! игра!

Сквайръ (отирая глаза). Нтъ, Гэрри, теперь ужь не воротишь. Приготовь, пожалуста, карты за меня!… Кого же я долженъ приглашать сюда, мистриссъ Дэль? (Начиная сердиться). Я первый разъ слышу, что гостепріимство Гэзельдена навлекаетъ на себя упрекъ.

Мистриссъ Дэль. Извините, милостивый государь, вы знаете пословицу: кто подслушиваетъ….

Сквайръ (съ неудовольствіемъ). Что это значитъ? Съ тхъ поръ, какъ поселился здсь этотъ Монсиръ, я ничего больше не слышу кром пословицъ. Сдлайте одолженіе, сударыня, говорите ясне.

Мистриссъ Дэль (немного разгнванная такимъ возраженіемъ). Объ этомъ-то Монсир, какъ вы называете его, я и говорила.

Сквайръ. Какъ! о Риккабокка?!

Мистриссъ Дэль (стараясь поддлаться подъ чистое итальянское произношеніе). Да, о синьор Риккабокка.

Сквайръ (пользуясь промежуткомъ времени, допущеннымъ капитаномъ для соображенія). Мистриссъ Дэль, въ этомъ прошу меня не винить. Я звалъ къ себ Риккабокка, съ временъ незапамятныхъ. Но, вроятно, я не понутру этимъ господамъ иноземцамъ: онъ не изволилъ пожаловать къ намъ. Вотъ все, что я знаю.

Между тмъ капитанъ Бэрнебесъ, которому наступила очередь готовить карты, тасуетъ ихъ, для побдной игры, заключающей роберъ, такъ осторожно и такъ медленно, какъ поступалъ, можетъ быть, одинъ только Фабій при выбор позиціи для своей арміи. Сквайръ встаетъ съ мста, чтобъ расправить свои ноги, но въ эту минуту вспоминаетъ объ упрек, сдланномъ его гостепріимству, и обращается къ жен.

— Завтра, Гэрри, напиши ты сама этому Риккабокка и попроси его провести съ нами денька три…. Слышите, мистриссъ Дэль, мое распоряженіе?

— Слышу, слышу, отвчала мистриссъ Дэль, закрывая уши руками: этимъ она хотла замтить сквайру, что онъ говорилъ слишкомъ громко.— Пощадите меня, сэръ! вспомните, какое я слабонервное созданіе.

— Прошу извинить меня, проворчалъ мистеръ Гэзельденъ.

И вмст съ тмъ он обратился къ сыну, который, соскучившись разсматривать каррикатуры, притащилъ на столъ огромный фоліянтъ — ‘Исторію Британскихъ Провинцій’, единственную шагу въ домашней библіотек, которую сквайръ цнитъ выше всхъ другихъ, и которую онъ обыкновенно держалъ подъ замкомъ, въ своемъ кабинет, вмст съ книгами, трактующими о сельскомъ хозяйств, и управительскими счетами.. Сквайръ, уступая въ тотъ день просьб капитана Гиджинботэма, весьма неохотно вынесъ эту книгу въ гостиную. Надобно замтить, что Гиджинботэмы — старинная саксонская фамилія, чему служитъ очевиднымъ доказательствомъ самое названіе ея — имли нкогда обширныя помстья въ той же провинціи, гд находилось помстье Гэзельденъ, и капитанъ, при каждомъ посщеніи Гэзельденъ-Голла, поставилъ себ въ непремнную обязанность заглянуть, съ позволенія хозяина дома, въ ‘Исторію Британскихъ Провинцій’, собственно съ той цлью чтобъ освжить свои взоры и обновить чувство гордости при воспоминаніи о томъ высокомъ мст, какое занимали въ обществ его предки. Это удовольствіе доставляла ему слдующая статья въ помянутой исторіи: ‘Налво отъ деревни Дундеръ, въ глубокомъ овраг, на прекрасномъ мстоположеніи, находятся Ботэмъ-Голлъ, резиденція старинной фамиліи Гиджинботэмъ, какъ она обыкновенно нын именуется. Изъ документовъ здшней провинціи и судя по различнымъ преданіямъ, оказывается, что первоначально эта фамилія называлась Гиджесъ и продолжала называться такъ до тхъ поръ, пока резиденція ихъ не основалась въ Ботэм. Совокупивъ эти два названія, фамилія Гиджесъ стала именоваться Гиджесъ-Инботэмъ и уже съ теченіемъ времени, а равно уступая принятому въ простонародьи обыкновенію коверкать собственныя имена, измнилась въ Гиджинботэмъ.’

— Эй, Франкъ! ты подбираешься, кажется, къ моей исторіи! вскричалъ сквайръ.— Мистриссъ Гэзельденъ, вы не замчаете, что онъ взялъ мою исторію!

— Ну что же, Гэзельденъ, пускай его! теперь и ему пора узнать что нибудь о нашей провинціи.

— И что нибудь объ исторіи, замтилъ мистеръ Дэль.

Франкъ. Увряю васъ, сэръ, я буду остороженъ съ вашей книгой. Въ настоящую минуту она сильно интересуетъ меня.

Капитанъ (опуская колоду картъ для съемки). Не хочешь ли ты взглянуть на 706 страницу, гд говорится о Ботэмъ-Голл? э?

Франкъ. Нтъ, мн хочется узнать, далеко отсюда ли помстья мистера Десди, до Рудъ-Гола. Вы вдь знаете, мама?

— Не могу сказать, чтобы знала, отвчала мистриссъ Гээельденъ.— Лесли не принадлежитъ къ нашей провинціи, а притомъ же Рудъ лежитъ отъ насъ въ сторону, гд-то очень далеко.

Франкъ. Почему же они не принадлежатъ къ нашей провинціи?

Мистриссъ Гэзельденъ. Потому, мн кажется, что они хоть бдны, но горды: вдь это старинная фамилія.

Мистеръ Дэль (подъ вліяніемъ нетерпнія, постукиваетъ по столу). Ахъ, какъ не кстати! заговорили о старинныхъ фамиліяхъ въ то время, какъ карты уже съ полчаса, какъ стасованы.

Капитанъ Бэрнебесъ. Не угодно ли вамъ, сударыня, снять за вашего партнёра?

Скаайръ (съ задумчивымъ видамъ слушавшій разспросы Франка). Къ чему ты хочешь знать, далеко ли отсюда до Рудъ-Голла?

Франкъ (довольно нершительно). Къ тому, что Рандаль Лесли отправился туда на вс каникулы.

Мистеръ Дэль. Мистеръ Гэзельденъ! ваша супруга сняла за васъ. Хотя этого и не должно бы допускать, но длать нечего. Не угодно ли вамъ садиться и играть, если только вы намрены играть.

Сквайръ возвращается къ столу, и черезъ нсколько минутъ игра ршается окончательнымъ пораженіемъ Гэзельденовъ, чему много способствовали тонкія соображенія и неподражаемое искусство капитана. Часы бьютъ десять, лакеи входятъ съ подносомъ: сквайръ сосчитываетъ свой проигрышъ и проигрышъ жены, и въ заключеніе всего капитанъ и мистеръ Дэль длятъ между собою шестнадцать шиллинговъ.

Сквайръ. Надюсь, мистеръ Дэль, теперь вы будете повеселе. Вы отъ насъ такъ много выигрываете, что, право, можно содержать на эти деньги экипажъ и четверку лошадей.

— Какой вздоръ! тихо произнесъ мистеръ Дэль.— Знаете ли, что къ концу года у меня отъ вашего выигрыша не останется ни гроша?

И дйствительно, какъ ни мало правдоподобно казалось подобное признаніе, но оно было справедливо, потому что мистеръ Дэль обыкновенно длилъ свои неожиданныя пріобртенія на три части: одну треть онъ дарилъ мистриссъ Далъ на булавки, что длалось съ другой третью, въ этомъ онъ никогда не признавался даже своей дражайшей половин, а извстно было, впрочемъ, что каждый разъ, какъ только онъ выигрывалъ семь съ половиною шиллинговъ, полъ-кроны, въ которой онъ никому не давалъ отчета, и которой никто не могъ учесть, отправлялась прямехонько въ приходскую кружку для бдныхъ,— между тмъ какъ остальную треть мистеръ Дэль удерживалъ себ. Но я нисколько не сомнваюсь, что въ конц года и эти деньги такъ же легко переходили къ бднымъ, какъ и т, которыя были опушены въ кружку.

Все общество собралось теперь вокругъ подноса, исключая одного Франка, который, склонивъ голову на об руки и погрузивъ пальцы въ свои густые волосы, все еще продолжалъ разсматривать географическую карту, приложенную къ ‘Исторіи Британскихъ Провинцій’.

— Франкъ, сказалъ мистеръ Гэзельденъ: — я еще никогда не замчалъ въ теб такого прилежанія.

Франкъ выпрямился и покраснлъ: казалось, ему стыдно стало, что его обвиняютъ въ излишнемъ прилежаніи.

— Скажи, пожалуста, Франкъ, продолжалъ мистеръ Гэзельденъ, съ нкоторымъ замшательствомъ, которое особенно обнаруживалось въ его голос: — скажи, пожалуста, что ты знаешь о Рандал Лесли?

— Я знаю, сэръ, что онъ учится въ Итон.

— Въ какомъ род этотъ мальчикъ? спросила мистриссъ Гэзельденъ.

Франкъ колебался: видно было, что онъ длалъ какія-то соображенія,— и потомъ отвчалъ:

— Говорятъ, что онъ самый умный мальчикъ во всемъ заведеніи. Одно только нехорошо: онъ ведетъ, себя какъ саперъ.

— Другими словами, возразилъ мистеръ Дэль, съ приличною особ своей важностью: онъ оченъ хорошо понимаетъ, что его послали въ школу учить свои уроки, и онъ учитъ ихъ. Вы называете это сапернымъ искусствомъ, а я называю исполненіемъ своей обазанности. Но скажите на милость, кто и что такое этотъ Рандаль Лесли, изъ за котораго вы, сквайръ, по видимому, такъ сильно встревожены?

— Кто и что онъ такое? повторилъ сквайръ, сердитымъ тономъ.— Вамъ извстно, кажется, что мистеръ Одлей Эджертонъ женился на миссъ Лесли, богатой наслдниц, слдовательно, этотъ мальчикъ приходится ей родственникъ. Правду сказать, прибавилъ сквайръ: — онъ и мн довольно близкій родственникъ, потому что бабушка его носила нашу фамилію. Но все, что я знаю объ этихъ Лесли, заключается въ весьма немногомъ. Мистеръ Эджертонъ, какъ говорили мн, не имя у себя дтей, посл кончины жены своей — бдная женщина!— взялъ молодого Рандаля на свое попеченіе, платитъ за его воспитаніе и, если я не ошибаюсь, усыновилъ его и намренъ сдлать своимъ наслдникомъ. Дай Богъ! дай Богъ! Франкъ и я, благодаря Бога, ни въ чемъ не нуждаемся отъ мистера Одлея Эджертона.

— Я вполн врю великодушію вашего брата къ родственнику своей жены, довольно сухо сказалъ мистеръ Дэль: — я увренъ, что въ сердц мистера Эджертона много благороднаго чувства.

— Ну что вы говорите! что вы знаете о мистер Эджертон! Я не думаю даже, чтобы вамъ когда нибудь доводилось говорить съ нимъ.

— Да, сказалъ мистеръ Дэль, покраснвъ и съ замтнымъ смущеніемъ:— я разговаривалъ съ нимъ всего только разъ,— и, замтивъ изумленіе сквайра, присовокупилъ: — это было въ ту пору, когда я жилъ еще въ Лэнсмер и, признаюсь, весьма непріятный предметъ нашего разговора имлъ тсную связь съ семействомъ одного изъ моихъ прихожанъ.

— Понимаю! одного изъ вашихъ прихожанъ въ Лэнсмер — одного изъ избирательныхъ членовъ, совершенно уничтоженнаго мистеромъ Одлеемъ Эджертономъ,— уничтоженнаго посл всхъ безпокойствъ, которыя я принялъ на себя, чтобъ догавять ему мста. Странно, право, мистеръ Дэль, что до сихъ поръ вы ни разу не упомянули объ этомъ.

— Это вотъ почему, мой добрый сэръ, сказалъ мистеръ Дэль, понижая свой голосъ и мягкимъ тономъ выражая кроткій упрекъ:— каждый разъ, какъ только заговорю я о мистер Эджертон, вы, не знаю почему, всегда приходите въ сильное раздраженіе.

— Я прихожу въ раздраженіе! воскликнулъ сквайръ, въ которомъ гнвъ, такъ давно уже подогрваемый, теперь совершенно закиплъ: — въ раздраженіе, милостивый государь! Вы говорите правду, по крайней мр, я долженъ такъ думать. Какъ же прикажете поступать мн иначе, мистеръ Дэль? Вы не знаете, что это тотъ самый человкъ, котораго я былъ представителемъ въ городскомъ совт! человкъ, за котораго я стрлялся съ офицеромъ королевской службы и получилъ пулю въ правое плечо! человкъ, который за все это до такой степени былъ неблагодаренъ, что ршился съ пренебреженіемъ отозваться о поземельныхъ доходахъ… мало того: ршился явно утверждать, что въ земледльческомъ мір не существовало бдствія въ ту несчастную годину, когда у меня самого раззорились трое самыхъ лучшихъ фермеровъ! человкъ, милостивый государь, который произнесъ торжественную рчь о замн звонкой монеты въ нашей провинціи ассигнаціями и получилъ за эту рчь поздравленіе и одобрительный отзывъ. Праведное небо! Хороши же вы, мистеръ Дэль, если ршаетесь вступаться за такого человка. Я этого не зналъ! И посл этого извольте сберечь ваше хладнокровіе!— Послднія слова сквайръ не выговорилъ, но прокричалъ, а, въ добавокъ къ грозному голосу, до такой степени нахмурилъ брови, что на лиц его отразилось раздраженіе, которымъ съ удовольствіемъ бы воспользовался хорошій артистъ для изображенія бьющагося Фитцгеральда.— Я вамъ вотъ что скажу, мистеръ Дэль, если бъ этотъ человкъ не былъ мн полубратъ, я бы непремнно вызвалъ его на дуэль. Мн не въ первый разъ драться. У меня ужь была пуля въ правомъ плеч…. Да, милостивый государь! я непремнно вызвалъ бы его.

— Мистеръ Гэзельденъ! мистеръ Гэзельденъ! я трепещу за васъ! вскричалъ мистеръ Дэль, и, приложивъ губы къ уху сквайра, продолжалъ говорить что-то шопотомъ.— Какой примръ показываете вы вашему сыну! Вспомните, если изъ него выйдетъ современемъ дуэлистъ, то вините въ этомъ одного себя.

Эти слова, по видимому, охладили гнвъ мистера Гэзельдена.

— Вы сами вызвали меня на это, сказалъ онъ, опустился въ свое кресло и носовымъ платномъ началъ наввать за лицо свое прохладу.

Мистеръ Дэль видлъ, что, перевсъ былъ на его сторон, и потому, нисколько не стсняясь и притомъ весьма искусно, старался воспользоваться этимъ случаемъ.

— Теперь, говорилъ онъ: — когда это совершенно въ вашей вол и власти, вы должны оказать снисхожденіе и ласки мальчику, котораго мистеръ Эджертонъ, изъ уваженія къ памяти своей жены, принялъ подъ свое покровительство,— вашему родственнику, который въ жизни своей не сдлалъ вамъ оскорбленіе,— мальчику, котораго прилежаніе въ наукахъ служитъ врнымъ доказательствомъ тому, что онъ можетъ быть превосходнымъ товарищемъ вашему сыну.— Франкъ, мой милый (при этомъ мистеръ Дэль возвысилъ голосъ), ты что-то очень усердно разсматривалъ карту нашей провинціи: не хочешь ли ты сдлать визитъ молодому Лесли?

— Да, я бы хотлъ, отвчалъ Франкъ довольно робко: — если только папа не встртитъ къ тому препятствія.— Лесли всегда былъ очень добръ ко мн, несмотря, что онъ уже въ шестомъ класс и считается старшимъ во всей школ.

— Само собою разумется, сказала мистриссъ Гэзельденъ: — что прилежный мальчикъ всегда питаетъ дружеское чувство къ другому прилежному мальчику, а хотя, Франкъ, ты проводишь свои каникулы совершенно безъ всякихъ занятій зато, я уврена, ты очень много потрудился въ школ.

Мистриссъ Дэль съ изумленіемъ устремила глаза на мистриссъ Гэзельденъ.

Мистриссъ Гэзельденъ отразила этотъ взглядъ съ неимоврной быстротой.

— Да, Кэрри, сказала она, кивая головой, вы вправ полагать, что Франкъ мой не умница, но по крайней мр вс учители отзываются о немъ съ отличной стороны. На прошломъ полугодичномъ экзамен онъ удостоился подарка…. Скажи-ка, Франкъ — держи прямо голову, душа моя — за что ты получилъ эту миленькую книжку?

— За стихи, мама, отвчалъ Франкъ, весьма принужденно.

Мистриссъ Гэзельденъ (съ торжествующимъ видомъ). За стихи! слышите, Кэрри? за стихи!

Франкъ. Да, за стихи! только не моего произведенія: для меня написать ихъ Лесли.

Мистриссъ Гэзельденъ (съ выраженіемъ сильнаго упрека). О, Франкъ! получить подарокъ за чужіе труды — это неблагородно.

Франкъ (весьма простодушно). Вамъ, мама, все еще не можетъ быть такъ стыдно, какъ было стыдно мн въ ту пору, когда мн вручали этотъ подарокъ.

Мистриссъ Дэль (хотя до этого нсколько и обиженная словами Гэрри, обнаруживаетъ теперь торжество великодушія надъ легонькой раздражительностью своего характера). Простите меня, Франкъ: я совсмъ иначе думала объ васъ. Ваша мама столько же должна гордиться вашими чувствами, сколько гордилась тмъ, что вы получили подарокъ.

Мистриссъ Гэзельденъ обвиваетъ рукой шею Франка, обращается къ мистриссъ Дэль съ лучезарной улыбкой и потомъ вполголоса заводитъ съ своимъ сыномъ разговоръ о Рандал Лесли. Въ это время Джемима подошла къ Кэрри и голосомъ, совершенно неслышнымъ для другихъ, сказала:

— А мы все-таки забываемъ бднаго мистера Риккабокка. Мистриссъ Гэзельденъ хотя и самое милое, драгоцнное созданіе въ мір, но, къ несчастію, вовсе не иметъ способности приглашать къ себ людей. Какъ вы думаете, Кэрри, не лучше ли будетъ, если вы сами замолвите ему словечко?

— А почему бы вамъ самимъ не послать къ нему записочки? отвчала мистриссъ Дэль, закутываясь въ шаль: пошлите, да и только, и я между тмъ, безъ всякаго сомннія, увижусь съ нимъ.

— Мой добрый другъ, вы, вроятно, простите дерзость моихъ словъ, сказалъ мистеръ Дэль, положивъ руку на плечо сквайра.— Вы знаете, что я имю привычку допускать себ странныя вольности передъ тми, кого я искренно люблю и уважаю.

— Стоитъ ли объ этомъ говорятъ! отвтилъ сквайръ, и, бытъ можетъ, вопреки его желанія, на лиц его появилась непринужденная улыбка.— Вы всегда поступаете по принятому вами правилу, и мн кажется, что Франкъ долженъ прокатиться повидаться съ питомцемъ моего….

— Брата, подхватилъ мистеръ Дэль, заключивъ сентенцію сквайра такимъ голосомъ, который придавалъ этому милому слову такой сладостный, пріятный звукъ, что сквайръ хотя и приготовлялся, но не сдлалъ на это никакого возраженія.

Мистеръ Дэль простился окончательно, но въ то время, какъ онъ проходилъ мимо капитана Бернэбеса, кроткое выраженіе лица его внезапно измнилось въ суровое.

— Не забудьте, капитанъ Гиджинботэмъ вашихъ ошибокъ въ игр!

Сказавъ это отрывисто, онъ величественно вышелъ изъ гостиной.

Ночь была такая прелестная, что мистеръ Дэль и его жена, возвращаясь домой, сдлали маленькій dtour по кустарникамъ, окружающимъ селеніе.

Мистриссъ Дэль. Мн кажется, я успла надлать въ этотъ вечеръ чрезвычайно много.

Мистеръ Дэль (пробуждаясь отъ глубокой задумчивости). И въ самомъ дл, Кэрри!— да! у тебя это будетъ премиленькій платочекъ!

Мистриссъ Дэль. Платочекъ! Ахъ, какіе пустяки! Я объ немъ и забыла въ эту минуту. Какъ ты думаешь, мой другъ, мн кажется, что еслибъ судьба свела Джемиму и синьора Риккабокка вмст, вдь они, право, были бы счастливы.

Мистеръ Дэль. Еслибъ судьба свела ихъ вмст!

Мистриссъ Дэль. Ахъ, другъ мой, ты не хочешь понять меня, — я говорю, что еслибъ мн можно было сдлать изъ этого супружескую партію!

Мистеръ Дэль. Кажется, этому не бывать. Я думаю, Риккабокка, давно уже обреченъ составить партію, но только не съ Джемимою.

Мистриссъ Дэлъ (надменно улыбаясь). Посмотримъ, посмотримъ. Вдь за Джемимой, кажется, есть капиталъ въ четыре тысячи фунтовъ?

Мистеръ Дэль (снова углубленный въ прерванныя размышленія). Да, да, мн кажется.

Мистриссъ Дэль. И, вроятно, на этотъ капиталъ наросли проценты, такъ что, по моему мннію, въ настоящую пору у нея должно быть почти шесть тысячь фунтовъ!… Какъ ты думаешь, Чарльзъ? Ты опять задумался, мой другъ!…

ГЛАВА X.

(Представляется на благоусмотрніе читателей письмо, написанное, будто бы, самой мистриссъ Газельденъ, на имя Риккабокка, въ казино, но въ самомъ-то дл сочиненное и изданное миссъ Джемимой Гэзельденъ.)

‘Милостивый государь!

Для чувствительнаго сердца всегда должно быть мучительно сознаніе въ нанесенной скорби другому сердцу. Вы, милостивый государь (хотя я неумышленно, въ этомъ я совершенно уврена), причинили величайшую скорбь бдному мистеру Гэзельдену, мн и вообще всему маленькому нашему кружку, жестоко уничтоживъ вс наши попытки познакомиться короче съ джентльменомъ, котораго мы такъ высоко почитаемъ. Сдлайте одолженіе, милостивый государь, удостойте насъ тмъ, что называется по французски amende honorable, и доставьте намъ удовольствіе посщеніемъ нашего дома на нсколько дней. Можемъ ли мы расчитывать на это посщеніе въ будущую субботу? мы обдаемъ въ шесть часовъ.

‘Свидтельствуя почтеніе отъ мистера и миссъ Джемимы Гэзельденъ, остаюсь уважающая васъ

Г. Г.

‘Гэзельденъ-Голлъ.’

Миссъ Джемима, бережно запечатавъ эту записку, которую мистриссъ Гэзельденъ весьма охотно поручила ей написать,— лично понесла ее на конюшню, съ тмъ, чтобы сдлать груму приличныя наставленія насчетъ полученія отвта. Но въ то время, какъ она говорила объ этомъ съ лакеемъ, къ той же конюшн подошелъ Франкъ, одтый къ поздк верхомъ, съ большимъ противъ обыкновеннаго дендизмомъ. Громкимъ голосом онъ приказалъ вывести свою шотландскую лошадку и, выбравъ себ въ провожатые того же лакея, съ которымъ разговаривала миссъ Джемима — это былъ расторопнйшій изъ всей конюшенной прислуги сквайра — веллъ ему осдлать сраго иноходца и провожать его лошадку.

— Нтъ, Франкъ, сказала миссъ Джемима: — вамъ нельзя взять Джоржа: вашъ папа хочетъ послать его съ порученіемъ. Вы можете взять Мата.

— Мата! сказалъ Франкъ, съ видимымъ неудовольствіемъ, и на это имлъ основательныя причины.

Матъ былъ грубый старикъ, который завязывалъ свой шейной платокъ несноснымъ образомъ и всегда носилъ на сапогахъ огромныя заплаты, кром того, онъ называлъ Франка ‘мастэромъ’ и ни за что на свт не позволялъ молодому господину спускаться съ горы рысью.

— Вы говорите — Мата! Нтъ ужь, извините! пускай лучше Мату дадутъ порученіе, а Джоржъ подетъ со мной.

Но и миссъ Джемима имла свои, едва ли не боле основательныя, причины отказаться отъ Мата. Услужливость не была отличительною чертой въ характер Мата: во всхъ домахъ, гд не угощали его элемъ въ лакейскихъ, онъ не любилъ быть учтивымъ и обходительнымъ. Легко могло статься, что онъ оскорбилъ бы синьора Риккабокка и тмъ испортилъ бы все дло. Вслдствіе этого, между Джемимой и Франкомъ начался горячій споръ, среди котораго на конюшенный дворъ явились сквайръ и его жена, съ тмъ намреніемъ, чтобы ссть въ двухъ-мстную кабріолетку и отправиться въ городъ на рынокъ. Само собою разумется, что тяжущіяся стороны немедленно предоставили это дло ршенію сквайра.

Сквайръ съ величайшимъ негодованіемъ взглянулъ на сына.

— Скажи пожалуста, зачмъ ты хочешь взять съ собой грума? Ужь не боишься ли ты, что твоя шотландка сшибетъ тебя?

— Нтъ, сэръ, я не боюсь, но мн хотлось бы хать какъ слдуетъ джентльмену, когда я длаю визитъ джентльмену же, отвчалъ Франкъ.

— Ахъ, ты молокососъ! вскричалъ сквайръ съ большимъ негодованіемъ.— Я думаю, что я джентльменъ не хуже тебя, но хотлось бы, знать, видлъ ли ты меня когда нибудь, чтобы я, отправляясь къ сосду, имлъ за собою лакея вонъ какъ этотъ выскочка Недъ Спанки, котораго отецъ былъ бумаго-прядильнымъ фабрикантомъ! Въ первый разъ слышу я, что одинъ изъ Гэзельленовъ считаетъ ливрею необходимымъ средствомъ для доказательства своего происхожденія.

— Тс, Франкъ! сказала мистриссъ Гэзельденъ, замтивъ, что Франкъ раскраснлся и намревался что-то отвчать: никогда не длай возраженій своему отцу. Вдь ты дешь повидаться съ мистеромъ Лесли?

— Да, мама, и за это позволеніе я премного обязанъ моему папа, отвчалъ Франкъ, взявъ за руку сквайра.

— Но скажи, пожалуста, Франкъ, продолжала мистриссъ Гэзельденъ: — я думаю, ты слышалъ, что Лесли живутъ очень бдно.

— Что же слдуетъ изъ этого?

— Разв ты не рискуешь оскорбить гордость джентльмена такого же хорошаго происхожденія, какъ и ты самъ, разв ты не рискуешь оскорбить его, стараясь показать что ты богаче его?

— Клянусь честью, Гэрри, воскликнулъ сквайръ, съ величайшимъ восхищеніемъ, — я сію минуту далъ бы десять фунтовъ за то только, чтобы выразиться по твоему.

— Вы совершенно правы, мама: ничего не можетъ быть сноббичне моего поступка, сказалъ Франкъ, оставивъ руку сквайра и взявъ руку матери.

— Дайте же и мн вашу руку, сэръ. Я вижу, что современемъ изъ тебя выйдетъ что нибудь путное, сказалъ сквайръ.

Франкъ улыбнулся и отправился къ своей шотландской лошадк.

— Это, кажется, та самая записка, которую вы, написали за меня? сказала мистриссъ Гэзельденъ, обращаясь къ миссъ Джемим.

— Та самая. Полагая, что вы не полюбопытствуете взглянуть на нее, я запечатала ее и отдала Джоржу.

— Да вотъ что: вдь Франкъ подетъ мимо казино, это какъ разъ по дорог къ Лесли, сказала мистриссъ Гэзельденъ.— Мн кажется, гораздо учтиве будетъ, если онъ самъ завезетъ эту записку.

— Вы думаете? возразила миссъ Джемима, съ замтнымъ колебаніемъ.

— Да, конечно, отвчала мистриссъ Гэзельденъ.— Франкъ! послушай, Франкъ! ты подешь вдь мимо казино, такъ, пожалуста, зазжай къ мистеру Риккабокка, отдай ему эту записку и скажи, что мы отъ души будемъ рады его посщенію.

Франкъ киваетъ головой.

— Постой, постой на минутку! вскричалъ сквайръ.— Если Риккабокка дома, то я готовъ держать пари, что онъ предложитъ теб рюмку вина! Если предложитъ, то не забудь, что это хуже всякой микстуры. Фи! помнишь, Гэрри? я такъ и думалъ, что мн уже не ожить.

— Да, да, возразила мистриссъ Гэзельденъ: — ради Бога, Франкъ, не пей ни капельки. Ужь нечего сказать, вино!

— Да смотри, не проболтайся объ этомъ! замтилъ сквайръ, длая чрезвычайно квелую мину.

— Я постараюсь, сэръ, сказалъ Франкъ и съ громкимъ смхомъ скрылся во внутренніе предлы конюшни.

Миссъ Джемима слдуетъ за нимъ, ласково заключаетъ съ нимъ мировую, и до тхъ поръ, пока нога Франка не очутилась въ стремени, она не прекращаетъ своихъ увщаній обойтись съ бднымъ чужеземнымъ джентльменомъ какъ можно учтиве. Маленькая лошадка, заслышавъ сдока, длаетъ прыжокъ-другой и стрлой вылетаетъ со двора.

ГЛАВА XI.

‘Какое милое, очаровательное мсто’! подумалъ Франкъ, вступивъ на дорогу, ведущую по цвтистымъ полямъ прямо въ казино, которое еще издали улыбалось ему съ своими штукатурными пилястрами.— Удивляюсь, право, что мой папа, который любитъ такой порядокъ во всемъ, не обращаетъ вниманія на эту дорогу: вся она совершенно избита и заросла травой. Надобно полагать, что у Моунсира не часто бываютъ постители.’

Но когда Франкъ вступилъ на пространство земли, ближайшее къ дому, тогда ему не представлялось боле причинъ жаловаться на запустніе и безпорядокъ. Ничто, по видимому, не могло бы содержаться опрятне. Франкъ устыдился даже грубыхъ слдовъ, проложенныхъ копытами его маленькой лошадки, по гладкой, усыпанной пескомъ дорог. Онъ остановился, слзъ съ коня, привязалъ его къ калитк и отправился къ стеклянной двери въ лицевомъ фасад зданія.

Франкъ позвонилъ въ колокольчикъ разъ, другой, но на призывъ его никто не являлся. Старуха служанка, крпкая на-ухо, бродила гд-то въ отдаленной сторон двора, отъискивая яицы, которыя курица какъ будто нарочно запрятала отъ кухонныхъ предназначеній, между тмъ какъ Джакеймо удилъ пискарей и колюшекъ, которые, въ случа если изловятся, вмст съ яицами, если т отъищутся, опредлялись на то, чтобъ продовольствовать самого Джакеймо, а равнымъ образомъ и его господина. Старая женщина служила въ этомъ дом изъ за насущнаго хлба…. счастливая старуха!— Франкъ позвонилъ въ третій разъ, и уже съ нетерпніемъ и пылкостію, свойственными его возрасту. Изъ бельведера, на высокой террас, выглянуло чье-то лицо.

— Сорванецъ! сказалъ докторъ Риккабокка про себя.— Молодые птухи всегда громко кричатъ на своей мусорной ям, а этотъ птухъ, должно быть, высокаго рода, если кричитъ такъ громко на чужой.

Вслдъ за тмъ Риккабокка медленно побрелъ изъ лтней своей комнаты и явился внезапно передъ Франкомъ, въ одежд, имющей большое сходство съ одеждой чародя, и именно: въ длинной мантіи изъ черной саржи, въ красной шапочк на голов, и съ облакомъ дыму, быстро слетвшимъ съ его устъ, какъ послдній утшительный вздохъ, передъ разлукой ихъ съ трубкой. Франкъ хотя не разъ уже видлъ доктора, но никогда не видалъ его въ такомъ схоластическомъ костюм, и потому немудрено, что когда онъ обернулся назадъ, то немного испугался его появленія.

— Синьорино — молодой джентльменъ! сказалъ итальянецъ, съ обычной вжливостію, снимая свою шапочку.— Извините небрежность моей прислуги, я считаю за счастіе лично принять ваши приказанія.

— Вы, врно, докторъ Риккабокка? пробормоталъ Франкъ, приведенный въ крайнее смущеніе такимъ учтивымъ привтомъ, сопровождаемымъ низкимъ и въ то же время величественнымъ поклономъ: — я…. у меня есть записка изъ Гэзельденъ-Голла. Мама… то есть, моя маменька…. и тетенька Джемима свидтельствуютъ вамъ почтеніе, и надются, сэръ, что вы постите ихъ.

Докторъ, съ другимъ поклономъ, взялъ записку и, отворивъ стеклянную дверь, пригласилъ Франка войти.

Молодой джентльменъ, съ обычною неделикатностію школьника, хотлъ было сказать, что онъ торопится, и такимъ образомъ отказаться отъ предложенія, но благородная манера доктора Риккабокка невольно внушала къ нему уваженіе, а мелькнувшая передъ нимъ внутренность пріемной залы возбудила его любопытство, и потому онъ молча принялъ приглашеніе.

Стны залы, сведенныя въ осьмиугольную форму, первоначально раздлены были по угламъ деревянными панелями на части, отдлявшія одну сторону отъ другой, и въ этихъ-то частяхъ итальянецъ написалъ ландшафты, сіяющіе теплымъ солнечнымъ свтомъ его родного края. Франкъ не считался знатокомъ искусства, но онъ пораженъ былъ представленными сценами: вс картины изображали виды какого-то озера — дйствительнаго или воображаемаго, во всхъ нихъ темно-голубыя воды отражали въ себ темно-голубое, тихое небо. На одномъ ландшафт побгъ ступеней опускался до самого озера, гд веселая группа совершала какое-то торжество, на другомъ — заходящее солнце бросало розовые лучи свои на большую виллу, позади которой высились Альпы, а по бокамъ тянулись виноградники, между тмъ какъ на гладкой поверхности озера скользили мелкія шлюбки. Короче сказать, во всхъ осьми отдленіяхъ сцена хотя и различалась въ подробностяхъ, но сохраняла тотъ же самый общій характеръ: казалось, что художникъ представлялъ во всхъ картинахъ какую-то любимую мстность. Итальянецъ, однако же, не удостоивалъ особеннымъ вниманіемъ свои художественныя произведенія. Проведя Франка черезъ залу, онъ открылъ дверь своей обыкновенной гостиной и попросилъ гостя войти. Франкъ вошелъ довольно неохотно и съ застнчивостію, вовсе ему несвойственною, прислъ на кончикъ стула. Здсь новые обращики рукодлья доктора снова приковали къ себ вниманіе Франка. Комната первоначально была оклеена шпалерами, но Риккабокка растянулъ холстъ по стнамъ и написалъ на этомъ холст различные девизы сатирическаго свойства, отдленные одинъ отъ другого фантастическими арабесками. Здсь Купидонъ катилъ тачку, нагруженную сердцами, которыя онъ, по видимому, продавалъ безобразному старику, съ мшкомъ золота въ рук — вроятно, Плутусу, богу богатства. Тамъ показывался Діогенъ, идущій по рыночной площади, съ фонаремъ въ рук, при свт котораго онъ отъискивалъ честнаго человка, между тмъ какъ толпа ребятишекъ издвалась надъ нимъ, а стая дворовыхъ собакъ рвала его за одежду. Въ другомъ мст виднъ былъ левъ, полу-прикрытый лисьей шкурой, между тмъ какъ волкъ, въ овечьей маск, весьма дружелюбно бесдовалъ съ молодымъ ягненкомъ. Тутъ выступали встревоженные гуси, съ открытыми клювами и вытянутыми шеями, изъ Римскаго Капитолія, между тмъ какъ въ отдаленіи виднлись группы быстро убгающихъ воиновъ. Короче сказать, во всхъ этихъ странныхъ эмблемахъ символически выражался сильный сарказмъ, только надъ однимъ каминомъ красовалась картина, боле оконченная и боле серьёзнаго содержанія. Это была мужская фигура въ одежд пилигрима, прикованная къ земл тонкими, по безчисленными лигатурами, между тмъ какъ призрачное подобіе этой фигуры стремилось въ безпредльную даль, и подъ всмъ этимъ написаны были патетическія слова Горація:

Patriae quis exul

Se quoque quoque fugit. (*)

(*) Легко ли изгнаннику, прикованному такимъ образомъ къ отечеству, покинутъ его?

Мебель въ дом была чрезвычайно проста и даже недостаточна, но, несмотря на то, она съ такимъ вкусомъ была разставлена, что придавала комнатамъ необыкновенную прелесть. Нсколько алебастровыхъ бюстовъ и статуй, купленныхъ, быть можетъ, у какого нибудь странствующаго артиста, имли свой классическій эффектъ, они весело выглядывали изъ за сгруппированныхъ вокругъ нихъ цвтовъ или прислонялись къ легкимъ экранамъ изъ тонкихъ ивовыхъ прутьевъ, опускавшихся снизу концами въ ящики съ землей, служившей грунтомъ для чужеядныхъ растеній и широколиственнаго плюща. Все это, вмст съ роскошными букетами живыхъ цвтовъ, сообщало гостиной видъ прекраснаго цвтника.

— Могу ли я просить вашего позволенія? сказалъ итальянецъ, приложивъ палецъ къ печати полученной записки.

— О, да! весьма наивно отвчалъ Франкъ.

Риккабокка сломалъ печать, и легкая улыбка прокралась на его лицо. Посл того онъ отвернулся отъ Франка немного въ сторону, прикрылъ рукой лицо и, по видимому, углубился въ размышленія.,

— Мистрессъ Гэзельденъ, оказалъ онъ наконецъ:— длаетъ мн весьма большую честь. Я съ трудомъ узнаю ея почеркъ, иначе у меня было бы боле нетерпнія распечатать письмо.

Черные глаза его поднялись сверхъ очковъ и проницательные взоры устремились прямо въ беззащитное и безхитростное сердце Франка. Докторъ приподнялъ записку и пальцемъ указалъ на буквы.

— Это почеркъ кузины Джемимы, сказалъ Франкъ такъ быстро, какъ будто объ этомъ ему предложенъ былъ вопросъ.

Итальянецъ улыбнулся.

— Вроятно, у мистера Гэзельдена много гостей?

— Напротивъ того, нтъ ни души, отвчалъ Франкъ: впрочемъ, виноватъ: у насъ гоститъ теперь капитанъ Барни. До сезона псовой охоты у насъ бываетъ очень мало гостей, прибавилъ Франкъ, съ легкимъ вздохомъ:— и кром того, какъ вамъ извстно, каникулы уже кончились. Что касается до меня, я полагаю, что намъ дадутъ еще мсяцъ отсрочки.

По видимому, первая половина отвта Франка успокоила доктора, и онъ, помстившись за столъ, написалъ отвтъ,— не торопливо, какъ пишемъ мы, англичане, но съ особеннымъ тщаніемъ и аккуратностію, подобно человку, привыкшему взвшивать значеніе каждаго слова,— и писалъ тмъ медленнымъ, красивымъ итальянскимъ почеркомъ, который при каждой букв даетъ писателю такъ много времени для размышленія. Поэтому-то Риккабокка и не далъ никакого отвта на замчаніе Франка касательно каникулъ, онъ соблюдалъ молчаніе до тхъ поръ, пока не кончилъ записки, прочиталъ ее три раза, запечаталъ сургучомъ, который растапливалъ чрезвычайно медленно, а потомъ, вручивъ ее Франку, сказалъ:

— За васъ, молодой джентльменъ, я сожалю, что каникулы ваши кончаются такъ рано, за себя я долженъ радоваться, потому что принимаю благосклонное приглашеніе, которое вы, передавъ его лично, сдлали лестнымъ для меня вдвойн.

‘Нелегкая побери этого иностранца, съ его комплиментами!’ подумалъ англичанинъ Франкъ.

Итальянецъ снова улыбнулся, какъ будто на этотъ разъ, не употребляя въ дло своихъ черныхъ, проницательныхъ глазъ, онъ читалъ въ сердц юноши, и сказалъ, но уже не такъ вычурно, какъ прежде:

— Вроятно, молодой джентльменъ, вы не слишкомъ заботитесь о комплиментахъ?

— Нисколько, отвчалъ Франкъ, весьма простодушно.

— Тмъ лучше для васъ, особливо, когда дорога въ свт для васъ открыта. Оно было бы гораздо хуже, если бы вамъ приходилось открывать эту дорогу самому.

Лицо Франка ясно выражало замшательство, мысль, высказанная докторомъ, была слишкомъ для него глубока, и потому онъ заблагоразсудилъ обратиться къ картинамъ.

— У васъ прекрасныя картины, сказалъ онъ: — кажется, он отлично сдланы. Чьей он работы?

— Синьорино Гэзельденъ, вы дарите меня тмъ, отъ чего сами отказались.

— Что такое? произнесъ Франкъ, вопросительно.

— Вы дарите меня комплиментами.

— Кто? а! совсмъ нтъ. Однако, эти картины превосходно написаны…. не правда ли, сэръ?

— Не совсмъ, позвольте вамъ замтить, вы говорите съ самимъ артистомъ..

— Какъ такъ! неужели вы сами писали ихъ?

— Да.

— И картины, которыя въ зал?

— И т тоже.

— Вы снимали ихъ съ натуры?

— Натура, сказалъ итальянецъ, стараясь придать словамъ своимъ большее значеніе, быть можетъ, съ той цлью, чтобъ избгнуть прямого отвта: — натура ничего не позволяетъ снимать съ себя.

— О! произнесъ Франкъ, снова приведенный въ крайнее замшательство.— Итакъ, я долженъ пожелать вамъ добраго утра, сэръ. Я очень радъ, что вы будете къ намъ.

— Вы говорите это безъ комплиментовъ?

— Безъ комплиментовъ.

— А rivedersi — прощайте, молодой джентльменъ! сказалъ итальянецъ.— Пожалуйте сюда, прибавилъ онъ, замтивъ, что Франкъ устремился совсмъ не къ той двери.— Могу ли я предложить вамъ рюмку вина? оно у насъ чистое, неподдльное, собственнаго нашего издлія.

— Нтъ, нтъ, благодарю васъ, сэръ! вскричалъ Франкъ, внезапно вспомнивъ наставленіе своего родителя.— Прощайте, пожалуста, не безпокойтесь: теперь я одинъ найду дорогу.

Однако же, вжливый итальянецъ проводилъ гостя до самой калитки, у которой Франкъ привязалъ свою лошадку. Молодой джентльменъ, опасаясь, чтобы такой услужливый хозяинъ дома не подалъ ему стремени, въ одинъ мигъ отвязалъ уздечку и такъ торопливо вскочилъ на сдло, что не усплъ даже попросить итальянца показать ему дорогу въ Рудъ, которой онъ ршительно не зналъ. Взоръ итальянца слдилъ за молодымъ человкомъ до тхъ поръ, пока тотъ не поднялся на пригорокъ, и тогда изъ груди доктора вылетлъ тяжелый вздохъ.

‘Чмъ умне мы становимся — сказалъ онъ про себя — тмъ боле сожалемъ о возраст нашихъ заблужденій, гораздо лучше мчаться съ легкимъ сердцемъ на вершину каменистой горы, нежели сидть въ бельведер съ Макіавелли.’

Вмст съ этимъ онъ воротился на бельведеръ, но уже не могъ снова приступить къ своимъ занятіямъ. Нсколько минутъ онъ простоялъ, вглядываясь въ даль аллеи, аллея напомнила ему о поляхъ, которыя Джакеймо расположенъ былъ взять въ арендное содержаніе, а поля напомнили ему о Ленни Ферфилд. Риккабокка пришелъ домой и черезъ нсколько секундъ снова появился на двор, въ костюм, который онъ носилъ за предлами своего дома, съ плащемъ и зонтикомъ, закурилъ свою трубку и побрелъ къ деревн Гэзельденъ.

Между тмъ Франкъ, проскакавъ короткимъ галопомъ нкоторое разстояніе, остановился у коттэджа, лежащаго по дорог, и узналъ тамъ, что въ Рудъ-Голлъ пролегаетъ по полямъ тропа, по которой онъ можетъ выиграть не мене 3 миль. Франкъ сбился съ этой тропы и опять выхалъ на большую дорогу. Шоссейный сборщикъ, получивъ сначала пошлину за право молодого человка совершать дальнйшее путешествіе по большой дорог, снова посовтовалъ юному назднику возвратиться на прежнюю тропу, и наконецъ, посл долгихъ поисковъ, Франкъ встртилъ нсколько проселковъ, гд полу-сгнившій придорожный столбъ указалъ ему дорогу въ Рудъ. Уже къ вечеру, проскакавъ пятнадцать миль, при желаніи сократить десять миль въ семь, Франкъ внезапно очутился на диком, первобытномъ пространств земли, казавшемся полу-пустыремъ, полу-выгономъ, съ неопрятными, полу-сгнившими, жалкой наружности хижинами, разсянными въ странномъ захолусть. Лнивые, оборванные ребятишки играли грязью на дорог, неопрятныя женщины сушили солому за заборами, большая, по обветшавшая отъ времени и непогодъ церковь, какъ будто говорившая, что поколніе, которое смотрло на нее, когда она еще строилась, было гораздо набожне поколнія, которое теперь совершало въ ней молитвы, стояла подл самой дороги.

— Не эта ли деревня Рудъ? спросилъ Франкъ здороваго, молодого парня, разбивающаго щебенку — печальный признакъ того, что лучшаго занятія онъ не могъ найти!

Молодой работникъ утвердительно кивнулъ головой и продолжалъ свою работу.

— А гд же здсь господскій домъ мистера Лесли?

Работникъ взглянулъ на Франка съ глупымъ изумленіемъ и на этотъ разъ дотронулся до шляпы.

— Не туда ли вы дете?

— Туда, если только найду этотъ домъ.

— Я покажу нашей чести, сказалъ мужикъ, весьма проворно.

Франкъ сдержалъ свою лошадку, и провожатый пошелъ съ нимъ рядомъ.

Франкъ, можно сказать, былъ батюшкинъ сынокъ. Вопреки различію возраста и той разборчивой перемн привычекъ, которая въ успхахъ цивилизаціи характеризуетъ каждое слдующее поколніе, вопреки всей его итонской блестящей наружности, онъ очень хорошо былъ знакомъ съ крестьянскимъ бытомъ и, какъ деревенскій уроженецъ, съ одного взгляда понималъ положеніе сельскаго хозяйства.

— Кажется, вы не совсмъ-то хорошо поживаете въ этой дереве? спросилъ Франкъ, съ видомъ знатока.

— Да, не совсмъ: лтомъ у насъ неурожаи, а зимой работы нтъ, несчастье да и только! а помочь горю не знаемъ чмъ.

— Но, я полагаю, у васъ есть фермеры, которые нуждаются въ работникахъ?

— Фермеры-то есть, да работы-то у нихъ нтъ: вы видите сами, какая дикая земля здсь.

— А это, вроятно, господскій выгонъ, и вамъ дано право пользоваться имъ? спросилъ Франкъ, осматривая большое стадо самыхъ жалкихъ двуногихъ и четвероногихъ животныхъ.

— Такъ точно, сосдъ мой Тиминсъ держитъ на этомъ вагон гусей, кто-то изъ нашихъ держитъ корову, а сосдъ Джоласъ пасетъ поросятъ. Не могу вамъ сказать, дано ли право имъ на это,— знаю только, что наши господа длаютъ для насъ все, что только можетъ послужить намъ въ пользу. Конечно, они не могутъ сдлать многаго, потому что сами не тамъ богаты, какъ другіе господа, поприбавилъ крестьянинъ съ гордостью: — они такъ добры, такихъ господъ немного въ нашемъ округ.

— Мн пріятно слышать, что ты любишь ихъ.

— О, да, я ихъ очень люблю… Вы не въ одной ли школ съ нашимъ молодымъ джентльменомъ?

— Въ одной, отвчалъ Франкъ.

— Вотъ какъ! я слышалъ, какъ вашъ священникъ говорилъ, что мастэръ Рандаль большой руки умница, и что современемъ онъ разбогатетъ. Дай-то Господи! это знаете, вдь у бднаго помщика и крестьянину трудне богатть…. А вонъ и господскій домъ, сэръ!

ГЛАВА XII.

Франкъ взглянулъ по прямому направленію и увидлъ четырехъ-угольный домъ, который, несмотря неподъемныя окна новйшей архитектуры, очевидно принадлежалъ къ глубокой древности. Высокая конусообразная кровля, высокіе странной формы горшки изъ красной закаленной главы, опрокинутые надъ уединенными дымовыми трубами, самой простой постройки ныншнихъ временъ, ветхая рзная работа на дубовыхъ дверяхъ временъ Георга III, устроенныхъ въ стрльчатомъ свод временъ Тюдоровъ, и какая-то особенная, потемнвшая отъ времени и непогодъ наружность маленькихъ прекрасно выдланныхъ кирпичей, изъ которыхъ выведено было зданіе,— все это вмст обнаруживало резиденцію прежнихъ поколній, примненную, безъ всякаго вкуса, къ привычкамъ потомковъ, непроникнутыхъ духомъ современности или равнодушныхъ къ поэзіи минувшаго. Этотъ домъ, среди дикой, пустынной страны, явился передъ Франкомъ совсмъ неожиданно. Расположенный въ овраг, онъ скрывался отъ взора безпорядочной группой ощипанныхъ, печальныхъ, захирлыхъ сосенъ. Крутой поворотъ дороги устранялъ это прикрытіе, и уединенное жилище, со всми своими подробностями, весьма непріятно поражало взоръ путешественника. Франкъ спустился съ своего коня и передалъ повода провожатому. Поправивъ галстухъ, молодой итонскій щеголь приблизился къ дверямъ и громкимъ ударомъ мдной скобы нарушилъ безмолвіе, господствовавшее вокругъ дома, такимъ громкимъ ударомъ, который спугнулъ изумлённаго скворца, свивавшаго подъ выступомъ кровли гнздо, и поднялъ на воздухъ стадо воробьевъ, синицъ и желтобрюшекъ, пировавшихъ между разбросанными грудами сна и соломы на грязномъ хуторномъ двор, по правую сторону господскаго дома, обнесенномъ простымъ, неокрашеннымъ деревяннымъ заборомъ. Между тмъ свинья, сопровождаемая своимъ семействомъ, прибрла къ воротамъ забора и, положивъ свою морду на нижнюю перекладину воротъ, какъ бы осматривала постителя съ любопытствомъ и нкоторымъ. подозрніемъ.

Въ то время, какъ Франкъ ждетъ у дверей и отъ нетерпнія сбиваетъ хлыстомъ пыль съ своихъ блыхъ панталонъ, мы украдкой бросимъ взглядъ на членовъ семейства, обитающаго въ этомъ дом. Мистеръ Лесли, pater familias, находится въ маленькой комнатк, называемой его ‘кабинетомъ’, въ который онъ отправляется каждое утро посл завтрака, и рдко снова появляется въ семейномъ кругу ране часа пополудни, назначеннаго, чисто по деревенски, для обда. Въ какихъ таинственныхъ занятіяхъ мистеръ Лесли проводитъ эти часы, никто еще не ршался сдлать заключенія. Въ настоящую минуту онъ сидитъ за маленькимъ дряхлымъ бюро, у котораго подъ одной изъ ножекъ (вслдствіе того, что она короче другихъ) подложенъ сверточекъ изъ старыхъ писемъ и обрывковъ отъ старыхъ газетъ. Бюро открыто и представляетъ множество углубленій и ящиковъ, наполненныхъ всякой всячиной, собранной въ теченіе многихъ лтъ. Въ. одномъ изъ этихъ ящиковъ находятся связки писемъ, весьма жолтыхъ и перевязанныхъ полинялой тесемкой, въ другомъ — обломокъ пуддинговаго камня, который мистеръ Лесли нашелъ во время своихъ прогулокъ и считаетъ за рдкій минералъ: вслдствіе того на обломк красуется ярлычокъ съ отчетливою надписью: ‘найденъ на проселочной дорог въ овраг, мая 21-го 1824 года, Мондеромъ Лесли, сквайромъ’. Слдующій ящикъ содержитъ въ себ различные обломки желза въ вид гвоздей, обломковъ лошадиныхъ подковъ и проч., которые мистеръ Лесли также находилъ во время прогулокъ, и, согласно народному предразсудку, считалъ за большое несчастіе не поднять ихъ съ земли,— и, поднявъ однажды, тмъ не меньшее предвщалось несчастіе тому, кто ршался бросить ихъ. Дале, въ ближайшемъ углубленіи, помщалась коллекція дырявыхъ кремней, сохраняемыхъ по той же причин, вмст съ изогнутой шестипенсовой монетой, по сосдству съ этимъ отдленіемъ, въ затйливомъ разнообразіи, расположены были приморскія башенки, арабскіе зубы (я разумю подъ этими словами названіе раковинъ) и другіе обращики раковинныхъ произведеній природы, частію поступившіе въ наслдство отъ одной родственницы, престарлой двы, а частію собранные самимъ мистеромъ Лесли, во время его поздокъ къ морскимъ берегамъ. Тутъ же находились отчеты управителя, нсколько пачекъ старыхъ счетовъ, старая шпора, три пары башмачнымъ и чулочныхъ пряжекъ, принадлежавшихъ нкогда отцу мистера Лесли, нсколько печатей, связанныхъ вмст на кусочк дратвы, шагриновый футляръ для зубочистокъ, увеличительное стекло для чтенія, оправленное въ черепаху, первая тетрадь чистописанія его старшаго сына, такая же тетрадь второго сына, такая же тетрадь его дочери и клочокъ волосъ, связанный въ узелъ, въ оправ и за стеклышкомъ. Кром того тамъ же лежали: маленькая мышеловка, патентованный пробочникъ, обломки серебряной чайной ложечки, которая, отъ долгаго употребленія, совершенно разложилась въ нкоторыхъ своихъ частяхъ, небольшой коричневый вязаный кошелекъ, заключающій въ себ полу-пенсовыя монеты, чеканенныя въ различные періоды, начиная отъ временъ королевы Анны, вмст съ двумя французскими су и нмецкими зильбергрошами. Всю эту смсь мистеръ Лесли высокорчиво называлъ ‘коллекціею монетъ’ и въ своемъ духовномъ завщаніи обозначилъ какъ фамильное наслдство. За всмъ тмъ находилось еще множество другихъ любопытныхъ предметовъ подобнаго свойства и равнаго достоинства, ‘quae nunc describere longum est’. Мистеръ Лесли занимался въ это время, употребляя его собственныя слова, ‘приведеніемъ вещей въ порядокъ’, занятіе, совершаемое имъ съ примрной аккуратностію разъ въ недлю. Этотъ день былъ назначенъ для подобнаго дла, и мистеръ Лесли только что пересчиталъ ‘коллекцію монетъ’ и собирался уложить ихъ въ кошелекъ, когда ударъ Франка въ мдную скобу долетлъ до его слуха.

Мистеръ Мондеръ Слюгъ Лесли остановился, съ видомъ недоврчивости покачалъ головой и приготовился было снова приступить къ длу, какъ вдругъ овладла имъ сильная звота, мшавшая ему въ теченіе цлыхъ двухъ минутъ завязать кошелекъ.

Предоставивъ этому кабинетному занятію кончиться своимъ порядкомъ, мы обратимся въ гостиную, или, врне сказать, въ пріемную, и посмотримъ, какого рода происходятъ тамъ развлеченія. Гостиная эта находилась въ первомъ этаж. Изъ оконъ ея представлялся плнительный видъ,— не тощихъ, захирвшихъ сосенъ, но романтичнаго, волнистаго, густого лса. Впрочемъ, эта комната посл кончины мистриссъ Лесли оставалась безъ всякаго употребленія. Правда, она предназначалась для того, чтобы сидть въ ней тогда, когда собиралось много гостей, но такъ какъ гости никогда не собирались въ домъ мистера Лесли, поэтому и въ гостиной никогда не сидли. Да въ настоящее время и невозможно было сидть въ ней, потому что бумажныя шпалеры, подъ вліяніемъ сырости, отстали отъ стнъ, а крысы, мыши и моль, эти ‘edaces rerum’, раздлили между собой, на съденіе, почти вс подушки отъ стульевъ и значительную часть пола. Вслдствіе этого, гостиную замняла общая комната, въ которой завтракали, обдали и ужинали, и гд посл ужина мистеръ Лесли имлъ обыкновеніе курить табакъ, подъ аккомпанеманъ горячаго или голоднаго пунша, отчего по всей комнат раздавался запахъ, говорящій о множеств яствъ и тснот жилища. Въ этой комнат было два окна: одно обращалось къ тощимъ соснамъ, а другое выходило за хуторный дворъ, и изъ него видъ замыкался птичникомъ. Вблизи перваго окна сидла мистриссъ Лесли, передъ ней, за высокой табуретк, стояла корзинка, съ дтскимъ платьемъ, требующимъ починки. Подл нея находился рабочій столикъ, розоваго дерева, съ бронзовыми каемками. Это былъ ея свадебный подарокъ и въ свое время стоилъ чрезвычайно дорого, хотя отдлка его не отличалась ни вкусомъ, ни изящностью работы. Отъ частаго и давняго употребленія, бронза во многихъ мстахъ отстала и часто причиняла мучительную боль дтскимъ пальчикамъ или наносила опустошеніе на платье мистриссъ Лесли. И въ самомъ дл, это была самая затйливая мебель изъ цлаго дома, благодаря этимъ качествамъ бронзовыхъ украшеній, такъ что еслибъ это была живая обезьяна, то, право, и та не могла бы надлать, столько вредныхъ шалостей. На рабочемъ столик лежали швейный приборъ, наперстокъ, ножницы, мотки шерсти и нитокъ и маленькіе лоскутки холстины и сукна для заплатокъ. Впрочемъ, мистриссъ Лесли не занималась еще работой она только приготовлялось заняться ею,— и приготовленія эти длились не мене полутора часа. На колняхъ у ней лежалъ романъ, женщины-писательницы, очень много писавшей для минувшаго поколнія, подъ именемъ ‘мистриссъ Бриджетъ Синяя Мантія’. Въ лвой рук мистриссъ Лесли держала весьма тоненькую иголку, а въ правой — очень толстую нитку, отъ времени до времени, она прилагала конецъ помянутой нитки къ губамъ и потомъ, отводя глаза отъ романа, длала хотя и усиленное, но безполезное нападеніе на ушко иголки. Во не одинъ, однако же, романъ отвлекалъ вниманіе мистриссъ Лесли: она безпрестанно отрывалась отъ работы, или, лучше сказать, отъ чтенія, затмъ, чтобъ побранить дтей, спросить, ‘который часъ’, замтить, что ‘и изъ Сары ничего не выдетъ путнаго’, или выразить, изумленіе, почему мистеръ Лесли не хочетъ замтить, что розовый столикъ давно пора отдатъ въ починку. Мистриссъ Лесли, надобно правду сказать, была женщина довольно миловидная. На зло ея одежд, въ одно и то же время весьма неопрятной и черезчуръ экономической, она все еще имла видъ лэди и даже боле, если взять въ соображеніе тяжкія обязанности, сопряженныя съ ея положеніемъ. Она очень гордилась древностью своей фамиліи, какъ съ отцовской, такъ и съ материнской стороны: ея мать происходила изъ почтеннаго рода Додлеровъ изъ Додль-Плэйса, существовавшаго до Вильяма-Завоевателя. Дйствительно, стоитъ только заглянуть въ самыя раннія лтописи нашего отечества, стоитъ только о размотрть нкоторыя изъ тхъ безконечно-длинныхъ поэмъ моральнаго свойства, которыми восхищались въ старину наши таны и альдерманы, чтобъ убдиться, что Додлеры имли сильное вліяніе на народъ прежде, чмъ Вильямъ I произвелъ во всемъ государств великій переворотъ. Между тмъ какъ фамилія матери была неоспоримо саксонская, фамилія отца имла не только имя но и особенныя качества, исключительно принадлежавшія однимъ нормандцамъ. Отецъ мистриссъ Лесли носилъ имя Монтфиджетъ, безъ всякаго сомннія, но неотъемлемому праву потомства отъ тхъ знаменитыхъ бароновъ Монтфиджетъ, которые нкогда влдли обширными землями и неприступными замками. Какъ слдуетъ быть истому нормандцу, Монтфиджеты отличались большими, немного вздернутыми кверху носами, сухощавостію, вспыльчивостію и раздражительностію. Соединеніе этихъ двухъ поколній обнаруживалось даже для самаго обыкновеннаго физіономиста какъ въ физическомъ, такъ и въ моральномъ устройств мистриссъ Лесли. У нея были умные, выразительные, голубыя глаза саксонки и правильный, немного вздернутый носъ нормандки, она часто задумывалась ни надъ чмъ и предавалась безпечности и лни тамъ, гд требовалось все ея вниманіе — качества, принадлежавшія однимъ только Додлерамъ и Монтфиджетамъ. У ногъ мистриссъ Лесли играла маленькая двочка — съ прекрасными волосами, спускавшимися за уши мягкими локонами. Въ отдаленномъ конц комнаты, за высокой конторкой, сидлъ школьный товарищъ Франка, старшій сынъ мистера Лесли. Минуты за дв передъ тмъ, какъ Франкъ ударомъ въ скобу нарушилъ во всемъ дом спокойствіе и тишину, онъ отвелъ глаза отъ книгъ, лежавшихъ на конторк, и отвелъ для того, чтобы взглянуть на чрезвычайно ветхій экземпляръ греческаго тестамента, въ которомъ братъ его Оливеръ просилъ Рандаля разршить встрченное затрудненіе. Въ то время, какъ лицо молодого студента повернулось къ свту, ваше первое впечатлніе, при вид его, было бы довольно грустное и пробудило бы въ вашей душ участіе, смшанное съ уваженіемъ, потому что это лицо потеряло уже живой, радостный характеръ юности: между бровями его образовалась морщина, подъ глазами и между оконечностями ноздрей и рта проходили линіи, говорившія объ истом,— цвтъ лица былъ желто-зеленый, губы блдныя. Лта, проведенныя въ занятіяхъ, уже посяли смена разслабленія и болзни. Но если взоръ вашъ остановится доле на выраженіи липа, то ваше состраданіе постепенно уступитъ мсто какому-то тревожному, непріятному чувству,— чувству, имющему близкое сходство со страхомъ. Вы увидли бы ясный отпечатокъ ума обработаннаго и въ то же время почувствовали бы, что въ этой обработк было что-то громадное, грозное. Замтнымъ контрастомъ этому лицу, преждевременно устарвшему и не по лтамъ умному, служило здоровое, круглое лицо Оливера, съ томными, голубыми глазами, устремленными прямо на проницательные глаза брата, какъ будто въ эту минуту Оливеръ всми силами старался уловить изъ нихъ хоть одинъ лучъ того ума, которымъ сіяли глаза Рандаля, какъ свтомъ звзды — чистымъ и холоднымъ. При удар Франка, въ томныхъ голубыхъ глазахъ Оливера заискрилось одушевленіе, и онъ отскочилъ отъ брата въ сторону. Маленькая двочка откинула съ лица спустившіеся локоны и устремила на свою мама взглядъ, выражавшій испугъ и удивленіе.

Молодой студентъ нахмурилъ брови и съ видомъ человка, котораго ничто не занимаетъ, снова углубился въ книги.

— Ахъ, Боже мой! вскричала мистриссъ Лесли: — кто бы это могъ быть? Оливеръ! сію минуту прочь, отъ окна: тебя увидятъ. Джульета! сбгай…. нтъ, позвони въ колокольчикъ…. нтъ, нтъ, бги на лстницу и скажи, что дома нтъ. Нтъ дома, да и только, повторяла мистриссъ Лесли выразительно.

Кровь Монтфиджета заиграла въ ней.

Спустя минуту, за дверьми гостиной послышался громкій ребяческій голосъ Франка.

Рандаль слегка вздрогнулъ.

— Это голосъ Франка Гэзельдена, сказалъ онъ.— Мама, я желалъ бы его видть.

— Видть его! повторила мистриссъ Лесли, съ крайнимъ изумленіемъ: — видть его! когда наша комната въ такомъ положеніи.

Рандаль могъ бы замтить, что положеніе комнаты нисколько не хуже обыкновеннаго, но не сказалъ ни слова. Легкій румянецъ какъ быстро показался на его лиц, такъ же быстро и исчезъ съ него, вслдъ за тмъ онъ прислонился щекой къ рук и крпко сжалъ губы.

Наружная дверь затворилась съ угрюмымъ, негостепріимнымъ скрипомъ, и въ комнату, въ стоптанныхъ башмакахъ, вошла служанка, съ визитной карточкой.

— Кому эта карточка? Дженни, подай ее мн! вскричала мистриссъ Лесли.

Но Дженни отрицательно кивнула головой, положила карточку на конторку подл Рандаля и исчезла, не сказавъ ни слова.

— Рандаль! Рандаль! взгляни, взгляни, пожалуста! вскричалъ Оливеръ, снова бросившись къ окну: — взгляни, какая миленькая срая лошадка.

Рандаль приподнялъ голову… мало того: онъ нарочно подошелъ къ окну и устремилъ минутный взоръ на рзвую шотландскую лошадку и на щегольски одтаго прекраснаго наздника. Въ эту минуту перемны пролетали по лицу Рандаля быстре облаковъ по небу въ бурную погоду. Въ эту минуту вы замтили бы въ выраженіи лица его, какъ зависть смнялась досадою, и тогда блдныя губы его дрожали, кривились, брови хмурились, вы замтили бы, какъ надежда и самоуваженіе разглаживали его брови и вызывали на лицо надменную улыбку, и потомъ все по прежнему становилось холодно, спокойно, неподвижно въ то время, какъ онъ возвращался къ своимъ дламъ, слъ за нихъ съ ршимостью и вполголоса сказалъ:

— Знаніе есть сила!

Мистриссъ Лесли подошла къ Рандалю съ сильнымъ душевнымъ волненіемъ и нкоторымъ замшательствомъ, она нагнулась черезъ плечо Рандаля и прочитала карточку. Въ подражаніе печатному шрифту, на ней написано было чернилами: ‘М. Франкъ Гэзельденъ’, и потомъ сейчасъ же подъ этими словами, на скорую руку и не такъ отчетливо, написано было карандашомъ слдующее:

‘Любезный Лесли, очень жалю, что не засталъ тебя. Прізжай къ намъ, пожалуста.’

— Ты подешь, Рандаль? спросила мистриссъ Лесли, посл минутнаго молчанія.

— Не знаю, не думаю.

— Почему же ты не можешь хать? у тебя есть хорошее модное платье. Ты можешь хать куда теб вздумается, не такъ, какъ эти дти.

И мистриссъ Лесли съ сожалніемъ взглянула на грубую, изношенную курточку Оливера и оборванное платьице маленькой Джульеты.

— Все, что я имю теперь, я обязанъ этимъ мистеру Эджертону, и потому долженъ соображаться съ его желаніями. Я слышалъ, что онъ не совсмъ въ хорошихъ отношеніяхъ съ этими Гэзельденами, сказалъ Рандаль, и потомъ, взглянувъ на брата своего, который казался крайне огорченнымъ, онъ присовокупилъ довольно ласково, но сквозь эту ласку проглядывала холодная надменность: — все, что я отнын буду имть, Оливеръ, этимъ буду обязанъ себ одному, и тогда, если мн удастся возвыситься, я возвышу и мою фамилію.

— Милый, дорогой мой Рандаль! сказала мистриссъ Лесли, нжно цалуя его въ лобъ: — какое у тебя доброе сердце!

— Нтъ, маменька: по моему, съ добрымъ сердцемъ трудне сдлать большіе успхи въ свт, чмъ твердой волей и хорошей памятью, отвчалъ Рандаль отрывисто и съ видомъ пренебреженія.— Однако, я больше не могу читать теперь. Пойдемъ прогуляться, Оливеръ.

Сказавъ это, онъ отвелъ эти себя руку матери и вышелъ изъ комнаты.

Рандаль уже былъ на лугу, когда Оливеръ присоединился къ нему. Не замчая брата своего, онъ продолжалъ итти впередъ быстро, большими шагами и въ глубокомъ молчаніи. Наконецъ онъ остановился подъ тнью стараго дуба, который уцллъ отъ топора потому только, что по старости своей никуда больше не годился, какъ на дрова. Дерево стояло на пригорк, съ котораго взору представлялся ветхій домъ, не мене того ветхая церковь и печальная, угрюмая деревня.

— Оливеръ, сказалъ Рандаль сквозь зубы, такъ что голосъ его похожъ былъ на шипнье: — Оливеръ, вотъ подъ самымъ этимъ деревомъ я въ первый разъ ршился….

Рандаль замолчалъ.

— На что же ты ршился, Рандаль?

— Читать съ прилежаніемъ. Знаніе есть сила.

— Но, мн кажется, ты и безъ того любилъ читать.

— Я! воскликнулъ Рандаль.— Такъ ты думаешь, что я люблю чтеніе?

Оливеръ испугался.

—Ты знаешь, продолжалъ Рандаль: — что мы, Лесли, не всегда находились въ такомъ нищенски-бдномъ состояніи. Ты знаешь, что и теперь еще существуетъ человкъ, который живетъ въ Лондон на Гросвеноръ-Сквер, и который богатъ, очень богатъ. Его богатство перешло къ нему отъ фамиліи Лесли: этотъ человкъ, Оливеръ, мой покровитель, и очень-очень добръ ко мн.

Съ каждымъ изъ этихъ словъ Рандаль становился угрюме.

— Пойдемъ дальше, сказалъ онъ, посл минутнаго молчанія: — пойдемъ.

Прогулка снова началась, она совершалась быстре прежняго, братья молчали.

Они пришли наконецъ къ небольшому, мелкому потоку и, перепрыгивая по камнямъ, набросаннымъ въ одномъ мст его, очутились на другомъ берегу, не замочивъ подошвы.

— Не можешь ли ты, Оливеръ, сломить мн вонъ этотъ сукъ? отрывисто сказалъ Рандаль, указывая на дерево.

Оливеръ механически повиновался, и Рандаль, ощипавъ листья и оборвавъ лишнія втки, оставилъ на конц развилину и этой развилиной началъ разбрасывать большіе камни.

— Зачмъ ты это длаешь, Рандаль? спросилъ изумленный Оливеръ.

— Теперь мы на другой сторон ручья, и по этой дорог мы больше не пойдемъ. Намъ не нужно переходить бродъ по камнямъ!… Прочь ихъ, прочь!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА XIII.

На другое утро посл поздки Франка Гэзельдена въ Рудъ-Голлъ, высокородный Одлей Эджертонъ, почетный членъ Парламента, сидлъ въ своей библіотек и, въ ожиданіи прибытія почты, пилъ, передъ уходомъ въ должность, чай и быстрымъ взоромъ пробгалъ газету.

Между мистеромъ Эджертономъ и его полу-братомъ усматривалось весьма малое сходство, можно сказать даже, что между ними не было никакого сходства, кром того только, что оба они были высокаго роста, мужественны и сильны. Атлетическій станъ сквайра начиналъ уже принимать то состояніе тучности, которое у людей, ведущихъ спокойную и безпечную жизнь, при переход въ лта зрлаго мужества, составляетъ, по видимому, натуральное развитіе организма. Одлей, напротивъ того, имлъ расположеніе къ худощавости, и фигура его, хотя и связанная мускулами твердыми какъ желзо, имла въ то же время на столько стройности, что вполн удовлетворяла столичнымъ идеямъ объ изящномъ сложеніи. Въ его одежд, въ его наружности,— въ его tout ensemble,— проглядывали вс качества лондонскаго жителя. Въ отношеніи къ одежд онъ обращалъ строгое вниманіе на моду, хотя это обыкновеніе и не было принято между дятельными членами Нижняго Парламента. Впрочемъ, и то надобно сказать, Одлей Эджертонъ всегда казался выше своего званія. Въ самыхъ лучшихъ обществахъ онъ постоянно сохранялъ мсто значительной особы, и, какъ кажется, успхъ его въ жизни завислъ собственно отъ его высокой репутаціи въ качеств ‘джентльмена’.

Въ то время, какъ онъ сидитъ, нагнувшись надъ журналомъ, вы замчаете какую-то особенную прелесть въ поворот его правильной и прекрасной головы, покрытой темно-каштановыми волосами — темно-каштановыми, несмотря на красноватый отливъ — плотно остриженной сзади и съ маленькой лысиной спереди, которая нисколько не безобразитъ его, но придаетъ еще боле высоты открытому лбу. Профиль его прекрасный: съ крупными правильными чертами, мужественный и нсколько суровый. Выраженіе лица его — не такъ какъ у сквайра — не совсмъ открытое, но не иметъ оно той холодной скрытности, которая замтна въ серьёзномъ характер молодого Лесли, напротивъ того, вы усматриваете въ немъ скромность, сознаніе собственнаго своего достоинства и умнье управлять своими чувствами, что и должно выражаться на физіономіи человка, привыкшаго сначала обдумать и уже потомъ говорить. Всмотрвшись въ него, васъ нисколько не удивитъ народная молва, что онъ не иметъ особенныхъ способностей длать сильныя возраженія: онъ просто — ‘дльный адвокатъ’. Его рчи легко читаются, но въ нихъ не замтно ни риторическихъ украшеній, ни особенной учености. Въ немъ нтъ излишняго юмору, но зато онъ одаренъ особеннымъ родомъ остроумія, можно сказать, равносильнаго важной и серьёзной ироніи. Въ немъ не обнаруживается ни обширнаго воображенія, ни замчательной утонченности разсудка, но если онъ не ослпляетъ, зато и не бываетъ скучнымъ — качество весьма достаточное, чтобъ быть свтскимъ человкомъ. Его везд и вс считали за человка, одареннаго здравымъ умомъ и врнымъ разсудкомъ.

Взгляните на него теперь, когда онъ оставляетъ чтеніе журнала и суровыя черты лица его сглаживаются. Вамъ не покажется удивительнымъ и нетрудно будетъ убдиться въ томъ, что этотъ человкъ былъ нкогда большимъ любимцемъ женщинъ, и что онъ по сіе время еще производитъ весьма значительное впечатлніе въ гостиныхъ и будуарахъ. По крайней мр никто не удивлялся, когда богатая наслдница Клементина Лесли, родственница лорда Лэнсмера, находившаяся подъ его опекою — молоденькая лэди, отвергнувшая предложенія трехъ наслдственныхъ британскихъ графовъ — сильно влюбилась, какъ говорили и увряли ея искреннія подруги, въ Одлея Эджертона. Хотя желаніе Лэнсмеровъ состояло въ томъ, чтобы богатая наслдница вышла замужъ за сына ихъ лорда л’Эстренджа, но этотъ молодой джентльменъ, котораго понятія о супружеской жизни совпадали съ эксцентричностью его характера, ни подъ какимъ видомъ не раздлялъ намренія родителей и, если врить городскимъ толкамъ, былъ главнымъ участникомъ въ устройств партіи между Клементиной и другомъ своимъ Одлеемъ. Партія эта, несмотря на расположеніе богатой наслдницы къ Эджертону, непремнно требовала посторонняго содйствія, потому что, деликатный во всхъ отношеніяхъ, мистеръ Эджертонъ долго колебался. Сначала онъ отказывался отъ нея потому, что состояніе его было гораздо мене того, какъ полагали, и что, несмотря на всю любовь и уваженіе къ невст, онъ не хотлъ даже допустить идеи быть обязаннымъ своей жен. Въ теченіе этой нершимости, л’Эстренджъ находился вмст съ полкомъ за границей, но, посредствомъ писемъ къ своему отцу и къ кузин Клементин, онъ ршился открыть переговоры и успшнымъ окончаніемъ ихъ совершенно разсялъ всякія, со стороны Одлея, сомннія, такъ что не прошло и года, какъ мистеръ Эджертонъ получилъ руку богатой наслдницы. Брачныя условія касательно ея приданаго, большею частію состоящаго изъ огромныхъ капиталовъ, были заключены необыкновенно выгодно для супруга, потому что хотя капиталъ во время жизни супруговъ оставался нераздльнымъ, на случай могущихъ быть дтей, но если кто нибудь изъ нихъ умретъ, не оставивъ законныхъ наслдниковъ, то все безъ ограниченія переходило въ вчное владніе другому. Миссъ Лесли, по согласію которой и даже по ея предложенію сдлана была эта оговорка, если и обнаруживала великодушную увренность въ мистер Эджертон, зато нисколько не оскорбляла своихъ родственниковъ, впрочемъ, и то надобно замтить, у миссъ Лесли не было такихъ близкихъ родственниковъ, которые имли бы право распространять свои требованія на ея наслдство. Ближайшій ея родственникъ, и слдовательно законный наслдникъ, былъ Харли л’Эстренджъ, а если этотъ наслдникъ оставался довольнымъ такимъ распоряженіемъ, то другіе не имли права выражать свои жалобы. Родственная связь между нею и фамиліей Лесли изъ Рудъ-Голла была, какъ мы сейчасъ увидимъ, весьма отдаленная.

Мистеръ Эджертонъ, сейчасъ же посл женитьбы, принялъ дятельное участіе въ длахъ Нижняго Парламента. Положеніе его въ обществ сдлалось тогда самымъ выгоднымъ, чтобъ начинать блестящую каррьеру. Его слова въ ту пору о состояніи провинцій принимали большую значительность, потому что онъ находился въ нкоторой отъ нея зависимости. Его таланты много выиграли чрезъ изобиліе, роскошь и богатство его дома на Гросвеноръ-Сквэр, чрезъ уваженіе, внушаемое имъ къ своей особ, какъ къ человку, положившему своей жизни прочное основаніе, и наконецъ чрезъ богатство, дйствительно весьма большое и народными толками увеличиваемое до богатства Креза. Успхи Одлея Эджертона далеко превосходили вс раннія отъ него ожиданія. Съ самого начала онъ занялъ то положеніе въ Нижнемъ Парламент, которое требовало особеннаго умнья, чтобъ утвердиться на немъ, и большого знанія свта, чтобъ не навлечь на себя обвиненія въ томъ, что оно занимается человкомъ безъ всякихъ способностей, изъ одной только прихоти, утвердиться же на этомъ мст для человка честолюбиваго было особенно выгодно. Короче сказать, мистеръ Эджертонъ занялъ въ Парламент положеніе такого человка, который принадлежитъ на столько къ своей партіи, на сколько требовалось, чтобъ въ случа нужды имть отъ нея подпору,— и въ то же время онъ на столько былъ свободенъ отъ нея, на сколько нужно было, чтобы при нкоторыхъ случаяхъ подать свой голосъ, выразить свое собственное мнніе.

Какъ приверженецъ и защитникъ системы торіемъ, онъ совершенно отдлился отъ провинціальной партіи и всегда оказывалъ особенное уваженіе къ мнніямъ большихъ городокъ. Нe забгая впередъ современнаго стремленія политическаго духа и не отставая отъ него, онъ съ той дальновидной расчетливостью достигалъ своей цли, которую совершенное знаніе свта доставляетъ иногда великимъ политикамъ. Онъ былъ такой прекрасный барометръ для наблюденія той перемнчивой погоды, которая называется общественнымъ мнніемъ, что могъ бы участвовать въ политическомъ отдл газеты Times. Очень скоро, и даже съ умысломъ, онъ поссорился съ своими лэнсмерскими избирателями и ни разу уже боле не заглядывалъ въ этотъ округъ,— быть можетъ, потому, что это имло тсную связь съ весьма непріятными воспоминаніями. Его спичи, возбуждавшіе такое негодованіе въ Лэнсмер, въ то же время приводили въ восторгъ одинъ изъ нашихъ торговыхъ городовъ, такъ что при слдующихъ выборахъ этотъ городъ почтилъ мистера Эджертона правомъ быть его представителемъ. Въ ту пору, до преобразованія Парламента, большіе торговые города избирали себ членовъ изъ среды людей весьма замчательныхъ. И тотъ изъ членовъ вполн могъ гордиться своимъ положеніемъ въ Парламент, кто уполномочивался выражать и защищать мннія первйшихъ купцовъ Англіи.

Мистриссъ Эджертонъ прожила въ брачномъ состояніи нсколько лтъ. Дтей она не оставила. Правда, были двое, но и т скончались на первыхъ порахъ своего младенчества. Поэтому все женино состояніе перешло въ неоспоримое и неограниченное владніе мужа.

До какой степени вдовецъ сокрушался потерею своей жены, онъ не обнаружилъ этого передъ свтомъ. И въ самомъ дл, Одлей Эджертонъ былъ такой человкъ, который еще съ дтскаго возраста пріучилъ себя скрывать волненія души своей. На нсколько мсяцевъ онъ самого себя схоронилъ въ деревн,— въ какой именно, никому не было извстно. По возвращеніи лицо его сдлалось замтно угрюме, въ привычкахъ же его и занятіяхъ не открывалось никакой перемны, исключая разв той, что вскор онъ получилъ въ Парламент оффиціальную должность и по этому случаю сдлался дятельне прежняго.

Мастеръ Эджертонъ, въ денежныхъ отношеніяхъ, всегда считался щедрымъ и великодушнымъ. Не разъ было замчено, что на капиталы богатаго человка весьма часто возникаютъ съ той или другой стороны различнаго рода требованія. Мы же при этомъ должны сказать, что никто такъ охотно не соглашался съ подобными требованіями, какъ Одлей Эджертонъ. Но между всми его благотворительными поступками ни одинъ, по видимому, не заслуживалъ такой похвалы, какъ великодушіе, оказанное сыну одного изъ бдныхъ и дальнихъ родственниковъ покойной жены, именно старшему сыну мистера Лесли изъ Рудъ-Голла.

Здсь, слдуетъ замтить, поколнія четыре назадъ проживалъ нкто сквайръ Лесли, человкъ, обладающій множествомъ акровъ земли и дятельнымъ умомъ. Случилось такъ, что между этимъ сквайромъ и его старшимъ сыномъ возникло большое несогласіе, по поводу котораго хотя сквайръ и не лишилъ преступнаго сына наслдства, но до кончины своей отдлилъ половину благопріобртеннаго имнія младшему сыну.

Младшій сынъ одаренъ былъ отъ природы прекрасными способностями и характеромъ, которые вполн оправдывала распоряженіе родителя. Онъ увеличилъ свое богатство и чрезъ общественную службу, а такъ же и чрезъ хорошую женитьбу, сдлался въ короткое время человкомъ извстнымъ и замчательнымъ. Потомки слдовали его примру и занимали почетныя мста между первыми членами Нижняго Парламента. Это продолжалось до послдняго изъ нихъ, который, умирая, оставилъ единственной наслдницей и представительницей рода Лесли дочь Клементину, впослдствіи вышедшую замужъ за мистера Эджертона.

Между тмъ старшій сынъ вышеприведеннаго сквайра, получивъ наслдство, промоталъ изъ него большую часть, а чрезъ дурныя наклонности и довольно низкія связи усплъ унизить даже достоинство своего имени. Его наслдники подражали ему до тхъ поръ, пока отцу Рандаля, мистеру Маундеру Слюгъ Лесли, не осталось ничего, кром ветхаго дома, который у нмцевъ называется Stammschloss, и нсколько акровъ жалкой земли, окружавшей этотъ домъ.

Хотя вс сношенія между этими двумя отраслями одной фамиліи прекратились совершенно, однако же, младшій братъ постоянно питалъ уваженіе къ старшему, какъ къ глав дома Лесли. Поэтому нкоторые полагали, что мистриссъ Эджертонъ на смертномъ одр поручала попеченію мужа бдныхъ однофамильцевъ ея и родственниковъ. Предположеніе это еще боле оправдывалось тмъ, что Одлей, возвратясь посл кончины мистриссъ Эджертонъ въ Лондонъ, немедленно отправилъ къ мистеру Маундеру Лесли пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ, которые, какъ онъ говорилъ, жена его, не оставивъ письменнаго завщанія, изустно предназначила въ пользу того джентльмена, и кром того Одлей просилъ позволенія принять на свое попеченіе воспитаніе Рандаля Лесли.

Мистеръ Mayндеръ Лесли съ помощію такого капитала могъ бы сдлать весьма многое для своего маленькаго имнія или могъ бы на проценты съ него доставлять матеріяльныя пособія домашнему комфорту. Окрестный стряпчій, пронюхавъ объ этомъ неожиданномъ наслдств мистера Лесли, поспшилъ прибрать деньги къ своимъ рукамъ, подъ предлогомъ пустить ихъ въ весьма выгодные обороты. Но лишь только пять тысячъ фунтовъ поступили въ его распоряженіе, какъ онъ немедленно отправился вмст съ ними въ Америку.

Между тмъ Рандаль, помщенный мистеромъ Эджертономъ въ превосходную приготовительную школу, съ перваго начала не обнаруживалъ ни малйшихъ признаковъ ни прилежанія, ни талантовъ, но передъ самымъ выпускомъ его изъ школы въ нее поступилъ, въ качеств классическаго наставника, молодой человкъ, окончившій курсъ наукъ къ Оксфордскомъ университет. Необыкновенное усердіе новаго учителя и совершенное знаніе своего дла произвели большое вліяніе за всхъ вообще учениковъ, а на Рандаля Лесли въ особенности. Вн классовъ учитель много говорилъ о польз и выгодахъ образованія и впослдствіи, въ весьма непродолжительномъ времени, обнаружилъ эти выгоды въ лиц своей особы. Онъ превосходно описалъ греческую комедію, и духовная коллегія, изъ которой онъ былъ исключенъ за нкоторыя отступленія отъ строгаго образа жизни, снова приняла его въ свои объятія, наградивъ его ученой степенью. Спустя нсколько времени, онъ принялъ священническій санъ, сдлался наставникомъ въ той же коллегіи, отличился еще боле написаннымъ трактатомъ объ удареніяхъ греческаго языка, получилъ прекрасное содержаніе и, какъ вс полагали, былъ на прямой дорог къ епископскому сану. Этотъ-то молодой человкъ и поселилъ къ Рандал Лесли весьма сильную жажду познанія, такъ что при поступленіи мальчика въ Итонскую школу онъ занялся науками съ такимъ усердіемъ и непоколебимостью, что слава его вскор долетла до Одлея Эджертона. Съ этого времени Одлей принималъ самое живое, почти отеческое, участіе въ блестящемъ итонскомъ студент, и во время вакацій Рандаль всегда проводилъ нсколько дней у своего покровителя.

Я сказалъ уже, что поступокъ Эджертона, въ отношеніи къ мальчику, былъ боле достоинъ похвалы, нежели большая часть тхъ примровъ великодушія, за которые его превозносили, тмъ боле, что за это свтъ не рукоплескалъ ему. Впрочемъ, все, что человкъ творить внутри пространства своихъ родственныхъ связей, не можетъ нести съ собой того блеска, которымъ облекается щедрость, обнаруживаемая при публичныхъ случаяхъ. Вроятно, это потому, что помощь, оказанная родственнику, или ставится ни во что, или считается, въ строгомъ смысл слова, за прямую обязанность. Сквайръ Гэзельденъ справедливо замчалъ, что Рандаль Лесли, по родственнымъ связямъ, находился гораздо ближе къ Гэзельденамъ, чмъ къ мистеру Эджертону, и это доказывается тмъ, что ддъ Рандаля былъ женатъ на миссъ Гэзельденъ (самая высокая связь, которую бдная отрасль фамиліи Лесли образовала со времени вышеприведеннаго раздла). Но Одлей Эджертонъ, по видимому, вовсе не зналъ этого факта. Не будучи потомкомъ Гэзельденовъ, онъ не безпокоился объ ихъ генеалогіи, а кром того, оказывая помощь бднымъ Лесли, онъ далъ понять имъ, что примръ его великодушія должно приписать единственно его уваженію къ памяти и родству покойной мистриссъ Эджертонъ. Съ своей стороны, сквайръ въ щедрости Одлея Эджертона къ фамиліи Лесли видлъ сильный упрекъ своему собственному невниманію къ этимъ бднякамъ, и потому ему сдлалось вдвое прискорбне, когда въ дом его упомянули имя Рандаля Лесли. Но дло въ томъ, что Лесли изъ Рудъ-Голла до такой степени избгали всякаго вниманія, что сквайръ дйствительно забылъ объ ихъ существованіи. Онъ только тогда и вспомнилъ о нихъ, когда Рандаль сдлался обязаннымъ его брату, и тутъ онъ почувствовалъ сильное угрызеніе совсти въ томъ, что кром его, главы Гэзельденовъ, ни кто бы не долженъ былъ подать руку помощи внуку Гэзельдена.

Изъяснивъ такимъ образомъ хотя и скучновато положеніе Одлея Эджертона въ свт или въ отношеніи къ его молодому protg, и позволяю теперь ему выучить письма и читать ихъ.

ГЛАВА XIV.

Мистеръ Эджертонъ взглянулъ на груду писемъ, лежавшихъ передъ нимъ, нкоторыя изъ нихъ распечаталъ, потомъ, безъ всякаго вниманія, пробжалъ, разорвалъ и бросилъ въ пустой ящикъ. Люди, занимающіе въ обществ публичныя должности, получаютъ такое множество странныхъ писемъ, что ящики, предназначенные для грязной бумаги, никогда не остаются пусты. Письма отъ аматёровъ, свдущихъ въ финансовой части и предлагающихъ новые способы къ погашенію государственныхъ долговъ,— письма изъ Америки, выпрашивающія автографовъ,— письма отъ нжныхъ деревенскихъ маменекъ, рекомендующихъ, какъ какое нибудь чудо, своего сынка, для помщенія въ королевскую службу,— письма, подписанныя какой нибудь Матильдой или Каролиной, и извщающія, что Каролина или Матильда видла портретъ мистера Эджертона на выставк, и что сердце, неравнодушное къ прелестямъ этого портрета, можно найти въ Пикадилли, подъ No такимъ-то,— письма отъ нищихъ, самозванцевъ, сумасшедшихъ, спекуляторовъ и шарлатановъ, и вс имъ подобныя письма служатъ пищею пустому ящику.

Изъ разсмотрнной корреспонденціи мистеръ Эджертонъ сначала отобралъ дловыя письма и методически положилъ ихъ въ одно отдленіе бумажника, и потомъ письма отъ частныхъ людей, которыя также тщательно положилъ въ другое отдленіе. Послднихъ было всего только три: одно — отъ управляющаго, другое — отъ Харли л’Эстренджа, и третье — отъ Рандаля Лесли. Мистеръ Эджертонъ имлъ обыкновеніе отвчать за получаемыя письма въ контор, и въ эту-то контору, спустя нсколько минутъ, онъ направилъ свой путь. Не одинъ прохожій оборачивался назадъ, чтобъ еще разъ взглянуть на мужественную фигуру человка, сюртукъ котораго, несмотря на знойный лтній день, былъ застегнутъ на вс пуговицы и, какъ нельзя лучше, обнаруживалъ стройный станъ и могучую грудь прекраснаго джентльмена. При вход въ Парламентскую улицу, къ Одлею Эджертону присоединялся одинъ изъ его сослуживцевъ, который также спшилъ въ свою контору.

Сдлавъ нсколько замчаній насчетъ послдняго парламентскаго засданія, этотъ джентльменъ сказалъ:

— Да кстати, не можешь ли ты обдать у меня въ субботу? ты встртишься съ Лэнсмеромъ. Онъ пріхалъ сюда подавать голосъ за насъ въ понедльникъ.

— Въ этотъ день я просилъ къ себ нкоторыхъ знакомыхъ, отвчалъ мистеръ Эджертонъ: — но это можно будетъ отложить до другого раза. Я вижу лорда Лэнсмера слишкомъ рдко, чтобъ пропустить какой бы то ни было случай видться съ человкомъ, котораго уважаю.

— Такъ рдко! Правда, онъ очень мало бываетъ въ город, но что теб мшаетъ създить къ нему въ деревню? О, еслибъ ты зналъ, какая чудная охота тамъ, какой пріятный старинный домъ?

— Мой милый Вестбурнъ, неужели ты не знаешь, что этотъ домъ — пітіит vicina Cremonae — находится въ ближайшемъ сосдств съ мстечкомъ, гд меня ненавидятъ.

— Ха, ха! да, да. Теперь я помню, что ты поступилъ въ первый разъ въ Парламентъ въ качеств депутата того уютнаго мстечка. Однако, самъ Лэнсмеръ не находилъ ничего предосудительнаго въ мнніяхъ, которыя ты излагалъ въ ту пору Парламенту.

— Нисколько! Онъ велъ себя превосходно, да, кром того, я въ весьма короткихъ отношеніяхъ съ д’Эстренджемъ.

— Скажи пожалуста, прізжаетъ ли когда нибудь этотъ чудакъ въ Англію?

— Прізжаетъ,— обыкновенно разъ въ годъ, на нсколько дней собственно затмъ, чтобы повидаться съ отцомъ и матерью, а потомъ снова отправиться на континентъ.

— Я ни разу не встрчалъ его.

— Онъ прізжаетъ въ сентябр или октябр, когда тебя, безъ всякаго сомннія, не бываетъ въ город, и Лэнсмеры нарочно для этого являются сюда.

— Почему же не онъ детъ къ нимъ?

— Полагаю потому, что человку, пріхавшему въ теченіе года на нсколько дней, найдется бездна дла въ самомъ Лондон.

— Что, онъ такъ же забавенъ, какъ и прежде?

Эджертонъ кивнулъ головой.

— И такъ же замчателенъ, какимъ онъ могъ бы быть, продолжалъ лордъ Вестбурнъ.

— И такъ же знаменитъ, какъ долженъ быть! возразилъ Эджертонъ, довольно сухо: — знаменитъ, какъ офицеръ, который служилъ образцомъ на ватерлооскомъ пол, какъ ученый человкъ съ самымъ утонченнымъ вкусомъ и какъ благовоспитанный джентльменъ.

— Мн очень пріятно слышать, какъ одинъ другого хвалитъ, и хвалитъ такъ горячо. Въ ныншнія дурныя времена это диковинка, отвчалъ лордъ Вестбурнъ.— Но все же, хотя отъ л’Эстренджа и нельзя отнять тхъ отличныхъ качествъ, которыя ты приписываешь ему, согласись самъ, что онъ, проживая за границей, расточаетъ свою жизнь по пустому?

— И старается, по возможности, быть счастливымъ, ты, вроятно, я это хочешь сказать, Вестбурнъ? Совершенно ли ты увренъ въ томъ, что мы, оставаясь здсь, не расточаемъ своей жизни?… Однако, мн нельзя дожидаться отвта. Мы стоимъ теперь у дверей моей темницы.

— Значитъ до субботы?

— До субботы. Прощай.

Слдующій часъ и даже, можетъ быть, боле, мистеръ Эджертонъ былъ занятъ длами. Посл того, уловивъ свободный промежутокъ времени (и именно въ то время, какъ писецъ составлялъ, по его приказанію, донесеніе), онъ занялся отвтами за полученныя письма. Дловыя письма не требовали особеннаго труда, отложивъ въ сторону приготовленные отвты на нихъ, онъ вынулъ изъ бумажника письма, которыя называлъ приватными.

Прежде всего онъ занялся письмомъ своего управителя. Письмо это было чрезвычайно длинно, но отвтъ на него заключался въ трехъ строчкахъ. Самъ Питтъ едва ли былъ небрежне Одлея Эджертона къ своимъ частнымъ дламъ и интересамъ, а несмотря на то, враги Одлея Эджертона называли его эгоистомъ.

Второе письмо онъ написалъ къ Рандалю, и хотя длинне перваго, но оно не было растянуто. Вотъ что заключалось въ немъ:

‘Любезный мистеръ Лесли! вы спрашиваете моего совта, должно ли принять приглашеніе Франка Гэзельдена пріхать къ нему погостить. Я вижу въ этомъ вашу деликатность и дорого цню ее. Если васъ приглашаютъ въ Гэзельденъ-Голлъ, то я не нахожу къ тому ни малйшаго препятствія. Мн было бы очень непріятно, еслибъ вы сами навязались на это посщеніе. И вообще, мн кажется, что молодому человку, которому самому предстоитъ пробивать себ дорогу въ жизни, гораздо лучше избгать всхъ дружескихъ сношеній съ тми молодыми людьми, которые не связаны съ нимъ ни узами родства, ни стремленіемъ на избранномъ поприщ къ одинаковой цли.

‘Какъ скоро кончится этотъ визитъ, совтую вамъ прибыть въ Лондонъ. Донесеніе, полученное много о вашихъ успхахъ въ Итонской школ, длаетъ, по моему сужденію, возвращеніе ваше необходимымъ. Если вашъ батюшка не встрчаетъ препятствія, то я полагаю, съ наступленіемъ будущаго учебнаго года, перемститъ васъ въ Оксфордскій университетъ. Для облегченія вашихъ занятій, я нанялъ домашняго учителя, который, судя по вашей высокой репутаціи въ Итон, полагаетъ, что вы сразу поступите въ число студентовъ одной изъ университетскихъ коллегій. Если такъ, то я съ полною увренностію буду смотрть на вашу каррьеру въ жизни.

‘Остаюсь какъ благосклонный другъ и искренній доброжелатель

Л. Э.’

Читатель, вроятно, замтилъ, что въ этомъ письм соблюдены условія холодной формальности. Мистеръ Эджертонъ не называлъ своего protg ‘любезнымъ Рандалемъ’, что, по видимому, было бы гораздо натуральне, но употребилъ холодное, жосткое названіе: ‘любезный мистеръ Лесли’. Кром того онъ намекаетъ что этому мальчику предстоитъ самому прокладывать себ дорогу въ жизни. Не хотлъ ли онъ этимъ намекомъ предостеречь юношу отъ слишкомъ увренныхъ понятій о наслдств, которыя могли пробудиться въ немъ при мысли о великодушіи его покровителя?

Письмо къ лорду л’Эстренджу совершенно отличалось отъ двухъ первыхъ. Оно было длинно и наполнено такимъ собраніемъ новостей и городскихъ сплетенъ, который всегда бываютъ виторесны для вашихъ друзей съ чужеземныхъ краяхъ: но было написано свободно и, какъ кажется, съ желаніемъ развеселить или по крайней вр не взвести скуки на своего пріятеля. Вы легко могли бы замтить, что письмо мистера Эджертона служило отвтомъ на письмо, проникнутое грустью,— могли бы замтить, что въ дух, въ которомъ оно было написано, и въ самомъ содержаніи его проглядывала любовь, даже до нжности, къ которой едва ли былъ способенъ Одлей Эджертонъ, судя во предположеніямъ тхъ, кто коротко зналъ и искренно любилъ его. Но, несмотря на то, въ томъ же самомъ письм замтна была какая-то принужденность, которую, быть можетъ, обнаружила бы одна только тонкая проницательность женщины. Оно не имло той откровенности, той сердечной теплоты, которая должна бы характеризировать письма двухъ друзей, преданныхъ одинъ другому съ ранняго дтства, и которыми дышала вс коротенькія, разбросанныя безъ всякой связи сентенціи его корреспондента. Но гд же боле всего обнаруживалась эта принужденность? Эджертонъ, кажется, нисколько не стсняетъ себя тамъ, гд перо его скользитъ гладко, и именно въ тхъ мстахъ, которыя не относятся до его личности. О себ онъ ничего не говоритъ: вотъ въ этомъ-то и состоитъ недостатокъ его дружескаго посланія. Онъ избгаетъ всякаго сношенія съ міромъ внутреннимъ: не заглядываетъ въ свою душу, не совтуется съ чувствами. Но можетъ статься и то, что этотъ человкъ не иметъ ни души, ни чувствъ. Да и возможно ли ожидать, чтобъ степенный лордъ, въ практической жизни котораго утра проводятся въ оффиціальныхъ занятіяхъ, а ночи поглощаются разсмотрніемъ парламентскихъ билей, могъ писать тмъ же самымъ слогомъ, какъ и безпечный мечтатель среди сосенъ Равенны или на берегахъ озера Комо?

Одлей только что кончилъ это письмо, какъ ему доложили о прибытіи депутаціи одного провинціяльнаго городка, членамъ котораго для свиданія съ нимъ назначено было два часа. Надобно замтить, что въ Лондон не было ни одной конторы, въ которой депутаціи принимались бы такъ скоро, какъ въ контор мистера Эджертона.

Депутація вошла. Она состояла изъ двадцати особъ среднихъ лтъ. Несмотря на спокойную наружность членовъ, замтно было, что мы были сильно озабочены и явились въ Лондонъ защищать какъ свои собственные интересы, такъ и интересы своей провинціи, которымъ угрожала какая-то опасность по поводу представленнаго Эджертономъ биля.

Мэръ того города былъ главнымъ представителемъ депутаціи и ораторомъ. Отдавая ему справедливость, онъ говорилъ убдительно, но такимъ слогомъ, къ какому почетный членъ Парламента вовсе не привыкъ. Это былъ размашистый слогъ: нецеремонный, свободный и легкій,— слогъ, на которомъ любятъ выражаться американцы. Даже въ самой манер оратора было что-то такое, которое обнаруживало въ немъ временнаго жителя Соединенныхъ Штатовъ. Онъ имлъ пріятную наружность и въ то же время проницательный и значительный взглядъ,— взглядъ человка, который привыкъ смотрть весьма равнодушно ршительно на все, и который въ свободномъ выраженіи своихъ идей находилъ особенное удовольствіе.

Его сограждане, по видимому, оказывали мэру глубокое уваженіе.

Мистеръ Эджертонъ былъ весьма благоразуменъ, чтобъ оскорбиться довольно грубымъ обращеніемъ простого человка, и хотя онъ казался надменне прежняго, когда увидлъ, что замчанія его въ представленномъ бил опровергались чисто на чисто простымъ гражданиномъ, но отнюдь не показывалъ ему, что онъ обижается этимъ. Въ доказательствахъ мэра было столько основательности, столько здраваго смысла и справедливости, что мистеръ Эджертонъ со всею учтивостію общалъ принять ихъ въ полное соображеніе и потомъ откланялся всей депутаціи. Но не успла еще дверь затвориться, какъ снова растворилась, и мэръ представился одинъ, громко сказавъ своимъ товарищамъ:

— Я позабылъ сказать мистеру Эджертону еще кое-что, подождите меня внизу.

— Ну что, господинъ мэръ, сказалъ Одлей, указывая на стулъ:— что вы еще хотите сообщить мн?

Мэръ оглянулся назадъ, желая удостовриться, заперта ли дворъ, и потомъ, придвинувъ стулъ къ самому стулу мистера Эджертона, положилъ указательный палецъ на руку этого джентльмена и сказалъ:

— Я думаю, сэръ, я говорю съ человкомъ, который знакомъ со свтомъ.

Въ отвтъ на это мистеръ Эджертонъ только слегка кивнулъ головой и потихоньку отодвинулъ свою руку отъ прикосновенія чужого пальца.

— Вы замчаете, сэръ, что я обращаюсь не къ кому либо другому, а именно къ вамъ. Мы и безъ другихъ обойдемся. Вы знаете, что наступаетъ время выборовъ.

— Мн очень жаль, милостивый государь, что давишнія ваши замчанія нельзя такъ скоро примнить въ длу, весь вопросъ состоитъ теперь въ томъ: дйствительно ли торговля вашего города страдаетъ по нкоторымъ непредвидннымъ обстоятельствамъ, или…

— Позвольте, мистеръ Эджертонъ! рчь теперь идетъ не о нашемъ город, но о выборахъ. Какъ вы скажете, напримръ, пріятно ли вамъ будетъ имть двухъ лишнихъ депутатовъ отъ нашего города, которые, въ случа надобности, будутъ посл выборовъ поддерживать своего представителя?

— Безъ всякаго сомннія, пріятно, отвчалъ мастеръ Эджертонъ.

— Такъ знаете ли что — я могу сдлать это. Смю сказать, что весь городъ въ моемъ карман, да, конечно, онъ и долженъ быть, посл той огромной суммы денегъ, которую я трачу въ немъ. Извольте видть, мистеръ Эджертонъ, — я провелъ большую часть моей жизни въ Соединенныхъ Штатахъ, а потому, имя дло съ человкомъ опытнымъ, я говорю съ нимъ напрямикъ. Я самъ, милостивый государь, кое-что смекаю въ длахъ свта. Если вы сдлаете что нибудь для меня, то и я, съ своей стороны, готовъ оказать вамъ немаловажную услугу. Два лишніе голоса за такой прекрасный городъ, какъ нашъ, это что нибудь да значатъ,— какъ вы думаете?

— Я, право…. началъ было мастеръ Эджертонъ съ краткимъ изумленіемъ.

— Что тутъ говорить много! возразилъ мэръ придвигая свой стулъ еще ближе и прерывая должностную особу.— Я буду съ вами еще откровенне. Дло вотъ въ чемъ: я забралъ себ въ голову, что куда какъ было бы хорошо, еслибъ мн пожаловали дворянское достоинство. Удивляйтесь, мистеръ Эджертонъ, сколько вамъ угодно: дйствительно, съ моей стороны это самое нелпое желаніе, и все же мн бы хотлось, чтобъ меня звали сэръ Ричардъ. Вдь каждый человкъ иметъ свою исключительную слабость: почему же бы и мн не имть своей? Итакъ, если вы можете сдлать меня сэромъ Ричардомъ, то смло можете расчитывать при наступающихъ выборахъ на двухъ членовъ, само собою разумется, людей образованныхъ и опытныхъ, такихъ, какъ вы сами. Ну, что? кажется, я объяснилъ вамъ все дло и коротко и ясно?

— Я теряюсь въ догадкахъ, сэръ, сказалъ мистеръ Эджертонъ, вставая съ мста:— почему вы вздумали выбрать меня для такого весьма необыкновеннаго предложенія?

— Потому именно, что вы боле другихъ знакомы со свтомъ,— я уже, кажется, сказалъ вамъ объ этомъ, отвчалъ мэръ, кивая головой съ самодовольнымъ видомъ,— и потому еще, что, можетъ быть, вы пожелаете усилить свою партію. Не нужно, кажется, напоминать вамъ, что это остается между нами: скромность и честь должны стоять выше всего на свт.

— Милостивый государь, я очень обязанъ вамъ за ваше хорошее мнніе, но долженъ замтить, что въ длахъ подобнаго рода…..

— Понимаю, понимаю, возразилъ мэръ, снова прерывая мистера Эджертона: — вы уклоняетесь отъ прямого отвта,— и правильно длаете. Я увренъ, что вы заговорили бы совсмъ другое, еслибъ… Ну, да что и толковать объ этомъ!… Впрочемъ, знаете ли, у меня есть другая причина, по которой я ршился переговорить съ вами о моемъ маленькомъ желаніи. Вы, кажется, когда-то были представителемъ Лэнсмера, и полагаю, что поступленіемъ въ Парламентъ вы обязаны большинству всего только двухъ голосовъ,— не такъ ли?

— Я ршительно ничего не знаю о подробностяхъ этого выбора: я не участвовалъ въ немъ.

— Неужели? значитъ, къ вашему особенному счастью, двое моихъ родственниковъ присутствовали тамъ и подали въ вашу пользу свои голоса. Два голоса, и вы сдлались членомъ Парламента. А до того, признаюсь, вы жили здсь не такъ-то широко, и мн кажется, что мы имемъ право расчитывать на…

— Сэръ, я отвергаю это право. Я былъ совершенно чужой человкъ для Лэнсмера, и если избиратели доставили мн случай присутствовать въ Парламент, то это сдлано было изъ одного лишь уваженія къ лорду….

— Къ лорду Лэнсмеру, вы хотите сказать, снова прервалъ мэръ.— Правда ваша, правда. Однако, не забудьте, сэрь, а знаю, и даже, можетъ быть, не хуже вашего, какъ творятся подобныя дла. Я самъ-бы обратился съ настоящимъ моимъ дломъ къ лорду Лэнсмеру, но говорятъ, что, по чрезмрной гордости своей, онъ недоступенъ для нашего брата…

— Извините, сэръ, сказалъ мистеръ Эджертонъ, приводя въ порядокъ разложенныя передъ нимъ бумаги, долженъ сказать вамъ, что вовсе не по моей части рекомендовать правительству кандидатовъ на дворянское достоинство, а тмъ боле не по моей части сводить торговыя сдлки на парламентскія мста, обратитесь съ этимъ куда слдуетъ.

— О, если такъ, извините меня: я вдь не знаю вашихъ длъ. Нe подумайте, однакожь, что при этомъ случа я намренъ сдлаться въ глазахъ своихъ согражданъ безчестнымъ человкомъ, и что для своихъ собственныхъ выгодъ измню общественной польз: совсмъ нтъ! Однакожь, скажете мн: гд же это ‘куда слдуетъ’? къ кому я долженъ обратиться?

— Если вы хотите получить дворянское достоинство, сказалъ мистеръ Эджертонъ, начиная при всемъ своемъ негодованіи забавляться выходкою мэра: — обратитесь къ первому министру, если вы хотите сообщить правительству свднія касательно мстъ въ Парламент, обратитесь къ секретарю Государственнаго Казначейства.

— А какъ вы полагаете, что бы сказалъ мн господинъ секретарь Государственнаго Казначейства?

— Я полагаю, онъ сказалъ бы вамъ, что не должны представлять этого въ томъ вид, въ какомъ вы представили мн: что правительство будетъ гордиться увренностью въ прямыя дйствія ваши и вашихъ избирателей, что такой джентельменъ, какъ вы, занимая почетную обязанность городского мэра, можетъ и безъ подобныхъ предложеній надяться получить дворянское достоинство при удобнйшемъ случа.

— Значитъ сюда не стоитъ и соваться! Ну, а какъ бы поступилъ при этомъ случа первый министръ?

Негодованіе мистера Эджертона вышло изъ предловъ.

— Вроятно, точно такъ, какъ и я намренъ поступить.

Сказавъ это, мастеръ Эджертонъ позвонилъ въ колокольчикъ. Въ кабинетъ явился служитель.

— Покажи господину мэру выходъ отсюда! сказалъ мистеръ Эджертонъ.

Городской мэръ быстро обернулся назадъ, и лицо его покрылось багровымъ цвтомъ. Онъ пошелъ прямо къ дверямъ, но, слдуя позади провожатаго, онъ сдлалъ нсколько чрезвычайно быстрыхъ шаговъ назадъ, сжалъ кулаки и голосомъ, выражавшимъ сильное душевное волненіе, вскричалъ:

— Помните же, рано или поздно, но я заставлю васъ пожалть объ этомъ: это такъ врно, какъ и то, что меня зовутъ Эвенель!

— Эвенель! повторилъ Эджертонъ, отступая назадъ.— Эвенель!

Но уже мэръ ушелъ.

Одлей впалъ въ глубокую задумчивость. Казалось что въ душ его одно за другимъ возникали самыя непріятныя воспоминанія. Вошедшій лакей съ докладомъ, что лошадь подана къ дверямъ, вывелъ его изъ этого положенія…

Онъ всталъ, все еще съ блуждающими мыслями, и увидлъ на стол открытое письмо, написанное имъ къ Гарлею л’Эстренджу. Одлей придвинулъ письмо къ себ и началъ писать:

‘Сію минуту заходилъ ко мн человкъ, который называетъ себя Эвен…’, на средин этого имени перо Одлея остановилось.

‘Нтъ, нтъ — произнесъ онъ про себя — смшно было бы растравлять старыя раны.’

И вмст съ этимъ онъ тщательно выскоблилъ приписанныя слова.

Одлей Эджертонъ, противъ принятаго имъ обыкновенія, не здилъ въ Паркъ въ тотъ день. Онъ направилъ свою лошадь къ Вестминстерскому мосту и выхалъ за городъ. Сначала онъ халъ медленно: его какъ будто занимала какая-то тайная глубокая мысль,— потомъ похалъ быстре, какъ будто старался убжать отъ этой мысли. Вечеромъ онъ пріхалъ позже обыкновеннаго и казался блднымъ и утомленнымъ. Ему нужно было говорить въ Парламент и онъ говорилъ съ одушевленіемъ.

ГЛАВА XV.

Несмотря на свою макіавеллевскую мудрость, докторъ Риккабокка не успвалъ заманить къ себ въ услуженіе Леонарда Ферфильда, хотя сама вдова отчасти склонялась на его сторону. Онъ ей представилъ вс выгоды, которыхъ можно было ожидать отъ этого для мальчика. Ленни сталъ бы учиться многому такому, что сдлало бы его способнымъ быть не однимъ лишь поденьщикомъ, онъ сталъ бы заниматься садоводствомъ, со всми его разнообразными отраслями, и современемъ занялъ бы мсто главнаго садовника у какого нибудь богатаго господина.

— Кром того, прибавлялъ Риккабокка: — я сталъ бы слдятъ за его книжнымъ ученіемъ и преподавать ему все, къ чему онъ способенъ.

— Онъ ко всему способенъ, отвчала вдова.

— Въ такомъ случа, возразилъ мудрецъ:— я сталъ бы учить его всему.

Матъ Ленни, разумется, была этимъ очень заинтересована, потому что, какъ мы уже видли, она особенно уважала ученость и знала, что пасторъ смотрлъ на Риккабокка, какъ на чрезвычайно ученаго человка. Впрочемъ, Риккабокка, по слухамъ, былъ и колдуномъ, и хотя эти качества, въ соединеніи съ способностію выигрывать расположеніе прекраснаго пола, не были для вдовы достаточною причиною уклоняться отъ предложенія доктора, но самъ Ленни оказывалъ непреодолимое отвращеніе къ Риккабокка, онъ боялся его — его очковъ, трубки, плаща, длинныхъ волосъ и краснаго зонтика, и на вс вызовы его отвчалъ всегда такъ отрывисто: ‘Благодарю васъ, сэръ, я лучше останусь съ матушкой’, что Риккабокка долженъ былъ прекратить дальнйшія попытки завлечь мальчика въ свои сти.

Однако, онъ не совершенно отчаялся въ успх, напротивъ, это былъ человкъ, котораго препятствія только сильне подстрекали. То, что было въ немъ сначала дломъ расчета, обратилось теперь въ сильное желаніе.

Безъ сомннія, многіе другіе мальчики, кром Ленни, могли бы быть ему также полезны, но когда Ленни сталъ сопротивляться намреніямъ итальянца, то привлеченіе его въ свой домъ получило особенную важность въ глазахъ синьора Риккабокка.

Джакеймо, принимавшій особенное участіе въ этомъ дл, забылъ о немъ совершенно, услыхавъ, что докторъ Риккабокка чрезъ нсколько дней отправляется въ Гэзельденъ-Голлъ: до того сильно было его удивленіе.

— Тамъ не будетъ никого изъ чужихъ, только своя семья, сказалъ Риккабокка.— Бдный Джакомо, теб полезно будетъ поболтать въ лакейской съ своей братьею, а говядина за столомъ сквайра, какъ ни говори, все-таки питательне, чмъ пискари и миноги. Мясная пища продолжитъ твою жизнь.

— Господинъ мой шутитъ, возразилъ слуга очень серьёзнымъ тономъ: — иной подумалъ бы, что я у васъ умираю съ голоду.

— Мм! замтилъ Риккабокка.— Нельзя не признаться, однако, мой врный другъ, что ты длалъ надъ собою подобные опыты, на сколько позволяетъ человческая природа.

И онъ ласково протянулъ руку своему спутнику въ изгнаніи.

Джакеймо низко поклонился, и слеза упала въ эту минуту на руку доктора.

— Cospetto! сказалъ Риккабокка: — тысячи поддльныхъ перловъ не стоятъ одного настоящаго. Мы привыкли дорожить женскими слезами, но искреннія слезы мужчины…. Ахъ, Джакомо! я никогда не буду въ состояніи заплатить теб за это.— Ступай, посмотри, въ порядк ли наше платье.

Въ отношеніи къ гардеробу его господина, приказаніе это было пріятно для Джакеймо, потому что у доктора висло въ шкапахъ платье, которое слуг его казалось красивымъ и новымъ, хотя протекло уже много лтъ съ тхъ поръ, какъ оно вышло изъ рукъ портного.

Когда же Джакеймо сталъ разсматривать свой собственный гардеробъ, лицо его замтно вытянулось,— не потому, что у него не было бы вовсе одежды, кром облекавшей его въ ту минуту, ея было даже много, но надо знать, какова она была. Печально смотрлъ онъ на принадлежности своего костюма, изъ которыхъ одна положена была во всю длину на кровать, напоминая умершаго и окоченвшаго уже ветерана, другую подносилъ онъ къ свту, выказывавшему вс признаки ея ветхости, наконецъ, третья была повшена на стул, съ котораго печально опускались къ полу истертые рукава какъ будто отъ какого-то изнеможенія. Все это напоминало тла покойниковъ, принесенныхъ въ Моргъ, все это слишкомъ мало гармонировало съ жизнью. Въ первые годы своего изгнанія, Джакеймо придерживался привычки одваться къ обду — этимъ доказывалъ онъ особенное уваженіе къ своему господину,— но парадное платье его скоро доказало вс признаки разрушенія, оно должно было перемнить свою роль — обратилось въ утреннее, а съ тмъ вмст быстро подвигалось къ распаденію.

Несмотря на свое философское равнодушіе ко всмъ мелочамъ домашпяго быта, скоре изъ участія къ Джакеймо, чмъ съ цлію придать себ боле значенія хорошимъ костюмомъ слуги, докторъ не разъ говорилъ ему:

— Джакомо, теб нужно платье, передлай себ изъ моего!

Джакеймо обыкновенно благодарилъ въ подобныхъ случаяхъ, какъ будто принимая подарокъ, но на самомъ дл легко было говорить о передлк, но вовсе нелегко ее выполнить, потому что, хотя, благодаря пескарямъ и миногамъ, составлявшимъ исключительную пищу нашихъ итальянцевъ, и Джакеймо и Риккабокка довели свой организмъ до самаго здороваго и долговчнаго состоянія, то есть обратили его въ кости и кожу, но дло въ томъ, что кости, заключавшіяся внутри кожи Риккабокка, отличались продолговатостью размровъ, а кости Джакеімо были особенно широки. Такимъ образомъ, одинаково трудно было бы сдлать ломбардскую лодку изъ какого нибудь низменнаго, сучковатаго дуба — любимаго пристанища лсныхъ духовъ — какъ и фигуру Джакеймо изъ фигуры Риккабокка. Наконецъ, если бы искусство портного и было достаточно для выполненія такого порученія, то самъ врный Джакеймо не имлъ бы духу воспользоваться щедростію своего господина. Къ самому платью доктора онъ питалъ какое-то особенное уваженіе. Извстно, что древніе, спасшись отъ кораблекрушенія, вшали въ храмахъ одянія, въ которыхъ они боролись съ волнами.

Джакеймо смотрлъ на старое платье своего барина съ такимъ же суеврнымъ чувствомъ.

— Этотъ сюртукъ баринъ надвалъ тогда-то, какъ теперь помню тотъ, вечеръ, когда баринъ надвалъ въ послдній разъ эти панталоны! говорилъ Джакеймо и принимался чистить и бережно чинить бренные остатки платья.

Но что оставалось длать теперь? Джакеймо хотлось показаться дворецкому сквайра въ одежд, которая бы не унизила ни его самого, ни его барина.— Въ эту минуту раздался звукъ колокольчика, и Джакеймо вошелъ въ гостиную.

— Джакомо, сказалъ Риккабокка, обращаясь къ нему: — я думалъ о томъ, что ты ни разу не исполнялъ моего приказанія и не перешилъ себ моего лишняго платья. Теперь мы пускаемся въ большой свтъ: начавъ визитомъ, неизвстно гд придется намъ остановиться. Отправляйся въ ближайшій городъ и достань себ платье. Въ Англіи все очень дорого. Довольно ли будетъ этого?

И Риккабокка подалъ ему билетъ въ пять фунтовъ.

Какъ ни былъ Джакеймо коротокъ въ обращеніи съ своимъ господиномъ, но въ то же время онъ былъ особенно почтителенъ. Въ настоящую же минуту онъ забылъ всю дань уваженія къ доктору.

— Господинъ мой съ ума сошелъ! вскричалъ онъ: — господинъ мой готовъ промотать все состояніе, если его допустить до того. Пять англійскихъ фунтовъ вдь составляютъ сто-двадцать-шесть миланскихъ фунтовъ! {Подъ именемъ миланскаго фунта Джакомо разуметъ миланскую lira.} Ахъ, Святая Два Марія! Ахъ, жестокій отецъ! Что же будетъ съ нашей бдной синьориной? Такъ-то вы сбираетесь выдать ее замужъ?

— Джакомо, сказалъ Риккабокка, поникнувъ головою: — о синьорин мы поговоримъ завтра, сегодня рчь идетъ о чести нашего дома. Посмотри на свое платье, мой бдный Джакомо,— посмотри только на него хорошенько!

— Все это справедливо, отвчалъ Джакеймо, придя въ себя и сдлавшись снова смиреннымъ: — господинъ за дло выговариваетъ мн, у меня готовая квартира, столъ, я получаю хорошее жалованье, вы полное право имете требовать, чтобы я былъ прилично одтъ.

— Что касается до квартиры и, пожалуй, стола, они еще недурны, но хорошее жалованье есть уже чистое созданіе твоего воображенія.

— Вовсе нтъ, возразилъ Джакеймо: — я только получаю его не въ срокъ. Если бы господинъ не хотлъ его заплатить никогда, то, само собою разумется, я не сталъ бы служитъ ему. Я знаю, что мн нужно только повременить, а я очень могу это сдлать. У меня тоже есть маленькій запасецъ. Будьте покойны, вы останетесь довольны мною. У меня сохранялись еще два прекрасные комплекта платья. Я приводилъ ихъ въ порядокъ, когда вы позвонили. Вы увидите сами, увидите сами.

И Джакеймо бросился изъ комнаты, побжалъ въ свою маленькую каморку, отперъ сундукъ, который хранился на его кровати подъ подушкою, досталъ изъ него разную мелочь и изъ самаго дальняго уголка его вынулъ кожаный кошелекъ. Онъ высыпалъ все бывшее въ кошельк на кровать. То была большею частію итальянскія монеты, нсколько пяти-франковыхъ, какой-то медальонъ, англійская гинея и потомъ мелкаго серебра фунта на три. Джакеймо спряталъ опять иностранныя монеты, благоразумно замтивъ:

— Здсь он не пойдутъ по настоящей цн.

Потомъ взялся за англійскія деньги и сосчиталъ ихъ.

— Достанетъ ли васъ? произнесъ онъ, съ досадой брякнувъ деньгами.

Его глаза упали въ это время на медальонъ — онъ остановился, потомъ, разсмотрвъ внимательно фигуру, изображенную на немъ, онъ прибавилъ, въ вид сентенціи, по примру, своего господина:

— Какая разница между недругомъ, который на трогаетъ меня, и другомъ, который не помогаетъ мн? Ты не приносишь мн, мой медальонъ, никакой пользы, покоясь въ кожаномъ мшк, но если я куплю на тебя пару новаго платья, то ты мн будешь настоящимъ пріятелемъ. Alla bisogna, Monsignore!

Потомъ, съ важностію поцаловавъ медальонъ на прощанье, онъ положилъ его въ одинъ карманъ, монеты въ другой, завязалъ старое платье въ узелокъ, сбжалъ къ себ въ чуланъ, взялъ шляпу и палку и черезъ нсколько минутъ плелся по дорог къ сосднему городку Л.

По всей вроятности, попытка удалась бдному итальянцу, потому что онъ воротился вечеромъ къ тому времени, когда нужно было приготовить барину кашу, составлявшую его ужинъ,— воротился съ полнымъ костюмомъ чернаго сукна хотя нсколько потертымъ, но еще очень приличнымъ, двумя манишками и двумя блыми галстухами.

Изъ всхъ этихъ вещей Джакеймо особенно цнилъ жилетъ, потому что онъ вымнялъ его на свой завтный медальонъ, все остальное пришлось ему обыкновеннымъ путемъ купли и продажи.

ГЛАВА XVI.

Жизнь была предметомъ многихъ боле или мене остроумныхъ сравненій, и если мы не пускаемся въ подобныя сравненія, то это вовсе не отъ недостатка картинности въ нашемъ воображеніи. Въ числ прочихъ уподобленій, неподвижному наблюдателю жизнь представлялась тми круглыми, устраиваемыми на ярмаркахъ качелями, въ которыхъ всякій участникъ къ этой забав, сидя на своемъ коньк, какъ будто постоянно кого-то преслдуетъ впереди себя и въ то же время кмъ-то преслдуется позади. Мужчина и женщина суть существа, которыя, по самой природ своей, влекутся другъ къ другу, даже величайшее изъ этихъ существъ ищетъ себ извстной опоры, и, наоборотъ, самое слабое, самое ничтожное все-таки находитъ себ сочувствіе. Примняя это воззрніе къ деревн Гэзельденъ, мы видимъ, какъ на жизненныхъ качеляхъ докторъ Риккабокка погоняетъ своего конька, спша за Ленни Ферфильдомъ, какъ миссъ Джемима на своемъ разукрашенномъ дамскомъ сдл галопируетъ за докторомъ Риккабокка. Почему именно, посл такого долговременнаго и прочнаго убжденія въ недостаткахъ нашего пола, миссъ Джемима допускала снова мужчину къ оправданію въ своихъ глазахъ, я предоставляю это отгадывать тмъ изъ джентльменовъ, которые увряютъ, что умютъ читать въ душ женщины, какъ въ книг. Можетъ быть и причину этого должно искать въ нжности и сострадательности характера миссъ Джемимы, можетъ быть, миссъ испытала дурныя свойства мужчинъ, рожденныхъ и воспитанныхъ въ нашемъ сверномъ климат, тогда какъ въ стран Петрарки и Ромео въ отечеств лимоннаго дерева и мирта, по всей вроятности, можно было ожидать отъ туземнаго уроженца боле впечатлительности, подвижности, мене закоренлости въ порокахъ всякаго рода. Не входя боле въ подобныя предположенія, довольно сказать, что, при первомъ появленіи синьора Риккабокка въ гостиной дома Гэзельденъ, миссъ Джемима, боле, чмъ когда нибудь, готова была отказаться, въ его пользу, отъ всеобщей ненависти къ мужчинамъ. Въ самомъ дл, хотя Франкъ и не безъ насмшки смотрлъ на старомодный, необыкновенный покрой платья итальянца, на его длинные волосы, низенькую шляпу, надъ которою онъ такъ граціозно склонялся, привтствуя знакомаго, и которую потомъ, какъ будто прижимая къ сердцу, онъ бралъ подъ мышку на манеръ того, какъ кусочекъ чернаго мяса всегда вкладывается въ крылышко жаренаго цыпленка,— за всмъ тмъ, и Франкъ не могъ не согласиться, что по наружности и пріемамъ Риккабокка настоящій джентльменъ. Особенно, когда посл обда, разговоръ сдлался искренне, и когда пасторъ и мистриссъ Дэль, бывшіе въ числ приглашенныхъ, старались вывести доктора на словоохотливость, бесда его, хотя, можетъ быть, слишкомъ умная для слушателей, окружавшихъ его? становилась часъ отъ часу одушевленне и пріятне. Это была рчь человка, который, кром познаній, пріобртенныхъ изъ книгъ и жизни,— изучилъ необходимую для всякаго джентльмена науку — нравиться въ хорошемъ обществ. Риккабокка кром того еще обладалъ искусствомъ находить слабыя струны въ своихъ слушателяхъ и говорить такія вещи, которыя достигали своей цли, подобно удачному выстрлу, сдланному на угадъ.

Все это имло послдствіемъ, что докторъ понравился цлому обществу, даже самъ капитанъ Бернэбесъ веллъ поставить ломберный столъ часомъ позже обыкновеннаго времени. Докторъ не игралъ, потому и поступилъ теперь въ полное владніе двухъ лэди: миссъ Джемимы и мистриссъ Дэль. Сидя между ними, на мст, принадлежавшемъ Флимси, которая, къ своему крайнему удивленію и неудовольствію, лишена была теперь своего любимаго уголка, докторъ представлялъ настоящую эмблему домашняго счастія, пріютившагося между Дружбою и Любовью. Дружба, по свойственному ей покойному характеру, была внимательно занята вышиваніемъ носового платка и предоставила Любви полную свободу для душевныхъ изліяній.

— Вамъ, я думаю, очень скучно одному въ казино, сказала Любовь симпатичнымъ тономъ.

— Мадамъ, я вполн пойму это, когда оставлю васъ.

Дружба бросаетъ лукавый взглядъ на Любовь — Любовь краснетъ и потупляетъ глаза на коверъ, что въ подобныхъ случаяхъ означаетъ одно и то же.

— Конечно, снова начинаетъ Любовь: — конечно, уединеніе для чувствительнаго сердца — Риккабокка, предчувствуя сердечный разговоръ, невольно застегнулъ свой сюртукъ, какъ будто желая предохранить органъ, на который готовилась сдлать нападеніе,— уединеніе для чувствительнаго сердца иметъ своя прелести. Намъ, бднымъ женщинамъ, такъ трудно бываетъ найти особу по сердцу, но для васъ!…

Любовь остановилась, какъ будто сказавъ слишкомъ много, и съ замшательствомъ поднесла къ лицу свой букетъ цвтовъ.

Докторъ Риккабокка лукаво поправилъ очки и бросилъ взглядъ, который, съ быстротою и неуловимостію молніи, усплъ обнять и разцнить весь итогъ наружныхъ достоинствъ миссъ Джемимы. Миссъ Джемима, какъ я уже замтилъ, имла кроткое и задумчивое лицо, которое могло бы показаться привлекательнымъ, если бы кротость эта была оживленне и задумчивость не такъ плаксива. Въ самомъ дл, хотя миссъ Дмсемима была особенно кротка, но задумчивость ея происходила не de natur, въ жилахъ ея было слишкомъ много крови Гэзельденъ для унылой, мертвенной настроенности духа, называемой меланхоліей. За всмъ тмъ, ея мнимая мечтательность отнимала у ея лица такія достоинства, которымъ нужно было только освтиться веселостію, чтобы вполн нравиться. То же самое можно было сказать и о наружности ея вообще, которая отъ той же самой задумчивости лишена была граціи, которую сообщаютъ женскимъ формамъ движеніе и одушевленіе. Это была добрая, тоненькая, но вовсе не тощая фигура, довольно соразмрная и изящная въ подробностяхъ, отъ природы легкая и гибкая. Но все та же самая мечтательность прикрывала ее выраженіемъ лни и неподвижности, и когда миссъ Джемима прилегала на софу, то въ ней замтно было такое разслабленіе всхъ нервовъ и мускуловъ, что, казалось, она не можетъ пошевелить своими членами. На это-то лицо и этотъ станъ, лишенные случайно прелести, дарованной имъ природою, обратилъ свой взоръ докторъ Риккабокка, и потомъ, подвинувшись къ мистриссъ Дэль, онъ произнесъ съ нкоторою разстановкою:

— Оправдайте меня въ нареканіи, что я не умю будто бы цнить сочувствія.

— О, я не говорила этого! вскричала миссъ Джемима.

— Простите меня, сказалъ итальянецъ:— если я до того недогадливъ, что не понялъ васъ. Впрочемъ, можно въ самомъ дл растеряться, находясь въ такомъ сосдств.

Говоря это, онъ всталъ и, опершись на спинку стула, на которомъ сидлъ Франкъ, принялся разсматривать какіе-то виды Италіи, которые миссъ Джемима, по особенной внимательности, лишенной всякаго эгоизма, вынула изъ домашней библіотеки, чтобы развлечь гостя.

— Онъ въ самомъ дл очень интересенъ, прошептала со вздохомъ миссъ Джемима:— но слишкомъ-слишкомъ много говоритъ комплиментовъ.

— Скажите мн пожалуста, произнесла мистриссъ Дэль съ важностію:— можно ли намъ теперь отложить въ сторону на нкоторое время разрушеніе міра,— или оно по прежнему близко къ намъ?

— Какъ вы злы! отвчала миссъ Джемима, повернувшись спиною.

Нсколько минутъ спустя, мистриссъ Дэль незамтно отвела доктора въ дальній конецъ комнаты, гд они оба стали разсматривать картину, выдаваемую хозяиномъ за вувермановскую.

Мистриссъ Дэль. А неправда ли, Джемима очень любезна?

Риккабокка. Чрезвычайно!

Мистриссъ Дэль. И какъ добра!

Риккабокка. Какъ и вс лэди. Что же посл этого удивительнаго въ томъ, если воинъ будетъ отчаянно защищаться, отступая передъ нею?

Мистриссъ Дэль. Ея красоту нельзя назвать правильной красотой, но въ ней есть что-то привлекательное.

Риккабокка (съ улыбкою). До того привлекательное, что надо удивляться, какъ она никого не плнила до сихъ поръ.— А вдь эта лужа на переднемъ план очень рзко выдается.

Мистриссъ Дэль (не понявъ и продолжая разговоръ на ту же тему). Никого не плнила, это въ самомъ дл странно…. у нея будетъ прекрасное состояніе.

Риккабокка. А!

Мистриссъ Дэль. Можетъ быть, до шести тысячъ фунтовъ…. четыре тысячи наврное.

Риккабокка (затаивъ вздохъ и съ обыкновенною своей манерою). Если бы мистриссъ Дэль была не замужемъ, то ей не нужно было бы подруги для того, чтобы разсказывать о ея приданомъ, но миссъ Джемима такъ добра, что я совершенно увренъ, что не ея вина, если она до сихъ поръ — миссъ Джемима.

Говоря это, итальянецъ отступилъ и помстился возл карточнаго стола.

Мистриссъ Дэль была недовольна отвтомъ, впрочемъ не разсердилась.

— А это очень хорошо было бы для обоихъ, проговорила она едва слышнымъ голосомъ.

— Джакомо, сказалъ Риккабокка, раздваясь, по наступленіи ночи, въ отведенной ему большой, уютной, устланной коврами спальн, въ которой стояла покрытая пологомъ постель, сильно располагавшая каждаго видомъ своимъ къ супружеской жизни: — Джакомо, сегодня вечеромъ мн предлагали до шести тысячъ фунтовъ, а четыре тысячи наврное.

— Cosa meravigliosa! воскликнулъ Джакеймо:— вотъ удивительная вещь!! Шесть тысячъ англійскихъ фунтовъ! да вдь это боле ста тысячъ…. что я! боле полутораста тысячъ миланскихъ фунтовъ!

И Джакеймо, сдлавшись особенно развязнымъ посл водки сквайра, началъ длать выразительные жесты и прыжки, потомъ остановился и спросилъ:

— И это не то, чтобы такъ, ни за что?

— Нтъ, какъ же можно!

— Экіе эти англичане разсчетливые! Что же васъ хотятъ подкупить, что ли?

— Нтъ.

— Не думаютъ ли васъ совратить въ ересь?

— Хуже, сказалъ философъ.

— Еще хуже итого! Ахъ, какой стыдъ, падроне!

— Полно же дурачиться: дай-ка лучше мн мой колпакъ.— Никогда не знать свободы, покойнаго сна здсь, продолжалъ докторъ, какъ будто оканчивая какую-то мысль и указывая на изголовье своей постели (негодованіе въ немъ, по видимому, усиливалось):— быть постояннымъ угодникомъ, плясать по чужой дудк, вертться, метаться, хлопотать по пустому, получать выговоры, щелчки, ослпнуть, оглохнуть къ довершенію благополучія,— однимъ словомъ, жениться!

— Жениться! вскричалъ Джакеймо тонами двумя ниже: — это въ самомъ дл нехорошо, но зато боле чмъ сто-пятьдесятъ тысячъ лиръ и, можетъ быть, хорошенькая лэди, и, можетъ быть….

— Очень миленькая лэди! проворчалъ Риккабокка, бросившись на постель и поспшно накрываясь одяломъ.— Погаси свчку да убирайся и самъ спать!

Немного дней прошло посл возобновленія исправительнаго учрежденія, а уже всякій наблюдатель замтилъ бы, что что-то недоброе длается въ деревн. Крестьяне вс были очень унылы на видъ, и когда сквайръ проходилъ мимо ихъ, они снимали шляпы какъ будто не по обыкновенному порядку, какъ будто не съ прежнею простодушною улыбкою они отвчали на его привтствіе:

‘Добрый день, ребята!’

Женщины кланялись ему стоя у воротъ или у оконъ своихъ домовъ, а не выходили, какъ прежде, на улицу, чтобы сказать два-три слова съ ласковымъ сквайромъ. Дти, которыя, посл работы, обыкновенно играли на завалинахъ, теперь вовсе оставили эти мста и какъ будто совершенно перестали играть.

Два или три дня эти признаки были замтны, наконецъ ночью въ ту самую субботу, когда Риккабокка спалъ на кровати подъ пологомъ изъ индйской кисеи, исправительное учрежденіе сквайра приведено было въ прежній и еще худшій видъ. Въ воскресенье утромъ, когда мистеръ Стирнъ, встававшій ране всхъ въ приход, шелъ на гумно, то увидалъ, что верхушка столбика, украшавшаго одинъ изъ угловъ колоды, была сломлена и четыре отверстія были замазаны грязью. Мистеръ Стирнъ былъ человкъ слишкомъ бдительный, слишкомъ усердный блюститель порядка, чтобы не оскорбиться такимъ поступкомъ. И когда сквайръ вышелъ въ свой кабинетъ въ половин седьмого, то постельничій его, исправлявшій также должность каммердинера, сообщилъ ему съ таинственнымъ видомъ, что мистеръ Стирнъ иметъ донести ему о чмъ-то чрезвычайномъ.

Сквайръ удивился и веллъ мистеру Стирну войти.

— Въ чемъ дло? вскричалъ сквайръ, переставъ въ эту минуту править на ремн свою бритву.

Мистеръ Стирнъ ограничился тмъ, что вздохнулъ.

— Ну же, что такое?

— Этого еще никогда не случалось у насъ въ приход, началъ мистеръ Стирнъ: — и я могу только сказать, что наше учрежденіе совсмъ обезображено.

Сквайръ снялъ съ плечь салфетку, которою предварительно завсился, положилъ ремень и бритву, принялъ величественную позу на стул, положилъ ногу на ногу и сказалъ голосомъ, которому хотлъ сообщить совершенное спокойствіе:

— Не тревожься, Стирнъ, ты хочешь сдлать мн донесеніе касательно исправительнаго учрежденія, такъ ли я понялъ?— Не тревожься и не спши. Итакъ, что же именно случилось и какимъ образомъ случилось?

— Ахъ, сэръ, вотъ изволите видть, отвчалъ мистеръ Стирнъ, и потомъ, рисуя пальцемъ правой руки на ладони лвой, онъ изложилъ все происшествіе.

— Кого же ты подозрваешь? Будь хладнокровенъ, не позволяй себ увлекаться. Ты въ этомъ случа свидтель,— безпристрастный, справедливый свидтель. Это неслыханно, непростительно!… Но кого же ты подозрваешь? я тебя спрашиваю.

Стирнъ повертлъ свою шляпу, поднялъ брови, погрозилъ пальцемъ и прошепталъ: ‘я слышалъ, что два чужеземца ночевали сегодня у вашей милости.’

— Что ты, неужели ты думаешь, что докторъ Риккейбоккей оставилъ бы мягкую постель и пошелъ бы замазывать грязью колоду?

— Знаемъ мы! онъ слишкомъ хитеръ, чтобы сдлать это самъ, но онъ могъ подучить, разсять слухи. Онъ очень друженъ съ мистеромъ Дэлемъ, а ваша милость изволите знать, какъ у послдняго вытягивается лицо при вид колоды. Постойте крошечку, сэръ, погодите меня бранить. У насъ въ приход есть мальчикъ….

— Часъ отъ часу не легче! ужь теперь мальчикъ! Что же, по твоему, мистеръ Дэль испортилъ колоду! ну, а мальчикъ-то что?

— А мальчикъ былъ настроенъ мистеромъ Дэлемъ, чужеземецъ въ тотъ день сидлъ съ нимъ и съ его матерью цлый часъ. Мальчикъ очень смышленъ. Я его какъ нарочно засталъ на томъ мст — онъ спрятался за дерево, когда колода была только что перестроена — этотъ мальчикъ Ленни Ферфилдъ.

— У, какая чепуха! сказалъ сквайръ, свистнувъ: — ты, кажется, не въ полномъ разсудк сегодня. Ленни Ферфилдъ примрный мальчикъ для цлой деревни. Прошу поудержать свой язычокъ. Я думаю, что это сдлали не изъ нашихъ прихожанъ: какой нибудь негодный бродяга, можетъ, мдникъ, который шатается здсь съ осломъ, я видлъ самъ, какъ этотъ оселъ щипалъ крапиву у колоды. Ужь это одно доказываетъ, какъ дурно мдникъ воспиталъ свою скотину.— Будь же теперь внимателенъ. Сегодня воскресенье: неловко начинать намъ суматоху въ такой день. Посл обдни и до самой вечерни сюда сходятся зваки со всхъ сторонъ ты самъ хорошо это знаешь. Такимъ образомъ участники въ преступленіи, безъ сомннія, будутъ любоваться своимъ дломъ, можетъ быть, похвалятся при этомъ и обличатъ себя, гляди только въ оба, и я увренъ, что мы нападемъ на слдъ прежде вечера. А ужъ если намъ это удастся, такъ мы порядкомъ проучимъ негодяя! прибавилъ сквайръ.

— Разумется, отвчалъ Стирнъ и, получивъ такое приказаніе, вышелъ.

ГЛАВА XVII.

— Рандаль, сказала мистриссъ Лесли въ это воскресенье:— Рандаль, ты думаешь създить къ мистеру Гэзельдену?

— Думаю, отвчалъ Рандаль.— Мистеръ Эджертонъ не будетъ противъ этого, и какъ я не возвращаюсь еще въ Итонъ, то, можетъ быть, мн долго не удастся видть Франка. Я не хочу быть неучтивымъ къ наслднику мистера Эджертона.

— Прекрасно! вскричала мистриссъ Лесли, которая, подобно женщинамъ одного съ нею образа мыслей, имла много свтскости въ понятіяхъ, но рдко обнаруживала ее въ поступкахъ:— прекрасно, наслдникъ стараго Лесли!

— Онъ племянникъ мистера Эджертона, замтилъ Рандаль:— а я вдь вовсе не родня Эджертонамъ.

— Но, возразила бдная мистриссъ Лесли, со слезами на глазахъ:— это будетъ стыдъ, если онъ, плативъ за твое ученье, пославъ тебя въ Оксфордъ, проводивъ съ тобою вс праздники, на этомъ только и остановится. Эдакъ не длаютъ порядочные люди.

— Можетъ быть, онъ сдлаетъ что нибудь, Но не то, что вы думаете. Впрочемъ, что до того! Довольно, что онъ вооружилъ меня для жизни, теперь отъ меня зависитъ дйствовать оружіемъ такъ или иначе.

Тутъ разговоръ былъ прерванъ приходомъ другихъ членовъ семейства, одтыхъ, чтобы итти въ церковь.

— Не можетъ быть, чтобы было уже пора въ церковь! Нтъ, еще рано! вскричала мистриссъ Лесли.

Она никогда не бывала готова во-время.

— Ужь послдній звонъ, сказалъ мистеръ Лесли, который хотя и былъ лнивъ, но въ то же время довольно пунктуаленъ.

Мистриссъ Лесли стремительно бросилась по лстниц, прибжала къ себ въ комнату, сорвала съ вшалки своей лучшій чепецъ, выдернула изъ ящика новую шаль, вздернула чепецъ на голову, шаль развсила на плечахъ и воткнула въ ея складки огромную булавку, желая скрыть отъ постороннихъ взоровъ оставшееся безъ пуговицъ мсто своего платья, потомъ какъ вихрь сбжала съ лстницы. Между тмъ семейство ея стояло уже за дверьми въ ожиданіи, и въ то самое время, какъ звонъ замолкъ и процессія двинулась отъ ветхаго дома къ церкви.

Церковь была велика, но число прихожанъ незначительно, точно такъ же, какъ и доходъ пастора. Десятая часть изъ собственности прихода принадлежала нкогда Лесли, но давно уже была продана. Теперешній пасторъ получалъ немного боле ста фунтовъ. Онъ былъ добрый и умный человкъ, но бдность и заботы о жен и семейств, а также то, что можетъ быть названо совершеннымъ затворничествомъ для образованнаго ума, когда, посреди людей, его окружавшихъ, онъ не находилъ человка, достаточно развитаго, чтобы можно было съ нимъ размняться мыслію, переступавшею горизонтъ приходскихъ понятій, погрузили его въ какое-то уныніе, которое по временамъ походило на ограниченность. Состояніе его не позволяло ему длать приношенія въ пользу прихода или оказывать подвиги благотворительности, такимъ образомъ онъ не пріобрлъ нравственнаго вліянія на своихъ прихожанъ ничмъ, кром примра благочестивой жизни и дйствія своихъ увщаній. Прихожане очень мало заботились о немъ, и если бы мистриссъ Лесли, въ часы своей неутолимой дятельности, не употребляла поощрительныхъ мръ въ отношеніи прихожанъ, въ особенности стариковъ и дтей, то едва ли бы полъ-дюжины человкъ собирались въ церковь.

Возвратясь отъ обдни, семейство Лесли сло, за обдъ, по окончаніи котораго Рандаль отправился пшкомъ въ Гэзльденъ-Голлъ.

Какъ ни казался нжнымъ и слабымъ его станъ, въ немъ была замтна скорость и энергія движенія, которыя отличаетъ нервическія комплекціи, онъ постоянно уходилъ впередъ отъ крестьянина, котораго взялъ себ въ проводники на первыя дв или три мили. Хотя Рандаль не отличался въ обхожденіи съ низшими откровенностію, которую Франкъ наслдовалъ отъ отца, въ немъ было — несмотря на нкоторыя притворныя качества, несовмстныя съ характеромъ джентльмена — довольно джентльменстваі, чтобы не показаться грубымъ и заносчивымъ къ своему спутнику. Самъ Рандаль говорилъ мало, но зато спутникъ его былъ особенно словоохотливъ, это былъ тотъ самый крестьянинъ, съ которымъ говорилъ Франкъ на пути къ Рандалю, и теперь онъ распространялся въ похвалахъ лошади джентльмена отъ которой переходилъ къ самому джентльмену. Рандаль надвинулъ себ шляпу на глаза. Должно бытъ, что и у земледльца нтъ недостатка въ такт и догадливости, потому что Томъ Стауэлль, бывшій совершеннымъ середовикомъ изъ своего сословія, тотчасъ замтилъ, что слова его не совсмъ идутъ къ длу. Онъ остановился, почесалъ себ голову и, ласково смотря на своего спутника, вскричалъ.

— Но вотъ, Богъ дастъ, доживемъ, что вы заведете лошадку лучше теперешней вашей, мастеръ Рандаль:— это ужь врно, потому что другого такого добраго джентльмена нтъ въ цломъ округ.

— Спасибо теб, сказалъ Рандаль.— Я боле люблю ходить пшкомъ, чмъ здить, мн кажется, я уже такъ созданъ.

— Хорошо, да вы и ходите молодецки,— едва ли найдется другой такой ходокъ въ цломъ графств. Правду сказать, любо и итти-то здсь: все такіе славные виды по дорог до самого Гэзельденъ-Голла.

Рандаль все шелъ впередъ, какъ будто становясь нетерпливе отъ этихъ похвалъ, наконецъ, выйдя на открытую поляну, онъ сказалъ.

— Теперь, я думаю, я найду самъ дорогу.— Очень теб благодаренъ, Томъ.

И онъ положилъ шиллингъ въ жосткую руку Тома. Крестьянинъ взялъ монету какъ-то нершительно, и слезы заблестли у него на глазахъ. Онъ былъ боле благодаренъ за этотъ шиллингъ, чмъ за полъ-кроны щедраго Франка, ему пришла на умъ бдность несчастнаго семейства Лесли, и онъ совершенно забылъ въ эту минуту, что самъ онъ еще гораздо бдне.

Онъ, стоялъ на полян и глядлъ въ даль, пока фигура Рандаля не скрылась совершенно изъ виду, потомъ побрелъ онъ потихоньку домой.

Молодой Лесли продолжалъ итти скорымъ шагомъ. Несмотря на его умственное образованіе, его постоянныя стремленія къ чему-то высшему, у него не было въ эту минуту такой отрадной мысли въ голов, такого поэтическаго чувства въ сердце, какъ у безграмотнаго мужика, который оделся къ своей деревн, понуривъ голову.

Когда Рандаль достигъ мста, гд нсколько отдльныхъ полянъ сходились въ одну общую равнину, онъ началъ чувствовать усталость, шаги его замедлялись. Въ это время кабріолетъ выхалъ по одной изъ боковыхъ дорогъ и принялъ то же направленіе, какъ нашъ путникъ. Дорога была жестка и неровна, и кабріолетъ подвигался медленно, не опережая пшехода.

— Вы, кажется, устали, сэръ, сказалъ сидвшій въ кабріолет плечистый молодой фермеръ, по видимому, одинъ изъ зажиточныхъ въ своемъ сословіи.

И онъ посмотрлъ съ состраданіемъ на блдное лицо и дрожащія ноги молодого человка.

— Можетъ быть, намъ по дорог, въ такомъ случа, я васъ подвезу.

Рандаль принялъ за постоянное правило не отказываться отъ предложеній, въ которыхъ видлъ для себя какую нибудь пользу, и теперь онъ утвердительно отвчалъ на приглашеніе честнаго фермера.

— Славный день, сэръ, сказалъ послдній, когда Рандаль слъ возл него, — Вы издалека шли?

— Изъ Рудъ-Голла.

— Ахъ, вы, врно, сквайръ Лесли, сказалъ почтительно фермеръ, приподнимая шляпу.

— Да, мое имя Лесли. Такъ вы знаете Рудъ?

— Я былъ воспитанъ въ деревн вашего батюшки, сэръ.— Вы, можетъ быть, слыхали о фермер Брюс.

Рандаль. Я помню, что, когда я еще былъ маленькимъ мальчикомъ, какой-то мистеръ Брюсъ, который снималъ, кажется, лучшую часть нашей земли, всякій разъ, когда приходилъ къ батюшк, приносилъ намъ сладкихъ пирожковъ. Онъ былъ вамъ родственникъ?

Фермеръ Брюсъ. Онъ быть мн дядя. Онъ уже умеръ, бдный.

Рандаль. Умеръ! Очень жаль… Онъ былъ особенно добръ къ намъ, когда мы были дтьми. Онъ вдь давно уже оставилъ ферму моего отца?

Фермеръ Брюсъ (какъ будто оправдываясь). Я увренъ, что ему очень жаль было оставить вашу ферму. Но, видите ли, онъ неожиданно получилъ наслдство.

Рандаль. И вовсе прекратилъ дла?

Фермеръ Брюсъ. Нтъ, но, имя капиталъ, онъ могъ уже вносить значительную плату за хорошую ферму, въ полномъ смысл этого слова.

Рандаль (съ горечью). Вс капиталы точно обгаютъ имніе Рудъ!… Чью же ферму онъ снялъ?

Фермеръ Брюсъ. Онъ снялъ Голей, что принадлежитъ сквайру Гэзельдену. Теперь и я содержу ее же. Мы положили въ нее пропасть денегъ, но пожаловаться нельзя: она приноситъ славный доходъ.

Рандаль. Я думаю, эти деньги принесли бы такой же барышъ, если бы ихъ употребить на землю моего отца?

Фермеръ Брюсъ. Можетъ быть, черезъ продолжительное время. Но, изволите ли видть, сэръ, намъ понадобилось тотчасъ же обезпеченіе — нужно было немедленно устроить житницы, скотный дворъ и много кое-чего, что лежало на обязанности помщика. Но не всякій помщикъ въ состояніи это сдлать. Вдь сквайръ Гэзельденъ богатый человкъ.

Рандаль. А!

Дорога теперь пошла глаже, и фермеръ пустилъ свою лошадь скорой рысцой.

— Вамъ по какой дорог, сэръ? Нсколько миль крюку мн ничего не значатъ, если смю услужить вамъ.

— Я отправляюсь въ Гэзельденъ, сказавъ Рандаль, пробуждаясь отъ задумчивости.— Пожалуста, не длайте изъ за меня и шагу лишняго.

— О, Голейская ферма по ту сторону деревни: значитъ, мн совершенно по дорог, сэръ.

Фермеръ, бывшій очень разговорчивымъ малымъ и принадлежа къ поколнію, происшедшему отъ приложенія капитала къ земл, къ поколнію, которое, по воспитанію и манерамъ, могло стать на ряду съ сквайрами прежняго времени, началъ говорить о своей прекрасной лошади, о лошадяхъ вообще, объ охот и конскихъ бгахъ, онъ разсуждалъ о всхъ этихъ предметахъ съ одушевленіемъ и скромностію. Рандаль еще боле надвинулъ теб шляпу на глаза и не прерывалъ его до тхъ поръ, пока они не поровнялись съ казино, тутъ онъ, пораженный классическою наружностію строенія и замтивъ прелестную зелень померанцовыхъ деревьевъ, спросилъ отрывисто:

— Чей это домъ?

— Онъ принадлежитъ сквайру Гэзельдену, но отданъ въ наемъ какому-то иностранному господину. Говорятъ, что постоялецъ настоящій джентльменъ, только чрезвычайно бденъ.

— Бденъ, сказалъ Рандаль, обращаясь назадъ, чтобы посмотрть на зеленющійся садъ, на изящную террасу, прекрасный бельведеръ, и бросая взглядъ въ отворенную дверь, на расписанную внутри залу: — бденъ…. домъ кажется, впрочемъ, очень мило убранъ. Что вы разумете подъ словомъ ‘бденъ’, мистеръ Брюсъ?

Фермеръ засмялся.

— По правд сказать, это трудный вопросъ, сэръ. Но я думаю, что господинъ этотъ такъ бденъ, какъ можетъ быть бденъ человкъ, который только не входитъ въ долги и не умираетъ съ голоду.

— Значитъ такъ бденъ, какъ мой отецъ? спросилъ Рандаль явственно и нсколько отрывисто.

— Богъ съ вами, сэръ! Батюшка вашъ богачъ въ сравненіи съ нимъ.

Рандаль продолжалъ смотрть, сознавая въ ум своемъ контрастъ этого дома съ своимъ развалившимся домомъ, гд все носило признаки запустнія. При Рудъ-Голл нтъ такого опрятнаго садика, нтъ и слда ароматическихъ померанцовыхъ цвтовъ. Здсь бдность была по крайней мр миловидна, тамъ она была отвратительна. Сообразивъ все это, Рандаль не могъ понять, какъ можно было такъ дешево достигнуть въ обстановк дома столь утонченнаго изящества. Въ эту минуту путники подъхали къ оград парка сквайра, и Рандаль, замтивъ тутъ маленькую калитку, попросилъ фермера остановиться и самъ сошелъ съ кабріолета. Молодой человкъ скоро скрылся въ густой листв дубовъ, а фермеръ весело продолжалъ свою дорогу, и его звучный свистъ уныло отдавался въ ушахъ Рандаля, пока онъ проходилъ подъ снію деревьевъ парка. Придя къ дому сквайра, онъ узналъ, что вся семья Гэзельдень въ церкви, а согласно патріархальному обычаю, прислуга не отставала отъ господъ въ подобныхъ случаяхъ. Такимъ образомъ ему отворила дверь какая-то дряхлая служанка. Она была почти совершенно глуха и до того безтолкова, что Рандаль не хотлъ войти въ комнаты съ тмъ, чтобы дождаться возвращенія Франка. Онъ сказалъ, что походитъ по лугу и воротится тогда, когда церковная служба кончится.

Старуха остановилась въ удивленіи, стараясь его разслушать, но онъ отвернулся и пошелъ бродить въ ту сторону, гд виднлась садовая ршотка.

Тутъ было много такого, что могло привлечь любопытные взоры: обширный цвтникъ, пестрый какъ коверъ, два величественные кедра, покрывавшіе тнью лужайку, и живописное строеніе съ узорчатыми рамами у оконъ и высокими остроконечными фронтонами, но кажется, что молодой человкъ не смотрлъ на эту сцену ни глазами поэта, ни глазами живописца.

Онъ видлъ тутъ доказательства богатства, и зависть возмущала въ эту минуту его душу.

Сложивъ руки на груди, онъ стоялъ долго молча, смотря вокругъ себя съ сжатыми губами и наморщеннымъ лбомъ, потомъ онъ снова заходилъ, устремивъ глаза въ землю, и проворчалъ въ полголоса:

— Наслдникъ этого имнія немногимъ лучше мужика, мн же приписываютъ блестящія дарованія и ученость, я постоянно твержу девизъ свой: ‘знаніе есть сила’. А между тмъ, несмотря на мои труды, поставятъ ли когда нибудь меня мои познанія на ту степень, на которой этому неучу суждено стоять? бдные ненавидятъ богатыхъ, но кто же изъ бдныхъ склонне къ этому, какъ не обднявшій джентльменъ? Одлей Эджертонъ, того-и-гляди, думаетъ, что я поступлю въ Парламентъ и приму вмст съ нимъ сторону тори. Какъ же, на такого и напалъ!

Онъ быстро повернулся и угрюмо посмотрлъ на несчастный домъ, который хотя и былъ довольно удобенъ, но далеко не напоминалъ дворца, сложивъ руки на груди, Рандаль продолжалъ ходить взадъ и впередъ, не желая выпустить домъ изъ виду и прервать нить своихъ мыслей.

— Какой же выходъ изъ подобнаго положенія? говорилъ онъ самъ съ собою.— ‘Знаніе есть сила.’. Достанетъ ли у меня силы, чтобы оттянуть имніе у этого неуча? Оттянуть! но что же оттянуть? отцовскій домъ, что ли? Да! но если бы сквайръ, умеръ, то кто былъ бы наслдникомъ Гэзельдена? Не слыхалъ ли я отъ матушки, что я самый близкій родственникъ сквайру, кром его собственныхъ дтей? Но дло въ томъ, что онъ цнитъ жизнь этого мальчика вдесятеро дороже моей. Какая же надежда на успхъ? На первый разъ его нужно лишить расположенія дяди Эджертона, который никогда не видалъ его.Это все-таки возможне.

‘Посторонись съ дороги’, сказалъ ты, Одлей Эджертонъ. А откуда ты получилъ состояніе, какъ не отъ моихъ предковъ? О, притворство, притворство Лордъ! Бэконъ примняетъ его ко всмъ родамъ дятельности, и…’

Здсь монологъ Рандаля былъ прерванъ, потому что, прохаживаясь взадъ и впередъ, онъ дошелъ до конца лужайки, склонявшейся въ ровъ, наполненный тиною, и въ ту самую минуту, какъ мальчикъ подкрплялъ себя ученіемъ Бэкона, земля осыпалась подъ нимъ, и онъ упалъ въ ровъ.

Какъ нарочно, сквайръ, котораго неутомимый геній постоянно былъ занятъ нововведеніями и исправленіемъ всякаго рода поврежденій, за нсколько дней до того веллъ расширить и вычистить ровъ въ этомъ мст, такъ что земля въ немъ была еще очень сыра, не выложена камнемъ и не утромбована. Такимъ образомъ, когда Рандаль, опомнившись отъ удивленія и испуга, привсталъ, то увидалъ, что все его платье замарано въ грязи, тогда какъ стремительность его паденія доказывалась фантастическимъ, страннымъ видомъ его шляпы, которая, представляя мстами впадины, а мстами выступы, вообще была неузнаваема и напоминала шляпу одного почтеннаго джентльмена, злого писаку и protg мистера Эджертона, или шляпу, какую, иногда находятъ на улиц возл упавшаго въ лужу пьянаго.

Рандаль былъ оглушенъ, отуманенъ этимъ паденіемъ и нсколько минутъ не могъ притти въ себя. Когда онъ собрался съ мыслями, тоска еще сильне овладла имъ. Онъ еще такъ былъ малодушенъ, что никакъ не ршался представиться въ такомъ вид незнакомому сквайру и щеголеватому Франку, онъ ршился выбраться на знакомую поляну и воротиться домой, не достигнувъ цли своего путешествія, и, замтивъ передъ собою тропинку, которая вела къ воротамъ, выходившимъ на большую дорогу, онъ тотчасъ же отправился по этому направленію.

Удивительно, какъ вс мы мало обращаемъ вниманія на предостереженія нашего добраго генія. Я увренъ, что какая нибудь благодтельная сила столкнула Рандаля Лесли въ ровъ, изображая тмъ предъ нимъ судьбу всякаго, кто избираетъ какой нибудъ необыкновенный путь для разсудка, т. е. пятится, напримръ, назадъ, съ цлію завистливо полюбоваться ни собственность сосда. Я думаю, что въ теченіе настоящаго столтія много еще найдется, юношей, которые такимъ же образомъ попадаютъ во рвы и выползутъ оттуда, можетъ быть, въ боле грязныхъ сюртукахъ, чмъ самъ Рандаль. Но Рандаль не благодарилъ судьбы за данный ему предостерегательный урокъ, да я и не знаю человка, который бы поблагодарилъ ее за это.

Въ это утро, сквайръ былъ очень сердитъ за завтракомъ. Онъ былъ слишкомъ истымъ англичаниномъ, чтобы терпливо переносить обиду, а онъ видлъ личное оскорбленіе въ порч приходскаго учрежденія. Его чувствительность была задта при этомъ столько же, сколько и гордость. Во всемъ этомъ дл были признаки явной неблагодарности ко всмъ трудамъ, понесеннымъ имъ не только для возобновленія, но и украшенія колоды. Впрочемъ, сквайру случалось сердиться очень нердко, потому и теперь это никого не удивило бы. Риккабокка, какъ человкъ посторонній, и мистриссъ Гэзельденъ, какъ жена сквайра, тотчасъ замтили, что хозяинъ унылъ и задумчивъ, но одинъ былъ слишкомъ скроменъ, и другая слишкомъ чувствительна для того, чтобы растравлять свжую рану, какая бы она ни была, и вскор посл завтрака сквайръ ушелъ въ свой кабинетъ, пропустивъ даже утреннюю службу въ церкви.

Въ своемъ прекрасномъ ‘Жизнеописаніи Оливера Гольдсмита’, мистеръ Фостеръ старается тронуть наши сердца, представляя намъ оправданія своего героя въ томъ, что онъ не пошелъ въ духовное званіе. Онъ не чувствовалъ себя достойнымъ этого. Но твой ‘Вэкфильдскій Священникъ’, бдный Гольдсмитъ, вполн заступаетъ твое и мсто, и докторъ Примрозъ будетъ предметомъ удивленія для свта, пока не оправдаются на дл предчувствія миссъ Джемимы. Бывали дни, когда сквайръ, чувствуя себя не въ дух и руководствуясь примромъ смиренія Гольдсмита, отдалялся на нкоторое время отъ семьи и сидлъ запершись въ своей комнат. Но эти припадки сплина проходили обыкновенно однимъ днемъ, и большею частію, когда колоколъ звонилъ къ вечерн, сквайръ окончательно приходилъ въ себя, потому что тогда онъ показывался на порог своего дома подъ руку съ женою и впереди всхъ своихъ домочадцевъ. Вечерняя служба (какъ обыкновенно случается къ сельскихъ приходахъ) была боле посщаема прихожанами? чмъ первая, и пасторъ обыкновенно готовилъ къ ней самыя краснорчивыя поученія.

Пасторъ Дэль, хотя и былъ нкогда хорошимъ студентомъ, не отличался ни глубокимъ познаніемъ богословія, ни археологическими свдніями, которыми отличается ныншнее духовенство. Не былъ пасторъ смышленъ и въ церковной архитектур. Онъ очень мало заботился о томъ, вс ли части церкви были въ готическомъ вкус, или нтъ, карнизы и фронтоны, круглые и стрльчатые своды были такія вещи, надъ которыми ему не случалось размышлять серьёзно. Но зато пасторъ Дэль постигъ одну важную тайну, которая, можетъ быть, стоитъ всхъ этихъ утонченностей, вмст взятыхъ,— тайну наполнять церковь слушателями. Даже за утренней службой ни одна изъ церковныхъ лавокъ не оставалась пустою, а за вечернею — церковь едва могла вмстить приходящихъ.

Пасторъ Дэль, не вдаваясь въ выспреннія толкованія отвлеченностей и придерживаясь своего всегдашняго правила: Quieta non movere, понималъ призваніе свое въ томъ, чтобы совтовать, утшать, увщевать своихъ прихожанъ. Обыкновенно къ вечерней службъ онъ приготовлялъ свои поученія, которыя излагалъ такимъ образомъ, что никто, кром вашей собственной совсти, не могъ бы упрекнуть васъ за ваши ароступки. И въ настоящемъ случа пасторъ, котораго взоры и сердце постоянно было заняты прихожанами, который съ прискорбіемъ видлъ, какъ духъ неудовольствія распространялся между крестьянами и готовъ былъ заподозрить самыя добрыя намренія сквайра, ршился произнести на этотъ счетъ поученіе, которое имло цлію защитить добродтель отъ нареканій и исцлить, по мр возможности, рану, которая таилась въ сердц гэзельденскаго прихода.

Очень жаль, что мистеръ Стирнъ не слыхалъ поученія пастора, этотъ должностной человкъ былъ, впрочемъ, постоянно занятъ, такъ что во время лтнихъ мсяцевъ ему рдко удавалось быть у вечерней службы. Не то, чтобы мистеръ Стирнъ боялся въ поученіяхъ пастора намека на свою личность, но онъ набиралъ всегда для дня покоя много экстренныхъ длъ. Сквайръ по воскресеньямъ позволялъ всякому гулять около парка и многіе прізжали издалека,— чтобы побродитъ около озера или отдохнуть въ тни вязовъ. Эти постители были предметомъ подозрній и безпокойствъ для мистера Стирна, и — надо правду сказать — не безъ причины. Иногда мистеръ Стирнъ, къ своему невыразимому удовольствію, нападалъ на толпу мальчишекъ, которые пугали лебедей, иногда онъ замчалъ, что недостаетъ какого нибудь молодого деревца, и потомъ находилъ его у кого нибудь уже обращеннымъ въ трость, иногда онъ ловилъ дерзкаго парня, который переползалъ черезъ ровъ съ цлію составить букетъ для своей возлюбленной въ цвтник бдной мистриссъ Гэзельденъ, очень часто также, когда все семейство было въ церкви, нкоторые любопытные грубіяны врывались силою или прокрадывались въ садъ, чтобы посмотрть въ окна господскаго дома. За вс эти и разные другіе безпорядки, не мене важные, мистеръ Стирнъ долго, но тщетно, старался уговорить сквайра отмнить позволеніе, которое до такой степени употреблялось во зло. Сквайръ хотя по временамъ ворчалъ, сердился и уврялъ, что онъ прикажетъ запереть паркъ и наставить въ немъ капкановъ, но гнвъ его ограничивался только словами. Паркъ по прежнему оставался отпертымъ каждое воскресенье, и такимъ образомъ этотъ день былъ днемъ чрезвычайныхъ хлопотъ для мистера Стирна. Но посл послдняго удара колокола за вечерней службой и вплоть до сумерекъ было особенно безпокойно бдительному дозорщику, потому что изъ стада, которое изъ маленькихъ хижинъ стекалось на призывъ своего пастыря, всегда находилось нсколько заблудшихъ овецъ, которыя бродили по всмъ направленіямъ, какъ будто съ единственною цлью — испытать бдительность мистера Стирна. Вслдъ за окончаніемъ церковной службы, если день бывалъ хорошъ, паркъ наполнялся гуляющими въ красныхъ клокахъ, яркихъ шаляхъ, праздничныхъ жилетахъ и шляпахъ, украшенныхъ полевыми цвтами, которые, впрочемъ, по увренію мистера Стирна, были по что иное, какъ молодыя герани мистриссъ Гэзельденъ. Особенно ныншнее воскресенье у главнаго управителя были важныя причины усугубить дятельность и вниманіе: ему предстояло не только открывать обыкновенныхъ похитителей и шаталъ, но, во первыхъ, доискаться, кто зачинщикъ порчи колоды, во вторыхъ, показать примръ строгости.

Онъ началъ свой дозоръ съ ранняго утра, и въ то самое время, какъ вечерній колоколъ возвстилъ о близкомъ окончаніи службы, онъ вышелъ на деревню изъ-за зеленой изгороди, за которой спрятался съ цлію наблюдать, кто особенно подозрительно будетъ бродить около колоды. Мсто это было пусто. На значительномъ разстояніи, домоправитель увидалъ исчезающія фигуры какихъ-то запоздавшихъ крестьянъ, которые спшили къ церкви, передъ нимъ неподвижно стояло исправительное учрежденіе. Тутъ мистеръ Стирнъ остановился, снялъ шляпу и отеръ себ лобъ.

‘Подожду пока здсь — сказалъ онъ самъ себ — негодяи, врно, захотятъ полюбоваться на свое дло, недаромъ же я слыхалъ, что убійцы, совершивъ преступленіе, всегда возвращаются на то мсто, гд оставили тло. А здсь въ деревн вдь, право, нтъ никого, кто бы порядочно порадлъ для пользы сквайра или прихода,— кром меня одного.’

Лишь только мистеръ Стирнъ усплъ притти къ такому мизантропическому заключенію, какъ увидалъ, что Леонардъ Ферфильдъ очень скоро идетъ изъ своего дома. Управитель ударилъ себя по шляп и величественно подперся правою рукою.

— Эй, ты, сэръ, вскричалъ онъ, когда Ленни подошелъ такъ близко, что могъ его слышать: — куда это ты бжишь такъ?

— Я иду въ церковь, сэръ.

— Постой, сэръ, постой, мистеръ Ленни. Ты идешь въ церковь! Ужь вдь отзвонили, а ты знаешь, какъ пасторъ не любитъ, когда кто приходитъ поздно и нарушаетъ должное молчаніе. Ты теперь не долженъ итти въ церковь…

— Отчего же, сэръ?

— Я теб говорю, что ты не долженъ итти. Ты обязанъ замчать, какъ поступаютъ добрые люди. Ты видишь, напримръ, съ какимъ усердіемъ я служу сквайру: ты долженъ служить ему такъ же. И такъ мать твоя пользуется домомъ и землей за безцнокъ: вы должны быть благодарны сквайру, Леопардъ Ферфильдъ, и заботиться о его польз. Бдный! у него и такъ сердце надрывается, глядя на то, что у насъ происходитъ.

Леонардъ открылъ свои добродушные голубые глаза, пока мистеръ Стирнъ чувствительно вытиралъ свои.

— Посмотри на это зданіе, сказалъ вдругъ Стирнъ, указывая на колоду: — посмотри на него.. Если бы оно могло говорить, что оно сказало бы, Леонардъ Ферфилдъ? Отвчай же мн!

— Это было очень нехорошо, что тутъ надлали, сказалъ Ленни съ важностію.— Матушка была чрезвычайно огорчена, когда услыхала объ этомъ, сегодня утромъ.

Мистеръ Стирнъ. Я думаю, что не безъ того, если принять въ соображеніе, какой вздоръ она платитъ за аренду, (вкрадчиво) а ты не знаешь, кто это сдлалъ, Ленни, а?

Ленни. Нтъ, сэръ, право, не знаю.

Мистеръ Стирнъ. Слушай же: теб ужь нечего ходить въ церковь: проповдь, я думаю, кончилась. Ты долженъ помнить, что я отдалъ учрежденіе подъ твой надзоръ, на твою личную отвтственность, а ты видишь, какъ ты исполняешь свой долгъ въ отношеніи къ нему. Теперь я придумалъ….

Мистеръ Стирнъ вперилъ свои глаза въ колоду.

— Что вамъ угодно, сэръ? спросилъ Ленни, начинавшій серьёзно бояться.

— Мн ничего не угодно, тутъ не можетъ быть угоднаго. На этотъ разъ я теб прощаю, но впередъ прошу держать ухо востро. Теперь ты стой здсь…. нтъ, вотъ здсь, у забора, и стереги, не будетъ ли кто бродить около зданія, глазть на него или смяться, а я между тмъ пойду дозоромъ кругомъ. Я возвращусь передъ концомъ вечерни или тотчасъ посл нея, стой же здсь до моего прихода и потомъ отдай мн отчетъ. Не звай же, любезный, не то будетъ худо и теб и твоей матери: я завтра же могу надбавить вамъ платы по четыре фунта въ годъ.

Заключивъ этимъ выразительнымъ замчаніемъ и не дожидаясь отвта, мистеръ Стирнъ отдлилъ отъ бедра руку и пошелъ прочь.

Бдный Ленни остался у колоды въ сильномъ уныніи и неудовольствіи на такое непріятное сосдство. Наконецъ онъ тихонько подошелъ къ забору и слъ на мст, указанномъ ему для наблюденій. Скоро онъ совершенно помирился съ своею настоящею обязанностію, сталъ восхищаться прохладою, распространяемою тнистыми деревьями, чириканьемъ птичекъ, прыгавшихъ по втвямъ, и видлъ только свтлую сторону даннаго ему порученія. Въ молодости все для насъ можетъ имть эту свтлую сторону,— даже обязанность караулить колоду. Правда, Леонардъ не чувствовалъ особенной привязанности къ самой колод, но онъ не имлъ никакой симпатіи и съ людьми, сдлавшими на нее нападеніе, и въ то же время зналъ, что сквайръ будетъ очень огорченъ, если подобный поступокъ повторится. ‘Такъ — думалъ бдный Леонардъ въ простот своего сердца — если я смогу защитить честь сквайра, открывъ виновныхъ, или, по крайней мр, напавъ на слдъ, кто это сдлалъ, то такой день будетъ радостнымъ днемъ для матушки.’ Потомъ онъ началъ разсуждать, что хотя мистеръ Стирнъ и не совсмъ ласково назначалъ ему этотъ постъ, но, во всякомъ случа, это должно льстить его самолюбію: это доказывало довріе къ нему, какъ образцовому мальчику изъ числа всхъ его сверстниковъ. А у Ленни было, въ самомъ дл, много самолюбія во всемъ, что касалось его репутаціи.

По всмъ этимъ причинамъ, Леонардъ Ферфильдъ расположился на своемъ наблюдательномъ пост если не съ положительнымъ удовольствіемъ и сильнымъ восторгомъ, то, по крайней мр, съ терпніемъ и самоотверженіемъ.

Прошло съ четверть часа посл ухода мистера Стирна, какъ какой-то мальчикъ вошелъ въ паркъ черезъ калитку, прямо противъ того мста, гд скрывался Леини, и, утомясь, по видимому, отъ ходьбы или отъ дневного жара, онъ остановился на лугу на нсколько минутъ и потомъ пошелъ, подъ тнь дерева которое росло возл колоды.

Леини напрягъ свой слухъ и приподнялся на цыпочки..

Онъ никогда не видалъ этого мальчика: лицо его было совершенно незнакомо ему.

Леонардъ Ферфильдъ вообще не любилъ незнакомыхъ, кром того, у него было убжденіе, что кто нибудь изъ чужихъ испортилъ колоду. Мальчикъ дйствительно былъ чужой, но какого онъ былъ званія? На этотъ счетъ Ленни Ферфильдъ не зналъ ничего врнаго. Сколько можно было ему судить по наглядности, мальчикъ этотъ не былъ одтъ какъ джентльменъ. Понятія Леонарда объ аристократичности костюма развились, конечно, подъ вліяніемъ Франка Гэзельдена. Они представляли его воображенію очаровательный видъ блоснжныхъ жилетовъ, прелестныхъ голубыхъ сюртуковъ и великолпныхъ галстуховъ. Между тмъ платье этого незнакомца хотя не показывало въ немъ ни крестьянина, ни фермера, въ то же время не соотвтствовало иде о костюм молодого джентльмена, оно представлялось даже не совсмъ приличнымъ: сюртукъ былъ выпачканъ въ грязи, шляпа приняла самую чудовищную форму, а между тульею и краями ея была порядочная прорха. Ленни очень удивился и потомъ вспомнилъ, что калитка, черезъ которую прошелъ молодой, человкъ, была на прямой дорог изъ парка въ сосдній городокъ, жители котораго пользовались очень дурною славою въ Гэзельденъ-Голл: съ незапамятныхъ временъ изъ числа ихъ являлись самые страшные браконьеры, самые отчаянные шаталы, самые жестокіе похитители яблоковъ и самые неутомимые спорщики при опредленіи правъ на дорогу, которая, судя по городскимъ понятіямъ, была общественною, по понятіямъ же сквайра, пролегая по его земл, составляла его собственность. Правда, что эта же самая дорога вела отъ дома сквайра, но трудно было предположить, чтобы человкъ, одтый такъ неблаговидно, могъ быть въ гостяхъ у сквайра. По всему этому Ленни заключилъ, что незнакомецъ долженъ быть лавочникъ или прикащикъ изъ Торндейка, а репутація этого городка, въ соединеніи съ предубжденіемъ, заставляла Ленни притти къ мысли, что незнакомецъ долженъ быть однимъ изъ виновнымъ въ порч колоды. Какъ будто для того, чтобы еще боле утвердить Ленни въ такомъ подозрніи, которое пришло ему въ голову несравненно скоре, чмъ я усплъ описать все это, таинственный незнакомецъ слъ, на колоду, положилъ ноги на закраины ея и, вынувъ изъ кармана карандашъ и памятную книжку, началъ писать. Не снималъ ли этотъ страшный незнакомецъ планъ всей мстности, чтобы потомъ зажечь домъ сквайра и церковь! Онъ смотрлъ то въ одну, то въ другую сторону съ какимъ-то страннымъ видомъ и все продолжалъ писать, почти вовсе не обращая вниманія на лежавшую передъ нимъ бумагу, какъ заставляли это длать Ленни, когда онъ писалъ свои прописи.— Дло въ томъ, что Рандаль Лесли чрезвычайно усталъ и, сдлавъ нсколько шаговъ сталъ еще сильне чувствовать ушибъ отъ своего паденія, такъ что ему хотлось отдохнуть нсколько минутъ, этимъ временемъ онъ воспользовался, чтобы написать нсколько строкъ къ Франку съ извиненіемъ что онъ не зашелъ къ нему. Онъ хотлъ вырвать этотъ листокъ изъ книжки и отдать его въ первомъ коттэдж, мимо котораго ему придется итти, съ порученіемъ отвести его въ домъ сквайра.

Пока Рандаль занимался этимъ. Леини подошелъ къ нему твердымъ и мрнымъ шагомъ человка, который ршился, во что бы то ни стало, исполнить долгъ свой. И какъ Ленни хотя и былъ смлъ, но не былъ ни вспыльчивъ, ни заносчивъ, то негодованіе, которое онъ испытывалъ въ эту минуту, и подозрніе, возбужденное въ немъ поступкомъ незнакомца, выразились въ слдующемъ воззваніи къ нарушителю правъ собственности.

— Неужели вамъ не стыдно? Сидите вы на новой колод сквайра! Встаньте скоре и ступайте съ Богомъ!

Рандаль поспшно обернулся, и хотя во всякое другое время у него достало бы умнья очень ловко вывернуться изъ такого фальшиваго положенія, но кто можетъ похваляться, что онъ всегда благоразуменъ? А Рандаль былъ теперь въ самомъ дурномъ расположеніи духа. Его ласковость къ низшимъ себя, за которую я недавно еще его хвалилъ, совершенно исчезла теперь при вид грубіяна, который не узналъ въ немъ достоинствъ питомца Итона.

Такимъ образомъ, презрительно посмотрвъ на Ленни, Рандаль отвчалъ отрывисто:

— Вы глупый мальчишка!

Такой выразительный отвтъ заставилъ Ленни покраснть до ушей. Будучи увренъ, что незнакомецъ былъ какой нибудь лавочникъ или прикащикъ, Ленни еще боле утвердился въ своемъ мнніи, не только по этому неучтивому отвту, но и по зврскому взгляду, который сопровождалъ его и который нисколько не заимствовалъ величія отъ исковерканной, истертой, обвислой и изорванной шляпы, изъ подъ которой блеснулъ его зловщій огонь.

Изъ всхъ разнообразныхъ принадлежностей нашего костюма нтъ ничего, что бы было такъ индивидуально и выразительно, какъ покрышка головы. Свтлая, выглаженная щоткою, коротко-ворсистая джентльменская шляпа, надтая на извстный какой либо манеръ, сообщаетъ изящество и значительность всей наружности, тогда какъ измятая, взъерошенная шляпа, какая была на Рандал Лесли, преобразила бы самаго щеголеватаго джентльмена, который когда либо прохаживался по Сенъ-Джемсъ-Стриту, въ идеалъ оборванца.

Теперь всмъ очень хорошо извстно, что нашъ крестьянскій мальчикъ чувствуетъ непремнную антипатію къ лавочному мальчику. Даже при политическихъ происшествіяхъ земледльческій рабочій классъ рдко дйствуетъ единодушно съ городскимъ торгующимъ сословіемъ. Но не говоря уже объ этихъ различіяхъ между сословіями, всегда есть что-то непріязненное въ отношеніяхъ двухъ мальчиковъ, другъ къ другу, когда имъ случится сойтись по одиначк гд нибудь на лужайк. Что-то похожее на вражду птуховъ, какая-то особая склонность согнуть большой палецъ руки надъ четырьмя другими и сдлавъ изъ всего этого такъ называемый кулакъ, проявились и въ эту минуту. Признаки этихъ смшанныхъ ощущеній были тотчасъ же замтны въ Ленни при словахъ и взгляд незнакомца, И незнакомецъ, казалось, понялъ это, потому что его блдное лицо сдлалось еще блдне, а его мрачный взоръ — еще неподвижне и осторожне.

— Отойдите отъ колоды, сказалъ Ленни не желая отмчать на грубый отзывъ незнакомца, и вмст съ этимъ словомъ онъ сдлалъ движеніе рукой, съ намреніемъ оттолкнуть незванаго гостя. Тотъ, принявъ это за ударъ, вскочилъ и быстротою своихъ пріемовъ, съ маленькимъ усиліемъ руки, заставилъ Ленни потерять равновсіе и повалилъ его навзничь. Кипя гнвомъ, молодой крестьянинъ, быстро поднялся и бросился на Рандаля.

ГЛАВА XVIII.

Придите ко мн на помощь, о вы, девять Музъ, на которыхъ несравненный Персій писалъ сатиры и которыхъ въ то же время призывалъ въ своихъ стихахъ,— помогите мн описать борьбу двухъ мальчугановъ: одинъ — умренный защитникъ законности и порядка, боецъ pro uns et focis, другой — высокомрный пришлецъ, съ тмъ уваженіемъ къ имени и личности, которое иные называютъ честію. Здсь одна лишь природная физическая сила, тамъ ловкость, пріобртенная упражненіемъ. Здсь…. но Музы нмы какъ столбъ и холодны какъ камень! Пусть ихъ убираются, куда знаютъ. Безъ нихъ лучше обойдется дло.

Рандаль былъ старше Ленни годомъ, но онъ не былъ ни такъ высокъ ростомъ, ни такъ силенъ, ни такъ ловокъ, какъ Ленни, и посл перваго порыва, когда оба мальчика остановились, чтобы перевести дыханіе, Ленни, видя жидкія формы и безцвтныя щоки своего противника, видя, что кровь капаетъ уже изъ губы Рандаля, вдругъ почувствовалъ раскаяніе. ‘Нехорошо — подумалъ онъ — желать бороться съ человкомъ, котораго легко прибить.’ Такимъ образомъ, отойдя въ сторону и опустивъ руки, онъ сказалъ кротко:

— Полно намъ дурачиться, ступайте домой и не сердитесь на меня.

Рандаль Лесли вовсе не отличался такимъ же достоинствомъ, Онъ былъ гордъ, мстителенъ, самолюбивъ, въ немъ были боле развиты наступательные органы, чмъ оборонительные, что однажды заслужило гнвъ его, то онъ желалъ уничтожить во что бы то ни стало. Потому хотя вс нервы его дрожали и глаза его были полны слезъ, онъ подошелъ къ Ленни съ заносчивостію гладіатора и сказалъ, стиснувъ зубы и заглушая стоны, вызванные въ немъ злобою и тлеснымъ страданіемъ:

— Вы ударили меня, потому не сойдете съ мста, пока я не заставлю васъ раскаяться въ вашемъ поступк. Приготовьтесь, защищайтесь: я ужь не такъ буду бить васъ.

Хотя Лесли не считался бойцомъ въ Итон, но его характеръ вовлекалъ его въ нкоторыя схватки, особенно когда онъ былъ въ низшихъ классахъ, и онъ изучилъ такимъ образомъ теорію и практику боксерства — искусства, которое едва ли когда нибудь выведется въ англійскихъ общественныхъ школахъ.

Теперь Рандаль примнялъ въ длу пріобртенныя имъ свднія, отражалъ тяжелые удары своего противника, самъ наносилъ очень быстрые и мткіе, замняя ловкостію и проворствомъ природное безсиліе своей руки. Впрочемъ, эта рука не была даже слаба: до такой степени увеличивается сила въ минуты страсти и раздраженія. Бдный Ленни, которой никогда еще не дрался настоящимъ образомъ, былъ оглушенъ, чувства его притупились, перемшались, такъ что онъ не могъ отдаю себ въ нихъ отчета, у него осталось какое-то смутное воспоминаніе о бездыханномъ паденіи, о туман, застлавшемъ до глаза, и объ ослпительномъ блеск, который какъ будто пронесся передъ ними — о сильномъ изнеможеніи, соединенномъ съ чувствомъ боли — тутъ, тамъ, по всему тлу, и потомъ все, что у него осталось въ памяти, было то, что онъ лежалъ на земл, что его били жестоко, при чемъ противникъ его сидлъ надъ нимъ такой же мрачный и блдный, какъ Лара надъ падшимъ Ото: потому что Рандаль не былъ изъ числа тхъ людей, которымъ сама природа подсказываетъ правило: ‘лежачаго не бить’, ему стоило даже нкоторой борьбы съ самимъ собою и то, что онъ не ршился топтать ногами своего противника. Онъ отличался отъ дикаря умомъ, а не сердцемъ, и теперь, бормоча что-то съ самимъ собою, побдитель отошелъ въ сторону.

Кто же могъ явиться теперь на мсто битвы, какъ не мистеръ Стирнъ? Особенно заботясь о томъ, чтобы втянуть Ленни вънемилость, онъ надялся, что мальчикъ наврно не исполнитъ даннаго ему порученія, и въ настоящую минуту онъ спшилъ удостовриться, не оправдается ли его вожделнное ожиданіе. Тутъ онъ увидалъ, что Ленни съ трудомъ приподнимается съ земли, страдая отъ ударовъ и плача съ какими-то истерическими порывами, его новый жилетъ забрызганъ его собственною кровью, которая текла у него изъ носа, и этотъ носъ казался Ленни уже не носомъ, а раздутою, гористою возвышенностію. Отвернувшись отъ этого зрлища, мистеръ Стирнъ посмотрлъ съ небольшимъ уваженіемъ, какъ нкогда и самъ Ленни, на незнакомаго мальчика, который опять услся на колоду — для того ли, чтобы перевести дыханіе, или показать, что онъ одержалъ побду.

— Эй, что все значитъ? сказалъ мистеръ Стирнъ:— что все это значитъ, Ленни, а?

— Онъ хочетъ здсь сидть, отвчалъ Ленни, голосомъ, прерываемомъ рыданіями: — а прибилъ онъ меня за то, что не позволялъ ему, но я не ожидалъ этого… теперь я, пожалуй, опять…

— А что вы, смю спросить, разслись тутъ?

— Смотрю на ландшафтъ, отойди~ка отъ свта, любезный!

Этотъ тонъ привелъ мистера Стирна въ недоумніе: это былъ тонъ до того непочтительный въ отношеніи къ нему, что онъ почувствовалъ особенное уваженіе къ говорившему. Кто кром джентльмена смлъ бы сказать это мистеру Стирну?

— А позвольте узнать, кто вы? спросилъ мистеръ Стирнъ нершительнымъ голосомъ и сбираясь даже прикоснуться къ своей шляп.— Покорно прошу объяснить ваше имя и цль вашего посщенія.

— Мое имя Рандаль Лесли, а цль моего посщенія была сдлать визитъ семейству вашего барина. Я думаю, что я не ошибся, если принялъ васъ, судя по наружности, за пахаря мистера Гэзельдена.

Говоря такимъ образомъ, Рандаль всталъ, потомъ, пройдя, нсколько шаговъ, воротился назадъ и, бросивъ полъ-кроны на дорогу, сказалъ Ленни:

— На, возьми это за свое увчье и впередъ умй говорить съ джентльменомъ. Что касается до тебя, любезный, сказалъ онъ, обращаясь къ мистеру Стирну, который, съ разинутымъ ртомъ и безъ шляпы, стоялъ въ это время, низко кланяясь — то передай мое привтствіе мистеру Гэзельдену и скажи ему, что когда онъ сдлаетъ намъ честь постить васъ въ Рудъ-Голл, то я увренъ, что пріемъ нашихъ крестьянъ заставитъ его постыдиться за гэзельденскихъ.

О, бдный сквайръ! Гэзельдену стыдиться Рудъ-Голля? Если бы это порученіе было передано вамъ, вы не въ состояніи бы взглянуть боле на свтъ Божій.

Съ этими словамъ, Рандаль вышелъ на тропинку, которая вела къ усадьб пастора, и оставилъ Ленни Ферфильда ощупывать свой носъ, а мистера Стирна — непрекратившимъ своихъ поклоновъ.

Рандаль Лесли очень долго шелъ до дому, у него сильно болло все тло отъ головы до пятокъ, а душа его, еще боле была поражена, чмъ тло. Если бы Рандаль Лесли остался въ саду сквайра и не пошелъ назадъ, поддаваясь ученію лорда Бэкона, то онъ провелъ бы очень пріятный вечеръ и врно былъ бы отвезенъ домой въ коляск сквайра. Но какъ онъ пустился въ отвлеченныя умствованія, то и упалъ въ ровъ, упавши въ ровъ, выпачкалъ себ платье, выпачкавъ платье, отказался отъ визита, отказавшись отъ визита отправился къ колод и слъ на нее, будучи въ шляп, которая длала его похожимъ на бглаго арестанта, свъ на колоду въ такой шляп и съ подозрительнымъ выраженіемъ на лиц, онъ былъ вовлеченъ въ ссору и драку съ какимъ-то олухомъ и теперь плелся домой, браня и себя и другихъ, ergo — за симъ слдуетъ мораль, которая стоитъ повторенія — ergo, когда вамъ случится притти въ садъ къ богатому человку, то будьте довольны тмъ, что принадлежитъ вамъ, т. е. правомъ любоваться, поврьте, что вы боле будете любоваться, чмъ самъ хозяинъ.

Если, въ простот своего сердца и по доврчивой неопытности, Ленни Ферфильдъ думалъ, что мистеръ Стирнъ скажетъ ему нсколько словъ въ похвалу его мужества и въ награду за потерпнные имъ побои, то онъ вскор совершенно ошибся въ томъ. Этотъ, по истин, врный человкъ, достойный исполнитель воли Гэзельдена, скоре готовъ бы былъ простить отступленіе отъ своего приказанія, если бы это было сопряжено съ нкоторою выгодой или способствовало къ возвышенію кредита, но, напротивъ, онъ былъ неумолимъ къ буквальному, безсознательному и слпому исполненію приказаній, что все, рекомендуя, можетъ быть, съ хорошей стороны довренное лицо, все-таки вовлекаетъ лицо довряющее въ большіе затрудненія и промахи. И хотя человку, не совсмъ еще знакомому съ уловками человческаго сердца, въ особенности неизвдавшему сердецъ домоправителей и дворецкихъ, и показалось бы очень естественнымъ, что мистеръ Стирнъ, стоявшій все еще на средин дороги, со шляпой въ рук, уязвленный, униженный и раздосадованный словами Рандаля Лесли, сочтетъ молодого джентльмена главнымъ предметомъ своего негодованія,— но такой промахъ, какъ негодованіе на лицо высшее себя, съ трудомъ могъ притти въ голову глубокомысленнаго исполнителя приказаній сквайра. За всмъ тмъ, такъ какъ гнвъ, подобно дыму, долженъ же улетть куда бы то ни было, то мистеръ Стирнъ, почувствовавшій въ это время — какъ онъ посл объяснялъ жен — что у него ‘всю грудь точно разорвало’, обратился, повинуясь природному инстинкту, къ предохранительному отъ взрыва клапану, и пары, которые скопились въ его сердц, обратились цлымъ потокомъ на Ленни Ферфильда. Мистеръ Стирнъ съ ожесточеніемъ надвинулъ шляпу себ на голову и потомъ облегчилъ грудь свою слдующею рчью:

— Ахъ, ты, негодяй! ахъ, ты, дерзкій забіяка! Въ то время, какъ ты долженъ бы былъ быть въ церкви, ты вздумалъ драться съ джентльменомъ, гостемъ нашего сквайра, на томъ самомъ мст, гд стоитъ исправительное учрежденіе, порученное твоему надзору! Посмотри, ты всю колоду закапалъ кровью изъ своего негоднаго носишка!

Говоря такимъ образомъ, и чтобы придать большую выразительность словамъ, мистеръ Стирнъ намревался дать добавочный ударъ несчастному носу, но какъ Ленни инстинктивно поднялъ руки, чтобы закрыть себ лицо, то разгнванный домоправитель ушибъ составы пальцевъ о большія мдныя пуговицы, бывшія за рукавахъ куртки мальчика — обстоятельство, которое еще боле усилило негодованіе мистера Стирна. Ленни же, котораго слова эти чувствительно затронули, и который, по ограниченности своего образованія, считалъ подобное обращеніе несправедливостію, бросивъ между собою и мистеромъ Стирномъ большой чурбанъ, началъ произносить слдующее оправданіе, которое одинаково было не кстати какъ придумывать, такъ выражать, потому что въ подобномъ случа оправдываться значило обвинять себя вдвое.

— Я удивляюсь вамъ, мистеръ Стирнъ! если бы матушка васъ послушала только! Не вы ли не пустили меня итти въ церковь? не вы ли мн приказали….

— Драться съ молодымъ джентльменомъ, и притомъ въ праздничный день? сказалъ мистеръ Стирнъ, съ ироническою улыбкою.— Да, да! я приказалъ теб, чтобы ты нанесъ безчестье имени сквайра, мн и всему приходу и поставилъ всхъ насъ въ замшательство. Но сквайръ веллъ мн показать примръ, и я покажу!

При этихъ словахъ, съ быстротою молніи мелькнула въ голов мистера Стерна свтлая мысль — посадитъ Ленни въ то самое учрежденіе, которое онъ слишкомъ строго караулилъ. Зачмъ же далеко искать? примръ быль у него передъ глазами. Теперь онъ могъ насытить свою ненависть къ мальчику, здсь, избравъ лучшаго изъ приходскихъ парней, онъ надялся тмъ боле устрашить худшихъ, этимъ онъ могъ ослабитъ оскорбленіе, нанесенное Рандалю Лесли, въ этомъ заключалась бы практическая апологія сквайра въ пріем, сдланномъ молодому гостю. Приводя мысль свою въ исполненіе, мистеръ Стирнъ сдлалъ стремительный натискъ на свою жертву, схватилъ мальчика за поясъ, черезъ нсколько секундъ колода отворилась, и Ленни Ферфильдъ былъ брошенъ въ въ нее — печальное зрлище превратностей судьбы. Совершивъ это, и пока мальчикъ былъ слишкомъ удивленъ и ошеломленъ внезапностію своего несчастія, для того, чтобы быть въ состояніи защищаться — кром немногихъ ‘едва слышныхъ произнесенныхъ имъ словъ — мистеръ Стирнъ удалился съ этого мста, не забывъ, впрочемъ, поднять и положить къ себ въ карманъ полъ-крону, назначенную Ленни, и о которой онъ до тхъ поръ, увлекшись разнородными впечатлніями, почти совсмъ было забылъ. Онъ отправился по дорог къ церкви, съ намреніемъ стать у самого крыльца ея, выждать, когда сквайръ будетъ выходить, и шепнуть ему о происшедшемъ и о наказаніи Ферфильда.

Клянусь честью джентльмена и репутаціею автора, что словъ моихъ было бы недостаточно, чтобы описать чувства, испытанныя Ленни Ферфилдомъ, пока онъ сидлъ въ исправительномъ учрежденіи. Онъ уже забылъ о тлесной боли, душевное огорченіе заглушало въ немъ физическія страданія,— душевное огорченіе въ той степени, въ какой можетъ вмстить его грудь ребенка. Первое глубокое сознаніе несправедливости тяжело. Ленни, можетъ быть, увлекся, но, во всякомъ случа, онъ съ усердіемъ и правотою исполнилъ возложенное на него порученіе, онъ твердо стоялъ за отправленіе своего долга, онъ дрался за это, страдалъ, пролилъ кровь,— и вотъ какая награда за все понесенное имъ! Главное свойство, которое отличало характеръ Ленни, было понятіе о справедливости. Это было господствующее правило его нравственной природы, и это правило нисколько не потеряло еще своей свжести и значенія ни отъ какихъ поступковъ притсненія и самоуправства, отъ которыхъ часто терпятъ мальчики боле высокаго происхожденія въ домашнемъ быту или въ школахъ. Теперь впервые проникло это желзо въ его душу, а съ нимъ вмст другое, побочное чувство — досадное сознаніе собственнаго безсилія. Онъ былъ обиженъ и не имлъ средствъ оправдаться. Къ этому присоединилось еще новое, если не столь глубокое, но на первый разъ все-таки непріятное, горькое чувство стыда. Онъ, лучшій мальчикъ въ цлой деревн, образецъ прилежанія и благонравія въ школ, предметъ гордости матери,— онъ, котораго сквайръ, въ виду всхъ сверстниковъ, ласково трепалъ по плечу, а жена сквайра гладила по голов, хваля его за пріобртенное имъ хорошее о себ мнніе,— онъ, который привыкъ уже понимать удовольствіе носить уважаемое имя, теперь вдругъ, въ одно мгновеніе ока, сдлался посмшищемъ, предметомъ позора, обратился для каждаго въ пословицу. Потокъ его жизни былъ отравленъ въ самомъ начал. Тутъ приходила ему въ голову и мысль о матери, объ удар, который она испытаетъ, узнавъ это происшествіе,— она, которая привыкла уже смотрть на него, какъ на свою опору и защиту: Ленни поникъ головою, и долго удерживаемыя слезы полилась ручьями.

Онъ началъ биться, рваться во вс стороны и пытался освободить свои члены, услыхавъ приближеніе чьихъ-то шаговъ, онъ представилъ себ, что вс крестьяне сойдутся сюда изъ церкви, онъ уже видлъ напередъ грустный взглядъ пастора, поникшую голову сквайра, худо сдерживаемую усмшку деревенскихъ мальчишекъ, завидовавшихъ дотол его незапятнанной слав, которая теперь навсегда, навсегда была потеряна. Онъ безвозвратно останется мальчикомъ, который сидлъ подъ наказаніемъ. И слова сквайра представлялись его воображенію подобно голосу совсти, раздававшемуся въ ушахъ какого нибудь Макбета:

‘Нехорошо, Ленни! я не ожидалъ, что ты попадешь въ такую передрягу.’

‘Передрягу’ — слово это было ему непонятно, но, врно, оно означало что нибудь незавидное.

— Именемъ всхъ котловъ и заслонокъ, что это тутъ такое! кричалъ мдникъ.

Въ это время мистеръ Спроттъ былъ безъ своего осла, потому что день былъ воскресный. Мдникъ надлъ свое лучшее платье, пригладился и вырядился, сбираясь гулять по парку.

Ленни Ферфильдъ не отвчалъ за его призывъ.

— Ты подъ арестомъ, мой жизненочекъ? Вотъ ужъ никакъ бы не ожидалъ этого видть! Но мы вс живемъ для того, чтобъ учиться, прибавилъ мдникъ, въ вид сентенціи.— Кто же задалъ теб этотъ урокъ? Да ты умешь, что ли, говорить-то?

— Никъ Стирнъ.

— Никъ Стирнъ! а за что?

— За то, что-я исполнялъ его приказанія и подрался съ мальчикомъ, который бродилъ здсь, онъ прибилъ меня, да это бы ничего, но мальчикъ этотъ былъ молодой джентльменъ, который пришелъ въ гости къ сквайру, такъ Никъ Стирнъ….

Ленни остановился, не имя силъ продолжать, отъ негодованія и стыда.

— А! сказалъ мдникъ съ важностію.— Ты подрался съ джентльменомъ. Жаль мн это отъ тебя слышать. Сиди же и благодари судьбу, что ты такъ дешево отдлался. Нехорошо драться съ своими ближними, и леннонскій мирный судья, врно, засадилъ бы тебя на два мсяца вертть жернова вмст съ арестантами. За что же ты его ударилъ, если онъ только проходилъ мимо колоды? Ты, врно, забіяка, а?

Лопни пробормоталъ что-то объ обязанностяхъ въ отношеніи къ сквайру и буквальномъ исполненіи приказаній.

— О, я вижу, Ленни, прервалъ мдникъ голосомъ, проникнутымъ огорченіемъ: — я вижу, что тебя какъ ни корми, а ты все въ лсъ смотришь. Посл этого ты нашему брату не компанія: не суйся къ порядочнымъ людямъ. Впрочемъ, ты былъ хорошимъ мальчикомъ, и можешь, если захочешь, опять заслужить милость сквайра. Ахъ, вкъ не паять котловъ, если я могу понять, какъ ты довелъ себя до этого. Прощай, дружокъ! желаю теб скоре вырваться изъ засады, да скажи матери-то, какъ увидишь ее, что мдникъ молъ берется починить и печь и лопатку…. слышишь?

Мдникъ пошелъ прочь. Глаза Ленни послдовали за нимъ съ уныніемъ и отчаяніемъ. Мдникъ, подобно всей людской братіи, полилъ шиповникъ только для того, чтобы усилитъ его колючки. Праздный, лнивый шатала, онъ постыдился бы теперь сообщества Ленни.

Голова Ленни низко опустилась на грудь, точно налитая свинцомъ. Прошло нсколько минутъ, когда несчастный узникъ замтилъ присутствіе другого свидтеля собственнаго позора, онъ не слыхалъ шума, но увидалъ тнь, которая легла на трав. Онъ затаилъ дыханіе ,не хотлъ открыть глаза, думая, можетъ быть, что если онъ самъ не видитъ, то и другіе не могутъ видть предметы.

— Per Bacco! сказалъ докторъ Риккабокка, положивъ руку, за плечо Ленни и наклонившись, чтобы заглянуть ему въ лицо.— Per Вассо! мой молодой другъ! ты сидишь тутъ изъ удовольствія или по необходимости?

Ленни слегка вздрогнулъ и хотлъ избжать прикосновеніи человка, на котораго онъ смотрлъ до тхъ поръ съ нкотораго рода суеврнымъ ужасомъ.

— Того-и-гляди, продолжалъ Риккабокка, не дождавшись отвта за свой вопросъ: — того-и-гляди, что хотя положенье твое очень пріятно, ты не самъ его избралъ для себя. Что это?— и при этомъ иронія въ голос доктора исчезла — что это, бдный мальчикъ? ты въ крови, и слезы, которыя текутъ у тебя по щекамъ, кажется, непустыя, а искреннія слезы. Скажи мн, povero fanciullo тіо — звукъ итальянскаго привта, котораго значенія Ленни не понялъ, все таки какъ-то сладостно отдался въ ушахъ мальчика: — скажи мн, дитя мое, какъ все это случилось? Можетъ быть, я помогу теб, мы вс заблуждаемся, значитъ вс должны помогать другъ другу.

Сердце Ленни, которое до тхъ поръ казалось закованнымъ въ желзо, отозвалось на ласковый говоръ итальянца, и слезы потекли у него изъ глазъ, но онъ отеръ ихъ и отвчалъ отрывисто:

— Я не сдлалъ ничего дурного, я только ошибся, и это-то меня и убиваетъ теперь!

— Ты не сдлалъ ничего дурного? Въ такомъ случа, сказалъ философъ, съ важностію вынувъ изъ кармана свой носовой платокъ и разстилая его за земл: — въ такомъ случа я могу ссть возл тебя. О проступк я могъ только сожалть, но несчастіе ставитъ тебя въ уровень со мною.

Ленни Ферфильдъ не понялъ хорошенько этихъ словъ, но общій смыслъ ихъ былъ слишкомъ очевиденъ, и мальчикъ бросилъ взглядъ благодарности на итальянца.

Риккабокка продолжалъ, устроивъ себ сиднье:

— Я имю нкоторое право на твою довренность, дитя мое, потому что и я когда-то испыталъ много горя, между тмъ я могу сказать вмст съ тобой: ‘я никому не сдлалъ зла’. Cospetto — тутъ докторъ покойно расположился, опершись одною рукою на боковой столбикъ колоды и дружески касаясь плеча плнника, между тмъ какъ взоры его обгали прелестный ландшафтъ, бывшій у него въ виду: — моя темница, если бы только имъ удалось посадить меня, не отличалась бы такимъ прекраснымъ видомъ. Впрочемъ, это все равно: нтъ непріятной любви точно такъ же, какъ и привлекательной темницы.

Произнеся это изреченіе, сказанное, впрочемъ, по итальянски, Риккабокка снова обратился къ Ленни и продолжалъ свои убжденія, желая вызвать мальчика на откровенность. Другъ во время бды — настоящій другъ, кмъ бы онъ ни казался. Все прежнее отвращеніе Ленни къ чужеземцу пропало, и онъ, разсказалъ ему свою маленькую исторію.

Докторъ Риккабокка былъ слишкомъ смтливъ, чтобы не понять причины, побудившей мистера Стирна арестовать своего агента. Онъ принялся за утшеніе съ философскимъ спокойствіемъ и нжнымъ участіемъ. Онъ началъ напоминать, или, скоре, толковать Ленни о всхъ пришедшихъ ему въ то время на намять обстоятельствахъ, при которыхъ великіе люди страдали отъ несправедливости другихъ. Онъ разсказалъ ему, какъ великій Эпиктетъ достался такому господину, котораго любимое удовольствіе было щипать ему ногу, такъ что эта забава, кончившаяся отнятіемъ ноги, была несравненно хуже колоды. Много и другихъ обстоятельствъ, боле или мене относящихся къ настоящему случаю,— привелъ докторъ, почерпая ихъ изъ разныхъ отдловъ исторіи. Но, понявъ, что Ленни, по видимому, нисколько не утшался этими блестящими примрами, онъ перемнилъ тактику и, подведя ее подъ argumentum ad rem, принялся доказывать: первое, что настоящее положеніе Ленни не было вовсе постыдно, потому что всякій благомыслящій человкъ могъ узнать въ этомъ жестокость Стирна и невинность его жертвы, второе, что если самъ онъ, докторъ, можетъ быть, ошибся съ перваго взгляда, то это значитъ, что повторенное мнніе не всегда справедливо, ли и что такое наконецъ постороннее мнніе?— часто дымъ — пуфъ! вскричалъ докторъ Риккабокка: — вещь безъ содержанія, безъ длины, ширины или другого измренія, тнь, призракъ, нами самими созданный. Собственная совсть есть лучшій судья для человка, и онъ такъ же долженъ мало бояться мннія всхъ безъ разбора, какъ какого нибудь привиднія, когда ему доведется проходить кладбищемъ ночью.

Но такъ какъ Ленни боялся въ самомъ дл проходить ночью кладбищемъ, то уподобленіе это уничтожило самый аргументъ, и мальчикъ печально опустилъ голову. Докторъ Риккабокка сбирался уже начать третій рядъ разсужденій, которыя, еслибы ему удалось довести ихъ до конца, безъ сомннія, вполн объяснили бы предметъ и помирили бы Ленни съ настоящимъ положеніемъ, но плнникъ, прислушивавшійся все это время чуткимъ ухомъ, узналъ, что церковная служба кончилась, и тотчасъ вообразилъ, что вс прихожане толпою сойдутся сюда. Онъ уже видлъ между деревьями шляпы и, чепцы, которыхъ Риккабокка не примчалъ, несмотря на отличныя качества своихъ очковъ, слышалъ какой-то мнимый говоръ и шопотъ, котораго Риккабокка не могъ открыть, несмотря на его теоретическую опытность въ стратагемахъ и измнахъ, которыя должны были изощрить слухъ итальянца. Наконецъ, съ новымъ напраснымъ усиліемъ, узникъ вскричалъ:

— О, если бы я могъ уйти прежде, чмъ они соберутся. Выпустите меня, выпустите меня! О, добрый сэръ, выпустите меня!

— Странно, сказалъ философъ, съ нкоторымъ изумленіемъ, — странно, что мн самому не пришло это въ голову. Если не ошибаюсь, тутъ задли за шляпку праваго гвоздя.

Потомъ, смотря вблизи, докторъ увидалъ, что хотя деревянные брусъ и входилъ въ другую желзную скобку, которая сопротивлялась до сихъ поръ усиліямъ Ленни, но все-таки скобка эта не была заперта, потому что ключъ и замокъ лежали въ кабинет сквайра, вовсе неожидавшаго, чтобы наказаніе пало на Ленни безъ предварительнаго ему о томъ заявленія. Лишь только докторъ Риккабокка сдлалъ это открытіе, какъ убдился, что никакая мудрость какой бы то ни было школы не въ состояніи пріохотить взрослаго человка или мальчика къ дурному положенію, съ той минуты, какъ есть въ виду возможность избавиться бды. Согласно этому разсужденію, онъ отворилъ запоръ, и Ленни Ферфильдъ выскочилъ на свободу, какъ птица изъ клтки, остановился на нсколько времени отъ радости, или чтобы перевести дыханіе, и потомъ, какъ заяцъ, безъ оглядки бросился бжать къ дому матери. Докторъ Риккабокка вложилъ скрипвшій брусъ на прежнее мсто, поднялъ съ земли носовой платокъ и спряталъ его въ карманъ, и потомъ съ нкоторымъ любопытствомъ сталъ разсматривать это исправительное орудіе, надлавшее столько хлопотъ освобожденному Ленни.

— Странное существо человкъ! произнесъ мудрецъ, разсуждая самъ съ собою: — чего онъ тутъ боится? Все это не больше, какъ нсколько досокъ, бревенъ, въ отверстія эти очень ловко класть ноги, чтобы не загрязнить ихъ въ сырое время, наконецъ эта зеленая скамья подъ снію вяза — что можетъ быть пріятне такого положенія?

И докторъ Риккабокка почувствовалъ непреодолимое желаніе испытать на самомъ дл свойство этого ареста.

— Вдь я только попробую! говорилъ онъ самъ съ собой, стараясь оправдаться передъ возстающимъ противъ этого чувствомъ своего достоинства.— Пока никого здсь нтъ, я успю сдлать этотъ опытъ.

И онъ снова приподнялъ деревянный брусокъ, но колода устроена была по всмъ правиламъ архитектуры и не такъ-то легко дозволяла человку подвергнуться незаслуженному наказанію: безъ посторонней помощи попасть въ нее было почти невозможно. Какъ бы то ни было, препятствія, какъ мы уже замтили, только сильне подстрекали Риккабокка къ выполненію задуманнаго плана. Онъ посмотрлъ вокругъ себя и увидлъ вблизи подъ деревомъ засохшую палку. Подложивъ этотъ обломокъ подъ роковой брусокъ колоды, точь-въ-точь, какъ ребятишки подкладываютъ палочку подъ ршето, когда занимаются ловлей воробьевъ, докторъ Риккабокка преважно разслся ни скамейку и просунулъ ноги въ круглыя отверстія.

— Особеннаго я ничего не замчаю въ этомъ! вскричалъ онъ торжественно, посл минутнаго размышленія.— Не такъ бываетъ страшна дйствительность, какъ мы воображаемъ. Длать ошибочныя умозаключенія — обыкновенный удлъ смертныхъ!

Вмст съ этимъ размышленіемъ онъ хотлъ было освободить свои ноги отъ этого добровольнаго заточенія, какъ вдругъ старая палка хрупнула и брусъ колоды опустился въ зацпку. Докторъ Риккабокка попалъ совершенно въ западню. ‘Facilis descensus — sed revocare gradum!’ Правда, руки его находились за свобод, но его ноги были такъ длинны, что при этомъ положеніи он не давали рукамъ никакой возможности дйствовать свободно. Притомъ же Риккабокка не могъ похвастаться гибкостью своего тлосложенія, а составныя части дерева сцпились съ такой силой, какою обладаютъ вообще вс только что выкрашенныя вещи, такъ что, посл нсколькихъ тщетныхъ кривляній и усилій освободиться жертва собственнаго безразсуднаго опыта вполн поручила себя своей судьб. Докторъ Риккабокка былъ изъ числа тхъ людей, которые ничего не длаютъ вполовину. Когда я говорю, что онъ поручилъ себя судьб, то поручилъ со всмъ хладнокровіемъ и покорностію философа. Положеніе далеко не оказывалось такъ пріятно, какъ онъ предполагалъ теоретически, но, несмотря на то, Риккабокка употребилъ вс возможныя усилія, чтобы доставить сколько можно боле удобства своему положенію. И, во первыхъ, пользуясь свободой своихъ рукъ, онъ вынулъ изъ кармана трубку, трутницу и табачный кисетъ. Посл нсколькихъ затяжекъ онъ примирился бы совершенно съ своимъ положеніемъ, еслибъ не помшало тому открытіе, что солнце, постепенно перемняя мсто на неб, не скрывалось уже боле отъ лица доктора за густымъ, широко распустившимъ свои втви вязомъ. Докторъ снова осмотрлся кругомъ и замтилъ, что его красный шолковый зонтикъ, который онъ положилъ за траву, въ то время, какъ сидлъ подл Ленни, лежалъ въ предлахъ свободнаго дйствія его рукъ. Овладвъ этимъ сокровищемъ, онъ не замедлилъ распустить его благодтельныя складки. И такимъ образомъ, вдвойн укрпленный, снаружи и внутри колоды, подъ тнью зонтика и съ трубкой въ зубахъ, докторъ Риккабокка даже съ нкоторымъ удовольствіемъ сосредоточилъ взоры на своихъ заточенныхъ ногахъ.

— Кто можетъ пренебрегать всмъ, говорилъ онъ, повторяя одну изъ пословицъ своего отечества: — тотъ обладаетъ всмъ. Кто при бдности своей не жаждетъ богатства, тотъ богатъ. Эта скамейка такъ же удобна и мягка, какъ диванъ. Я думаю, продолжалъ онъ разсуждать самъ съ собою, посл непродолжительной паузы: — я думаю, что въ пословиц, которую я сказалъ этому fanciullo скоре заключается боле остроумія, чмъ сильнаго и философическаго значенія. Разв не доказано было, что въ жизни человческой неудачи необходиме удачи: первыя научаютъ насъ быть осторожными, изощряютъ въ человк предусмотрительность, послднія часто лишаютъ насъ возможности вполн оцнивать всю прелесть мирной и счастливой жизни. И притомъ же разв настоящее положеніе мое, которое я навлекъ на себя добровольно, изъ одного желанія испытать его,— разв не не есть врный отпечатокъ всей моей жизни? Разв я въ первый разъ попадаю въ затруднительное положеніе? А если это затрудненіе есть слдствіе моей непредусмотрительности, или, лучше сказать, оно избрано мною самимъ, то къ чему же мн роптать на свою судьбу?

При этомъ въ душ Риккабокка одна мысль смняла другую такъ быстро и уносила его такъ далеко онъ времени и мста, что онъ вовсе позабылъ о томъ, что находился подъ деревенскимъ арестомъ, или по крайней мр думалъ объ этомъ столько, сколько думаетъ скряга о томъ, что богатство есть тлнность, или философъ — о томъ, что мудрствованіе есть признакъ тщеславія. Короче сказать, Риккабокка парилъ въ это время въ мір фантазій.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА XIX.

Поученіе, произнесенное мистеромъ Дэлемъ, произвело благодтельное дйствіе на его слушателей. Когда кончилась церковная служба и прихожане встали со скамеекъ, но еще не трогались съ мстъ, чтобы выпустить изъ храма мистера Гэзельдена первымъ (это обыкновеніе изстари велось въ Гэзельденской вотчин), влажные отъ слезъ глаза сквайра выражали, на его загорвшемъ, мужественномъ лиц, ту кротость и душевную доброту, которая такъ живо напоминала о многихъ его великодушныхъ поступкахъ и живомъ состраданіи къ несчастіямъ ближняго. Разсудокъ и сердце часто живутъ въ большомъ несогласіи: такъ точно и мистеръ Гэзельденъ могъ иногда погршать своимъ умомъ, но сердце его постоянно было доброе. Въ свою очередь, и мистриссъ Гэзельденъ, опираясь на руку его, раздляла съ нимъ это отрадное чувство. Правда, отъ времени до времени она выражала свое неудовольствіе, когда замчала, что нкоторые дома поселянъ не отличались той чистотой и опрятностью, какая бы, но ея мннію, должна составлять ихъ всегдашнюю принадлежность,— правда и то, что она не была такъ популярна между поселянками, какъ сквайръ былъ популяренъ, если мужья часто убгали въ пивную лавку, то она всегда слагала эту вину на жонъ и говорила: ‘ни одинъ мужъ не ршился бы искать для себя развлеченія за дверьми своего дома, еслибъ постоянно видлъ въ этомъ дом улыбающееся лицо своей жены и свтлый, чистый очагъ’,— тогда какъ сквайръ придерживался такого въ своемъ род замчательнаго мннія, что ‘если Джилль и ворчитъ частенько на Джэка, то это потому собственно, что Джэкъ, какъ слдуетъ ласковому, доброму мужу, не закрываетъ ей уста поцалуемъ!’ Все же, несмотря на вс эти мннія съ ея стороны, несмотря на страхъ, внушаемый поселянамъ ея шолковымъ платьемъ и прекраснымъ орлинымъ носомъ, невозможно было, особливо теперь, когда сердца всхъ прихожанъ, посл назидательнаго поученія пастора, сдлались мягки какъ воскъ,— невозможно было, при взгляд на доброе, прекрасное, свтлое лицо мистриссъ Гэзельденъ, не вспомнить, съ усладительнымъ чувствомъ, о горячихъ питательныхъ супахъ и желе во время недуга, о теплой одежд въ зимнюю пору, о ласковыхъ словахъ и личныхъ посщеніяхъ въ несчастіи, объ удачныхъ выдумкахъ передъ сквайромъ въ защиту медленно подвигающихся впередъ улучшеній въ поляхъ и садахъ, и о легкой работ, доставляемой престарлымъ ддамъ, которые все еще любили пріобрсть своими трудами лишнюю пенни. Не былъ лишенъ надлежащей части безмолвнаго благословенія и Франкъ, въ то время, какъ онъ шелъ позади своихъ родителей, въ накрахмаленномъ, бломъ какъ снгъ галстух и съ выраженіемъ въ его свтлыхъ голубыхъ глазахъ дурно скрываемыхъ замысловъ на ребяческія шалости, которое никакъ не согласовалось съ принятой имъ на себя величественной миной. Конечно, это длалось не потому, чтобы онъ заслуживалъ того, но потому, что мы вс привыкли возлагать на юношей большія надежды, которымъ должно осуществиться въ будущемъ. Что касается до миссъ Джемимы, то ея слабости возникли, вроятно, вслдствіе ея черезчуръ мягкой, свойственной женскому полу, чувствительности, ея гибкой, такъ сказать, плюще-подобной неясности, ея милый характеръ. которымъ она одарена была природой, до такой степени былъ чуждъ самолюбія, что часто, очень часто помогала она деревенскимъ двушкамъ находить мужей, сдлавъ имъ приданое изъ своего собственнаго кошелька, хотя къ каждому приготовленному такимъ образомъ приданому она считала долгомъ присовокупить замчаніе слдующаго рода, что ‘молодой супругъ въ скоромъ времени окажется такимъ же неблагодарнымъ, какъ и вс другіе изъ его пола, но что при этомъ утшительно вспомнить о неизбжной и близкой кончин всего міра.’ Миссъ Джемима имла самыхъ горячихъ приверженцевъ, особливо между молодыми, между тмъ какъ тонкій и высокій капитанъ, на рук котораго покоился указательный пальчикъ миссъ Джемимы, считался въ глазахъ поселянъ ни боле, ни мене, какъ учтивымъ джентльменомъ, который не длалъ никому вреда, и который, безъ всякаго сомннія, сдлалъ бы очень много добра, еслибъ принадлежалъ приходу. Даже лакей, замыкавшій фамильное шествіе, и тотъ имлъ надлежащую часть этого согласія въ приход. Мало было такихъ, которымъ бы онъ не протягивалъ руки для дружескаго пожатія, притомъ же онъ родился и выросъ въ дом Гэзельдена, какъ и дв-трети всей челяди сквайра, которая, вслдъ за его выходомъ, тронулась съ своей огромной скамейки, устроенной на самомъ видномъ мст подъ галлереей.

Замтно было, что и сквайръ съ своей стороны былъ также растроганъ. Вмсто того, чтобъ итти прямо и, какъ слдуетъ джентльмену, длать, съ привтливой улыбкой, учтивые поклоны, онъ склонилъ немного голову, и щоки его покрылись легкимъ румянцемъ стыдливости, и въ то время, какъ онъ приподнималъ свою голову и съ нкоторой робостью поглядывалъ на об стороны, его взоръ встрчался съ дружелюбными взорами поселянъ, въ которыхъ выражалось столько трогательнаго и вмст съ тмъ искренняго чувства, что сквайръ, по видимому, взорами своими высказывалъ народу: ‘благодарю васъ отъ всего сердца за ваше расположеніе.’ Это выраженіе взоровъ сквайра такъ быстро и сильно отзывалось въ душ каждаго изъ поселянъ, что мн кажется, еслибъ сцена эта происходила за дверьми церкви, то шествіе сквайра сопровождалось бы до самого дома громкими и радостными восклицаніями.

Едва только мистеръ Гэзельденъ вышелъ за церковную ограду, какъ его встртилъ мистеръ Стирнъ и что-то на ухо началъ шептать ему. Во время этого шопота лицо сквайра становилось длинне и цвтъ въ немъ перемнился. Поселяне, толпой выходившіе теперь изъ церкви, мнялись другъ съ другомъ робкими взглядами. Эта зловщая встрча и таинственный разговоръ сквайра съ его управляющимъ въ одну минуту уничтожили все благодтельное дйствіе поучительнаго слова пастора. Сквайръ съ гнвомъ ударилъ въ землю своей тростью.

— Въ тысячу разъ было бы лучше, еслибъ ты сказалъ мн, что у моей любимой лошади открылся сапъ! воскликнулъ онъ въ полголоса, но съ сильнымъ негодованіемъ.— Прибить въ Гэзельден и оскорбить молодого джентльмена, который пріхалъ навстить моего сына! да гд это видано?! Знаете ли, сэръ, что этотъ молодой джентльменъ мой родственникъ? знаете ли, что его бабушка носила фамилію Гэзельденовъ? Да! Джемима совершенно справедлива: теперь я врю, врю, что скоро будетъ свта преставленіе! Ты сказалъ, что Ленни Ферфильдъ въ колод! Но что скажетъ на это мистеръ Дэль? и еще посл такой удивительной рчи! Что скажетъ добрая вдова? ты забылъ, что бдный Маркъ умеръ почти на моихъ рукахъ! Нтъ, Стирнъ, у тебя каменное сердце! Ты просто закоснлый, бездушный злодй!… И кто далъ теб право сажать въ колоду ребенка, или кого бы то ни было, безъ всякаго суда, приговора или безъ письменнаго на это приказанія? Пошелъ, клеветникъ, сію минуту освободи мальчика, пока никто еще не видлъ его, бги бгомъ, или я теб….

Трость сквайра поднялась на воздухъ при послднемъ слов, и въ глазахъ его засверкалъ огонь. Мистеръ Стирнъ хотя и не бжалъ бгомъ, но шелъ весьма быстро. Сквайръ сдлалъ нсколько шаговъ назадъ и снова взялъ подъ руку свою жену.

— Сдлай милость, сказалъ онъ:— займи на нсколько минутъ мистера Дэля, а я между тмъ поговорю съ поселянами. Мн нужно, непремнно нужно удержать ихъ на мст…. но какимъ образомъ? ршительно не знаю!

Эти слова долетли до Франка, и онъ не замедлилъ явиться съ совтомъ.

— Дайте имъ пива, сэръ.

— Пива! въ воскресенье! Стыдись, Франкъ! вскричала мистриссъ Гэзельденъ.

— Замолчи, Гэрри! ты ничего не знаешь.— Спасибо теб, Франкъ, сказалъ сквайръ, и лицо его сдлалось такъ ясно, какъ было ясно голубое небо.

Не думаю, право, чтобъ самъ Риккабокка вывелъ его такъ легко изъ столь затруднительнаго положенія, какъ вывелъ неопытный Франкъ.

— Эй, ребята, постойте, подождите немного…. Мистриссъ Ферфильдъ! неужели вы не слышите? подождите немного. Для такого радостнаго дня я хочу, чтобы вы повеселились немного. Отправляйтесь-ка въ Большой Домъ и выпейте тамъ за здоровье мистера Дэля. Франкъ, поди вмст съ ними и вели Спрюсу почать одну изъ бочекъ, назначенныхъ для косарей! А ты, Гэрри (это было сказано шопотомъ), пожалуста, не пропусти мистера Дэля и скажи ему, чтобы онъ немедленно пришелъ ко мн.

— Что случилось такое, мой добрый Гэзельденъ? ты, кажется, съ ума сошелъ.

— Пожалуста, не разсуждай! длай, что я приказываю.

— Но гд же найдетъ тебя мистеръ Дэль?

— Вы меня бсите, мистриссъ Гэзельденъ! гд же больше, какъ не у приходскаго исправительнаго учрежденія!

Выведенный изъ глубокой задумчивости звукомъ приближающихся шаговъ, докторъ Риккабокка все еще такъ мало обращалъ вниманія на свое невыгодное и, въ нкоторой степени, унизительное для его достоинства положеніе, что съ особеннымъ удовольствіемъ и со всею язвительностью своего врожденнаго юмора восхищался страхомъ Стирна, когда онъ увидлъ необыкновенную замну, какую только могли придумать для Ленни Ферфильда судьба и философія. Вмсто рыдающаго, униженнаго, уничтоженнаго плнника, котораго Стирнъ такъ неохотно спшилъ освободить, онъ, въ безмолвномъ страх, выпучилъ глаза на смшную, но спокойную фигуру доктора, который, подъ тнію краснаго зоитика, покуривалъ трубку и наслаждался прохладой съ такимъ хладнокровіемъ, въ которомъ обнаруживалось что-то страшное. И въ самомъ дл, принимая въ соображеніе подозрніе со стороны Стирна въ томъ, что нелюдимъ итальянецъ участвовалъ въ ночномъ поврежденіи колоды, принимая въ расчетъ народную молву о занятіяхъ этого человка чернокнижіемъ, и необъяснимый, неслыханный, непостижимый фокусъ-покусъ, по которому Ленни, заточенный самимъ мистеромъ Стирномъ, преобразился въ доктора,— наконецъ прибавивъ ко всему этому необыкновенно странную, поразительную физіономію Риккабокка, нисколько не покажется удивительнымъ, что мистеръ Стирнъ въ душ былъ пораженъ суеврнымъ страхомъ. На его первыя, сбивчивыя и несвязныя восклицанія и отрывистые вопросы Риккабокка отвчалъ такимъ трагическимъ взглядомъ, такими зловщими киваніями головы, такими таинственными, двусмысленными, длиннословными сентенціями, что Стирнъ съ каждой минутой боле и боле убждался въ томъ, что маленькій Ленни продалъ свою душу сатан, и что самъ онъ стоялъ теперь лицомъ къ лицу съ выходцемъ изъ преисподней.

Не усплъ еще мистеръ Стирнъ образумиться, что, впрочемъ, надобно отдать ему справедливость, длалось у него необыкновенно быстро, какъ на помощь къ нему явился сквайръ, а за сквайромъ, не вдалек, слдовалъ и мистеръ Дэль. Слова мистриссъ Гэзельденъ о поспшнйшемъ прибытіи къ сквайру мистера Дэля, ея встревоженный видъ и ни съ чмъ несообразное угощеніе поселянъ придали спокойной и медленной походк мистера Дэля необыкновенную быстроту: какъ на крыльяхъ летлъ онъ за сквайромъ. И въ то время, какъ сквайръ, раздляя вполн изумленіе Стирна, увидлъ высунутыя въ отверстія колоды пару ногъ, и спокойное важное лицо доктора Риккабокка, и не ршаясь еще поврить органу зрнія, что тутъ дйствительно Риккабокка,— въ это время, говорю я, мистеръ Дэль схватилъ сквайра за руку и, едва переводя духъ, восклицалъ, съ горячностью, которой до этого никто и никогда не замчалъ въ немъ, исключая разв за ломбернымъ столомъ:

— Мистеръ Гэзельденъ! мистеръ Гэзельденъ! вы длаете изъ меня посмшище, вы уничтожаете меня!… Я могу переносить отъ васъ многое, сэръ,— и переношу, потому что долженъ переносить,— но позволить моимъ прихожанамъ тянуть эль за мое здоровье, когда только что вышли изъ церкви, это ни съ чмъ несообразно, это жестоко съ вашей стороны. Мн стыдно за васъ, стыдно за весь приходъ! Помилуйте! скажите, что сдлалось со всми вами?

— Вотъ этотъ-то вопросъ мн и самому хотлось бы разршить, не произнесъ, но простоналъ сквайръ, весьма тихо и вмст съ тмъ патетично.— Что сдлалось со всми нами? спросите Стирна. (Въ эту минуту гнвъ снова запылалъ въ немъ.) Отвчай, Стирнъ! разв ты не слышишь? говори, что сдлалось со всми нами?

— Ничего не знаю, сэръ, отвчалъ Стирнъ, совершенно потерянный: — вы видите, сэръ, что тамъ сидитъ итальянецъ. Больше ничего не знаю. Я исполняю свой долгъ, по вдь и я слабый смертный….

— Ты плутъ! закричалъ сквайръ.— Говори, гд Ленни Ферфильдъ?

— Ему это лучше извстно, отвчалъ Стирнъ, механически отступая, ради безопасности, за мистера Дэля и указывая на Риккабокка.

До этой поры, хотя какъ сквайръ, такъ и мистеръ Дэль и узнавали лицо итальянца, но не могли допустить той мысли, что онъ самъ дйствительно, сидлъ на скамейк колоды. Имъ никогда и въ голову не приходило, чтобы такой почтенный и достойный во всхъ отношеніяхъ человкъ могъ когда нибудь, волей или неволей, сдлаться временнымъ обитателемъ приходскаго исправительнаго учрежденія. Они не смли допустить этой мысли даже и тогда, когда оба собственными своими глазами видли, какъ я уже сказалъ, прямо, у себя передъ носомъ, огромную пару ногъ и голову Риккабокка.

Видъ этихъ ногъ и головы, безъ туловища Ленни Ферфильда, служилъ только къ тому, чтобъ еще боле привести сквайра въ замшательство и поставить его въ весьма затруднительное положеніе. Эти ноги и голова казались ему оптическимъ обманомъ, призраками разстроеннаго воображенія, но теперь сквайръ, вцпившись въ Стирна (а мистеръ Дэль схватился между тмъ за сквайра), прерывающимся отъ сильнаго душевнаго волненія голосомъ произнесъ:

— Чтожь это значитъ, въ самомъ дл?… Помилуйте! да онъ чисто на чисто сошелъ съ ума! онъ принялъ доктора Риккабокка за маленькаго Ленни!

— Быть можетъ, сказалъ Риккабокка, съ ласковой улыбкой нарушая молчаніе и, въ знакъ выраженія любезности, стараясь наклонить свою голову, на сколько позволяло его погожепіе: — быть можетъ, джентльмены, но, если только для васъ это все равно, прежде чмъ вы приступите къ объясненіямъ, помогите мн освободиться.

Мистеръ Дэль, несмотря на замшательство и гнвъ, приблизясь къ своему ученому другу, и нагнувшись, чтобъ освободить его ноги, не могъ скрыть своей улыбки.

— Ради Бога, сэръ, что вы длаете! вскричалъ Стирнъ: — пожалуста, не троньте его: онъ только того и хочетъ, чтобъ зацпить васъ въ свои когти. О, я не подошелъ бы къ нему такъ близко ни за что….

Эти слова были прерваны самимъ Риккабокка, который, благодаря участію мистера Дэля, выпрямился теперь во весь ростъ, половиной головы выше роста самого сквайра, подошелъ къ мистеру Стирну и сдлалъ передъ нимъ граціозное движеніе рукой. Мистеръ Стирнъ опрометью бросился къ ближайшему забору и скрылся за густымъ кустарникомъ.

— Я догадываюсь, мистеръ Стирнъ, за кого вы считаете меня, сказалъ итальянецъ, приподнимая шляпу, съ обычной характеристической учтивостью.— Признаюсь откровенно, вы выводите меня изъ себя.

— Но скажите на милость, какимъ образомъ попали вы въ мою новую колоду? спросилъ сквайръ, поправляя свои волосы.

— Очень просто, мой добрый сэръ.— Вы знаете, что Плиній Старшій попалъ въ кратеръ горы Этны.

— Неужели? да зачмъ же это?

— Полагаю, затмъ, чтобъ узнать на опыт, что такое кратеръ, отвчалъ Риккабокка.

Сквайръ разразился хохотомъ.

— Значитъ и вы попали въ колоду, чтобъ узнать ея дйствія на опыт.— Теперь я нисколько не удивляюсь тому: не правда ли, что прекрасная колода? продолжалъ сквайръ, бросая умильный взглядъ на предметъ своей похвалы.— Въ такой колод хоть кому такъ не стыдно показаться.

— Не лучше ли намъ уйти отсюда подальше? сказалъ мистеръ Дэль, довольно сухо: — это вдь сію минуту соберется сюда цлая деревня и будетъ смотрть на насъ съ такимъ же точно изумленіемъ, съ какимъ мы за минуту смотрли на нашего доктора. Но что сдлалось съ моимъ Ленни Ферфильдомъ? Я ршительно не могу понять, что такое случилось здсь. Конечно, вы не скажете, что добрый Ленни, котораго, мимоходомъ замтить, не было и въ церкви сегодня, провинился въ чемъ нибудь и навлекъ на себя наказаніе?

— Да, что-то похоже на это, возразилъ сквайръ.— Стирнъ! послушай, Стирнъ!

Но Стирнъ пробрался сквозь чащу кустарниковъ и скрылся изъ виду. Такимъ образомъ, предоставленный собственнымъ своимъ повствовательнымъ способностямъ, мистеръ Гэзельденъ разсказалъ все, что сообщилъ ему его управляющій: онъ разсказалъ о нападеніи на Рандаля Лесли и необдуманномъ наказаніи, учиненномъ мистеромъ Стирномъ, выразилъ собственное свое негодованіе за нанесенное оскорбленіе его молодому родственнику, и великодушное желаніе избавить Ленни отъ дальнйшаго униженія со стороны цлаго прихода.

Мистеръ Дэль, видвшій теперь въ опрометчивомъ поступк сквайра касательно раздачи пива поселянамъ весьма извинительную причину, взялъ сквайра за руку.

— Мистеръ Гэзельденъ, простите меня, сказалъ онъ, съ видомъ раскаянія: — мн должно бы съ разу догадаться, что отступленіе отъ правилъ благоприличія сдлано было вами подъ вліяніемъ вспыльчивости вашего нрава. Но все же это слишкомъ непріятная исторія: Ленни дерется въ воскресенье. Это такъ несообразно съ его характеромъ…. Право, я ршительно не знаю, какъ принимать все это.

— Сообразно или несообразно, я этого не знаю, отвчалъ сквайръ: — знаю только, что молодому Лесли нанесено самое грубое оскорбленіе, и оно тмъ худшій принимаетъ видъ, что я и Одлей не можемъ называться лучшими друзьями въ мір. Не могу объяснить себ, продолжалъ мистеръ Гэзельденъ, задумчиво:— но кажется, что между мной и этимъ моимъ полубратомъ должна существовать всегдашняя борьба. Было время, когда меня, сына его родной матери, чуть-чуть не убили на повалъ: стоило только пул вмсто плеча попасть въ легкія, теперь родственникъ его жены, и мой тоже родственникъ — его бабушка носила нашу фамилію — трудолюбивый, прилежный, начитанный юноша, какъ говорили мн, едва только ступилъ ногой въ самую мирную вотчину изъ Трехъ Соединенныхъ Королевствъ, какъ на него съ остервенніемъ нападаетъ мальчикъ самый кроткій, какого когда либо видли.— Да! торжественно воскликнулъ сквайръ: — это хоть кого поставитъ въ тупикъ.

— Сказанія древнихъ сообщаютъ намъ подобные примры въ нкоторыхъ семействахъ, замтилъ Риккабокка:— напримръ, въ семейств Пелопса и сыновей Эдипа — Полиника и Этеокла.

— Вонъ еще что вздумали! возразилъ мистеръ Дэль: — скажите лучше, что вы намрены длать теперь?

— Что длать? сказалъ сквайръ: — я думаю, прежде всего должно сдлать удовлетвореніе молодому Лесли. И хотя мн хочется избавить Лении Ферфильда, этого забіяку, отъ публичнаго наказанія, и избавить собственно для васъ, мистеръ Дэль, и для мистриссъ Фэрфильдъ, но наказать его тайкомъ…

— Остановитесь, сэръ! прервалъ Риккабокка кроткимъ тономъ:— и выслушайте меня.

И итальянецъ, съ чувствомъ и особеннымъ тактомъ, началъ говорить въ защиту своего бднаго protg. Онъ объяснилъ, какимъ образомъ заблужденіе Ленни произошло собственно отъ ревностнаго, но ошибочнаго желанія оказать услугу сквайру, и произошло вслдствіе приказаній, полученныхъ отъ мистера Стирна.

— Это обстоятельство измняетъ сущность всего дла, сказалъ сквайръ, совершенно успокоенный словами Риккабокка.— Теперь остается только представить моему родственнику надлежащее извиненіе.

— Именно такъ! это весьма справедливо, замтилъ мистеръ Дэль: — но я все еще не постигаю, какимъ образомъ Ленни выпутался изъ колоды.

Риккабокка снова началъ объясненія, и, признавая себя главнымъ участникомъ въ освобожденіи Ленни, онъ изобразилъ трогательную картину стыда и отчаянія бднаго мальчика.

— Пойдемте противъ Филиппа! вскричали аиняне, выслушавъ рчь Демосена….

— Сію же минуту пойдемте и успокоимте ребенка! вскричалъ мистеръ Дэль, не давъ Риккабокка окончить своихъ словъ.

Съ этимъ благимъ намреніемъ вс трое ускорили шаги и вскор явились у дверей коттэджа вдовы. Но Ленни еще издали замтилъ ихъ приближеніе и, нисколько не сомнваясь, что, несмотря на защиту Риккабокка, мистеръ Дэль шелъ съ тмъ, чтобы журить его, а сквайръ — чтобы снова посадить подъ наказаніе, бросился изъ дому въ заднія двери, домчался до лсу и скрывался въ кустахъ до наступленія вечера.

Уже стало темнть, когда его мать, которая въ теченіе всего дня сидла въ глубокомъ отчаяніи въ своей комнатк, и тщетно стараясь ловить слова мистера и мистриссъ Дэль, которые, сдлавъ распоряженіе о поимк бглеца, пришли утшать горюющую мать,— стало темнть, когда мистриссъ Ферфильдъ услышала робкій стукъ въ заднюю дверь своей хижины и шорохъ около замка. Она быстро встала съ мста и отворила дверь. Ленни бросился въ ея объятія и, скрывъ лицо свое на ея груди, горько заплакалъ.

— Перестань, мой милый, сказалъ мистеръ Дэль нжнымъ голосомъ: — теб нечего бояться: все объяснилось, и ты прощенъ.

Ленни приподнялъ голову, вены на лбу его сильно надулись.

— Сэръ, сказалъ онъ, весьма смло: — я не нуждаюсь въ прощеніи: я ничего не сдлалъ дурного. Но…. меня опозорили…. я не хочу ходить больше въ школу…. не хочу!

— Замолчи, Кэрри! сказалъ мистеръ Дэль, обращаясь къ жен своей, которая, съ обычною пылкостію своего нрава, хотла сдлать какое-то возраженіе.— Спокойной ночи, мистриссъ Ферфильдъ! Я завтра зайду поговорить съ тобой, Ленни, надюсь, что къ тому времени ты совсмъ иначе будешь думать объ этомъ.

На обратномъ пути къ дому, мистеръ Дэль зашелъ въ Гэзельденъ-Голлъ — донести о благополучномъ возвращеніи Ленни. Необходимость требовала сдлать это: сквайръ сильно безпокоился о мальчик и лично участвовалъ въ поискахъ его.

— И слава Богу, сказалъ сквайръ, какъ только услышалъ о возвращеніи Ленни:— первымъ дломъ завтра поутру пусть онъ отправится въ Рудъ-Голлъ и выпроситъ прошенье мистера Лесли: тогда все пойдетъ снова своимъ чередомъ.

— Этакой забіяка! вскричалъ Франкъ, и щоки его побагровли:— какъ онъ смлъ ударить джентльмена и въ добавокъ еще воспитанника Итонской школы, который явился сюда сдлать мн визитъ! Удивляюсь, право, какъ Рандаль отпустилъ его такъ легко отъ себя.

— Франкъ, сказалъ мистеръ Дэль сурово: — вы забываетесь. Кто далъ вамъ право говорить подобнымъ образомъ передъ лицомъ вашихъ родителей и вашего пастора?

Вмст съ этимъ онъ отвернулся отъ Франка, который прикусилъ себ губы и раскраснлся еще боле,— но уже не отъ злости, а отъ стыда. Даже мистриссъ Гэзельденъ не ршилась сказать слова въ его оправданіе. Справедливый упрекъ, произнесенный мистеромъ Дэлемъ, суровымъ тономъ, смирялъ гордость Гэзельденовъ. Уловивъ пытливый взглядъ доктора Риккабокка, мистеръ Дэль отвелъ философа въ сторону и шопотомъ сообщилъ ему свои опасенія касательно того, какъ трудно будетъ убдить Денни Ферфильда на мировую съ Рандалемъ Лесли, и что Ленни не такъ легко забылъ о своемъ положеніи въ колод, какъ это сдлалъ мудрецъ, вооруженный своей философіей. Это совщаніе было внезапно прервано прямымъ намекомъ миссъ Джемимы на близкое и неизбжное паденіе міра.

— Сударыня, сказалъ Риккабокка (къ которому направленъ былъ этотъ намекъ), весьма неохотно удаляясь отъ пастора, чтобъ взглянуть на нсколько словъ какого-то періодическаго изданія, трактующихъ объ этомъ предмет: — сударыня, позвольте замтить, вамъ весьма трудно убдить человка въ томъ, что міръ приближается къ концу, тогда какъ, при разговор съ вами, въ душ этого же самого человка пробуждается весьма естественное желаніе забыть о существованіи всего міра.

Миссъ Джемима вспыхнула. Само собою разумется, что этотъ бездушный, исполненный лести комплиментъ долженъ былъ бы усилить ея нерасположеніе къ мужскому полу, но — таково ужь человческое сердце!— онъ, напротивъ, примирилъ Джемиму съ мужчинами.

— Онъ непремнно хочетъ сдлать мн предложеніе, произнесла про себя миссъ Джемима, съ глубокимъ вздохомъ.

— Джакомо, сказалъ Риккабокка, надвъ ночной колпакъ и величественно поднимаясь на огромную постель: — мн кажется, теперь мы завербуемъ того мальчика для нашего сада.

Такимъ образомъ вс садились на своего любимаго конька и быстро мчались въ вихр гэзельденской жизни, не заслоняя другъ другу дороги.

ГЛАВА XX.

Какъ далеко ни простирались виды миссъ Джемимы Гэзельденъ на доктора Риккабокка, но не привели ее еще къ желаемой цли,— между тмъ какъ макіавеллевская проницательность, съ которой итальянецъ расчитывалъ на пріобртеніе услугъ Ленни Ферфильда, весьма быстро и торжественно увнчалась полнымъ успхомъ. Никакое краснорчіе мистера Дэля, дйствительное во всякое другое время, не могло убдить деревенскаго мальчика хать къ Рудъ-Голлъ и проситъ извиненія у молодого джентльмена, которому онъ, за то только, что исполнялъ свой долгъ, обязанъ былъ сильнымъ пораженіемъ и позорнымъ наказаніемъ. Притомъ же и вдова, къ величайшей досад мистриссъ Дэль, всми силами старалась защищать сторону мальчика. Она чувствовала себя глубоко оскорбленною несправедливымъ наказаніемъ Ленни и потому вполн раздляла его гордость и открыто поощряла его сопротивленіе. Немалаго труда стоило также убдить Ленни снова продолжать посщенія приходской школы, он не хотлъ даже выходить за предлы наемныхъ владній своей матери. Посл долгихъ увщаній онъ ршился наконецъ ходить по прежнему въ школу, и мистеръ Дэль считалъ благоразумнымъ отложить до нкотораго времени дальнйшія непріятныя требованія. Но, къ несчастію, опасенія Ленни насчетъ насмшекъ и злословія, ожидавшихъ его въ деревн Гэзельденъ, весьма скоро осуществились. Хотя Стирнъ и скрывалъ сначала вс подробности непріятнаго приключенія съ Ленни, но странствующій мдникъ разболталъ, какъ было дло, по всему околотку. Посл же поисковъ, назначенныхъ для Ленни въ роковое воскресенье, вс попытки скрыть происшествіе оказались тщетными. Тогда Стирнъ, уже нисколько не стсняясь, разсказалъ свою исторію, а странствующій мдникъ — свою, и оба эти разсказа оказались крайне неблагопріятными для Ленни Ферфильда. Какъ образцовый мальчикъ, онъ нарушилъ священное спокойствіе воскреснаго дня, завязалъ драку съ молодымъ джентльменомъ и былъ побитъ, какъ деревенскій мальчикъ, онъ дйствовалъ заодно со Стирномъ, исполнялъ должность лазутчика и длалъ доносы на равныхъ себ: слдовательно, Ленни Ферфильдъ въ обоихъ качествахъ, какъ мальчика, потерявшаго право на званіе образцоваго, и какъ лазутчика, не могъ ожидать пощады, его осмивали за одно и презирали за другое.

Правда, что въ присутствіи наставника и подъ наблюдательнымъ окомъ мистера Дэля никто не смлъ открыто изливать на Ленни чувство своего негодованія, но едва только устранялись эти препоны, какъ въ ту же минуту начиналось всеобщее гоненіе.

Нкоторые указывали на Ленни пальцами или длали ему гримасы, другіе бранили его, и вообще вс избгали его общества. Когда случалось ему, при наступленіи сумерекъ, проходить но деревн, почти за каждымъ заборомъ раздавались ему вслдъ громкіе ребяческіе крики: ‘кто былъ сторожемъ приходской колоды? бя!’ ‘кто служилъ лазутчикомъ для Ника Стирна? бяа!’ Сопротивляться этимъ задиркамъ было бы напрасной попыткой даже для боле умной головы и боле холоднаго темперамента, чмъ у нашего бднаго образцоваго мальчика. Ленни Ферфильдъ ршился разъ и навсегда избавиться отъ этого,— его мать одобряла эту ршимость, и, спустя два-три дня посл возвращенія доктора Риккабокка изъ Гэзельденъ-Голла въ казино, Ленни Ферфильдъ, съ небольшимъ узелкомъ въ рук, явился на террасу.

— Сдлайте одолженіе, сэръ, сказалъ онъ доктору, который сидлъ, поджавъ ноги, на террас, съ распущеннымъ надъ головой краснымъ шолковымъ зонтикомъ: — сдлайте одолженіе, сэръ, если вы будете такъ добры, то примите меня теперь, дайте мн уголокъ, гд бы могъ я спать. Я буду работать для вашей чести день и ночь, а что касается до жалованья, то матушка моя сказала, сэръ, что это какъ вамъ будетъ угодно.

— Дитя мое, сказалъ Риккабокка, взявъ Ленни за руку и бросивъ на него проницательный взглядъ: — я зналъ, что ты придешь,— и Джакомо уже все приготовилъ для тебя! Что касается до жалованья, то мы не замедлимъ переговорить о немъ.

Такимъ образомъ Ленни пристроился къ мсту, и его мать нсколько вечеровъ сряду смотрла на пустой стулъ, гд Ленни такъ долго сидлъ, занимая мсто ея любезнаго Марка, и самый стулъ, обреченный стоять въ комнат безъ употребленія, казался теперь такимъ неуклюжимъ, необщающимъ комфорта и одинокимъ, что бдная вдова не могла доле смотрть на него.

Неудовольствіе поселянъ обнаруживалось и въ отношеніи къней столько же, сколько и къ Ленни, если только не боле, такъ что въ одно прекрасное утро она окликнула дворецкаго, который скакалъ мимо ея дома на своей косматой лошаденк, и попросила его передать сквайру, что тотъ оказалъ бы ей большую милость, еслибъ отнялъ у нея арендуемое мсто, тмъ боле, что найдутся очень многіе, которые съ радостью займутъ его и дадутъ гораздо лучшую плату.

— Да ты, матушка, съ ума сошла, сказалъ добродушный дворецкій: — и я радъ, что ты объявила это мн, а не Стирну. Чего жь ты хочешь еще? мсто, кажется, хорошее, да притомъ же оно и достается теб чуть не даромъ.

— Да я не о томъ и хлопочу, сэръ, а о томъ, что мн ужь больно обидно становится жить въ этой деревн, отвчала вдова.— Притомъ же Ленни живетъ теперь у иностраннаго джентльмена, такъ и мн хотлось бы поселиться гд нибудь поближе къ нему.

— Ахъ, да! я слышалъ, что Ленни нанялся служить въ казино,— вотъ тоже глупость-то непослдняя! Впрочемъ, зачмъ же унывать! вдь тутъ не Богъ всть какое разстояніе — мили дв, да и то едва ли наберется. Разв Ленни не можетъ приходить сюда каждый вечеръ посл работы?

— Нтъ ужь извините, сэръ! воскликнула вдова съ досадою: — онъ ни за что не станетъ ходить сюда затмъ, чтобы слышать на дорог всякую брань и ругательство и переносить всякія насмшки,— онъ, котораго покойный мужъ такъ любилъ и такъ гордился имъ! Нтъ, ужь извините, сэръ! мы люди бдные, но и у насъ есть своя гордость, какъ я уже сказала объ этомъ мистриссъ Дэль, и во всякое время готова сказать самому сквайру. Не потому, чтобы я не чувствовала благодарности къ нему: о, нтъ! нашъ сквайръ весьма добрый человкъ,— но потому, что онъ сказалъ, что не подойдетъ къ намъ близко до тхъ поръ, пока Ленни не създитъ выпросить прощенія. Просить прощенія! да за что, желала бы я знать? Бдный ребенокъ! еслибъ вы видли, сэр, какъ онъ былъ разбитъ! Однако, я начинаю, кажется, сердиться, покорннпіе прошу васъ, сэръ, извините меня. Я вдь не такъ ученая какъ покойный мой Маркъ, и какъ былъ бы ученъ Ленни, еслибъ сквайру не вздумалось такъ обойтись съ нимъ. Ужь пожалуста вы доложите сквайру, что чмъ скоре отпуститъ меня, тмъ лучше, а что касается до небольшого запаса сна и всего, что есть на нашихъ поляхъ и въ огород, такъ я надюсь, что новый арендаторъ не обидитъ меня.

Дворецкій, находя, что никакое краснорчіе съ его стороны не могло бы убдить вдову отказаться отъ такой ршимости, передалъ это порученіе сквайру. Мистеръ Гэзельденъ, не на шутку оскорбленный упорнымъ отказомъ мальчика извиниться передо. Рандалемъ Лесли, сначала произнесъ про себя два-три слова о гордости и неблагодарности какъ матери, такъ и сына, но, спустя немного, его чувства къ нимъ сдлались нжне, такъ что онъ въ тотъ же вечеръ хотя самъ и не отправился ко вдов, но зато послалъ къ ней свою Гэрри. Мистриссъ Гэзельденъ, часто строгая и даже суровая, особливо въ такихъ случаяхъ, которые имли прямое отношеніе поселянъ къ ея особ, въ качеств уполномоченной отъ своего супруга не иначе являлась, какъ встницей мира или геніемъ-примирителемъ. Такъ точно и теперь: она приняла это порученіе съ особеннымъ удовольствіемъ, тмъ боле, что вдова и сынъ постоянно пользовались ея особеннымъ расположеніемъ. Она вошла въ коттеджъ съ чувствомъ дружелюбія, отражавшимся въ ея свтлыхъ голубыхъ глазахъ, и открыла бесду со вдовой самымъ нжнымъ тономъ своего пріятнаго голоса. Несмотря на то, она столько же успла въ своемъ предпріятіи, сколько и ея дворецкій.

Еслибъ съ языка мистриссъ Гэзельденъ потекъ медъ Платона, то и тогда не могъ бы онъ усладить ту душевную горечь, для уничтоженія которой онъ предназначался. Впрочемъ, мистриссъ Гэзельденъ, хотя и прекрасная женщина во всхъ отношеніяхъ, не могла похвастаться особеннымъ даромъ краснорчія. Замтивъ, посл нсколькихъ приступовъ, что намреніе вдовы остается непреклоннымъ она удалилась изъ коттэджа съ величайшей досадой и крайнимъ неудовольствіемъ.

Въ свою очередь, мистриссъ Ферфильдъ, безъ всякихъ объясненій, легко догадывалась, что на требованіе ея со стороны сквайра не было особенныхъ препятствій,— и однажды, рано поутру, дверь ея коттэджа оказалась на замк, ключъ былъ оставленъ у ближайшихъ сосдей, съ тмъ, чтобы, при первой возможности, передать его дворецкому. При дальнйшихъ освдомленіяхъ открылось, что все ея движимое имущество увезено было на телг, прозжавшей мимо селенія въ глубокую полночь. Ленни усплъ отъискать, вблизи казино, подл самой дороги, небольшой домикъ, и тамъ, съ лицомъ, сіяющимъ радостію, онъ ждалъ свою мать, чтобъ встртить ее приготовленнымъ завтракомъ и показать ей, какъ онъ провелъ ночь въ разстановк ея мебели.

— Послушайте, мистеръ Дэль, сказалъ сквайръ, услышавъ эту новость во время прогулки съ пасторомъ къ приходской богадльн, гд предполагалось сдлать нкоторыя улучшенія:— въ этомъ дл всему вы виной! Неужели вы не могли уговорить этого упрямаго мальчишку и эту безумную старуху? Вы, кажется, ужь черезчуръ къ нимъ снисходительны!

— Вы думаете, я не употребилъ при этомъ случа боле строгихъ увщаній? сказалъ мистеръ Дэль голосомъ, въ которомъ отзывались и упрекъ и изумленіе.— Я сдлалъ все, что можно было сдлать,— но все напрасно!

— Фи, какой вздоръ! вскричалъ сквайръ: — скажите лучше, что нужно длать теперь? Вдь нельзя же допустить, чтобы бдная вдова умерла голодной смертью, а я увренъ, что жалованьемъ, которое Ленни будетъ получать отъ Риккабокка, они немного проживутъ, да кстати, я думаю, Риккабокка не общалъ въ числ условій давать Ленни остатки отъ обда: я слышалъ, что они сами питаются ящерицами и костюшками…. Вотъ что я скажу вамъ, мистеръ Дэль: позади коттэджа, который наняла вдова, находится нсколько полей славной земли. Эти поля теперь пусты. Риккабокка хочетъ нанять ихъ, и когда гостилъ у меня, то уговаривался объ арендной плат. Я вполовину уже согласился на его предложенія. Теперь если онъ хочетъ нанять эту землю, то пусть отдлитъ для вдовы четыре акра самой лучшей земли, ближайшей къ коттэджу, такъ, чтобы довольно было для ея хозяйства, и, къ этому, пусть она заведетъ у себя хорошую сырню. Если ей понадобятся деньги, то я, пожалуй, одолжу немного на ваше имя, только, ради Бога, не говорите объ этомъ Стирну. Что касается арендной платы, объ этомъ мы поговоримъ тогда, когда увидимъ, какъ пойдутъ ея дла… этакая неблагодарная, упрямая старуха!… Я длаю это вотъ почему, прибавилъ сквайръ, какъ будто желая представить оправданіе своему великодушію къ людямъ, которыхъ онъ считалъ въ высшей степени неблагодарными:— ея мужъ былъ нкогда самый врный слуга, и потому однако, я бы очень желалъ, чтобъ вы попустому не стояли здсь, а отправлялись бы сію минуту ко вдов, иначе Стирнъ отдастъ всю землю Риккабокка: это такъ врно, какъ выстрлъ изъ хорошаго ружья. Да послушайте, Дэль: постарайтесь такъ устроить, чтобы и виду не подать, что эта земля моя, это пожалуй эта безумная женщина подумаетъ, что я хочу оказать ей милость,— словомъ сказать, поступайте въ этомъ случа какъ сочтете за лучшее.

Но и это благотворительное порученіе не увнчалось надлежащимъ успхомъ. Вдова знала, что поля принадлежали сквайру, и что каждый акръ изъ нихъ стоилъ добрыхъ три фунта стерлинговъ. Она благодарила сквайра за вс его милости, говорила, что она не иметъ средствъ завести коровъ, а за попеченія о ея существованіи никому не желаетъ быть обязана. Ленни пристроился у мистера Риккабокка и длаетъ удивительные успхи по части садоваго искусства, что касается до нея, то она надется получить выгодную стирку блья, да и во всякомъ случа, стогъ сна на ея прежнихъ поляхъ доставитъ ей значительную сумму денегъ, и она проживетъ нкоторое время безбдно.— Благодарю, очень благодарю васъ, сэръ, и сквайра.

Слдовательно, прямымъ путемъ ничего невозможно было сдлать. Оставалось только воспользоваться намекомъ на стирку блья и оказать вдов косвенное благодяніе. Случай къ этому представился весьма скоро. Въ ближайшемъ сосдств съ коттэджемъ вдовы умерла прачка. Одинъ намекъ со стороны сквайра содержательниц гостинницы напротивъ казино доставилъ вдов работу, которая по временамъ была весьма значительная. Эти заработки, вмст съ жалованьемъ — мы не знаемъ, до какой суммы оно простиралось — давали матери и сыну возможность существовать не обнаруживая тхъ физическихъ признаковъ скуднаго пропитанія, которые Риккабокка и его слуга даромъ показывали всякому, кто только желалъ заняться изученіемъ анатоміи человческаго тла.

ГЛАВА XXI.

Изъ всхъ необходимыхъ потребностей, составляющихъ предметъ разныхъ оборотовъ, въ цивилизаціи новйшихъ временъ, нтъ ни одной, которую бы такъ тщательно взвшивали, такъ аккуратно вымряли, такъ врно пломбировали и клеймили, такъ бережно разливали бы на minima и длили бы на скрупулы, какъ ту потребность, которая въ оборотахъ общественнаго быта называется ‘извиненіемъ’. Человкъ часто стремится въ Стиксъ не отъ излишней дозы, но отъ скупости, съ которою дается эта доза! Какъ часто жизнь человческая зависитъ отъ точныхъ размровъ извиненія! Не домрено на ширину какого нибудь волоска,— и пишите заране духовную: вы уже мертвый человкъ! Я говорю: жизнь! цлыя гекатомбы жизни! Какое множество войнъ было бы прекращено, какое множество было бы предупреждено разстройствъ благосостоянія, еслибъ только было прибавлено на предложенную мру дюймъ-другой извиненія! И зачмъ бы, кажется, скупиться на эти размры? затмъ, что продажа этой потребности составляетъ больше монополію фирмы: Честь и Гордость. Въ добавокъ къ этому, самая продажа идетъ чрезвычайно медленно. Какъ много времени потребно сначала, чтобъ поправить очки, потомъ отъискать полку, на которой находится товаръ требуемаго качества, отъискавъ качество, должно переговорить о количеств, условиться — на аптекарскій или на торговый всъ должно отвсить, на англійскую или на фламандскую мру должно отмрять то количество, и, наконецъ, какой шумъ поднимается и споръ, когда покупатель останется недовольнымъ той ничтожной малостью, какую получаетъ. Нисколько не удивительнымъ покажется, по крайней мр для меня не кажется, если покупатель теряетъ терпніе и отказывается наконецъ отъ извиненія. Аристофанъ, въ своей комедіи ‘Миръ’, представляетъ прекрасную аллегорію, заставивъ богиню мира, хотя она и героиня комедіи, оставаться во время всего дйствія безмолвною. Проницательный грекъ зналъ очень хорошо, что какъ только она заговоритъ, то въ ту же минуту перестанетъ быть представительницей мира. И потому, читатель, если тщеславіе твое будетъ затронуто, промолчи лучше, перенеси это съ терпніемъ, прости великодушно нанесенную обиду и не требуй извиненія.

Мистеръ Гэзельденъ и сынъ его Франкъ были щедрыя и великодушныя созданія по предмету извиненія. Убдившись окончательно, что Леонардъ Ферфильдъ ршительно отказался представить оправданіе Рандалю Лесли, они замнили его скупость своею собственною податливостію. Сквайръ похалъ вмст съ сыномъ въ Рудъ-Голлъ: и такъ какъ въ семейств Лесли никто не оказался, или, врне, никто не сказался дома, то сквайръ собственноручно, и изъ собственной своей головы, сочинилъ посланіе, которому предназначалось закрыть вс раны, когда либо нанесенныя достоинству фамиліи Лесли.

Это извинительное письмо заключалось убдительной просьбой къ Рандалю — прізжать въ Гэзельденъ-Голлъ и провести нсколько дней съ Франкомъ. Посланіе Франка было одинаковаго содержанія, но только написано было боле въ дух Итонской школы и мене разборчиво.

Прошло нсколько дней, когда, на эти посланія получены были отвты. Письма Рандаля имли штемпель деревни, расположенной вблизи Лондона. Рандаль писалъ, что онъ, подъ руководствомъ наставника, занятъ теперь приготовительными лекціями къ поступленію въ Оксфордскій университетъ, и что потому, къ крайнему сожалнію, не можетъ принять столь лестнаго для него приглашенія.

Во всемъ прочемъ Рандаль выражался съ умомъ, но безъ великодушія. Онъ извинялъ свое участіе въ такой грубой, неприличной драк легкимъ, но колкимъ намекомъ на упрямство и невжество деревенскаго мальчишки, и не сдлалъ того, что, весьма вроятно, сдлали бы при подобныхъ обстоятельствахъ вы, благосклонный читатель, и я,— то есть не сказалъ ни слова въ защиту антагониста. Большая часть изъ насъ забываетъ посл сраженія враждебное чувство къ непріятелю,— въ такомъ случа, когда побда остается на вашей сторон, этого-то и не случилось съ Рандалемъ Лесли. Такъ дло и кончилось. Сквайръ, раздраженный тмъ, что не могъ вполн удовлетворить молодого джентльмена за нанесенную обиду, уже не чувствовалъ того сожалнія, какое онъ испытывалъ каждый разъ, когда проходилъ мимо покинутаго коттэджа мистриссъ Ферфильдъ.

Между тмъ Ленни Ферфильдъ продолжалъ оказывать пользу своимъ новымъ хозяевамъ и извлекать выгоды во многихъ отношеніяхъ изъ фамильярной снисходительности, съ которой обходились съ нимъ. Риккабокка, цнившій себя довольно высоко за свою проницательность, съ перваго разу увидлъ, какое множество прекрасныхъ качествъ и способностей скрывалось въ характер и душ англійскаго деревенскаго мальчика… При дальнйшемъ знакомств, онъ замтилъ, что въ невинной простот ребенка проглядывалъ острый умъ, который требовалъ надлежащаго развитія и врнаго направленія. Онъ догадывался, что успхи образцоваго мальчика въ деревенской школ происходили боле чмъ изъ одного только механическаго изученія и проворной смышлености. Ленни одаренъ былъ необыкновенной жаждой къ познанію, и, несмотря на вс невыгоды различныхъ обстоятельствъ, въ немъ уже открывались признаки того природнаго генія, который и самыя невыгоды обращаетъ для себя же въ поощреніе. Но, несмотря на то, вмст съ сменами хорошихъ качествъ, лежали въ немъ и такіе зародыши — трудные для того, чтобъ отдлить ихъ, и твердые для того, чтобы разбить — которые очень часто наносятъ вредъ произведеніямъ прекрасной почвы. Къ замчательному и благородному урожаю внутреннихъ достоинствъ своихъ примшивалась у него какая-то непреклонность, съ необыкновеннымъ расположеніемъ въ кротости и снисходительности соединялось сильное нерасположеніе прощать обиды.,

Эта смшанная натура въ неразработанной душ мальчика интересовала Риккабокка, который хотя давно уже прекратилъ близкія сношенія съ обществомъ, но все еще смотрлъ на человка, какъ на самую разнообразную и занимательную книгу для философическихъ изслдованій. Онъ скоро пріучилъ мальчика къ своему весьма тонкому и часто иносказательному разговору, чрезъ это языкъ Ленни и его идеи нечувствительно потеряли прежнюю деревенскую грубость и пріобрли замтную утонченность. Посл того Риккабокка выбралъ изъ своей библіотеки,— конечно, ужь очень маленькой,— книги хотя и элементарныя, но столь превосходныя по цли своего содержанія, что Ленни едва ли бы досталъ что нибудь подобное имъ во всемъ Гэзельден. Риккабокка зналъ англійскій языкъ основательно, зналъ грамматику, свойства языка и его литературу гораздо лучше, быть можетъ, иного благовоспитаннаго джентльмена. Онъ изучалъ этотъ языкъ во всхъ его подробностяхъ, какъ изучаетъ школьникъ мертвые языки, и потому въ коллекціи его англійскихъ книгъ находились такія, которыя самому ему служили для этой цли. Это были первыя сочиненія, которыми Риккабокка ссудилъ Ленни. Между тмъ Джакеймо сообщалъ мальчику многіе секреты по части практическаго садоводства и длалъ весьма дльныя замчанія насчетъ земледлія, потому что въ ту пору сельское хозяйство въ Англіи (исключая нкоторыхъ провинцій и округовъ) далеко уступало тому отличному положенію, до котораго наука эта съ временъ незапамятныхъ доведена была на свер Италіи, такъ что, принявъ все это въ соображеніе, можно сказать, что Ленни Ферфильдъ сдлалъ перемну къ лучшему. На самомъ же дл и взглянувъ на предметъ ниже его поверхности, невольнымъ образомъ нужно было усомниться. По той же самой причин, которая заставила мальчика бжать изъ родного селенія, онъ не ходилъ уже боле и въ церковь Гэзельденскаго прихода. Прежнія дружескія бесды между нимъ и мистеромъ Дэлемъ прекратились или ограничивались случайными посщеніями со стороны послдняго,— посщеніями, которыя становились рже и не такъ откровенны, когда мистеръ Дэль увидлъ, что прежній ученикъ его уже не нуждается боле въ его услугахъ и остается совершенно глухъ къ его кроткимъ увщаніямъ забыть прошедшее и являться, по крайней мр, на свое прежнее мсто въ приходскомъ храм. Однако, Ленни ходилъ въ церковь — далеко въ сторону, въ другой приходъ, но уже проповди не производили на него того благотворнаго вліянія, какъ проповди мистера Дэля, и пасторъ, имвшій свою собственную паству, не хотлъ объяснять отставшей отъ своего стада овц то, что казалось непонятнымъ, и укрплять въ мальчик то, что было бы для него существенно полезнымъ.

Я сильно сомнваюсь въ томъ, послужили ли ученыя и весьма часто нравоучительныя и полезныя правила доктора Риккабокка къ развитію въ мальчик хорошихъ и къ искорененію дурныхъ качествъ, и приносили ли они хотя половину той пользы, какую должно было ожидать отъ немногихъ простыхъ словъ, къ которымъ Леонардъ почтительно прислушивался сначала подл стула своего отца и потомъ подл того же стула, переданнаго во временное владніе доброму пастору,— въ строгомъ смысл слова, доброму, потому что мистеръ Дэль имлъ такое сердце, въ которомъ вс сирые въ приход находили прибжище и утшеніе. Не думаю также, чтобы эта потеря нжнаго, отеческаго, духовнаго ученія вознаграждалась вполн тми легкими средствами, которыя придуманы ныншнимъ просвщеннымъ вкомъ для умственнаго образованія: потому что, не оспоривая пользы познанія вообще, пріобртеніе этого познанія, при всхъ облегченіяхъ, никому легко не достается. Оно клонится безъ всякаго сомннія къ тому, чтобъ увеличить наши желанія, чтобъ сдлать насъ недовольными тмъ, что есть, и побуждаетъ насъ скоре достигать того, что можетъ быть, и въ этомъ-то достиженіи какому множеству незамченныхъ тружениковъ суждено упасть подъ тяжестію принятаго на себя бремени! Какое безчисленное множество является людей, одаренныхъ желаніями, которымъ никогда не осуществиться! какое множество недовольныхъ своей судьбой, которой никогда не избгнутъ! Впрочемъ, зачмъ видть въ этомъ одну только темную сторону? Всему виноватъ одинъ Риккабокка, если заставилъ уже Ленни Ферфильда уныло склоняться надъ своей лопаткой, и удостоврившись однимъ взглядомъ, что его никто не замчаетъ, произносить плачевнымъ голосомъ:

— Неужели я затмъ и родился, чтобъ копать землю подъ картофель?

Pardieu, мой добрый Ленни! еслибъ ты дожилъ до седьмого десятка, разъзжалъ бы въ своемъ экипаж и пилюлями помогалъ бы своему пищеваренію, то, поврь, ты не разъ вздохнулъ бы при одномъ воспоминаніи о картофел, испеченномъ въ горячей зол, сейчасъ посл того, какъ ты вынулъ его изъ земли, которая воздлана была твоими руками, полными юношеской силы. Продолжай же, Ленни Ферфильдъ, воздлывать эту землю, продолжай! Докторъ Риккабокка скажетъ теб, что былъ нкогда знаменитый человкъ {Императоръ Діоклитіанъ.}, который испыталъ два совершенно различныя занятія: одно — управлять народомъ, другое — сажать капусту, и находилъ, что послднее изъ нихъ гораздо легче, пріятне перваго.

ГЛАВА XXII.

Докторъ Риккабокка завладлъ Ленни Ферфильдомъ, и потому можно сказать, что онъ мчался на своемъ коньк съ необыкновенной ловкостью и достигъ желаемой цли. Но миссъ Джемима все еще катилась на своей колесниц, ослабивъ возжи и размахивая бичемъ, и, по видимому, нисколько не сближаясь съ улетающимъ образомъ Риккабокка.

И дйствительно, эта превосходная и только черезчуръ чувствительная два ни подъ какимъ видомъ не воображала, чтобы несчастный чужеземецъ въ мнніяхъ своихъ такъ далеко не согласовался съ ея ожиданіями, но, къ сожалнію, должна была убдиться въ томъ, когда докторъ Риккабокка оставилъ Гэзельденъ-Голлъ и снова заключилъ себя въ уединенныхъ предлахъ казино, не сдлавъ формальнаго отреченія отъ своего безбрачія. На нсколько дней она сама затворилась въ сваей комнат и предалась размышленіямъ, съ боле противъ обыкновенія мрачнымъ удовольствіемъ, о вроятности приближающагося переворота вселенной. И въ самомъ дл, множество находимыхъ ею признаковъ этого универсальнаго бдствія, въ которыхъ, вовремя пребыванія Риккабокка въ дом сквайра, она позволяла себ сомнваться, теперь сдлались совершенно очевидны. Даже газета, которая въ теченіе того счастливаго періода, располагавшаго къ особенному доврію, удляла полстолбца для родившихся и бракомъ сочетавшихся,— теперь приносила длинный списокъ умершихъ, такъ что казалось, какъ будто все народонаселеніе чмъ-то страдало и не предвидло никакой возможности къ отвращенію своихъ ежедневныхъ потерь. Въ главныхъ статьяхъ газеты, съ какою-то таинственностью, наводящею ужасъ, говорилось о предстоящемъ кризис. Въ отдл, назначенномъ для общихъ новостей, между прочимъ упоминалось о чудовищныхъ рпахъ, о телятахъ съ двумя головами, о китахъ, выброшенныхъ на берегъ въ рк Гумберъ, и дожд изъ однхъ лягушекъ, выпавшемъ на главной улиц города Чельтенгама.

Вс эти признаки, по ея убжденію, дряхлости и конечнаго разрушенія свта, которые подл очаровательнаго Риккабокка неизбжно допустили бы нкоторое сомнніе касательно ихъ происхожденія и причины, теперь, соединившись съ самымъ худшимъ изъ всхъ признаковъ, и именно съ развивающимся въ человк съ невроятной быстротой нечестіемъ, не оставляли миссъ Джемим ни одной искры отрадной надежды, исключая разв той, которая извлекалась изъ убжденія, что миссъ Джемима будетъ ожидать всеобщей гибели безъ малйшей тревоги.

Мистриссъ Дэль, однако же, ни подъ какимъ видомъ не раздляла унынія своей прекрасной подруги и, получивъ доступъ въ ея комнату, успла, хотя и съ большимъ затрудненіемъ, развеселить унылый духъ этой мужчиноненавистницы. Въ своемъ благосклонномъ желаніи ускорить полетъ миссъ Джемимы къ свадебной цли мистриссъ Дэль не была до такой степени жестокосерда къ своему пріятелю, доктору Риккабокка, какою она казалась своему супругу. Мистриссъ Дэль одарена была догадливостію и проницательностью, какъ и большая часть женщинъ съ живымъ, пылкимъ характеромъ, а потому она знала, что миссъ Джемима была одной изъ тхъ молодыхъ лэди, которыя цнятъ мужа пропорціонально затрудненіямъ, встрченнымъ во время пріобртенія его. Весьма вроятно, мои читатели, какъ мужескаго, такъ и женскаго пола, встрчали, въ періодъ своихъ испытаній, тотъ особенный родъ женскаго характера, который требуетъ всей теплоты супружескаго очага, чтобъ развернуть въ немъ вс свои врожденныя прекрасныя качества. Въ противномъ случа, при невдніи объ этой наклонности, характеръ этотъ легко обратится въ ту сторону, которая будетъ способствовать къ его возрасту и улучшенію, какъ подсолнечникъ всегда обращается къ солнцу, а плакучая ива — къ вод. Лэди такого характера, ставя какую нибудь преграду своимъ нжнымъ наклонностямъ, постоянно томятся и доводятъ умственныя способности до изнеможенія, до какой-то бездйственности, или пускаютъ ростки въ т неправильныя эксцентричности, которыя подведены подъ общее названіе ‘странностей’ или ‘оригинальностей характера’. Но, перенесенный на надлежащую почву, тотъ же характеръ принимаетъ основательное развитіе, сердце, до этого изнеможенное и лишенное питательности, даетъ отпрыски, распускаетъ цвты и приноситъ плодъ. И такимъ образомъ многія прекрасныя лэди, которыя такъ долго чуждались мужчинъ, становятся преданными жонами и нжными матерями он смются надъ прежнею своей разборчивостью и вздыхаютъ о слпомъ ожесточеніи своего сердца.

По всей вроятности, мистриссъ Дэль имла это въ виду, и, конечно, въ дополненіе ко всмъ усыпленнымъ добродтелямъ миссъ Джемимы, которымъ суждено пробудиться при одной лишь перемн ея имени на имя мистриссъ Риккабокка, она расчитывала также и на существенныя выгоды, которыя подобная партія могла бы предоставить бдному изгнаннику. Такой прекрасный союзъ съ одной изъ самыхъ старинныхъ, богатыхъ и самыхъ популярныхъ фамилій въ округ самъ по себ уже давалъ большое преимущество его положенію въ обществ, а между тмъ приданое миссъ Джемимы хотя и не имло огромныхъ размровъ, считая его англійскими фунтами стерлинговъ, а не миланскими ливрами, все же было достаточно для того, чтобъ устранить тотъ постепенный упадокъ матеріальной жизни, который, посл продолжительной діэты на пискаряхъ и колючкахъ, сдлался уже очевиднымъ въ прекрасной и медленно исчезающей фигур философа.

Подобно всмъ человческимъ созданіямъ, убжденнымъ въ справедливости и приличіи своихъ поступковъ, для мистриссъ Дэль недоставало только случая, чтобъ увнчать предпринятое дло полнымъ успхомъ. А такъ какъ случаи очень часто и притомъ неожиданно представляются сами собой, то она не только весьма часто возобновляла, и каждый разъ подъ боле важнымъ предлогомъ, свои дружескія приглашенія къ доктору Риккабокка — напиться чаю и провести вечеръ въ ихъ дом, но съ особенною ловкостью, до такой степени растрогала щекотливость сквайра насчетъ его гостепріимства, что докторъ еженедльно получалъ убдительныя приглашенія отобдать въ Гэзельденъ-Голл и пробыть тамъ до другого дня.

Итальянецъ сначала хмурился, ворчалъ, произносилъ свои Cospelto и Per Bacco всячески старался отдлаться отъ такой чрезмрной вжливости. Но, подобно всмъ одинокимъ джентльменамъ, онъ находился подъ сильнымъ вліяніемъ своего врнаго слуги, а Джакеймо, хотя и могъ, въ случа необходимости, такъ же равнодушно переносить голодъ, какъ и его господинъ, но все же, когда дло шло на выборъ, то онъ весьма охотно предпочиталъ хорошій росбифъ и плюмъ-пуддингъ тощимъ пискарямъ и костлявымъ колючкамъ. Кром того, тщетная и неосторожная увренность касательно огромной суммы, которая можетъ перейти въ полное распоряженіе Риккабокка, и притомъ съ такою милою и прекрасною лэди, какъ миссъ Джемима, которая успла уже оказать Джакеймо легонькое вниманіе, сильно возбуждали алчность, которая между прочимъ была въ натур слуги нашего итальянца,— алчность тмъ боле изощренную, что, долго лишенный всякой возможности законнымъ образомъ употреблять ее въ дло для своихъ собственныхъ интересовъ, онъ уступалъ ее цликомъ своему господину.

Такимъ образомъ, измннически преданный своимъ слугой, Риккабокка попалъ, хотя и не съ завязанными глазами, въ гостепріимныя ловушки, разставленныя его безбрачной жизни. Онъ часто ходилъ въ пасторскій домъ, часто въ Гэзельденъ-Голлъ, и прелести семейной жизни, такъ долго отвергаемыя имъ, начали постепенно производить свои чары на стоицизмъ нашего изгнанника. Франкъ въ это время возвратился уже въ Итонъ. Неожиданное приглашеніе отозвало капитана Гиджинботэма провести нсколько недль въ Бат съ дальнимъ родственникомъ, который недавно возвратился изъ Индіи, и который, при богатствахъ Креза, чувствовалъ такое одиночество и отчужденіе къ родному острову, что когда капитанъ ‘высказалъ свои права на родственную связь’, то, къ его крайнему изумленію, ‘индйскій набобъ призналъ вполн эти права’,— между тмъ продолжительныя парламентскія засданія все еще удерживали въ Лондон постителей сквайра, являвшихся въ Гэзельденъ-Голл, по обыкновенію, въ конц лтняго сезона, такъ что мистеръ Гэзельденъ съ непритворнымъ удовольствіемъ наслаждался развлеченіемъ въ бесд съ умнымъ чужеземцемъ. Такимъ образомъ, къ общему удовольствію всхъ знакомыхъ лицъ въ Гэзельден и къ усиленію надежды двухъ прекрасныхъ заговорщицъ, дружба между казино и Гезельденъ-Голломъ становилась съ каждымъ днемъ тсне и тсне, но все еще со стороны доктора Риккабокка не сдлано было даже и малйшаго намека, имющаго сходство съ предложеніемъ. Если иногда проявлялась идея объ этомъ въ душ Риккабокка, то онъ изгонялъ ее оттуда такимъ ршительнымъ, грознымъ восклицаніемъ, что, право, другому показалось бы, что если не конецъ міра, то по крайней мр конецъ намреніямъ миссъ Джемимы дйствительно приближался, и что прекрасная миссъ по прежнему осталась бы Джемимой, еслибъ не предотвратило этого письмо съ заграничнымъ штемпелемъ, полученное докторомъ въ одно прекрасное утро, во вторникъ.

Джакеймо замтилъ, что въ дом ихъ случилось что-то не совсмъ хорошее, и, подъ предлогомъ поливки померанцовыхъ деревьевъ, онъ замшкался вблизи своего господина и заглянулъ сквозь озаренные солнцемъ листья на печальное лицо Риккабокка.

Докторъ вздохнулъ тяжело и, что всего странне, не взялся, какъ это всегда случалось съ нимъ, посл подобнаго вздоха, за свою драгоцнную утшительницу — трубку. Хотя кисетъ съ табакомъ и лежалъ подл него на балюстрад и трубка стояла между его колнями, въ ожиданіи, когда поднесутъ ее къ губамъ, но Риккабокка не обращалъ вниманія ни на того, ни на другую, а молча положилъ на колни письмо и устремилъ неподвижные взоры въ землю.

‘Должно быть, очень нехорошія всти!’ подумалъ Джакеймо и отложилъ свою работу до боле благопріятнаго времени.

Подойдя къ своему господину, онъ взялъ трубку и кисетъ и, медленно набивая первую табакомъ, внимательно разглядывалъ смуглое, задумчивое лицо, на которомъ рзко отдляющіяся и идущія внизъ линіи служили врными признаками глубокой скорби. Джакеймо не смлъ заговорить, а между тмъ продолжительное молчаніе его господина сильно тревожило его. Онъ наложилъ кусочекъ труту на кремень и выскъ искру,— но и тутъ нтъ ни слова, Риккабокка не хотлъ даже и протянуть руку за трубкой.

‘Въ первый разъ вижу его въ такомъ положеніи’, подумалъ Джакеймо и вмст съ этимъ весьма осторожно просунулъ конецъ трубки подъ неподвижные пальцы, лежавшіе на колняхъ.

Трубка повалилась на землю,

Джакеймо перекрестился и съ величайшимъ усердіемъ началъ читать молитву. Докторъ медленно приподнялся, съ большимъ, по видимому, усиліемъ прошелся раза два по террас, потомъ вдругъ остановился и сказалъ:

— Другъ мой!

Слуга почтительно поднесъ къ губамъ своимъ руку господина и потомъ, быстро отвернувшись въ сторону, отеръ глаза.

— Другъ мой, повторилъ Риккабокка, и на этотъ разъ съ выразительностью, въ которой отзывалась вся скорбь его души, и такимъ нжнымъ голосомъ, въ которомъ звучала музыкальность плнительнаго юга: — мн хотлось бы поговорить съ тобой о моей дочери!

— Поэтому письмо ваше относится къ синьорин. Надюсь, что она здорова.

— Слава Богу, она здорова. Вдь она въ нашей родной Италіи.

Джакеймо невольно бросилъ взглядъ на померанцовыя деревья, утренній прохладный втерокъ, пролетая мимо его, доносилъ отъ нихъ ароматъ распустившихся цвточковъ.

— Подъ присмотромъ и попеченіемъ, они и здсь сохраняютъ свою прелесть, сказалъ онъ, указывая на деревья.— Мн кажется, я уже говорилъ объ этомъ моему патрону.

Но Риккабокка въ эту минуту опять глядлъ на письмо и не замчалъ ни жестовъ, ни словъ своего слуги.

— Моей тетушки уже нтъ боле на свт! сказалъ онъ, посл непродолжительнаго молчанія.

— Мы будемъ молиться объ успокоеніи ея души, отвчалъ Джакеймо, торжественно.— Впрочемъ, она была уже очень стара и долгое время болла…. Не плачьте объ этомъ такъ сильно, мой добрый господинъ: въ ея лта и при такихъ недугахъ смерть является другомъ.

— Миръ праху ея! возразилъ итальянецъ.—Если она имла свои слабости и заблужденія, то ихъ должно забыть теперь навсегда, въ часъ опасности и бдствія, она дала пріютъ моему ребенку. Пріютъ этотъ разрушился. Это письмо отъ священника, ея духовника. Ты знаешь, она не имла ничего, что можно было бы отказать моей дочери, все ея имущество переходитъ наслднику — моему врагу!

— Предателю! пробормоталъ Джакеймо, и правая рука его, по видимому, искала оружія, которое итальянцы низшаго сословія часто носятъ открыто, на перевязи.

— Священникъ, снова началъ Риккабокка, спокойнымъ голосомъ: — весьма благоразумно распорядился, удаливъ мою дочь, какъ гостью, изъ дому, въ который войдетъ мой врагъ, какъ законный владтель и господинъ.

— Гд же теперь синьорина?

— Въ дом этого священника. Взгляни сюда, Джакомо,— сюда, сюда! Эти слова написаны рукой моей дочери, первыя строчки, которыя она написала ко мн.

Джакеймо снялъ шляпу и съ подобострастіемъ взглянулъ на огромныя буквы дтскаго рукописанія. Но, при всей ихъ крупности, он казались неясными, потому что бумага была окроплена слезами ребенка, а на томъ мст, куда он не падали, находилось круглое свжее влажное пятно отъ горячей слезы, скатившейся съ рсницъ старика. Риккабокка снова началъ.

— Священникъ рекомендуетъ монастырь для нея.

— Но вы, вроятно, не намрены посвятить монашеской жизни вашу единственную дочь?

— Почему же нтъ? сказалъ Риккабокка печально.— Что могу я дать ей въ этомъ мір? Неужели чужая земля пріютитъ ее лучше, чмъ мирная обитель въ отечеств?

— Однако, въ этой чужой земл бьется сердце ея родителя.

— А если это сердце перестанетъ биться, что будетъ тогда? Въ монастыр она по крайней мр не будетъ знать до самой могилы ни житейскихъ искушеній, ни нищеты, а вліяніе священника можетъ доставить ей этотъ пріютъ и даже такъ можетъ доставить, что она будетъ тамъ въ кругу равныхъ себ.

— Вы говорите: нищеты! Посмотрите, какъ мы разбогатемъ, когда снимемъ къ Михайлову дню эти поля!

— Pazziet (глупости) воскликнулъ Риккабокка, съ разсяннымъ видомъ.— Неужели ты думаешь, что здшнее солнце свтитъ ярче нашего, и что здшняя почва плодотворне нашей? Да притомъ же и въ нашей Италіи существуетъ пословица: ‘кто засваетъ поля, тотъ пожинаетъ боле заботы, чмъ зерна.’ Совсмъ дло другое, продолжалъ отецъ, посл минутнаго молчанія и довольно нершительнымъ тономъ: — еслибъ я имлъ хоть маленькую независимость, чтобъ можно было расчитывать…. даже, еслибъ между всми моими родственниками нашлась бы хоть одна женщина, которая ршилась бы сопутствовать моей Віолант къ очагу изгнанника. Но, согласись, можемъ ли мы двое грубыхъ, угрюмыхъ мужчинъ выполнить вс нужды, принять на себя вс заботы и попеченія, которыя тсно связаны съ воспитаніемъ ребенка? А она была такъ нжно воспитана! Ты не знаешь, Джакомо, что ребенокъ нжный, а особливо двочка, требуетъ того, чтобы ею управляла рука постоянно ласкающая, чтобы за нею наблюдалъ нжный глазъ женщины.

— Позвольте сказать, возразилъ Джакеймо, весьма ршительно: — разв патронъ мой не можетъ доставить своей дочери всего необходимаго, чтобъ спасти ее отъ монастырскихъ стнъ? разв онъ не можетъ сдлать того, что, она будетъ сидть у него на колняхъ прежде, чмъ начнется сыпаться листъ съ деревьевъ? Padrone! напрасно вы думаете, что можете скрыть отъ меня истину, вы любите свою дочь боле всего на свт, особливо, когда отечество для васъ такъ же мертво теперь, какъ и прахъ вашихъ отцовъ, я увренъ, что струны вашего сердца лопнули бы окончательно отъ малйшаго усилія оторвать отъ нихъ синьорину и заключить ее въ монастырь. Неужели вы ршитесь на то, чтобъ никогда не услышать ея голоса, никогда не увидть ея личика! А маленькія ручки, которыя обвивали вашу шею въ ту темную ночь, когда мы бжали, спасая свою жизнь, и когда вы, чувствуя объятія этихъ ручекъ, сказали мн: другъ мой, для насъ еще не все погибло!

— Джакомо! воскликнулъ Риккабокка, съ упрекомъ и какъ бы задыхаясь.— Онъ отвернулся, сдлалъ нсколько шаговъ по террас и потомъ, поднявъ руки и длая выразительные жесты, продолжалъ нетвердые шаги и въ то же время въ полголоса произносилъ: — да, Богъ свидтель, что я безъ ропота переносилъ бы и мое несчастіе и изгнаніе, еслибъ этотъ невинный ребенокъ раздлялъ вмст со мной скорбь на чужбин и лишенія. Богъ свидтель, что если я не ршаюсь теперь призвать ее сюда, то это потому, что мн не хотлось бы послушаться внушеній моего самолюбиваго сердца. Но чтобы никогда, никогда не увидть ее снова…. о дитя мое, дочь моя! Я видлъ ее еще малюткой! Другъ мой Джакомо… непреодолимое душевное волненіе прервало слова Риккабокка, и онъ склонилъ голову на плечо своего врнаго слуги: — теб одному извстно, что перенесъ я, что выстрадалъ я здсь и въ моемъ отечеств: несправедливость….. предательство….. и….

И голосъ снова измнилъ ему: онъ крпко прильнулъ къ груди Джакомо и весь затрепеталъ.

— Но ваша дочь, это невинное созданіе — вы должны думать теперь только о ней одной, едва слышнымъ голосомъ произнесъ Джакомо, потому что и онъ въ эту минуту боролся съ своими собственными рыданіями.

— Правда, только о ней, отвчалъ изгнанникъ: — о ней одной. Прошу тебя, будь на этотъ разъ моимъ совтникомъ. Если я пошлю за Віолантой, и если, пересаженная съ родной почвы подъ здшнее туманное, холодное небо, она завянетъ и умретъ…. взгляни сюда…. священникъ говоритъ, что ей нужно самое нжное попеченіе…. или, если я самъ буду отозванъ отъ этого міра, и мн придется оставить ее одну безъ друзей, безъ крова, быть можетъ, безъ куска насущнаго хлба, и оставить ее въ томъ возраст, когда наступитъ пора бороться съ самыми сильными искушеніями,— не будетъ ли она во всю свою жизнь оплакивать тотъ жестокій эгоизмъ, который еще при младенческой ея невинности навсегда затворилъ для нея врата Божьяго дома?

Джакомо былъ пораженъ этими словами, тмъ боле, что Риккабокка рдко, или, врне сказать, никогда не говорилъ прежде такимъ языкомъ. Въ т часы, когда онъ углублялся въ свою философію, онъ длался скептикомъ. Но теперь, въ минуту душевнаго волненія, при одномъ воспоминаніи о своей маленькой дочери, онъ говорилъ и чувствовалъ съ другими убжденіями.

— Но я снова ршаюсь сказать, произнесъ Джакеймо едва слышнымъ голосомъ и посл продолжительнаго молчанія: — еслибъ господинъ мой ршился….. жениться!

Джакеймо ждалъ, что со стороны доктора при подобномъ намек непремнно случится взрывъ негодованія, впрочемъ, онъ нисколько не безпокоился, потому что этотъ взрывъ могъ бы дать совершенно другое направленіе его ощущеніямъ. Но ничего подобнаго не было. Бдный итальянецъ слегка содрогнулся, тихо отвелъ отъ себя руку Джакеймо, снова началъ ходить взадъ и впередъ по террас, на этотъ разъ спокойно и молча. Въ этой прогулк прошло четверть часа.

— Подай мн трубку, сказалъ Риккабокка, удаляясь въ бельведеръ.

Джакеймо снова выскъ огня и, подавая трубку господину, вздохнулъ свободне.

Докторъ Риккабокка пробылъ въ уединеніи бельведера весьма недолго, когда Ленни Ферфильдъ, не зная, что его временный господинъ находился тамъ, вошелъ туда положить книгу, которую докторъ одолжилъ ему съ тмъ, чтобы по минованіи въ ней надобности принести ее на назначенное мсто. При звук шаговъ деревенскаго мальчика, Риккабокка приподнялъ свои взоры, устремленные на полъ.

— Извините, сэръ, я совсмъ не зналъ….

— Ничего, мой другъ, положи книгу на мсто.— Ты пришелъ очень кстати: я хочу поговорить съ тобой. Какой у тебя свжій, здоровый румянецъ, дитя мое! вроятно, здшній воздухъ такъ же хорошъ, какъ и въ Гэзельден.

— О, да, сэръ!

— Мн кажется, что здшняя мстность гораздо выше и боле открыта?

— Едва ли это такъ, сэръ, сказалъ Ленни: — я находилъ здсь множество растеній, которыя ростутъ и въ Гэзельден. Вонъ эта гора закрываетъ наши поля отъ восточнаго втра, и вся мстность обращена прямо къ югу.

— Скажи, пожалуста, какія бываютъ здсь господствующіе недуги?

— Что изволите, сэръ?

— На какія болзни здшніе жители чаще всего жалуются?

— Право, сэръ, исключая ревматизма, мн не случалось слышать о другихъ болзняхъ.

— Ты никогда не слышалъ, напримръ, объ изнурительныхъ лихорадкахъ, о чахоткахъ?

— Въ первый разъ слышу это отъ васъ, сэръ.

Риккабокка сдлалъ продолжительный глотокъ воздуха,— и съ тмъ вмст, казалось, что тяжелый камень отпалъ отъ его груди.

— Мн кажется, что все семейство здшняго сквайра предобрые люди?

— Я ничего не могу сказать противъ этого, отвчалъ Ленни ршительнымъ тономъ.— Со мной всегда обходились весьма снисходительно. Впрочемъ, сэръ, вдь вотъ и въ этой книг говорится, что ‘не каждому суждено являться въ этотъ міръ съ серебряной ложечкой во рту.’

Передавая книгу Ленни, Рикабокка совсмъ не помышлялъ, чтобы мудрыя правила, заключавшіяся въ ней, могли оставить за собой печальныя мысли. Онъ слишкомъ былъ занятъ предметомъ самымъ близкимъ своему собственному сердцу, чтобы подумать въ то время о томъ, что происходило въ душ Ленни Ферфильда.

— Да, да, мой другъ, это весьма доброе англійское семейство. Часто ли ты видлъ миссъ Гэзельденъ?

— Не такъ часто, какъ лэди Гэзельденъ.

— А какъ ты думаешь, любятъ ее въ деревн или нтъ?

— Миссъ Джемиму? конечно, сэръ. Вдь она никому не сдлала вреда. Ея собачка укусила меня однажды, да миссъ Джемима была такъ добра, что въ ту же минуту попросила у меня извиненія. Да, она у насъ очень добрая молодая лэди, такая ласковая, какъ говорятъ деревенскія двушки, и что еще, прибавилъ Линни, съ улыбкой: — съ тхъ поръ, какъ она пріхала сюда, у насъ гораздо чаще случаются свадьбы, чмъ прежде.

— Вотъ какъ! сказалъ Риккабокка и потомъ, посл длинной затяжки, прибавилъ: — а ты не видалъ, играетъ ли она съ маленькими дтьми? Какъ ты думаешь, любитъ ли она ихъ?

— Помилуйте, сэръ! вы говорите, какъ будто вамъ все извстно! Она души не слышитъ въ деревенскихъ малюткахъ.

— Гм! произнесъ Риккабокка.— Любить малютокъ — это въ натур женщины. Я спрашиваю не собственно о малюткахъ, а такъ уже о взрослыхъ дтяхъ, о маленькихъ двочкахъ.

— Конечно, сэръ, она ихъ тоже любитъ, впрочемъ, сказалъ Ленни, жеманно: — я никогда не связывался съ маленькими двочками.

— Совершенно справедливо, Ленни, будь и всегда такимъ скромнымъ въ теченіе всей своей жизни. Мистриссъ Дэль, мн кажется, въ большой дружб съ миссъ Гэзельденъ, больше чмъ съ лэди Гэзельденъ. Какъ ты думаешь, почему это?

— Мн кажется, сэръ, лукаво отвчалъ Леонардъ: — потому, что мистриссъ Дэль немножко своенравна, хотя она и очень добрая лэди, а лэди Гэзельденъ немножко самолюбива, да притомъ же и держитъ себя какъ-то очень высоко. А миссъ Джемима удивительно добра, съ миссъ Джемимой вс могутъ ужиться: такъ по крайней мр сказывалъ мн Джой, да и вообще вся дворня изъ Гэзельденъ-Голла.

— Въ самомъ дл! пожалуста, Ленни, подай мн шляпу, она, кажется, въ гостиной, и….. и принеси мн платяную щогку. Чудная погода для прогулки!

Посл этихъ не совсмъ-то скромныхъ и благовидныхъ распросовъ, касательно характера и популярности миссъ Гэзельденъ, синьоръ Риккабокка такъ легко чувствовалъ на душ своей, какъ будто совершилъ какой нибудь благородный подвигъ, и когда онъ отправлялся къ Гэзельденъ-Голлу, походка его казалась легче и свободне, чмъ въ то время, когда онъ ходилъ, за нсколько минутъ, по террас.

— Ну, слава Еогу, теперь смло можно сказать, что молодая синьорина будетъ здсь! ворчалъ Джакеймо за садовой ршоткой, провожая взорами удаляющагося господина.

ГЛАВА XXIII.

Докторъ Риккабокка не былъ человкъ безразсудный, не поступалъ никогда опрометчиво. Кто хочетъ, чтобъ свадебное платье сидло на немъ хорошо, тотъ долженъ удлить порядочное количество времени для снятія мрки. Съ того дня, въ который получено письмо, итальянецъ замтно измнилъ свое обращеніе съ миссъ Гэзельденъ. Онъ прекратилъ ту щедрость на комплименты, которою до этого ограждалъ себя отъ серьёзныхъ объясненій. Дйствительно, Риккабокка находилъ, что комплименты для одинокаго джентльмена были то же самое, что черная жидкость у нкотораго рода рыбъ, которою он окружаютъ себя въ случа опасности, и подъ прикрытіемъ которой убгаютъ отъ своего непріятеля. Кром того, онъ не избгалъ теперь продолжительныхъ разговоровъ съ этой молодой лэди и не старался уклоняться отъ одинокихъ прогулокъ съ ней. Напротивъ, онъ искалъ теперь всякаго случая быть съ нею въ обществ, и, совершенно прекративъ говорить ей любезности, онъ принялъ въ разговорахъ съ ней тонъ искренней дружбы. Онъ пересталъ щеголять своимъ умомъ для того собственно, чтобъ испытать и оцнить умъ миссъ Джемимы. Употребляя весьма простое уподобленіе, мы скажемъ, что Риккабокка сдувалъ пну, которая бываетъ на поверхности обыкновенныхъ знакомствъ, особливо съ прекраснымъ поломъ, и которая, оставаясь тутъ, лишаетъ возможности узнать качество скрывающейся подъ ней жидкости. По видимому, докторъ Риккабокка былъ доволенъ своими изслдованіями, во всякомъ случа, онъ уже догадывался, что жидкость подъ той пной не имла горькаго вкуса. Итальянецъ не замчалъ особенной силы ума въ миссъ Джемим, но зато сдлалъ открытіе, что миссъ Гэзельденъ, за устраненіемъ нкоторыхъ слабостей и причудъ, одарена была на столько здравымъ разсудкомъ, что могла совершенно понимать простыя обязанности супружеской жизни, а въ случа, еслибъ этого разсудка было недостаточно, то вмсто его съ одинаковой пользой могли послужить старинныя англійскія правила хорошей нравственности и прекрасныя качества души.

Не знаю почему, но только многіе умнйшіе люди никогда не обращаютъ такого вниманія, какъ люди мене даровитые, на умъ своей подруги въ жизни. Очень многіе ученые, поэты и государственные мужи, сколько извстно намъ, не имли у себя жонъ, одаренныхъ…. не говоря уже: блестящими, даже посредственными умственными способностями, и, по видимому, любили ихъ еще лучше за ихъ недостатки. Посмотрите, какую счастливую жизнь провелъ Расинъ съ своей женой, за какого ангела онъ считалъ ее,— а между тмъ она никогда не читала его комедій. Конечно, и Гёте никогда не докучалъ гой лэди, которая называла его ‘господиномъ тайнымъ совтникомъ’, своими трактатами ‘о единицахъ’ и ‘свт’ и сухими метафизическими проблемами во второй части ‘Фауста’. Вроятно, это потому, что такіе великіе геніи, постигая, по сравненію себя съ другими геніями, что между умными женщинами и женщинами посредственныхъ дарованій всегда бываетъ небольшая разница, сразу отбрасывали вс попытки пробудить въ душ своихъ спутницъ влеченіе къ ихъ труднымъ умственнымъ занятіямъ и заботились исключительно объ одномъ, чтобъ связать одно человческое сердце съ другимъ самымъ крпкимъ узломъ семейнаго счастія. Надобно полагать, что мннія Риккабокка поэтому предмету были подобнаго рода, потому что, въ одно прекрасное утро, посл продолжительной прогулки съ миссъ Гэзельденъ, онъ произнесъ про себя:

‘Duro con duro
Non fece mai buon muro……’

Что можно выразить слдующею перифразою: ‘изъ кирпичей безъ извести выйдетъ весьма плохая стна.’ Въ характер миссъ Джемимы столько находилось прекрасныхъ качествъ, что можно было извлечь изъ нихъ превосходную известь, кирпичи Риккабокка бралъ на себя.

Когда кончились изслдованія, нашъ философъ весьма символически обнаружилъ результатъ, къ которому привели его эти изслдованія, онъ выразилъ его весьма просто, но разъясненіе этого просто поставило бы васъ въ крайнее замшательство, еслибъ вы не остановились на минуту и не подумали хорошенько, что оно означало. Докторъ Риккабокка снялъ очки! Онъ тщательно вытеръ ихъ, положилъ въ сафьянный футляръ и заперъ въ бюро,— короче сказать, онъ пересталъ носить очки.

Вы легко замтите, что въ этомъ поступк скрывалось удивительно глубокое значеніе. Съ одной стороны, это означало, что прямая обязанность очковъ исполнена, что если философъ ршился на супружескую жизнь, то полагалъ, что съ минуты его ршимости гораздо лучше быть близорукимъ, даже нсколько подслповатымъ, чмъ постоянно смотрть на семейное благополучіе, котораго онъ ршился искать для себя, сквозь пару холодныхъ увеличительныхъ стеколъ. А что касается до предметовъ, выходящихъ за предлъ его домашняго быта, если онъ и не можетъ видть ихъ хорошо безъ очковъ, то разв онъ не намренъ присоединить къ слабости своего зрнія пару другихъ глазъ, которые никогда не проглядятъ того, что будетъ касаться его интересовъ? Съ другой стороны, докторъ Риккабокка, отложивъ въ сторону очки, обнаруживалъ свое намреніе начать тотъ счастливый передъ-брачный періодъ, когда каждый человкъ, хотя бы онъ былъ такой же философъ, какъ и Риккабокка, желаетъ казаться на столько молодымъ и прекраснымъ, насколько позволяютъ время и сама природа. Согласитесь сами, можетъ ли нжный языкъ нашихъ очей быть такъ выразителенъ, когда вмшаются эти стеклянные посредники! Я помню, что, посщая однажды выставку художественныхъ произведеній въ Лондон, и чуть-чуть не влюбился, какъ говорится, по-уши, въ молоденькую лэди, которая вмст съ сердцемъ доставила бы мн хорошее состояніе, какъ вдругъ она вынула изъ ридикюля пару хорошенькихъ очковъ въ черепаховой оправ и, устремивъ на меня черезъ нихъ проницательный взглядъ, превратила изумленнаго Купидона въ ледяную глыбу! Какъ вамъ угодно, а поступокъ Риккабокка, обнаруживавшій его совершенное несогласіе съ мнніемъ псевдо-мудрецовъ, что подобныя вещи въ высочайшей степени нелпы и забавны, я считаю за самое врное доказательство глубокаго знанія человческаго сердца. И конечно, теперь, когда очки были брошены, невозможно отвергать того, что глаза итальянца были замчательно прекрасны. Даже и сквозь очки или когда они поднимались немного повыше очковъ, и тогда его глаза отличались особеннымъ блескомъ и выразительностью, но безъ этихъ принадлежностей блескъ ихъ становился мягче и нжне: они имли теперь тотъ видъ, который у французовъ называется velout, бархатность, и вообще казались десятью годами моложе.

— Итакъ, вы поручаете мн переговорить объ этомъ съ нашей милой Джемимой? сказала мистриссъ Дэль, въ необыкновенно пріятномъ расположеніи духа и безъ всякой горечи въ произношеніи слова ‘милой’.

— Мн кажется, отвчалъ Риккабокка: — прежде чмъ начать переговоры съ миссъ Джемимой, необходимо нужно узнать, какъ будутъ приняты мои предложенія въ семейств.

— Ахъ, да! возразила мистриссъ Дэль.

— Безъ всякаго сомннія, сквайръ есть глаза этого семейства.

Мистриссъ Дэль (разсянно и съ нкоторымъ неудовольствіемъ).— Кто? сквайръ? да, весьма справедливо… совершенно такъ (взглянувъ на Риккабокка, весьма наивно продолжала) Поврите ли, я вовсе не подумала о сквайр. И вдь знаете, онъ такой странный человкъ, у него такъ много англійскихъ предразсудковъ, что, дйствительно… скажите, какъ это досадно! мн и въ голову не приходило подумать, что мистеръ Гэзельденъ иметъ голосъ въ этомъ дл! Оно, если хотите, такъ родство тутъ весьма дальнее,— совсмъ не то, еслибъ онъ былъ отецъ ей, притомъ же, Джемима уже въ зрлыхъ лтахъ и можетъ располагать собой, какъ ей угодно, но все же, какъ вы говорите, не мшаетъ, и даже слдуетъ, посовтоваться со сквайромъ, какъ съ главой семейства.

Риккабокка. И неужели вы думаете, что сквайръ Гэзельденъ не согласится на этотъ союзъ? Какъ торжественно звучитъ это слово! Конечно, я и самъ полагаю, что онъ весьма благоразумно будетъ противиться браку своей кузины съ чужеземцемъ, за которымъ онъ ничего не знаетъ, исключая разв того, что во всхъ государствахъ считается безславнымъ, а въ вашемъ отечеств криминальнымъ преступленіемъ, и именно — бдности!

Мистриссъ Дэль (снисходительно). Вы очень дурно судите о насъ, бдныхъ островитянахъ, и кром того, весьма несправедливы къ сквайру — да сохранитъ его небо! Мы сами прежде находились въ крайней бдности,— находились бы, можетъ быть, и теперь, еслибъ сквайру не угодно было избрать моего мужа пастыремъ своихъ поселянъ и сдлать его своимъ сосдомъ и другомъ. Я буду говорить съ нимъ безъ всякаго страха….

Риккабокка. И со всею откровенностью. Теперь же, высказавъ вамъ мое намреніе, позвольте мн продолжать признаніе, которое вашимъ участіемъ, прекрасный другъ мой, въ моей судьб, было въ нкоторой степени прервано. Я сказалъ уже, что еслибъ я могъ надяться, хотя это довольно и дерзко съ моей стороны, что мои предложенія будутъ приняты какъ самой миссъ Гэзельденъ, такъ и прочими членами ея фамиліи, то, конечно, отдавая полную справедливость ея прекраснымъ качествамъ, считалъ бы себя…. считалъ бы….

Мистриссъ Дэль (съ лукавой улыбкой и нсколько насмшливымъ тономъ). Счастливйшимъ изъ смертныхъ — это обыкновенная англійская фраза, докторъ.

Риккабокка. Врне и лучше ничего нельзя сказать. Но — продолжалъ онъ, серьёзнымъ тономъ — мн хотлось бы объяснить вамъ, что я…. уже былъ женатъ.

Мистриссъ Дэль (съ изумленіемъ). Вы были женаты!

Риккабокка. И имю дочь, которая дорога моему сердцу,— невыразимо дорога! До этого времени она проживала заграницей, но, по нкоторымъ обстоятельствамъ, необходимо теперь, чтобы она жила вмст со мной. И я откровенно признаюсь вамъ, ничто такъ не могло привязать меня къ миссъ Гэзельденъ, ничто такъ сильно не возбуждало во мн желанія къ нашему брачному союзу, какъ полная увренность, что, при ея душевныхъ качествахъ и кроткомъ характер, она можетъ быть доброю, нжною матерью моей малютки.

Мистриссъ Дэль (съ чувствомъ и горячностью). Вы судите о ней весьма справедливо.

Риккабокка. Что касается до денежной статьи, то, по образу жизни моей, вы легко можете заключить, что я ничего не могу прибавить къ состоянію миссъ Гэзельденъ, какъ бы оно велико или мало ни было.

Мистриссъ Дэль. Это затрудненіе можетъ устраниться тмъ, что состояніе миссъ Гэзельденъ будетъ составлять ея нераздльную собственность, въ подобныхъ случаяхъ у насъ это принято за правило.

Лицо Риккабокка вытянулось.

— А какъ же моя дочь-то? сказалъ онъ, съ глубокимъ чувствомъ.

Это простое выраженіе до такой степени было чуждо всхъ низкихъ и касающихся его личности корыстолюбивыхъ побужденій, что у мистриссъ Дэль недоставало духу сдлать весьма естественное замчаніе, что ‘эта дочь не дочь миссъ Джемимы, и что, можетъ статься, у васъ и еще будутъ дти.’

Она была тронута и отвчала, съ замтнымъ колебаніемъ,

— Въ такомъ случа, изъ тхъ доходовъ, которые будутъ общими между вами и миссъ Джемимой, вы можете ежегодно откладывать нкоторую часть для вашей дочери, или, наконецъ, вы можете застраховать вашу жизнь. Мы это сами сдлали, когда родилось у насъ первое дитя, котораго, къ несчастію, лишились (при этихъ словахъ на глазахъ мистриссъ Дэль навернулись слезы), и мн кажется, что Чарльзъ и теперь еще продолжаетъ страховать свою жизнь для меня, хотя Богу одному извстно, что…. что….!

И слезы покатились ручьемъ. Это маленькое сердце, живое и рзвое, не имло ни одной тончайшей фибры, эластическихъ мускульныхъ связей, которыя съ такимъ изобиліемъ и такъ часто выпадаютъ на долю сердецъ тхъ женщинъ, которымъ заране предназначается вдовья участь. Докторъ Риккабокка не могъ доле продолжать разговора о застрахованіи жизни. Однакожь, эта идея, никогда неприходившая въ голову философа, очень понравилась ему, и, надобно отдать ему справедливость, онъ далеко предпочиталъ ее мысли удерживать изъ приданаго миссъ Гэзельденъ небольшую часть въ свою собственную пользу и въ пользу своей дочери.

Вскор посл этого разговора Риккабокка оставилъ домъ пастора, и мистриссъ Дэль поспшила отъискать своего мужа — сообщить ему объ успшномъ приведеніи къ концу задуманнаго ею плана и посовтоваться съ нимъ о томъ, какимъ образомъ лучше познакомить съ этимъ обстоятельствомъ сквайра.

— Хотя сквайръ, говорила она, съ нкоторымъ замшательствомъ:— и радъ бы быль видть Джемиму замужемъ, но меня тревожитъ одно обстоятельство. Вроятно, онъ спроситъ: кто и что такое этотъ докторъ Риккабокка? скажи пожалуста, Чарльзъ, что я стану отвчать ему?

— Теб бы нужно было подумать объ этомъ раньше, отвчалъ мистеръ Дэль, необыкновенно сурово.— Я никакъ не полагалъ, чтобы изъ смшного, какъ мн казалось это, вышло что нибудь серьёзное. Иначе я давнымъ бы давно попросилъ тебя не вмшиваться въ подобныя дла. Боже сохрани! продолжалъ мистеръ Дэль, мняясь въ лиц: — Боже сохрани! чтобъ мы стали, какъ говорится, тайкомъ вводить въ семейство человка, которому мы всмъ обязаны, родственную связь, по всей вроятности, слишкомъ для него непріятную! это было бы низко съ нашей стороны! это былъ бы верхъ неблагодарности!

Бдная мистриссъ Дэль была испугана этими словами и еще боле неудовольствіемъ ея супруга и суровымъ выраженіемъ его лица. Отдавая должную справедливость мистриссъ Дэль, здсь слдуетъ замтить, что каждый разъ, какъ только мужъ ея огорчался или оскорблялся чмъ нибудь, ея маленькое своенравіе исчезало: она длалась кротка какъ ягненокъ. Лишь только она оправилась отъ неожиданнаго удара, какъ въ ту же минуту поспшила разсять вс опасенія мистера Дэля. Мистриссъ Дэль увряла, что она убждена въ томъ, что если сквайру не понравятся претензіи Риккабокка, то итальянецъ немедленно прекратить ихъ и миссъ Джемима никогда не узнаетъ объ его предложеніи. Слдовательно, изъ этого еще ничего дурного не можетъ выйти. Это увреніе, совершенно согласовавшееся съ убжденіями мистера Дэля касательно благородства души Риккабокка, весьма много способствовало къ успокоенію добраго человка, и если онъ не чувствовалъ въ душ своей сильной тревоги за миссъ Джемиму, которой сердце, легко можетъ статься, было уже занято любовью къ Риккабокка, если онъ не опасался, что ея счастье, чрезъ отказъ сквайра, могло быть поставлено въ весьма опасное положеніе, то это происходило не отъ недостатка въ нжности чувствъ мистера Дэля, а отъ его совершеннаго знанія женскаго сердца. Кром того онъ полагалъ, хотя и весьма ошибочно, что миссъ Гэзельденъ была не изъ тхъ женщинъ, на которыхъ обманутыя ожиданія подобнаго рода могли бы произвесть пагубное впечатлніе. Вслдствіе этого, посл непродолжительнаго размышленія, онъ сказалъ весьма ласково:

— Ничего, мой другъ, не огорчайся, я не мене долженъ винить и себя въ этомъ дл. Мн, право, казалось, что для сквайра гораздо бы легче было пересадить высокіе кедры въ огородъ, чмъ для тебя возбудить въ душ Риккабокка намреніе вступить въ супружескую жизнь. Впрочемъ, отъ человка, который добровольно, ради одного только опыта, посадилъ себя въ колоду, всего можно ожидать! Какъ бы то ни было, а мн кажется, что гораздо лучше будетъ, если я самъ переговорю объ этомъ съ сквайромъ и сейчасъ же пойду къ нему.

Мистеръ Дэль надлъ свою широкополую шляпу и отправился на образцовую ферму, гд въ эту пору дня непремнно надялся застать сквайра. Но едва только онъ вышелъ на деревенскій лугъ, какъ увидлъ мистера Гэзельдена, который, опершись обими руками на трость, внимательно разсматривалъ приходское исправительное заведеніе. Должно замтить, что посл переселенія Ленни Ферфильда и его матери негодованіе къ колод снова вспыхнуло въ жителяхъ Гэзельдена. Въ то время, какъ Ленни находился въ деревн, это негодованіе изливалось обыкновенно на него, но едва только онъ оставилъ приходъ, какъ вс начали чувствовать къ нему состраданіе. Это происходило не потому, чтобы т, которые боле всего преслдовали его своими насмшками, раскаявались въ своемъ поведеніи или считали себя хоть на сколько нибудь виновными въ его изгнаніи изъ деревни: нтъ! они, вмст съ прочими поселянами, сваливали всю вину на приходскую колоду и употребляли всевозможныя средства, чтобъ привести ее въ то положеніе, въ какомъ она находилась до своего возобновленія.

Само собою разумется, что мистеръ Стирнъ не дремалъ въ это время. Онъ ежедневно докладывалъ своему господину о лицахъ, которыя, по его подозрніямъ, были главными виновниками въ новыхъ неудовольствіяхъ въ приход. Но мистеръ Гэзельденъ былъ или слишкомъ гордъ, или слишкомъ добръ, чтобъ поврить на слово своему управителю и явно упрекать обвиняемыхъ, онъ ограничился сначала тмъ, что, при встрч съ ними во время прогулокъ, отвчалъ на ихъ привтствія молчаливымъ и принужденнымъ наклоненіемъ головы, но впослдствіи, покоряясь вліянію Стирна, онъ съ гнвомъ произносилъ, что ‘не видитъ никакой причины оказывать какое бы то ни было снисхожденіе неблагодарнымъ людямъ. Нужно же наконецъ длать какое нибудь различіе между хорошими и дурными.’ Ободренный такимъ отзывомъ господина, мистеръ Стирнъ еще свободне началъ обнаруживать гоненіе на подозрваемыхъ лицъ. По его распоряженію, для нкоторыхъ бдняковъ обыкновенныя порціи молока съ господской фермы и овощей съ огородовъ были ршительно прекращены. Другимъ дано строгое приказаніе запирать своихъ свиней, которыя будто бы врывались въ господскій паркъ, и, уничтожая жолуди, портили молодыя деревья. Нкоторымъ воспрещено было держать лягавыхъ собакъ, потому что чрезъ это, по мннію Стирна, нарушались законы псовой охоты. Старухамъ, которыхъ внуки въ особенности не благоволили къ сыну мистера Стирна, прекращено дозволеніе собирать по аллеямъ парка сухіе сучья, подъ тмъ предлогомъ, что он ломали тутъ же и свжіе, и, что всего обидне было для молодого поколнія деревни Гэзельденъ, такъ это строгое запрещеніе собираться для игръ подъ тремя каштановыми, однимъ орховымъ и двумя вишневыми деревьями, которыя вмст съ мстомъ, занимаемымъ ими съ временъ незапамятныхъ, были отданы въ полное распоряженіе гэзельденскихъ юношей. Короче сказать, Стирнъ не пропускалъ ни одного случая гд только можно было придраться къ правому и виноватому, безъ всякаго разбора. Посл этого покажется неудивительнымъ, что выраженія неудовольствія становились чаще и сильне. Недовольные изливали свою досаду или эпиграммами на Стирна, или изображеніемъ его въ каррикатуртіомъ вид на самыхъ видныхъ мстахъ. Одна изъ подобныхъ каррикатуръ въ особенности обратила на себя вниманіе сквайра, въ то время, какъ онъ проходилъ мимо колоды на образцовую ферму. Сквайръ остановился и началъ разсматривать ее, придумывая въ то же время врнйшія средства къ прекращенію подобныхъ шалостей. Въ этомъ-то положеніи, какъ мы уже сказали, и засталъ его мистеръ Дэль, отправлявшійся къ нему съ чрезвычайно важнымъ извстіемъ.

— Вотъ кстати, такъ кстати, сказалъ мистеръ Гэзельденъ съ улыбкой, которая, какъ онъ воображалъ, была пріятная и непринужденная, но мистеру Дэлю она показалась чрезвычайно горькою и холодною: — не хотите ли полюбоваться моимъ портретомъ?

Мистеръ Дэль взглянулъ на каррикатуру, и хотя сильно пораженъ былъ ею, но весьма искусно скрылъ свои чувства. Съ благоразуміемъ и кротостію онъ въ туже минуту старался отъискать какой нибудь другой оригиналъ для весьма дурпо выполненнаго портрета.

— Почему же вы полагаете, что это вашъ портретъ? спросилъ мистеръ Дэль: — мн кажется, эта фигура скоре похожа на Стирна.

— Вы такъ думаете? сказалъ сквайръ.— А къ чему же эти ботфоргы? Стирнъ никогда не носитъ ботфортъ.

— Да вдь и вы ихъ не носите, исключая разв тхъ случаевъ, когда отправляетесь на охоту. Впрочемъ, вглядитесь хорошенько, мн кажется, это вовсе не ботфорты: это — длинные штиблеты, а вдь вамъ самимъ извстно, что Стирнъ любитъ часто щеголять въ нихъ. Кром того, вонъ этотъ крючокъ, наброшенный, вроятно, для изображенія носа, какъ нельзя боле походитъ подъ крючковатую форму носа Стирна, между тмъ какъ вашъ, по моему мннію, ни въ чемъ не уступаетъ носу Апполона, который стоитъ въ гостиной Риккабокка.

— Бдный Стирнъ! произнесъ сквайръ, голосомъ, въ которомъ обнаруживалось удовольствіе, смшанное съ сожалніемъ.— Это почти всегда выпадаетъ на долю врнаго слуги, который съ ревностію исполняетъ обязанность, возложенную на него. Однако, вы замчаете мистеръ Дэль, что дерзости начинаютъ заходить черезчуръ далеко, и теперь въ томъ вопросъ: какія должно принять мры для прекращенія ихъ? Подстеречь и поймать шалуновъ нтъ никакой возможности, такъ что Стирнъ совтуетъ даже учредить около колоды правильный ночной караулъ. Мн до такой степени непріятно это, что я почти ршился ухать отсюда въ Брайтонъ или Лимингтонъ, а въ Лимингтон, должно вамъ сказать, чудная охота, и ухать на цлый годъ, собственно затмъ, чтобъ увидть, что эти неблагодарные будутъ длать безъ меня!

При послднихъ словахъ губы сквайра задрожали.

— Мой добрый мистеръ Гэзельденъ, сказалъ мистеръ Дэль, взявъ за руку друга: — я не хочу щеголять своей мудростью, но согласитесь, куда какъ было бы хорошо, еслибъ вы послушались моего совта, quieta non movere. Скажите откровенно, бывалъ ли гд нибудь приходъ миролюбиве здшняго, видали ли вы гд нибудь столь любимаго своимъ приходомъ провинціяльнаго джентльмена, какимъ были вы до возобновленія этой безобразной колоды, хотя вы и возобновили ее въ томъ убжденіи, что она будетъ придавать красу деревн?

При этомъ упрек въ душ сквайра закипло сильное негодованіе.

— Такъ что же, милостивый государь, воскликнулъ онъ: — не прикажете ли мн срыть ее до основанія?

— Прежде мн хотлось одного только — чтобъ вы вовсе не возобновляли ея, а оставили бы въ первобытномъ вид, но если вамъ представится благовидный предлогъ разрушить ее, то почему же и не такъ? И, сколько я полагаю, предлогъ этотъ легко можетъ представиться,— напримръ (не мшаетъ здсь обратить вниманіе читателя на искусный оборотъ въ краснорчіи мистера Дэля,— оборотъ, достойный самого Риккабокка, и вмст съ тмъ доказывающій, что дружба мистера Дэля съ итальянскимъ философомъ была небезполезна),— напримръ, по случаю какого нибудь радостнаго событія въ вашемъ семейств…. Положимъ, хоть свадьбы!

— Свадьбы! да, конечно, но какой свадьбы? не забудьте, что Франкъ только-только что сбросилъ съ себя курточку.

— Извините: на этотъ разъ я вовсе и не думалъ о Франк,— я хотлъ намекнуть на свадьбу вашей кузины Джемимы.

Сквайръ до такой степени изумленъ былъ этимъ неожиданнымъ намекомъ, что отступилъ нсколько назадъ и, за неимніемъ лучшаго мста, слъ на скамейку, составлявшую принадлежность колоды.

Мистеръ Дэль, пользуясь минутнымъ замшательствомъ сквайра, немедленно приступилъ къ изложенію дла. Онъ началъ съ похвалы благоразумію Риккабокка и его совершенному знанію правилъ приличія, обнаруженному тмъ, что прежде формальнаго объясненія съ миссъ Джемимой онъ просилъ непремнно посовтоваться съ мистеромъ Гэзельденомъ. По увренію мистриссъ Дэль, Риккабокка имлъ такое высокое понятіе о чести и такое безпредльное уваженіе къ священнымъ правамъ гостепріимства, что въ случа, еслибъ сквайръ не изъявилъ согласія на его предложенія, то мистеръ Дэль былъ вполн убжденъ, что итальянецъ, въ ту же минуту отказался бы отъ дальнйшихъ притязаній на миссъ Джемиму. Принимая въ соображеніе, что миссъ Гэзельденъ давно уже достигла зрлаго возраста, въ строгомъ смысл этого слова, и что все ея богатство давно уже передано въ ея собственное распоряженіе, мистеръ Гэзельденъ принужденъ былъ согласиться съ заключеніемъ мистера Дэля, выведеннымъ изъ его перваго приступа, ‘что со стороны Риккабокка это была такая деликатность, какой нельзя ожидать отъ другого англійскаго джентльмена’. Замтивъ, что дло принимаетъ весьма благопріятный оборотъ, мистеръ Дэль началъ доказывать, что если миссъ Джемим придется рано или поздно выходить замужъ (чему, конечно, сквайръ не будетъ препятствовать), то желательно было бы, чтобъ она лучше вышла за такого человка, который, хотя бы это былъ и иностранецъ, но безукоризненнаго поведенія, находился бы въ ближайшемъ сосдств съ мистеромъ Гэзельденомъ, чмъ подвергаться опасности вступать въ бракъ съ какимъ нибудь искателемъ богатыхъ невстъ на минеральныхъ водахъ, куда миссъ Джемима отправлялась почти ежегодно. Посл этого мистеръ Дэль слегка коснулся прекрасныхъ качествъ Риккабокка и заключилъ другимъ искуснымъ оборотомъ рчи, что этотъ превосходный свадебный случай представляетъ возможность сквайру предать колоду всесожженію и тмъ возстановить въ селеніи Гэзельденъ прежнее спокойствіе и тишину.

Задумчивое, но не угрюмое лицо сквайра при этомъ заключеніи совершенно прояснилось. Надобно правду сказегь, сквайру до смерти хотлось отдлаться отъ этой колоды, но само собою разумется, отдлаться удачно и безъ малйшей потери собственнаго своего достоинства.

Вслдствіе этого, когда мистеръ Дэль окончилъ свою рчь, сквайръ отвчалъ весьма спокойно и весьма благоразумно:

‘Что мистеръ Риккабокка поступилъ въ этомъ случа, какъ должно поступить всякому благовоспитанному джентльмену, и за это онъ (т. е. сквайръ) весьма много обязанъ ему, что онъ не иметъ права вмшиваться въ это дло, что Джемима въ такихъ теперь лтахъ, что сама можетъ располагать своей рукой, и чмъ дальше отлагать это, тмъ хуже.— Съ своей стороны, продолжалъ сквайръ: — хотя мн Риккабокка чрезвычайно нравится, но я никогда не подозрвалъ, чтобы Джемима могла плниться его длиннымъ лицомъ, впрочемъ, нельзя по своему собственному вкусу судить о вкус другихъ. Моя Гэрри въ этомъ отношеніи гораздо проницательне меня, она часто намекала мн на этотъ союзъ, но само собою разумется, я всегда отвчалъ ей чистосердечнымъ смхомъ. Оно, правда, мн показалось слишкомъ что-то страннымъ, когда этотъ монсиръ, ни съ того, ни съ другого, снялъ очки… ха, ха! Любопытно знать, что скажетъ намъ на это Гэрри. Пойдемте къ ней сію минуту и сообщимъ эту новость.’

Мистеръ Дэль, приведенный въ восторгъ такимъ неожиданнымъ успхомъ своихъ переговоровъ, взялъ сквайра подъ руку, и оба они, въ садомъ пріятномъ расположеніи духа, отправились въ Гэзельденъ-Голлъ. При вход въ цвточный садъ, они увидли, что мистриссъ Гэзельденъ срывала сухіе листья и увядшіе цвты съ любимыхъ своихъ розовыхъ кустовъ. Сквайръ осторожно подкрался къ ней сзади и, быстро обнявъ ея талію, крпко поцаловалъ ея полную, гладкую щоку. Мимоходомъ сказать, по какому-то странному соединенію понятій, онъ дозволялъ себ подобную вольность каждый разъ, какъ только въ деревн затвалась чья нибудь свадьба.

— Фи, Вильямъ! произнесла мистриссъ Гэзельденъ застнчиво и потомъ раскраснлась, когда увидла мистера Дэля.— Врно опять готовится новая свадьба! чья же это?

— Какъ вамъ покажется, мистеръ Дэль! воскликнулъ сквайръ, съ видомъ величайшаго удивленія: — она заране догадывается, въ чемъ дло! Разскажите же ей все,— все.

Мистеръ Дэль повиновался.

Мистриссъ Гэзельденъ, какъ можетъ полагать каждый изъ моихъ читателей, обнаружила гораздо меньше удивленія, чмъ ея супругъ. Она выслушала эту новость съ явнымъ удовольствіемъ и сдлала почти такой же отвтъ, какой сдланъ былъ сквайромъ.

— Синьоръ Риккабокка, говорила она: — поступилъ благородно. Конечно, двица изъ фамиліи Гэзельденовъ могла бы сдлать выгоднйшую партію, но такъ какъ она уже нсколько промедлила отъисканіемъ такой партіи, то съ нашей стороны было бы напрасно и неблагоразумно противиться ея выбору, если только это правда, что она ршилась выйти за синьора Риккабокка. Что касается ея приданаго, въ этомъ они сами должны условиться между собой. Все же не мшаетъ поставить, на видъ миссъ Джемим, что проценты съ ея капитала составляютъ весьма ограниченный доходъ. Что докторъ Риккабокка вдовецъ, это опять совсмъ другое дло. Странно, однако, и даже нсколько подозрительно, почему онъ такъ упорно скрывалъ до сихъ поръ вс обстоятельства прежней своей жизни. Конечно, его поведеніе весьма выгодно говорило въ его пользу. Такъ какъ онъ для насъ былъ не боле, какъ обыкновенный, знакомый и притомъ еще арендаторъ, то никто не имлъ права длать какія нибудь нескромныя освдомленія. Теперь-же, когда онъ намренъ вступить въ родство съ нашей фамиліей, то сквайру, слдовало бы по крайней мр знать о немъ что нибудь побольше: кто и что онъ такое? по какимъ причинамъ оставилъ, онъ свое отечество? Англичане здятъ за границу для того собственно, чтобъ сберечь лишнюю пенни изъ своихъ доходовъ, а нельзя предположить, чтобы чужеземецъ выбралъ Англію за государство, въ которомъ можно сократить свои расходы. По моему мннію, иностранный докторъ здсь недиковинка, вроятно, онъ былъ профессоромъ какого нибудь итальянскаго университета. Во всякомъ случа, если сквайръ вступился въ это дло, то онъ непремнно долженъ потребовать отъ синьора Риккабокка нкоторыя объясненія.

— Ваши замчанія, мистриссъ Гэзельденъ, весьма основательны, сказалъ мистеръ Дэль.— Касательно причинъ, по которымъ другъ нашъ Риккабокка покинулъ свое отечество, мн кажется, намъ не нужно длать особенныхъ освдомленій. По моему мннію, онъ долженъ представить намъ одни только доказательства о благородномъ своемъ происхожденіи. И если это будетъ составлять единственное затрудненіе, то надюсь, что мы можемъ скоро поздравить миссъ Гэзельденъ со вступленіемъ въ законный бракъ съ человкомъ, который хотя и весьма бденъ, умлъ, однако же, перенести вс лишенія безъ всякаго ропота, предпочелъ долгу вс трудности, сдлалъ предложеніе открыто, не обольщая сердца вашей кузины,— который, короче сказать, обнаружилъ въ душ своей столько прямоты и благородства, что, надюсь, мистриссъ Гэзельденъ, мы извинимъ ему, если онъ только докторъ, и, вроятно, докторъ юриспруденціи, а не какой нибудь маркизъ или по крайней мр баронъ, за которыхъ иностранцы любятъ выдавать себя въ нашемъ отечеств.

— Въ этомъ отношеніи, вскричалъ сквайръ: — надобно отдать Риккабокка полную справедливость: онъ и въ помышленіи не имлъ ослпить насъ блескомъ какого нибудь титула. Благодаря Бога, Гэзельдены никогда не были большими охотниками до громкихъ титуловъ, и если я самъ не гнался за полученіемъ титула англійскаго лорда, то, конечно, мн куда бы было какъ стыдно своего зятя, котораго я принужденъ бы былъ называть маркизомъ или графомъ! Не мене того мн было бы непріятно, еслибъ онъ былъ курьеромъ или камердинеромъ! А то докторъ! Гэрри! да мы имли полное право гордиться этимъ: это въ англійскомъ вкус! Моя родная тетушка была замужемъ за докторомъ богословія…. отличный былъ человкъ этотъ докторъ! носилъ огромный парикъ и впослдствіи былъ сдланъ деканомъ. Поэтому тутъ нечего и безпокоиться. Дло другое, еслибъ онъ былъ какой нибудь фокусникъ: это было бы обидно. Между чужеземными господами въ нашемъ отечеств бываютъ настоящіе шарлатаны, они готовы, пожалуй, ворожить для васъ и скакать на сцен вмсто паяца.

— Помилуй, Вильямъ! откуда ты заимствовалъ такія понятія? спросила Гэрри, съ выраженіемъ сильнаго упрека.

— Откуда заимствовалъ! я самъ видлъ такого молодца въ прошломъ году на ярмарк — ну вотъ еще когда я покупалъ гндыхъ — видлъ его въ красномъ жилет и треугольной, приплюснутой шляп. Онъ называлъ себя докторомъ Фоскофорино, носилъ напудренный парикъ и продавалъ пилюли! Презабавный былъ человкъ, настоящій паяцъ,— особливо въ своихъ обтянутыхъ розовато цвта панталонахъ,— кувыркался передъ нами и сказывалъ, что пріхалъ изъ Тимбукту. Нтъ, нтъ, избави Богъ Джемиму попасть за такого человка: такъ и знай, что она перерядится въ розовое платье съ блестками и будетъ шататься по ярмаркамъ въ трупп странствующихъ комедіантовъ.

При этихъ словахъ какъ сквайръ, такъ и жена его такъ громко и такъ непринужденно засмялись, что мистеръ Дэль считалъ дло ршеннымъ, и потому, воспользовавшись первой удобной минутой, откланялся сквайру и поспшилъ къ Риккабокка съ утшительнымъ донесеніемъ.

Риккабокка, съ весьма легкимъ нарушеніемъ спокойствія и равнодушія, постоянно отражавшихся на его лиц, выслушалъ извстіе о томъ, что предубжденіе островитянъ и боле выгодные виды всего семейства Гэзельденъ не представляли его искательству руки миссъ Джемимы никакихъ затрудненій. Это легкое волненіе произошло въ душ философа не потому, чтобы онъ страшился навсегда отказаться отъ близкой и безоблачной перспективы счастія, для котораго онъ нарочно снялъ очки, чтобъ смотрть на него открытыми глазами: нтъ! онъ уже достаточно приготовился къ тому,— но потому, что ему такъ мало оказывали въ жизни снисхожденія, что онъ былъ тронутъ не только искреннимъ участіемъ въ его благополучіи человка совершенно чуждаго ему по отечеству, по языку, образу жизни и самой религіи,— но и великодушіемъ, съ которымъ его принимали, несмотря на его извстную бдность и чужеземное происхожденіе, въ родственный кругъ богатой и старинной англійской фамиліи. Онъ соглашался удовлетворить одинъ только пунктъ условія, переданнаго ему мистеромъ Дэлемъ съ деликатностію человка, которому, по своей профессіи, не въ первый разъ приходилось имть дло съ самыми нжными и щекотливыми чувствами. Этимъ пунктомъ требовалось отъискать между друзьями или родственниками Риккабокка особу, которая подтвердила бы убжденіе сквайра въ благородств происхожденія итальянца. Онъ согласился, я говорю, съ основательностію этого пункта, но не обнаружилъ особеннаго расположенія и усердія исполнить его. Лицо его нахмурилось. Мистеръ Дэль поспшилъ уврить его, что сквайръ былъ не изъ числа тхъ людей, которые слишкомъ гонятся за титулами, но что онъ желалъ бы открыть въ будущемъ своемъ зят званіе не ниже того, которое, судя по воспитанію и дарованіямъ Риккабокка, оправдывало бы сдланный имъ шагъ требовать руки благородной двицы.

Итальянецъ улыбнулся.

— Мистеръ Гэзельденъ будетъ удовлетворенъ, сказалъ онъ весьма хладнокровно.— Изъ газетъ сквайра я узналъ, что на дняхъ прибылъ въ Лондонъ одинъ англійскій джентльменъ, который былъ коротко знакомъ со мной въ моемъ отечеств. Я напишу къ нему и попрошу его засвидтельствовать мою личность и мое хорошее происхожденіе. Вроятно, и вамъ не безъизвстно имя этого джентльмена,— даже должно быть извстно, какъ имя офицера, отличившаго себя въ послдней войн. Его зовутъ лордъ Л’Эстренджъ.

Мистеръ Дэль вздрогнулъ.

— Вы знаете лорда Л’Эстренджа? Я боюсь, что это распутный, дурной человкъ.

— Распутный! дурной! воскликнулъ Риккабокка.— Какъ ни злословенъ нашъ міръ, но я никогда не думалъ, чтобы подобныя выраженія были примнены къ человку, который впервые научилъ меня любить и уважать вашу націю.

— Быть можетъ, онъ перемнился съ того времени….

Мистеръ Дэль остановился.

— Съ какого времени? спросилъ Риккабокка съ очевиднымъ любопытствомъ,

Мистеръ Дэль, по видимому, приведенъ былъ въ замшательство.

— Извините меня, сказалъ онъ: — тому уже много лтъ назадъ, впрочемъ, надобно вамъ сказать, что мнніе, составленное мною въ ту пору объ этомъ джентльмен, было основано на обстоятельствахъ, которыхъ я не могу сообщить.

Вжливый итальянецъ молча поклонился, но глаза его выражали, какъ будто онъ хотлъ продолжать дальнйшіе разспросы.

— Каковы ни были ваши впечатлнія касательно лорда л’Эстренджа, сказалъ Риккабокка посл непродолжительнаго молчанія: — я полагаю, въ нихъ не скрывается ничего, что могло бы заставить васъ сомнваться въ его чести, или не признать дйствительнымъ его отзывъ о моей личности?

— Да, основываясь на свтскихъ понятіяхъ о нравственности, отвчалъ мистеръ Дэль, стараясь быть какъ можно опредлительне: — сколько я знаю о лорд Л’Эстрендж, нельзя допустить предположенія, что въ этомъ случа онъ скажетъ неправду. Кром того, онъ пользуется именемъ заслуженнаго воина и занимаетъ почетное положеніе въ обществ.

Разговоръ прекратился, и мистеръ Дэль простился съ Риккабокка.

Спустя нсколько дней, докторъ Риккабокка отправилъ къ сквайру въ конверт, безъ всякой надписи, письмо, полученное имъ отъ лорда Л’Эстренджа. По всему видно было, что этому письму предназначалось встртиться со взорами сквайра и служить врнымъ ручательствомъ за прекрасное имя и происхожденіе доктора. Оно не было написано по форм обыкновеннаго свидтельства, но съ соблюденіемъ всхъ условій деликатности, обнаруживавшихъ боле чмъ хорошее образованіе, какого должно было ожидать отъ человка въ положеніи лорда Л’Эстренджа. Изысканныя, но нехолодныя, выраженія учтивости,— выраженія, переданныя бумаг прямо отъ сердца, тонъ искренняго уваженія къ особ Риккабокка, говорившій въ пользу его, сильне всякаго формальнаго свидтельства о его качествахъ и предшествовавшихъ обстоятельствахъ его жизни, были весьма достаточны, чтобъ устранить всякія сомннія въ душ человка, гораздо недоврчиве и пунктуальне сквайра Гэзельдена.

Такимъ образомъ счастію Риккабокка и миссъ Гэзельденъ все благопріятствовало.

ГЛАВА XXIV.

Никакое событіе въ жизни людей высшаго сословія не пробуждаетъ такой симпатичности въ людяхъ, поставленныхъ въ общественномъ быту на низшую ступень, какъ свадьба.

Съ той минуты, какъ слухъ о предстоящей свадьб распространился по деревн, вся прежняя любовь поселянъ къ сквайру и его фамиліи снова была вызвана наружу. Снова искреннія привтствія встрчали сквайра у каждаго дома въ деревн, въ то время, какъ онъ проходилъ мимо ихъ, отправляясь на ферму,— снова загорлыя и угрюмыя лица поселянъ принимали веселый видъ при его поклон. Мало того: деревенскіе ребятишки снова собирались для игръ на любимое мсто.

Сквайръ еще разъ испытывалъ въ душ своей всю прелесть той особенной приверженности, пріобрсти которую стоитъ дорого и потерю которой благоразумный человкъ весьма справедливо сталъ бы оплакивать,— приверженности, проистекающей изъ увренности въ нашу душевную доброту. Подобно всякому блаженству, сильне ощущаемому посл нкотораго промежутка, сквайръ наслаждался возвращеніемъ этой приверженности съ какимъ-то отраднымъ чувствомъ, наполнявшимъ все его существованіе, его мужественное сердце билось чаще и сильне, его тяжелая поступь сдлалась гораздо легче, его красивое англійское лицо казалось еще красиве и еще сильне выражало типъ англичанина, вы сдлались бы на цлую недлю веселе, еслибъ только до вашего слуха долетлъ его громкій смхъ, выходившій изъ самой глубины его сердца.

Сквайръ въ особенности чувствовалъ признательность къ Джемим и Риккабокка, какъ къ главнымъ виновникамъ этой общей inlegratio amoris. Взглянувъ на него, вы, право, подумали бы, что онъ самъ готовится вторично праздновать свадьбу съ своей Гэрри! Что касается приходской колоды, то судьба ея была непреложно ршена.

Да, это была самая веселая свадьба,— деревенская свадьба, въ которой вс принимали участіе отъ чистаго сердца. Деревенскія двушки посыпали дорогу цвтами, въ самой лучшей, живописной части парка, на окраин спокойнаго озера, устроенъ былъ открытый павильонъ и украшенъ также цвточными гирляндами: этотъ павильонъ предназначался для танцевъ, для поселянъ былъ зажаренъ цлый быкъ. Даже мистеръ Стирнъ…. впрочемъ, нтъ! мистеръ Стирнъ не присутствовалъ на этомъ торжеств: видть такъ много радости и счастія было бы для него убійственно! И для кого же это длалось все? для чужеземца, который умышленно освободилъ изъ колоды мальчишку Ленни и самъ посадилъ себя въ эту колоду, единственно съ той цлью, чтобъ сдлать опытъ надъ самимъ собою, Стирнъ былъ увренъ, что миссъ Джемима выходила замужъ за чернокнижника, и тщетно стали бы вы стараться убдить его въ противномъ. Поэтому мистеръ Стирнъ выпросилъ позволеніе ухать на этотъ день изъ деревни и отправился къ своему родному дядюшк, занимавшемуся исключительно ссудою неимущимъ денегъ подъ закладъ вещей. Франкъ также присутствовалъ на этой свадьб: на этотъ случай его нарочно взяли изъ Итонской школы. Съ тхъ поръ, какъ Франкъ оставилъ посл каникулъ Гэзельденъ-Голлъ, онъ выросъ на цлые два вершка, съ своей стороны, мы полагаемъ, что за одинъ изъ этихъ вершковъ онъ много былъ обязанъ природ, а за другой — еще боле новой пар великолпныхъ веллингтоновскихъ сапоговъ. Однако же, радость этого юноши въ сравненіи съ другими была не такъ замтна. Это происходило оттого, что Джемима всегда особенно благоволила къ нему, и что, кром снисходительности и нжности, постоянно оказываемой Франку, она, возвращаясь въ Гэзельденъ изъ какого нибудь приморскаго мстечка, каждый разъ привозила ему множество хорошенькихъ подарковъ. Франкъ чувствовалъ, что, лишаясь Джемимы, онъ лишался весьма многаго, и полагалъ, что она сдлала весьма странный, даже ни съ чмъ несообразный выборъ.

И капитанъ Гиджинботэмъ былъ также приглашенъ на свадьбу: но, къ крайнему изумленію Джемимы, онъ отвчалъ на это приглашеніе письмомъ, адресованнымъ на ея имя и съ надписью на уголк: ‘по секрету’.

‘Она должна знать давно — говорилъ онъ между прочимъ — объ его глубокой преданности къ ней. Одна только излишняя деликатность, проистекающая отъ весьма ограниченныхъ его доходовъ, благородство чувствъ его и врожденная скромность удерживали его отъ формальнаго предложенія. Теперь же, когда ему стало извстно (о! я едва врю въ свои чувства и съ трудомъ удерживаю порывы отчаянія!), что ея родственники принуждаютъ ее вступить въ безчеловчный бракъ съ чужеземцемъ, самой предосудительной наружности, онъ не теряетъ ни минуты повергнуть къ стопамъ ея свое собственное сердце и богатство. Онъ длаетъ это тмъ смле, что ему уже нсколько знакомы сокровенныя чувства миссъ Джемимы въ отношеніи къ нему, въ тоже время онъ съ особенной гордостью и съ безпредльнымъ счастіемъ долженъ сказать, что его неоцненный кузенъ мистеръ Шарпъ Koppe удостоилъ его самымъ искреннимъ родственнымъ расположеніемъ, оправдывающимъ самыя блестящія ожиданія, которымъ, весьма вроятно, суждено въ скоромъ времени осуществиться, такъ какъ его превосходный родственникъ получилъ на служб въ Индіи сильное разстройство печени и нтъ никакой надежды на продолжительность его существованія!’

Весьма страннымъ покажется, быть можетъ, моимъ читателямъ, но миссъ Джемима, несмотря на продолжительное знакомство, никогда не подозрвала въ капитан чувства нжне братской любви. Сказать, что ей не понравилось открытіе своей ошибки, мн кажется тоже самое, что сказать, что она была боле, чмъ обыкновенная женщина. Ршительнымъ отказомъ столь блестящаго предложенія она могла доказать свою безкорыстную любовь къ ея неоцненному Риккабокка, а это, согласитесь, должно было составлять источникъ величайшаго торжества. Правда, миссъ Джемима написала отказъ въ самыхъ мягкихъ, утшительныхъ выраженіяхъ, но капитанъ, какъ видно было, чувствовалъ себя оскорбленнымъ: онъ не отвтилъ на это письмо и не пріхалъ на свадьбу.

Чтобъ посвятить читателя въ нкоторыя тайны, невдомыя миссъ Джемим, мы должны сказать, что, длая это предложеніе, капитанъ Гиджинботэмъ былъ руководимъ боле Плутусомъ, чмъ Купидономъ. Капитанъ Гиджинботэмъ былъ однимъ изъ класса джентльменовъ, считающихъ свои доходы по тмъ блуждающимъ огонькамъ, которые называются ожиданіями. Съ самыхъ тхъ поръ, какъ ддушка сквайра завщалъ капитану, въ ту пору еще ребенку, 500 фунтовъ стерлинговъ, капитанъ населилъ свою будущность ожиданіями. Онъ разсуждалъ о своихъ ожиданіяхъ, какъ разсуждаетъ человкъ объ акціяхъ общества застрахованія жизни, отъ времени до времени они измнялись, то повышаясь, то понижаясь, но капитанъ Гиджинботэмъ ни подъ какимъ видомъ не хотлъ допустить мысли, что онъ рано или поздно не сдлается милліонеромъ,—само собою разумется, если только жизнь его продлится. Хотя миссъ Джемима была пятнадцатью годами моложе его, но, несмотря на то, въ призрачныхъ книгахъ капитана она занимала мсто, соотвтствующее весьма значительному капиталу, или, врне сказать, она составляла ожиданіе на капиталъ въ четыре тысячи фунтовъ стерлинговъ.

Опасаясь, чтобъ изъ его главной счетной книги не вычеркнулась такая огромная цыфра, опасаясь, чтобы такой значительный кушъ не исчезъ чисто на чисто изъ фамильнаго капитала, капитанъ Гиджинботэмъ ршился сдлать, какъ онъ воображалъ, если не отчаянный, зато по крайней мр врный шагъ къ сохраненію своего благосостоянія. Если нельзя овладть золотыми рогами безъ тельца, то почему же не взять и самого тельца въ придачу? Онъ никакъ не воображалъ, чтобы такой нжный телецъ могъ бодаться. Ударъ былъ оглушительный. Впрочемъ, никто, я думаю, не станетъ сожалть о несчастіяхъ человка алчнаго, и потому, оставивъ бднаго капитана Гиджинботэма поправлять свои мечтательныя богатства, какъ онъ самъ признаетъ за лучшее, насчетъ ‘блестящихъ ожиданій’, скопившихся вокругъ особы мистера Шарпа-Koppe, я возвращаюсь къ гэзельденской свадьб, въ самую настоящую пору, чтобъ любоваться женихомъ. Риккабокка былъ весьма замчателенъ при этой оказіи. Взгляните, какъ онъ ловко помогаетъ своей невст ссть въ карету, которую сквайръ подарилъ ему, и съ какимъ радостнымъ лицомъ отправляется онъ въ церковь, среди благословеній толпы поселянъ, между тмъ какъ невста, глаза которой подернуты слезой и лицо озарено улыбкой счастія, была весьма интересная и даже милая невста. Для людей, неимющихъ привычки углубляться въ размышленія, страннымъ покажется, что деревенскіе зрители такъ искренно одобряли и благословляли бракъ въ фамиліи Гэзельденъ съ бднымъ выходцемъ, длинноволосымъ чужеземцемъ, но кром того, что Риккабокка сдлался уже однимъ изъ добрыхъ сосдей и пріобрлъ названіе ‘вжливаго джентльмена’, надобно принять въ соображеніе и то замчательное въ своемъ род обстоятельство, но которому, при всхъ вообще свадебныхъ случаяхъ, невста до такой степени овладваетъ участіемъ, любопытствомъ и восхищеніемъ зрителей, что женихъ длается уже не только лицомъ второстепеннымъ, но почти ничмъ. Онъ тутъ просто какое-то недйствующее лицо во всемъ представленіи — забытый виновникъ общей радости. Такъ точно и теперь: поселяне не на Риккабокка сосредоточивали свой восторгъ и благословенія, но на джентльмен въ бломъ жилет, которому суждено измнить для миссъ Джемимы фамилію Гэзельденъ на Риккабокка.

Склонясь на руку своей жены — надобно замтить здсь, что въ тхъ случаяхъ, когда сквайръ испытывалъ въ душ своей особенное удовольствіе, онъ всегда склонялся на руку жены, а не жена на его руку, и, право, было что-то трогательное при вид, какъ этотъ сильный, здоровый, могучій станъ, въ минуты счастія, искалъ, самъ не замчая того, опоры на слабой рук женщины — склоняясь на руку жены, какъ я уже сказалъ, сквайръ, около захожденія солнца, спустился къ озеру, къ тому мсту, гд устроенъ былъ павильонъ.

Весь приходъ — молодые истарые, мужчины, женщины и ребятишки,— все собралось въ павильонъ, и лица ихъ, обращенныя къ радушной, отеческой улыбк своего господина, носили, подъ вліяніемъ восторга, одинаково одушевлявшаго всхъ, отпечатокъ одного фамильнаго сходства. Сквайръ Гэзельденъ остановился при конц длиннаго стола, налилъ роговую чашу элемъ изъ полнаго жестяного кувшина, окинулъ взоромъ собраніе и поднялъ кверху руку, требуя этимъ молчанія и тишины. Потомъ всталъ онъ на стулъ и явился передъ поселянами въ полномъ вид. Каждый изъ присутствовавшихъ понялъ, что сквайръ намренъ произнесть спичъ, и потому напряженное вниманіе сдлалось пропорціональнымъ рдкости событія: сквайръ въ теченіе жизни только три раза обращался съ рчью къ поселянамъ Гэзельдена (хотя онъ нердко обнаруживалъ свои таланты краснорчія), и эти три раза были слдующіе: разъ по случаю фамильнаго празднества, когда онъ представлялъ народу свою невсту, другой разъ — во время спорнаго выбора, въ которомъ онъ принималъ боле чмъ дятельное участіе и былъ не такъ трезвъ, какъ бы слдовало, въ третій разъ — по поводу великаго бдствія въ земледльческомъ мір, когда, смотря на уменьшеніе арендныхъ доходовъ, многіе фермеры принуждены были отпустить своихъ работниковъ и когда сквайръ говорилъ: ‘я отказалъ себ въ гончихъ потому собственно, что намренъ сдлать въ парк своемъ хорошенькое озеро и спустить вс низменныя мста, окружавшія паркъ. Кто хочетъ работать, пусть идетъ ко мн!’ И надобно сказать, что въ ту несчастную годину въ Гэзельден никто не могъ пожаловаться на стснительность положенія своего.

Теперь сквайръ ршился публично произнесть спичъ въ четвертый разъ. По правую сторону отъ него находилась Гэрри, по лвую — Франкъ. На другомъ конц стола, въ качеств вице-президента, стоялъ мистеръ Дэль, позади его — маленькая жена его, которая приготовилась уже плакать и на всякій случай держала у глазъ носовой платочекъ.

‘— Друзья мои и ближайшіе сосди! началъ сквайръ: — благодарю васъ отъ души, что вы собрались сегодня вокругъ меня и принимаете такое усердное участіе во мн и въ моемъ семейств. Моя кузина, не то что я, не родилась между вами, но вы знакомы съ ней съ ея ранняго дтства. Вы будете сожалть о томъ, что ея лицо, всегда ласковое, не показывается у дверей вашихъ коттэджовъ, такъ какъ я и мое семейство долго будемъ сожалть о томъ, что ея нтъ въ нашемъ кругу….

При этихъ словахъ между женщинами послышались легкія рыданія, между тмъ какъ на мст мистриссъ Дэль виднлся одинъ только бленькій платочекъ. Сквайръ самъ остановился и отеръ ладонью горячую слезу. Потомъ онъ сталъ продолжать, съ такой внезапной перемной въ голос, которая произвела электрическое дйствіе,

‘— Мы тогда только умемъ цнить счастіе, когда лишаемся его! Друзья мои и сосди! назадъ тому немного времени казалось, что въ ваше селеніе проникло чувство недоброжелательства къ ближнему,— чувство несогласія между вами, друзья, и мной! Это, мн кажется, не шло бы для нашего селенія.

Слушатели повсили головы. Вамъ, я полагаю, никогда не случалось видть людей, которые бы такъ сильно стыдились самихъ себя. Сквайръ продолжалъ:

‘— Я не говорю, что въ этомъ виноваты вы: быть можетъ, тутъ есть и моя вина.

— Нтъ, нтъ, нтъ! раздалось изъ толпы.

‘— Позвольте, друзья мои, продолжалъ сквайръ, съ покорностью, и употребляя одинъ изъ тхъ поясняющихъ афоризмовъ, которые если не сильне афоризмовъ Риккабокка, зато были доступне понятіямъ простого народа: — позвольте! мы вс смертные, каждый изъ насъ иметъ своего любимаго конька, иногда сдокъ самъ вызжаетъ своего конька, иногда конекъ, особливо если онъ крпкоуздый, объзжаетъ сдока. У одного конекъ иметъ весьма дурную привычку всегда останавливаться у питейнаго дома! (Смхъ.) У другого онъ не сдлаетъ и шагу отъ воротъ, гд какая нибудь хорошенькая двушка приласкала его за недлю: на этомъ коньк я самъ частенько зжалъ, когда ухаживалъ за моей доброй женой! (Громкій смхъ и рукоплесканія.) У иныхъ бываетъ лнивый конекъ, который терпть не можетъ двигаться впередъ, у нкоторыхъ такой горячій, что никакимъ образомъ не удержишь его… Но, не распространяясь слишкомъ, скажу вамъ откровенно, что мой любимый конекъ, какъ вамъ самимъ извстно, всегда мчится къ какому нибудь мсту въ моихъ владніяхъ, гд требуются глазъ и рука владтеля! Терпть не могу (вскричалъ сквайръ, съ усиливающимся жаромъ) видть, какъ нкоторые предметы остаются въ небрежности, теряютъ прежній свой видъ и пропадаютъ! Земля, на которой мы живемъ, для насъ добрая мать, слдовательно, для нея мы не можемъ сдлать чего нибудь особеннаго. По истин, друзья мои, я обязанъ ей весьма многимъ и считаю долгомъ отзываться о ней хорошо, но что же изъ этого слдуетъ? я живу между вами, и все, что принимаю отъ васъ одной рукой, я длю между вами другой. (Тихій, но выражающій согласіе ропотъ.) Чмъ боле пекусь я объ улучшеніи моего имнія, тмъ большее число людей питаетъ это имніе. Мой праддъ велъ полевую книгу, въ которой записывалъ не только имена всхъ фермеровъ и количество земли, занимаемое ими, но и число работниковъ, которое они нанимали. Мой ддъ и отецъ слдовали его примру, я сдлалъ то же самое, и нахожу, друзья мои, что наши доходы удвоились съ тхъ поръ, какъ мой праддъ началъ вести книгу, число работниковъ учетверилось, и вс они получаютъ гораздо большее жалованье! Слдовательно, эти факты служатъ яснымъ доказательствомъ тому, что должно стараться улучшить имніе, но отнюдь не оставлять его въ небреженіи. (Рукоплесканіе.) Поэтому, друзья мои, вы охотно извините моего конька: онъ доставляетъ помолъ на вашу мельницу. (Усиленныя рукоплесканія.) Но вы, пожалуй, спросите: ‘куда же мчится нашъ сквайръ?’ А вотъ куда, друзья мои: во всемъ селеніи нашемъ находилось всего только одно обветшалое, устарлое, полу-разрушенное мсто: оно было для меня какъ бльмо на глазу: вотъ я и осдлалъ моего конька и похалъ. Ага! вы догадываетесь, куда я мчу! Да, друзья мои, не слдовало бы вамъ принимать это такъ близко къ сердцу. Вы до того озлобились противъ меня, что ршились изображать мой портретъ въ каррикатурномъ вид.

— Это не вашъ портретъ! раздался голосъ въ толп — это портретъ Ника Стирна.

Сквайръ узналъ голосъ мдника и хотя догадывался, что этотъ мдникъ былъ главнымъ зачинщикомъ, но въ этотъ день всепрощенія сквайръ имлъ довольно благоразумія и великодушія, чтобъ не сказать: ‘выйди впередъ, Спроттъ: тебя-то мн и нужно.’ Несмотря на то, ему не хотлось, однако же, чтобы этотъ негодяй отдлался такъ легко.

‘— Такъ вы говорите, что это былъ Никъ Стирнъ, продолжалъ сквайръ, весьма серьёзно:— тмъ боле должно быть стыдно вамъ. Это такъ мало похоже на поступокъ гэзельденскихъ поселянъ, что я подозрваю, что это было сдлано человкомъ, который вовсе не принадлежитъ къ нашему приходу. Впрочемъ, что было, то и прошло. Ясно тутъ одно только, что вы очень не благоволите къ приходской колод. Она служила для всхъ камнемъ преткновенія и источникомъ огорченія, хотя нельзя отвергать того, что мы можемъ обойтись и безъ нея. Я даже могу сказать, что, на зло ей, между нами снова возстановилось доброе согласіе. Я не могу выразить удовольствія, когда увидлъ, что, ваши дти снова заиграли, на любимомъ своемъ мст и честныя ваши лица засіяли радостью при одной мысли, что въ Гэзельденъ-Голл приготовляется радостное событіе. Знаете ли, друзья, мои, вы, привели мн на умъ старинную исторійку, которую, кром, примненія ея къ приходу, вроятно, запомнятъ вс женатые и вс, кто намренъ жениться. Почтенная чета, по имени Джонъ и Джоана, жили счастливо въ теченіе многихъ лтъ. Въ одинъ несчастный день вздумалось имъ купить новую подушку. Джоана говорила, что подушка эта слишкомъ жестка, а Джонъ утверждалъ, что она слишкомъ мягка. Само собою разумется, что посл этого спора они поссорились, а на ночь согласились положить подушку между собой…

(Между мужчинами поднимается громкій хохотъ. Женщиныне знаютъ, въ которую сторону смотрть, и вс сосредоточиваютъ свои взоры на мистриссъ Гэзельденъ, которая хотя и разрумянилась боле обыкновеннаго, но, сохраняя свою невинную, пріятную улыбку, какъ будто говорила тмъ: ‘не безпокойтесь, въ шуткахъ сквайра не можетъ быть дурного.’)

Ораторъ снова началъ:

‘— Недовольные супруги молча продолжали покоиться въ этомъ положеніи нсколько времени, какъ вдругъ Джонъ чихнулъ. ‘Будь здоровъ!’ сказала Джоана черезъ подушку. ‘Ты говоришь, Джоана, будь здоровъ! ну такъ прочь подушку! совсмъ не нужно ея.’

(Продолжительный хохотъ и громкія рукоплесканія.)

‘— Такъ точно, друзья мои и сосди, сказалъ сквайръ, когда наступила тишина, и поднимая чашу съ пивомъ: — и между нами стояла колода и была причиной нашего несогласія. Теперь же считаю: за особенное удовольствіе увдомить васъ, что я приказалъ срыть эту колоду до основанія. Но помните, если вы заставите сожалть о потер колоды и если окружные надсмотрщики придутъ ко мн съ длинными лицами и скажутъ: ‘колоду должно, выстроить снова’, тогда….

Но при этомъ со стороны деревенскихъ юношей поднялся такой оглушительный крикъ, что сквайръ показалъ бы изъ себя весьма дурного оратора, еслибъ сказалъ еще хоть одно слово по этому предмету. Онъ поднялъ надъ головой чашу съ пивомъ и вскричалъ:

—Теперь, друзья мои, я снова вижу передъ собой моихъ прежнихъ гэзельденскихъ поселянъ! Будьте здоровы и счастливы на многія лта!

Мдникъ, украдкой, оставилъ пирующее собраніе и не показывался въ деревню въ теченіе слдующихъ шести мсяцевъ.

ГЛАВА XXV.

Супружество принадлежитъ къ числу весьма важныхъ эпохъ въ жизни, человка. Никому не покажется удивительнымъ замтить значительное, измненіе въ своемъ друг, даже а въ такомъ случа, если этотъ другъ испытывалъ супружескую жизнь не боле недли. Эта перемна въ особенности была замтна, въ мистер и мистриссъ Риккабокка. Начнемъ прежде говорить о лэди, какъ подобаетъ каждому вжливому джентльмену. Мистриссъ Риккабокка совершенно сбросила съ себя меланхоличность, составлявшую главную характеристику миссъ Джемимы, она сдлалась развязне, бодре, веселе и казалась, вслдствіе такой перемны, гораздо лучше и миле. Она не замедлила выразить мистриссъ Дэль откровенное признаніе въ томъ, что, по теперешнему ея мннію, свтъ еще очень далеко находился отъ приближенія къ концу. Въ этомъ упованіи она не забывала обязанностей, которыя внушалъ ей новый образъ жизни, и первымъ дломъ поставила себ ‘привести свой домъ въ надлежащій порядокъ’. Холодное изящество, обнаруживающее во всемъ бдность и скупость, исчезло какъ очарованіе, или, врне, изящество осталось, но холодъ и скупость исчезли передъ улыбкой женщины. Посл женитьбы своего господина Джакеймо ловилъ теперь миногъ и пискарей собственно изъ одного только удовольствія. Какъ Джакеймо, такъ и Риккабокка замтно пополнли. Короче сказать, прекрасная Джемима сдлалась превосходною женой. Риккабокка хотя въ душ своей и считалъ ее небережливою, даже расточительною, но, какъ умный человкъ, разъ и навсегда отказался заглядывать въ домашніе счеты и кушалъ росбифъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ.

Въ самомъ дл, въ натур мистриссъ Риккабокка столько было непритворной нжности, подъ ея спокойной наружностію такъ радостно билось сердце Гэзельденовъ, что она какъ нельзя лучше оправдывала вс пріятныя ожиданія мистриссъ Дэль. И хотя докторъ не хвалился шумно своимъ счастіемъ, хотя не старался выказать своего блаженства, какъ это длаютъ нкоторые новобрачные, передъ угрюмыми, устарлыми четами, не хотлъ ослплять своимъ счастіемъ завистливые взоры одинокихъ, но все же вы легко можете усмотрть, что противъ прежняго онъ куда какъ далеко казался и веселе и безпечне. Въ его улыбк уже мене замчалось ироніи, въ его учтивости — мене холодности. Онъ пересталъ уже съ такимъ прилежаніемъ изучать Макіавелли, ни разу не прибгалъ къ своимъ очкамъ, а это, по нашему мннію, признакъ весьма важный. Кром того, кроткое вліяніе опрятной англійской жены усматривалось въ улучшеніи его наружности. Его платье, по видимому, сидло на немъ гораздо лучше и было нове. Мистриссъ Дэль уже боле не замчала оторванныхъ пуговокъ на обшлагахъ и оставалась этимъ какъ нельзя боле довольна. Въ одномъ только отношеніи мудрецъ не хотлъ сдлать ни малйшихъ измненій: онъ по прежнему оставался врнымъ своей трубк, плащу и красному шолковому зонтику. Мистриссъ Риккабокка (отдавая ей полную справедливость) употребляла вс невинныя, позволительныя доброй жен ухищренія противъ этихъ трехъ останковъ отъ стараго вдовца, но тщетно: ‘Anima тіа — говорилъ докторъ, со всею нжностію — я храню этотъ плащъ, зонтикъ и эту трубку какъ драгоцнныя воспоминанія о моемъ отечеств. Имй хоть ты къ нимъ уваженіе и пощади ихъ.’

Мистриссъ Риккабокка была тронута и, по здравомъ размышленіи, видла въ этомъ одно только желаніе доктора удержать за собой нкоторые признаки прежней своей жизни, съ которыми охотно согласилась бы жена даже въ высшей степени самовластная. Она не возставала противъ плаща, покорялась зонтику, скрывала отвращеніе отъ трубки. Принимая ко всему этому въ разсчетъ врожденную въ насъ наклонность къ порокамъ, она въ душ своей сознавалась, что будь она сама на мст мужчины, то, быть можетъ, отъ нея сталось бы что нибудь гораздо хуже. Однакожь, сквозь все спокойствіе и радость Риккабокка весьма замтно проглядывала грусть и часто сильное душевное безпокойство. Это началось обнаруживаться въ немъ со второй недли посл бракосочетанія и постепенно увеличивалось до одного свтлаго, солнечнаго посл-полудня. Въ это-то время докторъ стоялъ на своей террас, всматриваясь на дорогу, на которой, по какому-то случаю, стоялъ Джакеймо. Но вотъ у калитки его остановилась почтовая карета. Риккабокка сдлалъ прыжокъ и положилъ об руки къ сердцу, какъ будто кто прострлилъ этотъ органъ, потомъ перескочилъ черезъ балюстраду, и жена его видла, какъ онъ, съ распущенными волосами, полетлъ по склону небольшого возвышенія и вскор скрылся изъ ея взора за деревьями.

‘Значитъ, съ этой минуты я второстепенное лицо въ его дом — подумала мистриссъ Риккабокка съ мучительнымъ чувствомъ супружеской ревности.— Онъ побжалъ встртить свою дочь!’

И при этой мысли слезы заструились изъ ея глазъ.

Но въ душ мистриссъ Риккабокка столько скрывалось дружелюбнаго чувства, что она поспшила подавить свое волненіе и изгладить, сколько возможно, слды минутной горести. Сдлавъ это и упрекнувъ свое самолюбіе, добрая женщина быстро спустилась съ лстницы и, освтивъ лицо свое самою пріятною улыбкою, выступила на террасу.

Мистриссъ Риккабокка получила за все это надлежащее возмездіе. Едва только вышла она на открытый воздухъ, какъ дв маленькія ручки обвились вокругъ нея и плнительный голосъ, какой когда либо слеталъ съ устъ ребенка, умоляющимъ тономъ, хотя и на ломаномъ англійскомъ нарчіи, произнесъ:

— Добрая мама, полюби и меня немножко.

— Полюбить тебя, мой ангелъ? о, я готова отъ всей души! вскричала мачиха, со всею искренностью и нжностью материнскаго чувства, и вмст съ тмъ прижала къ груди своей ребенка.

— Богъ да благословитъ тебя, жена! произнесъ Риккабокка, дрожащимъ голосомъ.

— Пожалуете, сударыня, примите вотъ и это, прибавилъ Джакеймо, сколько позволяли ему слезы. И онъ отломилъ большую втку, полную цвтовъ, отъ своего любимаго померанцеваго дерева, и всунулъ ее въ руку своей госпожи.

Мистриссъ Риккабока ршительно не постигала, что хотлъ Джакеймо выразить этимъ поступкомъ.

Віоланта была очаровательная двочка. Взгляните на нее теперь, когда она, освобожденная отъ нжныхъ объятій, стоитъ, все еще прильнувъ одной рукой къ своей новой мама и протянувъ другую руку Риккабокка. Вглядитесь въ эти большіе черные глаза, плавающіе въ слезахъ счастія. Какая плнительная улыбка! какое умное, откровенное лицо! Она сложена очень нжно: очевидно, что она требуетъ попеченія, она нуждается въ матери. И рдкая та женщина, которая не полюбила бы этого ребенка съ чувствомъ матери. Какой невинный, младенческій румянецъ играетъ на ея чистыхъ, гладенькихъ щечкахъ! сколько прелести и натуральной граціи въ ея тонкомъ стан!

— А это, врно, твоя няня, душа моя? спросила мистриссъ Риккабокка, замтивъ смуглую иностранку, одтую весьма странно — безъ шляпки и безъ чепчика, но съ огромной серебряной стрлой, пропущенной сквозь косу, и крупными бусами на шейномъ платк.

— Это моя добрая Анета, отвчала Віоланта по итальянски.— Папа, она говоритъ, что ей нужно воротиться домой, но вдь она останется здсь? не правда ли?

Риккабокка, незамчавшій до этой минуты незнакомую женщину, изумился при этомъ вопрос, обмнялся съ Джакеймо бглымъ взглядомъ и потомъ, пробормотавъ что-то въ род извиненія, приблизился къ нян и, предложивъ ей слдовать за нимъ, ушелъ въ отдаленную часть своихъ владній. Онъ возвратился спустя боле часу, но уже одинъ, безъ женщины. Въ нсколькихъ словахъ, онъ объяснилъ своей жен, что няня должна немедленно отправиться въ Италію, что она теперь же пошла въ деревню — встртить тамъ почтовую карету, что въ дом ихъ она была бы совершенно безполезна, тмъ боле, что она ни слова не знаетъ по англійски, и наконецъ выразилъ свои опасенія, что Віоланта будетъ очень сокрушаться о ней. И дйствительно, первое время Віоланта скучала по своей Анет. Но для ребенка, такого нжнаго и признательнаго, какъ Віоланта, отъискать отца, находиться подъ его кровомъ было великимъ счастіемъ, и, конечно, она не могла быть грустною, когда къ всегдашнему утшенію ея находился подл нея отецъ.

Въ теченіе первыхъ дней Риккабокка, кром себя, никому не позволялъ находиться подл дочери. Онъ не хотлъ даже допустить и того, чтобъ Віоланта оставалась одна съ Джемимой, Они вмст гуляли и вмст по цлымъ часамъ просиживали въ бельведер. Но потомъ Риккабокка постепенно началъ поручать ее попеченіямъ Джемимы и просилъ учить ее въ особенности англійскому языку, изъ котораго Віоланта, по прибытіи въ казино, знала нсколько необходимыхъ фразъ, вытверженныхъ наизусть.

Въ дом Риккабокка находилось одно только лицо, которое оставалось крайне недовольнымъ какъ женитьбой своего господина, такъ и прибытіемъ Віоланты, и это лицо было никто другой, какъ другъ нашъ Ленни Ферфильдъ. Философъ совершенно прекратилъ принимать участіе въ разработк этого грубаго ума, который употреблялъ вс усилія, чтобъ озарить себя свтомъ науки. Но въ теченіе сватовства и вовремя свадебнаго періода Ленни Ферфильдъ быстро переходилъ изъ своего искусственнаго положенія — въ качеств ученика философа, въ положеніе натуральное — въ ученика садовника. По прибытіи же Віоланты, онъ, къ крайнему и весьма естественному прискорбію своему, увидлъ, что не только Риккабокка, но и Джакеймо совершенно забыли его. Правда, Риккабокка продолжалъ ссужать его своими книгами и Джакеймо продолжалъ читать ему лекціи о земледліи, но первый изъ нихъ не имлъ ни времени, ни расположенія развлекать себя приведеніемъ въ порядокъ удивительнаго хаоса, который производили книги въ идеяхъ мальчика, а послдній весь предался алчности къ тмъ золотымъ рудамъ, которыя погребены были подъ акрами полей, принятыхъ отъ сквайра до прибытія дочери Риккабокка. Джакеймо полагалъ, что приданое для Віоланты не иначе можно составить, какъ продуктами съ этихъ полей. Теперь же, когда прекрасная барышня дйствительно находилась на глазахъ врнаго слуги, его трудолюбію сдланъ былъ такой сильный толчокъ, что онъ ни о чемъ больше не думалъ, какъ объ одной только земл и переворот, который намревался сдлать въ ея произведеніяхъ. Весь садъ, за исключеніемъ только померанцевыхъ деревьевъ, порученъ былъ Ленни, а для присмотра за полями нанято было еще нсколько работниковъ. Джакеймо сдлалъ открытіе, что одна часть земли какъ нельзя лучше годилась подъ посвъ лавенды, а на другой могла бы рости прекрасная ромашка. Онъ мысленно отдлялъ небольшую часть поля, покрытаго тучнымъ черноземомъ, подъ посвъ льну: но сквайръ сильно возставалъ противъ этого распоряженія. Было время, когда въ Англіи посвъ этого зерна, самаго прибыльнаго изъ всхъ зеренъ, употреблялся довольно часто, но теперь вы не найдете ни одного контракта на откупное содержаніе земли, въ которомъ не было бы сдлано оговорки, воспрещающей посвъ льну, который сильно истощаетъ плодотворное качество земли. Хотя Джакеймо и старался теоретически доказать сквайру, что ленъ содержитъ въ себ частицы, которыя, превращаясь въ землю, вознаграждаютъ все, что отнимается зерномъ, но мистеръ Гэзельденъ имлъ свои старинныя предубжденія, которыя трудно, или, врне сказать, невозможно было побдить.

— Мои предки, говорилъ онъ: — включили это условіе въ поземельные контракты не безъ основательной причины, а такъ какъ казино записано на Франка, то я не имю права исполнять на его счетъ ваши чужеземныя выдумки.

Чтобъ вознаградить себя за потерю такого выгоднаго посва, какъ ленъ, Джакеймо ршился обратить весьма обширный кусокъ пажити подъ огородъ, который, по его предположеніямъ, къ тому времени, какъ выходить миссъ Віолант замужъ, будетъ приносить чистаго дохода до десяти фунтовъ съ акра. Сквайръ сначала не хотлъ и слышать объ этомъ, но такъ какъ тутъ ясно было, что земля съ каждымъ годомъ будетъ удобряться и современемъ пригодится подъ фруктовый садъ, то и согласился уступить Джакеймо требуемую часть поля.

Вс эти перемны оставляли бднаго Ленни Ферфильда на собственный его произволъ въ то время, когда новыя и странныя идеи, неизбжно возникающія при посвященіи юноши въ книжную премудрость, боле всего требовали врнаго направленія подъ руководствомъ развитаго и опытнаго ума.

Однажды вечеромъ, возвращаясь въ коттэджъ своей матери съ угрюмымъ лицомъ и въ весьма уныломъ расположеніи духа, Ленни Ферфильдъ совершенно неожиданно наткнулся на мистера Спротта, странствующаго мдника.

Мистеръ Спроттъ сидлъ около изгороди и на досуг постукивалъ въ старый дырявый котелъ. Передъ нимъ разведенъ былъ небольшой огонь, а не вдалек отъ него дремалъ его смиренный оселъ. Мдникъ привтливо кивнулъ головой, когда Ленни поровнялся съ нимъ.

— Добрый вечеръ, Ленни, сказалъ онъ: — пріятно слышать, что ты получилъ хорошее мсто у этого монсира.

— Да, отвчалъ Ленни, и на лиц его отразилась злоба, вроятно, вслдствіе непріятныхъ воспоминаній.— Теперь вамъ не стыдно говорить со мной, когда я остался по прежнему честнымъ мальчикомъ. Но мн угрожало безчестіе, хотя и безвинно, и тогда этотъ джентльменъ, котораго, не знаю почему вы называете монсиромъ, оказалъ мн величайшую милость.

— Слышалъ, Ленни, слышалъ, отвчалъ мдникъ, растягивая слово ‘слышалъ’, не безъ особаго значенія.— Только жаль, что этотъ настоящій джентльменъ голъ какъ соколъ, бдный мдникъ поставленъ былъ бы въ затруднительное и щекотливое положеніе, еслибъ пришлось ему имть дло съ этимъ джентльменомъ. Впрочемъ присядь-ка, Ленни, на минутку: мн нужно кое о чемъ поговорить съ тобой.

— Со мной

— Да, съ тобой. Толкни животину-то въ сторону да и садись вотъ сюда.

Ленни весьма неохотно и, въ нкоторой степени, съ сохраненіемъ своего достоинства принялъ приглашеніе.

— Я слышалъ, сказалъ мдникъ, довольно невнятно, потому что въ зубахъ его зажаты были два гвоздя: — я слышалъ, что ты сдлался необыкновеннымъ любителемъ чтенія. Вонъ въ этомъ мшк у меня есть дешевенькія книга, не хочешь ли, продамъ тбб?

— Мн хотлось бы сначала посмотрть ихъ, сказалъ Ленни, и глаза его засверкали.

Мдникъ всталъ, раскрылъ одну изъ двухъ корзинъ, перекинутыхъ черезъ хребетъ осла, вынулъ оттуда мшокъ и, положивъ его передъ Лешій, сказалъ, чтобы онъ выбиралъ книги, какія понравятся. Крестьянскій юноша ничего не могъ желать лучшаго. Онъ высыпалъ на траву все содержаніе мшка, и передъ нимъ явилась обильная и разнообразная пища для его ума,— пища и отрава — serpentes avibus,— добро и зло. Тутъ лежалъ ‘Потерянный Раи’ Мильтона, тамъ ‘Вкъ разсудка’, дале ‘Трактаты методистовъ’, ‘Золотыя правила для общественнаго быта’, ‘Трактаты объ общеполезныхъ свдніяхъ’, ‘Воззванія къ ремесленникамъ’, написанныя лжеумствователями, подстрекаемыми тмъ же самымъ стремленіемъ къ слав, когорая была для Герострата побудительной причиной къ сожженію храма, причисленнаго къ одному изъ чудесъ свта.— Тутъ же лежали и произведенія фантазіи неподражаемой, какъ, напримръ, ‘Робинзонъ Крузо’, или невинной — какъ ‘Старый Англійскій Баронъ’, въ томъ числ и грубые переводы всей чепухи, имвшей такое пагубное вліяніе на юную Францію во времена Людовика XV. Короче сказать, эта смсь составляла отрывки изъ того книжнаго міра, изъ того обширнаго града, называемаго ‘Книгопечатаніемъ’, съ его дворцами и хижинами, водопроводами и грязесточными трубами, который въ равной степени открывается обнаженному взору и любознательному уму того, кому будетъ оказано, съ такой же безпечностію, съ какою мдникъ сказалъ Ленни:

— Выбирай, что теб понравится.

Но первыя побужденія человческой натуры,— побужденія сильныя и непорочныя, никогда не принудятъ человка поселиться въ хижин и утолять жажду изъ грязной канавы, такъ и теперь Ленни Ферфильдъ отложилъ въ сторону дурныя книги, въ совершенномъ невдніи, что он были дурныя и, выбравъ дв-три книги лучшія, представилъ ихъ мднику и спросилъ о цн.

— Покажи, покажи, сказалъ мистеръ Спроттъ, надвая очки.— Э-эхъ, братецъ! да ты выбралъ у меня самыя дорогія. Тамъ есть дешевенькія и гораздо интересне.

— Мн что-то не нравятся он, отвчалъ Ленни: — да притомъ я совсмъ не понимаю, о чемъ въ нихъ написано. Эта же книга, кажется, разсуждаетъ объ устройств паровыхъ машинъ, и въ ней хорошенькіе чертежи и рисунки, а эта — ‘Робинзонъ Крузо’.— Мистеръ Дэль давно ужь общалъ подарить мн эту книжку, да нтъ! ужь лучше будетъ, если я самъ куплю её.

— Какъ хочешь: это въ твоей вол, отвчалъ мдникъ.— Эти книги стоятъ четыре шиллинга, и ты можешь заплатить мн въ будущемъ мсяц.

— Четыре шиллинга? да это огромная сумма! произнесъ Ленни: — впрочемъ, я постараюсь скопить такія деньги, если вы согласны подождать.— Прощайте, мистеръ Спроттъ!

— Постой минуточку, сказалъ мдникъ:— ужь такъ и быть, я прикину теб на придачу вотъ эти дв маленькія книжонки. Я продаю по шиллингу цлую дюжину: значитъ эти дв будутъ стоить два пенса. Когда ты прочитаешь ихъ, такъ я увренъ, что придешь ко мн и за другими.

И мдникъ швырнулъ Ленни два нумера ‘Бесдъ съ ремесленниками’. Ленни поднялъ ихъ съ признательностію.

Молодой искатель познаній направилъ свой путь черезъ зеленыя поля, по окраин деревьевъ, покрытыхъ осеннимъ, желтющимъ листомъ. Онъ взглянулъ сначала на одну книгу, потомъ на другую, и не зналъ, которую изъ нихъ начать читать.

Мдникъ всталъ съ мста и подкинулъ въ угасающій огонь листьевъ, валежнику и сучьевъ, частію засохшихъ, частію свжихъ.

Ленни въ это время открылъ первый нумеръ ‘Бесдъ’, он не занимали большого числа страницъ и были доступне для его понятій, чмъ изъясненіе устройства паровыхъ машинъ.

Мдникъ поставилъ на огонь припайку и вынулъ паяльный инструментъ.

ГЛАВА XXVI.

Вмст съ тмъ, какъ Віоланта боле и боле знакомилась съ новымъ своимъ домомъ, а окружающіе Віоланту боле и боле знакомились съ ней, въ ея поступкахъ и поведеніи замчалось какое-то особенное величіе, которое еслибъ не было въ ней качествомъ натуральнымъ, врожденнымъ, то для дочери изгнанника, ведущаго уединенную жизнь, показалось бы неумстнымъ, даже между дтьми высокаго происхожденія, въ такомъ раннемъ возраст, оно было бы весьма рдкимъ явленіемъ. Она протягивала свою маленькую ручку для дружескаго пожатія или подставляла свою нжную, пухленькую точку для поцалуя не иначе, какъ съ видомъ маленькой принцессы. Но, при всемъ томъ, она была такъ мила, и самое величіе ея было такъ прелестно и плнительно, что, несмотря на гордый видъ, ее любили оттого нисколько не меньше. Впрочемъ, она вполн заслуживала привязанности, хотя гордость ея выходила изъ тхъ предловъ, которые одобряла мистриссъ Дэль, но зато была совершенно чужда эгоизма,— а такую гордость ни подъ какимъ видомъ нельзя назвать обыкновенною. Віоланта одарена была удивительною способностью располагать другихъ въ свою пользу, и, кром того, вы бы легко могли замтить въ ней самой расположеніе къ возвышенному женскому героизму — къ самоотверженію. Хотя она была во всхъ отношеніяхъ оригинальная двочка, часто задумчивая и серьёзная, съ глубокимъ, но пріятнымъ оттнкомъ грусти на лиц, но, несмотря на то, она не лишена была счастливой, безпечной веселости дтскаго возраста, одно только, что въ минуты этой веселости серебристый смхъ ея звучалъ не такъ музыкально, и ея жесты были спокойне, чмъ у тхъ дтей, которыя привыкли забавляться играми въ кругу многихъ товарищей. Мистриссъ Гэзельденъ больше всего любила ее за ея задумчивость и говорила, что ‘современемъ изъ нея выйдетъ весьма умная женщина.’ Мистриссъ Дэль любила ее за веселость и говорила, что она ‘родилась плнять мужчинъ и сокрушать сердца’, за что мистеръ Дэль нердко упрекалъ свою супругу. Мистриссъ Гэзельденъ подарила Віолант собраніе маленькихъ садовыхъ орудій, а мистриссъ Дэль — книжку съ картинками и прекрасную куклу. Книга и кукла долгое время пользовались предпочтеніемъ. Это предпочтеніе до такой степени не нравилось мистриссъ Гэзельденъ, что она ршилась наконецъ замтить Риккабокка, что бдный ребенокъ начинаетъ блднть, и что ему необходимо нужно какъ можно больше находиться на открытомъ воздух. Мудрый родитель весьма искусно представилъ Віолант, что мистриссъ Риккабокка плнилась ея книжкой съ картинками, и что самъ онъ съ величайшимъ удовольствіемъ сталъ бы играть съ ея хорошенькою куклой, Віоланта поспшила отдать и то и другое и никогда не испытывала такого счастія, какъ при вид, что мама ея (такъ называла она мистриссъ Риккабокка) восхищалась картинками, а ея папа съ серьёзнымъ и важнымъ видомъ, нянчился съ куклой. Посл этого Риккабокка уврилъ ее, что она могла бы быть весьма полезна для него въ саду, и Віоланта немедленно пустила въ дйствіе свою лопатку, грабли и маленькую тачку.

Послднее занятіе привело ее въ непосредственное столкновеніе съ Лепни Ферфильдомъ,— и, однажды утромъ, этотъ должностной человкъ въ хозяйственномъ управленіи мистера Риккабокка, къ величайшему ужасу своему, увидлъ, что Віоланта выполола почти цлую грядку сельдерея, принявъ это растеніе, по невднію своему, за простую траву.

Ленни закиплъ гнвомъ. Онъ выхватилъ изъ рукъ двочки маленькія грабли и сказалъ ей весьма сердито:

— Впередъ, миссъ, вы не должны длать этого. Я пожалуюсь вашему папа, если вы….

Віоланта выпрямилась: она услышала подобныя слова въ первый разъ по прибытіи въ Англію, и потому въ изумленіи ея, отражавшемся въ черныхъ глазахъ, было что-то комическое, а въ поз, выражавшей оскорбленное достоинство, что-то трагическое.

— Это очень нехорошо съ вашей стороны, продолжалъ Леонардъ, смягчивъ тонъ своего голоса, потому что взоры Віоланты невольнымъ образомъ смиряли его гнвъ, а ея трагическая поза пробуждала въ немъ чувство благоговйнаго страха.— Надюсь, миссъ, вы не сдлаете этого въ другой разъ.

— Non capisco (не понимаю), произнесла Віоланта, и черные глаза ея наполнились слезами.

Въ этотъ моментъ подошелъ Джакеймо.

— Il fanciullo &egrave, molto grossolano — это ужасно грубый мальчикъ, сказала Віоланта, указавъ на Леонарда, и въ то же время всми силами стараясь скрыть душевное волненіе.

Джакеймо обратился къ Ленни, съ видомъ разсвирпвшаго тигра.

— Какъ ты смлъ, червякъ этакой! вскричалъ онъ:— какъ ты смлъ заставить синьорину плакать!

И вмст съ этимъ онъ излилъ на бднаго Ленни такой стремительный потокъ брани, что мальчикъ поперемнно краснлъ и блднлъ и едва переводилъ духъ отъ стыда и негодованія.

Віоланта въ ту же минуту почувствовала состраданіе къ своей жертв и, обнаруживая истинно женское своенравіе, начала упрекать Джакеймо за его гнвъ, наконецъ, подойдя къ Леонарду, взяла его за руку и, боле чмъ съ дтской кротостью, сказала:

— Не обращай на него вниманія, не сердись. Я признаю себя виновною, жаль, что я не поняла тебя съ перваго разу. Неужели это и въ самомъ дл не простая трава?

— Нтъ, моя неоцненная синьорина, сказалъ Джакеймо, бросая плачевный взглядъ на сельдерейную грядку: — это не простая трава: это растеніе въ настоящую пору продается по весьма высокой цн. Но все же, если вамъ угодно полоть его, то желалъ бы я видть, кто сметъ помшать вамъ въ этомъ.

Ленни удалился. Онъ вспомнилъ, что его назвали червякомъ,— и кто же назвалъ его? какой-то Джакеймо, оборванный, голодный чужеземецъ! Съ нимъ опять обошлись какъ нельзя хуже,— и за что? за то, что, по его понятіямъ, онъ исполнялъ свой долгъ. Онъ чувствовалъ, что его оскорбили въ высшей степени. Гнвъ снова закиплъ въ немъ и съ каждой минутой усиливался, потому что трактаты, подаренные ему странствующимъ мдникомъ, въ которыхъ именно говорилось о сохраненіи своего достоинства, въ это время были уже прочитаны и произвели въ душ мальчика желаемое дйствіе. Но, среди этого гнвнаго треволненія юной души, Ленни ощущалъ нжное прикосновеніе руки двочки, чувствовалъ успокоивающее, примиряющее вліяніе ея словъ, и ему стало стыдно, что съ перваго разу отіъ такъ грубо обошелся съ ребенкомъ.

Спустя часъ посл этаго происшествія, Ленни, совершенно успокоенный, снова принялся за работу. Джакеймо уже не было въ саду: онъ ушелъ на поле, но подл сельдерейной грядки стоялъ Риккабокка. Его красный шолковый зонтикъ распущенъ былъ надъ Віолантой, сидвшей на трав, она устремила на отца своего взоры, полные ума, любви и души.

— Ленни сказалъ Риккабокка: — моя дочь говоритъ мн, что она очень дурно вела себя въ саду, и что Джакомо былъ весьма несправедливъ къ теб. Прости имъ обоимъ.

Угрюмость Ленни растаяла въ одинъ моментъ, вліяніе трактатовъ разрушилось, какъ рушатся воздушные замки, не оставляя за собой слдовъ разрушенія. Ленни, съ выраженіемъ всей своей врожденной душевной доброты, устремилъ взоры сначала на отца и потомъ, съ чувствомъ признательности, опустилъ ихъ на лицо невиннаго ребенка-примирителя.

Съ этого дня смиренный Ленни и недоступная Віоланта сдлались большими друзьями. Съ какою гордостью онъ научалъ ее различать сельдерей отъ пастернака,— съ какою гордостью и она, въ свою очередь, начинала узнавать, что услуги ея въ саду были не безполезны! Дайте ребенку, особливо двочк, понять, что она уже иметъ нкоторую цну въ мір, что она приноситъ нкоторую пользу въ семейномъ кругу, подъ защитою котораго находится, и вы доставите ей величайшее удовольствіе. Это самое удовольствіе испытывала теперь и Віоланта. Недли и мсяцы проходили своимъ чередомъ, и Ленни все свободное время посвящалъ чтенію книгъ, получаемыхъ отъ доктора и покупаемыхъ у мистера Спротта. Послдними изъ этихъ книгъ, вредными и весьма пагубными по своему содержанію, Ленни не слишкомъ увлекался. Какъ олень по одному только инстинкту удаляется отъ близкаго сосдства съ тигромъ, какъ одинъ только взглядъ скорпіона страшитъ васъ дотронуться до него, хотя прежде вы никогда не видли его, такъ точно и малйшая попытка со стороны странствующаго мдника совлечь неопытнаго мальчика съ пути истиннаго внушала въ Ленни отвращеніе къ нкоторымъ изъ его трактатовъ. Кром того деревенскій мальчикъ охраняемъ былъ отъ пагубнаго искушенія не только счастливымъ невдніемъ того, что выходило за предлы сельской жизни, но и самымъ врнымъ и надежнымъ блюстителемъ — геніемъ. Геній, этотъ мужественный, сильный и благодтельный хранитель, однажды взявъ подъ свою защиту душу и умъ человка, неусыпно охраняетъ ихъ, а если и задремлетъ когда, то на возвышеніи, усыпанномъ фіялками, а не на груд мусору. Каждый изъ насъ получаетъ себ этотъ величайшій даръ въ большей или меньшей степени. Подъ вліяніемъ его человкъ избираетъ себ цль въ мір, и подъ его руководствомъ устремляется къ той цли и достигаетъ ее. Ленни избралъ для себя цлью образованіе ума, которое доставило бы ему существенныя въ мір выгоды. Геній далъ ему направленіе, сообразное съ кругомъ дйствій Леонарда и съ потребностями, невыходящими изъ предловъ этого круга, короче сказать, онъ пробудилъ въ немъ стремленіе къ наукамъ, которыя мы называемъ механическими. Ленни хотлъ знать все, что касалось паровыхъ машинъ и артезіанскихъ колодцевъ, а знаніе это требовало другихъ свдній — въ механик и гидростатик, и потому Ленни купилъ популярныя руководства къ познанію этихъ мистическихъ наукъ и употребилъ вс способности своего ума на приложеніе теоріи къ практик. Успхи Ленни Ферфильда подвигались впередъ такъ быстро, что съ наступленіемъ весны, въ одинъ прекрасный майскій день, онъ сидлъ уже подл маленькаго фонтана, имъ самимъ устроеннаго въ саду Риккабокка. Пестрокрылыя бабочки порхали надъ куртинкой цвтовъ, выведенной его же руками, вокругъ фонтана весеннія птички звонко распвали надъ его головой. Леонардъ Ферфильдъ отдыхалъ отъ дневныхъ трудовъ и, въ прохлад, навваемой отъ фонтана, котораго брызги, перенимаемые лучами заходящаіго солнца, играли цвтами радуги, углублялся въ разршеніе механическихъ проблеммъ и въ то же время соображалъ примненіе своихъ выводовъ къ длу. Оставаясь въ дом Риккабокка, онъ считалъ себя счастливйшимъ человкомъ въ мір, хотя и зналъ, что во всякомъ другомъ мст онъ получалъ бы боле выгодное жалованье. Но голубые глаза его выражали всю признательность души не при звук монетъ, отсчитываемыхъ за его услуги, но при дружескомъ, откровенномъ разговор бднаго изгнанника о предметахъ, неимющихъ никакой связи съ его агрономическими занятіями, между тмъ какъ Віоланта не разъ выходила на террасу и передавала корзинку съ легкой, но питательной пищей для мистриссъ Ферфильдъ, которая что-то частенько стала похварывать.

ГЛАВА XXVII.

Однажды вечеромъ, въ то время, какъ мистриссъ Ферфильдъ не было дома, Ленни занимался устройствомъ какой-то модели и имлъ несчастіе сломать инструментъ, которымъ онъ работалъ. Не лишнимъ считаю напомнить моимъ читателямъ, что отецъ Ленни былъ главнымъ плотникомъ и столяромъ сквайра. Оставшіеся посл Марка инструменты вдова тщательно берегла въ особомъ сундук и хотя изрдка одолжала ихъ Ленни, но для всегдашняго употребленія не отдавала. Леопардъ зналъ, что въ числ этихъ инструментовъ находился и тотъ, въ которомъ онъ нуждался въ настоящую минуту, и, увлеченный своей работой, онъ не могъ дождаться возвращенія матери. Сундукъ съ инструментами и нкоторыми другими вещами покойнаго, драгоцнными для оставшейся вдовы, стоялъ въ спальн мистриссъ Ферфильдъ. Онъ не былъ запертъ, и потому Ленни отправился въ него безъ всякихъ церемоній. Отъискивая потребный инструментъ, Ленни нечаянно увидлъ связку писанныхъ бумагъ и въ ту же минуту вспомнилъ, что когда онъ былъ еще ребенкомъ, когда онъ ровно ничего не понималъ о различіи между прозой и стихами, его мать часто указывала на эти бумаги и говорила:

— Когда ты выростешь, Ленни, и будешь хорошо читать, я дамъ посмотрть теб на эти бумаги. Мой бдный Маркъ писалъ такіе стихи, такіе…. ну да что тутъ и говорить! вдь онъ былъ ученый!

Леонардъ весьма основательно полагалъ, что общанное время, когда онъ удостоится исключительнаго права прочитать изліянія родительскаго сердца, уже наступило, а потому раскрылъ рукопись съ жаднымъ любопытствомъ и вмст съ тмъ съ грустнымъ чувствомъ. Онъ узналъ почеркъ своего отца, который уже не разъ видлъ прежде, въ его счетныхъ книгахъ и памятныхъ запискахъ, и внимательно прочиталъ нсколько пустыхъ поэмъ, необнаруживающихъ въ автор ни особеннаго генія, ни особеннаго умнья владть языкомъ, ни звучности римъ,— короче сказать, такихъ поэмъ, которыя были написаны для одного лишь собственнаго удовольствія, но не для славы, человкомъ, образовавшимъ себя безъ посторонней помощи,— поэмъ, въ которыхъ проглядывали поэтическій вкусъ и чувство, но не было замтно ни поэтическаго вдохновенія, ни артистической обработки. Но вдругъ, перевертывая листки стихотвореній, написанныхъ большею частію по поводу какого нибудь весьма обыкновеннаго событія, взоры Леонарда встртились съ другими стихами, писанными совсмъ другимъ почеркомъ,— почеркомъ женскимъ, мелкимъ, прекраснымъ, разборчивымъ. Не усплъ онъ прочитать и шести строфъ, какъ вниманіе его уже было приковано съ непреодолимой силой. Достоинствомъ своимъ они далеко превосходили стихи бднаго Марка: въ нихъ виднъ былъ врный отпечатокъ генія. Подобно всмъ вообще стихамъ, писаннымъ женщиной, они посвящены были личнымъ ощущеніямъ, они не были зеркаломъ всего міра, но отраженіемъ одинокой души. Этотъ-то родъ поэзіи въ особенности и нравится молодымъ людямъ. Стихи же, о которыхъ мы говоримъ, имли для Леонарда свою особенную прелесть: въ нихъ, по видимому, выражалась борьба души, имющая близкое сходство съ его собственной борьбой, какая-то тихая жалоба на дйствительное положеніе жизни поэта, какой-то плнительный, мелодическій ропотъ на судьбу. Во всемъ прочемъ въ нихъ замтна была душа до такой степени возвышенная, что еслибъ стихи были написаны мужчиной, то возвышенность эта показалась бы преувеличенною, но въ поэзіи женщины она скрывалась такимъ сильнымъ, безъискуственнымъ изліяніемъ искренняго, глубокаго, патетическаго чувства, что она везд и во всемъ казалась весьма близкою къ натур.

Леонардъ все еще былъ углубленъ въ чтеніе этихъ стиховъ, когда мистриссъ Ферфильдъ вошла въ комнату.

— Что ты тутъ длаешь, Ленни? ты, кажется, роешься въ моемъ сундук?

— Я искалъ въ немъ мшка съ инструментами и вмсто его нашелъ вотъ эти бумаги, которыя вы сами говорили, мн можно будетъ прочитать когда нибудь.

— Посл этого неудивительно, что ты не слыхалъ, какъ вошла я, сказала вдова, тяжело вздохнувъ.— Я сама не разъ просиживала по цлымъ часамъ, когда бдный мой Маркъ читалъ мн эти стихи. Тутъ есть одни прехорошенькіе, подъ названіемъ: ‘Деревенскій очагъ’, дошелъ ли ты до нихъ?

— Да, дорогая матушка: я только что хотлъ сказать вамъ, что эти стихи растрогали меня до слезъ. Но чьи же это стихи? ужь врно не моего отца? Они, кажется, написаны женской рукой.

Мистриссъ Ферфильдъ взглянула на рукопись — поблднла и почти безъ чувствъ опустилась на стулъ.

— Бдная, бдная Нора! сказала она, прерывающимся голосомъ.— Я совсмъ не знала, что они лежали тутъ же….. Маркъ обыкновенно хранилъ ихъ у себя, и они попали между его стихами.

Леонардъ. Кто же была эта Нора?

Мистриссъ Ферфильдъ. Кто?… дитя мое…. кто? Нора была…. была моя родная сестра.

Леонардъ (крайне изумленный, представлялъ въ ум своемъ величайшій контрастъ въ идеальномъ автор этихъ музыкальныхъ стиховъ, написанныхъ прекраснымъ почеркомъ, съ своею простой, необразованной матерью, которая неумла ни читать, ни писать). Ваша родная сестра, возможно ли это? Слдовательно, она мн тетка. Какъ это вамъ ни разу не вздумалось поговорить о ней прежде? О! вы должны бы гордиться его, матушка.

Мистриссъ Ферфильдъ (всплеснувъ руками). Мы вс и гордились ею,— вс, вс ршительно: и отецъ и мать,— словомъ сказать, вс! И какая же красавица она была! какая добренькая и не гордая, хотя на видъ и казалась важной барыней. О, Нора, Нора!

Леонардъ (посл минутнаго молчанія). Она, должно быть, очень хорошо была воспитана.

Мистриссъ Ферфильдъ. Да, ужь можно сказать, что очень хорошо.

Леонардъ. Какимъ же образомъ могло это случиться?

Мистриссъ Ферфильдъ (покачиваясь на стул). А вотъ какимъ: милэди была ея крестной матерью — то есть милэди Лэнсмеръ — и очень полюбила ее, когда она подросла. Милэди взяла Нору въ домъ къ себ и держала при себ, потомъ отдала ее въ пансіонъ, и Нора сдлалась такая умница, что изъ пансіона ее взяли прямо въ Лондонъ — въ гувернантки…. Но, пожалуста, Ленни, перестанемъ говорить объ этомъ, не спрашивай меня больше.

Леонардъ. Почему же нтъ, матушка? Скажите мн, что съ ней сдлалось, гд она теперь?

Мистриссъ Ферфильдъ (заливаясь горькими слезами). Въ могил, въ холодной могил! Она умерла, бдняжка,— умерла!

Невыразимая грусть запала въ сердце Леонарда. Читая поэта, мы, обыкновенно, въ то же время представляемъ себ, что онъ еще живъ,— считаемъ его нашимъ другомъ. При послднихъ словахъ мистриссъ Ферфильдъ, какъ будто что-то милое, дорогое внезапно оторвалось отъ сердца Леонарда. Онъ старался утшить свою мать, но ея печаль, ея сильное душевное волненіе были заразительны, и Ленни самъ заплакалъ.

— Давно ли она умерла? спросилъ онъ наконецъ, печальнымъ голосомъ.

— Давно, Ленни, очень давно….. Но, прибавила мистриссъ Ферфильдъ, вставъ со стула и положивъ дрожащую руку на плечо Леонарда: — впередъ, пожалуста, не напоминай мн о ней, ты видишь, какъ это тяжело для меня — это сокрушаетъ меня. Мн легче слышать что нибудь о Марк…. Пойдемъ внизъ, Ленни…. уйдемъ отсюда.

— Могу ли я взять эти стихи на сбереженіе? Отдайте ихъ мн,— прошу васъ, матушка.

— Возьми, пожалуй, вдь ты не знаешь, а тутъ все, что она оставила посл смерти….. Бери ихъ, если хочешь, только стихи Марка оставь въ сундук. Вс ли они тутъ? Вс?… Пойдемъ же.

И вдова хотя и не могла читать стиховъ своего мужа, но взглянула на свертокъ бумаги, исписанной крупными каракулями, и, тщательно разгладивъ его, снова убрала въ сундукъ и прикрыла нсколькими втками лавенды, которыя Леонардъ неумышленно разсыпалъ.

— Скажите мн еще вотъ что, сказалъ Леонардъ, въ то время, какъ взоръ его снова остановился на прекрасной рукописи его тетки, — почему вы зовете ее Норой, тогда какъ здсь она везд подписывала свое имя буквой Л?

— Настоящее имя ея было Леонора: вдь я, кажется, сказала теб, что она была крестница милэди. Мы же, ради сокращенія, звали ее просто Норой…

— Леонора, а я Леонардъ: не потому ли и я получилъ это имя?

— Да, да, потому, только, пожалуста, замолчи, мой милый, сказала мистриссъ Ферфильдъ, сквозь слезы.

Никакія ласки, ни утшенія не могли вызвать съ ея стороны продолженія или возобновленія этого разговора, который очевидно пробуждалъ въ душ ея грустное воспоминаніе и вмст съ тмъ невыносимую скорбь.

Трудно изобразить со всего подробностію дйствіе, произведенное этимъ открытіемъ на душу Леопарда. Кто-то другой, или другая, принадлежавшая къ ихъ семейству, уже предупредила его въ полет, представляющемъ такое множество затрудненій,— въ полет къ боле возвышеннымъ странамъ, гд умъ нашелъ бы плодотворную пищу и желаніямъ положенъ бы былъ предлъ. Ленни находилъ въ своемъ положеніи сходство съ положеніемъ моряка среди невдомыхъ морей, который, на безлюдномъ остров, внезапно встрчается съ знакомымъ, быть можетъ, близкимъ сердцу именемъ, изсченнымъ на гранит. И это созданіе, въ удлъ которому выпали геній и скорбь, о бытіи котораго онъ узналъ только по его волшебнымъ пснямъ, и котораго смерть производила въ простой душ сестры такую горячую печаль, даже спустя много лтъ посл его кончины, это созданіе доставляло роману, образующемуся въ сердц юноши, идеалъ, котораго онъ такъ давно и безсознательно отъискивалъ. Ему пріятно было услышать, что она была прекрасна и добра. Онъ часто бросалъ свои книги для того, чтобъ предаться упоительнымъ мечтамъ о ней и представить въ своемъ воображеніи ея плнительный образъ. Что въ судьб ея скрывалась какая-то тайна — это было для него очевидно, и между тмъ, какъ убжденіе въ этомъ усиливало его любопытство, самая тайна постепенно принимала какую-то чарующую прелесть, отъ вліянія которой онъ нехотлъ освободиться. Онъ обрекъ себя упорному молчанію мистриссъ Ферфильдъ. Причисливъ покойницу къ числу тхъ драгоцнныхъ для насъ предметовъ, сохраняемыхъ въ глубин нашего сердца, которыхъ мы не ршаемся открывать передъ другими, онъ считалъ себя совершенно довольнымъ. Юность въ тсной связи съ мечтательностію имютъ множество сокровенныхъ уголковъ въ изгибахъ своего сердца, въ которые он не впустятъ никого,— не впустятъ даже и тхъ, на скромность которыхъ могутъ положиться, которые боле всхъ другихъ могли бы пользоваться ихъ довренностію. Я сомнваюсь въ томъ, что человкъ, въ душ котораго нтъ недоступныхъ, непроницаемыхъ тайниковъ,— сомнваюсь, чтобы этотъ человкъ имлъ глубокія чувства.

До этой поры, какъ уже было сказано мною, таланты Леонарда Ферфильда были направлены боле къ предметамъ положительнымъ, чмъ идеальнымъ,— боле къ наук и постиженію дйствительности, нежели къ поэзіи и къ той воздушной, мечтательной истин, изъ которой поэзія беретъ свое начало. Правда, онъ читалъ великихъ отечественныхъ поэтовъ, но безъ малйшаго помышленія въ душ подражать имъ: онъ читалъ ихъ скоре изъ одного общаго всмъ любопытства осмотрть вс знаменитые монументы человческаго ума, но не изъ особеннаго пристрастія къ поэзіи, которое въ дтскомъ и юношескомъ возрастахъ бываетъ слишкомъ обыкновенно, чтобъ принять его за врный признакъ будущаго поэта. Но теперь эти мелодіи, невдомыя міру, звучали въ ушахъ его, мшались съ его мыслями, превращали всю его жизнь, весь составъ его нравственнаго бытія въ безпрерывную цпь музыкальныхъ, гармоническихъ звуковъ. Онъ читалъ теперь поэзію совершенно съ другимъ чувствомъ, ему казалось, что онъ только теперь постигъ ея тайну.

При начал нашего тяжелаго и усерднаго странствованія, непреодолимая склонность къ поэзіи, а вслдствіе того и къ мечтательности, наноситъ многимъ умамъ величайшій и продолжительный вредъ, по крайней мр я остаюсь при этомъ мнніи. Я даже убжденъ, что эта склонность часто служитъ къ тому, чтобъ ослабить силу характера, дать ложныя понятія о жизни, представлять въ превратномъ, въ искаженномъ вид благородные труды и обязанности практическаго человка. Впрочемъ, не всякая поэзія иметъ такое вліяніе на человка, поэзія классическая — поэзія Гомера, Виргилія, Софокла, даже безпечнаго Горація — далека отъ того. Я ссылаюсь здсь на поэзію, которую юность обыкновенно любитъ и ставитъ выше всего, на поэзію чувствъ: она-то пагубна для умовъ, уже заране расположенныхъ къ сантиментальности,— умовъ, для приведенія которыхъ въ зрлое состояніе требуются большія усилія.

Съ другой стороны, даже и этотъ родъ поэзіи бываетъ не безполезенъ для умовъ съ совершенно другими свойствами,— умовъ, которыхъ наша новйшая жизнь, съ холодными, жосткими, положительными формами, старается произвести. Какъ въ тропическихъ странахъ нкоторые кустарники и травы, очищающіе атмосферу отъ господствующей заразы, бываютъ съ изобиліемъ посяны благою предусмотрительностію самой природы, такъ точно въ нашъ вкъ холодный, коммерческій, неромантичный, появленіе легкихъ, пжныхъ, плняющихъ чувство поэтическихъ произведеній служитъ въ своемъ род исцляющимъ средствомъ. Въ ныншнее время міръ до такой степени становится скученъ для насъ, что намъ необходимо развлеченіе, мы съ удовольствіемъ будемъ слушать какой нибудь поэтическій бредъ о лун, о звздахъ, лишь бы только гармонически звучалъ онъ для нашего слуха. Само собою разумется, что на Леонарда Ферфильда, въ этотъ періодъ его умственнаго бытія, нжность нашего Геликона ниспадала какъ капли живительной росы. Въ его тревожномъ, колеблющемся стремленіи къ слав, въ его неопредленной борьб съ гигантскими истинами науки, въ его наклонности къ немедленному примненію науки къ практик эта муза явилась къ нему въ бломъ одяніи генія-примирителя. Указывая на безоблачное небо, она открыла юнош свтлые проблески прекраснаго, которое одинаково дается и вельмож и крестьянину,— показала ему, что на земной поверхности есть нчто боле благородное, нежели богатство, убдила его въ томъ, что кто можетъ смотрть на міръ очами поэта, тотъ въ душ богаче Креза. Что касается до практическихъ примненій, та же самая муза пробуждала въ немъ стремленіе боле, чмъ къ обыкновенной изобртательности: она пріучала его смотрть на первыя его изобртенія какъ на проводники къ великимъ открытіямъ. Досада и огорченія, волновавшія иногда его душу, исчезали въ ней, переливаясь въ стройныя, безропотныя псни. Пріучивъ себя смотрть на вс предметы съ тмъ расположеніемъ духа, которое усвоиваетъ эти псни и воспроизводитъ не иначе, какъ въ боле плнительныхъ и великолпныхъ формахъ, мы начинаемъ усматривать прекрасное даже и въ томъ, на что смотрли прежде съ ненавистью и отвращеніемъ. Леонардъ заглянулъ въ свое сердце посл того, какъ муза-волшебница дохнула за него, и сквозь мглу легкой и нжной меланхоліи, остававшейся повсюду, гд побывала эта волшебница, увидлъ, что надъ пейзажемъ человческой жизни восходило новое солнце восторга и радостей.

Такимъ образомъ, хотя таинственной родственницы Леонарда давно уже не существовало, хотя отъ нея остался ‘одинъ только беззвучный, но плнительный голосъ’, но, несмотря на то, она говорила съ нимъ, утшала его, радовала, возвышала его душу и приводила въ ней въ гармонію вс нестройные звуки. О, еслибъ доступно было этому чистому духу видть изъ надзвзднаго міра, какое спасительное вліяніе произвелъ онъ на сердце юноши, то, конечно, онъ улетлъ бы еще дале въ свтлые предлы вчности!

ГЛАВА XXVIII.

Спустя около года посл открытія Леонардомъ фамильныхъ рукописей, мистеръ Дэль взялъ изъ конюшенъ сквайра самую смирную лошадь и приготовился сдлать путешествіе верхомъ. Онъ говорилъ, что поздка эта необходима по какому-то длу, имющему связь съ его прежними прихожанами въ Лэнсмер.

Въ предъидущихъ главахъ мы, кажется, уже упоминали, что мистеръ Дэль, до поступленія своего въ Гэзельденскій приходъ, занималъ въ томъ городк должность курата.

Мистеръ Дэль такъ рдко вызжалъ за предлы своего прихода, что это путешествіе считалось какъ въ Гэзельденъ-Голл, такъ и въ его собственномъ дом за весьма отважное предпріятіе. Размышляя объ этомъ путешествіи, мистриссъ Дэль провела цлую ночь въ мучительной безсонниц, и хотя съ наступленіемъ рокового утра къ ней возвратился одинъ изъ самыхъ жестокихъ нервическихъ припадковъ головной боли, однако, она никому не позволила уложить сдельные мшки, которые мистеръ Дэль занялъ у сквайра вмст съ лошадью. Мало того: она до такой степени была уврена въ разсянности и ненаходчивости своего супруга въ ея отсутствіи, что, укладывая вещи въ мшки, она просила его не отходить отъ нея ни на минуту во время этой операціи, она показывала ему, въ какомъ мст положено было чистое блье, и какъ аккуратно были завернуты его старыя туфли въ одно изъ его сочиненій. Она умоляла его не длать ошибокъ во время дороги и не принять бритвеннаго мыла за сандвичи, и вмст съ этимъ поясняла ему, какъ умно распорядилась она, во избжаніе подобнаго замшательства, отдливъ одно отъ другого на такое огромное разстояніе, сколько то позволяли размры сдельнаго мшка. Бдный мистеръ Дэль, котораго разсянность, по всей вроятности, не простиралась до такой степени, чтобы вдругъ, ни съ того, ни съ другого, намылить себ бороду сандвичами, или, вздумавъ позавтракать, преспокойно бы начать кушать бритвенное мыло,— слушая наставленія своей жены съ супружескимъ терпніемъ, полагалъ, что ни одинъ человкъ изъ цлаго міра не имлъ подобной жены, и не безъ слезъ въ своихъ собственныхъ глазахъ вырвался изъ прощальныхъ объятій рыдающей Кэрри.

Надобно сознаться, что мистеръ Дэль съ нкоторымъ опасеніемъ вкладывалъ ногу въ стремя и отдавалъ себя на произволъ незнакомаго животнаго. Каковы бы ни были достоинства этого человка, но наздничество не принадлежало въ немъ къ числу лучшихъ. Я сомнваюсь даже, бралъ ли мистеръ Дэль узду въ руки боле двухъ разъ съ тхъ поръ, какъ женился.

Угрюмый старый грумъ сквайра, Матъ, присутствовалъ при отправленіи и на кроткій вопросъ мистера Дэля касательно того, увренъ ли онъ, что лошадь совершенно безопасна, отвчалъ весьма неутшительно:

— Безопасна, только не натягивайте узды, это, пожалуй, она тотчасъ начнетъ танцовать на заднихъ ногахъ.

Мистеръ Дэль въ ту же минуту ослабилъ повода, и въ то время, какъ мистриссъ Дэль, остававшаяся, для скорйшаго прекращенія рыданій, въ комнат, подбжала къ дверямъ, чтобъ сказать еще ‘нсколько послднихъ словъ’, мистеръ Дэль окончательно махнулъ рукой и легкой рысью похалъ по проселочной дорог.

Первымъ дломъ нашего наздника было узнать привычки животнаго, чтобы потомъ можно было сдлать заключеніе объ его характер. Напримръ: онъ старался узнать причину, почему его лошадь вдругъ, ни съ того, ни съ другого, поднимала одно ухо и опускала другое, почему она придерживалась лвой стороны, и такъ сильно, что нога наздника безпрестанно задвала за заборъ, и почему по прізд къ воротамъ, ведущимъ на господскую ферму, она вдругъ остановилась и начала чесать свою морду о заборъ — занятіе, отъ котораго мистеръ Дэль, увидвъ, что вс его кроткія увщанія оставались безполезны, принужденъ былъ отвлечь ее робкимъ ударомъ хлыстика.

Когда этотъ кризисъ благополучно миновался, лошадь, по видимому, догадалась, что ей предстоитъ дорога впереди, рзко махнула хвостомъ и перемнила тихую рысь на легкій галопъ, который вывелъ мистера Дэля на большую дорогу, почти противъ самого казино.

Проскакавъ еще немного, онъ увидлъ доктора Риккабокка, который, подъ тнью своего краснаго зонтика, сидлъ на воротахъ, ведущихъ къ его дому.

Итальянецъ отвелъ глаза отъ книги, которую читалъ, и съ изумленіемъ взглянулъ на мистера Дэля, а тотъ, въ свою очередь, бросилъ вопросительный взглядъ на Риккабокка, не смя, однако же, отвлечь всего вниманія отъ лошади, которая, при появленіи Риккабокка, вздернула кверху оба уха и обнаружила вс признаки удивленія и страха, которые каждая лошадь обнаруживаетъ при встрч съ незнакомымъ предметомъ, и которые извстны подъ общимъ названіемъ ‘пугливости’.

— Ради Бога, не шевелитесь, сэръ, сказалъ мистеръ Дэль:— иначе вы перепугаете это животное: оно такое капризное, робкое.

И вмст съ этимъ онъ чрезвычайно ласково началъ похлопывать по ше лошади.

Ободренный такимъ образомъ конь преодоллъ свой первый и весьма естественный испугъ при вид Риккабокка и его краснаго зонтика, и, бывавъ уже въ казино не разъ, онъ предпочелъ знакомое мсто предламъ, выходившимъ изъ круга его соображеній, величественно приблизился къ воротамъ, на которыхъ сидлъ Риккабокка, и, взглянувъ на него весьма пристально, какъ будто хотлъ сказать: ‘Желательно бы было, чтобъ ты слетлъ отсюда’, понурилъ голову и сталъ какъ вкопаный.

— Ваша лошадь, сказалъ Риккабокка:— кажется, боле вашего иметъ расположенія обойтись со мной учтиво, и потому, пользуясь этой остановкой, сдланной, какъ видно, противъ вашего желанія, могу поздравить васъ съ возвышеніемъ въ жизни, и вмст съ тмъ выразить искреннее желаніе, чтобы гордость не послужила поводомъ къ вашему паденію.

— Полноте, полноте, возразилъ мистеръ Дэль, принимая непринужденную позу, хотя все еще не упуская изъ виду свою лошадь, которая преспокойно задремала:— это все произошло оттого, что я давнымъ-давно не здилъ верхомъ, а лошади сквайра, какъ вамъ извстно, чрезвычайно горячія.

Chi v piano, v sano,

E chi v sano, v lontano,

сказалъ Риккабокка, указывая на сдельные мшки.— Кто детъ тихо, тотъ детъ благополучно, а кто детъ благополучно, тотъ удетъ далеко. Вы, кажется, собрались въ дальнюю дорогу?

— Вы отгадали, отвчалъ мистеръ Дэль: — и ду по длу, которое нсколько касается и вашей особы.

— Меня! воскликнулъ Риккабокка: — дло касается меня!

— Да, покрайней мр касается на столько, на сколько вы можете быть огорчены потерею слуги, котораго вы любите и уважаете.

— А! понимаю! сказалъ Риккабокка: — вы часто намекали мн, что я и познанія, или то и другое вмст, сдлали Леонарда Ферфильда совершенно негоднымъ для деревенской службы.

— Я не говорилъ вамъ этого въ буквальномъ смысл: я говорилъ, что вы приготовили его къ чему-то высшему, нежели деревенская служба. Только, пожалуста, вы не передайте ему этихъ словъ. Я еще самъ ничего не могу сказать вамъ, потому что не ручаюсь за успхъ моего предпріятія, даже сомнваюсь въ немъ, а въ такомъ случа намъ не слдуетъ разстроивать бднаго Леонарда до тхъ поръ, пока не увримся въ томъ, что можно будетъ улучшить его состояніе.

— Въ этомъ вы никогда не увритесь, замтилъ Риккабокка, кивая головой.— Кром того, я не могу сказать, что у меня нтъ на столько самолюбія, чтобъ не позавидовать, и даже не имть къ вамъ ненависти, за ваше усердіе отманить отъ меня неоцненнаго слугу: врнаго, трезваго, умнаго и чрезвычайно дешеваго (послднее прилагательное Риккабокка произнесъ съ замтной горячностью).— Несмотря на то, позжайте, и Богъ да поможетъ вамъ въ успх. Вдь я не Александръ Македонскій: не стану заслонять солнца отъ человка.

— Вы всегда великодушны и благородны, синьоръ Риккабокка, несмотря на ваши холодныя пословицы и не совсмъ благовидныя книги.

Сказавъ это, мистеръ Дэль опустилъ хлыстикъ на шею коня съ такимъ безразсуднымъ энтузіазмомъ, что бдное животное, выведенное такъ внезапно изъ дремоты, сдлало скачокъ впередъ, который чуть-чуть не столкнулъ Риккабокка на заборъ, потомъ круто повернуло назадъ, и въ то время, какъ испуганный наздникъ туго натянулъ повода, закусило уздечку и понесло во весь каррьеръ. Ноги мистера Дэля выскочили изъ стремянъ, и когда онъ овладлъ ими снова — а это случилось, когда лошадь сократила свою прыть — то перевелъ духъ и оглянулся, но Риккабокка и казино уже скрылись изъ виду.

‘Правда, правда — разсуждалъ мистеръ Дэль самъ съ собою, совершенно оправившись и весьма довольный тмъ, что удержался на сдл — правда, что изъ всхъ побдъ, одержанныхъ человкомъ, самая благороднйшая: это — побда надъ лошадью. Прекрасное животное, благородное животное! необыкновенно трудно сидть на немъ, особливо безъ стремянъ.’

И вмст съ этимъ онъ еще сильне уперся обими ногами въ стремена, испытывая въ душ своей величайшую гордость.

ГЛАВА XXIX.

Лэнсмеръ расположенъ въ округ сосднемъ съ округомъ, заключающимъ въ себ деревню Гэзельденъ. Уже къ вечеру мистеръ Дэль перехалъ черезъ маленькій ручеекъ, раздлявшій оба округа, и остановился у постоялаго двора, гд дорога принимала два направленія: одно вело прямо къ Лэнсмеру, а другое — къ Лондону. Лошадь повернула прямо къ воротамъ, опустила уши и вообще приняла видъ лошади, которой хочется отдохнуть и пость. Самъ мистеръ Дэль, разгоряченный здой и чувствуя въ душ своей уныніе, весьма ласково погладилъ коня и сказалъ:

— Правда твоя, мой другъ: нужно отдохнуть, теб дадутъ здсь овса и воды.

Спустившись съ лошади и ступивъ твердой ногой на terra firma, мистеръ Дэль поручилъ лошадь попеченіямъ конюха, а самъ вошелъ въ комнату, усыпанную свжимъ пескомъ, и расположился отдыхать на весьма жосткомъ виндзорскомъ стул.

Прошло боле получаса, въ теченіе котораго мистеръ Дэль занимался чтеніемъ окружной газеты, отъ которой сильно пахло табакомъ, разгонялъ мухъ, которыя роились вокругъ него, какъ будто он никогда не видали такой особы, какъ мистеръ Дэль, когда у воротъ остановилась коляска. Изъ нея выскочилъ путешественникъ, съ дорожнымъ мшкомъ, и вскор вошелъ въ комнату.

Мистеръ Дэль приподнялся со стула и сдлалъ учтивый поклонъ.

Путешественникъ дотронулся до шляпы и, не снимая ея, осмотрлъ мистера Дэля съ головы до ногъ, потомъ подошелъ къ окну и началъ насвистывать веселую арію. Окончивъ ее, онъ приблизился къ камину, позвонилъ въ колокольчикъ и потомъ снова взглянулъ на мистера Дэля. Мистеръ Дэль, изъ учтивости, пересталъ читать газету. Путешественникъ схватилъ ее, бросился на стулъ, закинулъ одну ногу на столъ, а другую — на каминную доску, и началъ качаться на заднихъ ножкахъ стула съ такимъ дерзкимъ неуваженіемъ къ прямому назначенію стульевъ и къ незнакомому прозжему, что мистеръ Дэль ожидалъ съ каждой минутой опаснаго паденія путешественника.

— Эти стулья весьма измнчивы, сэръ, сказалъ наконецъ мистеръ Дэль, побуждаемый чувствомъ состраданія къ опасному положенію ближняго.— Я боюсь, что вы упадете!

— Э! сказалъ путешественникъ, съ видомъ сильнаго изумленія.— Я упаду? милостивый государь, вы, кажется, намрены трунить надо мной.

— Трунить надъ вами, сэръ? Клянусь честью, что и не думалъ объ этомъ! воскликнулъ мистеръ Дэль, съ горячностью.

— Мн кажется, здсь каждый человкъ иметъ право сидть, какъ ему угодно, возразилъ путешественникъ, съ замтнымъ гнвомъ: — на постояломъ двор каждый человкъ можетъ распоряжаться какъ въ своемъ дом, до тхъ поръ, пока исправно будетъ уплачивать хозяйскій счетъ. Бетти, душа моя, поди сюда.

— Я не Бетти, сэръ, вамъ, можетъ быть, нужно ее?

— Нтъ, Салли, мн нужно рому, холодной воды и сахару.

— Я и не Салли, сэръ, проворчала служанка, но путешественникъ въ ту же минуту обернулся къ ней и показалъ ей такой щегольской шейный платокъ и такое прекрасное лицо, что она улыбнулась, покраснла и ушла.

Путешественникъ всталъ и швырнулъ на столъ газету. Онъ вынулъ перочинный ножикъ и началъ подчищать ногти. Но вдругъ онъ на минуту оставилъ это элегантное занятіе, и взоры его встртились съ широкополой шляпой мистера Дэля, смиренно лежавшей на стул, въ углу.

— Вы, кажется, изъ духовнаго званія? спросилъ путешественникъ, съ надмепной улыбкой.

Мистеръ Дэль снова приподнялся и поклонился, частію изъ вжливости, а частію для сохраненія своего достоинства. Это былъ такой поклонъ, которымъ какъ будто говорилось: ‘да, милостивый государь, я изъ духовнаго званія, и, какъ видите, мн не стыдно даже признаться въ томъ’.

— Далеко ли вы дете?

— Не очень.

— Въ коляск или въ фаэтон? Если въ коляск и если мы демъ по одной дорог, то пополамъ.

— Пополамъ?

— Да, я съ своей стороны буду платить дорожныя издержки и шоссейную пошлину.

— Вы очень добры, сэръ. Но я ду верхомъ.

Послднія слова мистеръ Дэль произнесъ съ величайшей гордостью.

— Верхомъ? Скажите пожалуста! Мн бы самому ни за что не догадаться: вы такъ не похожи на наздника! Куда же, вы сказали, вы отправляетесь?

— Я вовсе не говорилъ вамъ, куда я отправляюсь, отвчалъ мистеръ Дэль, весьма сухо, потому что чувствовалъ себя крайне оскорбленнымъ такимъ невжливымъ отзывомъ объ его наздничеств, и именно фразой: ‘вы такъ не похожи на наздника ‘.

— Понятно! сказалъ путешественникъ, захохотавъ.— По всему видно, что старый путешественникъ.

Мистеръ Дэль не сдлалъ на это никакого возраженія. Вмсто того онъ взялъ свою шляпу, сдлалъ поклонъ величественне предъидущаго и вышелъ изъ комнаты посмотрть, кончила ли его лошадь овесъ.

Животное давно уже кончило все, что ему было дано, а это все составляло нсколько горстей овса,— и черезъ нсколько минутъ мистеръ Дэль снова находился въ дорог. Онъ отъхалъ отъ постоялаго двора не дале трехъ миль, когда стукъ колесъ заставилъ его обернуться, и онъ увидлъ почтовую карету, которая мчалась во весь духъ по одному съ нимъ направленію, и изъ окна которой высовывалась пара человческихъ ногъ. Верховой конь, заслышавъ приближеніе кареты, началъ длать курбеты, и мистеръ Дэль весьма неясно увидлъ внутри кареты человческое лицо, принадлежавшее высунутой пар ногъ. Поровнявшись съ всадникомъ, прозжій быстро высунулъ голову, посмотрлъ, какъ мистеръ Дэль попрыгивалъ на сдл, и вскричалъ:

— Въ какомъ положеніи кожа?

‘Кожа!— разсуждалъ мистеръ Дэль самъ съ собою, когда лошадь его успокоилась.— Что онъ хотлъ этимъ выразить? Кожа! фи, какой грубый человкъ. Однако, я славно срзалъ его.’

Мистеръ Дэль, безъ дальнйшихъ приключеній, прибылъ въ Лэнсмеръ. Онъ остановился въ лучшей гостинниц, освжилъ себя обыкновеннымъ омовеніемъ и съ особеннымъ аппетитомъ слъ за бифстекъ и бутылку портвейна.

Отдавая справедливость мистеру Дэлю, мы должны сказать, что онъ былъ лучшій знатокъ физіономіи человка, чмъ лошади, такъ что посл перваго, но удовлетворительнаго взгляда на вжливаго, улыбающагося содержателя гостинницы, который убралъ со стола пустыя тарелки и вмсто ихъ поставилъ вино, онъ ршился вступить съ нимъ въ разговоръ.

— Скажите, пожалуста, милордъ теперь у себя въ помсть?

— Нтъ, сэръ, отвчалъ содержатель гостинницы: — милордъ и милэди отправились въ Лондонъ — повидаться съ лордомъ л’Эстренджемъ.

— Съ лордомъ л’Эстренджемъ! Да разв онъ въ Англіи?

— Кажется, въ Англіи, сэръ, по крайней мр я такъ слышалъ. Мы вдь теперь почти никогда его не видимъ. Я помню его, когда онъ былъ прекраснымъ молодымъ человкомъ, или, врне сказать, юношей. Каждый изъ насъ души не слышалъ въ немъ и не мене того гордился имъ. Но ужь зато какія и проказы творилъ онъ, это удивительно! Мы все думали, что онъ будетъ современемъ депутатомъ отъ нашего мстечка, но, къ сожалнію, онъ ухалъ отсюда въ чужіе края. Надобно вамъ замтить, сэръ, что я принадлежу къ партіи ‘синихъ’, какъ слдуетъ всякому добропорядочному человку. Вс ‘синіе’ всегда съ удовольствіемъ посщаютъ мою гостинницу, которая, мимоходомъ сказать, носитъ названіе ‘Лэнсмерскій Гербъ’. Гостинницу ‘Кабанъ’ посщаютъ люди самаго низкаго сословія, прибавилъ трактирщикъ, съ видомъ невыразимаго отвращенія.— Надюсь, сэръ, что вамъ нравится это винцо?

— Вино прекрасное и, кажется, весьма старое.

— Вотъ ужь осьмнадцать лтъ, какъ оно разлито по бутылкамъ. У меня былъ цлый боченокъ во время выборовъ въ депутаты Дашмора и Эджертона. Этого винца осталось у меня весьма немного, и я никому не подаю его, кром старинныхъ друзей, какъ, напримръ… извините, сэръ, хотя вы и пополнли немного и сдлались гораздо солидне, но мн кажется, что я имлъ удовольствіе видть васъ прежде.

— Ваша правда, смю сказать, хотя я былъ изъ числа самыхъ рдкихъ постителей вашей гостинницы.

— Значитъ вы мистеръ Дэль? Я такъ и подумалъ, лишь только вошли вы въ столовую. Надюсь, сэръ, что супруга ваша въ добромъ здоровь, а также и достопочтеннйшій сквайръ — прекраснйшій человкъ, смю сказать!… не было бы никакой ошибки съ его стороны, еслибъ Эджертонъ поступилъ, какъ требовала того справедливость. Съ тхъ поръ мы совсмъ не видимъ его, то есть мистера Эджертона. Впрочемъ, въ томъ, что онъ чуждается насъ, еще нтъ ничего удивительнаго, но сынъ милорда, который выросъ на нашихъ глазахъ, ну, такъ ужь извините, ему-то гршно,— право, гршно,— позабыть насъ совсмъ!

Мистеръ Дэль не отвтилъ на это ни слова. Содержатель гостинницы хотлъ уже удалиться, когда мистеръ Дэль налилъ еще рюмку портвейну и сказалъ:

— Въ вашемъ приход, должно быть, много случилось перемнъ. Скажите, мистеръ Морганъ, здшній врачъ, все еще здсь?

— О, нтъ, сэръ: его уже давно здсь нтъ. Вслдъ за вашимъ отъздомъ онъ получилъ дипломъ, сдлался настоящимъ докторомъ и имлъ преотмнную практику, какъ вдругъ ему вздумалось лечить больныхъ своихъ по новому, у насъ совсмъ неслыханному способу, который называется гомео…. гоме…. что-то вотъ въ этомъ род — такое трудное названіе….

— Гомеопатія….

— Такъ точно, сэръ! Черезъ нее онъ лишился здшней практики и отправился въ Лондонъ. Съ тхъ поръ я ничего о немъ не слышалъ.

— А что, Эвенели все еще поддерживаютъ свой старый домъ?

— О, да! и прекрасно живутъ. Джонъ по прежнему всегда нездоровъ, хотя изрдка и навщаетъ любимый трактиръ свой ‘Странные Ребята’ и выпиваетъ стаканчикъ грогу, но ужь оттуда безъ жены ни на шагъ. Она всегда приходитъ попозже вечеркомъ и уводитъ его домой: боится, бдняжка, чтобы одинъ чего не напроказилъ.

— А мистриссъ Эвенель все такая же, какъ и прежде?

— Мн кажется, сэръ, сказала трактирщикъ, съ лукавой улыбкой: — ныньче она держитъ голову немножко повыше. Впрочемъ, это и прежде водилось за ней,— но все не то, что ныньче.

— Да, это женщина весьма, почтенная, сказалъ мистеръ Дэль, голосомъ, въ которомъ обнаруживался легкій упрекъ.

— Безъ всякаго сомннія, сэръ! Вслдствіе этого-то она и смотритъ на нашего брата свысока.

— Я полагаю, двое дтей Эвенеля также живы: дочь, которая вышла за Марка Ферфильда, и сынъ, который отправился въ Америку.

— Онъ уже усплъ разбогатть тамъ и воротиться домой.

— Въ самомъ дл? пріятно слышать объ этомъ. Вроятно, онъ здсь и поселился?

— О, нтъ, сэръ! Я слышалъ, что онъ купилъ имнье, гд-то далеко отсюда. Впрочемъ, онъ довольно часто прізжаетъ сюда — повидаться съ родителями, такъ по крайней мр говорилъ мн Джонъ. Самъ я ни разу еще не видлъ его, да, я думаю, и Дикъ не иметъ особеннаго расположенія видться съ людьми, которые помнятъ, какъ онъ игралъ съ уличными ребятишками..

— Въ этомъ ничего нтъ предосудительнаго, отвчалъ мистеръ Дэль, съ самодовольной улыбкой: — но онъ навщаетъ своихъ родителей, слдовательно онъ добрый сынъ,— не такъ ли?

— Ахъ, помилуйте! я ничего не имю сказать противъ него. До отъзда въ Америку Дикъ былъ сумасбродный малый. Я никогда не думалъ, что онъ вернется оттуда съ богатствомъ. Впрочемъ, вс Эвенели люди неглупые. Помните ли вы бдную Нору — Лэнсмерскую Розу, какъ обыкновенно называли ее? Ахъ, нтъ! вамъ нельзя помнить ее: мн кажется, она отправилась въ Лондонъ, когда уже васъ не было здсь.

— Гм! произнесъ мистеръ Дэль довольно сухо, какъ будто вовсе не обращая вниманія на слова трактирщика.— Теперь вы можете убирать со стола. Скоро стемнетъ, и потому я отправлюсь немного прогуляться.

— Позвольте, сэръ: я сейчасъ подамъ вамъ хорошенькую торту.

— Благодарю васъ: я кончилъ мой обдъ.

Мистеръ Дэль надлъ шляпу и вышелъ на улицу. Онъ осматривалъ дома съ тмъ грустнымъ и напряженнымъ вниманіемъ, съ которымъ мы, достигнувъ возмужалаго возраста, посщаемъ сцены, тсно связанныя съ нашей юностію, когда насъ изумляетъ открытіе слишкомъ малой или слишкомъ большой перемны, и когда мы припоминаемъ все, что такъ сильно привязывало насъ къ этому мсту, и что производило нкогда въ душ нашей волненіе. Длинная главная улица, по которой мистеръ Дэль медленно проходилъ теперь, начинала измнять свой шумный характеръ и въ отдаленномъ конц сливалась съ большой почтовой дорогой. Дома, съ лвой стороны, примыкали къ старинной, поросшей мхомъ, оград Лэнсмерскаго парка, на правой — хотя и стояли дома, но они отдлялись другъ отъ друга садами и принимали видъ плнительныхъ сельскихъ домиковъ,— домиковъ, такъ охотно избираемыхъ купцами, прекратившими свои торговыя дла, и ихъ вдовами, старыми двами и отставными офицерами, чтобъ проводить въ нихъ вечеръ своей жизни.

Мистеръ Дэль глядлъ на эти дома съ вниманіемъ человка, пробуждающаго свою память, и наконецъ остановился передъ однимъ изъ нихъ, почти крайнимъ на улиц и который обращенъ былъ къ широкой лужайк, прилегавшей къ маленькому домику, въ которомъ помщался привратникъ Лэнсмерскаго парка. Вблизи этого домика стоялъ старый подстриженный дубъ, въ густыхъ втвяхъ котораго раздавались нестройные звуки пискливыхъ голосовъ: это былъ крикъ голодныхъ воронятъ, ожидавшихъ возвращенія запоздалой матки. Мистеръ Дэль остановился на минуту и потомъ, ускоривъ шаги, прошелъ сквозь садикъ и постучался въ двери. Боковая комната дома, въ которую постучался мистеръ Дэль, была освщена, и онъ увидлъ въ окно неопредленныя тни трехъ фигуръ. Неожиданный стукъ произвелъ волненіе между фигурами, одна изъ нихъ встала и исчезла. Спустя минуту, на порог уличныхъ дверей показалась весьма нарядная, пожилыхъ лтъ служанка и довольно сердито спросила постителя, что ему нужно.

— Мн нужно видть мистера и мистриссъ Эвенель. Скажи, что я издалека пріхалъ повидаться съ ними, и передай имъ эту карточку.

Служанка взяла карточку и вполовину притворила дверь. Прошло по крайней мр три минуты прежде, чмъ она снова показалась.

— Мистриссъ Эвенель говоритъ, что теперь уже поздно. Впрочемъ, пожалуйте.

Мистеръ Дэль принялъ это очень нерадушное приглашеніе, прошелъ черезъ небольшой залъ и явился въ гостиной.

Старикъ Джонъ Эвенель, человкъ пріятной наружности и, по видимому, слегка пораженный параличемь, медленно приподнялся въ своемъ кресл. Мистриссъ Эвенель, въ чистомъ, накрахмаленномъ чепц и дымчатомъ плать, въ которомъ каждая складка говорила о важности и степенности особы, носившей его, бросивъ на мистера Дэля холодный, недоврчивый взглядъ, сказала:

— Вы длаете намъ большую честь своимъ посщеніемъ: прошу покорно садиться! Вы, кажется, пожаловали къ намъ по какому-то длу?

— Именно по тому, о которомъ я увдомлялъ васъ письмомъ.

Эти слова относились не къ мистриссъ, но къ мистеру Эвенелю.

— Мой мужъ очень нездоровъ.

— Бдное созданіе! сказалъ Джонъ слабымъ голосомъ и какъ будто выражая состраданіе къ самому себ.—Теперь я уже совсмъ не то, что бывалъ прежде. Впрочемъ, сэръ, вроятно, вы писали мн насчетъ предстоящихъ выборовъ.

— Совсмъ нтъ, Джонъ! ты ничего не знаешь, возразила мистриссъ Эвенель, взявъ мужа подъ руку.— Поди-ка лучше прилягъ немного, а я между тмъ переговорю съ джентльменомъ.

— Я еще до сихъ поръ принадлежу къ партіи ‘синихъ’, сказалъ бдный Джонъ: — но все уже не то, что было прежде,— и, склонясь на руку жены своей, онъ тихо побрелъ въ другую комнату.

На порог онъ повернулся къ мистеру Дэлю и съ величайшей учтивостью сказалъ:

— Впрочемъ, сэръ, душой я готовъ сдлать для васъ все, что вамъ угодно.

Положеніе старика тронуло мистера Дэля. Онъ помнилъ время, когда Джонъ Эвенель былъ самымъ виднымъ, самымъ дятельнымъ и самымъ веселымъ человкомъ въ Лэнсмер, самымъ непоколебимымъ приверженцемъ партіи ‘синихъ’ во время выборовъ.

Черезъ нсколько минутъ мистриссъ Эвенель возвратилась въ гостиную. Занявъ кресло въ нкоторомъ разстояніи отъ гостя и положивъ одну руку на ручку кресла, а другой расправляя жосткія складки своего жосткаго платья, она сказала:

— Что же вы скажете, сэръ?

Въ этомъ ‘что же вы скажете?’ отзывалось что-то зловщее, вызывающее на борьбу. Проницательный, Дэль принялъ этотъ вызовъ съ обыкновеннымъ хладнокровіемъ. Онъ придвинулъ свое кресло къ креслу мистриссъ Эвенель и, взявъ ее за руки, сказалъ ршительнымъ тономъ:

— Я буду говорить такъ, какъ другъ долженъ говорить своему другу.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА XXX.

Разговоръ мистера Дэля съ мистриссъ Эвенель продолжался боле четверти часа, но, по видимому, Дэль очень мало приблизился къ цли своей дипломатической поздки, потому что, медленно надвая перчатки, онъ говорилъ:

— Мн очень прискорбно думать, мистриссъ Эвенель, что сердце ваше могло затвердть до такой степени — да, да! вы извините меня: я по призванію своему долженъ говорить суровыя истины. Вы не можете сказать, что я не сохранилъ вашей тайны, но, вмст съ тмъ, не угодно ли вамъ припомнить, что я предоставилъ себ право соблюдать молчаніе исключительно съ той цлью, чтобъ мн позволено было дйствовать впослдствіи, какъ мн заблагоразсудится, для пользы мальчика. На этому-то основаніи, вы и общали мн устроить его будущность, какъ только достигнетъ онъ совершеннолтія, и теперь уклоняетесь отъ этого общанія.

— Я вамъ, кажется, ясно сказала, что и теперь беру на себя устроить его будущность. Я говорю, что вы можете отдать его въ ученье въ какой нибудь отдаленный городъ, а мы между тмъ приготовимъ ему хорошую лавку и отдадимъ ее въ полное его распоряженіе. Чего же вы хотите еще отъ насъ,— отъ людей, которые сами содержали лавку? Извините, сэръ, съ вашей стороны было бы весьма неблагоразумно требовать большаго.

— Мой добрый другъ, сказалъ мистеръ Дэль: — въ настоящее время я прошу у васъ только одного — чтобъ вы увидлись съ нимъ, приласкали его, послушали, какъ онъ говоритъ, и потомъ сдлали о немъ свое собственное заключеніе. У насъ должна быть одна общая цль въ этомъ дл, и именно, чтобъ внукъ вашъ сдлалъ хорошую каррьеру въ жизни и отвтилъ вамъ своею благодарностью. Но я не ручаюсь за успхъ въ этомъ, если мы сдлаемъ изъ него мелочного лавочника.

— Такъ неужели Джжнъ Ферфильдъ, у которой мужъ былъ простымъ плотникомъ, научила его презирать это ремесло? воскликнула мистриссъ Эвенелъ, съ гнвомъ.

— Сохрани Богъ! намъ небезъизвстно, что многіе знаменитые люди нашего отечества были сыновьями лавочниковъ. Но скажите, неужли должно ставить имъ въ вину или въ вину ихъ родителямъ, если таланты возвышаютъ ихъ? Англія не была бы Англіей, если бы каждому изъ британцевъ пришлось остановиться на томъ, съ чего началъ отецъ.

— Славно! проговорилъ, или, лучше сказать, простоналъ чей-то голосъ, котораго не слышали ни мистриссъ Эвенель, ни мистеръ Дэль.

— Все это прекрасно, сказала мистриссъ Эвенель, отрывисто.— Но послать такого мальчика въ университетъ…. скажите на милость, откуда взять средства для этого?

— Послушайте, мистриссъ Эвенель, ласковымъ тономъ сказалъ мистеръ Дэль: — чтобъ помстить его въ одну изъ кэмбриджскихъ коллегій, будетъ стоить не Богъ знаетъ какихъ издержекъ. Если вы согласитесь платить половину, другую половину я беру на себя: у меня нтъ дтей, слдовательно мн можно будетъ удлить такую бездлицу.

— Съ вашей стороны это весьма великодушно, сэръ, отвчала мистриссъ Эвенель, нсколько тронутая предложеніемъ Дэля, но все еще не обнаруживая расположенія устроить мальчика по предлагаемому плану.— Но я полагаю, что этимъ не кончатся наши попеченія.

— Поступивъ въ Кэмбриджъ, продолжалъ мистеръ Дэль, увлекаясь предметомъ: — въ Кэмбриджъ… гд главне всего обращаютъ вниманіе на науки математическія, то есть такія науки, въ которыхъ мальчикъ обнаружилъ уже обширныя способности, я увренъ, что онъ въ скоромъ времени отличится,— отличившись въ этомъ, онъ получитъ степень, то есть такое университетское, званіе, которое доставитъ ему средства обезпечить свое существованіе до тхъ поръ, пока онъ не сдлаетъ каррьеры. Согласитесь же, мистриссъ Эвенель, вдь вамъ это ровно ничего не будетъ стоить: изъ числа близкихъ родственниковъ у васъ ни души нтъ такихъ, которые бы требовали вашей помощи. Вашъ сынъ, какъ я слышалъ, весьма счастливъ.

— Сэръ! возразила мистриссъ Эвенель, прерывая: — разв потому, что сынъ нашъ Ричардъ составляетъ нашу гордость, что онъ добрый сынъ, и что онъ иметъ теперь свое собственное независимое состояніе,— разв поэтому мы должны лишить его того, что располагали оставить ему, и отдать это все мальчику, котораго мы вовсе не знаемъ, и который, вопреки вашимъ увреніямъ, быть можетъ, еще отплатитъ намъ неблагодарностью?

— Почему это такъ? не думаю.

— Почему! вскричала мистриссъ Эвенель, съ досадою: — почему! вамъ извстно, почему. Нтъ, ни за что не хочу допустить его до возвышенія въ жизни! Не хочу, чтобы меня на каждомъ шагу разспрашивали о немъ. Мн кажется, весьма нехорошо внушать простому ребенку такія высокія о себ понятія, и не думаю, чтобы даже дочь моя Ферфильдъ пожелала этого. А что касается того, чтобы просить меня ограбить Ричарда и вывести въ люди мальчишку, который былъ садовникомъ, землепашцемъ или чмъ-то въ этомъ род,— вывести его въ люди на позоръ джентльмену, который держитъ свой экипажъ, какъ, напримръ, сынъ мой Ричардъ,— позвольте вамъ сказать, что я ршительно на это не согласна! Я не хочу ничего подобнаго, и за тмъ всему длу конецъ.

Въ теченіе двухъ или трехъ послднихъ минутъ, и какъ разъ передъ тмъ, когда послышалось въ комнат: ‘Славно!’, которымъ одобрялось мнніе Дэля о британской націи, дверь, ведущая во внутренніе покои, оставалась полу-раскрытою, но этого обстоятельства разговаривавшіе не замтили. Когда же мистриссъ Эвенель выразила свою ршительность, дверь внезапно отворилась, и въ комнату вошелъ путешественникъ, съ которымъ мистеръ Дэль встртился на постояломъ двор.

— Нтъ, извините, сказалъ онъ, обращаясь къ мистеру Дэлю: — этимъ дло не кончилось. Вы говорили, сэръ, что этотъ мальчикъ очень уменъ?

— Ричардъ, ты насъ подслушивалъ! воскликнула мистриссъ Эвенель.

— Да, въ теченіе двухъ-трехъ послднихъ минутъ.

— Что же ты слышалъ?

— Слышалъ, что этотъ достопочтенный джентльменъ такого прекраснаго мннія о сын сестры моей, что даже предлагаетъ половину издержки за воспитаніе его въ университет. Милостивый государь, я вамъ премного обязанъ, и вотъ вамъ рука моя, если только вы не погнушаетесь взяться за нее.

Мистеръ Дэль, приведенный въ восторгъ такимъ внезапнымъ оборотомъ дла, вскочилъ со стула и, бросивъ на мистриссъ Эвенель торжествующій взглядъ, обими руками и со всею искренностію сжалъ руку Ричарда.

— Знаете ли что, сэръ, сказалъ Ричардъ: — потрудитесь надть вашу шляпу, мы вмст прогуляемся съ вами и поговоримъ объ этомъ дльнымъ образомъ. Вдь женщины не понимаютъ дла, и совтую вамъ никогда не говорить съ ними о чемъ-нибудь дльномъ.

Вмст съ этимъ Ричардъ вынулъ изъ кармана портъ-сигаръ, выбралъ сигару, зажегъ ее на свч и вышелъ въ залу.

Мистриссъ Эвенель схватила мистера Дэля за руку.

— Сэръ, сказала она: — будьте осторожне въ вашемъ разговор съ Ричардомъ. Не забудьте вашего общанія.

— А разв ему не все извстно?

— Ему? ему ровно ничего неизвстно, кром того разв, что онъ усплъ подслушать. Я уврена, что вы, какъ джентльменъ, не измните вашему слову.

— Мое слово условное, но во всякомъ случа общаю вамъ хранить молчаніе и не нарушить даннаго слова безъ уважительной на то причины. Надюсь, что мистеръ Ричардъ Эвенель избавитъ меня отъ необходимости сдлаться въ глазахъ вашихъ измнникомъ.

— Скоро ли вы пойдете, сэръ? вскричалъ Ричардъ, отпирая уличную дверь.

Мистеръ Дэль присоединился къ Ричарду уже на улиц. Ночь была прекрасная, мсяцъ свтилъ ярко, воздухъ былъ свжъ и чистъ.

— Неужели, сказалъ Ричардъ, задумчиво: — бдная Джэнъ, которая всегда была какой-то горемыкой въ нашемъ семейств, съумла такъ прекрасно поднять своего сына? и неужели мальчикъ въ самомъ дл того-э? Неужели онъ можетъ отличиться въ коллегіи?

— Я увренъ въ этомъ, отвчалъ мистеръ Дэль, просовывая руку подъ руку Ричарда, который нарочно согнулъ ее для этой цли.

— Хотлось бы мн увидть его, сказалъ Ричардъ: — очень бы хотлось. Ну, что, скажите, иметъ ли онъ хоть манеру порядочнаго человка, или онъ похожъ на деревенскаго парня?

— Могу уврить васъ, что разговоръ его такъ уменъ и приличенъ и обращеніе его такъ скромно и деликатно, что, право, иной богатый джентльменъ сталъ бы гордиться подобнымъ сыномъ.

— Странно, замтилъ Ричардъ: — какая разница бываетъ въ членахъ одного и того же семейства. Вотъ хоть бы Джэнъ, которая не уметъ ни читать, ни писать, только и годилась быть женой какого нибудь мастерового, она не имла ни малйшаго понятія о томъ, что выше ея положенія въ свтъ, и потомъ, когда я вспоминаю о бдной сестр моей Нор… вы не поврите, сэръ, эта сестра была во всхъ отношеніяхъ прекраснйшее созданіе въ цломъ мір, даже еще въ самомъ раннемъ дтскомъ возраст, по крайней мр она была не боле какъ ребенокъ, когда я отправлялся въ Америку. И часто, прокладывая себ, дорогу въ жизни, очень часто говаривалъ я самъ себ: ‘моя маленькая Нора современемъ будетъ настоящая лэди!’ Бдняжка! не удалось мн увидть ее: она умерла въ самомъ цвт своихъ лтъ.

Голосъ Ричарда дрожалъ. Мистеръ Дэль крпко прижалъ его руку къ себ.

— Ничто такъ не улучшаетъ насъ, какъ воспитаніе, сказалъ онъ, посл нкотораго молчанія.— Я полагаю, что ваша сестра Нора получила большое образованіе и умла воспользоваться этимъ: то же самое можно сказать и о вашемъ племянник.

— Посмотримъ, посмотримъ, сказалъ Ричардъ, сильно топнувъ ногой о тротуаръ: — и если онъ понравится мн, то я постараюсь замнить ему мсто отца. Замтьте, мистеръ…. какъ васъ зовутъ, сэръ?

— Дэль.

— Замтьте, мистеръ Дэль, вдь я человкъ холостой. Можетъ статься, я женюсь, а можетъ быть, и нтъ. Впрочемъ, мн не хочется остаться, какъ говорится, на всю жизнь бобылемъ! Если удастся мн съискать знатную лэди, то почему и не такъ! Впрочемъ, это еще впереди, а до того времени мн бы пріятно было имть племянника, котораго бы мн нестыдно было показывать порядочнымъ людямъ. Извольте видть, сэръ, я человкъ новый, я, такъ сказать, строитель моего богатства и счастія, и хотя я усплъ-таки пособрать кое-что по части умственнаго образованія — какимъ образомъ, ужь того я не знаю,— вроятно, въ то время, какъ я карабкался на лстницу, достигая счастія,— но при всемъ томъ, возвратясь въ отечество, я вижу ясно, что для здшнихъ лэди я вовсе не пара, а почему? потому что не умю показать себя въ гостиныхъ такъ хорошо, какъ бы хотлось мн. Я могъ бы сдлаться членомъ Парламента, еслибъ захотлъ, но тогда, пожалуй, чего добраго, я былъ бы посмшищемъ для другихъ. Принимая все это въ разсчетъ, еслибъ я могъ пріобрсть младшаго товарища, который принялъ бы на себя вс занятія по части учтивости и свтскаго обращенія, который показывалъ бы только товаръ, то я полагаю, что домъ Эвенеля и Комп. оказалъ бы немаловажную честь британцамъ. Понимаете ли вы меня?

— Совершенно понимаю, отвчалъ мистеръ Дэль, сохраняя серьёзный видъ, но въ душ онъ смялся.

— Теперь вотъ еще что я долженъ сказать вамъ, продолжалъ новый человкъ: — я нисколько не стыжусь того, что возвысился въ жизни моими собственными заслугами, и не скрываю прежняго своего положенія. Въ дом своемъ я часто люблю говорить своимъ гостямъ: я пріхалъ въ Нью-Йоркъ съ десятью фунтами стерлинговъ,— и вотъ теперь, видите, что я такое. Несмотря на богатство, которымъ я обладаю, я не могу жить вмст съ родителями. Люди примутъ васъ къ себ со всми вашими недостатками, если вы богаты, но нельзя же навязывать имъ въ придачу къ этимъ недостаткамъ и ваше семейство. Поэтому, если я не хочу, чтобы отецъ мой и мать, которыхъ я люблю боле всего на свт, сидли за моимъ столомъ и мои лакеи стояли бы за ихъ стульями, то и подавно не хочу видть въ своемъ дом сестру Джэнъ. Я помню ее очень хорошо и не думаю, чтобы съ лтами она сдлалась благовоспитанне. И потому прошу васъ покорнйше, не совтуйте ей прізжать ко мн: этого не должно быть ни подъ какимъ видомъ. Вы не говорите ей ни слова обо мн. Но пришлите ея сына къ ддушк, а я его уже тамъ осмотрю…. понимаете?

— Понимаю, но согласитесь, что трудно будетъ разлучить ее съ сыномъ.

— Пустяки! вс дти должны разлучаться съ своими родителями, когда они намрены вступить въ свтъ. Итакъ, это ршено! Теперь вотъ что вы скажите мн. Я знаю, что старики частенько таки журили сестру мою Джэнъ, то есть ее журила мать моя: отъ отца мы ни разу не слышали и грубаго слова. Быть можетъ, въ этомъ отношеніи она поступала съ Джэнъ не совсмъ-то справедливо. Впрочемъ, нельзя и винить ее въ томъ. Вотъ почему это случилось. Когда отецъ мой и мать держали лавку на Большой Улиц, насъ была тогда большая семья, и каждому изъ насъ назначено было свое занятіе, а такъ какъ Джэнъ была расторопне и смышлене всхъ насъ, то на ея долю доставалось работы больше всхъ, такъ что вскор отдали ее въ чужое мсто, и ей, бдняжк, некогда было и подумать объ ученьи. Впослдствіи отецъ мой пріобрлъ большое расположеніе лорда Лэнсмера, и именно по случаю выборовъ, въ которыхъ онъ горой стоялъ за ‘синихъ’. Въ то время родилась Нора, и милэди была ея крестной матерью. Большая часть братьевъ моихъ и сестеръ умерли, и отецъ ршился оставить торговлю. Когда взяли Джэнъ домой, то она была такая простенькая, такая неотесанная, что мать моя не могла не замтить сильнаго контраста между нею и Норой. Конечно, такъ и должно случиться, потому что Джэнъ родилась въ то время, когда родители мои считались ни боле, ни мене, какъ бдными лавочниками, а Нора выросла въ то время, когда они разбогатли, оставили торговлю и жили на джентльменскую ногу: разница тутъ очевидна. Моя мать смотрла на Джэнъ какъ на чужое дтище. Впрочемъ, въ этомъ много виновата и сама Джэнъ: мать помирилась бы съ ней, еслибъ она вышла замужъ за нашего сосда, богатаго купца, торговавшаго краснымъ товаромъ, такъ вдь нтъ, не послушалась и вышла за Марка Ферфильда, простого плотника. Знаете, родители больше всего любятъ тхъ дтей, которыя лучше успваютъ въ жизни. Это и весьма натурально. Вотъ, напримръ, хоть про себя сказать, они и вниманія не обращали на меня до тхъ поръ, пока я не пріхалъ изъ Америки. Однако, возвратимся къ Джэнъ: я думаю, они совсмъ позабыли ее, бдную. Скажите, по крайней мр, какъ она поживаетъ?

— Живетъ трудами, бдно, но не жалуется на судьбу.

— Сдлайте одолженіе, передайте ей это.

И Ричардъ вынулъ изъ бумажника билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ.

— Вы можете сказать ей, что это прислали старики, или что это подарокъ отъ Дика, но отнюдь не говорите, что я воротился изъ Америки.

— Мой добрый сэръ, сказалъ мистеръ Дэль: — я боле и боле начинаю благодарить случай, который познакомилъ насъ. Съ вашей стороны это весьма щедрый подарокъ, но, мн кажется, всего лучше послать бы его черезъ вашу матушку. Хотя я ни подъ какимъ видомъ не хочу измнить той довренности, которую вы возлагаете на меня, но согласитесь, что если мистриссъ Ферфильдъ будетъ разспрашивать меня о своемъ брат, то я ршительно не найдусь, что отвтить ей. Кром одной мн не приводилось хранить тайнъ, и я надюсь, что меня избавятъ отъ другой. Скрывать тайну, по моему мннію, почти то же самое, что лгать.

— Стало быть, у васъ есть тайна? сказалъ Ричардъ, взявъ назадъ билетъ.

Быть можетъ, въ Америк онъ научился быть очень любознательнымъ.

— Скажите, что же эта за тайна? продолжалъ онъ, довольно настоятельно.

— Если я скажу вамъ ее, отвчалъ мистеръ Дэль, съ принужденнымъ смхомъ: — тогда она не будетъ уже тайной.

— А, понимаю! вы хотите сказать, что мы въ Англіи…. Какъ угодно! Быть можетъ, откровенность моя покажется вамъ странною, но знаете ли, что мн понравился вашъ взглядъ при первой встрч нашей на постояломъ двор? Впрочемъ, и въ васъ я замтилъ одно качество, которое, признаюсь, не слишкомъ жалую, и именно то, которое называется у насъ британскою гордостью.

Мистеръ Дэль не хотлъ возражать на это замчаніе. Имя въ виду одну только пользу Ленни Ферфильда, онъ не хотлъ защищать себя, опасаясь повредить длу, получившему такой прекрасный оборотъ.

Между тмъ Ленни Ферфильдъ, вовсе не помышляя о перемн, которую мистеръ Дэль своими переговорами намревался произвесть въ судьб его, наслаждался первою двственною прелестію славы. Въ главномъ город округа, согласно съ требованіемъ вка и быстро распространившимся по всей Англіи обыкновеніемъ, основано было механическое общество, и нкоторые изъ почтенныхъ членовъ, боле другихъ занимавшіеся развитіемъ этого провинціальнаго Атенеума, назначили призъ за лучшее разсужденіе о ‘Распространеніи познанія’, предмет, если хотите, весьма обыкновенномъ, но о которомъ, по мннію особъ, назначавшихъ призъ, трудно было сказать что нибудь особенное. Призъ достался Леонарду Ферфильду. Его разсужденіе удостоилось похвалы отъ цлаго общества, оно было напечатано на счетъ общества и награждено серебряной медалью, изображающей Аполлона, возлагающаго лавровый внокъ на Заслугу. Въ заключеніе всего окружная газета провозгласила, что Британія произвела новое чудо въ особ самоучки-садовника.

На механическіе проэкты Деонарда обращено было особенное вниманіе. Сквайръ, ревностный поборникъ всякаго рода нововведеній и улучшеніи, пригласилъ инженера осмотрть систему орошенія полей, и инженеръ былъ пораженъ простотою средствъ, которыми устранялось весьма важное техническое затрудненіе. Ближайшіе фермеры называли Деонарда ‘мистеромъ Ферфильдомъ’ и приглашали его навщать ихъ дома, когда вздумается. Мистеръ Стирнъ, встрчаясь съ нимъ на большой дорог, прикасался къ шляп и вмст съ тмъ выражалъ надежду, что ‘мистеръ Ферфильдъ не помнитъ зла.’ Все это были первые и самые сладкіе плоды славы, и если Леонарду суждено сдлаться великимъ человкомъ, то послдующіе плоды его славы не будутъ уже имть такой сладости. Этотъ-то успхъ и заставилъ мистера Дэля принять ршительныя мры къ устройству будущности Леонарда, первый приступъ къ которымъ ознаменованъ былъ вышеприведенной, давно-задуманной поздкой. Въ теченіе послднихъ двухъ лтъ мистеръ Дэль возобновилъ свои дружескія посщенія вдовы и мальчика, съ безпредльной надеждой и величайшей боязнію замчалъ онъ быстрое развитіе ума, выступавшаго теперь изъ среды обыкновенныхъ умовъ, окружавшихъ его, смлымъ, ни въ чемъ негармонирующимъ съ ними рельефомъ.

Былъ вечеръ, когда мистеръ Дэль, возвратясь изъ путешествія, медленно шелъ по дорог въ казино. Передъ уходомъ изъ дому, онъ положилъ въ карманъ разсужденіе Леонарда Ферфильда, удостоенное награды. Онъ чувствовалъ, что нельзя было выпустить молодого человка въ свтъ безъ приготовительной лекціи, и намревался наказать бдную Заслугу тмъ же самымъ лавровымъ внкомъ, который она получила отъ Аполлона. Впрочемъ, въ этомъ отношеніи онъ крайне нуждался въ помощи Риккабокка, или, врне сказать, онъ боялся, что если ему не удастся склонить на свою сторону Риккабокка, то философъ разрушитъ вс его планы и дйствія.

ГЛАВА XXXI.

Изъ за втвей померанцевыхъ деревьевъ долетали нжные звуки до слуха мистера Дэля, въ то время, какъ онъ медленно поднимался по отлогому косогору, подходившему къ самому дому Риккабокка. Съ каждымъ шагомъ они становились для слуха явственне, нжне, плнительне. Мистеръ Дэль остановился. Онъ началъ вслушиваться, и до него ясно долетли слова Ave Maria. Віоланта пла свой вечерній гимнъ, и мистеръ Дэль не тронулся съ мста, пока голосъ Віоланты не умолкъ посреди безмолвія наступившаго вечера. Достигнувъ террасы, мистеръ Дэль засталъ все семейство Риккабокка подъ тентомъ. Мистриссъ Риккабокка что-то вязала. Синьоръ Риккабокка сидлъ со сложенными на груди руками, книга, которую онъ читалъ передъ тмъ за нсколько минутъ, упала на землю, и черные глаза его были спокойны и задумчивы. Окончивъ гимнь, Віоланта сла на землю между отцомъ и мачихой, ея головка склонилась на колни мачихи, а рука покоилась на колн отца, ея взоры съ нжностію устремлены были на лицо Риккабокка.

— Добрый вечеръ, сказалъ мистеръ Дэль.

Віоланта тихонько подкралась къ мистеру Дэлю и, заставивъ его наклониться такъ, что ухо его почти касалось ея губокъ, прошептала:

— Пожалуста, поговорите о чемъ нибудь съ папа, развеселите его. Посмотрите, какой онъ печальный.

Сказавъ это, она удалилась отъ него и, по видимому, занялась поливкою цвтовъ, разставленныхъ вокругъ бесдки, на самомъ же дл внимательно смотрла на отца, и при этомъ въ свтлыхъ глазкахъ ея искрились слезы.

— Что съ вами, мой добрый другъ? съ участіемъ спросилъ мистеръ Дэль, положивъ руку на плечо итальянца.— Мистриссъ Риккабокка, вы не должны доводить его до унынія.

— Я обнаружилъ бы величайшую непризнательность къ ней, еслибъ ршился подтвердить ваши слова, мистеръ Дэль, сказалъ бдный итальянецъ, стараясь выказать все свое уваженіе къ прекрасному полу.

Другая жена, которая ставитъ себ въ упрекъ, если мужъ ея находится въ непріятномъ расположеніи духа, отвернулась бы съ пренебреженіемъ отъ такой фразы, скоре вычурной, чмъ чистосердечной, и, пожалуй, еще вывела бы изъ этого ссору, но мистриссъ Риккабокка взяла протянутую руку мужа со всею нжностью любящей жены и весьма наивно сказала:

— Это происходитъ оттого, мистеръ Дэль, что я сама очень скучна, мало того: я очень глупа. И не знаю, почему я не замчала за собой этого недостатка до замужства.— Я очень рада вашему приходу. Вы можете начать какой нибудь ученый разговоръ, и тогда мужъ мой забудетъ о своемъ….

— О чемъ же это о своемъ? спросилъ Риккабокка съ любопытствомъ.

— О своемъ отечеств. Неужели вы думаете, что я не умю иногда читать ваши мысли?

— Напротивъ, весьма часто. Только на этотъ разъ вы, врно, не умли прочитать ихъ. Языкъ прикасается къ больному зубу, но самый лучшій дантистъ не узнаетъ этого зуба до тхъ поръ, пока ротъ не будетъ открытъ. Basta! Нельзя ли вамъ предложить вина, мистеръ Дэль? оно у насъ самое чистое.

— Благодарю васъ. Я лучше выпилъ бы чаю.

Мистриссъ Риккабокка, весьма довольная случаемъ находиться въ своей стихіи, немедленно встала и ушла въ комнаты приготовить нашъ національный напитокъ. Мистеръ Дэль занялъ ея стулъ.

— Такъ вы опять начинаете унывать? сказалъ онъ.— Не стыдно ли вамъ! По моему, если есть въ мір что нибудь привлекательное, къ чему мы должны постоянно стремиться, такъ это веселое расположеніе духа.

— Не спорю, возразилъ Риккабокка, съ тяжелымъ вздохомъ.— А знаете ли вы слова какого-то грека, на котораго, мн кажется, очень часто ссылается вашъ любимецъ Сенека, что мудрый человкъ уноситъ съ собой частицу родной земли на подошвахъ своихъ ногъ, но ему не унести съ собой солнечныхъ лучей своего отечества?

— Извините, синьоръ Риккабокка, а я вотъ что скажу вамъ на это, замтилъ мистеръ Дэль довольно сухо: — вы тмъ сильне чувствовали бы счастіе, чмъ мене уважали бы свою философію.

— Cospetto! воскликнулъ докторъ, начиная горячиться.— Объясните пожалуста, почему это такъ?

— Разв вы не согласитесь съ тмъ, что, гоняясь за мудростью, ваши желанія всегда остаются неудовлетворенными въ предлахъ небольшого круга, въ которомъ заключается вся ваша жизнь? Конечно, этотъ кругъ не такъ обширенъ, какъ ваше отечество, о которомъ вы сокрушаетесь, но все же въ немъ весьма довольно мста для ващего ума и пищи для вашихъ чувствъ.

— Вы какъ разъ попали на больной зубъ, сказалъ Риккабокка, съ восхищеніемъ.

— Мн кажется весьма нетрудно измнить его, отвчалъ мистеръ Дэль.— Зубъ мудрости выходитъ самымъ послднимъ и причиняетъ намъ мучительную боль. Еслибъ вы держали на строгой діэт вашъ умъ, а боле питали сердце, вы мене были бы философомъ, а боле….

Съ языка мистера Дэля чуть не сорвалось слово ‘семьяниномъ’. Онъ, однако же, удержался отъ этого выраженія, опасаясь еще боле раздражить итальянца, и замнилъ его простымъ, но врнымъ опредленіемъ: ‘вы были бы боле счастливымъ человкомъ!’

— Кажется, я длаю съ моимъ сердцемъ все, что только можно, возразилъ докторъ.

— О, не говорите этого! человкъ съ вашимъ сердцемъ никогда бы не почувствовалъ недостатка въ счастіи. Другъ мой, мы живемъ въ вкъ черезчуръ излишняго умственнаго образованія. Мы слишкомъ мало обращаемъ вниманія на простую, благотворную вншнюю жизнь, въ которой такъ много положительной радости. Углубившись въ міръ внутренній, мы становимся слпы къ этому прекрасному вншнему міру. Изучая себя какъ человка, мы почти забываемъ обратить взоры свои къ небу и согрть свою душу отрадной улыбкой Творца вселенной.

Риккабокка механически пожалъ плечами, что длалъ онъ каждый разъ, когда кто нибудь другой начиналъ читать ему мораль. Впрочемъ, на этотъ разъ въ улыбк его незамтно было ни малйшей ироніи, и онъ отвчалъ мистеру Дэлю весьма спокойно:

— Въ вашихъ словахъ заключается много истины. И согласенъ, что мы гораздо больше живемъ умомъ, нежели сердцемъ. Познаніе иметъ свои темныя и свтлыя стороны.

— Вотъ въ этомъ-то смысл я и хотлъ поговорить съ вами насчетъ Леонарда.

— Да, кстати: чмъ кончилось ваше путешествіе?

— Я все разскажу вамъ, когда мы посл чаю отправимся къ нему. Въ настоящее время я занятъ боле вами, нежели имъ.

— Мной! Не напрасный ли трудъ? Дерево, на которое вы хотите обратить вниманіе, давно сформировалось, вамъ нужно теперь заняться молодою вткой.

— Деревья — деревьями, а втки — втками, возразилъ мистеръ Дэль докторальнымъ тономъ: — вы, врно, знаете, что человкъ ростетъ до самой могилы. Помнится, мы говорили мн, что когда-то едва-едва избавились отъ тюрьмы?

— Ваша правда.

— Вообразите себ, что въ настоящее время вы находитесь въ этой тюрьм, и что благодтельная волшебница показала вамъ изображеніе этого дома, тихаго, спокойнаго, въ чужой, но безопасной земл, вообразите, что вы видите изъ вашей темницы померанцовыя деревья въ полномъ цвт, чувствуете, какъ легкій втерокъ навваетъ на ваше лицо отрадную прохладу, видите дочь свою, которая веселится или печалится, смотря потому, улыбаетесь ли вы, или хмуритесь, что внутри этого очарованнаго дома находится женщина, не та, о которой вы мечтали въ счастливой юности, но врная и преданная женщина, каждое біеніе сердца которой такъ чутко согласуется съ біеніемъ вашего. Скажите, неужели вы не воскликнули бы изъ глубины темницы: ‘О, волшебница! такое жилище было бы для меня настоящимъ раемъ.’ Неблагодарный человкъ! ты ищешь разнообразія, перемнъ для своего ума и никогда не находишь ихъ, между тмъ какъ твое сердце было бы довольно тмъ, что окружаетъ его.

Риккабокка былъ тронутъ: онъ молчалъ.

— Поди сюда, дитя мое, сказалъ мистеръ Дэль, обращаясь къ Віолант, которая все еще стояла между цвтами и не сводила глазъ съ своего отца.— Поди сюда, сказалъ онъ, приготовивъ руки для объятія.

Віоланта подошла, и ея головка склонилась на грудь добраго пастора.

— Скажи мн, Віоланта, когда ты бываешь одна въ поляхъ или въ саду, когда, ты знаешь, что оставила папа своего дома въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, такъ что въ душ теб не о чемъ даже и заботиться,— скажи, Віоланта, когда въ такія минуты ты остаешься одна съ цвтами, которые окружаютъ тебя, и птичками, которыя поютъ надъ тобой, чмъ тебя кажется тогда жизнь: счастіемъ или тяжелымъ бременемъ?

— Счастіемъ! отвчала Віоланта, протяжнымъ голосомъ и прищуривъ глазки.

— Не можешь ли ты объяснить мн, какого рода это счастіе?

— О, нтъ, это невозможно! и притомъ оно не всегда бываетъ одинаково: иногда оно такое тихое, спокойное, а иногда такое порывистое, что въ ту минуту мн бы хотлось имть крылья, чтобъ летть къ Богу и благодарить его!

— Другъ мой, сказалъ мистеръ Дэль:— вотъ прямое, истинное сочувствіе между жизнью и природой. Это чувство мы навсегда сохранили бы при себ, еслибъ только боле заботились о сохраненіи дтской невинности и дтскаго чувства. А мн кажется, мы должны также сдлаться дтьми, чтобъ знать, сколько сокровищъ заключается въ нашемъ земномъ достояніи.

Въ это время служанка (Джакеймо съ ранняго утра и до поздняго вечера находился теперь на поляхъ) принесла въ бесдку столъ, уставила его всми чайными принадлежностями и, кром того, другими напитками, сколько дешевыми, столько же и пріятными, особливо въ лтнюю, знойную пору,— напитками, приготовленными изъ сочныхъ плодовъ, подслащенныхъ медомъ, и только что вынесенными изъ ледника. Мистеръ Дэль всегда съ особеннымъ удовольствіемъ пилъ чай въ дом Риккабокка, за чайнымъ столомъ бднаго изгнанника онъ находилъ какую-то прелесть, которая сколько плняла зрніе, столько же и удовлетворяла вкусу. Чайный сервизъ, хотя и простой, веджвудовскій, имлъ классическую простоту, передъ этимъ сервизомъ старинный индйскій фаянсъ мистриссъ Гэзельденъ и лучшій ворчстерскій фарфоръ мистриссъ Дэль казались пестрыми, неуклюжими.

Маленькій банкетъ начался довольно скучно, потому что вс почти молчали. Но, спустя нсколько минутъ, Риккабокка сбросилъ съ себя угрюмость, сдлался веселъ и одушевился. Вслдъ за тмъ на лиц мистриссъ Риккабокка показалась веселая улыбка, и она безпрестанно просила кавалеровъ сть ея тосты, а Віоланта, почти всегда серьёзная, смялась теперь отъ чистаго сердца и заигрывала съ гостемъ, не пропуская случая, когда мистеръ Дэль отворачивался въ сторону, утащить его чашку съ горячимъ чаемъ и вмсто нея поставить холодный вишневый сокъ. Мистеръ Дэль не разъ вскакивалъ со стула, бгалъ за Віолантой, принималъ сердитый видъ, ловилъ ее, но Віоланта плнительно увертывалась, такъ что мистеръ Дэль наконецъ совершенно утомился, заключилъ миръ съ маленькой шалуньей и принужденъ былъ по необходимости прибгнуть къ холодному морсу. Такимъ образомъ время катилось незамтно до тхъ поръ, пока на церковной башн не раздался отдаленный бой часовъ. Мистеръ Дэль быстро поднялся со стула и вскричалъ:

— Чуть-чуть не позабылъ, зачмъ я пришелъ сюда! Теперь, пожалуй, будетъ поздно итти къ нашему Леонарду. Бги поскоре, шалунья, и принеси шляпу твоему папа.

— И зонтикъ, сказалъ Риккабокка, взглянувъ на безоблачное небо, озаренное блднымъ свтомъ полной луны.

— Зонтикъ отъ звздъ? замтилъ мистеръ Дэль, со смхомъ.

— Звзды никогда не благоволили ко мн, сказалъ Риккабокка.— А почему знать, что еще можетъ случиться!

Риккабокка и Дэль шли по дорог весьма дружелюбно.

— Вы сдлали для меня большое благодяніе, сказалъ Риккабокка.— Впрочемъ, я не думаю, чтобы я былъ расположенъ къ постоянной и притомъ безразсудной меланхоліи, которую вы, по видимому, подозрваете во мн. Человку, для котораго прошедшее служитъ единственнымъ собесдникомъ, вечера невольно покажутся иногда чрезвычайно длинными и въ добавокъ скучными.

— Неужели одн только ваши мысли и служатъ вамъ единственными собесдниками? а дочь?

— Она еще такъ молода.

— А жена?

— Она такъ….

Итальянецъ хотлъ, по видимому, выразить эпитетъ неслишкомъ выгодный для мистриссъ Риккабокка, но умолчалъ о немъ и вмсто того кротко прибавилъ:

— Такъ добра. Притомъ же согласитесь, что у насъ не можетъ быть слишкомъ много общаго.

— О, нтъ, въ этомъ отношеніи я не согласенъ съ вами. Вашъ домъ, ваши интересы, ваше счастіе и наконецъ жизнь васъ обоихъ непремнно должны быть общими между вами. Мы, мужчины, до такой степени взыскательны, что, ршаясь начать супружескую жизнь, надемся найти для себя идеальныхъ нимфъ и богинь, и еслибъ мы находили ихъ, то поврьте, что цыпляты за нашимъ столомъ всегда обращались бы не въ сочное и питательное блюдо, а въ мочалки, и телятина являлась бы такая жочткая и холодная, какъ камень.

— Per Bacco! вы настоящій оракулъ, сказалъ Риккабокка, съ громкимъ смхомъ.— Не забудьте, однако, что я не такой скептикъ, какъ вы. Я уважаю прекрасный полъ слишкомъ много. Мн кажется, что большая часть женщинъ осуществляютъ т идеалы, которые мужчины находятъ….. въ поэтическихъ произведеніяхъ!

— Правда ваша,— правда! да вотъ хоть бы моя неоцненная мистриссъ Дэль, началъ мистеръ Дэль, не понимая этого саркастическаго комплимента прекрасному полу, но понизивъ свой голосъ до шопота и оглядываясь кругомъ, какъ будто опасаясь, чтобы кто нибудь не подслушалъ его: — моя неоцненная мистриссъ Дэль лучшая женщина въ мір. Я готовъ назвать ее геніемъ-хранителемъ, конечно….

— Что же это такое конечно? спросилъ Риккабокка, принимая серьёзный видъ.

— Конечно, и я бы могъ сказать, что ‘между нами нтъ ничего общаго’, еслибъ я сталъ сравнивать ее съ собой относительно ума и, вооруженный логикой и латынью, презрительно сталъ бы улыбаться, когда бдная Кэрри сказала бы что нибудь не столь глубокомысленное, какъ мадамъ де-Сталь. Но, припоминая вс маленькія радости и огорченія, которыми мы длились другъ съ другомъ, и чувствуя, до какой степени былъ бы я одинокъ безъ нея, я тотчасъ постигаю, что между нами столько есть общаго, сколько можетъ быть между двумя созданіями, которыхъ одинаковое образованіе одлило одинаковыми понятіями, и, кром того, женившись на черезчуръ умномъ созданіи, я находился бы въ безпрерывной борьб съ разсудкомъ, находился бы въ томъ непріятномъ положеніи, какое испытываю при встрч съ такимъ скучнымъ мудрецомъ, какъ вы. Я не говорю также, что мистриссъ Риккабокка одно и то же, что мистриссъ Дэль, прибавилъ мистеръ Дэль, боле и боле одушевляясь: — нтъ! во всемъ мір существуетъ одна только мистриссъ Дэль. Вы выиграли призъ въ лотере супружества и должны довольствоваться имъ. Вспомните Сократа: даже и онъ былъ доволенъ своей Ксантиппой!

Въ эту минуту докторъ Риккабокка вспомнилъ о ‘маленькихъ капризахъ’ мистриссъ Дэль и въ душ восхищался, что въ мір не существовало другой подобной женщины, которая весьма легко могла бы выпасть на его долю. Не обнаруживая, однако же, своего тайнаго убжденія, онъ отвчалъ весьма спокойно:

— Сократъ былъ человкъ выше всякаго подражанія. Но и онъ, я полагаю, очень рдко проводилъ вечера въ своемъ дом. Однако, revenons nos moutons, мы почти у самого коттэджа мистриссъ Ферфильдъ, а вы еще не сказали мн, что сдлано вами для Леонарда.

Мистеръ Дэль остановился, взялъ Риккабокка за пуговицу и въ нсколькихъ словахъ сообщилъ ему, что Леонардъ долженъ отправиться въ Лэнсмеръ къ своимъ родственникамъ, которые имютъ состояніе и если захотятъ, то устроютъ его будущность, откроютъ поприще его способностямъ.

— Судя по нкоторымъ выраженіямъ въ ‘Разсужденіи’ Леонарда, я начинаю думать, что онъ, слишкомъ увлеченный пріобртеніемъ познаній, забываетъ то, что везд, во всякое время должно составлять необходимую принадлежность каждаго человка. Мн кажется, онъ длается слишкомъ самоувреннымъ, и я боюсь, чтобы эта самоувренность не погубила его. Поэтому-то я и намренъ теперь просвтить его немного въ томъ, что онъ называетъ просвщеніемъ.

— О, это должно быть очень интересно! сказалъ Риккабокка, въ веселомъ расположеніи духа.— Я увренъ, что дло не обойдется безъ меня, и отъ души радуюсь, потому что это заставляетъ меня думать, что и мы, философы, люди не совсмъ безполезные.

— Я бы сказалъ вамъ ‘да’, еслибъ вы не были до такой степени высокомрны, что безпрестанно заблуждаетесь сами и невольнымъ образомъ вводите другихъ въ заблужденіе, отвчалъ мистеръ Дэль.

И вмст съ этимъ, взявъ рукоятку краснаго зонтика, онъ постучалъ ею въ дверь коттэджа.

Нтъ ни одного недуга, который бы такъ быстро развивался въ человк и котораго симптомы были бы такъ разнообразны и удивительны, какъ недугъ, называемый жаждою познаній. Въ нравственномъ мір мало найдется такихъ любопытныхъ зрлищь, какъ зрлище, которое могутъ доставить намъ многіе чердаки, пріютъ бдныхъ тружениковъ, еслибъ только Асмодей раскрылъ крыши для нашего любопытства. Мы увидли бы неустрашимое, терпливое, усердное человческое созданіе, пробивающее многотрудный путь, сквозь чугунныя стны нищеты, въ величественную, великолпную безпредльность, озаренную миріадами звздъ.

Такъ точно и теперь: въ маленькомъ коттэдж, въ тотъ часъ, когда богатые люди только что садятся за обдъ, а бдные уже ложатся спать, мистриссъ Ферфильдъ удалилась на покой, между тмъ какъ самоучка Леонардъ слъ за книги. Поставивъ свои столъ передъ окномъ, онъ отъ времени до времени взглядывалъ на небо и любовался спокойствіемъ луны. Къ счастію для него, тяжелыя физическія работы начинались съ восходомъ солнца и потому служили спасительнымъ средствомъ къ замн часовъ, отнятыхъ у ночи. Люди, ведущіе сидячую жизнь, не были бы такими диспептиками, еслибъ трудились на открытомъ воздух столько часовъ, сколько Леонардъ. Но даже и въ немъ вы легко могли бы замтить, что умъ началъ пагубно дйствовать на его физическій составъ: это обыкновенная дань тлу отъ дятельнаго ума.

Неожиданный стукъ въ двери испугалъ Леонарда, но вскор знакомый голосъ пастора успокоилъ его, и онъ впустилъ постителей съ нкоторымъ изумленіемъ.

— Мы пришли поговорить съ тобой, Леонардъ, сказалъ мистеръ Дэль: — но я боюсь, не потревожимъ ли мы мистриссъ Ферфильдъ?

— О, нтъ, сэръ! она спитъ наверху: дверь туда заперта, и сонъ ея постоянно крпокъ.

— Это что! у тебя французская книга, Леонардъ! разв ты знаешь по французски? спросилъ Риккабокка.

— Я не находилъ никакой трудности изучить французскій языкъ. Когда я выучилъ грамматику, то и языкъ сдлался мн понятенъ.

— Правда. Вольтеръ весьма справедливо замчаетъ, что во французскомъ язык ничего нтъ темнаго.

— Желалъ бы я тоже самое сказать и объ англійскомъ язык, замтилъ пасторъ.

— А это что за книга? латинская! Виргилій!

— Точно такъ, сэръ. Вотъ съ этимъ языкомъ совсмъ дло другое: я вижу, что безъ помощи учителя мн не сдлать въ немъ большихъ успховъ, и потому хочу оставить его.

И Леонардъ вздохнулъ.

Два джентльмена обмнялись взорами и заняли стулья. Молодой Леонардъ скромно стоялъ передъ ними, въ его наружности, въ его поз было что-то особенное, трогавшее сердце и плнявшее взоръ. Онъ уже не былъ тмъ робкимъ мальчикомъ, который дрожалъ при вид суроваго лица мистера Стирна,— не былъ и тмъ грубымъ олицетвореніемъ простой физической силы, обратившейся въ необузданную храбрость, которая была уничижена на Гезэльденскомъ лугу. На его лиц отражалась сила мысли, все еще неспокойная, но кроткая и серьёзная. Черты лица приняли ту утонченность, или, лучше, ту прелесть, которую часто приписываютъ происхожденію, но которая происходитъ отъ превосходства, отъ изящности понятіи, заимствованныхъ или отъ нашихъ родителей, или почерпнутыхъ изъ книгъ. Въ густыхъ каштановыхъ волосахъ мальчика, небрежно спускавшихся мягкими кудрями почти до самыхъ плечь,— въ его большихъ глубокихъ, голубыхъ глазахъ, которыхъ цвтъ отъ длинныхъ рсницъ переходилъ въ фіолетовый, въ его сжатыхъ розовыхъ губахъ было много привлекательной красоты, но красоты уже боле не простого деревенскаго юноши. По всему лицу его разливались сердечная доброта и непорочность, оно имло выраженіе, которое художникъ такъ охотно передалъ бы идеалу влюбленнаго молодого человка.

— Возьми стулъ, мой другъ, и садись между нами, сказалъ мистеръ Дэль.

— Если кто иметъ право садиться, замтилъ Риккабокка:— такъ это тотъ, кто будетъ слушать лекцію, а кто будетъ читать ее, тотъ долженъ стоять.

— Не бойся, Леонардъ, возразилъ пасторъ: — я не стану читать теб лекцію: я хочу только сдлать нкоторыя замчанія на твое сочиненіе, которыя, я увренъ, ты оцнишь, если не теперь, то впослдствіи. Ты избралъ девизомъ для своего сочиненія извстный афоризмъ: ‘знаніе есть сила’. Теперь мн хочется убдиться, вполн ли и надлежащимъ ли образомъ понимаешь ты значеніе этихъ словъ.

Мы не намрены представлять нашимъ читателямъ бесду двухъ ученыхъ мужей,— скажемъ только, что она имла благодтельное вліяніе на Леонарда. Онъ совершенно соглашался, что такъ какъ Риккабокка и мистеръ Дэль были боле чмъ вдвое старше его и имли случай не только читать вдвое больше, но и пріобрсти гораздо больше опытности, то имъ должны быть знакоме вс принадлежности и различія всякаго рода знанія. Во всякомъ случа, слова мистера Дэля были сказаны такъ кстати и произвели такое дйствіе на Леонарда, какое пасторъ желалъ произвести на него, до неожиданнаго объявленія ему о предстоящей поздк къ родственникамъ, которыхъ онъ ни разу не видлъ, и о которыхъ, по всей вроятности, слышалъ весьма мало,— поздк, предпринимаемой съ цлію доставить Леонарду возможность усовершенствовать себя и поставить его на боле высокую степень въ общественномъ быту.

Безъ подобнаго приготовленія, быть можетъ, Леонардъ вступилъ бы въ свтъ съ преувеличенными понятіями о своихъ познаніяхъ, и съ понятіями еще боле преувеличенными касательно силы, какую его познанія могли бы современемъ получить.— Когда мистеръ Дэль объявилъ ему о предстоящемъ путешествіи, предостерегая его въ то же время отъ излишней самоувренности и неумстной вспыльчивости, Леонардъ принялъ это извстіе весьма серьёзно и даже торжественно.

Когда дверь затворилась за постителями, Леонардъ, углубись въ размышленія, нсколько минутъ простоялъ какъ вкопаный. Посл того онъ снова отперъ дверь и вышелъ на открытое поле. Ночь уже наступила, и темно-голубое небо сверкало миріадами звздъ. ‘Мн кажется — говорилъ впослдствіи Леонардъ, вспоминая этотъ кризисъ въ судьб своей — мн кажется, что въ то время, какъ я стоялъ одинокъ, но окруженный безчисленнымъ множествомъ недосягаемыхъ міровъ, я впервые узналъ различіе между умомъ и душой!’

— Скажите мн, спросилъ Риккабокка, на возвратномъ пути съ мистеромъ Дэлемъ:— не слдуетъ ли дать такой же лекціи Франку Гэзельдену, какую мы прочитали Леонарду Ферфильду?

— Другъ мой, возразилъ пасторъ: — на это вотъ что я скажу вамъ: я не разъ зжалъ верхомъ и знаю, что для однихъ лошадей достаточно легкаго движенія поводомъ, а другія безпрерывно требуютъ шпоръ.

— Cospetto! воскликнулъ Риккабокка: — вы, кажется, поставили себ за правило каждый изъ своихъ опытовъ примнять къ длу, даже и поздка ваша на кон мистера Гэзельдена не оставлена безъ пользы. Теперь я вижу, почему вы, живя въ этой маленькой деревн, пріобрли такія обширныя свднія о человческой жизни.

— Не случалось ли вамъ читать когда ‘Натуральную исторію’ Ванта?

— Никогда.

— Такъ прочитайте, и вы увидите, что не нужно далеко ходить, чтобъ изучить привычки птицъ и знать разницу между касаткой и ласточкой. Изучайте эту разницу въ деревн, и вы будете знать ее повсюду, гд только касатки и ласточки плаваютъ по воздуху.

— Касатки и ласточки! правда, но люди….

— Всегда окружаютъ насъ въ теченіе круглаго года, а этого мы не можемъ сказать о тхъ птичкахъ.

— Мистеръ Дэль, сказалъ Риккабокка, снимая шляпу, съ величайшей учтивостью: — если я встрчу какое нибудь затрудненіе въ моихъ умствованіяхъ, то скоре прибгну къ вамъ, нежели къ этому холодному Макіавелли.

— Ага! давно пора! возразилъ мистеръ Дэль: — я только этого и ждалъ: теперь вы сами сознаетесь, что съ вашей философіей вы никогда не достигнете желаемой цли.

ГЛАВА XXXII.

На другой день мистеръ Дэль держалъ длинное совщаніе съ мистриссъ Ферфильдъ. Сначала ему стоило большого труда переломить въ этой женщин гордость и заставить принять предложенія родителей, которые такъ долго, можно сказать, пренебрегали ею и Леонардомъ. Тщетно старался добрый пасторъ доказать ей, что отъ этихъ предложеній зависятъ ея собственная польза и счастіе Леонарда. Но когда мистеръ Дэль сказалъ ей довольно строгимъ голосомъ:

— Ваши родители въ преклонныхъ лтахъ, вашъ отецъ дряхлъ, малйшее желаніе ихъ вы обязаны исполнить какъ приказаніе….

— Господи прости мои прегршенія, замтила она.— ‘Чти отца твоего и матерь твою.’ — Я не учена, мистеръ Дэль, но десять заповдей знаю. Пусть Ленни отправляется. Я одного только боюсь, что онъ забудетъ меня, и, можетъ статься, современемъ, и онъ научится презирать меня.

— Съ его стороны этого не будетъ. Я ручаюсь за него, возразилъ пасторъ и уже безъ особеннаго труда уврилъ ее и успокоилъ.

Только теперь, получивъ полное согласіе вдовы на отъздъ Леонарда, мистеръ Дэль вынулъ изъ кармана незапечатанное письмо, которое Ричардъ вручилъ ему для передачи вдов отъ имени отца и матери.

— Это письмо адресовано къ вамъ, сказалъ онъ: — и вы найдете въ немъ довольно цнное приложеніе.

— Не потрудитесь ли, сэръ, прочитать его за меня? я уже сказала вамъ, что я женщина безграмотная.

— Зато Леонардъ у васъ грамотй: онъ придетъ и прочитаетъ.

Вечеромъ, когда Леонардъ воротился домой, мистриссъ Ферфильдъ показала ему письмо. Вотъ его содержаніе:

‘Любезная Джэнъ! мистеръ Дэль сообщитъ теб, что мы желаемъ видть Леонарда. Мы очень рады, что вы живете благополучно. Черезъ мистера Дэля посылаемъ теб билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, который даритъ теб Ричардъ, твой братъ. Въ настоящее время писать больше нечего, остаемся любящіе тебя родители Джонъ и Маргарэта Эвенель.’

Письмо было написано простымъ женскимъ почеркомъ, и Леонардъ замтилъ въ немъ нсколько ошибокъ въ правописаніи, поправленныхъ или другимъ перомъ, или другой рукой.

— Милый братъ Дикъ, какой онъ добрый! сказала вдова, когда кончилось чтеніе.— Увидвъ билетъ, я въ ту же минуту подумала, что это должно быть отъ него. Какъ бы мн хотлось увидать его еще разъ. Но я полагаю, что онъ все еще въ Америк. Ну ничего, спасибо ему: это годится теб на платье.

— Нтъ, матушка, благодарю васъ: берегите эти деньги для себя, и, лучше всего, отдайте ихъ въ сберегательную кассу.

— Нтъ ужь, извини: я еще не такъ глупа, чтобы сдлать это, возразила мистриссъ Ферфильдъ, съ презрніемъ, и вмст съ этимъ сунула билетъ въ полу-разбитый чайникъ.

— Вы, пожалуете, не оставьте его тутъ, когда я уду: васъ могутъ ограбить, матушка.

— Ахъ и въ самомъ дл! правда твоя, Ленни! чего добраго!— Что же я стану длать съ деньгами? Какая мн нужда въ нихъ?— Ахъ, Боже мой! лучше бы они не присылали мн. Теперь мн не уснуть спокойно. Знаешь ли что, Ленни: положи ихъ къ себ въ карманъ и застегни его какъ можно крпче.

Ленни улыбнулся, взялъ билетъ, но не положилъ его для храненія въ собственный карманъ, а передалъ мистеру Дэлю и просилъ его внести эти деньги въ сберегательную кассу на имя матери.

На слдующій день Леонардъ отправился съ прощальнымъ визитомъ къ своему покровителю, къ Джакеймо, къ фонтану, къ цвтнику и саду. Сдлавъ одинъ изъ этихъ визитовъ, и именно къ Джакеймо, который, мимоходомъ сказать, въ избытк чувствъ, сначала дополнялъ свой краснорчивый, прощальный привтъ одушевленными жестами, потомъ заплакалъ и ушелъ,— самъ Леонардъ до такой степени былъ растроганъ, что не могъ въ то же время отправиться въ домъ Риккабокка, но остановился у фонтана, стараясь удержать свои слезы.

— Ахъ, это вы, Леонардъ! вы узжаете отъ насъ! сказалъ позади его нжный голосъ.

И слезы Леонарда покатились еще быстре: онъ узналъ голосъ Віоланты.

— Не плачьте, говорилъ ребенокъ, весьма серьёзно и вмст съ тмъ нжно: — вы узжаете, но папа говоритъ, что съ нашей стороны было бы весьма самолюбиво сожалть объ этомъ, потому что тутъ заключается ваша польза, и что, напротивъ того, мы должны радоваться. Про себя скажу, я такъ очень самолюбива, Леонардъ, и сожалю о васъ. Мн очень, очень будетъ скучно безъ васъ.

— Вамъ, синьорина,— вамъ будетъ скучно безъ меня!

— Да. Однако, я не плачу, Леонардъ, и знаете, почему?— потому, что я завидую вамъ. Мн бы хотлось быть мальчикомъ, мн бы хотлось быть на вашемъ мст.

— Быть на моемъ мст и разлучиться со всми, кого вы такъ любите!

— И быть полезной для тхъ, кого и вы тоже любите. Придетъ время, когда вы воротитесь въ коттэджъ вашей матушки и скажете: ‘мы одержали побду, мы завоевали фортуну.’ О, еслибъ и я могла ухать и воротиться, такъ, какъ это предстоитъ вамъ! Но, къ несчастію, отецъ мой не иметъ отечества, и его единственная дочь не приноситъ ему никакой пользы.

Въ то время, какъ Віоланта произносила эти слова, Леонардъ осушилъ свои слезы, ея душевное волненіе имло на него какое-то странное вліяніе: оно совершенно успокоивало его тревожную дотол душу.

— Я только теперь понимаю, что значитъ быть мужчиной! продолжала Віоланта, принявъ гордый, величественный видъ.— Женщина боязливо ршится произнести, я желала бы сдлать это, а мужчина говоритъ утвердительно: я хочу сдлать это и сдлаю.

До сихъ поръ Леонардъ замчалъ иногда проблески чего-то необыкновенно величественнаго, героическаго въ натур маленькой итальянки, особливо въ послднее время,— проблески тмъ боле замчательные по ихъ контрасту съ ея станомъ, тонкимъ, гибкимъ, въ строгомъ смысл женскимъ, и съ плнительностію нрава, по которой гордость ея имла необыкновенную прелесть. Въ настоящую же минуту казалось, что дитя говорило съ какимъ-то повелительнымъ видомъ, почти съ вдохновеніемъ Музы. Странное и новое чувство бодрости одушевило Леонарда.

— Смю ли я, сказалъ онъ: — сохранить эти слова въ моей памяти?

Віоланта обернулась къ нему и бросила на него взоръ, который и сквозь слезы казался Леонарду свтле обыкновеннаго.

— И если вы запомните, проговорила она, быстро протянувъ руку, которую Леонардъ, почтительно наклонившись, поцаловалъ: — если вы запомните, я, съ своей стороны, буду съ величайшимъ удовольствіемъ вспоминать, что, при моей молодости и неопытности, я успла оказать помощь непоколебимому сердцу въ великой борьб къ достиженію славы.

На лиц Віоланты играла самодовольная улыбка. Сказавъ эти слова, она промедлила еще минуту и потомъ скрылась между деревьями.

Посл довольно продолжительнаго промежутка, въ теченіе котораго Леонардъ постепенно оправился отъ удивленія и внутренняго безпокойства, пробужденныхъ въ немъ обращеніемъ и словами Віоланты, онъ отправился къ дому своего господина. Но Риккабокка не было дома. Леонардъ механически вошелъ на террасу, но какъ дятельно ни занимался онъ цвтами, черные глаза Віоланты являлись передъ нимъ на каждомъ шагу, представлялись его мыслямъ, и ея голосъ звучалъ въ его ушахъ.

Наконецъ, на дорог, ведущей къ казино, показался Риккабокка. Его сопровождалъ работникъ, съ узелкомъ въ рук.

Итальянецъ сдлалъ знакъ Леонарду слдовать за нимъ въ комнату, гд, поговоривъ съ нимъ довольно долго и обременивъ его весьма значительнымъ запасомъ мудрости, въ вид афоризмовъ и пословицъ, мудрецъ оставилъ его на нсколько минутъ и потомъ возвратился вмст съ женой и съ небольшимъ узелкомъ.

— Мы не можемъ дать теб многаго, Леонардъ, а деньги, по моему мннію, самый худшій подарокъ изъ всхъ подарковъ, предназначаемыхъ на намять, поэтому я и жена моя разсудили за лучшее снабдить тебя необходимымъ платьемъ. Джакомо, который былъ также нашимъ сообщникомъ, увряетъ насъ, что все это платье будетъ теб впору, мн кажется, что для этой цли онъ тайкомъ уносилъ твой сюртукъ. Наднь это платье, когда отправишься къ своимъ родственникамъ. Я не могу надивиться, почему различіе покроя въ на�

МОЙ РОМАНЪИЛИРАЗНООБРАЗІЕ АНГЛІЙСКОЙ ЖИЗНИ