Аркадий Аверченко.
Ответ читателю Дремлюгину
Аркадий Аверченко.
Ответ читателю Дремлюгину
Аркадий Аверченко
—————————————————————-
Ответ читателю Дремлюгину, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1911
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Читатель Дремлюгин прислал мне письмо по поводу стихотв.боренияц Саши Черного о Корнее Чуковском, помещенного в No 11 журн. ‘Сатирикон’.
Читатель Дремлюгин спрашивает:
— ‘Удобно ли писателю критиковать критика?’
Отвечаю:
— Почему же? Ведь, насколько известно, на право критиковать кого либо — промысловое свидетельство не выбирается, и всякий по своему таланту и разумению может детально разобрать литературную физиономию ближнего своего.
А дальше читатель Дремлюгин уже с некоторой непоследовательностью запрашивает:
— Ну, а вы? Что скажете вы о Корнее Чуковском? Небось, побоитесь сказать о нем что-нибудь? Хороший он критик, по-вашему?
Вопрос насчет боязни немного провокаторский, но я иду на него и скажу о Чуковском несколько слов.
У Чуковского задатки хорошего критика, только ему нужно бросить его знаменитый эффектный прием, который, пока его не разгадаешь, производит ошеломляющее впечатление, разгаданный — этот прием утомляет и обесценивает весь труд критика — почти всегда кропотливый и упорный труд…
Прием же это такой (иллюстрирую его наглядным примером):
Предположим, К. Чуковский собирается написать несколько хвалебных слов о ‘Сатириконе’. Не знаю процесса его работы, но уверен, что раньше всего он четко и крупно выведет заглавие. Оно должно ни к чему не обязывать в дальнейшем, но должно быть звонким, ошеломляющим, останавливающим внимание, как выстрел, направленный в затылок вашего соседа:
‘Ваше сиятельство, прокачу!’
‘Двуногое в наглазниках’
‘Устрицы и морское дно’
Затем критик разворачивает том ‘Сатирикона’ и… здесь начинается его трагедия. Первый рисунок, первая статья, приковавшая его внимание, всецело овладевает им, и он уже не обращает внимания ни на другие статьи, ни на другие рисунки. Он ищет только однородных с первыми, потому что это ему нужно, потому что на этом он строит всю статью, потому что и н а ч е о н н е м о ж е т. И он лихорадочно перелистывает книгу и ищет, ищет…
Предположим, первый рисунок ему попался такого сюжета: ‘дама раздевается перед зеркалом’ — и вот, отравленный раздевающейся дамой Чуковский бешено перелистывает журнал и ищет, ищет, ищет, ищет — т о л ь к о р а з д е в а ю щ и х с я дам…
Если в 50 номерах их наберется десять душ — Чуковский доволен. Штат Чуковского полон, и он начинает:
— ‘Сатирикон’ по горло занялся альковными интересами. Его алтарь — это кровать, его храм — уборная пикантной дамочки… В No 1 дама раздевается перед зеркалом, в No 6 она лежит в постели, в No 18 она купается… А что вы видите в No 36? Муж застает у нее любовника! Итак, от сатиры, от политики — к дамским подвязкам!..
Он шуршит и шуршит листами книги, и все сатирические, политические и общественные темы пустыми белыми пятнами пробегают перед его глазами, ибо он ищет только раздетую даму и только на этом шатком основании возводит всю причудливую постройку.
Он даже выберет 12 дам, но в дело пустит не всех — душ восемь (он очень хитер и запаслив), а потом, когда, распределив их по номерам, подведет итог сатириконской распущенности, вдруг с невинным видом спросит медовым голосом:
— Вы сомневаетесь? Так вот вам еще 4 женщины (NoNo 9, 20, 37 и 51), и все раздеваются, и все изменяют мужу!.. Вот вам и ‘Сатирикон’.
И читатель ошеломлен этой виртуозной статистикой, этой огненной ракетой…
Все это пересыпается неожиданными сравнениями, странно звучащими сопоставлениями — и чем непривычнее для уха эти сопоставления — тем лучше.
Я уверен, что он мог бы ‘Сатирикон’ сравнить с колесницей Джеггернаута, Сашу Черного — со скетинг-рингом, а меня, Аркадия Аверченко — с Ницше или (ему это все равно) с веселой устрицей.
Пиротехника — интересная забава, но это не дело, и если г. Чуковский переделает свои ракеты в добрый, честно горящий факел — я первый буду приветствовать его.
Вот что, г. Дремлюгин.
19 марта 1911 г.
P. S. Вчера я отправил эту статью в набор, а сегодня утром наткнулся в газ. ‘Речь’ на статью г. Чуковского, где он, между прочим, говорит и о ‘Сатириконе’ и обо мне.
Я не хочу драпироваться в тогу пророка и удивительного прозорливца… Нет ничего чудесного в том, что я вчера угадал почти все, что было прочитано мною сегодня у Чуковского: и десяток раздевающихся дам с указанием NoNo журнала, и А. Аверченко, сопоставленный с Ницше, Байроном и Ибсеном, и устрица, сопоставленная с океаном, и даже заглавие статьи почти угадано мною:
— ‘Устрицы и океан’.
И ничего в этом — повторяю — нет чудесного. Весь секрет в том, чтобы угадать — от чего критик начнет в данной статье танцевать: от печки, от раздевающихся дам или от устрицы.
Нужно найти только ключ к пьесе.
А уж Чуковский в своем веселом танце сумеет, джигитуя, на ходу подобрать с указанием страницы и строки сверху или снизу — дюжину печек, десяток раздевающихся дам и сотню-другую устриц, ‘с солью-перцем, собачьим сердцем’, как кричат бойкие пирожники.
20 марта 1911 г.
Впервые: ‘Сатирикон’. No 14 / 1911.