Памяти Николая Яковлевича Грота, Введенский Алексей Иванович, Год: 1899 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Очерки и воспоминанія

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Министерства Путей Сообщенія (Товарищества И. Н. Кушнеревъ и К), Фонтанка, 117.
1911.

Памяти Николая Яковлевича Грота.

Алекся Введенскаго ¹).

¹) Московскія Вдомости 1899 г., NoNo 141 и 162.

Новая неожиданная утрата! Въ ночь на 23 мая скончался въ своемъ имніи (сел Кочетк, Чугуевскаго узда, Харьковской губ.),— предсдатель Московскаго Психологическаго Общества, профессоръ Н. Я. Гротъ.

Останавливаюсь надъ этою свжею могилой въ глубокомъ и тяжеломъ раздумьи.

Дятельность покойнаго профессора связана съ исторіей послдняго двадцатилтія многими и разнобразными нитями. Но дв черты налагали на нее особенную печать,— печать своеобразной и свтлой личности.

Первою отличительною чертой Николая Яковлевича былъ духъ философскаго прозелитизма, всегда и ярко горвшій въ немъ. Онъ былъ философа, въ буквальномъ и собственномъ смысл слова, то-есть горлъ истинною любовью къ мудрости. Огонь этой любви живо и непосредственно чувствовался въ немъ всякимъ, кто приходилъ съ нимъ въ соприкосновеніе. Именно- этою стороной своей личности онъ влекъ къ себ своихъ многочисленныхъ учениковъ и именно благодаря этой своей особенности, онъ будилъ интересъ къ своей наук во всхъ, предъ кмъ представалъ, какъ ея служитель.

Вторая черта, неотразимо привлекавшая къ Николаю Яковлевичу, это — необычайная, широта его взглядовъ и терпимость къ иномыслящимъ. Благодаря этой черт, онъ какъ, быть-можетъ, очень и очень немногіе, способенъ былъ группировать около своего завтнаго дла, дла служенія русскому обществу на поприщ философіи, людей самыхъ разнообразныхъ складовъ и направленій. Необычайно чуткій и отзывчивый къ малйшимъ проблескамъ дйствительной мысли, онъ встрчалъ ихъ повсюду съ живйшею готовностью и участіемъ. Въ этомъ отношеніи онъ былъ поистин незамнимымъ предсдателемъ Общества и редакторомъ основаннаго имъ Журнала. Онъ выступилъ на поприще этого широкаго и отвтственнаго служенія какъ разъ въ то время, когда ощущалась потребность именно въ такомъ человк.

Миръ душ твоей, искренній другъ Истины! Вримъ, что на порог вчности Истина встртила тебя кротко, ибо ты горячо, до страстности любилъ ее и любя искалъ вс дни твоей жизни!…

P. S. Мы намрены посвятить покойному Николаю Яковлевичу, съ которымъ насъ связывала не только общность интересовъ, но и чувство пріязни, особую статью.

‘Размышленія, какъ искры, зажигались
и потухали въ сознаніи моемъ, пока,
не разгорлись въ яркое пламя’.
Н. Я. Гротъ.

Послдній разъ я видлъ Николая Яковлевича въ конц минувшаго года. Онъ читалъ въ Московскомъ Психологическомъ Обществ рефератъ Критика понятія прогресса и въ продолженіе долгаго времени стойко выдерживалъ оживленную оппозицію. Ничто не говорило въ немъ объ утомленіи или упадк силъ. Онъ былъ, какъ всегда, подвиженъ, энергиченъ и бодръ. Еще лучшее впечатлніе производилъ Николай Яковлевичъ въ наше предпослднее свиданіе, когда, во вредя скромнаго философскаго симпосіона, онъ оживленно бесдовалъ въ тсномъ кружк о вопросахъ философскихъ и нефилософскихъ: въ голов его роились замыслы новыхъ работъ, и надежды, какъ въ юности, манили его въ широкую даль.

Не таково было впечатлніе нашей первой встрчи. Это было, если не измняетъ память, ровно за десять лтъ до послдняго свиданія,— въ актовомъ зал Университета, посл диспута г. Гилярова. Диспутъ носилъ странный, чтобы не сказать больше, характеръ. Пренія были осложнены (по вин магистранта) личными подробностями и потому носили острый характеръ, повидимому, поднявшій въ душ покойнаго Николая Яковлевича цлыя тучи горькихъ ‘эмоцій’. Онъ былъ, что называется, выбитъ изъ колеи, огорченъ, взволнованъ и жаловался на страшный мигрень, который, начавшись еще до диспута, достигъ чрезвычайнаго напряженія по его окончаніи.

Припоминая впечатлнія другихъ встрчъ съ Николаемъ Яковлевичемъ и пересматривая переписку съ нимъ, нахожу, что. несмотря на вншнюю подвижность и живость его, онъ. повидимому. никакъ не могъ похвалиться ровнымъ и прочнымъ здоровьемъ. Почти каждое изъ его писемъ содержитъ либо отзвуки только-что перенесеннаго физическаго страданія. либо сообщеніе о дурныхъ предвстникахъ въ томъ же смысл. Съ перваго взгляда онъ казался человкомъ, несокрушимой энергіи и непочатыхъ силъ. Но тому, кто, чтя въ, немъ полезную для роста нашего самосознанія силу, слдилъ за нимъ пристально и внимательно, видно было, что зловщіе симптомы тамъ и здсь уже сказываются.

Во всякомъ случа, самъ Николай Яковлевичъ, повидимому, временами уже довольно ясно различалъ, хотя еще глухіе и отдаленные, но уже неизбжные и неотвратимые удары рокового молота. Въ одномъ изъ хранящихся у меня его писемъ (1894 года), посл дловыхъ вопросовъ и злобъ дня, онъ говоритъ, между прочимъ, о своемъ ‘завщаніи’.. Шутка, конечно! Но шутка, во всякомъ случа, очень серьзная и внушительная…

II.

У меня нтъ данныхъ для того, чтобы судить о причинахъ, подтачивавшихъ, повидимому, крпкій отъ природы организмъ покойнаго Николая Яковлевича. Но одну изъ этихъ причинъ я, кажется, все-же могу указать врно. Она коренится, по моему мннію, именно въ томъ, что справедливо ставится покойному философу въ одну изъ главныхъ заслугъ его предъ русскимъ обществомъ. Я разумю организацію Психологическаго Общества и основаніе при немъ философскаго Журнала.

И организованное Николаемъ Яковлевичемъ Общество, и созданный имъ Журналъ отличаются однимъ общимъ характеромъ: это есть общество и журналъ людей не единомыслящихъ, а разномыслящихъ. Относительно общества такъ, конечно, и быть должно,— по крайней мр по иде: пока оно не утратило своей идеи и опредляемаго ею объективно-научнаго характера, оно не можетъ, конечно, превратиться въ дло партійное, въ какую-нибудь кружковщину, связанную съ наукой лишь случайными связями. Но журналъ съ сотрудниками разныхъ направленій, уже и при самомъ возникновеніи мысли о немъ, возбуждалъ скептическія недоумнія и опасенія. Сравнительно лишь очень немногіе понимали что, хотя и желательно чтобы, напримръ, финиковыя пальмы росли на берегахъ Благо моря, однако, такъ какъ это положительно невозможно, то волей-неволей приходится отказаться отъ утопичной мысли развести тамъ пальмовые сады…

Николай Яковлевичъ ясно понялъ, что даже журналъ безъ опредленнаго направленія все-же лучше совершеннаго отсутствія журнала. Больше того: онъ угадалъ, что при данномъ состояніи нашего просвщенія и на современномъ уровн нашей научно-общественной мысли, никакой другой оюурналъ не могъ бы имть ни вліянія, ни успха. Духъ партійности у насъ все еще настолько силенъ, что журналъ съ опредленнымъ направленіемъ неизбжно принялъ бы такую крайнюю и одностороннюю окраску, при которой онъ никакъ не могъ бы разсчитывать на достаточный для существованія кругъ читателей.

Николай Яковлевичъ не только понялъ это, но и дятельно принялся за осуществленіе своей мысли, которая отсел становится его главною заботой и едва-ли не главнымъ интересомъ его жизни.

При широт основной точки зрнія и при чрезвычайной терпимости покойнаго профессора къ иномыслящимъ, сгруппировать сотрудниковъ было, конечно, не трудно. Но зато очень -трудно было поддерживать въ нихъ надлежащее равновсіе настроеній. Вс нити сходились въ одномъ редактор. Вс теченія русской философской мысли встрчались въ немъ. Ему приходилось нейтрализовать вс крайности. И, какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, трудность положенія, иногда почти безвыходная, не замедлила, сказаться. Одни находили, что редакторъ недостаточно прогрессивенъ, другіе — что онъ недостаточно консервативенъ. Одни жаловались, что онъ покидаетъ путь положительной философіи (позитивизма), къ которой склонялся сначала, другіе находили, напротивъ, что онъ недостаточно ршительно идетъ къ спиритуализму. Тамъ и сямъ прорывалось недовольство, принимавшее иногда острую форму. ‘На меня здсь смотрятъ,— писалъ мн однажды Николай Яковлевичъ,— какъ на пьянаго среди трезвыхъ’. И я понималъ его и сострадалъ ему…

Положеніе было несомннно трудное. Я не говорю уже о громадной механической работ (исправленіи рукописей, дловой переписк и пр.). Однажды я выразилъ удивленіе, что одинъ философъ (теперь уже покойный) началъ писать въ Вопросахъ Философіи и Психологіи стилемъ, которымъ онъ не баловалъ своихъ читателей раньше. Николай Яковлевичъ молча вынулъ черновую рукопись этого философа и показалъ: она была до неузнаваемости передлана… На мой взглядъ легче было написать статью заново, чмъ сдлать такія колоссальныя поправки.

Николай Яковлевичъ, пока у него хватало силъ, улаживалъ вс инциденты и побждалъ вс трудности. Но силъ на такую работу могло хватить, конечно, лишь не надолго. А послдующая судьба журнала служитъ живымъ и осязательнымъ доказательствомъ того, что перваго редактора Вопросовъ Философіи и Психологіи легче было смнить, чмъ замнить.

III.

Организаціей Общества и основаніемъ журнала, однако, далеко не исчерпывалась многосторонняя дятельность Николая Яковлевича. Сверхъ этого, онъ былъ еще профессоръ философіи и обильный философскій писатель. Къ сожалнію, я не знакомъ, даже но слухамъ, съ его профессорскою дятельностью. Но о значеніи его — какъ философскаго писателя мн уже приходилось и печатно говорить.

Нсколько времени тому назадъ, здсь же, на страницахъ Московскихъ Вдомостей (No 846, 1897 года), въ одной своей критической замтк я слдующимъ образомъ характеризовалъ значеніе покойнаго философа, какъ писателя:

‘Профессоръ Н. Я. Гротъ занимаетъ весьма почтенное и въ то же время весьма своеобразное положеніе въ ряду представителей нашей философіи. Необычайно воспріимчивый и отзывчивый, обладающій рдкимъ даромъ творческой концепціи, онъ легко и быстро подслушиваетъ каждый, вновь нарождающійся въ философіи, принципъ, каждую сколько-нибудь значительную и оригинальную мысль, развиваетъ и дополняетъ ее, разрабатываетъ въ цлую теорію и въ такой форм передаетъ на судъ своимъ читателямъ. Такимъ образомъ, въ теченіе своей двадцатилтней учено-литературной дятельности, онъ является у насъ однимъ изъ лучшихъ комментаторовъ движенія общеевропейской философской мысли.

‘Есть въ этой своеобразно-комментаторской дятельности почтеннаго профессора одна чрезвычайно характерная подробность: читателю, внимательно слдящему за нею, иногда кажется будто въ тотъ самый моментъ, когда авторъ ставитъ подъ своею работой послднюю точку, она является для него уже пережитымъ фазисомъ его философской эволюціи,— фазисомъ, отъ котораго онъ тотчасъ же переходитъ къ другому. Такимъ образомъ, философія профессора Н. Я. Грота еще не отлилась въ законченную форму съ догматическою исключительностью. Это не система, а скоре — процессъ мысли, непрерывно развивающійся и, повидимому. еще далеко не завершонный.

‘Что такая эволюція естественна и плодотворна,— это не подлежитъ, конечно, сомннію. Эта искренность настойчиво-ищущаго духа, этотъ ничмъ достигнутымъ не удовлетворяющійся скептицизмъ обладаетъ особенною, ему одному свойственною, тайною,— тайной философскаго прозелитизма. Онъ заражаетъ другихъ, пробуждаетъ въ нихъ любовь къ исканію истины, а въ этомъ вдь и состоитъ самая сущность философіи. Вотъ почему онъ является, такъ сказать, динамическимъ началомъ въ процесс философскаго развитія человчества, подобно тому, какъ философскій догматизмъ, въ его различныхъ оттнкахъ и формахъ. выражаетъ собою статическій моментъ процесса’.

Къ этой моей прежней характеристик теперь слдуетъ прибавить еще одну черту. Конечно, Николай Яковлевичъ пріобрлъ адептовъ философіи прежде всего помимо своего намренія — самымъ духомъ своихъ сочиненій, ихъ отзывчивостію и живымъ интересомъ. Но иногда, въ отдльныхъ частныхъ случаяхъ, для людей, въ которыхъ онъ замчалъ стремленіе къ философіи, которые отдали себя на служеніе ей,— онъ, сверхъ того, являлся, и въ непосредственно-личномъ общеніи, неизсякаемымъ источникомъ многообразныхъ, живыхъ и плодотворныхъ, философскихъ импульсовъ.

Философскій споръ съ нимъ всегда былъ не только въ высокой степени интересенъ, но и поучителенъ: всегда наводилъ онъ на новые вопросы и въ старыхъ вопросахъ открывалъ новыя перспективы. Особенно для молодыхъ и начинающихъ философовъ его вліяніе было незамнимо. Будучи самъ весь энергія и подвижность, онъ и другимъ не давалъ успокоиться на возглавіи догматизма, являясь, такимъ образомъ, и въ нихъ живымъ двигателемъ неустанно-прогрессирующей мысли.

О вншней поддержк людей, работающихъ на поприщ философіи, и говорить нечего: его досугъ, книги, рекомендаціи были къ услугамъ всхъ, кого связывала съ нимъ общность любви въ любимой наук.

Къ сожалнію, кажется, и эта сторона дятельности для Николая Яковлевича оставалась не безъ шиповъ. Философствующіе прозелиты, въ отличіе отъ религіозныхъ, какъ извстно, далеко не всегда служатъ похвалою своего учителя,— его славою и утшеніемъ. Извстная исторія отношеній Аристотеля къ Платону, къ сожалнію, повторяется здсь довольно часто и, такъ какъ Аристотелями и Платонами исторія не особенно богата, то т отношенія, которыя тамъ умрялись силой таланта, въ наше прозаичное время посредственностей обыкновенно принимаютъ боле грубыя формы. Николай Яковлевичъ не составлялъ, кажется, исключенія. Въ чашу радостей, вызываемыхъ ростомъ у насъ философскаго сознанія, порою перепадали, повидимому, и капли дкой горечи. Будущій его біографъ, безъ сомннія, отмтитъ и эту подробность, какъ одинъ изъ ‘соопредляющихъ факторовъ’, ускорившихъ роковую развязку.

IV.

Николай Яковлевичъ былъ писателемъ весьма образованнымъ, необычайно обильнымъ и разностороннимъ. Еще въ 1886 году извстный Одесскій архипастырь, преосвященный Никаноръ,— близко принимавшій къ сердцу судьбу Николая Яковлевича и со вниманіемъ слдившій за его философскимъ развитіемъ,— отмтилъ въ немъ, какъ писател, именно эти, только что указанныя, черты. Вотъ что онъ писалъ тогда: ‘Онъ (профессоръ Гротъ) дйствительно философъ необычайно способный, необычайно разнообразный, отлично подготовленный, замчательно обильный, замчательно ясный въ изложеніи, даже строго логичный въ выводахъ изъ разъ положенныхъ началъ. Философская эрудиція его огромна. Онъ знакомъ съ философами не только новйшихъ временъ, но и глубокой эллинской классической древности въ ихъ подлинныхъ твореніяхъ. Замчательно знакомство его и съ выводами современной естественной науки, безъ которой нын нельзя строить философію’.

Это, какъ я уже сказалъ, было писано еще въ 1886 г. Съ тхъ поръ дятельность покойнаго профессора сдлалась, если, быть можетъ, и не боле обильною, то во всякомъ случа еще боле отзывчивою и разностороннею. Особенно со времени основанія журнала. Рдкая книжка его не приносила съ собою боле или мене обширной статьи неутомимаго труженика. Вопросы строго научные здсь чередовались у него съ отзывами на животрепещущія злобы дня. Простой перечень написанныхъ имъ книгъ, брошюръ и особенно журнальныхъ статей занялъ бы не одну страницу.

Къ сожалнію, не легко опредлить точку склоненія философіи покойнаго Николая Яковлевича. Дло въ томъ, что въ исторіи его развитія было нсколько періодовъ. Онъ началъ довольно ршительнымъ позитивизмомъ (въ смысл метода), затмъ сдлалъ крутой, ршительный поворотъ къ спиритуализму и, наконецъ, въ послдніе годы, повидимому, былъ поглощенъ мыслью о высшемъ синтез обоихъ, пережитыхъ имъ, направленій философской мысли (позитивизма и спиритуализма). Говорю: повидимому,— ибо тайну синтеза, искомаго и желаннаго, онъ все же унесъ съ собою.

Впрочемъ, покойный профессоръ принадлежалъ къ числу тхъ мыслителей, для которыхъ, какъ для Лессинга, важенъ не столько результатъ, сколько самый процессъ исканія истины. Вотъ что пишетъ онъ по этому поводу въ своей отвтной брошюр преосвященному Никанору (1886 году), имющей — къ слову сказать — важнйшее автобіографическое значеніе:

‘Что мои первыя сочиненія имли по преимуществу отрицательный характеръ, а послднія являются главнымъ образомъ выраженіемъ положительныхъ взглядовъ — этого я не отвергаю. Всякое построеніе, вещественное и духовное, начинается съ расчистки почвы, на которой должно быть воздвигнуто новое зданіе, и если на этой почв стояло зданіе старое, то даже и съ разрушенія этого стараго зданія, то-есть съ чисто-отрицательной работы.

‘Стремясь примирить вс знанія и вс запросы человческой души, философъ поступитъ всего правильне, если будетъ постоянно итти впередъ, сколько возможно мало оглядываясь назадъ, на свои прежніе выводы. Признаюсь, я имю привычку, приступая къ новому сочиненію, не перечитывать прежнихъ и при этомъ сознательно руководствуюсь тмъ убжденіемъ, что желаніе устранить противорчіе съ тмъ, что я говорилъ ране, можетъ лишь повредить длу истины. Если я вчера еще не зналъ какой-либо стороны истины, то сегодня могу найти ее, и что мн за дло, если эта сторона истины ослабитъ смыслъ какого-либо моего прежняго отрицанія?

‘Каждое новое утвержденіе, къ чемъ бы оно ни состояло, есть уже устраненіе какого-нибудь отрицанія, а посему и невозможно, увеличивая свои утвержденія и прибавляя къ старымъ новыя, не уменьшать тмъ самымъ количество своихъ отрицаній. Лейбницъ думалъ, что вс философы правы въ своихъ утвержденіяхъ и неправы въ своихъ отрицаніяхъ. Это — глубокая и врная мысль. И вся философія въ цломъ, и процессъ ея развитія у каждаго философа въ частности, есть процессъ умноженія врныхъ утвержденій и уменьшенія неврныхъ и одностороннихъ отрицаній, путемъ раскрытія новыхъ сторонъ истины. Посему оглядываются назадъ только самолюбцы, боящіеся упрека въ противорчіи и ставящіе литературное тщеславіе свое выше, нежели истину. Тотъ, кто искренно любитъ истину, идетъ, пока идется.

‘Философъ, правильно идущій своимъ путемъ впередъ, подлежитъ общему закону движенія въ природ. Совершенное движеніе въ природ, какъ полагали еще Платонъ и Аристотель и какъ подтвердила отчасти наука, есть движеніе кругообразное. Философъ, идущій прямо впередъ, похожъ на планету, вращающуся около солнца, ибо и истина есть своего рода солнце философской мысли. Онъ похожъ такъ-же на путника, ршившагося обойти землю. Сей послдній непремнно, рано или поздно, идучи неуклонно впередъ, окажется даже своимъ собственнымъ антиподомъ, перейдя отъ восточнаго полушарія въ западное или наоборотъ. Если же онъ никогда не окажется своимъ антиподомъ, то это именно будетъ значить, что онъ поворотилъ назадъ, или же остановился и топчется на одномъ мст. Самый совершенный философъ будетъ тотъ, который въ теченіе жизни обойдетъ весь путь относительной человческой истины, обниметъ ее со всхъ сторонъ и благополучно воротится (съ другой стороны) къ исходной точк своего мышленія. Такими именно идеями руководился и я въ своемъ философскомъ движеніи’.

Да проститъ мн почившій собратъ по наук, но, въ интересахъ истины, я долженъ сказать, что всегда видлъ въ приведенной страниц скоре доказательство его замчательной діалектической способности, чмъ выраженіе истиннаго положенія дла.

Начнемъ съ того, что мнніе Лейбница, по которому будто бы вс философы правы въ своихъ утвержденіяхъ и неправы лишь въ своихъ отрицаніяхъ,— это мнніе, по меньшей мр, не точно. Если я, напримръ, говорю что психическая жизнь человка объясняется одними ассоціативными процессами, то это утвержденіе будетъ содержать не истину, но ложь, ибо истиннымъ утвержденіемъ въ данномъ случа было бы лишь такое: психическая жизнь человка между прочимъ объясняется и ассоціативными процессами.

Поэтому, дале, для философа отнюдь не всегда желателенъ возвратъ къ тому, что служило для него точкой отправленія. Этотъ возвратъ желателенъ лишь въ такомъ случа, если точка отправленія была избрана врно. Тогда истина непосредственная, при возвращеніи къ ней философа, умудреннаго опытами, знаніями и размышленіями, окажется тою же, но въ иной форм. Первоначальныя утвержденія философа и въ конц философскаго движенія останутся тми же и лишь явятся передъ нимъ въ иной форм&#1123,. Такимъ образомъ, движеніе въ этомъ случа, говоря строго, уже не будетъ круговымъ, но — если употреблять сравненіе — будетъ какъ бы восхожденіемъ по ступенямъ винтообразной лстницы: съ верхней ступени видна будетъ, конечно, и низшая, лежащая подъ нею, но еще боле видно будетъ разстояніе, оказавшееся между ними, благодаря занятію философіей…

Говорю все это затмъ, чтобы показать, что, увлекшись задачей оправдать свой переходъ отъ отрицательной философіи къ положительной, покойный мыслитель оказался, до нкоторой степени, несправедливымъ къ самому себ,— не говоря уже о томъ, что его теоріей возводится въ принципъ и въ общее правило то, что во всякомъ случа иметъ значеніе лишь относительное и условное, имющее мсто и оправдывающееся лишь въ нкоторыхъ частныхъ случаяхъ.

Мн кажется, что ‘переходъ’, о которомъ идетъ рчь, можетъ быть объясненъ гораздо естественне, проще и сообразне свтлому образу почившаго.

Какъ человкъ, увлекавшійся и въ своихъ увлеченіяхъ искренній, Николай Яковлевичъ сначала принялъ ту философію, которая была боле всего ему извстна, какъ наиболе въ то время популярная, и которую онъ боле понималъ,— философію, манившую его къ себ своею понятностію и положительностію (въ смысл метода). Но, затмъ,— вслдствіе опять той же неподкупной искренности и недюжинности своего таланта, а равно и вслдствіе расширенія знаній и размышленій,— онъ сталъ мало-по-малу переходить къ противоположному полюсу мысли. Если первыя философскія работы Николая Яковлевича, касавшіяся психологіи и логики, стоятъ на почв ассоціативно-позитивистической, то вдь нкоторыя изъ послднихъ (какова, напримръ, его монографія О времени, напечатанная въ Вопросахъ Философіи и Психологіи) возводятъ читателя на такую высоту умозрнія, которая доступна весьма и весьма немногимъ.

Въ отвтной брошюр преосвященному Никанору покойный профессоръ, со свойственною ему прямотой и искренностію, самъ указалъ, какъ онъ пришелъ къ тому, что, наконецъ, ‘отвергъ законность позитивнаго террора’, оказывавшаго на него сначала такое давленіе. И преосвященный Никаноръ, блестящій отзывъ котораго о талант философа приведенъ мною выше, по моему мннію, совершенно врно смотритъ на общій ходъ его развитія, когда говоритъ:

‘Слабость его философіи заключается (заключалась) не только въ рабскомъ, но и въ страстномъ подчиненіи его, какъ неофита, господствующему духу современной позитивной науки. Нкоторые изъ выводовъ его философіи нельзя не признать неосновательными столько же, сколько и рзкими въ выраженіи и прямо вредными въ практическомъ приложеніи {Не слдуетъ терять изъ вида, что преосвященный авторъ говоритъ здсь лишь о первомъ фазис философіи Николая Яковлевича.}. Смягчающія обстоятельства, нсколько ослабляющія вину его страстнаго увлеченія на сторону современно-научнаго отрицанія, можно находить въ томъ, что между современными свитскими учеными, въ частности между университетскими двигателями науки, онъ одинъ, какъ вс, тогда какъ и вс у нихъ, какъ одинъ. Въ недавне-прошедшее время онъ и не былъ бы возможенъ иначе, какъ въ такомъ характер солидарности со своими сослуживцами и слушателями, на что и самъ онъ указываетъ, какъ въ частныхъ устныхъ бесдахъ, такъ и на публичныхъ лекціяхъ, наконецъ, и въ печати. На цлую серію старйшихъ своихъ сочиненій онъ самъ махаетъ рукой: ‘отрицательнаго де направленія, тогда де былъ такой узкій духъ научной нетерпимости’. Теперь же, въ послдніе дни, онъ ясно поворотилъ на боле прямой путь философствованія, согласнаго сколько съ самоновйшими выводами науки, столько же и съ неподвижными староотеческими завтами’.

Было бы благодарною и въ то же время весьма поучительною работой, если бы кто-нибудь взялъ на себя трудъ составить параллельныя таблицы прежнихъ и послдующихъ взглядовъ покойнаго философа на одни и т же вопросы. Тогда оказалось бы, что, вопреки собственному оговору философомъ самого себя, онъ шелъ отнюдь не къ той точк, изъ которой вышелъ. Совершенно напротивъ, въ позднйшіе годы онъ шелъ совсмъ въ другомъ направленіи и къ другой цли. Онъ далъ теперь просторъ всему тому, что прежде, подъ вліяніемъ ‘позитивнаго террора’, имъ если и не отрицалось, то во всякомъ случа отодвигалось на самый отдаленный планъ. Безъ сомннія, это сверженіе ‘позитивнаго террора’ было со стороны почившаго философа подвигомъ, и подвигомъ не легкимъ.

VI.

Закончу свою характеристику нсколькими общими замчаніями.

Николай Яковлевичъ былъ прежде всего благороднйшій человкъ. Онъ не только съ полною готовностью шелъ навстрчу всмъ имвшимъ до него потребность, особенно изъ среды людей, имвшихъ отношеніе къ философіи, но и предупреждалъ эти потребности. Его практическая доброта шла объ руку съ его идейно-теоретическою терпимостью къ иномыслящимъ, а самозамкнутый эгоизмъ былъ равно чуждъ ему и въ той, и въ другой сфер. Сильную, основательно и хорошо развитую, мысль онъ привтствовалъ точно такъ же, какъ всякое доброе стремленіе, и только къ неискренности и фальши, въ мысли и въ жизни, относился отрицательно.

Николай Яковлевичъ былъ собирателемъ русской философской мысли. До его журнала различныя теченія нашей зарождающейся мысли относились другъ къ другу, если и не всегда враждебно, то почти всегда какъ-то невнимательно, безучастно и даже подозрительно. Только онъ далъ на страницахъ своего журнала возможность людямъ различныхъ складовъ и направленій встрчаться другъ съ другомъ лицомъ къ лицу, размниваться своими идеями и другъ у друга учиться. Одинъ только критерій и одинъ только судья оставался здсь — искренность и серьзность мысли. Миролюбивая философская нота, написанная рукою Николая Яковлевича въ первой книжк журнала, есть громадная его заслуга, цна которой несомннно будетъ расти все выше и выше, по мр того, какъ слова этой ноты будутъ забываться все больше и больше.

Николай Яковлевичъ былъ многостороннимъ мыслителемъ, который съ универсальною отзывчивостію соединялъ мужественное исканіе своей философіи. Съ увлеченіемъ неофита онъ посмнно переживалъ и ‘вынашивалъ’ вс важнйшія направленія западной философіи, начиная съ позитивизма, но ни на одномъ изъ нихъ не остановился. Западавшія въ него, подъ вліяніемъ изученія западныхъ мыслителей, искры мысли, по его собственнымъ словамъ, зажигались и потухали въ его сознаніи, пока, разгорвшись въ яркое пламя, не освтили ему тайниковъ національно-русской философіи, съ ея мистико-религіозною основой. Подробность знаменательная и мало оттненная! ‘Религію я всегда уважалъ,— пишетъ Николай Яковлевичъ въ той же отвтной брошюр преосвященному Никанору, которую мы цитировали выше,— и носилъ въ душ своей’. А что онъ не только самъ стремился къ созданію русской философіи, но и другихъ возбуждалъ къ тому же,— объ этомъ свидтельствуютъ написанныя его рукой предисловія къ нкоторымъ книжкамъ журнала.

Къ искреннему горю всхъ истинныхъ друзей философіи, преждевременная смерть Николая Яковлевича прескла осуществленіе его возвышенныхъ стремленій. Но если Богъ, по слову Златоуста, и намреніе лобзаетъ, и желаніе пріемлетъ, то и исторія, въ ея высшемъ смысл,— исторія, судящая по образу вчнаго Бога,— несомннно признаетъ заслугу Николая Яковлевича и отведетъ на своихъ страницахъ для него почетное мсто: ибо многое онъ сдлалъ, но еще большее носилъ въ своемъ намреніи и стремленіи.

Николай Яковлевичъ Гротъвъ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахътоварищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Памяти Николая Яковлевича Грота.

Алекся Введенскаго 1).

Читайте также:

Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Алекся Введенскаго ¹).