ОШИБКА.
Эскизъ изъ американской жизни.
Генриха Сенкевича.
(Съ польскаго.)
ОШИБКА.
Эскизъ изъ американской жизни.
Генриха Сенкевича.
(Съ польскаго.)
ВСТУПЛЕНІЕ.
——
В. Л.
‘Русская Мысль’, No 12, 1881
Ошибка, Сенкевич Генрик, Год: 1881
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Происшествіе, послужившее мн предметомъ этого эскиза, случилось въ одномъ изъ американскихъ городковъ. Было ли это на запад или на восток, я не могъ разузнать, хотя, собственно говоря, это не составляетъ особой важности. Можетъ-быть какой-нибудь нмецкій или американскій писатель воспользовался уже этимъ происшествіемъ, что, по моему мннію, такъ же мало должно интересовать читателей, какъ и вопросъ о мстности.
Пользуясь авторскими правами, я переношу дйствіе въ Калифорнію, причемъ постараюсь придать моему разсказу характеристическія черты, свойственныя жизни здшняго малолюднаго городка.
Въ одной изъ мстностей графства Марипоза, пять лтъ тому назадъ, были открыты источники нефти. Огромныя выгоды, которыя приносятъ подобные источники въ Невад и другихъ штатахъ, тотчасъ побудили нсколькихъ предпринимателей къ организаціи компаніи съ цлью эксплуатаціи новооткрытыхъ богатствъ.
Различныя машины, помпы, рычаги, лстницы, бочки и бочонки, буравы и котлы — привезены, дома для рабочихъ построены, мсто окрещено — Struck-oil (бьющее масло) и вскор въ пустой и безлюдной мстности, гд за годъ до того жили только кроты, выросло поселеніе, состоящее изъ нсколькихъ домовъ и обитаемое нсколькими сотнями рабочихъ.
Два года спустя Struck-oil назывался уже Struck-oil-city. Это былъ дйствительно ‘city’ въ полномъ значеніи этого слова. Прошу замтить, что тутъ жили уже портной, башмачникъ, плотникъ, кузнецъ, мясникъ и докторъ-французъ, который во время оно брилъ бороды во Франціи, впрочемъ человкъ ‘ученый’ и безвредный, что въ американскомъ доктор значитъ очень многое.
Докторъ, какъ это часто бываетъ въ маленькихъ городкахъ, держалъ въ то же время аптеку и почтовую контору, слдовательно имлъ тройную практику. Аптекаремъ онъ былъ такимъ же безвреднымъ, какъ и докторомъ: въ его аптек можно было найти только два сорта лкарствъ — сахарный сиропъ и магнезію.
Этотъ безвредный и ласковый старичокъ обыкновенно говаривалъ своимъ паціентамъ:
— Не бойтесь никогда моихъ лкарствъ. У меня правило — прежде чмъ дать больному лкарство, самому принять такую же дозу, потому что, думаю, если оно мн не повредитъ, то не повредитъ и больному. Вдь правда?
— Правда?— отвчали успокоенные обыватели, которымъ какъ-то въ голову не приходила мысль, что на обязанности врача вовсе не лежитъ нанесенія вреда больному.
Г. Дасонвиль (такъ назывался докторъ) въ особенности врилъ въ чудодйственную силу магнезіи. Не разъ на митингахъ онъ снималъ шляпу съ головы и обращался къ публик:
— Гг. и г-жи! Вотъ, смотрите, что такое значитъ магнезія. Мн семьдесятъ лтъ, сорокъ лтъ, какъ я употребляю магнезію ежедневно, и ни одного сдаго волоса на голов.
Гг. и г-жи могли бы замтить, что у доктора дйствительно не было ни одного сдаго волоса, но вмст съ тмъ не было и никакого, потому что голова его напоминала колнку. Но такъ накъ эти замчанія ничмъ не помогли бы росту Struck-oil-city, то они и не длались.
А Struck-oil-city все росло да росло. Черезъ два года къ нему провели втвь желзной дороги. Городъ имлъ уже своихъ выборныхъ властей. Любимый всми докторъ былъ избранъ, какъ представитель интеллигенціи, судьею, польскій жидъ, м-ръ Девисъ (Давидъ) — шерифомъ, т. е. начальникомъ полиціи, которая состояла изъ одного шерифа, и никого боле. Построили школу, бразды которой приняла нарочно выписанная ‘school ma’am’, престарлая двица съ вчнымъ флюсомъ. Наконецъ, явилась первая гостиница, подъ названіемъ United States Hotel.
‘Business’ {Торговля, занятіе.} также оживлялся. Вывозъ нефти приносилъ прекрасные барыши. Замтили, что м-ръ Девисъ приказалъ построить передъ своею лавкой стеклянную выставку, все равно, какъ въ С.-Франциско. На слдующемъ митинг обыватели принеси м-ру Девисъ публичную благодарность за это ‘новое украшеніе города’, на что м-ръ Девисъ со скромностью почтеннаго гражданина воскликнулъ: ‘Thank yon! Thank уои! Ой-вай!
Гд живутъ судья и шерифъ, тамъ бываютъ и дла. Это требуетъ переписки и бумаги и вотъ, на углу Cojotes-Street, возникъ первый ‘stationery’, то-есть складъ бумаги, гд продавались также и политическія каррикатуры, представляющія Гранта въ вид мальчика, доящаго корову (символъ Соединенныхъ Штатовъ). Обязанности шерифа не предписывали ему возбранять продажу такихъ рисунковъ, ибо это до полиціи не относится.
Но это еще не все. Американскій городъ не можетъ жить безъ газеты. По прошествіи другаго года явился журналъ, подъ названіемъ Saturday Weekly Review (обозрніе субботне-еженедльное), считающее столько же подписчиковъ, сколько было жителей въ Struck-oil-city.
Редакторъ этого журнала былъ въ то же время его издателемъ, типографщикомъ, конторщикомъ и разнощикомъ. Ему тмъ удобне было исполнять эту обязанность, что, кром того, онъ держалъ коровъ и каждое утро долженъ былъ разносить молоко по домамъ. Это отнюдь не мшало ему начинать передовыя статьи словами: ‘Еслибы нашъ подлый президентъ Соединенныхъ Штатовъ послдовалъ совту, который мы предпослали ему въ прошломъ нумер’, и т. д.
Какъ мы видимъ, ни въ чемъ не было недостатка въ благословенномъ Struck-oil-city. Кром того, такъ какъ рудокопы, занятые добываніемъ нефти, не обладаютъ никакими разбойническими наклонностями, свойственными искателямъ золота,— въ город все было спокойно. Никто ни съ кмъ не дрался, о ‘Линч’ и слуху не было, жизнь текла спокойно: одинъ день походилъ, какъ дв капли воды, на другой. Утромъ каждый занимался business’омъ, вечеромъ жители жгли соръ на улицахъ и, если не было митинга, шли спать, зная, что завтра также будутъ вечеромъ жечь соръ.
Единственною непріятностью шерифа было то, что онъ никакъ не могъ отучить жителей отъ стрльбы изъ карабиновъ по дикимъ гусямъ, пролетавшимъ вечеромъ надъ городомъ. Городской уставъ запрещаетъ стрлять на улицахъ: ‘Еслибъ это былъ какой-нибудь паршивый городишко,— говорилъ шерифъ,— ну, какъ угодно, но въ такомъ огромномъ город — пифъ-пафъ, пифъ-пафъ!— ужь очень нехорошо’.
Жители слушали, кивали головами, говорили: ‘о, yes’, но когда вечеромъ на румяномъ неб появлялись блыя и срыя вереницы, тянувшіяся съ горъ въ океану, каждый забывалъ о предостереженіи, хваталъ карабинъ и начиналась стрльба на славу.
Собственно говоря, м-ръ Девисъ могъ каждаго препроводить къ судь, а судья оштрафовать его, но не надо забывать, что виновные были во время болзни паціентами доктора, а когда требовалась новая обувь, то гостями шерифа.
Въ Struck-oil-city было спокойно, какъ въ неб, однако вдругъ окончились эти прекрасные дни. Хозяинъ grocery воспылалъ смертельною ненавистью къ хозяйк grocery, а хозяйка grocery къ хозяину grocery. Здсь необходимо объяснить, что въ Америк называется grocery. Grocery — это лавка, продающая все. Тамъ можно достать муку, шляпы, сигары, метлы, пуговицы, рисъ, сардины, рубашки, солонину, смена, блузу, блье, ламповыя стекла, топоры, сухари, тарелки, бумажные воротнички, сушеную рыбу,— словомъ все, что можетъ понадобиться человку. Сначала была только одна grocery въ Struck-oil-city. Содержатель ея — нмецъ, по имени Гансъ Каше. Это былъ флегматичный нмецъ, родомъ изъ Пруссіи, имлъ 35 лтъ отъ роду и вылупленные глаза, не былъ толстъ, но довольно солиденъ, ходилъ всегда безъ сюртука и никогда не выпускалъ трубки изъ зубъ. По-англійски зналъ — насколько нужно при ‘business’, а больше ни въ зубъ толкнуть. Торговалъ однако хорошо, такъ что черезъ годъ уже о немъ толковали въ Struck-oil-city, что ‘онъ стоитъ’ нсколько тысячъ долларовъ.
Вдругъ появилась другая grocery, и — о, чудо!— первую держалъ нмецъ, а другую открыла нмка. Kunegunde und Eduard, Eduard und Eunegunde! Между обими сторонами сразу возгорлась война, начавшаяся тмъ, что миссъ Нейманъ (или, какъ она сама себя называла, Ньюменъ) угощала на привтственномъ завтрак лепешками изъ муки, смшанной съ содой и квасцами. Конечно, этимъ она повредила бы себ въ общественномъ мнніи, еслибы не утверждала сама и не выставляла свидтелей, что, не успвши распаковать своей муки, она купила ее у Ганса Каше. Выходило, что Гансъ Каше не что иное какъ завистникъ и негодяй, который этимъ хотлъ сразу уронить свою соперницу во мнніи жителей. Наконецъ, можно было догадаться, что дв grocery будутъ соперничать между собой, но никто не предполагалъ, что соперничество перейдетъ въ страшную личную ненависть. Ненависть эта вскор дошла до такой степени, что Гансъ жегъ соръ только тогда, когда втеръ относилъ дымъ къ лавк его врага, врагъ же называлъ Ганса не иначе, какъ Dutchman (нмецъ), что тотъ считалъ за великое оскорбленіе.
Жители сначала смялись надъ обими сторонами, тмъ боле, что ни одна изъ нихъ не говорила по-англійски, однако постепенно, вслдствіе каждодневныхъ сношеній съ лавочниками, образовывались въ город дв партіи, гансистовъ и нейманистовъ, которыя начали косо посматривать другъ на друга, что могло повредить счастью и покою республики Struck-oil-city и подготовить грозное будущее. Глубокій политикъ, м-ръ Девисъ, жаждалъ пресчь зло у самаго корня и всячески старался помирить нмку съ нмцемъ. Не разъ, бывало, станетъ онъ по середин улицы и говоритъ роднымъ имъ языкомъ:
— Ну, что вы грызетесь? Какъ будто не у одного башмачника покупаете обувь! У меня теперь такіе башмаки, что во всемъ С.-Франциско не найдешь лучшихъ.
— Напрасно хвалить башмаки передъ тмъ, который скоро совсмъ безъ сапогъ будетъ ходить,— кисло прерывала миссъ Нейманъ.
— Я не пріобртаю себ кредита ногами,— флегматично вставлялъ Гансъ.
Нужно знать, что миссъ Нейманъ, хотя и нмка, обладала дйствительно прекрасной ножкой,— понятно, что такія колкости наполняли ея сердце смертельнымъ гнвомъ.
Въ город дв партіи ужь и на митингахъ начали разсуждать о длахъ Ганса и миссъ Нейманъ, а такъ какъ въ Америк никто не отыщетъ справедливости въ дл съ женщиной, то большинство склонялось на сторону миссъ Нейманъ.
Скоро Гансъ замтилъ, что его лавка едва-едва ему окупается.
Но и миссъ Нейманъ тоже не загребала золота, потому что вс жительницы держали сторону Ганса: они замтили, что ихъ мужья очень часто длаютъ закупки у прекрасной нмки и за каждою закупкой сидятъ подозрительно долго.
Когда покупателей не было ни въ одной изъ лавокъ, Гансъ и миссъ Нейманъ становились у дверей одинъ противъ другаго, бросая взоры, полные ярости. Миссъ Нейманъ въ это время подъ носъ напвала на голосъ: Mein lieber Augustin: ‘Dutchman, Dutchman, Du-Dutchman, Du-Dutchman—man’.
М-ръ Гансъ смотрлъ сначала на ея ноги, потомъ на фигуру, потомъ въ лицо съ такимъ выраженіемъ, съ какимъ смотрлъ, напримръ, на убитаго имъ, мсяцъ тому назадъ, крота, потомъ, разражаясь адскимъ смхомъ, выкрикивалъ:
— Ву God!
Ненависть въ этомъ флегматичномъ человк дошла до того, что когда утромъ онъ выходилъ къ дверямъ, а миссъ Нейманъ не было, онъ ежился, какъ будто ему чего-то не доставало.
Миссъ Нейманъ имла на своей сторон редактора Weekly Review. Гансъ убдился въ томъ, когда распустилъ слухъ, что миссъ Нейманъ носитъ искуственный бюстъ. Это было очень вроятно, потому что въ Америк это считается очень обыкновеннымъ. Однако въ слдующемъ нумер Saturday Weekly Review появилась громовая статья, въ которой редакторъ, говоря о нмцахъ вообще, кончилъ клятвеннымъ увреніемъ, какъ ‘вполн убдившійся’, что бюстъ одной оклеветанной леди совершенно натуральный.
Съ этого дня м-ръ Гансъ пилъ каждое утро черный кофе, потому что не хотлъ брать молока у редактора, за то миссъ Нейманъ стала брать постоянно дв порціи. Кром того она приказала портному сшить платье, форма лифа котораго убдила всхъ, что Гансъ былъ дйствительно клеветникомъ.
Гансъ почувствовалъ себя безоружнымъ предъ женскою хитростью, а нмка между тмъ, каждое утро стоя передъ дверями, пла все громче и громче: ‘Dutchman, Dutchman, Du-Dutchman, Du-Dutchman—man’.
‘Что бы такое устроить ей?— думалъ Гансъ.— Разв куръ ея угостить тою пшеницей, что я для крысъ отравилъ?— Нтъ, заплатить прикажутъ… А, знаю что!’
И вечеромъ миссъ Нейманъ, къ великому своему удивленію, увидла м-ра Ганса, несущаго охапку дикихъ подсолнечниковъ и раскладывающаго ихъ дорожкою предъ ршетчатымъ окномъ погреба. ‘Что это такое? Очень любопытно,— подумала она.— Вроятно, что-нибудь мн въ пику’. А въ это время совсмъ стемнло. М-ръ Гансъ уложилъ подсолнечники въ дв линіи, оставивъ по середин свободнымъ проходъ къ окну погреба, потомъ вынесъ какой-то, покрытый полотномъ, предметъ, обратился задомъ къ миссъ Нейманъ и, снявъ покровъ съ таинственнаго предмета, обложилъ его листьями подсолнечника, потомъ приблизился къ стн и сталъ что-то писать на ней.
Миссъ Нейманъ умирала отъ любопытства. ‘Непремнно обо мн что-нибудь пишетъ. Пускай только вс спать лягутъ, пойду посмотрть, хотя бы меня смерть ожидала за это’.
Окончивши свою работу, Гансъ ушелъ наверхъ и вскор загасилъ свчу. Миссъ Нейманъ тотчасъ же поскорй набросила на себя капотъ, сунула голыя ноги въ туфли и выюркнула на улицу. Дошедши до подсолнечниковъ, она пошла прямо, дорожкою, къ окну, желая прочитать надпись на стн.
Вдругъ изъ глазъ ея посыпались искры, верхняя половина тла откинулась назадъ, а изъ устъ вырвался сначала болзненный стонъ: ‘Ай-ай’, а потомъ ужь отчаянный крикъ: ‘Помогите, помогите!!!’
Окно наверху раскрылось.
— Was ist das!— раздался спокойный голосъ Ганса.— Wer ist da?
— Проклятый Dutchman!— пищала миссъ.— Зарзалъ ты меня, убилъ! Завтра за это висть будешь… Помогите, помогите!
— Сейчасъ сойду,— сказалъ Гансъ.
Черезъ нсколько времени онъ показался со свчой въ рук, посмотрлъ на миссъ Нейманъ, которая стояла какъ вкопанная, потомъ взялся за бока и началъ хохотать:
— Что это, миссъ Нейманъ? Ха-ха-ха! Добрый вечеръ, миссъ! Ха-ха-ха!… Поставилъ капканъ для скунса, а поймалъ миссъ Нейманъ! Зачмъ это вы пожаловали заглядывать во мн въ погребъ? Я нарочно написалъ на стн предостереженіе, чтобы никто не приближался. Кричите теперь сколько угодно, пускай вс люди сбгутся сюда, пускай вс увидятъ, что вы по ночамъ изволите заглядывать въ погребъ къ Dutchman’у… О, mein Gott! Кричите, кричите, а все-таки простойте до утра. Покойной ночи, миссъ, покойной ночи!
Положеніе миссъ Нейманъ было ужасно: кричать — сбжится народъ, скандалъ, а не кричать — стоять цлую ночь пойманною въ капканъ и все-таки на другой день представлять изъ себя интересное зрлище… А ноги болятъ все сильне… Голова ея закружилась, въ глазахъ потемнло,— мсяцъ насмшливо подмигивалъ. Она лишилась чувствъ.
‘Herr je!— воскликнулъ про себя Гансъ,— если она подохнетъ, то завтра и съ Линчемъ познакомишься’. У него волосы на голов встали отъ страху.
Длать было нечего, Гансъ отыскалъ поскорй ключъ, чтобы отпереть капканъ, что было не особенно удобно, такъ какъ этому мшалъ капотъ миссъ Нейманъ. Нужно было его немного приподнять… Несмотря на страхъ и злобу, Гансъ не могъ удержаться, чтобы не взглянуть на прекрасныя, точно мраморныя, освщенныя красноватымъ свтомъ мсяца, ножки своего врага.
Можно было подумать, что теперь въ его ненависти была капля сожалнія. Онъ быстро отперъ капканъ, а такъ какъ миссъ до сихъ поръ не пришла еще въ себя, поднялъ ее и понесъ въ ея жилище. По дорог его снова пробрала жалость. Потомъ онъ вернулся къ себ и цлую ночь не могъ сомкнуть глазъ.
На утро миссъ Нейманъ не появлялась у дверей своей лавки для вокальныхъ упражненій.
Можетъ-быть она стыдилась, а можетъ-быть ковала козни.
Оказалось, ковала возни. Вечеромъ, въ этотъ же день, редакторъ S. W. Review вызвалъ Ганса на единоборство и при начал битвы подбилъ ему глазъ. Гансъ, приведенный въ отчаяніе, задалъ ему такую трепку, что посл не долгаго безполезнаго сопротивленія редакторъ упалъ, взывая: enough, enough! (довольно).
Неизвстно, какимъ образомъ, только не чрезъ Ганса, весь городъ узналъ о ночныхъ приключеніяхъ миссъ Нейманъ. Посл драки съ редакторомъ изъ души Ганса исчезла всякая жалость къ своему врагу, осталась одна злоба.
Гансъ чувствовалъ, что его ожидаетъ ударъ со стороны непріятеля, и скоро дождался. Владльцы лавокъ часто приклеиваютъ на дверяхъ объявленія о различныхъ товарахъ, всегда озаглавленныя ‘Notice’. Съ другой стороны, нужно знать, что grocery всегда держитъ для кабаковъ ледъ, безъ котораго ни одинъ американецъ не станетъ пить ни пива, ни виски. Вдругъ у Ганса вс перестали брать ледъ. Огромные куски, привезенные по желзной дорог, растаяли въ погреб, убытку было на нсколько десятковъ долларовъ. Почему, отчего, какъ?… Гансъ видлъ, что даже его сторонники брали каждый день ледъ у миссъ Нейманъ, онъ ршительно не понималъ, что это значитъ, тмъ боле, что ни съ однимъ трактирщикомъ не ссорился.
Ршился разъяснить это.
— Отчего вы не берете у меня ледъ?— ломанымъ англійскимъ языкомъ спросилъ онъ у трактирщика Петерса, который въ это время проходилъ мимо его лавки.
— Да вы его не держите.
— Какъ не держу?
— Врно, я знаю.
— Aber, я держу ледъ.
— А это что?— спросилъ трактирщикъ, указывая пальцемъ на приклеенное объявленіе.
Гансъ взглянулъ и позеленлъ отъ злости. Кто-то изъ его объявленія въ слов ‘Notice’ выцарапалъ t изъ середины, вслдствіе чего изъ ‘Notice’ сдлалось ‘No ісе’, т. е. нтъ льду.
— Donnerwetter!— закричалъ Гансъ и весь синій и дрожащій бросился въ лавку миссъ Нейманъ.
— Это подло!— кричалъ онъ въ бшенств.— Зачмъ это вы выцарапали мн букву изъ середины?
— Что я у васъ выцарапала изъ середины?— съ притворною наивностью спросила миссъ Нейманъ.
— Букву, говорю вамъ, букву t! Вы у меня t выцарапали! Aber goddam! такъ дальше быть не можетъ… Вы мн должны заплатить за ледъ. Goddam, goddam!…
Онъ потерялъ свое обычное хладнокровіе и оралъ, какъ сумашедшій. Миссъ Нейманъ тоже кричала. Началъ собираться народъ.
— Помогите!— кричала миссъ Нейманъ,— Dutchman помшался: говоритъ, что я у него что-то выцарапала изъ середины, а я ничего не выцарапывала. Что мн царапать?… Ничего не выцарапывала. Ей-богу, я его глаза бы выцарапала, еслибы могла, ничего больше!… Я — бдная женщина, одна,— онъ меня тутъ убьетъ, ограбитъ….
Она залилась горькими слезами. Американцы не разобрали, въ чемъ дло, но американцы не выносятъ женскихъ слезъ,— нмца тотчасъ за шиворотъ и за порогъ. Тотъ хотлъ было сопротивляться: гд тамъ,— вылетлъ какъ стрла изъ лука, перелетлъ черезъ улицу, влетлъ въ собственную дверь и растянулся.
Спустя недлю надъ его лавкой висла огромная вывска, съ рисункомъ. Рисунокъ представлялъ обезьяну въ блуз, бломъ фартучк и рукавахъ,— однимъ словомъ, миссъ Нейманъ. Внизу была надпись большими золотыми буквами: ‘Grocery подъ обезьяной’.
Народъ толпился передъ вывской. Хохотъ выманилъ миссъ Нейманъ на улицу. Вышла, посмотрла, поблднла, но, не утративъ присутствія духа, замтила:
— Grocery подъ обезьяной?!… Ничего нтъ страннаго, потому что м-ръ Каше живетъ подъ grocery…
Однако ударъ мтко попалъ ей въ сердце. Въ полдень она слышала, какъ толпы дтей, проходя изъ школы около лавки, останавливались передъ вывской, крича:
— О! that’s miss Neuman! Good evening, miss Neuman!
Это было ужь черезчуръ. Вечеромъ, когда пришелъ къ ней редакторъ, она сказала ему:
— Эта обезьяна — я! Знаю, что я, но не упущу своего. Онъ долженъ снять вывску и слизать своимъ языкомъ обезьяну при мн.
— Что же вы хотите длать?
— Сейчасъ отправлюсь къ судь.
— Какъ сейчасъ?
— Завтра.
Утромъ она вышла и, подойдя къ Гансу, сказала:
— Слушайте, господинъ нмецъ! я знаю, что обезьяна — это я, но все-таки пожалуйте со мной къ судь. Посмотримъ, что онъ на это скажетъ.
— Скажетъ, что я имю право выставлять на своей вывск, что мн угодно.
— Это мы сейчасъ увидимъ.
Миссъ Нейманъ едва могла дышать.
— А откуда же вы знаете, что обезьяна — вы?
— Совсть мн это говоритъ. Пойдемте, пойдемте къ судь, а не то шерифъ васъ въ кандалахъ поведетъ.
— Отлично, пойду,— сказалъ Гансъ, увренный въ побд.
Заперли лавки и пошли, обдумывая дорогою планъ дальнйшихъ дйствій. Лишь у самыхъ дверей судьи Дасонвиль вспомнили, что они не знаютъ по-англійски, чтобъ объяснить дло. Что тутъ длать?…
— Вотъ шерифъ, какъ польскій жидъ, и по-нмецки знаетъ, и по-англійски.
— Къ шерифу.
Но шерифъ сидлъ на телг и собирался хать.
— Убирайтесь къ дьяволу!— закричалъ онъ.— Весь городъ вы баломутите. Ходите же въ одной пар обуви цлый годъ. Я ду. God bye!
Гансъ подбоченился.
— Должны ждать до завтра,— сказалъ онъ флегматически.
— Я должна ждать? Скорй умру. Снимите обезьяну!
— Не сниму.
— Ну, такъ васъ самихъ повсятъ. Будете висть, нмецъ! Обойдусь и безъ шерифа. Судья и такъ знаетъ, въ чемъ дло.
— Пойдемте и безъ шерифа,— сказалъ нмецъ.
Мисъ Нейманъ однако ошибалась.
Только одинъ судья во всемъ город не зналъ объ ихъ ссорахъ.
Добрый старикъ принималъ свою магнезію и ему казалось, что миръ сохраняется.
Принялъ онъ ихъ, какъ и всегда принималъ всякаго, учтиво и ласково:
— Покажите языки, дти мои!— сказалъ онъ.— Я сейчасъ вамъ пропишу…
Дти замахали руками, показывая, что не хотятъ лкарствъ. Миссъ Нейманъ повторяла:
— Совсмъ не то нужно, не то!
— Чего же?
Разсказывали, перебивая другъ друга. Что Гансъ слово, то миссъ десять. Наконецъ нмку оснила остроумная мысль — показать на сердце, чтобы дать понять, что Гансъ пронзилъ его седьмью мечами.
— Понимаю, понимаю теперь!— сказалъ докторъ.
Посл этого открылъ книжку и сталъ писать. Спросилъ Ганса, сколько ему лтъ.— 36. Спросилъ миссъ — не помнитъ врно: такъ, что-то около 25. All right! Какъ ихъ имена?— Гансъ — Лора. All right! Чмъ занимаются?— держатъ grocery. All right!… Потомъ еще какіе-то вопросы. Не понимали оба, но отвчали: yes! Докторъ кивнулъ головой. Все кончено.
Окончивши писать, онъ всталъ и вдругъ, къ великому удивленію Лоры, обнялъ ее и поцловалъ. Она приняла это за добрый знакъ и, полная розовыхъ надеждъ, отправилась домой.
По дорог она сказала Гансу:
— Я вамъ покажу…
— Покажите другому кому-нибудь,— спокойно отвчалъ нмецъ.
На слдующее утро пришелъ шерифъ. Оба стояли передъ дверями. Гансъ пыхтлъ трубкой, а миссъ напвала: ‘Dutchman, Dutchman, Du-Dutchman, Du-Dutchman—man’.
— Все еще хотите идти къ судь?— спросилъ шерифъ.
— Мы уже были.
— Ну, и что-жь?
— Милый шерифъ, милый м-ръ Девисъ!— закричала миссъ.— Пойдите справьтесь. Мн нужны башмаки. Замолвите за меня словечко передъ судьей. Видите, я бдная двушка… одна…
Шерифъ отправился и черезъ четверть часа возвратился, но возвратился, неизвстно почему, окруженный толпою людей.
— Ну, что? Ну, какъ?— начали выпытывать враги.
— Все отлично, о!— сказалъ шерифъ.
— Ну, что же судья сдлалъ?
— Что онъ могъ сдлать дурнаго?— Онъ васъ оженилъ.
— О-же-нилъ?!!!…
— Такъ разв другіе-то люди не женятся?
Еслибы неожиданно ударила молнія, Гансъ и миссъ Нейманъ: не были бы такъ поражены. Гансъ вытаращилъ глаза, разинулъ ротъ, высунулъ языкъ и какъ дуракъ глядлъ на миссъ Нейманъ, а миссъ Нейманъ вытаращила глаза, разинула ротъ, вцсунула языкъ и какъ дура глядла на Ганса. Оба остолбенли, окаменли. Потомъ закричали:
— Я долженъ быть ея мужемъ?…
— Я должна быть его женою?…
— Караулъ! Никогда! Сейчасъ разводъ! Я не хочу!
— Нтъ, этого я не хочу!
— Лучше умереть! Караулъ! Разводъ, разводъ, разводъ!… Что это длается?
— Любезные друзья,— сказалъ спокойно шерифъ,— чмъ тутъ крикъ поможетъ? Судья внчаетъ, но развести не можетъ. Кчему кричать? Что вы, милліонеры, что ли, изъ Санъ-Франциско, чтобы разводиться? Вы знаете, сколько это стоитъ? Что тутъ кричать? У меня есть хорошенькіе дтскіе башмаки, дешево продамъ. God bye!
Сказавши это, онъ ушелъ. Народъ тоже разбрелся. Новобрачные остались одни.
— Это французъ,— замтила новобрачная,— нарочно такъ сдлалъ, потому что мы нмцы.
— Richtig!— отвтилъ Гансъ.
— Такъ будемъ хлопотать о развод.
— Я первый,— вы мн t изъ середки выцарапали.
— Нтъ, сначала я,— вы меня въ капканъ поймали.
— Я вовсе не желаю жить съ вами!
— Я васъ терпть не могу!
Они разошлись и заперли лавки. Она сидла у себя, цлый день погруженная въ размышленія, онъ у себя. Прошла ночь. Ночь приноситъ покой. Однако оба и не думали о сн. Легли, но глаза ихъ не смыкались. Онъ думалъ: тамъ спитъ моя жена. Она: тамъ спитъ мой мужъ. И странныя какія-то чувства возникали въ ихъ сердцахъ. Это была ненависть, гнвъ въ соединеніи съ чувствомъ одиночества. Кром того м-ръ Гансъ думалъ о своей обезьян надъ лавкой. Какъ ее тутъ держать доле, когда это теперь каррикатура его жены? И ему казалось, что онъ поступилъ очень мерзко, приказавши намалевать эту обезьяну. Но все-таки это — миссъ Нейманъ! Онъ ее ненавидитъ. Черезъ нее у него ледъ растаялъ. Онъ ее поймалъ въ капканъ, при свт мсяца.
Тутъ ему снова пришла на умъ картина, виднная имъ тогда. ‘Ну, что правда, то правда, она здоровая двка,— думалъ онъ.— Но все-таки она меня не терпитъ, а я ее. Ахъ, Herr Gott, женился!.. На комъ?— На миссъ Нейманъ. А тутъ разводъ во сколько въдетъ… Вся лавка того не стоитъ.
‘Я — жена этого Dutchman’а,— говорила себ миссъ Нейманъ.— Я уже не двушка…. т. е. вышла замужъ, хочу я сказать, хотя все-таки двушка. Вышла замужъ! За кого?— За этого Каше, который меня поймалъ въ капканъ. Правда и то, что тогда онъ меня взялъ поперекъ и отнесъ наверхъ… Сильный должно-быть!… Вотъ такъ, взялъ меня поперекъ… Что это, шелестъ какой-то?…’
Шелеста никакого не было, но миссъ Нейманъ начала бояться, хотя прежде никогда не боялась.
‘Однако, если онъ осмлится… Боже!— Потомъ она прибавила голосомъ, въ которомъ звучала нота разочарованія…— Но онъ не осмлится. Онъ…’
А боязнь все увеличивалась.
‘Вотъ какъ быть женщин одной,— продолжала она думать дальше.— Еслибы здсь былъ мужчина, было бы безопаснй. Что-то такое я слышала объ убійствахъ въ окрестностяхъ (объ убійствахъ миссъ Нейманъ не слыхала). Ей-богу, меня когда-нибудь тутъ убьютъ. Ахъ, этотъ Каше!… Отрзалъ мн путь. Однако, нужно же поговорить о развод’.
Такъ думая, она безпокойно поворачивалась на широкой англійской постели и въ самомъ дл чувствовала себя одинокой. Вдругъ вскочила снова.
На этотъ разъ ея страхъ имлъ законное основаніе. Въ тишин ночной ясно раздавался стукъ молотка.
‘Господи!— вскрикнула миссъ,— добираются до моей лавки!’
Она вскочила съ постели и подбжала въ окну, но, взглянувши, тотчасъ же уснокоилась. Мсяцъ освщалъ лстницу, а на лстниц — полныя формы Ганса, отбивающаго молоткомъ гвозди отъ вывски съ обезьяной.
Миссъ Нейманъ потихоньку отворила окно.
‘Кажется, онъ обезьяну снимаетъ… Это очень любезно съ его стороны’,— подумала она и почувствовала вдругъ, что ее какъ будто бы кольнуло въ сердце.
Гансъ потихоньку вытягивалъ гвозди. Желзный листъ съ шумомъ упалъ на землю. Гансъ слзъ, оторвалъ раму, листъ свернулъ въ трубку своими жилистыми руками и началъ отставлять лстницу.
Миссъ слдила за нимъ глазами… Ночь была тихая, теплая…
— М-ръ Гансъ!— шепнула вдругъ двица.
— Вы не спите?— такъ же тихо отвчалъ Гансъ.
— Нтъ… Добрый вечеръ!
— Добрый вечеръ.
— Что вы длаете?
— Снимаю обезьяну.
— Благодарю васъ, м-ръ Гансъ.
Минута молчанія.
— М-ръ Гансъ!— снова послышался голосъ двы.
— Что, миссъ Лора?
— Нужно же намъ потолковать о развод.
— Да, миссъ Лора.
— Завтра?
— Завтра.
Минута молчанія. Мсяцъ смется, собаки не лаютъ.
— М-ръ Гансъ!
— Что, миссъ Лора?
— Мн необходимъ этотъ разводъ.
Голосъ миссъ Нейманъ звучалъ грустью.
— И мн, миссъ Лора.
Голосъ Ганса былъ печаленъ.
— Видите ли, какъ бы не опоздать.
— Лучше не опаздывать.
— Чмъ скорй принять какія-либо мры, тмъ лучше.
— Тмъ лучше, миссъ Лора.
— Мы можемъ сейчасъ поговорить…
— Если позволите…
— Такъ вы придете ко мн?
— Я только однусь.
— Не нужно церемоній.
Двери внизу отворились, м-ръ Гансъ исчезъ во мрак и черезъ мгновеніе очутился въ комнатк тихой, теплой, уютной. Миссъ Лора въ бломъ шлафорк была восхитительна.
— Я слушаю,— сказалъ Гансъ размякшимъ голосомъ.
— Видите ли, я бы очень, очень хотла добиться развода, но… боюсь, чтобы насъ какъ бы съ улицы не замтили.
— Въ комнат темно,— сказалъ Гансъ.
— Ахъ, правда!— отвтила два.
Началась бесда о развод, но она не подлежитъ описанію. Миръ возвратился въ Struck-oil-city.