‘Гражданин’, No 31, 1873
Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/30jyN31.htm
Свжей памяти . И. Тютчева.
Свжей памяти . И. Тютчева.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Кн. В. Мещерскiй.
Свежей памяти Ф. И. Тютчева, Мещерский Владимир Петрович, Год: 1873
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Только вчера пришла къ намъ въ глушь деревни глубоко-печальная всть о кончин едора Ивановича Тютчева. Хотя уже нсколько мсяцевъ тому назадъ, вс знавшiе покойнаго должны были приготовиться къ роковому исходу постигшей его, среди зимы, болзни, но пока дорогой намъ человкъ живъ, мысль о смерти далеко, и всть о ней — все тотъ же безпощадно-тяжелый и неумолимо-горестный ударъ.
Всть эта прежде всего сказала сердцу что мы лично и ‘Гражданинъ’ понесли незамнимую утрату. Мы потеряли нашего добраго генiя! Да, въ т тяжелые дни, въ прошломъ году, когда со всхъ сторонъ насъ встртили столь непривтливо, мы имли счастiе найти въ великомъ поэт, нын нами оплакиваемомъ, неистощимый запасъ теплаго сочувствiя, благородной симпатiи и энергическаго поощренiя начатому нами длу. Мы теперь приносимъ ему благодарность также громко и искренно, какъ громко и искренно было тогда его сочувствiе къ нашей цли, и съ этой благодарности начинаемъ наше воспоминанiе о . И. Тютчев. Лишиться столь добраго генiя, значитъ много потерять въ жизни. ‘Не унывайте, не падайте духомъ, идите бодро впередъ, будьте честны, когда говорите съ людьми, и вы увидите что рано или поздно правда возьметъ свое!’ — вотъ что онъ говорилъ намъ тогда.
Думаемъ что никто не станетъ возражать намъ если скажемъ что съ кончиною . И. Тютчева мы лишились великаго русскаго поэта! Уже съ этою одною мыслью не мирится скорбящая по немъ душа! Въ наше время много преданiй точно совсмъ исчезло о такихъ началахъ человческаго общества, которыя прежде, казалось, были у насъ даже жизненными. Къ числу такихъ утраченныхъ нами преданiй, увы! слдуетъ отнести преданiе о поэт и поэзiи. Теперь вс почти пришли къ прозаическому убжденiю что быть поэтомъ, значитъ писать въ извстномъ размр и съ римами все о томъ же, о чемъ пишутъ безъ размровъ и римъ вс пишущiе и печатающiе просто въ проз и о дл, что римы стало быть одна только смшная и пустая забава. . И. Тютчевъ писалъ стихи точно самъ того не вдая, они слагались въ его мысли, въ данную минуту, подъ влiянiемъ извстнаго сильнаго впечатлнiя. Ихъ записывали, они быстро расходились между почитателями поэта и хотя на нсколько минутъ заставляли жить въ мiр изящнаго, прекраснаго, поднимающаго духъ и, въ особенности, назидательнаго. Стихотворенiя эти разбросаны по журналамъ разныхъ эпохъ, вышелъ однажды томикъ стихотворенiй . И. Тютчева, но гд найдти все имъ написанное — сказать нелегко, ибо мене всего о томъ зналъ самъ поэтъ.
Сказавши что въ кончин . И. Тютчева мы оплакиваемъ утрату великаго русскаго поэта, сказали ли мы слишкомъ много? Возьмите стихотворенiя . И. Тютчева какой угодно эпохи, вы въ нихъ найдете разные предметы, вы въ нихъ почерпнете разныя впечатлнiя, но въ каждомъ изъ нихъ вы найдете одно неизмннымъ: зеркало души его. До послдняго издыханiя онъ былъ человкомъ своего времени, своей эпохи, но въ теченiи полустолтiя его поэтической дятельности никто не могъ обидть его названiемъ современнаго поэта въ томъ смысл этого наименованiя, въ какомъ оно понимается теперь. Неисчерпаемый содержанiемъ духъ его не переставалъ ни на минуту чувствовать что все прекрасное и великое въ человческомъ обществ — есть вчное, и что все, что этого чувства вчности душ его не даетъ, все то — не есть то прекрасное, которое создаетъ поэта и поэзiю. Поэзiя Тютчева никогда не была къ услугамъ сильныхъ мiра сего, кто бы они ни были, и гд бы они ни были — на трон или въ литератур, но во всякую пору жизни окружавшаго его общества, все прекрасное въ литератур, все прекрасное на трон воспринималось душою поэта во всей его цльности и безъ всякой примси чего либо чуждаго, временнаго, условнаго, со всею осторожностью и врностью тонкаго поэтическаго чувства, и составляло предметъ его псни. Въ освобожденiи крестьянъ онъ воспвалъ освободившаго ихъ, но въ этой псн слышалось вдохновенiе тмъ, что восхищало его душу: сочетанiе духа свободы съ духомъ царства, въ этой псн слышались такiе же по временамъ звуки, какъ и у другихъ поэтовъ его времени, но онъ воспвалъ свободу русскаго человка, а они все еще пли нескончаемыя псни про тиранiи помщиковъ, про оборванныхъ мужиковъ, про лапти и деготь, про плети и розги, все еще мечтая быть современными. Не было русскаго чувства радости или печали, которое не побывало въ душ Тютчева, не содрогнуло его глубоко, не вызвало въ немъ отклика, точь въ точь такого, какъ и у всякаго истинно русскаго человка, но ни разу эта лира не оскорбила даже атомомъ звука кого бы то ни было, ибо черпала свое вдохновенiе не тамъ, гд люди сходятся во имя страсти, но тамъ, гд всхъ людей, иногда помимо ихъ воли, въ силу какого то неизбжнаго порыва, соединяетъ въ одно — обожанiе чего то прекраснаго, хотя бы на одинъ только мигъ.
Будучи поэтомъ нашего времени, въ высокомъ и чистомъ значенiи этого слова, . И. Тютчевъ, какъ мыслитель, былъ однимъ изъ немногихъ дйствительно чтущихъ свободу русскихъ людей! Въ эпоху крпостнаго права онъ слылъ то за вольнодумца, то за славянофила, въ наше время онъ являлся, среди массы мыслящихъ безпорядочно и лихорадочно-свободно людей, какъ будто отсталымъ и во всякомъ случа какъ передовой человкъ весьма блднымъ. Но на самомъ дл . И. Тютчевъ обширнымъ умомъ и поэтическою душою чтилъ свободу одинаково тогда и теперь, но чтилъ и ее какъ нчто великое, — возвышающее, а не унижающее, просвщающее, а не затемняющее, облагораживающее, а не заражающее страстью, нравственное, согласное съ религiею, а не исключающее ее! Оттого, среди петербургскаго общества онъ всегда занималъ какъ бы одинокое, ему одному только принадлежавшее положенiе. . И. Тютчевъ не могъ быть съ тми, которые въ свобод видли что-то красное, ни съ тми, которые, изъ боязни этихъ лже-чтителей свободы, считали нужнымъ обуздывать свободу, — свободу русской жизни, русской мысли, свободу движенiя впередъ человческой мысли!
Не смотря на то, — странная вещь, — . И. Тютчевъ былъ вроятно одинъ въ своемъ род изъ крупно-выдававшихся впередъ въ обществ мыслителей, про котораго можно было сказать: у него нтъ враговъ. Это уваженiе, которымъ онъ пользовался именно какъ мыслитель, это ощущенiе людьми мысли прелестей его ума, поэтическаго вдохновенiя и остроумiя — были какъ будто наградою его еще на земл за то, что, въ теченiе всей долголтней своей жизни, онъ никогда не воспользовался своими чудными духовными дарованiями какъ оружiемъ вреда противъ кого бы то ни было. Онъ врилъ въ безусловное и непосредственное всемогущество истины и красоты на земл, считая оскорбленiемъ того и другаго какое бы то ни было проявленiе насилiя вн области мысли. ‘Оставьте ихъ въ поко! — часто говаривалъ онъ, когда рчь заходила о нашихъ радикалахъ прессы, — ‘эти люди слишкомъ лгутъ, чтобы не залгаться, и чмъ больше заболтаются, тмъ скоре сами-же себя обезоружатъ’. Къ тому-же вспомнимъ что . И. Тютчевъ, прекрасною стороною мысли или чувства могъ принадлежать даже ко всякому лагерю, въ той степени, въ какой находилъ тамъ мысль, или хоть искру истины, вотъ почему, въ сущности, никогда не принадлежалъ ни къ какой особливой партiи, и не могъ имть враговъ, не имя партiи. Съ неисчерпаемымъ поэтическимъ чувствомъ, онъ былъ неисчерпаемо-остроуменъ, но это остроумiе было потому всегда обаятельно и прелестно, что оно скоре было добродушно, чмъ дко-зло, и всегда являлось какъ бы блестящимъ и удачнымъ выраженiемъ для самаго простаго сужденiя или душевнаго чувства, особенно понятнаго въ данную минуту, никогда не было натяжки или усилiя въ его остроумiи, никогда рчи на показъ, никогда ничего похожаго на фейерверкъ возбужденной мысли. Добродушiе это было такъ естественно, что онъ не только забывалъ нердко о своемъ остроумномъ слов, сейчасъ-же посл того какъ оно, негаданно и нечаянно, бывало имъ высказано, но иногда хвалилъ остроумiе того, кто, уже потомъ, а иногда и какъ свое, повторялъ въ его присутствiи имъ же когда то высказанное меткое и остроумное слово.
Владя обширными познанiями, пополнявшимися постояннымъ чтенiемъ, . И. Тютчевъ стоялъ во глав образованныхъ людей нашего общества. Политика и исторiя были любимымъ занятiемъ его ума и жизни, опираясь на исторiю, онъ являлся убдительнымъ, логичнымъ и часто весьма строгимъ судьею времени и его событiй и личностей, вдохновляясь заботами настоящаго, любовью къ человчеству и къ своему народу въ особенности, онъ вносилъ въ это обсужденiе событiй ту свободу мысли, тотъ пылъ и жаръ души, которые придавали его логик столько краснорчiя и съ тмъ вмст столько прелести. Онъ любилъ споръ, и спорилъ какъ мало людей умютъ спорить: съ смиренiемъ къ своему мннiю и съ уваженiемъ къ чужому, хотя узкiй взглядъ, предвзятое мннiе и деспотическое своеволiе мысли всегда заставляли его страдать.
Политика и поэзiя, въ самомъ широкомъ значенiи этихъ двухъ понятiй, были сущностью его жизни, — политика мiровой всецлой жизни человчества и политика — какъ совокупность вопросовъ живо и горячо затрогивающихъ интересы Россiи и устраивающихъ ея будущность. На ряду же съ политикой стояла и поэзiя, являвшаяся чмъ-то родственнымъ политик въ духовномъ существ его, и въ ней, какъ въ мирной пристани, онъ находилъ себ утшенiе отъ людей, которые длали политическiя ошибки, и успокоенiе отъ событiй, тревожившихъ его душу.
Но у . И. Тютчева былъ одинъ врагъ: врагъ этотъ была практическая жизнь. Въ практической жизни онъ былъ несвдущъ и неопытенъ какъ дитя. Небольшаго роста, съ походкою небрежною, переваливающеюся, онъ вншнимъ образомъ какъ будто выражалъ внутренняго человка, въ этой вншней личности было что-то похожее на небрежность ко всему что не было духовно, а было вещественно, самое его тло словно казалось ему тягостью, которую онъ осужденъ влачить. Находясь по своему положенiю и связямъ постоянно въ высшихъ слояхъ общества, онъ инстинктивно не умлъ проявлять въ своихъ отношенiяхъ къ людямъ какое бы то ни было, даже въ оттнкахъ, различiе, если даже они по условiямъ общественнаго положенiя стояли и выше его. Онъ былъ тотъ же съ подчиненными ему чиновниками иностраннаго цензурнаго вдомства, коего былъ начальникомъ, какъ и съ высшими государственными людьми, съ которыми постоянно сходился. Во дворц онъ былъ также смирененъ и также скромно и переваливаясь прокрадывался между людьми, какъ въ каждомъ дом частнаго человка, но въ то же время такъ же мало занятъ былъ и величiемъ мiра сего съ его безчисленными практическими сторонами. Везд и всякому онъ говорилъ то, что думалъ и, не смотря на то что стоялъ во глав обширнаго отдла цензуры, не любилъ стсненiя мысли, чуть только она была искренна и сколько нибудь благородна.
Здсь мы останавливаемся. Болзнь его продолжалась нсколько мсяцевъ и началась съ удара, парализовавшаго половину его тла. За нсколько часовъ до этого удара онъ написалъ свое послднее стихотворенiе ‘На смерть Наполеона III’, гд въ послднiй разъ, читатели это помнятъ, вылилось изъ души его нсколько сильныхъ звуковъ, проникнутыхъ любовью къ русскому народу. До конца жизни больной владлъ своимъ умомъ такъ же вполн и свтло, какъ и всегда прежде. Онъ тихо скончался въ объятiяхъ семьи въ Царскомъ Сел и въ объятiяхъ той вры, которую, какъ отвтъ на стремленiе его души къ истин, онъ такъ пламенно любилъ во всю свою жизнь.
24 iюля 1873 г.