ОТЖИВАЮЩІЕ РУССКІЕ ВАЛЬТЕРЪ-СКОТТЫ.
ОТЖИВАЮЩІЕ РУССКІЕ ВАЛЬТЕРЪ-СКОТТЫ.
Богданъ Хмельницкій. Соч. Н. Костомарова. Изданіе 3-е. Спб. 1870 г.
I.
II.
III.
С. С. Окр<--цъ.
‘Дло’, No 6, 1870
Отживающие русские Вальтер-Скотты, Окрейц Станислав Станиславович, Год: 1870
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Когда намъ приходится встрчаться въ нашемъ журнал съ тмъ или другимъ изъ русскихъ историковъ, то мы чувствуемъ непреодолимое желаніе говорить не о томъ, о чемъ они повствуютъ, а о нихъ самихъ, какъ о предмет самомъ интересномъ и, въ своемъ род, самомъ историческомъ. И дйствительно, какая ископаемая рдкость можетъ сравниться съ такимъ историкомъ, какъ М. П. Погодинъ, какая древность можетъ быть древне такого почтеннаго ученаго, какъ г. Сергй Соловьевъ? Что можетъ быть курьезне изъ самыхъ курьезныхъ пергаментовъ г. Семевскаго? Наконецъ намъ хотлось бы искренно узнать отъ г. Костомарова, на какое служеніе онъ пристроилъ въ послднее время свою историческую музу и для чего онъ дождитъ своими монографіями? Чему и кого поучаетъ его плодовитая Кліо? Назадъ тому лтъ тридцать или сорокъ, когда естественныя науки и экономическіе вопросы народной жизни не соприкасались ни однимъ пунктомъ съ исторіей, была школа историковъ-разсказчиковъ, анекдотистовъ, въ род Бантышъ-Каменскаго, и казенныхъ исторіографовъ, въ род г. Устрялова, для которыхъ наука ихъ была тмъ же ремесломъ, какимъ занимались древніе авгуры… Одни изъ этихъ историковъ разсказывали ради самого разсказа, т. е. переливали изъ пустого въ порожнее, другіе писали ради выгоднаго гонорара и заслуженной пенсіи, третій наконецъ, но ограниченности своей, искали въ исторіи убжища для своей неспособности мыслить и для своей умственной косности. Для этого послдняго разряда исторія была именно та наука, которая не требуетъ ни образованія, ни серьезнаго труда, а только памяти — для чтенія лтописей и умнья все это потомъ изложить другими словами и подъ другими рубриками. Всякій нищій духомъ претендовалъ на званіе историка, потому что ничего не могло быть легче, какъ разказывать съ чужихъ словъ и изъ одной кучи матеріаловъ переносить ихъ въ другую, подъ собственнымъ именемъ. Публика слушала ихъ охотно, зачитывалась и романами Вальтеръ-Скотта и Иліадой русскаго государства Карамзина, она одинаково восхищалась и ‘Ледянымъ домомъ’ Лажечникова и повствованіемъ о семи богатыряхъ г. Буслаева, и не знала, какая именно разница между романомъ и исторіей. Собственно говоря, ея и не было. И романистъ и историкъ имлй въ виду одну цль — плнить, растрогать и увлечь читателя своимъ разсказомъ — касался ли онъ могучаго богатыря Еруслана Лазаревича или щедушнаго конюха Бирона. Но эта школа давно уже вымерла и только послдніе ея представители еще кое-какъ влачатъ свое никому ненужное существованіе. Отъ исторіи, какъ отъ науки, давно потребовались серьезныя цли, сознательная мысль, такое знаніе прошлаго, которое бы проливало дйствительный свтъ на прожитую жизнь человчества. Опредленное міросозерцаніе, критическое отношеніе къ фактамъ, подтвержденіе ихъ самыми строгими доводами изъ другихъ наукъ сдлались необходимыми условіями исторіи, такъ что она должна быть уже не убжищемъ ограниченности, а дломъ мыслящаго человка, стоящаго въ уровень съ современнымъ знаніемъ. Повидимому, какое дло историку до такой спеціальной науки, какъ статистика, а между тмъ, онъ ни шагу не можетъ ступить безъ нея, какое дло ему до антропологіи, а между тмъ она ему необходима, какъ воздухъ. Но вс эти требованія перескочили черезъ головы нашихъ историковъ, они не только не усвоили ихъ, но даже не пришли къ сознанію ихъ необходимости. Они продолжаютъ потшать публику своими разсказами, не думая осмыслить ни своей дятельности, ни своей такъ называемой науки. Ихъ читаютъ, на ихъ лекціи идутъ, монографіи ихъ покупаютъ, и они довольны и своимъ безмятежнымъ призваніемъ и улыбающейся перспективой казенной пенсіи. Чего же, въ самомъ дл, больше русскимъ Вальтеръ Скоттамъ!
Къ числу этихъ историковъ относится и г. Костомаровъ. ‘Богданъ Хмельницкій’ его есть произведеніе не историка, а романиста, несмотря на третіе изданіе этой книги, исправленное и дополненное по новымъ источникамъ, какъ увряетъ насъ самъ авторъ. Не знаемъ, какіе новые источники были подъ рукой г. Костомарова, но положительно знаемъ, что послднее изданіе ни на волосъ не лучше перваго. Г. Костомарову кажется, что если онъ въ третьемъ изданіи пересчиталъ по именамъ всхъ казацкихъ и польскихъ начальниковъ, положимъ дравшихся при Жолтыхъ водахъ, то онъ уже сдлалъ важныя дополненія къ своему труду, а книжонки въ род ‘Лтописи Самуила Велички’, ‘Лтописи самовидца о войнахъ Хмельницкаго’, или рукописи ‘Исторія о презльной брани…’ — суть важные источники, которыми стоило воспользоваться побольше, и главное — оповстить объ этомъ публику. Жалкое заблужденіе! оно доказываетъ только, что г. Костомаровъ не хочетъ понять, въ чемъ состоитъ существенное достоинство всякаго историческаго сочиненія и въ чемъ главный недостатокъ его монографій вообще, а ‘Богдана Хмельницкаго’ въ особенности.
Конечно, читать ‘Богдана Хмельницкаго’, несмотря на его сказочный элементъ, у насъ многіе станутъ. Монографія эта писана чуть не діалогами, интересъ сосредоточенъ на лицахъ, какъ въ роман, она исполнена описаній, кровопролитій и пытокъ, взятыхъ цликомъ изъ преувеличенныхъ свидтельствъ современниковъ обихъ сторонъ, колоритъ мстами заимствованъ даже изъ псенъ и былинъ. Хмельницкій и казацкіе начальники изображены совершенными рыцарями, жиды очень жалки, поляки-паны задорливы, трусливы и глупы, персонажъ огуломъ списанъ съ гоголевскихъ типовъ, выведенныхъ въ ‘Тарас Бульб.’ Очевидно, г. Костомаровъ хотлъ плнять, увлекать и раздражать своего читателя la Лажечниковъ и Загоскинъ. Не говоря уже о томъ, что кром повствовательной — чисто беллетристической стороны, въ труд г. Костомарова нтъ ничего, статистика, экономическіе вопросы, идеи, выводы и отношенія ко времени, мсту и духу разработываемой эпохи — все это оставлено безъ вниманія, пройдено молчаніемъ или разршено какими нибудь двумя-тремя ничтожными фразами. Богданъ Хмельницкій не можетъ быть названъ историческимъ трудомъ, потому что въ немъ нтъ ни серьезной разработки источниковъ, ни критической оцнки той эпохи, которая создала Хмельницкаго. Если сравнивать первыя изданія, оказывается, что съ каждымъ новымъ г. Костомаровъ боле и боле отклонялся отъ настоящей своей задачи, боле и боле останавливался на беллетристическомъ интерес и его выдвигалъ на первый планъ. Въ послднемъ изданіи ‘Богдана Хмельницкаго’, кром вполн уже беззастнчиваго пристрастія къ одной сторон, къ казакамъ, кром громаднаго количества басенъ, на что мы ниже укажемъ, авторъ съ замчательною близорукостію проводитъ везд идею, что бунты Хмельницкаго были борьбою за вру. Посл этого, конечно, онъ и въ крестовыхъ походахъ ничего не увидитъ, кром религіозной идеи, въ реформаціи тоже найдетъ одну духовную догматическую Полемику. Все, что сдлано историками Запада въ послднія двадцать лтъ, для г. Костомарова очевидно ну существуетъ. Не мене странно, что онъ ршается приводить постоянно подлинныя рчи Хмельницкаго, Киселя, Вишневецкаго, Кривоноса и сотни другихъ даже второстепенныхъ дятелей, при этомъ онъ весьма серьезно ссылается на разныхъ лтописцевъ и самовидцевъ того времени, на разныя думки и псни…
Но кому же теперь неизвстно, что вс почти лтописцы, даже сухіе хроникеры-монахи, описывая какое нибудь происшествіе, обыкновенно вкладывали въ уста дйствующихъ лицъ рчи никогда ими непроизносимыя, или говоренныя совсмъ иначе? Кому неизвстно, что псни и думки передаютъ событія далеко не такъ, какъ они происходили, не говора уже о рчахъ героевъ псенъ — всегда, всецло принадлежащихъ тому, кто складывалъ псню, а не историческому дятелю, выведенному въ псн? Можно ли все это простымъ сырьемъ влагать въ историческую, quasi-ученую монографію, имя для оправданія одну только жалкую фразу: съ такими украшеніями Богданъ Хмельницкій будетъ интересне. Можно ли переписывать страницами — лтопись Велички,— О презльной брани, посланія раввина о бдствіяхъ, постигшихъ евреевъ отъ казаковъ, когда у этого послдняго самая цифра побитыхъ евреевъ до того преувеличена, что нтъ возможности не только ему врить, но даже указывать на него, какъ на историческій документъ? Можно ли цитировать псни и думки, брать цликомъ изъ Бантышъ-Каменскаго, изъ пресловутой Historia belli cosacco-polonici и другихъ подозрительныхъ лтописцевъ, не подвергая сказанія ихъ критическому анализу? Не оговорившись, напримръ, ни однимъ словомъ касательно очевидной нелпости и вранья лтописца, г. Костомаровъ серьезно повствуетъ о событіи, будто бы ‘случившемся при осад Хмельницкимъ Львова’, а именно, какъ бернардмпы придумали уменьшить число этого опаснаго для нихъ народа (православныхъ мщанъ). Монахи устроили въ субботу обдъ и поставили два стола: на одномъ кушанье было мясное, на другомъ постное, такъ какъ католики наблюдаютъ въ субботу постъ, то монахи, сзывая людей, говорили: ‘идите, кто изъ васъ русинъ, пусть садится и стъ мясо, а кто полякъ, для того трапеза съ рыбою и масломъ’. Православные, не подозрвая уловки, сли за, особый отъ католиковъ столъ. Тогда монахи стали вызывать ихъ по одиночк подъ предлогомъ, что хотятъ что-то сказать, и выводили за ворота. Тамъ въ глухомъ двор былъ колодезь, называемый Бардышъ. Подл колодца стоялъ бернардинъ. Монахъ подводилъ русскаго къ колодцу и говорилъ: ‘посмотри туда, русинъ!’ Русскій наклонялъ голову и стоявшій подл колодца бернардинъ рубилъ его по ше, а тло сбрасывалъ тотчасъ въ колодезь. Вотъ уже нсколько человкъ такимъ образомъ пошло вслдъ за монахомъ, никто не зналъ, что сдлалось съ тмъ, который вышелъ прежде него, всякъ добровольно наклонялъ голову подъ топоръ. Наконецъ обдающіе стали безпокоиться, что братья ихъ невозвращаются, нкоторые встали и подсмотрли, что длаютъ монахи’. (T. II, ст. 21 и 22.)
Не говоря уже о томъ, что эта басня о бернардинахъ, нигд, ни однимъ серьезнымъ источникомъ не подтверждается, нелпость ея сама по себ очевидна: зачмъ берпардины, желая перебить православныхъ, будутъ избирать для этого многолюдный обдъ, выводить жертвы по одиночк, ставить надъ колодцемъ и рубить имъ головы?! Избавиться отъ опасныхъ православныхъ монахи могли гораздо легче, рисковать же на подобное убійство, въ виду осаждавшихъ городъ казаковъ, въ виду цлаго населенія Львовскихъ православныхъ мщанъ — было бы совершеннымъ безуміемъ. Наконецъ раздленіе поляковъ и русиновъ посредствомъ мясного и постнаго столовъ до послдней крайности неправдоподобно: въ субботу постились въ то время какъ католики, такъ и православные, обычаи этотъ и до сихъ поръ сохраняется въ западномъ кра. Только младенческая наивность можетъ поврить этой басн. Удивительно, какъ можно такъ морочить публику.
Г. Костомаровъ можетъ намъ отвтить: отъ чего же нельзя, если я это длаю? Я лучше васъ понимаю наше общество и литературу, не врю ея либеральной болтовн, не врю, чтобы европейскіе мыслители и идеи ихъ были у насъ поняты и сдлались нашимъ достояніемъ, поэтому-то и не пытаюсь даже создавать что либо похожее на серьезную историческую работу. Мои беллетристическія побасенки — какъ разъ по плечу пониманію большинства, а литература такъ бдна критическимъ умомъ, такъ робка передъ авторитетами, хотя бы авторитеты эти достались случайно, что наврное не обмолвится ни однимъ словечкомъ противъ меня. Другого, какого нибудь Андреева, она бы пожалуй заклевала за твореніе, подобное третьему изданію ‘Богдана Хмельницкаго’, а меня не тронетъ. Самое большее: критика не станетъ вовсе разбирать моихъ изданій (это такъ и было), но это еще полбды: книга моя все-таки распродастся, на вѣ,съ число трудовъ моихъ увеличится, партія Каткова и А. Краевскаго найдетъ многое для своего сердца любезное въ тон и подробностяхъ моей книги — и стану я поживать спокойно, кропать неутомимо, даже оставлю за собой имя ученаго историка, благодаря тому, что ночью вс кошки сры.
Если г. Костомаровъ останется недоволенъ нами за то, что мы влагаемъ въ его уста такія рчи, то мы ему замтимъ: влагалъ же онъ еще боле странныя рчи въ уста историческихъ дятелей, сочиняя свою историческую монографію. Мы убждены, что если онъ не высказываетъ, то чувствуетъ въ душ справедливость нашихъ словъ. Строго судя, онъ даже и не виновенъ въ своемъ плохомъ продукт — виновато общество, которое привыкло смотрть на историка, какъ на цехового поставщика побасенокъ… Тже причины, которыя даютъ ходъ произведеніямъ плохихъ мануфактурныхъ издлій, которыя позволяли столько лтъ держаться ‘Всти’, главенствовать ‘Московскимъ Вдомостямъ’, расходиться тысячами экземпляровъ ‘Петербургскимъ трущобамъ’, т же причины, повторяемъ, позволяютъ являться въ серьезной литератур ‘Послднимъ годамъ рчи Посполитой’, ‘Богдану Хмельницкому’ и тому подобнымъ издліямъ литературнаго рынка. Время ихъ еще не прошло. Давно ли г. Костомаровъ смутилъ русскій міръ своею литовскою теоріею, давно ли онъ проповдывалъ ‘свободный университетъ’, какъ ему объ этомъ нынче весьма кстати напоминаетъ г. Спасовичъ? Давно ли все это было? чуть не вчера. Нын онъ какъ тургеневскій Рудинъ:
Сжогъ все, чему прежде поклонялся,
И поклонялся тому, что сжигалъ.
Надолго ли? спросимъ мы. На этотъ разъ, однакожъ, смемъ уврить его, онъ уже никакимъ парадоксомъ русскій міръ не смутитъ. Время его прошло.
Приступая къ подробному разбору ‘Богдана Хмельницкаго’, мы прежде всего должны заявить, что повствованіе это, довольно, впрочемъ, обстоятельное о всхъ битвахъ казаковъ съ поляками, предисловіемъ г. Костомарова вовсе не объясняется. Читатель остается въ полномъ недоумніи: отчего же это вдругъ казаки начали бунтовать? Жили, жили и вдругъ забунтовали. Наконецъ, что это такое — самый казацкій людъ? Возможно ли возникновеніе подобнаго явленія теперь, или украинское рыцарство — продуктъ жизни уже изчезнувшей? Вольныя степи и теперь есть, бглыхъ много, слдовательно казачество и нын, повидимому, могло бы образоваться, а родись геніальный человкъ въ род Богдана — снова вспыхнула бы борьба. Съ кмъ?— да хотя бы съ установившемся порядкомъ жизни государственной, противъ которой старые казаки всегда враждовали. Но подобное предположеніе очевидно нелпо. Никакіе казаки теперь не образуются вновь, даже существующіе — не могутъ существовать въ прежнемъ вид и должны слиться съ остальнымъ обществомъ. Даже на Амур, на Байкал ныншняя жизнь не вызываетъ казачества. Г. Костомаровъ полагаетъ, что вольныя степи, обиліе бглыхъ и рыцарскій духъ — единственные виновники образованія казачества. Рыцарство, народность (это у казаковъ-то, которые складывались изъ разношерстной вольницы?) и страстная приверженность къ православію побудили ихъ возстать на поляковъ, притснявшихъ русскую народность и православіе, окончательно и безповоротно ршаетъ г. Костомаровъ. Объяснивъ въ своемъ предисловіи такъ категорически появленіе казаковъ и ихъ разрывъ съ Польшею, онъ выводитъ Хмельницкаго на сцену и окончательно посрамляетъ ляховъ. Такъ все это у него просто и легко. Запутаннйшее историческое событіе, вполн тождественное съ нашею разиновщиною и пугачевщиною, объясняется слдующимъ нравоученіемъ: хорошихъ людей угнетали дурные, т возстали за правду и банальный конецъ, привязываемый къ каждому плохому роману, повторился въ историческомъ примр. Чтобы придать своему введенію видъ серьезной работы, г. Костомаровъ переписываетъ давно извстныя и къ длу неотносящіися вещи: кто въ древнія времена обиталъ на украинскихъ степяхъ. Потомъ старается выяснить, когда, т. е. въ которомъ году появились первые казаки, какъ они назывались и гд жили Но если бы г. Костомарову, посл безконечныхъ, безполезныхъ изысканій, и удалось наконецъ узнать не только годъ, даже день появленія перваго казака въ Украйн, если бы даже удалось отыскать, какъ назывался по имени сей знаменитый родоначальникъ и откуда былъ родомъ — ршилъ ли бы онъ этими открытіями вопросъ о казачеств? Разумется, нтъ. Повторяемъ, вольныя степи, бглые люди, храбрость, даже религіозныя преслдованія есть и въ настоящее время, отчего же невозможно образованіе казацкихъ обществъ? Было очевидно что-то особенное въ жизни XIII, XIV и XV вковъ, что способствовало образованію казачества, и чего въ XIX вк нтъ, было что-то особенное въ польскомъ обществ и государств въ XVI и XVII вк, что довело борьбу съ народомъ малороссійскимъ до такого ожесточенія. Эти-то особенности минувшихъ вковъ, бывшаго польскаго общества и государственнаго строя одни могутъ осмыслить и объяснить вопросъ о казачеств и борьб Хмельницкаго. Прежде всего въ борьб Хмельницкаго, какъ это на первый взглядъ ни странно, казачество играло второстепенную роль: первую роль занималъ угнетенный народъ, обезземеленная и полукочевая толпа крестьянъ, добивавшаяся свободы и хлба. Поляки того времени очень хорошо это понимали, стараясь во всхъ договорахъ съ Богданомъ отдлить чернь, хлоповъ отъ казаковъ. Экономическіе и соціальные вопросы стояли и тогда на первомъ план: должна ли земля Украйны принадлежать помщикамъ — полякамъ, или народу, должны ли низшіе классы быть крпостными, или вольными? На этихъ вопросахъ сосредоточивался весь интересъ борьбы — Хмельницкій былъ не властенъ уступить ляхамъ. Суть вопроса была вовсе не въ ляхахъ, а въ свобод народа. Что это было такъ, а не иначе — видно изъ самаго разршенія козацко-польскихъ смутъ: поляки были побиты, смуты однакожъ продолжались. Религіозный элементъ въ польско-казацкихъ битвахъ игралъ едва ли боле видную роль, чмъ національный. Самъ Кисель, защитникъ казацкихъ правъ, говоритъ на сейм въ Варшав: ‘Наше дло не о вр, а о мр, не о богословскихъ вопросахъ, а о политическихъ правахъ’, православные депутаты не идутъ совщаться съ диссидентами Литвы и Польши. Ихъ цли совсмъ разныя. Мы знаемъ, что даже въ борьб за реформацію въ Германіи на первомъ план была отнюдь не религія, а политика, дала торжество идеямъ реформаторовъ не абсолютная правда ея, даже не злоупотребленіе и развратъ римскаго духовенства, а желаніе имперскихъ духовныхъ ленниковъ секуляризовать свои владнія, желаніе бароновъ и городовъ воспользоваться землями духовенства, а народъ былъ вовлеченъ въ реформацію стремленіемъ избавиться отъ матеріяльнаго гнета католицизма и отъ феодальнаго произвола, лишавшаго ихъ всхъ человческихъ нравъ. И здсь экономическій вопросъ, поднятый Мюнцеромъ, былъ на первомъ план. Польскіе помщики-магнаты, державшіе власть въ Рчи Посполитой, дрались за свое достояніе: за тысячи душъ крпостныхъ и за десятки тысячъ хорошей земли, съ казаками, даже съ равноправіемъ православнаго духовенства они готовы были мириться, только бы сохранить крпостной трудъ и земли Украйны за собою. Олигархическая республика не могла только примириться съ свободою народа. Крестьянская война въ Германіи — таже казацкая брань за Хмельницкаго. Разинъ на Волг, Пугачевъ на Урал — второй и третій актъ разыгравшейся въ славянскомъ мір печальной трагедіи, порожденной закрпощеніемъ народа и захватомъ земель въ руки привилегированныхъ сословіи. Въ восточной Россіи централизація московскаго княжества положила начало крпостному праву, на Украйн и въ Польш вліяніе нмецкихъ порядковъ опрокинуло древне-славянское общинное владніе и народную свободу. Чтобы уразумть борьбу Хмельницкаго и вс ея особенности, необходимо изучить сперва ходъ закрпощенія народа въ Польш и ея русинскихъ провинціяхъ. Къ чему мы теперь прямо и перейдемъ.
Польша была государствомъ славянскимъ. Въ славянскихъ общинахъ вс члены были равны, для всхъ былъ одинъ судъ, одни обычаи. И у польскихъ славянъ члены сельскихъ общинъ: лехиты — личные поземельные собственники и кмети — не владвшіе поземельною собственностію, въ правахъ не разнились между собою. Первые короли Польши Пополи и Пясты, по своему происхожденію, были кмети. Очевидно, первоначально не право, а только образъ занятій давали славянскому обществу раздленіе на классы. Каждый кметь, пріобртавшій землю, становился лехомъ (Lech, zlechcicsie), т. е. человкомъ, занимавшимся земледліемъ, получая свое названіе отъ лохи, гряды, борозды на вспаханномъ пол. Мы назвали лехитовъ личными поземельными собственниками на томъ основаніи, что у древнихъ славянъ существовало повсемстное общинное владніе землею. Порядки измнились со введеніемъ христіанства, принесшаго съ собою нмецкія понятія о различіи классовъ, по ихъ правамъ, строгое понятіе о собственности римскихъ законовъ и т. п. особенности, невдомыя досел славянскому міру. Лелевель въ своемъ сочиненіи ‘Праводавство славянъ’ (ст. 128, 130 и 292) говоритъ: ‘въ XIV вк, а можетъ быть уже и раньше, въ Польш не встрчается боле земледльцевъ, владющихъ землею на правахъ собственности, вс земли принадлежатъ либо частнымъ лицамъ (шляхт и духовенству), либо королю.’ Общинное владніе изчезло. Теодоръ Вала, въ своей исторіи князей и королей польскихъ говоритъ: ‘славяне, разливаясь по греческимъ и нмецкимъ землямъ, обращались въ грековъ, или нмцевъ, общинное устройство ихъ пропадало и мало-по малу они длались крпкими земл.’ Католическій абсолютный догматъ долженъ былъ нравиться высшимъ и сильнйшимъ родамъ въ кра: власть начальника онъ преобразовалъ въ священную власть короля, богатаго землевладльца длалъ привилегированнымъ барономъ. Что же касается сельскаго населенія, то оно на первыхъ порахъ относилось къ новой религіи крайне враждебно. Вага былъ ксендзъ-піаръ, его нельзя заподозрить въ желаніи говорить что либо противъ римской церкви, а между тмъ онъ пишетъ: ‘славянское населеніе долго не было расположено отказаться отъ своей народной (языческой) религіи, оно предчувствовало въ этомъ погибель своего народнаго начала… Проповдники латинскаго обряда проповдовали вмст съ тмъ и единство церкви и имперіи (римско нмецкой) такъ, что служившій церкви служилъ и имперіи, и ему было всего лучше, если его причисляли къ нмецкому государству въ качеств графа, маркграфа или герцога — императорскаго ленника, какъ это оказалось удобнымъ и выгоднымъ для чешскихъ князей. Начало общинное этимъ уничтожилось. Знатные и могущественные роды поднимались, притсняли сельское населеніе, принимая цивилизацію, идеи и стремленія нмецкой аристократіи, а власть королевская находила въ этомъ средство для устройства и укрпленія государства. (Ст. 77 Hist. К. і k. Р.) Прежде всего, на развалинахъ древней общины выросла власть духовенства. Болеславъ I, по словамъ хроникера Мартина Галла, ‘не садился въ присутствіи епископовъ и ксендзовъ, и во всхъ длахъ духовенства былъ всегда самъ его защитникомъ и судьею.’ Вмст съ духовенствомъ возрасла власть аристократіи, въ католическомъ мір всегда такъ бывало. Аристократія духовная въ союз съ свтскою аристократіею начала забирать въ свои руки управленіе страною. Въ новомъ польскомъ государств стали утверждаться понятія о личной зависимости отъ верховной власти. Болеславъ III, по примру франковъ и подъ вліяніемъ аристократіи, даже раздлилъ свое государство между сыновьями на удлы, что можно усмотрть изъ многихъ мстъ хроники Длугоша. Духовенство и князья-аристократы поддерживали выгодный для себя новый порядокъ. Когда Владиславъ, князь краковскій, задумалъ уничтожить удльное дробленіе, архіепископъ гнзненскій Яковъ наложилъ на него проклятіе, а возставшіе аристократы выгнали князя съ женою и дтьми изъ Польши. При Казимір III, въ 1352 году, высшая шляхта великопольская, собравшись въ Познани, устроила между собою первую конфедерацію, обязуясь стоять другъ за друга противъ всхъ и каждаго, кром короля.
Съ усиленіемъ духовенства и аристократіи, съ переходомъ въ ихъ руки владнія землею, съ окончательнымъ уничтоженіемъ общинныхъ порядковъ, измняется и строй польскаго государства: оно мало-по-малу длается олигархическою республикою, въ которой власть, богатства и права политическія составляютъ достояніе немногихъ, а народъ (большинство) все боле и боле отходитъ на задній планъ, попадаетъ въ зависимость и наконецъ совершенно превращается въ безправную чернь. Совершилось это не вдругъ. Чтобы понять причины жестокихъ. потрясеній, колебавшихъ Польшу съ начала XVII вка и доведшихъ ее до окончательнаго упадка и разложенія, мы прослдимъ здсь вкратц, насколько позволяетъ намъ размръ журнальной статьи, любопытную исторію закрпощенія земледльцевъ, лишенія правъ жителей городовъ, и покажемъ, какъ въ результат всего этого излучалось обдненіе страны, упадокъ земледлія, торговли и промысловъ, а затмъ упадокъ просвщенія, олигархія, деморализація и наконецъ наступила неизбжная политическая смерть государства.
Начнемъ съ крестьянина при Казимір Великомъ. Положеніе кметя при немъ было довольно сносное, несравненно даже лучшее, чмъ въ сосдней Германіи, не говоря уже про Россію, въ которой въ то время не только крестьяне, но даже сами князья-рюриковичи были подъ игомъ Великаго Хана. Кмети лично были совершенно свободны. За пользованіе землею несли разныя повинности и давали дани какъ владльцамъ земель, такъ и правительству. Крестьянинъ могъ переселяться помимо воли помщика, уплативъ только опредленное вознагражденіе. Оставившаго землю и незаплатившаго вознагражденія помщикъ могъ отыскивать втеченіи года. Повинности не могли быть увеличены противъ условія, пока крестьянинъ выполнялъ условіе, землевладлецъ не имлъ права прогнать его съ земли. У Бантке и Маціевскаго можно найти подробное опредленіе тогдашнихъ отношеній между земледльцами и помщиками. Кмети подчинялись вденію общихъ судовъ страны. Тогда только немногія частныя лица, особенно духовныя, имли право частной юрисдикціи. Земледльцы, управляемые магдебургскимъ судомъ, освобождены были отъ всхъ повинностей и даней, и платили только чиншъ за занимаемую ими землю, право свое на эту землю они могли отчуждать. Бантке говоритъ, что разршено было частнымъ лицамъ вводить у себя во владніяхъ магдебургское право. Въ то время въ актахъ крестьяне называются ‘ignobiles,’ ‘rusticani’ и ‘plebei.’ Мартинъ Галлъ, Длугошъ и другіе историки разумютъ подъ этими названіями всхъ непринадлежащихъ къ рыцарству или духовному сословію-были ли то горожане, или жители деревень. Только въ позднйшее время начали называть крестьянъ хлопами. Бантке поясняетъ (ст. 17), что слово хлопъ происходитъ отъ слова халупа (изба). Халупниками называли крестьянъ, недержавшихъ земли. Слово это древне-славянское и первоначально не имло того презрительнаго значенія, какое ему впослдствіи придано. Въ польскомъ язык до сихъ поръ уменьшительное отъ слова хлонъ — хлонакь означаетъ просто только юношу, ребенка.
Кмети-земледльцы временъ Казиміра Великаго пользовались еще двумя великими преимуществами, которыя всегда отличали свободнаго человка отъ раба: они пользовались равенствомъ предъ закономъ и другими сословіями государства и судились съ ними однимъ судомъ, они не были прикрплены къ земл и владли имуществомъ. Изъ многихъ мстъ статута вислицкаго видно, что крестьянинъ могъ явиться на судъ въ качеств свидтеля. За убійство или нанесеніе ему увчій полагалась денежная пеня, также какъ и за убійство рыцаря, только въ меньшемъ размр: десять гривенъ вмсто тридцати, опредленныхъ за рыцаря.
Посл Казиміра Великаго закрпощеніе идетъ чрезвычайно быстро: около двухъ столтій только потребовалось, чтобы обратить обезземеленнаго крестьянина въ раба. Обезземеленіе было самою трудною эволюціей), затмъ дло пошло уже гораздо легче. Прямо не было издано ни одного постановленія противъ свободы крестьянъ, но такъ какъ вмст съ тмъ права землевладльцевъ постоянно разростаясь, въ XVII вк равнялись правамъ независимыхъ и неограниченныхъ государей, то, очевидно, населеніе ихъ имніи не могло очутиться ни въ какомъ иномъ положеніи, какъ только въ положеніи совершенно безправныхъ холоповъ.
При Владислав Ягелл и Людовик Венгерскомъ шляхта собирается на сеймы еще только для обсужденія одного вопроса о податяхъ. Казиміръ IV, въ статут 1454 года, обязывается уже не издавать новыхъ законовъ и не начинать войны безъ общаго согласія. но какъ подъ общимъ согласіемъ разумлось согласіе сеймовъ, на которыхъ депутаты отъ городовъ участвовали только номинально, а крестьяне, какъ безземельные и безправные, вовсе не участвовали, то и явствуетъ, что права законодательства, войны и мира начинаютъ съ этого времени зависть отъ землевладльцевъ-дворянъ. Въ 1496 году, въ статут Іоанна Альбрехта, мы уже находимъ рзкіе слды этого сосредоточія законодательной власти въ рукахъ дворянства. Статутъ этотъ содержитъ цлый рядъ постановленій, стсняющихъ свободный переходъ крестьянина, т. е. его личную свободу. Самое право перехода изчезаетъ, для перехода необходимо уже имть missionem владльца. Законъ говоритъ уже не о прав кметя оставить землю по желанію, а только о прав владльца отпустить своего крестьянина. По этому же статуту, вс лица, непринадлежащія къ шляхетскому сословію, не имютъ права владть землею на основаніи земскаго нрава. Горожане и крестьяне, владвшіе землею, обязывались продать оную. Статутъ 1496 года, лишивъ окончательно крестьянина правъ на землю, лишилъ его вмст съ тмъ права вести тяжбы. За долгъ крестьянина къ суду является владлецъ. Между закономъ и крестьяниномъ уже поставлена личность его помщика.
Отъ полнаго безправнаго раба польскій крестьянинъ начала XVI вка отличается только тмъ, что не вполн подлежитъ еще юрисдикціи владльца. Новое законодательство Полыни тогда уже длятъ крестьянъ на земельныхъ и безземельныхъ, правъ не имли ни т, ни другіе, но положеніе первыхъ было гораздо лучше. Безземельныхъ крестьянъ продаютъ, дарятъ, завщаютъ непосредственно, какъ скотъ и другую движимость. Статутъ 1503 года идетъ еще дальше и запрещаетъ двушкамъ выходить замужъ за крестьянъ чужого имнія. Права раздла наслдства, опека, отдача въ работники, распредленіе работъ — все это уже подчинено вол помщика, или его управляющаго.
Съ уничтоженіемъ самостоятельнаго класса земледльцевъ, съ превращеніемъ ихъ въ рабовъ безправныхъ, самый образъ хозяйства совершенно измняется. Въ первые вка существованія государства почти вся удобная воздланная земля находилась если не во владніи, то въ непосредственномъ пользованіи крестьянъ. Впослдствіи дворянство лишило понемногу кметей всхъ правъ нетолько гражданскихъ, но и естественныхъ, человку присущихъ, обративъ ихъ въ простую рабочую силу, съ другой—оно захватило въ свои руки всю землю и завело большіе фольварковыя хозяйства, вмсто прежнихъ мелкихъ крестьянскихъ. Чиншъ повсемстно уступаетъ мсто панщизн. Въ 1520 году постановлено было для всего королевства одинъ день панщизны въ недлю. Чинши при этомъ не уменьшены. Въ конституціи 1596 г. мы находимъ предписаніе опекунамъ отдавать отчетъ по опекаемымъ имніямъ не съ однихъ чиншей, но и съ произведеній земли, которыя даютъ несравненно большій доходъ (Vol. leg. I т., ст. 394, и II т., ст. 692). Постановленіе это говоритъ ясно о развитіи помщичьяго хозяйства, которое само собою могло разширяться только насчетъ крестьянскаго. Въ начал XVII вка мы встрчаемъ указанія на громадное большинство малоземельныхъ и вовсе безземельныхъ крестьянъ: поморниковъ (бобылей), Загородниковъ (владвшихъ одной усадьбою), холупниковъ и т. п. Въ это время крестьянинъ подпалъ окончательно подъ доминіальный судъ своего владльца. Для государства онъ утратилъ уже личность гражданина. Каждый владлецъ, а за нимъ управляющій, или арендаторъ, могъ поступать съ обвиненнымъ, какъ ему угодно, и судить его по своему усмотрнію. Въ мемуарахъ, актахъ и другихъ документахъ того времени мы находимъ, что фольварочныя должностныя лица за обманъ, воровство, или даже за лнивое исполненіе обязанностей, наказывались смертью. Имъ иногда обрзали уши, половину носа и клеймили въ лобъ. За прелюбодяніе наказывали мужчинъ смертью, женщинамъ рзали носъ и уши. Розги, палки, кнутья употреблялись, какъ атрибуты взысканій за небольшіе проступки. Конецпольскій въ 1664 г. осудилъ въ своемъ имніи нкую Агнешку за дтоубійство — пробить коломъ… Виновныхъ колесовали, четвертовали, привязывали къ хвосту лошадей, топили и жгли по приговорамъ доминіальныхъ судовъ. Для крестьянъ королевскихъ имній существовалъ референдарскій судъ, распоряжавшійся не лучше.
Право неограниченнаго доминіальнаго суда было поистин самымъ ужаснымъ правомъ. Политическое и имущественное безправіе крестьянина блднетъ предъ тою безпомощностію, въ которую былъ онъ поставленъ въ конц XVI и въ начал XVII вка. Государство совершенно перестало признавать въ немъ человка. Имущественно и нравственно онъ совершенно завислъ отъ владльца. У толковаго и разсчетливаго владльца онъ былъ также сытъ и обезпеченъ, какъ лошадь у заботливаго хозяина. Но немного было хорошихъ хозяевъ въ Польш въ то время. Разгульная и роскошная жизнь дворянства требовала денегъ. Панщизна росла, росли фольварки, сокращались крестьянскія хозяйства, увеличивалось число безземельныхъ и наконецъ къ концу XVII и къ началу XVIII вка, въ нкоторыхъ мстностяхъ Рчи Посполитой, панщина достигла размра: шести дней въ недлю. Только одно воскресевье крестьянинъ работалъ на себя.
Когда польское войско было подъ Сборажемъ окружено татарами и казаками, эти послдніе такъ издвалась надъ осажденными панами: ‘Когда же вы, паны, придете собирать чиншъ въ Украйну? Цлый годъ уже прошелъ, какъ мы вамъ ничего не платили. Не прикажете ли какую нибудь барщину исполнить?! Со скота вы тоже давно не брали десятины: кони ржутъ, скотъ іюшаллъ и самъ просится на ярмарку въ Вроцлавль? Что же вы, паны?!’ Костомаровъ заимствовалъ этотъ отрывокъ изъ ‘Исторіи о презльной брани’, изъ источника, какъ мы уже замтили, крайне пристрастнаго. Авторъ ‘Презльной брани’ везд бранитъ поляковъ, преувеличиваетъ ихъ потери, выставляетъ язвительно ихъ ошибки, но и онъ, говоря о длываемыхъ имъ малороссійскими крестьянами упрекахъ, ничего не говоритъ о національной вражд, а тмъ мене о вр. Если теперь читатель потрудится вспомнить, что Украйна но обоимъ берегамъ Днпра составляла часть провинцій (собственно Польши), въ которыхъ ужасное положеніе крестьянъ мы только-что очертили, тогда ему вполн сдлаются ясны причины возстанія Украйны и присоединенія всего крестьянскаго населенія къ казакамъ Хмельницкаго. Собственно, это была крестьянская воина, такая же, какая была въ собственной Польш еще въ XI вк. Но въ коронныхъ польскихъ провинціяхъ духовенство, идя объ руку съ дворянствомъ, совершенно поработило крестьянина, а въ русскихъ провинціяхъ духовенство православное оказалось непригоднымъ для такой работы. Отсюда стремленіе помщиковъ украинскихъ ввести унію, т. е. тоже римское духовенство, но опыту уже извстное своимъ умньемъ длать рабовъ изъ свободныхъ людей. Отсюда горячая приверженность польскихъ помщиковъ къ уніи. Они рискуютъ многимъ для уніи, видя въ ней средство закрпостить украинцевъ. Вра и русская народность не мшаютъ Киселю и всмъ инымъ православнымъ помщикамъ держать сторону Польши въ кровавой борьб. Съ своей стороны, казаки неособенно разбираютъ, какой народности или вры попавшійся имъ въ руки панъ, Костомаровъ самъ приводитъ множество примровъ грабежа и убійства, совершеннаго возставшимъ народомъ надъ православными помщиками. О народности тогда весьма мало заботились, а вра во всей борьб Хмельницкаго играла едва второстепенную роль. Чтобы объяснить это рельефне проведеніемъ параллели, мы скажемъ: Хмельницкій и казаки играли въ украинской крестьянской войн роль совершенно такую же, какую играли яицкіе казаки въ поволжскомъ бунт въ царствованіе Екатерины. Несмотря на кажущуюся разность исхода обоихъ крестьянскихъ волненій, результаты ихъ замчательно сходственны: и на восток, и на запад въ XVII п`XVIII вк возставшая толпа не добилась чего желала,— свободы. Отдлавшись отъ Польши, Украйна не избавилась отъ крпостного права. Крпостныя отношенія составляли общее правило для того времени, вытекая изъ тогдашняго экономическаго и соціальнаго устройства страны. Протестовать толпа могла, но избавиться не могла, какъ не могла она прямо перейти изъ семнадцатаго вка въ жизнь и формы девятнадцатаго вка.
Что же такое были собственно казаки? Костомаровъ увряетъ, что это были рыцари. ‘Простота жизни, готовность на всякую опасность, благочестіе, цломудріе, совершенное братство между собою и строгое повиновеніе вол начальства — то были нравственныя основы запорожской братчины’, ‘суровые и безчеловчные въ войн, запорожцы казнили смертью своихъ товарищей, длавшихъ насилія и разбои въ мирныхъ христіанскихъ селеніяхъ’ (Предисловіе ст. XXV и XXVI). Характеристику эту г. Костомаровъ почерпнулъ изъ своего любимаго источника, изъ ‘Исторіи о презльной брани.’ Мы бы могли легко доказать ему неосновательность его словъ свидтельствомъ серьезныхъ польскихъ историковъ, но во избжаніе обвиненія въ пристрастіи ихъ къ своимъ, ограничимся указаніями на Соловьева, который въ своей стать: Малороссійское казачество до Хмельницкаго, говоритъ: ‘казакъ искалъ въ степи, чрезъ бгство изъ общества только личной свободы… онъ бжалъ для того, чтобы быть вольнымъ казакомъ, а не мужикомъ, ибо съ понятіемъ о труд соединялось понятіе о мужичеств, вольный казакъ-молодецъ вовсе не хотлъ работать, хотлъ жить на чужой счетъ, на счетъ чужого труда. Такимъ образомъ выходъ казака въ степь изъ государства вовсе не былъ шагомъ впередъ въ общественномъ развитіи, по скоре шагомъ назадъ.’
Въ сужденіи о поведеніи и нравственныхъ основахъ казачества г. Соловьевъ также расходится съ Костомаровымъ, онъ повствуетъ, напримръ, что казаки въ мирную стоянку въ Могилев, город съ православнымъ населеніемъ, въ 1603 г. ‘чинили великое своевольство, кто что хотлъ, то и длалъ. Пріхалъ посланецъ отъ короля и пановъ радныхъ, напоминалъ, грозилъ казакамъ, чтобы они никакого насилія въ город и по селамъ не длали. Къ этому посланцу приносилъ одинъ мщанинъ на рукахъ двочку шести лтъ, прибитую и изнасилованную, едва живую, горько, страшно было глядть. Вс люди плакали, Богу Создателю молились, чтобы такихъ своевольниковъ истребить навки. А когда казаки домой на Низъ похали, то великіе убытки селамъ и городамъ длали, женщинъ, двицъ, дтей и лошадей съ собою много брали, одинъ казакъ велъ лошадей 8, 10, 12, дтей трое-четверо, женщинъ или двицъ четверо или трое.’
‘Понятно, прибавляетъ г. Соловьевъ, что такое поведеніе казаковъ не могло возбуждать къ нимъ сочувствія въ людяхъ земскихъ.’
Лтописи того времени наполнены разными описаніями варварства и грабежей бглой вольницы приднпровскихъ степей. Г. Костомаровъ самъ не отрицаетъ, что казаки были одинаковы и на Днпр’ и на Дону, и на Урал. Мы же имемъ неоспоримыя свидтельства, что нигд въ вышеозначенныхъ мстностяхъ казаки не отличались тми качествами, какія имъ приписываютъ малодостоврныя малороссійскія хроники, въ особенности исторія Конійскаго… Объ этомъ послднемъ сочиненіи, г. Соловьевъ отзывается, что цитируя изъ него, никогда нельзя считать разсказъ достоврнымъ, по слдуетъ добавлять ‘говорятъ’. Г. Костомаровъ, напротивъ, признаетъ его важнымъ и цитируетъ, какъ самое достоврное, хотя и не признается, откуда заимствуетъ свои свденія. Съ какой стати онъ это длаетъ, мы не знаемъ, по тмъ не мене постараемся доказать здсь же фальшивость нкоторыхъ его ссылокъ и выводовъ.
‘Посл Федора Богданко, пишетъ г. Костомаровъ, преемникъ его Ганъ Подкова овладлъ Молдавіей). Оттоманская Порта просила къ усмиренію его содйствія Польши. Стефанъ (Баторій) приказалъ хитрымъ образомъ схватить его и казнить. Казаки выбрали гетманомъ друга Подковы — Шаха и начали мстить за Подкову. Тогда-то было начало столтней вражды южно-руссовъ съ поляками, къ которой принадлежитъ эпоха Хмельницкаго и смутное время по смерти его.’ (T. I, ст. XXXIII.)
Свденія эти показаны заимствованными изъ ‘Лтописи самовидца.’
Г. Соловьевъ въ ‘очеркахъ Малороссіи’ пишетъ: ‘къ 1577 году относятъ избраніе въ гетманы Павла (Ивана) Подковы (у Костомарова — Гана). Узнавъ, что валахи недовольны стоимъ господаремъ Петромъ, Подкова съ шапкою преданныхъ ему казаковъ, задумалъ овладть Валахіей и счастливо исполнилъ свое предпріятіе, изгналъ Петра и утвердился на его стол. Баторій, боясь султана, тотчасъ послалъ войско выгнать Подкову изъ Валахіи, послдній не хотлъ сражаться съ поляками, спокойно оставилъ завоевавшую страну, и пошелъ назадъ съ королевскимъ войскомъ, во тмъ дло не кончилось: въ угодность султану, въ присутствіи его посла, Подков отрубили голову въ Львов.’ Такъ разсказываютъ, добавляетъ Соловьевъ, писатели безпристрастные и достоврные, такъ разсказываетъ и лтописецъ малороссійскій, но не то у Конискаго, у него мы читаемъ сказку, въ которой Подкова дйствительно погибаетъ отъ хитрости.— Посл Подковы гетманомъ казацкимъ былъ не Шахъ — другъ Подковы, а Іона Петрежицкій. Только въ 1582 году гетманомъ казаковъ мы находимъ Якова Шаха. Шахъ отправился въ Валахію, а королю (Стефану Баторію) сказалъ, что идетъ охранять границы. Султанъ снова потребовалъ удовлетворенія: Шахъ былъ преданъ суду, сверженъ и заточенъ въ монастырь. Гд тутъ начало столтней вражды южноруссовъ съ поляками, какъ увряетъ публику г. Костомаровъ? Кому Шахъ могъ идти мстить въ Валахію, когда другъ его былъ низвергнутъ польскимъ войскомъ, а не валахами?! Все это не боле, какъ сказка, взятая у Георгія Коннскаго, у котораго своевольные набги запорожцевъ являются государственнымъ дломъ, предпринятымъ всмъ малороссійскимъ войскомъ. Но сослаться на Конискаго г. Костомаровъ почему-то не захотлъ и взвалилъ свою историческую побасенку на плечи ничмъ не повинной ‘Лтописи самовидца.’
Остранинъ или Остраница названъ у Костомарова полтавскимъ казакомъ, тогда какъ онъ только вербовалъ въ полтавщин шапку для Павлюка, а самъ былъ кіевскій казакъ, гд и было конфисковано его имущество, посл бгства его на Запорожье, по приказанію короля въ пользу шляхтича Доманскаго. (Архивъ Юго-западной Россіи III. ст. 372.)
На ст. LXXXXV І-го тома, Костомаровъ говоритъ, что посл заявленія казацкими послами требованій, особенно о допущеніи ихъ участвовать въ избраніи новаго короля (Владислава IV), поляки сильно негодовали на нихъ. Дале онъ цитируетъ слдующія слова, впрочемъ осторожно, не указывая, откуда взята цитата: ‘Казаки называютъ себя членами Рчи Посполитой — говорили тогда въ посольской изб:— правда, они члены, но такіе, какъ ногти и волосы, которые обрзываютъ’. Цитата неправильна и искажена съ умысломъ. Въ посольской изб тогда говорили: ‘казаки называютъ себя членами рчи Поеполитой, но вдь и волосы ногти тоже члены, однакоже ихъ стригутъ.’ Конечно, собственно говоря, фраза эта маловажна, заниматься ею не стоитъ, но мы привели ее для показанія точности, съ которою авторъ Богдана Хмельницкаго позволяетъ себ цитировать источники.
Все его повствованіе, заключающееся въ I том, не содержитъ собственно ничего новаго,— ни одной мысли, ни одного оригинальнаго взгляда, если не считать за таковой какое-то странное отношеніе къ казачеству, нкоторомъ, безъ всякихъ серьезныхъ основаніи г. Костомаровъ видитъ рыцарей, чуть не классическихъ героевъ. Это пристрастіе заставляетъ его постоянно ставить на второй планъ собственно народъ южно-русскій, игравшій главную роль въ возстаніи. Хладнокровному изслдователю какъ нельзя боле яснымъ представится весь ходъ крестьянской войны, въ которой Хмельницкій почти невольный исполнитель, въ которой казаки не боле, какъ орудіе, религіозная рознь — предлогъ, а главная суть — для поляковъ — имнія, земли и крестьяне въ Украйн, для. народа южно-русскаго его свобода. Кром этой главной ошибки, отнимающей у труда г. Костомарова его существенное достоинство, трудъ преисполненъ неточностей и искаженій, на которыя мы отчасти уже указали, отчасти укажемъ въ дальнйшемъ разбор, встрчаются даже басни, до того наивныя, что невольно приходится думать, что он попали туда завдомо. Къ числу такихъ басенъ мы относимъ разсказъ о томъ, какъ Комаровскій (зять Чаплинскаго) приказалъ меньшого сына Богдана Хмельницкаго, десятилтняго мальчика, высчь за какую-то грубость ‘и слуги такъ немилосердно исполнили приказаніе, что дитя умерло на другой день’. Мы ссылаемся на исторію Кветковскаго, гд прямо указывается на факты, говорящіе, что младшій сынъ Хмельницкаго былъ живъ нсколько времени спустя посл назда на его хуторъ и расправы Комаровскаго. Чаплинскій на сейм прямо заявилъ, оправдываясь во взводимомъ на него обвиненія въ убійств мальчика, назвавъ все это клеветою и безстыдною ложью и вызываясь представить свидтелей. Самъ Хмельницкій въ дальнйшихъ своихъ жалобахъ противъ поляковъ, когда уже былъ казацкимъ гетманомъ и побдителемъ, ршительно не говоритъ объ убійств своего сына Комаровскимъ. Онъ впослдствіи требовалъ выдачи ему Чаплинскаго, но о Комаровскомъ не упоминалъ, чего не могло бы случиться, если бы тотъ заскъ его сына. Самъ г. Костомаровъ, во II том на ст. 69, 70 и 71, описывая переговоры въ Кіев комиссаровъ польскихъ съ Хмельницкимъ о взаимныхъ обидахъ, нигд не приводитъ подтвержденія объ убійств, взводимомъ на Комаровскаго.
Мы остановимся на этомъ и не станемъ боле утомлять читателя приведеніемъ длиннаго ряда иныхъ искаженій и басенъ въ ‘Богдан Хмельницкомъ’, считаемъ это, по малой мр, безполезнымъ: сочиненіе все цликомъ иметъ весьма малое значеніе по своей беллетристической легкости и недостоврности, а затмъ трудъ касательно возстановленія частныхъ неправильностей — непремнно пропащій трудъ. Намъ остается заняться собственно личностію Богдана Хмельницкаго, какою она является въ монографіи, что мы и сдлаемъ въ слдующей стать.
Если нашъ приговоръ объ историческомъ значеніи работъ г. Костомарова покажется кому либо черезчуръ рзкимъ, хотя онъ и основанъ на неоспоримыхъ фактахъ, мы на такое заявленіе отвтимъ: подобная оцнка работъ г. Костомарова уже не первая, и не намъ однимъ принадлежитъ. Въ 1864 году имъ напечатана была монографія: ‘Кто былъ первый Лжедимитрій’? Работа эта, если ее сравнивать съ послдними работами: ‘Послдніе годы рчи Послолитой’ и съ третьимъ изданіемъ ‘Богдана Хмельницкаго’,— иметъ за собою больше преимуществъ: написана она безпристрастно и иметъ вс признаки работы обдуманной и труда основательнаго. Если монографія ‘Кто былъ первый Лжедимитрій’? вышла неудачна и неполна, то виновато не желаніе писавшаго, а его способности, какъ историка. Всякій длаетъ, что можетъ. Между тмъ въ одномъ изъ нашихъ журналовъ (Отечест. Записки, октябрь, 1864) помщенъ разборъ, очень снисходительный, впрочемъ, для автора, кончающійся такими словами: ‘мы имъ (сочиненіемъ г. Костомарова) весьма недовольны и не можемъ себ дать отчета: съ какою цлью онъ писалъ его? Будто онъ самъ не видлъ слабости своихъ доказательствъ? По нашему мннію, нужно имть много охоты обманывать себя, чтобы не видть этой слабости. И относительно полноты изслдованія, сочиненіе г. Костомарова представляетъ много недостатковъ. Подобныя монографіи могутъ имть смыслъ только въ такомъ случа, если он, и посл самаго полнаго изученія предмета, обсудятъ его со всхъ сторонъ самымъ тщательнымъ образомъ. А очевидно, сочиненіе г. Костомарова не представляетъ ни одного изъ этихъ качествъ. Онъ не обозрлъ порядочно даже русскихъ сочиненій, не говоря объ иностранныхъ…’ Все это можно цликомъ отнести и къ Богдану Хмельницкому, присовокупивъ разв, что въ своей послдней работ авторъ обнаружилъ странное пристрастіе къ мене достоврнымъ источникамъ, напримръ: къ Величк, Презльной брани и т. п., важнйшія же свидтельства и работы при этомъ имъ оставлены совсмъ безъ вниманія. Такъ въ первомъ том онъ цитируетъ околи ста разъ одну ‘Исторію о презльной брани’ и, врно, не мене того — сказаніе Велички. Авторъ, помстивъ статью въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’) 1864 года, въ заключеніи пишетъ, что даже ‘будущій историкъ не найдетъ въ сочиненіи г. Костомарова облегченія своему длу. Все-таки ему за каждымъ мелочнымъ извстіемъ нужно будетъ обращаться въ первоначальные, мало доступные источники. Монографія г. Костомарова не будетъ имть для него значенія даже и по полнот собранныхъ матеріаловъ’).
Мы совершенно убждены, что всякій, прочитавъ внимательно ‘Богдана Хмельницкаго’ въ его новомъ изданіи, придетъ къ такому же заключенію. Три объемистые тома, составляющіе монографію о казацкихъ войнахъ, могутъ быть только названы: Вальтеръ-Скоттовскими романами въ области исторіи.