Отзывы прессы по поводу смерти Н. Ф. Анненского, Анненский Николай Фёдорович, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 39 минут(ы)

Отзывы прессы по поводу смерти Н. Ф. Анннеского

Источник текста: ‘Русское Богатство’, 1912, 9, отдел II, с. 184-205.

Многочисленные отклики прессы на смерть Н. Ф. Анненского мы имеем возможность привести лишь в извлечениях. Делая извлечения, мы старались сохранить личные воспоминания авторов о Николае Федоровиче, указания на фактические обстоятельства его жизни и общественной деятельности, как бы ни были отрывочны и случайны эти воспоминания и указания, они имеют несомненный исторический интерес, сохранить и собрать их мы полагали необходимым. Мы старались также сохранить и собрать те отзывы о личности, жизни и деятельности покойного, которые, по нашему мнению, имеют значение для будущих биографов. Без сомнения, до нас дошло далеко не все появившееся в прессе. И мы будем благодарны редакциям и авторам за доставку нам напечатанного ими по поводу смерти Н. Ф. Анненского, но не упомянутого в приводимых ниже выдержках.

‘Баку’ No 173. Статья Гр. С-ва.

…В первый раз мне пришлось увидеть его в Нижнем. Это было в начале 90-х годов.

Тяжелая была тогда жизнь в России. Особенно в провинции. Болото какое-то тихое, а не жизнь. Все живое, яркое и деятельное было придушено, придавлено. И если бы не такие хорошие люди, как Анненский, свято хранившие огоньки мысли человеческой, жизнь русская, возможно, и заглохла бы окончательно. Николай Федорович, очутившись в Нижнем, сумел создать настоящий оазис идейности и культурности. Все, что ненавидело окружавшее болото, все измученное им, шло в тихий домик Николая Федоровича, и здесь, за чашкой чая, возле него, возле доброй и славной старушки, жены его, оживала душа. Теплее и радостней становилось. Вера в лучшие близкие дни, в яркое солнце, в живую весну, — снова поднималась в душе и крепла.

Сильно и горячо любили Анненского.

И все, кто приезжал в Нижний, из тех, конечно, кто странствовал тогда по России не ради страсти к путешествиям и приключениям, — все считали долгом своим явиться к нему. И знакомые, и незнакомые.

И для всех одинаково улыбался своей милой, доброй, человеческой улыбкой Николай Федорович, для всех находил бодрящее, хорошее слово…

‘Биржевые Ведомости’ No 18064. Статья Гр. Градовского.

Градовский Григорий Константинович (1842 — ?) — журналист, близкий к народничеству.

…Мы были с ним ровесники, и мне очень тяжело сознавать, что он ушел из этого мира ранее меня. Вот уже скоро год, как самые тяжкие страдания мучат меня, лишают хотя бы минутного сна, но я еще влачу свое жалкое прозябание, а Анненского не стало. От всего сердца сожалею об этой литературной утрате и искренно говорю, ‘зачем он, а не я?’

‘Русское Богатство’ и вся русская печать осиротели и долго еще будут оплакивать покойного. Может, были, есть и будут более талантливые и плодотворные писатели, но не было и едва ли будут более честные, неизменные и убежденные литературные подвижники, чем Н. Ф. Анненский. Это был лучший из наших публицистов, это был, как и Некрасов, образцовый писатель-гражданин.

…Все уцелевшие литературные учреждения долго числили в своих списках Н. Ф. Анненского. ‘Литературный Фонд’, ‘Суд чести’, ‘Литературное общество’ много обязаны Анненскому. Эти учреждения и возникали, и существовали, и вновь возобновлялись при видном и авторитетном влиянии Анненского в тех случаях, когда они замирали, или совершенно исчезали в силу ‘независящих обстоятельств’, как выражались в старину.

…Пишу эти строки, едва водя пером… Далеко не все сказал, что хотел бы и следовало бы высказать у гроба Анненского… Я уже полумертв и нельзя сомневаться, что это последние уже мои строки, особенно, в печати.

‘Голос Москвы’ No 174. Статья А. Круглова.

…Иногда довольно мимолетной встречи, недолгого разговора, чтобы получить представление о человеке настолько, что его личность становится ясною, и вы расходитесь с определенным чувством симпатии или антипатии. Анненский производил в самые краткие встречи то симпатичное впечатление, которое заставляло вас забывать о различии взглядов и убеждений на многое. Журнальная деятельность его была у всех на виду. В лице Николая Федоровича Анненского от нас ушел тот журналист, с которым противники могли спорить, храня в себе к нему полное чувство уважения. Это один из тех старых либералов, которые являлись аристократами духа, которые из-за различных взглядов не делались личными узкими врагами. Целые, твердые в своем исповедании, они оставались рыцарями без страха и упрека…

‘Двинский Огонек’ No 6. Статья М. Альбина.

…С ним ушел в могилу большой общественный работник, живой свидетель грандиозной эпохи полувековой борьбы за русское освобождение, неутомимый пламенный борец за свободу и счастье народных масс, — кристально чистый человек, верный, честный и непримиримый демократ…

…Как живой стоит он сейчас предо мной — добрый, приветливый с радостной улыбкой на лице, простой, сердечный — всем доступный, ко всему чуткий, на все откликающейся. Это был друг молодежи, друг не словом, а делом, и студенчество искренне и горячо любило Николая Федоровича, любило сыновней любовью этого ‘юного старика’, связавшего свое имя с известным выступлением петербургского студенчества у Казанского собора в 1901 г. Роль и судьба Н. Ф. Анненского в ту печальную годину — у всех еще в памяти. Студенчество видело в Анненском с одной стороны соратника Н. К. Михайловского в литературе и общественности, а с другой стороны — мыслителя и борца за родные идеалы, на которых воспиталась не одна тысяча студенческой молодежи…

Я много раз видел Николая Федоровича в Петербурге. Не было ни одного литературного праздника, юбилея иди литературных поминок, где бы нельзя было видеть Н. Ф. Анненского деятельным участником, живым, всегда вносящим свою неподражаемую и незаменимую струю личных воспоминаний, впечатлений, где бы не чувствовалось влияния его доброй мысли и энергии, биения его общественного пульса.

Есть люди, встреча с которыми оставляет неизгладимый след в душе на всю жизнь. Один из таких — Н. Ф. Анненский.

‘Запросы Жизни’ No З1.

…Говорить о безвременной кончине в обычном смысле слова мы тут не можем, потому что знаем, что Николаю Федоровичу было 69 лет, а это для русского общественного деятеля — почти библейский возраст. Но не можем мы также успокоиться на том, в чем он сам в подобных случаях, всегда бодрый и неустанно ободряя, советовал искать утешения:

Не говори с тоской: ‘их нет’,
Но с благодарностию: ‘были!’.

Для остающихся он все же умер не вовремя, так как он именно теперь особенно нужен, может быть, более, чем когда-либо. Как нужны нам теперь такие люди, как Николай Федорович Анненский, которые много жили и много пережили, и все же не утратили радости бытия, — такие старцы, которые выпили до дна горькую чашу русского общественного деятеля и сохранили в полной мере любовь и преданность общественному делу, — мудрецы, которые все испытав и поняв, могли бы быть учителями жизни и руководителями дела для новых поколений, столь нуждающихся в том, чем так богат был Николай Федорович.

Там же. Статья Ф. Д. Батюшкова.

…черта, которою Николай Федорович особо выделялся, это — способность сильно чувствовать, проникаться всецело чувством, что придавало особую красоту его облику.

Это — свойство натуры человека, и проявлялось оно в разной форме, неизменно оттеняя его благородные черты. Чувство делало его постоянным ходатаем и за ‘малых сих’ при разборе прошений в Литературном Фонде, причем Николай Федорович отстаивал принцип дробных выдач, в виду происшедшей демократизации деятелей литературы. Чувство побудило его вмешаться в историю избиения студентов на Казанской площади, за что он и сам оказался избитым.

…Чувство одушевляло лучшие речи Николая Федоровича на разных собраниях, его речь не была плавной, он часто искал слов, не договаривал фраз, слишком жестикулировал, не задавался целостной конструкцией речей, которые обыкновенно носили характер импровизаций, но подкупали и заражали подъемом настроения, пафосом, горячностью и искренностью одушевления. Чувство увлекало его иногда и к резкому отпору, когда он заподозривал искренность делаемых ему возражений… Николай Федорович, сглаживая остроту отношений присущим ему доброжелательством ко всем честно, хотя бы и инако, мыслящим, отнюдь не доводил благодушия до безразличия и сам занимал вполне определенную позицию. Но выше партийных разногласий он ставил общность в стремлении к одному идеалу. Полемику он признавал, но умел симпатизировать духу даже при расхождении в форме и формулах. Этим определяется его ‘междупартийность’, допускавшая принадлежность к определенной партии. Вся его деятельность была согрета и как бы санкционирована гуманизмом чувства, сообщавшего главное обаяние его личности.

‘Киевская Мысль’ No 221. Статья К. Оберучева.

…Лет двадцать тому назад (летом 1894 г.) я имел поручение от туркестанского отдела Императорского технического общества ознакомиться с постановкой дела изучения кустарной промышленности в России. В ряде городов, намеченных для посещений, был Нижний Новгород, где я направился в земскую управу, прямо к заведующему земским статистическим отделом Н. Ф. Анненскому. Он говорил со мной, как с добрым знакомым, и я не чувствовал никакого стеснения в беседе с ним, хотя я почти не был знаком с основным вопросом нашей темы. Я подходил к нему, зная, кто он, с сомнением, — он подошел ко мне, не зная кто я, с доверием и готовностью помочь мне.

Хорош он был своей душевной красотой! И образ его, чистый и светлый, такой, каким я представлял его себе с момента первой встречи, особенно ярко встал в душе моей здесь, у могилы А. И. Герцена, где так еще недавно горело его сердце на чествовании памяти нашего великого изгнанника, когда весть о смерти Н. Ф. тяжелым ударом поразила всех знавших его, как борца за лучшее будущее родного народа.

‘Нижегородский Листок’ No 197.

…Нижний его хорошо знал. Хотя покойный и не был нижегородцем, но прошел чрез наш этап, подобно многим славным представителям русской интеллигенции.

…Еще и теперь, спустя полтора десятка лет, сплошь и рядом делаются ссылки на Анненского…

…Как земский работник, покойный Анненский представлял величину совершенно исключительную по богатству знаний, по широкому практическому уменью приложить их на деле.

Не только нижегородская, и вся русская земская статистика чрезвычайно многим обязана покойному.

‘Одесские Новости’. Статья Н. Геккера.

В лиц Н. Ф. Анненского Россия потеряла одного из своих лучших и выдающихся граждан. Прежде всего осиротела русская печать, лишившись своего заступника и истинного выразителя ее интересов.

…В деле основания блаженной памяти Союза писателей принадлежит ему видное участие, одна из главных забот его учредителей.

…На всех литературных съездах, совещаниях он был непременным членом и большею частью председателем их. Редкий литературный спор и судьбище по литературным делам обходились без участия и решительного вмешательства всеми уважаемого ветерана прогрессивно-демократической печати… Можно сказать, что на всю Россию это был единственный, неоспоримый и непререкаемый супер-арбитр, авторитет которого признавался всеми, и пред решением которого могли преклониться все…

Там же. Статья А. Никольского.

Сказать об Анненском, что он был сотрудником ‘Русского Богатства’, это почти все равно, как если бы сказали в свое время: скончался сотрудник ‘Отечественных Записок’ Михайловский или сотрудник ‘Современника’ Чернышевский. Значение и роль Н. Ф. Анненского далеко не укладывались в рамки сотрудничества в одном, хотя бы и любимом им издании. Он был не только человек пера и слова, но и человек жизни и дела. И всякий, кто хоть раз в жизни встречался на каким-нибудь деле с покойным Николаем Федоровичем, я уверен, прочитает роковые строки о кончине его с искренним, задушевным волнением…

…Мне почему-то всегда приходило в голову, что если бы пришел случай разбирать какое-нибудь сложное этическое дело, или иметь какой-нибудь с кем-либо товарищеский третейский суд, то я непременно бы обратился не к кому другому, как именно к Н. Ф. Анненскому, или вот еще к его близкому другу В. Г. Короленко. Обе эти личности так высоко стоят в смысле морального авторитета над многими и многими другими, так святы и нелицеприятны, что им, казалось мне, можно смело вверить все самое дорогое, свою честь, свое доброе имя, свою идейную жизнь. В них сама правда…

‘Полтавская Речь’ No 385. Статья Б. М-на.

…Уходят бодрые, сильные, смелые, и как-то душно становится жить, душно оттого, что вокруг муть и застой общественности, неподвижность мысли, оттого, что в грядущем мало надежд. Из этой больной атмосферы невольно тянет к уходящим… В совершающуюся на наших глазах духовную распутицу фигуры представителей прежнего поколения служили направляющими регуляторами общественной мысли и общественного поведения, их присутствие оздоровляло нравственную атмосферу, их голос будил, напоминая ‘забытые слова’.

‘Псковская Жизнь’ No 617.

…’Покойному выпал на долю счастливый удел: почти всю свою долгую жизнь занимать аванпосты в лагере освободительного движения…

…Характерной чертой Николая Федоровича была его способность из любви к дальнему не приносить в жертву ближнее’…

‘Русские Ведомости’ No 175. Статья Е. Кусковой.

Кускова Екатерина Дмитриевна (1869 — 1958) — русский политический и общественный деятель, публицист и издатель, активист революционного, либерального и масонского движений. В 1894 году, находясь в Нижнем Новгороде, познакомилась с В. Г. Короленко и Н. Ф. Анненским.

…Я живо помню Н. Ф. почти бессменным председателем так называемой ‘большой’ группы ‘Союза Освобождения’. Социалист и народник по убеждению, Ник. Фед. отлично понимал, что без реформы политической, — этой реформы всех реформ, — не может быть ни здорового со социалистического воспитания масс, ни широкой и успешной борьбы за экономические их интересы. Понимал он также и роль демократии во всяком общественном движении… Поэтому, вероятно, он без колебаний примкнул к ‘Союзу’, на знамени которого было написано: ‘реформа политическая’… Н. Ф. поразительно ловко и тонко, с прирожденным тактом настоящего политика, умел сглаживать разногласия и направлять самые разнородные силы по одной линии. Эта способность его была особенно ценна в эти годы борьбы, она парализовала другую склонность: страсть русских интеллигентов к раздуванию таких разногласий, которые не имеют ни малейшей практической или идейной цены. Его участию и его авторитету ‘Союз Освобождения’ в значительной мере обязан тем, что самые разнородные элементы ‘Союза’, борясь идейно внутри его, всегда стройно выступали в действии.

Я помню канун 9 января 1905 г. Все собрались в тесной редакции ‘Сына Отечества’. Духота, давка, бледные лица… Вбегают все новые и новые люди, с новыми вестями… Никогда нельзя забыть этой ночи. Тревога, почти смятение, тяжкие предчувствие трагедии и это бессилие, это нестерпимое бессилие что-либо предотвратить… Не помню, кто председательствовал. Да и был ли председатель на этом беспорядочном собрании? Но как сейчас помню отдельные лица снующих, не могущих усидеть на месте людей… Вижу взволнованное и все покрытое красно-багровыми пятнами лицо Н. Ф. Вот созрел план депутации к министру. Надо все объяснить ему, предотвратить… Послать всеми уважаемых людей… Ну, конечно, и Ник. Фед. Как беспрекословно он подчинился… Ничего и никто не предотвратил. А сколько лет жизни отняла у него эта миссия, эта ночь, это стояние в приемной министра, этот ответ его, эти последующие события?.. Всегда живой, всегда определенный, всегда на своем посту… И всегда мягкий, всегда терпимый, но всегда глубоко-задетый, взволнованный, всегда близкий именно этим волнением своим. Мудрено ли, что люди не жалели его, трепали, всюду таскали этого уже больного старика: без него как-то не так светло и уютно быть всем вместе, не так уверенно и спокойно ждать своей очереди, своей речи… Какой прекрасный, славный, дорогой интеллигент и верный друг всего действительно интеллигентного ушел от нас! Придут новые волнения, подкрадется новая борьба, мы будем с надеждой оглядываться: вот сейчас покажется седая голова с милым, безгранично добрым лицом. Вот вскинутся привычным жестом руки, и прозвучит взволнованное: ‘Господа, господа’… Грустно будет без него в дни новых переживаний.

‘Русские Ведомости’ No 177. Статья А. Савельева.

Савельев А. А. —

Умер Николай Федорович Анненский. Его ими пользовалось большой популярностью в Нижнем-Новгороде и Нижегородской губернии, особенно же в земстве, которому он посвятил десять лучших лет своей трудовой жизни, начиная с 1887 года и кончая 1995. Это был типичный представитель 60-х годов живший в эпоху ‘великих реформ’ царствования Александра II. Широко образованный, вооруженный всесторонним знанием русской жизни, особенно в экономической области, он неизменно оставался верным до конца своей жизни тем идеалам, которые были им усвоены в знаменательную эпоху первой половины царствования… Благодаря своим обширным познаниям и симпатичным сторонам своего характера, Николай Федорович имел большое влияние и в земской среде, и в той сфере своих занятий, которая была для него господствующей. В сфере статистико-экономических исследований он пользовался огромным авторитетом не только в среде своих сослуживцев, но и далеко за пределами нашей губернии. Я закончу свое краткое сообщение об этом замечательном человеке именно примером этого влияния. В начале 900-х годов, когда его уже не было в Нижнем, в среде нижегородских статистиков возникли разномыслия, частью даже принципиального характера. Разногласия разрастались и грозили различными осложнениями и до известной степени даже распадом самой организации. Тогда сочли за лучшее прибегнуть к авторитету Николая Федоровича, прося его заехать в Нижний и помочь разобраться в возникших недоразумениях. Достаточно было одной его беседы, чтобы все уладилось, все спорные вопросы выяснились, и весь инцидент был закончен.

‘Речь’ No 203 и ‘Современное Слово’ No 1635. Статья П. Милюкова.

Милюков Павел Николаевич (1859 — 1943) — русский политический деятель, историк и публицист. Лидер Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы, кадеты). Министр иностранных дел Временного правительства в 1917 году.

…Тому, кто будет писать биографию Н. Ф. Анненского, придется написать, вместе с тем, историю освободительного движения в России за все полвека, начиная с того времени, когда это движение из журнала и книги перешло в действительную жизнь и приобрело коллективно-общественный характер. Н. Ф. Анненский был живой летописью этого движения, принимал личное и деятельное участие во всех его фазах…

…Как сейчас помню вечеринку молодежи, в середине 90-х годов. Низкие комнаты, полные молодым оживлением, шумные споры, разгоревшиеся лица, табачный дым и духота… И вдруг движение, пробежавшее по толпе, глаза, устремленные к входу, и подавленные восклицания: Анненский, Анненский приехал! Потом появление седовласой, розовой, бодро и ласково смеющейся фигуры, и горячая, с оригинальными жестами речь, в которой юношеский задор, молодая вера удивительно сочетались с опытом человека, видавшего виды, с тактом мудреца, превосходно изучившего все изгибы человеческой натуры.

Много раз с тех пор звучала мне эта бодрая, увлекающая и увлеченная речь, и раскрывалась передо мной тайна огромного личного влияния Анненского в той русской интеллигентной среде, которая его любила и которую он любил и глубоко понимал.

…В Нижнем я познакомился с Анненским ближе, приехав читать туда публичные лекции, с которых начались мои собственные, типично-pyccкие Wanderjahre. Как сейчас помню: я закончил свой курс о русских общественных движениях указанием на те провинциальные резервуары и оазисы, куда отливает культурная жизнь, когда понижается ее уровень в периоды политической реакции. И я предсказывал что жизнь вновь прильет к опустелым центрам из этих резервуаров с началом политического оживления. Один такой оазис, вероятно, один из самых ярких, был передо мной, — и центром его вместе с В. Г. Короленко был Н. Ф. Анненский.

…Последовали годы инкубации русского ‘освобождения’. Для Анненского они сопровождались новыми житейскими неудобствами. Ссылка в Финляндию, ссылка в Ревель, избиение на Казанской площади, жертвой которого сделался сперва он, а потом и протестовавший против избиений союз писателей… События шли быстро в те годы. Анненский принял живое участие в организации и деятельности ‘союза освобождения’. При его деятельном участии прошла кампания знаменитых банкетов декабря 1904 года, на которых чеканились и популяризовались лозунги, сыгравшие видную роль в оба следующие года. Роль Анненского во всех этих событиях была незаменима. Никто другой не мог так тактично сгладить углы, найти общее среди кипевших противоречиями споров, дать этому общему удовлетворявшее и мирившее всех выражение. Такую же роль играл он и в возникшем вновь ‘союзе писателей’, вошедшем в известный ‘союз союзов’. Житейский такт, сдержанность и уменье объединять и тут, как и на общественных собраниях, и в ученом обществе, и в редакционных делах, сказывались, преодолевая подчас препятствия, казавшиеся другим неодолимыми.

…Накануне 9 января Анненский участвовал в отчаянных попытках предупредить кровопролитие путем переговоров с властями. Увы, эти попытки имели последствием лишь обвинение в организации ‘временного правительства’ и невольный визит в Петропавловскую крепость.

…Быть может, я не прав, — и я хотел бы оспаривать Анненского у его ближайших друзей, но я никогда не мог отказаться от мысли — видеть в покойном идейного единомышленника. Даже и после нашего политического расхождения, при наших не частых уже встречах, я всегда находил у Анненского то же широкое понимание условий нашей политической жизни, ту же готовность всосать, прежде всего, истину и признавать хотя бы частичную правду в утверждениях своих противников, к которым приучили меня годы предыдущего общения с покойным.

Анненский писал не мало в течение своей долгой жизни. Но он не был в собственном смысле и только писателем. Он был творцом не столько формул, сколько человеческих отношений, той междуклеточной ткани, без которой не бывает коллективного действия. Выражение ‘душа общества’ слишком банально для характеристики этой роли. Но роль Анненского была именно ролью ‘души’, организующего и направляющего элемента. Быть может, именно поэтому и работа Анненского на расстоянии сливалась с общим результатом. Его большая личная доля в этом результате видна была только вблизи, — и о ней должны теперь подробно рассказать его близкие.

В торопливых строках этого очерка, разумеется, я не мог задаться этой задачей. Но сказанного, думаю, довольно, чтобы доказать, какое большое звено выпало из русский общественной жизни. Обычные сожаления об этом бесплодны. Было бы неблагодарностью жалеть о том, чего Анненскому не удалось сделать, когда он сделал так много, что труда его хватило бы на несколько жизней. Скажем только, что Анненский жил недаром, оставил глубокий след своей безукоризненно-прекрасной жизнью, и что наш прямой долг сделать так, чтобы след этот не затерялся в людской толпе, а остался бы в памяти общества тем, чем он должен быть: поучением и примером.

‘Речь’ No 203. Статья кн. Дм. Шаховского.

Шаховской Дмитрий Иванович (1861 — 1939) — российский общественный и политический деятель. дин из создателей Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы), бессменный член её ЦК. Министр государственного призрения Временного правительства (1917).

Не стало Анненского. Я не берусь здесь оценить все громадное значение этого великого, благородного характера и выдающегося общественного деятеля. Хочется набросать только несколько воспоминаний о нем, как о руководителе съезда земских статистиков, и об одном из основателей и главных деятелей ‘союза освобождения’.

1893 год принес новый закон о земских оценках. Самодеятельности земства в этой области ставилась ранки, работа грозила принять шаблонный, казенный характер. Анненскому принадлежит главная заслуга в том, что дело осталось еще долго на настоящем пути и не иссякло одушевление работающих на нем. Все участники незабвенного съезда статистиков в Москве, составившего подсекцию съезда естествоиспытателей 1893 г., конечно, хранят в благодарной памяти выступления Анненского, его замечательный доклад, давший направление земской оценочной работе, поставившей дело на вполне научную почву, и вместе с тем проникнутый такой практической силой, что с указаниями доклада пришлось считаться и министерству финансов в дальнейших его разъяснениях. Не менее важно и то нравственное влияние, которым умел одушевить всех товарищей-статистиков Николай Федорович. Обаяние его было прямо удивительным. При полнейшем уважении к личности каждого он умел высоко подымать ту среду, в которой находился. И, наблюдая его на заседаниях съезда и в дружеской товарищеской среде, становилось понятно то огромное влияние, которое он оказывал и на земские собрания, и на управы, в которых ему приходилось работать без формального права решающего голоса.

Через десять лет пришлось столкнуться с Анненским в работе по обслуживанию заграничного ‘Освобождения’, по созданию ‘союза освобождения’ и по работе в нем. Все время существования ‘союза’ Анненский был членом его совета. Его громадному авторитету в писательской среде и среде третьего земского элемента в значительной мере обязан ‘союз’ своим значением. Раз взявшись за это дело, Николай Федорович относился к нему с удивительной добросовестностью. Только высылка из Петербурга лишала нас его присутствия в работах совета. А участие в заседаниях этого человека с таким богатым жизненным опытом, громадным практическим умом и высоким нравственным авторитетом вносило во всю деятельность нашу какую-то особенную спокойную уверенность и силу. Удивительная скромность Николая Федоровича и стремление стушеваться везде, где дело не требовало выступлений, готовность его с головой уйти в невыгодную, но необходимую работу — все эти особенности его характера для многих, может быть, отодвинули его фигуру на задний план. Но всякий, кому приходилось ближе сталкиваться с ним на живой работе, знает, какую первостепенной важности роль сыграл этот человек в судьбах русской общественности за последние двадцать лет.

‘Сибирская Жизнь’, 4 августа. Статья В. Водовозова.

…Последовательный позитивизм в области философии, радикализм и демократизм в области политической, народнический социализм в области социальной, — такими чертами можно охарактеризовать мировоззрение Анненского. К ним можно прибавить еще реализм в области эстетики, — черта, имеющая значение для редактора литературного журнала. Символизм, декадентство, вообще все течения этого рода были всегда совершенно чужды трезвому и реальному уму Анненского, как и всех деятелей его направления… Несколько лет тому назад, во время избирательной борьбы в 3-ю Гос. Думу, П. Н. Милюков, против которого тогда выступал со всей свойственной ему горячностью и решительностью Анненский, назвал своего противника ‘истинным представителем русской интеллигенции’, — и эта характеристика совершенно верно выражает сущность духа покойного Н. Ф. Анненского, и именно здесь лежит главное право Анненского на благодарную память следующих поколений. Да, Анненский был представителем русской интеллигенции во всем чистом и полном значении этого слова, притом не той интеллигенции (если такая интеллигенция действительно существует и заслуживает этого имени), которая, по утверждению ее противников, оторвана от русского народа, а именно той интеллигенции, которая была интеллигенцией русского народа, болела его страданиями, все свои стремления отдала на службу этому самому народу.

‘Современное Слово’ No 1636. Статья Ал. Ожигова.

…Для нас, — и для старшего и для молодого поколения, — Н. Ф., казалось мне, был могучим старым дубом, сохранившимся в дремучем лесу русской культуры, как величавый остаток крепкой старины, все еще одетой в молодую листву. В шестидесятые голы идейно родился он. И дух этих годов, светлых и святых в русской жизни, навсегда сохранился в душе Н. Ф. Шестидесятник чистой воды, — он донес до могилы пламенную веру в людей и в великие принципы освобождения человека от всех уз, сковывающих его в правовом и экономическом отношении… У него был дар большого влияния на людей. Его прекрасная душа развертывалась свободно и красиво, в какой бы сфере с ним ни сталкивались. Поэтому-то в земских учреждениях, где он работал, его влияние выходило далеко за пределы статистики, которую он ведал. Его чистой и светлой моральной личности подчинялись и влиянию его поддавались и земские деятели другого с ним лагеря, люди иных политических и общественных настроений. Всякое соприкосновение с ним означало уже его влияние.

В особенности все эти черты его проявились в полосу его нижегородской жизни, которая ждет еще своего историка, натолько она примечательна. Н. Ф. Анненский был тогда главным деятелем кружка нижегородской интеллигенции, который являлся настоящим оазисом в ту мутную пору русской провинциальной жизни. Этот кружок… явился в качестве крупнейшего фактора местной жизни. Он был совестью города. Здесь вечно бурлили общественная мысль и жизнь. Наука, литература, общественная жизнь, — все это отражалось в кружке, и все интересы этого порядка получали здесь не только отражения, но и толчки к дальнейшему развитию.

Влияние этого кружка на местную жизнь было не видное, но громадное. И это влияние было культурно-подымающим, культурно-облагораживающим и в то же время морально-контролирующим. Кружок, конечно, имел массу местных связей и, благодаря им, проводил свои взгляды и идеи в практическую жизнь. Особенно благотворным было влияние кружка на земское и городское самоуправление… В этом кружке покойный Н. Ф. был душою его и сердцем. Всегда отзывчивый и деятельный, он живо интересовался всеми сторонами местной жизни, заражая всех своей энергией, своей подвижностью и своей свежей бодростью. В работу он вносил веселье и шутку. Чрезвычайно остроумный, он был в то же время интереснейшим и содержательнейшим рассказчиком и собеседником.

Ради ‘Русского Богатства’ И. Ф. переселяется в 1895 году в Петербург. Здесь… он, при своей изумительной энергии, дал нам редкий тип общественного работника, который, не зная отдыха, неустанно, не покладая рук, и совершенно бескорыстно отдается общественному служению. Он деятельно работает в литературном фонде, в союзе писателей, в вольно-экономическом обществе, в литературных кружках. Везде видна его энергичная фигура, слышна его горячая убежденная речь, подымавшая настроение и заражавшая всех бодростью и активным настроением. И везде, и всюду вместе с ним приходило благородство, корректность в отношениях к людям, такт самой тонкой пробы, глубокое уважение к личности человека. Настоящий джентльмен, Анненский создавал и вокруг себя атмосферу благородного джентльменства. Мягкий и снисходительный, он не умел быть резким судьей отдельного человека, но в общественных и политических делах всегда бывал твердым и неумолимым прокурором, пламенным адвокатом идей свободы и горячим ненавистником насилия.

Начиналось уже общественное движение, подготовлялись крупные события в русской жизни. Развивалось движение среди молодежи, и чуткая интеллигенция отражала уже те начальные фазы волнений, которые затем привели ко всеобщей вспышке.

Н. Ф. Анненский со всем пылом шестидесятника отдался этим новым течениям, ради торжества которых работал всю свою жизнь.

…В 1901 году произошла известная демонстрация у Казанского собора. Уже седой, но все тот же юный, Анненский пошел к демонстрантам, как любящий отец идет к своим детям. Жестоко был избит он. Вечером он явился в заседание союза писателей и произнес горячую речь… Собрание писателей, как известно, подписало тогда известный протест против избиения молодежи. Конечно, Анненский подписал один из первых. А на другой день союз писателей был уже закрыт. И Анненский, в числе прочих подписавших протест, был выслан из Петербурга и поселился в Финляндии.

В следующем году Анненский вернулся в Петербург и снова возобновилась его кипучая работа. Снова появляется он во всех общественных собраниях, снова интенсивно работая и зажигая этим всех окружающих. Тогда уже сказалась потребность в объединении интеллигенции. И вот, в суровые времена Плеве, в Петербурге делается попытка положить начало политическому, широкому, внепартийному объединению интеллигентных сил… Начало было положено так называемыми ‘товарищескими ужинами писателей’. Первоначально эти ужины должны были восстановить писательское единение, в виду того, что союз писателей был закрыт. А затем ‘ужины’ стали расширять свои программы. Устраивались банкеты, с приглашением интеллигенции самых разнообразных профессий. …Конечно, дело кончилось вмешательством полиции, и Анненский вновь был выслан из Петербурга. …На этих ужинах был дан толчок для объединения интеллигенции, и здесь было положено начало организации союзов, объединившихся затем в союз союзов.

Тою же осенью, в эпоху доверия Н. Ф. Анненский снова вернулся в Петербург. И, конечно, всецело отдался той политической волне, которая подымалась все выше и выше.

…К этому периоду относится деятельное участие Анненского в организации союза ‘Освобождения’. …Для Анненского союз был дорог как проявление концентрации общественных сил. Когда союз ‘Освобождения’ переконструировался в партию к.-д., Анненский вышел из его состава.

С осени 1904 года общественная жизнь в Петербурге кипела. Кипел в ней и Анненский. Ряд банкетов проходит под его непосредственным руководством. В январе, накануне 9 января, первым, кого предложило общественное собрание, созванное в редакции ‘Сына Отечества’ для избрания депутации к правительству, был Н. Ф. Анненский. Со всеми прочими депутатами он был, как известно, арестован по обвинению в организации ‘временного правительства’.

…Но, конечно, никогда, ни при каких условиях, чем бы он ни был занят, не уменьшал своей энергии покойный относительно своего любимого детища ‘Русского Богатства’. В него он вкладывал свою душу. Писал он мало. …Но он был живым механизмом журнала, его нервом, его током высокого напряжения. Он нес самую тяжелую и самую трудную работу: был основною осью работы, вдохновителем, руководителем и побудителем.

И так он работал до конца дней своих…

Это был поистине светлый рыцарь свободы. С молодых лет он испил от чаши этого благородного напитка и, рано причастившись свободы, всю жизнь свою посвятил делу освобождения родины. Он никогда не был узким доктринером, партийным фетишистом, с окристаллизовавшимися навсегда детальными взглядами. Он смотрел широко на события и людей. Он ценил человека и уважал его, как самоценность. В работе он не знал крупных и мелких дел: все было хорошо, что служило великому делу…

Как человек, Анненский был обаятелен. …Он был всеми любим. Его окружало величайшее уважение, искреннее, лишенное фальши и притворства. Он не был известен в массе. Но широкие общественные круги знали отлично Анненского. И для них это был идеальный общественный деятель, один из немногих, несших на своих плечах в течение полувека поистине крест во имя свободы, права и правды.

Провожая дорогие останки, обычно говорят:
— Мир праху твоему!

Нет, другие слова хотелось бы сказать взамен этих. …Пусть этот дорогой прах будет для нас, для всего русского общества, источником не мира, не примирения с неизбежным, а источником вечного беспокойства, святой тоски, светлых, страстных поисков будущего!

‘Современное Слово’ No 1642. Статья Ал. Ожигова.

Мысль все еще не хочет примириться с большой потерей. Как-то странно чувствовать пустоту, чувствовать небытие и вспоминать ту могилу, в которой под плотным покровом земли покоится прах замечательного человека. …Кажется, что вот-вот услышишь его громкий, бодрый голос, его жизнерадостный смех, неожиданный фейерверк острот, увидишь его крепкую рослую фигуру, его нервное лицо, его молодую, подвижную походку…

Портрет об Н. Ф. Анненском не дает в сущности никакого представления. Потому, что слишком было подвижным его лицо. Слишком он весь был одно движение, огонь и порыв. Такие лица не воспринимаются фотографией. Аппарат требует спокойной позы, известного принужденного сосредоточия в себе, известной искусственной подчиненности и неподвижности. А Анненский был всегда в походе, всегда точно в боевом настроении, и его фигура, и его лицо старца-юноши отражали ярко на себе это вечное движение.

Любопытная черта. Если строго вглядеться в лицо Н. Ф. Анненского, если приложить к нему художественную мерку красоты, — он был некрасив. Но никто этого не замечал. Если бы кто-нибудь вслух высказался, что ‘Анненский некрасив’, на говорившего посмотрели бы с изумлением, пожали бы плечами и отошли…

…Духовная красота Н. Ф. Анненского, эти развертывавшиеся в непрерывном водопаде его духовные богатства, его прекрасные душевные движения делали его непреодолимо-привлекательным. Кто хоть раз видел Анненского или говорил с ним, тот, уходя очарованный, никто &lt,?, наверное, никогда&gt, уже не забывал старого богатыря русской общественности.

Один из хорошо знавших покойного писателей метко выразился об Aнненском, что в параллель современной распущенности и проповеди аморали, покойный был ярким и живым экспонатом хорошего в человеке. Это хорошее звездами сверкало в нем, это хорошее создавало ему индивидуальный лик, это хорошее радугой светилось в нем и отражалось и на окружающих его, и рождало и в них радость жизни, которой он был, казалось, переполнен…

‘Столичная Молва’ No 255. Статья А. Ульянова.

Личность Н. Ф. производила обаяние даже на людей совершенно противоположного лагеря. Например, известный в свое время нижегородский губернатор Н. М. Баранов, отзывавшийся в официальных докладах об Анненском, как об одном из самых опасных людей в Н. Новгороде, тем не менее, по-своему ценил его и прибегал к его советам. Так было, например, во время ужасного голодного и холерного 1892 года.

…Когда Н. Ф. Анненский взял на себя организацию одиночной статистики в Н. Новгороде, около него быстро, сгруппировалось много талантливых работников, вдохновленных его идеей положить в основу оценочных работ почвенные исследования покойного профессора Докучаева, незадолго перед тем производившиеся в Нижегородской губ. Н. Ф. Анненский создал целую школу статистиков, которые впоследствии разлетались по всей земской и даже неземской России. Многие из них и до сих стоят на посту и, конечно, хранят память о своем благородном руководителе… Предоставляя полную свободу своим сотрудникам в использовании рабочего времени, он требовал только: чтобы каждый сам дал отчет перед всеми на общих совещаниях о сделанных им работах, намеченных ранее на тех же общих совещаниях.

Да это даже и не было требование, это было условие sine qua non обшей работы в статистической семье Н. Ф. Анненского.

…Под руководством Н. Ф. Анненского оценочные работы в Нижегородской губернии были признаны в специальной литературе образцовыми.

…Живя в Петербурге, Н. Ф. Анненский постоянно сносился с своими сотрудниками и письменно, и через вольно-экономическое общество, и встречался с ними лично на съездах, всегда с интересом следил за их работами и поддерживал в трудную минуту.

‘Северо-Кавказский Край’ No 398. Статья П. Голубева.

…Все испытали на себе неотразимое влияние богато одаренной и широко образованной натуры Н. Ф., обладавшего, кроме многих талантов, между прочим и ораторского, еще неизъяснимым даром привлекать к себе и заражать окружающих стремлением к доброй жизнедеятельности, увлекать в глубину интересов общественной жизни…

‘Южная Заря’ No 1843. Статья С. Б.

…Под руководством Н. Ф. Анненского в нижегородском бюро создалась целая статистическая академия, рассадник научно и практически подготовленных статистиков, которые и прославили потом русскую земскую статистику, а самые оценочные исследования по Нижегородской губ. сделались образцами, до сих пор не превзойденными, для производства аналогичных работ. По справедливости, Н. Ф. Анненский может быть назван (в числе немногих других лиц) отцом земской статистики, прославив нижегородскую статистику, как особый тип (так называемый нижегородский) оценочных работ.

——

Источник текста: ‘Русское Богатство’, 1912, 10, отдел II, с. 380-393.

‘Вестник Европы’. Сентябрь. Статья К. К. Арсеньева.

Арсеньев Константин Константинович (1837 — 1919) — русский писатель, общественный и земский деятель, адвокат. Давний член редакции журнала ‘Вестник Европы’, а с окт. 1908 г. редактор, почётный академик Петербургской Академии наук с 1900 г.

…Анненский принадлежал к числу тех немногих людей, в жизни которых важно не столько то, что они сделали, сколько то, чем они были. Прототипом их в нашей литературе является Покорский {в Тургеневском ‘Рудине’), в нашей действительности — Н. В. Станкевич, но влияние Станкевича, по условиям тогдашнего времени испытывал непосредственно только небольшой кружок, а влияние Анненского, благодаря ускоренному темпу общественной жизни, чувствовалось в кругах несравненно более широких. Велико оно было, прежде всего, между земскими статистиками, которых сближала с Анненским общность работы, а высокую ценность этой работы, скромной, мало заметной для поверхностного взгляда, установит со временем историк русского общества. Велико было значение Анненского в провинциальных городах, куда заносило его мановение властной руки, и где он становился средоточием для всех тяготившихся тусклостью бесконечных будней. Велико оно было в среде ближайших товарищей его по журналу и по партийной деятельности, только они и могут дать полную и яркую характеристику почившего. Пишущему эти строки приходилось встречаться с ним сравнительно редко, но и этих встреч было достаточно, чтобы заметить и понять некоторые черты изумительно богатой натуры. Анненский был настоящим мастером слова. Его речь, живая, остроумная, часто страстная, увлекала, убеждала — и заставляла любить оратора. В его словах не слышалось ни заранее подготовленных красивых фраз, ни стремления к эффектам, он говорил просто, задушевно, и волновал других, потому что волновался сам. Даже в юбилейные приветствия, где так легко впасть в преувеличения или банальность, он вносил искренность и горячность, подкупавшие слушателей, памятной, например, осталась нам — и, конечно, не нам одним — речь, произнесенная им (в 1896 г.) по поводу чествования К. М. Станюковича. Года два или три спустя кн. С. И. Шаховской, только что приехавший из Уфимской губернии, говорил в частном доме об ужасном положении голодающих в Мензелинском уезде — и едва ли кто-нибудь из присутствовавших при этом забыл о впечатлении, которое произвела речь, вслед за тем сказанная Анненским. В 1900 г. было устроено небольшое собрание в память Герцена, со времени смерти которого исполнилось тогда тридцать лет. Произнесено было нисколько речей, торжественно и сознательно-красноречивых, — но ни одна из них не произвела такого действия, как безыскусственные воспоминания Анненского о том, чем был Герцен для молодежи на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов… В лице Анненского осталась неиспользованною громадная ораторская сила. Его настоящим призванием было политическое красноречие, — и при иных условиях он несомненно выдвинулся бы на первый план среди вождей Государственной Думы.

Другую сторону Анненского нам привелось узнать, благодаря участию вместе с ним в суде чести, существовавшем в 1897-1901 гг. при союзе писателей и восстановленном в 1909 г. съездом писателей. Беспристрастие обязательно для судьи, и соблюдение его, даже когда оно давалось не совсем легко, мы не вменили бы в особую заслугу Николаю Федоровичу, но нас пленяло его доброе, примирительное настроение, его способность если не все простить, то все понять, его готовность из двух предположений выбирать наиболее благоприятное для обвиняемого, конечно — без нарушения требований литературной этики. Нам думается, что многие из этих качеств Николай Федорович вносил бы в активное руководство политической партией, в столкновения политической борьбы. Ничем существенным не поступаясь, он сумел бы избегать личной вражды, длительного раздражения, ненужного упорства. Ему не дано было дожить до наступления условий, при которых могла бы развернуться во всю ширь его натура, — но память о нем переживет смутное время и останется дорогой для более счастливых поколений.

‘Заветы’, No 5. Статья С. Мстиславского.

Мстиславский (наст. фамилия Масловский) Сергей Дмитриевич (1876 — 1943) — русский революционер-эсер, литератор советского времени.

Есть в истории такие лица, биографии которых нельзя написать. Даже самым близким людям, тем, что знали жизнь этого человека день за днем, за шагом шаг, — полный счет прожитых им часов.

Не потому, чтобы жизнь эта была бледна красками. Но. потому, что вся совокупность тех фактов, которые мы можем захватить в слова, не передает, чем человек этот был в действительности. Потому, что то самое главное, что составляет сущность жизни этого человека, не застыло в фактах, не запечатлелось в документах, но осталось в жизни, неуловимым…

Такова жизнь Николая Федоровича Анненского. Он был экономистом, литератором, статистиком: в каждой из этих областей он оставил свой след — след заметный, особенно в области земской статистики, в которой Николай Федорович создал целую школу. Но все это: и статьи, и экономические исследования, и результаты работ его в статистических учреждениях Казани, Нижнего-Новгорода, Петербурга — все это ‘фактическое’, ‘осязаемое’ — наименее характерно, меньше всего может ввести в понимание личности Николая Федоровича. Так же, как и внешние факты его столь напряженной общественной деятельности.

Это потому, что труд его в жизни, если позволено будет воспользоваться ‘журнальным’ сравнением, был труд не сотрудника, но редактора, труд, слишком мало заметный для непосвященных.

Я не подберу другого выражения для характеристики того, чем был в нашей общественной жизни Николай Федорович, потому что в его деятельности на первом, на решающем месте, я вижу именно эти — ‘редакторские’ черты: работу над целым, организующую, направляющую, ‘дающую тему’, сглаживающую трения, приводящую к единству все богатство индивидуальных особенностей сотрудников.

И эта работа, огромная по трудности, в условиях того общественного дела, которому так .беззаветно служил Николай Федорович, спорилась у него особенно, как ни у кого другого, потому что личные, душевные его качества как нельзя ближе соответствовали требованиям ее.

Обаяние его воистину неугасимого внутреннего ‘света’ испытал каждый, чей жизненный путь хотя бы случайно, мимоходом пересек путь Николая Федоровича…

‘Земское Дело’, NoNo 15-16. Статья В. Юрьева.

…Его любили даже лица противоположных убеждений, и такого чувства нельзя было не питать к этой кипучей натуре, беззаветно отзывавшейся на всякое благородное дело и горячо преданной идее развития широкой общественности и культуры. Определенное социальное мировоззрение Н. Ф. Анненского отнюдь не замыкалось в форму какой-либо доктрины, мешающей глубоко и объективно относиться к явлениям окружающей жизни. Как экономист и статистик по преимуществу, Н. Ф. умел входить в детальный анализ явлений и событий и с необыкновенной чуткостью и беспристрастием ставил свой решающий диагноз. Это и давало ему возможность как бы аподиктически разрубать самые сложные проблемы общественной жизни и являться в собраниях тем центром, откуда невольно ожидались решения мучительных вопросов и мнения которого непременно хочется выслушать. И в этом .отношении Н. Ф. не заставлял себя ждать. Он не только высказывался по всем животрепещущим вопросам, но с пылом молодости, в увлекательных образах с характерным жестом руки излагал свои взгляды, нередко поражая аудиторию свежестью мысли и чутким, впечатлительным отношением к делу… Это был энтузиаст чистейшей воды, и душа его, как тонкая струна, отзывалась на все, издавая в ответ на ожидания слушателей всегда чистый, звучный и верный аккорд… Поэтому .присутствие Н. Ф. Анненского на собраниях всегда вносило в них какую-то особенную полноту, делало их заранее интересными и содержательными.

‘Наша Заря’, No 7-8. Статья А. П.

…Он шел дорогой, отличной от нашей, он был во многом иной по своему душевному складу, по своим идейным симпатиям. Но он больше, чем кто-либо, принадлежал к числу тех ‘иных’ — инакомыслящих, про которых мы — марксисты — можем с чистым сердцем сказать: дай Бог, чтобы их было побольше, чтобы больше было таких граждан в России. Не в том дело, &lt,что&gt, Н. Ф. Анненский был замечательным статистиком, также и не в том, что он связал свое имя с органом Н. К. Михайловского и занял прочное положение в русской журнальной литературе… Нет, в Н. Ф. Анненском характерно и важно другое. Характерно и важно то, что через всю свою жизнь и всю свою деятельность он пронес во всей ее свежести демократическую общественность. Она обвеяла его — ‘на заре туманной юности’ — в 60-ые годы. Он впитал ее вместе с идеями Чернышевского и Добролюбова, и она стала его второю натурой…

…Я лично не знал его близко. Но на протяжении последних двух десятилетий не раз с ним встречался. Я помню его еще в самом начале 90-хъ годов, земским статистиком в Нижнем: начинающим юношей я обратился к нему — отправляясь знакомиться с кустарным районом села Павлова — за нужными мне указаниями. И тогда же я ощутил в себе обаяние его личности… Что-то привлекало к нему, что-то в нем возбуждало к себе особый интерес, внимание, симпатию. Мне думается, что это было гармоничное сочетание ясного и трезвого ума с ярко выраженным общественным складом характера, с чистотою морального облика. Таким Ник. Фед. Анненский запечатлелся в моей памяти с самого начала, и таким остался на всю жизнь до конца.

За первою встречей шли другие — в различные моменты нашей общественной истории, в различных положениях. При этом моя память делает невольно скачок от доисторического — если можно так выразиться — периода, когда Н. Ф. Анненский был редким, но желанным гостем того пет. дискуссионного кружка марксистов и народников, на одном полюсе которого помещался тогдашний марксист П. Струве, а на другом — небезызвестный В. В. (В. П. Воронцов) — к уже переволюционному времени, с его оформленными партиями и изменившейся политической конъюнктурой. И из этого последнего времени особенно вспоминается Ник. Ф., безуспешно старающейся найти формулу для соглашения (на выборах во II Государственную Думу) между кадетами и представителями более левых группировок.

А затем, встают в памяти уже самые последнее годы, когда мне чаще приходилось видаться и больше говорить с Николаем Федоровичем — в Совете и на заседаниях Петербургского Литературного Общества. Это было время расцвета реакции и соответственного интеллигентского развала, особенно сильно отразившегося на писательской братии. Тем резче, на фоне всяких пестрых людей, выделялась его ясная в своей определенности, такая чистая и цельная фигура. Взор отдыхал, обращаясь к нему, и на душе становилось как-то отраднее…

‘Новая Жизнь’, август. Статья. П. Б.

Жизнь Н. Ф. Анненского — это обычная жизнь крупного радикального русского писателя. Конечно же, тут были и ссылки в те места столь и не столь отдаленные, были аресты, были обыски, неутверждения, разъяснения и даже казацкие избиения (во время известной демонстрации на Казанской площади).

Но сквозь строй всех этих мытарств Н. Ф. Анненский прошел не только ни на шаг не отступив, ничего не уступив в своих убеждениях, но, что особенно для покойного характерно, что бесконечно в нем было обаятельно, ни на грань не очерствев душою, не став суше, эгоистичнее, недоверчивее.

Неисчерпаемый горячий инстинкт веры, не знающая годов и сроков отзывчивость ко всему доброму и прекрасному, неизбывная любовь и ко всему человечеству, и к каждому человеку, позволили Н. Ф. Анненскому пройти всю тяжелую жизнь русского писателя, не озлобившись и не очерствев ни душою, ни умом, не разочаровавшись в своих идеалах молодости.

Безграничная любовь к живой человеческой личности светилась и в его прекрасных, добрых глазах, когда он говорил с каким-либо из множества лиц, обращавшихся к нему по тысяча и одному делу, и в его немногочисленных публицистических статьях, и в его всегда нервных, горячих ораторских выступлениях.

Прирожденный оратор, всегда экспромтом находивший такие прекрасные, от сердца к сердцу идущие слова, никогда из-за слов и пустяков не обострявший разногласий, Н. Ф. Анненский был бы украшением Госуд. Думы, и он имел все шансы быть в Думе представителем левого Петербурга. Но его, конечно, поспешили ‘разъяснить’, лишив избирательных прав.

…Как бы про Н. Ф. Анненского были сказаны Н. Шелгуновым слова: ‘Материалисты неба и идеалисты земли’.

Материалистом неба и идеалистом земли начал и кончил он свою долгую и славную литературно-общественную деятельность.

Человек горячих и страстных убеждений, легко воспламеняющейся, он, однако, за формулами и идеями никогда не забывал живых людей, всегда умел политическую страстность соединять с партийным и личным беспристрастием. И характерно, что на всех крупных литературных и общественных, собраниях последних лет постоянно в роли председателя мелькала импозантная и вместе с тем такая милая, вся светящаяся какою-то лучистою добротою фигура Н. Ф. Анненского.

Газета ‘Правда’, 27 июля. Статья Ильи Колосова.

…Мы, марксисты, идейные противники субъективно-социологической школы, к которой принадлежал покойный, чтим память Н. Ф. Анненского, так искренно, всей душой служившего демократии.

‘Право’, No 30. Статья Г.

…Воспитанный в творческой атмосфере 60-х годов, испытав на себе влияние идейных вождей народничества 70-х, пройдя богатую жизненную школу в провинциальной земской России, H. Ф. создал из этих разнообразных элементов единое мировоззрение, слив его гармонически со своей личностью, со своей душевной индивидуальностью.

Н. Ф. примыкал к народническому лагерю, но в области социальных и политических идеалов он никогда не был ни сектантом, ни фанатиком, программа, партийность никогда не закрывала пред удивительно проницательными политическим умом Н. Ф. тех общих целей, к которым различными путями шли разные группы русского общества.

Чуждый партийности и кружковщины, стремясь всегда к объединению, а не разъединению, соединяя громадный политический и житейский такт с чисто юношеским идейным энтузиазмом и бодрящей жизнерадостностью, Н. Ф. везде без всяких усилий со своей стороны, никогда не выдвигая на первый план своей личности, оказывался центральной фигурой, организующим и связующим центром.

Везде и повсюду Н. Ф. быстро приобретал высокий моральный авторитет, который признавался всеми, и друзьями, и противниками…

… Н. Ф. не был чужд и редакционной коллегии ‘Права’. Когда редакция предприняла, вместе с Н. Н. Львовым и А. А. Стаховичем, обработку трудов местных комитетов, то Н. Ф. горячо откликнулся на это общее дело, он принимал участие в выработке программы сборника ‘Нужды деревни’ и сам написал для этого сборника статью ‘Общие течения финансовой политики’.

‘Русская Мысль’, август. Статья П. Струве.

Струве Пётр Бернгардович (1870 — 1944) — русский общественный и политический деятель, экономист, публицист, историк, философ. Редактор журнала ‘Русская Мысль’ в 1906-1918 гг.

Этот замечательный и замечательно славный (не в смысле знаменитости, а в интимном русском смысле некой особенной душевной привлекательности) человек был дорог представителям всех поколений и всех направлений, имевшим счастье встречаться с ним. То было действительно счастье: в этом выражении нет никакой риторики и условности в применении к почившему. Однажды, поминая А. И. Чупрова, мне пришлось о нем сказать то же самое. Но Чупров был, в отличие от Анненского, какой-то уж слишком, незащитимо добрый человек. У Анненского к доброте присоединялась необыкновенная живость, почти кипучесть темперамента — эта сила и активность собственной личности не позволяли ему быть слишком добрым. Иногда, когда нужно, он мог быть суровым и резким. И, когда он становился таким (я никогда не забуду одного политического собрания 1905 года, в котором Н. Ф. с необыкновенной силой выступил против ослепленья партийной враждой), — резкое слово покойного производило огромное впечатленье и действовало поистине оздоровляюще.

Доброта и большой ум — эти два редко соединимые, а в покойном гармонически сосуществовавшие свойства — делали из него истинного мудреца. Внутреннему облику мудреца соответствовало и внешнее обличие, та наружность умного ‘мужика’, которая, по моим наблюдениям, тоже производила сильнейшее впечатленье.

Николай Федорович оставит свой след в русской литературе и науке, как публицист, экономист и земский статистик, но по своей натуре он не был вовсе ‘человеком пера’. Он был деятель, и одним из самых ярких выражений внешней неустроенности и недостроенности русской жизни в эпохи, которых современниками пришлось быть ему и нам, является невозможность для этой жизни использовать таких людей, как покойный. В эту жизнь они не могут целиком входить, в известном смысле они остаются за флагом именно потому, что они самые лучшие, самые цельные люди своего времени. Можно много написать о том, чем мог бы быть и что мог бы дать Анненский при других условиях, — во всяком случае, он был бы не в современной России активным деятелем в первых рядах.

В ряду публицистов и земских статистиков, воспитавшихся на идеях 60-х гг. и близких к политическим движениям этого и последующего десятилетия, Анненский занимал своеобразное место. У него была складка настоящего ученого и экономическое образование, превосходящее обычный уровень, характерный для большинства земских статистиков ‘классической’ эпохи. По своей образованности, общей и специальной, и научной одаренности покойной мог бы дать гораздо больше, чем он дал.

Теперь вряд ли многие помнят и даже знают, что лучшую, наиболее острую в русской литературе характеристику и оценку немецкого так называемого катедер-социализма дал в свое время Анненский в замечательных статьях, напечатанных в журнале ‘Дело’ за 1882 г. под заглавием: ‘Очерки новых направлений в экономической науке’.

Широта кругозора и экономическая образованность не позволяли Анненскому быть народником в специфическом смысле слова. Хотя и член редакции ‘Русского Богатства’, он даже в разгар споров между народниками и марксистами, по существу был ближе к марксистам, чем к народникам. Вряд ли он когда-нибудь верил в народническую схему экономического развития России, а некоторые основные идеи экономического или исторического материализма он мог воспринять еще под влиянием П. Н. Ткачева, — ведь Ткачев был еще в 60-х гг. ярым приверженцем экономического материализма.

В общем и целом покойный был тем, что теперь на Западе называют социалистом-реформистом или ревизионистом, с широким историческим взглядом, свободным и от ослепляющего фанатизма, и от разъедающего скептицизма. На его примере видно, как история идей не укладывается в рамки истории литературных ‘кружков’ или ‘редакций’.

… Для меня… Н. Ф. Анненский был с тех пор, что я увидел его, не отвлеченной величиной, а живым, совершенно индивидуальным образом. И мы все, кто пережил очарование его личности, близкие и далекие, были привязаны к этому славному старцу, ощущали тягу к нему и какое-то чувство родственности.

‘Современник’, август. Статья Е. Кусковой.

…Интересам крестьян, голодным и вымирающим деревням — Животинным и Маховаткам — посвящал он все свое внимание, все свои силы. Этот основной интерес, красной нитью проходящий через всю его жизнь, не сделал, однако, из него узкого, сантиментального народника. Он хорошо понимал, что крестьянский вопрос решится не в Животинных и Маховатках, а на более широкой арене народной борьбы за свое социальное и политическое освобождение, за право свое на культурное развитие и самоопределение. Не случайно поэтому в своих внутренних обозрениях посвящал он так много места не только голодной деревне, или самоуправлению ‘десяти тысяч крестьянских республик’, но и бюджету, налогам, рабочему законодательству, торгово-промышленным съездам, земскому делу и земскому движению. Понимал он прекрасно, что ‘крестьянский вопрос’ стоит в теснейшей связи со всем строем и укладом государственной и хозяйственной жизни, что нельзя ни подвинуть его вперед, ни тем более решить без соответственной перестановки всех частей механизма. Во всех этих работах его поражает широта кругозора рядом с тщательной, детальной обработкой мелочей. Всегда живой, страстный, экспансивный в общении, он неузнаваем в статьях своих, рядом с блестящими и играющими публицистическими фейерверками Михайловского, — статьи Н. Ф. кажутся тяжелой артиллерией: сухой тон, масса цифр, детальный и кропотливый разбор всех концов и начал, а над всем этим — научные приемы логичной, убеждающей и покоряющей мысли. И как умел он демонстрировать перед читателем все новые и новые факты и материалы, как умело оперировал ими в свете определенных теоретических предпосылок! Как мило извиняется он перед ленивым читателем, ‘не любящим языка цифр’, и все-таки надвигает на него свои цифровые батареи… Как оратор, на общественных собраниях, он снова преображается: это уже не сухой ученый-статистик, под своеобразным микроскопом рассматривающий суть общественных явлений, — нет, это поэт, человек горячего чувства, необычайной, увлекающей страстности, он блещет вдохновением, заставляет жить аудиторию, создает настроение и сам живет им…

…Упорно проводя… две линии — работу в демократии и поддержку всякого общественного начинания и движения, поскольку воплощались в них ‘высокие идеалы’, — шел Н. Ф. своей дорогой. Он встретил и пережил вторую зарю освобождения и, — так же, как и тогда, в 60-х годах, — ее потухание, страшную и еще не изжитую реакцию, все страдания, с ней сопряженные… Второй раз видеть высочайший подъем и стремительное падение… На его глазах стерлись краски движения шестидесятников, на его глазах был парализован самый крупный вождь демократии первой освободительной эпохи, Чернышевский. Но сам Н. Ф. был тогда молод, перед ним расстилалась вся жизнь, широкая, полная надежд и упований… А потом? Что думал он, уже старик, на другой день после 17 октября, когда появились зловещие признаки разложения внутри и натиска снаружи?… Его дальнейшая позиция известна. Член народно-социалистической партии, один из самых деятельных редакторов ‘Русского Богатства’, член целого ряда научных обществ, он ни на одну минуту, до самой своей смерти не сходил с общественной арены, не тушил беспечно своего огня, не опускал устало знамени, поднятого им с юных лет и стойко пронесенного через всю жизнь. Реакция пробегает мимо таких людей кристальной принципиальной чистоты и твердости: она может только наносить им чисто физические удары, еще более подчеркивая их моральную высоту. Терпеливый к инакомыслящим, мягкий и человечный, Ник. Фед. становился резким и нетерпеливым, когда шла речь о реакционных актах и течениях, в каких бы лагерях ни свивали они свои гнезда. Теперь он ушел. Над гробом его, в сочувствии семье его, снова сплотились все направления демократической и либеральной интеллигенции. И мертвый он соединил их всех в одном чувстве, он снова указал, что рядом с рознью есть что-то общее, бесконечно дорогое, связующее и умиротворяющее…

‘Современный Mиp’, август. Статья Вл. Кранихфельда.

Кранихфельд Владимир Павлович (1865 — 1918) — литературный критик, публицист.

… Я имел счастье близко знать Николая Федоровича и часто встречаться с ним в разных общественных собраниях. В частности, в нескольких литературных организациях, где он был председателем, мне приходилось нести обязанности секретаря. Я видел его в самых разнообразных положениях, в самые разнообразные моменты его кипучей общественной деятельности, видел его больным, видел его с распухшим лицом от полицейского удара на Казанской площади, где он вступился за избиваемую молодежь, видел в изгнании… Когда он не волновался, не кипел, не заражал своим искренним пафосом слушателей, он сверкал остроумием, увлекая собеседников оригинальностью и глубиною своей мысли. Но тоскующим или даже просто апатичным мне видеть его ни разу не привелось.

Он поражал своей несокрушимой энергией и бодростью даже в последнее годы, когда врачи с тревогой следили за прогрессирующей болезнью его переутомленного сердца и настойчиво рекомендовали ему воздерживаться от общественной деятельности вообще и от публичных выступлений в особенности. Но ни требования врачей, ни уговоры родных и близких не в силах были удержать Анненского.

Кажется, не было в Петербурге ни одной беспартийной общественной организации, которая не старалась бы привлечь его к себе, высоко ценя в нем его выдающиеся организаторские способности, крупную интеллектуальную силу и первостепенный ораторский талант. Его приглашали всюду, потому что всюду и всем он был нужен. И он охотно шел на эти зовы и втягивался в волнующую общественную деятельность, которая вполне отвечала его темпераменту и склонностям. Отдавая свою душу делу, он сам становился душою последнего, нимало не тяготясь в то же время и ролью чернорабочего в нем.

Статистик, создавший себе в этой области крупное имя, экономист с солидной подготовкой, журналист с большим опытом, темпераментом и талантом, — он постепенно весь ушел в общественную деятельность, забросив ради нее всякую иную, кроме редакционной, работу. И кажется, что именно здесь, в захватывающей, волнующей, требующей постоянного нервного напряжения общественной деятельности, он и нашел, наконец, свое истинное призвание. Это она отравила его больное сердце и ускорила его смерть, но в ней же зато он сумел развернуть все богатство своих недюжинных сил и обнаружить всю красоту своей обаятельной личности.

Как деятельному члену президиума и часто председателю разных обществ, Анненскому приходилось иметь дело с сотнями людей разных положений, профессий и взглядов. И первое, что подкупало в нем при его сношениях с этой массой разношерстного народа, это — изумительный такт.

Всегда приветливый, ровный, остроумной шуткой он сглаживал по чужой вине возникающие шероховатости, как будто боясь показать кому-нибудь свое интеллектуальное и моральное превосходство. В деловых сношениях с ним и даже в его публичных речах, в которых он всегда ограничивал себя строго определенной темой, из рамок которой не выходил, трудно было угадать в нем человека с такой богатой эрудицией, какою он на самом деле обладал. Он точно умышленно прятал ее, чтобы не подавлять ею своих собеседников, и только при частых встречах с ним можно было убедиться в разносторонности его интересов и знаний. В нем не было ничего показного. Он много знал, много делал, но, с полной благожелательностью встречая всех обращавшихся к нему, не навязывал им ничего сверх требуемой меры. И все, не исключая даже детей, при первой же встрече с Анненским, чувствовали себя легко и свободно и не испытывали тщеславного желания встать на ходули, чтобы подняться до него.

К человеческим недостаткам Анненский относился с редкой терпимостью. Он мог более или менее добродушно сострить по поводу той или иной слабости, и только. Но надо было дойти до большой степени падения, чтобы заставить его окончательно отвернуться. Как мудрец, он хорошо знал непрочность человеческих добродетелей и, как радостный светоч, он щедро разбрасывал лучи своего благоволения на всех, имевших в нем надобность.

… Широта взглядов Анненского так же, как и его рыцарское служение делу русской демократии, завоевали ему общие симпатии всей оппозиции, и друзьями его оказались не только все ближайшие партийные товарищи — народные социалисты, но с ними вместе и представители других народнических течений, и марксисты, и кадеты.

Сейчас, над свежей могилой Николая Федоровича, трудно, да пожалуй, и невозможно подвести хотя бы в самых общих чертах итоги его общественной деятельности. Она вросла в историю тех многочисленных литературных и общественных организаций, в которых он принимал участие, она органически сплелась с историей минувшего десятилетия, в вихрях и бурях которого зачалась молодая Россия. Я могу здесь только перечислить учреждения и события, с которыми связано имя Н. Ф. Анненского. Литературный фонд, Союз писателей и Вольное экономическое общество, — вот три учреждения, в которые вошел Анненский, как только получил возможность (в 1895 г.) поселиться в Петербурге. Во всех этих учреждениях он выполнял большую и ответственную работу, оживляя и одухотворяя ее той юношеской страстностью, с какою он до последнего дня относился ко всякому делу. На рубеже прошлого и настоящего столетия, в годы острой полемики между только что народившимся русским марксизмом и старым народничеством, Анненский был самым горячим полемистом со стороны народничества. Его пламенные филиппики против нападавших и часто зарывавшихся в своих атаках представителей легального марксизма увлекали иногда даже противников его. И к чести Анненского надо сказать, что на своих позициях, наиболее укрепленных, по крайней мере, он остался до конца своей жизни, тогда как самые ретивые из его противников давно уже растеряли свои знамена.

В 1901 г. во время демонстрации на Казанской площади, где Анненскому чуть не выбили ударом глаз, Союз писателей выступил с резким протестом против избиения молодежи. Инициатором протеста был сам Анненский, и ему очень понравилась пущенная кем-то из протестантов острота, что ‘фонарь, подставленный Анненскому, сразу осветил положение’. Протестом Союза писателей положение было, действительно, освещено, но вслед за этим союз был закрыт правительством, а протестанты, с Анненским во главе, были высланы из Петербурга.

По возвращении из ссылки, протестанты-писатели, опять-таки во главе с Анненским, организовали взамен союза самочинное учреждение под мало соответствующим его задачам названием: ‘Кулинарная комиссия’. ‘Кулинары’ — так называли себя члены комиссии — воспользовались пробелом нашего административного права, разрешающего ‘хорошим господам’ собираться в отдельных кабинетах трактиров и ресторанов для веселого времяпрепровождения с выпивкой и закуской, и объединили бывших членов Союза под видом участия в товарищеских ужинах. И так как эти ужины не были легализованы и не были стеснены никаким уставом, то постепенно они привлекли к себе оппозиционно настроенных представителей других интеллигентных профессий. Таким образом, писательские ужины превратились в знаменитые ‘банкеты’, душой которых продолжал оставаться Н. Ф. Анненский. Опять было высланный в Ревель, но скоро, благодаря наступившей эпохи доверия, возвращенный в Петербург, он неизменно открывает ‘ужины’ и ‘банкеты’, руководить ими и произносить вдохновенные речи, бросая лозунги, призывающее к единению во имя новой, свободной России.

Параллельно с этим Н. Ф. Анненский принимает живое участие в организации, а потом и деятельности ‘Союза освобождения’, весною 1905 г. открывает созванный ‘явочным порядком’ всероссийский съезд писателей, постановлением которого создается всероссийский союз писателей и петербургская группа этого союза. Союз писателей, в свою очередь, примкнул к знаменитому в свое время ‘Союзу союзов’, и во всех этих организациях Анненский принимал, конечно, самое деятельное участие.

26-марта 1906 г. состоялось, под председательством Анненского, последнее общее собрание петербургской группы писателей. Самочинным организациям предстояло или легализоваться на основании правил 4-го марта, или прекратить свое существование, или, наконец, уйти в подполье. Союз писателей после бурного заседания решил легализоваться под именем ‘Общества российских писателей’. Первое собрание нового общества состоялось 18-го апреля, но так как роль беспартийных политических организаций была уже сыграна, то очень скоро в деятельности общества наступило затишье, и оно замерло, ничем не проявив себя.

Пустое место, образовавшееся после прекратившего свою деятельность общества писателей, было заполнено возникшей в начале 1907 г. организаций профессионального типа — ‘С.-Петербургским литературным обществом’, председателем которого на первом же собрании был избран Н. Ф. Анненский…

…Свою идейную генеалогию Анненский ведет от Чернышевского, и замечательно, что его последняя большая работа посвящена именно памяти учителя. Я говорю о статье его: ‘Н. Г. Чернышевский и крестьянская реформа’, напечатанной в прошлом году в 4-м томе юбилейного сытинского издания ‘Великая реформа’…

…Помню, как волновался он, когда писал ее, боясь, что опоздает к сроку. Так как и на мне лежало обязательство дать в это издание статью, то при встречах со мною он каждый раз справлялся о ходе .моей работы. И он не скрывал, конечно, что этот интерес к моей статье подсказывается ему его собственной авторской озабоченностью и боязнью. Кажется, что все-таки он оказался аккуратнее многих других.

…Характеризуя литературные выступления Анненского, я бы сказал, что все они исходят из того же жадного стремления к живой общественной деятельности, каким проникнута была вся его жизнь. И здесь, в своих литературных работах, встает он перед нами все тем же неутомимым борцом за ‘демократические начала’, и лозунг его: ‘ближе к жизни!».

Поправка. В отзывах по поводу смерти Н. Ф. Анненского, напечатанных в No 9 ‘Русского Богатства’, нами замечена следующая опечатка. На стр. 198 II отдела на печатано (строки 11-12 сверху): ‘и я хотел бы оспаривать Анненского’ и т. д., следует: ‘и я не хотел бы оспаривать Анненского’ и т. д.

Источник текста: ‘Русское Богатство’, 1912, 11, отдел II, с. 377-381.

Труды Императорского Вольного Экономического общества. Т. III-IV. Статья Е. Святловского.

(Статья представляет ‘краткий очерк’ деятельности Николая Федоровича в И. В. Э. Обществе со дня вступления в члены — 30 мая 1895 г. Из этого обстоятельного очерка, за невозможностью напечатать его целиком, приводим отрывок, характерный для одного из моментов деятельности покойного Н. Ф. Анненского в бурный период русской общественности):

…На 24 апреля 1906 г. было назначено заседание III отделения для беседы на тему о современном положении страны и задачах Государственной Думы, причем на повестке значилось, что введение в беседу сделают Н. Ф. Анненский и В. А. Мякотин. В заседании присутствовали в числе гостей многие члены Государственной Думы. Выбранный председателем собрания Николай Федорович открыл заседание речью…

‘Мы должны обсудить вопрос, который волнует Россию, общество, народ. Мы стоим перед великим историческим этапом… Чего ждать нам от него, чего желать? Второе все мы знаем, ответить на первое труднее. Желать мы можем многого, но какие из наших желаний уже могут быть воплощены в жизнь и какие являются несбыточными мечтами? Мы знаем, что у нас все покупается дорогою ценою. Длинен и тернист путь борьбы за свободу. Оглядываясь на пройденные нами этапы этого пути от того момента, когда впервые забрезжил бледный свет свободы, мы видим, что он на всем своем протяжении усеян костями борцов за нее. Но не уныние, а бодрость пробуждает это зрелище. Если в прошлом мы видим тяжелые жертвы, то оно же являет нам и величавые подвиги, и эти жертвы, и эти подвиги совершены были не напрасно. Мы видели растущую мощь и сознание народных масс, мы присутствовали при выступлении их в качестве активных деятелей на арене истории, мы знаем, что они будут бодрыми работниками на народной ниве. Не будем обманывать себя иллюзией, что мы уже у предела земли обетованной, нам предстоит еще длинный — быть может, крестный путь. Соберемся с силами на новую дорогу, оглянемся на прошлое, постараемся оценить настоящее, определим наши задачи на будущее’… (Дав краткую и яркую характеристику момента перед открытием первой Думы, Николай Федорович продолжал): ‘Правительство осуществило обещанный созыв Думы, которая на днях соберется… Но эта Дума в своей деятельности вся опутана ограничениями внутри и во вне, на ее пути положен тормоз в виде Государственного Совета. Если она будет действовать в этих пределах, — ее деятельность сведется к нулю. А между тем упования, которые страна возлагала на Думу, громадны. Между этими упованиями и рамками, в какие поставлена Дума, создается глубокое несоответствие, это обусловливает трагический конфликт. Где же выход? Как сможет Дума стать тем, чем она должна быть, чего мы можем ждать от нее, — и как можем мы помочь ее работе? Как бы ни было совершенно представительное учреждение, — оно живо лишь тогда, когда за ним стоит дружная работа всей страны. И те, на кого лег крест трудной ответственности действовать в качестве законодателей страны, и мы, ее рядовые работники, должны соединить наши силы, чтобы дружною работою добыть для страны ту свободу, за которую она заплатила кровью, — в которой так нуждается наша исстрадавшаяся, наша изголодавшаяся, наша несчастная родина. Чтобы обсудить сообща те задачи, которые выдвигаются перед нами в настоящий исторический момент, мы собрались в этих стенах, под знаменем Общества, среди которого 150 лет назад впервые прозвучало требование освобождения народа от рабства. Верные традициям нашего Общества, будем говорить свободно. Свобода мнения обязывает и к уважению чужого мнения. Мы предлагаем три темы для нашей беседы: сегодня мы ставим вопрос о политических условиях обновления страны, завтра — вопрос аграрный, а затем вопрос о государственном хозяйстве’.

После Николая Федоровича говорил В. А. Мякотин, но, едва он успел кончить свою речь и начал говорить В. В. Водовозов, как в зале заседания появился полицейский пристав и, сославшись на распоряжение градоначальника, потребовал распустить собрание. Николай Федорович, как председатель собрания, хладнокровно указал приставу, что ему не дано было слово и он не имел права прерывать оратора и что требование градоначальника не законно, ибо заседание состоялось на точном основании устава, а поэтому он просит пристава удалиться. Пристав ушел, но через несколько мгновений возвратился в сопровождении наряда полицейских и снова предъявил требование о закрытии собрания. Николай Федорович, отказываясь исполнить это требование, в виду его незаконности, обратился к присутствовавшим в заседании членам Государственной Думы и Государственного Совета и в горячих выражениях характеризовал весь инцидент, как яркую иллюстрацию наших порядков. В зале было поднялся шум и выражение негодования, но все стихло после слов Николая Федоровича, пригласившего собрание не нарушать порядка и говорить только тем, кому слово предоставлено председателем. И, благодаря такому хладнокровно председателя, порядок более не нарушался, пока не был составлен и оглашен протокол, под которым тут же подписались все присутствовавшее члены Общества, Государственной Думы и Государственного Совета.

На следующий день, когда во время речи С. Н. Прокоповича (в том же заседании Комиссии при III отделении под председательством Николая Федоровича) вновь в зале появился наряд полицейских с помощником пристава и полицейским поручиком во главе, — и начал оцеплять собравшихся, Николай Федорович, попросив присутствующих сохранять спокойствие, заставил представителя полиции выслушать справку из Устава Общества, именно Высочайшие рескрипты, подтверждавшее ныне нарушаемые градоначальником права Общества. ‘Так как сделанное градоначальником распоряжение противоречить закону, — сказал Николай Федорович, — то мы отказываемся его исполнить. Теперь, после того, как вы выслушали указания закона, я спрашиваю вас, считаете ли возможным повторить ваше требование?’ После того, как помощник пристава заявил, что он вынужден применить силу, Николай Федорович предложил собранию подчиниться насилию и разойтись, заявив протест против действий градоначальника.

Таким образом, в обоих случаях Николай Федорович проявил редкую находчивость и хладнокровие, никогда его не покидавшие.

Рада, 3 августа. Статья Сергия Ефремова (печатаем в переводе с украинского).

…Он как-то органически не мог выносить, когда у него на глазах происходила какая-либо, по его мнению, неправда, — тогда не было такой силы, которая могла бы его остановить… Его искренность была не меньше его рыцарского прямодушия, — увидев свою ошибку, он сам первый сознавался в ней… Потому, вероятно, так и уважали его за эти рыцарские качества все, кто знал его, — даже люди, далекие от него по своим взглядам. Каждый знал, что, уж если что делает Николай Федорович, то делает по правде, по справедливости, и как-то невольно хотелось склониться перед этим юношею с седою головою, сделать так, чтобы не причинить ему той боли, которая отражалась на его лице, когда что-либо казалось ему несправедливым…

Всегда поражало меня в нем соединение великой силы убежденности с великой силой искренности и рыцарской стойкости. Чувствовалось, что весь он в том, что делает и говорит, что иначе говорить и делать он не может и никакая сила не заставить его пойти против своей мысли, против своего убеждения. Бывают такие счастливые люди, у которых мысль не расходится с делом, — Анненский был одним из таких людей. И он очаровывал всех непосредственною силою своей искренности. Эта его черта еще более, чем его публицистические и научные заслуги (а и они очень велики), привлекала к нему симпатии даже честных и идейных врагов и создавала ту атмосферу общего уважения и любви, какою окружен был Анненский.

Потому-то так и горько в момент общего упадка и апатии сознавать, что не стало этого человека, — человека кристальной веры, чистого слова и дела, этого настоящего рыцаря без страха и упрека.

Das litterarische Echo, Berlin, 1912,15 September.

Скончался Н. Ф. Анненский, многосторонний публицист и один из наиболее выдающихся представителей русского либерализма шестидесятых годов. Имя его тесно связано с историей России последнего пятидесятилетия, он был движущей силой всех преобразовательных стремлений. Воспитанник омского кадетского корпуса, Анненский в начале шестидесятых годов был вовлечен в поток русского ‘периода бури и натиска’ и принимал деятельное участие в событиях этой эпохи. Журнал ‘Русское Богатство’ и ‘Вольно-Экономическое Общество’ были поприщем, на котором развернулась его деятельность.

Оригинал здесь

Отзывы прессы по поводу смерти Н. Ф. Анннеского

Читайте также: