‘Гражданин’, No 9, 1873
Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/26febN9.htm
Кн. В. Мещерскiй.
(Памяти Цейдлера), Мещерский Владимир Петрович, Год: 1873
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Ниже печатается за подписью А. Майкова и А. Порцкаго статья посвященная памяти Цейдлера.
Кто такое этотъ Цейдлеръ? Почему это имя не звучитъ громко? Зачмъ нигд мы не встрчали похвальныхъ словъ въ честь его заслугъ? Зачмъ онъ точно умеръ, не оставивъ по себ диплома на званiе почетнаго смертнаго?..
Причина очень простая. Цейдлеръ былъ одинъ изъ замчательнйшихъ русскихъ педагоговъ ныншняго времени но, не въ силу самозванства на призванie, на которое въ ныншнiй вкъ такъ падки люди не знающiе куда дваться, не въ силу также изобртенныхъ имъ методовъ и написанныхъ проектовъ, не въ силу наконецъ и административныхъ распоряженiй и чинопроизводствъ, нтъ, а просто за просто въ силу душевнаго, глубоко искренняго и выcoко-пpoстаго призванiя къ воспитательному влiянiю на дтей. Родись и умри Цейдлеръ въ эпоху или въ стран высоко-нравственной и правдивой оцнки педагоговъ, его имя было бы извстно, нo онъ умеръ въ ту эпоху и въ той стран, гд, зачастую Богъ знаетъ кто берется за педагогiю, а настоящiе педагоги или безгласны и безжизненны, или дйствуютъ въ самой темной и въ самой узкой рамк своего призванiя, гд слдовательно безгласенъ и безсиленъ въ извстномъ смысл былъ и Цейдлеръ.
Да, Цейдлеръ умеръ въ этой узкой и темной сфер дятельности: онъ былъ директоромъ московской земской учительской семинарiи, п,нимый только нсколькими земскими людьми его близко знавшими, обожаемый юношествомъ, которому отдавалъ свою жизнь, но вн этихъ стнъ Поливановской школы знали его только т, которые случайно сталкивались съ нимъ на жизненной дорог. Слава и молва не коснулись этой чистой, высоко назидательной жизни.
Въ стать напечатанной нами о Цейдлер есть намекъ на одну изъ отличительныхъ чертъ педагогической его дятельности, которая намъ показалась особенно ярко свтлою и богатою смысломъ.
Цейдлеръ устраивалъ судьбу всхъ тхъ, которыхъ, волею илн неволею, бывши директоромъ гатчинскаго института, онъ долженъ былъ въ самыхъ важныхъ случаяхъ исключать.
Исключать воспитанника изъ заведенiя было для Цейдлера событiемъ двумя сторонами проникавшимъ всю его душу, и на которое онъ ршался только посл самой тяжелой и долгой душевной борьбы: борьба эта вызываема была двумя вопросами: если не исключить воспитанника, не произойдетъ-ли отъ этого вредъ для остальныхъ? если исключить — не погибнетъ-ли исключаемый? И поставленный между этими двумя вопросами, Цейдлеръ страдалъ, Цейдлеръ мучался, ибо передъ нимъ вставалъ другой жгучiй вопросъ въ вид слдующей мысли: ‘исключить воспитанника значитъ признать его негоднымъ къ исправленiю, значитъ отречься надъ нимъ и передъ нимъ отъ силы воспитанiя, —а имю ли я право, могу ли я поручиться передъ Богомъ, что этотъ исключаемый никогда не поправится, никогда не почувствуетъ надъ собою и въ себ влiянiя исправленiя, могу ли я предопредлить его къ роли негодяя въ жизни?’
И вотъ, если все таки, посл долгой и мучительной борьбы, Цейдлеръ на эту мру исключенiя изъ заведенiя ршался, онъ устроивалъ судьбу этого несчастнaro чуть не съ большею любовью къ нему чмъ къ тмъ, которые въ заведенiи оставались. Для этихъ онъ былъ всегда и везд боле отца роднаго!..
Не дале какъ два года назадъ, въ одной школ, пришлось по грустной необходимости, испытавъ вc мры убжденiя и увщанiя исключить двнадцати-лтняго мальчика, подъ влiянiемъ яснаго сознанiя опасности порока (очень извстнаго дтскаго порока) овладвшаго мальчикомъ, для 40 остальныхъ его товарищей. Мальчикъ поступилъ въ другое училище, гд тоже, не смотря на самое кроткое, любвеобильное, такъ сказать, обращенiе съ нимъ, пришлось его исключить, вслдствiе того же сознанiя опасности для другихъ, къ тому же мальчикъ принялъ уже oтyпвшiй видъ, проявлялъ необыкновенную жесткость, глядлъ изъ подлобья, и былъ до нельзя лнивъ. Проходитъ годъ. Мальчикъ вдругъ является къ своему прежнему начальнику школы, тотъ смотритъ на него: не тотъ мальчикъ, да и только, глаза глядятъ прямо въ глаза, лицо свжее, взглядъ боекъ и уменъ, во всей вншней личности что-то развязное и благородное.
— Что съ тобою сдлалось? спрашиваетъ его учитель.
— Я страсть какъ люблю учиться, отвчалъ мальчикъ, и глаза блеснули.
— Гд же ты учишься?
— Дома у маменьки.
— А маменька гд?
— Въ кухаркахъ она.
— Кто же тебя учитъ?
— Хозяйскiй сынъ учитъ, славно учитъ, онъ самъ въ университетъ готовится, недавно пpixaлъ изъ губернiи, славный человкъ, очень любитъ меня, и знаете, что и я его очень люблю. Я хочу въ гимназiю.
— Ну, полно, гд теб въ гимназiю, надо латынь знать…
— Я учусь и латыни, поступлю ужъ, увидите поступлю.
Черезъ 6 мсяцевъ мальчикъ явился уже гимназистомъ.
Оказалось, что хозяйскiй сынъ, двадцати-лтнiй молодой человкъ, изъ сожалнiя къ этому мальчику, взялся его учить, развивать и въ тоже время принялся за его нравственное исправленiе. Вроятно этотъ юноша былъ въ душ педагогомъ, и въ тайник ея скрывался тотъ чудный, великiй даръ всматриваться въ душу, познать ее, полюбить, заставить себя полюбить, и затмъ воспитывать!
А вотъ и другой случай, котораго я былъ очевидцемъ. Въ одномъ заведенiи директоръ проситъ своего начальника исключить одного воспитанника: начальникъ не соглашается, но призываетъ 13-ти-лтняго мальчика и говоритъ ему: ‘вотъ чтo, милый мой, ты дурно ведешь себя, дурно учишься, директоръ проситъ тебя исключить. Если это сдлать — ты можешь пропасть, и мать твоя будетъ несчастна. Я подожду, а даю теб два мсяца срока, подумай хорошенько, постарайся исправиться, если исправишься, то мы тебя оставимъ, если не исправишься, то нечего длать, придется тебя исключить’.
Черезъ два мсяца этотъ мальчикъ былъ одинъ изъ первыхъ и лучшихъ учениковъ училища.
Къ чему мы приводимъ эти случаи?
А для того чтобы, такъ сказать, оживить и запечатлть въ памяти представленiе объ этомъ страшномъ педагогическомъ вопрос иcключeнiя дтей изъ учебнаго заведенiя.
Случаи, нами сейчасъ разсказанные повторяются везд и повторяются часто: они доказываютъ, что мы ничего не можемъ предршать объ участи нравственной мальчика или двочки во все то время пока длится перiодъ развитiя и воспитанiя юношества, они доказываютъ, что если мы, зная, что ршить вопросъ о негодности дтской натуры къ исправленiю невозможно, и въ тоже время все-таки ршаемъ его необдуманно и легко, то принимаемъ на себя тяжелую отвтственность: вмсто хозяйскаго сына — хорошаго, честнаго, нравственнаго, этотъ изгнанный два раза мальчикъ, таившiй въ себ зародышъ и добра и способностей, могъ бы встртить негодяя, попасть под его влiянiе, развиться въ сфер этого дурнаго влiянiя, и погибнуть какъ погибаютъ многiе, исключаемые изъ учебныхъ заведенiй за дурное поведенiе. Они доказываютъ наконецъ и то, что исключаемый мальчикъ есть тотъ именно, кто всего боле нуждается въ уход за его нравственною личностью, и что слдовательно Цейдлеръ былъ правъ, когда заботился пристраивать этихъ-то въ жизни съ большею любовью къ нимъ, чмъ къ роднымъ дтямъ.
Нo вотъ и другой случай. Недавно одного мальчика выгнали изъ одной гимназiи за то что онъ прошибъ голову другому мальчику, и не смотря на то что ушибъ былъ не опасенъ, мальчикъ былъ все-таки исключенъ. Другой случай: мальчика привозятъ въ гимназiю изъ глуши провинцiи, онъ убгаетъ изъ семинарiи, томимый тоскою по дому, его возвращаютъ и исключаютъ. Мальчикъ остается въ Петербург одинъ, безъ семьи, безъ друзей, безъ нравственной и матерiальной помощи. Оба плакали и горько плакали, когда сидли въ карцер, и еще горче заплакали когда, свершился надъ ними грозный приговоръ исключенiя.
Но какое исключенiе? Исключенiе съ запрещенiемъ быть принятымъ по всей Россiи въ какое бы то ни было учебное заведенiе ведомства министерства народнаго просвщенiя!
Вотъ чт ужасно!
Вотъ гд встаютъ одинъ за другимъ самые жгучie, самые затрогивающiе душу вопросы.
Почему мальчикъ, исключенный изъ одной гимназiи за шалость и дурное поведенiе, вслдствiе случайнаго стеченiя обстоятельствъ, изъ которыхъ главнйшее, можетъ быть, отсутствiе для этого мальчика педагогическаго влiянiя лично на него, не можетъ оказаться въ другой гимназiи однимъ изъ лучшихъ — опять же вслдствiе случайнаго стеченiя другихъ обстоятельствъ, при которыхъ онъ могъ бы сдлаться однимъ изъ лучшихъ воспитанниковъ, подпавъ хорошему на него влiянiю извстной личности?
Кто ручается за то, что прежде исключенiя мальчика изъ гимназiи, истощены были вс другiя средства на него повлiять, что приговоръ произнесенъ былъ посл долгаго и тщательнаго изслдованiя его нравственной личности и ея отношенiй къ окружающему его мipy другихъ личностей?
Кто можетъ сказать, что именно въ ту минуту, когда приговаривается мальчикъ къ исключенiю, посл сдланнаго имъ проступка, не наступаетъ въ немъ та критическая минута, которая можетъ произвести нравственный переворотъ во всей его нравственной природ, и что вслдствiе этого, неумолимое исполненiе надъ нимъ приговора исключенiя можетъ переворотъ этотъ направить къ худшему, а кроткая снисходительность и уходъ за его нравственною личностью, на oбopoтъ, къ лучшему?
Указанные выше случаи доказываютъ, что исключенiе мальчиковъ изъ гимназiй можетъ произойти вслдствiе дтскихъ шалостей, и что во всякомъ случа оно въ полной зависимости отъ случайнаго воззрнiя той или другой личности на тотъ или другой случай? Не является ли эта мра ужасною и потому, что шалости вообще въ мальчикахъ суть ничто иное какъ проявленiя ихъ возраста во-первыхъ, а во-вторыхъ и довольно часто — натуры прямой и открытой, всегда, слдовательно, доступной впечатлнiямъ извн, тогда какъ натуры хитрыя, скрытныя, но испорченныя и дурныя, могутъ, не проявляя себя въ шалостяхъ, казаться лучше первыхъ, не подвергаться исключенiю изъ школы, и вредить своею скрытною безнравственностью сто разъ больше мальчиковъ творящихъ величайшiя шалости?
Наконецъ, когда знаешь, что исключенiе мальчика изъ заведенiя предоставлено полному произволу его прямаго начальства, и не можетъ быть контролировано, можно ли допустить, чтобы дйствiе этого произвола распространялось вн стнъ этого училища, клеймило позоромъ мальчика на полъ-дорог его воспитанiя, вооружало его противъ педагогической власти со всею силою и страстью юнаго возраста, рисовало ему эту власть въ образ неумолимо мстящаго, вездсущаго и вчнаго дракона, и обязывало вс гимназiи, вс училища признать его негоднымъ воспринимать перевоспитанiе, то-есть въ сущности признать себя самихъ неспособными сдлать хорошаго человка изъ мальчика исключеннаго начальствомъ одной гимназiи?
Вотъ мысли невольно просящiеся подъ перо въ ту минуту, когда узнаешь о случаяхъ вышеприведенныхъ и о той мр, вслдствiе которой мальчикъ исключенный изъ одной гимназiи не можетъ быть принятъ въ другой.
На эти вопросы какой можемъ мы получить отвтъ?
Гимназiй слишкомъ мало, а кандидатовъ въ гимназiи слишкомъ много, чтобы можно было держать дурныхъ, когда столько есть и безъ нихъ желающихъ поступить, которые все-таки и весьма часто не попадаютъ въ число гимназистовъ.
Вотъ единственный отвтъ, который мы можемъ получить.
Но удовлетворителенъ ли этотъ отвтъ, вотъ въ чемъ вопросъ.
Нтъ, онъ намъ кажется неудовлетворительнымъ, потому 1) что никто, какъ мы сказали, не можетъ поручиться за то что исключаемые суть именно худшiе изъ дурныхъ, 2) исключенiе происходитъ въ такомъ возраст, когда нельзя произносить безапелляцiоннаго приговора надъ личностью мальчика, 3) недостатокъ гимназiй и избытокъ желающихъ въ нихъ поступать не извиняетъ и даже не смягчаетъ положительной жестокости самой мры исключенiя, ибо тотъ кто выгоняется есть извстная намъ, уже опредлившаяся личность, сознательно приносимая въ жертву иде, тогда какъ тотъ, кто можетъ поступить на мсто изгнаннаго, — до той минуты, пока первый не изгнанъ, — для насъ личность скоре неизвстная и неопредленная, мы перваго губимъ наврно, не зная, благодтельствуемъ ли мы второму, и 4) наконецъ, вышеизложенное соображенiе все же не объясняетъ намъ, почему мальчикъ изгнанный изъ одной гимназiи долженъ быть одновременно изгнанъ изъ всхъ остальныхъ?
Нтъ, лучше, кажется намъ, открыть десять лишнихъ гимназiй, чмъ выгонять изъ нихъ мальчиковъ за шалости, подъ предлогомъ, что ихъ мсто займутъ другiе.
Куда ни заглянешь, приходишь къ убжденiю, что ни въ чемъ въ нашей жизни мы такъ не нуждаемся, какъ въ педагогахъ и въ педагогик, на твердыхъ началахъ основанной. Наши педагоги — это счастливыя или несчастныя случайности, это не сословiе людей, какъ въ другихъ государствахъ, самостоятельно и издревле живущее въ силу государственной и общественной необходимости, и черпающее свою силу и свою дятельность изъ народной жизни, они просто начальство, попадетъ у насъ мальчикъ къ педагогу представителю счастливой случайности — хорошо, попадетъ къ представителю несчастной случайности — дурно, и вотъ, если среди этого шаткаго въ своихъ основахъ и шаткаго въ своихъ личностяхъ мipa мы встрчаемъ вдругъ такое страшное положительное начало, въ силу котораго мальчикъ изгоняемый изъ школы за шалость лишается уже возможности поступать въ другую, то невольно устрашаемся всего чт можетъ быть послдствiемъ такого начала, которое, независимо отъ того что оно жестоко и несправедливо, поражаетъ и потому что, повидимому, вовсе не согласуется съ коренными недостатками нашего педагогическаго мipa.
Воспитанiе вообще при самыхъ лучшихъ условiяхъ его быта — дло безконечно трудное, сколько разъ оно трудне еще тогда, когда этихъ благопрiятныхъ условiй въ педагогическомъ мip нтъ, понятно всякому. Но когда при этомъ вс извстныя административныя вншнiя мры подчиняютъ судьбу воспитательнаго дла произволу въ строгости, тогда является серьозная опасность, заключающаяся въ разобщенiи юношества съ воспитывающимъ его началомъ.
Строгость, исходящая изъ любви къ воспитаннику и изъ пониманiя педагогическаго призванiя есть удлъ воспитывающаго человка, когда же она является въ какой либо общей административно-педагогической мр, или въ цломъ учрежденiи, и вызвана чисто отвлеченнымъ, такъ сказать, бюрократическимъ принципомъ, она перестаетъ быть строгостью и длается проявленiемъ чистаго произвола и отсутствiя любви къ юношеству.
Безъ этой любви и вн этой любви нтъ воспитанiя. Любовь эта проникаетъ строгость, любовь эта обязываетъ къ снисходительности, и сказать гд долженъ быть предлъ этой любви въ воспитанiи никто не можетъ, ибо все воспитанiе заключается въ безконечно разнообразныхъ проявленiяхъ любви воспитателей къ безконечно разнообразнымъ природамъ воспитанниковъ.
Мальчикъ изгнанъ изъ гимназiи.
Допустимъ, что онъ былъ изгнанъ педагогомъ, испытавшимъ надъ нимъ вс опыты любви къ своему призванiю, къ юношеству вообще и къ этому юнош въ особенности.
Спрашивается: неужели изъ тысячъ проявленiй этой же любви въ другихъ педагогахъ не найдется ни одного, которое могло бы изъ выгнаннаго мальчика сдлать хорошаго человка, и та мра, которая прямо этому опыту запрещаетъ имть мсто по всей Poсciи, не означаетъ ли она, что она отвергаетъ силу этой любви, и слдовательно, какъ не заключающая въ себ любви, — является жестокою?
Нтъ, жизнь такихъ людей какъ Цейдлеръ, посвященная на воспитанiе во имя любви къ русскому юношеству и къ русскому нapoдy, не должна, кажется намъ, быть безмолвною тогда, когда кругомъ насъ жизнь общества создаетъ т жгучiе вопросы, изъ за которыхъ эти люди, хотя и непримтные при жизни, боролись въ пот лица своего, и изъ за которыхъ быть можетъ преждевременно умирали.
Жизнь Цейдлера, оплакиваемая немногими, говоритъ намъ: любите, любите безконечно юношество, все чт любовь къ нему велитъ длать, — длайте, не бойтесь, всего чт этой любви противорчитъ, — не длайте и бойтесь это длать, ибо рано или поздно само общество потерпитъ вредъ тхъ педагогическихъ опытовъ, гд отсутствуетъ любовь!
И вотъ, прислушиваясь къ этому голосу, мы, съ уваженiемъ относясь къ вдомству, которому вврена большая часть нашего воспитанiя общественнаго, дерзаемъ сказать: отчего не отмнить запрещенiе исключаемымъ изъ одного учебнаго заведенiя вдомства народнаго просвщенiя поступать въ другiя?
Кто можетъ знать, сколько спасенныхъ будетъ для общества юношей хотя бы этимъ путемъ?
А если ужъ это ршительно нельзя сдлать, то отчего бы, опять же прислушиваясь къ поучительному голосу Цейдлера, не замнить исключенiе учрежденiемъ, въ вднiи одного лучшаго педагога въ губернiи, исправительныхъ классовъ, куда мальчики, приговариваемые къ исключенiю, переводились бы для особенно тщательнаго и любовью проникнутаго за ними ухода, съ тмъ чтобы посл возвращаться въ гимназiи?
Но чтобы такie классы не могли обратиться въ исправительныя роты, а напротивъ, могли бы существовать съ пользою — ихъ надо было бы поручать такимъ людямъ какъ Цейдлеръ. Но, увы, этихъ личностей немного, и вотъ почему потеря для общества такой личности, какою былъ Цейдлеръ, есть потеря чувствительная.