ОТПЛАТИЛЪ.
ОТПЛАТИЛЪ.
Разсказъ Джорфсъ Гэль Томасъ.
Окъ Лоджъ.
Твой любящій
Отецъ.’
‘Юный Читатель’, No 24, 1899
Отплатил, Гэль-Томас Джорфс, Год: 1899
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Причина, которая заставила насъ поссориться, была ничтожная, но она затронула мое тщеславіе, и поэтому я былъ непреклоненъ въ своемъ гнв.
Мн жилось прекрасно въ Вестъ-Клиффской школ, и такъ какъ я хорошо шелъ, то было ршено, что я останусь въ ней до будущаго лта, когда мн минетъ 18 лтъ. Можете поэтому судить о моемъ огорченіи, когда въ одинъ прекрасный день я получилъ неожиданное письмо отъ моего отца:
‘Милый Джэкъ, къ сожалнію, мн приходится сообщить теб непріятную новость, но ты теперь достаточно великъ, чтобы начать понимать, что на этомъ свт кром радостей существуютъ и горести, и ихъ-то намъ теперь какъ разъ приходится вкусить.
За послднее время мои дла шли плохо и въ будущемъ, или, по крайней мр, въ теченіе многихъ лтъ, мы будемъ гораздо бдне и должны сократить вс расходы. Мы перезжаемъ въ маленькій домикъ, и я пишу теперь д-ру Монкгаусъ, чтобы сообщить ему, что я долженъ взять тебя изъ школы. Надюсь, что это тебя не слишкомъ огорчитъ, вспомни, что ты почти уже мужчина и долженъ мужественно смотрть на жизнь.
Я хочу помстить тебя въ контору М-ра Гудзонъ въ сентябр.
Сейчасъ мн некогда больше писать. У меня слишкомъ много дла.
Пока прощай, мой мальчикъ.
Вотъ-то былъ для меня ударъ! Я былъ ученикомъ шестаго класса высшей школы, мн жилось прекрасно, мальчуганы изъ низшей школы смотрли на меня подобострастно и трепетали предо мной, а товарищи считали меня за счастливца и сынка богатаго отца, намревающагося послать его въ Оксфордскій университетъ.
И вс мои надежды внезапно разлетлись. У меня былъ разговоръ наедин съ директоромъ школы, докторомъ Монкгаусъ. Онъ очень жаллъ меня, сказалъ, что ожидалъ для меня лучшаго и что будетъ очень огорченъ, если я уду. Но это не было утшеніемъ, и я вышелъ изъ его кабинета съ вытянутымъ лицомъ и съ тяжелымъ сердцемъ. На поворот я случайно столкнулся съ молодымъ Фредомъ Стюартъ. Съ Фредомъ мы были большіе друзья. Это былъ ученикъ четвертаго класса высшей школы. Онъ смотрлъ на меня съ подобающимъ обожаніемъ мальчика четырнадцати лтъ, носящаго еще дтскіе воротнички на ‘мужчину’ семнадцати, носящаго ‘галстукъ’, и мн нравилось оказывать ему покровительство въ силу моего исключительнаго положенія.
Но я дйствительно очень любилъ его, хотя боюсь, что не цнилъ его дружбы такъ, какъ онъ цнилъ мою.
— Что съ тобою, старина?— сказалъ онъ.— У тебя видъ, точно тебя побили въ драк.
— Хорошо, если-бъ было только такъ,— отвчалъ я съ уныніемъ.— Я получилъ извстія, которыя куда хуже всякой драки. Я долженъ бросить школу и ухать въ эту вакацію.
— Ухать! Нтъ, не можетъ быть!— и онъ смотрлъ на меня съ огорченіемъ.
— Да, я долженъ ухать — кром шутокъ.
И затмъ, чтобы излить свое горе, я разсказалъ все.
— Скверная штука, вотъ что я скажу. Намъ ужъ не придется уходить съ тобой на полдня по праздникамъ, — разсуждалъ онъ грустнымъ тономъ.— Мн будетъ очень скучно безъ тебя, пріятель. Ты былъ страшно добръ ко мн.
— Вздоръ,— сказалъ я.— Но помни, что ты ничего не долженъ говорить объ этомъ товарищамъ. Я вовсе не желаю, чтобы они подняли меня на смхъ, или, чтобъ этотъ мужикъ Вильсонъ позволилъ себ что-нибудь. Ты знаешь, я бы теб никогда не простилъ, если-бъ ты сказалъ кому-нибудь хоть слово.
Онъ твердо общалъ ничего не говорить. Время шло, и я начиналъ понемногу примиряться съ своей судьбой.
Но разъ, въ среду посл обда, я случайно шелъ по корридору и, проходя мимо комнаты для приготовленія уроковъ, услышалъ, что тамъ разговаривали нсколько мальчиковъ.
Въ этомъ не было ничего необыкновеннаго, но звукъ моего имени заставилъ меня насторожить уши. Говорилъ Вильсонъ, и слова ясно доносились черезъ полуоткрытую дверь, такъ что я невольно услышалъ ихъ: ‘Недурная штука! Онъ всегда задавалъ тонъ, а теперь его посадятъ на его настоящее мсто. Бьюсь объ закладъ, что ему трудненько будетъ пробиваться въ жизни. Господа, мы, конечно, время отъ времени будемъ собирать ему по нсколько мдяковъ’.
Эта шутка вызвала смхъ со стороны его пріятелей, и лицо мое вспыхнуло. Уязвленный до послдней степени, я не остался слушать дальше, а быстро зашагалъ вдоль корридора, лицо мое пылало отъ ярости и горя.
Подумать, что Фредъ могъ мн такъ ужасно измнить, предать меня на соболзнованіе всей школы!
Мысль о моемъ униженіи сводила меня съ ума. На меня, который въ своей глупой гордости всегда считалъ себя за особу, стоящую несравненно выше остальныхъ, теперь будутъ смотрть сверху внизъ, какъ на нищаго, которому даже не на что дальше учиться въ школ!
Достаточно непріятно быть бднымъ, думалъ я, нехватаетъ еще униженія, чтобы кто-нибудь зналъ объ этомъ.
Какъ бы я хотлъ отплатить зменышу, который все это устроилъ! Это, конечно, Фредъ Стюартъ разсказалъ имъ! Продолжая мои грустныя размышленія, я уже прошелъ площадку, какъ вдругъ, увидлъ преступника, идущаго ко мн. Я такъ спшилъ, что едва усплъ замтить озабоченный видъ его лица, когда онъ началъ оправдываться.
— Видишь-ли, старина, я страшно огорченъ, но выслушай меня…
Но я не захотлъ ничего слушать.
— Ахъ ты, предатель, никогда больше не смй со мной разговаривать,— и я сердито оттолкнулъ его въ сторону и направился въ свой классъ.
Черезъ нсколько минутъ раздались робкіе шаги въ корридор и вслдъ за тмъ стукъ въ дверь моей комнаты.
Отвта нтъ.
Короткое молчаніе, затмъ опять стукъ въ дверь.
Отвта не послдовало.
Еще пауза, и я распахнулъ дверь и сталъ передъ нимъ.
— Я говорю, старина, — взволнованнымъ голосомъ началъ онъ.— Я и не думалъ говорить кому-нибудь объ этомъ, право-же. Они выпытали объ этомъ у меня совсмъ случайно. Если ты только дашь мн объяснить…
— Нтъ, не желаю. Ничего не хочу больше объ этомъ слышать. Можешь убираться, и чмъ скорй, тмъ лучше!
Онъ отшатнулся, и я грубо захлопнулъ за нимъ дверь.
Что мн было длать! У меня было полдня свободныхъ. Я не могъ учиться и былъ не въ расположеніи спуститься внизъ къ крокету. Прекрасная мысль! Мн вздумалось идти удить рыбу.
Это былъ какъ разъ успокаивающій родъ занятій, въ которомъ я нуждался, ибо былъ въ дурномъ настроеніи. И такъ, я сошелъ къ морю по низкой узкой терасс, которая огибаетъ конецъ плотины, такъ хорошо извстной постителямъ Б.
Прикрпивъ дв или три удочки, я сталъ ходить взадъ и впередъ, подставляя лице прохладному свжему втерку и прислушиваясь къ успокаивающему монотонному плеску моря вокругъ плотины.
Такъ проходило время. Рыба ни разу не клюнула.
Я ужъ началъ отчаиваться въ удач, когда невдалек завидлъ знакомую фуражку Вестъ-Клиффской школы, а въ слдующую затмъ минуту разглядлъ, что это не кто иной, какъ Фредъ. Онъ, вроятно, слдовалъ за мной на разстояніи и бродилъ все время кругомъ.
Когда мой взглядъ упалъ на него, мн показалось, что онъ умоляющими глазами смотритъ на меня, но я нарочно повернулся къ нему спиной и обратилъ все свое вниманіе на удочки.
Я уже начиналъ немножко раскаиваться въ своей рзкости. Но, спрашивалъ я себя, зачмъ я буду мириться? Во всякомъ случа не теперь. Я сначала хорошенько проучу его, чтобы онъ помнилъ на будущее время, а потомъ прощу.
Принявъ это ршеніе, я снова занялся своими удочками.
Но вдругъ произошло нчто неожиданное. Нагнувшись впередъ надъ водой, я довольно сильно уперся объ желзную перекладину перилъ, не замчая, что она не была прикрплена какъ слдуетъ на концахъ, какъ вдругъ она поддалась подъ напоромъ моего тла, и я упалъ прямо лицомъ въ воду.
Хотя я былъ не Богъ всть какой пловецъ, все-таки мн удалось бы выбраться безъ труда, но къ несчастью при паденіи мои ноги запутались въ удочкахъ. Чмъ больше я барахтался, тмъ боле запутывался. Къ тому-же я порядочно наглотался воды и уже настолько растерялся, что съ каждымъ мгновеніемъ терялъ силы въ свойхъ отчаянныхъ попыткахъ выплыть.
Что было дальше — я не знаю, но мн смутно помнится, что я видлъ, какъ на минуту лицо Фреда наклонилось надо мной. Мн разсказывали потомъ, что я потерялъ сознаніе и непремнно-бы потонулъ, если-бъ не какой-то прохожій, который, увидвъ мою гибель, бросился въ лодку, быстро подплылъ ко мн и втащилъ меня въ нее.
Когда я снова открылъ глаза, кругомъ меня толпилось множество народу. ‘Дайте ему глотокъ водки, онъ приходитъ въ себя’, сказалъ чей-то голосъ. Потомъ къ моимъ губамъ поднесли фляжку, и я очнулся. ‘Какъ вы себя чувствуете, можете-ли вы стоять?’ — ‘Да, мн совсмъ хорошо, благодарю’. И я, шатаясь, приподнялся на ноги. Вдругъ я вспомнилъ о Фред. ‘А что другой, мой товарищъ? спросилъ я боязливо.
Вмсто отвта мн показали на маленькую кучку людей, стоящихъ невдалек. ‘Боюсь, что онъ очень плохъ’, сказалъ одинъ изъ толпы, ‘онъ не пошевельнулся съ тхъ поръ, какъ его вытащили. Ждутъ доктора’.
Я пробрался, какъ могъ живе, сквозь толпу, и картину, которая мн представилась, я никогда не забуду. Какой-то человкъ разостлалъ свой сюртукъ на колняхъ, и на немъ лежала голова Фреда Стюартъ, но какъ непохоже было это лицо на то, которое я такъ хорошо зналъ! Теперь оно было блдно, какъ смерть, и кровь запеклась въ его волосахъ.
Пока я стоялъ, глядя на него какъ окаменлый, произошла суматоха, и пришелъ докторъ. Онъ наклонился надъ нимъ на нсколько секундъ и потомъ поднялъ глаза и покачалъ головой.
— Слишкомъ поздно,— сказалъ онъ, — бдный мальчикъ.
Умеръ! не можетъ быть, чтобъ онъ умеръ! Нтъ, это было невозможно: это казалось такъ несправедливо, такъ внезапно и мн такъ захотлось сказать ему, что мы опять друзья… Я не сознавалъ раньше, какъ я его любилъ. Намъ часто приходится терять друзей, прежде чмъ мы оцнимъ ихъ, какъ слдуетъ.
Да, онъ былъ мертвъ. Я не могъ поврить, что это правда. Это было слишкомъ ужасно. Какъ во сн я видлъ, что его унесли на носилкахъ.
Какъ я помню этотъ день! Вся природа казалась печальной, вся жизнь — упрекомъ. Въ моемъ воображеніи все вставало лицо мальчика съ умоляющимъ выраженіемъ, и я чуть не рыдалъ отъ отчаянія, когда вспомнилъ, какъ я обошелся съ нимъ.
Какими ничтожными казались мн теперь мои разсужденія. ‘Я прощу его потомъ’. А теперь… теперь этого ‘потомъ’ больше не было. Онъ умеръ, умоляя меня о дружб, и я далъ ему умереть, неумолимо оттолкнувъ его отъ себя. А онъ отдалъ свою жизнь на то, чтобы спасти меня.
Когда онъ нырнулъ съ плотины, чтобы помочь мн, онъ не усплъ отвести перекладину, упавшую въ воду, и его голова ударилась о желзный брусъ перилъ. Его подняли въ ту минуту, какъ меня вытащили… подняли уже мертваго.
Весь этотъ день и ночь, и дни до его погребенія то-же раскаяніе терзало меня. Все снова я вызывалъ въ своемъ воображеніи счастливые часы, проведенные нами вмст, и ненавидлъ себя, когда вспоминалъ, какъ я отказался помириться.
На школьныхъ молитвахъ я механически повторялъ молитву, какъ вдругъ при словахъ: ‘оставь намъ долги наши якоже и мы’ — я вздрогнулъ. Какъ я смю произносить ихъ?
Никто не знаетъ, что я перестрадалъ за эти дни. Вс думали, что это было просто горе о потерянномъ друг. Его отецъ — у него не было матери — пожелалъ меня видть передъ отъздомъ посл похоронъ, онъ ласково говорилъ со мной, какъ съ другомъ своего сына и просилъ, чтобы я навщалъ его впослдствіи, если мои родители позволятъ. Онъ сказалъ, что ему было бы пріятно видть около себя того, кто любилъ его сына.
Но я ничего не могъ ему сказать. Мое горе не могло найти облегченія, и я наврно заболлъ бы, если бы приближеніе конца моего пребыванія въ школ и вступленіе въ дятельную жизнь неизбжно не развлекло моихъ мыслей.
Много лтъ прошло съ того памятнаго дня. Часто мн представляется искушеніе не простить обиды, но въ моей памяти всегда встаетъ умоляющее молодое лицо, просящее о примиреніи.
Злоба и мстительность исчезаютъ во мн, какъ только я вспомню маленькую могилку на Б-омъ кладбищ, съ надписью внизу:
‘Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положитъ за други своя’…