Отвтъ М. П. Погодину по вопросу государственнаго огражденія Церкви.
Отвтъ М. П. Погодину по вопросу государственнаго огражденія Церкви.
‘Москва’, 27-го апрля 1868 г.
Ответ М. П. Погодину по вопросу государственного ограждения Церкви, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1868
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
‘Объявите вашу свободу совсти,— ну половина православныхъ крестьянъ и отойдетъ, пожалуй, въ расколъ, потому что не понимаетъ православія и увлечется выгодами, которыя имъ предложатъ раскольники, также не понимающіе сущности вры. Объявите вашу свободу совсти,— ну половина нашихъ барынь, вслдъ за живущими въ чужихъ краяхъ Голицыными, Трубецкими, Гагариными, Бутурлиными, Воронцовыми и прочими, и бросятся въ объятія прелестныхъ аббатовъ’… Такъ говоритъ, обращаясь къ намъ, многоуважаемый издатель газеты е Русскій’, и мы искренно признательны ему за его замтку. Мнніе или недоумніе, выраженное М. П. Погодинымъ, принадлежитъ не ему одному, а едвали не большинству русскаго общества, и мы рады, что, высказанное въ печати, оно даетъ намъ поводъ и даже обязываетъ насъ разъяснить нашу собственную мысль полне и убдительне.
Надо признаться, что не слишкомъ лестнаго мннія почтенный редакторъ ‘Русскаго’ о русскихъ барыняхъ, о русскомъ народ, да и о самой внутренней притягательной сил православія, оказывающейся несостоятельною безъ помощи полицейской. Не высокаго мннія русское общество, гласящее устами нашего историка, о самомъ себ! Какую картину рисуетъ вамъ М. П. Погодинъ, какое положеніе церкви? Что свидтельствуется его словами? То, что цлая половина ея членовъ, половина русскихъ крестьянъ, половина женщинъ русскаго образованнаго общества только по наружности принадлежатъ православной церкви и удерживаются въ ней только страхомъ государственнаго наказанія… Такъ это положеніе нашей церкви? Таково, стало-быть, ея современное состояніе? Недостойное состояніе, не только прискорбное, но и страшное! Какой преизбытокъ кощунства въ оград святыни, лицемрія вмсто правды, страха вмсто любви, растлнія при вншнемъ порядк, безсовстности при насильственномъ огражденіи совсти,— какое отрицаніе въ самой церкви всхъ жизненныхъ основъ церкви, всхъ причинъ ея бытія,— ложь и безвріе тамъ, гд все живетъ, есть и движется истиною и врою, безъ нихъ же въ церкви ‘ничтоже бысть’!… Однакожъ не въ томъ главная опасность, что закралось зло въ среду врующихъ, а въ томъ, что оно получило въ ней право гражданства, что такое положеніе церкви истекаетъ изъ положенія, созданнаго ей государственнымъ закономъ, и такая аномалія есть прямое порожденіе нормы, излюбленной для нея и государствомъ, и самимъ нашимъ обществомъ. Если судить по замтк ‘Русскаго’, то это уже не ‘малое, но врное стадо’, а стадо великое, но неврное, котораго ‘пастыремъ добрымъ’ — полиція, насильно, дубьемъ, загоняющая овецъ въ стадо!… Соотвтствуетъ ли такой образъ церкви образу церкви Христовой?
Если же не соотвтствуетъ, то она уже не есть Христова,— а если не Христова, то что же она? Ужь не государственное ли только учрежденіе, полезное для видовъ государственныхъ,— какъ и смотрлъ на нее Наполеонъ, признававшій, что религія — вещь для дисциплины нравовъ весьма пригодная? Но отъ такого воззрнія на церковь конечно отпрянетъ всякій православный, и первый же ‘Русскій’. А между тмъ такое воззрніе есть необходимый логическій выводъ изъ его же основнаго положенія, изъ предъявленныхъ ‘Русскимъ’ же требованій. Дло въ томъ, что церковь есть такая область, гд никакое искаженіе нравственной основы допущено быть не можетъ, и тмъ боле въ принцип, гд никакое отступленіе отъ жизненнаго начала не остается и не можетъ остаться безнаказаннымъ,— гд, если солгано, то солгано уже ‘не человкамъ, а Духу’. Если церковь не врна завту Христову, то она есть самое безплодное, самое анормальное явленіе на земл, заране осужденное словомъ Христовымъ. Только врная завту, только о Христ даетъ она живой плодъ,— и гнилъ всякій плодъ церкви — неврной завту. ‘Яко розг не можетъ сотворити плода о себ, аще не будетъ на лоз, тако и вы, аще во Мн не пребудете’, сказалъ Христосъ своимъ ученикамъ, т. е. новонасажденной имъ церкви. А чему обрекаетъ себя розг, не творящая плода, не пребывающая на лоз — доказывать нечего….
Пребывать во Христ значитъ пребывать врнымъ его завту, а не сказалъ ли Христосъ, что ‘царство Мое не отъ міра сего’? Если не отъ міра сего, то не можетъ оно быть обращено въ царство отъ міра — въ царство земное, въ учрежденіе государственное. Не сказалъ ли Христосъ: ‘Божіе Богови и кесарево кесареви’? Спрашивается, вра есть дло ‘кесарево’ или ‘Божіе’? А такъ какъ вра есть свободное дйствіе духа,— самое свободное, какое существуетъ, безъ котораго и вра не есть вра, а нчто подобное ‘розг’, на лоз не пребывающей и изсыхающей, такъ какъ, однимъ словомъ, вра есть движеніе къ Богу самой совсти человка,— то опять спрашиваемъ: совсть, какъ основаніе вры, есть ли ‘Божіе’ или ‘кесарево’? Дале, церковь,— это тло Христа, по выраженію апостола,— есть ли ‘Божіе’ или ‘кесарево’? Отвтъ на это, несомннно, одинъ: все это Божіе, а не кесарево, а подъ словомъ ‘кесарево’ разумется здсь вся область государственная. Если таковъ прямой завтъ Христа, то какимъ же образомъ М. П. Погодинъ настаиваетъ на томъ, чтобы несомннно ‘Божіе’ было не Богови, а ‘кесарева’,— чтобы за правильностью вры забота при надлежала ‘кесарева’, т. е. государству? Если ‘кесареви’ или государству поручена будетъ опека надъ врою, религіозною совстью и тломъ Христа — церковью, однимъ словомъ, надъ ‘Божіимъ’, то вдь Божіе будетъ уже не Богови, а ‘кесареви’, или, выражаясь знакомымъ М. П. Погодину языкомъ старыхъ грамотъ, тянуть уже не къ Богу, а къ государству. А если такъ, то не искажается ли симъ въ церкви завтъ Христовъ? А если искажается, если церковь измняетъ въ самомъ основномъ своемъ принцип Христову завту,— то не отрекается ли она симъ отъ самой себя, отъ собственной причины бытія, не осуждаетъ ли она сама себя на мертвенность и безплодіе?
И въ самомъ дл, даже не приводя, какъ выражаются наши старообрядцы, ‘доказательствъ отъ Писанія’, ясно и несомннно, что государственная опека ослабляетъ и искажаетъ, въ самомъ ея характер, внутреннюю самодятельность церкви,— что, при защит правоврія и цлости Христова стада мечомъ государственнымъ, упраздняется мечъ церковный. Церковь немыслима препоясанная мечомъ государственнымъ — символомъ принужденія и насилія, ея единственный мечъ — слово Божіе, предполагающее свободное убжденіе и свободную совсть.
Не налагай на правду Божью
Гнилую тяжесть латъ земныхъ,
сказалъ нашъ поэтъ,— а что же такое эта опека надъ церковью, какъ не тяжесть латъ земныхъ,— гнилая потому, что все земное, коночное, ограниченное пространствомъ и временемъ — условно, преходяще и гнило. Государственная опека вводитъ начало вншней, наружной, формальной правды, государству единственно доступной, въ такую область, которая, какъ мы оказали, можетъ быть жива только правдою внутреннею, нравственною, слдовательно началомъ совершенно противоположнымъ. Государственная опека по необходимости стремится замнить организмъ механизмомъ и живыя отправленія органическія — механическою правильностью. Государственная опека усыпляетъ бодрствованіе и бдительность церкви. Опираясь на полицію, церковь какъ бы признаетъ недостаточность, неблагонадежность своей опоры — опоры Божіей,— другими словами, отрицаетъ ее. Опираясь на полицію, она уже перестаетъ, тмъ самымъ, опираться на опору Божію, ибо эта послдняя такого свойства, что только тогда и служитъ опорой, когда на ней одной зиждется зданіе,— подобно тому, какъ не можетъ быть иного кумира разв Бога, нельзя ставить кумира рядомъ съ Богомъ: это значило бы или кумира возводить въ Бога, или Бога низводить на степень кумира….
Взглянемъ на дло и съ другой стороны. Требованіе свободы совсти въ церкви признается у насъ, какъ видятъ читатели, чуть ли не посягательствомъ на цлость церкви, нарушеніемъ ея правъ на государственную защиту. Но не полнйшая ли свобода совсти лежала въ основаніи церкви апостольской и первыхъ трехъ вковъ христіанства? Не росла ли и разцвтала пышнымъ цвтомъ эта церковь, не только не подъ защитою кесаревой, но при гоненіяхъ кесаревыхъ? Могло ли даже вмститься въ понятія истинно-врующихъ, въ т первые три вка, что для церкви необходима вншняя принудительная власть, которая бы загоняла овецъ въ стадо Христово и держала ихъ въ овчемъ двор, какъ въ тюрьм?… Многоуважаемый редакторъ ‘Русскаго’ говоритъ: ‘На извстной высот сознанія, развитія,— о, кто будетъ оспаривать святость правила о свобод совсти!’ Стало-быть, въ первые три вка христіанства, когда святость правила о свобод совсти находила полное себ примненіе, и никто этой святости и не оспаривалъ,— христіанское человчество стояло на высшей степени сознанія и развитія, чмъ въ наше время? Выходитъ такъ. Когда же это христіанское человчество, или когда же церковь спустилась съ высоты той степени ‘сознанія и развитія’, при которой, въ теченіи первыхъ трехъ вковъ, была умстна свобода совсти? Не съ того ли самаго времени, какъ ‘Божіе’ отдало себя подъ покровительство кесарево, стало ‘кесареви’, а не ‘Богови’? Не съ того ли самаго времени, какъ церковь получила ‘права’ и внесла въ свою жизнь начало государственное, мру государственную, и на правду Божью, по выраженію Хомякова, налегла ‘Тяжесть латъ земныхъ’? Не съ того ли времени, какъ вра стала повряться врностью всовъ государственныхъ? Не съ того ли времени, какъ въ сферу церкви, въ сферу духа вторглось преобладаніе ‘буквы’, ‘письма’, т. е. формализма — вншняго, государственнаго закона? и не долженъ ли былъ этимъ преобладаніемъ убиваться духъ — тамъ, въ той области, для которой именно сказано слово, что буква мертвитъ, а духъ животворитъ?
Но требованіемъ ‘свободы совсти’, возражаютъ намъ, вы отворяете настежь дверь всякимъ соблазнамъ,— всякимъ волкамъ въ одежд овчей, которые придутъ и расхитятъ стадо. Нтъ, мы только будимъ спящихъ пастырей стада, призываемъ ихъ стать самимъ на страж, смнивъ полицейскую стражу,— призываемъ на борьбу съ соблазнами, на ту борьбу, которая одна и въ силахъ ихъ побдить. Никакая полиція не оградитъ церковь отъ соблазна, ее можетъ оградить только ея собственный мечъ — слово Божіе,— и требованіе свободы совсти есть не что иное какъ требованіе, чтобы вынутъ былъ изъ ноженъ, обнажился и снова изощрился сей мечъ — заброшенный, заржавленный и притупленный. Взявъ на себя огражденіе церкви отъ натиска видимыхъ соблазновъ, государственная власть безсильна однако же оградитъ ее отъ внутренняго растлнія, которое не отъ чего другаго и происходитъ, какъ отъ вторженія въ ‘царство не отъ міра сего’, въ область Божію, начала мірскаго, вншняго,— мертвящей буквы, вмсто животворящей силы духа. Этой силы животворящей не дастъ никакая сила государственная, и безъ этой силы животворящей церковь безсильна,— хотя бы вс силы земныя стеклись на ея защиту… Соблазны! Но 15 милліоновъ нашихъ старообрядцевъ, сектантовъ, раскольниковъ, не краснорчиво ли свидтельствуютъ о несостоятельности всякой полицейской опеки въ дл совсти и въ вопросахъ вры! Не старая ли истина, что гоненія на вру только усиливаютъ ея притягательную власть, раздуваютъ религіозную искру до лютаго пламени и религіозное убжденіе до фанатизма? Слдовательно, гд же практическая польза отъ полицейскаго стсненія совсти? Даже съ вншней, утилитарной, даже съ государственной точки зрнія не оказывается никакой выгоды въ полицейской опек. Соблазны!.. Не читали ли мы вс, недавно, объясненіе пастора одной изъ нашихъ южныхъ нмецкихъ колоній по поводу секты въ которую обратилось уже нсколько сотъ русскихъ крестьянскихъ семействъ, и которой особенность для насъ, Русскихъ, заключается преимущественно въ томъ, что русскіе мужики, не понимая славянской, читаютъ нмецкую Библію, заставляя ее себ переводить, поютъ нмецкіе псалмы и отличаются безукоризненно-чистою жизнью? Какъ извстно, русская полиція, ограждая правовріе, засадила этихъ ‘штундовцевъ’ въ острогъ, въ качеств гражданскихъ преступниковъ (вполн ли это согласно съ теоріей ‘Русскаго’?), и производитъ надъ ними слдствіе. Пасторъ,— объясняя, что ‘штунда’ не есть особая секта, а только выраженіе потребности врующихъ стать въ боле непосредственное, живое и живительное общеніе съ Христомъ независимо отъ оффиціальной церкви,— доказываетъ, что для совращенія православныхъ въ союзъ штундовцевъ никогда не употреблялось никакихъ соблазновъ, ни даже проповдей. Въ нее соблазнялись люди только житіемъ самихъ штундовцевъ, примромъ ихъ чистыхъ нравовъ, рядомъ съ безнравственностью православныхъ прихожанъ, которымъ православные священники, полагаясь на силу полицейской опеки, не позаботились даже ни разу преподать знаніе молитвы Господней… Ужь не нужно ли, для предупрежденія соблазновъ, воспретить иноврцамъ честное и чистое житіе и заставить ихъ не отличаться нравственностью отъ послдователей господствующей и покровительствуемой государствомъ ‘кесаревой’ церкви? А между тмъ для насъ несомннно, что истина только въ православномъ ученіи,— и потому-то такъ и нужно для нашей церкви обновленіе и возрожденіе въ дух Христа и въ свобод Христа! Но никакая вншняя сила въ мір не можетъ исправить запустнія на мст свят,— напротивъ, она и производитъ это запустніе, ибо мертвитъ, глушитъ, сушитъ и душитъ всякую духовную производительность. Для этой производительности единое есть на потребу — свобода, которая для нея то же, что воздухъ и свтъ для всякой земной растительности.
Что выражается требованіемъ свободы совсти? Для кого и для чего оно нужно? Для торжества ли лживыхъ и суеврныхъ ученій? Выражается ли этимъ требованіемъ состраданіе къ расколу или простое увлеченіе современными либеральными требованіями цивилизаціи, прогресса и проч.? Ничуть не бывало. До цивилизаціи и прогресса намъ и дла нтъ, ибо превыше всякой цивилизаціи и прогресса идеалъ препоставленный человчеству Христомъ, и требованіе свободы совсти опирается лишь на самомъ слов Божіемъ. Требованіе свободы совсти — есть требованіе свобода для самой церкви,— эта свобода необходима для ея собственной жизни духа, для ея торжества, для ея побдъ. Свобода совсти — значитъ возвращеніе ‘Божіяго Богови’ и ‘кесарева кесареви’,— значитъ свобода отъ опеки государственной. А свобода отъ опеки государственной есть свобода отъ ‘гнилой тяжести латъ земныхъ’ — другими словами, отъ удушливыхъ объятій земнаго, полицейскаго покровительства. Въ какой степени свобода совсти, слдовательно и свобода самой нашей русской православной церкви стснена полицейской опекой,— въ какой степени проникла въ нее стихія государственная,— это мы уже отчасти показали въ нашихъ статьяхъ и полагаемъ посвятить этому вопросу не одну статью, равно какъ и вопросу о государств — какъ вншнемъ выраженіи народнаго духа и православнаго общества. Теперь же въ заключеніе скажемъ только, что мы вполн понимаемъ, какъ важны и святы предметы, о которыхъ мы позволили себ разсужденіе,— какъ должна казаться дерзновенною наша ршимость толковать въ журнальныхъ статьяхъ о вопросахъ, касающихся нашей святой церкви. Но разв не столь же дерзновенно (а по нашему мннію, еще дерзновенне) требовать государственнаго вмшательства въ церковь и полицейской опеки надъ совстью и врой, требовать хоть бы церковной цеввуры для частныхъ религіозныхъ мнній, какъ и требовать свободы совсти и ограждать свободу церкви отъ узъ и путъ полицейскаго покровительства?
‘Идже духъ Господень — ту свобода’, и гд нтъ свободы, тамъ нтъ и духа Господня. Позволительно ли желать, чтобы пребылъ съ церковью духъ Господень?…