ПАНТЕЛЕЙМОН РОМАНОВ
ПАНТЕЛЕЙМОН РОМАНОВ
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ
ЯК. РЫКАЧЕВ
‘Литературная газета’, No 27, 1930
Пантелеймон Романов, Рыкачев Як., Год: 1930
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Не протяжении трехсот страниц Пантелеймон Романов пребывает в полной и безмятежной уверенности, что им ставится — а то и решается — сложнейшая культурно-историческая проблема взаимоотношений интеллигенции и пролетарской революции. Эта печальная слепота коренится, несомненно, в малой культурности писателя. Разве можно о подобным культурным багажом, с подобными представлениями о революции и об интеллигенции ораться за постановку столь сложной проблемы? Но писатель Романов берется без всякой робости. Напротив: в его манере подачи материала чувствуется легкость и непринужденность зрелого и высококультурного мастера слова, свободно ориентирующегося в глубинах психологии и в лабиринтах культуры. А сколько злейшей и тончайшей иронии у этого писателя! Достается всем: и мещанству, и интеллигенции, и революции, и иностранным кино-режиссерам мнящим, что русскую женщину можно купить за три пары шелковых чулок, и даже детям-пионерам. А сколько острейшей наблюдательности! Писатель Романов чувствует себя неизмеримо выше своего читателя и откровенно не доверяет ему: все преподносимые им читателю тонкости и глубины, дабы они не прошли мимо читательского сознания, од предусмотрительно берет в разрядку.
Пантелеймон Романов имеет все данные для того, чтобы стать великим писателем для мещанства. Его роман ‘Товарищ Кисляков’ сослужит ему в этом не малую службу.
Надо сказать прямо: культурный стиль очередного творения Пант. Романова ниже критики. А ведь ставит он именно социально-культурную проблему. И делается страшно за писателя. Неужто он тек и мыслит, так воспринимает материал своего творчества, такой видит нашу современность! Страшно, что писатель, чьи произведения расходятся в огромном количестве экземпляре, обладает таким убогим мировоззрением, такой примитивной’ вульгарной, истинно-мещанской ‘культурностью’.
Пантелеймон Романов ходит в попутчиках. Но что толку в писателе, который с видом глубокого и тонкого мыслителя нарекает невероятные пошлости устами своих ‘положительных’ и ‘отрицательных’ героев? Что толку в писателе, который ухитрился приспособить к своему обывательскому мировоззрению целую эпоху, ни на йоту не поддавшись ее влиянию?
Мы, в данном случае, отнюдь не берем на себя задачу защитить интеллигенцию, ни тем более революцию от покушений П. Романова. Цель иная — защитить от покушений П. Романова читателя.
В романе ‘Товарищ Кисляков’ ни в какой мере не ставится проблема взаимоотношений интеллигенции и революции. Российская интеллигенция заслужила более умного, злого и глубокого нравоописателя, а революционная современность — более умной апологии и менее пошлой сатиры!
Стоит послушать только, как разговаривают романовские интеллигенты. Где только ухитрился автор подслушала эти старомодные слова, эту давно вышедшую в тираж фразеологию, от которой веет шестидесятыми годами! Он совершенно лишен живого понимания российской интеллигенции, как известной социальной группы, живого знания российской до-октябрьской культуры, ее основных движущих сил, ‘в подлинных идей и устремлений. У него есть лишь некое пошлое, традиционно-мещанское, нестерпимо-провинциальное представление об интеллигенции, как о собрании светлых, высоких и чистых личностей. Вот об утрате этой самой светлости, не выдержавшей столкновения с революционной действительностью, и скорбит П. Романов на протяжении трехсот страниц своего скучнейшего я пошлейшего произведения.
‘Я любил ее безмерно, высоко, чисток
‘Ты знаешь, у русского интеллигента, когда его идейная жизнь рушится, когда у него нет никакого духовного пристанища на земле, единственно, что остается, это — женщина со своей святой любовью’.
‘Я за последнее время присматриваюсь к коммунистам, — сказал Кисляков, — и должен признаться, что, несмотря на неверную от начала до конца политику, среди них есть люди высокой честности — мало того, есть светлые личности’.
Стоит ли множить эти примеры? Их можно полной горстью черпать с любой страницы романа.
Но, быть может, Романов, для каких-либо ему одному ведомых целей, сознательно демонстрирует перед читателем наиболее глупых и пошлых интеллигентов? Ведь всякие бывают интеллигенты, и Октябрьская революция не мало вскрыла глупости, пошлости и гнили в интеллигентной среде. Но нет — этого выхода писатель нам не дает. Каждый, прочитавший роман, с железной необходимостью умозаключит, что автор намеревался изобразить именно типических представителей современной интеллигенции, и именно с той целью, чтобы сделать их живыми носителями проблемы взаимоотношений революции и интеллигенции. Ни в одном месте автор не обмолвился ни намеком о возможности существования на советской земле каких-либо иных представителей интеллигентского царства. Он как бы говорят: вот две типические интеллигентские супружеские пары — одна, приспособившаяся к революции и потому утратившая свою ‘светлость’ и ‘чистоту’, и другая, сохранившая ‘светлость’, но погибшая в неравной борьбе.
Постепенное моральное падение интеллигента Кислякова и превращение его в ‘товарища’ Кислякова, постепенное отмирание в нем под влиянием ‘страха физической гибели’ его ‘святых’ интелигентских традиций — дано на весьма неприглядном ‘революционном’ бытовом фоне. Здесь — проблема взаимоотношений интеллигенции и революции. Революция представлена в романе весьма убого. В сущности, вся романовская интеллигенция ‘взаимоотносится’ с одним лишь коммунистом Полухиным, которого автор лишил одного глаза, заменив его стеклянным, глядевшим ‘мертвенно и резко’. Тут пара комсомольцев — добродушный в жестокий. Коммунист не очень плохой, простоватый, малограмотный и любитель выпить. Еще к ‘завоеваниям революции’ следует отнести отряд пионеров имени Буденного. Пионеры, с благословения автора, рисуют карикатуры на обитателей кисляковской квартиры, пристально следят за их интимной жизнью. Автор дает понять читателю, что это и есть подлинные ростки новой жизни. Также ‘к завоеваниям революции’ может быть отнесен стадион, колоссальное сооружение, наполненное многочисленной массой народа.
‘Пассив революции’ гораздо более значителен. К нему относится весь стиль повествования, огромное количество ‘отрицательных’ мелких деталей, многоречивые высказывания ‘положительного’ героя романа Аркадия Незнамова, в конце-концов раздавленного революционным бытом вместе со своей ‘положительной’ женой, продавшейся за три лары шелковых чулок.
Образ революции, который сложится в сознании читателя по прочтении ‘Товарища Кислякова’, ничего не даст для познания революции, но весьма много — для познания писателя П. Романова. Повторяем: этот писатель воистину виртуозно ухитрился, ему одному ведомым способом, приспособить к своему затхлому, провинциально-мещанскому мировоззрению величайшую эпоху в культурной истории человечества, не испытав на себе ни в малейшей мере ее воздействия.
В отношении художественном ‘Товарищ Кисляков’ является произведением дурного литературного тона. Небрежный язык, пошлый и плоский эпитет, затасканный образ, полное неуменье ‘сделать’ хотя бы один характер, показать хотя бы одно лицо, смехотворные попытки создания ‘трагических положений’, которые неизменно вызывают у читателя веселую улыбку, мелкая, поверхностная наблюдательность — таковы ‘художественные’ особенности этого романа.
И все же мы не должны жалеть, что уделили ‘Товарищу Кислякову’ так много внимания. Если этого не заслуживает самый роман, то, несомненно, заслужил его автор. Мы меньше всего занимались критикой романа. Нас интересовало иное. Разве не полезно ознакомиться, хотя бы и в беглых чертах, с мировоззрением я культурным уровнем одного из наиболее читаемых наших писателей?