ОТДЛЕНІЕ НАРОДНОЙ ШКОЛЫ.
ОТДЛЕНІЕ НАРОДНОЙ ШКОЛЫ.
ИЗЪ ПАМЯТНОЙ КНИЖКИ НАРОДНАГО УЧИТЕЛЯ.
——
——
К. Листовъ.
‘Отечественныя Записки’, No 12, 1879
Отделение народной школы, Калистов Флавиан Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 33 минут(ы)
Въ конц января 1875 года, счастливый случай далъ мн возможность познакомиться съ однимъ очень характернымъ явленіемъ русской жизни — съ отдленіемъ народной школы. Среди самаго разгара школьной работы, среди глубокой зимы, я находился въ глухомъ захолустьи одной изъ сверо-западныхъ нашихъ губерній и здсь столкнулся съ однимъ своимъ случайнымъ знакомымъ — учителемъ народной школы и руководителемъ цлой дюжины отдленій. Присмотрвшись къ ‘пану профессору’, какъ величаютъ мстные жители учителей народныхъ школъ, я замтилъ въ немъ довольно обыденнаго, казеннаго, самаго дюжиннаго сельскаго учителя, не одареннаго ни познаніями, ни умомъ, ни особеннымъ нравственнымъ смысломъ, ни даже преданностію своему длу. Онъ былъ учителемъ потому, что этимъ хлбъ добыть можно, потому что другой боле прибыльной работы не знаетъ, въ другую дорогу пуститься не уметъ. Тмъ интересне для меня было узнать, чмъ же скажется руководительство такого учителя на цлой дюжин отдленій народной школы? Вялый, подневольный работникъ въ своей собственной школ, ужели онъ способенъ что-нибудь дать отдленію, заброшенному, выросшему произвольно въ глуши подъ всевозможными невзгодами? Безъ сомннія, та же сухость, та же черствость, то же безучастіе, которыя ежедневно вноситъ онъ въ свою школу, внесутся имъ и въ отдленіе, а какой же плодъ могутъ дать эти свойства въ работ, требующей искренней преданности и любви?.. Хорошо еще, если ничего не прибудетъ отъ этого — ни хорошаго, ни дурного — а ну, какъ дурное только?.. Вотъ какіе вопросы интересовали меня во время сборовъ въ путь на ревизію отдленій.
Холодъ, вьюга-мятель, сугробы снга по сторонамъ дороги, свистъ втра и визгъ полозьевъ, а кругомъ убогая, жалкая картина блорусскихъ полей, въ блоснжномъ саван, окаймленная кой-гд тощимъ лскомъ и еще боле тощимъ болотнымъ кустарникомъ. Сидишь въ саняхъ, убогихъ блорусскихъ саняхъ въ плетеной изъ ивовыхъ прутьевъ корзин — мерзнешь съ головы до ногъ, прислушиваешься къ вою втра, хоронишь отъ него и лицо, и руки, и уши, и голову, и ршительно ни о чемъ другомъ не думаешь, какъ только о томъ, гд бы поскоре укрыться, какъ бы добраться до хаты, стряхнуть съ себя снгъ, холодъ и неподвижность. Но желанная хата далеко и блорусскія деревни разбросаны во вс стороны, за непроходимыми дорогами, за цлыми горами снга, и втеръ пронизываетъ до мозга костей, цпенитъ вс члены и только злость развязываетъ языкъ и заставляетъ произносить звуки, слова, рчи…
— Понятно… да, теперь я понимаю, почему завелись отдленія народной школы! съ злой гримасой и дрожью въ голос начинаю я рчь съ ‘паномъ профессоромъ’ на пути въ отдленія..
— Почему же? равнодушно подчеркиваетъ онъ мои слова.
— Потому что заставить ребятъ таскаться въ школу за нсколько верстъ по такимъ полямъ и дорогамъ, гд втеръ никогда не унимается, а снгъ переметаетъ вчно дорогу, гд въ весну и осень непроходимая грязь, гд прежде чмъ добраться до школы, придется семь разъ замерзнуть или, по крайней мр, отморозить носъ, лицо, руки, ноги, пятьдесятъ разъ вываляться въ снгу, а, пожалуй, чего добраго, попасться на зубы голодной ста волковъ, заставить ребятъ таскаться въ школу за 3, 4, 5, 6 и иногда за 7 и боле верстъ при такихъ условіяхъ невозможно, а если и возможно, то безчеловчно, безумно…
— Такъ, такъ… Только объ этомъ у насъ мало заботятся, привыкли! отвчаетъ ‘панъ профессоръ’.
— Да помилуйте, у всхъ ребятенокъ и одежонка-то втромъ подбита, дырами покрыта, живыми нитками сметана!
Да, почти у всхъ, у большинства-то ужь наврно.
— И этого мало?
— По нашему, выходитъ маловато. Еслибъ только это, то ребята ходили бы въ школу и изъ дальнихъ деревень.
— Что же еще?
— Очень много…
— Напримръ?
— Напримръ — тснота моей школы и недостатокъ человческихъ силъ справиться одному съ двумя сотнями дтей.
— Зачмъ одному!
— Другихъ-то, видите ли, нтъ еще, не наросли, а и наросли — такъ еще не выучились. А потомъ и средствъ не скопили мы столько для школъ…
— Но и въ отдленіи кто-нибудь учитъ же, и ученье это не даромъ же обходится?
— А вотъ присмотритесь сегодня, кто учитъ. Только того разв не увидите, какъ у насъ въ школу волость сгоняетъ ребятишекъ по приказанію мстнаго начальства. Понятно, это тоже вліяетъ на размноженіе отдленій. Въ школу ужь очень трудно гонять ребятяшекъ — ну, дома и устраиваютъ отдленіе. Это позволяется.
— Безконтрольно?..
— Ну, нтъ, контроль есть.
— Это кто же?
— Контроль-то? Это мы. Впрочемъ, кром учителей народныхъ школъ, въ отдленіе, если оно на дорог стоитъ, иногда зазжаетъ инспекторъ народныхъ училищъ. Только рдко. А впрочемъ, что тутъ разговаривать. Вы голодны еще, а я ужь нался здшней каши. Вотъ отвдайте-ка сегодня, тогда и потолкуемъ. Да и ждать не долго — вонъ и вёска, деревня…
Присматриваюсь. За пригоркомъ, въ лощин, среди горъ снга, вся зарытая, похороненная въ сугробахъ, вырисовывается жалкая блорусская вёска. Не веселую думу вызываетъ видъ великорусской деревни, но еще темне ростутъ думы при взгляд на убогую блорусскую вёску. Лтомъ, повитая зеленью, она еще уметъ обмануть глазъ, но зато зимой, среди благо снга, курныя хаты, крытыя соломой, подпертыя и защищенныя отъ снга и втра дровами, занесенныя со всхъ сторонъ почти до самой верхушки снжными сугробами, съ безобразными маленькими окнами, совсмъ обледенлыми и вчно плачущими — какая глубоко-безотрадная, надрывающая душу картина! 10, 20 и много-много 30—40 хатъ, убогихъ, невозможныхъ, кажется, и для жилища животныхъ, а нетолько что человка, тянутся въ одну улицу на полверсты, а иногда на цлую версту и даже боле. Налетла нёпогодь — и улица вся зарыта снгомъ до самыхъ крышъ хатенокъ, невозможной становится дорога черезъ деревню, и колеситъ она по задворкамъ, за гумнами и огородами, иногда въ разстояніи четверти версты отъ деревни.
Въ недоумніи останавливаешься и задаешь себ вопросъ: да есть ли возможность порой и здсь-то дтямъ идти въ школу, т. е. добраться изъ одной хаты въ другую, съ одного конца вёски на другой?.. И гд же, въ какой хат мыслимо устроить отдленіе, коли каждая хата не общаетъ ни свта, ни тепла, ни воздуха?
Но опытъ показалъ мн, что каждая хата можетъ быть отдленіемъ школы. 10 или 12 хатъ я осмотрлъ при объзд отдленій — и вс эти хаты почти одного достоинства и одинаковыхъ удобствъ и для жизни, и для обученія.
Небольшая, темная, пыльная и вонючая черная блорусская хата. Въ углу громадная печь, деревенская, сбитая прямо изъ глины съ пескомъ, ни голбца русскаго, ни полатей, ни полицъ по стнамъ хаты, кругомъ, вмсто лавокъ, скамейки, узкія и невзрачныя, пара блорусскихъ столовъ или, врне, дв пары грубыхъ, толстыхъ, небрежно отесанныхъ и еще боле небрежно сколоченныхъ досокъ, укрпленныхъ на простыхъ козлахъ, полъ безъ ‘подлоги’, т. е. земляной, глиняный и ужь, конечно, неровный, выбитый дтскими ногами до глубокихъ ямъ, порой, въ сырую погоду, грязный, порой, въ сушь, пыльный, въ углу, по большей части прямо противъ печки, нары, на которыхъ спить хозяйская семья, и молодые и старые, и взрослые и подростки, и малыя дти, даже грудныя, подъ нарами — собаки, иногда утки, куры, а чаще всего свиньи, поросята. Маленькія, непрозрачныя отъ снга и льда окна едва позволяютъ разсмотрть въ подробностяхъ неприглядную картину деревенской учёбы. Иногда, въ весеннюю пору, теплое солнышко отогретъ которое-нибудь оконце, растопитъ ледъ, напуститъ въ хату воды, но зато оно же блеснетъ яркимъ лучемъ по хат и освтитъ дтскія головки, по большей части съ зеленовато-блдными лицами, покрытыя длинными льняными прядями волосъ, съ утомленными долбнею глазенками, да и не долбнею только, а и пылью, и смрадомъ, и чадомъ дурно вытопленной печи, и дымомъ махорки и, наконецъ, недостаткомъ солнечнаго свта, избыткомъ сумрака. Низко, почти надъ самыми головами, повисшій потолокъ, весь и пыльный, и закоптлый, плохо проконопаченныя, настолько же, какъ и потолокъ, пыльныя и закоптлыя стны, покрытыя то деревянными, то желзными гвоздями со всевозможными навшенными на нихъ тряпками, иногда, то въ утлу, то посреди хаты, торчитъ шкафъ, иногда сундукъ, а всего чаще — люлька, по мстному ‘колыска’, съ плачущимъ и вчно смердящимъ груднымъ ребенкомъ. Вотъ въ общемъ картина блорусской хаты, а, стало-быть, и отдленія народной школы. Прибавьте сюда лохань, а пожалуй и корыто, кадку съ водой, ведра, посуду, необходимую для домашняго обихода, горшки, ухваты и т. п. принадлежности очага. И все-таки надо лично видть, лично почувствовать, чтобы дйствительно по достоинству оцнить всю цну удобствъ отдленія народной школы. Въ сущности, и вншній видъ отдленія еще не исчерпывается вышеописаннымъ. Такъ какъ почти вс отдленія помщаются въ жилыхъ хатахъ, то сюда же необходимо относятся и т обыденныя картины стряпни, ухода за дтьми и скотомъ, обды, завтраки, паужины, ужины, бесды взрослыхъ обо всемъ, ни чуть не идущемъ къ длу обученія, но несомннно давящемъ на школу и учёбу. Вотъ передъ вами мать, съ раскрытой грудью, со встрепанными волосами, усталая, измученная, вчно раздраженная деревенская мать, то ласкающая своихъ малютокъ, то унимающая ихъ отъ шалостей угрозами, колотушками и пинками. Вотъ передъ вами малыя дти, вчно снующія изъ одного угла въ другой, вчно кричащія, ссорящіяся между собою, выбгающія ‘на волю’, на улицу, то и дло одвающіяся и раздвающіяся, хлопающія дверьми. А тамъ парубки и дивчата тоже со своей жизнью, шумные и надодливые и ужь непремнно интересные ребятамъ-ученикамъ, готовящимся скоро быть такими же полувзрослыми. Наконецъ, тутъ же и отцы съ топоромъ, хомутомъ, возжами, лопатами, съ браннымъ словомъ, а зачастую и съ тумаками, съ бесдами о всевозможныхъ нуждахъ, съ договорами о разныхъ хозяйственныхъ нуждахъ и починахъ, съ выпивками, а, стало-быть, и съ длами, не подлежащими описанію, тутъ же и сосди, то пришедшіе за дломъ къ хозяину, то безъ дла, просто отъ нечего длать. Вся эта посторонняя учёб жизнь неизбжно стоитъ около, врывается въ самую душу школьнаго дла, тормозитъ и давитъ его безъ устали, поминутно и безпощадно. Не обойдешь и на кон не объдешь ни сегодня, ни завтра этого горя народной учёбы… Въ самомъ дл, разв можно вывести изъ хаты и мать, и дтей, и отцовъ, и сыновей съ женами и невстами?
Но какъ нравственно ни давитъ и эта грязь, и это убожество, и эта сторонняя жизнь — надо на время примириться съ ними. Къ счастію, неизбалованное дитя деревни способно еще учиться въ хат, едва не лишенной воздуха и свта. Вотъ лишь бы другія-то неудобства отошли въ сторону, не тормозили бы, не убивали бы благого дла. Но другихъ неудобствъ тоже — цлое море. Мы еще не сказали, что, при недостатк свта и мста, слишкомъ много въ отдленіи холода, а иногда жары. Недостатокъ тепла зависитъ отъ многихъ причинъ, больше же всего отъ ветхости хаты и неимнія топлива. Если же учащихся въ отдленіи сравнительно много и если къ тому хата не изъ старыхъ — другая бда: невыносимая жара. Въ деревн хатъ не такъ много и выбирать почти не изъ чего. Къ тому же, найдись хорошая хата въ вёск, все-таки ей трудно попасть подъ школу. Хата по большей части нанимается вмст съ учителемъ, а разъ у учителя хата дрянь — разговоры въ сторону. Когда учитель чужой и своей хаты не иметъ — тогда поступаютъ такимъ образомъ: или снимаютъ нежилую избу, или договариваются съ семьей малолюдной, бездтной, или выбираютъ хату мальчика, гд отцы небогаты и не въ состояніи платить ничмъ другимъ за обученье, кром помщенія, или поселяются въ хат тоже мальчика-ученика, но боле просторной, чмъ у всхъ остальныхъ, причемъ платы за обученіе не взимается съ владльца хаты, а даже ему приплачивается родителями остальныхъ учащихся нсколько рубликовъ за зиму, или, наконецъ, школа переходитъ изъ дома въ домъ поденно, понедльно, смотря по желанію родителей, переходитъ отъ одного ученика къ другому вмст съ своимъ учителемъ. Передвиженіе незатруднительно, потому что переносить изъ дома въ домъ школ нечего. Перешелъ учитель, захвативши подъ мышку дв-три книжонки, да пару чернильницъ — и школа перешла, ученики собираются на новомъ мст.
Въ теплой хат ученики сидятъ въ однихъ рубашенкахъ и часто босикомъ, въ холодной — они одты въ самыя разнообразныя рубища. Одинъ, напримръ, сидитъ въ шуб отца, другой — матери, сестры, брата старшаго, третій залзъ въ армякъ, четвертый, наконецъ, просто въ неописуемыя лохмотья. На ногахъ то огромныя валенки съ дырами, то шептунцы блорусскіе, сплетенные и не разберешь изъ чего, не то изо льна, не то изъ пеньки, то опорыши кожанные, то лапти. На ше хомутомъ наверчено отвратительное тряпье. И все это потрепанное, побитое, почти не способное давать охрану отъ холода и втра, все это едва держится и мыслимо на ребенк только при переход изъ хаты въ хату въ своей вёск, но никакъ не при путешествіи изъ деревни въ деревню. Учитель одтъ рдко лучше учащихся. Блая полотняная, изъ домашняго холста, толстаго и грубаго, какъ холстъ для мшковъ, блорусская рубаха да подштанники, черные отъ грязи и пота, опорыши на ногахъ — вотъ вся одежда въ жаръ. Въ холодъ же на немъ рисуется то истасканная военная солдатская шинель, то мстнаго деревенскаго сукна ‘маринарка’, т. е. нчто въ род пиджака, то изъ такого же сукна длинное пальто, а чаще всего армякъ съ шубой подъ низомъ, а на ногахъ — что Богъ пошлетъ.
О классной мебели и поминать излишне. Ученье идетъ гд придется и какъ придется. Видлъ я учителя, сидящаго среди хаты на чурбан, окруженнаго дюжиной читающихъ, слушающихъ и просто пищащихъ дтей. Ученье идетъ безъ всякаго порядка: одинъ пишетъ, стоя на колняхъ на скамь, у окна, другой — тутъ же, на самомъ окн, третій читаетъ, стоя посреди комнаты, четвертый ткнулся къ ногамъ учителя и даетъ ему отчетъ въ безтолковомъ знаніи того, чего и учитель самъ не понимаетъ, пятый забрался Богъ знаетъ куда, и не то читаетъ, не то, красы ради, мычитъ что-то себ подъ носъ и чертитъ на доск іероглифы, шестой спрятался въ углу — и не разберешь, прислушивается ли онъ къ тому, что другіе говорятъ и длаютъ, мечтаетъ ли о чемъ, или, наконецъ, просто безъ мысли и чувства присутствуетъ на учень, словомъ, гд для кого открылось мсто, тотъ тутъ и сидитъ. Учитель, очевидно, помщается въ центр совсмъ не ради педагогическихъ цлей, а ради недостатка иного, боле удобнаго мста. Видлъ я и другія картины. Сидитъ учитель въ углу у печки и безучастно смотритъ на возню ребятъ, толкущихся во всхъ углахъ хаты. Посреди учащихся совершаются домашнія, хозяйственныя дла: тутъ и шьютъ, и толкутъ овесъ, и дятъ, и бранятся, и гости бесдуютъ съ хозяиномъ о разныхъ разностяхъ. Подойдетъ ребенокъ къ учителю, спроситъ его о чемъ-то и опять въ уголъ за свою долбню или за писанье.
— Дяденька, я писать теперя буду? спрашиваетъ ученикъ учителя.
— А что, читать надоло нешто? отвчаетъ вопросомъ учитель.
— Нтъ, дяденька, я все вычиталъ.
— А ну-ка, я тебя послухаю.
— Послухай, какъ-будто оробвъ, отвчаетъ ребенокъ.
— Послухаю, послухаю…
— Я вотъ туточки только будто не совсмъ вытвердилъ.
— А чего жъ ты не вытвердилъ?
— А пописать больно хочется…
— Пописать-то успешь. Дюжи вы бумагу-то марать, знаю я васъ, не бось, бумага-то даромъ что ли дается? Тверди, тверди, каналья!.. А ты, жъ, что спишь у доски? Не понимаешь, что ли?
— Не понимаю, дяденька.
— Да я теб толковал!
— Толковалъ…
— Такъ какъ же это ты?
— А и не знаю какъ, дяденька!..
Подымется учитель съ мста, идетъ къ непонятливому ученику и примется не хотя, не путевымъ манеромъ объяснять, что и какъ надо длать. Слушаетъ мальчуганъ, а остальные товарищи продолжаютъ свое дло бездлье. Окончитъ толковать съ однимъ ребенкомъ, подойдетъ къ другому, посмотритъ на него, послушаетъ, повернется къ третьему, къ четвертому, обругаетъ за что-то одного и опять усядется въ углу или займется разговорами съ взрослыми. Только въ одномъ отдленіи я замтилъ нкоторый школьный порядокъ, только въ одномъ нашелся учитель, съумвшій размстить учениковъ за двумя столами и по познаніямъ учащихся, а въ остальныхъ ученье идетъ безъ всякаго порядка, въ разсыпную, почти безъ руководства учителя, т. е. безъ того личнаго участія учителя въ обученіи, которое считается самымъ цннымъ актомъ при обученіи во всякой начальной школ.
О ‘классной комнат‘ и о ‘классной мебели’ я говорилъ уже. Только дитя деревни можетъ учиться при подобныхъ условіяхъ. Но по какимъ же ‘книжкамъ’ это дитя учится, на чемъ оно выучивается читать и писать, а иногда считать, и даже производитъ вычисленія въ предлахъ первыхъ четырехъ дйствій ариметики? Во всхъ отдленіяхъ, гд удалось мн побывать, замчается страшный недостатокъ и въ книгахъ, и въ въ доскахъ, и въ бумаг, и въ чернилахъ. А то, что имется, таково, что подъ часъ лучше бъ вовсе и на свт не существовало. Грязныя, безсмысленныя изданія Манухина и Ко, мстнаго поставщика дряни Сыркина могутъ только убить охоту къ ученію въ ребенк, а они-то и суть главныя учебныя пособія во всхъ отдленіяхъ. Распространеніе ихъ обусловливается, впрочемъ, совсмъ не дешевизною, а умньемъ сбыть товаръ въ руки мелкихъ торговцевъ. Сами же по себ изданія эти даже дороги. Только равнодушіе интеллигентнаго общества даетъ возможность существовать подобнымъ изданіямъ, да отчасти и лность и неразумніе составителей порядочныхъ учебниковъ.
За манухинскими и сыркинскими изданіями, даже выше ихъ по количеству въ коренной Руси, стоятъ псалтирь, часословъ, но въ Западной Руси вовсе нтъ такого спроса въ народ на славянскія книги, тамъ только евангеліе — и то больше въ русскомъ перевод, встрчается сравнительно часто. Потомъ изрдка встрчается ‘Родное слово’, книжка для чтенія Паульсона, ариметика Пермскаго, но очень, очень рдко. А потомъ, пожалуй, и ничего. Нельзя же считать за что-нибудь случайно заброшенную въ деревню какую-нибудь книгу для взрослыхъ, напримръ, книжку ‘Странника’, ‘Душеполезнаго чтенія’ или другого какого-нибудь духовнаго или свтскаго журнала. Такія книги имются во всякомъ отдленіи и даже иногда въ большемъ количеств, чмъ учебники и книги для класснаго чтенія. Подетъ мужикъ къ пану или попу зачмъ-нибудь и подниметъ гд-нибудь на задворкахъ выброшенную дрянь, или и прямо выпроситъ у кого-нибудь. И вотъ пріобртенная такимъ образомъ книга идетъ сыну, племяннику, какъ пособіе при обученіи чтенію. Не смю винить темныхъ людей за пріобртеніе подобныхъ книгъ. Темнота объясняетъ все дло. А вотъ интеллигентное общество дйствительно тутъ виновато. Приведу примръ. Завело оно, напримръ, склады книгъ при нкоторыхъ школахъ и не подумало, много ли этихъ складовъ надо, такъ ли они устроены, чтобъ былъ отъ этого толкъ и народу, и хозяину складовъ? Видлъ а нкоторые изъ этихъ складовъ, а въ одномъ изъ нихъ былъ, какъ у себя дома, и скажу, что это только забава. Ни книгъ порядочныхъ, ни умнья сдлать извстной продажу ихъ, ни наконецъ, правильности въ самой продаж. И лежатъ книги, какъ мертвецы въ гробу, въ этихъ складахъ.
Длается это въ томъ мст, о которомъ а пишу, такъ. Благотворитель накупаетъ книгъ у перваго торговца и, главное, славянщину, и сдаетъ этотъ хламъ въ дирекцію народныхъ училищъ. Дирекція посылаетъ этотъ хламъ дальше, въ одну изъ школъ учителю на продажу, съ прибавкой своихъ книгъ, такъ какъ и дирекція торгуетъ со школами книгами. Учитель заводитъ шкафъ для книгъ, запираетъ его на ключъ, иногда казенной печатью припечатаетъ — на случай отлучки, напримръ — занесетъ и количество экземпляровъ, и наименованія книгъ въ шнуровую книгу — и заснетъ. Ему и выгодно спать, потому что складъ для него только обуза. Онъ ежегодно долженъ отчетъ давать дирекціи о продаж книгъ изъ склада, обязанъ сдавать нсколько разъ въ годъ деньги, вырученныя отъ продажи, въ казначейство, хотя бы выручка равнялась одной копейк, и представлять квитанцію въ дирекцію, онъ подлежитъ учету и поврк своихъ дйствій по продаж книгъ и нсколько разъ въ годъ, т. е. при каждой ревизіи училища начальствомъ. Такая безрезультатная тягота никого не заставитъ работать, само собой разумется. Иное бы дло, дать нсколько процентовъ торговцу, а еще бы важне, поставить складъ на видномъ мст, на базар, площади, тамъ, гд народъ толпится постоянно, а не тамъ, гд его и не увидишь. Крестьянинъ, да и вообще бднякъ, не любитъ ходить по домамъ нетолько казеннымъ, но и частнымъ, онъ робокъ, пугливъ, недоврчивъ и ужь очень ‘учёнъ’. Лавка — иное дло. Присмотритесь даже какую и лавку онъ выбираетъ. Именно ту, гд жидъ или его братъ-мужикъ торгуетъ, гд панства и пановъ возможно мене. Словомъ сказать, дайте крестьянину складъ по немъ, тогда толкъ будетъ непремнно.
Но, кром того, что учебники плохи, они къ тому же и разнокалиберны. У одного мальца ‘Родное слово’, у другого Евангеліе, у третьяго ‘Странникъ’, а у четвертаго совсмъ ничего: онъ ждетъ, когда товарищъ его выучится и дастъ ему книжку. Тутъ будь и хорошій руководитель, и тогда не многое бы удалось ему сдлать для своихъ учениковъ. Нетолько приходится съ каждымъ ученикомъ порознь заниматься, а иногда нужда заставляетъ просто ничего не длать.
Видлъ я перья, бумагу, доска и чернила въ отдленіяхъ. И въ народной школ съ ними горе, а въ отдленіи — бда безъисходная. Одинъ иметъ перо чуть ли не отъ ддушки и усиливается вывести имъ буквы, другой — обрывокъ бумажки, третій — кончикъ карандаша, четвертый, наконецъ — грифель и доску. О, счастливецъ! онъ иметъ возможность писать безъ конца, т. е. до скончанія своего грифеля. И эти невозможныя обломки и обрывки берегутся съ такою заботливостью, пользуются такимъ уходомъ, живутъ такъ долго, что удивительно было бы, еслибы у васъ не выступила краска, читатель! Не шутя говорю. Каждая деревня иметъ вблизи барина, попа, купца, которыхъ дти выбрасываютъ за окно больше бумаги, книгъ, перьевъ, грифелей, чмъ иметъ цлое отдленіе во всю зиму. Не можетъ ли эта ‘интеллигенція’ принять нкоторое участіе въ судьб отдленій? Я лично убдился, какъ много улучшаетъ отношенія съ темнымъ людомъ простое вниманіе къ его ребенку, а особенно подарокъ копеечной даже книги, напримръ, азбуки-копейки. А что стоитъ подобное вниманіе? Нетолько ничего, но даетъ еще проценты. Кто любитъ корысть, хотя бы тотъ уразумлъ эту истину!
Испишется у ребенка бумага, карандашъ, грифель, сломается перо, и онъ оказался на половину безъ дла. Въ школу онъ ходитъ только за тмъ, чтобы почитать, если еще есть у него своя книга, или если найдется добрякъ, который не пожалетъ дать неимущему гуляющую книгу. Кто знаетъ, какъ дти дорожатъ книгами въ деревн, тотъ не удивится, что не всякій согласится дать свою книгу товарищу. Надо страшно беречь книгу, она нетолько нужна ему, но и младшему брату, сестр, родственнику, которые будутъ учиться потомъ, посл. И вотъ сидитъ ребенокъ въ школ безъ дла, пока отецъ не подетъ въ городъ, въ мстечко, за чмъ-нибудь и не купитъ ему, что нужно, а не то такъ и вовсе перестанетъ посщать школу до поры до времени. Иной разъ и совсмъ можетъ остановиться ученье. Если на соль у крестьянина не хватаетъ денегъ, то почему же непремнно должно хватать на бумагу, на перья, на книги? Былъ у меня старикъ-знакомецъ Акиндинъ, старый престарый. Сидитъ онъ иногда у меня и видитъ, что я выбрасываю за окно негодное, по моему мннію, исписавшееся перо, онъ съ непонятнымъ волненіемъ вскакиваетъ съ своего мста и останавливаетъ меня.
— Вы это бросаете перышко-то?
— Да, бросаю.
— Зачмъ? Отдайте его мн…
— А теб на что?
— Я внуку отнесу, онъ у меня учится, хорошо примается за грамату, пишетъ ужь по мелкому.
— Перо-то негодное, вишь и я бросаю его за негодностію.
— Оно можетъ для васъ и не годится, а у Папилки въ дло пойдетъ. Вы сколько перомъ-то пишете?
— Какъ придется, листа два, три испишешь.
— Только-то? А у Папилки хватаетъ, почитай, чуть не на зиму. Вонъ у васъ и буквы-то маленькія, а онъ выводитъ все большія, теперь только по мелкому писать началъ. Ему-то негодны? Да онъ прежде перо-то, коли оно откажется писать, попалитъ его на лучинк, ножомъ поскоблитъ, а нтъ и молоточкомъ пристукнетъ на камн, или на топор — ну, и станетъ слушаться, опять идетъ въ дло. А то это перо не станетъ писать! какъ не стать?
— Я лучше теб для Папилки дамъ пару-другую новыхъ, а эти ужь бросить пора, отслужили…
— Новыя ты прибереги для себя, внуку и эти будутъ хороши… Или, если ужь милость будетъ, дай и новенькихъ парочку, да ужь и писанныя-то отдай.
— Беря, бери, коли охота пришла.
— Ну, вотъ и спасибо. Поклонъ за тя и въ церкви положу. Да ужь коли на то пошло… выслушай меня!
— Ну?
— Не бросай ты перьевъ-то совсмъ, приберегай для внука… Я те отслужу. Найди этакое мстечко и клади…
— Ладно, ладно, невольно смясь, отвчаю я.
— Не смйся, я тя въ правду прошу, какъ бы обидлся старикъ.
И въ самомъ дл у Папилки описанныя перья пошли въ дло, и дду Акиндину не привелось покупать новыхъ ‘пёрушковъ’.
Еще словечко о чернилахъ. На восток Россіи я видлъ что для отдленій школъ, учителя приготовляютъ чернила изъ ольховой коры. И дешево и сердито, только чернила немедленно рыжютъ на бумаг. На запад я этого способа не примтилъ, но чернила убійственно дурны! Вроятно, пузырекъ чернилъ разводится цлой бутылкой воды. Ольховыми чернилами пишетъ ребенокъ и они черны подъ его перомъ, и только потомъ рыжютъ, разведенныя же чернила при письм даже бле, чмъ потомъ, т. е. почти совсмъ не видны. Очевидно, для учащихся такія чернила очень неудобны и вредны. И безъ того свту мало въ хат, и безъ того плохо видно, а тутъ еще чернила совсмъ не черныя, совсмъ незамтныя для глаза.
Черная, грязная, убійственная хата, безъ свта и тепла, бдность неисходная, крайняя скудость, почти неимніе учебныхъ пособій и полудикарь ребенокъ — кто же дерзкій, который при подобныхъ условіяхъ берется за ремесло учителя? что длаетъ онъ, какъ и чему учитъ, и выучиваетъ ли кого-нибудь чему-нибудь?
Въ отвтъ на эти вопросы передамъ, что я нашелъ въ сверозападной окраин:
Прежде всего, я увидлъ молодого парня, лтъ 17-ти, бывшаго ученика одного изъ народныхъ училищъ. Въ чемъ состояло развитіе этого взрослаго ребенка-учителя? Въ умньи читать неособенно бойко, и неособенно вразумительно и для себя самого и для другихъ, въ умньи писать съ самыми грубйшими грамматическими ошибками, дурнымъ и невыработавшимся почеркомъ, писать медленно, безъ складу и ладу, или врне только списывать съ книги, въ умньи считать до 1,000, складывать, вычитать съ полнйшимъ непониманіемъ сущности ариметическихъ дйствій. Умноженіе и дленіе не входило въ курсъ той школы, въ которой онъ самъ учился, и онъ о нихъ не имлъ ужь ршительно никакого понятія. Велъ онъ свою школу на манеръ той, въ которой самъ учился, очевидно, подражалъ своему учителю во всемъ до мельчайшихъ подробностей. Я замтилъ въ немъ стараніе научить ребятъ давать себ отчетъ въ прочитанномъ, но при его подготовк, при тхъ невозможныхъ учебныхъ пособіяхъ, которыя у него подъ руками, плохо ему удавалась работа, плохіе плоды приносило его усиленное стараніе. Въ его отдленіи тмъ не мене былъ нкоторый порядокъ и замчательное умнье сберегать трудъ и учителя, и учениковъ. Будь въ его школ одинъ учебникъ для всхъ дтей, несомннно его ребята читали бы довольно бгло, хотя, можетъ быть, и механически, будь надлежащій запасъ чернилъ, бумаги, перьевъ — и писали бы ребята по школьному сносно. Можетъ быть, и самъ онъ развился бы далеко лучше, еслибы у него были разумныя и понятныя руководства. Но во всемъ былъ страшный недостатокъ — и въ книгахъ, и въ перьяхъ, и въ доскахъ, и въ чернилахъ — и трудъ учителя приносилъ меньшіе плоды, чмъ онъ могъ принести при другихъ, лучшихъ, условіяхъ.
Занимался обученіемъ дтей этотъ паренекъ только потому, что не хотлъ приниматься за другую работу до поступленія въ солдаты. А солдатства ему нельзя было миновать по его разсчету. Родители учащихся были довольны своимъ малолткомъ-учителемъ. Дти выучивались читать, писать съ горемъ пополамъ, считать, писать и читать цифирь — чего же еще больше? И письмо напишетъ и прочтетъ, и молитву прочитаетъ, и въ волости распишется, и т. п. мелочи граматея оправитъ въ крестьянскомъ обиход.
Другой сортъ учителей отдленій, пока самый распространенный: крестьяне-хозяева, пожилые уже, хотя еще и не старые. Этотъ второй типъ отличается отъ перваго — и тмъ, что онъ всегда учитъ въ своей хат, и тмъ, что Богъ знаетъ гд и чему ученъ, и тмъ, что учитъ ребятъ, не отрываясь отъ своихъ хозяйственныхъ работъ, учитъ между дломъ, всегда скверно. Выучиваетъ за нсколько зимъ только читать кое-какъ и очень рдко писать. У него скоре школа самообученія ребятъ, въ его хат ребята собираются на ученье — въ этомъ чуть-чуть не все его значеніе.
Третій типъ — отставные солдаты. Поднимаясь до перваго типа, иногда они умютъ опускаться и до второго, смотря потому, какъ и чему сами были учены.
Четвертый — разночинцы, не многолюдный, но крайне интересный типъ. Порожденіе самыхъ разнообразныхъ жизненныхъ условій, они представляютъ массу разновидностей и въ умственномъ и въ нравственномъ отношеніи. Благодаря своему относительному развитію, они могли бы внести много свта въ деревню, но нравственный закалъ разночинцевъ, попадающихъ въ отдленіе, въ большинств случаевъ отрицательнаго достоинства. Чаще всего это отброски общества.
Изъ трехъ первыхъ типовъ, обозначенныхъ выше, первый — самый лучшій, за нимъ — третій, т. е. отставные солдаты, а за тмъ уже и хозяева-учителя. Первому принадлежитъ, но моему мннію, даже нкоторая будущность и на основаніи этого о немъ слдовало бы позаботиться. Попробую доказать примромъ. Я былъ учителемъ начальной школы. Разъ ко мн является шестилтній малютка и проситъ меня принять его въ школу: ‘учиться, говоритъ, хочу’. Въ школу мою въ тотъ годъ было принято нсколько шестилтнихъ малютокъ на пробу, на опытъ. Но новый пришлецъ выглядывалъ какъ-то особенно юнымъ, и мн показалось страшновато принять его въ душную школу, въ крикливую и шумливую среду учащихся.
— Молодъ, говорю, ты хлопецъ.
— Сапоги у меня есть!..
— Что есть?
— Сапоги…
— Сапоги-то сапогами, да учиться-то трудно теб будетъ.
— Ничего, стараться стану, почти шопотомъ и со слезами въ голос проситъ малютка.
— А какъ звать-то тебя буду?
— Антось…
— Ну, Антось, а фамилія-то твоя какая?
— Карповичъ.
— И фамилію стало быть знаешь?
— Знаю.
— Молодецъ… Такъ учиться хочешь?
— Хочу… сапоги есть…
— А потомъ разв не будетъ?
— Може и не будетъ… Ран не было…
— Такъ. Какъ же это у тебя сапоги завелись?
— А такъ… Татя шилъ Адасю — у меня есть постарше братъ — и окоротилъ, не годятся ему, на ногу нейдутъ. Его тятя хотлъ въ школу — теперь и нельзя, сапоговъ нтъ. Тятька и говоритъ мн: иди, говоритъ, въ школу, просись у учителя, чтобъ принялъ. Я и пошелъ.
— Такъ тебя тятя прислалъ сюда? А самъ-то учиться хочешь?
— Хочу, возьми меня въ школу!
— Ладно, ходи. Только чуръ учиться! Слышишь?
— Слышу, стану…
Черезъ нсколько мсяцевъ, приходитъ ко мн — помню къ Рождеству — и другой братъ, постарше Антося, и тоже заявляетъ, что сапоги есть, что хочетъ въ школу — учиться.
— Нельзя, говорю, теперь поздно, мы далеко ужь ушли — и читаемъ, и считаемъ, и пишемъ вс. Приходи посл лта. Теперь изъ-за одного тебя бросать школу безъ учителя грхъ…
— Да я не помшаю.
— Какъ не помшаешь. Съ тобой буду заниматься, вс хлопцы сидть будутъ одни за дломъ. А такъ не надо, надо мн самому съ ними заниматься.
— Нтъ, я не помшаю, твердитъ хлопецъ.— И я буду за одно съ другими.
— Какъ же ты будешь за одно съ другими, коли ты ничего не знаешь?
— Нтъ, я знаю!
— Знаешь? Что же ты знаешь?
— А что знаетъ Антось, то и я знаю.
— Ты же прежде не зналъ? Кто-жь тебя выучилъ?
— А Антось выучилъ.
— Кто-о о?..
— Антось… братъ.
— Ну-ка, покажи мн, что ты такое знаешь? Читать умешь?
— Умю.
— А писать?
— Умю… я лучше Антося пишу!
— Ого! А считать?
— И считать.
— Ну-ка, ну, покажись…
Начинаю экзаменовать. Дйствительно, и читаетъ, и считаетъ, и пишетъ лучше своего учителя, и именно съ тми пріемами и по той метод, которой придерживался я въ школ.
— Скажи мн, какъ тебя братъ училъ? Читаешь и пишешь, и считаешь ты молодцомъ!
— А придетъ Антось изъ школы, постъ, а потомъ и разскажетъ, чему онъ учился, и мн покажетъ. Онъ изъ школы доску домой носитъ — мы и писали съ нимъ вмст. Онъ пишетъ, а потомъ я. У меня скоре выходило. Потомъ, онъ книгу сталъ носить, мы и по книг вмст стали учиться. Что онъ въ школ сдлаетъ, мы дома опять за то же. Я все знаю, что Антось знаетъ! съ самоувренностью твердитъ ребенокъ.
И вотъ, если шестилтній ребенокъ, едва сунувшій свой носъ въ школу, могъ передать другому все, что и какъ длается въ школ, то почему же окончившій курсъ съ успхомъ въ начальной народной школ не можетъ многаго передать своимъ ученикамъ изъ усвоеннаго имъ, почему онъ не выучитъ ихъ всему тому, чему выучился самъ? Тутъ, главное, школа. Хороша она, хорошъ народный учитель, толково ведетъ свое дло, добивается сознательности въ работахъ своихъ учениковъ — и ученики выйдутъ такими, что имъ не трудно будетъ передать все, что они сами знаютъ, другому. И чмъ выше станетъ начальная школа, чмъ развите, знающе будутъ выходить изъ нея ея питомцы, тмъ выше станетъ и отдленіе народной школы, тмъ лучше, легче пойдетъ въ ней обученіе. Безъ сомннія, тутъ будетъ и копировка, кое-что будетъ перенято на обезьяній манеръ, многое недопонятое учителемъ отдленія перейдетъ въ головы его учениковъ механически, но вдь безъ этого нигд не обходится и ни при какомъ дл… Все-таки лучше хоть такъ выучиться, чмъ совсмъ никакъ. Лучше хоть механическій, да порядокъ, лучше годъ ученія, чмъ пять, лучше безсознательное воспріятіе многаго, чмъ таковое же безсознательное и притомъ труднйшее. Вдь умютъ же отцы-крестьяне передать своимъ дтямъ свои сельско-хозяйственныя знанія, свое міросозерцаніе, свои понятія объ общественной и семейной жизни? А то, что дается въ начальной школ теперь, никакъ не трудне для усвоенія ребенкомъ, чмъ свднія отцовъ-крестьянъ по части сельско хозяйственныхъ знаній. Итакъ, первому типу учителей отдленій народной школы, по моему мннію, принадлежитъ будущность. Хорошая школа дастъ хорошее отдленіе. Въ силу этого оно, это забитое, пришибленное отдленіе, несомннно въ состояніи будетъ, въ свою очередь, поднять и школу на высшую ступень. Многое изъ курса школы можетъ быть выдлено въ курсъ отдленія, а многое новое, но вполн необходимое для начальнаго образованія можетъ войти въ курсъ начальной школы. Лишь бы интеллигентный людъ пришелъ на помощь темному, да съ умньемъ и любовью взялся бы за дло.
Отставной солдатъ-учитель далеко худшаго сорта въ большинств случаевъ. Почему хуже? Потому, во-первыхъ, что онъ учился давно и Богъ знаетъ какъ и у кого. Про молодыхъ солдатъ, прошедшихъ новую школу, рано толковать: ихъ или нтъ еще совсмъ, или очень немного, или они, благодаря новому положенію, отойдутъ въ разрядъ учителей-хозяевъ. Во-вторыхъ, солдаты грубе, и всегда настолько уже побиты жизнью, что на школу будутъ смотрть исключительно только какъ на добываніе хлба. Нравственность ихъ нердко подлежитъ сомннію, что особенно опасно при томъ обаяніи, которое онъ внушаетъ ребенку, благодаря своей опытности, видалости и бывалости въ разныхъ странахъ. Солдатъ любитъ дтей побасенками тшить, я это знаю по опыту. Въ этихъ побасенкахъ онъ внесетъ въ душу дтей вс свои нравственныя воззрнія, вс свои привычки, съуметъ освтить увлекательно то, что даже не должно касаться дтскаго уха. Самыя занятія въ школ солдатъ ведетъ по своему, по-солдатски, со щипками, колотушками и другими приправами и педагогическими солями. Аккуратность воина подлежитъ такому же сомннію, какъ и нравственность. Подошелъ праздникъ, учитель пьянъ и на другой, и на третій день, а то и на цлую недлю. А кто любитъ пить, тотъ и безъ праздника уметъ быть пьянымъ. Солдатъ-учитель непремнно пьяница. Ибо не пьяницы пристраиваются всегда къ крпкому мсту, а не къ такому, которое не сегодня-завтра выпадетъ изъ рукъ. Непьяница любитъ обзавестись своимъ домкомъ и постоянной работой. Ученикъ-учитель во всемъ этомъ рзко отличается отъ учителя-солдата. Пьянствовать онъ не навыкъ, выжечь свою душу не имлъ времени, манкировать уроками, относиться къ своему длу спустя рукава не можетъ — отчасти по своей молодости, отчасти на страхомъ указки родителей учениковъ, которые, пожалуй, не поцеремонятся дать и встряску юнош. Отставному же солдату все это трынь-трава.
Учитъ отставной солдатъ всему, что ему Богъ на душу положитъ, главное же чтенію по буквослагательному способу и письму, цифирь тоже иногда пускаетъ въ оборотъ, но по большей части ограничивается только наукой читать цифры, безъ всякаго сознанія, безъ всякаго пониманія ихъ дйствительнаго значенія. Уметъ онъ тшить ребятъ во всякое время разсказами и о томъ, что самъ видлъ, и о томъ, чего самъ не видалъ, чего и на свт никогда не бывало и быть не можетъ. Ребята любятъ эти разсказы, да и отцы не меньше дтей рады послушать что служивый говоритъ. Съ горемъ пополамъ ребята выучиваются у такого учителя читать и немножко писать, выучиваются иногда въ зиму — что очень рдко — иногда въ дв, три зимы. Плохое это ученье.
Но еще плоше, еще хуже ученье учителя-хозяина. Знанія его рдко поднимаются даже до высоты знаній отставнаго служаки. Учитъ онъ всегда по старинному. Едва умя самъ разбирать грамату, а писать иногда и совсмъ не умя, конечно, онъ научилъ бы и при самомъ усиленномъ стараніи немногому, но и стараніе-то его не выдерживаетъ самой снисходительной критики. И пьянство, и праздники у него тоже въ полномъ ходу. Но еще чаще бросаетъ онъ школу изъ-за домашнихъ длъ и хозяйства. Ему надо и въ лсъ създить, и дровъ нарубить, и лошадей напоить, и повинность отправить, и съ женой поругаться, и совершить массу длъ, неизбжныхъ для хозяина дома. Вслдствіе этого, ребятенки то бгаютъ безъ толку по хат въ отсутствіе учителя, то сидятъ по угламъ и въ страх прислушиваются къ ругани и драк хозяевъ, а то, наконецъ, и учатся, только не грамат, а какъ держать себя передъ расходившимся не въ мру учителемъ-хозяиномъ. И вотъ три, четыре, а иногда и пять зимъ пропадаютъ задаромъ при такомъ обученіи, въ лучшемъ же случа научаются читать механически и рдко-рдко написать невыносимо безграматное письмо, а о цифири и говорить нечего.
Учителей разночинцевъ мн удалось встртить немного, всего одного или двухъ, а потому говорить о нихъ здсь считаю преждевременнымъ. Объ одномъ же, встрченномъ мною разночинц, хотлось бы сказать словцо, но не здсь, а отдльно.
Въ восточныхъ губерніяхъ Россіи мн приводилось встрчать нчто подобное отдленіямъ сверо-западныхъ губерній — это школы начетчиковъ и дьячковъ. Но ихъ я видлъ давно, а потому и говорить объ нихъ не стану. По большей части, однакожъ, эти школы дьячковъ и начетчиковъ походятъ на отдленія съ учителями-хозяевами, т. е. на самый худшій видъ отдленій. Дв-три такія школы я помню даже отчетливо: он неизгладимо запечатллись во мн, какъ первые спутники моего ранняго дтства…
И такъ, передъ моими глазами прошелъ рядъ учителей отдленій.
Съ досадой я останавливаюсь передъ отцами и спрашиваю:
— Зачмъ вы ребятъ-то мучите такими учителями? Или вы не понимаете, что у васъ тутъ скоре мученье, чмъ ученье?
— Маленько будто и понимаемъ… Вотъ вамъ-то оно не совсмъ чтобы понятно выходитъ.
— А ну, почему же вы мучите ребятъ?
— Почему? Оно какъ-бы кажется не понять. Къ примру сказать — изъ кого бы намъ выбирать-то стать? Кто къ намъ пойдетъ въ нашу вёску? А коли-бы и пошелъ, такъ съ чмъ мы его примемъ? Вдь у насъ какой расчетъ съ учителемъ? Учи ты зиму ребятъ, сколько ихъ тутъ наберется, и получай за свою науку — ну, положимъ — 15 руб., 20, ужь много-много 30. Теперь и разсуди, пойдетъ ли къ намъ хорошій-то учитель? Хорошему-то учителю и въ город цна шальная — чего жь ему въ деревню лзть? Нашей платы ему и на одёжу не хватитъ! Хорошему учителю въ город и холя и доля, а у насъ голодъ, холодъ да горе, кто-жь его сюда къ намъ загонитъ, какимъ такимъ втромъ занесетъ? А коли кого и занесетъ, такъ на минуточку. Да и заноситъ къ намъ только бросовыхъ, гарь одну. Вотъ мы и подбираемъ эту гарь. Не мы подбираемъ, а горе наше. Али скажешь:— платите больше, денегъ не жалйте? Какъ тутъ не пожалть, коли всюду дыры, всюду дуетъ, а заткнуть нечмъ? Кто побагаче, тотъ парнишка своего въ школу везетъ, въ мстечко, квартиру ему нанимаетъ тамъ, харчъ представляетъ. Мы этакъ длать не можемъ, ни по сил намъ. Огляди-ка хорошенько, какъ мы живемъ — вотъ и уразумешь, что Богу молиться надо и за ту науку, что дткамъ нашимъ достается!
Сталъ я еще внимательне оглядывать блорусскую вёску, а отцы мн толкуютъ:
— Дать-то мы больше, какъ на сапоги, да на одёжу, не дадимъ — не изъ чего. Голо вдь у насъ, какъ и быть голе не можетъ. Прокормъ мы ему даемъ, да вдь этотъ прокормъ только намъ же перенесть въ силу. Иного сведетъ за одну недлю на нашихъ харчахъ-то такъ, что его посл въ деревню и калачомъ не заманишь. Учителя мы нанимаемъ на такой манеръ. Окромя денегъ — живи ты по очереди у отцовъ: сегодня у меня, а завтра ступай къ Ивану, а на третій день къ Петру, поколь ко мн опять не дойдешь. Живешь ты у меня — и шь ты, другъ любезный, то же, что и я мъ. Противъ себя не обижу, а и лучше потчивать не стану. Хорошо — слава теб Господи! худо — не взыщи!.. А хорошо-то наше таковское, что другому и худо лучше нашего хорошаго. Хату-то видишь, въ какой мы живемъ — говорить про нее нечего. Узоры-то не велики разведены, окромя клоповъ, да таракановъ, да всякой всячины — ничего не сыщешь. Слава те Господи, что дождемъ не моетъ, да втромъ не бьетъ, да онучи есть гд высушить и самому отогрться. И въ хату-то нашу не всякаго зазовешь, а коли еще показать ему, что димъ мы, такъ и подавно. Съ начала, по осени и хлбецъ есть, и картошка, и то, и се, грибки, ягоды ли… А и хлбецъ нашъ на свою стать: димъ его, кормильца, въ чемъ Богъ родилъ, съ мякинкой, да хорошо — коли только съ той, что Богъ родилъ, а не то такъ и иной прибавляемъ. Картошку тоже поберегаемъ, не сразу димъ: коли хлбецъ на стол, такъ картошку поберегаемъ, а коли картошка, такъ хлбецъ до другого дня. А хлбъ да картошка — вотъ и вся наша да. Варево-то не велико, хоша и варишь его кажинный день, а разъсться не на чмъ. Да ты глянь ка на нашихъ ребятенокъ — каковы? Вишь, ни кровинки на лиц, то желто, то бло… А взгляни-ка на животы-то ихъ, нешто видалъ гд супротивъ этого? Вишь вздуты, что у доброй коровушки! Вотъ онъ нашъ-то кормъ весь на яви: горой вздуетъ, а силы отъ него — не чуешь… Ктожь къ намъ въ нашу хату ползетъ, на грязь да на голодъ?.. А потомъ вдь хорошему человку требуется иные и люди, чмъ мы. Темны мы, съ нами быть да жить тоже не всякому всласть… Эхъ, баринъ, коли разумомъ-то раскинешь, такъ какъ не понять, почему таковскій народъ — учителя наши. По Сеньк и шапка, баринъ…
— Почему же вы въ заправскую, въ настоящую школу дтей не шлете?
— Почему?.. А ты спрашивалъ пана профессора, есть ли у него мсто для всхъ нашихъ ребятъ?
— Спрашивалъ.
— Ну, и что-жь, есть мсто?
— На всхъ не хватитъ, а кое-кому еще станетъ.
— Такъ… на всхъ-то, стало быть, все-таки мста нтъ?
— А еслибъ нашлось? другую бы школу вамъ открыли примрно?
— Другую школу, говоришь? А гд ее откроютъ? Откроютъ въ нашей вёск — наши ребятенки и будутъ ходить, и то не вс…
— Почему же не вс?
— Порядки въ школ будутъ не т, что у насъ водятся. Стснительно намъ будетъ. Спроси вотъ опять пана-то профессора — онъ теб скажетъ, какъ у него дло идетъ. Ну, намъ это не съ руки.
— Какъ не съ руки? Дурно ученье что-ли?
— Не дурно, а не съ руки. Въ заправскую школу жди въ порядк, въ обряд — это первое. Ну, а обрядить не всякому удается. Видлъ, въ чемъ ребятенки у насъ ходятъ? Ну, въ заправскую школу такъ не пустишь. А обрядить то на всякій часъ не обрядить и справному хозяину. Другое — въ школу ходи каждый день, отлучки, безпорядку терпть не приходится, учитель въ обид, а по нашему эти порядки тяжелы. И малъ ребенокъ да дома безъ него обойтись невозможно. У учителя въ школ свои порядки, у насъ на дому — свои, и никакъ ты ихъ не сведешь вмст, не уровнишь. Одинъ наблюдаетъ одно, а другой къ этому пристегиваетъ другое… Вотъ и расходятся. Ну, а все-таки будь школа здсь, почесть вс были бы въ школ изъ нашей вёски.
— А изъ другихъ будутъ деревень?
— Какъ не быть — будутъ, только ужь поменьше.
— Отчего такъ?
— Да все оттого же: тяжело. И справа требуется и порядокъ, а гд у насъ порядокъ установить? халъ ты сегодня сюда, каково те показалось? Не бось не по скусу? И на саняхъ-то не по скусу, а какъ ежели теперича пшкомъ? Оно вдь тоже ребятенки-то люди, не пустишь ихъ за пять-то, да за десять верстъ въ чемъ ни на есть. Дома они ходятъ въ опорышахъ, большимъ что негодно, ребятамъ какъ есть въ пору, доносятъ до конца, потому имъ не дло длать… Ну, а въ другую деревню такъ не пошлешь, тутъ заводи справу всю заново, по мрк. Да и справу заведешь, обрядишь хлопца какъ ни на есть — раз конецъ всему? Вотъ то-то оно и есть, что не конецъ… конца-то и не доищешься у насъ. Положимъ, къ примру, школа близко, версты за дв, за три, не бол. Какъ ты соображаешь: надо-ль хлопца кормить на особнякъ, аль не надо? Надо-ль ему особое что дать на прокормъ, аль не надо?
— Думаю, что кое-что потребуется и другое, особое.
— То-то вотъ оно и есть, что потребуется. Коли дома хлопецъ — и стъ онъ тоже что мы, за одно. Мать и не думаетъ, есть у ней ребята, ай нтъ, окромя что воды въ горшокъ бол подбавить, крупинку другую подсыпать, лишнюю картошку подкинуть въ печь, а хлбъ то ужь всенепремнно одинъ съ нами сть будетъ. Въ школу погонишь — иной разсчетъ. Прежде всего, ран печь затопляй, парня по утру накорми особо, на весь день, да заготовь ему благо хлба (блымъ хлбомъ въ Блоруссіи зовутъ хлбъ ржаной безъ подмси мякины), потому нельзя же заморить парня въ школ, онъ тамъ до вечера весь день пробудетъ не вши, а чернаго-то, съ мякиной то хлба въ сухомятку не много нашь. А слыхалъ ты, кто у насъ стъ блый-то хлбъ? Да по всей округ, окромя праздниковъ, и не привидано. Такъ блый-то хлбъ не къ лицу намъ и для мальцевъ заводить… Слыхалъ ты, до коей поры хлба-то у насъ хватаетъ? И не запомню я, чтобы вдоволь до новаго, за всегда къ Пасх, къ великому дню конецъ, а не конецъ, такъ и не Богъ всть сколь останется. Вотъ урзывать-то и не изъ чего, на блый-то хлбъ мальцамъ. Вотъ, коли не вришь — допроси пана профессора, онъ теб скажетъ, какъ къ весн вс ребятенки у него изъ школы повылзутъ, потому сть нечего…
И вотъ, въ подтвержденіе словъ отцовъ, припоминаются мн сцены, бывшія два года назадъ въ моей школ, на моихъ глазахъ…
Я принимаю въ школу дтей. Кто изъ нихъ пришелъ ко мн по доброй вол, кто — по приказанію старосты и старшины. Записываю имена одного, другого, третьяго и т. д. Молча подходятъ ко мн, нехотя отвчаютъ, боязливо поглядываютъ по сторонамъ, съ той же боязнью и нершительностію отходитъ отъ меня прочь. Никто не обрадовался своему пріему въ школу, вс выглядятъ невольниками. Но вотъ что-то особенное, изъ ряду выходящее.
— Какъ тебя зовутъ, малецъ? спрашиваю я одного десятилтняго ребенка, судя по росту.
— Не знаю.
— Какъ не знаешь? удивляюсь я.
— Не знаю.
— А отца твоего какъ зовутъ?
— Не знаю.
— А мать?
— Не знаю.
— Ты кого-нибудь знаешь?
— Не знаю.
Я въ недоумніи и нершительности чему приписать странное поведеніе ребенка. Вдругъ вижу, подходитъ ко мн пожилая женщина.
— Панъ профессоръ — Это глупенькій сынокъ. Не трожь ты его, отпусти!— гд ему учиться. Онъ вдь слпенькій.
— Какъ, слпой? удивляюсь я, смотрю въ глаза ребенку и недоумваю: вмсто глазъ предо мною пара безумно и глупо смотрящихъ ‘глядлокъ’…
— Что это значить?
— Онъ слпенькій!.. твердитъ мать.
— Какъ, мальчуга, ты ничего не видишь?
— Ничего не вижу.
— А это какого цвта предметъ у меня въ рук? Я показываю ребенку листъ блой бумаги.
— Чернаго.
— Чернаго?
— Чернаго.
— А вотъ этотъ? показываю красный предметъ.
— Чернаго.
— А этотъ?
— Чернаго.
— А этотъ?
— Чернаго…
Очевидно, мать научила ребенка врать, чтобъ отдлаться отъ школы. Стыдно стало мн и больно. И, несмотря на смхъ всхъ дтей, хорошо знавшихъ ложь, я отпустилъ ‘слпого’ ребенка слпой матери домой.
А вотъ предо мною и отецъ.
— Господинъ научитель, ослобони моего сынка отъ ученья, сдлай божескую милость! У меня нон одного сына въ солдаты забрили, другого ты отнять хочешь.
— Это не моя воля, а воля начальства. Ни приказывать, ни увольнять мн не дано правъ.
— Какъ тамъ знаешь, только ослобони, не дай мн погибнуть…
Вотъ и еще одна мать.
— Я те не дамъ своего сына, не дамъ! Бери у другихъ! у другихъ по три сына есть, а они не ведутъ въ школу, а на насъ напасть. Жалобу подамъ, а сына не дамъ…
Слышу крики, брань и ревъ, слышу сравненіе ученія съ солдатчиной и отъ стыда и отчаянія бгу вонъ изъ школы, чтобъ опомниться, отдохнуть гд-нибудь на вольномъ воздух.
Это былъ мой первый пріемъ. Прошло четыре мсяца, меньше того, и дти полюбили школу и меня. Были у меня уже к добровольные ученики. И вотъ опять сцена, мучительная, тяжелая. Среди зимы входитъ отецъ одного моего ученика, умнаго, хорошаго, прилежнаго ребенка, далеко уже ушедшаго впередъ.
— Ослобони моего Юзюка отъ ученья.
— Зачмъ?
— Не могу безъ него обойтись…
— Безъ ребенка-то?
— Не могу. Онъ мн работникъ настоящій будетъ. Безъ него мн нельзя быть. Измучился я совсмъ.
— Послушай, не губи ты Юзюка, онъ хорошо учится, онъ скоро будетъ совсмъ граматный. Твой ребенокъ хорошій, славный ученикъ. Потерпи хоть одну зиму, онъ и въ одну зиму подъучится читать и писать.
— Не могу, ослобони, твердитъ отецъ, потупивъ глаза въ землю.
Я ясно видлъ, что ему и самому не легко брать сына изъ школы.
— Слышь, Юзюкъ, отецъ проситъ тебя домой?
— Зачмъ я ему? краснетъ ребенокъ, слезы навертываются на глаза.
— Ты, Юзюкъ, хочешь домой идти или въ школ остаться? спрашиваю я.
— Зачмъ домой? я буду учиться, робко, но ршительно отвчаетъ ребенокъ.
— Слышишь, что говоритъ сынъ? обращаюсь я къ отцу.
— Слышу. Не могу! ослобони, ты, Христа ради, не мучь ты меня. Всю зиму мучусь одинъ съ женою, сть нечего. Отойти отъ дому нельзя, ни наняться на дло какое… Совсмъ оголодали.
Юзюкъ плачетъ, но и отецъ чуть не въ слезахъ.
— Съ Богомъ, Юзюкъ, или домой и помоги отцу. Да коли поправишься, обращаюсь я къ отцу: — пришли сына опять въ школу?
— Наврядъ скоро поправишься.
— Ну, кто знаетъ!
— Еслибъ только не нужда, и теперь бы не взялъ. Врагъ что ли я своему дтищу?
Нтъ, отецъ не врагъ, а врагъ горькая нужда. Она, эта горькая нужда, родоначальница и отдленій народныхъ школъ. Грязь и слякоть — осенью и весной, вьюга, зимняя стужа и дальнія дороги — виной, недостатокъ одежды, хлба, денегъ — во всякое время, нужда въ рабочихъ рукахъ — вотъ кто породилъ отдленія. Ахъ, еслибъ выросло и окрпло желаніе въ интеллигентныхъ и состоятельныхъ людяхъ помочь горю народнаго обученія! А помочь тутъ стоитъ. Несмотря на поражающую картину неприглядности и нищеты отдленій народныхъ школъ, въ нихъ чуется живая, созидающая сила.
Думается мн, что и самъ народъ чуетъ силу ученья, думается мн, что не будь этого чутья въ немъ — не бывать бы на свт и отдленіямъ. Когда нтъ собственнаго желанія учить дтей, полумрами, косвеннымъ принужденіемъ не заставишь породить школы. Крестьяне наши, положимъ, не любятъ прямо идти противъ начальства, но приводить къ нулю нежелательныя для нихъ распоряженія они умютъ отлично. Всякій, я думаю, видалъ, какъ часто власти принуждены бываютъ ‘плюнуть’, ‘отступиться’ отъ начатаго дла, въ силу пассивнаго упорства крестьянъ обойти дло, затормозить его, испортить до того, чтобъ оно опротивло, ‘насолло’ самому иниціатору? Въ дл народнаго образованія это сопротивленіе можетъ быть особенно успшно, почти непреодолимо. Вотъ почему можно съ увренностью сказать, что только желаніе самого народа породило отдленія народныхъ школъ, или школу народнаго самообученія.
Очень можетъ быть, что многимъ покажется удивительной вра крестьянъ въ пользу того ученья, которое они даютъ своимъ дтямъ въ своихъ отдленіяхъ. Но припомнимъ, чего крестьянинъ ждетъ отъ школы? Какая наука, по сужденію крестьянъ, годна ихъ дтямъ? Только небольшая граматность. Уметъ его дитя разбирать грамату, печатную и писанную, можетъ написать безграматное письмо, подписаться въ правленіи подъ приговоромъ — ну, и слава теб Господи, больше и не нужно. Потребность граматности сознана крестьяниномъ пока только въ этой мр, но за то здсь сознаніе полное, ясное, отчетливое. Простая жизнь деревни въ настоящую минуту зоветъ къ граматности, и такъ зоветъ, что крестьянинъ слышитъ этотъ зовъ. Вопервыхъ, путешествія въ ‘чужую сторону’ за хлбомъ, стало быть и необходимость письменныхъ сношеній съ домашними, вовторыхъ, предъявленіе спроса въ ‘чужой сторон’ на ‘письменность’, въ-третьихъ, объегориванье безграматныхъ граматными и въ особенности на ‘чужой сторон’, въ-четвертыхъ, волостные, судебные и иные порядки отъ начальства и отъ хозяевъ-подрядчиковъ, кулаковъ и т. п. людей, вс основанные не на словесномъ договор, а на письменности — все это или новое, или навалившееся на плечи крестьянъ съ особенною силою въ наше время, научило ихъ цнить грамату.
Но, кром того, грамата и сама по себ, по своей сущности, за послднее время нсколько полюбилась темному человку. Хотя въ этомъ смысл успхъ и не великъ, но все-таки есть и онъ, и даже замтить его можно при внимательномъ наблюденіи. ‘Петербургская Газета’ читается дворниками, приказчиками и рабочими въ Питер. Въ деревн, крестьяне по праздникамъ собираются слушать кое-гд граматя, ‘какъ онъ въ газетахъ читаетъ’. Положимъ, газету достаютъ въ чужихъ людяхъ, у учителя, у попа, у барина иногда, но и то важно, что явилась охота доставать газету и слушать, что стоитъ въ газет. Мн, впрочемъ, удалось знать и такихъ крестьянъ, которые выписывали газету къ себ въ деревню. Исключенія, скажутъ многіе. Пусть такъ. Но вдь всегда дло начинается съ исключеній. Пріхалъ въ одну деревню, большую, богатую, мой пріятель — учитель и выписалъ газету. Чрезъ годъ въ той деревн было уже нсколько газетъ. Исключенія бываютъ разныя. Одни родятся и умираютъ, недолго проживши и не оставивши потомства, другія, если и умираютъ, то оставляютъ огромное, постоянно увеличивающееся потомство. Вотъ жъ послднему роду исключеній я отношу и ‘грамотниковъ’. Я уже вижу ростъ этихъ исключеній, вижу даже какъ он изъ исключеній перерождаются въ меньшинство.
И такъ, граматность завоевала себ мсто въ народномъ сознаніи. Завоеванія ея пока не широки и по количеству лицъ, обладающихъ ею, и по качеству ея самой. Умть читать простую, доступную по языку народу книгу, умть писать письма и подписываться на разныхъ дловыхъ ‘гумагахъ’ — вотъ пока вся суть ея. Но придетъ и остальное и тмъ скоре придетъ, чмъ шире будетъ граматность первой ступени.
Вотъ этой-то потребности, народа, этому-то запросу его на элементарную граматность и удовлетворяетъ отдленіе народной школы. Я не боюсь поставить вопросъ такъ рзко. Чтобы дать всякую иную школу народу для удовлетворенія его уже пробудившейся потребности необходимъ громадный капиталъ. Я не исключаю отсюда и такъ называемыя подвижныя народныя школы. Мн думается даже, что эт послднія и немыслимы или едва мыслимы безъ отдленія народной школы. Въ подвижныхъ школахъ или будетъ тотъ же порядокъ, что и въ отдленіи, дли он не привьются у насъ. Разница же вся будетъ состоять въ томъ, что въ отдленіи будетъ назжать временно настоящій учитель и направитъ обученіе къ нсколько лучшему результату. По моему, это будетъ вторая ступень развитія отдленій народныхъ школъ — и только. Самостоятельнаго существованія — безъ отдленій народной школы — школъ подвижныхъ а не допускаю у насъ, т. е. не вижу существенной пользы отъ нихъ, думаю, что и народъ не увидитъ тоже большой пользы, а потому и не дастъ имъ росту. Главный недостатокъ подвижныхъ школъ, самостоятельно существующихъ, будетъ кратковременность занятій, а потому почти и безплодность ихъ. Дти крестьянъ будутъ учиться всегда только зимой, остальное время напрасная трата силъ учителямъ. Почему? это, я думаю, всякому извстно. Много ли же времени будетъ имть возможность посвятить учитель подвижной школ каждой деревн въ отдльности? чрезъ сколько времени онъ будетъ являться въ деревню?
Совсмъ иное дло, если въ деревн имется уже отдленіе народной школы. Учитель отдленія сначала становится ученикомъ учителя подвижной школы во время пребыванія послдняго въ деревн, потомъ его помощникомъ. Въ отдленіи получится направляющая сила интеллигентнаго и опытнаго учителя и непрерывная дятельность его помощника, т. е. будничнаго учителя отдленія. Съ одной стороны, учитель подвижной школы будетъ имть возможность бывать чаще въ каждой деревн, а съ другой — работа въ школ не прекращается и улучшается. Но это будетъ развитіе отдленія народной школы, вторая ступень его, и до этого когда-то еще мы доберемся, если только доберемся. Теперь же все или почти все — дло одного отдленія народной школы на первой ступени развитія, и именно потому, что она больше всего отвчаетъ на спросъ народа, потому что она — результатъ настоящаго положенія длъ въ деревн.
Понятно, что крестьянинъ осужденъ имть учителя такого, о которомъ онъ самъ отзывается: ‘по Сеньк и шапка’. Злая, убійственная правда. Но нтъ ли исхода иного, нтъ ли возможности иначе удовлетворить потребности народа къ воспринятію граматы? На это я отвчаю: нтъ иного исхода, кром того, который нашелъ себ народъ самъ. По моему, только помочь нужно народу поднять его отдленіе. Интеллигентный учитель, боле развитой, чмъ деревенскій теперешній учитель, учитель на нсколько деревень, учитель-руководитель — вотъ, что мы можемъ дать деревн и ея отдленію.
Кром того, съ матеріальной стороны мы могли бы очень, очень много помочь отдленію, и я говорилъ уже какъ…
Вотъ одна изъ дирекцій народныхъ училищъ въ сверо-западныхъ губерніяхъ приняла къ свднію отдленія народной школы и распорядилась помочь имъ. Помощь ея выразилась такимъ образомъ. Школу народнаго самообразованія причислить къ народной школ и назвать ее ‘Отдленіемъ народной школы’, подчинить ее вднію учителя народной школы, т. е. учитель народной школы обязанъ бывать время отъ времени въ отдленіи, экзаменовать тамъ дтей, принимать участіе въ выбор учителя отдленія, доносить начальству объ открытіи отдленія и выбор учителя. Кром того, учитель народной школы долженъ слдить за поведеніемъ учителей отдленій, собирать ихъ къ себ, научить ихъ учить дтей, давать для нихъ примрные уроки, снабжать руководствами, имющимися въ школьной библіотек и наконецъ — вс лишнія за негодностію и ветхостію книги сдавать изъ своей школы въ отдленіе… Какъ видите, обязанностей на учителя школы возложено не мало. Но помогать такъ школ можно только на словахъ, а не на дл. У всякаго учителя своя школа на плечахъ, и съ ней одной у него столько хлопотъ, что и не управиться пожалуй, заботиться же вмст и о своей школ и объ отдленіяхъ народной школы едва ли возможное дло. На опыт я убдился, что очень мало толку выходитъ изъ попечительства учителя школы надъ отдленіями. Вотъ у того учителя, съ которымъ я здилъ по отдленіямъ, было двнадцать отдленій, и я убдился, что лучше бы оставить ему отдленія въ поко. А нкоторые учителя даже ухитрились сдлать отдленія дойными коровами для себя…
Другое было бы дло — особый, спеціально назначенный учитель для отдленій и непремнно хорошо подготовленный, боле развитой, чмъ остальные сельскіе учителя. Крестьяне ужь наврное приняли бы такого учителя съ радостію и для него облегчили бы съ охотой его тяжелый трудъ въ предлахъ ихъ силъ.
Отдленія народной школы ростутъ не по днямъ, а по часамъ, давнымъ-давно слдовало бы признать ихъ, а не смотрть на нихъ, какъ на явленіе не законное и терпимое только пока. Непризнаніе отдленій приноситъ имъ ужасно много вреда, не даетъ имъ улучшаться, даже тормозитъ самый ростъ. Не трудно понять это. Какъ явленіе не утвержденное, оно принуждено жить тайкомъ во всхъ почти губерніяхъ Россійской Имперіи, прятаться и отъ учителя народной школы, какъ отъ конкуррента, и отъ всякаго большого и малаго начальства. Послднему, понятно, нтъ дла, что родится на свтъ божій, дурное или хорошее дтище, но ему ясно, что родится незаконно, и стало быть подлежитъ пресченію. Какъ незаконнорожденное дитя, отдленіе принуждено волочить свою жизнь уродливо, безтолково. Тутъ и выборъ учителя, и безъ того страшно затрудненный нищетою народа, стсненъ, тутъ и совтъ разумнаго человка немыслимъ, и помощь за негласностью затруднена, и висящій на волоск дамокловъ мечъ не даетъ самимъ крестьянамъ смотрть на свое дорогое дтище, какъ на имющее существовать безъ срока, стало быть какъ на подлежащее улучшенію, усовершенствованію. При иныхъ условіяхъ очень много отдленій могло бы сдлаться заправскими школами, сами крестьяне захотли бы этого, въ особенности, еслибъ общество, земство пришло къ нимъ на помощь.
Сомнваться въ рост отдленій нельзя. Проберитесь въ деревни другомъ крестьянъ и вы увидите, что почти въ каждой изъ нихъ имется или прямо настоящее отдленіе или нчто похожей на него. Лично я много, очень много слышалъ объ нихъ и не въ одной мстности, а по разнымъ закоулкамъ Россіи. Мн удавалось находить отдленія бокъ-о-бокъ съ настоящей школой и даже не по одному въ томъ же селеніи. Это было въ юг. Но недавно и на свер Россіи я познакомился съ аналогичнымъ явленіемъ. Около дльной и разумной школы открылось въ недалеко лежащей деревн отдленіе, чрезъ годъ, въ школ дтей убыло на половину, потому что въ многихъ деревняхъ явились отдленія по примру перваго. Что отдленія существуютъ тайно — въ этомъ совсмъ не трудно убдиться и иначе. Спросите у учителей народной школы, не поступаютъ ли въ ихъ школы дти, гд-то поручившіяся грамат? Непремнно отвтъ получите утвердительный. А это объясняется только существованіемъ рядомъ со школой отдленій школы.
Не лучше ли просто признать отдленіе прямо и безъ всякихъ формальностей? Я думаю, не можетъ подлежать сомннію, что закрыть отдленія едва ли кто-нибудь въ состояніи, а мшать ихъ правильному и разумному росту, право, по малой мр, странно.
Я не хочу останавливаться на доказательствахъ о польз отдленій, мн хотлось бы только уврить, что помочь отдленіямъ можно, что они имютъ право на существованіе, что радоваться надо этимъ отдленіямъ, какъ мы радуемся ласточк, встниц весны…